Багровые волны Чёрного моря

22 июня 1474 года, понедельник

О том, что можно увидеть в Каффе на рассвете

Светает…

Море пока спит. Город тоже. Его не видно отсюда. Только проглядывают флаги самых высоких башен, да белые лопасти мельниц, взобравшихся в поисках ветра поближе к небу. Тишина…

Наконец краешек солнца окрасил свинцовую гладь в багровый цвет. Всё сразу ожило. Вскипели волны. Порыв утреннего бриза напоил морским ароматом прибрежную твердь. По всей округе заголосили петухи. С берега ответили чайки и альбатросы. Светило взошло. Взошло, чтобы вновь окунуть земной мир в нестерпимый зной.

Астерион в последнее время часто приходил на эту каменную гряду. Приходил на рассвете. Именно на рассвете. В эту пору здесь хорошо мечталось. Никто не мешал. Ничто не мешало. Не мешало его ещё детским фантазиям.

Вот он сражается с Гектором у стен Трои…

А теперь отсекает голову Медузе Горгоне…

Убивает ужасного Минотавра…

Дед Влас знал много мифов. Очень много. Жаль не успел рассказать все…

Астер сидел, свернув ноги калачиком, закрыв глаза и подставив лицо новорождённым лучам. Блаженство…

Ещё немного благостной тишины и он вскочит, размахивая мечом, ведя за собой македонские фаланги… Но не в этот раз…

В этот раз всё пошло не так, как всегда.

Неожиданно до Астера долетели обрывки человеческой речи. Парнишка насторожился, лёг и подполз к краю обрыва. Там, внизу, вдоль прибоя продвигался небольшой пеший караван. Он остановился прямо под скалой. Мужчины ловко возвели шёлковый шатёр и тут же удалились на почтительное расстояние. Один из стражников приказал рабам отвернуться.

Так-так-так, интересно. Что дальше?

Происходящее заинтриговало. Вскоре из шатра вышли женщины и развернули широкое белое полотно, закрывшее берег моря от любопытных глаз.

Ух-ты! Красиво.

В следующий момент женщины убрали «парус». Волна странного, ни разу до того неиспытанного томления накрыла парня с головой. Мурашки пупырышками разбежались по конечностям. Сердце словно взбесилось, кровь хлынула в лицо, голова отчалила в нереальный мир.

Господи, чудо!

Дыхание замерло.

Этого не может быть. Это сказка, сон, небыль!

Обнажённое девичье тело светилось в воде первозданной красотой, плавно удаляясь от края прибоя.

Наваждение! Это явное наваждение.

Лучи восходящего солнца окрашивали море в волшебный алый цвет. Огромное светило кривлялось на горизонте в муаровых переливах. Нагая дева не могла быть человеком.

Кто в такое время ходит купаться? Из людей никто. Это мираж. Мне это видится. Это причуды моего воображения. Или я сплю?

Астер ущипнул себя.

Больно… Значит, не сплю.

Мираж не исчез. Он продолжал куражиться. А парень продолжал поедать это чудо глазами, забыв, что надо хоть изредка моргать. Он продолжал наслаждаться этой манной небесной. Манной ниспосланной для него одного.

Божественно… Дьявольски божественно. Дьявольски… Это соблазн того же рода, что и яблоко из райского сада. Страшно, опасно, но оторваться невозможно.

Отплыв на глубину, девушка стала резвиться, крутясь на месте, переворачиваясь со спины на живот и обратно. Она явно испытывала блаженство.

Астер зажмурился. Ему не стало стыдно. Он испугался ослепнуть. Когда парень вновь открыл глаза, купальщица уже подплывала к берегу. Женщины вновь натянули полотно. Но на этот раз с высокой скалы наблюдателю было видно всё. Дива аккуратно встала на прибрежный валун и принялась выжимать воду из своих густых волос абсолютно белого цвета.

Что за картина? Господи! Что за чудо? Афродита, вышедшая из пены морской. Миф, воплотившийся в реальность.

Увиденное пронзило Астера до глубины души. До самого сердца. Оказывается, явь чудесней самых сказочных мифов.

Герои его детских фантазий тут же собрали свои манатки, построились в колонну и дружно отмаршировали в теневую часть мозга.

Голова слегка кружилась, опьянённая невероятным видением.

Нет, нет! Не торопись. Замри волшебное мгновение!

Но наслаждение оборвалось так же неожиданно, как и началось. Его прервали в самый неподходящий момент. Прервал тот, кто лизнул Астера в ухо и ткнулся мокрым носом в щёку. Наблюдатель вздрогнул, но увидев верного пса, сделал попытку досмотреть чудесное видение до конца.

– Лежать, Султан! Лежать! – скомандовал он, похлопав ладошкой по земле.

Но Султан был безумно рад, что нашёл хозяина и требовал похвалы. В возбуждении пёс завертелся и принялся облаивать, заставляя встать на ноги.

– Султан! – в досаде прошипел Астерион.

Но было уже поздно. Девушка испугалась, прикрыв руками свои прелести. Служанки нервно потянули полотно как можно выше, безнадёжно запутавшись в нём. А вооружённые слуги, вскинув головы, тыкали в вершину скалы пальцами. Ничего хорошего это «тыканье» не предвещало.

Пришлось ретироваться. Астер засверкал пятками, выбивая пыль из выжженного зноем склона. Султан весело лаял, прыгал и путался под ногами, считая, что хозяин затеял очередную весёлую игру.

Внизу беглеца поджидал братишка.

– Молодец, Султанчик, сразу нашёл! – Коста похвалил собаку, потеребив за загривок, после чего обратился к Астеру: – Меня папка послал.

Когда они вернулись домой, отец, словно кит, фырча и брызгаясь, умывался во дворе. В конце процедуры он попросту погрузил в кадку всю голову. Разогнувшись, резко крутанул мокрой шевелюрой и рыкнул от удовольствия:

– Бр-р-р! Хорошо.

Дверь хлопнула и из дома с корзиной грязного белья вышла мать. Она была предельно сосредоточена. Увидев Астериона, устало проворчала:

– А тебя, где черти носят? С этого что ли пример берёшь? – уничижающий взгляд скользнул в сторону мужа. – Завтрак давно остыл.

Сказала, гордо осанилась и ушла.

Отец крикнул вслед:

– Биата, хватит всем настроение портить!

Женщина не отреагировала.

– Ничего, отойдёт, – отец тут же переключился на «блудного» сына, облобызав его счастливой улыбкой: – Всё будет хорошо. Теперь мы заживём по-новому. Массарии заказали 100 больших кувшинов по 5 аспров1 каждый. Э-э-эх! – отцовская рука активно взъерошила кудри Астериона. – Шуруй завтракать! Братья уже пошли глину месить.

Пять аспров – хорошая цена за кувшин. А пятьсот за сто кувшинов – мечта любого гончара.

23 июня 1474 года, вторник

О нобилях, консуле и сером кардинале

Накануне главного летнего торжества Каффа преобразилась. Всё было выскоблено, отмыто, прибрано. Мощёные улицы засияли первозданным блеском ловко подогнанных друг к другу каменных плит. На крепостных башнях затрепыхались праздничные знамёна. Вычищенные фонтаны заискрились переливами родниковой воды. Часы на башне Криско, неизменно вызывающие гордость у каффинцев, украсились полотнищами в цветах генуэзского флага. Всё было готово к празднованию Рождества Иоанна Предтечи.

На широкой террасе четвёртого этажа помпезного консульского дворца обедали: сам консул – Антониотто да Кабелла, его правая рука Оберто Скварчиафико и Андреотто ди Гуаско, крупнейший землевладелец Газарии2. Да Кабелла к этому времени провёл на посту консула всего лишь два месяца. Но, в принципе, такой малый срок ничего не значил. Несведущих в делах черноморских колоний на эту должность не назначали. По установившейся традиции консулами становились хорошо зарекомендовавшие себя управленцы из обоймы местных нобилей3. Ни у кого из них не было никакого вводного периода. И срок консульского правления в один год не казался урезанным. Все они впитывали колониальный порядок вещей с молоком матери. Впрочем, Антониотто да Кабелла представлял собой явное исключение из этих традиций. Он был первым консулом неместного разлива. Каким образом обычный генуэзский купец, торгующий в метрополии тканями, получил должность консула, навсегда осталось тайной за семью печатями. Но дело не в этом. Антониотто кроме всего прочего оказался безынициативным и недалёким человеком. Человеком, достойным разве что сочувствия. Пришлому консулу для завоевания доверия местной элиты следовало сразу проявить себя в качестве умного и волевого руководителя. Но новый консул за два месяца даже не удосужился разобраться в хитросплетениях сложных взаимоотношений: Крымского ханства и генуэзских колоний; генуэзцев, греков и армян; княжества Феодоро и Газарии. Он не мог понять, какая власть у татар принадлежит хану, а какая карачи-беку4. Всё это для него являлось жутко непонятной китайской грамотой. Все попытки разобраться вызывали у Антониотто острую мигрень, раздражение и ничего более. Поэтому авторитет нового консула в Каффе был не выше уровня Чёрного моря. И это при том, что его кабинет находился на четвёртом этаже консульского дворца, построенного на самом высоком городском холме.

Тем не менее, да Кабелла продолжал успешно исполнять свою миссию. Так считали протекторы5 Банка Святого Георгия в Генуи – хозяева крымских колоний. Но местные жители знали точно – фактически Газарией правил другой человек. Звали его Оберто Скварчиафико. Он происходил из местной благородной фамилии, предки которой перебрались в Крым на заре генуэзской колонизации. Оберто слыл серым кардиналом. В его руках была сосредоточена вся реальная власть. Скварчиафико официально занимал должность одного из двух массариев, распределяющих финансовые потоки Каффы. Правда, вспомнить навскидку фамилию второго массария мало кто мог. Все его знали только исключительно по подписи на документах. Многие даже считали, что второго массария и вовсе не существует, а обе подписи ставит Скварчиафико. Кроме этого, Оберто возглавлял совет провизоров и старейшин колонии, в функции которых входил контроль за торговлей и строительством. Вы понимаете, что это такое… Но и это ещё не всё. Он являлся генеральным синдиком городского суда. Другими словами, в руках серого кардинала находилась как судебная, так и исполнительная власть. Поговаривали, что и главная печать Газарии хранилась на постоянной основе не в сейфе консула, а в кармане камзола серого кардинала. Поэтому к предыдущему перечню можно добавить и представительную власть.

Антониотто да Кабелла считал, что ему очень повезло – рядом с ним оказался такой умный и деятельный помощник.

Оберто действительно был именно таким. Сам он уже побывал в кресле консула в 1471 году. А теперь его имя возглавляло официальный список соискателей на эту должность в следующем 1475. Все и в самой Каффе, и в далёкой Генуе знали, что человека, лучше разбирающегося в делах колоний, попросту нет. Его боялись и уважали. Преклонялись и презирали. Но для решения серьёзных вопросов обращались только к нему.

Гостем консульского дворца сегодня был старший из братьев Гуаско. Эта семейка прославилась своей алчностью и жестокостью по всему полуострову. При помощи личной армии эти каффинские феодалы нагло отжимали земли у свободных крестьян, превращая их в рабов. При этом Гуаско не волновало, кому подчиняются захваченные селения: генуэзским городам или соседнему княжеству Феодоро. Плевать всесильным нобилям было и на этническую принадлежность тех, кто попал в кабалу. Их рабами становились греки, готы, армяне, славяне. С недовольными и несогласными расправлялись скоро и жестоко. Повсюду были возведены виселицы, позорные столбы и тюрьмы. Всё это вызывало негативную реакцию даже в среде генуэзской элиты.

Насытившись едой и пригубив бокал с густым крымским вином, консул обозначил на лице дежурную улыбку.

– Дорогой маркиз, как вам мой повар? – обратился он к Гуаско.

– Просто восхитителен! – Андреотто откинулся, заняв удобную позу в драпированном парчой кресле. – Винодел тоже отменный, – он отхлебнул изрядную порцию из золотого бокала и перед тем, как сглотнуть, демонстративно прополоскал рот. – У-у-у…

– Я перекупил этих волшебников в Генуе у одного разорившегося герцога, не стану называть имя, чтобы не позорить его. Герцог держался за них до последнего. Теперь вам понятно, из-за чего. Согласитесь, в этом есть смысл.

Андреотто всем видом показал свою солидарность. Консул продолжил:

– Надеюсь, увесистый кошелёк с моим золотом поправит его дела, – да Кабелла самодовольно улыбнулся.

Оберто, неоднократно слышавший историю про повара и винодела, решил прервать пустую болтовню:

– Мы тебя, друг мой, пригласили не только для того, чтобы насладиться высокой генуэзской кухней.

Гость качнул головой:

– Да, уважаемые, я весь во внимании.

Консул неожиданно хлопнул себя по лбу:

– О, господи, я совсем забыл! Супруга просила помочь выбрать платье на сегодняшний праздник.

Скварчиафико отреагировал спокойно, а Гуаско проводил консула уничижающей ухмылкой.

Оберто тут же изложил суть:

– Дело в том, дорогой Андреа, что наш наипротивнейший «друг» из Солдайи6 прислал письмо, – при этих словах ни один мускул не дрогнул на его лице.

Всё говорило о том, что разговор предстоит серьёзный. Но Гуаско трудно было напугать. Он язвительно парировал:

– Ему, видимо, заняться нечем. Четвёртый год правит Солдайей – скучно. И явно мнит себя в этом кресле, – Андреа кивнул на кресло консула.

Скварчиафико, уловив жест гостя, встал и привычно пересел в кресло хозяина кабинета. После этого позвонил в колокольчик.

Тут же на зов, блестя золотой вышивкой бархатного камзола, явился седовласый консульский щитоносец. Держа в руках серебряный поднос, он с неподражаемым достоинством проследовал к столу. Серый кардинал небрежным взмахом руки перевёл стрелки на гостя. Слуга развернулся к маркизу и предложил взять письмо.

В письме консула Солдайи Христофоро Ди Негро говорилось о незаконном захвате братьями Гуаско деревень Скути и Тасили. Ди Негро пенял, что братья продолжили скорбную традицию своего недавно почившего отца, отжавшего в свою пользу 18 деревень, значительная часть которых территориально подчинялась администрации Солдайи. Ди Негро жаловался: «Мало того, что после такого наглого захвата жители всех этих сельских угодий перестали исполнять повинности в пользу Солдайи, так ещё семья Гуаско беспардонно взяла на себя функции колониальной администрации, обложив население незаконными налогами, верша при этом собственное правосудие, которое больше напоминает самоуправство и варварскую тиранию». Ди Негро просил консула всей Газарии разобраться в этом вопросе и приструнить зарвавшихся феодалов. В противном случае он оставлял за собой право самому употребить власть: снести построенные тюрьмы, виселицы и позорные столбы, освободить жителей захваченных деревень. Также Ди Негро пригрозил обратиться к протекторам банка Сан-Джорджио7 – собственникам причерноморских колоний.

Ознакомившись с письмом, Андреотто усмехнулся:

– А немного ли этот выскочка на себя берёт?

Ожидая поддержки, он уставился на Оберто. Но тот лишь пожал плечами:

– Не знаю. Нам-то к чему все эти проблемы?

Гуаско впал в подобие ступора:

– Как? – он не мог подобрать нужные аргументы. Наконец нашёлся: – Неужели наш консул, поставленный сюда служить делу процветания не только Банка Святого Георгия, но и всех достойных граждан Генуэзской республики, позволит шантажировать себя какому-то зарвавшемуся ничтожеству? Кто он такой? Кем он себя возомнил?

Скварчиафико резонно поправил феодала:

– Ди Негро – консул второго по величине города Газарии. Заметь, он назначен Генуей, а не нами. И, хотя Ди Негро подотчётен нашему уважаемому консулу, он имеет право докладывать протекторам Банка напрямую. И к его мнению там прислушиваются. Именно поэтому он сидит в своём кресле уже без малого пять лет. Хм, мы с тобой ничем подобным похвастаться не можем.

Андреа на некоторое время заткнулся, пытаясь собраться с мыслями. Наконец оживился, резко сменив манеру общения:

– Многоуважаемый, достопочтенный господин… э-э-э массарий, – обратился он с высокопарной учтивостью к заместителю консула, – я совсем забыл о поручении, которое мне дали ваши благодарные подданные. Сегодня, в канун великого праздника, делегация именитых граждан специально прогулялась по нарядным улицам. И… их восторгам не было предела. Никогда ещё наш город не выглядел столь… процветающим, столь… грандиозным и столь сияющим. Своей красотой он затмил не только Геную, но и оба Рима. Все горожане испытывают истинное наслаждение жить под сенью вашей справедливой мудрости. Они настолько были впечатлены преображением города, что тут-же собрали кое-какие средства на дальнейшее развитие города.

Он вскочил с кресла, достал из кармана плотно набитый монетами кошель и с глубоким поклоном протянул его массарию:

– От всей души!

Скварчиафико не смог сдержать улыбку, оценив изощрённый сарказм собеседника:

– Разве что, на развитие… Ну что с вами делать? Ладно, положи на стол, – проследив за действиями гостя, серый кардинал неожиданно сухо добавил: – Только я думаю, что этой суммы не хватит для истинного процветания. Надо её умножить…, – он визуально смерил размер кошелька, – скажем так, раза в четыре.

Андреа недовольно качнул головой:

– А не слишком ли сильно будет процветать наш город? Может, двух кошелей хватит?

Оберто сделал долгую паузу, наслаждаясь содержимым бокала. Наконец выдал:

– Возможно, хватило бы и двух. Но я слышал, что твои оргузии8, дорогой маркиз, сожгли донжон синьора Лусты, а вместе с ним мельницу и маслобойню соседней деревни.

Гуаско нервно вскочил и, не сдержавшись, выпалил:

– Какой «донжон»? Какие «маслобойни»? Пара овчарен, да сарай. А шуму-то, шуму! И вообще, Дербиберди, – Гуаско с трудом выговорил имя синьора Лусты, сплюнув при этом, – тьфу ты, только дьявол мог придумать такое имя… Этот Дербибиберди не наш человек. Он человек князя Готфии Сайкуса9! Ди Негро не может вменять мне это в вину! Это не его территория.

Скварчиафико отреагировал спокойно, жестом пригласив гостя вернуться на место:

– «Может». Ещё как может. Даже я могу. И протекторы банка могут. Сайкус теперь наш союзник. Война с ним никому не нужна. Да и стоит любая война гора-а-аздо больше двух кошелей, – он сделал ударение на «гораздо». – Кто за войну платить будет?

Андреотто нервно дёрнулся и рыкнул. Но промолчал. Серый кардинал продолжил:

– Если протекторы узнают об этом инциденте – они будут в бешенстве. А если об этом узнает Мехмед10 – то подумает: «А не воспользоваться ли распрями в стане крымских союзников? И не прикарманить ли мне жемчужину Понта?»

Гость только сверкнул глазами.

Скварчиафико подытожил:

– Вот и подсчитай, сколько стоит «полное процветание нашего города».

Гуаско глубоко вздохнул и понуро кивнул:

– Я думаю, народ скинется, – он расслабленно плюхнулся в кресло, хлебнул вина и спросил: – А как нам быть с Ди Негро?

Серый кардинал поинтересовался:

– Бумажки есть? Хоть что-то?

– Естественно! Вот такущая пачка, – для наглядности Андреа продемонстрировал предельное расстояние между большим и указательным пальцем. – В основном коллективные прошения крестьян взять их под нашу опеку. Теперь они счастливы, – маркиз в притворно-патетическом порыве дёрнул головой: – Так счастливы! И это понятно. Исчезли все проблемы, от которых селяне страдали. Так страдали! Мы заботимся о них, кормим, поим, одеваем. Крестьяне пребывали в полном невежестве и даже толком не понимали, сколько им сеять и куда девать излишки. Мы их пожалели не из-за выгоды, а исключительно ради христианского человеколюбия. Благодарный народ это ценит. Так ценит! Въезжаем в деревню – сапоги вылизывают. Так им подфартило. Так подфартило! А что до тюрем… Так законов без наказания не существует…

Скварчиафико перебил его многословие:

– Хорошо, мне кажется, что мы решим ваши проблемы. Всё же верховный консул сидит в Каффе, а не в Солдайе, которой руководит Ди Негро. С этим пока всё, – он в раздумье поджал губу: – Хм, у меня к тебе есть маленькая просьба.

– Весь во внимании, – чуть склонил голову Андреа.

– Наш новый консул хочет наладить торговлю с Московией. Но путь туда не безопасен. Можешь помочь казаками? Все знают, что у тебя на службе целая армия.

Гуаско аккуратно постучал друг о друга растопыренными пальчиками ладоней:

– Да…, путь туда не близкий. Дикое поле. Там и казаки, и татары всех мастей, и ещё бог весть кто. Лихих людишек пруд пруди. Они никому не подчиняются. Рискованное мероприятие. Если не секрет, чем торговать собрались?

Оберто без особого желания поделился планами:

– Скажем так, меха в Европе поднялись в цене. Зимы в последнее время уж больно холодные.

– Меха – это хорошо. В Московии этого добра валом. И цены бросовые… А не боишься, что московский князь заерепенится?

– Там сейчас Иван правит. Недавно он отправлял послов в Рим и согласился на унию наших христианских церквей. Папа в ответ устроил его свадьбу с Софьей Палеолог.

– Слышал. И что с того?

– Он после этого прозвал себя цезарем. Молодой Иван резво укрепляет государство. Земли собирает. Орде противостоит. Привечает наших строителей и оружейников. Богатой становится Московия. Богатой и сильной. А в сильном государстве торговля обязана процветать. Я думаю, он это понимает.

– Понимать-то понимает. Но я бы не связывался со склавинами11.

Серый кардинал ухмыльнулся:

– Склавинов презираю. Но золотые дукаты12 не имеют национальности. Истинный купец способен торговать даже с дьяволом.

23 июня 1474 года, вечер

О празднике, братьях Гуаско, Эсмине и её подругах

Народ любит праздники. А что ещё ему остаётся? Отрицательные эмоции требуют выхлопа. Это прекрасно понимали правители всех времён и народов. Можно даже выявить закономерность: чем более деспотичен тиран, тем грандиозней праздники он устраивает. Впрочем, из любого правила есть исключения. Генуя не выделялась какой-либо особой жестокостью избираемых ею дожей. Но своими грандиозными праздниками славилась повсюду. Такое противоречие можно объяснить просто: традиции безудержного веселья достались итальянцам в наследство от Римской империи.

По старой каффинской традиции Празднование Рождества Иоанна Крестителя стартовало накануне вечером. В этот день отменялся запрет выходить на улицу после девяти вечера. Гулять и веселиться можно было до самого утра. Торжества начинались на площади Коммуны, где располагалась городская ратуша. Сюда же спускалась парадная лестница консульского дворца.

Вот и на этот раз главная площадь Каффы была забита так, что негде было упасть даже вишенке, не то, что яблоку. Публика с нетерпением ждала построения военного гарнизона. Все без исключения горожане облачились в свои лучшие наряды. Мужчины надели шёлковые белые панталоны и рубахи. Их праздничные бархатные куртки кичились витиеватыми рисунками серебряных и золотых нитей. Мадонны хвастались дорогими платьями, называемыми «гамурра», в которых преобладали тяжёлая парча и не менее тяжёлый бархат. Трудно представить себе массу всего, что было надето на дородные тела женщин. Пожалуй, только доспехи средневековых рыцарей могли составить конкуренцию этому безумию. Отдельной гордостью каждой из мадонн являлась уникальная причёска – изысканная комбинация из кос и локонов, украшенная золотыми заколками с драгоценными камнями, лентами и вуалями. Девицы спорили с дамами стоимостью нарядов, но всё же в их платьях преобладал лёгкий шёлк.

Когда начало темнеть, тысячи факелов осветили улицы и площади нарядного города. Народ заволновался, предвкушая зрелища. Наконец сигнал трубы анонсировал прибытие консула. Начальник гарнизона дал команду и вверенные ему солдаты, стражники и оргузии построились в каре.

Первыми спустились музыканты: трубачи, флейтисты, гусляры, тамбуристы. Барабанщик выдал изрядную дробь. Трубачи сыграли сбор, а затем помпезное приветствие консула.

Антониотто да Кабелла, ряженный краше мадонн, торжественно и величаво в свете сотен факелов и восторгов публики спустился по парадной лестнице к своему народу. За ним следовала свита столь же ярко одетых приближённых. Кавалер подвёл к консулу холёного гнедого коня и помог оседлать его. После долгого перечисления всех достоинств правителя и взаимных приветствий да Кабелла объехал строй и с неумолимым достоинством произнёс заранее зазубренную речь. Выглядел консул так, как и подобает чиновнику самого высокого ранга: гордая поза, много серебра, золота и претензий на исключительность. Волна ликования, пронесшаяся по толпе, стала ответом на его поздравление. Далее да Кабелла возглавил движение парадных колонн на главную набережную Каффы. Сотни торговых кораблей, одетых в новенькие паруса и флаги, расчистили акваторию порта, отплыв в море или перебравшись в соседние гавани. Освободившееся водное пространство заняли военные галеры, которые выстроились в парадную линию.

Довольный консул дал отмашку, и десятки установленных на берегу орудий произвели дружный залп. Им, столь же дружно, ответили пушки флотилии. Концовку торжественной части ознаменовал праздничный салют.

Да Кабелла и отцы города отбыли к накрытому в консульском дворце столу, а народ стал веселиться прямо здесь, на набережной. Совершенно бесплатно тут и там рекой лилось вино, раздавались закуски, фрукты, сладости. Всюду были видны музыканты, комедианты и циркачи, массово съехавшиеся в богатую Каффу на этот помпезный праздник.

Чуть позже молодёжь перебралась на площадь перед ратушей, где их поджидали музыканты, готовые наяривать тарантеллу до самого утра. Площадь тут же заполнилась весело подпрыгивающими в неистовом танце парами.

Через какое-то время сюда спустились младшие братья Гуаско. Они изрядно приняли на грудь на банкете у консула и им стало скучно со стариками. Заняв наблюдательную позицию в начале лестничного марша, братья с привычной долей цинизма стали оценивать мелькающие перед глазами женские прелести. Деметрио, среднему из братьев, недавно исполнилось двадцать восемь. Теодоро был на три года младше. Тем не менее, он уже успел трижды побывать в браке. Братья имели в Каффе репутацию дебоширов, распутных бездельников и волокит. Добропорядочные матроны наказывали дочерям, чтобы те остерегались попадаться им на глаза.

– Господи, скукота-то какая! – Теодоро скривился в язвительной ухмылке. – Взгляд не на ком остановить. Или хромая, или кривая…

– Или, уже попользованная тобой, – со смехом дополнил брат. – Хотя, постой, я вижу новых цыпочек.

– Где, где? – оживился Тео.

Он был крепок, высок, строен, не уступая статью античным героям. Мужественный профиль подчёркивал шрам, прорезавший всю левую щеку. Его уверенный жёсткий взгляд – взгляд человека, знающего себе цену – с трудом выдерживали даже бойцы не робкого десятка. А женщин этот взгляд валил наповал. И чаще всего сразу в постель. Одет он был богато, но не броско. За исключением тонкой белой рубахи с отливом атласа, вся остальная одежда имела приглушённый цвет красного вина. Короткий бархатный колет со стоячим воротником был расшит золотыми узорами. Пожалуй, самым дорогим аксессуаром наряда Теодоро являлся увесистый рубин, вкраплённый в кокарду его стильного берета. Рубин явно указывал на высокий статус богатого влиятельного дворянина.

Деметрио насильно повернул голову брата в нужную сторону:

– Вон, видишь три девицы! Одну из них уж точно невозможно не заметить. Даже не знаю, как ты сумел её прошляпить.

Любвеобильный брат наконец увидел то, что требовалось увидеть. Он даже цокнул от восхищения:

– И правда яркий цветок среди сухой травы. Я сегодня не в ударе и явно оплошал.

Тут же, словно хищник, увидевший добычу, Тео ринулся к намеченной цели по прямой, искусно лавируя среди танцующих пар.

А цель представляла собой трёх юных особ, уединившихся чуть в сторонке и весело щебетавших о чём-то девичьем.

Вынырнувший из толпы молодой повеса тут же не вполне учтиво обратился к той, которую «невозможно не заметить»:

– Кто ты, дитя моё?

Девушка продолжала улыбаться, показывая этим, что она не вышла из разговора с подругами. Даже не взглянув на Теодоро, блондинка всё же бросила язвительную фразу, которую, впрочем, произнесла вполне спокойно:

– Я точно не дитя. И уж точно не твоё, – девушка сразу вернулась к милой беседе, прощебетав: – Ну что ты, Лола, замолчала? Рассказывай!

Но подруги стушевались. Уставившись на непрошенного гостя, они даже немного отпрянули от «цветка среди сухой травы». Улыбки, как по команде, слетели с их губ. Воспользовавшись паузой, слегка возбуждённый перспективами нового амурного знакомства щёголь продолжил прокладывать путь к поставленной цели. При этом его голос стал более вкрадчивым и учтивым:

– Я знаю в Каффе всех особей немужеского пола. Да, много среди них дам русых. Нередки шатенки с золотыми волосами. Но в основном брюнетки, такие, как твои подруги. Откуда к нам блондинка прилетела? С какой звезды? В каком саду взращён столь ослепительный цветок?

Удивившись испугу своих подруг, блондинка всё же не растеряла присутствия духа. Она не заперлась в раковине, но и не разозлилась. Ответила спокойно, но при этом едко:

– Я знаю в Каффе многих особей. Даже тех, кого по непонятным мне причинам относят к мужескому полу. Но даже среди последних я не видела тебя. Откуда ты вдруг к нам свалился? Со звезды? Да боже, нет, конечно! Скорее тебя пьяного столкнули с башни Криско. На какой помойке, скажи на милость, вырос столь прилипчивый репей?

Теодоро трудно было вывести из привычного циничного состояния. Но до этих пор его никто так нагло и беспардонно не отшивал. С одной стороны, неуступчивость девицы даже возбуждала, но с другой: у него не было заготовленного варианта, как действовать в подобных обстоятельствах. Впрочем, от цели своей Тео отказаться был не в состоянии, считая, что может стать предметом насмешек и пересудов. Мол, главного каффинского ловеласа смогла отшить сопливая девчонка. Поэтому он тут же включил дружелюбную манеру общения. Такую, на какую был способен:

– Я всего лишь хотел пригласить вас на танец.

Девушка обвела кавалера ехидным взглядом: смелым, можно даже сказать, дерзким:

– На танец? Но как можно танцевать с предметом, который не имеет имени? Танцевать можно даже с чучелом. Но при этом надо знать, что это чучело. Или со шваброй. Но с господином «никто», или даже, может быть, «ничто», приличной девушке танцевать не пристало.

Кавалер галантно отвесил реверанс, представившись:

– Я Теодоро из прославленной фамилии Гуаско.

– Гуаско…, Гуаско…, – дерзкая блондинка в притворной задумчивости поднесла нежный пальчик к губам. – Хм, не слышала… А чем же она так прославилась? Может, развязностью и неучтивостью? Или наглым отношением к тем, кого особи мужеского полу обязаны не просто не обижать, но и защищать. Защищать дам дело чести каждого достойного мужчины. Я здесь таких не вижу.

Она резко повернулась к Теодоро задом, подхватила подруг и с достоинством двинулась прочь. Гуаско оторопел. Оторопел и пришёл в бешенство. В глаза бросилась кровь. Он громко крикнул вслед:

– Пусть слышат все! Ты станешь моей! И очень скоро! Не будь я Теодоро Гуаско. Я тот, кто слов на ветер не бросает. Пав на колени, ты снимешь сапоги, с предельной радостью омоешь мои ноги, и сама застелешь мне постель.

Блондинка никак не отреагировала на его наглый выпад.

Вернувшись к лестнице, Теодоро обнаружил там Андреотто, которому тоже наскучило консульское застолье. Чуть в стороне на почтительном расстоянии учтиво улыбался старый Леарди, служивший у Гуаско с незапамятных времён. По выражению лица неудачника старший брат сразу всё понял:

– Что, Тео, отказали? – притворно заплакав, Андреа обратился к среднему брату? – Деми, утешь нашего братика. А то я не в состоянии.

Деметрио тут же включился в игру, обнял Теодоро и стал его выспренно утешать:

– Не плач, бебе, мы тебе другую купим…

Неудачливый донжуан сначала психанул, резко скинув с плеча руку брата. Но затем быстро взял себя в руки, поняв, что обида и псих в данный момент не лучшая линия защиты. Затравят подколками. Он улыбнулся и восторженно прорычал:

– Какая тигрица! Меня ещё никто так не отшивал. До сих пор трясёт. Но это возбуждает ещё больше! – неожиданно он стал очень серьёзным, негромко, но твёрдо, произнёс: – Я на ней женюсь.

Старшие братья переглянулись:

– Как, опять?

– Зачем? Ты решил жениться на каждой, с кем намерен переспать?

Андреа, чуть наклонившись, посоветовал:

– Хватай, тащи в донжон13 и делай с ней, что хочешь. Если нужна помощь – только позови.

Младший уверенно повертел головой:

– Нет, так я не хочу. Кобылок этакой породы надо объезжать со смаком, с наслажденьем, без обычной суеты.

– Она же не итальянка…

Тео скривил гримасу:

– Разве у «не итальянок» другая конструкция?

Андреа не унимался:

– Конструкция, возможно, такая же. Тебе лучше знать, ты в этом дока. Но у неё другая вера. А это хуже, чем если бы она была кривая и косая.

– Мне плевать! Станет католичкой. Никуда не денется, – при этих словах Теодоро поманил пальцем старого Леарди:

¬– Гульельмо, ты начинал служить отцу, когда тот был ещё мальчишкой. Не сомневаюсь, что ты знаешь всё про всех. Кто эта дама?

Леарди начал увиливать:

– Которая?

– Не прикидывайся глупым, слепым или глухим. Ты прекрасно понял мой вопрос, – в голосе Тео обнаружилась сталь.

– Хм, – прочистил глотку старик, – это Эсмина, дочь Тер-Ованеса.

Теодоро хмыкнул:

– Оказывается, этот старый хрыч прячет от нас жемчужину. Брат, – обратился он к Андреотто, как к старшему в семействе. – Сосватай её за меня.

– Ты с ума сошёл? Это же армяне. Епископ не согласится.

Тео упрямо настоял:

– Согласится, куда он денется.

– Но у них другая вера, – вновь напомнил Деми.

– И что? Я не собираюсь в спальне говорить о боге. Я буду изгонять из неё дьявола молча.

Братья громко расхохотались.

В конце концов Андреотто примирительно произнёс:

– Годы идут, но ничего не меняется. Если наш Теодоро втемяшил в голову какой-нибудь вздор, его оттуда и Папа Римский не выгонит. Что ж, свадьба, так свадьба. Это твоя жизнь. Тебе и решать.

26 июня 1474 года, пятница

О ритуалах, заведённых Эсминой, о её названой сестре и об опухшей физиономии Астера

Издалека донёсся бой часов на башне Криско и следом наперебой зазвенели колокола многочисленных католических, православных и армянских церквей. Шесть утра. Раннее время для девушки, необременённой заботой по хозяйству. Но этим летом Эсмина завела такой порядок – просыпаться до рассвета. Ей очень нравилось это будоражащее тело и душу таинство. Сначала юная особа просто ходила в сад встречать восход, слушать певчих птиц, наблюдать, как распускаются цветы. Но в какой-то момент она решила, что этого мало. Для полного счастья ей не хватало моря. О, это было правильное решение! Головокружительное удовольствие. Ах, эти сборы в потёмках, проход по берегу в свете факелов в окружении служанок и стражей и таинственный, практически языческий, обряд омовения. Эти омовения…, хм, так она назвала свои купания в море, нравились только ей. Ни служанки, ни стражи, сопровождавшие её, а тем более отец – от этого «обряда омовения» были явно не в восторге. Для первых и вторых – такая рань, поспать бы. Для отца – капризы дочери слишком опасны, мало ли что может произойти в полутьме на пустынном берегу.

Жаль, счастье было столь коротким. Всего три раза она испытала это космическое соитие удовольствий для тела и души. Но подглядывающий за ней похотливый тип поставил ощущение счастья на паузу.

В праздничные дни она не пошла к морю. Пропустила и понедельник. Сегодня Эсмина вновь отменила обряд, решив спать хоть до полудня. Но привыкший к новому режиму организм пробудил к первой заутренней.

Жаль, жаль, что всё так быстро закончилось… И всё из-за какого-то извращенца. Бр-р-р!

Эсмина представила его гаденькое слюнявое лицо. Отец пообещал наказать наглеца. По его приказу стражники каждое утро устраивали засаду.

Что ж, надеюсь ему воздастся по заслугам. Он, поди, всем в красках расписал мои прелести. Фу, какая гадость!

Усадьба Тер-Ованеса располагалась в армянском квартале Айоц-Берд. По сути, этот квартал являлся отдельной крепостью, разместившейся в пространстве между внешними стенами Каффы, цитаделью и укреплённым берегом моря. В усадьбе Пангиягера рос большой сад. Эсмина его просто обожала. Вот и сейчас, проснувшись, она тут же в ночной рубахе вышла из дома. Стесняться было некого. Никто не увидит. Высокие каменные стены и густые заросли надёжно скрывали от чужих глаз.

Девушка потянулась, высоко вздев руки и прогнувшись гибким станом. Благодать… Утренняя прохлада, тишина с едва слышным жужжанием пчёлок, слетавшихся на раскрывающиеся бутоны. Чуть пристав на цыпочках, она двинулась по любимому маршруту: мимо клумб и розария, мимо беседки, лужайки и качелей, свисающих с мощных боковых ветвей векового ореха.

По пути юная девица прикасалась к цветам, листьям и стволам деревьев, желая им здоровья и счастья: «Милые мои. Как я соскучилась! Что? Мы виделись вчера? Но вчера вы были вчерашними, – всё это она говорила вслух. – С сегодняшними я ещё не общалась. Сегодня – это не вчера. Сегодня другое небо, другое солнце, другой воздух. Всё другое. Всё меняется. Смотрите, как вы успели подрасти, – обратилась Эсмина к розам. – Вот этого побега вчера не было. Я не буду тебя гладить – не проси. Ты меня уколешь. Эх, всё меняется, – она горестно вздохнула. – Только жизнь моя всё та же, без перемен. А ведь мне уже шестнадцать. Что качаете головами? – обратилась жалобщица к макам. – Шестнадцать – это очень много. Я уже старушка. Почти старушка, – Эсмина притворно скуксилась и тоненько заныла: – Да, старушка. И в меня до сих пор никто не влюбился. Но самое страшное, что и я никого не люблю. Что вы смеётесь? Отец не в счёт. Это совсем другое. Я говорю о принце. На худой конец о рыцаре прекрасного образа – красивом, статном и благородном. Эх, нет счастья. Оно где-то рядом, но я его не ощущаю. Где ты, счастье моё? Откликнись!»

Она горестно вздохнула и двинулась дальше. Дойдя до одинокой берёзки, невесть как выросшей в саду, дотронулась до её ствола: «Только ты меня понимаешь. Ты такая же одинокая. Белая ворона среди чёрной-пречёрной стаи…»

Эсмина замерла. Монолог прервал шорох листьев, явно говорящий о том, что кто-то за ней наблюдает.

Неужели и здесь мне покоя нет?!

– Кто тут?

Из-за кустов вышла невысокая смуглая девушка с выразительными карими глазами.

– Это я.

– Фу…, господи, Лейла, как ты меня напугала! Я думала, что извращенец уже сюда пробрался.

Лейла только улыбнулась в ответ:

– Я услышала, что кто-то болтает. А это оказывается ты. С кем ты говорила?

Эсмина слегка пожала плечами:

– Сама с собой. Вернее, вот с этой берёзкой. Жалуюсь ей на свою судьбу.

– На «судьбу»? – удивилась Лейла.

Она жила в доме Тер-Ованеса на правах приёмного ребёнка. В младенчестве Лейлу пожалела и купила на невольничьем рынке пожилая армянка. Она была одинокой, у неё не было никаких родственников. Вообще никаких. Поэтому всю свою любовь женщина отдала девочке, которую воспитывала как собственную дочь. Два года назад приёмная мать скоропостижно скончалась. Тогда и встал вопрос, что делать с Лейлой: или отдать в монастырь, или кто-то должен был взять её под свою опеку. Тер-Ованес являлся прилежным прихожанином. Он приютил сироту. Лейла и Эсмина – ровесницы, поэтому отец надеялся, что девушки подружатся и дочке будет не так скучно. Других детей у купца не было. Но девочки даже по прошествии двух лет продолжали держать дистанцию. С чем это было связано? Словами не растолкуешь. Подспудные симпатии и антипатии не имеют логического обоснования. Все знают, что человек тебе либо нравится, либо нет. Объяснения этому факту ты подыскиваешь уже потом. Вот и Лейла с Эсминой никогда не ссорились, не цеплялись друг к другу, но и не дружили. Разговаривать могли – это факт. Но не более.

– Да, на судьбу, – Эсмина вздохнула. – Чего тут удивительного?

– Ну не знаю, – Лейла покрутила головой, скорчив соответствующую гримасу. – Если тебе приходится жаловаться на судьбу, то, что нам, простым грешным, делать?

Эсмина промолчала. Очевидно, ей не хотелось продолжать разговор на откровенные темы. Но Лейла слегка завелась:

– Живёшь, как у Христа за пазухой. Ни в чём отказа не знаешь. Захотела новое платье – пожалуйста. Захотела дорогое ожерелье – считай, оно уже на шее. Да и красотой бог не обидел. А женихи найдутся. Одинокой уж точно не останешься.

Эсмина поняла, что Лейла слышала её монолог. Ей стало неприятно. И она в досаде сделала шаг в сторону крыльца. Но сирота не унималась:

– Посмотри на себя в зеркало. Кожа белёхонькая, глаза голубые. Волосы, словно шёлк.

Обладательница перечисленных достоинств огрызнулась:

– А что толку? Кто это видит? Кто это оценит? Отец с тётей? Для них это не главное. Они любили бы меня, даже если бы я была страшнее крокодила.

Лейла неожиданно всхлипнула и отвернулась, пытаясь утайкой смахнуть набежавшую слезу:

– А у меня и этого нет. Ни отца, ни тёти. Ни денег, ни украшений.

Блондинке стало жаль сироту. Она сделала непроизвольный шаг, пытаясь как-то успокоить её. Но не смогла пересилить внутреннюю антипатию, всё же сказав:

– Тебе самой грех жаловаться. Боженька тебе всё дал: и фигуру, и лицо. А глаза – бездонный омут.

Лейла сразу успокоилась и даже засмеялась. Ей было приятно это слышать. Она хотела развить тему, но Эсмина уже восстановила внешний барьер, сказав сухо:

– Пора умываться, молиться и завтракать.

Девушка развернулась и двинулась к себе.

Лейла крикнула ей вслед:

– А ты разве на море не пойдёшь?

– Нет. Пока отец не построит закрытую от мерзких взглядов купальню, я на море ни ногой.

Она вернулась в спальню и стала кормить канарейку, рассуждая вслух: «Сегодня мы пойдём на рынок. Я куплю новые румяна и миртовое масло. А затем к ювелиру. Отец сказал, что хочет подарить мне ожерелье и серьги, которые я выберу сама».

В комнату вошла кормилица. Она была глухонемой, поэтому не услышала слов Эсмины. А вот две служанки, пришедшие следом, слышали всё. Но они давно привыкли к привычке Эсмины разговаривать с одушевленными и неодушевлёнными предметами. Женщины стали сноровисто прибирать постель и одевать дочь хозяина.

***

Астер сидел в отцовской лавке, прячась в тени от любопытных глаз. Причиной такого поведения являлось невероятно распухшее лицо, представлявшее собой один большой синяк.

Утром мать погладила его по голове и с усмешкой произнесла:

– Да, уж! Вылитый монгол с китайской вазы. С этими щёлочками вместо глаз ты такого в мастерской наваяешь! – она сделала ударение на «такого». Тут же крикнула мужу: – Отец! Астера я с собой беру. Поможет покупки с рынка нести.

Для парня это было плохой новостью. С такой физиономией нужно прятаться ото всех. А тут приходится идти в самую гущу народа. Одна надежда, что морда распухла до неузнаваемости. До полной неузнаваемости…

Купив необходимое, они зашли в лавку, в которой отец торговал своими изделиями. Лавка находилась здесь же, на рынке, в гончарном ряду. Христо очень обрадовался их появлению, он спешил на встречу с заказчиком. Поэтому в лавке пришлось остаться сыну. Биата взяла с собой всё, что могла унести, предупредив:

– Дождись отца и сразу домой. Не задерживайся. Воду надо натаскать.

Астер готов был перетаскать всю воду не только из колодца, но даже из Чёрного моря, лишь бы не оставаться в лавке. С таким лицом только детей пугать. А тут торговать надо. Свою соломенную шляпу он натянул практически на нос.

Помогало плохо. Знакомые всё равно узнавали его и едко подначивали. Незнакомые испуганно ретировались.

В ожидании отца Астер просидел в лавке долго, размышляя между делом о превратностях судьбы.

Да, дорого далось мне любопытство.

После подсмотренного купания нагой дивы Астер два дня не ходил на берег моря. Нет, ему не было страшно. Чего бояться? Ему было стыдно. Подглядывать – порок. Но он ничего не мог с собой поделать. Увиденное в то божественное утро не выходило из головы ни днём, ни ночью. Единственным сном, сто раз повторяющимся за ночь, был выход купальщицы из воды. Она появлялась в пене утренней волны и манила пальцем. Мол, где ты? Я жду тебя. Астер каждый раз вскакивал с постели и злился на себя, стараясь прогнать навязчивые грёзы.

Афродита, Артемида, богиня…

На третий день он не выдержал и с волнительным томлением в груди на ватных ногах двинулся к своему излюбленному мысу. Здесь его ждали. Крепкие казачки набросились, повалили и принялись пинать. Если бы не Султан – забили бы до смерти. Всё как в том мифе, рассказанном дедом.

Во время охоты Актеон случайно подсмотрел за Артемидой, которая купалась в речке. Но был обнаружен. Разгневанная богиня превратила не в меру любопытного охотника в оленя. Особенно страшен конец этой истории – псы не узнали в олене своего хозяина и разорвали на куски.

М-да, слава богу, что Султанчик меня признал. Спас. Если бы не он – было бы совсем худо. А так, казачки от неожиданности впали в ступор.

Этим ступором Астер и воспользовался, бросившись наутёк. Правильно мать говорила: дают – бери, бьют – беги.

Домой добрался еле живым и сразу угодил в заботливые объятия матери.

– О, здорово тебя разукрасили! Из-за девушки? Кто такая? Я её знаю? Ладно, иди к кадке я тебе полью.

Затем она облепила многочисленные ссадины наслюнявленными листьями подорожника и внимательно ощупала тело. После чего вынесла многословный вердикт:

– Ничего, до свадьбы заживёт. Знаешь, как твоего отца мои братья колотили! Ой-ё-ёй! Страшное было зрелище. Семья категорически не желала выдавать меня замуж за горшечника. Но, как видишь, он всё-таки стал моим мужем. Ох, и дура была! Ох, и дура! Никого не хотела слушать. А ты мотай на ус. Никогда не давай себя в обиду. Но если видишь, что силы совсем не равны – лучше удрать, чем стать убогим.

М-да, не очень приятные воспоминания…

…Наконец отец вернулся. Астер, ухватившись за неподъёмные покупки, оставленные матерью, двинулся домой. В руках были корзины с петухом и с рыбой. На одном плече лежали скрученные в рулон соломенные циновки. Они лёгкие, но нести их больно неудобно. На другом плече громоздился мешок с чечевицей. Слишком тяжёлый – этим всё сказано. Сгибая от напряжения ноги, Астер выбрался из шумной толчеи и остолбенел. Прямо перед ним, весело болтая, с рынка возвращались три девушки: две брюнетки и одна обладательница причёски из волос очень светлого соломенного цвета. Сомнений быть не могло. Это она. Астер не осмелился рассматривать объект своего обожания в подробностях. Но даже мимолётного взгляда было достаточно, чтобы оценить её красоту. Богиня! Чуть вздёрнутый нос с маленькой горбинкой, пухлые губы, нежный подбородок, щёчки, бровки, лоб, локоны, ушки, шею – всё это создатель совместил в одно целое с удивительным мастерством и изяществом.

А эти голубые глаза?! Да, что там говорить: богиня – она и есть богиня! Афродита! А кто я? Никто. По сравнению с ней – мелкая невзрачная букашка. Достоин ли я её? Нет, не достоин. Надо развернуться и уйти. Уйти и постараться забыть… Ну уж нет. Нет-нет! Ни за что. Мне не жить без неё. Я не отступлю. Будь, что будет.

Астер поправил мешок с чечевицей, постоянно сползающий с плеча.

И что теперь? Что делать? Сбегать домой, отнести покупки и вернуться? Нет, где я потом буду её искать? Заговорить прямо сейчас? Ага, будет она общаться с таким «монголом». Бросить поклажу посреди улицы и проследить, куда она пойдёт? У-у-у! Это вообще не вариант. Разборки с матерью пострашнее встречи с теми казачками на берегу.

Перебрав в уме все варианты, парень остановился на наиболее рациональном, хотя и не самом приятном. Поправив поклажу, он двинулся вслед за девицами. Мешок с чечевицей казался непомерно тяжёлым. Отбитые рёбра нудно ныли, реагируя на любые движения. Астеру приходилось время от времени останавливаться. Так он и двигался. Вскинув мешок на плечо, быстро семенил за богиней из снов. Догнав, вставал, чтобы передохнуть. Затем всё повторялось вновь.

Естественно, в конце концов он привлёк внимание девушек.

Лола:

– Девчонки, вам не кажется, что этот носильщик преследует нас?

Кера:

– Точно! Он идёт за нами от самого рынка.

– И что? – удивилась Эсмина. – Наверное, чей-то слуга доставляет покупки.

Лола:

– Давайте проверим.

Девушки засмеялись и резко развернулись в обратную сторону. Астер от неожиданности остановился и пропустил смеющихся красавиц мимо себя. Кера даже немного зацепила парня подолом платья и ловко заглянула в лицо, опущенное от смущения вниз.

– Ужас! – с неподдельным испугом воскликнула она. – Вурдалачище!

Её крик придал ускорение. Девчонки со смехом рванули по улице, свернув в первый попавшийся переулок.

«Ничего, найду, – решил Астерион. – Они болтали по-армянски. По всему ясно, что моя Афродита живёт в армянском квартале и яснее ясного, что она богата. Найду. Обязательно найду».

28 июня 1474 года, воскресение

О сватовстве Теодоро

Тер-Ованес Пангиягер был высоким грузным мужчиной с большой «армянской» лысиной, заменившей некогда буйную шевелюру. Четырнадцать лет назад он перебрался в Каффу из Алеппо. За эти годы сирийский эмигрант сумел стать символом процветания и богатства новой родины. Теперь он являлся одним из самых состоятельных купцов и наиболее влиятельных политиков генуэзской колонии. Пангиягер был терпелив, настойчив и очень расчётлив. Про таких говорят: «Этот своего не упустит». Окружающие отмечали его искреннюю любовь к богу, ум, образованность, честность, тактичность и… прижимистость. Но, иногда купец становился щедрым и покладистым. Правда такая христианская добродетель чаще всего проявлялась по отношению к дочери, в которой он души не чаял.

В то же время при всех своих многочисленных достоинствах Тер-Ованес обладал одним маленьким недостатком – он слишком ценил своё собственное мнение.

– Нет, многоуважаемый Саркис, турки не нападут на нас. Мехмед не дурак. Он понимает, что поход против Каффы не принесёт ему славы.

Щуплый на вид, но невероятно бойкий и активный Саркис был выборным сотником армянского квартала. Он отвечал за общественный порядок и за подготовку резервистов на случай войны. Сотником он назывался условно. Число резервистов под его началом перевалило далеко за тысячу.

Тер-Ованес продолжал развивать свою мысль:

– Да и как они нападут? Скажи, как? Да, ты прав, у них мощный флот. Но не полезут же они напролом прямо в бухту? Артиллерия их враз потопит. А высадке десанта рядом с Каффой помешают наши верные союзнички. Татарская кавалерия легко сметёт с голого берега турецкую пехоту. К тому же морем невозможно доставить большую армию. Где взять столько кораблей? А для долгой осады нужно слишком много судов. Боеприпасы и провиант подвозить кто будет? Они тут все с голоду передохнут. А ведь кроме татар у нас есть ещё один союзник – князь Готфии Исаак. Его племянница – жена молдавского господаря Стефана. Стефан же – это кость в турецкой глотке. Он крепко сидит по левому берегу Дуная и имеет серьёзных союзников в лице венгерского короля и нас. Вот и выходит, чтобы завоевать Каффу Мехмед должен прийти сюда по суше. Прийти с огромной армией. Но для этого он сначала должен победить Стефана. А это сделать непросто. Ой, как непросто.

Довольный своей убедительной логикой хозяин дома взял в руки бокал из венецианского стекла и предложил тост:

– Выпьем, дорогой Саркис, за Стефана.

Поставив на стол опустошённый бокал, добавил:

– Кстати, если ты не знаешь, я и князь Готфии Исаак дальние родственники. В наших жилах течёт кровь императорской династии Комниных, а также великих Гаврасов, с мнением которых считались самые могущественные правители мира. Так что в случае отсутствия прямого наследника у Исаака я вполне могу претендовать на трон Готфии, – Тер-Ованес засмеялся, давая понять собеседнику, что он шутит. – Но мне, мой уважаемый Саркис, пока и здесь хорошо.

Хозяин сделал незаметный знак слуге, и прозрачные бокалы мигом наполнились густым ароматным вином.

После этого Пангиягер улыбнулся гостю и стал говорить о том, для чего, собственно, он его и пригласил:

– Видимо, за грехи наши бог рассеял армян по всем бескрайним землям. Где только не живут наши братья и сёстры: и среди католиков, и среди неверных, и среди проклятых язычников, поклоняющихся огню и солнцу. И нет нигде для армян счастья. Но бог подсказал для страждущих выход – единение, взаимопомощь и братскую любовь. А это может дать только вера. Наша вера в Христа. Пока верим – мы, армяне, остаёмся армянами. Есть много народов, которые потеряли свою веру и теперь известны только по древним манускриптам. А многие вообще канули в пучину безызвестности, будто их и не было.

Далее Тер-Ованес пустился в долгие рассуждения о проблемах многочисленной армянской общины Крыма. И весь смысл этих рассуждений сводился к тому, что армянской пастве нужен хороший поводырь:

– Скоро выборы нового епископа Всех Северных Сторон. На посту главы епископата должен стоять человек, который поднимет нашу веру на новый уровень. Такой лидер, что Господь, увидев его деяния, вынужден будет вновь сделать всех армян счастливыми. Необходимо строить новые церкви, новые монастыри, чтобы ни один человек не остался в стороне от слова божьего. Чтобы каждый мог получить истинные наставления и напутствия на своём жизненном пути. Этот избранник паствы всей Газарии должен быть человеком искренним, честным, непорочным, глубоко верующим и всеми уважаемым. Нам в это трудное и опасное время нужен тот, кто с факелом в руке поведёт за собой остальных.

После напряжённой и эмоциональной речи хозяин усадьбы сделал паузу, которой тут же воспользовался сотник:

– И кого всеми уважаемый Тер-Ованес видит на этом посту? Чем плох Тер-Карапет?

Услышав это имя, Пангиягер вспылил:

– А чем он хорош? Он много болтает, но разве за срок своего пребывания в сане епископа он что-то сделал для общины? Армянская община проживает не только в Газарии, но и в Молдавии, в урумейских княжествах Дуная и ещё много где. Наш епископат имеет огромное число прихожан, денно и нощно несущих пожертвования и исполняющих подати. В его ведении сотни церквей и монастырей. Земельные угодья Армянской апостольской церкви в Газарии превышают размеры княжества Феодора. На монастырских землях работают десятки тысяч монахов, мирян и ещё большее число рабов. Я уже не говорю о монастырских винокурнях, мастерских и мельницах. Все они каждый божий день неустанно чеканят монету. Да-да, сотни, тысячи аспров каждый день пополняют казну епископата. Я спрашиваю, куда деваются все эти сундуки с золотом? Где они? Куда их тратил нынешний епископ? Что он построил? Хоть одну захудалую церквушку он заложил? Нет. Не заложил. Зато его дом… Нет, не дом – дворец! Его дворец своим великолепием затмил консульский замок. Разве это справедливо? Разве это можно терпеть? Разве истинно верующий человек может спокойно взирать на всё это отвратительное мздоимство? Нет, не может! Я всегда помогаю нашей церкви. На мои деньги содержится монастырь, которым управляет Ахут-хатун, моя сестра. На мои деньги построен храм в Солдайе и множество часовен по всей Газарии. Я никогда в жизни никого не обманывал, а только помогал. Помогал, помогал и помогал. Когда деньгами, когда словом божьим, а когда и простым советом. А что Тер-Карапет сделал? Все его ложные достоинства сводятся к болтливому языку и к тому факту, что он является потомком армян, поселившихся в Каффе задолго до меня. И что с того? Понимая, что он бледно выглядит на фоне моих добродетелей, Тер-Карапет придумал мне кличку «пришлый». Да, я пришлый. Я купец. А купцы могут жить сразу во многих местах. Жить там, где есть их торговые интересы. Но это никоим образом не затрагивает их веры и их праведных поступков, которые способен оценить лишь Господь Бог.

Тер-Ованес по выражению лица собеседника понял, что до того наконец дошло, куда он клонит. Поэтому предложил неожиданно спокойным и учтивым голосом:

– Уже полдень. Не желает ли мой дорогой друг отобедать? А после этого мы могли бы уединиться в саду и обсудить мои слова более тщательным образом.

Но не успел Саркис и рта открыть, как перед собеседниками нарисовался слуга, который явно хотел сообщить новость. Тер-Ованес недовольно поморщился:

– Чего тебе?

– Хозяин, братья Гуаско ждут вас в гостиной для разговора.

– «Братья Гуаско»? Будь они неладны. Что им надобно?

– Не могу знать, господин.

«Господин» закатил глаза и развёл в стороны руки, извиняясь перед Саркисом:

– Извини, дорогой, как снег на голову эти «братья». Просто так они не приходят. Видимо, это надолго.

– Я всё понимаю. Честно сказать, меня тоже ждут неотложные дела.

– Да, да. Но помни, что двери моего дома всегда открыты для тебя. М-да, – Тер-Ованес доверительно приблизился к гостю и негромко прошептал, – я бы хотел, чтобы тема сегодняшнего разговора оставалась до поры до времени нашей общей приватной тайной.

Проводив сотника, купец явился в гостиную. По парадному виду гостей он сразу понял, что братья заявились к нему не из праздного любопытства. Но услышав суть, не сдержал удивления.

Надо же! Братья хотят породниться со мной. Ба! Это новость. Вот только насколько она хороша? Что мне даёт сватовство Теодоро? С одной стороны, заносчивые латиняне никогда не женятся на армянках, считая их ниже своего достоинства. С другой, в моих жилах течёт императорская кровь. С одной стороны, братья очень влиятельны и состоятельны. Родство с ними явно поможет в торговых делах. С другой, они имеют дурную славу. Такую дурную, что даже многие их соплеменники не хотят иметь с этой семейкой никаких дел.

Тер-Ованес попросил у Гуаско две недели на ответ, мол, вопрос серьёзный и его следует хорошенько обдумать.

После их ухода он долго размышлял о пользе и вреде родства с генуэзцами. И только под вечер вспомнил, что не поделился этим известием с сестрой и дочкой.

Поужинав, Пангиягер попросил:

– Манана и ты ахавни14 останьтесь. Мне надо с вами кое-что обсудить.

Когда слуги удалились, Тер-Ованес встал, заломил руки за спину и, собираясь с мыслями, стал медленно расхаживать взад и вперёд. Наконец он принял позу многоуважаемого отца семейства и произнёс:

– Сестра моя и ты, любимая дочь, – он сделал театральную паузу. – Господи, как быстро бежит время! Ещё буквально вчера моя ахавни была младенцем – милым наивным существом, гоняющим в саду бабочек. Но вот настало время, когда она стала невестой. Есть о чём задуматься любому отцу, тем более такому любящему, как я.

Сестра и дочь напряжённо внимали смысл его речи. Отец семейства подошёл к дочери, приобнял её, погладил по голове и продолжил:

– Ты так расцвела в последнее время, что тебя уже не спрячешь. Да и не следует прятать. Я же желаю счастья моей ахавни. Да и внука хочется поцеловать в розовую попочку. Очень хочется, – растроганный сказанным Пангиягер непроизвольно хихикнул, но тут же настроился на серьёзный лад: – Но твою красоту могут оценить не только отец и тётя. Все её видят и ценят. Появились первые женихи, – он опять расплылся в улыбке и вновь сосредоточился: – В общем так. Сегодня твоей руки, девочка моя, просил очень и очень уважаемый жених.

Эсмина отпрянула от отца и открыла рот для вопроса, но её опередила тётя:

– Кто просил?

– Гуаско.

– «Гуаско»? – Манана-хатун вытаращила глаза. – Который?

Вопрос был машинальным. Она, как и все в Каффе, прекрасно знала родословную этой семейки. Для неё и без дополнительных вопросов было предельно ясно, что известие это – самое, что ни на есть ужасное.

Брат уточнил:

– Младший.

Манана пришла в ярость:

–Да в уме ли ты, братец? Нашу голубку хочешь отдать на растерзание этому выродку, этому душегубу? Всем известно, что Теодоро отъявленный негодяй и насильник. Это сам дьявол! Он уже трижды был женат и все три его супруги были похоронены в закрытых гробах. Для чего? Всем понятно «для чего». Бедные, бедные женщины! Только бог ведает, что им пришлось вытерпеть.

Тер-Ованес прекрасно знал вздорный характер своей старшей сестры. Она могла себе позволить даже публичные нападки на брата. Впрочем, все последние годы он не давал для этого особого повода. Сейчас её обвинения просто взбесили. С присущим ему темпераментом он бросился в контратаку:

– Все они умерли своей смертью. Такое бывает. Но он молод, здоров, богат, знатен. Где ещё в Газарии найдётся такой жених?

Сестра тут же перебила:

– Да лучше отдать её за не самого богатого, но любящего армянина, чем за этого кровососа. Ты хочешь погубить нашу девочку. Хуже партии не сыскать. Выйди на улицу и спроси любого. И каждый скажет, лучше связаться с дьяволом, чем с кем-нибудь из этой семейки! Пропади она пропадом!

– У этих небылиц один источник – зависть! А всё почему? А потому, что Гуаско богаты и независимы. Вот это я знаю точно.

Они долго препирались. Манана перечислила все прегрешения Гуаско. Она даже вспомнила покойного Антонио, отца братьев. Тот ещё был негодяй! В ответ Тер-Ованес расписывал достоинства жениха: красавец, рыцарь, могущественный дворянин, что немаловажно для торговли и положения самого Тер-Ованеса в Каффе. При этом он не жалел радужных красок, расписывая будущую жизнь дочери, дойдя при этом до откровенного прожектёрства:

– Наша девочка в конце концов получит возможность уехать в Геную, где займёт важное место в местном обществе. Она сможет посещать балы и праздники. Увидит большой итальянский карнавал. Генуя – это богатая безопасная страна. Там высокий уровень культуры и справедливые законы. Мои внуки вырастут счастливыми, образованными и богатыми.

Эсмина долго переводила взгляд с одного спорщика на другого, понимая, что при таком количестве выбрасываемого в атмосферу адреналина вставить хотя бы слово не получится. Но в какой-то момент не выдержала, затопала ногами и затрясла сжатыми кулачками, завизжав словно сирена:

– А-а-а-а!!! – увидев, что родственники заткнулись, отчеканила:

– Я никогда! Слышишь? Никогда не выйду за Гуаско! Ничего у тебя не получится! Я выйду замуж только по любви.

Она развернулась и спокойно двинулась к выходу. Обескураженный отец всё же крикнул вслед:

– В любом случае выбор за тобой. Я не тиран. И не собираюсь выдавать единственную дочь насильно. У тебя есть две недели для раздумий, – когда дочь вышла, проворчал: – Нет, ты слышала? Она выйдет только по любви.

Манана-хатун грациозно вскинула руку:

– Вай-вай-вай! Наша порода. И этим всё сказано.

29 июня 1474 года, понедельник

О Князе Тьмы и сатанистах

Лола и Кера, подруги Эсмины, были дочками богатых армянских купцов. Ну, может, не таких богатых, как Пангиягер, но всё же. Весть о сватовстве Теодоро быстро разнеслась по всему городу. Для скучной и однообразной жизни в Каффе это было значимое событие. Девушки тут же нагрянули в гости.

– Да, Эсми, теперь только о тебе и говорят, – пухлощёкая Лола игриво закатила свои красивые глаза, что на языке её жестов означало «событие высочайшего уровня». Она тараторила без умолку: – Нет, конечно, младший Гуаско мужчина видный. Но кому нужна его красивая оболочка, когда внутри поселился сатана? Я на празднике, когда увидела, что он к нам идёт, просто онемела. И ноги отнялись. Думаю, сейчас схватит и утащит в свой страшный замок. И будет делать там со мной всё, что захочет.

Лола была чрезвычайно эмоциональным человеком. Если она рассказывала что-то весёлое, то сама смеялась громче всех. А если грустное – то начинала плакать первой. По эталонам армянской диаспоры Лола могла считаться первой красавицей. Пухленькое, как у ребёнка, личико, огромные карие глаза и чёрные, как смоль, густые волосы. Фигура была пышной. Но при этом над тучными бёдрами выделялась тонкая талия. Правда грудь немного подвела. Но кого волнует размер груди в пятнадцать лет? Грудь – дело наживное. Кера обладала совершенно другими стандартами. Яркая брюнетка, стройная с правильными чертами лица, но уж больно худенькая. Бывает такой тип красоты – бледный и прозрачный, почти болезненный. Это как раз про Керу. В ней не было такого фонтана эмоций и словоохотливости, как у её подруги. И говорила она всегда тихо и ровно. Этот её прозрачный монотонный голос хорошо попадал в канву страшных рассказов, которых девушка знала в избытке. Иногда казалось, что больше всего в жизни Керу интересует смерть. Откуда она брала все эти истории про вурдалаков, ведьмаков и оживших мертвецов? Неизвестно. Но девушка всегда была в курсе самых страшных подробностей загробного мира.

Вот и сейчас она произнесла тихо, но уверенно:

– Братья Гуаско продали душу дьяволу.

Лола легкомысленно махнула рукой:

– Ой, не повторяй бабкины сплетни. Они ходят в церковь и носят крестики. Если бы братья служили сатане, их бы на крыльце храма поразила молния.

Кера отреагировала на замечание подруги тем же загробным голосом:

– Я точно знаю.

Потенциальная невеста «продавшего душу дьяволу» непроизвольно поёжилась:

– Кера, не пугай меня зря.

Бледнолицая подруга пожала плечами:

– Я и не пугаю. Как хотите. Могу и помолчать.

Лола махнула рукой:

– Начала – так говори.

Кера обвела подруг заговорщицким взглядом и, распахнув до предела свои таинственные с поволокой глаза, зашептала:

– Я подслушала разговор. У отца был гость из Валахии. Он хорошо знает Басараба15. Поставлял к его столу индийские пряности.

– Какого «Басараба»? – не поняла Лола.

– Дракулу.

Это слово моментально вызвало звенящую тишину. Про Дракулу знал всякий. Слухи ходили один страшней другого.

Кера молчала, спокойно рассматривая свои ноготки.

– Рассказывай, рассказывай! – призвала подругу Эсмина.

– Чего рассказывать? Лучше тебе этого не знать.

– Как это? – пухлощёкая Лола в негодовании сделала грозное лицо и всплеснула руками в сторону Керы: – А вдруг Эсми выйдет за него? А ты утаиваешь такую важную информацию.

– Ладно, раз хотите… Только потом не обижайтесь и не жалуйтесь, что плохо спите.

Сказано это было спокойным ледяным голосом. Таким, от которого дрожь бежит по телу.

Эсмина вздохнув, махнула рукой, мол, не томи – излагай уже.

– Хорошо, раз сами хотите, слушайте, – Кера, найдя глазами образ Христа, перекрестилась: – Однажды Влад Басараб пригласил этого валахского купца на какой-то праздник. Они пьянствовали до глубокой ночи. И купец, перебрав, заснул прямо за столом. Слуги, заметив это, отнесли хозяина в опочивальню. Но под утро ему стало плохо от перепитого. Пришлось выйти на свежий воздух, чтобы очистить желудок. Видимо купец был слишком пьян. Возвращаясь назад, он перепутал двери и вместо опочивальни оказался в большой часовне. Только в ней не было ни икон, ни крестов, – Кера сделала эмоциональную паузу и обвела подруг своим ледяным взглядом. Продолжила вкрадчиво: – Там на всех стенах висели факела, рога и черепа неведомых животных. А на центральной стене вместо иконостаса – огромный портрет сатаны со светящимися в темноте глазами. Лицо сатаны, как две капли воды походило на лицо Дракулы. Сам же князь Тьмы восседал на троне.

Лола и Эсмина переглянулись.

– И что?

– Наш купец сразу протрезвел и спрятался в углублении стены, где его никто не видел. В это время привели тринадцать девственниц в белых, как у невест, нарядах. Мужчины построились и рухнули на колени перед ликом дьявола. Затем заиграла дикая музыка. Мужчины затеяли вокруг девушек жуткие пляски, постепенно срывая с них последние одежды…

– Мама моя…, – Лола взобралась с ногами на стул.

Нежная кожа Эсмины густо покрылась пупырышками, но девушка при этом не проронила ни слова. Кера продолжила:

– Музыка неожиданно оборвалась. Обнажённых девушек подвели к трону Дракулы. Он поднял вверх палец, украшенный перстнем с огромным лиловым рубином, символизирующим власть сатаны. Барабаны выбили невероятную дробь и заткнулись. После этого все бросились ниц. Дракула встал и указал перстом на избранницу. Обнажённый старик с козлиными рогами поднёс девушке ковш, наполненный кровью. Она сделала несколько глотков, а остальное старый дикарь вылил на её обнажённое тело. Вылил, захохотал во всю глотку и принялся скакать. Все гости стали прыгать вместе с ним. Волынки и лютни издавали адскую какофонию. В это время из-под купола часовни на цепях спустилась огромная кровать. Девушку бросили на неё, привязав руки и ноги к спинкам. Вновь застучали барабаны, постепенно учащая ритм. Дракула взобрался на ложе и стал совокупляться с девственницей под бесовские пляски гостей. Когда он сделал своё поганое дело, все замерли. И тут совершенно неожиданно для спрятавшегося в нише купца из шеи невесты сатаны вырвался алый фонтан. Басараб затрясся в дьявольском хохоте, после чего набросился на несчастную и стал пить её кровь. Далее ещё страшней. Обезумевшие гости накинулись на девственниц, словно стая голодных волков. Кровь, кровь, море крови. Озверевшие от её вкуса вампиры заглушили своим рычанием предсмертные крики девиц. Купец не выдержал этого и сбежал. Ему очень повезло, что увлечённые своим делом кровопийцы не заметили его. Папкин гость приказал слугам запрячь карету и скакал до тех пор, пока не загнал последнюю лошадь. Домой он добрался только на следующее утро. Обезумевший, весь оборванный и седой. Как шёл – ничего не помнит. И тут же впал в горячку. С трудом пришёл в себя только на седьмые сутки.

Кера сделала многозначительную паузу и подвела итог:

– Всё, что он рассказал – правда. Я видела его – белый, как лунь. Что голова, что борода. Хотя и не стар вовсе.

Кера прошлась пристальным взглядом по подругам:

– Вы спросите, к чему я всё это рассказала? А к тому, что среди этой своры вампиров был Антонио Гуаско и все его сыновья, включая ещё юного в ту пору Теодоро.

Эсмина непроизвольно поёжилась. Лола пробормотала:

– Какой ужас… Бр-р-р-р…

Рассказы Керы возымели действие. Эсмина легла спать, запершись на все запоры и придвинув к входной двери тяжёлый сундук. И всё равно уснуть удалось только перед самым рассветом.

4 июля 1474 года, суббота

О молодой авантюристке, принцессе Персии и босоногом женихе

Сестра Пангиягера была женщиной волевой, строгой, требовательной, но в то же время справедливой. Именно она отвечала за все хозяйственные дела в доме Тер-Ованеса.

– Как всё чисто выглядит, когда у тебя старческое зрение! Этим вы и пользуетесь, – Манана-хатун, придирчиво проверяла результаты уборки гостиной. – Думаете, старая хозяйка слепа и ничего не видит? Не-е-ет, дорогуши, у меня есть надёжное средство проверки.

Три рабыни, одетые в одинаковые платья, слушали хозяйку, уперев взгляды в пол. Чуть поодаль стояла Лейла. Она принимала участие в уборке, но весь её вид, поза и равнодушный взгляд говорили о том, что её к рабыням или служанкам относить никак уж нельзя.

Тётя Эсмины достала белый платочек и для наглядности потрясла им в воздухе. После этого провела тканью по укромному месту посудного шкафа и поднесла платок к старческим глазам. Довольно хмыкнула:

– Вот и результат. Думаете, раз Манана стара, то и так сойдёт? Не сойдёт! – грозно резюмировала она. – Прямо сейчас начинайте тереть всё заново. И не дай бог, если мой платок опять будет грязным.

На этих словах Лейла глубоко вздохнула, развернулась и направилась к выходу из комнаты.

Манана-хатун грозно окликнула:

– Лейла, а ты куда? Тебя это тоже касается.

Девушка остановилась в дверях и бросила через плечо:

– Если вам надо, чтобы всё вокруг блестело, то позовите свою племянницу. Она девушка трудолюбивая.

Это было ехидное замечание. Эсмина никогда ничего по дому не делала.

Лейла исчезла в проёме, а Манана-хатун после натянутой паузы проворчала:

– Дерзкая девчонка, – она грозно перевела взгляд на служанок: – Чего встали? За работу!

«Дерзкая девчонка» выскочила в сад. Её раздирало вечное недовольство своим подвешенным состоянием в доме Тер-Ованеса: «Сели на шею. Нашли бесплатную рабыню. Пора с этим кончать. Два года тружусь на них, как вол на пашне. А эта белокурая красотка только ест, спит, да наряды примеряет».

Она нервно дёрнулась и, чтобы хозяйка не нашла её и в саду, вышла за ворота.

Улица была тихой и спокойной. Из-за каменных заборов богатых усадеб свисали ветви садовых деревьев. Подобные деревья росли и на улице. Они щедро засыпали своими плодами раскалённую на солнце землю. Каффа богатый город. Здесь нет голодающих. Под старой шелковицей всё было красным-красно от спелых ягод. Несколько кур во главе с заботливым петушком активно разгребали падалицу в поисках червячков. Присмотревшись, девушка заметила, что с большой горизонтальной ветви тутового дерева свисают чьи-то босые ноги. От нечего делать она двинулась к этим ногам в поисках нетривиальных приключений. Что ж, каждый борется со скукой по-своему.

Ноги принадлежали парню с шикарной шевелюрой мелко вьющихся кудрей. Лейла его уже видела несколько дней назад и тоже рядом с домом. Правда тогда он ей не понравился. Морда была какой-то невообразимо уродливой. И сейчас радужные круги под глазами издалека делали его монстром. Но при ближайшем рассмотрении парень оказался вполне симпатичным. Ничего так, можно и поболтать:

– Эй, ты чего это ошиваешься возле нашего дома?

Обладатель кудрей отреагировал спокойно:

– Это улица. Здесь нет запретов.

Астер подтянул ноги и практически улёгся на широкой ветви. Он давно узнал адрес своей возлюбленной и теперь в любое свободное время прибегал сюда с надеждой узреть её снова. За частые отсутствия ему постоянно доставалось от отца. Но парень терпел. Притяжение к этому месту было сильнее его.

Лейла продолжала поедать босоного древолаза глазами.

Хм, а он не плох. И фигура, и мордашка – всё при нём. Где-то я его раньше видела. Где? А, вспомнила! На рынке! На рынке в лавке гончара. Точно, это горшечник. И чего он тут забыл?

– Конечно, нет запретов. Но если я пожалуюсь охране, то тебе сразу наглядно разъяснят, что запрещено, а что разрешено. Может, ты шпион. Или извращенец, подглядывающий за девушками.

Удар пришёлся ниже пояса. Астер ловко спрыгнул на землю и проворчал:

– Вот прицепилась. Ухожу уже.

Но Лейла его остановила, схватив за рукав:

– Не обижайся. Это я так, чтобы разговор завязать.

– Тебе скучно что ли?

– Ага, в точку, – она нацелилась было присесть на лежащее тут же бревно, но поняла, что под шелковицей этого делать не следует. Поэтому девушка просто опёрлась о ствол дерева, свернув руки калачиком и уставившись на парня задорным взглядом:

– А ты никак влюбился?

Эта тема тоже не понравилась Астеру:

– С чего ты взяла?

– У тебя на лице всё написано.

Он смутился и, почувствовав, что краснеет, смутился ещё больше:

– Болтаешь ерунду.

– И вовсе не «ерунду». Покраснел – и это тебя выдало с потрохами. А кроме того – глаза горят, как у влюблённого.

– Откуда знаешь? – машинально пробубнил смущённый парень.

– Мне ли не знать? Разве в меня нельзя влюбиться? – поймав его взгляд, Лейла осанилась, поведя плечами и выставив вперёд небольшую, но ладную грудь: – Или будешь спорить?

– Нет, не буду.

– Так красивая я или нет?

– Красивая.

– Почему же тогда вы, мужики, на других смотрите? А меня будто и не существует. Словно я пустое место, – она аккуратно дотронулась рукой до его плеча. – Посмотри на меня. Посмотри внимательно, – в её глазах загорелись зазывные огоньки. – Разве не хороша?

– Хороша, хороша…

Тон ответа совсем не удовлетворил девушку. Она тут же остыла, но вновь переменилась в настроении:

– Ладно, не буду мучать. Вижу, не из-за меня ты сюда зачастил.

– И вовсе не зачастил.

– Признайся, кто королева твоего сердца?

– Никто.

– Врёшь.

Смуглянка придирчиво оценила внешний вид собеседника и стала перечислять имена служанок. Но спрашивая, не дожидалась ответа – по реакции парня было видно, что всё мимо цели.

– А! – девушка игриво прикрыла ладошкой рот. – Я поняла. Дама твоего сердца – Манана-хатун.

Прыснув, она залилась звонким колокольчиком. Астер предпринял новую попытку отвязаться от надоедливой и слишком словоохотливой девушки:

– Всё, мне пора…

Но в его спину, как раз в область сердца, попал контрольный вопрос:

– Ты втюрился в Эсмину, в нашу роковую блондинку?

Парень замер: он уже знал имя той, о ком грезил по ночам.

Лейла настойчиво развернула его лицом к себе. Он стоял немного обескураженный, уставившись куда-то сквозь свою собеседницу. Она легонько провела нежной ладошкой по его волосам:

– Бедненький, как мне тебя жалко.

Он уклонился от повторной попытки погладить и переспросил:

– «Жалко»?

– Да, жалко, – она участливо заглянула ему в глаза. – Это же прямо на небе крупными буквами написано: «Кто влюбится в нашу блондинку, тот навеки станет несчастным».

– Это почему? – Астер не уходил. Он хотел знать про Эсмину всё. По крайней мере, чем больше – тем лучше.

Лейла обрадовалась: наживку заглотил – попался на крючок. По телу пробежало трепетное волнение. Она знала это чувство. Приятная дрожь удовольствия. Его она стала испытывать с тех пор, как внутри её красивого тела впервые проявился незнакомый доселе вкус авантюризма, помазанный сверху интригами, и положенный на большущий кусок лжи. Она пока не знала для чего явилась на этот свет. Но ей уже очень хотелось хитрить, выдумывать и управлять людьми. Тем более всё это давалось столь легко и непринуждённо.

Угу, чтобы ещё такое сочинить?

Она мысленно потёрла ладошками и продолжила:

– Это всем известно. Странно, что ты не знаешь. Во-первых, она чокнутая.

– Как это?

– Обыкновенно. Она с деревьями разговаривает, с солнышком, с ветром.

– И что? Я тоже, – Астер не увидел в доводах Лейлы ничего необычного.

Девушка кивнула. Мол, ладненько, тебя это не пугает. Сейчас ты не обрадуешься. И она выдала новую порцию компромата:

– Она богата, заносчива и капризна. Она о принце мечтает. А ты на эту роль уж никак не годишься. Ты же сын горшечника. Можешь не отпираться, я видела тебя на рынке. Ты на себя в зеркало, когда последний раз смотрел? Думаешь, она взглянет на оборванца, одетого, как босяк? Не веришь? Давай проверим.

Зачем она так поступала? Лейла сама до конца не понимала. Но ей вдруг неудержимо захотелось во что бы то ни стало отвадить этого парня от своей названой сестры.

Почему он влюбился в неё? Ну, почему?! Почему не в меня? Это несправедливо. Надо понять, насколько я привлекательна для других. Понять и ощутить в реальности. Если удастся переключить парня на себя – значит, я реально оцениваю свои способности, свой потенциал привлекательности. Меня уже бесит этот вакуум, окутавший меня с ног до головы глухой тишиной. Сейчас мы на этом дурачке проверим свои чары. Я заставлю его влюбиться не в неё, а в меня.

– Мне самой интересно, как у вас дальше дело пойдёт. Ничего, ничего…, не волнуйся. Я просто позову её, а дальше ты сам. Что, страшно?

Астеру было страшно. Это гораздо страшнее, чем вновь встретиться с теми казачками. Это гораздо страшней, чем испытать гнев матери. Он взглянул на свою одежду обновлённым взглядом. И правда оборванец. Лейла продолжала подначивать:

– Вот и сдулся. Все вы так: люблю, люблю, а сами в кусты.

– И вовсе не сдулся. Зови! – решился Астер.

А дальше будь, что будет. Обратного пути нет. А одёжка у меня вся такая. Чего уж?

– Вот это по-нашему. Молодец! Ты ничего не теряешь. Ты же искал с ней встречи? Я тебе устрою. Стой тут. И не подходи, пока не позову. Сейчас я приведу твою красавицу. Прямо сюда, к калитке.

Лейла нашла Эсмину в её комнате и с порога выпалила:

– Иди, помоги мне!

Дочь Пангиягера недоуменно уставилась на притворно взволнованную девушку:

– Что случилось?

– Котёнок под калиткой застрял. Никак вытащить не могу.

Эсмина тут же ринулась спасать малыша.

Но никакого котёнка под калиткой не оказалось.

– Вылез всё-таки. Где же ты? Кыс-кыс-кыс…

Лейла вышла на улицу и стала искать киску в зарослях подзаборной полыни. К ней присоединилась Эсмина.

– Наверное, убежал, – вздохнула «сводница» и тут же нагло расплылась в улыбке: – Я тебе наврала. Это твой поклонник подбил заманить тебя таким образом.

– Какой поклонник? – Эсмина побледнела, подумав о Гуаско.

Она тут же непроизвольно сделала пару шагов к калитке.

– Вот он, – указала Лейла на Астера.

Но взволнованная невеста Теодоро не обратила на парня никакого внимания, уверенно двинувшись назад.

– Да погоди ты! – схватила её за руку авантюристка. – Посмотри, какой красавец!

Блондинка постаралась вырваться из её хватки, отказываясь глядеть куда-либо, кроме как в сторону дома.

– Он влюблён до безумия! Скромный кавалер ходит к нашему дому каждый день в надежде увидеть тебя хоть издали. Эсмина! Куда ты помчалась?

Опасения западни, устроенной Гуаско, не покидали взволнованную девушку. Поэтому она отвечала машинально:

– Лейла, отстань! Не нужны мне никакие кавалеры.

– Да ты посмотри, какой красавчик! Влюбился с первого взгляда, увидев тебя на рынке. Он там горшками торгует.

Эсмина на миг замерла, наморщив лоб:

– «Горшками»? В меня влюбился горшечник? Вот это новость! Докатилась.

– Да ты посмотри! – Лейла воспользовалась паузой и, забежав вперёд, развернула названую сестру в сторону Астера. – Смотри, какой кавалер!

Парень напрягся и сделал шаг навстречу.

Эсмина обвела взглядом его простую рубаху, холщовые штаны и босые ноги. На лице парня она не заострила никакого внимания. Её можно было понять: издали после побоев он вряд ли был привлекательным. Отрезала достаточно громко:

– Тоже мне – кавалер! Он даже в слуги кавалера не годится!

И тут же исчезла в проёме калитки.

Лейла подошла к Астеру:

– Сделала всё, что смогла. Но ты сам всё слышал.

Астер насупился и медленно побрёл прочь. Прохиндейка двинулась следом, добивая парня на ходу:

– А я предупреждала. Не в тот огород ты взгляд навострил. Мало того, что она умалишённая, так ещё и заносчива, словно принцесса Персии. Увидела тебя и засмеялась. Мне, говорит, и в страшном сне не привидится заговорить с таким оборванцем. Это ниже моего достоинства. Как этот босяк посмел даже подумать обо мне? Такое тряпьё, говорит, отец не позволил бы даже на пугало нацепить. Стыдно.

Выпалив тираду, она предельно нагло рассмеялась.

9 июля 1474 года, четверг

О любви и социальном неравенстве

Несколько дней Астер не находил себе места. Он больше не навещал шелковицу рядом с домом возлюбленной. Было противно. Противно и стыдно после услышанного от Лейлы. Но образ девицы с белыми, как облако, волосами никак не хотел покидать голову. Мало того, она снилась. Снилась каждую ночь. В сновидениях девушка не чуралась затрапезной одежды парня. И запросто общалась с ним. Говорила ласково и приветливо. Однажды красавица даже взяла в свои руки его ладонь. Всё было, как наяву. Даже озноб прошиб. Астер тут же вскочил и больше уже не уснул. Вышел из дома и ходил по берегу моря до самого рассвета.

Странно, но к своим семнадцати годам юноша не мог похвастаться победами на амурном фронте. Друзья за это над ним постоянно подтрунивали. Некоторые гордо предлагали стать учителями. Фу! Астерион ненавидел парней за их скабрезный цинизм. Возможно, что это неприятие их пошлых рассказов о победах над известными ему девушками как раз и сыграло свою роль. Он стал избегать амурных тем и не рассматривал соседских девчонок в качестве объекта лирических воздыханий. А тех, в свою очередь, сам Астер притягивал. И даже очень. Красивый парень, ладный. Чего уж там…

Поэтому для него самого обрушившиеся на него чувства стали полной неожиданностью. Как снег, посреди жаркого лета. Как омут на мелководье. Как пропасть для разогнавшегося всадника.

Астер летел в пропасть. Летел безвозвратно, в полную тьму, где не было видно даже намёка на что-то светлое. Из такого полёта не вернуться назад. Назад к тому состоянию, когда ты ещё не увидел впервые её. Богиню, Афродиту, Эсмину… Уже невозможно. Никак. Совсем никак.

Ещё тогда, когда синяки после побоев не сошли, бледный вид парня не остался без внимания матери:

– Что-то ты в последнее время выглядишь не так, как всегда. Где-то пропадаешь. Отец тебя ругает. Уж не влюбился ли?

Астер промолчал. Мать потрепала за вихры, но не стала докучать вопросами.

Прошла неделя. Она вновь:

– Что-то ты в последнее время совсем исхудал. Лицо бледное. Глаза красные. Никуда не ходишь. Отец тебя хвалит – много работаешь. Уж не влюбился ли?

В третий раз мать, бросив стирку, вытерла руки о подол и ухватила ускользавшего сына за рукав:

– Ну-ка, посмотри на меня! – Биата внимательно изучила лицо Астера и улыбнулась: – О, что я говорила?! Всё прошло. Даже следов не осталось. Ух, какой ты у меня красавец! – она сжала щёки сына, сомкнув его губы смешной трубочкой – Вылитый Исус Христос в молодости.

– Мам, Христа молодым и распяли.

– Пусть так. Но не в таком возрасте, как у тебя. Шестнадцать лет. Всё ещё впереди.

– Дед Влас, говорил, что я ему Аполлона напоминаю.

– Твой дед тот ещё сказочник. Нашёл, кого слушать. Забудь. И не упоминай больше при мне всех этих дурацких языческих божков.

Сын даже обиделся. Зачем она так о покойнике?

– Ладно, не отворачивайся, – она примирительно похлопала Астера по плечу. – Дед твой был хорошим человеком. Умным, добрым, но с прибабахом. Всегда боялась, что все эти его мифы до добра не доведут. И ты помалкивай. Никому их не рассказывай. У нас один бог – Исус.

– Мам, Исус сын божий.

– Всё, я сказала! Слушай мать, а не учи. Знаю, что говорю. Я сорок пять лет книгу жизни читаю. А ты только первые страницы осилил.

Она вздохнула, стряхнула с себя строгость и неожиданно ласково спросила:

– Кто она?

Сын понял, о чём его спрашивают. Он хотел увильнуть, но не смог соврать матери. С трудом вымолвил:

– Девушка…

– Я понимаю, что не дедушка.

– Эсмина. Так её зовут.

– О господи! Что за имя?

– Она дочь Пангиягера.

Мать опустила руки:

– Этого ещё не хватало. Забудь.

Она с неподдельным восторгом прошлась взглядом по его лицу. Красавец, всё при нём! Правильный нос, большие глаза, по-детски припухшие губы. Волевой подбородок. Да и статью вышел. Ой, девки ещё поплачут. Ой, поплачут…

– Да не рассказывай никому о ней. А то отец узнает, всыпет, мало не покажется.

– Ну и пусть, – потупил упрямый взгляд Астер.

– Пусть… Давно видно не пороли, – разозлилась Биата. Но тут же сменила гнев на милость: – Ну на что она тебе сдалась? Разве вокруг мало красавиц? Вон, Катюся соседская, как расцвела. Созрела девка. Красавица из красавиц. Ничего не скажешь. Сохнет по тебе. Каждый день спрашивает: где ты, чего ты.

Астер словно не слышал. Отчеканил:

– Я люблю её!

Тут же на его лице застыл испытывающий взгляд:

– Так уж и любишь?

– Да. И ничего поделать не могу. Хотел забыть… Не получается… И не получится.

– Эх, ты, женишок мой ненаглядный, – женщина положила голову сына себе на плечо. – Вырос уже. Матери на цыпочки приходится вставать, – она пустила слезу: – Ничего-ничего, всё проходит. Время лечит.

– Я люблю её больше жизни, – упрямо прошептал Астер на ухо матери.

Та отпрянула, слегка разозлившись:

– Детство всё это! Молодая кровь бродит. Любовь… Какая любовь? Тебе ещё и семнадцати нет. Любовь – это не только воздыхания при луне и красивые слова. Любовь – это ответственность. И не только перед своей половинкой, но и перед своей семьёй, и перед будущим своих детей. Ты об этом подумал? – голос матери эмоционально взвился вверх. – Кто ты такой? Что из себя представляешь? Чем жену кормить будешь? Или думаешь, что всё на тебя станет сыпаться само собой, словно манна небесная?

Сын попытался возразить:

– Мам…

Но Биата отрезала, подытожив сказанное:

– Ты ещё молод для брака. У тебя нет своего дела, нет дома, нет денег. Сначала встань на ноги. А пока забудь про свою Эсмину раз и навсегда. Будь ты даже самым лучшим гончаром на свете – этой свадьбе не бывать. Ты сын горшечника. Она дочь богатого купца. Говорят, в его жилах течёт царская кровь. Вот и подумай, что тебя ждёт. Забудь. Ничего хорошего из этого не выйдет.

Но её слова только подогрели упрямство сына:

– Как ты можешь так говорить? Есть женщина, и есть мужчина. Если они любят друг друга – значит, нет никаких преград.

Мать не смогла сдержать улыбки:

– Глупый ты ещё. Глупый и наивный, как телок, – голос её вновь стал ласковым. – Эх, Астер, Астер… В этом мире много несправедливости. Я желаю тебе только счастья. Забудь её. Иначе ты сломаешь жизнь не только себе, но и ей. Ты такой красавец! От девушек уж точно отбоя не будет. Вон сколько за воротами шляется. Только свистни.

– Это звучит жутко. Жутко обыденно. Нет, мама, ты не понимаешь. Мне никто не нужен. Только Эсмина. Я добьюсь. Она станет моей.

Астер развернулся и ушёл. Биата покачала головой: «Упрямый! Весь в своего отца. Только тот влюбился в простую девушку. А этот – наоборот».

Биата села на лавку, подпёрла щёку натруженным кулаком и пустила скупую материнскую слезу. Горькую ли, сладкую ли – об этом знала только она.

10 июля 1474 года, пятница

О невольничьих рынках

Братьям Гуаско не терпелось закрепить захваченные земли в качестве своих родовых. Для этого в деревне Тасили16 они решили построить замок.

Работа кипела вовсю. На вершине нависающей над морем скалы перестраивался донжон. Чуть ниже, со стороны небольшой долины быстро росла крепостная стена. Сотни профессиональных строителей, жителей захваченных деревень и просто рабов с утра и до позднего вечера трудились не покладая рук.

У деревянного причала Тасили качались на волнах два турецких судна. Здесь же, прямо на берегу, кипела бойкая торговля. Торговали невольниками, толпа которых растянулась вдоль всего прибоя. Покупатели в сопровождении десятка слуг медленно продвигались вдоль «витрины», скрупулёзно оценивая выбираемый товар. Купцы дотошно рассматривали каждого из предлагаемых рабов: щупали мускулы, заглядывали в рот, заставляли оголять торс. Купленных полонян тут же уводили по деревянному пирсу в трюмы кораблей. Взамен проданному товару из бараков выводили новый. Когда распродали всех мужчин, принялись за женщин.

Продавцами были братья Гуаско. Нелегальная торговля рабами приносила им баснословную прибыль. Именно в этом крылась первопричина наглых захватов деревень Тасили и Скути. Оба этих селения были связаны горными дорогами с Карасубазаром, главным невольничьим рынком степного Крыма. Нелегальная торговля рабами позволяла Гуаско иметь тугие кошели, часть которых они раздавали направо и налево в качестве взяток.

Чаще всего прямым поставщиком невольников был бек Эминек. В поисках живого товара его нукеры словно волчья стая непрерывно рыскали в степях между Доном и Днепром.

Наконец из деревянного ангара вывели последнюю партию полонянок. Самую дорогую. Совсем юные девочки-славянки пользовались повышенным спросом.

Андреотто при их появлении цокнул от восхищения:

– Смотри, братишка, сколько блондинок. И зачем тебе сдалась эта капризная армянка?

Теодоро неохотно парировал:

– Ты путаешь законный брак на благородной даме с плотскими утехами с никому неизвестными девками.

– Так уж «на благородной», – усмехнулся старший брат.

У жениха заиграли желваки на щеках, он вскипел, но удержался от резкого ответа. За него вступился Деметрио:

– Тео прав. Я сам видел фамильное древо Пангиягера. Там присутствуют императоры.

– За хорошие деньги тебе и не такое нарисуют. Отец, когда прибыл в Газарию, был просто Гуаско. А теперь мы с тобой стали продолжателями древнейшего и знатнейшего рода ди Гуаско. И никто нам не может вменить в вину, что мы так быстро стали маркизами.

Младший, резко выдохнув, с усилием выпустил «пар»:

– Не хочу даже обсуждать это. Решение принято. Мне нужен наследник. Красивый, благородный наследник.

Андреа примирительно пробормотал:

– Как хочешь, я же не против…

В это время один из купцов поинтересовался стоимостью последних девиц. Старший брат назвал цену:

– Отдам по семьсот аспров.

Турок, естественно, начал торговаться:

– Ай, почему так дорого? За такую цену я в Каффе двух куплю.

– В Каффе нет такого товара. Всё лучшее идёт прямиком сюда. И не купить там девственниц меньше, чем за тысячу. А таких красоток тем более. Этих можно продать в гарем султана за десять тысяч.

– Нет, это очень дорого. Готов платить по пятьсот, – упрямился торгаш.

Андреотто всплеснул руками и двинулся вдоль строя девственниц.

– Берлад, прикажи им раздеться, – указал он дородному казаку.

Тот что-то сказал на языке склавинов, но ни одна девушка не пошевелилась. Тогда Берлад силой сорвал одежду с ближайшей полонянки. От платья остались одни лоскуты. Прочие девушки, поняв, что в ближайшей перспективе могут остаться и вовсе в одном дранье, засуетились.

Андреотто аккуратно приподнял пальчиком подбородок одной из невольниц:

– Смотри, какие красавицы! Где ты ещё таких найдёшь? А грудь? Разве это не грудь девственницы? – при этом он пошлёпал ладошкой по упругим грудям её соседки.

Несговорчивый турок деловито прощупал каждую и сделал заключение:

– Худые они… и груди маленькие.

Андреотто деланно засмеялся:

– Тебе толстушек подавай? Как-будто ты не видишь, что они совсем юные. У них только-только пах начал зарастать. А грудь вырастит. Куда она денется?

– Они точно девственницы? – турок с сомнением взглянул на братьев.

– Да точно, точно. Не станем же мы из похоти портить товар. Ты не первый, и не последний. Пока ещё никто не обвинил нас в подлоге.

Купец хмыкнул и продолжал строить недовольную мину. Теодоро раздражённо мотнул головой:

– Хочешь, сам проверь любую.

– Только сначала заплати, – уточнил Деметрио.

Видя нерешительность турка, старший брат подначил:

– Выбирай любую. Или ты не любитель женских прелестей, как многие у вас?

Всё это было сказано в качестве привычного базарного трёпа. Но купец видимо уже возгорелся желанием. Слишком соблазнительный товар предстал перед ним. Он ткнул пальцем в понравившуюся ему девушку:

– Эту хочу.

– Плати.

– Пятьсот.

– Семьсот. Я не буду торговаться. Дешевле не отдам, – отрезал Андреотто.

Купец вздохнул, но отсчитал нужную сумму. Пересчитав деньги, старший из братьев кивнул Берладу. Казак тут же ухватил выбранную девушку за косы и потащил в установленный неподалеку шатёр. Девушка визжала и упиралась. Тогда Берлад легко закинул её на плечо и, показав братьям Гуаско её пухлые ягодицы, быстро засеменил к шатру.

Казаки, служившие долгие годы ханам Золотой Орды, после её развала остались не у дел. Вся их жизнь была заточена на воинскую службу. На платную службу сильным мира сего. Они не были природными землепашцами, они не пасли бесчисленные стада быков и лошадей. Казаки по сути своей рождены быть воинами. Земледелие и скотоводство – всего лишь подспорье в жизни, измеряемой воинскими походами. Теперь, когда Орда превратилась в лоскутное одеяло, они готовы были служить тем, кто больше предложит. Предложений было много. Казаки нанимались на службу к молдавскому господарю, к литовским и московским князьям, к ханам Казани и Астрахани. К кому угодно, лишь бы платили звонкой монетой. Генуэзцы платили. Платили хорошо, называя казаков ещё и оргузиями17.

Купец, вернувшись из шатра в отменном настроении, купил всех невольниц по цене названной Гуаско. Деметрио с усмешкой напутствовал его:

– При такой тяге к женским прелестям тебе стоит торговать солью или рыбой. Смотри не перепорти по пути в Константинополь всех купленных девиц.

Когда последних рабынь погрузили на корабль, Андреотто подвёл итог, хлопнув в ладоши:

– Наконец-то закончили с делами. Теперь можно и на свадебке гульнуть.

– Задержались. Вчера надо было выезжать. Или сегодня с утра, – проворчал Теодоро.

– Ничего братик, – приобнял его Андреотто, – никуда от тебя твоя цыпа не денется. Или совсем невтерпёж?

– О! Смотри, несётся! – указал пальцем Деметрио на купца, торопливо двигающегося в их сторону.

Запыхавшийся турок вымолвил:

– У меня ещё десять свободных мест.

Андреа заржал в голос:

– А я было подумал, что тебе у нас так понравилось, что ты решил остаться. – Он тут же примирительно положил свою крепкую ладонь на плечо торговца: – Решим твою проблему. Не суетись. Сейчас идём в деревню, – он развернул турка лицом к Тасили. – Там сам выберешь того, кто тебе понравится.

11 июля 1474 года, суббота

О псевдовенецианце и пользе поэзии

Утром за столом собрались все. Глава семейства привычно пробубнил молитву. Но затем вместо того, чтобы приступить к трапезе, неожиданно обвёл сыновей строгим взглядом. После чего обратился к супруге:

– Биата, плесни-ка всем вина.

Она удивилась:

– В честь чего это?

– А ты плесни, я потом скажу.

– Работать сегодня не будете?

Христо с хитрой улыбкой на челе уверенно покачал головой:

– Не-а.

– И в лавку не пойдёшь?

Супруг повторил отрицание.

– Сегодня же торговый день.

– Один раз можно и пропустить.

Биата пожала плечами и удалилась в подвал.

Когда кружки наполнились, отец, явно предвкушая реакцию, произнёс:

– Вчера массарии рассчитались за свой заказ сполна.

– Вчера? – удивилась супруга. – А деньги где?

Христо ловко вытянул из-под стола заранее припрятанный мешочек с серебром и плюхнул его на свободное от тарелок место. Аспры при этом приятно брякнули. Посуда недовольно подпрыгнула.

– Мы почти три недели денно и нощно трудились над заказом. Молодцы! У массариев не было ни одного замечания. Они пообещали, что на следующий год опять обратятся ко мне. Сегодня отдыхаем. Завтра работать грех – воскресение. А вот в понедельник – подъём до петухов. Надо восполнить пустые полки в лавке.

Шумно и радостно все приступили к трапезе. Насытившись, Христо подставил кружку под вторую порцию вина. С хитрой улыбкой на лице он подначил домочадцев:

– Ну что, семья, куда тратить будем?

Сыновья готовы были озвучить свои пожелания, но промолчали, точно зная, что в таких случаях их голос мало что значит. Отец всегда всё решал сам. С учётом мнения Биаты, конечно.

Не дождавшись предложений, Христо продолжил:

– Мать предлагает купить всем обновы.

Сыновья восприняли новость позитивно и шумно. Но отец огорошил:

– А я думаю, что это подождёт.

В воздухе повисла тишина. Анастас, самый старший из братьев, непроизвольно выдул воздух сквозь мокрые губы. Получилось довольно громко, но по смыслу – в самую точку. Настроение сдулось.

Стасу уже исполнилось двадцать пять. Здоровый, крепкий парень, на пол головы выше отца. Он с трудом помещался на табурете. Поймав на себе взгляд родителя, детина, словно провинившийся мальчик, опустил глаза в пол.

Отец вновь обвёл взглядом семейство:

– Повезло мне в жизни. Хорошие парни выросли. Я и мать не нарадуемся. А какие помощники! Что бы я без вас делал?

Он засмеялся, и все поддержали его весёлое настроение. Улыбки осветили горницу. Между тем Христодул продолжил речь в серьёзном ключе:

– Ещё вчера мать вас нянчила, а вы сиську просили. М-да, время пролетело незаметно… Теперь мы одна большая семья, работающая на общий кошелёк. И это здорово! – он сделал паузу, после чего резко повернул разговор в другую сторону: – Здорово то, здорово, но бог создал этот мир так, что каждый из птенцов, достигнув зрелости, должен покинуть гнездо, – грустная улыбка коснулась уголков губ. – И с этим ничего не поделаешь.

С кружкой в руках Христо встал за спиной супруги, положив ладонь на её плечо. Биата закрепила это прикосновение своей рукой и нежно взглянула на мужа. Он перешёл к заключительной части своей речи:

– Мы поженились, когда мне было двадцать пять, а моей невесте едва исполнилось семнадцать. Было трудно начинать всё с нуля. Но мы встали на ноги и вас при этом не забывали рожать, кормить, одевать, любить, – отцу надо было родиться актёром, а не горшечником. У него был талант красиво излагать свои мысли. Он говорил уверенно, хорошо поставленным голосом, неторопливо, с уместными многозначительными паузами: – Теперь и в нашей семье есть тот, кто уже готов хоть завтра привести в дом невесту.

Астер непроизвольно покраснел и опустил глаза. Взглянул исподтишка: не заметили? Никто не обратил на него никакого внимания. За исключением матери. Она мельком задержала на нём свою улыбку и успокаивающе махнула рукой. В следующий момент Астер понял, что разговор не о нём.

– Анастас! – торжественным голосом обратился Христо к старшему сыну. – Мы с мамой знаем, что ты давно влюблён в Марию. И она к тебе неравнодушна. Поэтому мы предварительно поговорили с её родителями. Они дали согласие. Осенью сыграем свадьбу. Сначала поживёте у нас, а на следующий год получим новый заказ от массариев и начнём строить вам новый дом.

Прослезившийся от счастья увалень не удержался и бросился обниматься:

– Спасибо, папа. Мама! Не ожидал, – он неожиданно замер: – Можно я побегу?

– Конечно, дурачок, она тебя ждёт, – мать шмыгнула носом от переполнявших чувств.

Стас тут же испарился.

Биата вздохнула, приобняв мужа:

– Вот и новое время пришло. Скоро все выпорхнут из нашего гнезда, – она прильнула к его груди.

– Ничего страшного, они будут жить рядом. Ты станешь кормить внуков своим абрикосовым вареньем. Вкуснее не едал. Это точно. Только представь, сколько голопупиков будет увиваться у твоей юбки.

– Спасибо, успокоил, – шутливо кивнула супруга. Ей вдруг стало грустно: – Что ж, так устроил создатель. Мы рождаемся, женимся, стареем и умираем.

– Биата, Биата! – Христо сжал супругу в крепких объятьях. – Не узнаю свою стальную половинку. Сегодня счастливый день, памятный. Разве ты не рада за сына?

– Рада, рада. Ну всё, – она отпрянула и тут же стала привычно собранной: – Так! Коста моет посуду. Тодор кормит кур и свиней. Отец…, отец отдыхает. А ты, Астер, иди за мной.

Мать уверенным шагом двинулась к выходу. Астерион засеменил следом.

Она привела его в пристройку, оборудованную под швейную мастерскую.

Биата была хорошо известной в городе белошвейкой. В греческих семьях каждая женщина умела шить, но не каждая умела это делать так, как мать Астера. Кроила она практически без отходов, а её стежки могли служить эталоном аккуратности. Всё началось тогда, когда у молодой семьи возникли проблемы с доходами. Христо ещё не стал востребованным мастером, его изделия раскупались плохо. Семье нужны были средства, чтобы выжить. Вот Биата и занялась пошивом постельного белья. Сначала знакомым – практически даром. Затем их завидУщим подругам – уже подороже. А завидовать было чему. Бельё Биаты славилось ещё и затейливой вышивкой, которой она украшала все свои изделия. Так постепенно слава мастерицы выползла за пределы гончарного квартала. Со временем у белошвейки появились постоянные клиенты из богатых семей, как греческих, так и армянских. Даже две генуэзские дамы являлись постоянными заказчицами Биаты. Теперь она шила не только постельное бельё, но и сорочки, сарафаны, платья. Именно благодаря талантам матери семья Астера считалась самой зажиточной в гончарном квартале. Только доставалась ей эта зажиточность не просто так. Она была единственной женщиной в семье. Готовка, стирка, уборка – это лишь часть тяжёлой женской работы.

Мать остановила сына перед стеной, на которой вывешивалось готовое шитьё. Загадочно улыбаясь, отдёрнула занавеску, защищавшую одежду от пыли. Это было вполне театральное действо. Действо с эффектом неожиданности, вызывающим непроизвольный восторг публики.

Восторг последовал незамедлительно. Пред взором Астера предстал щегольской костюм молодого венецианского дворянина. Причём в полном комплекте: камичи (нижняя рубаха), кальцони (облегающие ноги брюки), белая сорочка, соттовесте (приталенная куртка) и джорне (парадный плащ). Всё выглядело торжественно, празднично и богато. В костюме преобладали очень дорогие ткани: бархат, шёлк, парча. Куртку и плащ украшали вышитые серебряной нитью витиеватые узоры. На пряжку кожаного ремня золота явно не пожалели. Пуговицы с золотой филигранью имели вкрапления драгоценных камней.

Костюм был настолько нереально шикарным, что парень не смог вымолвить ни слова. В его семье никто и никогда даже не мечтал носить что-либо подобное. Мысли разбежались по углам круглого черепа: «Мать стала шить на заказ мужские костюмы? Нет, не может быть. Я никогда не видел рядом с её мастерской мужчин. Тем более сказочно богатых дворян. Но не могли же родители на старости лет заняться грабежом на большой дороге. Не могли. Это факт. Откуда тогда такая роскошь? А, понял!»

– Вы купили свадебный костюм Анастасу?

Мать засмеялась:

– Да разве он в него влезет?

– Тодору?

Биата весело зацокала, дразня недогадливого сына:

– Нет, этот здоровяк тоже не сможет его натянуть. Косту можешь не упоминать – он в нём утонет. И кто остаётся?

– Отец?

– Тьфу ты, дурень!

– Я? – не поверил Астер. Мать с хитрой гримасой на лице медленно покивала головой. Сын выразил предел удивления: – Но зачем? Это же таких деньжищ стоит!

– Ничего не стоит. Нашей семье он достался бесплатно.

– Ты сама его сшила из обрезков?

– Да, сама, но не из каких-то там обрезков. Сам смотри! Где ты видишь обрезки? А золото, а каменья?

– Ничего не понял. Откуда он тогда?

– Я его сшила ещё до твоего рождения. Кому? Ну так скажем, одному хорошему человеку. Он собирался в нём на собственную свадьбу. Обещал забрать вовремя, но так и не вернулся.

– Откуда не вернулся? Это же такая дорогая вещь. А родственники?

Мать неожиданно разозлилась:

– Какая тебе разница? Не вернулся и точка. С тех пор так и пылится здесь. Теперь он твой!

– Мой? – противоречивые чувства разрывали Астера.

– А то, чей же? Кто жаловался, что на тебя девушка не смотрит?

– Мам, ты зачем это делаешь? – заупрямился сын.

– Затем, – мать специальным крючком на длинной палке сняла с вешалки костюм и положила на раскройный стол. – Надевай. И без разговоров.

Астер зашёл за ширму, но не смог сам справиться с незнакомым устройством богатого наряда. Надо было иметь навыки и смекалку, чтобы разобраться в хитросплетениях многочисленных крючков, подвязок и ремешков, которыми крепились кальцони, рукава куртки и плащ.

– Чего ты там пыхтишь?

– Запутался.

Биата зашла за ширму и стала помогать:

– Да не дёргайся, не оторву я тебе ничего. Или ты стесняешься?

– Ничего не стесняюсь. Ты же меня родила и видела всяким. Просто не привычно всё это.

– Лиха беда начало. Привыкнешь к дорогой одежде, потом свою дрань ни за что не напялишь.

– Напялю.

– Посмотрим.

– Мам, он что, умер?

Мать промолчала, продолжая закреплять элементы одежды так, как должно быть. Наконец вздохнула:

– Ну всё. Выходи на свет, – повертев сына перед собой, приобняла и пустила слезу: – Какой ты у меня красавец. Смотри!

Развернув Астера к зеркалу, спросила:

– Ну как?

– Хорошо.

– «Хорошо», – передразнила она. – Очень хорошо! Как по тебе сшито. Ну да, он таким же худосочным был.

– Кто «он»?

– Господи, замучил, – возмутилась мать, но взглянув на сына, всё же сменила гнев на милость: – Саввой его звали. Купца этого. Он из Мальвазии18. Знаешь, где это?

– Знаю, дед рассказывал.

Она присела на лавочку и похлопала по свободному месту, призывая сына последовать её примеру.

– Всё-то тебе дед рассказывал. А про Савву, что говорил?

– Ничего.

– У-у-у, понятно. Молодец. Ну, так слушай. Приплыл он к нам совсем юным. Ему лет двадцать было. Даже меньше. Хотел вином торговать с Московией. Уехал и не вернулся. Так заказ невостребованным и остался.

– Зачем он его вообще заказывал? В Мальвазии портных нет?

– «Зачем»? – Биата вздохнула. – В Греции есть всё. Только не было той, которая ему по сердцу пришлась. Здесь наш Савва её встретил. Сошёл с трапа корабля и сразу: «Ой! Это она!» И девушке он приглянулся. Да, как было не влюбиться в такого красавца?! Он ещё и человеком был: добрым, нежным, доверчивым. Видимо эта самая «доверчивость» его и сгубила.

– Убили?

– Почём я знаю? Никто не знает.

– Он в Москве сгинул?

– Может, в Москве, а может, по дороге. Там в диком поле много люда всякого. Вполне могли ограбить. Ограбить и убить.

– А родители?

– Он сирота. Отца похоронил и решил его делом заняться. Отец перед смертью как раз в Москву собирался. Там в то время их родственника митрополитом поставили, – Биата наморщила лоб. – Фотием его что ли звали? Или Фомой? Нет, вроде Фотием. Давно это было, не вспомню уже. Мы писали затем и в Москву, и в Мальвазию. Но как оказалось, Фотий19 к тому времени уже скончался. Зазря Савва к нему собирался. Того уж и кости давно тленом изошли. Из Мальвазии же ни ответа, ни привета. Прервалось очевидно на Савве колено. Знаменитый в своё время род был, многочисленный. Вот как бывает.

Они помолчали, как бы отдавая дань этой мрачной истории.

– Погоди, а девушка?

– Что «девушка»? Девушка ждала, ждала, да не дождалась. Извела себя совсем. В общем, от горя сгорела.

– Да, уж, страшно подумать, – Астер помотал головой: – Не, мам, я не буду его носить.

Он встал и попытался самостоятельно снять костюм.

Биата разозлилась:

– Будешь! Ну-ка прекращай! Разнюнился, словно дитя неразумное! Раз даю – носи! Другого раза не будет.

– Зачем он мне? Испорчу и всё.

– Только к девушке твоей я позволяю его надевать. А так в старом будешь ходить.

– К «девушке»? К какой девушке?

– Здрасте, приехали. У тебя их много? – Астер отрицательно покачал головой. – Вот тот-то же.

– Но ты же была категорически против.

– Я и сейчас против. Ничего хорошего из этого не получится. Всё равно останешься с носом. Только если я теперь тебе шанса не дам – ты нас с отцом винить начнёшь. Мол, сломали жизнь.

– Не начну.

– Начнёшь. Всё это старо, как мир. Видели мы такое с отцом твоим не раз. А так, набьёшь шишку и поймёшь почём фунт лиха. Сам поймёшь. А когда сам поймёшь, то хоть чуточку поумнеешь. И начнёшь думать головой, а не этим своим инструментом.

– Мам…

– Что ты «мамкаешь»? Уже обед скоро. Чего расселся? Рынок до ночи работать будет? Или, где ты там со своей принцессой встречаешься?

Астер вскочил и двинулся к двери. Но мать его остановила:

– Постой! Босой пойдёшь?

Она удалилась в кладовую и вернулась с парой тупоносых туфель. Их украшали золотые пряжки точно такой же формы, что и на ремне костюма.

– Это не я сшила, – усмехнулась Биата. – Это он сам купил. Оставил здесь до свадьбы, чтобы комплект сразу был.

Она вытащила из обуви солому и помогла сыну обуться:

– Надо же, и обувь впору! Не жмут?

– Жмут.

– Это они иссохли маленько. Ничего – разносишь.

Астер разогнулся и потопал ногами. Мать оценила:

– Чисто принц. Вот только шпаги не хватает. Ну нет её. Что поделаешь. И кошеля нет. Хотя зачем он нужен, раз денег у тебя пока не водится. Учти, костюм этот – просто шанс для тебя. Ничего больше. Ты хотел с ней на равных познакомиться – вот мы и решили тебе подсобить. Хотя не мы, а я. Отец категорически против. Так вот, особо не завирайся, – мать машинально стряхнула с костюма остатки пыли и с силой одёрнула полы куртки. Чуть отпрянув, с удовольствием оценила результат: – Чисто кавалер. Да нет – принц. Так вот, принц, – она замолчала, вмиг став предельно серьёзной, – знаю я вашу породу мужскую. Как почувствуете, что рядом с вами девка, так сразу обо всём забываете. Не ври про себя. Я не разрешаю. Повторю: этот костюм только шанс для тебя. Ты ей потом скажи, что ты сын гончара. Обещаешь? Вот и молодец. Беги уже, а то я расплачусь.

– Последний вопрос, – любопытству Астера не было предела, – он что, этот Савва, венецианцем был?

– Ты про костюм? Нет, он грек, как и мы. Но в то время Мальвазия под руку Венеции пошла. Добровольно пошла. Ей турки угрожали. Поэтому Савва заказал венецианский костюм, а не какой-то другой.

***

Когда Астер вышел во двор, Тодор и Коста замерли, напряжённо уставившись на него. И только верный Султан сразу подбежал лизнуть руку. Увидев это, Коста выдохнул:

– Фу-у-у, а я думаю, кто здесь ходит? Никого не было, Султан не лаял и вдруг человек из ниоткуда.

Тодор почесал свою мощную шею:

– Вот так всегда: одни пашут, как рабы на галерах, а другим костюмчики прикупают. Да не просто костюмчики, а…, дьявол, не знаю даже как это назвать, – так и не найдя подходящих слов, он переключился на привычное подтрунивание над Астером: – И как теперь к тебе обращаться? Сир, синьор, ваша светлость?

Астер пока не выбрал для себя поведенческую модель. В новом костюме ему было неудобно и немного стыдно – чужое обличие. Чтобы избежать насмешек братьев он вышел на улицу. Но тут та же катавасия. Соседи не узнавали его, обходя стороной, останавливаясь и провожая пристальным взглядом.

Придётся идти на рынок. На рынке ряженых генуэзцев, венецианцев и прочих богатеньких нобилей, хоть пруд пруди. Там никто не станет на меня пялиться. Привыкну для начала.

Так решил Астерион и двинулся в сторону базара. Но двигаться в таком наряде по гончарному кварталу было крайне непривычно. Пунцовому от стыда парню стало совсем жарко в перекрестии сторонних взглядов. Липкий пот приклеивал к телу чужую одежду. Всё везде чесалось и раздражало.

Фу-у-у, противно-то как! Душно, тесно! Снять что ли всё это барахло? Да, надо вернуться и снять. Всё равно ведь не осмелишься подойти к ней. Да и противно выдавать себя за другого. Всё, возвращаюсь!

Он остановился, как вкопанный, привлекая ещё больше внимания.

Но, чёрт подери, кому какое дело? Я решил познакомиться с Эсминой, и я это сделаю! Так или другим способом, но сделаю. Хотя даже интересно было бы понаблюдать за её реакцией, когда она меня увидит. С другой стороны, она меня уже видела в старой одежде. Это как-то… Видела – ну и что? Родные братья не узнали. Где уж ей, видевшей мельком? Да и не на лицо она смотрела, а на мои штаны и босые ноги. Да к чёрту всё! Иду! И будь, что будет.

И Астер решительным шагом направился к рынку. Для успокоения он твердил себе: «Да и не придёт она сегодня. Ну и ладно. Зато я пересилил себя – попытался встретиться с ней, хотя это далось нелегко».

Но судьба-злодейка видно решила в этот день покуражиться вдоволь. Едва зайдя на базар, Астер сразу же наткнулся на Эсмину. Сердце трепетно забилось, но мужество тут же испарилось. Дав слабину, парень быстренько ретировался за угол ближайшего фондука20.

Здесь, прислонившись к стене склада, он успокоился. Успокоился и, осмелев, вновь почувствовал непреодолимое желание познакомиться с девушкой. Эсмина была совсем рядом. В окружении подруг она медленно шла по рядам со всевозможными сладостями.

Сейчас она купит и уйдёт. Когда ещё представится новый случай? Чёрт!

Астер стал судорожно подбирать предлог для знакомства. Ничего путного в голову не приходило. Неожиданно судьба сама преподнесла ему повод, который так просто не придумаешь.

Парень заметил, как в хвост девичьей стайки пристроился вертлявый типчик. Он был примерно одного с ним возраста. Типчик этот тоже останавливался у прилавков, пробовал сладости и о чём-то спрашивал продавцов. Обычный покупатель? Не-е-ет, к чему тогда все эти краткие взгляды на девушек? Понравились? Возможно, но он смотрел не на лица и не на фигуры, а на руки. Вот полненькая подруга Эсмины достала из складки платья кошелёк и расплатилась за товар, сунув кошель обратно в потайное место. Парень тут же ловко протиснулся между подругами и, чуть прибавив шаг, двинулся к выходу.

Всё ясно, воришка.

Астер ненавидел эту категорию людишек. Вовсе не потому, что сам часто торговал в лавке отца и ему приходилось постоянно следить, чтобы никто ничего не украл. Он ненавидел их с раннего детства. Даже раньше, с тех пор как впервые открыл глаза.

Астер в негодовании забыл во что одет и зачем пришёл на базар.

Вот почему так? Откуда берутся эти негодяи? Вот мне же и в голову никогда не приходило что-нибудь умыкнуть. Если кто-то терял на моих глазах монету, я всегда возвращал её. Почему тогда эти твари присваивают то, что люди зарабатывали тяжким трудом? Нет, это точно: всё передаётся с кровью. И склонность к воровству тоже. Яблоко от яблони… Надо вернуть кошелёк!

Даже не задумываясь о том, что это прекрасный повод для знакомства, Астер решительно двинулся за воришкой. Им руководило желание немедленно восстановить справедливость.

Карманник сразу прочитал его намерения и припустил со всех ног. Новоявленный «венецианский дворянин» рванул наперерез. Негодяя он догнал уже за пределами рынка. Тот как раз добрался до фонтана у входа в базар. Бежать в обновках было непривычно трудно, но в гончарном квартале никто не бегал быстрее Астера. Настигая похитителя, парень прыгнул ему на спину, и они оба плюхнулись в фонтан. Завязалась борьба. Нешуточная борьба. Поняв, что Астер сильнее и вот-вот выкрутит ему руки, воришка выхватил нож. Пришлось хорошенько приложиться в челюсть, сунуть голову в воду и ждать, когда он совсем обессилит. Вор практически успокоился и уже не пытался освободить руку с ножом от крепкой хватки соперника. Но к счастью для него к фонтану подбежали стражники. Командир ткнул кончиком палаша в спину Астера и приказал:

– Ну-ка, отпусти его. Отпусти, говорю.

Мнимый «венецианец» разжал руки, и воришка тут же ожил: ловко вскочил на ноги и дал стрекоча. Видимо, попадаться в руки стражников он боялся больше всего. Два оргузия бросились в погоню. Командир, поняв, что помог злоумышленнику, по-дружески дал руку и помог Астеру выбраться из фонтана.

– Что здесь произошло?

Запыхавшийся и раздосадованный парень с трудом вымолвил:

– Он украл кошелёк.

– Этот? – указал стражник на красивый женский кошель, покоившийся на дне фонтана.

Блюститель порядка всё тем же кончиком сабли достал предмет из воды и стал рассматривать:

– Он ваш?

Астер отрицательно помотал головой:

– Этот его у девушки украл.

– Вашей?

– Нет. Я случайно увидел.

– Похвально. Вам известно её имя? – получив отрицательный ответ, предложил: – Что ж тогда пойдёмте искать.

Искать долго не пришлось. Девушки сами появились на выходе с рынка. Они беззаботно щебетали, поедая купленные сладости и не замечая стражника и мокрого до нитки венецианца. Астер тут же остановился. Сообразительный стражник понял причину остановки:

– Которая?

Парень указал на полненькую. Командир оргузиев обратился к ней:

– Синьорина, соблаговолите проверить ваши деньги.

Лола сразу не поняла, чего от неё хотят. Когда осознала, похлопала себя по платью и побледнела.

– Не волнуйтесь, – блюститель порядка продемонстрировал кошель. – Вы его ищите?

Девушка обрадовалась и протянула руку. Но оргузий сразу не отдал:

– Сколько в нём было денег?

– Ой! Не помню.

– Постарайтесь вспомнить. Это важно.

– Сейчас, – девушка поджала губу и стала соображать: – Пятьдесят пять…, нет, пятьдесят три аспра.

Стражник вывалил монеты в широкую ладонь и пересчитал:

– Правильно, – он отдал кошелёк хозяйке и напутствовал: – Впредь внимательно следите за своими деньгами. Всего доброго.

– Спасибо вам большое.

– Благодарите вот этого синьора. Именно он догнал воришку. Как видите, – блюститель порядка указал на мокрый вид Астера, – это ему далось не просто.

Стражник удалился, а девушки наперебой стали благодарить бескорыстного героя. Астеру вновь стало неловко. Он пробормотал:

– Ерунда всё это.

– Нет не ерунда, – с серьёзным видом высказалась Кера. – Не каждый на такое способен.

Парень не особо задумывался о смысле сказанного, ожидая услышать главное – голос Эсмины. Не услышав, решил во чтобы то ни стало продолжить беседу:

– На базаре всякий люд. Надо либо ухо держать востро, либо не брать с собой дорогие кошельки.

Эсмина такую явную назидательность восприняла еле заметной ухмылкой.

Ну что ж, пусть хоть так, но она отреагировала на моё появление. Теперь я ни за что не отстану до тех пор, пока ты не заговоришь со мной.

Так они и познакомились. Жаркое солнце быстро высушило одежду и девушки наконец перестали беспокоиться о его здоровье. Астер вскоре почувствовал, что никто не желает с ним быстро прощаться. По крайней мере это хорошо было видно по поведению Лолы и Керы. В их глазах он являлся героем. Настоящим героем.

Они шли вчетвером неторопливым шагом и непринуждённо болтали. У Керы не было жениха. А новый знакомый ей очень понравился: красивый, высокий, стройный и явно благородный. У Лолы суженный был: родители обручили их с раннего детства. Но он ей никогда особо не нравился. А этот! Она не могла оторвать глаз от нового знакомого. К тому же именно ей он вернул украденный кошель. Девушка посчитала это знаком свыше, поэтому в разговоре постоянно брала инициативу на себя:

– Астерион…

– Можно просто, Астер, – поправил парень.

– Астер, вы купец?

– И да, и нет, – обладатель шикарного костюма не был готов к расспросам.

Мнимый венецианец не знал, что ему отвечать. Рассказать, что он сын местного горшечника, как советовала мать, парень, естественно, не мог, понимая, что на этом знакомство и закончится. А врать не хотелось.

– Как это «и да, и нет»? – удивилась Лола.

– Я купец, но в Каффу прибыл совсем по другому делу.

Врать не хотелось. Не хотелось, но пришлось. Получилось это само собой. Пытаясь уйти от расспросов, он погружался в ложь всё больше и больше, выдумывая налету новую легенду жизни. В ход пошли рассказы матери о Савве. Астер поведал историю, связавшую истину с придуманными подробностями:

– Мой отец, как и я, родом из Мальвазии.

– Мальвазии? Что-то знакомое. Где это? – Лола была самой активной и любопытной из подруг.

– Это на самом юге Мореи21. Возможно, Мальвазия знакома вам по вину.

– «По вину»?

– Ну, да. Мальвазийское вино славится на весь свет.

– Ты что, не знаешь? – оживилась Кера. – Его в церкви дают для причащения. Это Кровь Господня! – патетически закончила она экскурс в свои познания.

Астерион, судорожно вспоминая подробности рассказа матери, боялся ляпнуть какую-нибудь глупость, способную вывести его на чистую воду. Поэтому говорил медленно, взвешивая каждое слово. Девушки же воспринимали его рассказ, как удивительную историю необычного, загадочного и такого симпатичного иностранца. Кера залипла на его окутанный ореолом таинственности образ сразу и бесповоротно. Тайны и загадки – это её суть, её ипостась. Лоле Астер тоже был явно симпатичен. Только Эсмина не проявила видимого интереса к его особе. Да, симпатичный. Но он не тянул на образ принца из её фантазий. Почему? Никто не знает. Не тянул и всё.

Ряженный в заморского купца врунишка закончил сочинённую историю практически пафосно:

– Отец пропал, но я ведь жив. Мне уже двадцать, – без тени сомнений – врать, так врать – прибавил себе три года Астер. – Я ещё в детстве поклялся, что найду либо самого отца, либо свидетелей смерти. А если найду того, кто погубил его – убью! Для этого я сюда и прибыл.

Астер гармонично вжился в роль, изобразив на лице безмерную скорбь и решимость.

– Какой вы смелый! – восхищённый взгляд Керы был наполнен симпатией.

В уголках красивых глаз Лолы пробилась влага.

К тому времени они добрались до богатых усадеб армянского квартала. Жертва карманника неожиданно предложила:

– Астерион, а что, если вы зайдёте к нам в гости? Мой отец один из самых известных каффинских купцов. Он всё про всех знает. Возможно, и про вашего отца расскажет.

Кера бросила на подругу ревнивый взгляд:

– Твой отец торгует с сарацинами и хурзами22, а мой как раз с московитами и литвинами. Поэтому ясно, что надо идти к нему.

Предложения девушек не обрадовали Астера: снова будут расспросы, снова надо будет изворачиваться и лгать. Вот если бы такое предложение поступило от Эсмины, он бы сразу согласился. Но она молчала. Поэтому парень наморщил лоб:

– Нет, это неучтиво. Только познакомились и без приглашения хозяина явиться в дом. Нет, не сегодня.

Кера расстроилась, но всё же не стала настаивать:

– Хорошо, я сама расспрошу отца, – она в раздумье закусила губу, но улыбка тут же озарила её миловидное личико: – А где я смогу поведать вам о его рассказе? Где мы встретимся?

Это была вполне естественная лазейка для продолжения отношений. Астер призадумался – а правда, где? Встречаться с Керой не входило в его планы. Но вдруг и Эсмина придёт? И он предложил:

– А что, если завтра в два часа на пристани возле Доковой башни?

– Я обязательно приду.

– И я, – твёрдо кивнула соперница Керы.

– А вы? – обратился псевдокупец к Эсмине.

– Посмотрим, – неопределённо дёрнула плечиками гордая красавица.

Дом Эсмины был чуть дальше, чем дома её подруг. Проводив Керу и Лолу, Астер вызвался довести до дома и ту, ради которой он затеял всю эту авантюру с переодеванием. Но она отрезала:

– Я прекрасно знаю дорогу. Здесь безопасно. Прощайте.

Девушка развернулась и, не оставив никакой надежды на новую встречу, стала удаляться. От безысходности у юноши застучало в висках.

Ты так мечтал остаться с ней наедине! И вот она уходит, а ты не знаешь, как её остановить. Ты пылаешь страстью. А она так холодна. Так холодна, что не хочет видеть тебя. Так холодна, что не хочет слышать тебя. Ты так мечтал быть рядом! Но мечта тает, словно утренний туман. Тает прямо на глазах. И ты ничего не можешь сделать.

Сжавшимся в комок сердцем Астер ощутил, что это самый главный момент в его жизни. Главный шанс, который может больше и не представиться. При подругах невозможно навести мосты к её мыслям, к её мечтам, к её душе… к её сердцу.

Она сейчас уйдёт и все твои грёзы разобьются, как упавший на тротуар кувшин.

Отчаявшись, он послал вдогонку слова, незнамо как вспорхнувшие с тяжёлого как гиря языка:

О, если бы так сладостно и ново

Воспеть любовь, чтоб, дивных чувств полна,

Вздыхала и печалилась она

В раскаянии сердца ледяного.

Чтоб влажный взор она не так сурово

Ко мне склоняла, горестно бледна,

Поняв, какая тяжкая вина

Быть равнодушной к жалобам другого.

Подействовало – Эсмина замерла. Это был выстрел прямо в сердце. Впрочем, почему сразу в сердце? В мозжечок. В его центр, отвечающий за увлечения, интересы, привязанности. Стихи были произнесены чувственно, без тени фальши. И это ей понравилось. Ловко развернувшись на каблуках, она взглянула с явным интересом на того, кто минуту назад казался сирым и убогим. Вздёрнув голову и приподняв веки, спросила осторожно, словно желая проверить, что не ослышалась:

– Вы знаете Петрарку?

Астер сразу успокоился. Он понял, что сделал в своей жизни самый меткий выстрел. Точно в яблочко!

Вместо ответа венецианец сделал шаг навстречу и улыбнулся, больше сердцем, чем губами:

Настолько безрассуден мой порыв,

Порыв безумца, следовать упорно

За той, что впереди летит проворно,

В любовный плен, как я, не угодив, —

Что чем настойчивее мой призыв:

«Оставь ее!» – тем более тлетворна

Слепая страсть, поводьям не покорна,

Тем более желаний конь строптив.

Они подошли друг к другу достаточно близко, чтобы можно было прочитать все мысли на лице. Эсмина улыбнулась, констатировав с большой долей удивления:

– Вижу, знаете. У вас есть любимые стихи? Какой сонет запал вам в душу?

Не отрывая глаз от предмета своего воздыхания, юноша прочитал любимые стихи, усилив подачу вкрадчивыми оттенками голоса:

В прекрасные убийственные руки

Амур толкнул меня, и навсегда

Мне лучше бы умолкнуть – ведь когда

Я жалуюсь, он умножает муки.

Она могла бы – просто так, от скуки —

Поджечь глазами Рейн под толщей льда,

Столь, кажется, красой своей горда,

Что горьки ей чужого счастья звуки.

Что я ни делай, сколько ни хитри,

Алмаз – не сердце у нее внутри,

И мне едва ли что-нибудь поможет.

Но и она, сколь грозно ни гляди,

Надежды не убьет в моей груди,

Предела нежным вздохам не положит.

Эсмине понравился выбор Астера. В ответ она продекламировала свой любимый сонет:

Прекрасные черты, предел моих желаний,

Глядеть бы и глядеть на этот дивный лик,

Не отрывая глаз, но в некий краткий миг

Был образ заслонен движеньем нежной длани.

Стихи и тишина. Угомонились птицы. На улице пустынно. Закат сулил прохладу…

***

Часов не наблюдая, они бродили по улицам родного города. Бродили, активно обмениваясь книжным багажом. Багажом внушительным для этих юных лет. Эсмина получила замечательное домашнее образование. Отец не жалел средств на лучших преподавателей. Что говорить об этом, если все учителя дочери были приглашены им из Генуи и Константинополя. К тому же в доме Тер-Ованеса была богатая коллекция книг, которой могли позавидовать многие владыки мира. Эсмина обожала эту библиотеку. Да, здесь было много религиозной литературы и научных трактатов, но изящная словесность всё же преобладала.

Астериона научил читать дед. Вкупе с древнегреческими мифами, рассказываемыми Власием, чтение вызвало у внука неутолимую жажду знаний. Вот только читать в доме Христодула и Биаты особо было нечего. Только полуистлевшее Евангелие, традиционно передававшееся от отца к сыну. И всё. Астер осилил его ещё в семилетнем возрасте, проявив при этом необыкновенно цепкую память. Мальчик наизусть мог продекламировать большие куски религиозных текстов, совершенно при этом не сбиваясь. Это сразу же превратилось в традиционный домашний «аттракцион», когда гостям демонстрировались восхитительные способности малолетнего вундеркинда.

Далее его тягу к чтению поддержал Анчилотто. Анчилотто служил помощником массария и отвечал за качественное и своевременное исполнение заказов курии. Из-за этого он часто бывал в мастерской Христодула. Анчилотто отличался невероятной худобой и тщедушными габаритами тела. Про таких говорят «не в коня корм». К тому же он был ленив, безынициативен и крайне неопрятен. Другие при таких «достоинствах» обычно проявляют тягу к вину и падшим женщинам. Но ни тем, ни другим Анчилотто особо не отличался. Зато у него был другой грех – он был книгоедом. Стоило ему на глаза попасться новой книге, и он уже не мог ничем другим заниматься, пока не проглотит её. Но так как в рабочее время на глазах руководства этого делать было нельзя, субтильный хитрец придумал простой выход. В конторе он говорил, что идёт по делам, а сам шёл в дом Христо, где ему никто не мешал. Здесь с книгой в руках он либо валялся на широкой лавке, либо сидел на кухне, уплетая пирожки, которые запивал парным молоком, либо густым взваром. Биата, глядя на худышку-гостя, всегда жалела его и подкармливала. Бывало, она говорила: «Хватит питаться одними книгами! Лучше съешь мою булочку». Возможно, в благодарность за это Анчилотто научил Астера читать на языке латинян. Затем он стал приносить ему книги. Правда, за чтение брал с Астера по десять аспров в месяц. Парню приходилось по ночам делать дополнительные кувшины и втихаря продавать их соседу-горшечнику. Отец об этом не знал, иначе бы очень ругался. Сын, хотя и лепил горшки не хуже его, но не имел права их продавать. Чтобы иметь такое право цех горшечников должен был принять Астера в мастера. Отец не ведал о маленькой тайне сына, а менее мастеровитый сосед помалкивал, скупая по бросовой цене добротные кувшины.

В общем, в багаже Эсмины и Астериона были десятки, если не сотни прочитанных книг.

Бессистемно бродя по мостовым Каффы, они с упоением делились яркими сюжетами и живописным описанием главных героев. Особый восторг юных книгочеев вызывал факт прочтения одних и тех же книг. По поводу этого были и споры, и полное согласие в оценке того или иного персонажа.

Когда часы на башне Криско пробили половина восьмого, Эсмина попрощалась и, весело махнув напоследок рукой, скрылась за воротами усадьбы.

Астер был абсолютно счастлив. Он навёл мосты.

Вот так! Так!!! А старшие братья насмехались надо мной, называя книжным червем. Нет, знание – это всепобеждающая сила!

Парень почувствовал небывалый прилив энергии, тело казалось невесомым. Ноги легко несли незнамо куда, непроизвольно делая при этом невообразимые па. Сердце колотилось, душа ликовала. Астер с нетерпением ждал наступления следующего дня.

12 июля 1474 года, воскресение

О том, сколько верёвочке не виться…

Когда Лола и Кера пришли, Астер уже давно топтался у Доковой башни. Девушки сразу поведали ему о разговоре со своими отцами. Ни один, ни другой никогда не слышали о Савве, но обещали навести справки.

Астер не двигался с места, всё ждал Эсмину. Это заметила Лола:

– Ты Эсми ждёшь? Она не придёт.

– Почему?

– У неё сегодня помолвка.

– «Помолвка»?

– Никакая не помолвка, – поправила подругу Кера. – Помолвка – это когда все согласны, и дата свадьбы намечена. А это сватовство. К ней сватается один богатенький генуэзец.

– «Генуэзец»?

В голове парня сразу замельтешили панические мысли. Генуэзцы традиционно считались самыми завидными женихами. А этот ещё и богат… М-да…

Разволновавшись, Астер рьяно затряс головой, но, заметив пристальные взгляды девушек, быстро взял себя в руки. Хотя безоблачное настроение уже куда-то безвозвратно испарилось.

Кера сразу всё поняла. Понять было совсем не трудно. На лице парня всё написано доступным языком. Написано крупным шрифтом. Вообразившая к тому времени по отношению к Астеру невесть что, она притихла, погрузившись в свои переживания. И только Лола без умолку продолжала наивные расспросы. Её интересовало всё: сколько жителей в Мальвазии, кем Астеру приходится Фотий, почему у него венецианский костюм, а не какой-то другой и т.д. Парень отвечал машинально, легко заполняя пробелы в информации о Савве откровенной фантазией. Никогда он не думал, что способен врать столь безудержно и изощрённо.

Эсмина не пришла, пришлось прогуливаться в компании её подруг. Надежда ещё не угасла, поэтому Астер не спешил расставаться с девушками. Он категорически не хотел, чтобы ожидания были напрасными. Воспоминания о вчерашней «поэтической» прогулке помогали взбодриться.

Нет, что-то здесь не так. Она бы сказала. По крайней мере намекнула бы. С другой стороны, кто ты такой, чтобы с тобой делиться сокровенным? Никто. Так, случайный попутчик, вспомнивший парочку сонетов великого Петрарки.

Когда девушки и парень вышли на набережную, к ним прицепился лоточник, продающий финики и щербет. Прицепился капитально, привычно оценив ситуацию. По причине природной учтивости врунишка был вынужден потратить последнюю мелочь и угостить девушек восточными сладостями. Лола, продолжая щебетать, восприняла это, как само собой разумеющееся. А вот внимательный взгляд Керы отметил худобу и непритязательность кошелька богатого венецианского купца. Вероятно поэтому, взглянув на оживлённую гавань Каффы, она задала ему вопрос:

– Астер, а какой корабль ваш?

Порт и окружающая его акватория была забиты сотнями посудин любых типов и размеров. Парень легко мог соврать, указав на любую из них. Но он постарался минимизировать вероятные последствия собственной лжи:

– Здесь нет моего корабля. Я приплыл на попутном. Торговыми делами в нашей семье заведуют старшие братья. Я пока не допущен к этому.

Следующий вопрос Керы стал более мучительным для Астера, чем предыдущий:

– А где вы остановились?

Он не нашёл достойного ответа, махнув неопределённо:

– Да…, есть тут одно место…

Лола, не вникнув в суть вопросов подруги, тут же предложила:

– Давайте я поговорю с папой. У нас сейчас пустует просторный гостевой дом.

Кера не удержалась и фыркнула, крепко схватив подругу за руку.

– Извините, – довольно небрежно обратилась она к Астеру, – мне срочно надо что-то рассказать Лоле. Это тайна.

Она оттащила ничего не понимающую толстушечку в сторону и зашипела:

– Ты дура, что ли? Куда ты его приглашаешь?

Подружка выпучила удивлённые глаза:

– Домой, а что? – неожиданная мысль переменила выражение её лица: – Ах, всё понятненько! Ты хочешь избавиться от меня, чтобы остаться с ним наедине. Я ещё вчера заметила, что ты в него втюрилась.

Кера, любительница всего таинственного и мистического, состроила максимально туманное выражение лица, покосилась на Астера и отодвинула подругу ещё дальше от него.

– Вчера, может, и втюрилась, – зашипела она. – А сегодня сообразила, что к чему.

– Что ты несёшь? – Лола приняла боевую осанку, готовясь отразить козни соперницы.

– А то! Отец всегда говорил: «На рынке и в порту не доверяй никому». Я думала, что это пустая присказка. Пустая и никчёмная. А сейчас вижу – он прав.

– Ой-ой-ой! Как страшно! – весь вид Лолы выражал полное недоверие к словам Керы. – Вечно ты со своими страшилками.

– Слушай меня! Я знаю подобные истории. Кто-то специально ворует кошелёк у богатенькой глупенькой девушки. А затем его напарник-ловкач под видом благородного спасителя втирается к ней в доверие. Он под благовидным предлогом оказывается в доме девушки. Затем в одно прекрасное утро она просыпается, а его уже нет. Но вместе с ним нет уже ничего: ни денег, ни драгоценностей, ни девичьей чести. Только голые стены. Всё стибрили безжалостные жулики. Были случаи, когда они воровали даже забор, ворота и плоды с деревьев.

Последние слова подруги рассмешили Лолу, и она пренебрежительно прыснула:

– Вот тебя несёт!

– Смейся, смейся! – наставительно закивала Кера. – Но лучше ответь мне, зачем он отпустил воришку?

– Он не отпускал. Воришка удрал.

– Угу, угу. А теперь подскажи, сколько денег в кошельке этого красавчика?

– Откуда я знаю? – пожала плечами Лола.

– Зато я знаю! Нисколько! Таких затрапезных кошельков я не видела ни у одного хоть сколько-нибудь уважающего себя человека. Такие кошельки носят нищие. Да-да, нищие. Он не тот, за кого себя выдаёт. Корабля нет, живёт неизвестно где. А вот я точно знаю где! В притоне для воров и бандитов.

Лола нахмурила нежный лобик, пытаясь осмыслить услышанное, неуверенно протянула:

– Ужас какой. Ты точно пытаешься нас спасти, а не отодвинуть меня на второй план?

– Точно! Поэтому предлагаю попрощаться с этим субчиком и быстрым шагом двигаться домой.

Они вернулись к Астеру и невнятно уведомили его о том, что их срочно ждут дома. Астер воспринял это известие равнодушно. Девушки его нисколько не интересовали. Эсмину сватает какой-то вонючий генуэзец. Вот это новость! Крайне неприятная новость. А всё остальное – пыль.

Девушки нервной походкой двинулись с набережной в город. Кера то и дело оглядывалась, а её подружка спрашивала:

– Он идёт за нами? Он идёт?

– Нет, не идёт.

Когда они дошли до ворот, Кера тормознула подругу:

– Стоп! А ведь он уже знает, где мы живём. Он нас вчера проводил.

– И что?

– Этой ночью он приведёт всю банду.

Лола не могла понять, что меняет в их положении эта информация:

– И что ты предлагаешь?

– Надо сказать стражникам – пусть они его схватят, – Кера кивнула в сторону оргузиев, расположившихся рядом с крепостной башней.

Лола покосилась на Астера, который словно истукан продолжал стоять на месте. Она строго кивнула подруге в знак согласия, и та обратилась к одному из стражников:

– Извините, вы можете нам помочь?

Караульный нехотя поднялся с каменной скамьи:

– Чем?

– Видите того молодого венецианского купца? Мне кажется, он вор и жулик.

– «Кажется»? Когда кажется креститься надо. Он что-то украл у вас?

Здесь некстати вмешалась Лола:

– Нет, даже наоборот, он вернул мне украденный кошелёк.

Стражник почесал репу:

– Понятно: сначала украл, а затем вернул.

– Нет, украл не он. Украл другой.

– Понятно, – стражник недовольно вздохнул. – Сначала украл, затем вернул, а затем украл другой. И где он?

– Кто?

– Другой.

– Он сбежал.

– Понятно: украл, вернул, украл, сбежал, – констатировав эту сложную формулу событий, караульный раздражённо хмыкнул: – Тогда кого я должен арестовать?

– Его, – девушки в унисон указали на Астера.

– Понятно, – стражник активно потряс головой, он никак не мог осилить хитросплетения женской логики. – Значит, тот украл, а арестовывать надо того, кто вернул. Понятно… Он был пуст?

– Кто?

– Кошелёк, кто же ещё? – оргузий начинал терять последние капли терпения.

– Какой кошелёк?

– Тот, что он вам вернул.

– Нет, полон, – продолжала купаться в своей простоте Лола.

– Понятно… А! Понял… Выходит, когда он его слямзил – денег в кошеле не было?

– Были! – Лола не понимала к чему все эти вопросы. Всё же и так предельно ясно.

– Понятно… Тогда за что я его должен арестовать? Он вас обидел? Приставал? Угрожал?

– Нет, он вполне любезен и обходителен.

Стражник вздохнул:

– Понятно… Он вернул ваш кошель с деньгами, был любезен и обходителен, и вы за всё это гнусное преступление предлагаете бросить его в темницу. Такое бывает.

Караульный успокоился, вновь занял своё место на скамье и отвернулся. Отвернулся с таким видом, словно рядом никого и не было.

– Эй, эй! – заподозрила неладное Кера. – Вы чего?

Она легонько похлопала стражника по плечу. Но тот вяло отмахнулся:

– Идите и не выносите мне мозг. Мне ещё до восьми часов тут торчать.

Он развернул узелок с едой, явно намереваясь подкрепиться.

Кера зло взглянула на подругу, подхватила её под руку и потащила через ворота:

– Я бы его уговорила. Зачем вмешалась?

– Что ж не уговорила? Сама не может ничего толком сказать, а я виновата!

Кера обиделась, отпустила руку подруги, встала, топнула и крикнула громко:

– Да, провалитесь вы все!

После этого подруги-соседки двинулись домой раздельными путями.

А Астер продолжал стоять на том же месте. Он так и не вник в причину странного поведения девушек. Или не способен был вникать. Все его мысли были посвящены лишь одной.

Почему она не пришла? Кто к ней сватается? Неужели она согласилась? Неужели это конец? Вчера было так хорошо! И вдруг это сватовство. Почему она ничего не сказала? Видимо я для неё никто. Потому и не сказала. Чудо, неожиданно приобретшее вчера осязаемые очертания, вновь превратилось в странный, ватный, бесперспективный туман. Чёрт!

Он стоял, не в силах сдвинуться с места. Стоял долго. Так долго, что подкрепившийся хлебом, салом и чесноком оргузий уже стал скрести затылок: а не задержать ли мне этого человека? Уж больно подозрительно он себя ведёт. Невозможно так долго без дела стоять на одном месте. Он ведь не стражник. Оргузий подозвал к себе напарника и собирался двинуться вместе с ним к Астеру, как вдруг из ворот башни выпорхнула ещё одна девица. Она подошла к странному венецианцу и тот вдруг оживился.

Подоспевший напарник спросил:

– Чавось кликал?

– Ничаво, просто стосковалси, – оргузий вновь уселся на лавку, после чего восхищённо повёл головой и громко выдохнул: – Хе! Вот, ведь девки, идрёный корень! Втроём одинёшного поделить не можут! Счастливчик.

13 июля 1474 года, понедельник

О любовнике Эсмины, шастающем в усадьбу Пангиягера по ночам

Тер-Ованес никак не мог успокоиться, вспоминая вчерашний день:

– Какая наглость! Он мне угрожал! Мне, Пангиягеру, в жилах которого течёт кровь Комниных и Гаврасов. Наглая беспардонная семейка бандитов. Нет, они не дворяне. Не может благородный человек так себя вести.

– Успокойся, братец. Ты так разволновался, что я боюсь, тебя хватит удар.

– Я спокоен! – брызгая слюной, рявкнул в ответ Тер-Ованес.

Сестра похлопала по подлокотнику шикарного венецианского кресла:

– Сядь и успокойся. Благодари бога, что мы не отдали нашу голубку в лапы этого садиста.

– Да, – буркнул брат, показав намерения следовать советам сестры. – Ты абсолютно права, – хозяин дома уже стал присаживаться, как на пороге залы показался садовник: – Чего тебе, Погос?

Старый слуга поклонился и, сжав кулаки на груди, обратился к хозяину:

– Господин, мне надо с вами поговорить по одному важному делу.

– Говори!

– Хм, дело серьёзное, – старик явно намекал на то, что разговор лучше провести тет-а-тет.

Тер-Ованес, думая, что дело касается каких-нибудь покупок инвентаря, в досаде махнул рукой:

– Да говори уже!

– Как скажете, господин. В наш дом по ночам шастает мужчина.

Манана-хатун окаменела и выронила рукоделье. Клубок ниток покатился по полу. Её брат, так и не присев, подпрыгнул, словно ужаленный. Он моментально телепортировался впритык к садовнику и уставился на него:

– Ты чего несёшь?

– Правду говорю, хозяин. Я ещё в пятницу заметил, что на кусте жасмина три ветки сломаны. Но не придал этому значения. Мало ли кто из наших ходит по саду. На следующий день наткнулся на вытоптанный кусочек клумбы. В воскресение ещё одна ветка оказалась сломанной. А сегодня я нашёл следы мужской обуви. Он перелез через забор в дальнем углу, где накануне я всё прополол и полил. На мокрой земле всё видно. Хотите посмотреть?

Тер-Ованес крякнул, прочистив горло:

– У нас ничего не пропало?

– Нет, господин. Я опросил всех слуг. Всё на месте. Следы ведут к спальне Эсмины. Может, у неё что-то пропало?

Это известие заставило хозяина дома задёргаться. Господи, пусть украдут всё! Только не честь ахавни. Он побагровел, напряжённо повёл головой и словно разъярённый носорог решительно ринулся в сад. Старый слуга засеменил следом.

Перед дверью, ведущей из спальни Эсмины в сад, Погос забежал вперёд и указал на вытоптанную землю у окна:

– Вот здесь он долго отирался.

Ованес нервно тряхнул головой и громко стукнул кулаком в дверь дочери:

– Эсмина, выйди.

На крыльце тут же появилась непривыкшая к такому беспардонному стуку испуганная девушка. Увидев взволнованного отца, она подумала, что ему стало плохо.

– Папа? Что случилась? – ахавни всматривалась в лицо родителя, пытаясь выяснить причину его волнений.

– Это я тебя хотел спросить, – не сдержавшись, прорычал он в ответ. – Кто к тебе шастает по ночам?

Она попятилась назад, упёршись в косяк. Затрясла головой:

– Никто.

– «Никто»?! – глаза отца налились бешенством. – Вчера после этого дурацкого сватовства я запретил тебе выходить из дома! Запретил!!! Запретил не потому, что я бездушный тиран. Не из-за прихоти запретил! Запретил, потому что Гуаско способны на всё. Но ты непослушная дочь. Мои слова для тебя ничто. Куда ты вчера бегала? К кому?

Да, накануне отец запретил ей выходить из дома. Но Эсмина тут же нарушила запрет. Это было выше её сил. Уж больно хотелось встретиться с Астером. Девушку к нему неудержимо тянуло. Тянуло помимо её воли. Это было совершенно новое непознанное доселе чувство. Она пока не могла дать ему чёткое определение, но уже понимала, что оно прочно проникло куда-то в грудь, откуда непрерывно сигналит каким-то странным сладко-горьким томлением. Никогда в жизни до этих пор Эсмина не разговаривала с парнем, с которым ей было интересно разговаривать. Так с ней не мог разговаривать никто: ни отец, ни подруги. Астер был близок по духу, по кругозору, по взглядам на жизнь. Душевно близок. Она не просто видела и слушала его. Она чувствовала его. Чувствовала, как себя. Чувствовала его мысли, его жизненные флюиды, его дыхание, биение его сердца. Чувствовала его душу. Понятную, близкую, трепетную.

Да, запрет был нарушен. В оправдание она придумала для себя причину. Вескую причину. В субботу вечером Эсмина рассказала про Астера отцу, и тот предложил пригласить венецианца в гости. Пангиягер не слышал про пропавшего Савву из Мальвазии, так как сам перебрался в Каффу чуть позже. Но он подсказал к кому обязательно нужно обратиться за помощью. Есть такой купец Кириака. Он стар и знает про всех, кто торговал с московитами в прошлые времена. Эсмина боялась, что если она не придёт в условленное место, то уже никогда не поможет парню в поисках пропавшего родителя. И никогда больше не увидит самого Астера. Никогда. Никогда, никогда, никогда. С этим «никогда» она не могла смириться. Поэтому и сбежала. Сбежала, не смотря на строжайший запрет. Всё запуталось. Да, надо было сказать отцу, что она идёт к купцу из Мальвазии. Почему не сказала? Не сказала и не сказала! Да и отец хорош! Как бы я пригласила Астериона в гости, если мне запрещено выходить из дома? Какая-то глупость! А теперь он кричит на меня. Кричит во весь голос!

Отец продолжал обвинять:

– А теперь оказывается, что у тебя есть любовник. Это к нему ты бегала?

За спиной хозяина собралась толпа домочадцев. Все взирали на хозяйскую дочь. Кто с презрением, кто с осуждением, а кто-то просто воспринимал происходящее, как интересную историю, из которой можно извлечь тысячи минут увлекательных пересудов. Ведь так скучно жить!

Эсмине было очень обидно. Обидно, как всякому человеку, несправедливо обвинённому в несовершённых проступках. Было так обидно, что она не смогла произнести ни слова в своё оправдание. Если бы она попыталась что-то возразить, то тут же залилась бы слезами. А ей этого уж точно не хотелось. Не хотелось на глазах толпы показывать свою слабость. Тогда бы точно все восприняли её слёзы как признание греха. И она крепилась. Крепилась до последнего.

Отец перешёл к следственным действиям. Он был хозяином этого мира – маленького мирка, окружённого крепким каменным забором. Поэтому не выбирал выражений.

– Роксана! – позвал он кормилицу, которая нянчила дочь с малолетства.

Роксана была тихой пожилой женщиной, которую бог не наградил слухом. Но интуиция и чтение по губам у неё были развиты отменно. Служанка тут же возникла перед Пангиягером.

– Я зде-есь, мой господин, – промычала она грубо и неразборчиво, как мычат все люди, которые не слышат с детства.

– Ты куда смотрела?

Роксана, внимательно вглядываясь в артикуляцию хозяина, ответила сразу:

– Это навэты, мой господин. Эсми-ина не винова-ата.

– «Не виновата». Ты уже не только глуха, но и слепа! Простыни сегодня стирала?

Кормилица активно кивнула.

– Были на них пятна греха?

Глухонемая завертела головой:

– Нэ-ет, мой господин, нэ-э было. Простыня дэвствэнно чи-и-иста. Эсми-ина не винова-а-ата.

– А-а-ай! – Тер-Ованес махнул в досаде рукой. – Покрываешь! Кто знает хоть что-то по этому делу?

Хозяин развернулся к домочадцам. Под его взглядом все упёрли глаза в пол. Пангиягер рыкнул:

– Всё равно всё выясню! И тем, кто покрывает её, не поздоровится.

После этих слов повисла пауза. Напряжённая, ватная пауза. Её прервал уверенный девичий голос:

– Я знаю. Могу всё рассказать.

Голос принадлежал Лейле, которая стояла чуть в стороне, облокотившись плечом о стену дома и сложив на груди руки. Она была спокойна, как удав.

Тер-Ованес переспросил:

– Ты?

Все вслед за хозяином уставились на Лейлу. Та лишь слегка пожала плечами:

– Да, я. Я знаю, кто перелезал через забор.

– Ну, говори!

Лейла хмыкнула:

– Он пробрался не к Эсмине, – она сделала театральную паузу, скривила улыбку и, понизив голос, призналась: – Он приходил ко мне.

– К тебе? – не поверил хозяин усадьбы. Он завертел головой и, найдя взглядом садовника, уставился на него: – Что скажешь?

Пагос развёл руками:

– Она правду говорит. Я не успел рассказать до конца. Этот, что перелез через забор, постоял у окна Эсмины, а затем пошёл к окну Лейлы. Там ещё больше натоптано.

Тер-Ованес зло выдавил воздух из груди:

– У-у-ы! С ума сведёте. Не слуги, а сборище недоумков. А ты чего с самого начала молчала? – обратился он к опекаемой.

– А меня никто не спрашивал, – ухмыльнулась Лейла.

– Вот бесстыжая! – наконец включилась в разбирательства Манана. – Я тебе говорила! – упрекнула она брата. – Совсем от рук отбилась.

Приёмная дочь лишь воздела глазки к небу и потрясла головой:

– Это моё дело. Кто мне запретит? – циничная улыбка слетела с губ, и она, резко переменившись, по полной наехала на слуг. – Чего уставились? Чего вы здесь собрались? Комедианты приехали?

Тер-Ованес успокоился и поддержал приёмную дочь:

– Живо по местам. Или вы уже все дела переделали?

Служанки, словно трудолюбивые муравьи тут же ринулись по разным направлениям.

Эсмина всё же не выдержала, слёзы брызнули из глаз, и она побежала к себе, проронив на ходу:

– Я тебе этого никогда не прощу.

Отец понял, что в настоящий момент он обязан извиниться перед дочерью. Перед тем, как сдвинуться с места, наставительно прошипел Лейле:

– Иди в мой кабинет и жди меня там.

Разговор с дочерью был долгим. Они помирились. Но всё же отец настоял: с этих пор Эсмине нельзя выходить из дома без сопровождения охраны.

Когда после беседы с ахавни Пангиягер вошёл в кабинет, то обнаружил там Лейлу, беспардонно взобравшуюся с ногами на хозяйское кресло. Спокойный взгляд девушки говорил о том, что Тер-Ованесу предстоит ещё один трудный разговор. Он жестом указал Лейле «брысь с моего места». Она нехотя переместилась в гостевое кресло. И снова поджала под себя ноги. Тер-Ованес уселся поудобнее и смерил девушку осудительным взглядом:

– И что мы с тобой будем делать?

Та в ответ демонстративно зевнула:

– Делайте, что хотите.

– Ну, ты совсем уже. Манана на тебя жалуется.

– И что? Пусть привыкает.

– К чему?

– Я здесь кто? – вопросом на вопрос вызывающе ответила Лейла.

Тер-Ованес не смог выдержать её дерзкого взгляда и решил поменять тактику, спокойно произнеся:

– Ты моя приёмная дочь. А я твой отец-опекун. И ты меня должна слушаться.

– «Слушаться»?! – взвилась девица. Она вскочила и, уперев руки в боки, раздражённо предъявила: – До каких пор я должна слушаться? До самой старости?

– Нет, ну… —Тер-Ованес не смог подобрать слов.

Но Лейла не собиралась ждать ответа. Она бросилась в атаку:

– Если я ваша дочь, почему вы не выдаёте меня замуж? Эсмине только-только шестнадцать стукнуло, а ей уже мужа подыскивают. Ну хорошо, пусть вы отказали Гуаско. Любимую дочку жалко. Но почему меня не предложили взамен?

– Он негодяй!

– «Негодяй»! Он для вашей дочери негодяй. А для меня лучше партии и не сыскать. Вы меня спросили?

– Хорошо, в следующий раз спрошу. Но только не по поводу Гуаско. С этой семейкой покончено.

Лейла наглядно развела руками – что и требовалось доказать.

– Я нужна вам лишь потому, что вам не хочется меня отпускать. Ведь вместе со мной от вас утекут мамкины денежки и дом, который вы за хороший куш сдаёте приезжим купцам.

– Но-но! Ты не очень-то! Не много ли на себя берёшь? – Тер-Ованес испытал неудержимое желание вскочить со своего удобного кресла.

Но Лейла уже обошла сзади и нежными ручками сдержала его порыв, пропев лилейно:

– А вот мы теперь посмотрим, так это или нет. Сидите, сидите, – прервала она очередную попытку хозяина встать. – Сейчас мы узнаем, кто тут наговаривает, а кто виляет хвостом. Тихо-тихо, дайте сказать. Раз не хотите связываться с Гуаско, – Лейла наклонилась к самому уху Тер-Ованеса, и он ощутил её горячее дыхание, – тогда выдайте меня за Эминека.

– «За Эминека»? – удивился опекун. – Он-то с кого здесь бока-припёка?

Лейла вздохнула:

– С такого. Запал на меня, – и пояснила: – Это его слуга перелазил через забор. Вчера татарский бек встречался с консулом. Когда он со свитой двигался ко дворцу, то увидел меня. Увидел и остановил кортеж. Зевак было много, но я сразу поняла причину остановки. Вам этого не понять, но девушки чувствуют взгляд самца даже спиной. Я тут же развернулась и пошла домой. Но краем глаза заметила, как он шепнул приближённому и тот потащился вслед. Вечером я не стала закрывать окно на ставни и вскоре заметила, как тот самый слуга подглядывает за мной.

– Почему не забила тревогу?

Лейла снова приблизила губы к уху приёмного отца и прошептала:

– Зачем? Зачем мне поднимать тревогу? Наоборот, я зажгла свечи и медленно разделась перед ним догола. Хм, – она озорно усмехнулась, – пусть Эминек видит, насколько я хороша. Пусть даже глазами слуги.

Голос её был наглым и томным, вводящим слушателя в состояние прострации. Но всё же Пангиягер был далеко не мальчиком. Он стряхнул руки со своих плеч:

– Далеко пойдёшь…

– Ха, а то ж!

Приёмная дочь уселась напротив Пангиягера и нагло уставилась на него, игриво прикусив пальчик своими ровными зубками.

– Так ты выдашь меня за Эминека?

Тер-Ованес всё же смутился под пристальным взглядом красотки. Он встал и ушёл к буфету. Там налил себе вина, немного пришёл в себя и собрался с мыслями. Вернувшись, произнёс заботливым отеческим тоном:

– Даже если всё так, как ты говоришь, я не выдам тебя за татарина. Кем ты будешь у этого язычника? Десятой женой? Не такую судьбу я обещал твоей матери.

Он не успел занять своё место – смазливая девица помешала: словно утренний туман обволокла руками, прижалась упругой грудью.

– А какую судьбу ты обещал? – игривым голосом маленькой шалуньи пропела Лейла. – Оставить меня старой девой, а затем сплавить в монастырь?

– Не говори глупости. И отойди от меня.

Лейла отпрянула, дождалась, когда он займёт своё место и ловко вспорхнула к нему на колени. Руки вновь сплелись на его шее в один нежный узелок.

– Тот жених тебе не по вкусу, этот не по нраву. Слушай, а женись на мне сам! – задорно глядя в его глаза, она промолвила: – У тебя и жены нет, и вера подходящая.

После этих слов она сладко поцеловала приёмного отца в губы. Поцелуй был явно не дежурным. Для Пангиягера он стал полной неожиданностью. Старый купец даже немного поплыл. Он давно не ощущал женской близости и испытал при этом давно забытое волнение. Это не осталось незамеченным.

– О, да ты на взводе! – заёрзала девица на его коленях. – Вот видишь, я вполне тебе подхожу, – она медленно провела пальчиком по его губам. – Кому ты оставишь наследство? Мужу Эсмины? Так? Но это не родная кровь. А я тебе наследника рожу. Сына.

И она страстно вцепилась в губы попечителя. Руки девушки принялись гладить и ласкать его тело…

***

Астер вновь ждал Эсмину возле башни Криско. Простояв два часа, понял, что она не придёт. Проходя мимо вчерашнего стражника, услышал вслед:

– Что, не пришла? Ха-ха, девки они такие, привыкай.

Накануне парень пережил ещё один божественный день, который затем снился всю ночь. Они болтали без умолку, рассказывая каждый о своей жизни, взглядах на взаимоотношения, на чувства, давая оценку тем или иным людям и событиям, связанным с ними.

А ещё они ходили по адресу, подсказанному Пангиягером. Там жил Димаш Кирияко. Купец непонятной национальности. То ли славянин, то ли грек, то ли армянин. Во всей Каффе он больше всех торговал с Москвой. Именно поэтому отец Эсмины направил к нему. Не мог Савва, собиравшийся в путь к склавинам, пройти мимо внимания этого человека.

Кирияко оказался глубоким старцем, полностью убелённым сединами. Бывает, в таком возрасте люди не помнят, как их самих зовут. Но Димаш, как оказалось, всё ещё обладал острым умом и отменной памятью.

– Погоди-погоди… Савва, да так его и звали. Помню-помню. Так ты его сыночек? Впрочем, мог бы и не спрашивать. Одно лицо.

Далее он поведал, что Савва обратился к нему с просьбой помочь добраться с товаром до московитов. Но к тому времени все караваны уже ушли. Следующий собирался только через полгода.

– Я предложил ждать. Но ему было невтерпёж. Он решил пробраться на север в одиночку. Я стал отговаривать. Говорю, мол, мы всем приплачиваем, чтобы нас по пути не трогали. Вскладчину получается не так дорого. Но в степях встречаются и дикие ватаги. С ними невозможно договориться заранее. Сегодня всем заправляют они, а завтра их место уже занимают новые. Поэтому мы нанимаем крепкую охрану из казаков. Одному такие траты нести тягостно. Подожди до весны. Но Савва не хотел ждать. Он готов был идти на любые траты, лишь бы скорее добраться до Москвы. Оказывается, он только-только женился, поэтому спешил закончить все дела и поскорей вернуться к молодой супруге. Венчался по-скромному, а широкую свадьбу хотел закатить по возвращению. Думал, что в Москве озолотится. Озолотился… Глупец. Говорю, мол, в таком случае ничем не могу помочь. Он ушёл. Уже затем я узнал, что в поисках конвоя он обращался к нашим оргузиям. Но каффинские казаки ленивы – им и здесь хорошо платят. Очевидно, они ему отказали, так как после этого Савву видели в компании Антонио. Это отец братьев Гуаско. Этот упырь сдох наконец-то. А тогда он был очень активен. Да-а… Антонио гораздо хуже тех лихих степных людишек. Гораздо хуже. Не суйся, говорю, к Гуаско. Пропадёшь. Но он молодой, бесшабашный. Не послушался. После этого Савва наш, как сквозь землю провалился. Словно его и не было. И корабль с товарами исчез.

Старый купец замолчал, а Эсмина и Астер переглянулись. Девушка на всякий случай спросила:

– И где нам теперь искать следы его отца? – она указала рукой на парня.

Старик вздохнул:

– Нигде не искать. Не найдёте. Только проблем огребёте. Да не суйтесь к Гуаско, а то и сами сгинете.

На прощание он ещё раз восхитился сходством Астера и Саввы:

– Одно лицо, одно лицо …

После посещения Димаша ребята ещё долго обсуждали стоит ли им искать дальше. Выводы были неутешительными.

Домой шли молча, каждый размышлял о своём. Астер никак не мог понять, почему он так похож на Савву. Его до глубины души смутили слова Кирияко. А Эсмина думала, что теперь Астер вернётся домой и она потеряет друга, с которым ей так легко и беззаботно.

– Ты теперь уедешь? – с нескрываемой досадой поинтересовалась девушка.

Грусть в её голосе очень обрадовала парня, и он даже повеселел, позабыв обо всём. Лжевенецианец тут же сочинил:

– Нет, я останусь в Каффе до зимы. Братья должны сюда явиться к Рождеству.

Они неспеша добрели до усадьбы Тер-Ованеса и ещё долго стояли у задней калитки. Это было вчера …

… Сегодня, прождав пару часов у башни Криско, Астер вновь двинулся к этой самой калитке. Как только он до неё дошёл, сразу услышал знакомый голос:

– Я знала, что ты придёшь.

Калитка распахнулась, и улыбающаяся Эсмина впустила друга:

– Заходи скорей, пока никто не увидел. Меня не выпускают из дома.

– Из-за меня?

– Нет.

– А из-за чего?

– Долго рассказывать. Вот сюда сворачивай. Стоп, лучше иди за мной. Да смотри не наступи на клумбу, а то садовник вновь следствие заведёт, – девушка, словно нить Ариадны, указывала путь, ведя Астера по закоулкам сада. – Та-а-ак, сюда, сюда. Всё! Теперь пришли.

Они остановились у входа в основательно заросшую виноградом беседку.

– Это моё любимое место. Заходи.

Внутри было уютно. Аккуратные лавочки тянулись по периметру стен. А посередине, возле маленького столика стояло кресло-качалка. Астер увидел на столе открытую книгу с закладкой из узорчатой парчи.

– Это ты читаешь?

– Спросил, – рассмеялась Эсмина. – А то, кто?

Парень смотрел на неё не отрываясь. Ей был приятен этот взгляд, но всё же она смущённо выставила перед собой ладошку:

– Чего ты?

– Ты когда улыбаешься – светлая, словно солнышко.

– Смотри не ослепни, – засмеялась девушка. – Ну, всё, всё! Хватит. Если ты будешь так себя вести, я больше не буду тебя приглашать. Хватит, я сказала! – притворно грозно прикрикнула она.

Астер взял со столика книгу, и взглянул на обложку.

– «Повесть об Эсминии и Эсмине»23? – удивился он. – Никогда не слышал даже. Я думал, у тебя редкое имя.

– Как видишь, не такое уж и редкое.

– Прочитала?

– Только половину.

– Интересная?

– Дочитаю, дам тебе.

– И всё же?

– Начало не понравилось.

– Чем?

– Не знаю. Слишком всё нереально. Только представь. Эсмина влюбляется в Эсминия до умопомрачения с первого же взгляда. На пиршестве она касается ногой его ноги. Затем, разливая вино гостям, только ему не даёт наполненный кубок. А после праздника по их жутким традициям она моет ноги Эсмина и украдкой их целует. Ужас какой-то. Разве так можно? Я не верю в любовь с первого взгляда.

– А я верю.

– Не знаю… Как можно влюбиться в совершенно незнакомого человека? Ты видишь только оболочку, но не знаешь, что у него внутри. Может, он глупый, или бездушный. Или ещё хуже – отъявленный негодяй.

– Ты не права. Да, человек видит только оболочки других людей. Но почему одна оболочка его совершенно не волнует, к другой он испытывает симпатию, а третья вызывает у него трепет и волнение. Почему? Потому что судьба каждого из нас написана на небесах. А по оболочке человек узнаёт того, кто уже давно прописан судьбой у него на сердце. Поэтому от любви с первого взгляда в первую очередь трепыхается сердце. Подсказывает – это она, единственная. Та самая, которую ты ждал, которая тебе уготована. Самая прекрасная, самая нежная, самая близкая. Смотри не упусти! Человек же эту подсказку воспринимает, как любовь с первого взгляда. Но на самом деле он давно в неё влюблён, в мечтах ли, в сновидениях ли. Образ любимой уже давно сложился из мелочей: из грёз, из случайных жизненных подсказок. А теперь этот образ явился в реальном облике.

– Интересные рассуждения. Выходит, что мне тоже суждено влюбиться сразу и без поворота? Это со всеми так?

– Не думаю. У каждого своя судьба.

– Хм, выходит, что любовь с первого взгляда всегда счастливая? Прям до гробовой доски?

– Нет, не всегда. Для этого есть разные причины. Часто люди, слыша о такой любви, торопятся, суетятся, выдумывая и домысливая за своё сердце, за свою душу. Потом понимают, что ошибались, но уже поздно. А всем рассказывают, что влюбились сразу. А то, что счастья нет, так это, по их словам, якобы потому, что любовь с первого взгляда – это всего лишь миг счастья. А затем такая любовь приносит только невзгоды. Так делятся своим опытом эти пустопорожние глупцы. Ещё и выводы делают. Мол, этот миг счастья не стоит тех страданий, что выпадают дальше. Впрочем, есть и другие причины неудавшейся любви. Не стоит забывать о кознях дьявола, который посылает нам для испытаний различные соблазны, маскируя их под любовь. Дьявол может опутать человека колдовским миражом, внушив ему, что дурнушка красива, что глупая умна, а злюка добрее родной матери. Сатана толкает сбитого с толку человека в объятия созданного миражом «идеала», а сам смеётся в сторонке, стуча от удовольствия копытами: «Ха-ха-ха! Это и есть любовь с первого взгляда. Наслаждайся!» От себя добавлю: мы часто прислушиваемся к суждениям людей поверхностных, не награждённых свыше способностью глубоко мыслить. Они кричат громче всех: «Любви не существует!» Почему они так кричат? Потому что сами её не познали. Они судят по себе. На самом деле это самые несчастные люди из всех живущих на Земле. Судьба их обделила счастьем. Ещё бывает порода людей, которые ищут не любовь в себе, а себя в любви. Главное для них услада и показное счастье. По сути, они эгоисты, которые не в состоянии познать истинного чувства. Они ежеминутно будут доказывать всем, мол, то, что с ними происходит – это и есть настоящая любовь. Они будут на виду у всех устраивать показуху, демонстрируя свои безмерные чувства. Будут уверять всех, что испытывают неслыханное блаженство. Но это обман. Либо сладкий, успокаивающий самообман. Страшно только то, что такие люди всю оставшуюся жизнь жестоко мстят тем, кого выбрали и кого склонили к браку, соврав им про свои возвышенные чувства.

– Ого! – Эсмина, от удивления затрясла своей чудесной головой. – Да ты оказывается дока в этом деле! Ты уже влюблялся?

Вопрос застал врасплох. Признаться? Нет, не сейчас. Слишком рано. Нет ничего хуже навязчивой любви. Навязчивой к тем, кто пока не готов к ответным чувствам. Суп даже не вскипел, так нечего пенять, что он невкусный.

И он соврал. Это была самая невинная ложь из всей тирады лжи, что Астер сочинил, надев чужой костюм.

– Нет пока. Но надеюсь, что скоро испытаю, – он опустил глаза, пытаясь не выдать себя с головой. – Очень надеюсь, что это чувство будет взаимным. Без этого нет счастья. Безответная любовь лишь убивает.

Девушка улыбнулась. Она была не глупа и не слепа.

Астер, посчитав, что тема скользкая, решил сменить её:

– А что ты читала до этой книги?

– Клижес24.

– Никогда не слышал. У нас с тобой разные библиотеки.

– Ну, да. Ты же на юге Греции живёшь, а я в Газарии.

Парня словно ледяной водой окатило: «Точно, я живу на юге Греции! Спасибо, что напомнила! В Мальвазии, в Мальвазии, в Мальвазии… Не проколись, не проколись, не проколись».

Он тут же поинтересовался:

– Понравилась?

– Да, очень.

– Расскажи.

– Зачем? Ты не собираешься этот роман читать? Скучна история, финал которой знаешь.

– Ну, расскажи. Книг на свете много. Возможно, эта никогда не попадётся на глаза.

– Хорошо, как знаешь. Сюжет её связан с императорским дворцом в Константинополе. Клижес, сын императора, полюбил Фенису. И она полюбила его. Фениса красива и умна. Так было уготовано судьбой, что она стала женой Алиса, брата императора. Казалось бы, будущее влюблённых туманно. Но Фениса гениально распутывает клубок пут, повязавших их по рукам и ногам. Чтобы Алис не лишил её девственности, она опаивает его чудодейственным напитком. Супруг гордится своими фантастическими подвигами на брачном ложе. Но на самом деле это ему снится. Но обман с супружеским ложем – не выход. Это всего лишь полумера. Фениса благородная дама. По соображениям чести она не может просто так взять и отдаться возлюбленному. При этом она больше беспокоится не за свою честь, а за честь опаиваемого ею мужа. Чтобы не скомпрометировать Алиса, узурпировавшего к тому времени власть в империи, Фениса решает симулировать собственную смерть. Она, словно колдунья, прекрасно знает силу трав. С помощью сваренного зелья Фениса притворилась мёртвой. Это было так похоже, что все восприняли её смерть, как факт. Фенису похоронили в склепе. Ночью она очнулась и бросилась в объятия Клижеса, утонув в безумном омуте любви. Но любой обман не долог. Он всегда выходит на свет, – при этих её словах Астерион поёжился. Девушка, не обратив внимания, продолжала рассказ: – В конце концов любовников застукали на задворках сада, примерно в таком же уединённом месте, как это, – смеясь, Эсмина обвела рукой уютную беседку. – Им пришлось бежать. Они сели на корабль и прибыли ко двору короля Артура. Мать Клижеса являлась дочерью Гавейна, одного из рыцарей Круглого Стола. Благородный король Артур, чтобы помочь влюбленным, решил свергнуть тирана, убившего своего брата и захватившего власть в империи. Пока он собирал армию, пришло известие, что Алис умер, отравившись ядом собственной злобы. Фениса и Клижес сели на корабль и отправились домой, где их с нетерпением ждали счастливые подданные. Всё. Как тебе?

– Интересно. Знаешь – это какая-то закономерность… В жизни я никогда не слышал, чтобы живого человека приняли за мертвеца. А в книгах это встречается то и дело. Я совсем недавно читал нечто подобное. Один кавалер из Болоньи влюбился в Каталину. Но она отвергла его любовь, так как была в браке. Горестный рыцарь решил покинуть родной дом и нанялся на службу. В это время Каталина заболела редкостным недугом, который и определить-то невозможно. Все посчитали, что наступила смерть, поэтому несчастную похоронили с подобающими благородной даме почестями. Об этом стало известно Джентиле, так звали рыцаря. Он немедля вернулся в Болонью и тут же со всех ног бросился к склепу возлюбленной. Сдвинув крышку, он обнаружил Каталину нетленной. Она была такой же, как всегда, только необычайно бледной. Воспользовавшись тем, что он был один, ночью, при свечах, Джентиле лёг в гроб, решив: пусть так, но я исполню свою мечту быть с нею рядом. Он хотел побыть наедине с возлюбленной лишь какое-то время, но неожиданно ему захотелось дотронуться до неё, ведь при её жизни ему не было дозволено испытать это. И он положил руку на её грудь.

– Фу! – Эсмина брезгливо затрясла головой. – Как это мерзко лапать покойницу. Всё, не рассказывай дальше, – но через мгновение всё же спросила: – Как называется книга?

Астер улыбнулся. Эсмина, посчитав, что он хихикает над тем, что она хочет сама прочитать эту историю, насупилась, отчеканив:

– Я просто хочу знать, чего не следует читать.

– Вот-вот. Такая же реакция была у Анчилотто, когда он застукал меня за чтением этой книги. Он вырвал её из моих рук и треснул по башке: «Тебе ещё рано, не бери без спроса».

– Кто такой Анчилотто? – поинтересовалась девушка.

«Всё-таки наболтал лишнего!» – смутился врунишка. Но тут же нашёлся:

– Э-э-э, Анчилотто? Это мой дядюшка. А книжка называется «Декамерон». В ней множество историй. И многие из них весьма фривольные. Но в той, что я начал рассказывать, ничего такого нет. Единственный момент про эту его руку.

17 июля 1474 года, пятница

О вопросах Астера и чем они закончились

С этих пор, встречи в саду стали постоянными. Астер приходил за час до захода солнца, а уходил уже за полночь. В Каффе с девяти вечера и до пяти утра жителям было запрещено выходить на улицу. Чтобы не нарваться на патруль влюблённому юноше приходилось возвращаться домой украдкой. Но это обстоятельство его особо не беспокоило.

Эсмина! Она рядом! Рядом со мной! Живая, готовая общаться, спорить и шутить.

Что может быть прекрасней, чем пора влюблённости? Он этим жил. Жил ожиданьем встречи. Поэтому готов был пробираться в сад Эсмины даже под угрозой смерти.

Лишь одна мысль, запавшая занозой, омрачала его счастливое существование.

Ну, почему? Почему Димаш Кирияко уверяет, что я как две капли воды похож на пропавшего купца? С одной стороны – это хорошо. Это даёт Эсмине дополнительные основания не подозревать меня в обмане. Что будет дальше, я не знаю. Даже страшно подумать. Но сейчас – это хорошо. Но всё же почему я так похож на придуманного мной отца? А на родного вовсе не похож. Почему? И почему я так сильно отличаюсь от старших братьев? Они здоровые, как кузнецы. А у меня кость худая. У меня, у единственного в семье.

Мать заметила его терзания:

– Что, не получается? А я предупреждала. Плохой конец будет у твоей затеи. Ох, плохой. Как ни рядись.

Сын отмахнулся:

– Мама, не начинай. Я не отступлю.

– Но я же вижу, что у тебя всё плохо. Ох и вытянет она из тебя последние жилы.

– Ничего не вытянет. Она хорошая.

– «Хорошая», – передразнила мать, – чего ж ты тогда смурной, как туча?

И Астер решился.

– Мам, я уже взрослый и всё пойму, – начал он издалека.

– Ну? – Биата отложила шитьё и уставилась на сына.

– Мам… скажи, ты изменяла отцу?

Она даже сразу не поняла, протянув в недоумении:

– Чего-о?

– Я сын своего отца? В смысле: мой отец – это мой отец?

Биату не надо было долго раскачивать. Она всегда была легка на подъём. Выхватив пару прутьев из веника, женщина принялась стегать сына по спине и ниже:

– Ишь, что придумал! Мать позорить! И отца! Я выбью из тебя всю дурь! Ты забудешь эти мысли! Твой язык отсохнет, когда ты в следующий раз…

Астер не стал дожидаться продолжения. Он выскочил из мастерской и пустился наутёк. Мать погналась за ним. Да куда там! Заяц и черепаха…

18 июля 1474 года, суббота

О двойной жизни Астера

Отношения развивались бурно. Вскоре Эсмина уже не могла представить, что в её жизни когда-то не было её милого друга. Ей было интересно с ним. И не только из-за книг. Он был всесторонне развит. Имел свои суждения на всё: на человеческие отношения, на вопросы морали, истории и религии. Кроме того, он оказался великолепным рассказчиком. С его подачи девушка окунулась в таинственный мир неизвестных ей богов и героев.

После скандала, связанного со следами под окном спальни, риск получить ещё больший скандал только усилился. Но девушка откровенно им пренебрегла. Желание видеть Астера затмевало любые опасения.

Сам герой, что естественно, готов был находиться рядом со своей возлюбленной 26 часов в сутки: приходить на час раньше, уходить на час позже. При этом он не проявлял настойчивости в продвижении более интимных отношений, не предпринимал ни одной попытки поцеловать Эсмину. Считал, что всему своё время, сердце подскажет.

А вот несколько тактильных ощущений влюблённый юноша всё же испытал. Однажды в глаз девушки попала ресница, и она попросила извлечь её при помощи тонкого шёлкового платка. Эсмина была так близко. Он ощущал её дыхание. Всё это очень волновало.

Вот и сейчас, в очередной раз подменяя отца на рынке, Астер, закрыл веки и вновь переживал тот незабываемый момент.

Отдавшись чувствам, он не заметил, что за ним наблюдают.

Лейла всегда, посещая базар, проходила по гончарному ряду. Нет, она не нуждалась в горшках. Ей непременно хотелось повидаться с Астером. Иногда она подходила к нему, заводя непринуждённый разговор. Иногда, зная, что он по сложившейся традиции не поддержит его, просто проплывала мимо, демонстрируя улыбку и воздушные поцелуйчики. Сегодня, заметив его сидящим за прилавком с закрытыми глазами, девушка остановилась у соседнего прилавка, решив полюбоваться парнем со стороны. Нет, она не строила никаких планов. Связывать свою жизнь с горшечником продуманная девица не собиралась. Не для того она родилась, ни для того бог создал её такой умной и красивой. Она жаждала подняться на самый верх властной пирамиды. Места пониже её не устраивали в принципе. Так и только так. Забраться на самую вершину, чего бы это не стоило. Лейла прекрасно осознавала, что в этой лестнице, ведущей на самый верх, Астер не может быть ни перилами, ни ступенькой. Но её тянуло к нему. Тянуло вопреки здравому рассудку, вопреки тонким расчётам, на которые она хотела бы всегда полагаться.

Пришёл отец Астера, и парень шустро юркнул в заднее помещение. Она уже собралась уходить, как вдруг из той же двери вышел венецианский купец. Он был наряден, изящен и статен. И при этом очень красив. Лейла не сразу узнала в нём предмет своего внимания.

Ого! Неожиданно. Астер богат? С чего бы это? Почему он так одет?

Парень быстрым шагом двинулся к выходу с рынка. Лейла решила следовать за ним. Дорога привела к знакомой садовой калитке. Здесь его уже ждали. Дверь приоткрылась, и спрятавшаяся за кустами терновника девица заметила в образовавшейся щели знакомые белые локоны. Астер тут же прошмыгнул в сад.

«Шустрый малый, – повела головой Лейла. – Он нашёл подход к нашей белой мышке. Хм, а он мне нравится всё больше и больше».

***

Вечером, как и было договорено заранее, Астер присутствовал на ужине в доме Пангиягера.

Парень очень волновался. Ему не хотелось встречаться с отцом Эсмины. Снова врать, снова изворачиваться. Но другого выхода не было. Девушка не хотела слышать никаких отговорок.

Непонятно, на что надеялся сын горшечника. Разве он не предвидел финал своей авантюры? Естественно, предвидел. Для этого не надо иметь семи пядей во лбу. Каждый раз, проснувшись, он размышлял над этой проблемой. Но выход так и не находился. Только головная боль являлась плодом этих размышлений.

Не ходить к Эсмине? Не ходить! Не пойду.

Но каждый день он надевал костюм венецианца и двигался к дому возлюбленной. Каждый раз чувства побеждали здравомыслие. Он сам себя не желал слушать и все мысли о будущем гнал прочь. Инфантильность – болезнь молодых. Гораздо легче мечтать, что всё само как-нибудь рассосётся, чем предпринимать пусть трудные, но реальные шаги.

Тер-Ованес встретил гостя радушно. Первое впечатление было весьма положительным: молод, красив и, судя по всему, богат и благороден.

Стол ломился от изысканных блюд. Хозяин дома слыл гурманом. Каждого, кто знакомил его с доселе неизвестным блюдом, он готов был обожать, как родного человека. Пангиягер смолоду собирал рецепты оригинальных блюд всех народов мира и очень гордился коллекцией специй, разнообразию которой вполне мог позавидовать любой владыка мира. В доме Тер-Ованеса во время трапезы традиционно подавали много мясных блюд, но сам он предпочитал рыбные. Поэтому белуга и осетровая икра присутствовали на столе в изобилии. Пангиягер иногда шутил, что главной причиной его переезда из сухопутного Алеппо в приморскую Каффу являлась местная рыба, вкусней которой нет нигде.

К удивлению хозяина, гость ел мало. Из-за этого Пангиягер неустанно нахваливал блюда, подаваемые к столу. Но это мало что меняло. «Зажравшийся какой-то. Чем они там в этой Мальвазии питаются?» – недоумевал Тер-Ованес. Ему было невдомёк, что Астер излишне стеснялся своих мозолистых рук и отсутствия навыков столового этикета.

Отец Эсмины считал себя мудрецом. Он любил выдавать афоризмы, которыми впоследствии очень гордился. «Чем больше ум, тем богаче стол» – один из таких примеров. Стол Пангиягера был слишком богат. Не в меру богат. Вполне соответствовал афоризму и ум хозяина. Поговорив с гостем и выслушав его историю, он почувствовал, что Астер чего-то недоговаривает.

«Надо навести справки», – решил купец, по-хозяйски радушно провожая гостя до калитки.

19 июля 1474 года, воскресенье

О неприятностях Пангиягера и его богатом друге

В этот день Пангиягер решил навестить своего старого друга. Банкир Каиярес Котул-бей слыл самым богатым человеком не только Каффы, но и всей Газарии. Он являлся главным спонсором Тер-Ованеса в его борьбе за место епископа армянских приходов всего Северного Причерноморья. Не безвозмездно, конечно. Планы Пангиягера по строительству церквей и монастырей были амбициозными. Но такие масштабные проекты неосуществимы без финансовых займов. Приходится констатировать, что и в Средние века самое большое казнокрадство всегда приходилось на долю строительства. Фундаменты становились золотыми. В переносном смысле, естественно. Вероятно потому, что выделенные средства быстро растекались по карманам, многие церкви строились веками. Размеры казны армянского епископства вызывали обильное слюневыделение у многих. Сладкая приманка для жирных мух. Именно поэтому борьба между Тер-Ованесом и Тер-Карапетом за пост епископа больше напоминала битву. Уже практически каждое собрание армянской паствы заканчивалось банальным мордобоем.

Накал противостояния непрерывно нарастал. Накануне, на городском рынке произошло очень знаковое событие. Сторонники Тер-Карапета разгромили лавки тех, кто поддерживал Пангиягера. Но стражники арестовали только пострадавших. Зачинщиков же отпустили с миром.

С обсуждения этой ситуации Тер-Ованес и начал разговор:

– Это дело рук ди Гуаско. Я уверен.

– Неожиданное заключение, – по лицу Котул-бея пробежало несвойственное ему удивление. – Ты же сам говоришь, что драку затеяли люди Карапета.

– Да, они. Но я подозреваю, что Гуаско вошли с ними в сговор. Погоди, не перебивай. Всё это звучит довольно странно, но это так, – купец сегодня был непривычно эмоционален. – Для таких утверждений у меня есть целый ряд оснований. Во-первых, все Гуаско, и это общеизвестно, очень мстительные мерзавцы. Они не могли не отомстить! Чтобы отыграться за обиду, ничтожные негодяи готовы заключить союз даже с чёртом, не то, что с Карапетом. Во-вторых, генуэзские друзья сразу предупредили, что злобные братья затевают против меня интриги. Видите ли, они считают, что своим отказом я их опозорил! В-третьих, сам Карапет никогда бы не осмелился опуститься до такого. Громить лавки – это самое паскудное дело. Оно не может остаться безнаказанным. Но в данном случае им всё сошло с рук. Мало того, судья возложил на меня немалый штраф, как на организатора этой безобразной драки. Глупость какая! Выходит, я такой дурной, что организовал погром лавок своих сторонников. Неслыханный навет! Гуаско! И только Гуаско могли всё это так вывернуть. Это они открывают дверь в кабинет консула пинком грязного сапога. Это их золотом подкуплен высокий суд и вся курия. А кто не куплен, тот запуган. Капитан стражи, которого я хорошо знаю, он не раз обедал у меня, при разговоре по поводу вчерашнего конфликта стыдливо прятал глаза. А судья вынес вердикт в моё отсутствие. Когда я прибыл в суд, он скрылся через чёрный вход. Представляешь? И всё это только из-за того, что я отказал Теодоро. Господи, куда катится мир?!

Банкир нахмурил брови:

– Возможно, что это случайное совпадение.

– Да, какое «случайное совпадение»? – раздражённо махнул рукой Пангиягер. – Здесь всё предельно ясно. Проклятые Гуаско пытаются мне отомстить. Молчи! Сейчас я закончу мысль, и ты всё поймёшь. Целых три, – для достоверности Тер-Ованес показал количество на пальцах, – моих корабля держат незаконно в порту, не разрешая разгрузку. И это ещё не всё. Мою любимую наву25 «Ахавни» шмонают вторые сутки. Очевидно, таможенники заточены придираться к каждому пустяку: там перевес, там занижена цена, там ещё какая-нибудь ерунда. В результате мне выкатили такие штрафы, такие штрафы! Эти штрафы больше всех суммарных штрафов, оплаченных мной за всю предыдущую жизнь.

– Таможенники тоже действуют по указке братьев? – с недоверием переспросил Котул-бей.

– А то, как же?! Ты разве не знаешь, что нашей таможней фактически управляет Де Пино. У него там всё схвачено. Везде свои люди.

– Он-то тут при чём?

– Здрасте, приехали. Де Пино – тесть папаши этих выродков. Уже и сам Антонио давно сдох, а этот старый хрыч всё пакостит. Всё ему мало.

– Это точная информация?

– Точнее не бывает. Мне шепнули на ушко. Слава богу, есть кому.

Банкир задумался:

– Возможно, ты прав.

– Ничего, ничего, – проворчал купец, обращаясь куда-то в пустоту. – Когда-нибудь вы приползёте ко мне за помощью. Будете в ногах ползать, башмаки целовать. Вот тогда я вам всё припомню. Всё!!! – он активно погрозил пальцем.

Каиярес Котул-бей кивнул:

– М-да. Не стоит так расстраиваться, дорогой друг. Не стоит. Мы вложили в наш проект кучу золота. Очень большую кучу. Обратного пути нет. Нам брошена перчатка. И мы ответим на этот вызов так, что наши враги взвоют. Правда для этого придётся ещё немного раскошелиться. Но, думаю, после твоего избрания мы всё отобьём со значительным наваром. Так?

– Конечно, конечно, – приложил руку к груди благодарный купец.

Самый богатый банкир Каффы подвёл итог:

– Только наивные считают, что этим городом правит Генуя и её консул. Этим городом правят деньги, – придав своему лицу соответствующее выражение, он добавил с апломбом: – Жребий брошен. Мосты сожжены. Наши деньги победят. Мы купим всех. С потрохами купим. И в итоге: наши враги заплачут.

После обеда, разомлевшие от сытости друзья, перешли к другим темам. Пангиягер не забыл расспросить банкира о новом знакомом дочери. Котул-бей ничего не слышал ни про Астериона, ни про Савву.

– Нет, такой купец ко мне не обращался. Я бы запомнил. А вот с Фотием бог дал возможность свидеться. Я ещё подростком был, когда вместе с отцом ходил в Москву. Там нас Фотий и принимал. Да, я хорошо помню, как он рассказывал про свою жизнь в Мальвазии. Хорошо помню. Та поездка была удивительной и врезалась в память на всю жизнь. Эх, а сейчас я уже плохо помню, что было вчера.

– Стареем, брат.

– Вот и я говорю. Нам давно пора внуков нянчить! – друзья рассмеялись. Каиярес доверительно похлопал Тер-Ованеса по коленке: – Вот ты всё о дочке печёшься, женихов ей подыскиваешь.

– Я не подыскиваю. С чего ты взял?

– А Теодоро? А этот мальвазийский юнец?

– Ты не так понял …

– Так я понял, так. У тебя дочь на выданье. Но смотришь ты всё время не в ту сторону, – Котул-бей улыбнулся. – Ворошишь навоз по всему коровнику, а под самым носом золота не видишь.

Пангиягер сразу сообразил, куда клонит банкир. Но он хорошо знал, что сыночка Котул-бея Эсмина на дух не переносит. Мало того, что лицом Абгар был гораздо уродливей, чем его явно «не красавец» отец, так в довесок и при раздаче мозгов он где-то заблудился. Поэтому Тер-Ованес ответил уклончиво:

– И всё-таки ты не так понял. Каждый заботливый отец обязан интересоваться с кем общается его дочь. Именно поэтому я навожу справки про этого юношу. А Гуаско не услышал от меня моментального отказа только из соображения приличия. Моего приличия. Так меня родители воспитали. Но ты сам подумай – не изверг же я отдавать мою голубку в лапы этих хищников?! Да к тому же в нашем роду заведено выдавать дочерей тогда, когда им исполнится семнадцать. А до этого ещё целый год. Вот подойдёт время и мы, дорогой мой друг, поговорим на эту тему. Обязательно поговорим.

21 июля 1474 года, вторник

О бесстыжей Лейле, павшем отце и финале авантюры с переодеванием

Эсмине не спалось. Она ворочалась до утра. Почему? Сама не знала «почему». В голове только он: красивый, умный, благородный. Чем не принц?

Неужели это он? Неужели…

Они распрощались уже ночью. Глубокой ночью. Весь вечер, как всегда, много болтали. Без умолку.

Как же мне приятно слышать его голос. Это самый красивый голос во вселенной. Как же здорово видеть его. Он не только красив, но и интересен. Каждый раз я узнаю что-то новое. Каждый раз я познаю новые грани его души. Он такой необычный, неодносложный, непохожий на других. У него на всё свои суждения, свой взгляд. Теперь я смотрю на мир не только своими глазами, но и через призму его глаз. За примерами далеко ходить не надо. Вчера я спросила:

– Какое место в нашем городе тебе нравится больше всего?

Простой вопрос и вполне ожидаемый ответ. Любой на его месте ответил бы: «Башня Криско». И это понятно. Каффинцы очень гордятся своей башней с часами. Они уникальны. Таких нет нигде. Вообще, во всей Генуэзской республике городские часы есть только в двух местах: в самой Генуе и у нас. Но по признанию всех, кто наблюдал и те и другие – наши лучше. Гораздо лучше! Этими курантами жители Каффы гордятся гораздо больше, чем водопроводом, канализацией, мощёнными мостовыми, сотнями церквей, театром, воздушным дворцом консула или мощными стенами и башнями крепости.

Но он ответил совсем неожиданно:

– Знаешь, мне больше всего нравится сам город. Я его видел со стороны моря. Видел в ту пору, когда солнце ещё только собиралось окрасить все окрестности цветом густой позолоты. В это время Каффа предстаёт совсем по-другому. Только представь: море, чуть зыблет рассвет, слегка подкрашивая бухту, от водной поверхности которой словно в волшебном зеркале отражаются дома, золотые купола церквей и остроконечные башни крепости. А над всей этой грудой драгоценностей парят многочисленные белые мельницы. Они словно порхающие ангелы с лопастями вместо крыльев.

Эсмине сразу же захотелось отплыть на заре в море. Так красиво и поэтично Астер описал увиденное.

Нет, он точно необыкновенный. Подобных нет. Он один такой на всём белом свете. Посланец божий… Ко мне посланец?

Эсмине не спалось. Ночь близилась к финалу.

Ах, хватит валяться, забивая голову девичьими мечтами и переживаниями! Лучше почитаю роман о счастливой любви.

И она пошла в кабинет отца, туда, где шкафы ломятся от книг.

При свете свечи, тихо, словно мышка, она попыталась найти что-нибудь интересное.

Это не то, это какие-то псалмы, это я уже на три раза перечитала. Ага, а это что?

Только она стала рассматривать новую рукопись, как вдруг дверь в спальню отца резко распахнулась, задув при этом свечу Эсмины. Девушка погрузилась в темноту. Свет канделябра, падающий из спальни на порог, высветил очертания вовсе не фигуры отца. В проёме на мгновение замерло стройное тело обнажённой девицы. Своё платье она держала в руке. Тут же раздался голос отца:

– Лейла! Куда ты?

Девушка гордо бросила в ответ:

– Отныне либо я буду в твоей постели законной супругой, либо ты не будешь мной обладать никогда.

И она, шелестя по полу босыми ступнями, растворилась в темноте.

А её место в проёме тут же заняла грузная фигура, одетая в расписанный узорами шёлковый халат.

– Лейла! Ты где? Господи, темень какая, – почувствовав присутствие человека, отец переспросил: – Ты здесь?

Не дождавшись ответа, скрылся в спальне и сразу же вернулся со свечой в руке. Увидев дочь, слегка оторопел:

– Ахавни? Ты как здесь оказалась?

Эсмина не удосужилась объяснить. Её разрывало волнение от непонятной обиды и чувство полного разочарования. Скорее даже предательства. Предательства по отношению к её воззрениям на жизнь. На жизнь достойных людей, к каковым до сего момента она, несомненно, причисляла отца.

В воздухе повисла натужная пауза. Девушка всё же высказала своё отношение к увиденному:

– Как ты мог, как?

Сказано было эмоционально: с предельным юношеским максимализмом, с нажимом, с претензиями.

Тер-Ованес явно не ожидал такого и даже немного растерялся. Но жизненный опыт всё же позволил взять себя в руки:

– Видишь ли, милая… Я не молод… Но я всё же мужчина…

– Не то, не то! Не то ты говоришь! Как ты мог затащить в постель свою дочь?! Это мерзко. Это… не нормально! Ты не боишься божьей кары? Совсем не боишься?

– Ахавни, ты не права. Как женщина, Лейла мне не дочь. Мы не связаны кровными узами. А все остальные обязательства, в том числе перед богом, я выполняю.

Он уже успокоился и перешёл к своей привычной уверенной манере общения. Но Эсмине от слов отца стало ещё противней на душе:

– Это всё слова, слова, слова. Так можно что угодно оправдать. Но это грех. Если я для тебя хоть что-то значу, имей в виду – в моих глазах ты очень низко пал. За подобное можно только презирать.

Девушка решила уйти, не собираясь выслушивать дальнейшие оправдания. Да и к чему они?

Отец предпринял попытку её удержать:

– Эсмина, дочка, всё не так просто, как кажется…

Она перебила:

– Если бы! Всё просто. Всё очень просто! Ты пустил слюни на её прелести. Так и скажи. Теперь я уже никогда, как прежде, не смогу доверить тебе свои мысли и чувства. Это всегда будет преградой. Ты всё испортил.

И она, глубоко вздохнув, понуро удалилась к себе.

***

В своё время Ованес перебрался в Каффу с маленькой Эсминой на руках и двумя сёстрами. Они были старыми девами. Младшая, Ахут, смолоду посвятила себя богу и в конце концов стала настоятельницей монастыря. Судьбу же Мананы можно было приводить в качестве примера в рассказах о самых трагических судьбах. Она слыла красавицей и самой завидной невестой Алеппо. Её руки просили многие. Но злой рок встал на пути к её счастью непреступной стеной. Все женихи Мананы погибли. Причём погибли не в военных походах, а по глупости. Первый претендент, с которым девушка была обручена с раннего детства, загорелся участвовать в петушиных боях. Для этого он решил самостоятельно воспитать чемпиона. Видимо, парень был хорошим тренером. Выбранный им задира вскоре стал настолько искусным бойцом, что умудрился клюнуть своего учителя прямо в темя. Трагический исход. Родители Мананы стали подыскивать нового ухажёра. Второй жених пробыл в такой роли всего лишь день. Приехав знакомиться, он, слезая с лошади, запутался в стременах. И всё бы ничего. Но молодой конь испугался и рванул со двора. При этом наездник не успел увернуться от массивных ворот и сломал себе шею. Третьего претендента на руку и сердце Мананы искали долго. Нашли его за тридевять земель, где об участи предыдущих соискателей никто ничего не знал. Для сватовства жениху пришлось проделать немалый путь. В дороге его застала буря, вылившая в горах море воды. Хилые ручейки моментально превратились в мощные потоки. Один из них унёс последнего жениха Мананы в неизвестном направлении. С тех пор в мире больше не нашлось смельчака, рискнувшего просить руку и сердце «чёрной невесты», так прозвали несчастную злые языки.

Но Манана, несмотря на это не озлобилась на весь мир. Её сердце по-прежнему оставалось добрым и чутким. Проследовав вслед за братом в Каффу, она отдала всю свою нерастраченную любовь племяннице, заменив ей мать.

Вот и сейчас она сразу же примчалась в комнату Эсмины, стоило только той не выйти к завтраку.

– Девочка моя, что случилось?

«Девочка» молчала, нахмурив брови, спрятавшись в панцире неприступности. Увидев упорство племянницы, Манана поняла, что такое поведение неспроста. Она обняла её и переспросила:

– Уж не влюбилась ли ты в неведомого принца, зря потревожившего твоё сердце?

Эсмина вздохнула:

– Нет. Дело вовсе не в этом.

– А в чём? Я же вижу – на тебе лица нет.

– Вот скажи, разве может человек так себя вести?

– Кто? Что за «человек»?

– Любой. Разве можно спать с дочкой?

– О господи, – Манана-хатун не удержалась на ногах и плюхнулась на стоявшую рядом лавку. – Ты о чём, маленькая моя?

Эсмина помялась, но всё же выложила то, что её мучало:

– Как-будто ты не знаешь! Я про отца и Лейлу, – увидев полное недоумение на лице тётки, задала решающий вопрос: – Ты правда не знаешь, что они спят?

– О, господи, – Манана перекрестилась. – Что ты болтаешь такое? Кто тебе сказал?

– Я сама видела.

Тётка не поверила:

– Напраслину наговариваешь. Быть такого не может.

– Может. Я видела, – Эсмина вошла в раж и даже для достоверности всплеснула ладонями перед лицом Мананы-хатун.

– Что ты видела?

– Всё! Даже язык не поворачивается рассказать, что я видела. Если хочешь подробности, спроси у своего братца.

– О, господи, – вновь вздохнула женщина, – этого ещё нам не хватало. Вот ведь шлюшка!

Она тут же решительным шагом покинула спальню.

На обед Эсмина тоже не пошла. Манана так и не вернулась. Но девушку это особо не волновало. Ей было противно вспоминать о ночном эпизоде. Эсмина старалась любым способом разогнать мучительное состояние, комом поселившееся в сердце. Для этого она прогулялась в саду, где уединилась в любимой беседке. Там её и нашла Лейла.

Любовница отца была самодовольно язвительна:

– Сидишь? А тебя все ищут, – не дождавшись реакции, она продолжила словесную экзекуцию, которую, судя по тону, излагала с нескрываемым удовольствием: – Твой папаша в ярости. Не хочешь узнать причину? Молчишь? Ну, молчи, молчи. Скоро отольются тебе мышкины слёзки. Тебя запрут на замок.

– Чего тебе от меня надо? – наконец вздохнула Эсмина.

– Мне? Мне надо, чтобы ты побольше плакала и поменьше болтала.

– Хорошо. Считай, что ты своего добилась.

Эсмина отвечала спокойно, с холодным безразличием в голосе. Это явно не нравилось Лейле. Злоба и ярость отразились на её лице:

– Поздно! Раньше надо было думать, что и кому говорить. Ты и твоя тётка считаете, что сделали мне больно. Так получи в ответ! Я всё про тебя рассказала твоему папаше. Всё!

– Что «всё»? – дочь Пангиягера по-прежнему пряталась в своей коробочке, стараясь пропускать слова сестры мимо ушей.

– Про то, что ты спишь с горшечником.

– С каким «горшечником»? – Эсмина отложила книгу.

Этого любовница отца и добивалась. Она торжествующе выложила:

– С тем самым, которого я тебе показывала в щёлку. Ты правда не узнала его, когда он напялил чужой костюм?

– Что?

– То самое!

И Лейла с иезуитским удовольствием выложила всё, что знала про Астериона.

Вскоре в беседку пришли Тер-Ованес, садовник и Манана-хатун, но здесь они обнаружили только Лейлу, которая развалилась в обложенном подушками кресле с книгой в руке. Её она явно не читала, так как держала вверх тормашками. Но Лейле всегда нравилось позёрство. С нескрываемым удовольствием плутовка обвела рукой пространство беседки:

– Вот здесь они и устроили себе любовное гнёздышко.

– Ты почему молчал? – набросился хозяин дома на садовника. – Не знал?

Тот в ответ вытаращил глаза:

– Знал, конечно, знал. Хозяин, я садовник, а не охранник. Они встречались открыто. К тому же он выглядел, как благородный господин. Я думал, что вы благословили эти встречи.

– Ты в своём уме? Или ты в сговоре?

– Нет, Ованес-джан, я не в сговоре. Я бы доложил, если бы он приходил ночью и топтал клумбы…

– К чёрту, твои клумбы! Где она? – обратился хозяин к Лейле.

– Известно, «где». Поскакала к любовничку…

***

Когда у ворот залился лаем Султан, Астер находился в мастерской в одиночестве – отец торговал на рынке, мать ушла к заказчице, а братья заготавливали глину вдали от города. В этот момент он занимался непривычным трудом. Влюблённый юноша творил изваяние. Он давно пробовал воплотить облик возлюбленной в глине. Но каждый раз неистово возвращал задуманное в исходный ком. Всё не то, не то! На этот раз он был доволен работой. Наконец-то хоть что-то получилось. Обнажённая фигура идеально соответствовала образцу. Вот только лицо не имело полного сходства. «Нет, в утиль и эту, – решил парень. – Хотя…»

Окончательно решить учесть фигурки он не успел, так как услышал стенание собаки. «Мать вернулась? – с досадой, что его отвлекают, предположил юный скульптор. – Нет, не мать. Султанчик так лает на чужих».

Астер осторожно приоткрыл дверь. Посреди двора стояла Эсмина.

Господи! Как она меня нашла? Что сейчас бу-удет… У-ух!

Сразу же захотелось спрятаться и затаиться. Но девушка уже среагировала на скрип двери и решительным шагом направилась к мастерской. Султан в недоумении, что на него не обращают никакого внимания, двинулся следом, ворча на ходу для проформы.

– Так значит всё это правда?! – оттолкнув Астера, Эсмина словно фурия, ворвалась в мастерскую. – Ты мне врал! Врал нагло и цинично! Что молчишь? Где твоё красноречие?

Парень неожиданно осмелел и поднял взгляд на извергающийся вулкан.

– Я тебя люблю, – произнёс он предельно внятно.

– Врёшь! Ты всё врешь!

– Люблю…

– «Любишь»? Но ты же врал с самого начала. Врал во всём!

– Иначе ты не заговорила бы со мной.

– И правильно бы сделала. Ведь ты врун, проклятый горшечник. А ведь я тебя почти полюбила. А может даже не «почти».

– Ты полюбила не меня. Ты полюбила мой костюм. Хочешь, я тебе его подарю.

Зря, он это сказал. Эсмина разозлилась до такой степени, что не удержалась и влепила «проклятому горшечнику» звонкую пощёчину.

Астер машинально прижал руку к пылающей щеке:

– Значит, я был прав, раз рискнул. Другого варианта не было.

– «Рискнул»? Это ты для забавы? Я для тебя очередной горшок, который ты лепишь для удовлетворения собственного самолюбия?

Её взгляд прошёлся по стеллажам готовой продукции, зло скользнул по «купцу из Мальвазии» и резко остановился на скульптуре.

– Что? Это я? – Астер машинально попытался прикрыть изваяние своим телом, но девушка уже сделала шаг вперёд и уставилась на фигурку: – Это я. Так ты ещё и извращенец.

– Нет, ты не права…

– Я не права? В чём не права? – её голос зазвенел презрением, ненавистью и обидой. – Не права в том, что ты мне врал? Врал во всём? Не права в том, что ты знакомишься с девушкой для того, чтобы опозорить? – она указала рукой на статуэтку. – Хотел выставить меня на всеобщее обозрение. Господи, как точно отображена моя фигура! Ты видел меня голой. Где? Молчишь. Смотри мне в глаза! Это ты подглядывал за мной, когда я купалась?

Астер не сумев выдержать напора девушки, опустил взгляд. Он не умел врать и изворачиваться. Вернее, врать уже научился, а изворачиваться пока нет.

А она взорвалась ещё больше:

– Будь ты проклят, вонючий горшечник!

В исступлении Эсмина схватила статуэтку и со всей силы запустила в угол. Всё ещё мягкая глина изваяния шлёпнулась о выпуклый бок самого большого горшка-хумане. Статуэтка не смогла при этом сохранить свою форму и обняла сосуд большой неказистой лепёхой. На этом обманутая девушка не успокоилась. Скорее наоборот – вошла в раж. Словно безумная фурия она хватала кувшины и швыряла их куда попало. Грохот разбиваемых сосудов только подзадоривал её. Неразбитых горшков, во множестве расставленных на полках становилось всё меньше и меньше. Откуда только силы брались? За несколько минут она разгромила всю мастерскую. Когда кидать стало нечего, разъярённая тигрица подняла руку на стоящего в оцепенении парня, собираясь влепить ещё одну затрещину. Но в последний момент застыла с поднятой рукой, постояла в такой позе мгновение, скользнула пальцами ладони по своему лицу и пробормотав: «Эх, ты…», обессиленно покинула место погрома.

В дверях она столкнулась с отцом. Фурия, ничего не видя перед собой, двигалась столь стремительно, что Пангиягер был вынужден посторониться.

Астер продолжал стоять посреди мастерской, словно вкопанный. Его взгляд уперся в точку, где среди многочисленных черепков виднелась кучка глины, некогда похожая на Эсмину. Рассыпавшиеся надежды. Разбитая любовь, осколки которой уже не склеить никогда.

Тер-Ованес с явным удовольствием осмотрел результаты погрома, устроенного дочерью:

– Молодец, ахавни! Наша порода.

Астер наконец стал приходить в себя и медленно перевёл взгляд на гостя. Купец ухмыльнулся:

– Ну что, благородный венецианский купец, мало аспров дают за горшки? Решил ко мне в дом втереться. Ловко вы придумали эту авантюрку с переодеванием. Любое враньё наказуемо. Если ты думаешь, что самое страшное уже произошло, то ты ошибаешься.

Он развернулся и двинулся к выходу. В дверях остановился и потряс пальчиком:

– Глубоко ошибаешься.

22 июля 1474 года, среда

О планах и неудачах Теодоро

Теодоро внимательно рассматривал саблю. Для этого он вышел на солнечную террасу. Не найдя на поверхности никаких видимых изменений, скосил взгляд на своего оружейника:

– Что-то плохо наточил.

Тот, будучи не в силах побороть робость, тупо помотал головой. Маркиз осторожно провёл пальчиком по краю лезвия. Зря он это сделал. На подушечке тут же проявилась кровь.

– А, чёрт! – Гуаско сунул палец в рот и зло уставился на слугу: – Уж постарался, так постарался! Чего уставился? Беги к Гульельмо, скажи, хозяин поранился.

Слуга тут же исчез. Теодоро перевёл взгляд на стоявшего на почтительном расстоянии оргузия.

– И где моя невеста? Почему я её не вижу?

Казак понуро пробормотал:

– Не получилось.

– «Не получилось», – передразнил его генуэзец. – Теряешь хватку, Берлад. Много нареканий в последнее время. Рассказывай!

– Она никуда не выходила. А тут как рванула! Как пацан! Мы даже среагировать не успели. Побежали, а её уже и след простыл. Ничего, думаю, обратно же ты вернёшься. Тогда я и послал к вам гонца.

Теодоро проворчал:

– Там не получилось, тут не успел. Я ведь сразу тебе подмогу прислал.

– Да, но только невеста ваша уже с папашей и его охраной назад возвращалась. Мы и не решились.

– Ну вот, что я говорю? – Теодоро подошёл к своему подчинённому вплотную и, помахивая клинком, уставился на него сухим, безжалостным взглядом: – Не та у тебя уже хватка, Берлад. Не та. Всего и делов-то: схватить и доставить сюда. Даже такой ерунды не можете.

Казак открыл рот, чтобы оправдаться, но хозяин ехидно оборвал:

– Молчи уже, слизывай дерьмо со своей репутации. Что с этим венецианцем? Узнали, кто такой?

– Пока, нет.

– Та-а-ак… И этого не могут. Вот что мне с вами делать? Разогнать к чертям!

Берлад вздохнул. Теодоро резко развернулся на каблуках, обронив при этом наточенную саблю. Казак ловко подхватил её, не дав долететь до пола, и протянул хозяину. Тот, не оборачиваясь, поинтересовался:

– В порту спрашивали?

– Никто не ведает.

– В гостиницах, в трактирах, в непотребных домах?

– Нет его там. И не было. Надо в курии справки навести.

Гуаско повернулся к собеседнику и обнаружил в его руках саблю:

– Чего ты её суёшь. Не видишь, я поранился, – он тут же сменил раздражение на привычную иронию: – Кто в курии будет справки наводить? Ты что ли? Болтаешь ерунду, – после чего машинально пробормотал: – А мне нельзя. Все сразу поймут, почему я спрашиваю. Так-с… – он задумался. – Нет, мы о нём больше не будем никого спрашивать, – переведя резко взгляд на казака, скомандовал: – Убей его!

– В смысле? – не понял оргузий.

– Без всякого смысла. Увидишь – замочи. Вот так! – Гуаско забрал клинок, и сделал резкий выпад в пустое пространство: – Н-на! – после чего сразу понизил голос: – Только не перед её домом. Устрой засаду поодаль.

Берлад помялся:

– Зачем грех на душу брать? Он всё равно не успеет жениться…

Хозяин зло перебил:

– Мне сто раз повторять?! И не дай бог ты тут опять будешь что-то невнятное мычать.

Казак кивнул и удалился. Гуаско чуть закатив глаза, проворчал:

– «Не успеет жениться…» Угу. Зато может успеть испортить. Дело нехитрое. А зачем мне испорченная?

Из дома на террасу торопливо выпорхнули две служанки. Они несли белые полотенца, ванночку с водой и склянки с лекарствами. За ними неповторимой поступью гордой птицы выплыл старый мажордом.

24 июля 1474 года, пятница

О тётке Манане, страданиях Эсмины и суде над Астерионом

Эсмина третий день сидела в своей комнате взаперти. Она не знала, что, проводив её до дома, отец вернулся в разгромленную мастерскую в сопровождении городской стражи. На глазах у матери стражники сбили Астера с ног и немного для профилактики попинали. Побои и унижения парень воспринял равнодушно, словно это не его били, а отрицательного героя давно прочитанного романа. Находясь в прострации, он выслушал обвинения и позволил связать руки. После этого неудачливого донжуана увезли в тюремные казематы, расположенные в подвалах консульского дворца. Ничего этого Эсмина не знала. Да и не хотела знать. Вовсе не желала.

В тот день, после выяснения отношений с Астером, она пережила ещё один унизительный удар. Разъярённый отец устроил ей прилюдный допрос с пристрастием. Опять? Да, опять! Прям, дежавю какое-то…

– С каких пор к тебе ходит любовник? Отвечай! Ты принимала его ночью?

Эсмина вздрогнула. Нет, она не испугалась. Просто вопрос был предельно циничным и жёстким. Девушка завертела головой. Ясно же, что Астер никакой не любовник и по ночам он к ней не ходил:

– Он не любовник.

– Не любовник? Тогда кто?

– Друг.

– Хорош друг, нечего сказать. Кто он?

Отец прекрасно знал, «кто он». Но в стремлении навсегда покончить с желанием дочери заводить «друга», он непременно хотел, чтобы она сама во всём созналась и покаялась. Публичное унижение было задумано, как средство воспитания.

Эсмина промолчала, уперев отрешённый взгляд в пол.

– Кто он? – возвысил голос отец. – Кто? Говори!

Он запрокинул руки за спину и двинулся в сторону дочери. Обойдя её по кругу, остановился совсем близко и обратился уже вкрадчиво:

– Как ты могла Эсмина? Как? Мать, наверное, в гробу перевернулась.

– Отец…

– «Отец»? Вспомнила! А когда позорила отца – что тебе на ум приходило? Удовольствие?

– Отец…

– Молчи!

– Отец, я не позорила…

Но Тер-Ованес уже не слушал. Его трясло. Он топал ногами и орал:

– Замолчи, потаскуха!

Манана бросилась успокаивать брата, боясь необратимых последствий его гнева. Оба, что отец, что дочь, с характерами. Если упрутся, то могут возненавидеть навсегда. Поэтому ему не стоило перегибать палку. Но было уже поздно. Рассвирепевший отец не контролировал себя. Тяжёлой мужской рукой он влепил дочери пощёчину. Болезненную пощёчину.

– Вон! – указал он на дверь. – Ты будешь заперта в своей комнате…

Ухватившись за пылающую щеку, Эсмина бросилась к себе.

– Лика! Лика! Где тебя черти носят?!

– Я здесь, хозяин.

– Закроешь комнату Эсмины на замок. Ключ отдашь мне. И всех строжайше предупреди не разговаривать с ней. Слышишь меня?

– Да, хозяин. Будет исполнено.

– Всех, кто нарушит мой запрет, ждёт страшное наказание…

…С тех пор Эсмина сидела взаперти. Домочадцы боялись гнева хозяина и даже еду передавали исключительно под неусыпным взором Тер-Ованеса.

Но за всё время заключения несчастная девушка не притронулась ни к чему. Это беспокоило Манану-хатун.

Она тихо подошла к сидящему в кресле брату и положила руки на его плечи.

– Куку-джан, я навещу нашу девочку, – промолвила она ласково.

Тер-Ованесу никогда не нравилось, когда его называли детским прозвищем, но вовсе не поэтому он ответил старшей сестре излишне резко:

– Не вздумай!

– Вот чего ты добиваешься? Ты хочешь её смерти? Или ты не знаешь женщин? Она сгорит, как мотылёк в костре. Спохватишься, да будет поздно.

– Я сказал «нет»!

– «Нет», он сказал. Ты что, думаешь, я помогу ей сбежать? Мне уже не шестнадцать лет, чтобы заниматься глупостями. Но в отличие от тебя я понимаю женскую сущность и смогу её успокоить.

– Нет!

– Вот заладил! – вспылила сестра. – Я старше тебя и мудрее. Ты за свою жизнь, сколько раз пожалел, что не слушал меня? А? Опять?!

Видя его баранье упорство, Манана сменила тактику:

– И в конце концов я узнаю подробности.

– Подробности чего? – не понял отец арестантки.

– Вот видишь, какой ты дурачок, куку-джан. А ещё туда же! – старшая сестра обошла брата и уселась напротив него: – Мы же должны знать: наша ахавни девица, или проклятый горшечник всё же воспользовался случаем.

Тер-Ованес в раздумье повёл носом, но согласие дал.

Эсмина из двух своих тёток больше всего любила Манану. Ахут-хатун она видела только раз в год, приезжая в монастырь на недельку. Обычно это происходило в августе. Ахут обращалась с племянницей вполне ласково. Но с монашками она была властной. К их мнению игуменья относилась, как к морской пыли – этого нет и быть не может. Чужие аргументы для настоятельницы – не больше, чем пшик на постном масле. Эсмине всегда было жалко простых монахинь, которыми тётка, на её взгляд, неимоверно понукала. С Мананой всё было не так. Девушка виделась с ней каждый день и прекрасно знала, что её строгость к слугам поверхностна, а внутри тёти Мананы душа доброго человека. Естественно, Эсмине не в чем было упрекнуть старшую сестру отца, так как её забота и ласка заменили рано умершую мать. Поэтому для тётки дверь в комнату Эсмины всегда была открытой.

Женщина обнаружила племянницу лежащей на кровати. Она присела на краешек и уставилась на страдалицу. Та никак не отреагировала на её появление, продолжая лежать в застывшей позе эмбриона.

Качнув неопределённо головой, Манана-хатун вздохнула и ласково похлопала девушку по бедру:

– Страдания страданиями, но нельзя же себя так распускать. Ты и ночью в одежде спишь?

В ответ молчание.

– Не слышишь? Я с тобой разговариваю. Или ты меня тоже в чём-то винишь?

Тишина.

– К еде даже не притронулась, – тётка демонстративно взяла с подноса большой спелый персик и смачно откусила от него: – Ой, как вкусно. Хм… объедение.

Эсмина непроизвольно качнула головой, показывая этим, что такие «детские» методы на неё уже не действуют. Тётка отложила персик и, не выдержав, повысила голос:

– Хватит уже страдать! Сколько можно? Загубить себя решила? Назло кому? Отцу? Давай поднимайся! – она решительно качнула девушку и потянула за руку: – Я что, на колени перед тобой должна встать? Нянчусь, как с маленькой, уговариваю. Ну-ка села немедленно, когда с тобой тётка разговаривает.

Манана-хатун, как и её сестра, была, по сути, мужиком в юбке. В командном смысле, естественно. Её грозный уверенный голос мог погнать в атаку целую армию. Эсмина тоже привыкла её слушаться. Тем не менее, она даже не шелохнулась.

Такое поведение слегка озадачило пожилую женщину:

– О, как обиделась. А за что? Отца можно понять, он за тебя беспокоится. Ещё неизвестно, как бы ты повела себя на его месте. Ну, хватит, хватит, у меня сейчас сердце разорвётся, – Манана погладила девушку по волосам и, не выдержав, вновь прикрикнула: – Прекрати немедленно надо мной издеваться!

Эсмина резко села и бросилась к тётке на грудь:

– Вот почему он со мной так? Разве я этого заслужила?

– Он, конечно, перегнул, но его нужно простить. Он же любит тебя.

Эсмина догадалась, что речь идёт об отце:

– Я не про него.

– А про кого тогда? Про обманщика? Нашла о ком горевать, – Манана-хатун прижала хрупкое тело племянницы к своим внушительным габаритам и поцеловала куда-то в макушку: – Ха, какие твои годы?! Посмотри в зеркало. Разве пройдёт счастье мимо такой? Не пройдёт – засмотрится. И женихи достойные толпой прибегут. Один краше другого.

Эсмина всхлипнула:

– Хм, не прибегут.

– Прибегут, куда они денутся. Станешь их выбирать, как принцесса из сказки. Загадки задавать. Или турниры устраивать.

Слёзки побежали по щекам девушки вдогонку одна за другой.

– Я невезучая. Вот скажи мне, почему я такая невезучая? То садист сватает, то обманщик в доверие втирается.

– Ой, выбрось из головы. Люди разные бывают. Но хороших всё же больше. Будем мы ещё на твоей свадьбе плясать. На лучшей в мире свадьбе, – она мечтательно вздохнула и вновь поцеловала племянницу: – И, дай бог, ещё внуков успею понянчить. Красивых таких бутузиков: крепких, орущих, с розовой попочкой.

– Не будет у меня никого…

Тётка заволновалась:

– В смысле не будет? – она выдержала паузу и всё же уточнила: – У тебя с ним было?

На Эсмину словно кадку ледяной воды плеснули. Она отпрянула:

– И ты туда же!

Манана тихонько выдохнула воздух и вновь приобняла племянницу:

– Ну, не было, так не было. И слава богу. Значит и печалиться не о чем. Ишь, какой обманщик! Так в сердце залез, что лица нет. Довёл девушку до полного отчаяния. Который день не ест.

– И ничего не довёл. Ненавижу его!

Мудрая женщина только качнула головой:

– И правильно, и поделом…

Глаза Эсмины вновь промокли. Она заканючила:

– Вот почему со мной так поступают? Перед кем я провинилась? Разве там, – она указала пальцем в небо, – не видят, что я ни какая-нибудь вертихвостка – подобие Лейлы. У всех всё хорошо. Одна я на грабли наступаю. Это из-за того, что я белая?

– Господи, что за глупости.

– И никакие не глупости. Все кругом нормальные, одна я такая. Это, как метка для несчастной судьбы.

Тётка крепко обняла стройное тело Эсмины и притворно строго приказала:

– Выбрось эту муть из головы. У всех бывают чёрные дни. Даже у блондинок. Даже у рыжих бывают! Пройдёт время, и ты будешь вспоминать о сегодняшнем дне со смехом. А горшечника забудь. Не достоин он тебя.

– Я знаю…

Эсмина шмыгнула носом и вновь залилась слезами.

Тётка надула щёки и закатила глаза:

– О, как он тебя присушил. Прям потоп.

Племянница только всхлипнула в ответ. Манана же, не смотря на весь свой жизненный опыт, неожиданно сделала промашку, о которой потом пожалела. В намерении помочь племяннице навсегда забыть обманщика, она сказала лишнее:

– Сегодня суд. Сошлют его теперь на галеры. И никогда на твоём горизонте он больше не появится.

Эсмина вскочила на ноги, сосредоточенно наморщив лоб:

– Как «на галеры»? «Суд»? Какой суд? За что?

Взглянув на племянницу, Манана поняла, что та влюбилась до потери пульса. И скальпель правды в данном случае очень опасный инструмент. Не стоило им так легкомысленно размахивать. Но слово не воробей. Пришлось ей ещё раз резануть правду-матку:

– А ты думала за то, что он всех обманывал, ему кошель с деньгами положен? Украл где-то костюм, выдавал себя за дворянина. Это серьёзное преступление. Нельзя без документов утверждать, что ты благородных кровей. За такое на галеры или в каменоломню.

Эсмина машинально метнулась к двери, но вспомнив, что она сама в «заключении», медленно вернулась на кровать и заканючила:

– Вс-с, и поделом ему…

25 июля 1474 года, суббота

О том, что если вы до сих пор на свободе, то это не ваша заслуга – это недоработка компетентных органов

Манана-хатун и мысли не допускала, что её предсказание не сбудется. Вообще, мало кто накануне суда мог предположить, что его решение станет столь неожиданным.

Судья выслушал Пангиягера и офицера городской стражи. На основании их свидетельств он уже был готов вынести суровый вердикт. Но неожиданно для всех слово попросил старенький греческий священнослужитель. Он ничего не сказал в защиту Астериона. Поп просто зачитал записи метрических книг. Первая свидетельствовала о том, что 21 сентября 1456 года в церкви Святого Георгия венчались раба божья Мария, дочь каффинского купца Иллиаса Бекасиса и раб божий Савва, сын мальвазийского купца Константиноса Дукаса. Вторая запись гласила, что 22 мая 1457 года в семье молодожёнов родился мальчик, которого назвали Астерионом. Дальнейшее разбирательство выяснило, что Биата и Христодул не являются настоящими родителями подсудимого. Его родила сестра Биаты Мария, скончавшаяся через год после родов. А кровным отцом Астера был пропавший купец из Мальвазии. И не просто купец, а благородный юноша из знатной греческой фамилии Дукас, ветви которой правили и самой империей, и некоторыми её осколками. Приняв во внимание эти обстоятельства, суд вынес решение снять с Астера все обвинения.

Пангиягер был озадачен вердиктом. С одной стороны, все его старания превратились в прах, с другой – парень-то вполне благороден. С ним можно иметь дело. Но поразмыслив, опытный купец всё же решил приложить все усилия, чтобы Эсмина забыла высокородного горшечника.

Да, знатен, но ведь не богат. Да и знатность эта двойственна. Никто никогда не вспомнит, что он отпрыск рода Дукасов, зато все всегда будут тыкать в него пальцем, как в сына гончара. Астер Дукас вырос в семье горшечника и сам стал таковым. По сути вещей стал, не по происхождению. На кого я оставлю своё состояние? Он умеет только горшки лепить. И отродясь больших денег не видел. Всё нажитое непосильным трудом улетучится, как тополиный пух в бурю.

Последняя мысль очень расстроила Пангиягера. По его глубокому убеждению, бракосочетание должно умножать капитал, а не истончать его.

Нет, эта партия нам категорически не подходит. Заманчиво породниться с Дукасами, но только не с этим представителем их тупиковой ветви.

В зале суда находился ещё один человек, которого разочаровал итог заседания. Лейле было досадно, что её интриги рассыпались, словно карточный домик. Ей очень хотелось навредить своей богатенькой белокурой сестричке, которая слишком много болтает, которая слишком заносчива, которая переманивает парней, которые нравятся самой Лейле. Под «парнями» она, естественно, подразумевала Астера. Ему она хотела отомстить как раз за то, что он влюбился не в неё, а в эту зазнавшуюся блондинку. Впрочем, не это главное. Не это так расстроило Лейлу. Не по годам ловкая интриганка строила далеко идущие планы завладеть состоянием Тер-Ованеса: женить его на себе и родить ему наследника. Далее вполне можно было найти массу способов свести мужа в могилу и избавиться от ненавистной семейки, не оставив ей ни гроша. Параллельно надо было подстраховаться и не допустить, чтобы Эсмина вышла замуж раньше, чем Лейла родит наследника. А то не дай бог, Тер-Ованес на радостях отвалит своей любимой доченьке полцарства в приданное.

Узнав о благородном происхождении Астериона, кареглазая девица испугалась возможной перемены отношения к нему Пангиягера.

«Надо его настроить против горшечника, – решила она. – И настроить как можно скорей, пока предыдущее отношение к Астеру не сошло на нет».

Лейла была хитра и активна. У неё тут же родился сценарий новой интриги. В предвкушении результата она мысленно потёрла свои практически детские ладошки. Девушка порой сама удивлялась, как она умеет так быстро строить свои бесовские планы и вовлекать в них других людей. Как? Откуда такие таланты? Нет, они даны не зря. Поэтому ими надо пользоваться. Пользоваться сполна.

Не откладывая задуманную пакость в долгий ящик, интриганка тут же принялась претворять намеченное в жизнь.

Вернувшись домой, она первым делом подговорила глупенькую Лику участвовать в своей авантюре. Подкупать не пришлось, достаточно было наплести про благородные намерения. Намерения, цель которых вполне богоугодна: помочь влюблённым. Всё это так романтично, так таинственно! Будет о чём рассказать открывшим рты подругам.

Участь служанки в большом доме скучна и однообразна: поднеси, вытри, постирай. А тут такое предложение. У Лики загорелись глаза, и она сразу согласилась.

Пангиягер уже не контролировал своим присутствием каждое открывание двери в комнату ахавни. Так уж устроен человек. Любое строгое нововведение со временем нивелируется в сторону ослабления. Если у купца грабанули склад, то будьте уверены, что первые три ночи он сам проведёт с открытыми глазами, первую неделю стража будет утроена, первую половину месяца даже мышь не прошмыгнёт мимо голодных псов. Но потом всё вернётся на круги своя, как и было до того…

Эсмина свернулась калачиком на кровати. Она вяло отреагировала на приход служанки. Только недовольно отвела рукой поднос с едой, который ей сунули чуть ли не в лицо. Лика поставила ужин на столик, ещё раз с жалостью взглянула на вымученное лицо узницы и радостно шепнула:

– Астера твоего отпустили…

Страдалица только поморщилась в ответ.

Служанка не унималась:

– Оказалось, что он вовсе не горшечник…

Так же шёпотом Эсмина язвительно переспросила:

– А кто? Император?

Лика, не обращая внимания на реакцию молодой хозяйки, тут же выдала всю заученную информацию:

– Нет, не император. Но в его жилах течёт кровь императоров из династии Дукас. Отец его был богатым купцом из Мальвазии, а мать умерла после родов. Папка тоже пропал, когда отправился к своему двоюродному прадедушке митрополиту Московскому.

– Господи, бред какой-то. Ты где этого наслушалась?

– На рынке. Там об этом всяк судачит. Вот, истинным богом клянусь, – она заученно перекрестилась.

– И что с того?

– Ничего, я думала вам интересно.

Эсмина равнодушно отвернулась. А Лика, подождав немного, забрала нетронутую пищу и покинула «комнату плача».

В замочной скважине грустно повернулся ключ. А Эсмина неожиданно для себя повеселела.

Он не врал. Не врал, не врал! Что ты так радуешься? А за что на него злиться? Он никакой не обманщик. К тому же, любит меня. Это кто тебе сказал? Он, сказал. Сказал, когда я закатила скандал в мастерской. Ничего не пойму. Если он благородный рыцарь, почему тогда торгует горшками? Хм, странно. Значит, всё же врал. Он говорил мне, что приплыл из Мальвазии искать отца. А Лейла сказала, что он родился и жил здесь, в Каффе. И что именно он приходил в своих холщовых штанах к моей калитке, чтобы познакомиться. Странно, но, если Астер бедняк, где он взял столь дорогой костюм? И где получил такое прекрасное образование? Загадка. Я всегда считала горшечников глупыми необразованными людьми с натруженными ладонями и забившейся под ногти глиной. Но он не такой. Точно не такой. Он образован, умён, галантен. Он имеет манеры, которые выдают настоящего рыцаря. В конце концов, Теодоро тоже благороден, печать некуда ставить. Но он точно не рыцарь. Он горшечник. Даже хуже. Хотя хуже уже некуда. Что-то я запуталась. И что получается? А получается, что я ни за что ни про что обидела человека, ниспосланного мне судьбой. Ого, куда тебя занесло! Уж не влюбилась ли ты, родная? Нет! Нет! Нет! Это не любовь! Просто мне жалко его. За что жалко? Да, пусть он не врал, что является сыном Саввы, но он всё равно меня сильно обидел. Как? Чем обидел? А кто подсматривал, когда я купалась? Фу, противно вспоминать. И как он посмел изобразить меня обнажённой? Хотел выставить меня на всеобщее обозрение. Даже можно сказать, на всеобщее оборжание. Хотел, чтобы я стояла абсолютно голой перед толпой пускающих слюни мужиков! Бр-р-р, мерзость какая. Этого я ему никогда не прощу! Но надо признать, его статуэтка изящна и грациозна. Такая же, как я, точь-в-точь. Да, талантливый человек – талантлив во всём…

Она долго рассуждала над возникшей коллизией, выискивая всё новые и новые обоснования своей обиды. Но чем больше она размышляла, тем больше все эти претензии начинали казаться ничтожными.

К полуночи она уже утвердилась во мнении, что Астерион чист, как слеза росы. С этими мыслями она постаралась уснуть, но так и не смогла. Мысли продолжали крутиться вокруг Астера. Как результат, к утру Эсмина твёрдо считала, что во всём виновата одна она.

Идиотка, нашла кого слушать! Лейла – прирождённая интриганка. А я наслушалась её и кинулась выяснять отношения. Наговорила, накричала, разгромила мастерскую. Нет, не мастерскую – жизнь. Свою жизнь. Он твердил, что любит меня. А я не слушала. Слушала только своё чёрствое сердце и взбалмошные мозги. Дура! Что делать? Я не могу без него. Он стоял такой несчастный, смотрел прямо в глаза и твердил, что любит меня. Его слова резонируют в голове. Его взгляд выжигает меня изнутри. Его образ разрывает мне сердце. Что ты натворила, несчастная… Несчастная, глупенькая девочка с белыми, словно облака над морем, волосами. Все вокруг в унисон твердят, что это божья рука меня так пометила. Господь хотел сделать меня счастливой. Но что-то не верится. Это метка судьбы… Плохая метка… Не видать мне счастья.

За ставнями уже намечался рассвет. Но Эсмина так и не успокоилась, вымучивая себя по полной.

Как я теперь буду жить? Как? Я сама всё разрушила. Разрушила своими собственными руками. Он сидит и проклинает меня. Интересно, он думает обо мне? Вряд ли. Зачем ему нужна такая. Такая глупая, скандальная, самовлюблённая эгоистка. А если он тоже страдает? Он говорил, что любит меня. Он все мои обвинения вынес стоически. Я его наказала, как та богиня из мифа, который он рассказал. К чему он это рассказал? Вероятно, мучило чувство вины. Он увидел, как я купаюсь. И что? А то, что теперь он вынужден страдать, как страдал тот охотник, которого разорвали его собственные собаки. Может, даже больше… Эх… Мы сами убиваем своих близких. Убиваем пустыми словами, равнодушием и эгоизмом. Ради чего? Ради тщеславия? А ведь Астер прав – с горшечником я бы никогда не заговорила, а с благородным венецианцем – пожалуйста. Мы убиваем друг друга. Этому нет объяснения. Мы убиваем свою любовь всуе, походя, просто так. Без всякой причины. Ты сказала «любовь»? Любовь, любовь, любовь… Да, любовь. Это она и есть. Я никогда в жизни не страдала так, как сейчас. Неужели я влюбилась? Господи, а ведь это так. Я горю этим. Сгораю, словно свечка. Я уже забыла обиды отца. О них за эти три дня даже ни разу не вспомнила. Мне нет дела, что я сижу взаперти. Это меня совершенно не мучает. Я думаю только о нём. В голове только он. Сердце болит только о нём, об Астере. Нет, я мучаюсь от того, что меня заперли. Если бы не запоры, я бы отбросила свою надуманную гордость и помчалась быстрее ветра. Возможно, он простит меня. Астер, Астер, Астер…

Девушка плюхнулась на колени перед образом богоматери и стала горячо шептать: «О, Пресвятая Дева, мать Христа нашего, Царица небесная, всех нас, рабов твоих верных, заступница. Ты всегда помогала мне. Всегда милостью своей одаривала. К тебе прибегаю и с упованием крепким молюсь. Вознеси обо мне, грешной, молитвы к Господу Богу. Испроси благости Его: веру, надежду, любовь! Помогите, молю, с моим любимым, рабом Божьим Астерионом, вместе быть. Аминь».

Когда мы страдаем, все наши чувства гипертрофированы. Вот и Эсмина незаметно для себя выбелила образ Астера до идеального. Себе же она непрерывно посыпала голову пеплом, обвиняя во всех грехах. Каясь, взывая к небу о помощи.

Я страдаю. Я так страдаю! А каково ему? Ни за что, ни про что обиженному. Он любит меня и теперь считает, что я его отвергла. Отвергла напрочь. О, господи! Он, наверняка готов руки на себя наложить. Мамочка, мамочка, только не это. Что же делать? Отец обещал держать меня взаперти целый месяц. Я не выдержу! Он не выдержит. Стоп, надо ему написать. Написать, написать, написать.

Идея была столь блестящей, что Эсмина ринулась искать чистый лист пергамента и писчие приборы. Найдя, тут же бросилась воплощать намерения.

Астер… Нет, слишком просто и холодно. Дорогой Астер… Слишком холодно и официально. Милый Астер… Фу, как-то выспренно и довольно пошло… Господи, писать-то совсем не умею! А всегда считала, что могу. Мысли мои, куда вы разбежались? Родной… Нет… Любимый… Слишком откровенно. Откровенно и непривычно. Не могу пока произнести вслух или написать это слово. Любимый, любимый… А почему бы нет? Это же правда. Хотя, как-то стыдно и неловко. Так легко и просто признаюсь в своих чувствах. Что он подумает? Подумает, легкомысленная. Или врушка. Но он же нашёл в себе смелости сказать, что любит меня. Почему меня это корёжит? Будь честна перед ним. И в первую очередь будь честна перед собой. Признайся себе, что ты его любишь.

И она вывела первую строчку: «Астер, любимый…». Долго смотрела на неё, читая и перечитывая, наконец, вздохнула, улыбнулась и продолжила: «… прости меня за всё. Я только сейчас поняла и прочувствовала, что натворила». Господи, какое откровение!

Разве кто-то мог пару дней назад подумать, что гордая Эсмина способна на такое? Не мог. И «гордая Эсмина» не могла. Что же дальше?

Дальше она ничего написать не успела. В закрытые ставни окна тихо постучали. Сердце ответило громким резонансным эхом, заволновалось, прилило кровь к лицу. Голова закружилась от ожидания невероятного.

Или послышалось? Нет. Стук повторился. Эсмина на цыпочках подкралась к окну и прислушалась. Стук повторился более явственно. Сомнений не было – снаружи в её окно стучал человек. Голос пропал, но девушка всё же выдавила из себя: «Кто там?»

Пауза показалась бесконечной. Наконец она услышала сдавленный шёпот: «Это я, Астер». В нём было трудно узнать голос любимого. Но Эсмина и не вникала в такие мелочи.

По щеке непроизвольно скатилась слеза. Столько раз, как за последние три дня, она не плакала за всю свою предыдущую жизнь. Девушка сползла вниз, усевшись прямо на пол, но тут же вскочила и горячо зашептала:

– Астер! Ты пришёл! Меня здесь заперли.

***

Астерион и сам не ожидал такой развязки судебного заседания. Он долго не мог поверить, что так легко и просто оказался на свободе. Вроде бы живи, да радуйся. Ты не просто вышел из тюрьмы. Ты вышел из неё отпрыском знатного рода.

Мы воспринимаем себя так, как воспринимают нас все окружающие. С самого детства. День за днём. Год за годом. Ты – есть ты. И в этом нет никаких сомнений. Но в один прекрасный момент всё переворачивается. Ты оказываешься совсем не тем, кем считал себя до сих пор. Ты другой. По крайней мере в своём происхождении, в истории своей жизни. За тобой тянется шлейф историй жизни других людей. Близких людей. Очень близких… Но ты никогда о них даже не слышал. И вполне мог не услышать. Никогда не услышать… Здесь есть от чего растеряться. Как жить дальше? И отец вроде бы теперь тебе не отец. Но он же отец! А мать? Она мать или не мать? Этого не может быть! Что, что делать? Как теперь себя вести? Как??? Как, как? Как обычно. Как теперь я должен относиться к матери? К матери, которой она являлась всегда. С самого неразумного детства. Как? Конечно, как к матери. Я семнадцать лет не задумывался на эту тему. И в этом её заслуга. Абсолютная заслуга. Она воспитывала меня, любила, вложив в меня всю душу, оберегала, ночей не спала, работала, как вол. Кем я её должен ощущать? Она моя мать. А я её сын. Я люблю её. А теперь и уважаю безмерно, поняв, что она для меня сделала. Не только я, но и мои братья никогда не сомневались, что она моя кровная мать. А это значит, что она меня любит точно так же, как и их.

А может, они всё это выдумали, чтобы я получил свободу? Этакая ложь во благо. Даже если это так, я благодарю бога, что у меня такие родители. Всё на этом! Всё! К чему все эти рассуждения и переживания! Спасибо им. Спасибо, что вырастили, спасибо, что я могу жить и наслаждаться жизнью. Спасибо, что могу радоваться свободе.

Но особой радости Астер почему-то не испытывал. Настроение упрямо стремилось к нулю. И причина здесь вовсе не в том, что он с трудом воспринимал настоящую историю своего рождения. Голова была занята совершенно другими переживаниями.

Эсмина. Простишь ты меня когда-нибудь?

Родители весь день не отходили от него, ожидая вопросов. Но он молчал. Мать кормила вкусняшками. Но он особо их не ел. Так, чуть-чуть, чтобы не обидеть. Старшие братья стали подтрунивать ещё больше, обращаясь к нему: сир, синьор, ваша светлость, ваше сиятельство, наш господин. Но Астер этого, казалось, не замечал. Только Коста не приставал, чувствуя, что брату не до него. Это же чувствовал и Султан. Пёс весь день молча лежал подле молодого хозяина, не докучая ничем. Он лишь неуверенно вилял хвостом, когда Астер вставал с кровати и ходил по комнате. За полчаса до ночного времени, когда наступал запрет ходить по улицам Каффы, в комнату заглянула мать. Для начала она упрекнула собаку:

– Ах, вот ты где. А дом кто охранять будет? Ну-ка пошёл! – выпустив пса, ласково обратилась к сыну: – Там к тебе девушка. – Астер встрепенулся. Мать продолжала: – Ходит вокруг дома, как неприкаянная. А охранничек наш, как оказалось, своего дружка успокаивает.

– Где она? – нетерпеливо перебил сын.

– За воротами ждёт.

За воротами стояла не Эсмина. Это была Лика.

Когда Лейла узнала от неё, что хозяйская дочь отреагировала не так, как ожидалось, выдумщица тут же внесла коррективы в план провокации. И Лика в этом плане играла решающую роль. Именно для воплощения задуманных лейлиных интриг служанка оказалась возле дома новоявленного потомка императорской династии.

Лика недоверчиво осмотрела с ног до головы взволнованного Астера, изучая поношенные складки его простой одежды. В темноте трудно было что-либо рассмотреть, но она узнала в нём того самого красивого венецианца, посещавшего её хозяйку.

После этого служанка скороговоркой выпалила заученный текст:

– Меня Эсмина прислала. Вот кулон, который она мне дала, чтобы вы поверили, что я ею послана, – девушка протянула украшение, которое Астер ранее видел на шее Эсмины. – Она просила сказать, что прощает вас за всё и сама просит прощение. Отец запер её. Поэтому Эсмина будет ждать вас на рассвете в своей комнате.

Лика пошевелила губами, мысленно проверяя, всё ли сказала, кивнула головой, что означало «да, всё» и побежала домой. Но тут же вернулась:

– Да, и не забудьте кулон с собой взять.

После этого она растворилась во тьме.

Мать поджидала на пороге дома.

– Это Эсмина приходила?

– Нет.

– Я так и думала. А кто?

– Её служанка.

– Что-то случилось?

– Нет, мама, ничего. Иди спать.

– Без советчиков обойдусь, – незлобно проворчала женщина, оканчивающая домашние работы далеко за полночь. – Вы помирились?

– Вроде, да.

– Что значит «вроде»?

– Не знаю. Завтра всё выясню.

Биата вытерла руки рушником, перекинутым через плечо, после чего нежно потрепала шевелюру сына:

– Счастливчик. Я думала, что она тебя бросит. Но, видимо, влюбилась в такого красавчика.

– С чего ты взяла, что влюбилась?

Астера эта тема очень волновала – он не был уверен в ответных чувствах девушки. Не был уверен даже вопреки словам, переданным Ликой. Его уже немного потряхивало в предвкушении встречи с любимой. Как это будет? Что она скажет?

– Дурачок. Выспись хоть, а то смотреть страшно – одни глазищи торчат.

– И всё-таки, мам?

– Глупый ты ещё. Если б не любила, разве устроила бы такой погром? И сегодня сразу, как тебя выпустили, встречу назначила. Эх, молодость, молодость…

Астер задумался, не зная, задать матери вопрос или не задавать. Всё же задал:

– Мам, может она меня не любит. Если бы я оставался простым горшечником, она не послала бы служанку.

Биата вздохнула и обняла сына:

– Не знаю сынок, всякое бывает. Но если любит по-настоящему, то не важно кем ты был и кем ты стал. Женщина любит сердцем. Не каждая, конечно. Но я других не знаю. Сужу по себе.

– А я правда отпрыск знатного рода? Что это за род такой? Ты расскажешь?

– Нет, не расскажу. Я и сама не много знаю. Но скажу так: не важно, кто ты есть, важно, кто ты есть на самом деле. Я понятно выражаюсь?

Сын неопределённо покрутил головой:

– Нет, не очень. И кто я на самом деле? – он ожидал, что сейчас перед ним раскроются новые тайны, и он узнает, что всё услышанное в суде – не более, чем обыкновенная выдумка.

– Глупышка. На самом деле ты самый лучший в мире человек. Ты мой принц. Ты мой сын. Оставайся всегда таким. Оставайся человеком…

С вечера Астер никак не мог заснуть. А потом то и дело просыпался и вскакивал. Он не боялся проспать – привык вставать рано. Он никак не мог дождаться рассвета…

Встав в темноте, долго не мог решить, что ему надеть: наряд венецианца или одежду гончара?

Она меня видела в дорогом костюме, значит и сейчас надо идти в нём. С другой стороны, мне стыдно идти в кафтане, в котором я её обманывал. Да, оказалось, что это мой законный наряд, но я же в то время этого не знал. Не знал – значит, врал. Хм, приду в рубище, подумает, что издеваюсь, напоминая ей про скандал и про всё остальное… Чёрт! И так не так, и этак не этак. Пора бежать! Скоро рассвет. Брошу монету.

Монетка решила, что к Эсмине нужно идти в обычной рубахе. Натянув холщовые штаны, зажав в руках сандалии, Астер засверкал пятками.

В переулке, в пяти минутах от дома Эсмины, его уже поджидали. В утренних сумерках дорогу перегородили две внушительные фигуры. Парень остановился в нерешительности, приняв их за грабителей. Оглянулся. Сзади показалась ещё одна тень.

Что у меня грабить? Идиоты. Надо же было вам именно здесь устроить засаду. Ё-моё, у меня же дорогой кулон! Ну всё, так я и знал. Если они заберут его, между мной и Эсминой вновь вырастет стена. Стена недоверия. Чёрт, не отдам. Лучше сдохну.

Чтобы случайно не выронить, он надел дорогую вещь на шею.

Спрятать не получится. Они заметят. Надо что-то предпринять. Шансов мало, но стоит попробовать прорваться. Сейчас подойду поближе и рвану напролом.

Астер стал приближаться к парочке стоявших на пути головорезов. Когда он готов был сам себе скомандовать на старт, один из бандитов промолвил:

– Это не он. Это какой-то голодранец.

Они расступились, но Астер всё равно рванул сломя голову, пулей проскочив между ними. Вслед грохнул издевательский смех:

– Напугали пацана.

– Побежал штаны менять.

Добравшись до дома Пангиягера, обладатель холщовых штанов взобрался на дерево и с него перелез через каменную ограду. Вскоре он был под окном возлюбленной.

***

Эсмина напряжённо вслушивалась, прильнув к окну:

– Астер, ты где?

Никто не ответил. Из-за окна долетели звуки какой-то возни. Сначала она подумала, что это Астерион пытается открыть запертые на замок ставни. Но вскоре поняла, что ошибалась. Возня стала слишком явственной. Её могли устроить только несколько человек. Тут же долетели обрывки фраз: «Вяжи ему руки! Вяжи, пока держу. Упирается, гад!» Девушка поняла, что случилось худшее.

Лейла была довольна итогом своей хитроумной комбинации. Она стояла за кустами разросшейся сирени и с удовольствием наблюдала, как стражники вяжут неудавшегося любовника ненавистной блондинки. Лике она наплела про необходимую помощь влюблённым. Мол, сейчас их надо свести вместе, и тогда они обязательно помирятся. И будут всю жизнь благодарны за это благое дело. По первоначальному плану Лика должна была выудить у блондинки письмо к Астеру. Но так как Эсмина не повелась на это, плутовка обошлась лишь доверительным кулоном. Сработал и этот упрощённый вариант. После того, как служанка убежала к Астеру, Лейла тут же явилась к своему любовнику, которому рассказала о намерениях горшечника похитить хозяйскую дочь. И даже научила Пангиягера, каким образом навсегда избавиться от нежелательного жениха.

Теперь пакостница с удовольствием наблюдала развязку своей многоходовой интриги. Когда парня со связанными руками проводили мимо, она вышла из-за куста и, нагло улыбаясь, помахала ему нежными пальчиками.

«А теперь самое интересное – кульминация», – интриганка засеменила за Тер-Ованесом к двери в комнату белокурой сестрички.

Когда дверь спальни распахнулась, Эсмина уже не плакала. Она даже не взглянула на вошедшего отца. Девушка взобралась с ногами в кресло и крепко зажмурила глаза, моля Мадонну о чуде.

Но чудо не свершилось. Отец отчеканил приговор. Приговор Астеру. Приговор дочери. Приговор их так неожиданно вспыхнувшей любви.

Он обвинил дочь в непослушании. Обвинил в том, что помимо его воли она решила сбежать с любовником. При этом Тер-Ованес долго и упорно добивался признания в прелюбодеянии. И это в присутствии Лики и Лейлы, которая самодовольно лыбилась, выглядывая из-за плеча своего престарелого любовника. Эсмина упорно молчала, закрыв глаза ладошками и только время от времени нервно крутила головой, отрицая реальность происходящего.

Наконец, отец произнёс заключительную речь:

– Ты нарушила мой запрет. Ты ведешь себя, как портовая девка, тайно встречаясь с каким-то отребьем. Этим ты надругалась над памятью матери, которая была святой женщиной. Кстати, ты брала её кулон? Что молчишь? Где он?

– Положила на место, в шкатулку, – тихо прошептала затворница.

– «Положила на место». Ну-ну! Теперь всё становится предельно ясно, – отец яростно выдохнул. Желваки гуляли на его лице грозной поступью. Он продолжал давить дочь словами, которые гвоздями вонзались в сердце: – Знай, отныне ты уже никогда не увидишь проклятого горшечника. Первый раз ему удалось обмануть правосудие, но бог шельму метит. Он тут же попался повторно. И не просто попался. Его поймали с поличным. Он вор! Он водил тебя за нос. Ты нужна была ему только в качестве наивной наводчицы.

Эсмина не выдержала, она раскрыла мокрые от слёз ладошки и нервно с рыданиями закричала:

– Ты врёшь!

Отец этого и ждал. Он сразу успокоился:

– Вот видишь, как ты с отцом. Я вру. Но это не я обнаружил у него кулон твоей матери. Его изъял капитан, который со своими оргузиями проводил задержание.

Тер-Ованес величественно поднёс руку к лицу дочери. Его пальцы держали кулон с дорогим изумрудом.

Эсмина хорошо знала этот кулон. На его обратной стороне была гравировка: «Злата». Так звали маму. Он хранился в шкатулке в кабинете Пангиягера.

Отец отчеканил:

– Он покусился на самое святое. На память о твоей матери, – его голос треснул. – Я подарил ей этот изумруд, когда она забеременела тобой, – глаза отца окутала мокрая пелена. Он задрал нос и шмыгнул. Прошептал: – Негодяй заслуживает смерти. В лучшем случае – вечной каторги.

26 июля 1474 года, воскресение

О предложении Лейле стать любовницей Эминека и о самом Эминеке

По улице, поднимая босыми ногами выжженную солнцем пыль, бежал юродивый. Перед собой он катил ржавый обруч от старой бочки. Никто не знал, откуда взялся этот мальчуган и где он жил в городе. Но каждый старался либо угостить его луковицей с куском хлеба, либо дать мелкую монетку. Его почитали как святого. Юродивому было на вид лет десять, и все звали парнишку Пстыгой. Имя для Каффы было странным и непонятным, поэтому его обычно упрощали до «Патыга». Мальчишка был почитаем за то, что первым узнавал новости. Откуда? Как? Невообразимо. Непонятно. Но известия, которые он оглашал, всегда исполнялись. Вот и сейчас его звонкий голос вещал:

– Татары большой полон гонят. Бек едет весь в золоте, на новом скакуне.

Известие мгновенно разнеслась по окрестностям. Лейла, услышав про «…едет весь в золоте», на всякий случай приоделась и прихорошилась. В таком виде она просидела до вечернего звона. Но всё зря. Свататься так никто и не явился. Подвело предчувствие. Странно…

Странно, разве я ему не понравилась? Зачем тогда соглядатая подсылал?

Ждать, да догонять – нет ничего хуже. Чтобы развеяться она решила прогуляться перед сном. Стоило ей выйти за ворота, как тут же нарисовалась знакомая фигура того самого нукера, которого засылал к ней Эминек. Татарин вежливо пригласил Лейлу в городскую усадьбу бека.

Странные повадки у этих крымчаков! Вот так сразу – поехали! Сватов не засылают, к родителям не обращаются, а невесту поджидают на улице. Впрочем, я слышала, что они будущих жён просто воруют. Но здесь не бескрайние степи, здесь цивилизованный город. Что может со мной случиться? Ладно, познакомимся с беком поближе. От меня не убудет.

Девушка согласилась. Нукер с непроницаемой маской на лице помог ей сесть в двуколку и молча отвёз в резиденцию Эминека. К разочарованию Лейлы сам хозяин дома к ней не вышел. Вместо него появился старый бей с шаркающей походкой и бегающими в узких щёлочках глазками. Он почтительно предложил гостье присесть на обтянутый бархатом и усеянный большими и маленькими парчовыми подушками диванчик. Рабыни в шёлковых шароварах тут же поднесли низкий столик с изогнутыми ножками и заставили его золотыми подносами с фруктами и восточными сладостями. Лейла от еды отказалась – не есть же она сюда пришла – и выжидательно уставилась на старика. Мол, что скажешь? К её удивлению, бей без обиняков сделал недвусмысленное предложение стать любовницей Эминека. Якобы, карачи-бек хотел бы жениться на Лейле, но традиция позволяет ему брать в жёны только представительниц влиятельных семей. И лучше, чтобы они были мусульманками. На такое предложение девушка ответила категорическим отказом. Становиться какой-то там по счёту наложницей при живых трёх жёнах Эминека она не собиралась. Это никаким образом не отвечало её представлению о собственном счастье. Она считала, что рождена для большего.

Что ж, такое самомнение не отличается оригинальностью. Подобное представление о своём исключительно великом предназначении имел и Эминек. Ему хотелось большего, чем он приобрёл за последнее время. Прошёл всего год, как он уселся на бекский трон, а ему уже не хватало славы и почестей. Его торжественные вхождения в Каффу в сопровождении огромной свиты, когда он в сияющих доспехах на арабском скакуне величественно шествовал по улицам генуэзской колонии, стали обыденными и давно приелись. Зевак с каждым разом становилось всё меньше. И этот факт раздражал Эминека. Очень раздражал. Номинально хозяевами Каффы являлись карачи-беки из рода Ширин. По старинному договору большую часть дани за земли, предоставленные генуэзцам под колонии, получали беки, а не ханы. Получали по наследственному праву владения этой землёй. Но глядя на равнодушные взгляды толпы, наблюдаемой за шествием, Эминек вскипал.

Презренные гяуры осмелели. О чём они думают? Они хотя бы знают, кто здесь истинный хозяин? Жалкие рабы должны падать ниц в придорожную пыль. А они нагло пялятся с откровенной скукой на челе. Либо скалят зубы, обсуждая меня.

Эминек требовал от генуэзцев почитания. Но это вызывало лишь раздражение. Только консул скрепя сердцем был вынужден устраивать пышные приёмы по поводу очередного вхождения карачи-бека в Каффу. Этого требовало от него правление банка Святого Георгия, выкупившего в 1453 году черноморские колонии у Генуэзской республики. Протекторы банка категорически не хотели ссориться с Крымским ханством, прекрасно понимая, к чему это приведёт.

Эминек готов был поставить на кон всё, лишь бы взобраться по золотой лестнице как можно выше, и продержаться там как можно дольше. Для этого он не гнушался ничем: ни подкупами, ни пустыми обещаниями, ни запугиванием, ни убийствами. Таким же образом он, вопреки многовековой традиции, занял трон карачи-бека. Трон, который по устоявшемуся с давних времён праву старшинства должен был перейти к Кара-Мирзе. Перейти от усопшего бека Мамака, прилюдно завещавшего его перед смертью именно Кара-Мирзе, а не кому-нибудь другому. Но даже эти два весомых обстоятельства не остановили Эминека.

Игра стоила свеч, и он готов был на всё, лишь бы завладеть бекским титулом.

Титул карачи-бека был вторым в иерархии Крымского ханства после самого хана. Роду Ширин, которым правили карачи-беки, принадлежали обширные земли южной части полуострова. Все генуэзские колонии располагались именно на этих территориях. Практически все земледельческие районы также принадлежали Ширинам. Эти угодья генуэзцы называли Кампанией. Каффа и все другие колонии Крыма в снабжении продовольствием полностью зависели от Кампании. Кроме того, слово ширин-бека по своей важности значило даже больше, чем слово визиря в классическом мусульманском султанате. Род Ширин был самым влиятельным и самым богатым во всём ханстве. В связи с этим в избрании «правильного» бека были заинтересованы, как хан, так и генуэзцы. Первый по традиции утверждал избранного бека, вторые согласовывали избрание. По древнему обычаю крымчаков Эминек мог стать беком только после смерти своего старшего брата Кара-Мирзы. Но его неуёмному честолюбию было наплевать на традиции. Поэтому он пошёл обходными путями. Для начала Эминек постарался заполучить поддержку наиболее влиятельных ширинских беев, пообещав им восстановление добрых старых традиций. Традиций, когда крымская конница словно стая хищных птиц безнаказанно грабила молдавские, литовские, польские и русские земли. Жаждущие наживы беи готовы были его поддержать, но только в случае согласия хана и генуэзцев. Эминек тут же бросился в Каффу. Здесь у него уже были влиятельные друзья. Одним он поставлял дешёвых рабов, другим выделял воинов для охраны торговых караванов. Среди его клиентов был престарелый отец братьев Гуаско, который, опираясь на помощь воинов Эминека, захватил в Кампании множество деревень. Но первым делом будущий бек посетил Баттисту Джустиниани, восседавшего в ту пору в консульском дворце, и Оберто Скварчиафико, который имел неизменный вес при любом консуле. Наобещав им золотые горы невероятной величины, Эминек легко заручился поддержкой. Оставалось самое трудное – ярлык от хана. Эминек знал, что Менгли Герай26 его недолюбливал, считая недостойным и ненадёжным. Возможно, он не желал, чтобы кто-нибудь в Крымском ханстве повторил его путь. Ведь сам Менгли занял трон, также нарушив все законы престолонаследия. Причём он был шестым сыном, а не третьим, как Эминек. Поэтому бек, зная о ханской антипатии к нему, пошёл на крайность и попросил генуэзцев припугнуть Менгли Герая, что в случае отказа фрязи выпустят из темницы Солдайи Нур-Девлета и его сторонников.

Нур-Девлет был старшим братом Менгли Герая. После смерти отца именно он по праву занял ханский трон. Но Менгли-Герай устроил переворот. В долгой кровопролитной борьбе Нур-Девлет всё же проиграл младшему брату. Завлечённый в ловушку вместе со своими беями и другими братьями, он оказался в заточении. Генуэзцы всячески поддерживали Менгли, так как Нур-Девлет имел протурецкую ориентацию. По просьбе победителя консул Каффы приказал запереть Нур-Девлета, всех его братьев и сторонников в крепостной башне. Самому Менгли Гераю негде было содержать узников. Все его зинданы были ненадёжными по одной простой причине. Они находились в татарской местности, где у сторонников свергнутого хана вполне могли возникнуть поползновения к его освобождению. За помощь в овладении престолом и за содержание под арестом Нур-Девлета расчётливые латиняне выбили у хана множество преференций, включая значительное снижение дани. Всё это вредило авторитету Менгли Герая среди татарской знати. Тяготясь зависимостью от генуэзцев, хан даже решился на заговор с целью физического устранения Нур-Девлета. Он подкупил начальника стражи и подготовил тщательно продуманный план, по которому выходило, что свергнутый им брат и все сидящие в башне сородичи погибли бы при попытке их освобождения. Об этом узнали генуэзцы и, прекрасно понимая, что таким способом хан хочет соскочить с крючка, ловко вмешались в авантюру. По их приказу был убит подкупленный начальник стражи. Убит, якобы, при той самой попытке освобождения. Якобы, при неудачной попытке. После этого сам опальный хан Нур-Девлет для надёжности был переведён из Каффы в Солдайю. А Менгли так и остался на генуэзском крючке.

Хорошо разбираясь в этой сложной многоходовой интриге, генуэзцы категорически отвергли просьбу Эминека попугать хана освобождением его брата.

Эминек очень переживал, что Менгли не утвердит его в качестве карачи-бека. Но эти переживания были напрасными. Во времена вступления на ханский трон Менгли Герая в окружении Крымского ханства сохранялся хрупкий мир, основанный на сложной системе взаимных угроз, сдержек и противовесов. С одной стороны, в Сарае сидел хан Ахмат27, который спал и видел восстановление своей державы до размеров Золотой Орды. Одной из главных его целей в этом направлении было полное подчинение Крымского ханства, приобрётшего независимость в 1441 году. Поэтому он поддерживал любых претендентов на крымский престол, готовых ради трона поскупиться независимостью ханства. И таких претендентов было в избытке. Именно поэтому Менгли Герай ратовал за крепкий союз с генуэзцами и князьями Готфии. Не чурался он и поиска внешних союзников. Турецкие султаны для этого не подходили. Они сами хотели завоевать Крым. И даже уже предпринимали такие попытки. Сразу после покорения Константинополя в 1454 году турецкий флот с десантом появился на рейде Каффы. И только слаженная оборона генуэзцев и татар привела турок к унизительному поражению. Оставались ещё Литва и Московия, которые вели между собой ожесточённую борьбу по собиранию русских земель. Русский князь Иван, хоть номинально и оставался зависимым от Ахмата, но фактически давно и демонстративно не платил дань и отказывался выполнять указы ордынцев. Стараясь подчинить русских, но не имея на это достаточно сил, Ахмат-хан заключил договор с литовцами. Усиление Ахмата в случае его победы над Московией предвещало непростые времена для Менгли. Поэтому Герай, узнав о союзе Большой Орды с Литвой, тут же обменялся клятвенно заверенными договорами о взаимопомощи с Иваном. Правда, в страстном желании сохранить мир, он отказался прямо указывать в договоре имена противников (Ахмата и Казимира28), но всем и так было понятно, против кого завязали дружбу Московская Русь и Крым.

Поэтому повязанный по рукам и ногам как во внутренней, так и во внешней политике, боясь неправильным решением выбить хотя бы одну опору под своим троном, Менгли Герай поддался на уговоры генуэзцев и согласился утвердить карачи-беком Эминека.

Так Эминек стал ширинским беком. И сразу в корне изменился. Менгли Герай и генуэзцы не раз пожалели о своем необдуманном решении. Для начала новоиспечённый бек завалил и хана, и консула просьбами и требованиями о помощи и послаблениях, как по отношению к себе, так и для своих верных беев. Узнав о заключении договора с московским князем, а это произошло в мае, когда к хану прибыл русский посол боярин Никита Беклемишев29, Эминек сразу перевернул это событие в свою пользу. Он тут же подбил своих беев организовать поход против Казимира, пообещав оставить им самый жирный кусок от награбленного. При этом сам Эминек в поход не пошёл, оставшись в тени наблюдателей Ахмата и польско-литовского короля. Возглавить поход он предложил Айдеру30, ханскому брату. Недалёкий, но верный Менгли Айдер тут же согласился. Официалы Каффы, узнав о подготовке похода, пытались отговорить Менгли Герая от этого. Но хан вновь испытал сильнейшее давление ширинских беев, которые рвались в бой, якобы для того, чтобы заверить московского князя в искренности заключённых договорённостей. А на самом деле они уже предвкушали удовольствия от будущих кровавых подвигов. Хан был вынужден согласиться. И тут же в июне ханская кавалерия под началом Айдера отправилась грабить Подолию, а заодно и Верхнюю Валахию, находящуюся в подданстве молдавского господаря Стефана. Этот набег, естественно, навсегда испортил отношения Менгли Герая со Стефаном и Казимиром. Но Эминеку на это было наплевать. Он остался в закулисье данных событий.

Зато сейчас, когда крымчаки вернулись с толпами полонян и набитыми награбленным добром телегами, он тут же напомнил о себе, как об организаторе рейда.

Эминек был чрезвычайно рад удачному набегу, словно это он сам выиграл грандиозную битву.

По этому поводу бек закатил грандиозный пир. Сегодня на нём гуляли татарские беи. А завтра должны были прийти генуэзские нобили.

Ни о какой женитьбе на Лейле у счастливого «полководца» и в мыслях не было. Просто ему хотелось, чтобы этот счастливый день закончился не менее счастливой ночью.

Всю эту довольно сложную подноготную подковёрных игр, дрязг и интриг татарского ханства Лейла досконально изучила, расспрашивая об Эминеке и Менгли своего любовника. Пангиягер хорошо разбирался в политике. Он всё по полочкам разложил в голове своей не в меру любопытной приёмной дочери.

Выслушав предложение стать наложницей, девушка почувствовала себя униженной. Из глубины дома доносилась музыка, смех и подпитые голоса. Лейла была уверена, что при желании она могла легко туда пройти и стать значимой фигурой не только на этом празднике, но и в судьбе Эминека. «Дурак, это больше надо было тебе, а не мне. Я бы сделала тебя ханом», – резануло в её голове раздражённое самолюбие. Но она быстро взяла себя в руки и решила, что всему своё время. Никуда бек от неё не денется. Она помнит тот взгляд, которым он выделил её в толпе. Это был взгляд сластолюбца, взгляд игрока, готового поставить на карту сразу всё.

Ничего, ты ещё попляшешь под мою дудку. Но надо и себя уважать. Нельзя доставаться даром. Пусть помучается. А я подожду.

И Лейла, гордо задрав подбородок, покинула усадьбу Эминека.

27 июля 1474 года, понедельник

Об условиях сделки с отцом

Шёл пятый день заключения. Эсмина заметно похудела и осунулась. Нет лучшего средства быстро сбросить лишний вес, чем страдания. У девушки не было лишнего веса, поэтому страдания отразились на её челе заостренным носиком, сухими губами, болезненным пергаментом кожи и чёрными кругами вокруг глаз. Но её это совсем не волновало – она не знала, как выглядит в настоящий момент, ни разу не взглянув на себя в зеркало. Да и не хотела знать. Подглядывающая в замочную скважину Лика видела узницу только в двух позах: на коленях перед иконой, или калачиком на кровати. Раз в два часа она докладывала хозяину: «К еде не притронулась, молчит, не плачет, только молится». Манана-хатун, услышав это, обычно глубоко вздыхала и, бросив очередной энергичный взгляд на брата, демонстративно покидала комнату. По поводу Эсмины они уже успели много раз накричать друг на друга, обвинив во всех смертных грехах и напомнив массу взаимных обид.

В конце концов сестра и брат пришли к общему знаменателю, и сегодня утром хозяин дома отправился к дочери, чтобы изложить ей выработанный семейный план.

Он придвинул кресло и сел подле неё, уставившись на скрюченное в эмбрион худенькое тельце. Выдержав паузу, начал:

– Ты не обижайся на меня, ахавни. Я ведь счастья тебе желаю… Я в ответе перед твоей матерью, которой обещал вырастить дочь самой счастливой на свете. В ответе перед богом. Он с меня спросит за всё, если я не прав.

Эсмина не шелохнулась. Внимание отца привлёк писчий лист, по-прежнему лежащий на маленьком прикроватном столике рядом с давно открытой книгой.

– «Астер, любимый…», – отец непроизвольно качнул головой. – Ты его любишь? – голос отца взял высокую ноту. – Любишь этого негодяя? Молчишь. Хорошо, – казалось он успокоился. – Если любишь, то тем более обязана выслушать то, что мы с Мананой тебе предлагаем, – дочка, как и прежде не реагировала. Пангиягер старался не взорваться, хотя его распирало: – Лежишь? Ну лежи, лежи… А завтра состоится суд, на котором твоему «любимому» влепят пожизненную каторгу на каменоломне. Это в лучшем случае… Ты этого хочешь?

Он попытался дотронуться до её плеча, но дочь на это ласковое прикосновение отреагировала неприязненно, почти брезгливо. Покачав головой, Тер-Ованес тяжело вздохнул:

– Вижу, не хочешь. У тебя есть шанс его спасти, – по всему чувствовалось, что девушка напряглась при этих словах. Отец слегка повеселел, утвердительно кивнул и продолжил: – Но это тебе решать – быть ему каторжанином или свободным человеком.

Эсмина резко села, оказавшись прямо напротив отца. Мрачно спросила:

– Что я должна сделать?

Сделка с отцом предполагала, что Эсмина навсегда откажется от своего возлюбленного, не станет искать с ним встреч, писать письма, не станет отвечать на его знаки внимания. В ближайшие дни ахавни должна отправиться в монастырь, в котором проживёт до весны следующего года, замаливая перед богом свои грехи. А весной, когда ей исполнится семнадцать, она выйдет замуж за жениха, которого подыщет отец. Взамен Пангиягер обещал забрать заявление о краже и уладить дело.

– Ты согласна?

– Согласна, – выхолощенным голосом прошептала дочь.

– Тогда поклянись на Библии, что и думать про него забудешь и спокойно примешь свою судьбу, выполнив всё то, что я тебе говорил.

Эсмина поклялась.

2 августа 1474 года, воскресение

О даме в чёрном и Теодоро

В фигуре женщины в чёрном наряде с вуалью все же можно было угадать совсем молоденькую девушку. Слишком легко она вспорхнула по ступенькам ведущим к храму Иоанна Крестителя. Церковь располагалась в армянской слободе Айоц-Берд. В храме богомолица была недолго. Гораздо больше времени она провела на погосте церкви, покинув его вместе с толпой прихожан. Большинство из них разбрелись по округе, а девушка двинулась по направлению к генуэзской цитадели. По пути она спокойно утолила жажду родниковой водой из питьевого фонтанчика, перешла по каменному мосту через овраг, поднялась по живописной мощеной улочке на холм и, взойдя на откидной мост подле ворот башни Климента, остановилась на нём поглазеть на замечательный пейзаж, открывающийся с этого места. Картина и на самом деле была замечательной: мощные крепостные стены и башни, каменные дома с черепичными крышами, живописные сады и голубое море, усеянное белыми парусами. Как тут не застыть на месте? Всё говорило о том, что девушка никуда не торопится, наслаждаясь воскресной прогулкой. И только внимательный наблюдатель мог заметить, что она всё это делает для того, чтобы обнаружить, идёт за ней кто-нибудь или нет.

Женщина в чёрном спокойным шагом проследовала через ворота у мощной башни, названной в честь Римского Папы Климента, призвавшего в своё время к крестовому походу в защиту Каффы от хана Золотой Орды Джанибека31. Далее она прошла мимо грандиозного консульского дворца и, преодолев дворцовую площадь, вскоре остановилась возле шикарной виллы, белеющей в глубине засаженного кипарисами сада. У кованных ворот её остановил стражник. Она что-то ему долго объясняла, в конце концов тот вызвал мажордома. Старый Гульельмо Леарди не стал долго расспрашивать, проводив гостью во дворец. Андреотто и Деметрио отсутствовали, уехав в родовой замок Тасили. Стоит сказать, что Гуаско – единственные во всех генуэзских колониях нобили, получившие право на постройку собственной крепости. Устав это строго запрещал. Но любой устав можно обойти, если имеешь много денег и не меньше наглости. Только беспредельной наглостью и жадностью можно объяснить тот факт, что свою собственную крепость они возводили на деньги каффинской курии. Причём делали это на вполне законных основаниях. Протекторам банка Святого Георгия необходимость финансирования было аргументирована надвигающейся опасностью со стороны турецкого султана. На самом же деле семейка Гуаско желала навсегда закрепить за собой крупные землевладения с 18 захваченными селениями. Для этого им был необходим мощный феодальный замок. Занимаясь ползучей экспансией, они строили далеко идущие планы. Отец в своё время давал детишкам напутствие: «Хватайте всё, пока есть, что хватать. Мы должны стать настолько сильными, чтобы засунуть в карман всю Газарию».

Теодоро редко бывал в родовом донжоне. Его больше волновала разгульная жизнь. Он торопился жить. Жить бурно и весело, проводя время в попойках и оргиях.

Вот и сейчас он только что проснулся и сидел за накрытым столом с бокалом лёгкого вина, время от времени потирая пульсирующие виски. Слишком перебрал накануне, побывав на очередном празднике, устроенном Эминеком. Координация ещё не восстановилась. Поворачиваясь к гостье, маркиз неуклюже зацепился локтем, расплескав при этом вино.

– Какого чёрта, Гульельмо! Дай мне спокойно позавтракать, – Теодоро с раздражением стряхнул красные капли с белоснежной сорочки.

Бесполезно – пятна быстро расползлись по груди.

– Очуметь, – Гуаско с досады развёл руками. – Чего встал? – прикрикнул он на мажордома. – Тащи свежую сорочку.

Невозмутимый дворецкий гордой походкой павлина двинулся исполнять приказание.

– Что за день такой? Всё жутко противно, – Теодоро в досаде громко выпустил воздух, перевёл взгляд на бокал и выплеснул остатки вина в свою глотку.

Ещё раз выдохнув, откинулся в кресле и переключился на гостью:

– Чего вам надобно, дамочка? Я не банк, денег взаймы не даю. Даже в связи со смертью близких.

Видимо его смутил траурный наряд Лейлы. Она ответила кратко, без подводки:

– Есть конфиденциальная информация по Эсмине. Если вам, конечно, интересно.

Теодоро сразу напрягся:

– Говори.

– Послезавтра её увезут в монастырь Сурб Урбат32. Это по дороге на Солхат33.

– Я знаю, где это. Во сколько её повезут и сколько охранников?

– Четыре оргузия и возничий. Выезжать будут рано утром, естественно.

Короткая информация была изложена полностью. Теодоро поразмыслил, глядя куда-то в сторону и, неопределённо кивнув головой, вновь уставился на гостью. Долго на неё смотрел, словно не понимая, зачем она ещё здесь стоит. Наконец снял с пояса красивый кошель с вензелем и вытащил из него золотой дукат. Поигрался с ним, подкинул, ловко поймал и пришлёпнул к столу. Взглянул на результат гадания и вновь убрал монету в кошелёк. В это время вернулся Леарди с белой, как снег сорочкой. Не стесняясь гостьи, хозяин переоделся, продемонстрировав свой атлетический торс. После чего скомандовал мажордому:

– Ну-ка, дай мне десять аспров.

Тот ловко отсчитал нужное количество мелочи и передал хозяину. Теодоро небрежно бросил деньги на стол:

– Держи, заслужила.

Серебряные монетки разбежались в разные стороны.

Лейла, пряча свою реакцию под вуалью, ответила вполне спокойно:

– Благодарю, синьор. Но я надеялась, что мои старания будут оценены по заслугам.

– А это по заслугам. Здесь больше семи серебряников. Иуда не побрезговал. А ты чем лучше?

– Вы меня не поняли и незаслуженно оскорбляете, – Лейла со спокойным видом уселась в свободное кресло, откинула с лица вуаль и улыбнулась. – Я не бедная попрошайка, не обиженная служанка и не дурочка, мечтающая таким способом разбогатеть.

Она сделала паузу. Специально сделала, привлекая к себе внимание. Теодоро вальяжно откинулся в кресле, тщательно рассмотрев гостью. Глазки заблестели – хороша чертовка! Очень даже хороша.

– Тогда кто же ты?

– Я дочь Пангиягера.

На челе Гуаско отразилась крайняя степень удивления:

– Какие у старого купчишки дочки, однако. Та блондинка, эта брюнетка. И обе писаные красавицы. Вы не похожи. Совсем не похожи. Почему я тебя раньше не видел?

Лейла притягательно улыбнулась:

– Мне отвечать на этот вопрос? Или он риторический?

– Ответь, раз ты здесь.

– Судьбу свою тоже никто не видит до тех пор, пока она не сбудется.

– К чему ты это?

– Не видел – значит не судьба. Не нужно было ей, чтобы наша встреча случилась раньше срока.

– Ой, что-то такое запутанное и туманное.

– Я бы хотела, чтобы и сейчас вы сделали вид, будто не видели меня ни до, ни после сегодняшнего дня.

– А, – с привычной развязностью отреагировал Теодоро, – понимаю! – он слегка склонился вперёд и прошептал: – У тебя есть тайна. Что ж, у каждой молодой девушки должна быть своя тайна. В этом нет ничего предосудительного. Напускная таинственность всегда окружает слишком красивые и слишком молодые натуры.

– Дело не в натуре. Во-первых, я бы не хотела, чтобы отец узнал, кто его предал.

– Понятно, а во-вторых?

– Во-вторых, вам ещё рано знать все остальные причины. Всему своё время.

– Понимаю, понимаю, – с показной учтивостью, ехидно ответил ловелас. – Одно до конца не понимаю: чего ты хочешь получить?

Лейла улыбнулась. В этой улыбке одновременно отразилась какая-то странная уверенность, явно проницательный ум и, несомненно, сладострастие.

– Я хочу власти, денег…, не мелочи, что вы мне бросили, а именно денег и, конечно, любви, – она приоткрыла губки и соблазнительно провела тонкими пальчиками по лицу, чуть зацепившись за нижнюю губу.

– О! Да ты, я вижу, отъявленная чертовка, – оживился Теодоро. – Молода, стройна, красива. И не такая, как все. Умна, не по годам. Ты просто омут. И что мы будем делать? А? – он засмеялся в предвкушении сладкого.

– Это долгий разговор. Сейчас он не ко времени. У вас, судя по всему, ещё раннее утро, – намекнула девушка на похмельный синдром своего визави.

– Понял, я пришлю экипаж. Он будет ждать тебя с семи часов возле твоего дома.

– Нет, только не сегодня.

– А когда?

– Я сама решу «когда».

– Плутовка, она хочет, чтобы я помучился.

Галантно проводив девушку до дверей, Теодоро всё же поинтересовался:

– И зачем ты предала отца и сестру?

– Я их ненавижу.

Теодоро сквасил губы, небрежно фыркнув:

– Фр-р-р. Что ж, вполне уважительная причина.

4 августа 1474 года, вторник

О непростом пути из Каффы в монастырь

Издали карета с двумя парами гнедых лошадей казалась небесной колесницей. Но по ощущениям пассажиров романтика и волшебство здесь и близко не присутствовали. Да, мерный цокот копыт можно было воспринять за чудесную музыку. Но скрип и грохот не имеющего рессор рыдвана заглушали абсолютно всё. Этот грохот расползался по округе, отражаясь эхом в отрогах Крымских гор. В общем, дорога в Сурб Урбат казалась путешественникам бесконечной каторгой. Хуже всех приходилось Эсмине, организм которой насиловался последнюю неделю голоданием и бесконечными переживаниями. Ей было так плохо, что приходилось то и дело останавливаться. Откуда в этом хрупком теле обнаружилось столько жидкости, обильно поливающей сухую придорожную траву – одному богу известно. Возница ворчал: «Такими темпами мы и за три дня не доберёмся». К Эсмине иногда присоединялась Лика, плохо переносившая укачивание. А вот пожилые Манана-хатун и Роксана воспринимали дорожные невзгоды стойко. Лишь иногда тётка Эсмины стенала, вспоминая удобную открытую коляску, в которой «не так жарко и пыль не глотаешь». Но брат настоял на рыдване: в нём не видно, кто едет. Его крепкие стенки защищают от стрел. К тому же не каждый злоумышленник рискнёт нападать на карету, двери которой украшены родовым гербом Пангиягеров.

Жара, грохот и пыль проникали в дом на колёсах одновременно и постоянно. Хоть волком вой! Эсмина всю дорогу лежала на коленях тётки. Мелкие испарины на её бледном челе быстро покрывались толстым слоем пыли. Манана время от времени протирала лицо племянницы мокрыми носовыми платками, запасы которых быстро истощались.

Отец хотел сопроводить дочку сам, но послал вместо себя свою сестру. Почему? Прямо перед отъездом его неожиданно вызвали к консулу.

– Ничего, Манана, эта дорога самая спокойная во всей Газарии. Езжайте. Я не стану задерживаться и вскоре догоню вас.

Он не знал, что вызов к Антониотто да Кабелла организовал Теодоро. Младший из Гуаско понимал, что сопротивление при нападении могут оказать только мужчины. Гибель сопровождавшего рыдван конвоя не имела, по его мнению, никакого значения. А вот смерть самого богатого армянского купца в период, когда он вот-вот должен стать новым епископом, могла наделать много шума: от разбирательств протекторов банка и вплоть до бунта многочисленной армянской диаспоры. Именно поэтому Теодоро обратился с просьбой к консулу вызвать Пангиягера во дворец. Да Кабелла и его помощник Оберто Скварчиафико выслушали просьбу Теодоро с явным недовольством. Но в конце концов под натиском аргументов вынуждены были согласиться. В качестве аргументов выступили золотые дукаты. Гуаско кроме консула и его помощника привлёк к планируемому нападению и своего татарского друга Эминека. Теодоро уговорил бека выделить с десяток татарских воинов. Личная охрана Гуаско состояла из таких же казаков, как и у Пангиягера. Поэтому невозможно было предположить заранее, как они поведут себя при личной встрече. К тому же сам Теодоро очень не хотел светиться. Хоть он и был бесшабашным разгильдяем, но всё же понимал – если что-то пойдёт не так, от него отступятся все. Даже родные братья. А для генуэзцев все татары на одно лицо. Пойди разберись кто напал на карету: степняки Эминека, Менгли или приблудные ордынцы. После распада Золотой Орды диких татарских ватаг шлялось по степям в избытке.

Нападение свершилось, когда дом на колёсах спустился с холмов в лесной массив, густо обложивший берега сбегающей с гор речушки. Сначала пассажирки услышали дребезжащий звон тяжёлых стрел, вонзающихся в древесину стен рыдвана. Затем послышались дикий вой и улюлюканье. Кучер разогнал повозку, как мог, но топот погони вскоре послышался совсем рядом. Раздался звон сабель, возбуждённые крики и чьи-то предсмертные стоны. Карета остановилась. Женщины замерли в ожидании самого страшного. Дверь резко распахнулась и все увидели дикий оскал степняка. Лика и Роксана в ужасе вжались в сиденья. Эсмина оторвала голову от мягких тёткиных коленей. Татарин быстро сообразил, кто ему нужен, схватил блондинку и наглым образом потащил из рыдвана. Но на это тут же среагировала Манана. Словно тигрица она вцепилась зубами в руку, ухватившуюся за косу, и следом впилась ногтями в лицо, пытаясь выцарапать глаза. Татарин завизжал. Отпрянул. Но тут же зарычал и, исхитрившись, полоснул шею женщины саблей. Кровь хлынула рекой, гарантируя быструю смерть. В ту же секунду сам разбойник неожиданно обмяк и уткнулся лицом в мягкий диван. Из его спины торчала стрела. Девушка при виде этого кровавого ужаса потеряла сознание. А вместо мёртвого татарина в проёме двери уже сияла довольная физиономия молодого казачка. Только он хотел что-то сказать, как Роксана и Лика, отойдя от оцепенения, дружно завизжали.

– Тьфу-ты! – сплюнул казак. – Напужали. Гля, Гаркуша, – крикнул он через плечо, – здеся тольки бабёнки! Чо будем робить?

К физиономии «пужливого» вскоре присоединилась ещё одна. Гаркуша был молод и статен. С его выбритой макушки на глаза свисал длинный ветвистый оселедец. Он бросил на испуганных и беспамятных женщин быстрый взгляд:

– Мобыть, дли начала пособим им выбраться?

Выведенные на свежий воздух женщины в конце концов поняли, что им ничего не угрожает. Они тут же бросились помогать истекающей кровью Манане. В ход пошли оставшиеся нетронутыми платки и ленты белой материи, распущенные из исподней рубахи Роксаны. Но ничего не помогало. Гаркуша взглянул на рану:

– Не жилец. Зря стараетесь. Жизненный сосуд перерезал, гад.

Эсмина исступлённо молилась. Тётка порывалась ей что-то сказать, но кровь захлёстывала горло. Можно было разобрать только два слова: «кулон» и «парень». Наконец судороги охватили всё её крупное тело, и она отошла.

Смерть всегда приходит внезапно.

Отряд казаков насчитывал душ двадцать. Они деловито и организовано собрали разбросанное оружие и стаскали в кучи трупы.

Бывалый хорунжий с шикарными усами долго возился с допросом раненого татарина, но тот упорно молчал. Психанув, казак рубанул от плеча, и голова пленного покатилась искать новое туловище.

Хорунжий спокойно вытер саблю о шаровары обезглавленного трупа и ловко вложил её в ножны. Поймав на себе взгляд молодого казачка, хмуро скомандовал:

– Дикань, ну-кась, глянь, был у него язык, или нема языка? Я что-то в толк не возьму, чего он молчал.

Наивный новобранец двинулся исполнять приказ, но услышав за спиной дружный хохот, замер. На него тут же обрушился проливной дождь насмешек служивых товарищей:

– Ежели есть – допрос учини.

– А лучче башку на место приладь. Вдруг оживёт?

– Да пальцы в хайло не хавай – откусит!

– Ты ему шмат сала покажи, он враз по-нашему загутарит.

Они бы продолжали и дальше подкалывать молодого, но хорунжий неожиданно серьёзно оборвал:

– Нукось, хватит ржать, як жеребцы над мерином! Надо баб до миста сопроводить. Гаркуша, ты же кумекаешь по-фряжски. Спроси куды они направлялись?

– Ужо. Оне кажуть: в монастырь у Солхата.

– В монастырь? Богамолицы, чи шо?

Гаркуша пожал плечами:

– Кака разница? По-любому проводить надыть.

Тело Мананы аккуратно завернули в чистую попону и положили на переднее сиденье рыдвана. Женщины разместились напротив.

Гаркуша вспорхнул на место кучера и ловко поддал лошадям:

– Давай, залётные!

Кони, к удивлению, не понеслись, а двинулись в своём заученном темпе. Казак встал одной ногой на передок, выпрямился и оглянулся назад. Его буланый конь продолжал мирно щипать придорожную травку. Парень сунул два пальца в рот и залихватски свистнул. Скакун встрепенулся, тут же нагнал карету и засеменил рядом с хозяином. Тот лишь улыбнулся: «Вот це добре».

Но не прошло и пятнадцати минут как из рыдвана донеслись громкие стуки. Эсмине вновь стало плохо.

После третьей остановки хорунжий возмутился:

– Ни, братцы, так дило не пойдёть. Помогте ей взобраться на козлы. А то в энтом гробу мы её аккурат до погоста доставим.

Измученной девушке помогли и караван вновь тронулся в путь.

Рядом с кучером и на самом деле было приятней: обдувал ветерок, меньше укачивало и главное: не докучала придорожная пыль. Гаркуша то и дело поглядывал в сторону попутчицы. Со стороны казалось, что он исподтишка любуется ей. Дикань, заметив это, тут же поравнялся с козлами. Расплывшись в ехидной улыбке, подначил:

– Хороша бабёночка, што ш ты наробила? Милаго Гаркушу враз приваражила!

Но кучер не обратил на его слова никакого внимания. Он продолжал управлять упряжкой, часто посматривая в сторону девушки. Зато она отреагировала:

– Смотри, влетит колесо в камень, окосеешь.

Гаркуша дружелюбно спросил:

– Красавица, как тебя зовут?

Она промолчала, даже не взглянув в его сторону.

– Оглохла, что ли? Тебя спрашиваю.

От такого наглого тона Эсмина всё же повернула голову в его сторону, но лишь для того, чтобы отвесить уничижительный взгляд.

– Трудно ответить? Язык проглотила? – не унимался казак.

Девушка проворчала:

– Чего тебе от меня надо? Держишь в руках вожжи, так и держи.

Парень мотнул головой:

– Вот и спасай таких.

– Каких «таких»?

– Неблагодарных.

– Я тебя не просила.

– А если бы убили, или того хуже…

– Ну и пусть. Тебе-то что? – стояла на своём девушка.

Весь её вид говорил о том, что она не желает болтать.

Гаркуша некоторое время молчал, всё время поглядывая на пассажирку, и вновь завёл разговор:

– Чего они на вас напали?

– У них спроси.

– Странно, здесь до Каффы рукой подать. Не припомню, чтобы кто-то хоть когда-то осмеливался на такое. Ограбить хотели?

– Господи, как ты меня достал! Ненавижу липучек. Ты можешь молча ехать?

Парень усмехнулся, но совсем не обиделся:

– Я-то могу, мне не трудно. За тебя беспокоюсь.

– Что? – девушка наконец удостоила его внимательным взглядом.

– Голова у тебя болтается. Тело плывёт. Слаба совсем. Свалишься под копыта – и всё. Разговор в таком деле подмога.

– Заботливый какой, – тон её голоса всё же стал более миролюбивым. – Со всеми так?

– Только со слабыми.

До монастыря добрались без приключений. Перед тем как казаки вскочили в сёдла и галопом взбили дорожную пыль, Гаркуша обратился к попутчице:

– Можно я тебя навещу?

Девушка спокойно ответила:

– Нельзя.

– Почему?

– У меня жених есть.

– Врёшь.

– Зачем мне врать?

– Чтобы отвязаться от меня.

– Вот видишь, ты всё понимаешь.

Гаркуша всё же предложил:

– Хорошо, но, чтобы мне крепко забыть тебя, назови его имя.

Девушка сначала отмахнулась, мол, отвяжись, надоел, но, поколебавшись, назвала:

– Астерион.

4 августа 1474 года, вторник, в тот же день

О неприятностях Пангиягера

Потеряв кучу времени у консула, и толком не поняв, зачем его так срочно вызвали, Тер-Ованес вернулся домой в очень взвинченном состоянии. Для плохого настроения было несколько причин, и дурацкий визит во дворец стоял в этом списке на последнем месте.

С утра, перед отправкой в путь, его нервы изрядно потрепала Манана:

– Знаешь, куку-джан, я всю ночь не спала. Правильно ли мы поступаем с нашей девочкой? Не место ей в монастыре.

– Ты хочешь, чтобы она мне в подоле внука принесла? Связалась с вором.

– Он не вор. Сам это знаешь, по глазам вижу. Ты кулон подсунул или с офицером договорился?

– Ничего я не подсовывал. Вот тебе крест, – Пангиягер решительно перекрестился. – Изумруд висел на шее этого негодяя.

– Странно всё это. Парень пробирается в твой кабинет, ворует кулон, вешает его на шею, а затем идёт к окну нашей девочки. Это же глупо! Она могла увидеть. И почему он не взял всю шкатулку?

– Что ты пристала? Почём я знаю?

– Мой жизненный опыт подсказывает, что мальчишка не виноват. Он стал жертвой какого-то жуткого заговора. Да и зачем ему воровать, если он, как выяснилось, родом из знатной семьи?

– Это ещё надо перепроверить. А ворует – потому что привык. Был я в трущобах, где он живёт – воры, пьяницы, нищеброды.

– Что болтаешь? Я у Христо уже лет десять горшки покупаю. Хорошие горшки. И не дорого. А Биата, жена его, бельё для нас шьёт. Какие же они воры? Ни разу за всё время ни на грош не обманули.

– Против фактов не попрёшь. Его поймали с поличным.

Манана-джан покачала головой:

– Бедная ахавни… Страдает, тает словно свечка… – женщина тяжело вздохнула, но встрепенувшись снова взялась высказывать свои сомнения: – Всё-таки, что-то здесь нечисто. Ты же знал, что он придёт. Вот это факт, так факт. Ты заранее позвал стражу, которая мальчишку повязала. Откуда ты узнал?

Куку-джан заёрзал, не зная, как выкрутиться:

– Ниоткуда. Это капитан сам узнал как-то. У него свои методы, свои информаторы. Отстань от меня!

Но сестра не отстала, она вновь принялась стенать:

– Ахавни чистая и непорочная девочка. Сломаем мы ей жизнь. Ой, сломаем!

Брату порядком надоел этот неприятный разговор. Он постарался подвести черту:

– Я от своего решения не отступлю. Когда повзрослеет, она меня ещё благодарить станет.

– И сколько она будет там чахнуть?

– Зиму. За это время я подберу ей достойного жениха. В начале лета сыграем свадьбу. Как раз ей семнадцать станется.

– Целый год в заточении. О, господи! Целый год!

– Мы её посещать будем, – стоял на своём Пангиягер.

– Могилку её ты будешь посещать… – голос сестры упал до самого пола и разбился.

– Чего болтаешь?

– Опомнись! Опомнись, пока не поздно!

– Нет! Это моя дочь. И мне решать. Только мне.

Когда сестра ушла, купец с шумом фыркнул, пробубнив под нос:

– Женщины, женщины… Курицы безмозглые. Не видят дальше своего носа.

Больше всего Пангиягер боялся, что Манана поделится с Эсминой своими сомнениями по поводу воровства горшечника. Дочь отличалась сноровистым характером. Результат мог быть непредсказуемым.

Теперь, вернувшись от консула, он вновь бормотал что-то несуразное про «куриц безмозглых». Причиной этого ворчания была уже не сестра. В приёмной консула он столкнулся с Кокосом. Этот греческий купец всегда знал, что говорил. И обычно говорил правду. Тер-Ованес сразу понял, что и сейчас он не врёт. Эта тварь перешла уже все границы. Вот ведь стерва!

Под «стервой» он подразумевал Лейлу. Взяв в руки колокольчик, Пангиягер вызвал служанку:

– Гоар, приведи Лейлу. Немедленно.

Приёмная дочь появилась через полчаса, когда терпение Тер-Ованеса уже лопалось.

– Звал, папочка? – проворковала девушка. Она нагло продефилировала мимо хозяина дома, демонстративно вихляя бёдрами. – Вспомнил всё-таки изнасилованную тобой дочь?

Она беспардонно взобралась на кресло, поджав под себя ноги.

Купец оторопел:

– Чего ты несёшь? Кто тебя насиловал?

– Ты! Об этом знают все твои слуги. А вскоре может узнать и весь город. Накроются тогда твои выборы медным тазом, – она подленько, но вполне искренне хихикнула.

Кровь хлынула в лицо Пангиягера. Он прорычал:

– А, так значит для этого ты шлялась к этому шакалу, Тер-Карапету?!

Именно об этом ему сообщил Кокос.

– Страшно? Так тебе и надо. Нельзя обижать беззащитных сирот.

– Да я тебя за это! – купец поднял руку для удара.

– Ну, давай! Ударь меня! Ударь! Вся община узнает, что ты не только насиловал, но и издевался надо мной. Только бей в лицо для наглядности.

Она чуть выставила вперёд своё обворожительное личико, украшенное нахальной улыбкой.

Купец бывал и не в таких жизненных передрягах. Он быстро сообразил, что прямыми угрозами мерзавку не угомонишь. Поэтому быстро сменил гнев на милость:

– Хорошо, чего ты добиваешься?

– Женись на мне.

– После того, как ты встречалась с моим врагом, об этом не может быть и речи.

– Не бойся, я ничего ему не сказала. Пока. Хотя он обещал мне золотые горы.

– Всё равно я на тебе не женюсь. Это будет выглядеть неестественно. Я твой приёмный отец.

– Ну-ну… неестественно. А насиловать свою дочь естественно?

– Прекрати уже! – взвился Пангиягер. – Ты меня шантажируешь?

– Называй это, как хочешь. Но только ты у меня теперь вот здесь.

Девица протянула раскрытую ладонь в сторону приёмного отца и демонстративно сжала её в кулак.

– Я на тебе не женюсь. Я всё сказал.

– Хорошо, тогда верни мне дом моей матери и её деньги.

Купец слегка обмяк, развернул кресло к девушке и уселся в него:

– Лейла, неужели ты думаешь, что твой приёмный отец вор? Конечно, я всё верну. Даже не сомневайся. Но я же не сам взял над тобой попечительство. Так решила община. Я не самодур, я подчиняюсь воле общины. Через три месяца будет собрание. Если община скажет, что ты уже готова к самостоятельной жизни, я всё тебе сполна возвращу.

– Ха, хитренький! На этом собрании будут выборы епископа. Ты думаешь, я дура? Хочешь выбить мои козыри?

– Как совет общины решит, так и будет. Поступай, как хочешь. Тебе никто не поверит. Слуги со свечкой в моей спальне не стояли. Да и не пойдут они против моей воли.

– Пойдут, ещё как пойдут!

Купец всё же не сдержался и заорал:

– Вон, потаскуха! Вон!

– Ты меня выгоняешь?

– Да!!!

– Из дома?

– Из какого дома? Нет, я тебя выгоняю из комнаты. Иди к себе, стерва…

– Хорошо, – спокойно приняла его решение Лейла. – Я пошла. Пошла?

Но купец в ответ только яростно прорычал:

– Хы-ы-ы…

Когда она удалилась, он вызвал начальника охраны:

– Скибан, посади Лейлу под замок. Да не в её комнате, а в том самом чулане, где нет окон и крепкая дверь. И смотри, чтобы она не сбежала.

Оргузий вернулся быстро:

– Её нигде нет. Люди видели, как она выходила с узлами через заднюю калитку.

– Чёрт, сбежала, мерзавка! Давно надо было замуровать этот вход.

– И ещё, хозяин, в её комнате мы нашли это, – он протянул записку.

В ней было всего несколько строк: «Будь ты проклят. Все узнают, что я сбежала от садиста и насильника. Сиди и трепещи. А эту белую курицу ты правильно отправил в монастырь. Там ей и место. Хотя, время сейчас тревожное, дороги опасные. Туда надо ещё и доехать. Когда получишь новости, вспомни обо мне».

5 августа 1474 года, среда

О начале монастырской жизни Эсмины

Ахут-хатун временно поселила Эсмину в своей келье – хотела, чтобы племянница в это горестное время всегда была на глазах. Тем не менее, первую ночь девушка провела в одиночестве. Ахут всю ночь молилась над телом сестры. Пришла она под утро, скинула чёрные одежды, оставшись в белой рубахе, и ушла за занавеску. Оттуда долго доносились её всхлипы, плач и причитания: «За что? За что? Она была добрым человеком. Её тебе даже упрекнуть не в чем. За что?»

После окончания плача Эсмина увидела не страдающую женщину, а строгую игуменью. За занавеской тётя поменяла не только одежду, но и образ. Взгляд её стал строгим, выражение лица непроницаемым. Она уже была не столько сестрой покойницы, сколько пастырем монашеской братии, если, конечно, «братией» можно назвать христовых невест.

Это были первые монастырские впечатления девушки, отчётливо врезавшиеся в память. После этого дни потекли, мало отличаясь один от другого. Но это было потом…

Отец, получив трагическое известие, появился к вечеру следующего дня.

Отслужив молебен, он провел с дочкой наставительную беседу:

– Ахавни, крепись, бог посылает новые испытания. Чтобы преодолеть их, нам надо держаться друг за друга. Ведь мы одна семья.

– Ты хочешь забрать меня отсюда?

– Нет, доча, пока ты останешься здесь.

– Сколько?

– Столько, сколько надо. Ты же помнишь наш уговор.

– Это из-за тебя всё…

Тер-Ованес вздохнул:

– Я понимаю твоё состояние. Всё очень сложно. Но мне приходится так поступать для твоей же пользы. Здесь ты в безопасности. Никто не посмеет напасть на монастырь. Рядом Солхат и Топли. По пути назад я заеду в Солхат к уважаемому Баграм-джану, он руководит местной армянской общиной, и попрошу об усилении охраны монастыря.

Эсмина молчала, без каких-либо эмоций кивая головой. Наконец спросила:

– Я здесь. А Астер?

Отец ждал этого вопроса:

– Там всё хорошо. Вчера я разговаривал с ним. Он всё понял и дал клятву на Библии, что больше никогда не вспомнит о тебе. Суд вынесет штраф. Я уже приготовил деньги. Видишь, твой отец исполняет свои обещания. Исполняет даже сверх того, что обещал.

***

Следующим утром Манану-хатун похоронили на монастырском кладбище.

6 августа 1474 года, четверг

О решении Гаркуши вернуться

Вот-вот из-за холма должна была показаться столица генуэзских колоний. Хорунжий бросил взгляд на казачков, которые тащились за ним по пыльной извилистой дороге. Один из всадников немного отстал. Пришлось развернуть коня и рысью двинуться в хвост колонны. Пристроившись к темпу отставшего, громко, чтобы все слышали, старшой поинтересовался:

– Ты чего такой смурый?

Гаркуша лишь пожал плечами, грустно взглянув на Хисия. Хорунжего все казаки звали либо Батькой, либо Хисием. Ему едва перевалило за тридцать, но он уже был опытным воякой. Можно сказать, ветераном. Нелегка казачья служба. И недолга. Мало кто доживал до пятидесяти. Хисия все уважали и ценили за то, что он был справедлив, товарищей в бою не бросал, а молодым да зелёным всегда помогал. За это его Батькой и величали.

– Бодрей смотри! Будешь жить, как мышь в сырной бочке. Всем девкам на загляденье. А какие в Каффе кабаки! Фряжское вино – энто тебе не бражка, что шинкарки куриным помётом крепят. Гуаско платят звонкой монетой. Ху! Хату построишь. Жинку заведёшь. Чо ещё казаку надобно?

Батька задорно шлёпнул Гаркушу по спине. Тот не особо встрепенулся. Ответил спокойно:

– Знаешь, Хисий, я не вчерась молоко с сиськи слизывал. Острота моей сабли известна и на Дону, и на Волге. От ворога отродясь не драпал. И в Каффе два годочка служил бок о бок с Ноздрёй и Ревуном. Эх, дюже знатные казачки були. Легли ни за что, за чужую измену.

– То ведомо мне, паря. Не ведомо тольки, чавось ты понурый такой?

Гаркуша пошлёпал губами, пытаясь сглотнуть сухую слюну, но не успел ответить. Передние казаки, соскучившись по общению, уже изрядно придержали коней. Один из них крикнул весело:

– Пропал наш Гаркуша. Лихой рубака был, да баба на шею аркан накинула.

Другой тут же поддержал веселье:

– Легче с чёртом лысым совладать, чем с бабой. Был казак, и нет казака, коли он по бабе сохнет.

Гаркуша неожиданно приободрился, чуть пришпорив коня. Тот крутанулся на месте, затанцевал. Крикнул, обращаясь к хорунжему:

– Извиняй, Хисий, что подвёл тебя. Но видно мне с вами отныне не по пути.

– Куда это ты собрался? – удивился резкой перемене казака хорунжий.

– Решилси я устроиться на службу в топлевскую сотню.

– К Чепыге, чо ли? Вот глупой!

Дикань подъехал к хорунжему вплотную и вкрадчиво пояснил:

– Сохнет он по той бабочке, что мы давеча спасли. Очень уж она ему показалась.

Батька удивлённо повертел головой, снял шлем и через тафью почесал голову:

– Гля, Гаркуша, пропадёшь не за грош, – не дождавшись ответа, подытожил: – Однакось, клятву ты исчо ни давал, грошей ни брал, поэнтому волин, як сокил.

Гаркуша повеселел:

– Спаси Бог, Батька. Век твоей милости не забуду.

Хорунжий вновь качнул головой:

– Тибе решать. Тольки, паря, здря ты энто затеял. Краля эта не твово поля ягодка. Опосля жалковать станешь.

Но «паря» уже не особо вникал в сказанное. Он резко пришпорил коня, направив его в обратный путь. Проскакав метров двадцать, поднял на дыбы и лихо гикнул напоследок:

– Не поминайте лихом, братцы!

Казаки ещё постояли какое-то время, глядя ему вслед. Наконец повернули лошадей в путь. Только Хисий горестно вздохнул:

– Эх, Гаркуша, Гаркуша, дурья твоя башка. Пропадёшь, как пить дать, пропадёшь.

Он повернул коня и крикнул единственному оставшемуся на месте казаку:

– У, чума лупоглазая! Чаво замер, як истукан?

– Батька, прости дурня, но я с Гаркушей. Пропадать, так гуртом.

И Дикань пришпорил коня, бросившись в погоню за другом.

Хорунжий беззвучной артикуляцией показал своё отношение к случившемуся, процедив что-то явно матерное, помотал головой, сплюнул и повернул своего гнедого в сторону Каффы.

Казаки с присвистом жахнули подорожную: «Ай, да ва садочку кукушечка кукуить. Ой да ва зилёном рябушечка гуркуить. Катится звезда с неба галубова. Ждёт миня болезочка, казака маладова».

7 августа 1474 года, пятница

О великом султане, об интригах при его дворе, о великих визирях: прошлом и будущем

Султан Мехмед34 по прозвищу Фатих35, не зря был так назван. При нём османы подчинили своей власти практически весь Рум (Малую Азию), Румелию (Балканы), Морею (Грецию), Подунавье (Влахию, Сербию). Но главным его завоеванием несомненно стал Константинополь. Падение Царьграда, ознаменовало конец более чем тысячелетней истории Второго Рима36. С этих пор османы крепко встали на обе стороны Босфора, преградив его для свободной торговли других государств.

Константинополь, переименованный в Стамбул, быстро исламизировался. Церкви переделывали в мечети, из других краёв султаната в город насильно завозили десятки тысяч мусульман. А местное население либо изгонялось, либо подвергалось насильственной ассимиляции.

Мехмед Фатих делал всё, чтобы Стамбул навечно стал священной столицей его новоявленной империи. Он самолично выбрал место для строительства своего главного дворца. Султан вникал в каждую мелочь, лично утверждал толщину стен, площадь помещений, устройство бань и бассейнов. Но пока новая резиденция строилась, Фатих правил из Эдренебола. Так по-турецки назывался древний город Андрианополь, хорошо известный по различным страницам всемирной истории. В Эдренеболе, или по-простому в Эдирне, был самый грандиозный в Европе дворцовый комплекс. Но его великолепие не устраивало султана по одной простой причине. Фатих хотел царствовать именно в Константинополе. Там, где тысячу лет римские императоры, а басилевсы Византии считали себя таковыми, правили миром. Константинополь был Вторым Римом. Стамбул должен стать Третьим. Стать на века. Отсюда Мехмед Завоеватель собирался повелевать миром. Повелевать грозно, жестоко, единолично. Он строил грандиозные планы. Европа, Азия и Африка должны трепетать только при одном взмахе руки турецкого султана.

В резиденции Фатиха в Эдирне всё было на высшем уровне: сады, фонтаны, бассейны, бани. К слову, один из бассейнов располагался на верхнем этаже семиэтажного дворца Джиханнюма. Тысячи слуг, рабов и воинов обеспечивали любые запросы семьи и гостей султана.

Сегодня Мехмед принимал в своей резиденции гостя, которому уделил особый знак внимания. Он не закатил в честь него пир горой, не пошёл с ним в хаммам, не затеял соколиную охоту. Султан просто попил с гостем чай, а затем прогулялся по тенистым аллеям векового сада. Такое уединение было знаком особого расположения Повелителя Вселенной.

Этим особым гостем был не кто иной, как Ахмед-Паша, прозванный Гедиком, что означало «строитель крепостей». Царедворец заслужил личную аудиенцию султана неспроста. К этому времени Гедик проявил недюжинный талант полководца. Его янычары неоднократно вносили решающий вклад в победу над противником. Особенно Ахмед-паша отличился в войнах с Караманидами, государство которых занимало огромные территории на юго-востоке современной Турции.

Султан с гостем долго шли молча. Неторопливую поступь Мехмед часто прерывал остановкой. При этом он о чём-то напряжённо думал. Трудно было догадаться о чём. Впрочем, Гедик и не пытался этого сделать, уважительно следуя подле своего господина.

Дойдя до конца аллеи, Фатих наконец заговорил. Заговорил вкрадчиво и размеренно. Для Гедика тема разговора стала неожиданностью.

– Да, жаль, что нашего Великого визиря больше нет с нами. Мне его очень не хватает. Я всегда буду помнить его преданность, его мудрые советы, его ярость по отношению к врагам.

Гедик никак не ожидал, что Фатих вспомнит о последнем Великом визире. Тем более не ожидал, что он его вспомнит с сожалением в голосе.

Султан продолжал говорить отстранённо, словно обращаясь к пустоте:

– Он был самым мудрым из всех, кого я знал. Даже не верится, что уже прошёл месяц после его смерти.

Султан повернул свой лик к Ахмед-паше и впился колючим взглядом в лицо полководца. Гедик с достоинством выдержал этот продолжительный оценочный взгляд, лишь слегка потупив свой взор. Наконец Фатих подобрел, подобие улыбки промелькнуло на уголках губ:

– Но он слишком оторвался от земли, посчитав себя выше закона, установленного аллахом, выше султана, ставленника аллаха на Земле, выше самого аллаха. Он наделал много глупостей, за которые поплатился. Теперь мне нужен новый визирь. Такой визирь, который своей мудростью хотя бы частично заменит Махмуда.

Махмуд-паша Ангелович был потомком сербской правящей династии Ангеловичей. Он попал в плен к туркам в младенчестве, и был воспитан ими, как правоверный мусульманин. Махмуд на протяжении всей своей карьеры всеми своими поступками неустанно доказывал свою безграничную веру в Аллаха и ненависть к носителям других религий. В первую очередь благодаря этим своим фанатичным качествам, а также имея светлую голову мудрого политика и несомненную смелость военачальника, Махмуд-паша взобрался на самый верх пирамиды власти Османской империи, став ближайшим сподвижником Мехмеда Завоевателя.

В нём сочетались разные стихии: мудрость, образованность, жестокость. Ангелович писал замечательные стихи на разных языках, был покровителем учёных и поэтов, оставил после себя множество великолепных мечетей и дворцов, заботился о простых жителях империи, за что после смерти в народе возник культ поклонения Великому Махмуду. Но в это же время великий визирь был беспощаден к врагам. О его кровожадности ходили легенды. Ещё в молодости он прославился жестокостью во время покорения Сербии. Города и сёла уничтожались под чистую. По его приказу казнили всех, будь то старики или дети.

Фатих очень ценил и уважал своего визиря. Но тем не менее жизнь Махмуд-паши прервалась по прямому приказу султана. Визиря удавили тетивой от лука. В империи османов такой вид смертной казни считался самым почётным. Удавки удостаивались лишь самые достойные.

Махмуд-паша мог быть задушен гораздо раньше. Недоброжелатели непрерывно жужжали в уши султана, докладывая о его прегрешениях. Как следствие, он не раз впадал в немилость. Прегрешений у Великого визиря и на самом деле было множество. Враги и завистники шептали на каждом углу: «За время службы султану он стал богаче султана. За время службы султану, он стал популярнее у народа, чем сам султан. Он помогал врагам султана спастись от гнева султана». Другого на его месте за такой «послужной список» уже сто раз бы казнили. Но Махмуд-паша был настолько незаменим, что после каждой опалы возвращался в ещё большем сиянии славы.

Но последний «проступок» всё же стал причиной его смерти. Хитроумные интриганы смогли привлечь внимание шахзаде Мустафы к красивой жене Великого визиря. Принц Мустафа был любимым сыном султана. Молодой, красивый, бесшабашный. Он имел собственных жён и бесчисленное количество наложниц. Но, видимо, всё это ему приелось. Его азартной натуре хотелось самых острых ощущений. Тут ему и указали на жену Махмуд-паши. Смотри, мол, какой цветок благоухает в гареме Великого визиря. Старый волк имеет самое вкусное, а остальным достаются только объедки. И Мустафа загорелся. В конце концов он заманил красавицу в дом своей матери и там насладился её красотой в полной мере.

Когда Махмуд-паша вернулся из похода в Анатолию, благожелатели тут же привели ему факты измены: молодая жена провела ночь в доме матери Мустафы, где в это же время находился и принц. Мудрый визирь сделал вид, что не услышал шёпота наушников. Он умел ждать, умел мстить. Поэтому и занимал пост Великого визиря столь долго и уверенно. Прошло почти полгода, прежде чем случилось ожидаемое хитрыми интриганами несчастье. В январе 1474 года любимый сын султана неожиданно скончался. Фатиха постигло удручающее горе. С этого же момента вся камарилья завистников хором запела о том, что Мустафу отравили по приказу Махмуда Ангеловича. Приводили эпизоды, когда он проявлял своё явно враждебное отношение к принцу. Так как прямых доказательств не было, наушники напомнили султану все предыдущие прегрешения визиря. Мехмед Фатих и после этого не тронул своего старого соратника. Тогда враги подослали шпионов. И те вскоре донесли о новом страшном преступлении Махмуд-паши: во время всеобщего траура из-за кончины принца Ангелович спокойно играл в шахматы в белом одеянии. Султан носил траур, все царедворцы даже спали в чёрном, армия – словно стая воронов. И только ненавистный завистникам визирь – в белом. Это ли не преступление? Это гораздо хуже – Ангелович зарвался, поставив себя над всеми. Фатих не выдержал и вызвал сподвижника к себе. После разговора Махмуд-пашу заточили в крепости Едикуле, где он просидел до июля 1474 года. Фатих так и не решился казнить Ангеловича. Всё это время придворные и родственники ежедневно выливали на опального визиря новые вёдра помоев. Ситуация, как это бывает, разрешилась одномоментно. Махмуд-паша вместо того, чтобы вести себя ниже травы и тише воды, сам попросил у султана аудиенцию. Во время неё он прямо заявил: «Если я виноват – казни. Если нет – отпусти». Султан психанул и отдал смертоносный приказ.

Судя по всему, по прошествии времени Фатих пожалел о содеянном. Это он сейчас выказал собеседнику напрямую.

Помолчав в размышлении, султан провёл рукой по окладистой чёрной бороде, местами сливающейся с траурным одеянием:

– М-да, но его уже не вернёшь.

Заложив руки за спину, он двинулся по новой аллее.

Дойдя до изящного фонтана, остановился и продолжил делиться мыслями:

– Войну выигрывает не тот, кто имеет больше воинов и лучше вооружён. Мудрый полководец начинает сражение задолго до того, как выведет свою армию в чистое поле. Можно победить, не пролив ни одной капли крови. Для этого противника можно запугать, запутать или внести в его стан раздор. В Газарии против нас выступают сразу три соперника. Как любил говорить Махмуд-паша: «Свора собак опасна, стая волков смертельно опасна. Даже шакалы, когда их много, могут натворить немало бед. Но если собрать вместе пса, волка и шакала, то они не так страшны, как, казалось бы».

Султан вновь пристально взглянул на Гедика:

– Тебя вовсю ругают. И мне это нравится. Потому что тебя ругают мои враги. Ты проявил себя смелым, решительным полководцем, способным подарить нам победу. Но этого недостаточно, чтобы стать Великим визирем. Таким же великим, как наш покойный друг. Пусть в раю аллах осыплет его всеми милостями, – Фатих поднял взор к небу. – Махмуд-паша планировал завоевать всё побережье Понта. Понт должен стать нашим внутренним озером. Для этого он задумал одну интересную игру. Игру, в которой участвуют и генуэзцы, и крымчаки, и готы, и подданные князя Молдовы. Игру, в которой участвуют многие, но победителем станет другой. Победителем станет тот, кто подсказывает игрокам что делать и как делать, а сам вступает в игру только для того, чтобы забрать весь куш, – после долгого монолога султан сделал паузу и немного смягчил тон: – Так вот, мой дорогой Ахмед-паша, нам кажется, что ты способен достойно носить упавший тюрбан Великого визиря. Но для этого в кратчайший срок надо разобраться во всем наследстве нашего покойного друга. И в первую очередь займись северным направлением. Если я пойму, что ты выбрал правильную стратегию – тюрбан Махмуда станет твоим.

8 августа 1474 года, суббота

О монашеском быте Эсмины

После похорон время потянулось чередой серых однообразных будней. Их темп выстраивал распорядок монастыря: молитвы, трапеза, молитвы, работа, молитвы, трапеза, молитвы, сон.

Эсмина не участвовала в этом монотонном процессе жизни только первые сутки после похорон.

На следующее утро состоялся разговор с Ахут-хатун.

– Выглядишь совсем плохо: не ешь, не спишь и всё время молчишь. Это неправильно. Манана тебя за это не похвалила бы, – она сделала паузу, ожидая реакцию. Не дождавшись, продолжила: – Есть пустая келья. Её вымыли, вычистили, проветрили. Перебирайся-ка ты туда. Да выходи на работу. Начнёшь работать и сразу пойдёшь на поправку. Да, кстати, Роксану и Лику я отправила домой. Здесь слуг нет. Здесь только сёстры.

После полунощницы37 и завтрака игуменья самолично отвела племянницу к большому цветущему розарию:

– Здесь мы выращиваем розы.

– Красиво, – вяло восхитилась Эсмина.

Ахут-хатун холодно уточнила:

– Мы выращиваем цветы не для того, чтобы любоваться ими. Розовое масло стоит дорого. За него монастырь выручает хорошие деньги. Всё это во имя господа нашего, – она набожно перекрестилась и тут же подозвала монахиню: – Катаринда, это Эсмина. Она будет помогать тебе. Поняла?

– Да, матушка.

Когда настоятельница удалилась, монахиня скрупулёзно оглядела девушку, мотнула головой и цыкнула:

– Будешь поливать кусты. Там бочка… – она указала рукой на каменный сарай, рядом с которым виднелась тачка с кадкой. – Наберёшь воду в озере и вези её сюда.

Эсмина резко мотнула головой:

– Я не буду этого делать.

Катаринда не ожидала такого резкого возражения. На неё напал паралич, который монахиня с трудом преодолела:

– Почему, интересно знать, ты не будешь этого делать? У нас бездельников нет. Мы сами выполняем всю работу.

– Я сказала «не буду», значит, не буду, – упёрлась Эсмина.

Монахиня была худой, но крепкой женщиной. Она всем видом показала, что готова применить силу:

– Будешь – куда ты денешься? – она протянула руку, пытаясь ухватить девушку за локоть. – Ну-ка, быстро, я сказала!

Эсмина выставила перед собой ладони, машинально пытаясь защититься. Ба! Разве это помогло бы? Её соперницей была женщина, привыкшая работать лопатой. Но на этот раз такая слабая «оборона» неожиданно сработала. Катаринда неожиданно обмякла и в восхищении качнула головой:

– Неужели такое бывает? Ах! Какие мраморные пальчики, – она благоговейно всматривалась в выставленные ладошки: – Я думала, такие пальчики бывают только у ангелочков.

Девушка даже не поняла сразу, что стало причиной такой волшебной перемены в поведении женщины. Монашка перевела взгляд на лицо Эсмины:

– Да и личико ангельское… Можно я потрогаю твои пальчики?

Дочь Пангиягера наконец улыбнулась:

– Хм, конечно, – она расслабила напряжённую ладонь перед лицом трудолюбивой монашки.

Та аккуратно взяла её в свои натруженные руки и слегка погладила по изящным беленьким пальчикам, которые никогда знать не знали, что такое труд:

– Господи, красота какая! Творение божье, – она дотронулась сухими губами до кончиков девичьих пальчиков и даже умудрилась понюхать их: – У-у-у! Как пахнут приятно! Ангельское создание.

Насладившись прикосновением к неземной и столь непривычной для монашеского быта красоте, она наконец сообразила, что ей надо принимать какое-то решение:

– Нет, такое чудо нельзя портить работой. Ты позволишь и впредь прикасаться к твоим рукам?

Эсмина в недоумении пожала плечами – мол, что тут такого?

Монашка улыбнулась, показав своё доброе расположение к девушке. При этом хлопнула в ладоши:

– Вот, что мы сделаем! Прикасаться к колючим кустам тебе тоже нельзя. Но разделять бутоны на лепестки ты же можешь?

Да кто же не может? Эсмина, естественно, утвердительно кивнула.

Катаринда продолжила:

– Тогда я покажу тебе, что и как…

13 августа 1474 года, четверг

Об источнике злого умысла, козней, каверз и подвохов

После бурных ласк два обнажённых тела, покрытых испариной соития, отдыхали, растянувшись во весь рост. Наконец женщина прильнула к любовнику и горячо зашептала:

– Ты величайший искуситель. Тебе нет равных. Ты способен любую вознести на седьмое небо, – она потянулась и поцеловала его в губы, затем неожиданно сменила восторги на обыденную речь: – Но в остальном ты обычный мужчина. Смелый, слишком гордый, но не особо умный.

От неожиданности Теодоро отпрянул:

– Женщина, ты о чём?

Лейла вновь прижалась к любовнику и беспечно улыбнулась:

– Прошла уже уйма времени, а моя сестра всё ещё не принадлежит тебе.

Генуэзец уставился на возлюбленную, пытаясь оценить – это глупая болтовня присущая слабому полу, или что-то другое. Решил, что второе. Лейла, как он уже усвоил, была вполне рассудительной, хитрой и изворотливой плутовкой. По крайней мере глупости с её страстных губ никогда не слетали. Он ухмыльнулся, попытавшись перевести разговор в несерьёзную форму:

– Ты так хочешь, чтобы я занимался любовью с вами обоими одновременно?

– Почему бы нет?

Теодоро напрягся, не поверив ушам. Тут же представил блондинку и брюнетку по обе стороны от себя и сразу поплыл:

– Что ж, это было бы интересно.

Лейла сразу почувствовала, что мужчина на взводе. Её руки и губы начали новую прелюдию страсти. Когда тела уже готовы были слиться, она неожиданно отпрянула и, глядя глаза в глаза, строго спросила:

– Так в чём же дело?

Продолжая глубоко дышать, Гуаско машинально ответил:

– Дело в «пустяке». Она прячется за высокими стенами монастыря.

Лейла легко вспорхнула с постели, просеменила на цыпочках до массивного дубового стола, заставленного остатками вина и снеди, схватила бокал и, резко развернувшись, упёрлась упругими ягодицами в край столешницы. Сделав несколько глотков, продолжила ехидно поедать любовника глазами. Наконец, спросила с явной подковыркой:

– Как же ты её туда впустил?

– Несчастный случай.

– «Несчастный случай»? – Лейла демонстративно напряглась. – Разве она погибла?

– Нет. Погибли те, кто был послан за ней.

– Хм. И что ты намерен предпринять?

– Пока не знаю. Не придумал ещё.

– Хочешь взять приступом?

– Нет. Это слишком даже для Гуаско. Нельзя так просто без последствий взять приступом христианскую обитель.

– Попроси Эминека.

– Уже просил. Он отказался наотрез.

– Тогда поручи это дело мне.

– Тебе? – Теодоро резко сел, уставившись на подругу.

– Да, а что тут удивительного? – проворковала Лейла. Она поставила бокал и вернулась к партнёру. Её гуттаперчевые плети-руки легли на его плечи. Девушка мило улыбнулась, чуть скосив голову набок: – Эту белокурую дрянь я принесу тебе на блюдечке без единого выстрела.

15 августа 1474 года, суббота

О клятве Астера, верности Эсмины и неожиданной авантюре названой сестры

Эсмина привычно сидела на низком табурете. Перед ней стояли три корзины: две большие на земле и одна маленькая на коленях. Маленькая предназначалась для лепестков, а большие – для срезанных бутонов и отходов. Монотонность несложной работы не могла не привести к мысленному процессу. О чём могла думать девушка? Естественно, она в сотый раз переживала последние события, которые никак не могли покинуть её бедную голову.

Эх, Астер, Астер… Почему всё так глупо и нелогично? Почему так горько? Почему мне так невыносимо тоскливо? Как мне тебя не хватает… Я осталась одна, одна во всём этом холодном бездушном мире. В мире, где так много людей, а сокровенным поделиться не с кем. Подруги? Да, с ними можно болтать. Болтать о нарядах, украшениях и праздниках. А вот о том, что у меня на душе… Не знаю, возможно, сама виновата – слишком замкнутая. Или просто не успела. Конечно, не успела. Ещё вчера ничего «сокровенного» у меня и в помине не было. Всё это обрушилось лавиной. Раз, и накрыло! Неужели я влюбилась? Однозначно, влюбилась. Все мои мысли связаны исключительно с ним. Эх, Астер, Астер… Как стыдно! Мне бы рыдать по тёте. Она была мне родной матерью. Всегда заботилась обо мне. А думаю я только о тебе. Только о тебе… Нет, с Мананой я тоже никогда не делилась сокровенным. Или не успела? Ещё вчера я была маленькой девочкой, и никакие переживания по поводу мальчиков меня не удручали. Каким сокровенным мне было делиться? Манана, Манана, Манана… Из родных у меня остался только отец. Отец? Отец и Астер. Астер и отец. Кто мне теперь ближе? Эх, Астер, Астер! Почему ты не рассказал мне сразу, кто ты? Неужели ты думал, что я… Впрочем, он так и думал. Разве ты не помнишь, что он сказал? Он так и сказал: «Иначе ты даже не заговорила бы со мной». Возможно, он прав… Да, прав. Как мне была противна его ложь! Наврал с три короба. Насочинял, что приплыл из Мореи. Это меня так разозлило! Вот тоже, чего ты так разозлилась? Устроила скандал из-за пустяков. Сейчас я бы ему всё простила. Ведь он врал, чтобы познакомиться со мной. Да, врал! Но врал безобидно. Он ведь и на самом деле сын того купца. Как-то всё запутанно и глупо! Эх! Ничего не понимаю! Что делать? Должен же быть какой-то выход. Должен, но его нет. Я поклялась на библии, что забуду тебя. Забуду навсегда. Но как, как мне тебя забыть? Как? Это невыносимо. Сердце разрывается. Астер, я люблю тебя. Где ты? Ничего, главное, что ты на свободе. Это главное. То, что я страдаю – ерунда. С тобой всё хорошо – вот в чём суть. А мои страдания – лишь маленькая плата. За всё в этой жизни приходится платить. Пусть я умру, пусть моё сердце разорвётся на тысячи кровоточащих кусочков. Главное, что с ним всё будет хорошо. Он привыкнет, что меня рядом нет, встретит другую, женится, родит… Нет! Ни за что! Меня бесит от одной мысли, что я больше его не увижу, а он встретит другую! Это пытка! Я хочу его видеть. Клятва? Ах, да, клятва. Но почему я должна платить такую несоизмеримую плату? Я не желаю жить в мире, где рядом нет его, единственного. Мне не нужен другой. Без любви счастья нет и не будет. Лучше сразу умереть… Здесь большое озеро. Говорят, одна монашка в нём утопилась. Значит я там буду не одна. Это лучше, чем жизнь без него. Эх, Астер, Астер. Где ты? Тебя обвинили в воровстве. Но это же глупость. Это наглая ложь! Ты не мог так поступить. Это чьи-то интриги. Отец? Отец поступил со мной очень жестоко. Но он не мог придумать такую гнусность. Не мог. Такое могла придумать только Лейла. Только она. Змея подколодная. Сатана в юбке. Такая на всё способна. Наверняка она подсунула кулон. Астер не мог знать, где он хранится. Да и не был он никогда в доме. Я всегда была с ним. Стерва!

Только позови сатану – а он уже рядом. Эсмина, увлечённая собственными переживаниями даже не заметила, что подле неё давно стоит женщина в монашеском одеянии. Она долго наблюдала за работой девушки. Наконец прервала молчание злорадством:

– Всё же нашу белоручку начали приучать к труду. Прям услада для глаз.

Эсмина вздрогнула:

– Лейла?

– Ты рада меня видеть, сестрёнка?

– Не называй меня «сестрёнкой».

– А кем мне тебя называть, если у нас один отец? Впрочем, я понимаю, о чём ты. Я бы могла называть тебя доченькой, но этого уже не будет. Я покинула дом твоего папаши. Так что не переживай, его целомудрие вернулось в исходную точку.

Эсмина пришла в себя и уже выстроила непреступные редуты:

– Я не переживаю и разговаривать с тобой не собираюсь.

– Ох, какие мы раздражённые! Глаза мечут молнии, губку закусила. Вот-вот вцепится своими нежными пальчиками в мою худенькую шею. Страшно, аж жуть, – она явно изгалялась, совершенно не стесняясь своего издевательского тона.

Эсмина постаралась взять себя в руки и не отвечать на провокации. Она уткнулась в корзину и продолжила отрывать лепестки.

– Да, ладно, я шучу, – Лейла сменила тон и попыталась примирительно дотронуться до «сестрёнки». Но та брезгливым движением плеча отбила эту попытку. Интриганка усмехнулась: – Дёргаешься, злишься на меня. А зря. Я к тебе с хорошими новостями.

Эсмина упорно продолжала работать.

– Сестрёнка! Ау! Я ведь уйду, и ты будешь жалеть об этом всю оставшуюся жизнь.

Никакой ответной реакции она так и не дождалась, поэтому продолжила плетение своих хитроумных сетей бесконтактно:

– Хорошо, хватит ходить вокруг, да около. Астер ждёт тебя у ворот.

Эсмина резко взглянула на Лейлу, но не переспросила. Сбивчивые мысли устроили в её белокурой голове страшный переполох: «Астер! Он здесь! Нет, я не пойду, я поклялась! Он здесь! Беги! Забудь обо всём! Постой, этого не может быть. Она врёт! Астер никогда бы не обратился за помощью к этой плутовке».

– Ты всё врёшь! Он не мог нарушить клятву.

– Клятву? – Лейла сразу не поняла, о чём говорит её названая сестра, поэтому лихорадочно стала соображать. Наконец нашла выход: – Ах, клятву! Да он говорил о какой-то клятве. Но ты пойми, он тебя безумно любит. Он готов нарушить любой уговор. Это выше его сил.

Подействовало, Эсмина вскочила. Корзина свалилась с колен, расстелив по земле ковёр из алых лепестков. Но сонм сомнений всё же заставил замереть.

Я же клялась не искать с ним встречи. Но он готов нарушить своё слово. Если, конечно, он его давал. Естественно, давал. А иначе как он оказался на свободе? Значит, давал. Это выше его сил? И моих тоже. Но клятва, есть клятва. Я её давала перед богом. Давала ради того, чтобы он получил свободу. И вот он свободен, он ищет встречи со мной. И он обращается за помощью к … С чего бы это? Почему к Лейле? Ах, эта хитрая и подлая бестия! Она специально помогает, чтобы всё нашептать отцу. Всё переврать под определённым соусом. Эх, клятва! Она вяжет по рукам и ногам.

Увидев ступор «сестрёнки», «хитрая бестия» решила подбросить дровишек:

– Чего ты встала? Он тебя любит. Сбежал из тюрьмы и сразу к тебе.

Эсмина перевела полный удивления взгляд на Лейлу:

– «Сбежал»?

– Господи, как будто ты не знаешь, что ему присудили двадцать лет каторги.

– «Двадцать лет»?

– Двадцать лет, двадцать лет, – передразнила интриганка. – Чего ты глаза таращишь?

Ничего не понимаю. Выходит, отец обманул? Или это она врёт. Врёт и не краснеет. Надо спросить у Астера. А клятва? А что клятва – я только спрошу. И если Лейла обманывает, тут же скажу ему, что мы не должны встречаться. И сразу вернусь в монастырь. Только спрошу. Только спрошу. Как же мне хочется видеть его!

– Где он?

– Ждёт у ворот.

Эсмина решительным шагом двинулась к выходу из монастыря. Лейла засеменила следом, мысленно потирая нежные ладошки.

Но стоило им выйти за ворота, как тут же два всадника преградили путь.

Один из них, тот, что помоложе, засмеялся:

– На ловца и зверь бежит. Везёт тобе, Гаркуша.

Второй не успел ответить – Лейла резко отреагировала на неожиданное препятствие:

– Чего встали, как бараны? Освободите дорогу.

Гаркуша промолчал, поедая глазами Эсмину. Та, не выдержав этого, потупила взор. Дикань же за словом в карман не лез:

– Красава, ежели тобе треба идти – иди. А твоя подружка останется тута. Хоча и ты останься, я не супротив, – казачок свесился с седла в сторону Лейлы: – Ух, ты, глазищи! Прямо блискавки сверкают.

Интриганка не разобрала, что говорил казак, но поняла, что парни так просто не отвяжутся, поэтому решила освободить путь не словом, а делом. Сделав шаг вперёд, она замахнулась, чтобы шлёпнуть по крупу лошадь Гаркуши. Но хлопец перехватил руку:

– Не здумай. Это боевой конь. Враз вдарит копытом и усё.

Эсмина, выглядывая из-за преградивших путь всадников, искала Астера. Вот он! Прилив необузданного волнения вылился в крик:

– Астер!

Чуть в сторонке, на вершине пригорка, расположился открытый экипаж. Рядом с ним спиной к девушкам стоял тот, с кем она давала клятву не встречаться. Одет он был привычно для Эсмины – в камзол венецианского купца.

Господи, не слышит! Она закричала ещё громче:

– Астер! Я здесь!

Но парень так и не повернулся. Гаркуша встал в стременах, пытаясь рассмотреть того, кого звала Эсмина.

Лейла уже психанула:

– Идиоты! Откуда вы взялись на мою голову?

Воспользовавшись тем, что внимание Гаркуши и его дружка приковано к Астеру, плутовка ловко проскочила под крупом коня. Скакун дрыгнул копытами, но промахнулся. Лейла тут же шлёпнула его по крупу:

– Пошёл!

Конь встал на дыбы, освободив дорогу. Лейла активно замахала руками:

– Давай, Эсми! Быстрей, быстрей!

Конь активно топтался на месте. Его нервозность передалась лошади Диканя. Эсмина предприняла пару попыток проскочить, но копыта коней постоянно представляли угрозу. Наконец, практически закрыв глаза, она ринулась навстречу своей любви.

Но Гаркуша, ловко спрыгнув с лошади, заключил её в объятья:

– Куда ты дурёха? Он сгубит тебя!

– Пусти! Пусти, я сказала! – девушка изо всех сил старалась вырваться из замка его рук.

Поняв бесполезность усилий, больно укусила парня за плечо. Но тот стоически перенёс боль, продолжая увещевать, смешивая казацкий говор с языком латинян:

– Тот, кто свяжется с Гуаско, зараз сгинет. Неужто не разумиешь?

– «Гуаско»? – девушка чуть поутихла, но тут же вновь предприняла попытку вырваться: – Астер! Астер! Астер!!!

Но Астер так и не повернулся. Глухой, что ли? Зато Лейла всё хорошо слышала и понимала. Она бросилась на помощь к сестре. Но конь Диканя вновь преградил дорогу.

– Утю-тю-тю-тю! Куды ты, красавка? Погодь маненько, – казачок был доволен управляемости своего парнокопытного друга, который ловко блокировал все попытки «красавки».

Гаркуша сжал Эсмину с такой силой, что она не могла и пикнуть. Потеряв способность нормально дышать, она притихла. Казак тут же горячо зашептал ей на ухо:

– Не ходи к Гуаско. Пропадёшь не за грош. И за грош пропадёшь. Это не Астер – это Теодоро.

– Ты врёшь! – едва выдохнула Эсмина.

Она вновь предприняла попытку окликнуть любимого, но из-за отсутствия в груди воздуха натужно закашлялась. Испугавшись за её здоровье, казак разжал объятия. Он повернулся к коляске и громко крикнул:

– Теодоро!

Человек в костюме венецианского купца не ожидал этого и машинально повернулся.

– Глянь! Глянь! – Гаркуша схватил ладонями голову Эсмины и направил её взгляд в нужном направлении.

Теодоро понял, что разоблачён. Он запрыгнул в карету и дал команду. Кучер тронул лошадей.

Лейла восприняла фиаско с бешенством:

– Твари! Гореть вам в аду! Вы сдохнете не своей смертью, – она ловко вскочила в проезжавшую мимо неё коляску и бросила дополнительные угрозы, ткнув по очереди своим красивым пальчиком в Диканя и в Гаркушу: – Я запомнила ваши рожы! Не попадайтесь на моём пути! И молите бога, чтобы вам спастись!

Гуаско силой усадил стоявшую на подножке Лейлу, обнял её и, подарил Эсмине издевательский воздушный поцелуй. Лёгкая коляска шустро двинулась прочь. Вслед ей из соседней чащи выпорхнула группка всадников и пристроились сзади.

Эсмина вмиг потухла. На ватных ногах она направилась к калитке монастыря.

– Погоди! – крикнул вслед Гаркуша. – Поговори со мной.

Девушка, не останавливаясь, отрицательно покачала головой.

– Не уходи! Мне надо тебе что-то сказать.

Она вновь качнула головой и скрылась за воротами монастыря.

Казак постоял немного, проводил её грустным взглядом и, лихо вскочив в седло, пришпорил коня. К нему тут же присоединился Дикань:

– Углядал?

Дружбан промолчал.

– Углядал всадников? Серёд них Басалыга с Паном.

Гаркуша мрачно вздохнул:

– Энто одна из причин, по которой я не хочу ехать в Каффу. Нема желаний служить лиходеям.

17 августа 1474 года, понедельник

О том, как нелегко быть каторжником

Камни, камни, камни. Кругом сплошные камни. Бесконечные коридоры, пыль, грохот молотков, звон кайло, вонзающихся в стены каменоломни. Теперь, Астер, это твой удел на ближайшие двадцать лет. Слышишь надсадный кашель доходяг, работающих здесь не первый год? Худые, словно скелеты, они еле тащат ноги, двигая тележки, загруженные отвоёванными у стен плитками осадочных пород. Видишь? Этот уже харкает кровью. Смотри, Астер, это твоё будущее. Двадцать лет не пролетит, как один день. Двадцать лет может вообще не пролететь. Здесь год бы прожить. Вернее, выжить. Работа на износ! Передохнуть не дадут.

Крепкая плеть прошлась по спине парня – двигай! Кровавые полосы на теле – наглядные отличия работающих здесь от тех, кто живёт на свободе. И полосатых рубах не надо. Никто в них и не ходит. Берегут на холодную ночь. Голый торс, располосованный плетьми – вот и вся одежда. Пот, пыль и кровь. Пот, пыль и кровь. Пот, пыль и кровь.

Как ты до этого докатился? Справедливый суд. Сверхсправедливый. Вот он оказывается какой. Меня никто не слушал. И не хотел слушать. Дали высказаться капитану и двум стражникам. А также Тер-Ованесу, который сразу признал брошь: «Ой, это же моё!». И всё. Жизнь перевернулась. Куда я попал? В ад?

Плеть надсмотрщика вновь напомнила точный адрес.

Нет, парень, ты не в аду. Ты в тренировочном лагере для тех, кто туда попадёт.

Бежать. Бе-жа-ть! Немедленно, немедленно бежать. Эсмина… Эсмина… Как я хочу увидеть твою неповторимую улыбку. Твои бездонные глаза. Твои манящие губы. Услышать твой нежный голос. Он и сейчас звучит во мне. Он зовет меня. Зовёт днём и ночью. Бежать. Бе-жа-ть!

Из каменоломни не сбежишь. Она под землёй. Тоннели. Бесконечные тоннели. Тоннели, прорытые рабами задолго до дня нынешнего. Но вереницы каторжников двигаются только по двум из них: туда и обратно. Остальные штольни перекрыты крепкими решётками. Бежать некуда. Ночевать приводят в крепость. Она каменная. Из того же известняка, что добывают здесь. Добывают кровью и потом. Часть камня идёт в Каффу, часть в Кырк-Ер, столицу ханства. Перепадает и другим городам. Крепость нависает над Меотидой. Стены крепкие. Стражники свирепые. Убивают без предупреждения. Дорога из рудника в крепость пролегает по каменистой равнине. Спрятаться беглецу негде.

Но Астерион всё же сбежал. Сбежал уже на третий день. Ему повезло. Вечером, когда каторжан собрали для конвоирования в крепость, разразилась гроза. Да не просто гроза – буря! Вертикальные молнии с частотою града то и дело втыкались в землю, вызывая первобытный трепет, как у охранников, так и у каторжан. Кандалы на ноги ещё не нацепили, а выход из каменоломни был совсем рядом. Парень нагло толкнул одного охранника на другого и ловко проскользнул мимо третьего. В погоню никто не бросился, окромя пары стрел, просвистевших над головой.

Брёл под ливнем всю ночь. Куда? Он и сам не знал. Подальше от этого места. Ноги вязли в расквашенной дождём земле. Сколько прошёл – и сам не ведал. К утру свалился мёртвым сном. Снилась Эсмина. Она звала его и манила своими гибкими, словно морская волна, руками. Под конец сна девушка превратилась в богиню, стоявшую на берегу волшебного озера. Светило солнце, шумел водопад, срывающийся с отвесных, увитых диким виноградом скал. Богиня скинула одежды и зашла в воду. О боже, как она прекрасна! Встряхнув белыми, словно снег, волосами, дива бросила взгляд назад. Увидев Астера, в испуге присела, прикрыв руками всё, что можно прикрыть. И тут же раздался лай. Лай свирепых псов, страстно желающих разорвать наглеца на ошмётки. Один из псов вцепился в ногу. Больно. Астер проснулся.

Всё это было наяву. Псы, злые и беспощадные. Готовые по команде сожрать беглеца с потрохами. Вот только такой команды не было. Три всадника топтались рядом, нагло скаля зубы.

Били долго. Затем пинали. Потом хлестали батогами. В конце концов, безжизненное тело сбросили в яму, накрытую крепкой решёткой. Раз в день кидали корку хлеба и лили воду. Захочешь пить – слижешь со стен.

28 августа 1474 года, пятница

О белорождённой мечте

Гарнизон Топли хоть и назывался гордо сотней, но в численном отношении даже близко не тянул на это. В подчинении Чепыги не было и трёх десятков воинов. Дикань стал только двадцать девятым. Впрочем, место это было спокойным. Спокойным и сытным. Здесь на границе степей и гор находилась главная житница Крыма. Со всех сторон, куда не глянь, с Топли соседствовали другие городки, деревни, монастыри. Именно эти территории Генуэзцы называли Кампаньей. Практически в каждом договоре между крымским ханом и колониями оговаривались особые условия, связанные с Кампаньей. Почему? Просто Каффа и все остальные крымские города полностью зависели от поставок местного продовольствия. В общем, территория эта считалась благословенной, и перспективы топлинской сотни, нанявшейся служить крымскому хану, казались совершенно безоблачными. Доходы от Кампаньи были невероятными. Они даже превышали всю совокупную дань, собираемую Менгли Гераем с генуэзских колоний, с княжества Феодоро, с венецианской Таны и других вассальных территорий. Был доволен Кампаньей и Эминек. Ему перепадал самый жирный кусок. Род Ширинов, к которому он относился, издревле владел этими землями в качестве наследственной вотчины. Столицей Эминека был город Кырым, который генуэзцы называли Солхатом.

В Кампанье проживала многочисленная армянская община. В самом Солхате армяне имели сильное ополчение, всегда готовое встать на защиту любого из своих многочисленных монастырей. Но всё же расстояние от столицы Эминека до Сурб-Урбата соответствовало дневному переходу на лошадях. В то время как из любого окна Топли башни обители были видны воочию. Именно поэтому армянская диаспора доплачивала казачкам Чепыги за охрану монастыря. Именно поэтому казаки выставляли у обители круглосуточный дозор.

Гаркуша всегда первым вызывался идти в этот дозор хоть днём, хоть ночью. Причина была вполне объяснимой. Он всеми правдами и неправдами искал встречи с Эсминой. Несмотря на все уговоры и посулы ни одна из монахинь так и не помогла казаку увидеться с предметом его воздыханий. Оставалось надеяться на случай. Один раз такой случай ему уже представился.

«Чёрт! Она даже не заговорила со мной, – парень вновь и вновь вспоминал ту ситуацию, когда спас её от Гуаско. – Холодная, спесивая – но красивая. Очень красивая. Как белая кобылка. Белорождённая. Именно, белорождённая. Как тот арабский скакун».

Гаркуша был ещё парубком, когда впервые оказался в Тане38. Его взял с собой отец. Местный рынок по праву считался одним из самых лучших на необозримых просторах степей. Сюда съезжались купцы со всего света. На торгу можно было купить всё, что душе угодно и даже больше: индусские изумруды, китайский шёлк, дамасские сабли, персидские ковры, венецианское стекло, голландские ткани. Но Гаркуша запомнил только коня. Его продавал купец из Джурджана39. Дорого продавал. Продавал за такие деньги, которые и представить трудно. Но никто не удивлялся высокой цене. Все с восторгом смотрели на статного скакуна с пышной гривой и сильными длинными ногами. Но главной точкой притяжения была его ослепительно белая масть. Такая масть называется белорождённой. Ничего подобного Гаркуша не видел ни до, ни после. Покупатели нашлись сразу. Они долго галдели и ругались на радость продавцу. Цена скакуна взлетела ещё выше. В конце концов белогривого приобрёл хурзинский40 князь, вероятно отдавший за коня половину своего царства.

Всю ночь казачок не сомкнул глаз, мечтая стать хозяином белорождённого скакуна. Он воображал, как въезжает на нём в родную станицу. Въезжает под восторженные взгляды дружков и дивчин. Представлял, как несётся в атаку в блестящих доспехах, легко опережая всё остальное войско. Как садит рядом с собой избранницу, и конь мчит влюблённых по цветущему полю. Да… за такое стоит умереть. И он решил выкрасть скакуна. Два дня готовил операцию, выслеживая место, где обосновался князь, какова охрана, когда меняется караул. В третью ночь, одевшись во всё чёрное, парень выдвинулся к месту «предстоящей операции». Но опоздал. Шатёр уже горел, вокруг него валялись трупы. А князь, с окровавленной головой, стоял на коленях и, воздев руки к небу, вопил что-то несусветное.

Да, тогда он потерпел неудачу. Но теперь он уже не тот сопливый парубок.

Дева необычайной красоты станет моей. Непременно станет! На этот раз я не выпущу птицу-счастья из рук.

Так решил Гаркуша. Твёрдо решил.

Он опять плохо спал. Опять мечтал. Мечты были похожи на мечты о коне белорождённой масти. Родная станица. Всеобщее восхищение. И он с Эсминой на Орлике…

«М-да… Не упущу. Ни за что не упущу», – твердил казак сам себе заклинание, в тысячный раз объезжая стены обители.

Он уже давно скрупулёзно исследовал все достоинства и недостатки укрепления. Перебраться незамеченным можно. Но что дальше? Что дальше он не знал. Оставалась надежда, что Эсмина выйдет из монастыря на топлевский рынок. Здесь монахини продавали продукты, выращенные своими руками, и производили закупку всего необходимого. Казак проводил на рынке всё свободное время. Но Эсмина не появлялась.

13 сентября 1474 года, воскресение

О переходе Лейлы в высшую лигу интриганов

Ночь была бурной. Позы менялись одна за другой, поражая воображение своей фривольной причудливостью. Страсть порождает фантазии. Фантазии пробуждают страсть. Редкий отдых с бокалом вина и всё повторялось вновь.

Эминек проснулся от нежного прикосновения к губам. Это была гроздь белого винограда. Густая гроздь. Красивая, как та, что её держала. Чуть приоткрыв свой притягательный рот, искря бесовскими глазищами, Лейла затеяла игру. Она касалась губ своего любовника гроздью и тут же отдёргивала её. Действо явно забавляло. Эминеку так и не удалось отхватить хотя бы ягодку. В конце концов девушка поднесла гроздь к своим губам и эротично изогнувшись откусила спелую ягоду. Через мгновение она показала, что держит её ровными зубками. После этого свершился чувственный обряд по транзиту виноградинки из уст в уста.

Страсть возбудилась с новой силой.

Когда всё закончилось, он спустил ноги с постели и вытер пот полотенцем. Она провела кончиками пальцев по его ещё липкой спине. Бек напрягся от удовольствия, бросил через плечо:

– Ты неугомонная. Армянки все такие?

– Не знаю, – беззаботно промолвила девушка. – Вряд ли.

– Вот и я так думаю. В тебя вселился шайтан. Сто шайтанов!

– Ты хочешь их изгнать?

Эминек рассмеялся:

– Оставь хоть что-то для моих жён. Если они узнают, кто высосал все мои соки – тебе несдобровать.

– О! Не думаю, что ты на исходе сил, – явно польстила Лейла. – Ты великолепный любовник. Вполне можешь взять в гарем ещё сотню молодух.

Мужчины любят лесть. Особенно ту, что восхваляет их мужское достоинство. Лейла это прекрасно знала. Откуда? От матери природы. Или от самого сатаны.

Если бы кто-то имел возможность наблюдать за жизнью девушки со стороны, то этот «кто-то» мог бы решить, что она пошла по рукам. Но Лейла не была обычной распутной девкой. Её привлекательность и эротичность были всего лишь инструментом в далеко идущих планах.

Честолюбивому ширин-беку понравилась лесть. Но он был не глуп и воспринимал лесть, как лесть, и не более того. Повернувшись к любовнице, Эминек улыбнулся:

– Ты просто чудо: и красна собой, и умна, и говорлива. И в постели, словно райская гурия. Пойдёшь в гарем?

Лейла откинулась на подушки, легкомысленно мотнув головой:

– Не-а.

– Почему? – прилёг подле неё Эминек.

– Не для того я родилась.

– Интересно. А для чего?

– Мне предначертан другой путь.

Бек засмеялся, восприняв сказанное за женское легкомыслие.

– Зря смеёшься. Думаешь, я случайно оказалась в твоей постели? – она подпёрла голову кулаком, устремив на Эминека пронзительный взгляд. Взгляд человека, который ясно видит свои цели.

От этого взгляда по спине пробежал холодок. Эминек встал, налил вина, постоял в размышлении и развернулся к Лейле:

– Тебя Гуаско подослал?

Словно колокольчик на свадебной лошади, Лейла залилась беззаботным смехом:

– Гуаско? Вот насмешил, – она резко прекратила смеяться и с серьёзным выражением лица созналась: – Да, это он… По крайней мере, он так думает. И застолье он организовал, и вина не пожалел, и музыкантов пригласил. Всё для того, чтобы я втёрлась к тебе в доверие и выполнила его просьбу. Всё вроде бы идёт по его плану. На самом деле, всё совсем не так.

Карачи-бек помрачнел и накинул халат. Лицо его сразу стало злобным. Он слишком ценил себя. Он и в мыслях не мог допустить, что какой-то наглец захочет его использовать в своих целях. Эминек поставил ногу на край ложа и упёр колючий взгляд в девушку.

– Зачем это ему понадобилось? И чего хочешь ты?

– Ты не очень галантен, будущий хан. Теодоро – полное ничтожество. Но он никогда не забудет предложить женщине вина. Тем более той, которая ублажила его в постели.

Эминек не смутился. Он уже понял, что с этой «гурией» можно и нужно разговаривать на равных. Поэтому, сменив гнев на милость, наполнил бокал. Передав его любовнице, стал ждать ответа.

Она неторопливо утолила жажду. Улыбнулась:

– Он хочет, чтобы ты захватил монастырь.

– Опять? Я уже сказал, что не буду этого делать.

– Да, он говорил. Но я уверила Теодоро, что смогу переубедить тебя.

Бек, усмехнувшись, качнул головой, мол, звучит слишком самонадеянно.

– Ну, давай, переубеждай.

– Я думаю, что тебе стоит взять приступом монастырь, – она замолчала, выжидательно уставившись на собеседника.

– Это всё? – Эминек показательно рассмеялся. – Зачем мне это делать? Хитрый генуэзец привык загребать жар чужими руками. У него сильно чешется в одном месте, да побитое этой белокурой девчонкой самолюбие спать не даёт. Вот пусть сам и расхлёбывает.

– Это надо не ему и не тебе. Это надо нам с тобой.

– Нам? – Эминек вновь рассмеялся. – Умеешь рассмешить.

Но Лейла вновь повторила на полном серьёзе:

– Да, нам. Ты же хочешь занять ханский трон?

Возникла пауза. Бек её осторожно прервал:

– Хм, с чего ты взяла?

– С того, что это правда.

– Даже если бы я хотел… Одних моих желаний недостаточно. Я не принадлежу к чингизидам из рода Гераев. Поэтому не могу претендовать на ханский титул.

– Сможешь, если будешь слушать меня.

– Хм, не слишком ли ты мнишь о себе? Провела со мной ночь и думаешь, что уже способна влиять? Я не безусый мальчонка, впервые дорвавшийся до женских прелестей…

Лейла всё так же серьёзно перебила его:

– У меня есть определённые гарантии.

– Ты о чём, женщина? Какие гарантии?

– Султан нас осыплет милостью.

– У-у-у, султан. Султан далеко, а ты в моей постели. Неужели думаешь, что я на это куплюсь? Ещё скажи, что султан лично поручил тебе поговорить со мной.

– Нет, не сам Фатих. Ахмед-паша об этом просил.

– Кто это?

– Будущий визирь.

– Хм, «будущий» … Всё писано вилами на воде. Он лично просил тебя? – ирония, сквозившая в словах бека, прямо указывала на то, что он не воспринимает разговор всерьёз.

– Да, лично.

– Это всё слова. Хотелось бы большего.

– Он прислал мне ярлык, – Лейла наклонилась на другую сторону кровати и ловко выдернула из-под неё увесистый кошель. Развязав тесёмку, высыпала на постель горку больших золотых монет. – Читай его внимательно и не пропусти печать Великого визиря.

– Это венецианские дукаты. На них можно найти только печать неверных.

– Гедик умный человек. Он заботится о своих верных слугах. Или ты золотым дукатам предпочитаешь серебряные акче османов? К сожалению, султан ещё не может выпускать таких красавиц, – она взяла в руки дукаты и медленно высыпала монеты на постель. – Слышишь, как звенят? Этому кошельку с золотыми дукатами эквивалентны две бочки серебряных монет, – она вновь залилась беспечным смехом. – Только представь, как я качу эти бочки сюда. К тому же, что о тебе подумают, когда увидят кучу турецких акче? Вот то-то же. Ахмед-паша умный человек.

Эминек всё ещё в замешательстве взял горсть золотых монет и поднёс их к лицу:

– Нет, я не сплю. Но что-то не особо верится, что «будущий визирь» доверился женщине.

– Господи, соображай скорей. Я выгляжу настолько глупой, чтобы открыться тебе и предложить целое состояние? Знаешь, чем я рискую? Да и откуда у меня такие деньги? Если бы я была обычной, но очень богатой глупышкой, разве принесла бы тебе золотые монеты в придачу к своей невинности, которой ты попользовался за просто так. Повторю, кошель, набитый дукатами – это не подкуп. Для подкупа сумма недостаточная. Кошель – моя верительная грамота, выданная султаном. Это прямо говорит о том, что я доверенное лицо и обращаюсь к тебе с серьёзным предложением. Повторюсь: это не подкуп. Это дверь, через которую ты войдёшь в новый мир. Мир полный славы, величия и достатка. Ты впишешь своё имя в историю.

Эминек наконец собрался с мыслями, хлебнул из бокала и переспросил:

– Погоди-погоди. На счёт двери в новый мир и места в истории я всё понял. Не надо выражаться столь льстиво и выспренно. Давай по порядку. Для начала объясни, в чём моя выгода. И почему турки готовы отваливать набитый золотом кошель за женский монастырь? Им-то какая от этого польза?

Лейла расслабилась, откинувшись в постели:

– А ты ещё подозревал меня в скудоумии. Эх, мужчины, мужчины… Это моя идея. Лично моя. И Гедик сразу её утвердил. И средств не пожалел. Прежде, чем я посвящу тебя в наши планы, ответь: ты готов служить турецкому султану? Ещё раз подчеркну, при утвердительном ответе турки вознесут тебя на место Менгли.

– Ну, да…, готов.

– Не мямли! Ответь твёрдо.

– Да, готов!

Лейла вновь протянула руку и достала из-под кровати заготовленный Коран.

– Поклянись на священной книге.

Выполнив все условия, Эминек спросил:

– Теперь растолкуй, в чём моя выгода.

Лейла, нисколько не смутившись, начала спокойно объяснять:

– Во-первых, золотые дукаты. На них можно купить целую армию своих сторонников. Спокойно, – она вытянула вперёд ладошку, не позволяя себя перебить. – Во-вторых, этот монастырь просто жиреет от своих доходов. Армянская диаспора сыпет в монастырские сусеки несметные пожертвования. Насколько я знаю, даже мой приёмный папочка ввалил туда кучу денег. К тому же, у них есть сады и огороды, маслобойня, отличные ткачихи и ещё масса всяких ремёсел. По моим сведениям, сундуки монастыря просто ломятся от богатств. Всё это ты можешь смело положить в свой карман. Главное, блондинку отдай Теодоро. Обязательно отдай. Смотри, чтобы никто её не тронул.

– Это ещё почему?

– А в этом и заключается твоя третья выгода. Цель в том, чтобы поссорить армян с генуэзцами.

– Зачем?

– Затем, что тебе вот эти золотые дукаты были переданы именно для этого. Армян в колониях гораздо больше, чем латинян или греков. Если удастся их поссорить с нобилями, то это очень поможет интересам султана.

– А в чём его интерес?

– Об этом позже. Давай поговорим о том, как поссорить. Надо сделать так, чтобы все подумали, что монастырь разгромил Гуаско. Для этого твои бравые воины должны спрятать свои легко узнаваемые рожи под масками. Одежду можно не менять. Пусть все считают, что оргузии маскировались под татар. Вот тебе маски, – она вновь нагнулась и вытащила из «бездонной бочки» свёрток косынок с прорезанными под глаза и рот дырками. Оттуда же девица извлекла дорогой бархатный берет. – Это головной убор Теодоро. Он его давно не носит, но на берете есть родовой вензель Гуаско. Подбросите где-нибудь так, чтобы его обязательно нашли. И не плохо бы оставить пару трупов оргузиев маркиза. Есть такая возможность заранее побеспокоиться и привезти их на место готовенькими?

– Не знаю, нужно подумать.

– Подумай, подумай. Только надо это сделать тихо. Если не получится тихо, то лучше обойтись без этих трупов. И без того все в Каффе знают, что Теодоро одержим этой девкой. Берета с вензелем будет достаточно. А ты найди повод встретиться во время налёта с консулом. И так невзначай проболтайся, мол Теодоро приставал с просьбами о нападении на монастырь, но ты наотрез отказался. Когда армяне узнают, что их монастырь разгромил Гуаско – это будет фурор!

– Как они узнают? Скварчиафико постарается замять это дело. И меня попросит не болтать.

– Пусть просит – ты и не болтай. А узнают по факту. Блондинку нашу мы кому отдадим? Все знают, что он к ней сватался. Делай вывод. И все сделают точно такой же вывод. А я устрою так, чтобы этот вывод вся армянская диаспора сделала как можно скорей. Не веришь?

Такая всё может. Смысла возражать не было. И Эминек промолчал. Лейла самодовольно ухмыльнулась и продолжила излагать свой план:

– С монашками творите всё, что заблагорассудится. Можете не убивать их, но настоятельницу на воротах повесьте непременно.

– Зачем?

– Это моя личная просьба. Ну вроде всё, – Лейла вздохнула, уселась на подушку, скрестив ноги по-турецки, нисколько при этом, не заботясь о прикрытии интимных мест своего нагого тела. – Надеюсь, я доходчиво обрисовала. Вопросы есть? – она взяла в руки бокал с вином.

– О настоятельнице. Зачем тебе это?

– Это моя тётка – сестра Тер-Ованеса. Очень хочется понаблюдать, как эта семейка страдает.

Бек, много повидавший в своей жизни, мысленно содрогнулся. Бог ты мой, что там внутри такого невинного на вид существа? Там шайтаны просто кишат.

В тоже время он был поражён её изворотливым умом и смелостью суждений.

– Откуда ты такая? Сколько тебе лет?

– Уже семнадцать.

– Всего семнадцать? И ты не боишься?

– Чего? Я убила свою мать, поэтому и оказалась у Пангиягера. Чего мне бояться? Если султан пожелает, я и папочку отравлю. Отравлю самолично и с большим удовольствием.

Она сдвинула потайную задвижку на перстне и показала содержимое беку, у которого враз пропало желание задавать дополнительные вопросы. Внутри перстня виднелся какой-то белый порошок. Назначение его было вполне понятным.

– А теперь о ханском троне. Не буду вдаваться в подробности своего плана. Просто слушайся меня и всё станет явью.

Эминек недоверчиво усмехнулся.

– Слушайся, – ласково пропела Лейла. – Слушайся.

Она нежно поцеловала любовника и продолжила:

– Для начала надо, чтобы о тебе услышали. Нет, не здесь. За морем. В Константинополе. Для этого устрой грандиозный скандал. Потребуй от Менгли своё. Он с тобой делится данью, которую выплачивают генуэзцы?

– Слёзы. Ты сегодня дала в десять раз больше, – на всякий случай прибеднился бек.

– Вот видишь. Скажи всем своим беям, что генуэзцы платят огромные деньги. Сам придумай цифру. А Менгли, жадный ублюдок, не хочет делиться. А за что платят генуэзцы? За голодную степь, которую топчут копыта ханских коней? Нет, они платят за Кампанью. За плодородные земли, которые по праву принадлежат роду Ширин.

– Мы и так каждый раз с ним по этому поводу грызёмся.

– Нет-нет. Это должна быть не грызня. Это должен быть грандиозный скандал. Потребуй с него несусветную сумму недоплаченной тебе дани. Обвини в жадности, жульничестве и в воровстве. Вспомни и все другие его прегрешения. Унижения перед неверными, к примеру. Беям скажи, что сам лично видел, как Менгли ручку консулу целовал и на колени перед ним вставал. Вспомни обиды и многократно преумножь их. Не бойся нереальных цифр. Цифры забудутся – обиды останутся. И с консулом веди себя вызывающе. Генуэзцы шикуют на твоих землях. Не на землях Гераев – на землях Ширинов! Потребуй с них отдельную дань за Кампанью. Вся Газария с твоих рук кормится. Пригрози запретом на поставку продовольствия в Каффу и в Сугдею.

– Это уж слишком, – Эминек качнул головой. – Слишком даже для меня.

– Ты хочешь стать здесь главным? Хочешь, или нет? Султан отблагодарит сполна всех своих союзников.

14 сентября 1474 года, понедельник

О второй попытке Астериона

И снова камни, камни, камни. Кругом сплошные камни. Бесконечные коридоры, пыль, грохот молотков, звон кайло, вонзающихся в стены каменоломни.

Астера наконец выпустили из зиндана. И он вновь окунулся в заунывную жизнь каторжника…

Нет, не так. Никуда он не окунулся. Он сразу стал прорабатывать новый план побега.

Для начала надо было избавиться от кандалов. Но как? Они кованные, кузнец их клепал прямо на теле каторжан. Нет, обручи без специального инструмента и навыков не снять. Остаётся цепь. Но и от цепи так просто не избавишься. Только попробуй ударить по ней камнем, надсмотрщики плетьми напрочь отобьют все поползновения.

Бежать, бежать, бежать… Как, как, как? Только эти мысли крутились в голове. Здесь слишком всё продуманно. Просто так не сбежишь. Это он знал на своём опыте. На своей шкуре. Из каменоломни не сбежишь – она под землёй. И во время конвоирования не сбежишь – рабы в кандалах, а охранники в седле. И из крепости не сбежишь – она каменная и хорошо охраняется. Но должен быть какой-нибудь выход. Должен! Должна быть лазейка, счастливый случай.

Господи, помоги! Помоги мне увидеться с ней. Не может быть, чтобы нас разлучили навсегда. Не может быть! Господи, ведь не просто так ты мне на неё указал.

То ли господь услышал несчастного влюблённого, то ли «кто ищет, тот всегда найдёт». Счастливый случай не заставил себя долго ждать. Лазейка сама открылась удивлённому взору Астера.

На одном из участков тоннеля произошёл обвал, преградивший путь. Астериона вместе с другими каторжниками тут же бросили на его разбор. Большие камни откатывали в сторону, мелкие грузили в тачки. Неожиданно среди кучи огромных валунов, вывалившихся из стены, пытливый взгляд паренька заметил странное чёрное пятно. Валуны никто не собирался трогать, они не перекрывали проход. Астер решил проверить, что там, между ними. Разбирая мелкие камни, он постепенно приблизился к интересующему его месту. При ближайшем рассмотрении «чёрного пятна» у него гулко забилось сердце. Точно! Это дыра! В отверстие могли проникнуть мышка, кошка или небольшая собачка. Человек? Вряд ли. Астер всегда был стройным. Молодым и стройным. А сейчас после продолжительной отсидки на воде и хлебе он совсем исхудал. Каждый пацан знает: если голова пройдёт, то окорока не застрянут. Астер взобрался ещё выше, поближе к дыре. Пролезет моя голова? Может и пролезть. Может. В этот момент он увидел, как к нему приближается надсмотрщик. Парень тут же заткнул щель подвернувшимся под руку камнем. Другой камень скинул вниз. Тот, ударившись о землю, отскочил под ноги надзирателя. Тюремщик сиганул в сторону и замахнулся плетью. Но неожиданно сменил гнев на милость:

– Вот, тупое отродье. Чего туда залез? Не надо оттуда скидывать.

С этого момента «тупое отродье» стал готовиться к побегу. Впрочем, «готовиться» – слишком сильно сказано. План был прост: запастись сухарями, а там как пойдёт. Но главное, выждать момент, когда никого не будет рядом.

Ему было невтерпёж. Поэтому влюблённый каторжанин решил устроить побег уже на следующий день с одним маленьким сухариком в кармане.

Для этого он постоянно дольше всех нагружал свою тележку известняком. Да, получил несколько болезненных батогов, зато в конце концов оказался в хвосте цепочки каторжан, толкавших перед собой тачки.

В тоннеле рабов никто не сопровождал. Не было смысла. Охрана встречала их на выходе. Поэтому Астер потихоньку отстал и остановился перед спасительной дырой уже в полнейшем одиночестве. Сообразив, что по тачке его легко найдут, он бросился догонять караван. Догнав, оставил тележку, а сам быстро вернулся назад.

Голова пролезла только с пятой попытки. Раны и царапины саднились на ушах, плечах и бёдрах. Но Астер был счастлив – у него получилось! Слава богу, за дырой оказалось пространство. Большое пространство. Насколько большое – определить невозможно. Темно, как в преисподней. Да и не собирался он определять. Надо было просто отсидеться до тех пор, пока все уйдут. Заткнув дыру изнутри подходящим камнем, беглец стал ждать.

Вечером началась суета. Надзиратели шныряли туда-сюда, ругаясь и угрожая пропавшему заключённому. Топот и крики хорошо было слышно. Даже очень хорошо. Астера охватило ощущение, что на его голове шапка-невидимка – так близко ходили стражники.

Наконец всё затихло. Глубокой ночью он выбрался из тайника. Привычных факелов не было – их забрали. Пришлось искать выход в кромешной темноте. Такой кромешной, что и глазам невозможно привыкнуть. Всё же беглец добрался до выхода. Но здесь его ждало полное разочарование. Оказалось, что на ночь вход в каменоломню закрывают на замок. После целого ряда попыток взломать дверь несчастный каторжник наконец осознал тщетность своих усилий. Вслед за осознанием пришло полное отчаяние.

Что теперь делать? Сдаться? Нет, ни за что. Лучше сдохнуть. Другого случая может уже и не представиться. Да и дадут ли дожить до другого случая? За повторный побег могут и казнить. Нет, сдаваться не буду.

И Астер вернулся в убежище. Измученный организм тут же блокировал все жизненные запросы и заставил хоть немного поспать. Очнулся беглый каторжник от стука и грохота. Рабочий тоннель вновь наполнился звуками заготовки камней. Ничего умного в голову не приходило, и парень решил изучить окружающее пространство. Оно оказалось не маленьким. В надежде найти выход он направился, куда глаза глядят. Вернее, не глаза, а руки, контактирующие с каменной стеной.

Двигаясь таким образом, парень вскоре увидел проблески света.

Спасибо, господи! Это выход!

Он ускорил шаг. Но тут же встал, как вкопанный. Чей-то голос скомандовал:

– Ломайте решётку, он, наверняка здесь прячется.

– Точно! Помнишь армяшку, которого мы ловили в позапрошлом году?

«Ах, вот оно что! – дошло до беглеца. – Я в заброшенной штольне». Её замурованный металлической решёткой вход находился рядом с входом в рабочий тоннель.

– Ломайте, а я пока за собаками схожу.

Ломайте?! За собаками?!

Астер рванул прочь, спотыкаясь, падая и натыкаясь на стены. Было страшно. Очень страшно. Казалось, что это последние минуты его жизни.

Бежал он долго, вплоть до изнеможения. До тех пор, пока не упал. Прислушался. Собак не слышно. Очевидно, крепкая решётка предоставила беглецу хорошую фору.

Очень хотелось пить. Страшно хотелось. Он был готов стены лизать. Но стены наощупь оказались предательски сухими. Усталость и истощение выворачивали наизнанку. Хотелось лежать и лежать. И он лежал бы до последнего вздоха. Но издали донёсся многоголосый лай. В штольню выпустили свору.

Астер вновь подорвался и пустился наутёк. Если так можно было назвать процесс непрерывных спотыканий, падений и болезненных столкновений с острыми краями стен. Но беглец не сдавался. Он неустанно двигался. Двигался к свободе, к своей мечте. Голодный, обезвоженный, изнемождённый, сплошь покрытый синяками и ссадинами.

Жаль, что человеческие силы не бесконечны. В кой-то момент они предательски покинули его бренное тело, и обессиленный узник рухнул на пол.

Хаос мыслей, как в бреду: «Вот и всё… Напрасная надежда… Не убежать… Спасенья нет… Прости… Мне очень жаль… Надеюсь, встретимся… Там, на небесах…»

Мерцающие в глазах огоньки рассыпались на искорки и радугой разбежались по периферии глаз. Среди этих фейерверков неожиданно высветился образ. Её образ.

Астер мысленно улыбнулся: слава богу, она со мной до конца. Глаза закрылись сами собой. Организм отключился, пытаясь сохранить тлеющий огонёк жизни в выработавшем все ресурсы теле. Почти отключился. Слух и голова ещё работали: «Собаки уже близко. Их лай прослушивается вполне явственно. Сейчас они доберутся сюда и разорвут меня на куски. Ничего не меняется. Меня разорвут, как бедолагу Актеона. Вот и скажи, что мифы – это сказки наших глупых предков. Мстительная Артемида не прощает. Меня настигло древнее проклятье».

Стало невыносимо больно из-за такого несправедливого итога жизни. Без-ыс-хода! Сплошной безысходный тупик. На глаза навернулась невесть откуда взявшаяся слеза. Астер машинально смахнул её пальцем. Смахнул и его озарило. Я вижу! Я вижу палец! Свет?! Свет – это путь к свободе.

Лай приближался. Свобода или смерть? Откуда силы взялись? Незнамо весть откуда. Беглец вскочил и побежал. И не зря. Впереди замаячил свет. Он становился всё явственней. Вскоре Астерион оказался у провала. Груда камней, а над грудой солнце! Нет, не солнце – небо. Небо, затянутое грозовыми тучами. Да какая разница? Свобода. Она совсем рядом. Она манила и звала.

Пусть меня лучше поймают там, на воле, а не в этих мрачных казематах. Пусть.

Неожиданно легко он вскочил на верхний камень террикона и подпрыгнул, насколько сил хватало. Уцепившись за край провала, долго не мог взобраться. Наконец вылез, вовремя подтянув ноги. Очень вовремя. Внизу виднелись слюнявые пасти злобных псов. Обладатели страшных оскалов мечтали ухватиться за живое. Ухватиться и рвать, рвать, рвать. Им было это позволено. Их на это натаскивали. Их науськивали рвать человека на куски.

Парень поднялся на ноги, но даже не успел оглядеться по сторонам. В глазах потемнело, и он рухнул, потеряв сознание. Голодные дни, проведённые в зиндане, не прошли бесследно. Измождённый организм штормило.

Беглец не слышал, как внизу, звеня эхом, зазвучала человеческая речь. Это вслед за собаками подтянулись преследователи. Астерион не видел, как один из них попытался проделать его путь и вылезть из тоннеля на поверхность. Но хрупкие известковые кромки провала не выдержали его веса и обрушились. Тюремщик грузно шлёпнулся на камни, сломав при этом ногу.

Вскоре его унесли. Тоннель опустел. Лай собак затих вдалеке. Но это не означало, что про беглеца забыли, отпустив на все четыре стороны. Преследователи решили вернуться к месту провала по земле.

Очнулся Астер от потоков воды, низвергающихся с небес.

Опять побег. Опять гроза. Как всё односложно! Замкнутый круг. Откуда вышел, туда же вошёл. Только с каждым разом ещё страшней, ещё больней! Неужели всё предрешено? Девять кругов ада. Осталось семь. Нет, я ещё не закончил второй.

Провал находился на дне глубокого оврага. Ливень хлынул в него ручьями, исчезающими в дыре тоннеля. Парень открыл рот, пытаясь проглотить как можно больше капель. Для измученного обезвоживанием беглеца дождь казался божьим даром. Но насладиться жаждой ему не дал резко усилившийся ливень. Овраг мог моментально заполниться, если бы не пролом. Вся влага исчезала там. Потоки воды легко превратились в ручьи, а ручьи вскоре стали напоминать горные реки. Казалось, что кто-то вылил из небесной ёмкости целый океан. Вскоре в бурном потоке появились камушки, камни и даже каменюги. Несчастный каторжник попытался спастись и выбраться из оврага. Но сделать это было ой как не легко. Ноги проскальзывали, не находя уступа. Почва моментально вымывалась из-под рук, словно пшено из сита для бобов. В конце концов, поток подхватил худое тело с растопыренными руками и, скользя по илистым ложбинам, Астер вернулся в каменоломню. Он больно ударился при падении с высоты и долго не мог встать. А когда встал, поблагодарил бога, что руки и ноги целы. Особенно ноги. Он всё ещё не терял надежды, что они приведут его к любимой.

Ливневые стоки заливали всё вокруг. Но было видно, что потоки, попав в тоннель, устремляются в одну и ту же сторону. Другая сторона оставалась сухой. Выбравшись из лужи, измученный беглец попался в радужные сети, что по ночам плетёт Морфей. Попался и забылся в тревожном сне.

Этот сон не отличался от других. Вновь Эсмина. Вновь в наряде неземной богини. Она умоляла спасти её. Астер в ответ кричал, что скоро явится за ней. Он преодолевал высокие горы, снега и пустыни, переплывал моря, сражался с демонами и вопреки преградам достигал намеченной цели. Они бежали навстречу друг к другу по маковым полям. А затем обнимались, упиваясь счастьем и густым запахом полевых цветов…

Астер проспал до следующего утра. Проснулся бодрым и счастливым. Сон долго не покидал его голову. Наконец он вернулся к реальности. Из провала в каменоломню проникал яркий свет. На лазурном небе не было ни туч, ни облаков. Уже вовсю светило солнце. Он было собрался выбираться, но снаружи донеслось ржание лошадей и всё тот же ужасающий лай волкодавов. Вскоре стала слышна и человеческая речь.

– Ни одного следа. Может, он вновь в штольню спустился?

Собеседник ответил не сразу:

– Он что, болван? Наверное, как только выбрался, вчистил во всю прыть. А следы ливень смыл. Я такой грозы с детства не помню.

– Всё же надо проверить.

– Как?

– Сейчас увидишь.

Астер напрягся и сжал в руке увесистый булыжник.

Преследователи продолжали разговор:

– Ты сдурел? Куда попёрся? Поскользнёшься – шею сломаешь.

– Погоди… Барс, ко мне! На! Возьми!

В следующий момент через провал в пещеру что-то упало. И тут же с края отверстия свесилась собачья морда. Почуяв чужака, она зарычала. Вот только на опасном спуске никогда не стоит отвлекаться. Кромка осыпалась, и псина полетела вниз, стараясь при этом выставить перед собою лапы. Кувыркаясь по отвалу, выросшему после ливня, Барс долетел до его основания. Здесь его уже поджидал Астер. Не давая опомниться, он огрел волкодава каменюгой. Никакой жалости. Либо ты – либо тебя. После трёх ударов камнем, псина затихла. Затихла навсегда.

Сверху долетело:

– Барс! Барс!

– Кажись, твой Барс сломался. Так что не суйся туда.

– И всё-таки штольню надо проверить.

– Нет, сегодня мы пошукаем в степи. Если не найдём, то завтра с утра…

– Как скажешь. Может, ты и прав.

– Куда он денется? Отсюда ещё никто не сбегал.

Цокот копыт вскоре затих. Беглец перевёл взгляд с трупа собаки на предмет, влетевший в штольню до неё. Это был кусок вяленного мяса. Весьма кстати. Парень набросился на него с таким удовольствием, словно в жизни не ел ничего вкусней. В ход пошёл и размякший от воды сухарик. Но разве таким рационом угомонишь многодневный голод? Нет. Взгляд Астера вновь упёрся в пса. Из его головы продолжала струиться кровь.

Кровь – это же тоже еда. Да и мясо свежее, парное. Если отбросить предрассудки…

В следующий момент его согнуло пополам. Рвотный спазм подкатил к горлу.

Нет, я не опущусь до этого. Съесть собаку – почти то же самое, что съесть человека.

Мысль о каннибализме тут же убила аппетит.

Выждав с час, Астер выбрался наружу. Солнце пылало, выпаривая залитую ливнем степь. Слышны были жужжания пчёл, стрёкот цикад и чириканье птах. Но Астеру было не до созерцания и упоения свободой. Взглянув на устремившуюся на юг бескрайнюю равнину, за которой пряталась Каффа, он повернул на север. Опыт. Это был не первый его побег. В степи не скроешься. Следопыты найдут отпечатки твоих ног. Собаки обязательно догонят.

Оказалось, что до моря рукой подать. Минут через пятнадцать он уже спустился с крутого склона к песчаному берегу Арабатского залива. Немного поразмыслив, повернул на восток. На запад путь был закрыт. Там на морском берегу возвышалась цитадель Арабат. Та самая, где парень провёл в заточении долгие дни и ночи.

Дорога была трудной, но главное – безлюдной.

Ничего, дойду. Лучше тяжёлый путь на свободе, чем лёгкая похлёбка в тюрьме.

15 сентября 1474 года, вторник

О важном винтике в сложном механизме

Лейла откровенно врала Эминеку, когда говорила, что её план одобрил сам Ахмед-паша. Нет, она с ним не встречалась. До поры до времени и сам великий визирь не подозревал о её существовании. А когда узнал, оценил по достоинству. Но это было позже…

Служить султану Лейла начала вовсе не по инициативе Гедика. Когда султан поручил Ахмед-паше разработать планы по покорению Северного Причерноморья, будущий великий визирь взялся за это дело с особым рвением. Вникнув в суть, он сразу понял, что есть всего два варианта захвата Крыма. Первый – более сложный с военной точки зрения. Второй – невероятно трудный в тонком деле плетения хитроумных интриг. В первом варианте необходимо было победить молдавского господаря на поле брани. Во втором – поссорить генуэзцев, феодоритов и татар. Первый вариант был более простым и предсказуемо реализуемым. Таково было мнение Ахмед-паши. Мнение полководца, участвовавшего во множестве битв. Для второго варианта надо было долго и кропотливо подбирать талантливых исполнителей. Но где их взять? Для реализации второго плана требовалось вникнуть в тонкую суть взаимоотношений многочисленных игроков, выстраивающих политику Газарии. Для этого нужны были не только большие средства и талантливые исполнители. Этого было недостаточно! Для этого необходимо было, чтобы звёзды на небе сошлись в правильном сочетании. Поэтому, Ахмед-паша сделал основную ставку на военный поход за Дунай, где туркам противостоял молдавский господарь Стефан. Но от второго варианта опытный царедворец тоже не отказался. Это был запасной план. План, который вряд ли понадобится воплощать, так как в успехе задунайского похода Гедик не сомневался. Тем не менее, он изложил султану оба плана. Удивительно, но Мехмеду больше понравился второй. Удивительно потому, что султана ещё при жизни официально называли Аль-Фатихом, что означало «Великий Завоеватель». Аль-Фатих одобрил оба плана, выделив на их осуществление немалые средства. Именно поэтому, Гедик, начав активную подготовку к походу против молдавского господаря, столь же серьёзно отнёсся и к реализации второго варианта.

Как же Лейла попала в поле зрения турецких рыцарей плаща и кинжала? Тайные миссии всех времён и народов всегда использовали один и тот же «джентельменский» набор средств влияния: деньги, постель, карты, шантаж, угрозы, убийства.

Гедик изначально не знал на что конкретно потратить выделенные для реализации запасного плана немалые средства. В качестве пробного шара он послал в Крым своего лучшего информатора, которого использовал на протяжении многих лет для выполнения многочисленных тайных миссий.

Вардан Азарян в своё время был не самым богатым армянским купцом из Алеппо. Но в какой-то момент он вдруг сказочно разбогател. Только посвящённые знали источник невероятного обогащения Вардана. Источник этот находился в Стамбуле, где купец тайно принял ислам и стал секретным агентом Порты. Не простым агентом. Ценным агентом. Он успешно выполнял наиболее сложные и деликатные поручения. Прибыв по приказу Гедика в Каффу, Азарян тщательно изучил поле будущих интриг. Ему не составило труда разобраться в системе взаимоотношений многочисленных игроков. Да, она была сложной и запутанной, но опытный интриган сумел успешно осилить этот талмуд. Хуже дело обстояло с исполнителями. Вардан долго решал на кого делать ставку. Но активных игроков в Газарии было слишком много и Азарян даже немного подрастерялся. Решить дилемму ему помог случай. Однажды на балу, устроенном Гуаско, он заметил Лейлу. Сначала агент Гедика посчитал, что это одна из падших дев, которые всегда присутствуют возле таких распутных субчиков, как Теодоро. Но, познакомившись с ней поближе, сразу понял, что Аллах послал ему истинный подарок. Подарок, благодаря которому он сможет достойно выполнить сложное задание Гедика. Всё что надо сделают голова, руки и тело этой прирождённой авантюристки. При ближайшем рассмотрении Вардан обнаружил, что Лейла тонко разбирается во всех хитросплетениях крымской политики. Настолько тонко, что сам Азарян, к своему удивлению, сделал немало открытий до встречи с ней совершенно ему неизвестных. Опытному шпиону стало ясно, что без этой девицы никак не обойтись. Надо сказать, что и молодая интриганка мёртвой хваткой вцепилась за предоставленный шанс и откликнулась на предложение агента Порты без малейшей тени сомнений. Ещё бы, это то, о чём она мечтала! Она взялась за дело рьяно и изобретательно. Вскоре Вардан, выслушав её встречные планы по внесению разлада между союзниками, понял, что в его руках алмаз, каких больше не сыщешь на всём белом свете.

Достаточно было оценить её дебютную акцию по ссоре армянской диаспоры с генуэзским нобилитетом. Гениальная задумка. Как такое могло прийти в эту ладно скроенную голову, украшенную смазливым личиком?

Впоследствии результаты этого дебюта высоко оценил и куратор Вардана. Именно тогда, после доклада Азаряна, Ахмед-паша впервые услышал имя Лейлы.

Та в свою очередь, осознав, что теперь путь к исполнению её желаний открыт, просто купалась в ощущении счастья. Реально манипулировать людьми, подчинять их своей воле, решать собственные задачи, выдавая их за чужие, вершить судьбы не только отдельных людей, но и целых народов. Это ли не счастье?

Но до этого дня Гедик даже не подозревал о существовании Лейлы. Сегодня она пришла на встречу с его агентом для первого отчёта.

Встреча была на рынке, где Вардан исполнял роль торговца. Роль была привычной. Торговать он привык с детства.

Выслушав отчёт, Азарян щёлкнул языком от восхищения:

– Молодец! Не сомневался, что ты сможешь укротить такую дикую лошадку, как бек Эминек. Вернее, сомневался, но совсем чуть-чуть, – торгашеская привычка улыбаться неотлучно присутствовала при общении Вардана с любым человеком. Лесть также была неотъемлемым инструментом влияния. – Бек назначил дату акции?

– Пока нет. Но он взял деньги и поклялся на Коране. Значит, никуда не денется. Эминек заглотил наживку – он очень заинтригован идеей восхождения на трон Крымского ханства. Я думаю, теперь он наш. Наш с потрохами.

Лейла упивалась своими достижениями. Нет, не глупо упивалась. Упивалась осознанно. Моральное удовлетворение от воплощения своих тайных желаний для неё было выше материального вознаграждения. Впрочем, о вознаграждении она никогда не забывала:

– Мне нужны деньги.

– Деньги? – купец выказал чрезмерное удивление. – Я отдал тебе кошель с дукатами. Это всё, что у меня было.

– Не скупись. Ты отдал их для дела. Они теперь у Эминека. А мне?

– Тебе? Разве ты не сунула руку в кошель? – Вардан состроил хитрую рожицу прохиндея, означавшую, «мы все не без греха, чего уж там».

– Представь, нет. Дело есть дело. Но девушке в моей ситуации надо всегда заботиться о своей внешности. Кто на меня клюнет, если я буду выглядеть бедной падчерицей?

Купец неожиданно вытащил ожерелье и громкой скороговоркой стал нахваливать его:

– Да, уважаемая, вы абсолютно правы – это стекло. Но это не простое стекло, – он манерно повёл рукой. – Это цветное венецианское стекло. Во всех знатных домах Европы оно ценится выше драгоценных камней. Говорят, сама королева франков приобрела дюжину подобных ожерелий. Берите, не прогадаете. Все девушки Каффы будут вам завидовать лютой завистью. Здесь я единственный торгую таким товаром. Да чего там торгую? Это не цена – даром отдаю! Ожерелье сделано в единственном экземпляре. Лучшие итальянские мастера вложили в него свой талант. Оно неповторимо. Вы ничего подобного не увидите на шеях своих соперниц.

Лейла не удивилась неожиданной трансформации в поведении купца. Да и чему удивляться, когда ты чувствуешь за своей спиной чужое дыхание. Это генуэзская мадонна легла мощной грудью на хрупкие плечи девушки. Купец рассчитывал, что случайный покупатель ничего не заподозрит и пройдёт мимо. Но женщина уцепилась за безделицу из венецианского стекла и купила её по стоимости драгоценного колье.

Когда довольная покупкой дородная синьора удалилась, Лейла протянула руку:

– Давай, – она потеребила в воздухе пальчиками.

– Чего давать? – притворился глупеньким Вардан.

– Деньги за стекляшки давай. Давай, говорю. Мне надо приобрести новый наряд. Хожу, как замарашка.

Изъяв сверхприбыль купца, она на этом не остановилась:

– Всё это мелочь. Мне нужен дом. Причём вчера.

– «Дом»? – в этот раз удивление купца было не притворным. – Ты с ума сошла? Ты столько не заработала.

– Я знаю. Но мне нужен мой дом, – уставившись на непонимающего её купца, она пояснила: – Это дом моей матери. После того, как Пангиягер взял надо мной попечение, он посчитал, что мамкин дом отныне принадлежит ему. С тех пор папашка успешно сдаёт его иностранным купцам. Я хочу, чтобы ты помог вернуть его.

– Г-м, как же я помогу?

– Очень просто. Повлияй на Тер-Карапета, чтобы он на собрании общины поднял этот вопрос. Надо лишить Тер-Ованеса права попечения. Я уже взрослая и вполне самостоятельная.

Азарян задумался и вскоре вкрадчивым голосом огласил результат своей задумчивости:

– Да, дорогая, ты права: тебе нужны и деньги, и дом.

Лейла перебила:

– Я что вечно должна скитаться по кроватям Теодоро и Эминека? Как можно от них что-то требовать, если я полностью завишу от того, выкинут они меня на улицу или нет.

Купец услужливо выслушал ремарку девушки и продолжил оправдываться:

– Я всё понимаю, но мне нельзя светиться. К тому же, Карапет не знаком со мной. Он может воспринять моё появление, как провокацию, устроенную соперником.

Девушка мысленно ухмыльнулась: «Он думает, что я не в состоянии самостоятельно решить этот вопрос. Наивный. Моя задача была вызвать у него чувство вины. Он не может мне помочь. А это психологическая зависимость. Вот теперь с него можно хоть что-то стрясти».

– Сейчас мне нужно ещё двести-триста аспров.

– Сколько?

– Ты слышал.

– Зачем, так много?

– На жильё, на одежду, на украшения. Да и кушать мне надо. Или ты думаешь, я святым духом питаюсь?

Поняв, что она не отстанет, Вардан полез под прилавок за деньгами.

«Вот так-то лучше, – улыбнулась сама себе девушка. – Каждый желает пользоваться мной, но не каждый готов платить».

Теперь можно идти к Карапету и плакаться ему в жилетку о том, что его соперник, взяв попечение над несчастной сиротой, изнасиловал её цинично и многократно. Удивлюсь, если через неделю сам Пангиягер не будет умолять меня забрать мамкину избушку.

Из этого эпизода можно было предположить, что могущественная Османская империя в своей тайной деятельности в Крыму сделала ставку исключительно на одну хрупкую, пусть и энергичную, девушку. Нет. Конечно, нет. Газария была наводнена шпионами. Порта знала о каждом шаге Генуи, Крымского ханства и княжества Феодора. Кошели с золотом отправлялись через Чёрное море непрерывным потоком. Лейла была всего лишь винтиком в механизме, созданном для разрушения Газарии. Но этот винтик оказался самым ценным, самым важным. Без него могло ничего и не получиться. Без этого винтика механизм заклинило бы в самый неподходящий момент.

16 сентября 1474 года, среда

О скелетах, которые лезут из всех шкафов

Эсмина не переставала мысленно возвращаться к последнему эпизоду.

Лейла сказала, что Астер сбежал из тюрьмы. Но такой ситуации не может быть в принципе. Она врёт. Такая соврёт – недорого возьмёт. Если он сбежал с каторги, значит его туда заточили. Что за глупость?! А если это правда? Нет, не может быть. Отец клятвенно обещал мне, что Астера не осудят. Обещал. Да, обещал. Но будущее не всегда соответствует нашим ожиданиям. Всякое могло произойти. Отец – не судья. Он не выносит вердиктов. Вдруг его и правда осудили? Астер! Бедный Астер. Постой, но, если его осудили, обязана ли я выполнять свои обещания? С чего это? Я давала клятву на определённых условиях. Если они не выполнены, то и клятву можно считать недействительной. А это значит… Что значит? Не знаю. Но хорошо бы выяснить истину. Свободен Астерион, или сидит в тюрьме?

Последний вопрос плотно застрял в голове и не давал покоя ни днём, ни ночью.

Что-то надо предпринять. Написать письмо отцу? Можно. Но толку от этого не будет. Скорее всего не будет. Лучше обратиться к незаинтересованному лицу. Я давала клятву отцу. Он заинтересован в том, чтобы я сидела здесь и ждала, когда мне подыщут «достойного» мужа. Ух… Не хочу. Не хочу! Астер. Ты лучший. Ты самый достойный! А если написать письмо его родителям? Вот это правильно. Правильно-то, правильно, но кто его передаст? Из монастыря так просто записку не отправишь. Всё проходит через руки Ахут-хатун. А она сестра моего отца. Значит, тоже заинтересована. Что же делать? Постой! А этот парень, этот казачок. Суд и тюрьмы тоже казаки охраняют. Значит, он может узнать… Так-то оно так. Может. Вот только захочет ли? Разве ты не видишь, что он к тебе неравнодушен? Астер для него соперник. Нет, не захочет… Хм, но другого варианта нет. Попытка – не пытка. Стоит попробовать. Судя по всему, он участвует в охране монастыря, поэтому и вертится тут. Только этим можно объяснить его появление у ворот обители, когда Лейла пыталась меня обмануть. Всё, решено – мне надо с ним встретиться. Днём и вечером нельзя – кругом глаза и уши. А вот на зорьке в самый раз.

Рано утром Эсмина отправилась на монастырскую стену, которая выходила к озеру. Здесь она была пониже. Значит разговаривать легче – орать не надо. Во-вторых, на этих задворках редко кто бывает.

С озера тянулся туман. Было тихо и умиротворённо. Слава богу, тепло пока. Почти, как летом. Девушка прислушалась. Ни скрипа, ни стука. Совсем тихо. Что ж, подождём. Она уселась, беззаботно свесив ноги с внешнего края стены. С внутренней стороны монастыря её не было видно из-за крепостных зубцов, а со стороны озера девушку скрывал высокий дуб, протянувший свои ветви в сторону обители. Никто его не трогал, хотя при штурме он мог играть на руку нападавшим. В период мирной жизни человеку свойственно расслабляться. Размеренность монашеского уклада уже давно не нарушал звон сабель и грохот штурмовых орудий. Очень давно. Пожалуй, с тех самых пор, как в эти места вторгся хан Джанибек. А было это более ста лет назад. Уже и дуб стал вековым. Вон сколько желудей рассыпал по округе.

Тихо, очень тихо. Светало. Туман стал рассеиваться. Красота. Спокойная утренняя идиллия. Но вскоре её нарушили сторонние звуки. Нет, не топот копыт. Скрип двери на заднем дворе. От монастыря к озеру прошли две монашки. В руках кадки, полные белья. Они деловито переложили бельё на подмостки и принялись полоскать его в озере. В одной из монастырских сестёр Эсмина сразу признала Катаринду. Как водится, женщины, занятые привычным трудом, разговорились. В утренней тишине их голоса без помех долетали до ушей девушки. Товарка Катаринды поинтересовалась:

– И что, как себя ведёт племянница нашей Ахутши. Такая же мегера?

– Зачем наговариваешь? Она хорошая девушка: тихая, ласковая. Вот только несчастная.

– Чего это она «несчастная»?

– Не знаю. Молчит всё время.

– Угу, в тихом омуте черти водятся. Несчастная, скажешь тоже. Мне бы такое несчастье – родиться в богатой семье. Я бы к монастырю и близко не подошла.

– Она-то чем виновата? Чего ты на неё ополчилась?

– Да не ополчилась я. Только яблоко от яблони далеко не катится. Она ещё покажет свои зубки. Ещё не одну печень проклюёт.

– А я не считаю, что Ахут-хатун чью-то печень ест. Добрых настоятельниц не бывает. Служба такая. И отец Эсмины много чего для нашего монастыря сделал. Он человек набожный и очень порядочный.

– Это он-то набожный? Как же! Просто грехи замаливает.

– Какие ещё грехи? Чего ты несёшь?

– Раз говорю – знаю. Думаешь, чего он со своими сестрами в наши края перебрался?

– Господи, понесло… И чего?

– Да ничего.

– Говори, говори, раз заикнулась!

– Ладно, всё равно все знают… Жену он свою убил. Вот и убёг. Мести её родственников боялся. Три сына у него было, взрослых почти. Они прокляли отца и отказались ехать. А Эсмина грудничком тогда была. Её никто не спрашивал. Схватил в охапку и сел на корабль. Уже потом к нему сёстры переехали. Их там затравили совсем. Женоубивец он, папаша твоей тихони.

Монашки ещё долго перемывали косточки и отцу, и тётке. Но слава богу, запасы постиранного белья не бесконечны. Прополоскав его, они удалились.

Эсмина не стала ждать Гаркушу. Уверенным шагом она направилась к тётке.

– Это правда?

– Ты чего, не в себе? Кричишь на меня. Хочешь, чтобы я епитимью наложила?

– Это правда, что отец мою мать убил?!

У Ахут-хатун ноги подкосились. Она ухватилась за кресло и тихонько в него опустилась. Но не нашлась что ответить.

– Молчишь? Значит, правда.

Настоятельница вздохнула, машинально несколько раз расправила платье на коленях и кивнула:

– Ладно, ты уже взрослая. Раз люди тебе наболтали, услышь настоящую правду. Какой бы горькой она не являлась.

Вздохнув, тётка перешла к изложению темы, которая ей явно была не по душе. Начала с главного:

– Ты должна простить отца. Он не убивал твою мать.

Девушка при этих словах нервно вздохнула, но даже не взглянула на Ахут-хатун. Она уже заранее не верила ей.

Настоятельница продолжила:

– Выслушай меня, а потом уже свой норов показывай.

Эсмина замотала головой и демонстративно зажала уши.

– Вай-вай-вай… Ты молода, поэтому импульсивна. Но правда не любит однобокого восприятия. Ты услышала чужие слова и сразу в них поверила. Но есть и другая сторона медали.

Девушка горестно всхлипнула. Ахут-хатун слегка улыбнулась:

– Узнаю в тебе Злату. Точно такая же была. Резкая, вспыльчивая и непримиримая. Но справедливая. За это твой отец её и полюбил. Да-да-да. Ты мало что о ней знаешь. Никто из нас не желает вспоминать те события. Особенно твой отец. И я его прекрасно понимаю, – тётка вздохнула и стала излагать суть событий: —Давно это было. Мы тогда в Алеппо жили. Ованес слыл там самым завидным женихом. Наши родители были очень богатыми и уважаемыми. Ованес, как и было ему уготовано, женился на дочери самого знатного купца. У неё было редкое имя – Исмиральда. Я звала её Мира. Брак был выгоден обеим семьям. Но в душе Ованеса так и не зародилось какого-то большого чувства. Нет, он не обижал супругу и не шлялся по девкам. Мой брат любил своих сыновей. Исмиральда родила ему трёх статных красавцев. Так продолжалось очень долго. Они прожили двадцать лет, когда Исмиральда купила на рынке Злату. Ей нужна была помощница. Но она глупым своим умом не подумала, что Злата молода и красива. Голубые глаза и светлые волосы – это у тебя от неё.

Эсмина наконец отреагировала:

– Моя мать рабыня?

Ахут-хатун грустно улыбнулась:

– Да. Но от этого в наше время никто не застрахован. Рассказывать дальше?

Девушка кивнула и совсем убрала ладошки от ушей. Тётка продолжила:

– Так вот, Исмиральда была хорошей матерью и женой. Она любила мужа. Страстно любила. До умопомрачения. Злата же была гордой, необъезженной кобылкой. Она готова была умереть – лишь бы не терпеть унижения. Однажды Мира разозлилась на неё и стала бить. На шум явился твой отец. Он заступился за рабыню. С этого началась их любовь. Подробности я опускаю. Они ни к чему. Исмиральда вскоре заподозрила своего мужа в измене. Она пришла к нему и потребовала объяснений. Ованес не стал врать и кривить душой. Он честно признался, что впервые в жизни полюбил по-настоящему. Мой брат наотрез отказался порвать отношения с рабыней. Что только Мира не делала, чтобы вернуть мужа в семью. Она обратилась к священникам и те пугали Ованеса отлучением от церкви. Не помогло. Она подключила свою семью и меня с Мананой. Конечно, мы были на её стороне. Но ни уговоры, ни угрозы на него не действовали. К этому времени родилась ты. Куку-джан был счастлив и всё своё свободное время проводил с тобой и твоей матерью. Тогда Исмиральда решилась на крайнюю меру. Доведённая до сумасшествия женщина отравила Злату. Слава богу, что к этому времени твоя мать уже перевязала грудь. Иначе бог забрал бы у нас и тебя. Злата умерла на руках моего брата. Глупая Исмиральда присутствовала при этом. Она торжествовала и всячески унижала умершую. В порыве ярости Ованес двинул ей прямо в ядовитое жало. Мира оступилась, упала, ударилась головой и тут же испустила дух, – Ахут-хатун вздохнула и горестно покачала головой. Воспоминания были крайне неприятными. Сделав паузу, она продолжила: – После этого отец схватил тебя и cбежал из города. Через год к нему присоединились я и Манана. С тех пор мы живём здесь.

На глазах племянницы блестели слёзы. Она всхлипнула и пробурчала:

– Даже если это так. Он меня обманул.

– В чём?

– Он обещал отпустить Астериона, но не исполнил обещания. Астера сослали на каторгу.

Настоятельница обняла девушку, прижав её мокрое личико к своей груди:

– Глупышка ты ещё. Маленькая, неразумная глупышка. Не всё так просто в этом мире. Отец души в тебе не чает. Никогда бы не подумала, что мужчина может так сильно любить свою дочь. Не бывает такого! Ан нет, бывает! Я это знаю, глядя на своего брата. А по поводу каторги… Он обещал. Конечно, обещал. Но ты же не думаешь, что твой отец повелитель вселенной? Нет?

Эсмина всхлипнула и тряхнула головой:

– Нет.

– Он кажется тебе всемогущим. Но это, к сожалению, не так. Есть ещё консул и консульский суд.

– Астера приговорили? – Эсмина отпрянула, вытирая кулачками слёзки.

– Я не знаю. Знаю только, что отец желает тебе счастья.

Девушка вмиг вскипела:

– «Счастья»? Разве для счастья надо врать? Астер не воровал кулон.

Опытная женщина не впала в замешательство. Она сразу нашлась:

– Может, и не воровал. Возможно даже, что кулон ему подсунули. Но это сделал не твой отец.

Эсмина встала в позу, означающую крайнюю степень недоверия:

– Ага…, тогда кто?

Тётка ответила по-простому:

– Я-то откуда знаю?

17 сентября 1474 года, понедельник

О пауках в банке

Не помогало ни вино, ни карты, ни общение с братьями. В душе поселился дьявол, который ежесекундно доводил Теодоро до исступления.

Шлюха, тварь, паскуда! Что она о себе возомнила? Дрянь! Уже четвёртый день не появляется. Я что, худой землепашец, который ежечасно молится на небо, вымаливая дождь? Меня не в сточной канаве нашли. Я благородных кровей. А это требует почтения. Появится – убью! В ногах будет ползать, моля о пощаде. Четвёртые сутки пошли, а её до сих пор черти где-то носят.