Дом отражений

ЧАСТЬ 1. ВОЗВРАЩЕНИЕ И ПЕРВЫЕ ТЕНИ

Глава 1: Тень Детства (Пролог)

Пыль висела в лучах заходящего солнца, пробивавшихся сквозь высокие, запыленные окна. Она танцевала золотыми мушками, но шестилетней Софии это не казалось красивым. Это было похоже на миллион крошечных паучков, и от этого хотелось чихать. Она стояла посреди бесконечного коридора на втором этаже особняка «Черный Вяз», и огромные, темные двери по обе стороны выглядели совершенно одинаково. Где была ее комната? Мамин кабинет? Она свернула не туда, гоняясь за солнечным зайчиком, а теперь… теперь было страшно.

Тишина. Не обычная тишина дома, а густая, тяжелая, словно дом затаил дыхание. Даже скрип половиц под ее босыми ногами казался громоподобным, и она замерла, вжавшись в стену, обитую каким-то холодным, шелковистым материалом. Откуда-то издалека, может, с первого этажа, донесся приглушенный стук – как будто кто-то ронял тяжелую книгу. София вздрогнула. Мама? Но мама была далеко, в своей башне, и звать ее было нельзя. Особенно сейчас. Особенно если София опять «мечтает и витает в облаках».

Сердце колотилось, как птичка в клетке. Нужно найти дорогу назад. Она поплелась вдоль стены, пальчики скользили по гладкой, холодной поверхности. Коридор делал поворот, и тут она увидела их. Зеркала. Их здесь было так много. Большие, в тяжелых золоченых рамах, висели друг напротив друга, создавая бесконечные туннели отражений. София ненавидела этот коридор. В отражениях всегда было темнее, искаженнее. Они показывали не ее, а какую-то бледную, испуганную девочку с огромными глазами.

Она зажмурилась, пытаясь сосредоточиться только на своих крошечных ступнях на темном паркете. «Раз-два, раз-два». Шаг. Еще шаг. Пахло старым деревом, пылью и чем-то еще… сладковатым и приторным, как увядшие цветы. Запах маминых духов, но резкий, неприятный. Она открыла глаза.

И застыла.

В одном из зеркал, не в ближайшем, а где-то в глубине этого зеркального лабиринта, что-то пошевелилось. Не она. Не ее отражение. Что-то темное, бесформенное, промелькнувшее за ее спиной в отраженном коридоре. Как тень, но слишком густая. Слишком… намеренная. Холодный комок страха сдавил горло. Она медленно, медленно повернула голову, боясь увидеть это что-то в реальном коридоре за своей спиной.

Ничего. Только пустой, погружающийся в сумерки коридор.

Облегчение длилось долю секунды. Потому что она снова посмотрела в зеркало. Не в то далекое, а в ближайшее. В свое собственное отражение.

Бледная девочка с растрепанными каштановыми волосами и слишком большими глазами смотрела на нее. Но это было не все. В глубине этих детских глаз, в зрачках, отражавших угасающий свет из окна, горел крошечный, холодный огонек. Не страх. Не слезы. Нечто другое. Нечто… оценивающее. Расчетливое. Совсем не детское. И уголки губ отражения дрогнули вверх, изобразив не улыбку, а скорее… гримасу удовлетворения.

София вскрикнула и отпрянула, ударившись спиной о стену. В этот миг громовой раскат разорвал тишину:

«СОФИЯ!»

Голос матери. Леденящий, полный ярости, эхом прокатившийся по коридорам. Он звучал не снизу, не издалека. Он звучал повсюду. Из стен. Из потолка. Из самих зеркал.

Девочка в зеркале снова была просто испуганным ребенком, ее лицо искажено ужасом, глаза полны слез. Тот холодный огонек исчез. Или спрятался?

София сорвалась с места, не разбирая дороги, слепо бежала от зеркал, от голоса, от себя в отражении, вглубь незнакомого крыла дома, где тени сгущались быстрее, а шепот пыли под ногами звучал как зловещий смех. Она бежала, и только одно мелькало в паническом сознании: «Что это было в моих глазах?»

Дом молча наблюдал, поглощая ее детский крик страха. Он помнил. Он всегда помнил.

София проснулась с резким вздохом, сердце бешено колотилось где-то в горле. Ладонь, прижатая к груди, ощущала сумасшедший ритм под тонкой тканью пижамы. Опять. Этот чертов сон. Опять этот бесконечный коридор, эти зеркала… и оно. То, что глядело на нее из глубины ее собственных детских глаз.

Она резко села на кровати, сбрасывая одеяло. Утренний свет, холодный и серый, пробивался сквозь жалюзи ее студийной квартиры в центре города. Никакого пыльного золота заката, никаких гулких коридоров. Только гул кондиционера и далекий гул мегаполиса за окном. Реальность. Безопасная, предсказуемая, стерильная реальность.

«Просто кошмар, Соф. Остатки детских фобий», – пробормотала она себе, вставая и направляясь к крошечной кухне. Ее голос звучал хрипло. Она налила воды в стакан, руки дрожали. Всего лишь сон. Но холодный комок страха в животе не рассасывался. Он был слишком знакомым. Как вкус пыли «Черного Вяза» на языке. Как запах тех духов – ландышей с горьковатой нотой, которые мать носила всегда. Этот запах почему-то отчетливо витал в воздухе сейчас, хотя духов у нее не было лет пятнадцать.

София резко открыла окно. Холодный поток городского воздуха ворвался внутрь, смешавшись с запахами асфальта, кофе и выхлопных газов. Ландыши исчезли. Или притворились, что исчезли. Она сделала глубокий вдох. «Контроль. Все под контролем».

Работа стала спасением. Погружение в цифры, графики, сухие отчеты – идеальный антидот против призраков прошлого. В своем ультрасовременном офисе с панорамными окнами и хромированными поверхностями София чувствовала себя неуязвимой. Здесь не было места пыльным сундукам и шепчущим стенам. Здесь были только факты, логика и амбициозные планы. Она была Софией Картер, успешным финансовым аналитиком, а не той перепуганной девочкой из проклятого особняка.

Обед она взяла с собой – салат в пластиковом контейнере. Ела за столом, уставившись в монитор, пытаясь заглушить навязчивое воспоминание о том взгляде в зеркале. Взгляде, который принадлежал ей, но не был ею. Детская психика – странная штука, подумала она, пережевывая лист рукколы. Наверняка это была просто проекция ее страха перед матерью, перед домом, перед одиночеством в этих бесконечных комнатах. Ничего сверхъестественного. Конечно же.

Когда лифт плавно понес ее вниз в конце дня, София поймала свое отражение в полированной стали дверей. Взрослая женщина. Строгий костюм, собранные в тугой узел волосы, лицо – маска профессионализма и легкой усталости. Ничего детского. Ничего пугающего. Она поправила воротник блузки. «Вот она, настоящая я».

Но, прежде чем двери лифта открылись на первом этаже, ее взгляд на долю секунды зацепился за глаза в отражении. Глубокие, карие. И почему-то… пустые. Как будто за ними ничего не было. Ни амбиций, ни страхов, ни самой нее. Просто… поверхность. Как гладкая поверхность темного озера. Она резко отвела взгляд, чувствуя, как по спине пробежал холодок. «Глупости. Отражение в лифте – не шедевр оптики».

Консьерж в холле ее жилого комплекса – мистер Эдгар, пожилой мужчина с вечной доброжелательной улыбкой – помахал ей рукой.

– Мисс Картер! Как раз кстати. Для вас пришло письмо. Особое, с пометкой. – Он протянул ей не обычный конверт с логотипом компании или счетом, а плотный конверт из желтоватой бумаги. Надпись была выведена аккуратным, но старомодным почерком: «Софии Картер. Лично. Срочно».

От кого? У нее не осталось родных. Друзей, знающих ее старый адрес? Сомнительно. Сердце почему-то екнуло тревожно. Она машинально взяла конверт. Бумага была шероховатой под пальцами.

– Спасибо, мистер Эдгар, – автоматически ответила она, сунув конверт в сумку, не глядя на обратный адрес.

Тревога, поднятая сном, снова накрыла волной. Этот конверт… в нем было что-то неправильное. Он пахнул. Слабо, но неоспоримо. Не клеем, не бумагой. Он пахнул… пылью. И едва уловимо – горьковатыми ландышами.

София почти бегом пересекла холл и выскочила на улицу. Вечерний город встретил ее шумом, светом реклам и потоком людей. Она глубоко вдохнула, пытаясь заглушить навязчивый запах из прошлого. «Просто письмо. Всего лишь письмо».

Но рука в кармане пальто сжимала угловатый конверт так крепко, что костяшки пальцев побелели. И где-то глубоко внутри, в самом потаенном уголке души, где все еще пряталась перепуганная шестилетняя девочка, звучал шепот: «Он помнит. Он всегда помнит…»

Вернувшись в свою стерильно чистую квартиру, София не стала включать свет. Она стояла посреди комнаты, глядя на зловещий конверт, лежавший на стеклянном журнальном столике, как обвинение. Лунный свет выхватывал его из темноты. На обратной стороне, в левом нижнем углу, стоял штамп с названием юридической конторы… и городком. Ее городком. Там, где стоял «Черный Вяз».

Сердце упало. Рука дрогнула, когда она медленно, будто разминируя бомбу, взяла конверт и надорвала край. Внутри лежал один лист плотной бумаги с официальным логотипом и несколькими строками текста. Первые слова ударили с леденящей ясностью:

«Уведомление о вступлении в права наследования…»

София не читала дальше. Ей не нужно было. Она уже знала. Знала, что там написано имя усопшей. Знала, что именно она ей оставила. Знала, что призрак прошлого только что материализовался в ее настоящем в виде этого листка бумаги.

Тишина квартиры внезапно стала гулкой. Гулкой, как тишина длинного коридора в особняке, затаившего дыхание. За окном мерцали огни города, но София смотрела сквозь них, видя только пыльные лучи заката в высоких окнах и бесконечные зеркала, в которых ее отражение улыбалось чуждой улыбкой.

Дом звал. И наследство было не подарком. Это был приговор. Или приглашение к погружению.

«Срочно. Лично в руки».

Он помнил. Он всегда помнил. И теперь пришло ее время вспомнить. Все.

Глава 2: Наследство

Слова на официальном бланке плясали перед глазами, сливаясь в черные, бездушные строчки: «…с прискорбием сообщаем о кончине Вашей матери, Маргариты Эвелин Картер… единственная наследница… имущество включает особняк «Черный Вяз» по адресу… требует Вашего личного присутствия для вступления в права и решения дальнейшей судьбы объекта…»

«Объекта». Они назвали дом объектом. Как будто это был склад или участок земли, а не место, пропитанное страхом, пылью и призраками детства. София уронила письмо на стеклянную поверхность стола. Звук был громким в гнетущей тишине квартиры.

Холод. Внутри все сжалось в ледяной ком. Не горечь, не слезы. Пустота, обернутая в лед. «Маргарита Картер мертва». Мысль не несла эмоций. Она была констатацией факта, как сводка погоды. Мать – вернее, женщина, носившая это имя, – давно перестала быть для нее живым человеком. Она была монолитом из запретов, ледяных взглядов и резких шлепков за малейшую провинность. За то, что София смеялась слишком громко. За то, что плакала. За то, что видела вещи, которых, по словам матери, не существовало.

София подошла к окну, обхватив себя руками. Город жил своей жизнью внизу – мигали огни, двигались машины, люди спешили по своим делам. Мир продолжался. А где-то далеко, в глуши, перестало биться сердце женщины, которая научила ее не доверять никому, включая самое себя. И оставила ей в наследство кошмар.

Воспоминания нахлынули, не спрашивая разрешения:

Холодная рука, резко отдергивающая ее от окна второго этажа. «Не смотри вниз! Ты что, хочешь упасть? Или тебя они зовут?» Голос матери – шипящий, параноидальный.

Темная кладовая. Замок щелкает снаружи. «Будешь знать, как выдумывать про чудовищ в шкафу! Вот пусть настоящее чудовище тебя найдет!» Мелкая дрожь в темноте, шепот из щелей в полу: «Софияяя… мы тут…»

Разбитое зеркальце в ее детской руке. Не она разбила! Оно само упало! Но взгляд матери… ледяной, обвиняющий, полный чего-то еще – страха? «Грязная! Испорченная! Ты притягиваешь это! Ты – как она!» Кто – «она»? Бабушка? Элис, чье имя иногда проскальзывало в гневном бормотании? Удар по руке. Осколки, кровь на паркете, похожая на трещины в темном амулете из сна…

День отъезда. Ей восемнадцать. Чемодан у двери. Мать стоит в дверях кабинета, не приближаясь. Ни слезы, ни объятий. Только плоский, лишенный эмоций голос: «Уезжай. И не возвращайся. Ты не принадлежишь этому миру. И этот мир не принадлежит тебе. Забудь «Черный Вяз». Он забудет тебя». Но дом не забыл. Он помнил. Всегда помнил.

София резко выдохнула, пытаясь разогнать картинки. Горло сжалось. Не от горя. От давней, знакомой тошноты. От унижения. От страха, который, казалось, был вшит в ее ДНК, как фамильный герб – только не на щите, а на внутренней стороне кожи.

Она повернулась и уставилась на письмо. «Черный Вяз». Его изображение встало перед глазами во всех мрачных подробностях: остроконечные крыши, похожие на клыки, темные, слепые окна, поросшие плющом стены, которые казались вечно влажными. И зеркала. Десятки, сотни зеркал, ловящих каждый лучик света, чтобы превратить его в холодное, искаженное подобие реальности.

«Продать». Мысль возникла мгновенно, как спасительная соломинка. Продать этот проклятый «объект» с потрохами. Снести его до основания. Пусть трактора сравняют его с землей, а на месте заложат парк или построят безликий торговый центр. Пусть пыль веков замесится в бетон. И точка.

Она схватила телефон, пальцы дрожали, набирая запрос в поисковике: «Продажа старых особняков. Оценка. Агентства недвижимости специализированные». Десятки ссылок. Цифры. Логика. Контроль. Да! Это ее язык. Она возьмет отпуск, съездит туда, формально вступит в права, вызовет оценщиков, подпишет бумаги… и навсегда покинет это место. Заплатит риэлторам любые деньги, лишь бы самой не копаться в этом пыльном ужасе.

Но другой голос, тихий и навязчивый, как шепот в пустом коридоре, зашептал внутри: «А что, если он не захочет быть проданным? Что, если покупатели начнут… исчезать? Или сходить с ума?» Безумие. Полная чушь. Дома не живые. Это камни, дерево и стекло.

Разобраться. Два слова, возникшие из самых темных глубин памяти. Разобраться в чем? В том, почему мать была такой? В том, что за «дар» она упоминала в своих безумных записях? В том, что именно она видела в зеркалах? В том, что случилось с Элис? В том, что за «Голодный» обитал в стенах?

Этот путь вел в самое сердце кошмара. Это означало войти в «Черный Вяз» не на час с оценщиком, а остаться там. Смотреть в лицо отражениям. Копаться в пыльных сундуках и шепчущих стенах. Рискнуть снова услышать тот голос, который преследовал ее детство. Рискнуть увидеть то в своих глазах.

София закрыла глаза. Перед ней снова встало лицо матери в день отъезда. Холодное. Отстраненное. Но в глубине глаз, таких же карих, как у нее самой, горел огонек… не ярости. Отчаяния? Предупреждения? «Забудь «Черный Вяз». Он забудет тебя».

Ложь. Он не забыл. И она – тоже.

Она открыла глаза. Взгляд упал на полированную поверхность стола, отражавшую потолок и часть комнаты. На мгновение ей показалось, что в этом бледном отражении за ее спиной мелькнула тень – высокая, женственная, в старомодном платье. София резко обернулась.

Никого. Только ее собственная тень на стене от уличного света.

Сердце бешено колотилось. Страх. Но подо льдом страха клокотало что-то еще. Жгучее, незнакомое. Гнев? На мать, бросившую ее в этом ужасе? На дом, отравлявший ее жизнь? На саму себя, за то, что до сих пор дрожит?

Или… жажда правды? Какой бы ужасной она ни была.

София медленно подошла к столу, взяла письмо. Желтоватая бумага была шершавой, как кожа змеи. Она смотрела на адрес особняка. «Черный Вяз». Название звучало как приговор и… как вызов.

Она не могла продать. Не могла просто сбежать снова. Потому что дом не был просто «объектом». Он был ее прошлым, ее травмой, ее самым глубоким страхом. И пока он стоял, пока в нем хранились тайны ее матери и ее рода, он владел ею. Часть ее души навсегда застряла в тех зеркальных коридорах.

Решение созрело не в момент ясного осознания, а как глухое, неумолимое давление в груди. Оно было страшным. Оно было безумным.

Она подошла к ноутбуку, откинула крышку. Не для поиска риэлторов. Она открыла сайт железной дороги. Пальцы, уже не дрожа, вывели пункт назначения. Тот самый городок. Дату – как можно скорее. Билет в один конец.

«Хорошо, мама», – подумала София, и мысль была горькой, как полынь. – «Я возвращаюсь. Посмотрим, кто кого забудет. Или… поглотит».

Она нажала «Купить». Щелчок мыши прозвучал громко, как щелчок замка в двери темной кладовой. Дверь в прошлое распахнулась.

Отлично, продолжаем вторую главу «Наследство», строго следуя плану и заданному тону.

Щелчок мыши повис в тишине квартиры, гулкой и внезапно чуждой. Электронное письмо с билетом на поезд холодным камнем легло во входящие. Билет в один конец. Слова из письма юристов – «личное присутствие», «срочно» – теперь обрели физическую форму, весомость расписания. Город за окном, с его упорядоченным хаосом и безопасной отстраненностью, внезапно отодвинулся, стал декорацией. Реальность теперь была там, в том забытом богом городке, в тени вязов, которые дали имя ее личному кошмару.

Дни перед отъездом слились в нервную какофонию дел и навязчивых мыслей. Работа – фиктивная крепость. Она ввела начальника в курс дела: «Семейные обстоятельства. Наследство. Нужно разобраться на месте. Возможно, неделя, возможно… дольше». Его кивок был деловым, сочувствие – поверхностным. Коллеги пожелали удачи, не подозревая, что желают ее путешествию в самое пекло прошлого. Каждый отчет, каждая презентация давались с усилием. Цифры упрямо пытались сложиться в узоры пыльных обоев «Черного Вяза», графики превращались в бесконечные зеркальные коридоры.

Упаковка чемодана стала ритуалом экзорцизма. Она выбирала практичную, темную одежду – джинсы, свитера, прочные ботинки. Ничего лишнего. Ничего, что напоминало бы о детстве. Ни платьев, ни бантов. В последний момент рука сама потянулась к маленькой фарфоровой шкатулке – единственной безделушке, вынесенной из особняка в день бегства. Внутри лежал высохший ландыш, найденный когда-то у заборной решетки. Она захлопнула крышку, как захлопывают дверь перед чем-то опасным, и оставила шкатулку на полке. Пусть городская пыль покрывает ее здесь. Ландыши из прошлого уже достаточно отравляли воздух.

Вечер перед отъездом. Квартира была стерильно чиста, будто готовилась к долгому отсутствию хозяйки или к приходу новых жильцов. София стояла посреди гостиной, ощущая пустоту не только вокруг, но и внутри. Тот холодный комок после получения письма не растаял, а лишь покрылся новыми слоями тревоги и… странного, назойливого любопытства. Что ждет в особняке? Что нашли в комнате матери? Что скрывают эти «дальнейшие действия», о которых писали юристы? И главное: «Кто или что теперь хозяин в «Черном Вязе»?»

Она поймала свое отражение в темном окне. Строгая женщина с собранными волосами и решительным, почти жестким подбородком. Маска. Маска, которую она оттачивала годами, чтобы скрыть ту шестилетнюю девочку с глазами, полными чужого огня. Но сейчас, в предрассветных сумерках комнаты, маска казалась тонкой, хрупкой. Глаза в отражении смотрели слишком пристально. Глубина в них была не пустотой, как в лифте, а скорее… бездной, готовой поглотить. Она резко отвернулась, погасив свет. Лучше темнота, чем это зеркальное напоминание.

Дорога на вокзал в такси пролетела в напряженном молчании. Город просыпался, но для Софии он уже был призраком. Мистер Эдгар, консьерж, помахал ей на прощанье с обычной доброжелательностью. «Удачи с наследством, мисс Картер! Надеюсь, все уладится быстро!» Она лишь кивнула, чувствуя, как желтоватый конверт с печатью адвокатской конторы жжет дно сумки, словно тлеющий уголек из прошлого.

Поезд был современным, быстрым и безликим. Удобное кресло у окна. София устроилась, стараясь не встречаться глазами с попутчиками. Городские пейзажи сменились пригородами, потом полями, лесками, серыми поселками. Знакомый ландшафт детства, вызывающий не ностальгию, а сжатие желудка. Она открыла ноутбук, пытаясь работать, но буквы плясали. Вместо отчетов перед глазами вставали образы: холодная рука матери, отдергивающая от окна; щелчок замка в кладовой; бесконечные отражения в зеркалах, где улыбалась не она.

На одной из станций в купе вошел попутчик – немолодой мужчина в потрепанной, но добротной одежде, пахнущий лесом и дымом. Он кивнул вежливо, устроился напротив. София уткнулась в экран, чувствуя на себе его беглый, но внимательный взгляд. Через час, когда поезд мчался мимо знакомого перелеска, он неожиданно заговорил, голос низкий, хрипловатый:

– Далеко путь держите, девушка? – Он не был навязчив, скорее устало-разговорчив от долгой дороги.

– До конечной, – коротко ответила София, не отрываясь от экрана.

– А-а, в наш городишко… – Он протяжно вздохнул. – Скучное место. Разве что… – Он запнулся, словно подбирая слова. – Разве что «Черный Вяз» привлекает любопытных. Да только любопытство там до добра не доводит.

София медленно подняла голову. Сердце замерло. Мужчина смотрел не на нее, а в окно, на мелькающие деревья. Его лицо было невозмутимым, но в глазах читалось что-то тяжелое, знающее.

– Вы… знаете этот дом? – спросила она, стараясь, чтобы голос не дрогнул.

Он повернулся к ней. Взгляд был прямым, оценивающим. Он не ответил на вопрос сразу.

– Картеры, – произнес он наконец, словно пробуя слово на вкус. – Редкая фамилия у нас. Старая. Маргарита Эвелин… ваша мать, чай?

София кивнула, чувствуя, как холодеют пальцы. «Как он догадался?»

– Похожи, – буркнул он, снова глядя в окно. – Особенно глаза. Такие же… пронзительные. – Он помолчал. – Жаль, что так вышло. С ней. С домом. – В его голосе не было сочувствия, скорее констатация факта, как о плохой погоде. – Дом теперь ваш?

– Похоже, что так, – ответила София, стиснув зубы. «Объект», – мысленно добавила она.

Мужчина покачал головой, тяжело поднялся с кресла, собирая свой узелок. Его станция приближалась.

– Совет дам, мисс Картер, – сказал он у двери купе, обернувшись. Его лицо было серьезным, почти мрачным. – Не задерживайтесь там. Сделайте, что нужно, и уезжайте. Чем быстрее, тем лучше. Этот дом… он не любит гостей. И наследников – особенно. Помнит он слишком много. И требует своего.

Он не стал ждать ответа. Дверь купе закрылась за ним. София осталась одна, его слова висели в воздухе, густые и зловещие, как запах ландышей и пыли. «Помнит он слишком много. И требует своего». Ледяные пальцы страха снова сдавили горло. Кто этот человек? Как он узнал ее фамилию? Почему предупредил? Или… это было не предупреждение? Может, угроза? Голос из самого «Черного Вяза»?

Она вжалась в кресло, глядя на мелькающие за окном пейзажи, которые становились все мрачнее, знакомее. Леса – гуще, дороги – уже, небо – тяжелее от свинцовых туч. Каждая минута приближала ее к точке невозврата. Идея «продать и забыть» теперь казалась наивной, детской сказкой. Дом не был недвижимостью. Он был сущностью. И он уже протягивал свои щупальца – через сны, через запахи, через шепот случайных попутчиков. Он требовал своего. Ее.

«Разобраться», – пронеслось в голове, но теперь это слово звучало не как решение, а как приговор. Разобраться с чем? С призраками матери? С тайнами рода? Или… с тем, что жило внутри нее самой, что глядело из зеркал ее детскими, но чужими глазами?

Поезд замедлил ход, заскрежетал тормозами. За окном проплыли унылые одноэтажные постройки, покосившийся забор, вывеска с полустертым названием городка. Ее городка. Конечная станция.

София собрала вещи, движения автоматические. Дверь вагона открылась, хлынул поток холодного, сырого воздуха, пахнущего прелой листвой, хвоей и… да, едва уловимо – старой пылью. Она ступила на перрон. Платформа была почти пуста. Ветер гнал по бетону клочья газет и опавшие листья.

У вокзала стояло единственное такси – древний «Москвич» цвета грязной грозовой тучи. Водитель, мужчина лет пятидесяти с обветренным лицом и налитыми кровью глазами, лениво курил, прислонившись к бамперу. Увидев ее, он выпрямился, бросил окурок и растоптал его сапогом.

– Куда путь держите? – спросил он хрипло, открывая багажник.

София сделала глубокий вдох. Воздух обжег легкие горечью.

– Особняк «Черный Вяз», – произнесла она, и голос прозвучал чужим, слишком громким в тишине захолустного вокзала.

Водитель замер. Его тусклый взгляд скользнул по ее городскому пальто, дорогой сумке, остановился на лице. В его глазах мелькнуло нечто – не удивление, не любопытство. Страх. Глубокий, животный страх. Он быстро отвел глаза, швырнул чемодан в багажник, хлопнул крышкой.

– Садитесь, – буркнул он, уже садясь за руль. – Дорога не близкая. И не… простая.

София села на потрепанное заднее сиденье. Салон пахло табаком, бензином и чем-то затхлым. Машина тронулась с места, скрипя и подпрыгивая на выбоинах. Они выехали за пределы жалкого городка. Впереди лежала узкая, почти забытая дорога, уходящая вглубь мрачного, безмолвного леса. Ветви вековых сосен и елей смыкались над ней, словно гигантский черный свод. Света становилось все меньше. Воздух – тяжелее, насыщеннее запахом хвои и гниющей древесины.

Водитель молчал, лишь изредка покряхтывая за рулем. София смотрела в окно. Знакомые и чужие одновременно пейзажи. Вот поворот, где автобус в город останавливался раз в неделю. Вот заброшенная лесопилка, где когда-то работал ее дед? Мать никогда не говорила о родне. Только о «проклятии», о «даре», о «Голодном». Лес становился непроницаемым, стена из тьмы по обе стороны дороги. Казалось, машина ползет по дну глубокого ущелья.

И вот, после очередного крутого поворота, дорога вышла на открытое пространство. Водитель резко притормозил.

– Вон он, – произнес он глухо, не глядя назад. – «Черный Вяз».

София подняла голову.

Он стоял. На пригорке, в обрамлении черных, корявых вязов, давших ему имя. Особняк. «Черный Вяз».

Не фотография из интернета, не смутный образ из кошмаров. Плоть. Кость. Камень. Древесина. Тьма.

Он был огромным, мрачным, подавляющим. Готические остроконечные шпили крыш вонзались в низкое свинцовое небо, как клыки. Стены из темного, почти черного камня, местами скрытые под густым, вечнозеленым плющом, который казался живым, душащим здание. Высокие узкие окна – большинство с забитыми ставнями или зияющие пустотой – смотрели на мир слепыми, мертвыми глазами. Центральная башня, где когда-то был кабинет матери, возвышалась над всем, как сторожевой пост проклятия. Весь дом дышал запустением, вековой пылью и чем-то невыразимо зловещим. Он не был разрушен. Он был… спящим. И пробуждение его сулило лишь ужас.

Машина заглохла. Тишина навалилась, густая, как смола. Даже ветер в вязах стих. Только ее собственное сердце колотилось в ушах – тот самый бешеный ритм перепуганной шестилетней девочки.

– Вам… выйти? – спросил водитель, голос его дрожал. Он смотрел на дом с таким ужасом, будто видел не строение, а воплощенную смерть.

София медленно открыла дверь. Холодный, влажный воздух ударил в лицо, неся с собой запах – старый, знакомый, въевшийся в память навсегда. Запах сырости, гниющих листьев, древесной трухи и… пыли. Особой, «вязовской» пыли. И сладковато-горького, приторного аромата увядших ландышей. Он висел в воздухе, как невидимая пелена.

Она вышла. Ноги слегка подкашивались. Багажник хлопнул – водитель выбросил ее чемодан на мокрую от росы траву у начала заросшей, едва заметной дорожки, ведущей к дому.

– С вас сто пятьдесят, – пробормотал он, не вылезая из машины, готовый сорваться с места.

София машинально протянула купюры. Он схватил их, не считая, и резко дернул с места. «Москвич» рванул назад по дороге, подпрыгивая на кочках, скрываясь в черном туннеле леса, как испуганный зверь.

Она осталась одна. Совершенно одна. Перед Домом.

Тишина сгустилась, стала физически ощутимой. Дом молчал. Но это была не тишина пустоты. Это была тишина ожидания. Тишина хищника, затаившегося в засаде. Она чувствовала его взгляд. Тысячи невидимых глаз из темных окон, из щелей в ставнях, из самой древесины стен.

Чемодан стоял у ее ног, жалкий символ настоящего в этом царстве прошлого и тлена. София подняла голову, вглядываясь в мрачные очертания особняка. Где-то там была входная дверь. Где-то там начинался бесконечный зеркальный коридор. Где-то там… ждало оно. То, что смотрело из ее глаз. То, что помнил дом.

Ветер внезапно поднялся, зашелестел в кронах черных вязов, завыл в трубах. Звук был похож на протяжный, голодный стон. Дверь в башне, на самом верху, – та самая, ведущая в материнский кабинет? – скрипнула на сквозняке, приоткрывшись на сантиметр и тут же захлопнувшись. Как черный рот, мигнувший в усмешке.

Сердце Софии бешено колотилось, но ледяная волна страха сменилась чем-то иным. Оцепенением? Принятием? Горькой решимостью? Она наклонилась, взяла ручку чемодана. Холодный пластик был шершавым под пальцами. Реальность.

Один шаг. По мокрой траве. Еще шаг. Дорожка хрустнула под ногой – не ветка, а кость какого-то мелкого зверька, побелевшая от времени. Она не остановилась.

Третий шаг. И четвертый. Дом рос перед ней, заполняя все поле зрения, все сознание. Он был не просто зданием. Он был сущностью. Хранителем тайн. Тюрьмой детства. И, возможно, ее собственной могилой.

«Я вернулась, мама», – пронеслось в голове, но мысли не было. Было только нарастающее давление в висках и гул в ушах, сливающийся с завыванием ветра. «Посмотрим, кто кого забудет. Или… поглотит».

Она подошла к массивным дубовым дверям, почерневшим от времени и непогоды. На них все еще висел тяжелый, покрытый патиной молоток в виде головы хищной птицы. Стучи – и тебе откроют. Кто? Что?

София протянула руку. Холод металла обжег кожу. Она сжала молоток и ударила. Звук был глухим, поглощенным толщей дерева и мраком дома. Эхо раскатилось где-то внутри, пустым и зловещим.

Она ждала. Тишина снаружи сменилась тишиной изнутри. Густой. Тяжелой. Затаившей дыхание.

За дверью что-то шевельнулось. Послышался скрежет давно не поворачивавшегося ключа в скважине. Глухой щелчок тяжелого замка.

Дверь медленно, со скрипом, словно нехотя, отворилась внутрь. Из черного зева пахнуло волной затхлого, ледяного воздуха, насыщенного пылью, плесенью и… все теми же горькими ландышами. В проеме царила непроглядная тьма.

София замерла на пороге. В прошлое. В кошмар. В объятия «Черного Вяза».

Дом распахнул свои черные объятия. И молча ждал.

Глава 3: Порог

Дверь захлопнулась за спиной с таким глухим, окончательным стуком, что София вздрогнула, словно от выстрела. Внешний мир – тусклый свет, крики ворон, запах сырого леса – был отрезан. Ее поглотила абсолютная, густая, как деготь, тьма и тишина.

Тишина. Не просто отсутствие звука. Это была сущность. Плотная, тяжелая, давящая на барабанные перепонки. Она обволакивала, как влажная савана, заглушая даже звук ее собственного дыхания, которое теперь казалось оглушительным хрипом в гробнице. Воздух стоял неподвижным, ледяным и насыщенным вековой пылью, плесенью и все тем же сладковато-горьким ароматом духов матери – ландышей с нотой разложения. Он въедался в ноздри, в горло, вызывая знакомый спазм тошноты.

София замерла, вжимаясь спиной в шершавую поверхность двери. Глаза отчаянно пытались пробить мрак. Сначала – ничего. Сплошная черная стена. Затем, медленно, как проступающая на фотобумаге картинка, начали вырисовываться смутные очертания. Высокий потолок где-то в вышине. Стены, теряющиеся в тенях. Пол под ногами – массивные каменные плиты, покрытые толстым слоем пыли, в которой ее ботинки оставили четкие, как обвинение, следы.

Она была в прихожей. Огромной, как соборный неф. Воспоминания накатили волной: бесконечные коридоры, расходящиеся отсюда, как щупальца; лестница, ведущая вверх, в мрак; зеркала… Она инстинктивно отвернула взгляд от того места, где, как она помнила, висело одно из них – большое, в тяжелой раме.

Где-то далеко, в глубине дома, скрипнула половица. Звук был одиноким, гулким, как выстрел в пустом тире. София затаила дыхание. Ничего больше. Только тишина, снова сомкнувшаяся над этим звуком, поглотившая его. Дом затаился. Слушал. Ощущал ее присутствие. Ждал.

Рука нащупала в кармане пальто фонарик – современный, мощный LED. Она купила его перед отъездом, символ рациональной подготовки к иррациональному. Кнопка щелкнула громко, нарушая мертвую тишину. Яркий луч, как хирургический скальпел, рассек тьму.

Пыль закружилась в луче золотыми вихрями – миллионы крошечных паучков, как в детстве. Луч скользнул по стенам, обтянутым когда-то дорогими, а теперь истлевшими и покрытыми пятнами тканевыми обоями. По потолочным балкам, опутанным паутиной, свисающей клочьями, как траурные вуали. По массивной дубовой лестнице, ведущей на второй этаж; ее ступени были протерты временем и, казалось, чьими-то невидимыми шагами. Запустение было абсолютным, но… неестественным. Оно не выглядело просто заброшенным. Оно выглядело законсервированным. Словно дом замер в момент ухода последнего обитателя, сохранив каждый слой пыли как священную реликвию, каждую трещину как шрам на своей душе.

Луч фонаря выхватил из мрака дверной проем слева – вход в один из коридоров. Тот самый? Бесконечный зеркальный? София почувствовала, как по спине пробежал холодок. «Нет. Не сейчас».

Ее взгляд упал на тяжелую дубовую дверь, через которую она вошла. Рядом с ней, на стене, висело нечто, напоминающее щиток старой проводки, но покрытое паутиной и вековой грязью. Никаких следов современного электричества. Конечно. Мать ненавидела электричество. Говорила, что его гул мешает «слышать истинные голоса». Свечи и керосиновые лампы – вот все освещение «Черного Вяза».

Она направила луч вправо. Еще один проем, ведущий, вероятно, в гостиную или столовую. И там… движение. Краем глаза. Тень? Пыль в луче? София резко повернула фонарь. Луч осветил пустой проем и кусок стены за ним. Ничего. Только пыль, висящая в воздухе. Паранойя. Усталость.

Но ощущение не уходило. Ощущение, что за ней *наблюдают*. Не из одной точки. Со всех сторон. Из темноты коридоров, из щелей в стенах, с потолка. Тысячи невидимых глаз домового существа.

София сделала шаг вперед, оторвавшись от двери. Пыль мягко хрустнула под подошвой. Звук был невероятно громким. Она замерла, прислушиваясь. Тишина ответила ей усилившимся давлением. Казалось, сам воздух сжимался вокруг.

Внезапно, где-то выше, на втором этаже, гулко упал тяжелый предмет. Звук был приглушенным, как будто книга шлепнулась на ковер, но в гробовой тишине он прокатился эхом по всему дому. Сердце Софии бешено заколотилось. Мать? Нет, абсурд. Кто-то еще? Невозможно. Дом…

Она насильно заставила себя двигаться. Нужно найти что-то, что можно использовать. Лампу. Свечи. Комнату, где можно запереться на эту ночь. Прихожая была слишком открытой, слишком… уязвимой.

Луч фонаря выхватил из мрака начало главного коридора. Он уходил вглубь дома, теряясь в перспективе. Стены его были украшены темными, почерневшими картинами в тяжелых рамах – портреты предков? Пейзажи? – и… зеркалами. Их было видно уже отсюда. Большие, овальные, прямоугольные. Они висели друг напротив друга, как и в ее воспоминаниях. В свете фонаря их поверхности казались не стеклом, а черной, маслянистой водой, поглощающей свет. София инстинктивно опустила луч на пол, освещая только свои ноги и пыльные плиты. «Не смотреть. Ни в коем случае не смотреть в них сейчас».

Она выбрала проем напротив – тот, где мелькнула тень. Вестибюль переходил в просторное, мрачное помещение. Гостиная. Гигантский камин из черного мрамора занимал одну стену. Огромные окна с готическими переплетами были забиты ставнями изнутри, сквозь щели пробивались лишь тонкие лучики умирающего дневного света, выхватывая из мрака призрачные очертания мебели, накрытой желтыми, пропитанными пылью покрывалами. Диваны, кресла, столы – все выглядело как трупы под саванами. Воздух здесь был еще тяжелее, пахнул старой древесиной, плесенью и… чем-то сладковато-кислым, как испорченное варенье.

София осторожно шагнула внутрь. Луч фонаря скользнул по покрывалам, по массивной хрустальной люстре, покрытой вековой паутиной, по книжным шкафам, чьи стекла были мутными от грязи. На каминной полке стояли подсвечники – массивные, бронзовые, покрытые зеленой патиной. В одном из них даже торчал огарок толстой восковой свечи. Спасение.

Она двинулась к камину, стараясь ступать как можно тише, хотя каждый шаг вызывал гулкое эхо под высокими сводами потолка. Пыль поднималась облачками. На полу перед камином валялся ковер – некогда роскошный, восточный, теперь истоптанный, выцветший и покрытый слоем грязи. И… следы. Не ее. Чьи-то другие, смазанные, но явно свежие на фоне векового налета пыли. Широкие, грубые, словно от босых ног. Они вели от двери… и терялись у стены рядом с книжными шкафами.

София остановилась как вкопанная. Луч фонаря замер на следах. Кровь отхлынула от лица. Кто? Неужели бродяга? Мать была мертва, дом стоял пустым… но кто-то здесь был. Совсем недавно. Или… был ли это человек? Вспомнились детские страхи. «Голодный». Шепот из кладовки.

Она резко подняла фонарь, направляя луч туда, где терялись следы. На стену. На книжные шкафы. Ничего. Только книги за мутным стеклом, тени, пляшущие от дрожащего луча. Но ощущение присутствия усилилось вдесятеро. Оно было здесь. В этой комнате. Пряталось в углах, затянутых паутиной, сливалось с тенями под мебелью. Дышалло ей в спину.

Тишина снова сгустилась, стала вязкой, угрожающей. Давление в ушах нарастало. София почувствовала легкое головокружение. «Надо взять свечу и уйти. Сейчас же». Она сделала шаг к каминной полке.

И в этот момент тишину разорвал звук. Не грохот, не скрип. Мелодичный, чистый, леденящий душу своей нелепостью в этом месте. Звук колокольчика. Тоненький, как у китайской фарфоровой статуэтки. Он прозвенел один раз, отчетливо, где-то совсем рядом. Прямо за ее спиной.

София застыла. Мышцы одеревенели. Она боялась обернуться. Боялась увидеть что или кто звонит этот колокольчик в мертвом доме. Луч фонаря дрожал в ее руке, выхватывая из мрака край покрытого саваном кресла, ножку стола.

Звонок не повторился. Но тишина, последовавшая за ним, была еще страшнее. Она вибрировала от невысказанной угрозы. Дом не просто ждал. Он играл.

«Хватит!» – мысль пронеслась, резкая, почти яростная. Это был голос не перепуганной девочки, а взрослой женщины, загнанной в угол. Она резко обернулась, направляя луч фонаря туда, откуда, как ей показалось, донесся звук – к забитому окну.

Луч осветил подоконник. На нем, среди слоя пыли, стояла маленькая фарфоровая статуэтка – пастушка с овечкой. На шее у пастушки висел крошечный золотистый колокольчик. Он был абсолютно неподвижен. Рядом с ним, в пыли, не было никаких следов. Ни мышиных, ни… человеческих.

Но София не поверила глазам. Она слышала его. Чистый, звенящий звук.

И тогда она заметила другое. На подоконнике, рядом со статуэткой, лежал предмет. Маленький, темный. Она подошла ближе, преодолевая отвращение и страх. Луч осветил его. Это была пуговица. Костяная, старинная, с двумя дырочками. Знакомая. Такие пуговицы были на любимом платье ее бабушки Элис, которую она видела только на одном пожелтевшем фото. Платье, в котором, по семейной легенде (шепотом переданной няней перед тем, как мать уволила ее за «болтовню»), Элис и исчезла.

София протянула руку, дрожащими пальцами взяла пуговицу. Кость была холодной, как лед. Она лежала здесь, на подоконнике, в слое пыли, но сама была… чистой. Как будто ее только что уронили.

Тишина вокруг сгустилась до предела. Давление в ушах стало невыносимым. Воздух казался ледяным сиропом. София сжала пуговицу в кулаке, ощущая ее острые края. Это было послание. Приглашение? Угроза? Напоминание о том, что случилось с Элис?

Она подняла взгляд от подоконника и посмотрела в глубину гостиной, затянутую тенями. Луч фонаря дрожал, выхватывая клочья покрывал, угол картины с темным, неразличимым сюжетом. И там, в самом дальнем углу, за большим покрытым саваном диваном, ей показалось… движение. Не тень. Не пыль. Что-то темнее темноты. Бесформенное, но осознанное. Оно шевельнулось и замерло, словно притаилось.

В этот момент где-то наверху, в дальнем крыле дома, завыл ветер в печной трубе. Звук был протяжным, скорбным, как плач потерянной души. Или как голодный вой.

София отшатнулась от подоконника. Рациональные планы рушились как карточный домик. Найти комнату? Запереться? Сейчас она чувствовала только одно: нужно бежать. Из этой комнаты. Из этой ловушки. Но куда? В бесконечный зеркальный коридор? Наверх, по скрипучей лестнице? Или назад, к запертой двери, которая, как она вдруг с ужасом поняла, могла и не открыться?

Она метнулась к выходу из гостиной, обратно в вестибюль. Луч фонаря скакал по стенам, по полу, выхватывая на миг чьи-то безумные глаза на старом портрете, зияющую пасть камина в прихожей, дверь, в которую она вошла… и зеркало. Большое, овальное, висевшее прямо напротив нее, на другой стороне вестибюля.

Она не хотела смотреть. Клялась себе не смотреть. Но инстинкт, сильнее воли, заставил мельком глянуть в его темную поверхность.

В зеркале отражалась прихожая. Смутно, как сквозь туман. Ее силуэт с фонарем. И… что-то еще. Не позади нее в реальности. Позади ее отражения в зеркале. В глубине отраженного коридора. Высокая, худая, женская фигура в длинном, темном, старомодном платье. Стояла абсолютно неподвижно. Лица не было видно – только темный овал в обрамлении растрепанных темных волос. Но София чувствовала ее взгляд. Холодный, изучающий, голодный.

Она вскрикнула – беззвучно, горло сжал спазм. Фонарь выпал из ослабевших пальцев и с глухим стуком покатился по каменному полу, свет его замигал, выхватывая из мрака куски стен, потолка, пола, мелькая на мгновение в том самом зеркале, где фигура все еще стояла недвижимо.

София не думала. Она рванула к главной двери, к выходу, к спасению. Ее пальцы судорожно нащупали холодную железную скобу, рванули ее на себя. Дверь не поддавалась. Заперта? Или просто заела от времени? Она навалилась всем весом, отчаянно дергая скобу. Где-то внутри щелкнул тяжелый механизм. Дверь с жутким скрипом подалась, открыв узкую щель во внешний мир – серый свет, крик вороны, запах леса.

Она выскользнула наружу, втягивая ледяной воздух полной грудью, и с силой захлопнула дверь за спиной. Щелчок замка прозвучал как спасение. Она прислонилась к черной древесине, дрожа всем телом, слушая, как бешено колотится сердце. Солнце почти село, длинные тени вязов тянулись к дому, как черные пальцы.

Бежать. Сейчас же. Бросить чемодан, идти пешком по лесу, лишь бы подальше отсюда.

Но когда она подняла голову, ее взгляд упал на окно гостиной, на том самом подоконнике. Там, за грязным, забитым ставнями стеклом, в узкой щели, было темно. Но ей показалось… нет, она увидела. На мгновение. Бледное лицо. Слишком вытянутое. Слишком улыбающееся. Незнакомое и в то же время… ужасно знакомое. И в глазах – крошечный, холодный огонек. Тот самый.

И пуговица. Бабушкина костяная пуговица. Она лежала на внутреннем подоконнике, прямо у щели. Как будто ее только что туда положили. С той стороны стекла.

София отпрянула от двери. Бежать? Да. Но куда? Лес в сумерках – не убежище. А дом… дом знал. Он показал ей, что может достать ее даже здесь, снаружи. Он ждал. И у него было ее прошлое. И, возможно, ключ к тому, что глядело на нее из зеркал.

Она посмотрела на свой чемодан, брошенный у крыльца. На массивную, черную дверь. На щель в ставне, где мелькнуло лицо. Дверь была заперта. Но дом был открыт. Для нее.

Он ждал. И игра только начиналась.

Дверь захлопнулась за спиной, отрезав вид на бледное лицо и костяную пуговицу у щели ставня. Но образ врезался в сетчатку, жгуч и ярок, как вспышка. Холодный ужас, знакомый до дрожи, сковал Софию. Бежать. Инстинкт кричал одним словом. Бросить чемодан, ринуться в темнеющий лес, бежать, пока ноги несут, подальше от этих черных стен, от слепых окон, от этой тишины, что теперь казалась зловещим хищным рычанием.

Она сделала шаг от двери, подошвы скользнули по мокрой от росы траве. Лес стеной стоял вокруг поляны, его краски гаснут в сумерках, сливаясь в единую пугающую массу. Оттуда веяло сыростью, гнилью и безымянной опасностью. Бежать туда? Ночью? С пустыми руками? Мысль о блуждании в кромешной тьме среди корявых стволов, под вой невидимых тварей, была едва ли менее ужасна, чем возвращение в дом. А дом… дом знал. Он показал ей, что его власть не ограничена порогом. Он достал ее здесь, снаружи. Он владел ее прошлым, как владел костяной пуговицей Элис, и теперь, казалось, протягивал щупальца к ее настоящему.

София обернулась, спиной к лесу, лицом к особняку. «Черный Вяз» возвышался над ней, огромный и немой. Окна были черными провалами. Ни движения, ни звука. Только ветер, поднявшийся словно по команде, зашелестел в кронах старых вязов, завыл в трубах. Звук был похож на насмешливый смех. Дом ждал. Терпеливо. Уверенно. Как паук в центре паутины.

Ее взгляд упал на чемодан. Жалкий кусок пластика и ткани, символ ее хрупкой нормальности. Бросить его? Оставить здесь, на растерзание сырости и тварям? Мысль была абсурдной, но соблазнительной – сбросить балласт прошлого. Но внутри были вещи первой необходимости. Фонарик. Вода. Аптечка. Рациональное начало, закаленное годами борьбы за контроль, медленно пробивало ледяную корку паники. Бежать в лес – самоубийство. Оставаться снаружи – жертва. Дверь была заперта снаружи? Она не проверяла ручку с этой стороны. Возможно, она могла просто… войти обратно? Взять чемодан, найти относительно безопасную комнату, запереться на ключ (если он есть), пережить ночь, а утром… утром принять решение. Продать, сжечь, бежать к цивилизации.

Решение созрело не от смелости, а от полного отсутствия иных вариантов. Она медленно подошла к массивной дубовой двери, стараясь не смотреть на окно гостиной. Рука, все еще дрожа, потянулась к железной скобе. Холод металла обжег пальцы. Она нажала, толкнула.

Дверь не поддалась.

Сердце екнуло. Она нажала сильнее, уперлась плечом. Ни звука, ни движения. Заперто. Изнутри? Но она только что вышла! Или… замок сработал автоматически? Невозможно. Или дом сам решил запереть ее снаружи? Иррациональная мысль казалась единственно возможной в этой иррациональной реальности.

Отчаяние снова накрыло волной. Она потянула скобу, дернула изо всех сил – бесполезно. Древесина была мертвой, неподвижной. Она стукнула кулаком по черной поверхности – глухой, поглощающий звук. Никто не откликнулся. Тишина дома была теперь обращена к ней, как стена.

«Открой!» – крикнула она, и собственный голос, хриплый и испуганный, прозвучал жалко и неуместно в наступающей ночи. Эхо умолкло мгновенно, поглощенное лесом и камнем. Дом молчал.

София прислонилась лбом к холодной древесине, чувствуя, как слезы бессилия подступают к глазам. Что делать? Сидеть на крыльце до утра? Искать другой вход? Окна все забиты или слишком высоко. Обойти дом? Мысль о том, чтобы идти в одиночестве вдоль этих мрачных стен, под этими слепыми окнами, в сгущающейся тьме, заставила ее содрогнуться.

И тогда она услышала. Не снаружи. Из-за двери. Изнутри дома.

Тихий, едва различимый звук. Не скрип, не стук. Скрежет. Металлический, медленный, как будто что-то тяжелое и ржавое двигали по каменному полу. Он доносился из глубины, возможно, из того самого вестибюля. Скрежет… и шелест. Как будто кто-то волочит что-то тяжелое и объемное по пыли. Шелест ткани? Мешка?

Звук длился несколько секунд, потом стих. Тишина вернулась, еще более гнетущая. София замерла, прижав ухо к двери, затаив дыхание. Сердце колотилось так громко, что она боялась, его услышат изнутри. «Кто там? Что там?» Образ женщины в темном платье из зеркала встал перед глазами. Или… «Голодный»? Воспоминание о детском шепоте: «Он любит тишину… и темные углы…»

Внезапно звук повторился. Ближе. Громче. Теперь это был явный звук волочения. Что-то тяжелое тащили по полу прихожей. Прямо к двери. София отпрянула, споткнувшись о ступеньку крыльца. Ее руки сжались в кулаки, ноги готовы были сорваться в бег, несмотря на лесную тьму.

Волочение прекратилось прямо по ту сторону двери. Наступила мертвая тишина. София не дышала, уставившись на массивные дубовые панели, ожидая… чего? Что дверь распахнется? Что из-под нее высунется кровавая тряпка или костлявая рука?

Вместо этого раздался тихий, но отчетливый лязг металла. Как будто тяжелый ключ вставили в замок с внутренней стороны. Щелчок. Глухой стук падающей засова? Механизм замка скрипнул, завыл, словно нехотя поддаваясь.

София отшатнулась еще дальше, на мокрую траву. Сердце бешено колотилось где-то в горле. Дверь оставалась закрытой.

И тогда она поняла. Это не было приглашением войти. Это было… предупреждением. Показать ей, что дом контролирует вход. Что он может открыть. Или запереть. Когда захочет. И что внутри действительно что-то есть. И это что-то знает, что она здесь. Снаружи. Запертая. Как в детстве – в кладовке.

Она посмотрела на дверь с новым, леденящим пониманием. Дом не просто ждал. Он играл с ней. Словно кошка с мышью. Он загнал ее в угол между своей черной громадой и темным лесом. И наслаждался ее страхом.

Холод, пробирающий до костей, был уже не только от сырости. Это был холод бессилия, осознания своей ужасающей уязвимости. Она сжала кулаки так, что ногти впились в ладони. Боль, острая и реальная, ненадолго вернула ясность. Паника – смерть. Мать, сколь бы безумной она ни была, выжила здесь годами. Значит, можно.

Ее взгляд упал на тяжелый дверной молоток в виде хищной птицы. Стучи – и тебе откроют. Шутка? Или правило этой безумной игры? Она не собиралась стучать. Но молоток был тяжелым, металлическим. Оружием. Пусть слабым.

София шагнула вперед, отбросив мысль о бегстве в лес. Она схватила холодную рукоять молотка. Металл был шершавым, обжигающе холодным. Она рванула его вниз, пытаясь сорвать с крючков. Крепление, проржавевшее за долгие годы, поддалось с противным скрипом. Теперь в ее руке был увесистый кусок бронзы, тупой и угрожающий.

Она повернулась спиной к двери, лицом к лесу и пустынной дороге. Сжимая самодельное оружие, она медленно спустилась с крыльца и подошла к своему чемодану. Присела на корточки, не выпуская молотка из правой руки, левой расстегнула молнию. Нащупала фонарик. Нажала кнопку – яркий луч прорезал сумерки, успокаивающе обычный. Она достала бутылку воды, сделала несколько глотков. Холодная жидкость немного прояснила мысли.

Она не могла войти. Не могла уйти. Оставалось одно – переждать ночь здесь, на открытом пространстве, под стенами дома, но вне его каменных объятий. С оружием в руке и лучом фонаря, отгоняющим тьму. А утром… утром она найдет способ. Вызовет полицию из городка. Сломает окно. Что угодно.

Она оттащила чемодан подальше от крыльца, к краю поляны, где трава была ниже. Села на него, поставив фонарь на землю так, чтобы луч освещал пространство перед ней и часть фасада дома. Молоток положила на колени, пальцы сжимали рукоять до побеления костяшек. Ночь опускалась стремительно. Лес превратился в черную стену. Звезды не зажглись – небо было затянуто тяжелыми тучами. Только луч фонаря создавал маленький островок света в океане тьмы, на берегу которого высился мрачный «Черный Вяз».

Минуты тянулись, как часы. Каждый шорох в траве – мышь? Каждый треск ветки в лесу – зверь? Или… что-то похуже? Она напрягала слух, вглядывалась в темноту за кругом света. Дом стоял недвижимо, его окна были слепы и безжизненны. Тишина снова стала абсолютной, давящей. Даже ветер стих.

Именно в этой гнетущей тишине она услышала новый звук. Не из леса. Не из дома. А… сверху.

Тонкий, едва уловимый звук. Как будто что-то царапает стекло. Медленно, методично.

София медленно подняла голову, направляя луч фонаря вверх по мрачному фасаду. Свет скользнул по темному камню, по плющу, по забитым ставням второго этажа… и остановился на одном окне. Не в гостиной. Выше. На уровне ее старой детской комнаты.

Ставни там были закрыты, но не наглухо. В одной из узких щелей между досками что-то шевелилось. Что-то бледное и тонкое, как палец. Оно царапало стекло изнутри. Медленно. Настойчиво. «Цап… цап… цап…»

Звук был леденящим душу. Негромким, но проникающим в самое нутро. София вскочила, фонарь дрожал в ее руке, луч прыгал по стене, но она держала его направленным на щель. Бледный предмет продолжал свое движение. «Цап… цап…»

И вдруг движение прекратилось. Бледный предмет замер. А потом… медленно стал разворачиваться. Поворачиваться в узкой щели. И София увидела, что это был не палец.

Это был кончик пальца. Отрубленный. Бледный, с синеватым оттенком, с темным сгустком у основания. И на его кончике, словно ноготь, поблескивал крошечный кусочек фарфора. Как от той статуэтки пастушки.

«Цап…» – он снова царапнул стекло, как будто махнув ей. Приветствуя. Или подзывая.

Крик застрял у Софии в горле. Луч фонаря выпал из ослабевших пальцев, ударился о землю и погас, погрузив ее в кромешную, абсолютную тьму. Молоток грохнул на камни крыльца. Она осталась одна. В полной темноте. С безумным домом над головой и лесом позади. А в окне ее детской комнаты что-то бледное и отрубленное царапало стекло, издавая в тишине ночи тонкий, невыносимый звук.

«Цап… цап… цап…»

Глава 4: Зал Зеркал

Тьма была абсолютной, слепой, осязаемой. Она вдавила Софию в холодный камень подвала, лишив воздуха, мысли, воли. Только леденящий ужас и тонкий, неумолимый звук: «Цап… цап… цап…» – словно когти по стеклу ее рассудка.

Инстинкт самосохранения, заглушенный паникой, рванулся наружу. «Свет! Нужен свет!» Она шарящими руками, обдирая кожу о шершавый пол, нащупала фонарь. Пластик, кнопка… Она нажала раз, другой – ничего. Удар о камень убил его. Рычание отчаяния вырвалось из ее горла, заглушив на мгновение жуткий скрежет сверху.

Свечи. В прихожей были свечи!

Мысль пронзила тьму, как спасительная игла. Подвал был ловушкой. Выход – наверх, в дом. К тем самым свечам на каминной полке. И к зеркалам.

София втолкнула себе эту мысль силой. Она ползком, на ощупь, двинулась к лестнице, подальше от звука в окне. Каждый шорох собственного движения казался громопадным. Каждое прикосновение к неизвестному в темноте – прикосновением к чему-то мертвому и склизкому. Лестница. Ступени. Она поднялась, прижимаясь спиной к холодной стене, слушая. «Цап…» – звук был чуть тише, словно удалялся. Или притаился.

Дверь в прихожью была приоткрыта. Она проскользнула в знакомый мрак, сердце колотилось так, что вот-вот вырвется из груди. Пахло пылью, плесенью и… горькими ландышами. Сильнее, чем раньше. Она замерла, прислушиваясь к гулкому безмолвию. Ни звука волочения. Ни шагов. Только ее собственное прерывистое дыхание.

София двинулась вдоль стены, пальцы скользили по холодным, шелковистым обоям, пока не нащупали резной дуб косяка. Гостиная. Она шагнула внутрь, ориентируясь по памяти и смутным очертаниям в слабом сером свете, едва пробивавшемся сквозь щели ставней. Луч уличного фонаря? Луна? Неважно. Она шла к камину, к подсвечнику.

Ее нога наступила на что-то мягкое и упругое. Она вскрикнула, отпрыгнула. Фонарь! Тот самый, что выронила! Она схватила его, лихорадочно тряся, стуча по корпусу. И – о чудо! – луч, слабый и мерцающий, но луч, вырвался наружу, прорезав мрак. Он осветил ковер, ее ноги… и то, на что она наступила. Старую куклу. Тряпичную, с выгоревшими волосами и одним стеклянным глазом. Второй глазница была пуста, черна. Кукла лежала на боку, ее рука была неестественно вывернута. Ее кукла. Из детской. Как она здесь оказалась?

Холодный пот выступил на спине. Она не стала думать. Луч фонаря метнулся к каминной полке. Подсвечник! Огарок свечи! Она схватила его, руки дрожали так, что она едва удержала тяжелую бронзу. В кармане – зажигалка, купленная на вокзале «на всякий случай». Щелчок. Маленькое желтое пламя дрогнуло, осветив ее лицо, истлевшую обивку ближайшего кресла, полки книжного шкафа… и отражение в одном из мутных стекол. На миг ей показалось, что в отражении за ее спиной стоит высокая тень.

София резко обернулась, подняв подсвечник как оружие. Луч фонаря и пламя свечи метались по комнате. Никого. Только саваны на мебели, тени, пляшущие от ее собственного движения. Паранойя. Усталость. Она прикусила губу до боли, заставляя себя сосредоточиться. Поднесла пламя к черному фитилю свечи в подсвечнике. Фитиль тлел, задымил, наконец, поймал огонь. Желтое пламя заколебалось, выросло, отбрасывая на стены гигантские, прыгающие тени. Свет свечи был живым, теплым, но в этом мертвом доме он казался кощунственным, привлекающим внимание.

Фонарь она выключила, экономя батарею. Теперь только свеча. Круг света стал меньше, интимнее, но и опаснее. Тьма за его пределами сгустилась, стала плотнее, враждебнее. Она должна была двигаться. Найти комнату. Любую. С дверью и замком. Но где? Детская? Нет! Башня матери? Ни за что! Тогда… библиотека? Она была в дальнем конце дома, но там была крепкая дверь.

София вышла из гостиной в вестибюль. Пламя свечи дрожало в потоке холодного воздуха, тянущего из глубины дома. Она посмотрела на начало главного коридора – того самого, зеркального. Он уходил во тьму, и первое зеркало уже ловило отблеск ее огня, отражая его бледным, дрожащим пятном в своей маслянисто-черной глубине. «Нет. Не туда».

Она повернула направо, в другой коридор, ведущий, как она помнила, в столовую, зимний сад и дальше, в библиотеку. Коридор был уже, стены покрыты темными деревянными панелями, поглощавшими свет. Она шла быстро, приглушая шаги, держа подсвечник перед собой, как щит. Тени скакали по стенам, принимая чудовищные очертания. Каждый скрип половицы под ногой заставлял ее замирать. Запах ландышей усиливался.

И вот она – дверь. Массивная, дубовая, с тяжелой железной ручкой. Библиотека. София толкнула дверь. Она не была заперта. Со скрипом она подалась внутрь.

Пламя свечи ворвалось в комнату, и София застыла на пороге, охваченная новым витком ужаса. Она ошиблась. Это была не библиотека.

Зал Зеркал.

Огромное помещение, некогда, вероятно, бальный зал. Высокий потолок с лепниной, скрытой паутиной. Но стены… Стены от пола до потолка были сплошь покрыты зеркалами. Не одно или два. Десятки. Сотни. Разных форм, размеров, эпох. Огромные, в золоченых рамах времен барокко. Овальные, в резном дереве. Прямоугольные, в простых черных рамках. Маленькие, круглые, как иллюминаторы. Они висели рядами, друг над другом, друг напротив друга, создавая бесконечный, сюрреалистический лабиринт отражений.

И все они поймали ее. Всю ее. С подсвечником в дрожащей руке, с перекошенным от страха лицом, в заляпанном грязью пальто. Но это были не ее отражения.

Прямо перед ней, в большом, старинном зеркале в раме с ангелочками, она видела себя – но плачущую. Слезы ручьями текли по грязным щекам, рот был искажен беззвучным рыданием. Глаза – огромные, полные абсолютного, детского отчаяния. Шестилетняя София, потерявшаяся в коридорах.

В зеркале слева, овальном, в темной раме, ее отражение ухмылялось. Злобно, оскалив зубы. В глазах горел тот самый холодный огонек, полный ненависти и презрения. То, что глядело изнутри.

В маленьком круглом зеркале высоко на стене ее отражение было спиной. Оно напряженно вглядывалось вглубь отраженного зала, туда, где царила тьма, за спину реальной Софии. Его поза выражала леденящий ужас.

София ахнула, инстинктивно рванувшись обернуться. Но в реальности за ее спиной, в узком проеме между дверью и стеной, где она только что стояла, было пусто. Только пыльные панели.

Она вернула взгляд к зеркалам. Ухмыляющееся отражение в овальном зеркале теперь показывало на что-то пальцем. Прямо за ее спиной. Плачущее отражение в большом зеркале с ангелочками закрыло лицо руками, словно не в силах смотреть. Отражение в круглом зеркале резко отпрянуло, его рот открылся в беззвучном крике.

Паника, дикая, неконтролируемая, захлестнула Софию. Она метнулась вперед, вглубь зала, прочь от двери, прочь от того места, где что-то могло быть. Ее движение вызвало вихрь в зеркальном аду. Десятки, сотни ее искаженных двойников задвигались, заплакали, заухмылялись, закричали в немом ужасе. Свет свечи, отраженный бесчисленное количество раз, создал ослепительную, мерцающую иллюминацию, но не рассеял тьму – он лишь подчеркнул ее, создав калейдоскоп безумия.

Она бежала, спотыкаясь, не видя реального пола под ногами, видя только прыгающие, кривляющиеся, плачущие версии себя во всех ракурсах. Где выход? Где стена? Где реальность?!

И тогда она увидела его. Не в реальности. В отражении. В одном из больших зеркал прямо перед ней. Оно было позади ее бегущего, искаженного страхом отражения. В глубине отраженного зала.

Темную фигуру. Высокую, худую. Без лица. Только сгусток тьмы, движущийся плавно, скользяще. Не спеша. Но неумолимо сокращающий дистанцию в зеркальном пространстве. За ее отражением. За ней.

София вскрикнула и рванула в сторону, в проход между двумя огромными зеркальными панелями. Она врезалась плечом в холодное стекло. Зеркало задрожало, отражая ее перекошенное лицо и – в его глубине – мелькнувшее движение той самой тени, уже ближе.

Она оттолкнулась, побежала дальше, петляя между зеркальными ловушками. Ее дыхание стало хриплым, сердце колотилось о ребра. Пламя свечи бешено плясало, грозя погаснуть от порывов воздуха и ее дрожи. Отражения множились, сливались, кривлялись, показывали пальцем, плакали кровавыми слезами в одном зеркале, улыбались нечеловеческой улыбкой в другом. И везде, в глубине, в перспективе бесконечных зеркальных туннелей, двигалось оно. Темное, бесформенное, но несущее в себе леденящую душу намеренность.

Она наткнулась на что-то твердое – стол, накрытый пыльной тканью. Подсвечник выскользнул из ее пальцев, покатился по полу. Свеча погасла.

Абсолютная тьма.

Тишина.

Только ее собственное хриплое дыхание и бешеный стук сердца. И ощущение. Физическое, неоспоримое. Ощущение близкого, ледяного присутствия прямо за ее спиной. В реальном зале. Не в отражении. Воздух стал ледяным, пахнущим тленом и старыми костями. Он вытягивал тепло из тела.

София замерла, вжавшись в край стола, не смея пошевелиться, не смея дышать. Кровь стучала в висках. Она чувствовала, как что-то медленно, медленно наклоняется к ее затылку. Холодное. Неосязаемое, но невероятно плотное. Шевеление воздуха. Шепот? Нет, не звук. *Ощущение* шепота. Тысячи тонких, как паутина, голосков, скользящих по ее коже, проникающих в уши, в мозг:

«Софияяя… Мы нашли тебя… Возвращайся… Домой…»

Это был не голос из детства. Это было что-то древнее. Холодное. Голодное.

Она не видела его. Но знала. Оно стояло за ней. Оно дышало ей в шею ледяным, мертвым дыханием. Его «руки» – сгустки леденящей тьмы – протягивались, чтобы обвить ее.

В последнем отчаянном порыве София рванулась вперед, вслепую, отталкиваясь от стола. Она врезалась во что-то твердое – стену? Зеркало? – почувствовала удар, боль. Упала на колени. Руки нащупали не камень, не дерево. Холодный металл. Ручку. Дверную ручку!

Она дернула ее вниз, толкнула дверь всем телом. Дерево поддалось с тихим стоном. Она вывалилась наружу, в другой коридор, и тут же, не вставая, с силой захлопнула дверь в Зал Зеркал за собой. Щелчок замка прозвучал слабым, жалким щитом против того, что осталось по ту сторону.

София лежала на холодном полу темного коридора, всхлипывая от ужаса и боли, обхватив голову руками. В ушах все еще звенел тот ледяной, бессловесный шепот. По спине ползли мурашки от прикосновения незримого дыхания. Она знала одно: то, что было в Зале, не осталось там. Оно просто отпустило ее. На время.

Дом показал ей ее собственное безумие в зеркалах. И показал, что ее страхи – не воображение. Они здесь. Они реальны. И они голодны.

Она подняла голову, глотая воздух. В конце коридора, в слабом сером свете из высокого окна (ставни здесь не были забиты наглухо), она увидела другую дверь. Крепкую. С массивным замком. Библиотека. Настоящая.

София поднялась на дрожащих ногах. Она оставила подсвечник в Зале Зеркал. Фонарь был почти мертв. Но она должна была добраться до той двери. Запереться. Переждать. Хотя бы до рассвета.

Шаг. Еще шаг. Казалось, тени в конце коридора шевелятся. Но она уже не смотрела. Она шла, уставившись на спасительную дверь, повторяя про себя, как мантру, сквозь зубной скрежет:

«Не оглядывайся. Не оглядывайся. Не оглядывайся».

Но чувство ледяного присутствия, плывущего за ней по пятам в темноте коридора, не отпускало. Оно уже здесь. И оно не забудет.

Щелчок замка прозвучал как выстрел в тишине библиотеки. София прислонилась спиной к массивной дубовой двери, скользя вниз по резным панелям, пока не опустилась на холодный каменный пол. Дрожь сотрясала ее тело – мелкая, неконтролируемая, как в лихорадке. Воздух вырывался из легких прерывистыми, хриплыми всхлипами. В ушах все еще стоял тот ледяной, бестелесный шепот, обволакивающий разум паутиной ужаса: «Софияяя… Мы нашли тебя…»

Она зажмурилась, вдавливая кулаки в глазницы, пытаясь стереть кривляющиеся, плачущие, ухмыляющиеся лица из Зала Зеркал. Но они горели на сетчатке ярче пламени свечи. И ощущение… Ощущение того ледяного дыхания на затылке, тех незримых рук из сгущенной тьмы, готовых обвить ее… Оно не уходило. Оно висело в воздухе плотной пеленой, пропитывая каждый вдох запахом тлена и старой пыли.

«Нет, нет, нет…» – прошептала она, прижимаясь лбом к холодному дереву двери. Реальность. Нужно цепляться за реальность. Дверь. Замок. Библиотека. Она заперлась. Она в безопасности. На время.

С трудом, преодолевая слабость и всепроникающий холод, София заставила себя поднять голову. Библиотека «Черного Вяза» была огромной, как склеп знаний. Высокие потолки терялись в тенях. Стены от пола до карниза были заставлены массивными дубовыми книжными шкафами с застекленными дверцами. Книги – тысячи томов в потертых кожаных и холщовых переплетах – стояли плотными рядами, казалось, впитывая в себя самую тьму. В центре комнаты – гигантский письменный стол, заваленный бумагами, чернильницами, покрытыми паутиной. Над камином – еще одно зеркало, большое, овальное, но София тут же отвела взгляд, боясь увидеть в нем свое отражение или что-то еще.

Света почти не было. Только слабый, мертвенно-серый отсвет из высокого арочного окна на противоположной стене. Ставни там не были заколочены наглухо, лишь прикрыты, и узкая полоса умирающего дневного света падала на ковер, покрытый толстым слоем пыли, и на часть стола. Этого было достаточно, чтобы различать смутные очертания, но недостаточно, чтобы разогнать всепроникающий мрак и страх.

София ощупала карман пальто. Зажигалка! Она вытащила маленький пластиковый прямоугольник, ее пальцы так дрожали, что она едва удержала его. Щелк. Маленькое желтое пламя вспыхнуло, крошечное, но невероятно драгоценное в этой бездне. Оно осветило ее перекошенное лицо, ближайшие ряды книг, покрытые вековой паутиной, как саваном, и… подсвечник. Массивный бронзовый подсвечник стоял на углу стола, в нем торчала толстая, почти не тронутая восковая свеча.

Облегчение, острое и почти болезненное, хлынуло через нее. Она поднесла пламя зажигалки к черному фитилю. Фитиль задымил, зашипел и наконец схватил огонь. Желтое пламя заколебалось, выросло, отбрасывая на стены библиотеки гигантские, пляшущие тени книжных корешков. Свет! Тепло! Пусть иллюзорное, но хотя бы видимость контроля.

София взяла подсвечник. Тяжелая бронза была обжигающе холодной, но вес ее успокаивал. Она поднесла свечу ближе к книжным шкафам. На корешках – названия на латыни, французском, английском, русском. Трактаты по алхимии. Мифологии. Оккультным наукам. Астрономии. Психиатрии. Парапсихологии. «Дар?» – вспомнились обрывки материнского бреда. «Проклятие?» Здесь, среди этих фолиантов, мог быть ответ? Или лишь новые кошмары?

Она подошла к письменному столу. Столешница была завалена бумагами, покрытыми густым слоем пыли. Но кое-где виднелись свежие, будто недавно упавшие, листы. Письма. Старые, пожелтевшие, с ломкими краями. София осторожно, кончиками пальцев, сдула пыль с одного из них. Четкий, энергичный, знакомый почерк. Материнский.

«…повторяю, доктор Вейс, состояние не улучшается, а усугубляется. "Голодный" активизируется. Зеркала – его порталы. Он питается страхом, но жаждет большего. София… она видит его. Как Элис видела. Он смотрит через нее. Я боюсь, что она – не просто сенситив. Она – сосуд. И он стремится наполнить ее собой…»

София отдернула руку, как от огня. Сосуд? Он смотрит через нее? Воспоминание о том холодном огоньке в ее собственных детских глазах в зеркале ударило с новой силой. Она отступила от стола, наткнувшись на кресло. Свеча в подсвечнике дрогнула, коптя.

Внезапный скрип заставил ее вздрогнуть. Он доносился не из-за двери. Из глубины библиотеки. От одного из дальних шкафов. Звук был похож на то, как будто тяжелую книгу вытаскивают с усиленной полки.

София замерла, вцепившись в подсвечник, направляя дрожащий луч света в ту сторону. Тени метались по стеллажам. Ничего. Только книги и пыль.

«Царап».

Едва слышный звук. Как ноготь по стеклу шкафа. Оттуда же.

Сердце Софии бешено заколотилось. Она медленно, шаг за шагом, стала продвигаться вдоль рядов книг к источнику звука. Свет свечи выхватывал из мрака тисненые золотом корешки, паутину, мертвых насекомых, застывших в вечном танце на полках. Воздух становился гуще, холоднее. Запах ландышей сменился затхлостью и чем-то металлическим, как кровь.

Она подошла к последнему шкафу в ряду. Его стеклянная дверца была чуть приоткрыта. На полу перед ним лежала книга – огромный фолиант в темно-красной коже. Она выглядела так, будто ее уронили. Или вытолкнули. София наклонилась, направляя свет. Название на корешке стерлось. Она осторожно приоткрыла крышку зажигалкой. Страницы были испещрены странными символами и схемами, напоминавшими зеркальные лабиринты. А на форзаце… кровавый отпечаток. Свежий? Или просто иллюзия дрожащего света? Отпечаток был маленьким, как от детской ладони, но с неестественно длинными пальцами.

«Царап».

Звук раздался прямо над ее головой. София вздрогнула и резко подняла свечу.

В верхней части шкафа, за стеклом, на одной из полок, сидела кукла. Не ее старая тряпичная. Фарфоровая. С мертвенно-бледным лицом, стеклянными глазами и всклокоченными черными волосами. Одна рука была поднята, и ее фарфоровый указательный палец медленно, с противным скрежетом, царапал по внутренней стороне стекла. «Цап… цап… цап…» Голова куклы была повернута под неестественным углом, стеклянные глаза смотрели прямо на Софию. И в них… не было пустоты. В них горел крошечный, холодный огонек. Знакомый. Ее огонек.

София отшатнулась с тихим вскриком. Фарфоровая рука замерла. Холодный огонек в глазах куклы погас. Она была просто мертвой игрушкой на пыльной полке.

«Это невозможно. Это дом играет. Это он…»

Она отвернулась, чувствуя, как волна тошноты подкатывает к горлу. Нужно было к двери. К свету. К замку. Она зашагала обратно, почти бегом, ее тень гигантской и уродливой прыгала по стенам и потолку от пляшущего пламени свечи. За спиной ей чудился мягкий шелест – то ли страницы падающей книги, то ли платье куклы, слезающей с полки.

Она добежала до двери, прислонилась к ней спиной, ловя ртом воздух. Безопасность. Хотя бы иллюзия. Она посмотрела на массивную железную задвижку замка. Она была задвинута. Но почему тогда ей казалось… Она протянула руку, толкнула засов. Он не поддавался. Замок был заперт. Изнутри. Ключ? Где ключ?

Ее взгляд метнулся по столу, по полкам рядом с дверью. Ничего. Тогда она заметила его. Небольшую железную шкатулку, стоящую на небольшом столике у кресла для чтения. Шкатулка была приоткрыта. Внутри, на бархатной подкладке, поблескивал старинный ключ с витиеватым бородком.

София схватила ключ. Он был ледяным. Она вставила его в замочную скважину под засовом. Повернула. Механизм скрипнул, щелкнул. Засов поддался! Она с облегчением потянула его в сторону.

«Щелк».

Звук был не от засова. Он донесся из глубины библиотеки. Звук падающей книги. А потом еще одной. И еще. Как будто кто-то невидимый шел вдоль стеллажей, смахивая книги на пол. «Тук. Тук. Тук». Приближаясь.

София лихорадочно дернула засов. Он не двигался с места. Она нажала сильнее. Ничего. Ключ проворачивался вхолостую. Засов был заклинен. Или… его держали с другой стороны? Мысль была безумной, но в этом доме безумие было нормой.

«Тук. Тук». Книги падали все ближе. Тени от свечи бешено плясали, сливаясь в угрожающие очертания. Воздух снова стал ледяным, насыщенным запахом тлена и озона.

«Открой!» – закричала София, тряся засов изо всех сил. Отчаяние придавало силы. «Тук». Последняя книга упала в нескольких шагах от нее. Тишина. Густая, зловещая.

И тогда она почувствовала его. Присутствие. Прямо за спиной. Не в комнате. В ней самой. Ледяной шар страха, всегда сидевший в животе, вдруг разжался, растекаясь по венам ледяной волной. Холод заполнял ее изнутри, поднимаясь к горлу, сковывая мышцы. В ушах зазвенел тот же бестелесный шепот, но теперь он звучал не извне, а из самой глубины ее черепа:

«Дооомой… Сосуд должен быть наполнен…»

София застонала, выпуская ключ. Он со звоном упал на каменный пол. Она схватилась за горло, пытаясь вдохнуть, но ледяная рука сжимала ее изнутри. Глаза закатились. В последнем отчаянном порыве она рванулась от двери, к окну – к тому узкому просвету серого света.

Она упала на колени перед арочным окном, цепляясь пальцами за холодный камень подоконника. Ледяная волна внутри поднималась выше, вытесняя ее саму. Она подняла голову, глядя в грязное стекло. В слабом отражении она видела не себя. Она видела лицо матери. Маргариты Картер. Но не живой. Бледное, как воск, с синевой вокруг закрытых глаз. И на этом лице… играла та самая чужая, холодная ухмылка, что была у ее отражения в зеркалах. А из-за плеча мертвого лица матери в отражении, в темноте библиотеки, медленно выплывало другое лицо. Безликое, темное, но с двумя точками того же холодного огня, что горел сейчас и в ее собственных глазах, отражаясь в стекле. «Голодный».

София поняла. Поняла слишком поздно. Замок не был заклинен. Дверь не была настоящей ловушкой. Ловушка была в ней самой. Дом не просто ждал ее возвращения. Он ждал, когда оно внутри нее – то, что смотрело из зеркал, – проснется достаточно, чтобы открыть двери изнутри. Чтобы впустить «Голодного» не в дом, а в себя.

Ледяная волна накрыла ее с головой. Сознание помутнело. Последнее, что она услышала перед тем, как тьма поглотила ее, был не скрип двери, не падение книг. Это был звук тяжелого, ржавого засова, медленно, со скрежетом, отодвигаемого снаружи. И тихий, скользящий шаг по каменному полу библиотеки. Совсем рядом.

Глава 5: Голос в Пустоте

Сознание вернулось медленно, как всплывая из ледяной, маслянистой глубины. София открыла глаза. Полумрак. Высокий потолок с трещинами, как черные молнии. Знакомые очертания резного карниза. Она лежала на чем-то твердом и холодном – каменном полу библиотеки? Нет. Пахло иначе. Не книгами и тленом, а старой пылью, сухим деревом и… слабым, едва уловимым запахом детского мыла. И ландышей. Всегда ландышей.

Она подняла голову, ощущая тяжесть в висках и тошнотворную слабость во всем теле. Свет. Тусклый, серый свет лился из высокого окна. Она была не в библиотеке. Она лежала на узкой, жесткой кровати в небольшой комнате. Стены, оклеенные когда-то светлыми обоями с нежным цветочным рисунком, теперь были покрыты пятнами сырости, а обои местами свисали лохмотьями. У окна – маленький письменный столик с отколотой ножкой. На стене – пустые гвоздики, где когда-то висели картинки. На полу у кровати валялась старая тряпичная кукла с одним стеклянным глазом.

Ее комната. Детская.

Как она здесь оказалась? Последнее воспоминание – ледяная волна, поглощающая ее в библиотеке, отражение лица матери с чужим огоньком в глазах, и… шаг. Тот тихий, скользящий шаг по камню, подошедший вплотную. Потом – провал.

София резко села. Голова закружилась. Она была одна. Дверь в комнату была приоткрыта, за ней зияла темнота коридора. На полу у кровати стояла кружка с водой и кусок черствого хлеба на пожелтевшей салфетке. Как будто кто-то позаботился. Мысль была отвратительной.

Она встала, пошатываясь. Ноги подкашивались. Подошла к окну. Ставни были закрыты, но не заколочены. Она нашла щеколду, с трудом отодвинула ее – дерево разбухло от сырости – и распахнула створки. Свежий, холодный воздух ночи ворвался в комнату, смешиваясь с затхлостью. За окном – черная стена леса под низким, облачным небом. Ни звезд, ни луны. Только глухая, давящая тьма. Рассвета еще не было.

Она глубоко вдохнула, пытаясь прогнать остатки ледяного оцепенения. Что случилось в библиотеке? Был ли обморок? Или… что-то худшее? Она прикоснулась к своему лицу, к шее. Кожа была холодной, но своей. Ничего чужого. Пока что. Но внутри… внутри что-то изменилось. Чувствовалась пустота. И настороженность. Как будто часть ее сознания теперь постоянно прислушивалась к чему-то внутри. К тому холодному огоньку, что дремал в глубине?

Она закрыла окно. Темнота комнаты снова стала абсолютной. Нужен свет. Она ощупала карман пальто. Зажигалка! Чудом на месте. Щелк. Маленькое пламя осветило убогий интерьер детской, пляшущие тени. На комоде она увидела подсвечник – простой, железный, с коротким огарком свечи. Поднесла пламя. Фитиль задымил, загорелся. Желтый свет заколебался, разгоняя мрак на пару метров вокруг. Лучше, чем ничего.

София осмотрелась. Комната выглядела заброшенной десятилетия назад, но… слишком чистой для такого запустения. Пыль была, но не такая густая, как в других местах. Как будто ее периодически смахивали. Или сюда реже проникала основная грязь дома. Или сюда не пускали. Мысль заставила ее вздрогнуть.

Она подошла к двери. Тяжелая, деревянная, с простым железным засовом с внутренней стороны. И ключ торчал в замочной скважине. Кто-то запер ее здесь? Или это был ее последний сознательный поступок перед обмороком? Она не помнила. Но засов был задвинут. Замок заперт. На мгновение она почувствовала слабое подобие безопасности. Хрупкое, как пламя свечи.

Она поставила подсвечник на комод. Сняла грязное пальто, скинула промокшие ботинки. Осталась в свитере и джинсах. Умыться было негде – вода в кружке была только для питья. Она выпила несколько глотков – вода оказалась ледяной и странно… плоской на вкус. Как дистиллированная.

Она села на край кровати. Жесткий матрас скрипнул под ней. Усталость навалилась свинцовой волной. Тело требовало отдыха, разум отчаянно сопротивлялся. Закрыть глаза здесь? В этой комнате? В этом доме? Но другого выбора не было. Она погасила свечу, погрузив комнату в кромешную тьму. Легла, натянув тонкое, пропахшее пылью одеяло до подбородка. Сжала кулаки под одеялом. «Спи. Просто спи. До рассвета».

Тишина сначала была благословением после кошмаров Зала Зеркал и библиотеки. Глухая, плотная, но без того ощущения ожидания, что висело в коридорах. Возможно, замок на двери действительно давал иллюзию защиты. Или детская, несмотря на запустение, все еще хранила какой-то призрачный отголосок безопасности. Веки тяжелели. Сознание начало уплывать.

«София».

Она вздрогнула, глаза широко распахнулись в темноте. Голос. Четкий. Низкий. Женский. Произнес ее имя шепотом, но с невероятной ясностью. Как будто кто-то стоял прямо у изголовья кровати, склонившись над ней.

Сердце гулко стукнуло раз, другой. Она замерла, не дыша, впитывая каждый звук в гнетущей тишине. Ничего. Только стук крови в ушах. Воображение. Нервы. Усталость.

Она снова попыталась расслабиться. Глубокий вдох. Выдох.

«Неужели ты думала спрятаться?»

Тот же голос. Шепот, но ледяной, пронизывающий. Полный невыразимого презрения. И невероятно знакомый. Это был голос ее матери. Маргариты Картер. Не искаженный криком или безумием, как в воспоминаниях, а холодный, спокойный, каким он бывал в редкие моменты мрачной ясности. Голос, который выносил приговоры.

София вскочила на кровати, прижавшись спиной к холодной стене. «Кто здесь?!» – вырвалось у нее хриплым шепотом. Она схватила подсвечник, чиркнула зажигалкой. Пламя свечи заколебалось, заливая комнату трепетным светом. Пустота. Только тени, прыгающие от ее резких движений. Никого у кровати. Никого в углах. Дверь была заперта.

Она встала, свеча в одной руке, тяжелый подсвечник в другой. Подошла к двери, прижала ухо к дереву. Тишина за ней была глухой, бездонной. Ни шагов, ни дыхания. Она отодвинула засов с трудом (дерево скрипело), повернула ключ. Рывком распахнула дверь.

Темный коридор. Пустота. Только холодный воздух, потянувший из глубин дома, и запах пыли. Никого. Ни звука.

«Мама?» – позвала она тихо, и тут же пожалела. Голос звучал жалко, потерянно. Ответа не было. Только эхо ее собственного голоса, умирающее в темноте.

София захлопнула дверь, снова задвинула засов, повернула ключ. Руки дрожали. Она поставила свечу на комод, опустилась на кровать. Это был дом. Дом играл с ней. Использовал ее самые глубокие страхи, ее самые болезненные воспоминания. Голос матери… это было особенно жестоко.

Она погасила свечу. Снова тьма. Теперь страх был другим. Не паническим, а гнетущим, ползучим. Она сидела, обхватив колени, уставившись в черноту перед собой, слушая тиканье собственного сердца и… тишину. Но тишина теперь была наполненной. Она ждала.

Минуты тянулись в вечность. Она почти начала верить, что это был единичный эпизод, кошмар наяву.

«Проклятая».

Шепот прозвучал прямо в ее левом ухе. Ледяное дыхание коснулось мочки. София вскрикнула, отпрянув вправо, ударившись плечом о стену. Она зажгла свечу снова, лихорадочно осматривая комнату. Никого! Только ее собственная тень, гигантская и дрожащая на стене.

«Глупая девочка». Голос теперь звучал от окна. Спокойно. Увещевающе. Как будто мать объясняла ей что-то очевидное. «Ты думала, убежишь? Он всегда знал. Он всегда ждал. В тебе».

«Замолчи!» – закричала София, зажимая уши ладонями. Но голос звучал не снаружи. Он звучал внутри. В самой ткани ее сознания. Он использовал уши, но шел из головы. «Это не ты! Это дом!»

«Дом?» Голос матери усмехнулся. Сухо, беззвучно, но София ощутила эту усмешку. «Дом – лишь кость. Плоть – это мы. Картеры. Наше проклятие. Наш дар. И твой сосуд почти пуст… Он скоро наполнит его».

София вскочила, схватила подсвечник. Она металась по маленькой комнате, направляя дрожащий луч света в каждый угол, за комод, под кровать. «Где ты?! Покажись!» – ее голос срывался на истерику. Она била подсвечником по стенам, по дверце комода. Дерево глухо стучало. Пыль сыпалась с потолка. Ничего. Только ее безумное отражение мелькало в осколке зеркала, оставшемся в оправе над комодом. В ее глазах горел дикий страх. Или… что-то еще?

«Ищешь меня?» Голос прозвучал одновременно и из-под кровати, и из угла у окна, и… прямо в центре ее лба. «Я всегда здесь. Я – в стенах. Я – в зеркалах. Я – в твоей крови. И он – в твоих глазах.»

София замерла посреди комнаты, тяжело дыша. Пламя свечи коптило, наполняя воздух едким запахом гари. Она чувствовала себя загнанным зверем. Голос матери, ее интонации, ее холодное презрение – все было слишком реальным. Слишком ее. Дом не просто имитировал. Он вытягивал это из самых глубин ее памяти, из ее травмы, и вплетал в жгучую ткань настоящего кошмара.

И было еще одно чувство. Острое, неоспоримое. Чувство слежки. Не просто ощущение присутствия, как раньше. А конкретный, пристальный взгляд. Он ощущался физически – как ледяные иголки на коже затылка, на спине. Кто-то (или что-то) стояло прямо за дверью. Прильнув к дереву. Слушая ее панику. Наслаждаясь ею. Или… наблюдая за пробуждением чего-то внутри нее?

Она медленно повернулась лицом к двери. Подсвечник был тяжелым и холодным в ее руке – жалкое оружие. «Уйди, – прошептала она, глядя на щель под дверью. Там была непроглядная тьма. – Оставь меня в покое».

Тишина. Густая. Напряженная. Даже голос замолчал. Только чувство этого незримого взгляда за дверью усиливалось, давя на психику.

И вдруг…

«Скрип».

Тихий-тихий звук дверной ручки. Как будто кто-то снаружи очень осторожно попробовал ее провернуть. Проверить, заперта ли дверь.

София не дышала. Глаза были прикованы к железной скобе. Она не двигалась. Скрип не повторился. Но чувство слежки достигло апогея. Что-то стояло там. Всего в сантиметре от нее, разделенное лишь доской. И ждало. Ждало, когда она сорвется. Ждало, когда оно внутри нее проснется окончательно.

Она медленно, как в замедленной съемке, отступила назад, пока не уперлась спиной в холодное стекло окна. Свеча в подсвечнике дрожала, отбрасывая на дверь ее гигантскую, искаженную тень. Она не сводила глаз с темной щели под дверью. Ждала, что вот-вот появится тень, что щель почернеет еще больше от приближающегося присутствия.

Но ничего не происходило. Только тишина. И этот невыносимый, леденящий душу взгляд из-за двери. Он ощущался теперь как физическое давление на грудь. София медленно сползла по стене на пол, поджав ноги. Она прижала подсвечник к груди, как ребенка. Пламя свечи было единственной точкой тепла и света в этом море ледяной тьмы и безумия. Рассвета не было видно. Ночь только начинала свою настоящую работу.

Она сидела на полу, прижавшись к окну, не сводя горящих от страха и бессонницы глаз с запертой двери, за которой оно ждало. И слушала тишину, в которой, ей казалось, вот-вот снова зазвучит тот ненавистный, холодный шепот. Голос матери. Голос дома. Голос проклятия. Или… ее собственный голос изнутри, где уже горел чужой огонек?

Секунды спрессовывались в свинцовые минуты. Тишина висела не разрывом, а напряжённой струной, готовой лопнуть от малейшего прикосновения. София не дышала, вжимаясь спиной в холодное стекло окна. Каждая пора на коже ощущала этот незримый, леденящий взгляд из-за двери. Он проникал сквозь дерево, сквозь ткань свитера, впивался в позвоночник тысячами невидимых игл. Подсвечник в ее руках казался смехотворно легким, воск таял, оплывая тяжелыми слезами по железу, но отпустить его – значило остаться в полной тьме. А тьма здесь была живой. Голодной.

«Боишься?» – шепот матери прорезал тишину. Не извне. Изнутри черепа. Чисто. Ясно. С ледяной усмешкой. «Хорошо. Страх – это начало. Он открывает двери. Как тогда… в кладовке».

Образ вспыхнул ярко: щелчок замка, кромешная темень, шепот из щелей в полу: «Софияяя… мы тут…» Холодный ком в горле сжался. «Замолчи!» – мысль вырвалась беззвучно, сквозь стиснутые зубы.

«Помнишь, как плакала? Как стучала крошечными кулачками? А он слушал. Смаковал. Твой страх был… вкусным». Голос стал сладострастным, густым. Неприлично чужим в устах матери. «Он и сейчас смакует. Каждую дрожь. Каждый удар твоего сердца».

София прижала ладони к ушам. Бесполезно. Слова вибрировали в костях, в зубах. Она зажмурилась, но это лишь усилило кошмарные видения: кладовая, зеркальный коридор с бледной девочкой, чьи глаза горели чужим огнем… Ее глаза. «Это не я…» – прошептала она, чувствуя, как слезы жгут веки. «Это оно…»

«Оно?» – голос матери рассмеялся. Сухим, трескучим смехом, похожим на падение костей. «Глупенькая. Оно – это ты. Та часть, что всегда была здесь. Та часть, что знает правду о «Черном Вязе». О матери. О бабушке… Элис».

Имя прозвучало как удар. Воспоминание о костяной пуговице на подоконнике гостиной, чистой, будто только что уроненной. «Что… что с ней?» – вырвалось у Софии, вопреки воле. Голос был хриплым, чужим.

Тишина. Долгая, тягучая. Давление взгляда за дверью усилилось, будто оно прильнуло вплотную к щели. Потом голос матери зазвучал снова, тише, почти ласково, и от этого еще страшнее:

«Она сопротивлялась. Как ты сейчас. Думала, спасется… с ребенком».

Ребенок? Бабушка Элис… беременна? София никогда не знала. Мать вымарывала любые упоминания, как грязные пятна. «Кто… отец?» – прошептала она, охваченная внезапным, иррациональным ужасом.

«Отец?» – голос исказился презрением. «Картер? Человек? Нет, дитя. Ребенок Элис был… началом. Попыткой создать совершенный сосуд. Чистый. Не запятнанный страхом». Пауза. Шепот стал шелестящим, как сухие листья по камню: «Но она испортила его. Страхом. Любовью к нему. Человеческой слабостью. Тогда… «Голодный» забрал его обратно».

«Забрал… ребенка?» – София почувствовала, как ее собственный живот сводит ледяной спазм. Безумие. Чистейшее безумие. Но почему-то звучало… правдиво. Как жуткая, запретная истина, спрятанная в самом сердце дома.

«Он терпелив, София. Он ждал. Поколения. Пока страх не очистит, не закалит сосуд. Пока не родишься ты». Голос матери смягчился, стал почти нежным, и это было ужаснее крика. «Твоя мать… я… пыталась защитить. Запереть тебя от мира. От него. Но страх… он сделал тебя совершенной. Пустой внутри. Готовой к нему».

«Нет!» – крик сорвался с губ, громкий, отчаянный, разорвав гнетущую тишину комнаты. «Я не пустая! Я не… сосуд!» Она вскочила, забыв про взгляд за дверью, про все. Подсвечник в ее руке взметнулся, пламя заклубилось черным дымом. «Я уйду! Сожгу этот проклятый дом дотла!»

«Куда?» – голос матери прозвучал прямо перед ней, в сантиметре от лица. Ледяное дуновение коснулось губ. «Он уже в тебе. В твоих глазах. Чувствуешь холод? Это он дышит. Изнутри».

София отшатнулась, ударившись затылком о стекло. Боль пронзила череп, но была ничтожна по сравнению с тем ужасом, что накрыл ее волной. Она *чувствовала*. Чувствовала этот холодный шар глубоко внизу живота. Не страх. Нечто иное. Чужое. Дремлющее. Но просыпающееся. И глаза… ей вдруг страшно захотелось посмотреть в осколок зеркала над комодом. Увидеть, что там сейчас. Ее ли отражение?

«Посмотри…» – прошептал голос, уже не только матери. В нем слились десятки, сотни других голосов – шелестящих, скрипучих, детских, старческих. «Посмотри и прими…»

Ее ноги понесли ее к комоду сами, помимо воли. Свеча в подсвечнике коптила, освещая лишь нижнюю часть лица в мутном осколке стекла. Подбородок. Губы. Они были бледными, подрагивающими. Она медленно, с усилием, словно против чудовищного давления, подняла подсвечник выше. Свет скользнул по щекам, по скулам…

И она увидела глаза.

Свои. Карие. Огромные от ужаса. Но не только. В самой глубине зрачков, в отражении прыгающего пламени, горели два крошечных, холодных, нечеловеческих огонька. Как звезды в бездне. Как глаза того, что стояло за дверью. Как глаза «Голодного».

«Видишь?» – единый голос дома проник в самую суть ее существа. «Добро пожаловать домой, сосуд».

Ледяной шар внутри живота вдруг разжался. Волна абсолютного, парализующего холода хлынула по венам, сжимая сердце, поднимаясь к горлу, заполняя череп. София открыла рот в беззвучном крике. Подсвечник выпал из ослабевших пальцев, грохнулся на пол. Пламя свечи погасло, погрузив комнату в абсолютную, всепоглощающую тьму. Последнее, что она ощутила перед тем, как сознание поглотил ледяной вихрь – это громкий, торжествующий щелчок замка снаружи двери. И тихий, скользящий звук – будто что-то огромное, темное и безликое просочилось сквозь дерево, влилось в комнату и… в нее.

Тьма сомкнулась. Но она была уже не пустой. Она была наполнена.

Глава 6: Запах Ландышей

Рассвет не принес облегчения. Серый, водянистый свет, пробивавшийся сквозь щели ставней, лишь подчеркивал убожество детской и тяжесть, висевшую в воздухе. София сидела на холодном полу, прислонившись к стене под окном. Подсвечник с мерцающим огарком стоял рядом, его слабый свет уже не мог бороться с наступающим днем, но оставался жалким символом сопротивления тьме. Чувство незримого присутствия за дверью не исчезло с ночью. Оно лишь отступило, спряталось в глубь стен, став фоновым гулом тревоги, вибрирующим в костях.

Она чувствовала себя выжатой, опустошенной. Голос матери, звучавший внутри, замолчал, оставив после себя ледяную пустоту и настороженность. Каждая клетка ее тела ждала нового удара. Но вместо голоса пришел запах.

Сначала едва уловимый, словно эхо. Сладковатый, приторный, с горькой ноткой разложения. Знакомый до тошноты. Ландыши. Духи матери.

София вздрогнула, напряглась. Запах был здесь, в комнате. Концентрировался у двери. Не просто витал в воздухе – он звал. Тонкой, ядовитой нитью, протянутой прямо к щели под дверью.

«Нет, – прошептала она, сжимая кулаки. – Не снова. Не пойду». Это была ловушка. Очевидная, как капкан. Дом использовал ее самое больное воспоминание, самую въевшуюся ассоциацию с ужасом. Запах детства, запах наказаний, запах материнского безумия.

Но запах усиливался. Становился гуще, навязчивее. Он заполнял ноздри, лез в горло, вызывая знакомый спазм тошноты. Он был не просто воспоминанием. Он был физическим. Как рука, обхватывающая за горло и тянущая. Он требовал подчинения.

Сознание бунтовало. «Сиди здесь. Жди. Игнорируй». Но ноги сами подняли ее. Как будто мышцы двигались по чужой воле. Ледяной комок страха в животе пульсировал в такт усиливающемуся аромату. Тот самый холодный огонек внутри, приглушенный после ночного кошмара, встрепенулся, отозвался на запах слабым, но отчетливым тяготением.

София подошла к двери. Рука, холодная и влажная, легла на железную скобу засова. Запах ландышей здесь был почти осязаем, как туман. Она отодвинула засов. Скрип дерева прозвучал оглушительно в тишине. Повернула ключ. Щелчок замка отдался эхом в пустом коридоре.

Она распахнула дверь. Коридор встретил ее ледяным, пыльным дыханием. И запахом. Он висел здесь плотной пеленой, но уже не статичной. Он тек. Тянулся вправо, вглубь дома, в сторону главного зеркального коридора. Как невидимый шлейф, оставленный призраком.

Разум кричал об опасности. Ноги шли по шлейфу.

София двинулась, держа потухший подсвечник перед собой как дубину. Пламя свечи умерло часа два назад. Теперь она полагалась только на тусклый серый свет из редких незабитых щелей. Запах ландышей вел ее. То усиливаясь на поворотах, то почти исчезая, заставляя ее замереть в нерешительности, озираясь в панике, пока не находила его снова – у основания стены, у ножки темного шкафа, у края тяжелой портьеры. Он был ее Ариадной нитью в этом лабиринте безумия, ведущей прямиком в пасть Минотавра.

Он привел ее к началу главного коридора – к тому самому, бесконечному, с зеркалами. София остановилась как вкопанная. Даже запах, такой сильный мгновение назад, здесь рассеялся, стал почти неуловимым. Перед ней зиял длинный туннель, стены которого были усыпаны темными овалами и прямоугольниками стекла. В отражениях слабого света из прихожей они казались черными, маслянистыми лужами на стенах. Тишина здесь была особенной – густой, вязкой, словно дом затаил дыхание, наблюдая, как она сделает выбор.

Идти туда? Туда, где ее уже ловили, где отражались ее страхи и где скользила темная фигура? Сердце бешено колотилось. Рациональная часть умоляла повернуть назад, запереться в детской. Но запах… Он появился снова. Не в коридоре. А за ним. Где-то дальше. Слабо, но настойчиво. Тянул, как магнит.

«Не смотри в них, – прошептала она себе, вдавливая взгляд в пыльные половицы. – Просто иди. Не смотри».

Она шагнула в коридор. Каждый шаг отдавался глухим эхом под высокими сводами. Она чувствовала взгляды. Не одного, а множества. Из каждого зеркала. Они скользили по ее спине, по затылку, ощущались как мурашки на коже. Она шла, уставившись на свои ноги, на четкие следы, оставляемые в вековой пыли. Раз-два. Раз-два. Шаг. Еще шаг.

Запах ландышей то усиливался, то ослабевал, как дыхание. Он вел ее мимо знакомых и незнакомых дверей, мимо темных портретов предков, чьи лица казались искаженными гримасой укора в полумраке. Он не вел к башне матери. Он вел в противоположную сторону дома, в менее обжитое, почти забытое крыло, где стены были голубые, а полы скрипели громче.

И вот он внезапно стал сильным, почти удушающим. София остановилась. Она стояла перед тупиком. Коридор заканчивался глухой стеной. Слева и справа – двери. Левая, массивная дубовая, вела, как она смутно помнила, в кладовые или старую прачечную. Правая… Правая была другой.

Узкая, неприметная дверь, окрашенная когда-то в темно-зеленый цвет, теперь облезлая до дерева. Но не это привлекло внимание. Перед ней на полу лежал крошечный, засохший цветок ландыша. Совершенно свежий на вид, будто только что сорванный и брошенный. Запах бил отсюда волной.

София подошла. На двери не было ручки. Только старая, тяжелая железная задвижка, покрытая ржавчиной и паутиной. И массивный висячий замок, висевший на толстом дверном кольце. Замок был заперт. Ключа не было видно.

Запах ландышей витал здесь, густой и приторный, смешиваясь с запахом старого дерева и пыли. Он исходил не от цветка. Он истекал из-под двери. Словно за ней лежало не помещение, а целое поле увядших, ядовитых цветов.

София осторожно прикоснулась пальцами к холодной древесине. Она была ледяной, как камень склепа. Запах тут же усилился, ударив в нос с такой силой, что у нее зарябило в глазах. В ушах зазвенело – не голос, а высокий, тонкий писк, почти неслышный, но режущий нервы.

«Чердак». Мысль пришла сама собой, как откровение. Это был вход на чердак. Место, куда ее никогда не пускали. О котором мать говорила с особым, леденящим страхом: «Туда нельзя, София. Там Он ближе всего к нашему миру. Там зеркала… смотрят в Ничто».

София отдернула руку. Ледяной холод двери прожег пальцы. Она огляделась. Ключа не было. Ни на полу, ни на стенах, ни на выступах. Запах ландышей, достигнув пика, вдруг начал рассеиваться. Быстро. Как будто его источник за дверью отключали. Через несколько секунд он стал едва уловимым, а затем и вовсе исчез, оставив после себя лишь привычную затхлость и горечь разочарования.

Но ощущение присутствия за дверью не исчезло. Оно сменилось. Теперь там чувствовалось не поле цветов, а… пустота. Холодная, бездонная, втягивающая в себя пустота. И внимание. Чье-то незримое, тяжелое внимание, уставившееся на нее сквозь толщу дерева.

София отступила на шаг. Без ключа эта дверь была непреодолимой преградой. Но и уйти она не могла. Запах привел ее сюда не просто так. За этой дверью было что-то. Что-то, что дом хотел, чтобы она нашла. Или что оно внутри нее жаждало найти.

Она прижала ладонь ко лбу. Голова гудела от напряжения и недосыпа. Где взять ключ? Мать, наверняка, носила его с собой. Но где теперь ее вещи? В башне? В кабинете? Искать их означало идти в самое сердце кошмара, туда, где власть дома была сильней.

Или… Ключ мог быть здесь. Спрятан. Как подсказка в извращенной игре. София опустила взгляд на засохший ландыш у своих ног. Она наклонилась, дрожащей рукой подняла хрупкий цветок. Стебелек был сухим, ломким. Под цветком, на пыльном полу, не было ничего.

Но когда она подняла голову, ее взгляд упал на замок. На его массивную дужку, вдетую в железное кольцо. И там, внутри самой дужки, у самого основания, где ее не было видно сразу, что-то блеснуло.

София наклонилась ближе, щурясь в полумраке. Металл. Не ржавый. Маленький предмет. Она осторожно просунула палец в узкое пространство между дужкой и кольцом. Коснулась холодного металла. Подцепила. Вытащила.

На ее ладони лежал маленький, старинный ключ. Из темного металла, с витиеватым бородком. Он был холодным, как лед, и пахнул… пылью и металлом. Никаких ландышей.

Она посмотрела на ключ, потом на массивный замок на двери. Он подходил. Идеально.

Запах ландышей исчез. Его миссия была выполнена. Он привел ее к двери. Он указал на ключ. Теперь выбор был за ней.

Отпереть? За этой дверью мог быть ответ. Архивы семьи? Вещи Элис? Материнские записи о «Голодном»? Или… ловушка. Портал. Само Ничто, о котором шептала мать.

София сжала ключ в кулаке так, что его зубья впились в ладонь. Боль была острой, реальной. За дверью на чердак ее ждало либо спасение, либо окончательная гибель. Дом выложил карты на стол. Игра входила в решающую фазу.

Она поднесла холодный металл ключа к замочной скважине.

Ключ вошел в замочную скважину с мерзким, скрежещущим звуком, будто металл сопротивлялся вторжению. София надавила плечом на древесину, ощущая ледяную дрожь, поднимавшуюся от кончиков пальцев по руке. Внутри нее что-то сжалось и тут же встрепенулось – тот холодный огонек отозвался на соприкосновение с замком слабым, но жадным толчком.

«Щелк».

Звук был негромким, но в гробовой тишине коридора он прозвучал как выстрел. Массивная дужка замка отскочила, тяжело ударившись о дверь. София дернула ее вниз. Ржавчина осыпалась хлопьями. Замок был открыт. Оставалась лишь задвижка – тяжелая железная полоса, вросшая в скобы от времени и влаги. Она уперлась в нее обеими руками, ноги скользили по пыльному полу. Древесина застонала, заскрипела, и с громким, скрежещущим звуком задвижка сдвинулась, упав на пол с глухим стуком.

Дверь подалась на сантиметр. Из щели хлынул воздух – не затхлый, как везде в доме, а странный: ледяной, сухой, лишенный запаха совсем. Как воздух в космическом вакууме. И тишина… за дверью была не просто тишина. Это был звук отсутствия звука. Гул в ушах, переходящий в пронзительный писк, заполняющий череп.

София толкнула дверь сильнее. Она открывалась внутрь, тяжело и неохотно, скрипя петлями, проржавевшими до дыр. Предмет, стоявший прямо за дверью, упал с глухим стуком, рассыпавшись на куски. Старая керосиновая лампа. Стекло разбилось, расплескав остатки масла, пахнущего пылью и тленом.

Чердак открылся перед ней.

Это было не помещение. Это был провал. Огромное, пустое пространство под остроконечной крышей, уходящее в темноту, куда не достигал даже серый свет из коридора. Стропила, как ребра гигантского скелета, терялись в черноте. Воздух висел неподвижно, холодный и безжизненный. И повсюду – зеркала.

Они висели на стропилах, стояли прислоненными к грубо сколоченным перегородкам, лежали кучами под толстым слоем пыли на полу. Всех форм и размеров: от крошечных ручных зеркалец в потускневших серебряных оправах до огромных, в человеческий рост, овальных и прямоугольных монстров, чьи стекла были покрыты паутиной и черными пятнами плесени. Некоторые были разбиты, осколки сверкали в пыли, как слезы. Другие – целые, но их поверхности казались не стеклом, а черными дырами, поглощающими скудный свет, проникавший сюда. Они не отражали. Они поглощали.