На границе безумия

Не согрешишь – не покаешься.

Иногда происходящее выходит за границы понимания – и уже невозможно определить своё отношение к нему. И сначала вроде удивишься, опешишь, а потом раз – и насрать. Смерть Грика оказалась примерно таким случаем. Мне не хватало привязанности, чтоб реально переживать, но было звездец совестно, ведь я знал его с детства, знал его мать. Я, может, мог его спасти, но не спас, и грызло меня чувство не утраты, а вины.

Ещё грёбаного Оливера так и не нашли, и я дико боялся, что найдут его труп с простреленной башкой и ко мне с допросом припрутся паладины. Но потом я заставил себя поверить, будто его не найдут уже никогда. Тем более мне вовсе не хотелось знать, причастна ли к этому «Пустошь».

1. «Цитадель»

Третью неделю меня кошмарил один и тот же сон, типа я спускаюсь к реке, а вода там прозрачная, рыбки плещутся. И вдруг всё окрашивается в кровь, и мимо плывут трупы. При чём тут на хрен река я понятия не имел, потому что нашли Грика в подворотне недалеко от Солнечного проспекта. По крайней мере, так на стадионе вещали, тихонечко, с неподдельным ужасом, будто россказни могли накликать на них ту же участь. Участь, в общем-то, весьма дерьмовую: его даже мать с трудом опознала, настолько морду изуродовали.

А я никак не мог понять, на хрена убивать человека, если он денег должен? Типа моральное удовлетворение выше материальных ценностей? Ну можно ведь унизить, избить, покалечить – да мало вариантов, что ли? На хрена убивать? Да ещё так зверски.

Подробностей я, к счастью, не знал и картинку составил из новостей и редких слухов. За последние три недели из дома я почти не выходил, ни с кем особо не общался. Даже папаша, сначала пристав с расспросами о резаных венах, притих, узнав, что Грик был моим другом. Ему, кажись, этого было достаточно, чтоб обнулить память и поверить, будто других проблем нет. Ну а как ещё было объяснить его внезапное равнодушие? Он пялился настороженно, но ничегошеньки не выспрашивал. Видать, на фоне смерти Грика моя помятая рожа и резаные вены уже не имели особого значения.

Для меня это реально значения не имело, потому что пережитый ужас начисто вытеснило новое потрясение. Меня не покидало чувство вины, всепоглощающей, пожирающей изнутри. Я был виноват до задницы! Виноват в том, что солгал Матвею, хотя он-то как раз хотел помочь. В том, что в момент спасения думал только о себе. И в том, что пока меня заботливо латали в больничке, Грик умирал в страшных мучениях.

Короче, совесть доконала вконец. Я и на церемонию прощания не потопал, потому что… ну не мог я! От одной мысли, что встречу там зарёванную, совершенно поседевшую от горя мать Грика, меня в дрожь бросало. Что б я ей ляпнул в общем потоке сожалений? Типа, простите меня, Мишель, я вполне мог замолвить словечко за вашего сына, мог упросить выкупить его долги, но был настолько ошарашен, что не вспомнил о нём? Что я мог ей сказать? Даже в глаза не смог бы посмотреть.

Грёбаный звездец!

С начала третьего модуля прошло уже две недели – в школу я не ходил. Но сегодня пришлось – мне выкатили зачёты. Была, конечно, надежда, что ни с кем не столкнусь, но не очень-то верилось. Уж Чарли точно прознал, что сегодня зачёты у всех, кто на домашнем или свободном посещении. Но мне дико не хотелось отвечать на его расспросы. А он точно начнёт выспрашивать: а чего ты не ходишь в школу, на стадион и вообще гулять, а чего на звонки не отвечаешь, а чего ты такой мрачный и потерянный, а с руками у тебя что?

На запястья я додумался натянуть напульсники. Но рано или поздно придётся как-то эти шрамы объяснить. Да и хрен с ними – не были они проблемой. Проблемой был Костолом, который не помог Грику. Хотя, чёрт возьми, я ж понятия не имел, как устроен клятый криминальный мир, и всё это потихонечку сводило с ума и заставляло бесконечно думать о собственной безопасности.

– Приехали, – сказал Макс.

Он, как обычно, остановился у боковой калитки, прям перед узенькой тропинкой между лысыми кустами.

– Спасибо.

Тащиться пешком в дождь не хотелось, да и не пришлось бы – Макс и так всегда предлагал подвезти, а теперь даже не спрашивал. Контроль после похищения возрос, хотя меня всего-то за компанию украли. Ну типа, да, едва не пристрели, но ведь по ошибке, целью-то был не я – кто на хрен осмелится сознательно чужого подопечного трогать? Короче, повышенное внимание явно было лишним. Но я не спорил.

– Слушай, Люций, ты чего такой потерянный? Из-за того случая, что ли?

Тон был почти обвиняющим. И Макс вполне мог упрекнуть, типа не хрен было лгать, когда можно было всё исправить. И не хрен теперь строить из себя ошарашенного, обиженного и расстроенного. И не хрен было лезть не в своё дело. Он бы по-любому нашёл сотню аргументов, чтоб выставить меня виноватым. В чём угодно. Во всём!

– Мы ведь не друзья, забыл?

– Ты правда обиделся? Люций, ну что за ребячество?

– Какая разница?

Макс помолчал и уже без дурашливого дружелюбия выдал:

– Можешь обижаться – я не против, понял? Но ты мой подопечный, и мне не нравится твоя понурая морда.

Видать, он решил, что клятое похищение ошарашило меня до сдвигов по фазе. Я, конечно, знатно перетрухнул, – может, даже словил какую-нибудь типа психотравму, но вовсе не рехнулся.

– Если ты думаешь, что я рехнулся, то нет.

– Это хорошо. И мне нравится, что ты притих, но это подозрительно, Люций. О чём ты думаешь?

– На «Пустошь» докладывать не собираюсь. Спасибо, что подвёз.

Я хотел идти, но он вцепился мне в плечо и рванул обратно. Всмотрелся в глаза и недовольно выдохнул. Наверно, искал прежний огонёк протеста и мгновенной ярости, но в последнее время эмоций не было. Они выжгли меня окончательно в тот вечер. Я понял это, когда меня накрыло отчаяние. Когда пришло осознание, что ничегошеньки уже не исправить.

– Мне надо на зачёт.

– Всё хорошо?

– Ничё хорошего, Макс, ты ж сам знаешь. Можно я пойду?

Он опешил и медленно расцепил пальцы, будто в ответ, лишь почуяв свободу, я мог на него наброситься. Но я чертовски устал бежать, не видя конечной цели.

В школе было тихо: шёл урок. Я оставил куртку в раздевалке и поднялся в пятую аудиторию. Их, в общем-то, всего три было, так что хрен знает откуда взялся пятый номер.

Но это не имело значения.

– Фамилия, – спросил препод, даже не взглянув в мою сторону.

– Стокер.

– Ряд три, семьдесят пятое место. Ждём пять минут – и начинаем.

Нас было двенадцать человек, сколько опаздывало – хрен знает. И хрен знает почему директриса выделила нам аудиторию на сто двадцать мест. В живом уголке, например, как раз стояло пятнадцать одинарных парт. Но это тоже не имело значения.

Ничто не имело значения.

Зачёт проходил в два этапа: сначала тестирование, потом практические задания. Я ловил сплошное дежавю, но иногда не мог вспомнить ответ. В башке всё расплывалось, мысли утекали не в том направлении, и я снова и снова думал про клятую «Пустошь», про Грика и про собственное нестабильное положение. Паршиво было до мерзких спазмов в животе, до тошноты. Хотелось встать и свалить, забить на всё и в школе больше не появляться. Тупо спрятаться. Улететь за триста световых, сменить имя и притвориться, что со мной такого дерьма не приключалось.

Чёрт возьми, вот бы отшибло память. Подчистую!

В половине двенадцатого препод объявил, что время вышло, хотя у нас оставалось ещё двадцать минут. Кто-то заблеял, что так нечестно. Я же был рад свалить во время урока, когда в коридорах никого.

Короче, пока другие вяло спорили, я скинул файл преподу, сдал планшет, вышел и наткнулся на Чарли. Он тут же вскочил с лавки и, совершенно радостный, кинулся с объятиями, будто мы на хрен сто лет не виделись.

– Мой дорогой бон-бон, – пропел он нежно и сам же заржал.

– Опять прогуливаешь?

– Исключительно ради тебя! А ты чё, уже всё сдал?

– Ну типа. И препод нас выгнал. Так чё ты прогуливаешь?

– Да по биологии проверочная! Левиль меня достал – я из-за этого сраного шкафа уже две недели лабораторию у него прибираю.

– Ты сам виноват.

Чарли поржал, настороженно уставился на препода, который принимал у меня зачёт. Но тот даже не взглянул в нашу сторону, запер аудиторию и свалил.

– А чё ты в школу не ходишь? Случилось чё или прогуливаешь?

Мне дико хотелось рассказать ему правду, вывалить на него это дерьмо. Совета, может, попросить – но хрен ли тут посоветуешь? Я в такой растерянности был, в таком разладе, хоть рыдай от беспомощности.

– Всё ладно.

– Ё-моё, Стокер, назвездеть ты всегда успеешь.

Только это и оставалось: звездеть всем подряд.

Чарли недовольно поджал губы, схватил меня за руку и замер в нерешительности. Медлил. Либо реакции моей опасался, либо того, что правда не понравится. Правда ж не бывает приятной, когда исходишь из собственного опыта – а шрамы Чарли прятать умел. Да он, наверно, единственный почуял неладное: никто другой и не подумал бы, что я что-то прячу. Может, и Чарли не думал, тупо решил проверить. И я ему не мешал – он отодвинул напульсник и опешил.

– Отвал, Стокер, это чё за срань?

Он с силой швырнул мою руку и уставился с таким возмущением, будто я испортил оставленную мне на сохранность вещь. Будто он на хрен имел право злиться. На секунду это даже взбесило, но искорка тут же потухла. Я глянул на шрамы, вернул напульсник на место и тихо повторил:

– Всё ладно.

Делиться историей про грёбаное похищение было нельзя. А по-другому объяснить эти шрамы я не мог. И был по-настоящему благодарен Чарли за то, что, помолчав, он сменил тему:

– Афанасьева в постановку взяли. Будет на новогоднем концерте выступать. Но, как по мне, актёр он никудышный и рожей не вышел, чтоб прекрасного принца играть.

Я пожал плечами. Чарли кивнул.

Хотелось скорее вернуться домой, запереться в своих мыслях и не видеть никого до следующего зачёта; остановить планету и дать себе время подумать. Но от клятых дум уже пухла башка. Правда же была одна: всё тщетно.

– Чтоб её, директриса! – шепнул Чарли.

Директриса важно вышагивала по коридору, таращась так пристально, будто в ином случае мы могли сбежать. Сбежать мы, в общем-то, и так могли, но она прекрасно знала нас в рожу.

– Вы почему не на уроке? – сходу начала она без дежурных приветствий. – Ты, Стокер, почему не по форме?

Меня даже кипятком окатило, когда я увидел, что одет в футболку и джинсы.

– Так я это, на зачёт приходил.

– Сдал?

– Типа того.

– Ну так иди домой. А ты, Эванс, живо на урок!

Бедный Чарли по-любому получил не только выговор, но и неуд за проверочную. Зато я отделался от разговора. Чарли, конечно, сменил тему, но думать о моих грёбаных запястьях едва ли перестал. Лишь бы пацанам ничегошеньки не ляпнул. Не хотелось бы оправдываться, будто я в чём-то виноват.

Дождь кончился, сквозь тучи сочилось солнце. Асфальт блестел, на деревьях висели капли. Мир был монохромным, блёклым, но каким-то… типа возрождающимся, будто спустя сотню лет бесконечных разрушений наконец пришёл покой. Ведь покой наступает всегда, нужно просто дождаться. Главное, не отчаиваться и топать вперёд всем назло – навстречу грёбаному светлому будущему.

В общем-то, насрать уже было, каким оно окажется, – лишь бы не закончить как Грик.

В середине аллеи, там где её пересекает односторонняя улочка, стоял знакомый чёрный внедорожник – шикарный «Кондор». На пассажирском месте довольно скалился Серафим. Он опустил стекло, облокотился на дверцу и жестом подманил меня. Я же стоял поодаль, понятия не имея, что ему надо.

– Подходи, дружок.

– На хрена?

– Да не бойся, мы ж с тобой знакомы. Красть я тебя не буду.

Видать, клятое похищение стало местным приколом. Ну типа со мной же ничегошеньки страшного не случилось, а на то, что Грика грохнули, всем было насрать. Он-то не имел значения.

– Мне надо домой.

– Да будет тебе, Лютик, это не займёт много времени.

Никто из костоломовских меня так не называл. Ни правильно Лютеком, ни грёбаным лютиком. А этот вёл себя так, будто мы на хрен давние приятели.

– Садись, съездим развеемся, а то ходишь с такой мрачной физиономией, людей в тоску вгоняешь.

– Тебя чё, Макс прислал?

– Да с хера ли? Он мне не указ. Но если и он считает, что тебе надо развеяться, то надо, дружок. Так что не выпендривайся, а то я и выйти могу.

– Пожалуйста, – жалобно заблеял я, – оставь меня в покое.

Внезапно захотелось устроить детскую истерику, рухнуть на асфальт, биться об него башкой и выть в голос. Но вместо этого почему-то пробило на смех.

– Во даёшь, дружок, – обрадовался Серафим, вылезая из машины. – Ты умом, что ли, тронулся? Давай подходи.

Он подманивал меня, как пуганого кота, дружелюбно скалился и сам тихонько подходил. Я ждал. Бегать вовсе не хотелось, но было любопытно, побежит ли Серафим. Только проверять я не стал – позволил усадить себя в машину, молчал и не дёргался. А Серафим так и скалился, будто его грёбаная улыбка имела гипнотический эффект.

Ехали мы в тишине всё дальше от моего родного Ольховского района прямиком к Демидовскому кварталу. Он типа благополучным считался, но в его окрестностях из-за продолжающейся стройки и прилегающего лесопарка вроде как шарились все масти криминалитета. Говорили про квартал много и разное, сам я там никогда не был. Но водила нас вёз именно туда.

Припарковались мы у глухой стены с торца двухэтажного дома. Лестница вела на цоколь. Водила снаружи остался, а мы с Серафимом двинули внутрь. После тройного стука дверь открыл высокий тщедушный мужик со стрёмными жучьими усиками. Он сразу рассыпался в любезностях, на меня даже внимания не обратил, а Серафиму пообещал, что всё будет в лучшем виде, как и всегда.

Как было всегда, я понятия не имел и не шибко-то хотел знать. И находиться здесь не хотел. Мне вдруг вспомнилось, как я впервые оказался в клятой «Пустоши», с которой всё и началось. Ничегошеньки хорошего и этот подвал не сулил – едва ли Серафим притащил меня в приличное заведение.

Получив на запястье по оранжевому, чуть светящемуся браслету, мы двинули по длинному коридору и вошли в небольшую душную комнату. Там стоял дикий кумар, играла тихая инструментальная музыка. В золотой клетке танцевала полуголая девчонка с искусственными крыльями, а снаружи сидели мужики и пускали на неё слюни.

– Ну как тебе место работы? – спросил Серафим.

– Чьё?

Он хищно оскалился:

– Твоё, конечно.

– Ты гонишь, что ли?

Серафим заржал и подтолкнул меня в спину.

– Шучу, дружок. Шагай.

В следующей комнате было темно. На подиуме вокруг шеста извивалась совершенно голая девка с неоновыми картинками на теле. Ещё несколько девок, таких же голых и расписанных, сидели на полу, изображая дико медленный, гипнотический танец – реально завораживало. Но мы, не останавливаясь, прошли в огромный светлый зал с длинным столом. А там, на удивление, были клятые аристократы: дамы в шикарных платьях и мужики в смокингах. Музыка играла классическая: увертюра из «Осеннего променада»; разговоры сливались в общий монотонный гул. Пожалуй, тут можно было задержаться, пожрать, расслабиться чуток. Но Серафим потащил меня дальше.

А дальше творилось шикарное непотребство. Обворожительные девки и худосочные парни, все разукрашенные как цирковые куклы, в откровенных нарядах с блёстками и перьями, танцевали, изгибались в немыслимых позах, показывали фокусы, жонглировали. Это был запредельный цирк, возведённый в степень совершенного разврата. Их можно было потрогать, грязно облапать. Снять. Они без стеснения себя предлагали, чем пользовались гости. Парочку девчонок трахали прям там. А две «куклы» демонстративно трахались, опираясь на плечи мужика, который лениво оглаживал прыгающие перед его глазами сиськи.

Я таращился на это великолепие с ядрёной смесью желания и осуждения. Мне и остаться хотелось, и по-детски закрыть глаза.

Серафим завёл меня в туалет, насмешливо подул на мою пылающую рожу, дал время очухаться. Потом сре́зал мой браслет и нацепил на меня карнавальную маску с жёлтыми перьями. Подумав, вышел и быстро вернулся с белой блестящей тряпкой. Это был девчачий топ.

– Снимай футболку, – скомандовал Серафим.

– Ты гонишь, что ли?

– Ты, зайчонок, кажется, забыл, что должник. Снимай.

Я опешил, потому что вовсе такого не ожидал. Макс заверил же, будто никто, кроме Костолома, не посмеет с меня спросить. Но Серафим, видать, существовал за пределами клятых правил, ведь даже Костолом не вёл себя так нагло. Но, чёрт возьми, внутри уже зародилась жажда адреналина, и, околдованный ею, я снял футболку и натянул топ.

– Штаны бы снять, – задумался Серафим.

Понимая, что дело дрянь, штаны я всё-таки снял. Но, кажись, это было за гранью: ну типа долг долгом, а статус мой никто не отменял – как бы не опозорить себя и заодно всю «Пустошь». Но Серафим, видать, знал, что делает, он же типа обязан семью защищать. По-любому всё было под контролем, хоть и знатно пованивало дерьмом.

– А теперь слушай меня внимательно: заходишь в комнату с красным треугольником, садишься за рояль. Там будет холёный мужик с кудряшками. Послушай, чё он говорит. Должен обсуждать контрабанду сигарет. Запомни всё, чё услышишь. Если спросят имя, скажи: Канарейка. Если возникнет реальная опасность, назови настоящее. Но по правилам заведения трогать тебя запрещено, так что не бойся. Шагай.

Совершенно ошарашенный, в таком диком виде я зашёл в комнату с красным треугольником. Там стояло два дивана уголком. На одном сидел холёный мужик с кудряшками в пиджачке и с галстуком, на другом – ещё двое, тоже в пиджаках. Все трое проводили меня незаинтересованным взглядом, а я трясясь подвалил к роялю.

– Сыграй что-нибудь весёлое, – велел холёный.

У меня дрожали руки. Сердце грохотало покруче барабанов. В башке свистел ветер. Я силился вспомнить хоть что-нибудь, но не мог. И тут внезапно светлым озарением всплыла грёбаная увертюра из «Бродячего менестреля».

В последний раз я играл её в драных штанах, теперь – вообще без них. Потеха, чёрт возьми.

Музыка малость расслабила, пальцы сами скользили по клавишам. Мужики шептались – я ни хрена не слышал. Припёрся в таком позорном виде и ничегошеньки не узнал – лучшего завершения не придумаешь.

– Эй, мальчик, – окликнули меня.

Я вздрогнул, нажал не ту клавишу и отдёрнул руки.

– Подойди сюда, – подозвал холёный.

Меня окатило кипятком, но я послушно подошёл и сел, куда указали.

– Ты чего трясёшься? – без малейшей насмешки спросил он.

– Я первый день, и мне сказали, что меня никто не тронет.

– Никто тебя не трогает. Я Граф, слышал обо мне?

Я тут же вспомнил Грика, перепугался до задницы – и тихо солгал:

– Нет.

– Ну а тебя как зовут?

– Канарейка.

Мужики заржали. Граф легонько хлопнул меня по плечу, даже, скорее, огладил, и спросил:

– А по-настоящему?

– Ну так и вы не Граф.

Он нахмурился – испытывать его терпение я не осмелился и ляпнул первое, что вспомнил:

– Чарли.

– Ты, Чарли, не бойся, мы тебя не обидим. Я просто знакомлюсь.

– Можно я продолжу играть?

– Если хочешь, иди поиграй. Можешь с нами остаться. Ты только скажи, кто тебя в это чудесное заведение устроил?

Тут уж я не придумал, что нагнать, и молча свалил за рояль.

– Должен кому-то? – прицепился Граф.

Я кивнул. В общем-то, это была правда.

– А много должен? – заинтересовался он. – Я бы мог выплатить твой долг, а ты бы поработал на меня. Просто доставка сигарет. Что скажешь?

А вдруг и Грик на такую херню повёлся? Хотя нет, он же проигрался в казино. Да и стоило ли рисковать ради… ради чего? Костолом мой долг не продаст, а Граф и не купит, когда узнает правду. И Серафиму я всё испорчу. И сам подставлюсь. На хрен.

– Нет, спасибо. Играть на рояле меня не затруднит.

– Вот как? Вряд ли того, кому ты должен, сильно заботит, как именно ты будешь отрабатывать. Рояль на шест недолго заменить.

Я до боли поджал губы, силясь не заржать. Ситуация, конечно, была дерьмовой, но нелепой до жути. Неужто Граф обиделся на отказ, раз перешёл к угрозам?

– Вам больше некому предложить? Чё вы ко мне-то прицепились?

– А я предложениями не разбрасываюсь, и от них обычно не отказываются.

– Я ж сказал, что не знаю вас. И оскорбить вас не хотел. Давайте я уйду?

Граф пялился задумчиво и совершенно равнодушно. Наверно, представлял, как отпинает меня до полусмерти и добьёт какой-нибудь арматуриной. Может, он и Грика собственноручно грохнул – с такой же невозмутимой рожей.

– Я заплатил, Чарли, так что сиди играй.

Они продолжили разговор, но вообще не о сигаретах. Потом притащились три девки, разодетые как цирковые куклы, защебетали с приторной любезностью – и в комнате резко стало шумно. Мужики развеселились, а я сосредоточенно играл, силясь не обращать на них внимания.

– Эй, привет, – обратилась блондинка с двумя чёрными ромбами на щеке.

У неё были чёрные губы, ярко подведённые глаза, ресницы длинные, явно ненастоящие; но сами глаза насыщенно-синие, почти невозможные, малость грустные, несмотря на шлюховатую улыбку. Вряд ли ей нравилось здесь работать, но что-то держало: долг или же хорошие деньги. Мало ли какие там причины и обстоятельства, знать мне этого не хотелось.

– Знаешь вальс «Медовый листопад»? – спросила она.

Ваккате тоже этот вальс нравился, но мне нет: тоскливый до задницы, пусть и красивый. Было в нём какое-то ломаное отчаяние, будто бьёшься в глухую стену.

– Знаю.

– Сыграешь? – попросила она, а у самой глаза загорелись.

– Ладно.

Она ласково улыбнулась, без едкого налёта наигранной похоти. На диван не вернулась, стояла рядом и внимательно следила за моими руками.

– У тебя так легко получается – загляденье! – взволнованно похвалила она и тише добавила: – Моя мама танцевала в балете и очень любила этот вальс. Да много в её жизни было с ним связано. На моём школьном выпуске он тоже играл.

Она грустно улыбнулась и пожала плечами. Уселась прям на клавиши, выдав жуткую какофонию.

– Давайте веселиться! – воскликнула она и уставилась на мужиков.

Тут в комнату влетел разрисованный пацан в котячьей маске, проорал:

– Сейчас облава будет! – и сразу свалил.

Девки подскочили как по команде и рванули на выход. А я запаниковал, ну типа мне-то что делать? Вряд ли Серафим будет светиться перед Графом – значит, надо выбираться самостоятельно. А у меня вид звездец неприглядный, и на улице клятая зима.

– Пожалуй, пора идти, – выдал Граф и двинул на выход. – Ты что же, Чарли, остаёшься?

В совершенном отчаянии я поплёлся за Графом, выискивая Серафима. Но он, чёрт возьми, куда-то провалился. А на парковке думать было поздно, там как раз подъехало два чёрных фургона – по-любому паладины. Ну я и запрыгнул в машину Графа, надеясь, что он не выгонит. Он не выгнал. А я остался без штанов, без мобильника и без понятия, куда еду.

– Первый день, и такие приключения, да, Чарли? – ободряюще сказал Граф.

– И чё теперь? У меня ж там вещи остались.

– Сейчас переждём, позже съездим посмотрим.

– А можете…

Я хотел попросить отвезти меня домой, но не рискнул назвать адрес. А выйти где-то заранее было нереально: не тащиться же по улице в трусах. Да и ключ остался у Серафима.

– …есть чем прикрыться? – спросил я.

– Доедешь так.

Куда мы едем, я не знал. И, в общем-то, не шибко беспокоился. А вот Серафим, наверно, беспокоился знатно. Чтоб он два микроинфаркта словил за свою тупую затею! Послал меня в самое пекло, ещё и штаны велел снять. Как я на хрен согласился на это?

У Графа зазвонил мобильник.

– Слушаю… Нормально всё… Да ладно тебе, камеры быстро почистят, никто и не узнает, что ты там был… Точно. Вечером в «Эдельвейсе» встретимся, часов в девять, договорим… Я сейчас домой… Ну, до вечера.

Он дал отбой, убрал мобильник во внутренний карман и поймал моё отражение в зеркале заднего вида. Таращился молча, долго и задумчиво, будто понял, что меня Серафим подослал. А вдруг реально понял и раздумывал, как быть: притвориться, что всё ладно, или же демонстративно меня грохнуть? На такие задания по-любому посылают тех, кого не жалко.

– Спасибо, что не прогнали, – ляпнул я и выдавил улыбку.

– Пустяки. Скажи, куда тебя отвезти.

– Я… Ну типа… А мне нельзя домой в таком виде.

– Не проблема: давай купим тебе что-нибудь.

– У меня же всё там осталось. И денег нет.

– Это не проблема, Чарли: я куплю тебе вещи.

Чужое имя резало слух, будто я не мелко соврал, а друга подставил. Разумеется, на Чарли никто и никогда не выйдет, но как-то совестно стало, что я назвался именно так. Но в тот момент в башке было только оно и своё собственное. Своё я раскрыть не мог.

– А вы можете…

Адреса друзей я тоже не мог назвать. А уж объяснить им свой внешний вид тем более. Они решили бы, что я работаю в притоне. И обратного я уже не доказал бы. И в магазин поехать не мог – пришлось бы снять маску и светануть мордой. А перед Графом этого делать было нельзя.

– …короче, это малость неловко. Вы и так мне помогли. Может, просто… Ну типа высадите меня?

– В таком виде?

– Вид шикарный, – невесело согласился я. – А проверка надолго? Когда я смогу вернуться за вещами?

– До вечера точно провозятся. Может и затянуться. Зависит от того, кого поймают и что найдут. Ладно, Эльдар, поехали домой, а там посмотрим.

Граф отвернул зеркало в прежнее положение. Я поправил маску и с ужасом сообразил, что в доме её по-любому придётся снять.

Звездец, и как я умудрился так вляпаться?

2. Граф

Дом у Графа был не такой помпезный, как у толстяка, хотя и не без роскоши. Вдоль террасы тянулась аркада, вдоль полукруглого балкона на втором этаже – балюстрада. Была башенка с флюгером. Особо я ни черта не рассмотрел – меня быстро загнали в дом, да и морозить задницу не хотелось. Но вот холл точно был скромнее. Толстяк везде картин и статуй понатыкал, а у Графа было слишком строго и пусто. Ну разве что висела вычурная люстра со множеством висюлек. Видать, такие люстры были зна́ком отличия. Свет они реально красиво отражали, но мыть их, наверно, было той ещё пыткой.

Нас встретил дворецкий, или типа того, в классическом костюме и белых тканевых перчатках. И вот он-то как раз был похож на пианиста, в отличие от меня.

– С возвращением, господин.

– Здравствуйте, Валентин. Это Чарли. Нам пришлось спешно покинуть одно заведение, поэтому вид у молодого человека слегка непрезентабельный. Проводите его в гостевую ванную, выдайте халат. Он погостит у нас до вечера – покажите ему комнату, где он сможет отдохнуть, и предложите ему закуски.

Валентин кивнул.

– Вынужден тебя оставить, Чарли: у меня дела. Будет что-то нужно, сообщи Валентину или горничной.

Граф дружелюбно оскалился и двинул на второй этаж. Видать, имечко ему по титулу досталось. Либо он просто ему соответствовал. По крайней мере, со шлюхой – а на кого ещё я был похож? – он обошёлся весьма достойно.

– Идёмте со мной, – позвал Валентин.

Мы остались на первом этаже. Прошли мимо гостиной, столовой, пары комнат. Почти дотопали до выхода на веранду, но повернули в тёмный коридорчик с двумя дверями, на каждой из которых была табличка с капельками.

Дворецкий открыл стенную панель, молча выдал мне полотенце и махровый синий халат, указал на дальнюю дверь.

– Если желаете, можете принять ванну. Все принадлежности одноразовые – после использования выбросьте их.

– Ладно. Спасибо.

– Забыл показать вам комнату. Последняя дверь справа, которую мы прошли. Справа, если стоять лицом к веранде. Я оставлю дверь открытой, чтоб вы не прошли мимо.

– Спасибо.

Он снова кивнул и свалил.

Ванная оказалась огромной, со множеством перегородок и окном куда-то в сад. Но осматриваться я не стал, принял душ и нацепил халат. А потом беспомощно уставился на своё отражение – чёртовы глаза нужно было спрятать. Если Граф увидит их, сразу поймёт, кто я. И тогда Серафиму башку открутят за подпольный цирк, Костолома обвинят в шпионаже, а меня – в проституции.

Короче, случай был дерьмовый.

Не особо надеясь на успех, я нацепил маску: белая сеточка в прорезях для глаз единственная могла спасти меня от позора.

Вдох-выдох, чёрт возьми.

Маленькая гостевая комната была уютной: двуспальная кровать, комод и наполовину зашторенное окно, выходящее на голые кусты – весной они по-любому красиво цветут. На прикроватной тумбе стоял поднос с чайничком, чашкой и блюдце с сэндвичем – гостеприимство прям на высоте. Но было это малость подозрительно. Ну типа кто будет любезничать со случайной шлюшкой? Может, Граф давно понял, что никакой я на хрен не Чарли? Или он реально был до задницы учтивым?

Короче, всё это было стрёмно, и я резко решил, что пора сваливать. Но укатили мы загород, а у меня были только трусы и кроссовки! И, может, летом я бы и рискнул, но зимой точно нет – куда я в таком виде попрусь?

Найти бы телефон – и пусть Серафим сам это дерьмо разгребает.

В коридоре никого не было. Со стороны веранды тянуло сквозняком. В кухне изредка гремела посуда – обед, видать, готовили. Сразу жрать захотелось – в животе заурчало. Можно было сэндвич съесть, но вдруг Граф понял, кто я, и велел меня отравить? Труп-то недолго закопать, вон у него какой сад за окном.

В общем, мысли в башке хороводили идиотские. И самое паршивое: я в них верил. Сам себя напугал. И пульс так грохотал, что я ничегошеньки не слышал.

На первом этаже телефонов не было, только мобильная панель, но с паролем. Угадывать я не стал – хрен ли там угадаешь? – и потащился наверх. На втором этаже коридор тянулся вправо и влево, везде двери, даже спрятаться негде. Теперь и ноги задрожали. И тут где-то рядом зазвонил мобильник. Я вздрогнул и вжался в ближайшую дверь.

– Слушаю… – ответил Граф. – Нет, мы ни о чём не договорились – рейд нагрянул… Всё у меня хорошо, мы успели уехать. Сегодня в девять в «Эдельвейсе» договорим… Откуда я знаю, что он решит. Но ему, конечно, выгодно согласиться. Если вычеркнем Тао из схемы, все окажутся в плюсе… Я понимаю, но ко мне какие вопросы? Скажу: так решил Бажен. А Бажен перед ним отчитываться не обязан… Я тебе позже позвоню.

Я понятия не имел, про сигареты он болтал или нет, но информация, кажись, была важной. А ещё было важно не попасться – я быстренько двинул обратно, но до лестницы добежать не успел.

– Эй, птичка, ты чего здесь порхаешь?

Я медленно обернулся, натянул улыбку и, на удивление, спокойно выдал:

– Я никого не нашёл на первом этаже. Мне нужен телефон.

Граф доброжелательно оскалился и подманил меня жестом.

– Лети сюда.

Пришлось подчиниться.

В кабинете были зашторены окна и горел свет. Массивный стол стоял у дальней стены, а в центре – синий диван из бархата и низкий кофейный столик. По периметру висели стеклянные бра.

– Почему не снимаешь маску?

– Работой в притоне не гордятся. Не хочу, чтоб вы знали, как я выгляжу.

– Вот как? Может, ты и не Чарли?

– Может.

– Тогда, полагаю, будет честнее звать тебя Канарейкой.

– Пусть так.

Граф усмехнулся, жестом показал на диван и, дождавшись, когда я сяду, тоже сел. На расстоянии. То ли обществом моим брезговал, то ли создавал иллюзию безопасности.

– Я уже предлагал выкупить твой долг – предложу ещё раз.

– Я не хочу продавать сигареты. Там по-любому всё не так просто, как вы уверяете.

– Зато не придётся работать в притоне. Я гарантирую безопасность.

– Го́ните.

– Ладно, Канарейка, звони.

Он протянул мобильник, а я осознал, что наизусть знаю только номер папаши. Я как бы мог ему набрать, но объяснить это дерьмо – нет.

– Что такое? – участливо спросил Граф.

– Я номеров не помню.

– Могу узнать для тебя любой номер. Кому хочешь позвонить?

– Я не буду называть вам адреса и телефоны. Это тупо.

– Тогда я не смогу помочь.

Помощь была очевидной: номер Костолома он по-любому знал. От этого ситуация становилась более идиотской. Я мог, в общем-то, и в контактах пошариться, но Граф бы заметил и ни хрена не обрадовался.

– Я вспомнил один номер. Но… Вы бы могли выйти?

– Нет. Звони при мне. Номер потом можешь удалить.

А ведь он при желании легко бы смог узнать, кому я набирал.

– Короче, ладно, извините. Можете вызвать мне такси?

– В таком виде поедешь?

– Я заеду к другу, он не осудит. Конечно, если вы позволите взять халат.

Граф уставился долгим задумчивым взглядом и наконец кивнул. Забрал у меня мобильник и в приложении заказал такси.

– Номер триста четырнадцать. Приедет через пятнадцать минут.

– Спасибо.

Граф добродушно скалился, но на морде отчётливо рисовалось сомнение. Я же притворялся, будто всё ладно, скалился в ответ и надеялся, что за пятнадцать минут ничегошеньки не случится. Ну типа вдруг ему в башку взбредёт докопаться до моей личности или начать выпытывать, какого хрена я поднялся на второй этаж.

– Что ж, Канарейка, значит, долг отрабатывать ты будешь в притоне? От моего предложения отказываешься?

– Вы чё, хотите узнать, кому я должен?

Граф одобрительно рассмеялся.

– Смышлёный ты парень. Слишком уж осторожный. Обычно в твоём положении идиоты оказываются. И обычно лучшую долю ищут. Но не ты, так? Лицо ты прячешь, имя наверняка не своё назвал и, кому должен, тоже не говоришь.

Меня окатило кипятком, пульс дико колотил по шее и вискам.

– Это моё право, – проблеял я.

– Как же ты, такой осторожный, умудрился вляпаться?

– Много умничал.

Граф задумался, но кивнул. Взглянул на экран мобильника, лениво смахнул чей-то звонок и выдал:

– Машина подъезжает. Спускайся.

– До свидания.

– Несомненно. Ещё увидимся, Канарейка, я в «Цитадели» частый гость.

Он добродушно оскалился, будто мы давние приятели. Глянул на вновь зазвонивший мобильник, но не отвечал – ждал, когда я свалю. И я быстренько выскочил из кабинета и рванул к лестнице.

– Уже ухо́дите? – спросил дворецкий.

Я подскочил с испугу и закивал.

– Граф любезно вызвал мне такси. Спасибо за гостеприимство.

– Вас проводить до ворот?

– Нет необходимости, тут же по прямой – не заблужусь. До свидания.

Я нацепил вторую кроссовку, выскочил из дома и велел себе не оглядываться. Бежал по подъездной дорожке, а она, клятая, никак не заканчивалась. Вроде вот ворота, ажурные, чёрт возьми, как сраные кружева, а до них – вечность пути. Да и на хрена я побежал, будто украл чего! Но по домофону мне ничегошеньки не сказали, тупо открыли калитку. Я запрыгнул в машину и вздохнул с облегчением.

Грёбаный Серафим, чтоб тебе башку открутили!

Я вышел на Павловском за пару кварталов до «Пустоши». Потопал к жилому комплексу – ну типа вдруг Граф спросит, где я вышел и всё такое, – а потом по дворам двинул в клуб. Народу было немного, но и те, кто попадался, пялились с причудливой смесью осуждения и подозрительности. Но с вопросами не приставали и паладинам вроде не набирали – и на том спасибо. Хотя за вызов я бы никого не винил: адекватные люди зимой, конечно, могут выскочить на улицу в халате, ну типа до ближайшего магазина, но карнавальную маску цеплять уж точно не станут.

Короче, пока бежал до «Пустоши», всю жопу заморозил. Ладно хоть главный вход был открыт, я заскочил туда с разбегу, а мужик, который подметал, кинулся следом.

– Стой, урод! – заорал он.

– Где Серафим? – сходу спросил я у Велеса.

Велес вытаращился на меня, жестом отогнал мужика и, дождавшись, когда тот свалит, ошарашенно спросил:

– Ты откуда в таком виде?

– Какая разница? Где Серафим?

– Так он… – Велес пожал плечами. – Ещё в обед уехал.

– Набери ему. Пожалуйста.

Я сдёрнул маску и бросил её на стойку. Как же хотелось побыстрее с этим закончить. Но чёртов день тянулся бесконечно, собирая неприятности, как грёбаный коллекционер.

Велес ещё несколько мгновений растерянно пялился на меня, выудил из кармана фартука мобильник и, набрав Серафиму, передал мне.

– Некогда, Веся, чё у тебя? – нетерпеливо выдал Серафим.

– А чё такое? Кого-то потерял?

– Во даёшь, Лютик, ты уже в «Пустоши»?

– И в каком виде, представь себе. Привези мои вещи, мне домой надо.

Я дал отбой, вернул мобильник и спросил:

– Костолом здесь?

– У себя.

– Спрячь меня, пожалуйста, и никому не говори о том, что видел. Никто не должен об этом знать.

– Люций, если у тебя неприятности, лучше скажи сразу. И… это что, Серафим как-то виноват? – Он показал на мой внешний вид. – Серафим – командор, он не должен.

Я понятия не имел, кто такой командор. Да и должен или не должен – уже было неважно. Ну типа обратно-то всё это дерьмо не переиграть. Повезло ещё, что мне халат взять позволили – девчачий топ произвёл бы незабываемое впечатление.

– Велес, пожалуйста, пока Костолом не увидел.

Он покивал и позвал за собой.

***

Велес накормил меня чужим салатом: на крышке было написано «Дэн». Дэн по-любому расстроится, когда притащится на обед и найдёт свой контейнер пустым. Чуть позже Велес принёс чай и творожные палочки – они были отвратительные. А потом припёрся Серафим.

– Какой же ты проблемный, дружок, – с наигранным весельем выдал он и кинул мне вещи.

Я начал одеваться, а он пялился неотрывно и молча, но не вытерпел:

– Чё Костик сказал?

– Он меня не видел. Велеса я попросил не говорить.

Серафим заметно расслабился, оскалился с прежним дружелюбием.

– А чё с сигаретами?

Я не был уверен, что Граф говорил про сигареты, но вычеркнуть Тао из какой-то схемы он точно хотел. Нужно это было Серафиму или нет – хрен знает, а вот я бы вполне мог разыграть эту карту. Информация в обмен на помощь – вроде справедливо. Лишь бы Тао согласился меня выслушать.

– Про сигареты он ничё не говорил. Потом рейд нагрянул – и всё.

– Никаких всё, Лютик. Объясни толком, куда ты такой красивый исчез и как до «Пустоши» добрался? Я, знаешь ли, здорово стрессанул, пока искал тебя. – Он недобро оскалился. – Рассказывай.

Мне вовсе не хотелось заново окунаться в это дерьмо. Тем более неясно ещё было, опознал меня Граф или нет, вдруг я завтра проснусь знаменитым? Вот тогда вместе с Костоломом эту историю и обсудим. А пока я решил ограничиться ребяческим обвинением – завязал шнурки и выдал:

– Да ты сам виноват! Ты нарочно это сделал! Прям надо было столкнуть меня с Графом после того, как он грохнул моего друга, да? А ты не подумал, что мне будет стрёмно?

– Ой, нежный ты мой мальчик, обидели его. Жизнь, знаешь ли, не поле цветочное – тут, куда ни ступи, везде дерьмо. Учись отскребать его, не поморщившись.

– Катись ты к чёрту со своей философией. Ничё твой Граф про сигареты не болтал, а хочешь историю потешную послушать, так зови Костолома – пусть тоже поржёт.

Серафим усмехнулся, подошёл ближе и с явной угрозой спросил:

– Ты что же, с Графом уехал? И чё ты ему сказал?

– Назвался Чарли и не снимал маску.

Теперь Серафим пялился недоверчиво, будто я с три короба нагнал. Но, чёрт возьми, моя репутация была для меня важнее, чем для кого-либо, – не стал бы я так тупо лгать. А вот Серафим непонятно о чём беспокоился: о репутации «Пустоши» или о собственной башке. Хотя о башке надо было думать до того, как переодел в шлюху своего подопечного.

Короче, на том мы и закончили. Серафим снова подобрел, даже предложил довезти меня до дома, но я отказался и быстренько свалил. А в коридоре наткнулся на Костолома.

– Что за приятная неожиданность, цветочек, – обрадовался он. – Здравствуй.

Видать, его несомненным талантом было умение притворяться, будто всё ладно. Он каждый раз разыгрывал доброжелательность, но я уже выучил, что он грёбаный псих. И мне вовсе не хотелось с ним видеться, особенно после того, что случилось с Гриком. И, может, Грик сам был виноват и спасения не заслуживал – хрен знает, но я чертовски боялся оказаться на его месте. Ну типа что Костолому помешает однажды от меня избавиться – память о маме? Да хер там!

– Лютик? С тобой всё хорошо?

«Хорошо» и «Пустошь» – вещи несовместимые, это я тоже выучил. Но ответить что-то надо было, и я невпопад ляпнул:

– Мне в Лавкассе арендовали склад, туда отвезли все наши вещи.

Костолом вытаращился вопросительно и уточнил:

– Нужно оплатить?

– О чём ты?

– Об аренде.

– А, нет, мне его дали безвозмездно на четыре года. Просто… ну там типа есть вещи мамы, и ты можешь… можешь забрать их.

Костолом опешил и присмотрелся внимательнее: решил, видать, что я рехнулся.

– Зачем мне её вещи?

Я пожал плечами и предположил:

– Ну типа память и всё такое. Да и вдруг ты от меня наконец отцепишься.

– Не нужны мне её вещи, Лютик. Ты себя как чувствуешь?

– Всё со мной ладно. А может… – Тут меня озарила поистине гениальная затея: – А кому ты должен за мою лицензию?

– Это-то тебе зачем?

– Переведём долг на меня, а ты мой долг за арест аннулируешь.

Костолом пялился долго и настороженно, но едва ли предложение моё обдумывал, скорей высматривал признаки неадекватности. Наконец покачал головой и выдал:

– Так это не решается: долг есть долг. Да и тот, кому я должен, на такой обмен не согласится – с тебя же взять нечего.

– А ты тогда на хрена мне долг выкатил?

– На будущее. Подрастёшь немного, вольёшься в элиту, там и будешь полезным.

Я опешил:

– Какую ещё элиту? На хера оно мне надо?

– А это не тебе решать, цветочек. Будет так, как я скажу.

– Значит, нет никакой надежды, что ты меня отпустишь?

– Да что ж такое, Лютик, опять ты ноешь. Я ничего сложного от тебя не требую.

– Я хочу выйти из твоей семьи. Не хочу иметь с тобой ничегошеньки общего. Почему ты меня не отпускаешь?

– Этот разговор бессмысленный – даже не начинай.

– Обвиняешь меня в ребячестве, а сам не хочешь решить проблему. Скажи, чё тебе от меня надо, я это сделаю и уйду!

– Ты мой должник – и точка.

И тут я понял совершенно ясно, что как прежде уже не будет. Что нет ни единого шанса выбраться из этой криминальной задницы. Что дальше будет только хуже. И такой обидой накрыло, такой жалостью к себе, хоть реви. Но реветь перед Костоломом я не собирался, покорно кивнул и двинул на выход.

3. «Савельев Двор»

На улице потеплело, но настроение было паршивое. И что за день на хрен выдался, лучше б вообще из дома не выходил. И насрать на клятый зачёт – сдал бы его позже, зато не встретил бы ни Чарли, ни Серафима, ни Костолома. Так ведь нет, всё в один день приключилось, будто по сговору! Сначала Чарли прицепился к моим резаным запястьям, потом Серафим в шлюху обрядил. И не успел я порадоваться, что удалось избежать позора, как Костолом припечатал своим грёбаным долгом. Зато теперь я мог действовать с чистой совестью, потому что по-хорошему с ним договориться не вышло.

Зная, что затея опасная и тупая, я двинул в сторону Керамического. Где-то там была та самая улочка, которая типа территория Тао. Хотя, может, ему весь район принадлежал. Но даже если так, я понятия не имел, с чего начать поиски.

– Лю-юций! – раздался за спиной радостный вопль.

В нелепом красном плаще размера на два больше нужного меня догоняла Ив. Бежала она неуклюже, видать не очень умела на каблуках, но как же она была прекрасна! Медовые волосы, румяные щёки, горящие глаза…

С Ив мы виделись раз пять, не больше. Но она всегда болтала о себе слишком много – мне казалось: я знаю её вечность. И вот вроде эйфория уже схлынула, но в Ив по-прежнему было что-то особенное. Да сам факт её существования грел по-настоящему, будто она была моим личным солнцем. Но внутри жужжала противная мысль, что я не заслужил её. Что эта девчонка, которая благоухает апельсиновыми конфетами, шьёт себе одежду и любит фолк, – она чужеродная не только в моей жизни, но и во всей грёбаной вселенной.

– Привет! – воскликнула она и, чуть помедлив, обняла.

– Привет. Ты чё не в школе?

– А я сегодня ездила к Эрнесту Копенгейту. Это модельер, ты, наверно, не знаешь. В общем, показывала свои эскизы, о себе рассказывала. Мы очень тепло пообщались. Я оставила портфолио, он посмотрит и, надеюсь, согласится быть куратором моего диплома. С его именем я точно получу высший балл.

Для неё это реально было важно, типа светлое будущее и всё такое… Но как же мне было насрать!

– У тебя точно всё получится.

– Надеюсь.

– Если не поступишь, родители помогут тебе с брендом. Не придётся отвлекаться на учёбу.

Ив задумалась, взглянула на экран мобильника и оживилась:

– О, я тут журнал листала. Идём на какой-нибудь мастер-класс? Тут, вон, есть изготовление брелоков из смолы и полимерных материалов; плетение браслетов из ниток, бисера и кожаных шнуров; приготовление десертного супа из сах… Ой, ненавижу сахарные грибы. Вышивание узора из ниток, бисера, бусин; вязание кружевных салфеток крючком. И-и… – Она пролистнула несколько пунктов. – Чеканка монет. Может, браслеты?

Она взглянула на мои руки и неуверенно выдала:

– Парни же тоже браслеты носят. Из кожаных шнуров так точно.

– Ладно, давай сходим. Когда?

– Ну-у, давай в следующую среду? Браслеты только по средам, а мне на этой неделе физику пересдавать. Ну или можем на брелоки пойти, или монеты.

Она уставилась вопросительно и робко взяла меня за руку – вообще-то, за кончики пальцев – это было забавно и мило. Рядом с ней внезапно вернулось хорошее настроение, стало легче дышать. Рядом с ней снова захотелось жить, наплевав на всё дерьмо. И я был готов пойти хоть на кружевные салфетки.

– А сама ты чё хочешь?

– Наверно, браслеты. Вышивать и вязать я и дома могу, а брелок мне не нужен, я их не цепляю никуда. Значит, в следующую среду?

– Да. Погуляем?

Ив состроила такую гримасу, будто у неё живот скрутило, и виновато выдала:

– Я не могу. Мне надо маме помочь с одеждой, она к показу не успевает. Сейчас дома возьму эскизы и поеду.

– Давай я тебя провожу?

Ив недоверчиво нахмурилась:

– Тебе Керамический не по пути.

– У меня там друг живёт, а я как раз к нему.

– Ладно, – сразу повеселела она, – тогда идём.

До Керамического топать было прилично, примерно полтора часа. Но Ив на каблуках ходила паршиво, да ещё без умолку вещала о всякой ерунде: в основном про школу, оценки и диплом.

Минут через пятнадцать – а то и раньше – я сто раз пожалел, что предложил проводить её. Лучше б она укатила на такси, а я бы спокойно дотопал в тишине. Всё равно её пустая болтовня не отвлекала, только наслаивалась десятым слоем на мои визжащие мысли. И меня прям корёжило от всего этого.

– Ты вообще слушаешь? – спросила она.

Ни хрена я не слушал, но кивнул.

– Ну и что я говорила?

– Давай без этого, Ив, ну чё за проверки? У меня и так настроение дерьмовое.

Она сочувственно поджала губы, взяла меня за руку и, помолчав, продолжила болтать, теперь о подружке Снежке, которая собралась поступать в Академию театрального искусства аж в Али́бии. Типа как же ей повезло и как жаль, что они не смогут видеться.

И этот несмолкаемый поток сознания обрушился на меня настоящим отчаянием: Ив ни на секунду рот не закрыла, всё болтала и болтала. Её, кажись, даже перестало беспокоить, слушаю я или нет, она радостно вещала в пространство обо всей пришедшей ей на ум ерунде.

Когда мы дотопали до Агаты Романовой, я чуток ускорился. Потом ещё чуток. Ив, может, и заметила, но ничегошеньки не сказала. Она быстренько перебирала ногами, и её каблуки стучали в темпе вальса. Раз-два-три, раз-два-три. Левая набойка стучала звонче. А Ив наконец замолчала.

Тут у неё зазвонил мобильник.

– Это мама, наверно, – забеспокоилась она. – Ругаться будет.

Ив достала мобильник из кармана, глянула на экран и страдальчески хныкнула.

– Да, мама?.. Н-нет, я ещё… Нет, я ещё не еду. Я только вот домой пришла… Нигде я не шаталась, просто решила пройтись… – Ив совсем скривилась, будто реветь собралась. – Нет, мам, ну не кричи, я скоро… Я скоро приеду… Хорошо… Не забуду… Хорошо… Я поняла, пока.

– Прости, это я виноват.

– Да это ничего, она вечно так: если нервничает, кричать начинает. Я побегу.

Она робко улыбнулась, торопливо, едва коснувшись, поцеловала меня в щёку и побежала к калитке своего дома. А я наугад двинул во дворы старых семиэтажек.

Было почти четыре. Солнце выглянуло. Но лучше б, конечно, оно выглянуло раньше, когда я в халате бегал по городу, морозя жопу. Теперь-то уж по хрену было: куртку мы покупали в снежном Лавкассе. И чего я раньше её из чемодана не достал?

Я так-то много вещей не достал. И мамин свитер, который до сих пор пах её духами, лежал в чемодане. На самом дне. Сиреневый, крупной вязки, с белым цветком на левой стороне. Совершенно новый, она купила его в конце февраля. А четырнадцатого марта… четырнадцатого марта она умерла.

Я судорожно выдохнул и вздрогнул. Двор был хрен знает каким по счёту, семиэтажки сменились двенадцатиэтажками, относительно новыми, с ядрёно-розовыми дверьми и крылечками, похожими на скворечники. На площадке около рукохода стояли пацаны, явно старше меня, щёлкали орешки и молча таращились. И было в них что-то… какие-то едва заметные отголоски криминалитета.

В общем, уповая на то, что это таовские, я несмело подвалил. Дружелюбно оскалился и, остановившись у заборчика, выдал:

– Привет. А вы Мишку Царёва знаете?

Пацаны переглянулись.

– Вы же таовские? – совсем внаглую спросил я.

– Ты сам кто?

Пацан отдал пакет орешков приятелю и подошёл ближе. На роже у него читалось явное непонимание, – видать, поэтому не дерзил. Правило о том, что надо думать, прежде чем тявкать, он усвоил на отлично.

– Я Мишку и Костыля знаю, – продолжал я, чувствуя, как задрожали руки.

– А про Тао ты откуда знаешь? Они б не стали болтать.

– Вы просто Мишке наберите. Пожалуйста. У меня его номера нет.

Пацан нервно подрыгивал ногой, пару раз обернулся на приятелей, но мобильник достал и кому-то набрал. Я очень надеялся, что Мишке, а не злым мужикам, которые примчатся через секунду и сломают мне любопытный нос.

– Здрав, Мишаня. Тут какой-то… – Он, видать, не смог подобрать слово и ограничился нейтральным: – …пацан припёрся, говорит, что тебя знает. И про принадлежность твою знает… Ага… Имя говори, – велел он мне.

– Это очень неудобно. Скажите, что отбитый с недостроя.

– Слышал? – спросил он у Мишки и тут же подобрел: – Реально знаешь?.. Да я откуда знаю, сам с ним разбирайся… Ага, я понял… Чё? Реально? Лады, мы напротив гаражей будем… Нет, у двадцатого… Ага, давай. – Он убрал мобильник и кивнул мне: – Пошли.

Мы двинули вглубь спального района через мрачные пустые дворы, усыпанные размокшим песком, по газонам и лужам – жалко было новенькие «тиберсы». Я старательно стряхивал с них налипшую грязь, но из глубокого протектора её хрен вытряхнешь. А пацаны топали себе по жиже, даже не поскальзывались. Ещё умудрились одновременно капюшоны накинуть, когда снова заморосил дождь.

Напротив двадцатого дома тянулся ряд светло-зелёных гаражей. Дворик тут был паршивый, тупо небольшая площадка, засыпанная щебнем, и единственная скамейка на три задницы. Пацаны не сели – мокро типа, – переглянулись и стали ждать. Я беспокоился, что они начнут допытывать, кто я и откуда знаю про Тао. Но они молчали и таращились так, будто искали причину навесить мне звездюлей.

Мишка припёрся примерно через вечность. Немного поболтал с пацанами и указал мне на зажатую двумя заборами тропинку, которая уходила далеко вперёд.

– Ну ты, Лютек, конечно, молодец.

– О чём ты? Вроде ж адекватные пацаны.

– А ты думал, они с ножами на тебя кинутся?

– Нет, ну типа… Короче, как-то Макс сказал, что территория чужая, есть свои правила и всё такое.

– Это он перестраховался: ты ж психованный, как вляпаешься куда, потом ищи виноватых. Я тоже на всякий сказал, что ты под крылом Костолома.

Понятно тогда, чего они так пялились.

– Ну и на кой ты меня искал? – спросил Мишка. – Вряд ли ж соскучился. Да и после той истории на недостроее как-то не до дружбы. Растащили же нас по разным углам, не?

Я пожал плечом. Мишка усмехнулся, закурил. Сигареты у него пахли шоколадом.

– Ну ты рассказывай, Лютек, ты ведь не за дружбой пришёл. Чё хотел?

Тут мне стало малость совестно, и я вежливо спросил:

– А чё там с Томом? Он в порядке?

– Нет, Лютек, не в порядке: ему руки отрезали и в лоб пулю пустили. А мы на это смотрели и запоминали, что воровать нехорошо. Вот так.

Он выдохнул дым, взглянул на меня мрачно и тихо спросил:

– Это ведь не ты их тогда на недострой привёл?

Меня окатило кипятком, хоть ни хрена я не был виноватым.

– Да ты чё, Миш, я ж вообще его тогда не знал. Саню этого в грёбаном жёлтом пиджачке. Я и Костолома тогда только разок видел. Я реально понятия не имел, какого хрена происходит, думал: меня грохнут где-нибудь и выкинут по дороге.

Мишка покивал. А я добавил:

– Это, наверно, белобрысый ваш. Эрик.

– Да по-любому.

Мишка стал совсем мрачным, а я зачем-то вспомнил того извращенца из клуба.

– Слышь, а руки только за воровство отрезают?

– Обычно да. Но причины разные бывают. Типа по обстоятельствам смотрят.

– А Роджера Фокса за чё?

– А, слышал, но его за чё, не знаю. Так вроде ж «Пустошь» его грохнула, не? Ты у Макса спроси. О́н же палач костоломовский, обычно он всех неугодных убирает. Полагаю, и Фокса грохнул он. Ну либо командор.

Тут мне стало реально жутко, типа вдруг его ко мне приставили не для защиты, а чтоб он вовремя мне рот заткнул? Я ж в любой момент мог стать неугодным, особенно из-за клятых паладинов, которые прицепились чуть ли не намертво. А я, дурак, столько раз на него тявкал, когда он влёгкую мог мне шею свернуть, палач грёбаный.

Интересно, а смог бы Макс от меня избавиться? Наверно, да.

– Я так-то занят, – сказал Мишка, – времени нет. У тебя если дело, говори.

В башке всё перемешалось, я никак не мог решить, можно ли Мишке доверять. Но другого варианта не было.

– Можешь мне встречу с Клинтом устроить?

– Тебе зачем? – насторожился он.

– Поговорить. Я узнал кое-что для него важное.

Мишка пялился недоверчиво, медленно потягивая сигарету.

– Да я б не стал гнать, Миш, это реально важно. И я ж не шваль какая, за меня вроде не стрёмно просить.

– Повезло тебе, Лютек, я как раз к нему иду. Посмотрим, чё скажет. Только повежливее будь, он борзых терпеть не может.

– Да я ж в душе аристократ.

– Больно-то не усердствуй: угодливых говнюков он тоже не терпит.

– Ладно, я понял.

Топали мы довольно долго – даже под клятой моросью знатно промокли. Вышли в итоге к двухэтажной шикарной галерее «Савельев Двор». Здание было помпезным: колонны, арочные окна, лепнина и всё такое. Само произведение искусства, короче. А внутри потолок уходил под самую крышу, с него свисала громадная стеклянная люстра, вся увешанная шариками и висюльками – свет разбрызгивался мелкими радужными зайчиками. На уровне второго этажа шла открытая галерея с резной балюстрадой. И стены были расписаны сюжетами северной охоты.

Мишка подтолкнул меня к мраморной стойке администратора и назвался:

– Михаил Царёв – Тао должен был вписать.

Администратор проверил список и согласно кивнул. Потом уставился на меня – уж моего имени там быть не могло – и внезапно выдал:

– Господин Добронравов тоже будет?

– Нет, он со мной, – сказал Мишка.

Администратор кивнул и жестом показал на арку, за которой был пустой круглый зал. Мы оставили куртки в гардеробе и двинули туда.

– А при чём тут Костолом? – спросил я как можно тише.

– Да тебя ж в рожу много кто знает. А ты без приглашения, вот он и подумал, что Костолом тоже припрётся. Тебе без сопровождения семьи не положено здесь быть. В криминальных кругах, знаешь ли, тоже сплетничать любят, а сплетни порой вызывают конфликты. Так что Костолом не обрадуется, когда узнает, что ты здесь был. Да и мне Тао башку подкрутит.

– Не подкрутит. А на Костолома насрать.

Мишка резко остановился и рванул меня за плечо.

– Не смей так говорить при посторонних. Ты его подопечный и должен хотя бы изображать уважение.

– Да я вообще не хочу в этом дерьме участвовать, так что на хер катитесь со своими правилами! Ты-то на хрена в это влез?

– Влез – значит, надо было.

– А мне это не надо!

– Вот ты дурак, Люций.

– А ты, что ли, умнее? Ладно Грик идиот, всю жизнь не в те компании влезал, а ты-то как умудрился? Думаешь, это типа круто? Грик по-любому так и думал, и где он теперь?

Мишка растерянно хохотнул и невпопад ляпнул:

– Нравится здесь?

– Ну… типа.

– Дальше лучше: высшее общество, картины, галстуки – ты оценишь.

Он распахнул двустворчатую дверь и указал внутрь: в банкетном зале народу было до хрена.

– Дурного ж ты обо мне мнения, – мрачно выдал я.

Мишка заржал.

В огромном зале потеряться было как не хрен делать. И поглядеть тоже было на что. По периметру, примерно в двух метрах от увешанных картинами стен, стояли колонны, украшенные фигурками мифических существ. Бесконечный потолок был гармонично расписан фресками. Тут и недели не хватило бы, чтоб досконально всё рассмотреть.

Ваккате бы по-любому от восторга задохнулся.

– Пойдём картины посмотрим, – предложил Мишка.

Он потащил меня вглубь зала и завёл в небольшую нишу, где висело несколько полотен. На центральном лежала женщина, оно так и называлось: «Лежащая женщина».

– Ганс Зацка, – сказал Мишка. – Полотно с Земли, прикинь! Кто-то задницу спасал, а кто-то полотна.

– А почему не в Центральном музее висит?

– Так не продали. Ладно, ты здесь стой, а я Тао скажу о твоём визите. Ну или меня дождись, если чё.

Мишка хлопнул мне по плечу и свалил.

Довольно скоро я пожалел, что припёрся: картины кончились, а Клинт Тао не явился. На столе были только алкогольные напитки и дрянные закуски. А люди, до хрена элегантно одетые, таращились на меня с немым укором, будто я нанёс им личное оскорбление. Одна толстая дама, которая, в общем-то, сама не выглядела по-королевски, даже высказала презрительное «фи». Но мне хватило мозгов промолчать.

Короче, я вечность таскался по залу, все картины на сто раз пересмотрел, на одном пейзаже количество цветочков подсчитал. И вдруг подумал, что мне как бы насрать, вычеркнут Тао из схемы или нет – не стоило закапываться в это дерьмо по самые уши.

– Кто у нас здесь, – слащаво пропел мужской голос.

Я подскочил и резко обернулся: мужик дружелюбно оскалился, сложив руки на толстом животе.

– Рад познакомиться с подопечным Константина. Я Клинт Тао, вы Люций – опустим формальности. Михаил сказал: вы искали со мной встречи. Не скрою: я заинтригован. Пройдёмте со мной, нам накрыли стол к обеду, – познакомимся чуть ближе и спокойно поговорим.

Я кивнул.

Мы поднялись в комнату на втором этаже. Тут во всю стену висело мрачное полотно: пустынная дорога и сотни черепов. В потолке яркими точками светили диоды. На полу лежал мягкий ковёр. А в центре стоял накрытый на две персоны стол. И никого, кроме нас с Тао, не было.

– Садитесь, – пригласил он и сел напротив.

Мне стало дико стрёмно: я в полной мере осознал, какое дерьмо затеял. Да и как начать столь деликатный разговор, понятия не имел. И свалить побыстрее хотел. Но этим единственным шансом воспользоваться был обязан.

Вдох. Выдох. Топ-топ-топ.

– Как ваши дела, Люций? Надеюсь, всё хорошо?

Я насторожился, а он ласково оскалился.

– Не думайте, что это дежурный вопрос – чужие подопечные ни разу не наносили мне независимый визит.

– Если вы спрашиваете про мои дела, то у меня только школа – там всё ладно. А если про дела Костолома, то я в них не посвящён. И… и был бы… очень рад выйти. Из игры выйти, понимаете?

Меня окатило кипятком и затопило сомнением. Но Тао в лице не поменялся, таращился с ленивой вежливостью, будто я ничегошеньки запредельного не ляпнул.

– Как вы попали в семью? – спросил он.

– Случайно. Клянусь, я не косячил, это Костолом так захотел.

– Я, кажется, догадываюсь о причинах. Кэтрин?

В его голосе появилась насмешка. Но эмоциям я не поддался и кивнул.

– Я знал Кэтрин. Константин несколько раз приводил её на безобидные встречи в рестораны. Она всегда смущалась, отвечала коротко и разговоры не вела. И у неё были чудесные глаза – как у вас.

Тао мечтательно задумался и выдал:

– Я посмотрю, чем можно помочь. Но скажу сразу: заплатить придётся хорошо. Даже вам никаких скидок не будет.

– А могу я рассчитаться информацией?

Тао вскинул брови и усмехнулся, – видать, моя наглость его очаровала.

– И какую информацию вы можете мне предоставить, Люций?

– Ценную. Сегодня в девять в «Эдельвейсе» Граф планирует встречу с Баженом, чтоб вычеркнуть вас из схемы.

Рожа Тао вытянулась в изумлении, скорчилась в злости и снова разгладилась. Тон его не изменился, подчёркнутая вежливость никуда не делась.

– Это действительно ценная информация, Люций. Откуда она у вас?

– А вот этого сказать не могу.

– Что ж, это не столь важно – благодарю вас.

– Значит, мы договорились?

– Не сомневайтесь: я в долгу не останусь.

Он хищно оскалился и жестом предложил приступить к еде. Но жрать не хотелось вовсе: меня дико тошнило. А потом пришло сообщение от Макса: «Прощайся с Тао и выходи, мне надоело ждать».

Это был звездец.

4. Доверие

Кое-как распрощавшись с Тао, я спустился на первый этаж и уставился на люстру. Свет играл на стеклянных гранях, вспыхивал радугой, совсем как на дорогущем колье. У богатых дамочек всегда есть бриллиантовое колье – у тёти Эви тоже.

И откуда Макс узнал, что я здесь? Опять следил или это Тао доложился? А может, администратор? Ну типа узнал, что я тут нелегально, и быстренько отзвонился, чтоб проблем не было. Или те пацаны меня сдали сразу же, как свалили подальше. Но если б меня сдали, по-любому явился бы сам Костолом. А так, видать, Максу заняться было нечем. Но что делать теперь, я понятия не имел.

Интересно, сколько стоит такая люстра?

– Изумительная красота, правда? – прохрипел дрожащий голос.

Рядом стоял старик, вот прям древний-древний, весь трясся, дёргался и щурился. Потом причмокнул слюнявыми губами и выдал:

– Это моя лучшая работа, юноша, хотя после я сделал сотни люстр и светильников. Они тоже были хорошими, но эта. – Он ткнул вверх дрожащим пальцем и с гордостью заявил: – Эта стала моим шедевром.

– Она роскошная, – согласился я.

Старик покивал и двинул на выход. Я же выглянул в окно и чуть шею не свернул, пока высматривал Макса: его «тайвин» стоял в самой заднице, но выйти незамеченным было нельзя.

– Простите, – окликнул я администратора, – а тут есть другой выход? Ну типа на другую сторону или, там, с торца? С правого торца, – уточнил я и на всякий случай показал, какое право имею в виду.

– Есть два технических и четыре пожарных, но они закрыты.

– Но ключ у вас по-любому есть.

Администратор вытаращился растерянно, но, видать, вспомнил, что я подопечный Костолома и что припёрся сюда, скорее всего, тайком, – неуверенно кивнул и полез за ключами. Ключи были старого образца, из стали, с рейками и выемками – кажись, Тао не доверял электронике. Хотя и механические замки при необходимости взламывались как не хрен делать.

– Я открою вам технический вход, он как раз ближе к правому торцу.

Администратор провёл меня по коридору мимо банкетного зала и, остановившись у двери, перебрал ключи, безошибочно выбрав нужный.

– Спасибо, – бросил я вместо прощания и выскочил на улицу.

А на улице, задницей подпирая заборчик, курил Макс. Я резко замер, уставился на него ошарашенно, хотел вернуться в галерею, но администратор уже запер дверь. Деваться было некуда – я подошёл чуть ближе.

– Зверёныш ты мой безголовый, – сказал Макс будто бы беззлобно, – с тобой не соскучишься. То ты общаешься не с теми, то шатаешься не там. А в неприятности-то как влипаешь. Когда ты мне звонишь, я уже отвечать боюсь, понял? И вот ты снова куда-то влез. Рассказывай, пока сигарета не дотлела.

Ничегошеньки рассказывать я не собирался, хоть меня внезапно и накрыл стыд. Но стыдиться было нечего: я старался ради собственного блага и никому не навредил.

– Когда сигарета догорит до фильтра, мы поедем в «Пустошь», – с тем же спокойствием предупредил Макс. – А Костя с тобой нежничать не будет.

Мы с полминуты пялились на сигарету. Потом Макс перевёл взгляд на меня, а я – на небо. Тучи истончились, местами поредели. Стало светлее: пробивалось солнце. Погода менялась стремительно, но всё равно была паршивой: слякотной и промозглой. Может, и сигарета будет тлеть долго? Или вообще на хрен потухнет.

Макс демонстративно затянулся, чуть не прикончив клятую сигарету, и меня окатило кипятком. Костолом ведь запросто мог решить, что я строю у него за спиной заговор, и дать отмашку палачу. Один выстрел – и до свидания. И найдут меня потом загородом с простреленной башкой. Или вовсе не найдут.