Телохранитель Аттилы

Часть первая

Гунны – древний народ, пришедший в Европу из предгорий Алтая и Азии. Впервые упомянут в источниках в связи с разгромом ими остроготского объединения Эрманариха около триста семьдесят пятого года.

Как говорит большая Российская энциклопедия – Крупнейшее из объединений гуннов в триста семидесятых годах, возглавлял Баламбер. Отдельные группы гуннов входили, наряду с готами и аланами, в объединение Алатея и Сафрака (Сафракса). В четыреста двадцатых годах. началась консолидация гуннов. Их единовластным правителем после гибели Уптара в походе против бургундов и других событий стал Руга. В четыреста тридцать четвёртом году. Ругу сменили его племянники – Аттила и Бледа (с четыреста сорок пятого года, убив брата, Аттила стал править один).

К середине пятого века сложилась держава гуннов, простиравшаяся от Подунавья до Поволжья и Северного Кавказа и включавшая, кроме гуннов, аланов, гепидов, группировки, составившие в дальнейшем остготов, и многие другие народы. В разной степени зависимости от неё находился и ряд народов лесной зоны Европы.

Проблема общественной организации гуннов вызывает споры между историками. Ряд исследователей считают, что они жили в условиях военизированных кровнородственных отношений, позволявших племенной верхушке паразитировать за счёт грабежа покорённых народов. В то же время некоторые учёные полагают, что, испытав влияние Китая и Ирана, гунны имели достаточно развитые общественно-политические институты. Соответственно по-разному оценивается и роль гуннов в развитии народов Европы.

Хотя гунны оставались кочевниками, их «базы» и «базы» подчинённых им объединений, где проживали ремесленники и другие обслуживавшие их группы населения, выявлены на Дону. Такими «базами» были, вероятно, и некоторые полу заброшенные античные города на Дунае, Пантикапей в Крыму и др. Материальная культура собственно гуннов известна плохо. С ней связывают имеющие азиатские прототипы литые котлы с грибовидными ручками, диадемы, некоторые другие украшения, золотые обкладки луков, деревянных скульптур и чаш, трёхлопастные ромбические черешковые стрелы. Большая часть археологических находок, связываемых с кочевниками гуннского времени, имеет европейские истоки.

В византийской историографии термин «гунны» использовался для обозначения, помимо собственно гуннов, ряда других кочевых народов Европы, в том числе венгров. Образ безжалостных диких гуннов, разрушителей культурных ценностей, был распространён в средневековой христианской литературе, воспринят писателями Нового времени, получил отражение в изобразительном искусстве и кинематографии.

Первая глава

Языки пламени огромного костра высоко вздымались вверх, выбрасывая в морозную зимнюю ночь кучные брызги искр. Ярко освещая кроваво-красным цветом обширную долину, между каменистых горных хребтов, спрятавшуюся от холода под белым покрывалом. Стволы молодых берёз давно согнулись под тяжестью инея, а тёмно-зелёные ветви елей укрылись, как и вся эта богом забытая местность, тяжёлыми шапками декабрьского снега.

В тихом безветрии, треск сухих сучьев старого валежника, снова и снова, заглушал гулкий, прерывистый звук бубна, смешанный с дикими воплями странного существа похожего на человека. Длинные, седые волосы, при каждом его движении, болтались, словно ветви старого ясеня от малейшего дуновения ветра. А лохматая, местами рваная, шкура, висевшая на тощих плечах, будто рыжий саван накрывала его худое тело. Безобразную фигуру существа дополняли, длинный, горбатый нос, торчавший клином между растрёпанных по лицу волос, и безумные, широко открытые на выкате глаза, которые, в отблеске пламя, отражались зловещим сине-зелёным цветом.

Однако это был человек. На некоторое время он стихал, уступая соло костру, а затем, с новой силой принимался бить в бубен. Разрывая тишину ночи жуткими заклинаниями, будившими обитателей заснеженной долины. Хотя, мало кто спал здесь, в это время.

В этом, триста семидесятом году, прошедшее лето оказалось засушливым, а наступившая зима принесла сильные морозы и обильные снегопады, причинившие людям немалые беды. От небывалого доселе холода начался массовый падёж скота. Даже дикие звери, в поисках пищи, ушли отсюда. Оставив племена без охотничьих угодий. Голод, словно опасный, жестокий хищник подкрадывался ко всем обитателям предгорья Алтая. Перед людьми, как много лет назад, снова встал вопрос. Умереть с голоду, забив последнюю скотину, или же воинственным набегом опустошить богатые земли соседей? У каждого вождя племени по этому поводу было своё мнение. Потому, не став спорить в такой ответственный момент, они предпочли своим шаманам, одного, общего, который, и взывал сейчас к духам предков, открыть ему великую тайну будущего. Удобно расположившись вокруг горящего очага, обложенного круглыми камнями, прежде, чем принять важное решение, все терпеливо ожидали вначале услышать слова великого шамана. Нудное, томительное ожидание продлилось всю ночь. Лишь когда на безоблачном небосводе погасла последняя звезда, и в узкий шанырак юрты пробились первые лучи рассвета, на входе показался измученный силуэт шамана. Неторопливо пройдясь по юрте и сев в отведённое ему почётное место у очага, он, прищурив глаза, проницательным взглядом осмотрел всех присутствующих. А затем, сиплым голосом проговорил;

– Духи предков открыли мне великую тайну. Гунны больше не вернутся из похода на свои родные земли.

У многих вождей это известие вызвало неприятную оторопь, отразившуюся на лице непониманием. И шаман, заметив это, пояснил им.

– Земли, на которые ступит нога гуннов, окажутся богаче и сытнее их родных мест. В их шатрах поселится богатство и власть, которых мир прежде не видывал. Древние государства падут под натиском гуннской конницы, а их правители будут искать милости и снисхождения у великих вождей, рождённых в пути вашими женщинами.

В шатре раздался громкий крик одобрения. Но шаман попытался успокоить их, предостерегая.

– Но всему приходит конец. Слава, власть и богатство гуннов исчезнет также быстро, как и обретётся. Я видел его лицо, гордое и властное, но уже, обречённое на преждевременную смерть.

– Чьё лицо?

Шёпотом спрашивали шамана вожди племени, и тот, устремив на них тяжёлый взгляд, нехотя ответил:

– Лицо последнего Великого вождя.

Гунны, переглянувшись, громко засмеялись и, отбросив все сомнения, единогласно постановили;

– Походу быть!

После чего, поднявшись, направились к выходу.

Шаман, услышав это, разочарованно произнёс им в спину;

– Что ж! Воля ваша, великие вожди! Но помните, что вопреки сказанному мной, вы приняли безумное решение. Ибо голод переживут многие, а то, что ожидает ваш народ впоследствии, лишь малая часть!

Вторая глава

Ранней весной триста семидесятого года началось великое переселение народов, прозванное, в истории человечества, нашествием Гуннов. Многочисленные племена кочевников, словно саранча, заполнив собой бескрайние просторы степей, гремя бесчисленными повозками, накрытыми хорошо выделанной непромокаемой кожей, под жарким, палящим солнцем ранней весны, преодолевая вышедшие из берегов полноводные реки, медленной лавиной спустившись с высоких хребтов Алтая, двинулись в сторону Кавказа. И в течение нескольких лет захватили всё его северное предгорье, а вместе с ним и плодородные приморские степи. Многих Аланов, в чьей власти находилась эта территория, побили на поле брани, других пленили, а большая их часть, во главе с королём Сангибаном, отступила на Запад, надеясь на защиту Великой Римской империи. Гунны же, наслаждаясь плодами быстрой победы, двумя потоками – через Перекоп и с Таманского полуострова через пролив – обрушились на Крым. Его города были взяты штурмом и разграблены. Под натиском завоевателей тысячу лет существовавшее Боспорское царство исчезло с лица земли. Затем наступила очередь германских племён-готов, живших к западу и северо-западу от Алан. Вестготы бежали в страхе за Дунай, а остготы, вступив в сражение, были разбиты. Их король Эрманарих, не перенеся позора поражения, закончил жизнь самоубийством. Под властью Гуннов оказалась огромная территория от Волги до Дуная. С этой поры они становятся беспокойными соседями изобилующим богатством и роскошью городам Великой Римской империи. Погрязшей, к тому времени, в междоусобных распрях патриций, а также, повсеместном мздоимстве и коррупции, в результате чего, распавшейся на западную – столицей которой по-прежнему оставался Рим. И восточную – центром которой, отныне, являлся Константинополь. Наконец в четыреста тридцать четвёртом году экспансию на запад возглавили Аттила и Бледа.

Третья глава

Четыреста сорок первый год, по новому летоисчислению, ничем не отличался от предыдущего. Амбары зажиточных горожан небольшой крепости Виниан, расположенной на самом отдалённом краю Византийской империи в провинции Сингидун, ломились от избытка зерна, крупы, масла и многих других товаров. Приготовленных для продажи, или обмена на меха, драгоценные камни и оружие с многочисленными племенами варваров, соседствовавших с империей через быструю и глубоководную в этом месте реку Дунай. На огромных ярмарках и базарах, раскинувшихся, в это время здесь, вдоль единственной улице, разрезающей городок на две половины, словно краюху ароматного пшеничного хлеба, слышались голоса и наречия множества людей, выбиравших себе товар. Создавалось впечатление, что в этом маленьком населённом пункте собралась добрая половина Византии, желающая вдоволь поторговаться. От добродушных кузнецов в грязных фартуках и важных патриций в лёгких туниках, окружённых рабами – телохранителями, до готов и кочевников гуннов, одетых, несмотря на весеннее пекло, в кожаные доспехи и толстые длинные шаровары. Мимо этой разношерстной толпы строем вышагивали и римские легионеры в лёгких медных доспехах, охранявшие закон и порядок в богом забытой дыре. А он здесь был просто необходим. То здесь, то там нередко вспыхивали небольшие стычки, возникавшие между продавцами – христианами и недовольными, облапошенными покупателями из числа язычников – иноземцев, которые тут же пресекались надсмотрщиками в лице воинов римской когорты. Вот и сейчас, у одного из прилавков, где торговец из Сингидуна продавал кукурузные лепёшки, возникла небольшая перепалка между ним и двумя гуннами.

– Вор! Он украл у меня лепёшку!

Громко кричал разгневанный римлянин, пытаясь схватить за руку низкорослого кочевника. Тот, в ответ, что-то мычал, поднимая вверх руки, а другой, его спутник, даже вытащил из ножен меч, угрожая им торговцу. В этот момент и подоспел отряд легионеров. Воины быстро обезоружили язычников, связали им за спиной руки и, не разобравшись в причинах возникшего скандала, поволокли арестованных к градоначальнику, которым был назначен старый центурион, по имени Оквилий, отосланный за взятки из Константинополя на границу государства и слепо веривший в своё превосходство нал варварами. Следом за ними побежал и обиженный торговец.

Поставив гуннов перед военачальником на колени, легионеры, несмотря на крики арестованных, замерли в ожидании приговора, который, удобно расположившись перед ними в кресле, в тени, на возвышении, позвал толмача – переводчика и начал своё расследование.

– Вы, украли у торговца лепёшки?

Медленно проговорил он, высохшими с похмелья губами. Гунны прослушали перевод и один из них возразил:

– Мы не крали лепёшки. Мы отдали торговцу деньги за мягкий, свежеиспечённый хлеб, а вместо него он подсунул нам сухие и плесневые лепёшки.

– Это правда?

Поинтересовался центурион у продавца. Который, естественно, ответил:

– Они лгут! Я продаю только свежие лепёшки. А вот они обманули меня, отдав мне вместо трёх динар, всего лишь два.

Военачальник перевёл снова взгляд на кочевников и вымолвил:

– Так ли это?

– Я десятник великого хана Аттилы. Вы знаете, что мы честно торгуем с вашими людьми и не желаем конфликта с римлянами.

Оквилий ехидно улыбнулся и промычал:

– Так, так! Значит, ты десятник Аттилы и думаешь, что тебе всё позволено?

Его, вдруг, обуяла дикая ярость в отношении гуннов. Этих незваных гостей, не весть откуда взявшихся в его родных краях, и он гневно закончил:

– Я верю римлянам, но не язычникам и постановляю:

– Отрубите им руки за воровство.

Толмач перевёл гуннам решение военачальника. И те, повысив голос, что-то прокричали в ответ. Центурион посмотрел в сторону переводчика, который промолвил:

– Они говорят, что Аттила покарает вас за бесправие!

– Я подчиняюсь Феодосию, а не варвару.

Важно произнёс военачальник в ответ и пренебрежительно дополнил:

– Я передумал своё решение. Отрубите им головы!

Воины римской империи, привыкшие безотлагательно исполнять приказы, одним взмахом меча, здесь же, во дворе своего военачальника, провели казнь, даже не догадываясь, о тех последствиях, кои повлекло это безрассудное решение.

Четвёртая глава

Высокий ковыль, словно раб перед своим господином, низко склонил голову от порывистого ветра, гуляющего на просторах степной равнины, раскинувшейся от порогов Днепра, впадающего в бескрайнее море, названное ещё Скифами Гирканским, до спокойных вод широкого Дуная. Безграничные просторы Понтийской степи, разрезанные высокими холмами, и балками, поросшими невысоким кустарником, вплоть до равнин Паннонии, всегда манили к себе вольных кочевников с многочисленными табунами лошадей, баранов и крутых нравов быков, соперничавших силой даже с зубрами, водившихся в избытке на этой богатой кормом, плодоносной земле. Дунай, изгибами рассекавший Балканы, в этом месте производил впечатление покорной девицы, заснувшей в тягостных раздумьях. Красота широкой, полноводной реки будоражила воображение, и заставляла человека задуматься о своей жизни. Остановившись хотя бы на время. На этих великолепных, чарующих свое необыкновенной красотой землях и обосновал свой лагерь Аттила – великий вождь всех гуннов!

Вот и сейчас, глядя на красный закат садившегося за Дунай солнца, отряд всадников, молча, и настороженно вглядывался вдаль. Один из них, сидевший на рыжей кобыле, явно выделялся из своих сородичей могучим телосложением и непокрытой головой, выходившей, казалось, прямо из широких плеч, на которые падали длинные, с проседью, волосы. А спрятанные под высокий лоб маленькие глазки, хитро сощурились, обнажая проницательный ум этого человека. Горбатый нос, под коим росли густые усы, сразу говорил о суровом характере своего хозяина. А мясистые губы с волевым подбородком, где нашла себе место редкая борода, выказывали его варварское происхождение. Но даже неопытный взгляд обывателя, смог бы сразу определить в этом воине гордую осанку человека, обладающего неограниченными возможностями. Она, явно показывала его высокое положение в обществе. И он бы не ошибся. Потому, как это был советник Великого хана Гуннов, его первый и главный военачальник – Онегесий. Ныне ему предназначалась ответственная и тайная миссия, проверить готовность огромной армии хана к великому походу на Византийскую империю. Посланные в Константинополь гонцы с предложением выдать гуннам перебежчиков и творивших беззаконие по отношению к гуннским купцам легионеров, возвратились с пренебрежительным отказом императора Феодосия второго. Мало того, Римская империя решилась на отчаянный шаг, взяв их под своё покровительство. Это решение переполнило чашу терпения Аттилы, который решился выступить против Византии походом в их земли.

– Скажи, Эллак! Тебе нравится этот закат?

Не поворачивая головы, обратился он с вопросом к сидевшему позади молодому всаднику в медной римской кольчуге. Тот, покрутил головой, одетой в шарообразный шлем с конским хвостом на её пике, и тонкими губами, просипел:

– Ничего необычного! Закат как закат. Таких, мы наблюдали великое множество.

Онегесий усмехнулся, на ответ воина, тихо вымолвив вновь:

– Не скажи! Этот заход солнца необычный. Посмотри, как он окрасился кровью. Это кровь римлян, которые заплатят ею за наших людей, безвинно казнённых вон в той…

Он указал рукой на чуть видневшиеся за Дунаем купола церквей, выглядывавшие из-за деревьев, окаймлявших пологий, западный берег Дуная.

– маленькой крепости, давшей начало Великой войны.

Военачальник сделал паузу и продолжил:

– Тебе, Эллак, нужно тренировать воображение. Ты, сын Аттилы, великого хана гуннов. Его наследник. Чтобы держать в повиновении огромную армию соплеменников, вассалов и покорённых нами народов, необходимо смотреть на всё объёмно.

Молодой всадник, понимающе взглянул вдаль, и ответил:

– Но, у отца есть ещё и брат. Бледо не даст мне стать вождём всех гуннов.

– Всё переменчиво, мой друг! Видишь, вон там, на Севере, в небе показались маленькие тучки. Видимо ночью пойдёт дождь.

Эллак повернул голову на Север и, присмотревшись, увидел маленькие серые пятнышки в синем, безоблачном небе. Улыбнувшись в редкие усики, выглядывавшие под прямым, волевым носом, он подумал:

– Как же он хитёр. От его внимания ничего не ускользает.

А вслух, уважительно промолвил:

– Спасибо, учитель, за наставления. Я постараюсь смотреть на всё по-иному!

Онегесий довольно шмыгнул носом и, развернув коня, проницательно оглядел своих воинов. После чего, толкнул короткими ногами в бока рыжую кобылу, громко, при этом, проговорив спутникам:

– Возвращаемся в стан! Всё готово к началу великого похода!

Пятая глава

В шатре у великого хана было тесно от набившихся в нём военачальников. Здесь, кроме коротконогих гуннов, резко выделялись своим высоким ростом остготы, во главе со своим вождём Валамером, а так же Аланы и славяне. Широкоплечие сарматы, словно богатыри из древних былин, томились в ожидании начала совета у низкого резного стола с яствами, а булгары и гепиды, бывшие вассалами у Аттилы, со своим королём Ардарихом, скромно теснились в углах алачуча, тихо о чём-то беседуя между собой. Повсюду мелькали полуголые рабы, разносившие на серебряных подносах различные закуски и заморские вина в инкрустированных кубках, желая угодить гостям хозяина помещения. Среди этой разношёрстной толпы не было видно лишь одного, того, кто и пригласил собравшихся здесь людей на главный военный совет армии. Наконец, слуги раздвинули полог душного шатра, и в него важно прошествовал Аттила. Оценив всех присутствующих проницательным взглядом, он громко позвал:

– Онегесий!

На это имя из толпы вынырнул его советник, вежливо склонив перед вождём голову, он, вполголоса, вымолвил:

– Я здесь, мой вождь!

– Приступим к делу. Время не терпит.

Гулко повторил Аттила и рабы, как по команде, тут же исчезли из виду, забрав с собой резной стол вместе с закуской и винами. От чего, в шатре стало намного свободнее.

Солнце уже близилось к закату, а спор, между сторонниками похода гуннов на Константинополь, и теми, кто хотел напасть сразу на Рим, продолжался. Аттила и Онегесий лишь, молча, наблюдали за ним со стороны, иногда осаждая слишком горячие головы, словами:

– А как, ты, собираешься снабжать армию провиантом? А если войско до зимы не возьмёт город, что станет с воинами в поле?

Иногда вождь гуннов позволял себе и очень резкие высказывания в сторону союзников, как было с королём гепидов Ардарихом, который в пылу спора заявил, что его воины не полезут на крепостные стены, если им первым не отдадут город на разграбление.

– Здесь, только я решаю, оставить город невредимым или стереть его с лица земли.

Гепид нервно взглянул в неподвижные глаза Аттилы, и, тут же, отведя в сторону взгляд, в знак уважения, склонил перед ним голову, снисходительно, процедив сквозь зубы:

– Как будет угодно Великому хану!

Вождь гуннов, кивнул в ответ головой и, словно ничего не произошло, вымолвил:

– Продолжайте, друзья! Всё это очень интересно!

Но выслушав всех, кто имел своё мнение и индивидуальное представление о предстоящем походе, методам взятия крепостей, подвозом провианта к войскам и прочим военным премудростям, Аттила вновь обратился к Онегесию, предложив военачальнику внести теперь своё предложение по этому поводу. И тот, объединив всё самое ценное, выстраданное в спорах и доказанное в былых сражениях, сделал общий вывод решения совета, которое гласило:

– Армия пойдёт походом на Византийскую империю, потому как Римские легионы в основном сосредоточены в Сицилии и в малой Азии на борьбу с персами. Феодосию второму придётся рассчитывать лишь на свои силы и помощь своего бога, который учит их лишь подставлять под удары щёки.

Шатёр великого хана, услышав из уст воеводы острое замечание на тему религии, взорвался весёлым смехом, что немного остудило, накалившуюся атмосферу в нём, и предложения Онегесия было принято советом единогласно.

Шестая глава

Ранним утром на исходе весны 441 года, многотысячная армия гуннов, переправившись в узком месте через Дунай, всей своей мощью обрушилась на земли Византийской империи. Многие жители небольшой приграничной крепости Виниан, даже не успели взяться за оружие, прежде, чем в город ворвались первые всадники апокалипсиса, убивая всех на своём пути. Центурион Оквилий, как и многие другие граждане, ещё нежился в своей постели, когда услышал, шум потасовки, возникший во дворе его дома. Не понимая, что происходит, он вскочил на ноги и стал натягивать на себя лёгкую тунику. В этот момент и схватили его гунны первой волны наступавшего войска, зная, что за голову центуриона назначена хорошая награда. По приказу Онегесия, его доставили к военачальнику живым. Тот уже был далеко за пределами крепости. Сидя в седле на своей рыжей кобыле он слушал весёлую историю, которую рассказывал ему десятитысячник, отчего и был в хорошем расположении духа. Увидев пленного командира легионеров, он пренебрежительно осмотрел его и сухо произнёс:

– Так это ты, веришь только римлянам?

Тот, дико оглядываясь по сторонам, в страхе молчал, видимо не понимая до сих пор, что происходит вокруг. И за него пришлось ответить гунну, пленившего Оквилия:

– Это он, мой господин!

Подтвердил всадник, держа в руках конец верёвки, которой был связан пленник.

– Жаль, что среди нас нет римлян!

С сожалением в голосе вымолвил Онегесий и, теперь десятитысячник закатился весёлым смехом. А советник великого хана продолжил:

– Ты, казнил моих славных воинов, побудив, тем самым, гуннов прибегнуть к войне. Возможно, она началась бы и без тебя, но звёзды сложились именно так, что ты, оказался виновником нашего похода.

Полководец взглянул на гунна, державшего верёвку и, поинтересовался:

– Как он казнил моих воинов?

– Отрубил им головы.

Коротко ответил тот, и военачальник, сменив на лице улыбку на внезапный гнев, раздражённо проговорил:

– Ты, ничтожный шакал, дорожная пыль на епанче всадника, как ты, посмел казнить воинов великого хана?

Не понимая, о чём говорит иноземец, но чувствуя всеми фибрами своего тела о неминуемой беде, нависшей, как дамоклов меч над его несчастной головой, центурион от страха задрожал, выкрикнув варвару:

– Не убивай меня! Я не сделал вам ничего плохого.

Но его уже не слышали. Обращаясь к гунну с верёвкой, Онегесий вымолвил:

– Возьми у моего казначея двадцать динаров. А этого, привяжите к лошадям и разорвите! Я великодушный, но мстительный человек!

– Слушаюсь, мой господин!

Склонив голову в поклоне, вымолвил всадник, разворачивая коня.

Седьмая глава

Спустя три дня гунны подошли к Сингидуну. Его жители приготовились к длительной осаде крепости. Но Аттила рассчитывал на быстрый захват этого города, потому и вызвал к себе своего лучшего военачальника. Онегесий прискакал к шатру вождя племени, когда уже совсем стемнело. Тот сидел один, рядом с алачучем у костра, подбрасывая в огонь сухие ветки. Ничего не говоря, советник подошёл к хану и сел рядом с ним, поджав под себя короткие ноги.

– Помнишь, как мы вот так же сидели с тобой у костра и мечтали о великих походах?

Первым нарушил молчание Аттила.

– Да, мой хан!

Отозвался полководец, тоже подбросив ветку в разыгравшийся огонь.

– Почему ты называешь меня ханом? Я ведь отношусь к тебе как к другу и соратнику.

Не поворачивая головы, вновь спросил его вождь. И тот, не задумываясь, ответил:

– Я твой вечный нукер! Друг может предать. Соратник – отвернуться. Брат, забыть о родстве, и только нукер останется вечным слугой своего хана. В этом его жизнь! В этом, его вера! Ты мой бог, мой Тенгри-хан!

Аттила повернул голову к военачальнику и, вложив в слова самые благородные чувства, вымолвил:

– Живи долго, Онегесий!

На что тот, в ответ, кивнул лишь поседевшей головой. Некоторое время они снова молчали, после чего великий хан задал новый вопрос личного характера:

– Скажи, почему, ты снова не женишься? Сайду не вернёшь. Она была доброй женщиной, но её нет. А жизнь продолжается. Хочешь, я найду тебе красивую наложницу?

Полководец усмехнулся и промолвил:

– Рабыня никогда не станет верной женой, потому что в глубине души вечно будет чувствовать превосходство хозяина. Тенгри-хан забрал у меня жену для того, чтобы избавить меня от семейных обязательств. Я посвятил оставшуюся жизнь долгу воина, а его участь одна, умереть или победить. Я знаю, зачем ты меня позвал к себе.

Онегесий встал и проговорил:

– Завтра, к полудню, Сингидун падёт к твоим ногам!

Аттила усмехнулся в редкую бороду и, вопросительно взглянув на военачальника снизу вверх, сыронизировал:

– Если ты знаешь всё, о чём я думаю, ты опаснее врага!

– Нет! Мой хан! Я знаю лишь то, что мне нужно знать!

Успокоил его полководец, запрыгнув на лошадь и ударив больно её в бока, поднимая пыль, помчался к своему войску.

Восьмая глава

Всю последующую ночь армия гуннов готовилась к штурму Сингидуна. Вокруг крепости пылали огромные костры. Римский полководец, возглавлявший оборону города, с тревогой наблюдал с крепостных стен за действиями неприятеля, ожидая подкрепления от Феодосия 2. Но её не последовало, ни в эту ночь, ни на следующее утро, когда вокруг города выросла огромная армия с длинными лестницами наперевес и тяжёлыми стенобитными машинами. Позади которых стояли лучники, засыпавшие стрелами защитников крепости, словно тучи каплями дождя в сырой, ненастный день. Как и предсказывал Онегесий, битва продолжалась до полудня. Древние стены Сингидуна не выдержали мощных ударов стенобитных машин. Вначале треснула и рухнула восточная сторона крепости. В образовавшийся проём лавиной устремились разгневанные, сопротивлением горожан, гунны и герулы, а через час упала и западная её часть, через которую в город поползли, будто тараканы, гепиды, сарматы и готы. Город, в один миг охватили пожары. Крики, визг и безутешные мольбы несчастных жителей слышались далеко за пределами городских стен, превратившихся в одночасье в развалины. К трём часам дня сопротивление оказывала лишь малая когорта римских легионеров, укрывшихся в центральном соборе города во главе с римским центурионом Секстилиусом. Остальная его часть была предана разграблению. Онигесий, объезжая крепость в окружении своей охраны, равнодушно наблюдал за происходящей вокруг вакханалией. Остановившись у собора, он поинтересовался у тысячника из союзного войска гепидов:

– Почему сопротивление ещё не сломлено?

На что тот, поклонившись в ответ, промолвил:

– Стены в здании слишком толстые. Машинами их не взять.

– Тогда поджарьте их. От дыма и огня сами выползут.

Мрачно пробормотал полководец. Что и было сделано. Через час, двери собора открылись, и из него, отчаянно, бросились в последнюю атаку римляне. Но силы были не равны. Гепиды порезали их словно баранов на бойне. После чего, настало время разграбления собора, из коего выносили всё, вплоть до одежды монахов. Онегесий спокойно наблюдал за этим со стороны. Последним аккордом стала девушка, которую воины тащили за волосы. Её колени были стёрты в кровь, а лицо, измазанное грязью, отражалось синим цветом, но она по-прежнему не сдавалась, издавая звуки, наподобие мычанья. Иногда, вырываясь из цепких рук гепидов, она бросалась на них разъярённой львицей, кусая зубами и царапая окровавленными пальцами рук с таким остервенением, что сердце знаменитого полководца дрогнуло, и он громко крикнул воинам:

– Разве вы не видите, что она немая?

Гепиды на миг остановились, не понимая, что хочет от них военачальник. Это осознал и Онегесий, а потому выехав из кольца охраны, обратился к ним проще:

– Кто у вас главный?

Тащивший за волосы девушку воин, отпустил её, и вызывающе глянув на полководца, проговорил:

– Я тысячник короля Ардариха. По закону гуннов, после взятия крепости, я могу поступать с добычей, как вольно мне.

– Это правда!

Согласился с ним полководец и уже намного мягче, поинтересовался:

– Если я тебе предложу за этот товар достойную цену, мы сговоримся?

Гепид повернул голову на лежавшую позади римлянку, и, пожав плечами, спросил:

– Сколько же, важный господин готов выложить за неё?

Онегесий улыбнулся в усы и ответил:

– Десять золотых динаров устроят отважного воина.

Услышав предложенную гунном сумму за избитую им рабыню, тысячник не поверил своим ушам, переспросив громко:

– Господин хочет дать мне десять золотых динаров за эту рабыню?

Он указал на римлянку, которая, к этому времени, обессилев, потеряла сознание, и тот подтвердил:

– Так оно и есть! Ты, не ослышался.

– Забирайте!

Пожав плечами, неуверенно произнёс гепид, отходя от добычи. За ним последовали и его товарищи. А Онегесей, достав из кожаной сумки, висевшей на ремне его пояса, нужную сумму, передал его воину, и, кивнув одному из своих охранников, распорядился:

– Перевяжите ей раны, накормите и доставьте ко мне в шатёр. Только без рукоприкладства. Коснётесь её хоть пальцами, отрежу их.

Девятая глава

Лишь поздно вечером Онегесий вернулся в свой шатёр. В походах он предпочитал вести аскетический образ жизни, и брал с собой всегда минимум слуг, и вещей. А потому он распоряжался ставить всего лишь два алачуча, на некотором удалении друг от друга. Один – для себя, в коем он отдыхал после боёв, создавал планы военных действий, принимал гостей и, конечно же, пировал в дни победы. Другой – для рабов. За всё это, держал ответ единственный человек – чёрный эфиоп, приобретённый ещё покойной его женой.

Слуга помог хозяину раздеться и, обмывшись холодной водой, он, наконец-то, устало завалился на невысокую кушетку, стоявшую рядом с очагом, пускавшим беззаботно серый дым, в открытый над ним шанырак. Увлёкшись своими мыслями, полководец задремал, но сон его был, как всегда чутким. Едва услышав, как дёрнулся полог шатра, он вновь открыл глаза и позвал:

– Неклим!

На окрик господина у кушетки появился рослый раб. Онегесий привык к нему, как к псу привыкает заботливый хозяин. Да и тот отзывался к нему своей преданностью, понимая, что чернокожему эфиопу в иноземных краях без господина не обойтись. Свобода, в этом жестоком мире полном насилия и унижения, для человека с тёмной кожей, была немыслима и бесполезна.

– Я здесь, хозяин!

Тихо вымолвил он, согнув в поклоне спину.

– Что там?

Образно спросил военачальник и слуга, поняв, о чём речь, объяснил:

– Римская девушка, которую вы изволили ныне купить, пришла в себя. Но доставляет окружающим много беспокойства. А успокоить её никто не решается, страшась нарушить ваш приказ.

Онегесий тяжело поднялся с кушетки и, направляясь к выходу, вяло проговорил:

– Пойдём! Посмотрим на покупку. Может быть, и не стоило мне поддаваться минутной слабости.

Они вышли из шатра на свежий воздух, который немного взбодрил своей прохладой уставшее тело полководца. Сделав глубокий вздох, Онегесий посмотрел в ночное небо, усыпанное звёздами, и прошептал:

– Почему я всё меньше замечаю эту красоту?

И сам себе ответил:

– Наверное, старею.

После чего, быстрым шагом направился в шатёр, предназначавшийся для прислуги. Его пологи были уже открыты в ожидании хозяина. Зайдя внутрь, он первым делом ощутил терпкий запах кислого кумыса, висевший здесь плотным туманом, и, полководец, осмотрев нары, сооружённые из подручных материалов по бокам алачуча, грязно выругавшись, процедил сквозь зубы:

– Что за вонь? Как вы тут живёте? Вам самим не противно?

Упавшие ниц рабы ничего не ответили господину, и он, ещё раз, пробежавшись взглядом по помещению, наконец-то увидел лежавшую на грязных тряпках римлянку. Она ещё пребывала в бреду, отчего громко мычала, отбиваясь от невидимого врага руками и мотая, при этом, со стороны в сторону головой. Туловище римлянки было обмотано кусками чистой материи, местами ею порванной. Онегесий понял, что в такой обстановке, девушка вряд ли дотянет до утра, а потому, вновь сжалившись над ней, приказал перенести её в свой шатёр, искупать и позвать римского лекаря, что и было исполнено немедленно.

В ухоженном виде девушка смотрелась приличнее, хотя избитое лицо, вымазанное мазями знахаря, ещё и производило неприятное ощущение. После снадобий, насильно влитых в рот беззащитной римлянке, она перестала мычать, видимо боль отступила, дав ей возможность заснуть. Её примеру последовал и полководец, вновь упав на кушетку у тлеющего очага.

Наступившее утро не сулило ничего хорошего. Поднявшийся внезапно ветер, нагнал в небе тучи, и дождь непрерывной музыкой забарабанил по жёсткой коже обшивки шатра. Онегесий открыл глаза и провёл взглядом по верху алачуча, остановившись на открытом отверстии шанырака. Очаг давно погас из-за капель воды, падавших на него сверху, и полководец, любивший во всём порядок, громко крикнул:

– Неклим!

– Я здесь, хозяин!

Раздался голос эфиопа рядом с ним, и военачальник, повернув голову, увидел стоявшего у изголовья раба.

– Почему не горит очаг?

– Вчера вам было душно, я и погасил его.

Тут же ответил слуга, и Онегесий подобрев, вновь поинтересовался:

– Как там римлянка?

– Уже не спит. Чувствует себя лучше. Это видно по тому, что у неё хватило сил подняться и съесть пол миски кукурузной лапши.

На одном дыхании пролепетал слуга, и гунн, поднявшись, посмотрел в сторону кушетки, на которую ночью положили девушку. Та, свернувшись калачиком, уже сидела на ней, неотрывно наблюдая за хозяином шатра. Тот, довольно цокнул языком, и жестом показав рабу, что желает одеться, проговорил довольно громко:

– Поручаю её тебе, Неклим! Поставь девушку на ноги. Немая она, но характерная!

– Будет исполнено, хозяин!

Отчеканил эфиоп, подавая одежду господину.

Десятая глава

После взятия гуннами Сингидуна, и временной передышки, армия Аттилы снова отправилась в путь, который ныне лежал на Виминаций. Здесь не ожидали появление гуннов в столь короткое время. Оборона крепости была слабой, а воинский гарнизон малочисленной и потому, великий хан решил взять город сходу, что и было сделано. Ещё ночью первые разъезды гуннской конницы, браво гарцевали перед крепостными воротами Виминация, а в полдень город был охвачен многочисленными пожарами. В этом адском огне, сгорали старинные христианские церкви, мусульманские мечети, дворцы именитых патриций и простых горожан, стоявшие здесь ещё с античных времён, а ныне, безжалостно уничтожавшиеся язычниками. По улицам города, ища спасения, метались в ужасе горожане, за коими, словно за дичью охотились тысячи иноземных всадников, одних, нещадно убивая, других же захватывая в плен, на радость работорговцам, ожидавших добычи, будто ворон крови, за развалинами крепостных стен.

Онегесий, как всегда, с непроницаемым видом лица, в окружении воинов своей охраны, объехал с инспекцией город, и, не увидев беспричинных междуплеменных стычек, вернулся в свой лагерь. Соскочив со своей рыжей кобылки, он, распустив охрану, первым делом, с докладом зашёл в шатёр Аттилы, а затем, получив некоторые наставления и замечания, касавшиеся продолжения похода, пешим отправился в свой алачуч, благо тот, находился поблизости. Погода вновь восстановилась. Окладной дождь, ливший как из ведра, накануне, закончился, и лёгкий, восточный ветер приятно остужал возбуждённое, после штурма крепости, состояние полководца.

У входа в шатёр, он увидел знакомое тёмное лицо эфиопа, который услужливо открыл ему полог входа.

– Как там, наша римлянка?

Не заходя внутрь, поинтересовался хозяин.

– Во время вашего отсутствия, привела себя в порядок. Выпила немного медовухи и съела чашку плова с бараниной. Немного поспала. Сейчас, сидит на кушетке, поджав под себя ноги.

Доложил раб на одном дыхании, и Онегесий, довольно цокнув языком, вымолвил:

– Это хорошо!

После чего, зашёл внутрь. Там, и в самом деле, на кушетке комочком устроилась девушка. Только теперь, Онегесий рассмотрел её лучше. Пышные русые волосы, были красиво уложены назад. Опухоль на лице спала, как ушла и синева под глазами, которые были такими выразительными, что казалось они, могли говорить без слов. Маленький, прямой носик и пухлые губки выказывали женственную красоту римлянки, а на округлом подбородке девицы чудесным образом красовалась глубокая ямочка. Тонкие, изящные руки с длинными пальцами покоились на её коленях, которые были плотно сжаты под ней. На вид, как определил мужчина, красавице было лет двадцать пять. Полководец улыбнулся, отчего-то, вдруг, подумав:

– На десять лет моложе моей покойной жены и на пятнадцать меня.

Но вслух произнёс:

– Как ты, чувствуешь себя?

Девушка подняла взгляд на хозяина шатра, и внимательно посмотрев ему в глаза, словно сканируя его, кивнула в ответ головой.

– Ты, немая?

Снова спросил её Онегесий. Увидев в ответ кивок головы.

Мужчина прошёлся по шатру и, усевшись на табурет, стоявший рядом с миниатюрным столиком, развернулся к ней лицом и вымолвил:

– Ты, не бойся меня! Я, не причиню тебе вреда! Ты, меня слышишь или читаешь по губам?

Римлянка поднесла палец к ушам, давая понять полководцу, что она с рождения лишь немая.

– А как же, ты понимаешь мой говор?

Удивился Онегесий её ответу. И девушка, показала ему рукой вначале на себя, потом на эфиопа, стоявшего у входа, затем на полководца, а потом, махнула, будто рисуя. И, странно, но мужчина, понял её без слов.

– Ты училась языкам и грамоте. Значит, ты, дочь патриция?

Римлянка кивнула в знак согласия головой. Полководец вновь усмехнулся, подумав внезапно о том, что ему с ней легко и приятно общаться, задав, новый вопрос:

– Твои родители живы?

Лицо девушки, вдруг, потускнело и, она, отведя взгляд, пальцем провела себе по горлу. Посерьёзнел, и Онегесий, печально промолвив:

– Прости! Все мы смертны! И твои родители, и ты, и я тоже! Но жить прошлым нельзя!

Римлянка опять посмотрела в глаза хозяину шатра, и горестно кивнула головой.

В это время, за пологом шатра послышались звуки подъехавшего коня, эфиоп выскочил наружу, а военачальник, обращаясь к пленнице, грустно проговорил:

– Вот и поговорили! Ко мне гонец! Наверное, от Аттилы!

И, в тот же миг, полог шатра откинулся и Неклим доложил:

– К вам гонец, хозяин, от великого хана!

Онегесий улыбнулся, и, вставая с табурета, закончил разговор фразой:

– Вот видишь, не нужно знать языков и быть провидцем, чтобы угадать это?

Как, вдруг, увидел, что девушка, впервые, в ответ тоже улыбнулась.

Одиннадцатая глава

В шатре у великого хана собрался малый совет армии гуннов, в который входили, кроме вождя, лишь приближённые Аттилы, его старший сын и наследник Эллак, родной брат Бледо и главный полководец войска – Онегесий. Все долго обсуждали дальнейший поход и пришли к выводу, что нужно двигаться дальше на восток, вдоль Дуная к Ратиории, после чего повернуть на юг. Этот ход обескуражит Феодосия 2. А гунны, тем временем, через долину Моравы выйдут к Наису, перерезав важную стратегическую артерию Византийской империи. Это решение удовлетворило всех. И, следующим утром, огромная армия варваров, словно змея, ожила, зашевелилась и медленно поползла на восток.

Онегесий, в дни похода, редко заглядывал в свой обоз, ночуя, иногда, где придётся. Такова жизнь воина. Но, когда выпадало такое время, он старался пообщаться с пленницей, старательно изучая язык, основанный на жестах. Его поражала, молодая наивность высокородной девушки, которая видела мир иначе, чем он, через призму доброты и доверия, великодушия и честности. Полководца радовала та откровенность, с коей она беседовала с ним. Не боясь его вспыльчивого характера и последствий внезапного гнева, который мог обрушиться на неё со стороны властного хозяина.

В один из таких дней, на третью неделю похода, лишь только армия гуннов вышла к долине Моравы, Онегесий, с небольшой охраной, нагрянул в свой обоз, который медленно плёлся позади войска, и решил заночевать там. Слуги натянули походный шатёр, устлали его персидскими коврами, и разложили на них закуски с медовухой, кою предпочитал хозяин кумысу с заморскими винами. Оставшись в нём наедине с пленницей, полководец разлил в деревянные кружки хмельной напиток, и, усадив девушку напротив себя, спросил римлянку:

– Мы разговариваем с тобой почти как друзья, а я до сих пор не знаю, как тебя зовут? Ты назовёшь мне своё имя?

Девушка густо покраснела и жестами ответила:

– Оливия!

– У тебя красивое имя.

Честно признался он, и добавил:

– А меня, Онегесий!

Римлянка улыбнулась и, жестикулируя, спросила:

– Как же мне тебя называть? Хозяином? Как называет вас эфиоп, или Онегесий, как вы себя назвали?

Мужчина, восхищённый её простотой, весело рассмеялся, но, взяв кубок в руки, вполне серьёзно вымолвил:

– Вашего Иисуса величают богом за то, что он принял свою смерть во имя людей, хозяином называют того, кто вправе распоряжаться судьбами других, я же, вечный нукер великого хана! Выпьем же за Онегесия – слугу Великого хана и Оливию – рабу божью!

Он поднял перед собой кружку с медовухой, ожидая того же, от римлянки, но девушка, протянув руку, положила её на кисть полководца, и жестом другой руки показала:

– Ты, не слуга! Ты, настоящий хозяин своей судьбы! Ты, храбрый воин и честный человек! Жестокость, навязана тебе войною, для которой ты рождён. Я это поняла только сейчас.

Она смотрела ему в глаза, не убирая своей руки. А он, молчал, отвечая ей взаимностью. И тогда, она жестами показала:

– Мне предложили тебя убить. Но, я не стану этого делать, потому что месть к человеку, который тебе нравится, это удел трусов и подлецов.

Оливия убрала руку и вытащила из пояса, перетягивающего верхнюю одежду римлянки, маленький бархатный мешочек, из коего вынула флакон с белым порошком.

– Это, я должна была подсыпать тебе в хмельной напиток.

Закончила она жестикуляцию, положив мешочек с флаконом на стол. Онегесий, спокойно посмотрел на подарок и, вернув взгляд на девушку, сдержанно поинтересовался:

– Кто этот человек?

– Я видела его впервые. Но, это был важный человек, потому что с ним была большая охрана. Он подъехал к нашему обозу два дня назад, и, дав мне этот флакон, предложил отомстить за смерть моих родителей.

Жестами ответила римлянка.

– Что он ещё сказал?

Всё больше возбуждаясь, громче спросил полководец.

– Он ничего не говорил. Он, видимо, думал, что я глухонемая, а потому разговаривал жестами.

Онегесий нервно подскочил и, сжав ладони в кулаки, злобно вымолвил:

– Бледо! Только у него старый слуга глухонемой.

После чего, пройдясь по шатру и что-то обдумывая, сам себе сказал:

– Чем же я тебе насолил, великий хан? Ну что ж, повоюем!

И, обернувшись к девушке, добавил:

– Всё, что ты мне сейчас сказала, должны знать только мы, двое. Ты, меня поняла, Оливия?

Римлянка, в знак согласия, кивнула головой, а Онегесий промолвил:

– Над нами нависла смертельная опасность, а умирать нам нельзя.

Он подошёл к девушке совсем близко и, взяв её руки, в свои ладони, нежно проговорил:

– Возможно, мы только начинаем жить!

Двенадцатая глава

Первые разъезды гуннов показались у Наиса в дождливый, сумрачный день конца лета. От крепостных стен их отделяла небольшая, но глубоководная речушка с созвучным городу названием Нишава, которая огибала город с двух сторон, не давая возможности подступиться. А мосты, ведущие к воротам крепости, были, естественно, разведены. С другой стороны, Наис окружала лесистая и местами болотистая местность, так что штурм, однозначно, можно было провести, лишь переправившись через Нишаву. Это понимали и защитники крепости, и их враги. К такому развитию событий армия язычников оказалась не готова, и сходу город взять не удалось. Аттила, как опытный военачальник, вновь вызвал к себе всё руководство войска на большой совет.

Несколько часов военачальники спорили между собой о способах взятия хорошо укреплённой крепости. Король Ардарих и родной брат Аттилы, Бледо, говорили о длительной осаде Наиса:

– Мы заставим жителей города открыть нам ворота, уморив их голодом и жаждой. Летняя жара за нас убьёт римлян.

С пеной во рту доказывали они, но Онегесий, убедительно ответил им на это предложение:

– Откуда вы знаете, что в городе нет тайных колодцев, или водопровода, как это сделано в Риме, или Константинополе? Кто может гарантировать нам, что у них нет тайных троп через болота? Город нужно брать штурмом. Осада может повлечь печальные последствия. Если Феодосий 2, вышлет на помощь городу свои легионы, они прижмут армию гуннов к реке, что будет означать полное их окружение. Что тогда?

Военачальники замолчали, раздумывая, и, в этот момент, вмешался Аттила:

– Онегесий говорит верно. Наис нужно брать штурмом. Голодом мы убьём не их, а свою армию. Обозы с провиантом ползут где-то в Ратиории, запасов еды для войска хватит максимум на неделю. А что дальше? Будем охотиться на диких коз? Да и Феодосий не глупец, быстро поймёт, что мы в капкане. Я считаю мнение Онегесия единственным правильным решением. Надо лишь придумать, как с лестницами и стенобитными машинами переправить воинов к стенам крепости, благо, что за Нишавой леса много.

Но тут взорвался Бледо. Громко выкрикнув:

– Аттила, почему ты прислушиваешься к мнению простого полководца? Неужели доводы короля и твоего брата ничего не стоят? Если ты забыл, то я напомню тебе, что я тоже великий хан гуннов. Мне кажется, в последнее время, ты стал один решать судьбу всей армии.

Всем было понятно, что этими высказываниями он оскорбил своего брата. Однако Аттила, гневно посмотрев на Бледо, сдержался, нервно проговорив:

– Дорогой брат, не будем на совете выяснять семейные отношения, к тому же на пороге битвы. Для этого будет более подходящий момент.

В шатре повисла гробовая тишина, которую вновь нарушил Аттила:

– Итак!

Громко вымолвил он:

– Кто, поддержит решение Онегесия и моё?

Некоторое время все обдумывали, к какому берегу прибиться, но затем, большинство присутствующих на совете военачальников приняли сторону Великого хана Аттилы. Одержав нелёгкую победу в своём лагере, вождь гуннов с облегчением вздохнул, взглянув на своего полководца. Встретившись с ним взглядом, они поняли друг друга без слов. Слуги, в это время, занесли в шатёр хмельные напитки и закуски. Напряжение, возникшее в пылу спора, спало, но зерно раздора между братьями было посеяно, оставалось ждать, когда оно прорастёт. Это предчувствовали все!

Часть вторая

В четыреста сороковом году гунны напали на римлян во время одной из ежегодных торговых ярмарок, предусмотренных Маргусским договором. Гунны оправдывали свои действия тем, что епископ Маргуса вторгся на территорию гуннов и разграбил их царские гробницы, а сами римляне нарушили договор, предоставив убежище беженцам из империи гуннов. Когда в 441 году римлянам не удалось выдать ни епископа Маргуса, ни беженцев, гунны разграбили несколько городов и захватили Виминациум, сравняв его с землёй. Епископ Маргус, опасаясь, что его выдадут гуннам, договорился о том, чтобы сдать город гуннам, и тот был также разрушен. Гунны также захватили крепость Констанцию на Дунае, а также взяли и разрушили города Сингидун и Сирмий. После этого гунны согласились на перемирие. Менхен-Хельфен предполагает, что их армия могла пострадать от болезни или что на территорию гуннов могло напасть враждебное племя, что вынудило их отступить.

Первый поход гуннов, на византийскую провинцию Иллирик, (совр. Сербия), начался в четыреста сорок первом году. Он выпал в крайне неудачный для восточных римлян момент. Их армии были отвлечены на борьбу с персами, и с королём вандалов Гейзерихом на Сицилии. Тот, высадился на острове в 440 году, и весной следующего года против него был отправлен экспедиционный корпус, под началом византийского полководца из германцев Ареобинда. Он прибыл на Сицилию слишком поздно, когда вандалы уже покинули её. В том же 441 году на владения Византии в Малой Азии напали персы, впрочем, война с ними быстро завершилась миром и уступками со стороны командующего силами Византии на востоке Анатолии. Однако сил у императора Федосия 2 на борьбу с язычниками, всё равно, не хватало.

Первая глава

Онегесию в эти дни приходилось трудно. Он и до этого спал, где и как придётся, а теперь и вовсе, иногда, отдыхал сидя на своей рыжей кобыле, как, когда-то, это делали его предки. Полководец чувствовал всю ответственность, которая легла на его плечи, и трудился, не покладая рук. Вначале он нашёл решение к главной задаче, стоявшей перед армией, как переправить воинам к стенам крепости через реку с длинными лестницами? Оно пришло к нему внезапно. Военачальник объезжал воинов, интересуясь их настроением и обеспечением всем необходимым, когда увидел, как с другого берега Нишавы причалил самодельный плот с сарматами. Союзники вернулись с охоты, объяснив это тем, что на той стороне реки зверьё ещё не пуганое, а свежее мясо лучшая пища для воина. Но удивило его не это, а то, что плот, на коем те приплыли, был сделан из лёгких пород дерева, и связан между собой простым ивняком, в избытке росшим по берегам. И Онегесия, словно молния, пронзила мысль:

– Что, если из плотов сделать мосты? Связать их под покровом ночи, и в одночасье перекрыть ими реку. Пустить, вначале, по ним лучников, которые смогут погасить сопротивление горожан, а затем переправить стенобитные машины с основной армией гуннов.

Обрадовавшись своей выдумки, он развернул коня и галопом погнал его к шатру Аттилы, которому изложил родившийся в голове план штурма Наиса. Великий хан какое-то время его обдумывал, а затем, дружески обняв, торжествуя, вымолвил:

– Ты знаешь, мой друг, что после моей перепалки с братом на совете, многие теперь ждут, когда мы споткнёмся, чтобы сломать нам шею. Однако, мы посмотрим, у кого она крепче. Действуй, мой полководец!

И Онегесий стал готовить армию к штурму города. И уже через неделю, после их разговора с Аттилой, ещё до рассвета, Нишаву перегородили тысячи мостов, по которым в наступление побежали лучники гуннов, закрывая над крепостью небо стрелами, не дававшими защитникам даже выглянуть из башен и зубцов крепости, а не только пустить в ответ свою стрелу или бросить камень. А через некоторое время, скрепя деревянными колёсами, поползли и стенобитные машины, за коими устремилась и вся многочисленная армия гуннов и их союзников.

К вечеру, казавшиеся неприступными, высокие крепостные стены Наиса, под мощными ударами стенобитных машин, превратились в развалины, похоронив под собой, почти весь гарнизон римских легионеров. Улицы города остались беззащитными перед лавиной язычников, хлынувших в крепость. За то, что она не открыла свои ворота перед варварами, они предали её, как и многие другие, разграблению и огню. Объезжая Наис, Онегесий видел ужас и бесчинства, творившиеся в нём, но остановить жестокость, с которой его воины убивали, ни в чём, не повинных, беззащитных людей, не мог. Это было не в его силах.

– Таковы последствия войны!

Рассуждал он, и в этом был прав.

Остановившись на центральной площади у старинного собора, полководец, внезапно вспомнил об Оливии, увидев как гунны, гепиды, сарматы, тащат награбленное добро из святого места вместе с пленниками, пытавшимися там укрыться от разъярённых язычников, и, махнув рукой, подозвал к себе начальника своей охраны:

– Отесий!

Всадник на сером жеребце тут же подъехал к своему командиру, склонив в повиновении голову.

– Купи мне у воинов христианскую икону, и молодую, покладистую рабыню. Я хочу сделать подарок для Оливии.

– Хорошо, мой вождь!

Отозвался тот, и направил коня по направлению к собору. А спустя несколько минут ожидания, вновь, вернулся назад, держа в руках икону Христа Спасителя, расписанную золотом. К седлу охранника была привязана на длинной верёвке молодая пленница, по виду римлянка. Онегесий посмотрел на неё сверху вниз, и одобрительно цокнув языков, вымолвил:

– Благодарю Отесий! Посади её на лошадь. Мы покидаем город. Больше нам здесь делать нечего!

Вторая глава

После взятия Наиса в лагере гуннов повисло тягостное ожидание. Великие вожди, Аттила и Бледо, пока, не предпринимали дальнейших действий для наступления, ожидая послов от Византийского императора с предложением мира, конечно же, на условиях увеличенной контрибуции. Наступила холодная осень, а вестей из Константинополя по-прежнему не было. Затянувшаяся передышка пагубно влияла на войска союзников. Гепиды короля Ардариха, булгары, готы, всё чаще стали заниматься мародёрством. Участились их нападения на обозы, идущие с Паннонии. В войске гуннов, поговаривали, что к этому причастен даже брат великого хана – Бледо. И Аттила, узнав неприятную новость, пригласил к себе на званый обед верного нукера Онегесия. Плотно отобедав, он, затем, вежливо выпроводил гостей, выгнал слуг, и остался в алачуче с полководцем наедине.

– Онегесий, ты слышал, что говорят воины?

Лишь только закрылся полог шатра за невольниками, сразу перешёл к делу великий хан.

– Да!

Коротко признался тот.

– Почему же, ты, не сказал мне об этом раньше?

Подняв тяжёлый взгляд на советника, задал новый вопрос хозяин шатра. И военачальник, не отводя глаз, гордо вымолвил:

– Я воин, а не женщина, чтобы собирать чужие слухи.

Аттила опустил взгляд и, пройдясь по шатру, проговорил:

– Он мой брат. Я не могу его обвинять бездоказательно, хотя и понимаю, что без высшего согласия, никто не решится на такую дерзость. Ведь дело не в мародёрстве. Он хочет добиться бунта в армии, и взять всю власть в свои руки. Ты, понимаешь это?

– Да!

Одним словом ответил полководец. Аттила присел за миниатюрный столик, не предлагая это сделать своему нукеру, и, подумав какое-то время, медленно заговорил, зная, что его внимательно слушают:

– Мне нужны доказательства его вины, но запомни, мой друг! Мы затеваем опасную игру, ставка в которой – жизнь! Если ты ошибёшься, я ничем не смогу тебе помочь.