Пересечение. Вопреки

Авторы стихов, приведенных в романе:

Н. Гумилев (фрагменты),

М. Верса

«Величественное в жизни человека встречается не беспрестанно; но сомнительно, согласился ли бы сам человек, чтобы оно было чаще: великие минуты жизни слишком дорого обходятся человеку, слишком истощают его; а кто имеет потребность искать и силу выносить их влияние на душу, тот может найти случаи к возвышенным ощущениям на каждом шагу: путь доблести, самоотвержения и высокой борьбы с низким и вредным, с бедствиями и пороками людей не закрыт никому и никогда»

Чернышевский Н. Г., «Эстетические отношения искусства к действительности»

Пролог

«И будет тьма до Времени, до Срока…

Рассвет забрезжит с поступью пророка…»

– И не говори… Хмурая молния – вещь подлая… Слетит в ясный божий день, обычно в обеденное время, да шарахнет, все вокруг исковеркает, покосит свидетелей, наколдует в архивах. Был ты – и вот нет тебя ни на белом свете, ни даже на бумаге. Как корова языком слизала. И не докажешь, примерно, что вон энта кобыла – твоя по праву… Полное, однако, забвение…

Так степенно и с полным знанием дела толковал невысокий коренастый субъект крестьянского вида, потирая неприхотливым рукавом замусоленную кружку, словно силясь отыскать сокрывшееся от времени послание на невнятной буроватой поверхности. Незамысловатая одежа его, как и все остальное, рябеньким хамелеоном совпадала с окрасом оплывшего интерьера, а речь предназначалась для собеседников, чем-то очень на него похожих, собравшихся под сенью небольшого, но, судя по физиономиям, весьма уютного заведения под слегка покосившейся, не совсем разборчивой вывеской. Справедливости ради, слово «оленя» на ней еще можно было разобрать, потому как рядом маячила подсказка в виде несчастного парнокопытного зверька с антенной на голове, коему повезло угодить под кисть неизвестного мастера, но вот слово предыдущее – не поддавалось.

– Поганая, препакостная вещица, Джо, – поддержал долговязый сосед, ласково помаргивая в собственную кружку, до боли напоминавшую ту, о которой уже изложено. – Да и кому доказывать будешь, дурье твое темечко, коли нет тебя совсем?

– А ну как есть? Ты ведь не таял, вот и не вступай в противоречие!

Справедливый спор воспринимали сердечно, кивками голов и тусклым пенным столкновением побуревших от хмеля чаш.

– Типун вам, джентльмены, – донесся треснувший голос, и общество с почтением умолкло, повернувшись к очнувшемуся старичку, образом схожему с диковатым лешим, тщедушному, бородатому и седому как лунь обладателю кружки не в пример больше и чище. – Чего это вас повело к ночи? От страха языки развязались?

– Так ведь мальчонка пропал… – объяснил толкователь Джо, понизив голос в знак уважения, огромной разожженной трубкой делая характерное движение в воздухе. – Тот, белобрысый, что со скакунами, упокой Тея его… – на этот раз трубка затряслась и сотворила нечто вроде обрядового каждения.

– А второй двинулся… Не сгинул, видишь ты, но сдвинулся мышлением… – из сборища выплыло усердное дополнение, обезличенное сизым табачным смогом.

– И ты бы сдвинулся, – свирепо, но логично отозвался старик, дребезжа тембром, – ежели бы на твоих глазах исчезли прилесок и полреки… вместе с отроком…

Руки присутствующих скорбно взметнулись к кепкам и прочему на головах, с тем, чтобы почтить память безвременно пропавших, но кто-то вдруг шикнул, что душевный разговор следует попридержать.

В распахнутую дверь из летней предзакатной теплоты вошел высокий стройный юноша, почти что мальчик, явно подходивший под прозвучавшее понятие «отрок». Не поздоровавшись, плюхнулся на скамью, по-детски кашлянул от дыма, бросил на стол солидного размера истрепанную книгу, раскрыл ее не глядя и вперил в общество темные глаза, в которых бушевала тоска вперемешку с огнистыми искрами неведанного значения. Общество отвечало благоговейным остолбенением.

– Чего-нибудь изволите-с? – вежливо осведомился у него добродушный верзила в чистом, однако, передничке, перегнувшись громадной своей фигурищей через трактирную стойку, угрожая замшелым пивным кувшином. На него посмотрели как на ангела-хранителя, принявшего удар на себя. Тишина стояла знатная, даже мухи завязли в продымленном угаре.

Отрок помотал длинными темными волосами, встал, сжав губы, еще раз отчаянно оглядел прокопченное собрание и решительно его покинул.

Первым опомнился толкователь Джо:

– Книгу! Книгу оставил!

Честному крестьянину не дали довершить доброе дело, вновь шикнули, намекнув, что всему свое время.

– Чего он там читал? – боязливо спросил кто-то из сборища. – Джо, глянь-ка…

– Я что, похож вам на читателя? – огрызнулся Джо. – Вам лично грабли зачем к плечам припаяны? Гребите сами, – и он философски пригубил содержимое заждавшейся вспотевшей кружки.

Горестно охнув, старик поднялся, потирая хилую поясницу и все к ней примыкающее, бормоча заклинания против немощи. Дотащился до книги под безумные взгляды и, усевшись на место странного юноши, придвинул ее к себе, вначале бесцеремонно, потом, уловив смысл, очень сдержанно и почтительно.

– Из Книги Древнейших, от летописца Ира, – удивленно продребезжал он, разгоняя пепельное марево. – «Весьма хорошо чувствовала себя Вселенная Верса в чистом своем виде. Населявшие ее существа проводили отпущенную им вечность в гармонии и совершенстве»…

– Не надо, Ирвин, – дрожащим дискантом попросил самый на сей момент голосистый, – мало нам, что ли? Накликаешь еще потоп с пожарищем в качестве гармонии…

– И нашествие единорогов тебе на худую, как твоя же свинья, кровлю! – сумрачно ответил старик, безнадежно зацепившись взглядом за буквы. – Кыш по домам, кто трусится! Хоть раз бы чего стоящего приняли к сведению …

– Мы ведь уже приняли, Ирвин. Согласно стоимости, – началось-было объяснение с демонстрацией вещественных доказательств, но тут же кончилось, тем более что доказательство подверглось глухому низвержению об пол, чему старик не внял вовсе. Глаза он отчетливо занавесил бровями, чтобы не смотреть на сотоварищей. Остались, что характерно, все…Особенно Джо.

Старик читал складно, даже голос его не воспринимался уже трескучей мельницей, которую вот-вот добьет игривый ветерок:

– «Великолепие и могущество Теи царили везде, от камня до гигантского звездного облака, от невеликих тварей до Разумных. Последние с благодарностью пользовались благами Версы, выстраивая жизнь, поражавшую размахом и роскошью».

Кто-то рядом с Джо не выдержал напряжения и пал наружностью в глиняное блюдо, полное редиски, раков и укропа. Старик свирепо повел тощими плечами:

– «Многое бы там казалось невозможным, если бы не было естественным. Именно тогда, – четко выделил чтец, – были созданы первые мосты, лифты и им подобное, исследованы лабиринты Времени и самые дальние пределы».

– Гляди-кось, лифты, – восхищенно присвистнул некто из сообщества. – А сколько их там, а? Указано? Нам только Дремучий ведом, и то…

– Дремучая ты…, – в тон повествованию, раздраженно и таинственно молвил чтец. – Джентльмены, именно этот вот персонаж накаркает вам упомянутую гармонию. Угомоните господина ученого, или я за себя не отвечаю…

Любопытствующего успокоили очень оперативно и по-джентльменски, после чего старик выразительно и плаксиво, в духе сказителя на грани конца света, заголосил:

– «Благостный баланс, созданный Теей, все же нарушался время от Времени. Угроза приходила, вторгаясь внезапно черной, «хмурой» молнией».

Уловив еще одно знакомое название, слушатели без напоминания дружески подбодрили друг друга локтями, а после – синхронно опрокинули кружки-близнецы куда следует. Старик не унимался:

– «Молния являлась будто из ниоткуда и раздирала все сотворенное совершенство. Те, кто видел ее своими глазами, прекращали бытие и исчезали, тая как воск».

– Истинно так, таяли и прекращали, – с боязненным почтением, почти шепотом уточнил некий лысеющий от познаний смельчак, пока старик переводил дух, – причем документально. Я тоже читал, доводилось. Будто бы их метрики исчезали из реестров, неведомой оказией. Оставались лишь, извиняюсь, пустые строчки и, как сейчас помню, зияли в таких пергаментах, и от них будто бы веяло ужасом, как от склепа.

Старик непререкаемо и с достоинством отозвался:

– «Необъяснимые явления рождали слухи и сеяли страх, и с каждым пропавшим он расползался по Вселенной, как смертная тень».

Он поднял мутноватые глаза: остроконечная тень, отброшенная на скупо освещенную очагом, позабывшую присутствие извести стену, вопросительно возвышалась над собранием.

– Прости, Ирвин, – неуверенно заикнулся владелец тени в высоком домашнем колпаке, – супружница постирушку устроить грозилась. Не подсоблю – сам знаешь, больше не отпустит, вцепится в холку на всю деревню…

В пользу семейного подряда в условиях грядущей ночи высказались еще несколько великорослых подкаблучников, уверяя, что книжка до жути интересная, но время не ждет, потому что скалка домашней выделки – вещь неприятная ни для головы, ни для рабочего хребта.

– «Перемены пришли во все творение, созданное Теей, – громко и заунывно перебил старик. – Мрачные тени завладевали пространством и Временем, оскверняли некогда чистые помыслы, сводили с ума. Связи между галактиками рушились. Улетали корабли – и не возвращались…»

Ирвин оторвался наконец от повествования и констатировал, что один пропавший все же возвратился. Юноша, оставивший книгу, стоял у стола, тихо перебирая губами, повторяя выученные наизусть горькие строки:

– «Живые существа испытывали чудовищное вторжение чуждой воли, и ей невозможно было противостоять… (здесь летопись неразборчива). Когда драконы объявили войну, расцвел повсеместный хаос, ибо самые великие и могущественные из них начали пожирать пламя звезд, и само пространство пошатнулось».

Поддакнув и вовсе не удивившись, будто видел все собственными глазами, старик продолжил, хотя внимающих, кроме двоих разновозрастных чудаков и верзилы с кувшином, трепетно прильнувшим к прилавку, не наблюдалось:

– «Стремясь предотвратить крах творения, Тея превратила гигантских драконов в темные субстанции и поместила в отдаленные участки Версы, где страсть их была бы не столь разрушительной. Твари поменьше стали небесными объектами разной величины и силы. Так была частично восстановлена нарушенная гармония»…

Когда он оторвался от строк, одинокий верзила за стойкой уже сочувственно угощал сам себя, поминая дивные былые времена, утираясь передником, а юноша разделял с ним скамью, отказываясь от угощения, переживая давностную вселенскую трагедию всеми чертами своего привлекательного лица. Старик, кинув на них четкий взгляд из-под монументальных бровей, мрачно продолжил, потому что негоже бросать писание только потому, что небо подернулось звездной пеленой, а язык едва повинуется хозяину:

– М-м-м-да-а-а… «Разумное творение возликовало, видя справедливое возмездие, но радость эта была слишком неистовой и злосердечной. Не сожалели Разумные о потерянных и превращенных, торжествовали в скоротечном благополучии. Жестокая кара ожидала немилостивых, и вскоре зараза гнева и превозношения охватила некогда цветущую Вселенную. Духи небес с сожалением взирали на распри и войны, на растущее в галактиках безумие…»

А отрок с темными опаловыми глазами завершил:

– «И тогда Державная Тея заключила все во тьму, приглушив свет и сияние, несшие жизнь во все уголки Ее владений. Пучина отчаяния и упадка охватила Версу. И по сей день все запечатано во мраке, оставаясь в забвении… пока… до Времени…»

Глава 1. Затерянные, или Судьба на выбор

«Звездный купол дрогнул и погас,

Ночи вечной сумрак опустился.

В тени снов небесный хор укрылся…

Сколько их в забвении сейчас?»

Старшая Летопись, раннее Версийское время

«Итак, сегодня, дамы и господа …

… Сирена грянула внезапно, согласно беспринципным традициям классических межзвездных путешествий. Едва корабельные часы освоили отметку в 05:51, как она взвыла в монотонном, восходяще-нисходящем припадке, уверяя, что все пропало, и свистать всех наверх, иначе… Вдохновила капитана, который и так был наверху, на пару изысканных комплиментов, уберегла штурмана, преданного вам повествователя, от занудливых текущих обязанностей. Намекала ультразвуком, что либо сейчас что-то рванет, либо все обойдется. Одно из шести.

Если использовать фантазию и представить облик ее в физической или хотя бы голографической карикатуре, то он не вполне бы соответствовал даже полупристойной леди, впрочем, следуя ее специфике и назначению. Стоит серьезно подумать, как бы ее «осимпатичить», на будущее (поскольку сквернее этой особы только, простите, пожилая дама в черном капюшоне и при косе) …

Не то чтобы редкая и совсем непредсказуемая солистка эта бортовая Сирена. Вмешалась очень даже по канонам длительных перелетов, когда тело слегка размякло под гнетом приборов и приставучей статистики, а сердце стесняется признать, что требует перемен, в смысле приключений. Но как всегда, именно в этот момент, в ничем не примечательные 05:51, никто ее не чаял и парадную дорожку с хлебом-солью не разворачивал.

И, как водится, не одна она разразилась, а с креативным настырным выводком, обеспечившим очень радужное времяпровождение: с бодрящими слух и нервную систему звуковыми переборами, к которым добавились жизнерадостные сполохи аварийного фонаря со смешением, хаосом мыслей и телодвижений у тех, кому повезло оказаться под рукой, главным образом, у капитана. И еще, с мотивирующим на подвиги сознанием того, что экипаж, словами капитана, все же нарвался (хотя лучше обозвать это чувством истинной опасности), о чем морские волки долго и подробно будут байствовать. Ибо она взвыла препротивным манером, как потерпевшая на галактическом вокзале, и первой же нотой ввергла в небытие всю однообразную, сонную полетную романтику.

А так вяло, бездельно и почти безоблачно (если не считать логичные для сего места туманы за корабельной обшивкой) тянулся этот вечер, или день, или утро по беспредельному и в принципе относительному космическому времени…» …

***

… Йон мужественно и с переменным успехом боролся со сном, сидя за штурвалом. 05:35.

Автопилот выручал безотказно, и его техническую суть ни разу не уличали в неверности, но на особо ненадежных переходах Йон предпочитал «перебдеть» и трижды перепроверить детали маршрута, нежели по-тихому и незаметно переместиться в никуда вместе с кораблем, как довелось многим добрым, мертвецки опытным мореходам. О себе лично он службу бы не заказывал, а вот друга жаль неимоверно. Старину ведь и так уже прилично перемещало по галактикам, и он предательски скрипел на гипербросках, как перспективный пенсионер. Но все же Рони (так именовался кораблик) стальной тенью сопровождал его многие десятилетия, несмотря на всегда имевшееся личное мнение, а этим может покичиться далеко не каждое суденышко, избороздившее половину Версы.

За долгую службу Рони, всей сверхэлектронной сущностью преданный Йону, особо не чтущему традиции «распускать язык и нюни», высоко оценил такое достояние цивилизации, как право хранить молчание без веских на то обстоятельств. Понимайте это как хотите, именно так Рони прочел в весьма недурном юридическом альманахе. Рекомендацией этой, как и приятным правом, он пользовался регулярно, как советовали в альманахе, ограничивая себя в бортовой библиотеке, где можно сколь угодно нравственно расти над собой, использовать литературоведческий антиквариат в качестве прекрасного, в фонетическом трансе смаковать певуче-забытые языки, от которых меркнет свет, немеют и теряются боты… В смысле, не владеют ни одним нормальным мертвым языком, соответственно, неполноценно помалкивают… что и требуется.

Йон относился к таковым глупостям со сдержанным непониманием и тотальным невладением, практикуя, как законопослушный подданный неизвестного каких покровителей, общепринятый межгалактический Лангус и некоторые заведомо облегченные экспрессивно-технические диалекты, которые понимали все и везде.

Особую, своего рода, болезнь Рони испытывал, обреченно преумножая фундаментальное сочинение под затейливым названием «Бортовой журнал Ро». Капитан частенько обращался к сему опусу, чтобы элементарно поднять себе настроение. Имея слишком заоблачную интуицию и чересчур летучее воображение, свойственные древнейшим кораблям с естественным интеллектом, Рони с не наказанной ни разу инициативой мумифицировал отходящие в вечность будни. В художественной и пронзительной стилистике.

Делал он это вызывающе принципиально, даже если приключения отпрашивались, брали паузу, а то и полноформатный отпускной. Словом, не скупился на писательское надувательство (изгалялся на правах непризнанного автора, по словам Йона), чтобы геройства не становились бледным дефицитом в нескончаемом полете, и чтобы это пагубно не отразилось на мировоззрении.

Рони был до известных пределов скромен, но чертовски справедлив, и описывал годами и авралами отшлифованные, весьма прозаические действия капитана как шаги, ведущие к стабильности почти вселенского, да и общеисторического масштаба. Эффект бабочки, господа …

Неожиданно для себя, в сдержанной эпистолярной рефлексии Йон представал по меньшей мере бессменной персоной галактики из никому не известного, подпольного «глубинного государства», в подробностях – «величайшим механиком, осененным и обласканным всеми возможными звездными бризами», «первоклассным небесным ловцом в плеяде лучших навигаторов аргантов». Из лучших физических характеристик Рони превозносил «недюжинный ум под выгоревшей от напряжения шапчонкой, упрямые мышцы в замученной линялой тельняшке и невероятные светлые глаза».

Йон терпел это мракобесие, понимая, что, во-первых, это неисправимо, как юридические альманахи, а в-последних – что поделать, если корабль не лишен романтизма с претензией на писательский талант, и это выгодно отличает его от «неграмотного железа», безнадежно запрудившего рынки в Галактике Девы… Да и не только в ней…

Истинное удовлетворение, пограничное с такой напастью как ценностные смыслы, Рони доставляла мысль, что капитан невероятно дорожит им, и это не имело никакой связи с фальшивой или потрепанной книжной гиперболой. Всякий раз, выручая какие-то приблизительные средства на выловленное или приобретенное в Глубинах (так называли глубокий космос его завсегдатаи), Йон действовал до оскомы практично и покупал что-нибудь для поддержания… отнюдь не собственных штанов, как думается некоторым, а корабля. При этом сам капитан оставался трогательно преданным своим же штанам, тельняшке и истасканному блину на голове, который невозможно впихнуть в понятие «шапка», даже со всеми производными и непристойными историческими прецедентами.

Рони все воспевал неуемной прозаической строкой, а то и гекзаметром, будь то условно-новый бортовой счетчик, или транс-излучатель, или «неисправимо умная» гайка, ворчавшая, что ее некорректно закручивают, да еще холодными руками, да еще немытыми… А верность Йона традициям минимализма в вопросе одежды всегда натыкалась на электронную стену сожаления, непонимания и даже неодобрения. Впрочем, капитан был настолько обласкан всяческими бризами, что эта стена его не особо пугала, в связи с чем он проявлял мужественное упрямство и даже радовался как большое бородатое дитя, что Рони не может выйти за пределы своего стального тельца и обменять ту же пигалицу-гайку на трендовую фуфайку, которую продают в тесной связи с капюшоном, как теперь носят. Рони приписывал эти особенности капитанского организма редкому вирусу самопожертвования, который красочно, со всей морфологией проявления, описывали состарившиеся библиографические издания.

Литература занимала настолько особое место в предпочтениях Рони, что … Нет-нет, Йон вовсе не уставал слушать душещипательные саги, сонеты и совершенно белые стихи от составителей мало того, что недостаточно ему известных, но и незнакомых, которым он лично не сделал ничего плохого, да и не мог, по причине отдалявшей временной пропасти. Неудача эта, однако, не мешала Йону щедро заботиться о духовном благополучии корабля и его регулярных катарсисах, приобретать на распродажах старинные сказания, поэзию, легенды, летописи «из под полы» и даже весьма ценные бабушкины сказки как образцы фольклора, от сотворения мира заслуживающего самого пристального доверия.

Разумеется, Рони обожал подключаться к галактическим библиотекам, которые тоже переживали сложные времена, но как-то умудрялись выходить из положения. Для заочного чтения выискивались предельно высокие пиратские технологии (непиратские давно канули в Лету, причем, отказываясь всплывать хоть ненадолго, с учетом кризиса). Он бы жил беспробудно в тех читальных залах, но удовольствие это стало безбожно энергозатратным, а потому и увы, до огорчения редким.

Корабль искуплен был Йоном лет сорок назад (милостивая Тея, как летит время!) от одного живописно-красноносого корсара, личным достижением которого была подтвержденная «константа запоя» и упорное безразличие к психологическому равновесию партнера, тем более электронного. Как можно довести арганта до такого стойкого депрессивного шока, когда «что воля, что неволя» …? У Йона чесались кулаки, и развязывался язык, чтобы как можно интеллигентнее осведомиться на сей счет. Но он был уверен, что размазанное и икающее подобие лица, несведущее в церемониях, на любой вопрос ответит единым содержательным «Чё?» … Что ж, хотя бы одну жизнь, хоть и бестелесную, он спас на своем веку…

До этого Рони наивно, и потому недолго, использовали в качестве галеры для ведения сражений. Еще ранее он служил рейсовым крейсером, шустро бороздившим Глубины и очаровывавшим туристов своей начитанностью и приятностью, как и непредсказуемостью, общения. Много всего было в его долгой жизни, напросившейся на объективное мемуарное перо, и именно Йону он обязан своей свободой и еще вполне сносным состоянием…

Сейчас хозяина явно и последовательно одолевал сон, и Рони скромно делал вид, что ценит самостоятельность своего пилота, а сам автономно, не перенимая управление, проверял навигацию и работу радаров. Все элементы звездолета работали слово за двойную оплату, включая острые на язык гайки. В иллюминаторах покоилось ночное туманное равнодушие. А Колесо истории вращалось в их сторону, неумолимо, вдохновенно сверкая спицами, очень, почему-то, похожими на разящие стрелы… Но в какие-то невзрачные 05:40 по корабельным часам никто этого не замечал.

***

Корабль шел по морю из звезд. Для обоих это была уже намозолившая глаза рутина, если так можно назвать зрелище, от которого замирает не только внутреннее содержание, но и корабельные двигатели (поверьте, так случалось…).

Рони с удовольствием вспоминал, причем вслух, реакцию хозяина на первое посещение Глубин. Йон всегда сопротивлялся отборной филологии, поэтому просто однотипно повторял по типу заклинившего болванчика «Разрази меня нейтрон!», сорвав с волос убогую шапчонку, стоя на капитанском мостике. Именно стоя, хотя это место предполагает сидячую практику.

Как у большинства аргантов, капитанский мостик выглядел (и по сей день продолжает это делать) как обнаженная с трех сторон прозрачная капсула с креслом, размещенным в пустоте, дополненной естественной реальностью в виде темноты. Феерия видов там гарантирована даже без дотошного телескопа, даже если ты не любитель, и вообще – объят морской болезнью…

Звезды – повсеместно, густо, роскошно… Под ногами и сплошь до линии неуловимого небесного горизонта, если его не заволокло туманом, а вверху лишь тающие, бессильные искорки: так далеко разбежались ветреные галактики, или они так властно притушены пространственной акварелью. В глубине же наблюдается радужное буйство огней, роящихся и переливающихся неугомонными волнами.

За непередаваемый дизайн и перемещение звездных массивов отвечали не зависимые ни от кого, заносчивые течения. Их благородные имена Рони свято выучил наизусть, поскольку частенько комментировал навязанную ими погоду. Самыми известными считались Торан, Радиус и Зуммер, Майя и Малая Скелфа, с их ответвлениями-ручьями, менявшими направление в полном соответствии с вздорным и хамским характером их родителей. Где находилась и чем занималась все это время Большая Скелфа, оставалось открытой загадкой для Рони, несмотря на огромное любопытство и привлечение библиотечных ресурсов…

Йон бестрепетно относился к проделкам того или иного нерадивого ручья, «чья мамаша опять не в духе, потому что ихний отец-подлец снова утекает налево». Его особенно занимали непредсказуемые (по форме и поведению) фиолетовые и зеленые кластеры, в изобилии рассыпанные за бортом с такой удаленностью, что один в один напоминали бесценную бабушкину шкатулку с ворохом бус от ведущих мастеров древности. Бусы эти наводили какие-то смутные воспоминания, приятно вспыхивавшие где-то внутри, но не выразимые ни мыслью, ни словами. Просто что-то забыто-теплое разливалось по сердцу, как будто его бережно брали согретыми руками. Рони бы обязательно и со смаком выразил эти ощущения, просто доселе не пришлось, а капитан на эту тему шибко не распространялся…

Но в таких плаваниях приветствовались не щенячьи восторги с одами в честь окружающей среды, а, как минимум, осторожность и даже подозрительность, с задействованием как привычных приборов, так и тонкой организации Рони. Ведь Глубины были непредсказуемы как стандартное женское поведение (очевидно, капитан имел право проводить такие дерзкие аналогии), и могли, оплошай ты или корабль, вынести на такую отмель, с которой не сдвинешься никаким варпом. Тут и там зияли провокации в виде провалов в пространстве-времени, и даже если повезет не попасть в них, гадость оттуда может вынырнуть порядочная. Случаи, между прочим, были.

Однажды из червоточины блаженно выплыл левиафан, явно из предвечных, но уже испорченных. Страшно вспомнить, сколько кораблей эта «тварь» (не в обиду Тее будь сказано!) затянула в свою воронку. И ладно бы только кораблей… Целые экзосистемы были потрясены, как яблони во дворе у соседа. Само собой, наводить порядок за собой резвившийся хвостатый агрессор не собирался… Как только не величали его потерпевшие, коим повезло потерять всего лишь свои планеты с сопутствующими пожитками и положением в обществе: и «чешуйчатой скотиной», и «нечаянным червяком эволюции» … – ничего не помогало. Скотина не останавливалась на достигнутом, даже не закрепляла позиции, просто прогрызалась дальше, используя хвост как убедительное помело. Трудно сказать, каким бы дружным катаклизмом накрылось это мероприятие, если бы не чудом возникшая блуждающая и, по счастью, очень прожорливая черная дыра… Сингулярностям ведь клянчить пропитание не требуется, вот она шкодника и реквизировала, с невозможной избирательной активностью… Позже по галактике стала просачиваться весть, передаваемая, как положено, из уст в уста, что Сама Тея отправила сингулярность высосать надменного выскочку. Но проверить эту информацию на достоверность не удалось, поскольку самые первые уста так и не объявились (правда, с собаками их тоже не искали).

Понятно, ни сам Йон, ни даже Рони этих подробностей не наблюдали, и руку Проведения в данном случае комментировать не могли, слишком давно это произошло. Но ведь воронка, прозванная Черным Ходом, еще функционировала, слабая, менявшая координаты в пространстве как непредсказуемый, неверный торнадо…

– Рони, – Йон очнулся от запутанных в дремоту мыслей, преодолевая сладкое желание закрыть глаза и пофилософствовать на чисто техническую тему, в духе самого вульгарного материализма. Например, где бы безнаказанно выловить какие-нибудь ненужные отходы мироздания, дабы на экзистенциальной основе обеспечить себе и коллеге ближайшее будущее. Хотя бы на пару месяцев, Вселенная не обеднеет, в принципе. Не должна.

– Да, мастер Йон! – отозвался корабль сразу, но неторопливо, с медитативным читательским акцентом, очевидно, полноценно смакуя очередной текст в поисках глобального подтекста. А то и двух.

– Читаешь? Опять про каких-нибудь обалдевших от скуки дев, участливой дланью Провидения угодивших к людоеду? А он и не людоед вовсе, а, чтоб его, наследный кронпринц на испытательном сроке?

– Отнюдь, хотя идея Ваша… «Шлифую» летописи от Ира, отснятые древнейшие манускрипты. Припоминаете? Те, что захоронены Неведомой Рукою у Предвечных Столпов, мастер Йон, – ответил Рони охотно. – Цитирую: «Когда свет Державной Теи потух, все кануло во мраке». Писано вроде как для зрячих, хотя галактическим критиканам приспичило противоречить. Хоть и ряжены они в телескопические монокли. Капитан, полюбуйтесь Вы взглядом неподкупного навигатора: море в огнях, но освещение притушено. Декорация такая, словно в огромном ангаре где-то у рубильника задремал сторож. Свет – всё, как говорится…, чтобы неповадно было куролеситься в темноте, сами знаете, кого имею в виду…

Йон хотел согласиться, но было лень, как и сторожу.

– Парадокс в том, что звезды ближе, чем кажется на первый взгляд, не дополненный техническими средствами. Световые кванты сокрыты, словами физика. Спрятаны в кармане дремучего звездочета-коллекционера. Скорость и интенсивность света предельно ограничена, по моим расчетам. Драконов бы в эти Глубины, великих ремов… Всех обращенных Теей в квазары… – голос взлетел мечтательно. – О, они отдали бы ярость звезд и возродили нашу Версу, при очень благоприятных космологических условиях…

– Из сингулярности – в дракона? Отличный рецепт от дремучего звездочета! Вещаешь, как твои подслеповатые манускрипты, – со смехом добряка лениво хохотнул Йон. – Имей в виду, дружище, это лишь отсталые, дряхлые как мох сказания, и есть ли в них хоть ноготь научного смысла…

Он осекся: внезапно взвыл рожок, в последующих описаниях Рони – неистовая Сирена, самозабвенно и с полным знанием дела замутившая некий долгожданный сюрприз и причитавшиеся осложнения, в отместку за все ее долгое безделье. Рони, готовый уже предоставить хозяину полный и разгромный научный расклад, вместо этого оперативно сканировал световые лиги вокруг. Это был трезвый, хоть и романтичный, механизм, и вывести его из рабочего равновесия было невозможно. Ну, если только слегка, задев тончайшие сверхэлектронные струны, к примеру, особенностями современного искусства стихосложения…

– Ошибка, капитан, и выговор мне в личное дело, – голос звучал удивленно, недоверчиво. – Я обнаружил ошибку.

– Откуда? Где? – Йон перепроверял систему данных, а она сейчас невинно выдавала четкие алгоритмы и убедительное соответствие норме, умница такая.

– В интерпретации данных. Где-то рядом со мной – непознанный объект. Системы корабля его упорно не различают. Идентификации не найдены.

– Ошибка «кривого» континуума?

– Ну разве что кривого… Не исключена, – усмехнулся Рони. – Но полагаю, причина не в кривизне.

Не стоило отвергать древнюю интуицию, ой, не стоило… Йон этому уже научился за сорок лет, мучительно-эмпирическим путем…

– Снаружи что-то происходит. Это мое сугубо субъективное ощущение может не справиться с искушением превратиться в неприятный факт. Может, варпануть, не тревожа Провидение? – Рони рассуждал сам с собой. – Или…

Йон переживал то же нарастающее мурашками беспокойство и кубарем несущееся симптомы. Сплошь неприятные. Сердце жизнелюбиво заработало неутомимой помпой, сон как бабушка отшептала, руки магнитом потянулись к последнему верному средству – бортовому компьютеру.

– Мастер Йон, в варп уйти не успеем, – с сожалением заметил борт. – Тридцать, тридцать пять…

– Тридцать пять чего? – на редкость эмоционально для своей репутации отреагировал Йон, взвинчивая густой от пеленок голос, словно пытаясь от души переплюнуть интонации Сирены, которую не так-то просто заткнуть, коли завелась. Орет, надрывается над ухом, как благопристойная мегера, которую больше ничему не научили…

– Процентов, мой капитан, процентов… До появления, проявления, возникновения, рождения, выхода, антианнигиляции, как угодно! – Рони выложил ассоциативный ряд синонимов, спровоцированных интеллектом и махровой неизвестностью. – Пятьдесят процентов… Мастер Йон, максимальная защита включена, и да хранит нас Тея Всемогущая, насколько выдержим! Ждем, благословясь: шестьдесят процентов, шестьдесят пять…

– Подождем в другом месте! – капитан сопротивлялся, пытаясь спасти общее положение, корабль, нестандартный его интеллект, приборы на борту и в последнюю очередь – линялую тунику под шапкой, которая может потерпеть еще лет двести до цикла полного уничтожения… Все-таки, ассоциации – заразная вещь, даже в критической кондиции…

– Хорошо бы, но нереализуемо. Маршрут сбит, помехи в акустике… Что-то явно материализуется где-то неподалеку, в шаговой доступности. Восемьдесят! Прошу прощения, девяносто! …

Йон все-таки оглох и бессовестно игнорировал отсчет, звучавший больше как самый неразборчивый в его жизни приговор, слишком щедрые оплеухи раздавала кровь, из-за шаговой доступности. Молниеносно вспомнил отчего-то, как они с Рони отбивались чуть не кухонными сковородками от туповатых, но реально бешеных на почве голода тварей в Глубоких водах. Сочетание малограмотности и пустого желудка не гарантирует прохожим ничего хорошего. Постромантический батальный синдром включал трехмесячную реабилитацию обоих витязей, в том числе, в легкой степени психиатрическую. Еще вспомнил, как Рони выручал его, коллапсирующего, тяжко раненого, спасал с поверхности аналогично коллапсирующего из последних сил спутника Эды… Двойной коллапс, из которого в победители вырвали за уши только одного, в серой шапке… Спутника, увы, не спасли…

Вдруг ему словно привиделась фигурка изящной как статуэтка, тоненькой дамы, ее руки сложены в умоляющем жесте. Этому жесту Йон почему-то безнадежно поверил, враз забыв о противоречиях женского поведения, которому на сем корабле и не место. Странные звуки проникли не в уши, а, скорее, в само разгромленное сознание, слагаемые выразительного напевного наречия, которым Йон, само собой, опрометчиво не владел.

А потом Рони успокоился, потому что проценты финишировали и выдохлись, и их оглушила сорвавшаяся внезапно тишина. Оба молчали еще какое-то время, в судорожной инерции проводя расчеты, сканирования и анализируя данные, что каскадами обрушились на несчастный измозоленный глазами экран. Сигнальный рожок тоже молчал, потому что Сирена сполна насладилась моментом, отголосивши всласть, и покинула это место с высоко поднятой головой, оставив их разгребать завалы.

– Ну, материализовалось уже, мать их поднебесную? – проворчал Йон, проверяя наличие шапки.

– Проверяю, капитан, – тихо отозвался Рони.

Казалось, прошло колоссальное количество времени. А потом на экране, за эшелонами убегавших сигналов они увидели человека. Неподвижное тело в скафандре на поверхности безмятежно игравшего самоцветами моря. Более банальной картины, написанной красками морских одиссей, с выдающимся знамением Колеса Истории на заднем плане – и представить нельзя…

***

Беззаботная пора орбитальных каламбуров и метафор иссякла. Первым паузу нарушил Рони.

– Секретарю – записать в бортовой журнал, том номер семь, – негромко проговорил он. – Дата и время – соответствует календарю Версы, корабль затерян в юго-западном квадрате Глубин, его местонахождение скрыто …

Увидев, как напрягся Йон, корабль добавил:

– Пока скрыто, вследствие перегрузки навигации. Будем надеяться, временной. Машина застряла в Глубоких водах, ориентировочно – где-то на подходе к Великой Мели, заход внутрь близлежащих, внешне гостеприимных кластеров не выполнялся. Дрейфуем на самой поверхности, сушим весло…

Йон слегка хрюкнул в бороду.

– … которым нас и занесло … во все тяжкие – это записывать не обязательно, анализируем появившийся плавающий объект.

Экран выдал множество часто сменяющих друг друга кадров «объекта», сделанных со всех возможных ракурсов и всеми возможными средствами анализа (здесь научным причудам Рони не нашлось предела). Обычный серебряный скафандр, какой можно купить или выменять в любой лавке. Ничего особенного, в рабоче-крестьянском ценовом сегменте. Фигура была лишена признаков активности, послушно дрейфуя рядом с Рони, захваченная его мощным приливом.

– Откуда он сюда отправлен? – медленно спросил Йон, анализируя слова товарища и свои личные ощущения. Мысли его вели себя весьма несдержанно и хаотично, пародируя любые ингредиенты, взбитые в столовом блендере на максимальной скорости.

– Капитан, слишком много вариантов. Еще один вопрос – зачем? Могу заметить, что…

Корабль осекся, потому что внезапный острый оранжевый луч пробил молчаливую скорлупу скафандра. Моргнул как дерзкий разведчик и моментально растворился в темной восходящей пене звезд. Фигура прилежно повторяла свое состояние, то есть не двигалась. Море преспокойно колебалось, в толще волн неторопливо и нарочито бесстрастно передвигались, плавно закручиваясь в бесконечные спирали и омуты, огни и подлые течения.

Все выглядело предательски безмятежным, даже звездных ветров не наблюдалось на сей астрономический момент. Идеальная погода для идеальной рыбалки … «А неизвестный в серебряном скафандре – вроде как улов, наш серебряный горбыль», – промелькнуло в голове у Йона.

– Или улов – это мы, и иже с ними… – задумчиво произнес Рони. Порой он проникал в мысли хозяина, безобидно, безошибочно, и давно уже без возражений и апелляций по поводу нарушенного личного пространства. – И как прикажете понимать сей сюрприз? Маячок-приманка, надо полагать? Рация? Радар? Телеграф? Радиационное удовольствие? Лазер, наконец?

Последующие несколько минут были посвящены налаживанию связи со стеснительной и неразговорчивой рацией. Здесь Рони превзошел самого себя и хваленую межгалактическую эрудицию, при помощи крута и пряника вынудив систему обращаться к загадочному объекту всеми средствами, включая нейтронные инфлюэнсеры и не менее загадочные диалекты, впрочем, никак не воспринятые обратной стороной. Йон остро припомнил видение девы с непонятно-певучей, печально-нежной речью. Хотя думать о потустороннем инциденте было недосуг. Корить себя за откровенное пренебрежение судьбой полиглота – тем более.

Команда все же ожидала продолжения световых фокусов, и когда, через небольшой временной промежуток, метилоранжевый сигнал-снопик изволил дерзнуть, приборы, заранее подготовленные к анализу, преподнесли вполне ожидаемый ответ.

– Природа светового кванта неизвестна. Не похоже даже, что это вообще свет, – задумчиво констатировал Рони. – Приборы его фиксируют, и только. Аналитика не выполняется, в моей базе, как ни совестно вымолвить, известных аналогов – увы…. Посему полное академичное резюме следующее: дело дрянь, налицо объект, пришедший бог знает откуда с бог знает чем.

– И бог знает зачем, – в сердцах заметил Йон. – Слушай, Рони, а если его просто оставить здесь? Прибудем в Первый Причал и отрезюмируем, куда положено. Пусть сами себе рыбачат. А у нас – дрянь, нет аналогов, и баста…

Рони вздохнул, а Йон ощутил, не без причины, внушительный укол совести, причем гигантским шприцем с тупой иглой. Те, «кому положено», наверняка так и рвутся в моря под благословением повальных сумерек и хаоса. Не оттащишь. Ты только отрезюмируй – шустрая извилина опытными ручонками сразу сварганит бурю, цунами и вдогонку – тайфун с характерным бабьим имечком покрасивше, назначит ни разу нерожденное в природе течение, и все свалят на него. И судьба этого, в скафандре (если он вообще теплится), спета, как шансонистая баллада доброго тепленького морячка, которого в шторм ласково приподняло и шмякнуло приливом…

Но ведь опасность неизвестности-то присутствует, и немалая…

– Опасность присутствует, согласен, – послушным эхом отозвался корабль. – А что дальше? Будете, я извиняюсь, элем заливать чувство вины? Как, простите, в прошлый раз? Вы обо мне подумали? Это же стрессы, никому не нужные помехи в моей работе, ошибки в навигации, которые мне лично противопоказаны …

Забавное заботливое ворчание Рони, допускавшего ошибки разве что в прошлой жизни, фоном сопровождало размышления Йона. Лет десять назад он не успел вызволить одного товарища из крупной передряги. Не успел… и долго оплакивал и его, и свою смертельную нерасторопность, и «руки-крюки»… Рони, само собой, на правах полиграфически честного создания, считал эту нерасторопность надуманной. Душераздирающие страсти, пережитые хозяином, долго будоражили его внутреннее и особенно внешнее равновесие…

– А, будь что будет! Посылай спасателя, дружище! – заговорил Йон. – Пусть доставит его в приемник. Подготовь сканеры и все остальные привески. Выловим бедолагу, было бы что…

Затикало мучительное ожидание. Рони все выполнял четко, как по инструкции, которую лучше уж вызубрить, чтобы не приставала: скорость корабля была снижена, дрон подготовлен, оснащен дополнительной защитой и отправлен, место приема изолировано как в приличный карантин. Психологическая подготовка капитана проведена. Именно так они и «рыбачили», вылавливая забытое в море, разбиваемое жестокими приливами полезное барахло…Материализовавшиеся среднестатистические скафандры в описи пойманного покамест не значились.

Впиваясь в экран, Йон смотрел, как крошечный спасатель прокладывает путь, с достоинством сопротивляясь гравитационным помехам корабля и световым ветрам. Вот он достиг фигуры, с филигранной точностью и аккуратностью (бережно, словно в шелковых перчатках, как отметил Рони) захватил ее.

– Отличная работа, дружище, – отметил Йон, имея в виду программу для дрона, которую не так давно путеводил в жизнь Рони.

Корабль скромно и ответственно промолчал. Оба внимательно следили, не моргнет ли любопытствующий рыжий лучик. Фигура молчала, безжизненно повинуясь спасателю, и, содрогнувшись, Йон представил себя на месте несчастного скафандра: вот уж не повезло кому-то, туши свет…

– «Не повезло» – не то слово, а свет, как Вы наблюдаете, уже потушили без нашего участия… Капитан, наша локация наконец обнаружена, приборы вновь интерпретируют местонахождение, – голос Рони звучал весьма удовлетворенно.

– И что это было? Я имею в виду сбой в навигации, – спросил Йон, решительно расправляясь с кудрями, выбившимися на волю из-под шапки.

– Могу объяснить это Вашими словами, именно как сбой в системе навигации, произошедший вследствие того, что мы – в глубинном космосе, где, как ни странно, мечты сбываются. А могу объяснить как целенаправленное вмешательство извне в наше мирное плавание, с целью обеспечить, возможно, самый памятный аквилон на все наши засидевшиеся поверхности… Образно говоря и литературно выражаясь, салют от Колеса Истории…

По обшивке корабля прошла вибрация: люк приемника закрылся. Груз прибыл.

Глава 2. Подробности, или Инициатива наказуема

«Кто бы мог нам руку протянуть?..

Мы скользим над пропастью, над бездной

В клетке мрачной, одинокой, тесной…

Милосердый – славен, в этом суть,-

Будет гимн ему от поднебесной»

Лиар Вей, «Отчаянные строки», ранняя Верса

Иннир открыл глаза. Процесс этот показался ему неожиданно растянутым и долгим, в несколько этапов. Сначала он увидел узкий просвет, затем дифракционная решетка из пушистых ресниц (да, он питал особое расположение к физическим терминам, так уж сложилось) … словом, ресницы его медленно распахнулись, пропуская то, что чаяло ворваться снаружи. И только тогда глаза его тронул заботливо приглушенный свет.

Это было первым, что он увидел. Следующей стала сероватая обшивка стены, вернее, корабельного борта, хорошо вычищенная, но видавшая лучшие времена. Скругленный голубой потолок (как у старинных звездолетов в учебниках) с неяркими лампами забытых причудливых форм, похожими больше на обиталища джиннов, льющими домашний желто-рассеянный свет вместо рокочущего дыма. Суровое бородатое лицо (далеко не из учебника, а из аналогично суровой действительности) с невероятно светлыми глазами, светло-русыми вихрастыми кудрями под тонким замусоленным подобием шапчонки невыразимого уже, древне-мышиного цвета. Такие убитые шапки носят механики, верные имиджу, в знак протеста и высокой квалификации, отметил Иннир машинально.

– Доброго пробуждения, можно сказать, добрый вечер, – раздался беззаботный голос, не принадлежавший бороде и шапчонке. – Вечер по местному определению, поскольку доброй ночи желают отходящим ко сну, а Вы, как бы сказать, наоборот, изволили проснуться… Мы идем себе на высоте в энное количество миль, с примерно такой же глубиной под несуществующим бушпритом, – экскурсовод совершенно безответственно хихикнул и продолжил: – За бортом океан, практически штиль. Наблюдается значительное отсутствие света, поэтому – добрый вечер Вам, юноша…

Йон пасмурно, открыто и в упор разглядывал незнакомца, пока Рони деликатно дезориентировал его светскими разговорами про вечер и все такое. Вешал, как говорят, астрономическую и прочую подходящую лапшу, чтобы тот не сразу опомнился. В очередной раз Йон отметил дипломатические таланты напарника. И уже представил новенький, очередной корабельный вымпел, которым непременно наградит его в конце года (тоже по зыбкому местному определению), с серебряной, а лучше золотой надписью: «Самому убедительному спикеру».

Голос Рони, видимо, не сразу дошел, куда его адресовали, то есть до сознания молодого человека. Он медленно повел глазами, осматриваясь вокруг, запнулся о неласковую, почему-то изначально предвзятую бороду, и его собственное лицо приняло вначале выражение недоумения, затем сменилось болезненным непониманием и парадоксальным смешением неудовольствия и облегчения, что так же отметил чувствительный Рони. Поэтому он безоблачно продолжил нести сказочную ахинею про вечер, движение навстречу космическим далям и страсть к эпическим подвигам.

– К коим, кстати, относится Ваше спасение, – закончил он, запыхавшись от вдохновения, и несколько иронично.

В каюте повисло свирепое молчание. Йон продолжал неистово буравить непрошенного и неброшенного, по их скандальной доброте, гостя. Из-за такой вот доброты и получаются инциденты, щедрые на все засидевшиеся поверхности.

Интеллект Рони считывал невербальные реакции молодого (даже очень молодого) человека. Тот, судя по всему, медленно и успешно приходил в себя. Понял, что находится в неожиданно лежачем положении, затекшими пальцами нащупал под собой мягкое свежее одеяло, пахнувшее какой-то ромашкой. Рони настоял, чтобы робот застелил бывалую кушетку со всем комфортом, по правилам гостеприимства и с учетом трудных жизненных ситуаций, которые явно имели место в данном случае (подумать только, ребенка потеряли в космосе!).

Незнакомец попробовал приподнять руку, ему это удалось так же, как если бы он тягал бревно. Рони заботливо отреагировал на это движение.

– Ваша реабилитация еще в процессе. Вы, очевидно, подверглись очень сложному переходу… – он осторожно и с очевидным намеком сделал акцент на последних словах.

Юноша приоткрыл рот, провел языком по пересохшим губам. Видимо, попробует заговорить. Но Йон и Рони не дождались очевидного «кто вы?» или «где я?». Вместо этого он слабо прохрипел, растягивая слоги:

– Живой корабль … аргант?

– К Вашим услугам, – очень удивленно, но предельно учтиво отреагировал Рони. – Приятно, что мы, арганты, как Вы изволите именовать, или аргантумы, являемся заслуживающей уважения единицей, все еще живущей в Вашей памяти. Счастье и чудо, что она не пострадала во время такого непредсказуемого для человеческого организма испытания, как персональный переход… – он опять стратегически замолчал.

Йон был благодарен, что Рони озвучил его соображения, сглаживая при этом слишком уж крылатые обороты. Персональный переход – явление настолько неприятное, что он в принципе не помнил такого, чтобы перешедший остался в каком-нибудь адеквате. Ну или хотя бы в живых… Переместившийся сквозь толщи пространства-времени без защиты корабельных систем, в одном скафандре – либо постоялец сумасшедшего дома, либо жертва вселенского розлива, спасавшаяся от погони, прикинувшись частичкой космоса, дитем галактики. Либо бедный подопытный кролик из секретной лаборатории, глумящейся над пациентами за правительственный счет. Одно из шести. Но юноша не тянул на скорбного душой или головой и не смахивал на кролика, несмотря на бледность и очевидную слабость. Роль жертвы или дитя галактики хоть и висела под вопросом, но была неочевидной.

И пусть он был явно обессилен, Йон нутром чувствовал в нем что-то железобетонно-устойчивое, нечто фундаментальное, то ли юношеское упрямство, то ли упрямое юношество. Пойми этих неуправляемых… шалопаев, именно… Шастают по морям, доводят до сердечного приступа…

Словом, перед ними, хлопая непослушными веками с длиннющими, как у девчонки, ресницами, лежал не просто юнец, вкусивший, для полезного разнообразия, бодрящего межгалактического форс-мажора… Рони, естественно, переживал это намного сильнее.

– Впервые беседую с аргантом, – вновь слабо заговорил юноша. Поддерживать тему перехода он явно не собирался. – Позвольте… – он утомленно закрыл глаза, давая понять, что его физические возможности слегка исчерпаны, – позвольте выразить свое восхищение… Вами…

– Позволяю и искренне благодарю, – живо отреагировал Рони. – Вы, вероятно, хотели сказать «как древнейшим артефактом». Я прочитал это по вашим уважаемым губам. Однако попрошу Вас беречь силы.

– Удивительно, – юноша взглянул прямо в заочно осуждающие глаза Йона. – Как я сразу не понял. Капитан говорит голосом корабля?

Борода Йона лишь неопределенно-вежливо дернулась, про себя он удивился неожиданной чуткости и наблюдательности со стороны измученного дальней дорогой путника. К тому же, желторотого до космического беспредела.

Рони решил расставить все буквы над всеми гласными.

– Юноша, – деловым тоном начал он, – попрошу вас немного помолчать и поберечь энергию. Давайте начистоту, и впустите все утешающие мысли в Ваше уцелевшее сознание, а потом разместите их там для постоянного хранения. Договорились? Вы здесь в безопасности. По крайней мере, до тех пор, пока не представляете потенциальной опасности для нас. В чем мы, к сожалению, не уверены…

«Потенциально опасный», распластанный на кушетке юный экстремал, пойманный при попытке переплыть море в одном скафандре, вновь закрыл глаза.

– Время теперь неспокойное, – продолжал Рони размеренно, словно давал наставление малолетнему на распутье. – Бродяги и разбойники – бич наших дней, упаси Провидение, я не Вас имею в виду! Мы не обвиняем Вас, и даже не станем уточнять сомнительных подробностей Вашего более чем безрассудного предприятия…

Йон в который раз подивился риторике арганта. Лично его ум, запутанный строгими знаками препинания, уже безнадежно планировал зайти за разум, без гарантий последующего исхода.

– С удовольствием окажем вам посильное содействие и при возможности оставим на твердой обитаемой поверхности, не слишком обремененной беспорядками. Но, молодой человек, мы должны быть уверены, что Вы нам не угрожаете.

– Я не угрожаю вам, – не шевеля выдающимися ресницами, произнес юноша, тем самым доказав, что словесные лабиринты Рони для него вовсе не проблема. Он встречал и позабористей…

– Хотелось бы. Ну и прояснить самую малость, с Вашего разрешения. Каковы наши гарантии безопасности, пока мы рядом с Вами? Вы можете поведать, хотя бы в общих чертах, что это?

Иннир, с трудом распахнув глаза, увидел заскорузлый от технических священнодействий палец Йона, бесцеремонно указывавший ему на грудь, где покоился невероятного сияния камень в серебряном медальоне.

Юноша попытался криво и протестующе улыбнуться и покачать головой:

– Потрясающий симбиоз арганта с пилотом!

Затем добавил с деланным безразличием, словно спрашивал, от нечего делать, как попасть в ближайшую библиотеку:

– А что случилось?

***

Что случилось? А кто бы понял, что случилось…

… Человек в скафандре был без сознания, потрясенные датчики еле фиксировали дыхание. Он находился в глубокой коме, готовой вот-вот завершиться в ее пользу.

Когда с бесчувственного тела, слишком юного для такого плавания (отчего находчивый Йон даже не смог придумать подходящую развернутую оценку), сняли скафандр, камень на его груди выдал целый сноп неожиданно золотистых неоновых искр, что решительно не понравилось ни Йону, ни Рони. Смысл светового послания представлялся более чем расплывчатым, скажем, от воинственно-предупреждающего «Руками не трогать!» до восторженно-приветственного «Здравствуйте, и еще раз спасибо!».

Общим советом источник возможной угрозы решено было изолировать в достойное место и подвергнуть принудительному исследованию, пока медробот проявляет свои лучшие качества, реанимируя гостя. Поэтому Йон осторожно, не доверяя дрону, снял медальон с шеи незнакомца. Через несколько секунд все и смешалось, как в шторм, бьющий рекорды по примитивной балльной шкале под дыханием борея.

Йон оторопел, услышав странный крик, даже страшный. Потому что это кричал Рони, чего Йон не мог себе представить даже в самом немилосердном сновидении. Так кричит человек на грани, когда уже нечего терять, кроме самого главного.

Йон не мог разобрать слов, он метался по каюте, запинаясь, разбивая ноги о борта ботов и пытаясь по приборам понять, что стряслось. Поэтому не сразу заметил, что незнакомец умирает. Парня сотрясала агония, медицинский бот, в ужасе мигая, показывал критическое падение жизненных функций. Рони тонким голосом причитал что-то неразборчивое, словно с ним случился удар.

Корабль трясло и подбрасывало, изнывающие сопла делали последние в своей жизни конвульсивные выдохи, испуская остатки энергии, отдаваясь на волю непознанных создателей.

Неожиданно Йон увидел в иллюминаторе до великолепия перламутровые переливы звездных волн. Слабо соображая в хаосе, все же понял, что судно потеряло сознание, ориентацию и перевернулось. Резко его охватила дурнота, но это не была морская болезнь. Стальным обручем сдавило голову и дыхание, резануло по сердцу. Теряя последние силы, он как во сне метался между панелью управления, пытаясь помочь Рони, и парнем, тихо прощавшимся с жизнью.

Прошли минуты… часы? … С раздираемой спазмом головой, под причитания и всхлипывания корабля он убедился по приборам, что гость погиб… «Мы тоже погибаем…» – отчаянно промелькнуло напоследок.

А затем, где-то в замирающих, подернутых чернотой закоулках, вновь увидел хрупкий женский силуэт с умоляюще сложенными руками. «Надеть медальон на парня, вернуть его на место» – вдруг звездой взорвалась мысль, и он не стал противиться. Корчась от боли, из последних сил приподнял бесчувственную голову умерщего, почти мальчика, надел тонко свитую серебряную нить с кулоном, ставшим внезапно и непоследовательно ярко-синим. И отключился в 6:36 по бортовому времени.

***

Йон увидел себя окруженным темнотой. Но не такой, как в детстве, когда в комнате просто выключали свет, чтобы он уснул, а тьмой одушевленной, как в кино с ужасами, плотной, странно осязаемой, душащей, напавшей со всех сторон со вполне понятными мотивами.

Но прильнувший страх медленно рассеивался. Потому что мгла, как бы сотканная из сотен вонючих чернильных клубов, так же отступала, и мерзкий скрежет в ней, и шум крыльев каких-то чертовски несимпатичных и нерасположенных к нему тварей – судя по запахам и интонациям, и совершеннейшее ощущение ужаса: все это постепенно оставляло его, пропуская свежие звуки. И что это были за звуки! …

Естество его все обратилось в слух, чтобы на фоне удалявшегося омерзительно-гортанного клекота и шуршания не пропустить этот тонкий чарующий фон, который светлыми волнами проходил прямо сквозь него. Пение, голос? Будто кто-то взывал к нему. Или просил за него. А может быть, повелевал тьмой, отгоняя ее. Он не мог определить точно.

Единственное, в чем он был несокрушимо, по-морскому, уверен: голос принадлежал женщине, по его ощущениям, прекрасной, хоть и незримой, и он хотел бы слушать ее бесконечно.

***

Для продолжения следует перенести воображение из неустойчивых звездных глубин на довольно твердую землю. Если во Вселенной и оставались островки безопасности и процветания, то это как раз таковой островок, планета-карлик с ласковым названием Стелла, аккуратно-миниатюрная, с покладистым характером и уютно-бирюзовым природным рельефом. По крайней мере, когда путешествуешь на пегасе, вид у нее именно такой, что полностью соответствует описанию, изложенному в Лефаваре, Великом Географическом Атласе.

Приветливое небесное тело, достаточно освещаемое и полное всех благ цивилизации, хорошо известно в Светлых Королевствах как место Восхитительных Садов, принятия решений и резиденция…, впрочем, не будем взламывать временно запертую сюжетом дверь…

Внушительного роста всадник въезжал в арку белокаменного замка, сиявшего под двумя спело-оранжевыми светилами как алмаз под лампой огранщика. Его великолепный пегас только что стрелой спустился с небес, уже тронутых печатью заката, и сворачивал покрытые серебристыми перьями крылья. Сам рыцарь имел весьма приятное для глаз атлетическое телосложение, облаченное в великолепно отлитые доспехи цвета бронзы. Высоту его стройного могучего торса подчеркивала стать коня, разбег которого внушил бы восхищение и трепет любому созерцателю.

Благородно и торжественно звенела упряжь этого сильного животного, несшего бронзового всадника сквозь белоснежную каменную арку с высоко поднятой решеткой на дворцовую площадь.

Двор поражал необъятностью и роскошью. Перспектива его плавной архитектуры позволяла даже со значительного расстояния насладиться видом бегущих дорожек, увлекавших любое физические тело и намерения в те самые Восхитительные Сады. Всаднику, естественно, думалось и о них, но не особо.

Повсюду с разной тональностью пели облитые позолотой фонтаны, бьющие выше узорных, переливавшихся цветными мозаиками дворцовых окон. Стены замка, сложенные, очевидно, в невероятно давностную пору из ладно тесаных глыб светлого мрамора, простирались ввысь и, казалось, терялись в пространстве, поскольку шпилей, как и куполов, рассмотреть было невозможно, несмотря на ясный вечер и прозрачные небеса. Флюгер, по обыкновению своему исполнявший во власти воздуха спонтанную приветственную увертюру, не обозревался, но настроение производил самое благодушное.

Появление рыцаря уже заметили, и когда он спешился и поклонился коню (пегас также ответил изысканным поклоном), один из слуг торопливо, но почтительно принял поводья и повел скакуна в надлежащее место.

Подсвеченные золотым светом огромные башенные часы тягуче пробили без четверти семь. Двери замка, высокие и монументально цельные, словно высеченные из белого гранита, обрамленного чистейшим серебром, уже распахнуты в ожидании гостя.

Когда рыцарь остался без коня, стало очевидным, что проделанный поход дался ему весьма нелегко. Это можно было понять не только по бледности и усталости аристократически правильного лица. Он старался не хромать, но шаг его был тяжел, частые капли крови впечатывались в светлую мощеную каменную дорожку, тут же превращаясь в замысловатый багряный узор.

Дышавшие теплом камни, сострадая гостю, пришли в движение, и брусчатка буквально внесла раненого атлета в прохладный, неограниченный потолками, расписанный нежными фресками приемный покой, где его с нетерпением ожидал высокий седовласый старец в длинном бесформенно-голубоватом одеянии. При виде гостя тонкое благородное лицо его просветлело.

– Сир Эллей, приветствую Вас! Рад Вашему возвращению! Милосердная Тея, Вы ранены, милорд!

– Приветствую Вас, магистр Алерт, – учтиво, со всеми положенными церемониями отвечал гость, ничем не выдавая своего самочувствия. – Не извольте беспокоиться, значительная часть моих царапин уже затянулась по дороге в Вашу благословенную обитель. Скоро и то, что осталось, исчезнет без следа.

– Друг мой, Ваша скромность нам, право, известна, однако же, позвольте осмотреть Вас и оказать помощь. Нет, нет, друг мой, никаких возражений! Госпожа уже спрашивала о Вас, и она дорожит своими генералами, и… Пойдемте же, прошу!

Заботливо поддерживая высоченного раненого под руку, старец повел его по широкому прохладному пассажу, слегка изгибавшемуся и скрывавшему путь следования за плавными очертаниями каменных, но удивительно приветливых стен. Чудным образом с рыцаря исчез и шлем с фигурной выбитой росписью, и внушительные доспехи, звучно сопровождавшие его походку. Их заменила расшитая золотом бежевая одежда для приемов, которая, впрочем, местами начала стремительно окрашиваться в цвет его крови, к неудовольствию старца. На стенах повсюду появлялись разного формата и размера точные портреты, изображавшие шествующих мимо, во весь рост и крупным планом, захваченные неизвестной проворной, весьма талантливой кистью по ходу их беседы и передвижения. Воздух становился мягче. Казалось, сам замок делал все возможное, чтобы облегчить состояние гостя.

– До нас уже дошли слухи об успехе предприятия, – заговорил старец негромко.

– Вашим источникам можно позавидовать! – улыбнулся воин, названный Эллеем, пытаясь бодрой эмоцией нивелировать стремительно проступавшую бледность. – Это был Харра, я не ошибся?

– Верно-верно! Рад, что вам пришлось поработать вместе. Все-таки Харра – самый проворный и одаренный из наших воронов. Иногда мне кажется, что он и меня превосходит интеллектом. Эта история с переодеванием в Астриосе при абсолютном нуле…

– Она виртуозна! – согласился собеседник. – Но превзойти великого магистра Алерта невозможно. Ведь он, как никто, чувствует злые замыслы задолго до их воплощения.

Старик с благодарностью, но обеспокоенно наклонил голову:

– Это не моя прямая заслуга, Вы ведь знаете. Но, милорд, не скрою моего расстройства по поводу Ваших ранений, – нахмурившись, он оглянулся на золотой паркет, бережно сохранявший частые капли крови в виде крупных багряных цветов. – Поверьте, Госпожа высоко оценит Вашу жертву. Эти «царапины», как Вы их назвали, по-видимому, нанесены очень опасным оружием. Поскольку раны еще не затянулись, даже здесь, в Покое…

– Всегда готов служить Ее Величеству, – рыцарь учтиво поклонился, несмотря на очевидную слабость.

– Скажите, – магистр понизил голос, – это были… молнии?

Лицо его помрачнело, когда рыцарь кивнул утвердительно.

– Результат: полное исчезновение корабля и сопутствующих объектов, всех кроме… – Эллей внушительно взглянул в глаза магистру, тот понимающе и сочувственно кивнул. – Пришлось импровизировать. Потом еще этот непредвиденный фокус артефакта…

– В любом случае, задача выполнена блестяще, как я и доложил Ее Величеству: все участники, включая арганта, живы и здоровы, – тут магистр спохватился. – Все, кроме Вас, друг мой, простите меня, от волнения заговорившегося старика. Я лично позабочусь о Вашем здоровье. Кстати, леди Аллен справлялась о Вашем прибытии. Ваше происшествие ее весьма расстроило… Она просила меня…

Отзвуки их слов, как и шум шагов, постепенно растворялись, рассеивались эхом от светлых инкрустированных стен, терявшихся в высоте. Воздух, текший сквозь струящиеся невесомые занавесы, постепенно размывал силуэты, стирая краски и речи любезного диалога. А на матовом паркете расцветали, увеличиваясь в размерах и благоухая, великолепные алые бутоны…

***

«… Дата – сегодня (подробности – во встроенном календаре), время – 07.09. Любезные мои, Ваш верный историк вновь на связи, готовый к отражению событийного ряда, шикарнейшего по наполняемости на сей галактический момент. Правды ради вынужден признать, что Колесо Истории заколесило вокруг да около так активно, что мне, уклоняясь от него, придется продолжить летописное повествование исключительно в экспрессивном галопе.

Друзья, вам доводилось видеть свет? А тот свет, который в конце тоннеля? Должен известить, как истинный свидетель, что тоннель – это довольно приятное место, в котором не дымят бешеные составы, где нет уже никакой боли, мысли лишены суеты и четко взвешены. Но именно благодаря этой взвешенности вы понимаете, что к концу тоннеля вам подойти – вроде как и не с чем. Подойдете – ой как оскандалитесь…

И поверьте: никакие заждавшиеся лица вас там не встречают и вглубь тоннеля приветственно не заглядывают. По крайней мере, мне не удалось увидеть ни одного такого лица или его продолжения. Вроде как вы предупредили, что подъедете, а они время перепутали.

Атмосфера там вовсе не исполнена величием небесного оркестра, хотя желание воспринять нечто «из другой оперы» присутствовало, и довольно стойкое. Было полное впечатление, что концерт все же готовился по полной программе, но у тебя не оказалось билета.

Не помню, чтобы меня сопровождал кто-то из моих почтенных попутчиков, я имею в виду уважаемого капитана и незнакомца, который, в своем роде, и содействовал моему прямому попаданию в это место. Может быть, им довелось идти параллельными отверстиями или мостами… Обязательно спрошу …

Наверное, следовало чувствовать себя «на седьмом небе», добежать с непосредственностью неофита к выходу (или же к входу), но мешало одно: ощущение потери и неполноценности. Вот в таком глупо-неловком состоянии несостоятельности пришлось мне пребывать в этом тихом месте с весьма привлекательным светом вдали.

К счастью, замысловатость моего положения была решена в мою же пользу, и великая благодарность Всемогущей Тее за это. Видимо, там было определено, что мое появление в тоннеле, при вопиющем отсутствии багажа и нужных билетов, стало более чем дерзкой случайностью и нелогичным нарушением правил этой благороднейшей обители. Каким-то неуловимым чувством мне рассудилось, что не все еще похождения Колеса Истории мне посчастливилось наблюдать, … да и не только мне.

Теперь совсем коротко: друзья мои, я снова с вами! И даже готов, по этому поводу, спеть что-нибудь не совсем привычное и, более того, – не совсем приличное…».

***

… В каюте рассеянно плавал мягкий, приглушенный свет.

Йон открыл глаза под звуки знакомой разбитной песенки. Собственно, это было довольно корявое (кабацкое, по словам Рони) сочинение, которое он иногда бормотал себе под нос, чтобы «снять самый настоящий дискомфорт». Сейчас, вслушиваясь в слова, Йон постепенно приходил в себя.

Бокал поднимаю я, други, за вас,

Забудем о горестях жизни сейчас!

Красотки нас встретят,

Поймут и приветят,

А завтра забудут о нас.

Слушая незамысловатые строчки, вдохновленные исключительно кружкой дешевого пива, утонченный Рони всегда сетовал на убогость их рифмы и содержания. Ему, цитировавшему древние баллады о творениях Теи, гордых рыцарях и прелестных девах, вечно пропадавших на прозрачных луговинах, такая попытка творчества казалась оскорбительной. Вздыхая, он называл эти творения бледными ошметками литературы «потока без сознания», сокращенно просто «литературой потока».

С другой стороны, упадок культуры здесь, «на дне», носил печально ожидаемый характер в условиях прогрессирующего вселенского застоя. И какая уж тут, простите, высокая вам беллетристика, когда в галактиках почти света белого не видно, в буквальном переживании, вот и свинячат все куда ни попадя… Да и кому сейчас легко??

Тем более чудовищным для Йона было постепенное осознание того, что жуткое песнопение сие производит именно Рони, мурлыча глупые строки с явным удовольствием.

Сегодня гуляй ты, босая братва!

Немного пускай поболит голова.

Лишь дурень напьется

Водой из колодца!

А дальше – забыты слова…

Сознание Йона еще путалось, как клубок лохматой корабельной проволоки десятилетней давности. Он с наслаждением дослушал произведение до конца, неслышно приходя в умиление, когда Рони, явно не зная текста, шедеврально выкручивал сюжет.

Погрузимся завтра в благие дела,

Костюм постираем на крышке стола,

Глядите, красотки:

На спинках селедки

Изящная шубка была!

– Ну и какое у нас торжество? Избавление от постылого ига капитана? – Йон нарушил последовавшую тишину.

– Хозяин, мастер Йон! – Рони не скрыл радостного волнения, тщательно маскируя подступившие вдруг слезы. – Я надеялся, что знакомое, м-м-м, музыкальное произведение поможет Вам быстрее прийти в себя. Вы живы, и находитесь в медицинском отсеке. Скоро Ваше самочувствие совершенно придет в норму. Какое счастье, что Вы очнулись! Правда, я рассчитывал, что это произойдет несколько позже, но Вы оказались проворнее, хвала Всемогущей Тее.

– А мальчик? – Йон помрачнел, внезапно вспомнив все злосчастные события.

– Жив! Жив, и очень быстро восстанавливается под моим чутким руководством. Не волнуйтесь, он в изоляторе, еще спит.

Йон облегченно выдохнул, открыл было рот спросить, какого лешего с ними все это приключилось, но Рони опередил:

– Приберегите силы, капитан, я поведаю и про лешего, и что произошло, когда Ваше уважаемое естество потеряло сознание. Мне страшно говорить об этом, но… мы с Вами умерли, мастер Йон. Прекратили наше бренное и пока что бессмысленное существование…, причем, так же, как наш молодой человек… Я проанализировал записи и зафиксировал абсолютный крах всего живого на этом корабле, включая мой интеллект. Даже у бактерий, которые нагло пробираются в Ваш завтрак и играют в «Съедобное – несъедобное», не было шансов… Я видел, как Вы меня спасали, – Рони слегка дрогнул, на какое-то время замолчал.

– Дружище, дело в медальоне, то есть в камне, верно? – нарушил трогательную паузу Йон.

– Стартовой точкой нашего возрождения, безусловно, стало возвращение этого странного, о-о-очень странного предмета нашему гостю, – задумчиво произнес Рони. – Должен признаться, было критической ошибкой, прежде всего моей, лишить его тактильной связи с юношей. Когда Вы мужественно вернули камень на место, все пошло налаживаться, как в обратном кадре. Мы с молодым человеком стали восставать из небытия, примерно как фениксы, примерно в одно и то же время. Он начал дышать, и его основные жизненные функции восстановились в геометрической прогрессии. Сами собой, без воздействия наших квалифицированных механизмов. Я будто пережил «перепрошивку», безболезненную и окрыляющую, по-другому не могу это назвать. Вы заметили более мягкий и, как ни странно, поистине воздушный ход судна? Так вот, я уверенно заявляю, что подобного в благородной истории аргантов не происходило.

– Хиромантия какая-то дремучая, – признался Йон от души. – Мы с тобой верховного шамана поймали, что ли? Этот парень, когда он очнется? Он главный ответчик за все «перепрошивки».

– Очнется, когда Вы будете готовы. Простите, я поддерживаю его сон искусственно, из самых благородных побуждений в виде веских опасений… Я ждал Вашего пробуждения. Не беспокойтесь, ему ничего не угрожает.

Голова Йона прояснилась.

– Главное, чтобы он, салага, нам ничем не угрожал, – проворчал он, поднимаясь и ощущая прежние силы (Рони понимающе кашлянул). – Дружище, стакан твоего морса – и я буду готов.

Глава 3. Знакомство, или Мечты сбываются

«Нас уносит ветер мест далеких,

Нас теченьем увлекает сильным.

И тревожат прошлого уроки,

Но манит прибой нас темно-синий…»

Эвва Нола, поэзия, раннее Версийское время

Разумеется, юноша, подозреваемый во всех грехах и баловстве чародейства, был посвящен не во все подробности. Но основные события ему изложил красноречивый Рони, обстоятельно, языком бывалого летописца.

Молодой человек слушал очень вежливо, не перебивая взрослых, время от времени непереводимо шевеля губами и сжимая слегка истерзанную уже кромку одеяла, на котором покоился. Йон неотступно следил за ним и пришел к выводу, что, в принципе, парень неплохо владеет собой для перенесшего столько передряг.

Видеозапись, сделанная бортовым самописцем и даже старательно им же закольцованная, служила невыносимым доказательством уму непостижимого эпизода. В ней были все несносные улики: от спасения парня на борт до коллективного мистического воскресения. Йон также смотрел запись в первый раз в своем новом бытии и внутренне содрогался.

После финальных, весьма патетических кадров Рони все же остановил эту впечатляющую бесконечность, и каюту озарило молчание. Все милостиво допущенные вновь в жизненное пространство, пусть не самое приятное (из-за вновь восставших несносных бактерий), отказывались от комментариев.

Выждав паузу, полезную для фантазии и любого рода интерпретаций, Йон вопросительно посмотрел на гостя, как бы намекая, что пора бы воспользоваться свойством, выгодно отличающим человека от всех остальных, а именно, недержанием речи. Судя по виду, парень не так давно закончил школу (вполне обычную, не для шаманов), и должен был знать такие вещи, равно как и нюансы своего ущербного плавания. Рони терпеливо ожидал: все было уже сказано.

– Можно мне чего-нибудь съесть, пожалуйста? – внезапно сказал юноша с оттенком жалобной просьбы. – Меня зовут Иннир Волли. Спасибо, что выручили меня. Я не причиню вам зла. Этот медальон – мой Хранитель.

***

Действие продолжено было под сенью корабельного камбуза, где гость активно подкреплял силы, не отвергая никакую гуманитарную помощь, то есть, не гнушаясь никакой предлагаемой пищей.

После просьбы, дополненной краткими автобиографическими данными и умоляющим взглядом, нелепо и грешно было мучить его подробностями. Поэтому он просто работал ложкой за троих, а остальная компания, включая бортового робо-кока, молча одобряла аппетит выздоравливавшего.

Время от времени Рони вклинивал в процесс насыщения гостеприимные фразы вроде «попробуйте вот это» или «не откажите, урожай этого года, выращенный на обращенных к неяркому солнцу склонах того-то», тем самым демонстрируя проснувшуюся симпатию.

Парень, с порозовевшими щеками следовавший кулинарным фантазиям Рони, не успевал благодарить хозяев, поскольку все время что-нибудь пережевывал. Да им это и не нужно было сейчас. Достаточно видеть до боли признательный взгляд спасенного ими от смерти и голода человека. По сути, еще мальчика, без всяких признаков чародея, вздумавшего погубить весь мир, начавши с порабощения невзрачного, затерянного среди звезд арганта.

Йону он вполне годился в сыновья. С открытым взглядом темных глаз, темными прямыми волосами, касавшимися плеч, изящными плечами в процессе усиленного роста и крепкими руками, он честно заслужил бы репутацию безнадежного похитителя девичьих сердец. Решительные черты лица смягчала искренняя улыбка, именно так он выражал отношение к услугам, безвозмездно оказываемым на борту.

Несмотря на юный возраст, внешность его имела необъяснимую твердость, что уже категорично успел отметить Йон, с молчаливым, но очевидным подтверждением от Рони, как бы между прочим и легко проникавшим в суть вещей, перепутанных событий и смешанных мыслей.

– Благодарю Вас, капитан, – так произнес юноша, наконец сытно откинувшись на спинку кресла и с сожалением поглядывая на аппетитный рогалик с маком, который уже не уместился бы в его внутреннюю сущность. – И Вас, уважаемый аргант, жаль, не имею чести знать Вашего имени. Очень вкусно было, – добавил он уже совсем по-простому.

Ухватив созревшую идею готовности к дальнейшему допросу, Йон откликнулся:

– Рады, что смогли угодить. Мое имя Йон. Просто Йон.

Рони в ответ на благодарность также назвал свое имя, «в полной интерпретации».

– Вы – охотники, судя по оснащению корабля? – осторожно спросил юноша, немного о чем-то помолчав.

– Мы вольные ходоки, и ловцы, и охотники, и бог еще знает кто. Точно не пираты и не повстанцы, – усмехнулся Йон.

– Позвольте узнать: корабль действительно оснащен бесконечным двигателем, как любой аргант?

– Действительно оснащен, – удивленно протянул Рони. – Ваша осведомленность, юноша, заслуживает бесподобного уважения. Арганты, как древнейшие творения Теи, действительно, имеют подобную систему жизнеобеспечения, именуемую также как «канонический вечный двигатель». Похвально, что Вы имеете такие познания…

Йон про себя перевел парня из шаманов в разряд безумных ученых-вундеркиндов, сбежавших все же из соответствующего скорбного дома.

Юноша превосходно понял намек:

– Я изучал историю древних творений в Больших Библиотеках на Зои.

Йон по-семейному присвистнул при упоминании этого места, находившегося где-то на впечатляющих куличках, точно не в этой галактике.

– Изумительно… приятно встретить столь молодого человека, интересующегося древней историей. Но Вас наверняка интересует и наш маршрут? Мы чрезвычайно отдалены от Больших Библиотек, по правде сказать, даже несколькими галактиками. – Рони осторожно добавил: – Мы следуем в Первый Причал. Иное возможное прочтение – Первая Пристань.

Юноша, сморщив лоб, свел глаза к переносице, пытаясь вызвать в памяти несуществующую ссылку на это название.

– Первый Причал – первая, по определению, обитаемая остановка для кораблей по окончании Глубин, – подсказал Рони, – то есть моря, по которому мы движемся, со стороны западного межгалактического течения в галактике Девы, по праву именуемой Галактикой Морей.

– Галактика Морей, Вы сказали? Не может быть! – живо восхитился юноша, на что Рони заметил удовлетворенно:

– Рад, что это название Вам знакомо. Материал из универсальной школьной программы, насколько мне известно.

А Йон добавил в эвристической манере даровитого учителя:

– Парень, да ты ведь попал в эти самые моря! Где, ты думаешь, мы тебя выловили?!

Юноша метнулся к иллюминатору, взмахнув длинными волосами, отполированными безупречной, словно нездешней генетикой (по негласному мнению Рони) и на некоторое время полностью выпал из компании, загипнотизированный переливами звездных бурунов. Йон и Рони услышали чисто мальчишеский голос, перешедший на восторженный шепот:

– Сказания о левиафане, оставившем здесь Черный Ход… Легенды о тайнах Глубин, иных измерениях, временных течениях… Я ведь до одури мечтал увидеть эти моря…

– Да-а-а, – снова протянул Рони, как бы безнадежно соглашаясь с очевидным. Что, собственно, еще можно ожидать от юнца, в таком нежном возрасте неожиданно знакомого с природой и механикой аргантов, вопреки приземленной школьной программе?

– Так Вы хотите сказать, что попали сюда сознательно, ведомый мечтой? – аккуратно, без исследовательского фанатизма спросил он.

Юноша отвернулся от мирного холста, исписанного звездами, как говорится, до одури… Облако мечтаний на его лице растаяло, сменившись отрезвляющим осознанием реальности. Он растерянно улыбнулся, чтобы с достоинством спрятать досаду и что-то похожее на мальчишечьи слезы. Понятно было и без переводчика, что он и не думал попасть в это приличное по всем показателям место, со сбалансированным рационом и вполне сносными хозяевами, не пиратами и не повстанцами. Меньше всего вид его походил на счастливого покорителя Глубин, «конкистадора в панцире железном, весело преследовавшего звезду», для которого голубые грезы детства взяли да и воплотились в фактах и даже весьма конкретных координатах небесного глобуса.

Все это Йон понял по невербальным знакам, в основном по его лицу. Втайне он жалел парня, но не хотел, чтобы его отношение стало преждевременным и слишком заметным. Бросить они его не бросят, не такое у них воспитание, но не стоит увлекаться скоростью. Всему свое место в бортовом журнале, как говорится.

Рони тоже трезво и профессионально оценил психологическое состояние гостя и заговорил очень успокаивающим, почти домашним тоном, как располагающая няня из космического бюро находок:

– Дорогой мой мальчик, быть может, Вы назовете наименования Ваших окрестностей? Вот Вы упомянули Зои. Но это вряд ли Ваша точка проживания. Нам бы узнать, откуда Вы…

– Слушай, мы не сможем тебе помочь и вернуть домой, если не узнаем, откуда ты всплыл, – по-простому «перевел» Йон, решивший не «выкать юнцу», потому что «зеленый еще».

Услышав дважды благородное уверение в помощи, тот почти выдохнул от облегчения. Антивандальная политика хозяев не вызывала сомнений. Недолго он колебался, слегка сжав губы.

– Моя Родина – земли Мирт в галактике Ветра. А прибыл я из кластера Рыб, что в галактике Змея.

– Вот ведь повезло: словить рыбу из кластера Рыб, – сбалагурил Йон добродушно, поймав признательный темный взгляд.

Следуя астрономическому адресу, Рони развернул на экране карту Версы, заговорил:

– Так, судари мои, вот наша изящная Галактика Девы. Не толпитесь, всем будет видно. Рядом – Галактика Дракона, который изо всех сил, с ускорением и претензией супер-ящера, догоняет несчастную, снижающую маневренность Деву…

Слушая, юноша кивал, сочувствуя измотанной Галактике Девы, почему-то не осуждая Галактику Дракона, а заодно внимательно следил за обозначениями и стрелками на карте. Рони за небольшой срок провел полноформатную экскурсию по всему пространству «крошки Версы», как ласково называют ее обитатели, которым иногда приходится тратить годы на вынужденные путешествия между галактиками. Ибо фестивалить по Вселенной через червоточины или посредством «персонального перехода», не говоря уже о Черном Ходе или Дремучем Лифте, могут себе позволить лишь избранные, у которых либо не все дома, либо отчаянные тузы в рукаве…

Перед зрителями, слегка уже подуставшими от сольного выступления Рони, бесчисленных названий и сопровождавших их красивых легенд, проносились скопления и пустоты, пространства и скученные кластеры. Наконец аргант бодро сообщил, что искомая точка найдена. Приехали, господа!

Скопление Рыб в галактике Змея было крошечным незатейливым образованием, совсем не привлекавшим внимание, поэтому сразу никто не удивился, что во время радостной презентации Рони оно как бы смазалось с карты. Однако когда Рони попытался увеличить масштаб, чтобы подсчитать парсеки, им в созерцание досталось убогая клякса невзрачно-фантомного колорита. Обескураживающее мутное пятно, словно из разряда детских игр «Угадай меня по форме».

Настойчивые обновления ничего не дали. Поверить в то, что единственное нужное им место исчезло стеснительно и совершенно случайно… Йон почувствовал, как под шапкой слегка сопротивляются упрямые пряди, вставая на дыбы.

– Позвольте, я покажу карту, у меня тоже есть, – опомнился гость из кластера Рыб. – Можно мне мою одежду…, она уже прошла очистку?

Если бы Йон и Рони могли изумленно уставиться друг на друга, они бы это сделали, и, несомненно, с впечатляющим пафосом. Мальчик непонимающе следил за реакцией Йона, пока тот не пояснил:

– Не было у тебя одежды…

А Рони добавил:

– Мой милый мальчик, в выловленной нами скорлупке, которую Вы наивно использовали для перемещения, были только Вы, никакой одежды. Ну и, безусловно, Ваш Хранитель.

Глава 4. Другое измерение, или Иная реальность

«Престолы избирают мудрые сердцами,

И царствуют они в согласье с Небесами»

Старшая Летопись, раннее Версийское время

Эллей, рыцарь Светлых Королевств, безмятежно вслушивался в шум ниспадавшей воды, мощный и удивительно умиротворяющий.

Величественный водопад, неторопливыми каскадами уводивший взгляд куда-то в клубящуюся туманом бездну, наполнял округу прохладой и странным ощущением счастья. Высота его ошеломляла, он ниспадал с каких-то заоблачных, должно быть, заснеженных вершин, не подвластных зрению. Если бы воспарить над этим великолепием и убедиться воочию…

На Рее, планете королевы, не водилось морей, зато в изобилии существовали источники вод. Пробиваясь откуда-то из фантастических глубин, они щедро напаивали поверхность влагой и возвращались на круги своя величественным течением рек и неистовством водопадов. Этот представитель последних, с певучим названием Лиимвел, считался древнейшим из своего шумливого рода. По всей Вселенной ходили легенды о его живых водах и одухотворенных созданиях, якобы в них обитавших, несмотря на все неприятности, происходившие вокруг исправно и с особым резонансом.

Очутиться на планете, которая, согласно летописным сведениям, является первым творением Теи, было… как бы это выразить… не то чтобы мечтой или навязчивой идеей боевого генерала. Непривыкший к приемам монархов, да и особо не стремившийся к таковой награде, он с обоснованно сдержанным интересом принял приглашение в сердце империи, коим испокон веков являлась королевская цитадель. Рабочая командировка – такая формулировка была более привычной, настроившей преданную долгу генеральскую суть на вынужденный, исключительно недолговременный визит.

Светлую Королеву, начавшую свое правление по историческим меркам не так давно, ему пока встречать не доводилось. Провидение миловало… Конечно, двадцать лет – совсем незначительный промежуток для индивида из Светлых Королевств, где юность длится столетия, тем более для его правителя, то есть правительницы, и сетовать на долговременное пренебрежение правом увидеть свою королеву в лицо – ему никогда в голову не приходило. Тем более что с предыдущей венценосной особой он тоже ни разу в приближенном регистре не встречался. Исключительно на людях и только издали, несмотря на массу переделанных государственных дел.

С текущей королевой у них обоих обозначилось удивительное сходство в том, чтобы избегать шумных масштабных мероприятий, где можно случайно познакомиться и наладить полезные контакты, пусть даже служебные. Генерал не очень любил транслировать себя на балах, хотя обладал всеми достоинствами светского льва; а на тех раутах, где он присутствовал, Ее Величество с той же завидной регулярностью отсутствовала, что, в принципе, его даже не огорчало. О ней он знал только то, что, подобно вездесущему ветру, распространяли вселенские слухи. Говорилось, к примеру, что она бесконечно юна и прекрасна. Но, в последовательной генеральской логике, его это никак не должно было касаться. И, хвала Провидению, не касалось…

Эллей привык оценивать любую ситуацию с профессиональных позиций. Этот персональный визит в абсолютно секретном формате он связывал с выполненным недавно служебным заданием (не так блестяще, как хотелось, и с приличными сопутствующими издержками, но все же выполненным). Столь щедрый ангажемент был преподнесен ему после критически выдавшегося похода, имевшего финалом его пустяковое ранение. Как донесли позже сведущие люди, вообще-то, смертельное. Разумеется, на своем веку ему не раз довелось доблестно проливать кровь за Отечество, но никогда еще пролитие это не выглядело столь убедительным и фатальным.

Не все творения Теи проживали дарованную им вечность. Говоря языком летописцев, оскверненная молниями Верса таила тьму тем опасностей, которые могли стоить (и многим таки стоили) жизни. Вот что на этот счет гласили письмена Изначальных: «слишком свирепа была ярость Зла, направлявшего их (молнии), слишком жестока воля Посылавшего их». Письмена зрели в корень и будто сквозь время…

Теперь же, находясь в ослепительном тронном зале и в ожидании Ее Величества, вслушиваясь в торжествующий рев водопада, Эллей, как в безмятежной юности, был преисполнен удовлетворения, которое не поддавалось рациональному объяснению. Непререкаемый водяной исполин, рокоча струями назло всем возможным ограничениям и выпадам извне, пробудил в нем новые силы. И, представьте себе, мечты.

Возле престола королевы шум от этого нерукотворного чуда был не таким сильным. Тронный зал занимал огромное и роскошно организованное пространство с открытой со стороны юго-востока террасой, представленной природной площадкой с круто обрывавшимся вниз склоном. Ажурная золоченая решетка с многочисленными высокими сводчатыми окнами перекрывала этот естественный выход наружу, ничуть не мешая ошеломленному видением зрителю.

На противоположной стороне пропасти, далекой и таинственно дымчатой, и гремели тяжелые ливни водопада. Гул торжествующей, непобедимой, испокон веков здравствующей бездны сопровождал льющуюся по зале мелодию в исполнении причудливых больших и малых инструментов, подвешенных вдоль растворенных в ласковом мареве стен, уходивших ввысь, словно в никуда.

Нежные звуки струн в сочетании с титаническим фоном водопада создавали для Эллея ауру чего-то утерянного, но невыразимо близкого и желанного. Стоя у подножия королевского трона, он испытывал дразнящее побуждение закрыть глаза и просто впитывать окружение, здесь и сейчас.

Сделать это не позволяло долгоиграющее генеральское положение и статус приглашенного в покои Ее Величества, поэтому он, по-военному, стоял навытяжку рядом с троном, который пока что не был отмечен великолепным, как утверждала молва, присутствием королевы (хотя стоит признать, что на обезличивающих портретах, она выглядела вполне даже прилично, не хуже остальных).

Престол, как и водопад, вызвал в нем трепетные чувства, несмотря на профессиональную железобетонную способность игнорировать отвлекающие сенситивные импульсы.

Престол королевы – сооружение будто бы нерукотворное, впечатляющей величины – ослепительно взмывал, сверкая и теряясь в верхних безднах дворца, а быть может – в незапамятной древности, по примеру неуловимо пропадавших неведомо куда стен. Казалось, от него исходят необъяснимые вибрации и бестелесные голоса, ощутимо скользят сквозь единственного посетителя, вызывают светлую прелюдию, трогая струны воздушными перстами, и заставляют преграды трепетать. Еще казалось, они устремляются не куда-то в неведомую даль, а прямо к его сердцу, и тональность их можно считать самой успокаивающей и поддерживающей. Бальзамоподобной. Небывалое переживание. Непривычно завороженный, он даже не сразу заметил, что боль в его правом плече почти утихла.

… Проведенное лично гением медицины – магистром Алертом – чудо-врачевание должно было избавить его от чудовищной раны. Рана, в самом деле, канула в прошлое, а вот боль…

В тумане вязких воспоминаний вновь припомнились глаза магистра, изо всех сил, но тщетно пытавшегося облегчить его состояние. Тревожный, затуманенный слезами взгляд Аллен. Вспомнилась прохлада ее ладони на горячей от жара щеке, тихий умоляющий голос. Кажется, она трогательно просила Тею о нем. Вспомнился шлейф аромата от серебряной накидки, длинные светлые опущенные ресницы под тенью вуали, тонкие пальцы, разминавшие жгучие целебные листья для настоя… Она стойко пережила с ним ту ночь, когда его сжигала лихорадка, спровоцированная молниями. Долгие часы держала его за руку, и он не имел никакого права раствориться, как назначено всем пораженным. Не было ни речи, ни внутренней команды о том, чтобы оставить ее и отправиться в небытие.

Для умудренного магистра спасение командора, известного королевству своей отвагой и доблестью, было делом чести и государственной важности. Для дочери герцога, похоже, жизнь его значила нечто особенное. «Совсем другое измерение», – так поэтически, в художественной манере сопроводил эти события сам Алерт, без особого труда прочитав как с листа всю их подноготную, прибавив добрую расплывчатую присказку о неких наступивших «благодатных временах». Разумеется, не при леди, и исключительно отеческими намеками. Эллей не спорил, не было смысла.

Впервые в жизни его победили. И осчастливили, словно это была его очередная победа. Ни разу не испытав проигрыша, он сражен был в непривычном бою, поединке взглядов и отношений, изящно повержен. И чем? Хрупкой нежностью и особым искусством привлечения, которые прелестное создание использовало как оружие, невольно, нечаянно, с врожденным достоинством. В связи с этим, абсолютно не свойственное волнение охватывало его, а на страницы памяти сами собой опускались слова, пересекшие пространства, явившиеся уж точно из «совсем другого измерения»:

«В твоем гербе – невинность лилий,

В моем – багряные цветы.

Уж близок бой, рога завыли.

Блеснули золотом щиты…»

Кажется, в бреду он благополучно выдал все особо личные тайны, включая запредельные стихи, облегчив душу и сердце.

Наутро, когда агония отступила, она, повинуясь иному долгу и прощаясь, оставила ему напоминание о себе, нежно-розовый бутон фрезии, хранивший цвет ее губ. Запечатлела его спящего в чело, едва прикоснувшись, и прозрачно прошептав что-то на неведомом наречии (он помнил слова, но они оставались без пояснения). Приподнявшись на остывающих от жара подушках, прильнув к окну, он увидел внизу, в рассветном тумане и расплывчатых фарах фаэтона тоненькую фигурку в развевавшемся жемчужном плаще, длинные светлые волосы, которыми играл разбуженный зарей ветер, до которых у него не достало сил дотронуться. Душистый поток донес приветное послание из Великолепных Садов, в романтике которых они прогуливались почти платоническим дуэтом, убеждая самих себя, что просто прогуливаются, не более того…

Внезапно, не оборачиваясь, он почувствовал присутствие королевы. Повернулся, готовый произнести особые слова по особому случаю, и замер статуей.

***

Боги, боги… Мысли моментально покинули его голову, разлетелись, как возмущенные ветром листья…

Если представить ментальные хранилища генерала в виде весьма пространной библиотеки (как и должно оценивать мысли значимого государственного мужа), то сейчас это были безнадежно опустевшие книжные полки. Ни одно соображение не опускалась сейчас в остолбеневший мозг, сознание стало обнуленным, как стертый и напрочь забытый текст на экране монитора.

Королева стояла рядом, недвижно, напрашиваясь на любые положительные характеристики со словом «невозможно». Невозможно прекрасная, невозможно юная … Неслыханно такая, как о ней говорили, вопреки модным способностям слухов принимать гипертрофированные формы.

В мантии, будто сотканной из света, она являла собой естественную, недостающую часть зала, конечную ноту звучавшей в нем мелодии, законченный штрих всего таинственного замка. Не будь ее, все вокруг утратило бы смысл, и прелесть, и значение. Дерзко-юная и совершенно невинная, она в тоже время словно впитала в себя всю мощь и великолепие Теи.

Как будто не веря тому, что видит, испытующе прищуриваясь (в своей манере), Эллей смотрел в сияющие глаза. Пушистые серебряные ресницы слегка вздрагивали в ответ. Он же, скорее, не моргал вовсе, находясь в полностью выключенном, застывшем режиме. Казалось, тонкие правильные черты лица ее, как и сам облик, непрестанно и неуловимо меняются, при этом оставаясь неизменно прекрасными. И еще… что-то смутно знакомое отчетливо трогало память, но дальше неопределившихся миражей ему не удалось продвинуться.

Можно было превосходно разглядеть ее невысокую изящную фигурку, облаченную в роскошно-длинное, спускавшееся на мраморный паркет, одеяние тяжелой ткани благородного серебристого цвета. Поистине, государству еще не приходилось хвалиться такой королевой, грациозной, великолепно сложенной, с тонкой талией, словно выточенными руками и нежной шеей.

Безупречный наряд сопровождало убранство из прозрачных камней в небольшой серебряной тиаре, и он бы не удивился, узнав, что каждый из них был полностью уникальным и не имел повторения во всех возможных пространствах и измерениях Версы. На великолепных светлых, с золотым отливом, локонах блестели искусно вплетенные жемчужины, браслеты и кольца отливали реликтовым перламутром.

Он машинально отметил, что все убранство ее было в весьма сдержанной, благородной колористике, указывавшей на безупречный вкус и чувство стиля. Это чувство Эллей считал основополагающим в женской привлекательности. Невыносимо ведь, до рези в глазах, наблюдать королевских модниц, вычурно-нелепых, напропалую блистающих разномастными каменьями в манере павлина или по типу легковесной иллюминации. Чем дороже, тем пригоже и доступнее… В стоявшем перед ним серебристом чуде виден другой подход, приятная взору взвешенная гармония, предельная элегантность в использовании образцов ювелирной фантазии.

Вместе с тем, все эти украшения странным образом не прибавляли ей красоты и величия. Напротив, казалось, это она украшает их достоинство. Если бы им довелось исчезнуть, царственная прелесть и великолепие ничуть бы не пострадали.

При этом не было никакого смысла и желания рассматривать ее сейчас как женщину, с плотской точки зрения. Будто она отделена от поднебесных понятий, связанных с интимными подробностями, поставлена выше их, несмотря на все явные более чем совершенства в физическом плане.

Воистину, более очаровательной представительницы прекрасной половины ему видеть не приходилось, но краса ее была из особой, неприкосновенной категории, словно скрытая за неуловимой, но четко разделяющей завесой. И, перечеркнув все прежние сомнения и осторожные предвосхищения, он согласился сам в себе, что такой – и только такой – должна быть Королева Светлых Королевств.

Сколько им довелось так простоять… Отлично зная цену каждой минуте, он не смог бы определить даже приблизительно. Королева не была смущена, если только самую малость, очевидно, привыкнув к подобному, в некотором роде вызывающему вниманию, и в ответ спокойно, снизу-вверх, но при этом весьма покровительственно, рассматривала его. Генерал был слишком высок для нее, но главной в этом диалоге взглядов, разумеется, была она.

Изучая ее и пытаясь сопоставить внешние данные с внутренним содержанием, он с удивлением осознал, что кроме сияющих безупречно-серых глаз с невероятно длинными серебряными ресницами, ничто больше не занимает голову. Но стоило ей слегка улыбнуться, он вдруг остро припомнил улыбку и глаза Аллен, а затем и остальных, кого любил, и к кому был привязан. Уловил забытую улыбку матери, родное, смеющееся лицо отца, припомнил преданность слуг, искренне посвященных будущему вельможе, воителю и стражу. Убранство фамильного дома, хранившее тепло воспоминаний. И вновь взгляд Аллен…

И, само собой, он совершенно логично смутился, поскольку не подобает думать о посторонних материях в присутствии Королевы. Тем более, такой Королевы. Почему-то именно теперь череда нелепых ассоциаций завела его в неподобающее место. Хлынув изнутри, его обожгла справедливая волна смущения и самобичевания, и он приготовился вновь обнулить мысли.

Но, находясь под ответным пристальным взглядом, внезапно понял, что она неслышно, но ясно говорит к нему, и слова неторопливо растворяются в его сознании абсолютным непотопляемым знанием того, что смущающее его чувство есть не что иное, как основание, определяющее все и вся. «По-настоящему неуязвим тот, кто любит».

Она улыбнулась, как бы давая его потрясенным ментальным хранилищам принять услышанное. Теперь можно перевести дух и навести порядок в потревоженной семью ветрами голове. Что-то внутри ликовало, что-то попросту опьянело… Хорошо, что не труба сейчас, не атака, не война…

Незачем скрывать, что легендарному генералу, избегавшему утомительных помпезных собраний (а в данном эпизоде – настолько личных, с обескураживающе прелестными, говорящими без слов королевами), этот особенный прием давался как первый выстрел, с отдачей и в раненое плечо, и в сердце.

Весь его солидный, по крупицам накопленный опыт наивно и постыдно (в условиях очевидного разгрома понятий и усвоенных истин) сводился к тому, что без слов общаться нельзя, и музыку при помощи ветра даже на шарманке смажорить невозможно, сколько ни задувай, особенно если инструменты твои предусмотрительно спрятаны на высоченной стене вне досягаемости… И раздумывать о тех, кто вызывает особые чувства, при королеве – тоже не совсем позволительно и логично. Хотя Аллен уже преподнесла ему чувствительный урок об алогичных вещах. О том, скажем, что побежденный не обязательно становится проигравшим…

Следующей ступенью познания невозможного для его Высокопревосходительства может стать только спонтанный полет, показательный, и желательно без крыльев…

Юная королева, терпеливо и вежливо улыбаясь, ожидала, пока он придет в себя. Давала ему время привыкнуть к ее светлому присутствию.

– Ваше Величество… Госпожа… – произнес он, наконец, справившись с предательски и не вовремя нахлынувшим наводнением, и опустился на колени, склонив голову, как и должно было поступить сразу.

– Встаньте, рыцарь Эллей Гелвийский, великий герцог Нисса и звездных островов, безупречный генерал, сюзерен и кавалер Светлых Королевств! Встаньте, друг мой! – услышал он невероятно мягкий голос. Подняв голову, увидел протянутую нежную руку, ладонью вверх, словно она собиралась помочь ему подняться.

Буря импульсов вновь горячим ветром пронеслась насквозь, раскачивая основательную генеральскую суть. Воспринять дружеское приветствие такого уровня (даже для него) было не то чтобы несказанно почетно. Головокружительно. Щедрый королевский жест, доказывающий высшую степень благосклонности. Осталось, уже внутренне не противясь, послушно и деликатно принять маленькую теплую руку, озаренную светом мерцавших на тонких пальцах колец.

***

Вероятно, он упал. По крайней мере, так показалось. Словно он лежит на мраморном полу в бесконечно пространном зале с потерявшимися в выси зыбкими стенами, побежденный вторично, опрокинутый без боя неизвестной, но очень благосклонной к нему силой.

Неведомая мощь текла к нему, словно спускалась неоновыми ручейками со стен, ставших вдруг неясно полупрозрачными, просачивалась сквозь податливый мрамор, заполняла все пространство под ним.

Внезапно закружило, прохладный камень под ним дрогнул, почти неразличимые стены заколебались, и его неудержимо повлекло вверх. Словно невидимая праща, мягко изогнувшись, направила любителя движения в вечно манившие небеса. Полет, без крыльев и сопроводительной техники, как он и заказывал… Осторожнее, стало быть, нужно с желаниями, особенно в непредсказуемых монарших чертогах…

Странно, но знакомого чувства движения, как на пегасе, не отмечалось. Может, он так и продолжал простертое состояние, а замок начал стремительно опускаться… Мутные стены давно растворились внизу, интересующий его потолок так и не изволил появиться. Его по-прежнему мягко, но неотвратимо увлекала сила, природу которой он не имел чести знать, но интуитивно ощущал присутствие королевы, чувствовал нежные пальцы в своей ладони. Понимая остатками прилично потревоженного сознания, что ему ничего не угрожает, Эллей отдался долгожданному течению, как в грезах, и видениям, щедро возникавшим вокруг.

Все менялось в колеблемом пространстве, как бы одна картина находила на другую. Мимо, колыхаясь как на ветру или проглядывая через подобие эфемерно дрожавшей плазмы, проносились неизвестные сверхскопления светил и темных сгустков, хвосты гигантских сверкающих хороводов, панорамы космических монстров… На такой экспозиции бывать не приходилось, и только за сие удовольствие, преподнесенное в космическом масштабе, следовало бы глубоко и искренно благодарить Ее юное и очень проницательное Величество. Эллей обожал небо и все, что с ним связано, и об этом знали, в том числе курсанты, коллеги и прочие соратники, включая искренних недоброжелателей. Королева к их многочисленному числу не принадлежала…

Галактические карты не представляли для него загадок, он всю жизнь был влюблен в них, без оглядки и взаимно. Но сейчас не находил ничего похожего на то, что знал так же четко и невыбиваемо, как таблицы логарифмов во всех системах исчисления.

Внезапно до него дошло, что он, скорее всего, наблюдает за совсем юными (судя по убедительному голубому цвету) звездами или даже светлой колыбелью галактик. Неужели перед ними – начало времени и пространства? Большой взрыв?

Все, что можно видеть сейчас или просто чувствовать – эпохи и поколения, подчинявшиеся некогда гармонии Создательницы, именуемой Теей Всемогущей, о которой даже здесь, в Королевствах, сами Высшие Разумные начали потихоньку забывать в окаянной суете сует. А он сейчас продолжает полет, неосуществимый с рациональной точки зрения, и наблюдает чудеса творения, созданные именно с этой целью: жить «полной грудью» и ощущать Ее присутствие всю благосклонно отмеренную вечность.

До него смутно донеслось, что сила, когда-то сотворившая все это, не ослабевая, продолжает сохранять баланс, который неведомо кто пытается разрушить. Мало того, сейчас она благосклонно сопровождает лично его, королевского генерала. От такого вселенского переживания (или все же от непомерной высоты?) у него закружилась голова, и на малую секунду он закрыл глаза, пытаясь совладать с равновесием. Очнувшись, обнаружил себя в коленопреклоненной позе перед королевой: полет закончен, и он держится за ее маленькую руку в уютном, облитом золотом тронном зале…

***

Ласковым жестом ему дали понять, что теперь можно встать. Эллей поднялся, не сводя с нее взгляда, пытаясь осмыслить то, что произошло, и что он увидел. Все что он смог узреть и уразуметь за пронесшиеся… (часы или минуты, и не определишь), ясно отразилось в серебряных глазах, и еще… снова много, неожиданно много мыслей в его голове…

– Тея Милосердная! – только это он и смог выговорить со смесью благоговения и восторга.

По ее глазам понял, что больше ничего говорить не нужно, и повиновался. Она признательно улыбнулась и, склонив голову, произнесла нежно и мелодично:

– Сир Эллей, я рада, что Вы полностью здоровы. Полученные раны больше Вас не потревожат. Вы дорого заплатили за безопасность королевства, и я очень благодарна Вам.

В руках ее появились багряные цветы, множество тягостно ароматных темно-пурпурных неувядающих (по ощущениям) бутонов. Непонятно, для чего они взялись и откуда, но это было уже привычной формулой для него, в данном месте. Королева улыбнулась:

– Благородные лорды редко обращают внимание на «всего-навсего растения», верно? И еще, мой друг, Вас извиняет ранение. Эти цветы – из замка Вашего патрона, магистра Алерта. Они появились там, когда Вы с открытыми ранами прибыли в его цитадель…

Благородный лорд добросовестно щурился, силясь вспомнить то, чего определенно не заметил, следовательно, не отследил.

– Каждая капля Вашей жертвенности сохранена в них. Позвольте уверить Вас, что преданность и верность – самые дорогие качества, которые я ценю в моих подданных.

– Благодарю Вас, Ваше Величество, – ответил с поклоном Эллей, в самом деле, переживая роскошную свободу от физической боли. В сознании также царили покой и безмятежность. По правде говоря, спустившись с небес, показанных ею, он и не думал о такой, ставшей мелкой и неважной, обывательской проблемы как боль от раны.

Внимательно взглянув на него, королева произнесла:

– Не все творения Теи выбирают и ценят духовные вещи. Каждый волен самостоятельно распоряжаться, к чему больше приложить сердце. У Вас большое сердце, друг мой, и это исключительно Ваша заслуга. Поэтому, если когда-нибудь боль вернется, вспомните о том, что произошло здесь с Вами, – она притронулась к его некогда раненому плечу, тон голоса стал нежно-непринужденным:

– А теперь позвольте мне перейти к обязанностям хозяйки, мой генерал. Прошу Вас!

***

Они сидели близ распахнутой оконной арки, дышавшей благотворным туманом водопада Лиимвела, продолжавшим неустанным, настойчивым и бодрым рокотом напоминать, кто в этой жизни главный.

Перед Эллеем, трогательно изогнув изящные, тонко вырезанные ножки, упираясь ими в лоснившийся мрамор, млеющий под ласковым маревом свечей, располагался маленький золотой столик искусной работы. Его украшали затейливые узоры с тончайшими завитками (насколько Эллей мог понять и восхититься, художественно воспроизводившими историю Светлых Королевств). Вздумалось пофантазировать, что до восторга особый предмет изготовлен уж точно в единственном экземпляре, золотыми руками вселенских мастеров, по праву и вне всякой конкуренции вознесенных на пьедестал виртуозов. Голову сразу посетила несносно сказочная мысль о гномах. Сказок он не вспоминал лет сто, но теперь – благодатные времена и нравы, почти так выразился бы Алерт…

Генерала усадили в удобное кресло с высокой наимягчайшей спинкой, до странности соответствовавшей его выдающейся фигуре и комплекции, и в нем было бы вызывающе комфортно и почти по-домашнему, если бы не вдруг приключившаяся очаровательная спутница, внезапно снявшая с себя весь размах императрицы и принявшая роль восхитительной хозяйки, не имевшей обыкновения разгуливать по небесам.

Никаких слуг не наблюдалось в королевском покое, на галантном столике, хранившем отпечатки маленьких бородатых искусников, сами собой возникали изысканные напитки, невероятного вида и вкуса фрукты, сменявшие друг друга лакомства. Эллей не мог справиться со стойким мифическим ощущением зашедшего в гости и задремавшего где-то рядом чуда, а если прибавить столь прелестное, вымышленно-нерукотворное, соседство…

Королева угощала рыцаря, весело и непринужденно говоря о самых разных вещах. С милой девичьей улыбкой, в само собой сменившемся платье, прозрачно-розовом, как закат за витражами, она походила скорее на юную принцессу, ведущую беседу с вельможей, который явно ей интересен.

Для рыцаря, особым образом отличившегося в деле безопасности королевств, удалось создать атмосферу самую расслабляющую и непринужденную.

Рядом искрился небольшой чистейший фонтан, над которым вилась стайка непрестанно прибывавших сквозь сводчатое кружево крошечных, забавно щебетавших пташек. Еще до начала угощения, наполнив водой небольшой хрустальный сосуд, королева преподнесла его гостю. После головокружительных переживаний с перелетами такой знак внимания из королевских рук пришелся как нельзя кстати. Вкус у воды оказался неуловимо знакомым, но он так и не определил, что она напоминала. Только краски и фоны вокруг стали ярче, экспрессивнее; зрение непривычно обострилось вместе со способностью различать то, что скрывается за поверхностью привычного. Вот, наверное, откуда берется повышенное мифологическое мироощущение…

Эллей принимал угощение из рук юной Королевы без былой озабоченности, сдержанно, как и подобает, но с открытой благодарностью и допустимым восторгом, чем чрезвычайно радовал хозяйку. Ее великолепное вино нисколько не опьяняло, напротив, просветляло генеральские чувства и голову, как приятный сон. Казалось, что вместе с причудливыми яствами он впитывает невесомые, тонкие, но осязаемые вибрации самого королевского замка, наполненного тайной мощью и материализующимися мистериями.

Сама тональность их общения, весьма дружественная, хотя предельно вежливая и полностью выдержанная в светских нормах, несколько противоречила его пониманию чопорного, скованного временем и этикетом монаршего приема. Несмотря на уже состоявшуюся известность, генерал никогда не стремился в настолько высокое общество, а это была своего рода звездная премьера, удивительно удачная, и довольно быстрая адаптация их обоих к диалогу восхищала его.

По ходу беседы он отметил трезво, задним порядком, что общается с ней совершенно свободно (как и она с ним), без преград или недопонимания, связанного с интеллектом или наращенного служебным положением…, так, словно хорошо знал впервые открывшуюся ему собеседницу. И опустил на полки своего сознания – теперь предельно ясного – увесистую, заслуживающую дальнейшей аналитики мысль о том, что так и подобает королевским особам завоевывать расположение (и в определенной мере – более нежное отношение) со стороны подданных. Ее Светлое Величество даже знала доподлинно, в которое плечо его ранили. Выбор, правда, невелик, как говорится, в одно из двух…, но, тем не менее, догадалась весьма проницательно…

Во время непринужденно текущего разговора Эллей обратил внимание на вдруг неслышно выступившие, будто из полупрозрачных стен, огромные темно-лиловые часы. У него сразу возникло смутное понимание, что они живые. Неизвестно, каким образом функционировал этот исключительный механизм со спешно отсчитываемыми секундами, неторопливо дышавшими светящимися цифрами и лениво изгибавшимися, словно пробужденными не вовремя стрелками. Неожиданностью для него стало то, что они готовы были показывать не только местное и галактическое, но и универсальное космическое время. Более того, появилось стойкое, пусть и бездоказательное ощущение, что часы могут не только определять время, но и много чего рассказать, причем именно ему, если их внимательно выслушать. Своими ощущениями он тут же поделился с королевой, которая оглянулась на гигантский механизм и очаровательно улыбнулась:

– Мой друг, Вы быстро учитесь, и это, право, впечатляет… Это существо – древнее, как само Время. Оно действительно, если вызвать достаточное расположение, может много поведать, скажем, о настоящем. И о прошлом, – ее взгляд вдруг потерял мягкость, как и голос, а одеяние внезапно сделалось державно-величественным, темно-синим, с бледно мерцавшими, скрываемыми пеленой полупрозрачной мантильи, крошечными пульсарами. – И о будущем, которое находится сейчас в наших руках.

Эллей поклясться мог, что вновь почувствовал прикосновение ее руки, если бы не расстояние в форме реального столика, отделявшее их друг от друга. И все же, это было уже испытанное и весьма настоящее, волнующее слегка тепло и испробованное ощущение силы. Плюс – ярчайшее, взвивавшееся предчувствие опасности, которое он, будучи военным, интуитивно умел переживать без слов, предупреждений и ультиматумов.

Разумеется, опасность исходила не от королевы, а предательски просачивалась в безмятежную мифологическую дворцовую тишь откуда-то извне, на правах вездесущего духа спорного происхождения. И юная владычица была этим не просто слегка обеспокоена, и он констатировал это как факт.

Внезапно до него дошло, что стоит за привкусом угрозы, притаившейся словно бы за неизбежным грозовым поворотом. И что почувствовал он это далеко не теперь, а часом раньше, обозревая Версу вместе с трогательно прелестной проводницей. Черную уродливую, оскалившуюся смертной маской угрозу, персонально для него воплотившуюся в виде молний.

– Я рада, что Вы учитесь чувствовать, – тихо произнесла маленькая королева, будто могла следовать за его внутренними восприятиями. – Вам это очень понадобится. Что бы ни происходило, я всегда смогу поддержать и наставить Вас, а Вы сможете пользоваться моими советами и ресурсами.

– Ваше Величество, – наконец решился высказать Эллей, – позвольте выразить глубокую благодарность и самую искреннюю преданность, в ответ на Ваше расположение, доверие… и особенно – за теплый прием. Вы так же можете без стеснения рассчитывать на мою помощь. Я всецело к Вашим услугам.

Она, как прежде, лучисто и признательно улыбнулась, говорящим взглядом как бы покрывая возникшую в нем тревогу. Эллей заметил, что он далеко не единственный, на кого до мурашек воздействует королевская улыбка. Серебряный фонтанчик, к примеру, издает восторженный фейерверк брызг, к райскому удовольствию вспархивающих, гомонящих колибри, а музыкальные инструменты на стенах последовательно, легко и гармонично подают бесплотный глас, складывая причудливые сексты и терции, играя полутонами за гранью восхищения.

– Чем Вы позволите служить Вам, Ваше Величество?

Словно отвечая на его предложение, лиловые часы заколебались, сверкая аметистовыми цифрами, многовековой гигантский механизм стал неторопливо, с достоинством приближаться, преодолевая нисшедшую звуковую завесу, подрагивая и шевелясь, неуклонно продолжая увеличиваться в размерах. Поле его потускнело, изображение цифр смазалось, и на взволнованной поверхности, как в огромнейшем иллюминаторе, показались реальные, «живые» просторы Версы.

– Время – это пространство. Пространство – это время, – в ответ на его удивление негромко сказала королева.

Карта двигалась. Перемещались, закручиваясь, галактики, мелькали гало, звездные и планетарные контуры. Наконец все замедлилось, появились знакомые скопления, среди которых зияло, шевелилось и будто бы росло, неприятно разваливаясь, как опухоль, странное туманно-размытое, грязновато-серое пятно.

Эллей быстро сориентировался по окрестностям:

– Галактика Змея. Созвездие Рыб?

Королева кивнула и медленно добавила:

– Вот это можно увидеть сейчас на всех картах королевства, включая древнейшие рукописные фолианты. Понимаете, на всех… Созвездие Рыб живо, и все в нем продолжает функционировать. Исчезнувшие люди есть, к сожалению. А карты – повреждены… Я изучила Ваш рапорт о последнем походе…

Она пристально посмотрела на него, с явственно обозначенным сожалением:

– Что Вы скажете о молниях лично мне, сир Эллей?

После пережитого ранения испытывать болевую атаку при любом упоминании о молниях было не особенно приятно. Сейчас этого не произошло. Он благодарно склонил голову:

– Госпожа, могу сказать, что их было несколько. Целый пучок черных спрайтов. И еще: очевидно, некоторое время назад в этом регионе уже случалось нападение молний.

– Простите великодушно, друг мой, что напоминаю Вам о весьма неприятных вещах. Последняя атака, Вы могли бы ее описать?

…Когда молнии слетели, словно прошили пространство черными, угольно-бездонного свойства стрелами, утлый межгалактический кораблик обиженно растаял, сразу и без следа, как потерянная в море игрушка. Его самого прилично задело, и теперь он был абсолютно уверен, что представлял такую же мишень, как и корабль. К счастью, его крылатый друг не пострадал. Ацеросс – очень опытный, вернейший боевой конь, потерять которого было бы слишком трагично. А вот мальчик-астронавт просто чудом остался жив, оказавшись без корабля в вакууме. В довершении неумолимого процесса энтропии, скафандр его тоже начал испаряться, и вот тут, как никто, отличился Харра, внезапно появившись в Астриосе (как любит именовать открытый космос Алерт) с подходящим костюмом…

– Вот только кому и как удалось успешно переместить мальчика в Глубокие воды Галактики Девы – для меня пока загадка. По-видимому, так сработал поврежденный варп, успевший передать сигнал, или…

Рассказывая и одновременно размышляя, он внезапно почувствовал разбушевавшийся ураган. Королева сидела неподвижно, но от нее, подобно рефлекторным волнам от низринутой в океан скалы, разносилась буря, от которой затрепетали стены, певуче и трепетно отозвались гибкие струнные волшебники, сквозя на этот раз настойчиво-грозовыми секундами и септимами. Это не было похоже на бурю разрушения. Скорее, гроза несла защиту, настолько мощную, что пространство вокруг как бы расширилось, поддавшись упругому властному натиску, сияние качнувшихся ламп усилилось, закат за окном мгновенно сменился ослепительным блеском. И тогда Эллей понял:

– Госпожа? Вы??

Впрочем, он уже знал ответ. Она кивнула, спросила:

– Сир Эллей, что Вам известно о Хранителе?

Глава 5. Важные решения, или Вовлечение

«…Вэйлорном избран вдохновенным:

Призванье стража – неизменно…»

Летописи Ира, раннее Версийское время

– Так вот, этот Ваш предмет, … Хранитель, – осторожно сказал Рони, пока остальные, хмуря лбы, гадали, как парень умудрился попасть в скафандр без защитной одежды. – Простите меня, если вторгаюсь в недозволенное. Но все произошедшее некоторым (даже прямым!) образом касается и нас с мастером Йоном. Вы не находите?

Иннир, судя по выражению лица, с головой и беспросветно погружен был в невеселые и слишком уж логические умозаключения. Он переваривал и потерю своего корабля (который технически не гарантировал возвращение, но хотя бы допускал приятные теоретические иллюзии), и собственное незавидное

положение, в котором предательство со стороны одежды было пока что самым незначительным несчастьем.

– Ну же, молодой человек, – мягко поддержал его Рони. – Мы уже уверили Вас в безопасности, пока Вы здесь, и в посильной помощи. Позвольте дать Вам, если необходимо, документальные гарантии арганта как существа, всецело отвечающего за свои слова. Могу даже поставить подпись…

Здесь Рони, безусловно, намекнул и на свое древне-благородное происхождение, ну и вообще на то, что в охваченной унынием Версе еще остались некоторые, верные своему предназначению. По счастью.

Юноша улыбнулся и ответил в весьма впечатляющем, благородном ключе, словно за спиной его, на фоне приличного фамильного замка, толпился сонм слуг, готовых повиноваться любой фантазии:

– Очень Вам признателен, непременно при случае отблагодарю Вас и Вашего капитана. Что вы хотите знать?

Вот оно! Дождавшись нужной реакции, Йон не выдержал:

– Для начала, расскажи-ка, парень, откуда у тебя это сокровище.

Безземельный ответчик усмехнулся:

– Надеюсь, капитан Йон, Вы не думаете, что я добыл это неким непотребным способом или…

– Или попросту скрал на базаре в Созвездии Рыб, – звучно брякнул Йон. – Парень, эта дражайшая штука всего-навсего спасла нам жизни. Тебе, кстати, тоже, не забудь. Глупо думать, что она попала к тебе против ее собственного хотения…

Он осекся, осознав, что зачем-то, будто подражая перегибам антропоморфизма, приписал свойства могущественного и мыслящего существа камню, пусть даже такому дражайшему, пусть даже в таком великолепном серебре. Какое-то время они как зачарованные щурились на медальон. Аргант задумчиво произнес:

– Или против воли кого-то другого, гораздо более могущественного…

– Ты имеешь в виду, – Йон со значением поднял глаза к небесам. То есть, воздел бы непременно, если бы небеса не заслоняла жесткая обшивка корабля. Правда, подходящего возвышенно-голубого свойства.

Иннир, анализируя одновременно и слова Йона и слишком точные реакции Рони, произнес:

– Нет, никогда не допущу, чтобы кто-то влез в мои мысли! – он даже предусмотрительно встряхнул отполированными волосами, и никак не в низкосословной манере.

– Любезный мальчик мой, – ласково ответил аргант, – «влазят» белки в дупло, а я синхронизирую сознания. И потом, неужели Вы наивно полагаете, что мне позволительно проникать во все мысли моего благодетеля? К Вашему сведению, есть среди них и такие, которые он искусно прячет от меня! Есть способы, знаете ли…

– Правда? – недоверчиво спросил Иннир, распахнув глаза и невольно улыбаясь, потому что заставил арганта, образец добронравия, разговаривать, позабыв приличия.

Йон, на правах обозначенного благодетеля, не выдержав, от души расхохотался.

– Друг мой юный, советую запомнить, – невозмутимо продолжил Рони после весьма полезной паузы, – следовать предназначению, определенному великой Теей, есть не изъян, а преимущество.

И совершенно серьезно добавил:

– Мы, аргантумы, именно так и созданы. Благодаря этому мы оба до сих пор выживали в разных весьма неблагоприятных обстоятельствах.

Иннир попытался исправить неловкость и даже погладил столешницу, словно тактильно выразил свое истинное отношению к Рони, от чего тот тонко и одобрительно хмыкнул. Йон, сурово пряча улыбку, смотрел на Иннира светлыми глазами из-под закрученных вихров, стремившихся вон из-под шапки. Парень все больше нравился ему, но расслабляться с опережением графика не входило в его привычки. Посему он высказался по старшинству:

– Ближе к теме, ребятушки! До Первого Причала еще пилить и пилить. Потрещать о белках и посинхронизировать время найдете. Давайте о насущном!

Юноша, потеплевший от разговоров и явно неплохого к нему отношения, вздохнул и задумчиво поведал:

– Этот медальон со мной, сколько себя помню. Откуда он, сами понимаете, сказать не могу. По словам дяди, оставлен мне матерью. Собственно, я тоже оставлен ею, – невесело усмехнулся он. – Я никогда не пытался его снять, как-то свыкся, что это мой оберег, что ли… Не понимаю, зачем вам это понадобилось, – это был, конечно, выпад в сторону Йона и Рони. Хотя и весьма миролюбивый.

– А Вам случалось наблюдать, как этот странный предмет «квантит»? – задал встречный, по существу оправдательный вопрос Рони.

– Вы имеете в виду свечение?

– Берите выше, юноша! Иллюминацию! Причем в разных цветах спектра! И с неизвестной природой кванта, на всякий случай…

Юноша выглядел озадаченным:

– Никогда не видел… Правда, как-то в детстве, когда я заблудился, мне показалось, что он подсвечивает.

– Вроде как дорогу указывает? – в тон ему продолжил Йон.

Иннир кивнул. На экране Рони уже прогонял ленту изображений: вот сочные лучи пронзают скафандр, взмывают в пространство в виде неистолкованных оранжевых посланий. Владелец медальона внимательно просмотрел все кадры, как и последнюю запись, где камень буквально разразился снопами искр. Взглянул на Йона, честно выдохнул:

– Понимаю ваши опасения. Но я не знаю, что это. Бывало, у меня хотели его отнять, но камень никак не реагировал, а мои обидчики почему-то отменяли решение и просто убегали. Я к этому привык. Теперь по поводу света. Судя по записям, первые кванты, как вы их назвали, появились, чтобы меня не оставили гибнуть в космосе. Как знаки, привлекшие внимание.

– А в последнем случае как, от радости? Что спасли? – спросил Йон с иронией, но с улыбкой в бороде.

Вопросы неожиданно развеселили юношу. Он развел руками в знак полного неведения.

– От радости или нет, – услышали они голос Рони, – но я склонен думать, что факт привлечения внимания действительно имеет место.

– Я тут поискал кое-где, – добавил он многозначительно, словно признаваясь в ловко обделанном преступлении. – Если не брать во внимание беспочвенные загородные побасенки про некое супероружие, влиятельный шаманизм и другие полтергейсты… Хранители, или балансиры – прошу запомнить термин – считаются наидревнейшими предметами (или артефактами, если больше нравится), сохраняющими оберегающую силу, а в некоторых случаях, и присутствие Той, которая создала все видимое и невидимое.

– Ты намекаешь… – начал Йон в ответ на эффектное молчание.

– Капитан, не намекаю. Скорее, склоняюсь к выводу, исходя из непотопляемых фактов. Знакомьтесь, судари мои: перед нами – частично опознанный объект, благословленный самой Теей, да будет Ее имя так же благословенно…

Вся честная компания вновь уставилась на объект, который все это время продолжал сохранять истинный нейтралитет и равнодушное спокойствие.

***

Эллей размышлял, что следует ответить Королеве. У него, несомненно, имелись определенные познания и сведения из разных источников по разным вопросам и по всем буквам алфавита. Служебный долг и воспитание в благороднейших традициях атлантов помогли ему войти в число редких ценителей, обожателей даже, литературы и информации во всех проявлениях.Эллей размышлял, что следует ответить Королеве. У него, несомненно, имелись определенные познания и сведения из разных источников по разным вопросам и по всем буквам алфавита. Служебный долг и воспитание в благороднейших традициях атлантов помогли ему войти в число редких ценителей, обожателей даже, литературы и информации во всех проявлениях.Но Королева задала вопрос, на который нельзя было дать компетентный, исчерпывающий ответ. Она явно знала намного больше. Вывод напрашивался крупным шрифтом.

– Госпожа хочет сказать, что в этой истории присутствовал… Хранитель?

Хранители как таинственные инструменты давно сгинули в бурной и ненасытной пучине истории. Редкие и наверняка недостоверные сведения временами будоражили обитателей Версы. Эдакие аккуратные периодические вбросы, дразнившие и ввергавшие в священный ужас наивное обывательское воображение, басни и алхимические притчи про откопанный «на кудыкиной горе самый настоящий артефакт». Эллей, высоко ценивший логику и практиковавший здравую дедукцию, считал их профанацией, достоянием невеликого ума тех же ущербных, маявшихся скукой и инфантилизмом особ…, которые в патологически радужных брульянтах. Еще бы им не ведать, где артефакт…, тем более, настолько хранительствующий…

Королева поднялась с золоченого кресла, вполне разделявшего репутацию близстоящего столика. На этом образце древнего искусства она совершенно обозреваемо волновалась во время разговора, внося в душу Эллея небывалое смущение и самые благородные рыцарские побуждения. Одеяние ее вновь неуловимо сменилось, превратившись в сумрачно-пурпурную мантию, в тон заката, уже зрело горящего за водяным дыханием водопада. В волосах живо блеснули камни, излучавшие неяркое неземное великолепие, Эллей потрясенно-восторженно смотрел на них, не в силах выразить впечатления, уж слишком явное было сходство камней этих с планетами, уменьшенными, насколько положено.

– Вы, верно, читали в Книге Древнейших: «Когда Тея вплетала в волосы драгоценные камни, сотворенное Ею пространство производило чистейшие небесные тела», – королева произнесла эти строки, очень мелодично растягивая слоги, можно сказать, пропела, чем несказанно обрадовала.

По правде, он желал этого момента, потому что много слышал о ее необыкновенном музыкальном даре. Казалось, миниатюрные планеты нежным звоном сопроводили напев, и еще на него нежным полипартитурным оркестром отозвались инструменты на стенах. Когда ее голос замер, в воздухе надолго остались прелестные звуки, усиленные акустикой зала, плотным эхом, как волнами, обнимавшие слушателей.

– Я, как видите, следую этой легенде вот таким способом, – не обращая внимания на его восторг, Королева медленно двигалась по покою, и он легко мог рассмотреть ее убранство, равно как и все остальное, столь же безупречное. – Это помогает мне, не удивляйтесь, поддерживать баланс мироздания у себя в сознании, как бы буквально это ни выглядело и ни звучало. Да, друг мой, мне тоже требуются образы. Рациональное мышление, упорядоченное визуально, отлично работает.

Она явно испытывала смятение, как бы намеревалась сказать нечто очень важное, но почему-то не решалась. Или откладывала далеко идущий разговор. Энергия ее и рвущиеся изнутри переживания были почти осязаемы. А еще – дико противоречили первому произведенному впечатлению. Эллей понял: теперь – его выход.

– Ваше Величество, – осторожно произнес он, – я готов услышать все, что Вы изволите мне доверить.

Королева благодарно взглянула на него. Несмотря на растущее, солидарное с ней чувство обеспокоенности, он не мог не наблюдать завороженно за блеском и заметным вращением крохотных живых бусин в ее волосах. Их космические цвета и даже порядок напоминали… какое-то время он перепроверял свои догадки. Наконец, глубина откровения победила:

– Ваше Величество, я не ошибусь, если скажу, что вижу планеты Светлых Королевств?

Собеседница удовлетворенно кивнула, ее глаза просияли:

– Мне приятно, что Вы их узнали. Отдаю должное Вашей наблюдательности и образованности, – она уговорила себя вернуться и даже вновь заняла кресло рядом с гостем, беспокойная как море (единственное, в ее лице, на планете под названием Рея).

– Видите ли, Светлые Королевства – это основа благополучия галактик. Да и удержать все планеты Вселенной в своей голове, в буквальном смысле слова, было бы невозможно, – она попыталась безоблачно рассмеяться, как бы снимая напряжение, и встряхнула восхитительными светлыми волосами, из-за чего бусины вновь издали согласованный звон. – Есть определенная иерархия в мироздании, как Вы знаете. Согласно ей, королева лично контролирует Светлые Королевства.