Проект регенерация
Проект регенерация.
Мега-цикл о том может ли Наука стать заменой Богу. Физика квантовых полей, синтетическая билогия и этика генного дизайна в одной эпической саге.
Студент Артем Волков выживает в смертельных ситуациях по законам квантовой физики. Его «везение» приводит к наследству княгини Оболенской и ее кота Барсика – существа, чьи биометки нарушают все законы науки. Попытка изучить феномен приводит героев к совершенно неожиданному финалу.
Это история о том, что когда уже все кончено, все равно может быть еще один, самый последний, но Шанс. И главное – его не упустить.
Часть 1. Ветка?
Солнце ворвалось в комнату пыльным клином, ударив Артему Волкову прямо в веки. Он дернулся, как от электрического разряда. Цифры на будильник он – ржавой советской коробке с трещиной на стекле – бесстрастно показывали 8:47. Лекция по квантовой механике начиналась в девять. В тридцати минутах ходьбы от его хрущевской однушки на четвертом этаже.
"Черт,..черт!" – единственная мысль пронеслась в голове, пока он сбрасывал одеяло. Комната предстала во всей хаотичной славе: стопки книг ("Квантовая электродинамика" Фейнмана соседствовала с потрепанным "Программированием на Python"), конспекты, похожие на карты боевых действий, пустая кружка из-под вчерашнего чая с засохшим пакетиком внутри. Запах пыли и старой бумаги смешивался со стойким ароматом паленой ткани – наследие вчерашней попытки привести в порядок рубашку.
Артем, худощавый, в очках с тонкой металлической оправой, которые он постоянно поправлял, метнулся к стулу. Там лежали единственные приличные брюки – темно-серые, мятые, и клетчатая рубашка. Он схватил утюг – тяжеленный мастодонт, памятник советскому приборостроению, шипящий и плюющийся паром. Две минуты нервной возни – рубашка, еще теплая, натянута, брюки, рюкзак, набитый тетрадями и ноутбуком.
"Гений…" – прошипел он себе под нос, выскакивая из квартиры, хлопнув дверью. Ключи? Они должны быть там же, где всегда – в глубине кармана. Но в спешке кто проверяет?
Воздух за дверью подъезда ударил сибирской свежестью. Запах тающих в тени остатков снега уже перебивался ароматом влажной земли. Небо – бездонное синее полотно. Грачи орали на тополях. Весна. Артем зашагал быстро, почти бегом. Его неспортивное тело протестовало, в груди кололо. Мысли скакали: опоздание, возможный выговор профессора Галицкого, его взгляд с упреком…
На углу, в "Пятерочку", только запускали первых покупателей. Артем резко свернул. Булочка – хоть какое-то подобие завтрака. Внутри пахло хлебом и дешевой колбасой. За прилавком стояла Зоя Семеновна. Увидев Артема, ее лицо скривилось.
–А, наш академик! – голос скрипучий. – Опять торопишься? Картошку на ленту не положи, грязь разведешь.
Артем, покраснев, сунул руку в карман за мелочью. Пальцы наткнулись на гладкую поверхность… флешка. Зоя Семеновна протянула отбитую булку.
–Бери, не задерживай! – буркнула она. – Очки протри, интеллигент, споткнешься. Ишь, книжный червь…
Он выскочил, чувствуя жжение стыда. "Книжный червь…" И тут его пронзила мысль. Ясная, холодная, паническая.
Утюг!!..
Он оставил его на гладильной доске. На доске, стоящей прямо на диване – единственном подходящем месте в малюсенькой комнатушке. На диване, застеленном пледом Валентины Петровны…
Ее доброе, морщинистое лицо всплыло перед глазами. "Артемушка, подкрепись!" – и вкусный пирожок в кухоньке, пахнущей ванилью. Как она доверяла ему квартиру. И он… мог ее сейчас спалить.
Опоздание? Выговор? На фоне этого – ерунда. Артем резко развернулся. Он побежал обратно. Изо всех сил. Легкие горели. Он видел зелень листочков, слышал щебет, но это был фон для мысленного крика: "Успеть!"
Влетел в подъезд. Запах затхлости и капусты. Четыре пролета. Он карабкался, хватая ртом воздух. Вот его дверь. Сунул руку в карман брюк… Пусто. Рубашки… Ничего. Паника сжала горло. Ключей не было. Рассеянность – его проклятие.
"Ждать? Звонить Валентине Петровне? Но она далеко… Уйдут часы! А утюг… шипит…" – мысли метались. И тут его взгляд упал на соседнюю дверь. На квартиру Алины.
Алина Соколова. Они почти не общались, просто соседка. Русые, вьющиеся волосы, часто в небрежном хвостике. Глаза… светлые, внимательные. Какая-то… спокойная. И сейчас, в панике, мелькнула мысль: поможет. И что-то еще, смутное, едва уловимое – шанс.
Он нажал звонок. Сердце колотилось. Дверь приоткрылась. Алина стояла на пороге. В мягких спортивных штанах, футболке. Волосы растрепаны, след от подушки на щеке. Увидев его, запыхавшегося, перекошенного от ужаса, широко раскрыла глаза.
–Артем? Что случилось?
–Алина! Извини… кошмар! – он заговорил пулеметной очередью. – Я… забыл выключить утюг! Ключи потерял или дома забыл… квартира… может сгореть! Можно… через твой балкон?
Перелезть? Окно у меня открыто! Пожалуйста!
Она смотрела, ошарашенная. Взгляд скользнул по его худощавой фигуре, неспортивным плечам.
–Перелезть? С четвертого этажа? Артем, это опасно!
–Да я… смогу! – выпалил он, чувствуя, как врет. Он боялся высоты. – Быстро! Надо срочно! Пожалуйста!
Ее лицо смягчилось. Страх за него перевесил нелепость.
–Ладно… заходи. Осторожно!
Он впорхнул. Мельком – книга на диване, чашка. Некогда. Она повела на балкон. Тесный, с облупившейся краской. Артем перегнулся через перила. Его балкон рядом. Расстояние – чуть больше метра. Внизу – страшная глубина. Карниз под окном – узкий, ненадежный.
–Вот, видишь? – голос дрожал. – Окно не закрыто. Открою, залезу, выключу…
Алина стояла рядом, бледная. Протянула руку, как бы желая поддержать.
–Артем… Может, МЧС?
–Нет времени! – он перекидывал ногу через перила. Холодный металл. "Идиот! Зачем соврал?" –кричало внутри. Он поставил ногу на карниз. Шероховатый бетон. Нога дрожала. Ухватился за раму, потянул створку. Она поддалась! Полдела сделано, сейчас..
Сверху – дикий, пронзительный визг. Птичий? Или… Артем инстинктивно вскинул голову вверх. Рыжий комок – кот Барсик! – пролетел над ним, прыгая с пятого этажа на тополь. Кошачьи дела.
Артем вскрикнул. Рука дернулась. Нога сорвалась в пустоту. Пальцы соскользнули со створки. Услышал истошный крик Алины: "Артееем!!"
И полетел. Вниз. Мир – мелькание этажей: розовый кафель, голубые занавески… Мысль: "Конец. Валентина Петровна… прости…"
Воздух свистел в ушах, вырывая крик. Краем зрения – стремительно приближающиеся балконы: бельевая веревка, горшок с чахлым цветком, чей-то испуганный взгляд в окне. Запах пыли, влажного бетона, чужой жизни. Живот свело в узел, предчувствие удара вытолкнуло воздух из легких. Он инстинктивно сгруппировался, втянув голову в плечи, руки прижал к груди – жест обреченного. Вот оно, мелькнуло с ледяной ясностью, конец. Сейчас боль, темнота, и ничего. Мысль о бабушкином пледе, о тепле ее кухни, о кисловатом запахе пирожков с капустой пронзила острее боли от содранных об перила ладоней.
Удар. Не о камень. О что-то упругое, пыльное. Оглушающий хлопок. Воздух вышибло. Острая боль пронзила правый бок, бедро, руку. Треск. Он отскочил, ударился снова. Пыль. Запах старой ваты, резины. Лежал, судорожно пытаясь вдохнуть. Синее небо. Истерический плач Алины.
Голоса. Множество голосов.
–Живой! Господи!
–С четвертого?!
–На матрасы! Упал на матрасы!
Артем наконец вдохнул с сипением. Больно. Но воздух пошел. Попытался пошевелиться. Боль в правой руке, ноге, ребрах. Оглушенный, поднял голову. Он лежал на… двух старых ватных матрасах в полосатых чехлах. Они висели для просушки на сушилке с балкона первого этажа. Веревки провисли, но выдержали. Рядом, в полуметре – острые булыжники. Упади туда и…
К нему бежали. Первым – Николай Иванович, сосед с первого, чьи матрасы спасли. Крепкий, лысоватый мужичок.
–Парень! Ты как?! – осторожно тронул за плечо. – Целы кости? Шею не свернул?
–Я… – Артем попытался сесть. Голова закружилась. Жгучая боль в боку, руке, ноге. Но… жив. –Живой… – прошептал.
Сверху – рыдания Алины. Николай посмотрел вверх, потом на Артема.
–Что ж ты, ученый, устроил? Цирк?
–Ключи… – Артем сглотнул ком. Шок отступал, возвращалась паника. – Утюг! Николай Иванович, утюг работает! Квартира может загореться!
Лицо соседа стало серьезным.
–Горит?
–Не знаю… Включен! На диване!
–Ё-моб… – Николай вскочил. – Давай, показывай дверь. Вскроем.
Артем, хромая и волоча ногу поспешил за соседом. Каждый вдох – острая боль. Наверно сломал ребро..
Вскрыли быстро. Артем, держась за бок, вошел. Пахло гарью. Тяжелый, едкий запах. На гладильной доске лежал утюг. Рядом – тлеющий, прожженный насквозь лоскут пледа Валентины Петровны. Еще минута – и огонь перекинулся бы на диван. Потом стихию не остановить.
Артем выдернул вилку дрожащими пальцами. Николай открыл окно.
–Повезло, парень, – проворчал он. – И тебе с высоты, и нам с пожаром. Чудеса…
Артем прислонился к стене. Адреналин отступал, оставляя слабость, боль и дрожь. Чудеса… Но главное чудо стояло в дверях.
Алина. Она спустилась. Лицо заплаканное, бледное, но глаза сияли облегчением. Волосы выбились из хвоста.
–Артем… ты… в порядке? – голос дрожал.
Он попытался улыбнуться. Получилось кривовато.
–Нога… и бок. Но жив. Спасибо… что впустила. И… извини за переполох – вздохнул.
Она шагнула внутрь, оглядела квартиру, тлеющий лоскут.
–Боже… утюг… – посмотрела на него. В глазах – испуг, облегчение… и недоумение. – Ты… рискнул жизнью ради квартиры бабушки? Это… безумие.
Он покраснел. "Герой"? Который чуть не сжег все и не разбился? Но импульс сильнее стыда.
–Алина… – шагнул к ней, игнорируя боль. – Я… виноват. Напугал… Не знаю, как благодарить. Может… в кафе? Вечером? Чтобы… извиниться нормально? – Слова путались. Ждал отказа.
Она смотрела на него. Потом уголки губ дрогнули. Появилась улыбка. Живая, теплая, чуть смущенная.
–Да, – сказала она тихо, но четко. – Да, Артем. Пойдемте. Я очень рада, что вы живы.
Вечерняя прохлада была обманчива. Артем шел, прихрамывая, рядом с Алиной по тихой улице Академгородка. Боль в боку, руке и ноге ныла, но мир казался четким и таким хрупким. Они миновали детскую площадку. Смех, визг качелей били по нервам нормальностью. Воздух густой, сладкий от тополиных почек и сирени. Алина запрокинула голову, вдыхая аромат. Русые волосы ловили лучи заката.
Он молчал. О чем говорить? О падении? О пледе? Все это глупости. Зажатость сковывала. Вспомнил ее испуг, слезы… и свет в глазах, когда он был жив. Ее слова: "Это безумие".
–Алина… – начал неуверенно. – Там, наверху… когда я падал… Ты кричала. Я услышал.
Она взглянула. Глаза спокойные, изучающие.
–Я думала… – замолчала. – Думала, что конец. Ужасно. А потом… ты упал на матрасы. Невероятное везение.
"Везение". Слово повисло. И в голове щелкнуло. Теория, которую он гнал весь день, вырвалась наружу.
–Не просто везение, – сказал он медленно. – Это… может быть что-то другое. Слышала о квантовом бессмертии?
Она нахмурилась.
–Квантовое… бессмертие? Звучит странно. Физика? Я с биофака, Артем.
–Да, физика. Интерпретация. Мысленный эксперимент. – Пауза. – Представь, к примеру, событие с разными исходами – атом распадается, или человек падает… так вот.. вселенная не выбирает один вариант. Она расщепляется. На ветви. В одной человек разбился… – взглянул на нее, – а в другой… упал на матрасы.
Алина шла, внимательно слушая.
–Так это параллельные миры?
–Э..примерно. Многомировая интерпретация. Ключевое: это именно твое сознание… всегда оказывается в ветви, где ты выжил. Даже если шанс – один на миллион. Ты не можешь осознать смерть. Поэтому субъективно – ты живешь. Переходишь из ветви в ветвь, избегая смерти. Как я сегодня.
Они прошли мимо старушки с голубями. Алина долго молчала.
–Выходит, в других ветвях… я видела, как ты.. разбился?
–По идее, да, – ответил Артем. – В большинстве ветвей я погиб. Но сейчас я… здесь. Где я жив. Где ты была на балконе. Где висели матрасы. – Сорвал одуванчик. – Как он. Попал мне в руку.
Алина улыбнулась.
–Звучит… жутковато. Значит, я с тобой только потому, что в моей ветке ты выжил?
–Нет. Мы все в одной ветви. Но для меня… я всегда в ветви выживания. Твое сознание – тоже. Мы совпали. Пока.
–Пока? – подняла бровь.
–Ну, жизнь длинная. Может, завтра я упаду в колодец, а ты нет – пошутил он плохо.
Она не обиделась. Смотрела себе под ноги.
–Значит, переход… он в момент смерти?
–В момент квантового события, определяющего исход. Смерть – такой исход. Сознание"перескакивает" в ветвь, где тело живо. Хотя строго – ты всегда был в этой ветви. Остальных не существует.
–Удобно, – усмехнулась без насмешки. – Бессмертный неудачник. А как же старость? Болезнь?
–Тут теория дает сбой. – он развел руками – От естественной смерти не спасает. Ветки сходятся кнеизбежному финалу. Только спасения от случайной смерти. Пока… не станет невозможно выжить.
Они подошли к оживленной магистрали. Шум машин, гудки, громкая музыка ворвались в их тихий разговор. Артем указал на перекресток.
–Вон там, "Квант". Кофе хороший. Пойдем?
Алина кивнула, хитро наклонив голову.
–"Квант"? Ирония прямо в тему? – теплая улыбка. – Да, пойдем. Интересно… как-то ты объясняешь. И как будто мир стал… другим.
Они подошли к большому перекрестку. Загорелся зеленый. Толпа двинулась через асфальт. Артем и Алина шагнули вместе. Шум двигателей, визг тормозов, реклама – оглушительный гул лился отовсюду.
Артем шел, погруженный в мысли, в ее присутствие, в эйфорию после утреннего спасения и разговора. Краем глаза заметил огромный груженый грузовик по встречной. Массивный. Прямо давит асфальт. Мгновенный спазм тревоги. Пустое.
И в этот момент – резко, оглушительно – взвыла сирена. Прямо за спинами, из-за поворота, вылетела пожарная машина. Алые маяки резали глаза, сирена заглушала все вокруг.
Доли секунды. Водитель грузовика запаниковал. Резко дернул руль. Скрежет металла – грузовик зацепил легковушку. Пошел в занос. Прямо на пешеходный переход. Прямо на толпу.
Артем инстинктивно рванулся к Алине. Их руки сплелись на миг. Он увидел перекошенное лицо горе-водителя. Увидел, как кузов с серым щебнем начал опрокидываться. На них. Тень. Грохот вселенский.
Удар.
Не оглушающий. Сокрушающий. Мир – хаос звуков. Грохот. Звон стекла. Крики. Пронзительная боль в левой ноге. Артем лежал ничком. Что-то тяжелое давило на спину. Вкус пыли, бензина, железа. Щебень впивался в кожу. Он не мог пошевелиться. Не мог вдохнуть. Сознание плавало:
–Алые мигалки сквозь пыль…
–Крики: "Скорая!"– Чей-то стон…
–Запах горячего масла, крови… и сирени..
Время остановилось..
Давление ослабло. Кто-то стаскивал обломки, отгребал щебень. Артем судорожно вдохнул. Пыль обожгла. Попытался пошевелиться. Левая нога горела адски. Но… была. Боль живой ноги. Руки двигались. Собрал волю. Оттолкнулся, приподнялся.
Хаос. Перевернутый грузовик. Горы серого щебня. Искореженные машины. Люди бегали, кричали. Другие лежали. Сирены "скорых". Резкий свет фонарей.
Артем откашлялся. Взгляд метнулся. Где Алина? Рядом!
–Девушка! – голос чужой, хриплый. – Алина!
К нему наклонился парень в куртке доставки, лицо в саже и крови.
–Твоя? Рыжая?
–Да! Где?!
Парень кивнул за груду щебня. Лицо исказилось.
–Там… У бордюра… Не смотри. Мгновенно…
Ледяная волна. Артем не поверил. Рванулся туда, игнорируя боль. Щебень скрипел. Увидел… руку. Женскую. Неподвижную. В щебне и темных пятнах. На запястье – тонкий серебряный браслетик с крошечным кулоном. Он видел его сегодня. Утром. Клочок русых волос…
Он замер. Весь мир – рука, волосы. Боль исчезла. Шум отступил. "Мгновенно…" – эхом многократно гудело в голове.
Щелчок. Разряд. И в голове сложилось. Четко. Холодно.
–Утро. Падение. Чудо на матрасах. Жив.
–Вечер. Грузовик. Чудо с ногой. Жив.
–А она…
Два раза. Два спасения от верной смерти. Рядом – гибель. Первый раз – случайность. Второй… она была рядом. Погибла. Он – выжил. Чудом.
Его слова обрушились с чудовищной ясностью:
–"Твое сознание… всегда в ветви, где ты выжил."
–"Субъективно… ты живешь."
–"Я всегда в ветви выживания."
"Квантовое бессмертие…" – прошептал беззвучно. Не теория. Реальность. Его реальность.
Он оторвал взгляд от страшного места. Глаза, затуманенные болью и чем-то подступающим к горлу, блуждали по хаосу. Остановились.
На краю тротуара, метрах в пяти, невозмутимо сидел рыжий кот. Барсик. Тщательно вылизывал переднюю лапу. Будто вокруг не было щебня, машин, крови. Будто обычный вечер.
Их взгляды встретились. Желтые, узкие глаза смотрели прямо. Не с любопытством. Не со страхом. С древним, непостижимым знанием. На миг Артему показалось, что в них отражается не авария, а ветвление реальности. Горы щебня в одной. Целая Алина – в другой. И понимание, в какой ветви он.
Кот встал, потянулся. Не спеша пошел вдоль тротуара. Обходил лужу с маслом. Переступал через осколок. Шел мимо сапога пожарного. Гордо. Невозмутимо. Как хозяин ада. Как вечный наблюдатель.
Артем Волков остался сидеть на щебне. Боль в ноге вернулась, острая, пульсирующая. Холод асфальта. Камешки впивались в ладони. Вкус пыли, бензина, смерти. Запах сирени пропал.
Он закрыл глаза. Не от боли. От невыносимой тяжести вопроса, заполнившего все.
Темнота наступила не от потери сознания. Она наступила изнутри. От осознания бесконечности, в которой он теперь был заперт. Один. Навсегда.
Часть 2. Наблюдатель.
Больница встретила Артема Волкова стерильным холодом и запахом антисептика. Боль была тупой, постоянной спутницей: ребра напоминали о себе при каждом вдохе, порезы на руках и ноге жгли, а ушибы окрашивали кожу в сине-багровые тона. Но физическая боль меркла перед душевной пустотой. Он хорохорился перед медсестрами, шутил кисло с профессором Галицким, который действительно навестил своего талантливого, хоть и рассеянного студента ("Волков, квантовую механику вы знаете, а с утюгом – полный коллапс волновой функции! Но живы – и ладно. Выздоравливайте, сессия подождет"). Артем кивал, стараясь не смотреть в глаза профессору, где читалось и сочувствие, и легкое недоумение: как можно было так вляпаться?
Главный диагноз в карте был расплывчат: " Острая реакция на стресс, навязчивые состояния". Врачи шептались о тяжелой ПСТР, остром тревожном расстройстве. Артем видел это в их глазах. Считали сумасшедшим, не верящим в собственную травму, видящим лишь галлюцинации несостоявшегося самоубийцы. Но Артем знал правду глубже любого диагноза. Врачи держали его неделю, кололи успокоительное, водили к психологу, чьи мягкие вопросы о "травмирующем опыте" и "стратегиях совладания" разбивались о ледяную стену его молчания. Он скандалил, требовал выписки – "Учеба! Сессия!" – и в конце концов его, изможденного, с подписанной бумагой о "рекомендации продолжить амбулаторное наблюдение", отпустили.
Дом. Хрущевка, четвертый этаж. Запах пирогов и лаванды от пледов Валентины Петровны.
Бабушка встретила его со слезами на глазах, обняла осторожно, боясь задеть больные ребра.
– Артемушка! Родной мой! – причитала она, усаживая его за стол, заставленный его любимыми – скапустой, с яйцом и луком. – Вот и дома, вот и хорошо. Все позади.
– Позади? – мысленно усмехнулся Артем, откусывая теплый пирожок. Алина похоронена. Он не пошел. Не смог. Не смел. Объяснил бабушке и себе – состояние, больница. Но истинная причина была в страхе. Страхе увидеть подтверждение своей теории. Страхе, что среди плачущих он увидит себя – мертвого, разбившегося при падении с балкона, или размазанного грузовиком. Или, что еще хуже, не увидит ничего, кроме могилы, и тогда его теория рухнет, оставив лишь гнетущее чувство вины и нелепой случайности. Эта неопределенность глодала его изнутри.
Он пытался вернуться к учебе. Конспекты, лекции по квантам. Но формулы расплывались, уступая место образу рыжих волос и серебряного браслетика в щебне. Или желтым, непостижимым глазам кота.
– Бабуль, – спросил он как-то вечером, разглядывая потолок, – а чей это кот? Рыжий. Барсик, вроде? С пятого этажа?
Валентина Петровна, вязавшая очередной носок, взглянула на него поверх очков.
– А, этот… Да у княгини той, Оболенской. Евдокии Петровны, кажись.
– Княгини? – Артем приподнялся на локте, заинтересованно.
– Ну, так прозвали ее все. Фамилия-то княжеская, Оболенские. Говорят, еще при царе Николае родилась, во как! – Бабушка фыркнула. – Врать не боятся. Хотя… вид у нее и правда древний. Я сама-то, когда сюда, в эту пятиэтажку, вселилась в шестьдесят втором, молодой еще была, так она уже старушкой ходила, вся в черном, нелюдимая. И кот у нее тогда был, тоже рыжий. Только Барсиком ли звали? Или Васькой? Уже и не вспомню. Все рыжие да рыжие.
Артем почувствовал холодок под ложечкой. – И что, она до сих пор жива? Никто ее не видит…
– Так и жива, видать. Кот-то гуляет! А сама – затворница. Склочная была раньше, говорят, со всеми судилась, шум поднимала. Сейчас тихо. Родни нет, одинокая. Иногда доставку привозят – продукты, лекарства, наверное. Оставляют у двери. И пакеты потом пропадают. Значит, жива. Хотя… – Валентина Петровна понизила голос, – кто его знает? Может, кот забирает? Шучу, шучу. Но жуть берет. Лучше к ней не соваться, Артемушка. Не к добру.
Но "не соваться" Артем уже не мог. Слова бабушки о вечных рыжих котах, о невозможной древности старухи вплелись в его навязчивые мысли о ветвлении и бессмертии. Это был ключ. Или страшная ловушка. На следующий день, отпросившись под предлогом прогулки на свежий воздух (бабушка радостно кивнула, видя в этом признак выздоровления), он поднялся на пятый этаж. Квартира № 53. Дверь старая, деревянная, с потертой краской.
Артем замер, прислушиваясь к гулкой тишине подъезда. Где-то капала вода. Запах пыли, старой краски и чего-то лекарственного – валерианы или пустырника – висел в воздухе. Сердце колотилось так громко, что, казалось, эхо отдается от стен. А что, если она уже мертва? Если кот там один? Если она знает… знает про Алину? Холодный пот выступил на спине. Он сжал кулаки, ногти впились в ладони. Бред. Она просто старуха. Затворница. Но тогда почему этот кот? Он вдохнул полной грудью, собираясь с духом. Пора выяснить все. Нажал звонок. Глухое жужжание где- то внутри. Никакой реакции. Постучал – сначала осторожно, потом громче. Тишина. Минута.. Две.. Разочарование и странное облегчение смешались в нем. Он уже повернулся, уже сделал первый шаг, когда..
Послышался тихий, но отчетливый шорох – будто что-то бумажное упало за дверью. Или коготь поскреб по дереву.
Мяяу.
Тихий, недовольный, словно вопрошающий звук – прямо за дверью. И щелчок замка. Дверь медленно, со скрипом, отворилась.
На пороге стояла старушка. Но не "развалина", не "склочная старуха". Перед Артемом предстала маленькая, очень хрупкая женщина, одетая в нечто невообразимое для хрущевки. Бархатный пеньюар глубокого вишневого цвета, отделанный по вороту и манжетам пожелтевшим кружевом, поверх – шелковый халат с причудливыми восточными узорами, вытканными золотой нитью. На седых, аккуратно уложенных волосах – крошечный чепчик из той же парчи, что и огромные, нелепо большие для ее ноги, домашние тапочки. Лицо было изрезано морщинами, как древняя карта, но черты – тонкие, правильные. Глаза, невероятно живые и проницательные, смотрели на Артема с… ожиданием?
– Артем Волков, – произнесла она тихим, но удивительно четким голосом, без тряски. – Входите. Я вас ждала. Барсик настаивает на знакомстве. Прошу.
Ее манера говорить, осанка, даже взгляд – все дышало давно ушедшей эпохой. Артем, ошеломленный, молча переступил порог.
Контраст был ошеломляющим. Вместо ожидаемой затхлости и захламленности – просторная (по меркам хрущевки), почти пустая комната, залитая весенним светом. Стены были заставлены старинными книжными шкафами до потолка, доверху набитыми тяжелыми томами в кожаных и холщовых переплетах. Мебель – массивное резное кресло с гнутыми ножками, строгий письменный стол времен модерна, диванчик, покрытый выцветающим, но явно дорогим покрывалом. Ни телевизора, ни радио, ни даже холодильника в поле зрения. Только книги, пара портретов в золоченых рамах (мужчина в мундире, дама в кринолине) и на подоконнике – спящий рыжий кот Барсик. В воздухе пахло старой бумагой, воском и едва уловимыми духами с нотой фиалки.
– Присаживайтесь, Артем, – указала хозяйка на кресло. Сама опустилась на диванчик с царственной осанкой. – Кофе? Он у меня настоящий. Не из этих ваших пакетиков.
Артем, все еще не веря происходящему, кивнул. Старушка удалилась на кухню. Барсик открыл один глаз, посмотрел на Артема желтым, невыразительным взглядом, зевнул и снова уснул.
Она вернулась с подносом: две фарфоровых чайных пары тончайшей работы, маленький кофейник, пиалы с густым, черным, невероятно ароматным кофе и крошечные серебряные ложечки.
– Евдокия Петровна Оболенская, – представилась она, наливая кофе. – Хотя для мира я долгое время была Евдокией Петровой. Простой советской гражданкой. Но с вами, полагаю, уже не нужно притворства.
Артем взял чашку. Рука дрожала. Кофе был восхитителен, но вкус не доходил до сознания. – Вы…знали, что я приду?
– Барсик знал, – просто ответила она, отхлебнув из своей чашки. – Он давно наблюдает за вами. Особенно активно – после вашего… чудесного спасения с балкона. И после того вечера на перекрестке. – В ее голосе не было осуждения, лишь констатация факта. – Он выбрал вас.
– Выбрал? Для чего? – голос Артема сорвался. – Кто он? И… кто вы? Бабушка говорит, вы здесь…очень давно.
Евдокия Петровна улыбнулась. Улыбка была печальной, но просветленной. – Давно? О, да. Родилась я в 1890 году, в Санкт-Петербурге. В семье князя Оболенского. Мой отец… – ее голос дрогнул, – он был человеком редкой широты взглядов. Разглядел во мне не просто барышню на выданье, а ум. Позволил учиться. Отправил в Цюрих, затем в Париж. Физика, молодой человек! Я горела ею. Изучала новейшие работы Планка, Резерфорда, переписывалась с Эйнштейном… – Глаза ее на миг загорелись прежней страстью. – Потом… грянула буря. Революция. Гражданская. Отец погиб. Мать, сестра… пропали. Вернуться под своей фамилией было смерти подобно. Я подделала документы. Стала Евдокией Петровой, родившейся в 1902 году в семье приказчика. И… продолжила заниматься наукой. Здесь. В советских институтах. Работала под руководством… ну, имена вам мало что скажут. Но кое-какой вклад в фундаментальные вещи внесла. Под псевдонимом, конечно. – Она махнула рукой, как бы отмахиваясь от прошлых заслуг.
– И у вас… тоже было? – Артем не смог сдержаться. – Чудо? Спасение?
Ее взгляд стал далеким. – Да. В блокаду. Я умирала от голода. Шла по улице, и… рухнула. В сознании мелькнуло: "Вот и все". А очнулась – в теплой комнате, с миской похлебки перед носом. Какой-то старик подобрал. Сказал, что я просто оступилась и ударилась головой. Но я знала. Я чувствовала, как уходила. И потом… потом их было несколько. Мелких, не таких драматичных, как ваши. Падение с лестницы – отделалась ушибом. Удар током – лишь легкий шок. Каждый раз… и каждый раз рядом был рыжий кот. Сначала Васька. Потом Мурзик. Потом… – она кивнула на спящего Барсика. – Он всегда один. И он не меняется. Совсем. Просто иногда… исчезает на время. А потом возвращается. Таким же.
– Он… вечный? – прошептал Артем.
– Не знаю, – честно ответила Евдокия Петровна. – Я пыталась понять. Физика, биология, даже оккультная литература – ничего не дало внятного ответа. Он – есть. Он – наблюдатель. И он привязан к… таким, как мы. К тем, кто ускользает из ветвей смерти в ветви жизни. К "квантовым бессмертным", если пользоваться вашей терминологией. Хотя это не совсем бессмертие. – Она тяжело вздохнула. – Органы изнашиваются. Разум может угаснуть. Рак, инсульт… от этого не убежишь. Ветви сходятся к одному финалу. Конец биологический неизбежен. Бессмертны лишь наши сознания в этой конкретной ветви, пока она длится. И наблюдатель.
Артему стало холодно. – И… что теперь? Он "выбрал" меня. Значит…
– Значит, Евдокия Петровна Оболенская скоро умрет, – сказала она с потрясающим спокойствием.– Мне осталось недолго. Организм отказывает. Я это чувствую. Барсик чувствует. И он нашел преемника. Вас.
– Но я не хочу! – вырвалось у Артема. – Я не просил этого! Я хочу… обычную жизнь! Семью, работу, детей!
Старушка посмотрела на него с бесконечной, старческой печалью. – Не получится, Артем. Это не в вашей власти. И не в моей. Барсик придет. Он будет рядом. Всегда. В самые неожиданные моменты. И он… не терпит привязаностей. Не терпит конкуренции за внимание своего "хозяина". Либо ты полностью его, либо… – она не договорила, но смысл висел в воздухе. – Те, кто пытался… строить отношения, заводить семьи… их близкие гибли. Нелепо. Случайно. Как ваша Алина. Это не злоба. Это… закон его существования. Он – фокус реальности для избранного пути выживания. Все остальное – помеха.
– Значит… я обречен на одиночество? – голос Артема был пустым.
– На одиночество в общепринятом смысле – да, – подтвердила она. – Но у вас будет время. Очень много времени. Займитесь наукой. Погрузитесь в тайны мироздания. Вы же умный мальчик, профессор Галицкий вас хвалил. Может быть, именно вы, с вашим уникальным… опытом, и с вечным наблюдателем рядом, сможете понять то, что не смогла я. Что он такое. В чем истинная природа этих ветвей. – В ее глазах мелькнул последний проблеск азарта ученого. – Это… вызов. Ваш вызов теперь.
Артем молча допил холодный кофе. Горький. Как полынь. Он вежливо поблагодарил, отказался от второй чашечки. На прощание Евдокия Петровна взяла его руку своими холодными, почти невесомыми пальцами.
– Не вините его. И не вините себя. Примите. Это ваш путь теперь. Смиритесь… или найдите в этом смысл.
Барсик проснулся, когда Артем выходил. Желтые глаза проводили его до двери. Без любопытства. Без эмоций. С холодным знанием.
Ночь была адом. Слова Евдокии Петровны крутились в голове, сливаясь с образом Алины в щебне, с ощущением падения, с леденящим взглядом кота. "Обречен на одиночество". "Не сможешь создать семью". "Все близкие будут гибнуть". "Ты – его". Перспектива вечности, пусть и конечной биологически, но растянутой на десятилетия в полном, вынужденном одиночестве, под неусыпным взором рыжего демона… Она казалась невыносимой. Хуже смерти. Ведь смерть – это выход. Покой. А это – тюрьма бессмертия.
Валентина Петровна заметила его бледность, трясущиеся руки, отсутствующий взгляд за утренним чаем. Она суетилась, подкладывала пирожки, говорила ласковые слова, пыталась расспросить о "прогулке". Артем отмахивался. "Устал", "голова болит", "пойду на лекцию, развеяться". Бабушка смотрела ему вслед с тревогой, но отпустила.
Он вышел из дома. Но вместо пути в институт ноги понесли его к набережной Оби. Михайловская набережная. Весна была капризной. Вчерашнее солнце сменилось хмурым небом, мелким противным дождем и порывистым, холодным ветром, который рвал полы куртки и залезал под одежду. Вода, освободившаяся ото льда совсем недавно, была темной, мутной, неприветливой. Холодной до костей. Артем стоял на мокром асфальте, глядя на быстроводную стремнину. Никого вокруг. Плохая погода сделала свое дело.
Мысли текли мутным, отчаянным потоком. *"Бессмертный неудачник". "Пешка". "Клетка". "Вечный наблюдатель". Алина… Валентина Петровна… Профессор… Все это будет отнято. Или станет причиной их гибели. Нет. Не хочу быть причиной. Не хочу этой вечности в аду одиночества. Выход есть. Только один выход.
Он огляделся еще раз. Пусто. Только серый дождь, хлещущий по лицу, да свист ветра в ушах. Он спустился по скользким ступенькам к самой воде. Подобрал несколько крупных, тяжелых камней с мокрого берега. Засунул их за пазуху, под свитер и куртку. Тяжесть прижала, стала ощутимым аргументом.
Вот и все. Прощай, бабуля. Прости.
Он шагнул в воду. Ледяной удар сжал грудь, перехватил дыхание. Еще шаг. Вода по колено. По пояс. Камни тянули вниз. Еще шаг – и дна не стало. Холод пронзил до костей, словно тысячи игл. Он захлебнулся, вдохнув ледяную жижу. Судорожный спазм. Темнота. Вспышки в сознании: детство, лицо матери (исчезнувшей давно), Валентина Петровна с пирожком, Алина с теплой улыбкой… профессор у доски… рыжий кот… "Субъективно… ты живешь…" "Он выбрал вас…"
Конец....
Резкий удар в спину. Еще один. Холодный асфальт под щекой. Кто-то давит ему на грудь. На больное ребро. Громкие голоса:
–…дышит! Задышал!
– Живой! Держись, парень!
– Валик, ты гений! Точно вспомнил про монету!
Артем выплюнул воду, закашлялся, захрипел. Открыл глаза. Над ним склонились два парня, лет двадцати пяти, крепких, в спортивных костюмах, промокших насквозь. Один – темноволосый, с сиплым голосом, – продолжал ритмично давить ему на грудь. Второй – рыжеватый, по имени Валик, – сидел на корточках, лицо бледное от адреналина и перекошенное горем – это была монета отца, погибшего в Чечне, единственная память! Вчера он потерял ее тут, гуляя с девушкой, и теперь метался, как угорелый, ощупывая каждый сантиметр грязного берега под дождем, когда его друг заметил темный силуэт, скользящий под водой.
– Эй, братан! Ты как?! – крикнул темноволосый, переставая давить. – Чуть кони не двинул! Валик, звони еще раз в скорую, скажи, очнулся, дышит!
Артем попытался сесть. Тело не слушалось, ломило, трясло от холода и шока. Он видел их лица, слышал обрывки фраз: "…искал вчерашнюю монету, юбилейную, обронил тут…", "…шел с Валерой мимо, а ты… бульк! И пошел ко дну!", "…повезло, что лед сошел, а то бы подо льдом…", "…скорая едет…".
И тут его взгляд, блуждающий, полный непонимания и тупой боли, упал на край тротуара. Метрах в пяти. Барсик. Сидел, как статуя. Тщательно вылизывал переднюю лапу. Его рыжая шерсть была мокрой от дождя, но он выглядел абсолютно спокойным, невозмутимым. Как будто не было ни тонущего человека, ни спасателей, ни криков, ни сирен скорой, уже слышных вдалеке. Он закончил лизать лапу, поднял голову. Желтые глаза уперлись прямо в Артема. . В них не было ни злорадства, ни укора. Только та же бездонная глубина, то же древнее, всепонимающее знание.
И в этот миг все фрагменты встали на свои места с леденящей, неопровержимой ясностью. Падение – чудо на матрасах. Вечер на перекрестке – чудо с ногой, когда грузовик лишь зацепил его, но не раздавил. А Алина… Алина была рядом. И погибла. Теперь вот это… Самоубийство? Не вышло. Барсик явно позаботился. Нашел "памятную монету" в сознании рыжего парня. Направил их сюда. Вовремя.
–"Твое сознание… всегда в ветви, где ты выжил."
–"Он придет. Всегда."
–"Не вините его. Примите. Это ваш путь."
Это не теория. Это Закон. Его Закон. Его проклятие. Его… предназначение?
Чувство обреченности, охватившее его в квартире Оболенской, сменилось сначала ледяным ужасом, а затем – яростным, всепоглощающим гневом. Гневом бессилия. Гневом загнанного в угол зверя. Он был пешкой! Игрушкой в руках непостижимых обстоятельств и существа, привязанного к нему невидимой нитью! Он уже сам хотел умереть – ему не дали! Он хотел любви, семьи – ему показали цену таких желаний!
Сирены скорой приближались. Парни помогали ему подняться, заворачивали в чью-то куртку. Но Артем почти не чувствовал их рук. Его взгляд был прикован к Барсику. Кот встал, потянулся, изогнув спину дугой. Потом не спеша, грациозно, обошел лужу с моторным маслом (откуда она тут?), переступил через осколок бутылки и гордо удалился вдоль набережной, растворяясь в серой пелене дождя. Как хозяин. Как надсмотрщик. Как вечный Наблюдатель.
Ярость кипела в Артеме, смешиваясь с адреналином, спасшим его тело, и с ледяным осознанием спасения его… пути. Не жизни. Пути. Пути к чему?
Медики укладывали его на носилки, укутывали в теплое одеяло. Валентина Петровна, от тревоги звонившая на брошенный им на берегу сотовый, бежала вдоль набережной, крича его имя. Лицо искажено страхом и слезами.
Но Артем Волков не видел ни медиков, ни бабушку. Он смотрел в серое небо, чувствуя, как гнев кристаллизуется в нечто твердое, острое, неумолимое. Отчаяние сменилось бешеной решимостью.
Смириться? Принять свою роль вечного узника под взглядом рыжего надзирателя? Никогда. Он хотел умереть – ему не дали. Значит, он будет ЖИТЬ. Яростно. Наполненно. Но не по чужим правилам. По своим.
Если Барсик – ключ. Если его присутствие – фокус этой проклятой ветви выживания, то Артем вырвет у него тайну. Он посвятит свою вынужденную вечность, все свои научные способности, всю свою ярость и боль одной цели: понять, что или кто такой Барсик. Откуда он? Как он управляет ветвями? Можно ли разорвать эту связь? Можно ли… использовать ее?
Пусть он Наблюдатель. Артем станет Исследователем. Исследователем самой природы реальности, купленной ценой одиночества и крови. Он будет копать глубже Евдокии Петровны. Глубже всех.
Сквозь шум в ушах, сквозь плач бабушки, он услышал скрип открывающихся дверей скорой. И представил себе желтые, не моргающие глаза, наблюдающие за ним из тени. Глаза, в которых отражалась не одна реальность, а миллионы ветвящихся возможностей.
–– Ладно, Барсик, – прошептал Артем сквозь стиснутые зубы, уже в глубине машины скорой помощи. – Игра началась. Посмотрим, кто кого переиграет в этой вечности.
И впервые за долгие дни в его глазах, помимо боли и гнева, вспыхнул огонь. Огонь вызова. Огонь цели. Пусть мрачной. Пусть невероятной. Но его цели. Его войны. Войны с самим фундаментом мироздания, олицетворенным в рыжем коте. Войны за право быть не просто выжившим.
Часть 3. Проклятый наследник.
Часть 3. Проклятый наследник.
Глава 1: Наследство и Тень.
Пыль золотилась в косом луче вечернего солнца. Артем Волков стоял у окна гостиной, но он видел не обычный летний двор внизу, а внутреннюю карту собственной ловушки. Пять лет. Пять лет с того дня, когда он упал на старые матрасы и взглянул в желтые глаза вечности. Он не терял времени зря.
За его спиной квартира княгини Евдокии Петровны Оболенской жила своей двойной жизнью. Слева, на современном стеклянном столе, поблескивал монитор, застывший на сложной 3D-модели магнитоуправляемого наноносителя – визуальный отчет по его гранту, принесшему вчера престижную премию «Молодой лидер науки». Рядом с клавиатурой лежала сама премия – изящный хрустальный шар, заключенный в позолоченную сетку молекулы. Символ признания. Справа же царило прошлое. Массивный дубовый стол княгини, заваленный не цифровыми отчетами, а стопками пожелтевших бумаг из кожаного портфеля. Гигантские книжные шкафы, упирающиеся в лепной потолок, доверху забитые тяжелыми томами в ветхих переплетах. Физика. Математика. Труды на русском, немецком, французском. И портрет – строгий мужчина в мундире с орденскими колодками, чей взгляд, казалось, оценивал научные достижения наследника с ледяным скепсисом. Воздух был густым, пропитанным запахом старой бумаги, кофе, воска для паркета и едва-едва уловимыми нотами фиалки – духами давно ушедшей хозяйки.
– Лаборатория, гранты, признание, – пронеслось в голове Артема.– Валентина Петровна счастлива, ее Артемушка "выбился в люди". Премию на стол поставила, пирогом кормила. Горькая усмешка скривила его губы. Если бы она знала, какой ценой. Ценой Алины. Ценой… этого.