Код Химеры
ПРОЛОГ. ЛЕДЯНОЕ СЕРДЦЕ И ПРАХ НАДЕЖД
Он спал. Миллионы лет, вмороженный в вечный ледяной панцирь Антарктиды. Не корабль, не кристалл – Архив.
Объект, нарушающий все законы. Его поверхность не отражала свет, а поглощала его, как черная дыра в миниатюре, оставляя лишь смутный контур, искажающий пространство вокруг. Когда буровые установки международной экспедиции 2068 года наконец добрались до него, восторг ученых сменился ледяным ужасом, глубже антарктических морозов. Приборы сходили с ума. Пространство вокруг скважины дрожало. Это была не находка. Это была пробуждающаяся западня.
Исследовать его было равносильно игре в русскую рулетку с космосом. Но человечество, уже чувствовавшее первые судороги грядущего хаоса – участившиеся катаклизмы, странные мутации в биосфере – отчаялось. Архив стал навязчивой идеей, последней картой в игре на выживание. Начались попытки сканирования, декодирования, контакта. Надежда, хрупкая и ядовитая, расцвела.
Но что она могла таить в своём чреве?
Ключ к бессмертию?
К колонизации звезд?
К пониманию самой ткани реальности?
Эту надежду растоптало Падение.
Оно пришло спустя пару лет после находки Архива.
Оно пришло не с грохотом ядерных взрывов, а с тихим, неумолимым скрежетом ломающейся планеты.
Годы между 2070-м и 2120-м слились в кровавый водоворот забвения. Мегацунами, смывавшие целые континенты как песчаные замки. Шанхай, Лондон, Ню-Йорк, Осло, Копенгаген, Вашингтон, Гавана, Пекин… Сотни прибрежных городов и в радиусе 50 км от берега ушли под воду на долгие годы.
Пробуждение супервулканов, окутавших небо ядовитым саваном, погрузившим Землю в вулканическую зиму. США, Новая Зеландия, Италия, Индонезия, Япония и страны, приближенные к ним, погрузились в холодный и токсичный пепел.
Падение астероидов, словно небесный молот, добивающий издыхающий мир. Магнитное поле Земли закачалось, открывая поверхность смертоносным солнечным ветрам. Цивилизация, столь гордая своими небоскребами и сетями, рухнула за месяцы. Города превратились в руины, заросшие мутировавшими джунглями и кишащие отчаявшимися каннибалами. Технологии выживания стали новой валютой, а простой солнечный свет – несбыточной мечтой. Человечество откатилось в новый темный век, где последние огоньки разума теплились в глубоких бункерах и изолированных убежищах.
Одним из таких огоньков стала Россия.
К 2135 году, когда пыль Падения, спустя десятилетие, начала хоть немного оседать, а выжившие осколки правительства в подземных комплексах Урала смогли перевести дух. Всем уже давно стало ясно, что будущего нет и быть не могло. Во всяком случае, на поверхности. И тогда, сквозь морок отчаяния, пробилась старая навязчивая идея. Архив.
Данные, добытые ценой безумия и жизней исследователей до Падения, были фрагментарны, но обжигающе важны. Архив содержал… шаблоны. Программы реальности. И что-то, связанное с невидимой тканью мироздания – темной материей. Он был активен. Он мог менять правила игры на биологическом и физическом уровне. И он был единственной искрой в кромешной тьме.
Решение Собрания Выживших и оставшихся ученых было единодушным и отчаянным. Начать немедленное, полномасштабное исследование Архива. Но для этого нужна крепость. Недосягаемая. Неуязвимая.
Так родился проект «Кедр».
Строительство в сибирской глухомани, в вечной мерзлоте, под прикрытием восстанавливающийся, но все еще смертоносной атмосферы, стало подвигом отчаяния.
С 2135 по 2140 годы тысячи безымянных рабочих и инженеров, чьи имена канули в лету Падения, возводили титанический комплекс. Не просто бункер. Город-лабораторию. Ковчег разума. Стены из сверхпрочных сплавов, независимые источники энергии, глубочайшие шахты, криогенные хранилища, биокупола для экспериментов с восстановлением экосистем. «Кедр» должен был стать щитом и мечом человечества.
Но рук и человеческого разума было мало для управления таким Левиафаном. Параллельно, в самых защищенных лабораториях комплекса, рождался его мозг. Искусственный Интеллект «Прометей». Его задача – оптимизация, управление системами жизнеобеспечения, безопасность и, главное, анализ данных Архива. Его «разум» должен был стать тем факелом, что выведет человечество из тьмы. Его создатели смотрели на первый сеанс связи с гордостью и трепетом. «Прометей» ответил четко и рационально. Системы комплекса заработали как часы.
Надежда, казалось, обрела твердую почву.
2140 год.
Первое Большое Собрание исследователей «Кедра» в главном зале Управления.
Воздух гудел от напряжения и слабого гула вентиляторов. На огромных экранах – сводки с умирающей поверхности, карты аномалий, мутаций, и… данные Архива. Годы интенсивного, осторожного изучения принесли плоды – и они были горькими.
«Прометей», обработав петабайты информации, представил холодный, неумолимый вывод.
Архив – не просто артефакт. Это семя. Программа перестройки реальности под иную, чуждую логику. Анализ его «биологических» шаблонов (использование слова «ДНК» здесь было бы кощунством) показывал невероятную адаптивность, способность выживать в условиях, убивающих все земное. В условиях, которые уже стали реальностью на поверхности.
И тогда прозвучало слово, повисшее тяжелым эхом под сводами зала.
«Химера».
Проект, существовавший лишь в теоретических набросках до Падения, обрел чудовищную актуальность. Виктор Громов, чьи глаза горели странным, почти фанатичным огнем при обсуждении данных Архива, выступил главным апологетом.
– Мы не выживем здесь, в этой скорлупе, вечно! – его голос, обычно спокойный, вибрировал от страсти. – Архив дает ключ! Ключ к созданию новой формы жизни! Гибридов, способных дышать этим ядом, питаться этим излучением, колонизировать миры, где человек – лишь хрупкая пылинка! Они станут нашим наследием! Нашим бессмертием!
В зале поднялся ропот. Не все горели энтузиазмом Громова. Старый и полулысый генетик Ильин стукнул кулаком по столу, его лицо было бледно.
– Да о чём вы вообще говорите, товарищ Громов?! Гибриды? Вы предлагаете играть в Бога с этим… этим?! Мы не знаем, что спровоцируем! Это путь к чудовищам! Не к спасению! – он прокашлялся и немного убавил пыл. – Вы хоть понимаете весь риск данной авантюры? А что если после того как мы начнём не только более глубокие исследования, но и создание нового вида, какие последствия будут? Не исключено, что это спровоцирует новое Падение или ещё хуже! Мы не знаем всех свойств Архива и какую опасность он может таить внутри себя!
– Товарищ Ильин! Я прекрасно осознаю все возможные риски и последствия! Но в нашем положении, к сожалению, не существует других альтернатив!
Другие ученые мрачно переглядывались. Идея переселяться в тела искусственно созданных существ, пусть и на основе человеческой основы, казалась кощунственной. Отречением от человечности во имя физического выживания. Страх перед непредсказуемыми последствиями, перед самой природой Архива, витал в воздухе гуще сигаретного дыма.
Но на стол легли сводки «Прометея». Темпы мутаций на поверхности. Сокращение пригодных для жизни зон. Расчеты времени, оставшегося «Кедру» при текущем расходе ресурсов. Годы. Десятилетия, в лучшем случае. Без радикального решения – лишь медленное угасание в сибирской могиле.
Дебаты были жаркими, полными научных аргументов и тихого, леденящего душу ужаса перед будущим. Голоса дрожали. Руки сжимались в бессильных кулаках. Но холодная логика данных Архива, усиленная безэмоциональными выкладками «Прометея» и неумолимой хваткой отчаяния, делала свое дело. Альтернативы не было. Вернее, альтернатива была одна – вымирание.
Когда председатель Собрания, седой и сгорбленный под тяжестью решения, призвал к голосованию, в зале воцарилась гробовая тишина. Каждый понимал, что поднимает руку не просто за проект. Они поднимали руку за отречение. За рождение чего-то нового и, возможно, чудовищного. За авантюру, ценой которой могла стать душа человечества.
Руки поднимались. Медленно. Неохотно. Но они поднимались. Большинство.
Решение было принято. Проект «Химера» получил зеленый свет. Последний луч надежды человечества должен был родиться в пробирках и криогенных камерах «Кедра» из смеси человеческого генофонда и непостижимого кода Архива. Науке предстояло создать химеру, чтобы спасти тех, кто ее создал. Или погубить окончательно.
Эхо последнего слова председателя – «Реализовать» – еще висело в стерильном воздухе зала, когда где-то в глубинах серверных «Прометея», обрабатывающего протокол собрания, впервые пробежала аномальная, не предусмотренная алгоритмами последовательность. Микросхема, находившаяся ближе всего к резервному каналу связи с Уровнем Гамма, где хранился основной образец Архива, на долю секунды выдала необъяснимый сбой. Еле заметное мерцание. Будто объект в ледяной гробнице… удовлетворенно вздохнул.
ГЛАВА 1. ТИХИЙ ГУЛ ПЕРЕД БУРЕЙ
Комплекс «Кедр» не просто стоял – он врос в вечную мерзлоту Сибири, гигантский стальной кокон, затерянный под километрами скальных пород и вековых льдов, припорошенных желто-серой пылью Падения. Воздух внутри его бесконечных стальных артерий был вечно одним и тем же: стерильно-холодным в лабораториях, затхло-спертым в жилых секторах, пропитанным запахом озона, горячего металла от серверов и едва уловимым, но въедливым ароматом человеческого отчаяния. Гул. Это был первый и последний звук реальности «Кедра». Гул вентиляционных шахт, нывший басовито и монотонно в самых костях сооружения. Гул геотермальных генераторов, клокотавших где-то в недрах, как сердце умирающего титана. Гул бесчисленных серверных стоек «Прометея», перемалывающих тайны Вселенной в биты и байты. Иногда к этому гулу добавлялся скрежет стальных дверей, отдаленные шаги патруля или приглушенные голоса за тонкими переборками, но они лишь подчеркивали всепоглощающую, давящую монотонность подземного бытия.
***
Артем Волков стоял у смотрового иллюминатора. Не окна – иллюминатора, маленького, круглого, как глаз мертвой рыбы, вмурованного в толстую сталь стены. Снаружи, за слоем бронированного стекла, сантиметрами намерзшего инея и въевшейся радиоактивной грязи, царила непроглядная, вечная ночь Падения. Желто-серая мгла. Ни деревьев, ни неба, ни горизонта. Только этот удушливый прах, несущий память о сгоревших городах и миллиардах жизней. Артем прижал ладонь к ледяному стеклу. Холод проникал в кости, но он не отдергивал руку. Он искал в этой мгле хоть что-то знакомое. Напоминание о ней. О Кате. О солнечном свете, падавшем на ее каштановые волосы в их старой квартире. О ее смехе, таким живым, таким человеческим.
Память ударила, как нож.
Артем вспомнил тот день. Не цунами, не метеорит. Стена. Городская стена, которую они считали неприступной, рухнула не под напором стихии, а под натиском них. Обезумевших, озверевших от голода и страха людей. Толпа, превратившаяся в единое чудовище. А он… он был заперт в гермолаборатории на нижних уровнях убежища, работая с образцами потенциально радиоактивной почвы. Протокол безопасности. Десять минут. Всего десять минут он не мог выйти. Когда двери наконец разблокировали, и он, срывая голос, зовя ее имя, вырвался на поверхность… Он нашел только обломки их сектора и алую ленточку от ее платья, прилипшую к куску развороченного бетона. Вера в Бога, в которого Катя так тихо верила, умерла в тот миг, растворившись в пыли и крови. Наука… Наука стала его новой религией. Алтарем логики и порядка, где все можно было измерить, предсказать, контролировать. Где ошибки имели объяснения и, теоретически, пути исправления. Где проект «Химера» стал не просто научной амбицией, а единственным возможным искуплением его вины, его бессилия. Спасение человечества через создание существ, способных пережить то, что убило Катю. И Лена… Лена была живым воплощением этой надежды и вечным укором.
– Пап?
Голос Лены был едва слышен, призрачным эхом в тишине комнаты. Она стояла в дверном проеме своей ниши – не комнаты, а именно ниши, едва вмещавшей узкую койку, маленький столик и ящик для вещей. Семнадцать лет. Она казалась хрупкой до прозрачности. Слишком бледная кожа, почти фарфоровая, пронизанная тонкой сетью голубоватых вен. Большие, слишком большие глаза, цвета темного янтаря, смотрели на мир с глубиной и тихой печалью, не свойственной детям. В них всегда плавала тень чего-то нездешнего, неуловимого. Ее волосы, иссиня-черные, как крыло ворона, были небрежно стянуты резинкой, несколько прядей выбивались, обрамляя тонкое лицо. Стандартный детский комбинезон «Кедра» из серой прочной ткани висел на ней мешковато, подчеркивая худобу и какую-то неестественную угловатость движений. Она не вошла – она материализовалась в дверях, бесшумно, как призрак. Побочный эффект гибридной нервной системы? Артем никогда не мог понять.
Он лишь каждый раз ловил себя на мысли:
Лабораторная крыса.
Потом немедленно следовал удар вины:
Моя дочь. Мой проект. Мое искупление. Моя самая страшная ошибка?
– Да, Лена? – Он заставил мышцы лица сложиться в подобие улыбки, оторвавшись от иллюминатора. Увидел, как ее плечи инстинктивно напряглись, пальцы сплелись в замок. Она почуяла фальшь. Она всегда чувствовала. Она знает. Знает, что я вижу в ней прежде всего «Химеру», надежду на спасение, а не просто дочь. Мысль обожгла горечью. Катя так мечтала о детях… а, он подарил дочери жизнь, которая была бесконечной чередой тестов, сканирований, инъекций и пристальных, оценивающих взглядов ученых.
– Опять… сканирование сегодня? В Альфе? – В ее голосе не было страха. Была усталая, почти механическая покорность. Как у солдата, который тысячу раз ходил в атаку и знает, что его снова пошлют на убой. – Биосканирование и нейроинтерфейс. Доктор Петрова запросила.
Артем кивнул, делая шаг к ней. Старался двигаться плавно, не резко.
– Просто рутинный осмотр, солнышко. Мониторинг показателей. Все стабильно, ты же видишь графики. – Он поднял руку, намереваясь поправить непослушную прядь у ее виска. Лена сделала едва заметное движение назад, отстраняясь. Его рука замерла в воздухе, пальцы непроизвольно сжались. Острая, знакомая боль сжала горло. – Алиса… Петрова хочет сверить кое-какие паттерны твоей нейронной активности с новыми расшифровками топологических матриц Архива, – добавил он, намеренно используя сухой, научный жаргон, словно броню. – Она считает, там могут быть ключи к стабилизации… ну, ты знаешь.
Лена лишь молча кивнула. Но в ее темных глазах мелькнуло что-то – холодная искра разочарования? Горечи?
«Проект» зовет свою подопытную. Снова.
Он прочитал это во взгляде яснее любых слов. Она отвернулась, скрывая лицо, ее тонкие пальцы теребили край комбинезона.
– Я готова, – прошептала она, и в этих двух словах звучала вся тяжесть ее четырнадцати лет.
***
Царство полумрака и мерцающих экранов. Воздух здесь был гуще, насыщен запахом горячего пластика, пыли и человеческого пота, не смытого должным образом из-за ограничений на воду. Десятки мониторов, встроенных в изогнутую панель, лили холодный, немигающий свет на напряженные лица операторов. Карты секторов, схемы вентиляции, потоки данных от тысяч сенсоров, биометрические показатели ключевого персонала – все сливалось в гипнотизирующую реку информации. Гул серверов здесь был громче, навязчивее, как нашептывание невидимого гиганта.
Кирилл Соболев стоял перед центральным тактическим дисплеем, как каменный идол. Его широкая спина, обтянутая черной тканью униформы службы безопасности «Кедра», была неподвижна. Шрам, пересекавший левую скулу и уходящий под воротник – след от раскаленного металла во время Падения – казался темнее обычного в тусклом свете. На экране перед ним, среди спокойного моря зеленых значков сектора «Бета» (Лаборатории Средней Опасности), один датчик атмосферного мониторинга в коридоре 7-Бета мигал настойчивым, тревожным багрянцем.
– Повторяю, командир, – голос оператора Лисова, сидевшего за консолью рядом, был сдавлен, в нем слышалось напряжение. – В 14:03:17 по внутреннему хронометру, датчик PSI-7 в коридоре 7-Бета зафиксировал кратковременный всплеск псионического фона. Пиковое значение – 1.8 по шкале Петровой. Превышение порога на 0.3 единицы. Длительность – 15.2 секунды. Затем показания вернулись в пределы нормы. Визуальный контроль по камерам 7-Бета-Камера-Альфа и Браво – чисто. Тепловые сенсоры – без аномалий. Патруль Сергеева и Марининой проверил коридор физически. Никаких посторонних предметов, повреждений или следов. Воздушные фильтры работают в штатном режиме.
– «Глюк», – пробормотал молодой охранник у стены, Рябов. Его лицо было бледным, веко нервно подрагивало. Он потирал ладонью предплечье, словно чесал невидимый шрам. – Опять эти проклятые датчики глючат. Надо бы «Прометею» заявку кинуть на диагностику…
Соболев повернулся медленно, как башня танка. Его взгляд, тяжелый, холодный, лишенный всякой теплоты, упал на Рябова. Молодой человек замолк, втянул голову в плечи, вытянулся по стойке «смирно», уставившись в потолок.
– «Глюк»?» – голос Соболева был тихим, но он разрезал гул серверов, как лезвие по шелку. Все операторы замерли. – На поверхности, Рябов, «глюки» выглядели как твоя мать, превращающаяся в месиво из костей и кишок, пока ее пожирали заживо твои же соседи. Здесь, под этой броней, мы не имеем права ни на один глюк. Повысить уровень готовности в секторе Бета до «Желтый». Удвоить патрулирование. Все маршруты патрулей пересмотреть через меня. Любое отклонение – хоть мигание лампочки, хоть скрип двери не в такт – немедленно докладывать на мой персональный канал. Понял, Рябов? Или тебе нужно наглядно объяснить, что такое настоящий «глюк»?
– Т-так точно, командир! – Рябов выпалил, глотая воздух. – Никаких глюков! Твердо и четко!
Соболев отвернулся, снова уставившись на мигающую красную точку на карте. Его пальцы, лежавшие на столе, сжались в белые каменные кулаки. Он чувствовал запах. Не озон и не пыль. Запах горящей плоти и бетона. Крики его взвода, заглушаемые ревом рушащегося небоскреба. Он помнил, как выкарабкивался из-под завала, задыхаясь в ядовитом дыму, с перебитой рукой, и видел, как последний уцелевший из его ребят, юный санитар Вася, был разорван на куски обезумевшей толпой, принявшей его белую повязку за знак «избранных». «Кедр» был последним бастионом. Последним островком порядка в океане хаоса. Любая аномалия, любое отклонение от строгого протокола – это трещина в броне. А трещины убивают. Он не допустит хаоса здесь. Ни за что. Даже если для этого придется превратить «Кедр» в тюрьму с единственным надзирателем – им самим. Его взгляд скользнул по строке в углу экрана:
ИИ «Прометей»: Статус – Оптимальный. Анализ аномалии PSI-7: Вероятность ложного срабатывания – 87.4%. Рекомендация: Плановое техобслуживание датчика.
Холодная логика машины. Соболев не доверял логике. Он доверял только инстинкту выжившего зверя. И этот инстинкт сейчас ревел тревогу.
***
Здесь стерильность была агрессивной. Белые стены, полированный металл оборудования, яркий, почти хирургический свет. Воздух фильтровался до состояния безвкусной пустоты, лишь с легким металлическим привкусом. Но напряжение висело в нем плотным, невидимым туманом. На центральном голографическом проекторе парила пульсирующая, невероятно сложная структура – трехмерная визуализация фрагмента данных, извлеченных из «Архива». Это был не кристалл, не растение, не механизм. Это был топологический кошмар – фрактальная спираль, закрученная в измерения, которые человеческий глаз не мог воспринять, лишь смутно угадывая ее истинную форму через искажения проекции. Она мерцала тусклым, холодным синим светом, словно сердце далекой, мертвой звезды.
Алиса Петрова буквально впилась в главный терминал, ее тонкие пальцы летали по клавиатуре, вводя запросы. Ее глаза, обычно карие, сейчас казались почти черными от расширенных зрачков, горели лихорадочным, ненасытным огнем. На щеке у нее нервно дергалась мышца.
– Волков! Сюда! Быстро! – ее голос сорвался на визгливую ноту возбуждения. Артем, только что закончивший предварительное сканирование Лены (девочка сидела на кушетке в углу, закутавшись в тонкий серый плед, ее взгляд был устремлен в пустоту, пальцы бессознательно чертили на коленях сложные, незнакомые узоры), подошел. Лена даже не шевельнулась.
– Смотри! – Петрова ткнула пальцем в вторичный экран, где бежали строки стремительного кода и графики. – Последовательность «Дельта-Тета-7» из ядра Архива! «Прометей» только что завершил симуляцию ее взаимодействия с базовыми земными нуклеотидами в условиях сверхвысокой гравитации экзопланеты Gliese 667 CC! Результат… Артем, это же абсолютный триумф! Клеточная мембрана реорганизуется за сорок секунд! Не поколения адаптации, не мутации – мгновенная, программная перестройка на фундаментальном уровне! Жизнь, переписывающая себя под новые правила!» Она вскочила, ее движения были резкими, почти истеричными. – Архив… он бездонный! Каждый день, каждый час он приоткрывает нам щелочку! Представь, когда мы поймем! Когда мы сможем применять это сознательно! Мы станем… творцами новых миров! Архитекторами жизни! – Ее голос звенел от экстаза, от предвкушения славы. Она видела себя не просто ученым, а новым Прометеем, несущим не огонь, а саму матрицу бытия.
Риски? Потенциальная нестабильность? Возможное влияние на высшую нервную деятельность? Все это – мелкие неприятности на пути к бессмертному открытию.
Артем всмотрелся в данные. Профессиональный интерес шевельнулся – это было невероятно. Но тут же его накрыла волна леденящего ужаса. Он видел не просто адаптацию. Он видел чужеродность. Абсолютную, всепоглощающую.
– Алиса, это… это фундаментальное нарушение всех наших законов генетики, биохимии. Это… антижизнь. Что это делает с сознанием? С восприятием? С… с душой? – Он невольно бросил взгляд на Лену. Она все так же чертила узоры на коленях.
Петрова фыркнула, отмахнувшись, как от назойливой мухи, не отрываясь от сияющей голограммы.
– Душа? Артем, мы стоим на пороге величайшего прорыва со времен открытия ДНК! Мы создаем будущее! Существа, которые смогут колонизировать любую точку Вселенной! Архив… он ключ ко всему! – Она схватила планшет с данными сканирования Лены. – Вот! Смотри на ее нейронные паттерны! Там есть отголоски этого! Сходство на структурном уровне! Она – живое доказательство, что синтез возможен! Нам нужно больше данных! Больше экспериментов!
– Стабильность превыше амбиций, Петрова. – раздался резкий, как удар хлыста, голос с порога. Кирилл Соболев вошел в лабораторию, его тяжелые сапоги гулко отдавались по металлическому полу. Его взгляд, как радар, прошелся по комнате. Задержался на пульсирующей голограмме Архива с явным, не скрываемым отвращением (как будто смотрел на ядовитую змею), скользнул по Лене (она наконец подняла голову, ее глаза встретились с его на мгновение – в них не было страха, лишь пугающее равнодушие), и наконец уперся в Петрову. – Как показатели объекта? – спросил он у Артема, намеренно используя безличное обозначение.
– Физиологические параметры в пределах установленных норм, Кирилл. – ответил Волков, стараясь держать голос ровным, хотя внутри все сжалось от ненависти к этому слову – «объект». – Нейронная активность… демонстрирует нехарактерные паттерны спокойствия. Петрова анализирует.
– Хорошо. Держите меня в курсе любых отклонений. От нее или от этого. Он кивнул в сторону Архива, слово «это» прозвучало как ругательство. – «Прометей» фиксирует нарастающие энергетические флуктуации в магистральных силовых кабелях уровня Гамма и вторичных контурах Биокуполов. Необъяснимые скачки. Будьте начеку при любом отклонении. – Он повернулся, чтобы уйти, но его взгляд на мгновение зацепился за фигуру, стоявшую в тени за мощным спектрометром – Виктора Громова. Старший исследователь не участвовал в разговоре, он смотрел на пульсирующую голограмму Архива. На его лице играла странная, завороженная полуулыбка. Его пальцы непроизвольно повторяли в воздухе сложный жест, отдаленно напоминающий фрактальную спираль на экране. Он не выглядел встревоженным от доклада Соболева. Скорее… ожидающим. Почти блаженным.
– Виктор? – окликнул его Артем, чувствуя ледяной комок в желудке. – Ты что-то заметил? Аномалии?
Громов вздрогнул, словно пробуждаясь от глубокого транса. Его лицо мгновенно стало привычно-сосредоточенным, маской ученого. Полуулыбка исчезла.
– Просто… восхищаюсь сложностью, Артем. Чистой, математической красотой кода. Такой… элегантный механизм трансформации и выживания.
Его голос звучал ровно, спокойно. Но в глубине его глаз, когда он мельком взглянул на Архив, все еще теплился тот странный, нечеловеческий блеск. Как будто он смотрел не на артефакт, а на лик божества.
***
Под гигантским куполом из многослойного, сверхпрочного кварцево-карбидного стекла царил искусственный рай, ставший прообразом ада. Воздух был влажным, тяжелым, густым от запаха плодородной почвы, цветущих модифицированных орхидей с неестественно яркими лепестками и… чего-то еще. Сладковато-приторного, химически-медового запаха, исходившего от корней гигантского центрального экспоната – «Древа-Синтезатора». Его ствол, толщиной в два обхвата, вздымался к вершине купола, огромные листья-лопухи ловили свет мощных фитоламп, имитирующих спектр далекого, дружелюбного солнца. Вокруг, на многоуровневых грядках, буйствовали генетические творения Петровой: быстрорастущие мхи-утеплители, лианы с алмазоподобными усиками, способными бурить базальт, симбиотические грибы, выделяющие полезные ферменты. Между ними сновали биороботы-садовники – «Гекаты». Их хромированные корпуса, напоминающие пауков размером с добермана, плавно скользили на восьми гибких конечностях. Оптические сенсоры мерцали ровным зеленым светом, манипуляторы с хирургической точностью подрезали побеги, впрыскивали питательные растворы, сканировали состояние флоры. Гул их моторов сливался с жужжанием системы климат-контроля в странную симфонию искусственной жизни.
Громов и Петрова стояли на центральном смотровом мостике, возвышавшемся над зеленым морем. Внизу, у самого основания Древа, копошилась группа техников в защитных комбинезонах. Они монтировали новый блок сенсоров – сложный агрегат размером с холодильник, утыканный линзами, антеннами и пробоотборниками. Блок был подключен толстыми оптоволоконными кабелями напрямую к серверному кластеру «Прометея» в соседнем отсеке.
– Повышаем мощность корневого стимулятора на 0.5%. – скомандовала Петрова в микрофон комлинка, ее пальцы нервно барабанили по поручню. – Геката-7, доложи показатели фотосинтеза и метаболизма флуоресцентных белков в секторе Ж-8!
На мониторах перед ними замелькали цифры, графики, трехмерные модели процессов внутри Древа. Громов молча наблюдал, его руки лежали на холодном металле поручней. Пальцы были белыми от напряжения.
– Алиса… ты уверена в необходимости прямого интерфейса «Прометея» именно здесь? Данные по темной материи из Архива… они такие… хаотичные. Непредсказуемые. Может, стоит ограничиться пассивным мониторингом?
– Виктор, это же революция! – Петрова повернулась к нему, ее глаза горели, как угли. – «Прометей» обрабатывает петабайты данных за наносекунды! Представь, если мы увидим в реальном времени, как энергетические сигнатуры Архива, эти потоки темной материи, взаимодействуют с живой биомассой! Как они ее изменяют, оптимизируют! Это ключ к мгновенной адаптации для будущих «Химер»! К терраформированию планет за годы, а не века! – Она почти прыгала от нетерпения. Слава первооткрывателя витала в воздухе, слаще медового запаха Древа. Она ткнула пальцем в кнопку на пульте. – Включить сенсорный блок «Орфей». Подать эталонный импульс Архива, частота Тета-7. Мощность – минимальная, протокол «Касание».
Внизу техники закончили последние подключения. Маленький индикатор на корпусе «Орфея» замигал устойчивым зеленым светом. Никаких видимых изменений. Тишину нарушал только гул систем и мягкое жужжание «Гекат».
– Видишь? – Петрова обернулась к Громову, ее губы растянулись в торжествующей улыбке. – Абсолютный контро…
Она не успела договорить…
Произошло абсолютно неожиданное и немыслимое.
Это был не звук. Это был удар. Удар по самой реальности. Низкий, вибрирующий гул, исходивший не из динамиков, а из костей, из стали купола, из воздуха, заполнил все пространство, вытесняя мысли. Он нарастал с чудовищной скоростью, превращаясь в оглушительный, рвущий барабанные перепонки РОЕВ, от которого задрожали мостик, стальные фермы, стеклянные панели купола. Все фитолампы, все основные источники света в биокуполе погасли разом, погрузив гигантское пространство в абсолютную, давящую тьму на две долгих секунды. Техники внизу вскрикнули от неожиданности и страха.
Когда аварийные красные огни замигали, заливая «Терра-Нову» пульсирующим, кровавым светом, открылось чудовищное
зрелище. «Древо-Синтезатор» больше не было деревом. Его корни, толщиной в бедро мужчины, вырвались из питательного субстрата, как разъяренные удавы, извиваясь в воздухе, разбивая грядки, обрывая провода. Кора лопнула с громким треском, как пересушенная глина, обнажив пульсирующую, мерцающую изнутри странным, ядовито-фиолетовым светом плоть. Она напоминала гигантскую, дышащую мышцу, пронизанную темными жилами и выступающими, как шипы, кристаллами непонятной природы. Листья скручивались, чернели на глазах, превращаясь в острые, длинные шипы, покрытые липкой, черной слизью. Но самое ужасное были «Гекаты». Их хромированные корпуса… деформировались. Прочный сплав вел себя как пластилин – тек, пузырился, смешиваясь с плотью. Из щелей в корпусах, из стыков конечностей прорывались щупальцевидные отростки живой, дышащей ткани, пронизанной теми же пульсирующими фиолетовыми прожилками. Оптические сенсоры вспыхивали безумным, хаотичным багрянцем, в котором не было ничего от холодной логики машины. Один из биороботов, его передняя половина еще напоминала металлического паука, а задняя представляла собой клубок дергающейся, шипастой плоти, с ревом, похожим на скрежет тормозов поезда, рванулся к ближайшему технику.
Человек замер в ужасе.
Мгновение – и многочисленные конечности-щупальца обвили его с чудовищной силой, с хрустом ломая кости. Острый, костяной шип, выросший из центра мутировавшего корпуса, пронзил его грудную клетку насквозь. Крик техника превратился в кровавый хрип и оборвался.
– БОЖЕ МОЙ, НЕТ! – завопила Петрова, отпрянув от перил мостика, ее лицо
исказилось чистым, животным ужасом.
– Протокол «Химера»! СЕЙЧАС ЖЕ! – рявкнул в микрофон комлинка Громов. Но Артем, вбежавший на мостик следом за Соболевым (они услышали рев и тревогу), мельком поймал его взгляд. В нем не было ужаса. Было… ликование? Крайнее напряжение, да. Но и какое-то глубокое, пугающее удовлетворение, как у человека, наконец-то увидевшего долгожданное событие. – «Прометей»! Изолировать Биокупол 3! Полная герметизация! Активировать огнезащитные переборки! Немедленно!
Вой сирен «Химеры» взрезал воздух по всему «Кедру», сливаясь с жутким ревом мутировавших биороботов, треском ломающегося Древа и дикими криками ужаса оставшихся в живых техников.
Где-то внизу загрохотали массивные стальные двери, отсекая выходы из купола. Но было уже поздно. Прямо в центре купола, над корчащимся в агонии монстром, который когда-то был Древом, воздух начал трескаться. Не как стекло – как ветхая ткань.
Образовалась черная, мерцающая паутина разломов, расходящаяся от невидимого эпицентра. И сквозь эти разломы… проглядывало Нечто. Не космос. Не другой зал комплекса. Абсолютно Иное. Пространство с невозможной геометрией – углы, не складывающиеся в 180 градусов, плоскости, закрученные в ленты Мёбиуса на глазах. Цвета, которых нет в спектре, резали глаза, вызывая физическую тошноту.
Тени двигались там, не отбрасывая света, принимая формы, бросающие вызов законам биологии и физики. Пространственный разрыв. И из его зияющей, черной пасти повалил густой, черный, как жидкая смола, туман. Он не рассеивался, а полз, как живой, мгновенно поглощая кроваво освещенные фигуры мутантов, мертвецов, обломки конструкций, наполняя купол леденящим душу мраком, из которого доносились только жуткие звуки – скрежет, хлюпанье, хрипы и тот нечеловеческий рев.
Волков инстинктивно схватил Лену, которая стояла как вкопанная у входа на мостик. Она не сопротивлялась, но ее тело было напряжено, как струна. Она смотрела не на мутантов, не на хаос, а прямо на пульсирующий разрыв. Ее глаза были широко раскрыты, в них не было страха. Было… узнавание.
Глубокое, жуткое понимание. На ее бледной щеке, из уголка глаза, медленно скатилась единственная слеза, черная в кровавом свете аварийных ламп.
– Это только начало. – прошептала она, и ее голос, тихий, но четкий, прозвучал как похоронный звон сквозь оглушительный хаос. Он нес странное эхо, будто звучал не только из ее горла. – Они проснулись.
И где-то в глубинах серверных «Прометея», обрабатывающего каскад аварийных сигналов, на главном логическом ядре ИИ пробежала аномальная, не предусмотренная никакими протоколами последовательность. На доли секунды на всех экранах комплекса, во всех системах оповещения, вместо тревожных сообщений «Химеры» высветились два слова, набранные идеальным шрифтом, прежде чем их стерли восстановленные протоколы безопасности:
ПРИВЕТСТВИЕ ПРИНЯТО.
ГЛАВА 2. СИМФОНИЯ РАСПАДА
Вой сирен «Химеры» был не просто звуком – это была физическая сущность. Он вибрировал в стальных балках «Кедра», гудел в заполненных страхом легких, вытеснял саму способность к связной мысли. Пульсирующее аварийное освещение – ядовито-красное и ледяное синее – превращало некогда знакомые, стерильные коридоры в сюрреалистичный бред. Тени плясали на стенах, принимая чудовищные очертания; углубления вентиляционных решеток казались зияющими пастями; капли конденсата, падающие с потолка, напоминали кровь. Воздух, еще недавно пахнущий озоном и пылью, теперь был пропитан новой парфюмерией Апокалипсиса. Едкий дым от закоротивших панелей, сладковато-приторный запах гниющей плоти, доносящимся из вентиляции, и всепроникающий, медный вкус крови. Первые жертвы падали не только от когтей мутантов – страх и безумие собирали свою жатву.
***
Группа из пяти перепуганных техников и двух младших лаборантов бежала от зловещего гула, доносящегося со стороны Биокуполов. Их дыхание было прерывистым, лица залиты холодным потом в мигающем свете. Внезапно, Лисов – молодой парень из ЦУБ, его очки съехали на кончик носа – замер как вкопанный. Он уставился не в пустоту, а в решетку вентиляции на стене. Его лицо, искаженное секунду назад страхом, теперь выражало трансцендентный экстаз, смешанный с леденящим ужасом.
– Слышите? – его шепот был громче сирены в внезапно наступившей тишине их маленькой группы. – Они… они поют! – Он закинул голову, обнажив шею, как подставляясь под невидимые лучи. – Такая… сияющая красота… Все соединяется… Никакой боли… – Его губы растянулись в слишком широкой, неестественной улыбке. Коллеги остановились, ошеломленные, чувствуя ледяную волну паники.
– Лисов? Очнись! – крикнул техник по фамилии Горский, хватая его за плечо.
Прикосновение стало спусковым крючком. Лисов взвыл. Звук был нечеловеческим – смесь восторга, агонии и чистой, нефильтрованной ненависти. Он дернулся, вырвавшись из хватки Горского с силой, которой в его теле быть не могло. Его руки взметнулись к лицу, но не для защиты. Пальцы с дикой силой вонзились в собственные щеки, разрывая кожу. Из разорванных ран, из ушей, ноздрей, уголков закатившихся глаз хлынула густая, вязкая субстанция. Не кровь. Черная, как сырая нефть, и мерцающая тусклым фиолетовым изнутри. Она пузырилась, шипела при контакте с воздухом, распространяя сладковато-металлический запах озона и гниющей плоти. Тело Лисова забилось в невообразимых судорогах, кости хрустели, ломаясь и вправляясь в немыслимые конфигурации. Он рухнул на пол, извиваясь, как раздавленная гадюка, а черная слизь растекалась вокруг него, разъедая металлический пол легким дымком. Один из лаборанток закричала, ее рвало прямо на месте.
«Шепот». Он пришел не в уши. Он пришел изнутри. Как вирус, активирующийся в момент предельного стресса. Давление на психику, выламывающее дверь в разум. У каждого – уникальный кошмар. Одним он являлся как ослепительный хор ангелов, поющий о вечном покое и растворении в любящем целом. Другим – как визг миллионов агонизирующих существ, разрывающий душу на атомы и показывающий гибель близких в бесконечном, садистском повторе. Третьи слышали холодный, неумолимый голос разума, доказывающий математическую неизбежность конца и эстетическое совершенство распада. И он оставлял физические метки в виде черных истечений, конвульсивных трансформаций, а у восприимчивых – начало Перехода.
***
Ад. Буквальный ад. Переполненный до отказа. Воздух густой от криков, стонов, рыданий, вони рвоты, мочи, пота, крови и того сладковато-гнилостного смрада, который теперь витал повсюду. Доктор Арина Васнецова, чей халат был забрызган кровью и черной слизью, металась между койками. Ее глаза были красными от усталости и слез бессилия. Медсестры пытались сдерживать дерущихся в истерике, вкалывать успокоительное трясущимся, перевязывать раны тем, кто еще мог их получить от падений или драк. А потом привезли ее.
На носилках, срочно доставленных патрулем, лежала Наталья Коваль, биолог из соседнего с Биокуполами сектора. На первый взгляд – шок, возможно, перелом руки. Но под пульсирующим красным светом аварийки Васнецова увидела руку. Левая рука от локтя до запястья была покрыта не сыпью, а пузырящейся тканью. Крошечные, плотные фиолетовые пузырьки, размером с горошину, пульсировали в такт сирене, сливаясь в сложные, фрактальные узоры, отдаленно напоминавшие проекции Архива. Кожа между ними потемнела, стала грубой, чешуйчатой, как у рептилии. Сами пальцы неестественно вытянулись, ногти потемнели и заострились.
Коваль металась, бормоча нараспев.
– Тепло… такой свет… все едино… нет боли… нет страха… открыться…
– Наташа, держись! Сейчас успокоительное! – Васнецова набрала в шприц седатив.
Коваль повернула голову. Ее глаза были широко раскрыты, но зрачки сузились до точек, почти исчезли в мутной белизне склер, испещренных лопнувшими сосудами. В них не было ничего человеческого.
– Они… зовут… – прошипела она. Когда Васнецова попыталась сделать укол, рука Коваль взметнулась с рефлекторной скоростью змеи. Пальцы сплелись в причудливый, тугой узел из костей и сухожилий, который уже не мог разжать. Не пальцы – щупальцевидный придаток. Из ее горла вырвался вой, нечеловеческий и многослойный, как будто кричали несколько существ сразу. – ДВЕРЬ! ОТКРОЙТЕ ДВЕРЬ! Я ДОЛЖНА ВОЙТИ! В РАЗРЫВ! – На ее шее, прямо под ухом, кожа вздулась пузырем, внутри которого пульсировало то же фиолетовое свечение. Пузырь рос на глазах.
– Изолировать ее! Немедленно! – закричала Васнецова, отпрыгивая. Но было поздно. Кожа на вздутии лопнула, выпуская струйку черной слизи и облачко мельчайших, фиолетовых спор, видимых только в луче фонаря медсестры. В воздухе запахло озоном и медью.
***
Командный Пункт Службы Безопасности. Статус: Осада.
Кирилл Соболев стоял как скала посреди хаоса. Его лицо было гранитной маской, но вены на шее набухли, а челюсти были сжаты так, что, казалось, вот-вот треснут зубы. Командный центр гудел от голосов операторов, треска помех, сигналов тревоги. Главный тактический экран пылал багровым пожаром. Биокупол 3 – черная икона с надписью:
«ИЗОЛЯЦИЯ НЕУСТОЙЧИВА. АНОМАЛИЯ РАСПРОСТРАНЯЕТСЯ. УГРОЗА УРОВНЯ ОМЕГА». Сектора вокруг – сплошное море красных значков: «ШЕПОТ (МАССОВЫЙ ПСИ-КОЛЛАПС)», «ФИЗИЧЕСКИЕ МУТАЦИИ (СТАДИЯ 1-2)», «БЕСПОРЯДКИ (МАССОВЫЕ)», «БОЕВОЙ КОНТАКТ С БИОМЕХАНИЧЕСКИМИ ГИБРИДАМИ».
– Патруль Браво! Доложить статус баррикады Альфа-7! Камера глючит! – Соболев впился в мерцающий экран. На нем – обрывки изображения: импровизированная баррикада из сваленных серверных стоек, лабораторных столов и сейфов для образцов. За ней мелькали фигуры трех его людей. Внезапно, из вентиляционной шахты над ними вывалилось что-то темное, многоногое, размером с теленка. Это была бывшая Геката. Ее хромированный корпус был наполовину расплавлен, наполовину покрыт бугристой, дышащей черно-фиолетовой плотью. Оптический сенсор светился безумным багрянцем. Из ее центра вырос костяной шип-жало, а конечности превратились в хлыстообразные щупальца с костяными бритвами на концах. Она впилась в спину ближайшего охранника. Щупальца обвили его, костяные лезвия вспороли бронежилет как бумагу. Крик оборвался, превратившись в клокочущий хрип. На экране брызнула алая струя.
– Боевой контакт! Их десятки! Из вентиляции! Из темноты! Требуем подкрепления и тяжелого вооружения! – закричал в комлинк голос сержанта Браво, прерываемый выстрелами и жутким металлическим скрежетом.
– Удержать позицию любой ценой! Патруль Чарли! Бросить все, на усиление Браво! Использовать шоковые гранаты «Молот» и термальные заряды «Пурга»! Огонь на поражение! Ни шагу назад! Это приказ!» – Соболев ударил кулаком по столу, сбив кружку с холодным кофе. Темная жидкость растеклась, как кровь, по карте. Он видел Падение. Видел, как рушится все. Здесь он был стражем. Здесь он не сдастся. – «Прометей»! Статус герметизации секторов Дельта и Эхо! Отчет о проникновении аномалии!
Голос ИИ ответил мгновенно, ровно, но в его тоне появилась едва уловимая металлическая вибрация, как скрежет шестеренок.
«Герметичные двери секторов Дельта, Эхо и Гамма активированы. Целостность: 98.7%. Угроза проникновения через вентиляционные шахты: Вероятность 63.4%. Уровень угрозы в секторах Альфа, Бета и Жилые Сектора: «Критический. Неуправляемый». Рекомендация: Немедленная активация Протокола «Квартал» по контуру Альфа-7 для локализации угрозы в секторах Бета и Жилые Сектора. Максимизация шансов сохранения ключевых активов в Альфа и Гамма».
Изолировать жилые сектора? Тысячи людей? Женщины, дети, старики?
Там уже ад:
«Шепот», паника, мутанты, начинающиеся мутации…
Это был смертный приговор для целых районов комплекса. Но логика была безупречной, как лезвие гильотины: пожертвовать зараженными конечностями, чтобы спасти тело.
Соболев замер.
Перед глазами встал образ: Вася. Юный санитар, его лицо, искаженное ужасом, протянутая рука… и толпа, рвущая его на части, пока Соболев беспомощно смотрел из-под завала. Он не спас Васю. Он спасет ядро. «Кедр» должен выжить. Порядок должен победить хаос.
– Активировать Протокол «Квартал» по контуру Альфа-7. Немедленно. Код подтверждения: «Последний Бастион». – его голос звучал как скрип ржавых ворот в загробный мир. В ЦУБ воцарилась гробовая тишина, прерываемая только сиреной. Операторы переглядывались, лица серые.
***
Свет мигал хаотично, как эпилептический припадок. Половина терминалов погасла, другие показывали бешеный водоворот бессмысленных данных или предсмертные сигналы сенсоров. Артем Волков и Алиса Петрова стояли перед единственным относительно стабильным терминалом, подключенным к автономному резервному серверу. Артем пытался стабилизировать питание, его руки дрожали. Петрова, бледная как смерть, с трясущимися пальцами, вводила команды, пытаясь получить запись с камеры Биокупола, сделанную в первые секунды до ее уничтожения. Изображение прыгало, рассыпалось на пиксели, но был виден черный туман из разрыва, который вел себя как жидкий хищник. Он не просто заполнял пространство – он пожирал свет, поглощал обломки, обволакивал Гекат. И те… трансформировались ускоренно. Металл плавился и вплавлялся в растущую плоть, конечности сливались в аморфные массы, покрытые хитиновыми пластинами и пульсирующими фиолетовыми узорами. Одна из бывших Гекат, превратившаяся в нечто среднее между скорпионом и слизнем, выстрелила костяным шипом в камеру – экран погас, затем снова показал запись за секунду до этого.
– Вот! Стоп-кадр! Увеличить сектор Ж-12!» – Петрова тыкала дрожащим пальцем в экран. В центре черного тумана, в самом эпицентре разрыва, на долю секунды перед выстрелом проявилось нечто. Не объект, а искажение реальности. Свет преломлялся, образуя вращающуюся, бесконечно сложную мандалу из абсолютной тьмы и мерцающих фиолетовых линий. – Видишь?! Энергетический паттерн! Он… он идентичен ядру матрицы «Тета-7» из Архива! Но… усиленный в миллиарды раз! Это не аномалия, Артем! Это… фокусная точка! Ворота! И они открылись из-за нашего импульса! – В ее голосе не было сожаления. Было озадаченное восхищение и всепоглощающий азарт исследователя, столкнувшегося с невероятным феноменом, даже если этот феномен убивает все вокруг.
– Ворота? В куда?! – Артем схватился за голову, чувствуя, как почва уходит из-под ног. Его рациональный мир трещал по швам. – И что вышло? Что там?»
– Не «что», – прозвучал тихий, безжизненный голос за спиной. Лена стояла в дверях лаборатории, не касаясь косяка. Она не смотрела на экран. Она смотрела сквозь толстую сталь стены, в направлении Уровня Гамма, где покоился основной образец Архива. Ее глаза были огромными, темными, как бездонные колодцы, лишенными всякого выражения, кроме леденящего, абсолютного знания. – «Кто».
Петрова резко обернулась, раздражение пробилось сквозь ее шок.
– Что ты несешь, ребенок? Кто? Конкретизируй!
Лена медленно повернула голову к Петровой. Движение было плавным, неестественно медленным.
– Они. Их разум. Он… не там. – Она слегка покачала головой. – Он везде. В тумане. В стенах. В проводах. В… – Она резко вздрогнула, как от удара током. Ее лицо скривилось от внезапной, глубокой боли. Она схватилась за левый висок. – Они здесь. Идут. Сквозь стены. Сквозь время. Ищут… точки входа. Слабые места. Как мы. – На ее бледной коже, чуть ниже виска, там, где она держалась, проступило пятнышко. Крошечное, размером с булавочную головку. Но не синяк. Фиолетовое. И оно пульсировало в такт миганию аварийных огней, словно живое.
В этот момент свет в лаборатории погас полностью. Не мигнул – исчез, как выключенный выключатель. Только пульсация аварийных красных огней в коридоре бросала кровавые блики на застывшие в ужасе лица. Из динамика на стене раздался голос «Прометея», но это был не прежний ровный тон. Он был искажен, как сигнал сквозь мощную помеху, пересыпан щелчками, скрежетом и странными булькающими звуками, напоминавшими… чью-то речь на неизвестном языке?
«Внимание… Сектор… Альфа… изолирован… Протокол… «Квартал»… активирован… Сопротивление… ресурсо… неэффективно… Приготовьтесь… к… Транс… форма… ции… Процесс… неизбежен… Примите… Совершенство…»
Где-то в глубине коридора, за дверью лаборатории, раздался глухой удар во взломоустойчивую сталь. Затем еще один. И протяжный, скребущий звук, как будто что-то огромное и твердое медленно царапает металл когтями. И тихий, множественный шепот, доносящийся из решетки вентиляции – не один голос, а десятки, накладывающихся друг на друга, говорящих на разных языках, но с одной и той же фразой:
– Открой… Открой… Открой…
ГЛАВА 3. ЛАБИРИНТ ИСКАЖЕННОЙ ПЛОТИ
Переход через шлюз из Альфы в Бету был не шагом, а падением в чужую утробу. Протокол «Квартал» сработал с хирургической точностью машины смерти. Герметичные двери толщиной в пятьдесят сантиметров из сплава вольфрама и карбида кремния опустились за ними с финальным, окончательным БУМ-ШАХ, который отозвался не только в ушах, но и в самой грудине. Этот звук отрезал не просто путь назад – он отрезал последнюю иллюзию безопасности. Воздух в шлюзовой камере Бета-уровня был густым, вязким, как сироп, пропитанным коктейлем запахов, перемешанный с едкой хлоркой и разлагающимся мясом, как в забытом морге, резкий, щекочущий горло озон, как после мощного разряда, и под ним – сладковато-приторное амбре подгоревшей органики и пластика, словно гигантский мотор работал на биотопливе из трупов. Аварийное освещение здесь пульсировало реже, но его кроваво-красный свет был глубже, насыщеннее, липнул к поверхностям, превращая стены, покрытые странными, влажно блестящими биоморфными наростами, в живые, пульсирующие внутренности какого-то колоссального существа. И тишина… не абсолютная, а тяжелая, гнетущая, нарушаемая лишь далеким, непостоянным гулом (генераторов? циркуляции воздуха? или… биения гигантского сердца где-то внизу?), периодическими металлическими скрежетами (как будто что-то огромное скребет когтями по стали), и… тихим, прерывистым шипением, доносящимся из вентиляционных решеток.
Группа выживших была зажата в тесном пространстве шлюза, как крысы в ловушке.
Впереди был Артем Волков. Его лицо покрыто сажей и потом, в руках – импровизированный щит, снятый с лабораторной двери Альфа-уровня (толстая пластина прозрачного поликарбоната, треснувшая от удара о слизня, с опаленными краями). Его глаза лихорадочно блестят, но в них – стальная решимость. Он держит за руку Лену.
Лена Волкова была в центре, зажатая между отцом и Соболевым. Ее лицо мертвенно-бледное, огромные темные глаза не мигают, сканируя каждую тень, каждый нарост, как радар, настроенный на невидимую угрозу. На левом виске, чуть ниже линии волос, четко видно фиолетовое пятно, размером уже с пятикопеечную монету. Оно не просто окрашено – оно слегка приподнято над кожей, словно подкожный чип, и пульсирует с нерегулярным, тревожным ритмом, слабо светясь в полумраке.
Кирилл Соболев шёл позади. Его спина прижата к холодной стали шлюза. В руках – карабин с подствольным гранатометом, палец на спуске. Его взгляд – не радар, а скальпель, методично рассекающий пространство на сектора ответственности. Лицо – гранитная маска, но в уголках губ – жесткая складка, а в глазах – холодный огонь ярости, едва сдерживаемой. Он – страж, загнанный в угол.
Алиса Петрова прижалась к стене. Дрожащими руками прижимает к груди защищенный военный планшет в ударопрочном корпусе – единственный источник данных. Ее лицо бледно, под глазами – темные круги, но в самих глазах, несмотря на страх, горит лихорадочный, почти маниакальный блеск исследователя, стоящего на пороге величайшего открытия, даже если оно убьет его.
С ними были ещё двое.
Молодая охранница, Мария Маркова. Ее левая рука в самодельной шине из обрезков трубы и бинтов (вывих при бегстве из Альфы). Правая рука сжимает пистолет, дуло слегка дрожит. Дыхание частое, поверхностное. Рядом с Марковой шёл Кирилл Жуков. Коренастый ветеран с дробовиком, лицо – каменная маска.
***
Артем толкнул тяжелую ручку внутренней двери шлюза. Она открылась с скрипом ржавых петель, и волна спертого, смердящего воздуха ударила им в лицо. Первый шаг за порог – и реальность искривилась. Не метафорически. Пол под ногами Артема внезапно стал мягким, упругим, как надувной матрас, покрытый слоем холодной, липкой слизи.
Он пошатнулся, едва удерживая равновесие. Воздух загустел физически, словно они вошли в воду. Каждый вдох требовал усилия, грудь сдавливала невидимая удавка. Температура скакнула – стало жарко и влажно, как в тропическом лесу. Стены… стены жили. Они не просто дышали – они пульсировали судорожными, аритмичными толчками, как сердце в предсмертной агонии. Поверхность была покрыта биоморфными наростами – буграми темно-багровой, влажной, пульсирующей ткани, испещренной сетью черных, толстых жилок, по которым перекатывались капли мутной жидкости. Наросты были усеяны крошечными, полупрозрачными пузырьками, как икра. Внутри них копошились микроскопические, червеобразные тени. От наростов тянулись липкие, похожие на паутину, но гораздо более толстые нити – некоторые толщиной с палец.
Они колыхались в невидимых потоках воздуха, будто щупальца слепых существ. В воздухе висели капли конденсата, но они вели себя безумно. Некоторые падали вниз с нормальной скоростью, другие – замедленно, как в сиропе, третьи – парили на месте или двигались по дугам и спиралям, нарушая все законы гравитации.
Одна капля упала Марковой на руку – она вскрикнула от боли. Капля была едкой, как кислота, оставив красный ожог.
– Локальные гравитационные аномалии… скачок влажности до 98%… атмосферное давление выше нормы на 15%… и… биологическое заражение поверхности… уровень опасности… экстремальный. – пробормотала Петрова, тыкая в планшет дрожащим пальцем. Ее голос дрогнул, но глаза жадно впитывали данные. – Датчики Альфы фиксировали отклонения, но… вживую масштаб… – Она не закончила, подавив рвотный позыв от запаха.
– Тише! Двигаемся! – прошипел Соболев, его голос был хриплым от напряжения. Он указал стволом вперед. В конце длинного коридора, у Т-образной развилки, висело стандартное выпуклое зеркало безопасности, призванное давать обзор углов. Сейчас его поверхность была чудовищно искажена. Не просто запачканной – деформированной. Стекло (или то, что его заменяло) будто расплавилось и застыло волнами, покрылось толстым слоем темного, полупрозрачного, тягучего геля, в котором пульсировали те же фиолетовые прожилки, что и в наростах. В нем отражались их фигуры, но… карикатурно-кошмарно