Галстук и ромашка
Пролог
– А что, если он рядом…? А вдруг он зол на меня? Да нет, бред моих мыслей…
Мирослава Ковалёва включила лампу, и свет, будто золотой ручеёк, хлынул на страницы рукописи. Воздух в её кабинете издательства «Лира» пах старыми книгами – бумага, табак, пыль – и кофе, который давно остыл в чашке, но всё ещё бросал в лицо ароматом. Пальцы скользили по бумаге, ловя ритм слов, как будто они были мелодией, которую можно было бы услышать.
Это был обычный вторник. День, когда срочные сроки превращались в гонку, а чернила на полях редакторских замечаний выглядели как тени, что преследовали авторов. Но сегодня её глаза зацепились за строчку, которая не давала забыть о прошлом:
«Её имя – не шепот, а эхо, которое не исчезает в тишине».
Она провела пальцем, по этим словам, и в голове всплыл образ. Мальчик с рюкзаком, небрежно повешенным на плечо, и карандаш, который он держал так, будто он был пером судьбы. Школьный журнал, который они вместе редактировали, пыльные стены библиотеки, где он читал свои стихи, а она сидела в углу, втайне завидуя его смелости.
«Ты тогда смотрела на него, как на героя, – прошептала она себе, вспоминая. – Но он был просто мальчиком, который не знал, что его слова могут ранить».
Книги на полках за спиной хранили истории, но ни одна не могла объяснить, почему её сердце сжималось, когда она думала о нём. Она закрыла рукопись и взглянула на окно, за которым начался дождь. Капли стучали по стеклу, будто напоминая: «Время не ждёт».
– Нужно вернуться к работе, – пробормотала Мирослава, но мысли уже были в другом месте. В школьной библиотеке, где мальчики и девочки ещё верили, что их чувства могут стать книгами.
Она не знала, что сегодняшний день изменит всё. Но пока её рука снова взялась за ручку, а глаза вернулись к тексту, в комнате повисла тишина – та, что предвещает начало.
–
В полумраке кабинета, где стены были завалены книгами и черновиками, он сидел, погружённый в работу. Лампа, похожая на старую звезду, бросала тени на стол, где перед ним лежала рукопись. Строки, которые он писал, будто шептали, требуя правды. Но в этот момент его внимание привлекли фотографии, прикреплённые к стене.
На снимках женщина, её лицо было мягким, но с горящими глазами, как будто она знала, что—то, что он ещё не понял. Одна из фотографий была сделана в библиотеке – она сидела за столом, укрытая тишиной, а в руках держала книгу. Другая – на крыше, где ветер играл с её волосами.
Он не мог понять, почему именно эти снимки выбрали его. Её имя не значилось в его жизни, но каждая строка, которую он писал, как будто искала её. «Героиня должна быть не идеей, а человеком. Но как сделать это реальным?» – думал он, листая страницы.
Ручка в его руке дрожала, когда он писал: «Она не прячется. Она пишет свою историю. И если я не смогу найти её, то мои слова разрушатся, как старые книги».
Он не знал, что за этой женщиной скрывается не просто метафора, а правда, которую он ещё не готов был принять. Но в тот момент, когда капли дождя стучали по окну, он чувствовал, что её образ становится частью его души.
– Скоро мы увидимся, родная. Но только помнишь ли ты меня? – прошептал он, не глядя на фотографии. – Почему ты заставляешь меня писать правду?
И в тишине, окружавшей его, ответа не было. Только строки, которые он писал, и её лицо, которое не давало ему покоя.
Повествование 1.
Мирослава стояла перед стеклянной дверью издательства «Лира», сжимая в руках портфель до побелевших костяков. Волосы, собранные в аккуратный пучок, всё же выбивались, словно протестуя против строгости образа. На ней было платье—рубашка бежевого цвета – слишком формальное для её вкуса, но мама настояла: «Первый день на работе требует серьёзности». Она провела ладонью по ткани, разглаживая несуществующие складки, и сделала глубокий вдох. Перед ней возвышалось здание, покрытое стеклом, отражающим утреннее солнце. Внутри, за этими стенами, рождались книги, которые читатели цитировали годами, которые становились спасением для одиноких и вдохновением для дерзких.
В холле пахло типографской краской и кофе, смешанными с ароматом старых книг, выставленных в витринах у входа. Секретарша за ресепшеном, в строгом черном костюме и с идеальным маникюром, даже не подняла глаза от экрана, когда сказала:
– Проходите в кабинет 307. Дмитрий Сергеевич вас ждёт.
– Спасибо.
Кабинет главного редактора был просторным, с панорамным видом на город, который просыпался под лучами солнца. Дмитрий Сергеевич, мужчина под пятьдесят с седыми висками и щетиной, напоминавшей скорее стиль, чем заброшенность, сидел за столом, заваленным бумагами. На его пальце поблескивал перстень с печаткой, а на запястье – дорогие часы, которые он, казалось, не замечал. Не отрываясь от монитора, он бросил:
– Присаживайтесь, Мирослава. У нас срочный проект. Дебютный роман Оскара Ланского. Никто из старших редакторов не взялся – слишком… специфичный текст. Но вы ведь любите сложные задачи?
Она кивнула, хотя сердце заколотилось. Имя Оскара Ланского уже месяц мелькало в интеллектуальных кругах и блогах. Да и казался он знакомым ей, только откуда?
Молодой философ, выпускник Сорбонны, чьи эссе о связи искусства и плоти вызывали споры даже среди профессоров. Дмитрий протянул ей распечатку, скреплённую зажимом:
– Читайте. Через два дня встреча с автором. Ваша задача – не убить его энтузиазм, но сделать текст… доступным.
– Это будет сложно, но надеюсь я смогу это сделать, – ответила Мирослава.
– Я верю в тебя. И кстати: ты не знакома с Оскаром?
– Нет, а что?
– Да так, просто.
После этого Мирослава задумалась, может она и правда с ним была знакома? Например, в школе? Но пока она не хотела думать об этом.
Дома, вечером, Мирослава уселась за кухонный стол, на котором вместо посуды лежали стопки бумаг. Мать, заметив её задумчивость, поставила перед ней чашку горячего какао с зефиром – её любимое лакомство с детства. Мирослава улыбнулась, но руки дрожали, когда она открыла файл.
Первая страница: «Её кожа пахла ванилью и огнём, запахом, который не спутаешь с другими. Он прикоснулся к её ключице, словно к ноте, которую давно ждал услышать». Строки лились, как музыка – плотные, наполненные метафорами, где каждое предложение было поэзией. Она листала страницы, забыв про какао, пока не наткнулась на абзац, от которого щёки загорелись. Герой и героиня находились в библиотеке, окружённые томами Бодлера. Каждое движение описывалось с такой чувственностью, что Мирослава невольно прижала ладонь к груди.
– Неужели это нужно убрать? – думала она, но писательский голос Оскара был так мощен, что даже эти сцены казались… необходимыми.
– Интересно, что у него творится в голове, раз он такое пишет…
Девушка, просидев еще пару часов с рукописью, решила, что нужно лечь спать. Чтобы потом ей не стало где-нибудь резко плохо.
На следующий день в офисе Дмитрий встретил её вопросом:
– Ну? Как впечатления?
– Он гений, – выпалила Мирослава, – но это… слишком откровенно.
– Хм…. Дай-ка подумать.
Главный редактор откинулся в кресле, разглядывая её так, будто оценивал не только ответ, но и саму девушку:
– Значит, будет скандал. Нам нужны такие книги. Работайте.
– Но Дмитрий Сергеевич! Я не понимаю такого, я не знаю, как работать над этим, – возмущалась Мирослава.
– Мирослав, я тебя давно знаю. И верю, что найдешь к нему подход. На этом разговор окончен.
По пути к своему столу Мирослава услышала фрагмент разговора двух сотрудниц из отдела маркетинга:
– Говорят, Ланский пишет о своей бывшей. Та ещё история.
– А ещё слух, что он отказался от контракта с «Альфой» из—за цензуры.
Девушка прошлась мимо коллег, пытаясь не слушать слухи, чтобы спокойно прочитать рукопись и сделать правки. Но слухи были слишком резкими.
– Говорят, что он писал историю, чтобы показать бывшей кто он и кто она, – прозвучало из уст коллеги.
Мирослава глубоко вздохнув подошла к рабочему столу. И села за компьютер, чувствуя, как в животе возникает тугой комок. Её первый проект – и такой. Она открыла документ, чтобы начать помечать фразы, требующие правки, но пальцы зависли над клавиатурой. «Как сохранить его голос, не превратив книгу в мишень для критиков?» – думала она, глядя на экран.
Повествование 2.
Конференц—зал издательства «Лира» был обставлен в минималистичном стиле: стеклянный стол, серые кожаные кресла, проектор под потолком, отбрасывающий на стены тени, похожие на трещины. Мирослава, пришедшая за полчаса до встречи, раскладывала пометки на столе, перепроверяя выделенные фрагменты романа. Её пальцы дрожали, когда она достала из портфеля помятую распечатку «Теней страсти», и тонкий запах чернил смешался с ароматом недопитого кофе из стакана с пятнами от помады. На первой странице, рядом с эпиграфом из Бодлера («Дьявол танцует в каждом порыве ветра»), её карандашная пометка «Слишком тяжелый старт? Может, начать с действия?» выделялась жирным шрифтом, как крик, застрявший в горле.
Ветер за окном шевелил шторы, и ей казалось, что даже воздух здесь пропитан тревогой. Мирослава провела ладонью по стеклянной поверхности стола, разглаживая несуществующие складки, и вдруг заметила своё отражение – бледное, с тёмными кругами под глазами. «Справлюсь ли я?» – мелькнуло в мыслях.
В углу зала тикали часы, отсчитывая секунды до битвы. Она снова взглянула на распечатку, где абзац о герое и героине, сплетённых в библиотеке, был обведён красным. «Слишком откровенно? Или слишком честно?» – спрашивала она себя. Теперь её пальцы, дрожа, касались строк, которые могли стать их общей историей.
И в один момент над ней склонилась мужская фигура.
– Вы – редактор?
Голос заставил её вздрогнуть. Мирослава подняла глаза: перед ней стоял Оскар Ланской. Молодой, лет двадцати пяти, в потёртых джинсах и сером свитере с открытым воротом, он не походил на литературного аристократа, которого она воображала. Его волосы были растрёпаны, будто он только что проснулся, а серые глаза с едва заметной насмешкой окинули её с головы до ног.
– Мирослава. Да. Ваш роман… интересный. Но он через чур откровенный…
Оскар сел, бросив на стол свою кружку с кофе, из которой пахло корицей и слишком крепким эспрессо. Он перечитал её пометку на первой странице и фыркнул:
– Интересный? Это значит, что вам понравилось, но вы хотите всё испортить правками, – проигнорировал момент про откровенность, сам автор – Оскар Ланской.
Мирослава покраснела, сжимая ручку так, что костяшки побелели:
– Нет! Я хочу сохранить ваш стиль, но… некоторые сцены могут шокировать публику.
Оскар откинулся в кресле, скрестив руки на груди:
– Шокировать? Я пишу о страсти. О том, как два человека находят друг друга через слова, взгляды, прикосновения.
– Но читатели не готовы к… сложным метафорам. Например, сцена в библиотеке.
Его лицо напряглось. Он резко встал, подошёл к окну и уставился на улицу, где прохожие спешили мимо витрин с рекламой новой книги Кеццо: «Искусство быть одиноким».
– Та сцена – сердце книги. Там каждый жест символичен. И если ее убрать, считай пропадет весь мой стиль.
Мирослава собралась с мыслями, вспоминая, как вчера вечером перечитывала абзац, где герой и героиня находили друг друга среди томов Бодлера. Каждое слово Оскара было пропитано лиризмом, но в то же время – эмоциональной глубиной, которая будоражила.
– Я понимаю, – сказала она мягко, – но, если мы оставим всё как есть, критики обвинят вас в чрезмерной откровенности.
Молчание затягивалось. Оскар вернулся к столу, схватил ручку и написал в полях: «Поэзия и грех. Добавь это в описание книг на полках. Пусть читатели поймут, что это не просто история, а символ». Затем он вдруг улыбнулся – не как писатель, принимающий критику, а как человек, внезапно увидевший в ней не просто редактора:
– Покажите свои правки. Но если уберете метафору – вы уволены. И больше никуда не сможете попасть, – с улыбкой сказал Оскар и покинул ее рабочий стол.
Мирослава вернулась к себе, чувствуя странное чувство. Его уверенность, почти высокомерие, контрастировали с её осторожностью. На экране ноутбука появилось сообщение:
Oskar_Lanskoy: «Вы правы насчёт библиотеки. Добавьте в описание книг на полках слова “поэзия” и “грех”. Пусть читатели поймут, что это не просто сюжет, а символ. Пожалуй, в этот раз поверю вашем словам.».
Она улыбнулась, но в следующую секунду заметила в тексте пометку Оскара – в конце главы, где героиня делится своей тайной. Рядом с абзацем он написал: «А ты бы?». Сердце замерло. Это был не вопрос к тексту – это был вопрос к ней.
Мирослава закрыла ноутбук, чувствуя, как щеки горят. Вспомнила, как Оскар смотрел на неё, когда говорил о «метафоре слов», и как его голос чуть смягчился, когда она упомянула общественное мнение. «Он играл с ней? Или это было искренне?» – думала она, глядя в окно, за которым садилось солнце, окрашивая город в алые тона.
Идя домой, девушка задумалась о самом авторе, что—то вызывало у нее странные чувства. И его общение через правки ее заставляло думать о нем чаще. Быстро написав Оскару, чтобы он к 12 дня был в издательстве, она зашла к себе домой. Продолжая работать над рукописью.
Повествование 3.
Конференц—зал снова стал полем битвы. И на удивление Мирославы Оскар пришёл вовремя, с портфелем через плечо и книгой в руках – потёртым томом Ницше. Он бросил её на стол рядом с Мирославой, заметив с лёгкой издёвкой:
– Думал, редакторы читают философию. Или вы только правки делаете?
Мирослава сжала губы, подавляя раздражение. Его сарказм был ожидаем, но больнее всего было то, что он не смотрел на неё как на равного. Для него она оставалась девочкой, которую издательство подсадило к его тексту из—за нехватки кадров.
– Я прочла ваш роман трижды, – ответила она, доставая распечатку с пометками. – Вот, например, эта метафора: «Её дыхание было как стихи Рембо, разорванные на буквы». Читатель может не понять связи. Тем более вдруг он даже не знает кто такой Рембо?
Оскар откинулся в кресле, скрестив руки на груди, и его голос зазвучал почти как у лектора:
– А должен ли он всё понимать и знать все сразу? Искусство – это загадка. Если объяснять каждую строку, текст теряет душу, а читатель начинает путаться.
– Но, если читатель не дойдёт до конца из—за непонятных образов… – Мирослава замялась, чувствуя, как его взгляд скользит по её лицу, – книга потеряет аудиторию.
Он фыркнул, наклонившись вперёд:
– Значит, пусть читают умнее. Вы же не просите музыканта убрать диссонанс, чтобы песня была «приятнее».
Мирослава покраснела. Его высокомерие раздражало, но в его словах была логика. Она вспомнила, как плакала над абзацем, где герой сравнивал любовь с огнём, который «сжигает, но даёт свет». Как объяснить это простыми словами, не убив эмоцию?
– Тогда хотя бы сцены… – она замялась, сжимая ручку до побелевших костяшек, – слишком личные. Уберите лишние детали. Например, здесь: «Библиотека хранила их секрет, как старые книги – пыль». Это слишком…
– Слишком что? – Оскар перебил её, его голос стал ниже, почти шёпотом, – слишком красиво? Слишком правдиво? Или же слишком глупо?
Мирослава отвела взгляд, чувствуя, как его слова задевают что—то внутри. За окном шёл дождь, стучавший в стекло, как будто кто—то требовал внимания.
– Слишком откровенно, – выдавила она. – Критики обвинят вас в чрезмерной откровенности. И если мы это выпустим, издательство получит множество хейта.