Пока никто не видит
Пролог «После»
Щека прижата к чему-то холодному и шершавому. Занозы. Вкус соли и крови во рту. Я пытаюсь сплюнуть, но губы не слушаются. Рёв океана снаружи, а в ушах – тонкий, высокий звон, который становится всё громче, заглушая всё остальное. Я хочу поднять руку, но она не двигается. Будто налита свинцом. Я могу только смотреть – сквозь щели в полу, на полоски лунного света на воде.
На полу – Кай.
Неподвижный. В луже собственной крови, тёмной и густой в лунном свете. Я не плакала. Я не могла.
Рядом со мной – шприц. Пустой. Его игла блестела, как жало скорпиона. Улика. Приговор.
Надо мной нависла тень.
Жюль.
Он был ранен. Из бока под рёбрами, там, где я ударила его, сочилась кровь, пачкая его идеальный костюм. Но он, казалось, не замечал. Он смотрел не на Кая. Он смотрел на меня. И улыбался.
Он наклонился, и я почувствовала его запах – Egoïste, смешанный с запахом моей крови. Его губы коснулись мочки моего уха – не поцелуй, а клеймо. – Спокойной ночи, малышка.
Я почувствовала тонкий укол в шею, а затем по венам начало разливаться тепло. Мир не
погас. Он просто стал тише. Последнее, что я слышала, прежде чем всё исчезло, – это звук его удаляющихся шагов по деревянному настилу.
Я пыталась сжать кулак. Вспомнить, кто я.
Я охотник.
Мысль таяла, как дым.
…Только пока никто не видит.
Пролог 2
Америка. Пригород Сиэтла.
Загородный дом с безупречно белыми ставнями. Сад, где лаванда и розы растут ровными рядами, как солдаты на параде. Уютный свет на кухне, пахнущей корицей и чем—то стерильным. Чашка кофе с идеальной пенкой – как из рекламы, где улыбаются слишком широко.
Лея сидела за столом из светлого дуба, следя, как пальцы Жюля бесшумно бегают по клавиатуре ноутбука.
Идеальный.
Слово—ловушка. Его светлые волосы всегда уложены с математической точностью – как нравилось его матери на семейных фото. Его рубашки пахнут не просто дорогим порошком, а предсказуемостью. Он знал все: когда поливать кактус, который она терпеть не могла, когда менять масло в машине, когда пора ложиться спать, чтобы выспаться для продуктивного дня.
Он знал и когда ей предложить съехаться. Ровно через один год, три месяца и шестнадцать дней после их первого свидания. По графику.
И она сказала "да".
Не от любви, раскатывавшей по жилам горячими волнами. А потому, что это было правильно. Ожидаемо. Следующий шаг в сценарии под названием "Успешная Жизнь".
Эта «правильность» была нарушена лишь однажды, в прошлый вторник. Жюль одобрил её поход на фермерский рынок – «поддержка местных производителей», «органические продукты» – всё вписывалось в его концепцию идеальной жизни.
И там, среди запахов свежей выпечки и лавандового мыла, она столкнулась с призраком из прошлого.
– Лея? Боже, Лея Морган!
Хлоя. Её соседка по комнате в общежитии. Яркая, громкая, с копной рыжих волос и смехом, который, казалось, мог разбить стекло. Она сгребла Лею в охапку, пахнущую кофе и какой-то анархической свободой. – Ты выглядишь… – Хлоя осеклась, оглядев Лею с ног до головы: идеальное кашемировое пальто, нитка жемчуга, безупречная укладка. – Как с обложки журнала. Черт, я так рада тебя видеть! Мы должны выпить кофе, я открою тебе страшную тайну – я бросила юриспруденцию и запустила свой стартап. Керамика ручной работы, представляешь? Абсолютное безумие!
Сердце Леи на мгновение забилось в старом, забытом ритме. Но тут же сжалось от холода. Она представила, как объясняет Жюлю эту встречу, этот «импульсивный» кофе. Представила его тихий, разочарованный взгляд. – Я… я не могу сейчас, – выдавила она, чувствуя себя предательницей. – Очень много работы. Но я так рада за тебя. Правда.
Она сбежала, оставив растерянную Хлою посреди рынка. А вечером, когда они сидели в идеальной тишине своей гостиной, Жюль, не отрываясь от экрана ноутбука, как бы невзначай произнёс: – Видел сегодня в сети твою старую подругу, Хлою Дэвис. Интересно. Её стартап по производству керамики только что объявил о банкротстве. Инвестор отозвал финансирование в последний момент. Какая жалость. Я всегда говорил, что у неё прекрасные порывы, но совершенно отсутствует стратегическое мышление. Он не посмотрел на неё. Ему и не нужно было. Лея застыла, чувствуя, как ледяные пальцы сжимают её позвоночник. Он не просто знал о встрече. Он уже нанёс превентивный удар. Он показал ей, что любая связь с её «неправильным», хаотичным прошлым будет найдена и уничтожена. Тихо. Бесшумно. И с самой искренней улыбкой заботы на лице.
Она играла свою роль безупречно. Без сучка, без задоринки. Без дрожи в пальцах, когда его губы касались ее шеи. Без этого безумного, пьянящего головокружения от желания. Все было… безопасно. Тепло, как ванна комфортной температуры.
"Это ли не счастье?" – спрашивали друзья.
"Абсолютно", – отвечала она, и улыбка ложилась на лицо сама собой, отработанным жестом.
И только глубокой ночью, под идеально выглаженным одеялом, лежа рядом с его ровным, слишком ровным дыханием. Она ловила это ощущение во сне, а потом просыпалась. Всегда в одно и то же время. 03:14. Сначала сжимало под ребрами – туго, будто корсет затянули слишком сильно. Она пыталась вдохнуть глубже, но воздух застревал где-то в горле. Сердце начинало биться быстрее, глухо, прямо в уши. Она переворачивалась на бок, подальше от его ровного дыхания, и зажимала рот ладонью, чтобы не издать ни звука. И тогда в голове, уже не шепотом, а её собственным, паническим голосом, звучал вопрос:
“А если это вообще не моя жизнь?”
А если настоящая – где—то там, за стенами этого идеального музея восковых фигур, и
она ускользает с каждым правильным днем?
Глава 1 "Идеальная ловушка"
Запах лаванды и свежескошенной травы. Именно так пахло счастье по версии Жюля Барроу. Лея вдыхала этот аромат, стоя у окна их спальни, и чувствовала, как по спине бегут мурашки. Не от восторга – от осознания, что вот уже больше года она дышит этим воздухом, как заключенная дышит воздухом тюремного двора.
Безупречный дом. Безупречный сад. Безупречная жизнь.
Она проснулась от ощущения, будто на виске по—прежнему лежала его рука. Тепло пальцев. Давление. Как метка. Она коснулась лба – кожа была холодной, но память об этом касании всё ещё жгла.
И даже сквозь сон она помнила – не тепло, а власть. Не прикосновение, а контроль. Кожа под его ладонью будто всё ещё светилась невидимым ожогом, отпечатком, как кольцо, оставленное долгим нажатием.
Что—то в ней протестовало. Тихо, на уровне кожи и мышц – как будто тело знало, что его укрощают, дрессируют, формуют под чужую волю. А душа… душа молчала. Пока. Она сидела на кухне, ее пальцы сжали подоконник, когда в дверях появился Жюль. Он вошел бесшумно, как всегда. Его светлые волосы лежали идеальными прядями, будто только что из рук стилиста. В руках – две чашки кофе. Одна с корицей и пенкой – для нее. Другая черная, без сахара – для него. Все по протоколу.
– Ты сегодня особенно прекрасна, – сказал он, ставя чашку на тумбочку. Его губы коснулись ее виска, и Лея заставила себя не вздрогнуть. – Спасибо, – ответила она автоматически, чувствуя, как его рука скользит вниз по ее спине, к тому месту, где под шелком халата скрывался шрам. Старый. Почти заживший. Но не для нее.
Кейп—Киэло, Мэн
Шум Атлантики – не песня, а низкий, непрерывный рокот, будто гигантское сердце бьётся под берегом. Белые стулья на песке, разбросанные с нарочитой небрежностью. Свадебная арка , увитая розами, пахла морем и сладкой пыльцой. Свадьба Кейт должна была стать идеальной. Как все, что делали Барроу. Зеркало в гардеробной отражало идеальную картинку: платье цвета увядающей розы, волосы, уложенные в мягкие волны, макияж в пастельных тонах. Все как предписывал свод неписаных правил семьи Барроу. Лея повернулась перед трюмо, наблюдая, как шелк обтекает бедра – красиво, бесшумно, без единой морщинки. Как саван.
– Вы выглядите… – стилистка запнулась, закусив губу. Ее пальцы поправили складку на талии, их прикосновение было деловитым, почти безличным. Лея не вздрогнула. Она почувствовала, как мышцы под кожей никак не отреагировали, будто ткань платья и её собственная плоть были одним и тем же материалом. – Идеально, – закончила за нее мысль Лея, глядя на свое отражение. Она заставила уголки губ поползти вверх. Мышцы на лице подчинились, но она не почувствовала, как потеплели глаза. В зеркале на нее смотрела красивая, неподвижная вещь.
Стилистка замерла, затем быстро опустила взгляд: – Я… я имела в виду… мисс Морган. Она резко отдернула руки, будто обожглась. Её взгляд скользнул к двери – там, в зеркале, отражался Жюль. Он не вошёл, просто стоял и наблюдал, сложив руки на груди. – Вы выглядите – прекрасно, – прошептала стилистка, опуская глаза. Лея заметила, как дрожат её пальцы.
Дверь закрылась за девушкой и Лея позволила себе на мгновение расслабить плечи – мышцы ныли от постоянного напряжения. В зеркале ее поза вдруг стала естественной: легкий наклон головы, пальцы, сжимающие подол чуть сильнее необходимого. Настоящей.
Она рванула шнуровку корсета, чтобы вдохнуть полной грудью. Шелк сопротивлялся, скользя по коже, будто отговаривая. "Будь красивой. Будь удобной. Будь куклой." Голова закружилась – то ли от недостатка воздуха, то ли от осознания: она больше не помнит, какой была её настоящая походка, мимика, голос…
Все вырезано. Переписано. Подогнано. Даже дыхание стало чужим. В зеркале её отражение дышало часто, как у загнанный зверь. «Сбежать. Сейчас же».
Но куда? Кошелек остался в сумочке Жюля. Телефон – на его зарядке. Даже духи на её шее были его выбором – Chanel №5, «как у матери». В отражении возник Жюль – безупречный в темном костюме, с тщательно отмеренным количеством геля в волосах. Его пальцы сжимали ручку так, что белые пятна проступили на костяшках , но лицо оставалось гладким, как маска.
– Ты задерживаешься.
Его голос был ровным, но, произнося это, он мельком взглянул на свои часы, а затем его
взгляд на долю секунды задержался на её пальцах, сжимавших ткань платья. Лея проследила за его взглядом и тут же разжала руку. По спине пробежал холодок. Она знала этот взгляд. После такого взгляда в прошлый раз ей три дня пришлось пить успокаивающий чай.
Она заставила себя выпрямиться, расправляя плечи, и подняла подбородок.
– Прости. Я готова. – голос звучал ровно, будто отрепетирован перед тем же зеркалом.
Его рука легла на талию – ладонь сухая, теплая, идеально отшлифованная дорогим кремом. Но там, где пальцы Жюля коснулись обнаженной спины, кожа покрылась мурашками. Он провел указательным вниз по позвоночнику.
– Ты знаешь, как я ценю твоё… послушание.
В зеркале их отражение казалось идеальным: красивая пара, готовая к очередному
светскому выходу. Только Лея видела, как напряглись мышцы живота под шелком
Наручные часы Жюля тихо пропищали – ровно 17:45. Время выходить.
Почти все было уже готово, внезапно налетел порыв ветра и грянул ливень, Дождь хлестал по стеклянным сводам оранжереи, создавая ритмичный стук, похожий на учащенное сердцебиение. Лея ворвалась сюда, спасая букет невесты от ливня, но теперь стояла, завороженная, в дверном проеме, чувствуя, как капли воды стекают по ее шее под вырез платья.
Беги. Сейчас же.
Но ноги отказывались слушаться. В полумраке между тропическими растениями, боком к двери, высокий мужчина прижимал к стеллажу официантку в черном фартуке. Капли дождя стекали по стеклянному куполу, искажая фигуры мужчины и девушки, будто они двигались под водой. Лея не могла отвести взгляд – его ладонь, закрывающая рот официантки, была не грубой, а… властной. Не “замолчи”, а “ты хочешь молчать”. И девушка – Боже, она действительно прикусила его палец, заставив его засмеяться – хрипло, по-звериному.
Лея почувствовала, как внезапно губы стали сухими, язык прилип к нёбу.
В ее висках застучала кровь, совпадая с ритмом дождя и между лопатками выступил
холодный пот, несмотря на влажную жару оранжереи. Ее пальцы сами непроизвольно сжали шелк платья, имитируя то, как его рука сжимает бедро девушки
Это неправильно. Я должна уйти.
Но когда мужчина наклонился, вонзив зубы в шею официантки, Лея услышала звук – хриплый смешок девушки, переходящий в стон. Она увидела, как напряглись мышцы его спины под мокрой рубашкой
Что-то внизу живота скрутилось в тугой, горячий узел. Лея невольно шагнула назад, нога наткнулась на край цветочного горшка. Она замерла, вцепившись пальцами в дверной косяк. Дыхание перехватило, и она поняла, что смотрит, приоткрыв рот. Это было не похоже на предсказуемые прикосновения Жюля, от которых лишь холодела кожа. Это было… настоящее. Грубое.
Она видела, как напряглись мышцы на его спине под мокрой рубашкой, и её собственные пальцы непроизвольно сжали гладкое дерево косяка, ногти впились в лак. Во рту внезапно пересохло .
Боже, я хочу, чтобы это его руки…
Официантка выгнулась, и Лея невольно повторила это движение, чувствуя, как шелк платья трется о соски. В голове пронеслось: как он пахнет? Какие у него руки на моей коже? Предательское тепло разлилось по всему телу, сосредоточившись между ног. “Это неправильно. Это грязно. Это… “
Её собственные пальцы сжали подол платья, повторяя движение его руки на бедре
девушки. Шёлк зашуршал, и звук показался ей неприлично громким. – Если бы Жюль прикоснулся ко мне так, я бы…
Мысль оборвалась. Она не знала, что сделала бы. Никогда не позволяла себе думать об
этом.
И тогда он обернулся.
Их взгляды встретились. Лея почувствовала, как кровь ударила в лицо, а воздух застрял в горле. Он не отстранился, не выказал ни тени смущения. Уголок его губ медленно пополз вверх, и она с унизительной ясностью поняла – он видит. Видит, как она дышит. Видит, как её пальцы до боли в костяшках сжимают шелк платья.
Тепло между ног стало настолько явным, что она инстинктивно сжала бёдра. Не от стыда – от страха, что кто—то заметит. Как будто её тело кричало на языке, которого она не понимала.
Лея побежала. Поскользнулась на мокром полу. Упала бы, если бы не схватилась за стеллаж. Задыхаясь, она вырвалась наружу, но знала – он видел. Видел всё.
А самое страшное – ей хотелось, чтобы он видел.
21:30. Свадебный шатер
– Лея?
Голос Жюля раздался в трёх шагах за её спиной. Она не слышала, как он подошёл – он
всегда двигался бесшумно, как тень.
– Ты промокла, – он протянул руку, чтобы поправить выбившуюся прядь, но она отшатнулась.
Пауза. Его пальцы замерли в воздухе. – Что—то случилось?
Вопрос прозвучал мягко, но в уголке его глаза дёрнулась микроскопическая мышца —
предупреждение.
– Нет. Просто… запах лаванды. Закружилась голова. Жюль нахмурился. Лаванда была его идеей.
Шампанское в бокале давно потеряло пузырьки, но Лея продолжала сжимать хрустальную ножку пальцами, чувствуя, как влага конденсируется на холодной поверхности. Где—то над головой дождь выбивал нервный ритм по натянутому брезенту, словно пытался донести предупреждение.
Его пальцы обхватили её локоть – тёплое кольцо, знакомое до боли.
Она машинально потянулась к цепочке на шее. Подарок на годовщину. 18—каратное золото, идеально подобранная длина – достаточно коротко, чтобы напоминать о своём присутствии при каждом повороте головы.
Лея почувствовала, как где—то за её спиной чей—то взгляд прожигает ткань платья между лопатками. Она знала, кто это, ещё не обернувшись.
В центре танцпола Кейт, сестра Жюля, кружилась в объятиях жениха. Их смех звенел искренне – болезненно—яркой нотой в этом отрепетированном спектакле. Лея наблюдала, как рука Джейсона естественно лежит на талии Кейт, не оставляя синяков под шелком.
И тогда она увидела его.
Он стоял у бара, отвернувшись от шумной толпы. Смокинг на нем был безупречного кроя, но галстук-бабочка был развязан и просто висел на шее, а верхняя пуговица белоснежной рубашки была расстегнута. Он держал в руке стакан с бурбоном, и Лея заметила, что его ладонь почти полностью скрывает стекло. Когда он сделал глоток, на его предплечье под закатанным рукавом натянулось сухожилие, и её собственный голос в голове предательски прошептал: “Вот так…”.
– Кто это? – собственный голос показался Лее чужим.
Кейт наклонилась, пахнущая вишнёвым ликёром и чем—то недостижимым – свободой. – Кай. Друг Джейсона. Вытаскивал его из горящего 'Мустанга' после аварии… – Она понизила голос: – Говорят, в Афгане он…
Дальше Лея не слышала. Кай поднял бокал – не в тост, а в молчаливом вызове. Его взгляд скользнул по её цепочке, и вдруг его лицо исказилось. Всего на секунду. Но она успела заметить, как напряглась его челюсть.
Это была не просто ярость. Это было узнавание – охотника, видящего раненую птицу в золотой клетке.
22:15. Центр шатра
Когда Жюль опустился на одно колено, бриллиант в кольце сверкнул слишком правильно – ровно 2 карата, цвет D, чистота IF. Рассчитанный блеск для рассчитанного жеста.
"Будь моей женой."
Её "да" повисло в воздухе, фальшивое, как шёлковые цветы в свадебной арке. Внутри, там, где должна была петь душа, раздался тихий треск. Не резкий хлопок – а медленный, подлый звук старого фарфора, по которому поползла первая, невидимая трещина. Ещё одно слово – и она рассыплется пылью. И, как в немом кино, она услышала внутри себя звон – слишком тихий, чтобы его услышали другие, но достаточно громкий, чтобы понять: назад пути больше нет.
В этот момент справа щёлкнул затвор камеры, не официальный фотограф – объектив
направлен точно на её лицо.
Она увидела, как слева у бара Кай раздавил сигарету в блюдце с резким движением.
Жюль сжал её пальцы ровно на три секунды, она подсознательно отсчитала время по его часам: – Улыбайся, дорогая. Это для истории. Но в подтексте она прочла: "пути назад нет."
Когда Жюль взял её за талию, чтобы вести к гостям, она вдруг осознала: “Он не просто контролирует меня. Он коллекционирует. Как те восковые фигуры в его кабинете – идеальные, неподвижные, мёртвые”
…Он поцеловал её висок – точно, расчетливо – и ушёл, не обернувшись. Её колени подкосились. Она осталась одна – среди фальшивых улыбок, среди лживого спокойствия. Даже ветер замер, как будто боялся потревожить эту сцену.
Глава 2 "Трещина в фарфоре"
Ночь прошла как в тумане. Она не помнила, как вернулась в комнату. Не помнила, как разделась, легла, закрыла глаза.
Но точно знала – не спала.
Не могла.
Его прикосновение всё ещё давило на висок, как кольцо, которое не снять. Тело отказывалось верить, что ничего не произошло. Сознание – что ничего не началось.
Утро было безмолвным. Слишком правильным. Окна в её комнате кто-то закрыл за неё. Шторы пропускали ровно столько света, чтобы не ослепить. Завтрак стоял у кровати. Кофе был тёплым.
Он знал, что она проснётся именно сейчас.
Второй день свадьбы. Уже практически все гости собрались. Он был хищником в овечьем стаде. Лея заметила это сразу – как его взгляд скользил по гостям, отмечая слабых, вычисляя опасных. Ее пальцы сами сжали бокал, когда она поймала себя на том, что ищет его в толпе всякий раз, когда Жюль отворачивался.
Позже она не вспомнит ни солоноватый привкус устриц, ни заученный тост отца невесты, ни сладковатый аромат свадебного торта.
Запомнится только – как тело вдруг вспыхнуло, уловив его присутствие. Мужчина в смокинге, который сидел на нем, как доспехи на варваре. Слишком дорогой. Слишком чужой.
Он стоял у перил, курил с видом человека, который знает – все в этом мире временно. Даже боль. Даже память. Сигарета зажата между большим и указательным пальцем – хирургический захват, привычный для тех, кто держал скальпель.
– Мы так рады, что наш Жюльен наконец остепенился с такой…"– мать Жюля сделала паузу, изучая Лею, – …сдержанной девушкой. Он волнуется за тебя, Лея. Жюль очень тебя любит. Он хочет, чтобы ты была… стабильной.
– Я не чувствую себя нестабильной, – вырвалось у неё. – Ну… ты не спала. Ты плачешь. Иногда срываешься. – Может, потому что меня держат в доме как пленницу? – прошептала она. Элеонора посмотрела на неё, как на больную. – Ты сама согласилась на лечение, помнишь?
Автоматическая улыбка. Пальцы отбивают нервный ритм по хрустальному бокалу. Где-то за спиной – слишком громкий смех. Она обернулась.
Он смотрел прямо на нее.
Не украдкой. Не оценивающе. А как патологоанатом на вскрытии, видя под кожей. Видя ту Лею, что прячется за шелком и улыбками. И самое странное – ему это нравилось . Лея уловила странное дежавю – как будто этот взгляд она уже где—то видела. Но не у него. У другого. Того, кто тоже умел жалеть… перед тем, как сломать.
Когда заиграли "Can't Help Falling in Love", Жюль повел ее на танцпол. Его руки —сухие, теплые, с идеально подстриженными ногтями – легли на талию. Правильно. Прилично. Мертво.
– Ты вся напряжена, – его губы коснулись уха. – Расслабься. Ты же знаешь, как мама любит, когда ты…
– Мне нужен воздух, – она вырвалась, чувствуя, как корсет впивается в ребра.
Сад встретил ее влажным дыханием океана. Она сбросила туфли – босые ступни впились в холодную траву. Где-то здесь… Ночь была неестественно тёплой для Сиэтла. Даже океанский бриз не приносил облегчения – лишь тяжёлую влажность, обволакивающую кожу как второе платье. Лея впилась пальцами в кованые перила, чувствуя, как металл нагрелся за день и теперь обжигал ладони. Хорошая боль. Настоящая. В отличие от приторных касаний Жюля. Платье вдруг стало тесным. Корсет давил на рёбра, будто пытаясь выдавить из лёгких последний крик. Она потянула за шнурок – и тут же услышала за спиной:
– Убегаешь?
Голос. В трех шагах. Лея обернулась резко – волосы хлестнули по лицу. Теперь она видела его лицо, его шрам над бровью “что это, нож? осколок?” На руках тонкие белые линии, как порезы.
– Не любишь свадьбы? – Голос звучал хрипло, будто его владелец годами не использовал его для чего—то, кроме команд и проклятий. Она обернулась.
– Я не…
– Врёшь. – Зажигалка щёлкнула, бросив оранжевый отблеск на его шрам. – Ты пятый раз трогаешь эту цепочку. Как собака, которая хочет снять ошейник. Не вопрос – констатация. Он уже знал её лучше, чем Жюль за три года.
Лея машинально одёрнула руку. Золото жгло шею. – Это подарок.
– От Жюля? – Он выпустил дым колечками. – Забавно. У Сары была такая же. Перед тем, как её упекли в «Кленовую Рощу» Он затянулся и в свете огонька сигареты его глаза стали медными.
Как дышать?
Дым смешался с его запахом – кожа, коньяк, сталь. Не парфюм. Что-то настоящее.
Лёд пробежал по спине. Сара – кузина Жюля. Та, что сошла с ума …
– Ты… знал её?
– Я собираю разбитые лица, – он шагнул ближе. – А её разбил он . Только не физически. Это сложнее доказать.
– Ты друг жениха? – спросила она, чтобы сказать хоть что—то.
Его губы растянулись в улыбке, но глаза остались холодными: – Мы делили одну камеру в тюрьме. – Он намеренно сделал паузу, наблюдая, как она бледнеет. – Шутка. Армия. Джейсон единственный, кто не боится со мной общаться после… – он мотнул головой, – …всего.
Он шагнул ближе . Теперь между ними оставалось не больше тридцати сантиметров. Лея чувствовала исходящее от него тепло.
– А твой идеальный парень… – он кивнул в сторону танцпола, – …он знает, что ты здесь дрожишь не от холода?
Сама не поняла как. Её рука потянулась и коснулась шрама над его бровью.
Грубая ткань под кожей. Живая.
Он замер. Не отстранился.
– Боишься? – его дыхание обожгло щеку.
– Нет, – солгала она, чувствуя, как пальцы скользят ниже – к углу рта.
– Лжешь, – он поймал запястье. – Но мне нравится, как ты это делаешь.
Его губы коснулись ладони. Не поцелуй. Проба. Он вдыхал ее запах, как наркоман первую дозу.
– Лея? – голос Жюля разрезал ночь.
Кай отстранился, но успел стереть несуществующую пылинку с ее щеки.
Запах его сигарет висел в воздухе даже после его ухода – грубый, с горьковатыми нотками, не то, что выверенные «Мальборо» Жюля. Лея провела языком по губам, ловя остатки вкуса. Неосознанно её рука повторила жест Кая – как он держал сигарету, зажав между большим и указательным пальцем, будто скальпель. Мужчина исчез.
Окурок лежал на перилах, как улика. Лея оглянулась – никто не смотрел – и подняла его. Бумага была ещё тёплой.
Она прижала фильтр к губам.
Резкий вкус табака, чужая слюна, что—то ещё… Мята? Нет, лекарственная горечь. Как в тех таблетках, что Жюль подмешивал в её чай. – Лея? Что ты творишь? – голос Жуля прозвучал за ее спиной. Она уронила окурок, но было поздно, он уже видел.
Когда она вернулась к столу, все ее тело еще пульсировало. Где—то в толпе гостей мелькнул смокинг Кая. На секунду ей показалось, он смотрит прямо на неё. Но нет – он следил за Жюлем, который отошёл за напитками и теперь пробирался через зал, улыбаясь гостям и сжимая в руке её бокал. Жюль обнял ее – прикосновение обожгло, как удар током. Слишком чистое. Слишком правильное.
– Все в порядке? – его пальцы были теплыми и сухими. Как перчатки патологоанатома.
Она покачала головой, глотая ком в горле. На языке всё ещё стоял вкус его сигаретного дыма.
– Он тебя убьёт, – прошептала Кейт, поправляя пудру в женском туалете. В зеркале её глаза были стеклянными. – Не физически. Он будет вырезать из тебя кусок за куском, пока не останется только… это. – Она указала на своё отражение. – Ты преувеличиваешь, – Лея автоматически улыбнулась. Отработанный жест. Кейт резко развернулась:
– У Сары были такие же синяки под глазами. За месяц до “Кленовой Рощи”
Сад Барроу. Поздний вечер.
Тишина казалась натянутой струной. В воздухе витал запах роз, но Лея чувствовала только вкус металла во рту. Пальцы всё ещё дрожали. Она хотела сбежать. Спрятаться. Исчезнуть.
– Всё в порядке, Лея?
Голос. Бархатный, низкий.
Слишком близко.
Она обернулась – Жюль стоял на дорожке, не касаясь цветника, словно даже трава боялась испачкать его туфли. Белая рубашка с закатанными рукавами, часы на запястье – с безукоризненной пунктуальностью. Лицо без намёка на волнение.
– Ты выглядишь… потерянной, – произнёс он. – Хочешь, чтобы я поговорил с матерью?
Лея невольно отступила на шаг. Он заметил. И усмехнулся – уголком губ, без настоящей теплоты.
– Это просто стресс, милая. Все невесты нервничают накануне. Даже те, кто мечтал об этом с детства, – он подошёл ближе, обхватив её плечи. Легко. Но её кожа обожглась под его прикосновением.
– Ты ведь мечтала, да?
Лея хотела ответить. Но слова застряли в горле. Её губы слегка дрогнули, и он тут же провёл пальцем по нижней – изучающе, как врач, проверяющий рефлекс.
– Вот так, – шепнул он. – Не бойся. Всё будет правильно. Ты будешь… совершенной.
Она вздрогнула.
Жюль наклонился ближе, его дыхание касалось мочки уха. – Тебе просто нужно доверять мне, Лея. Он сделал паузу.
– А если не сможешь – я тебя научу. Слова въелись под кожу, как яд. Не угроза, не просьба. Обещание. Её тело, привычно откликающееся дрожью, на мгновение замерло – как животное, уставшее бояться. И впервые не ответило привычной дрожью. Где-то глубоко под кожей, в мышцах, которые он так долго дрессировал, что-то напряглось. Не в страхе. В протесте. Тонкая, как леска, струна натянулась и не лопнула.
Он поцеловал её висок – точно, расчетливо – и ушёл, не обернувшись.
Её колени подкосились.
Глава 3 "Ночные тени"
Машина Жюля пахла смертью.
Не буквально – свежий воск, мятный освежитель, кожаные сиденья, обработанные антибактериальным спреем. Но для Леи этот запах стал ассоциироваться с медленным удушьем.
Всё в ней было вычищено до стерильности. Даже аромат – как операционная, где вскрывают под наркозом и зашивают без следов. Но Лея чувствовала – в этой машине не пахло жизнью. В ней пахло согласиями, выученными улыбками и медленной утратой себя.
Она прижалась лбом к ледяному стеклу, наблюдая, как огни Сиэтла расплываются в
дождевых каплях, словно город тонет в ее слезах.
– Ты очень тихая. Устала? – Пальцы Жюля отбивали ритм "Лунной сонаты" по рулю. Метроном. Тюремный надзиратель, отсчитывающий время до отбоя.
Ее язык вяло повернулся во рту, все еще ощущая терпкий привкус его дыма – не просто табака, а чего-то дикого, как сам Кай. Что-то между горелым сахаром и медью крови?
– Просто много впечатлений, – солгала она, чувствуя, как бедра предательски сжимаются. Между ног все еще пульсировало – невидимая метка, оставленная чужим взглядом.
Она сжала бедра сильнее, будто пыталась стереть это ощущение, смыть его, запереть. Но вместо стыда – дрожь. Вместо страха – голод. Как будто он не просто коснулся её – а переписал код, по которому тело отзывалось на прикосновения.
Жюль кивнул, не сводя глаз с дороги. – Кейт выглядела счастливой. Джейсон – подходящая пара для нее. – Пауза. Ударение. – Как и мы.
В зеркале заднего вида ее отражение казалось чужим – Глаза, как после долгой лихорадки. В них не было света – но была тень. Живая. Голодная. Как будто что-то изнутри глядело на неё – не умоляя, а оценивая: готова ли ты вылезти из этой кожи?
Их спальня была стерильна, как операционная, белье, выглаженное с двух сторон, шторы, симметрично подхваченные кистями, книги, расставленные по высоте корешков, которые никогда не читались.
Запах – как пощёчина.
Лаванда и хлорка. Слишком чисто. Слишком резко. Будто он не убирал, а дезинфицировал.
Першит в горле, как будто вдыхаешь чужую вину.
В этой тишине – ни пылинки, ни щелчка. Только тиканье его часов. Чёткое. Безошибочное.
Отмеряющее секунды моей жизни, как капельница – смерть.
Пижама Жюля —всегда неизменная, всегда голубая, египетский хлопок, все пуговицы застегнуты.
Она стояла перед зеркалом. Её отражение казалось чуть-чуть чужим. Как будто кто-то другой смотрел изнутри – с пустыми глазами, с выдавленной улыбкой.
– Ты красивая, – произнёс он сзади.
Она вздрогнула. Он стоял вплотную. Рука на животе. – Почти идеальная.
– Я принес тебе чай. – 23:00. Точно. Как тюремный паек. Ромашковый, с медом. И чем-то еще – горьковатым, почти неуловимым. Лея вдруг представила, как разбивает эту чашку о плиточный пол. Как коричневая жидкость растекается по идеально белому кафелю, как осколки фарфора впиваются ей в босые ступни . Боль. Настоящая. Живая.
– Спасибо, – сказала ее кукольное альтер—эго, делая глоток. Обжигающий. Как его взгляд, когда он заметил, что цепочка на ее шее перекрутилась. Её веки стали тяжёлыми уже на середине чашки. – Отдохни, – мягко сказал он. – Ты переутомилась. Она хотела возразить, но губы не слушались.
Тьма. Дыхание Жюля – ровное, механическое. Лея закрыла глаза, и он явился во всех деталях.
Его кадык, двигающийся, когда он шептал "принцесса", тень ресниц в свете зажигалки, жилка на левой руке, пульсирующая при каждом сжатии бокала И тот его шрам, над бровью – грубый, несовершенный, настоящий
Ее рука потянулась вниз, но остановилась. Не здесь. Не в этой кровати, где даже простыни пахли "Лавандовым рассветом" из бутылки. Она перевернулась на живот, вдавливаясь в матрас, но пульсация между ног только усилилась.
Как бы он это делал?
Мысли насильно лезли в голову.
Грубо, прикусив ее плечо? Или медленно, заставляя просить, умолять его? С хриплым шепотом на ухо: "Ты же этого хотела, принцесса?"
Подушка впитала ее стон, когда волны удовольствия накрыли с головой. И в этот момент – тишина. Абсолютная, как в космосе. Она не чувствовала страха, ни вины. Только себя. Своё тело. Свою пульсацию. Но когда дыхание выровнялось, вместо облегчения пришёл холод. Как будто подглядывающее око, невидимое, уже записало этот момент в её досье. И подписало: "ослушалась". В этот момент, где-то в городе Кай затягивался сигаретой, будто почувствовал ее триумф.
– Лея?" – Рука на плече. Ледяная, несмотря на тепло. – Ты в порядке?
Она застыла, чувствуя, как влага проступает на шелковом белье. –Просто… сон. Страшный сон, прости.
Его пальцы погладили её волосы – методично, как расчёской. – Завтра важный день. Тебе нужно выспаться.
Важный день. Совещание. Она совсем забыла. В этом и был весь Жюль – он даже её оргазмы вписал бы в календарь Google. Перед сном она лежала на боку, глядя в пустую точку на стене. Мысли жужжали, как комары: слабые, но настойчивые. Что-то в этом доме будто наблюдало за ней. Когда она повернула голову к шкафу – на мгновение показалось, что створка чуть приоткрыта.
На внутренней панели – тень, похожая на тонкую петлю. "Показалось." – подумала она засыпая…
– Я здесь, – вдруг прошептал он.
Жюль.
– Спи спокойно. Я всегда рядом.
Она не ответила. Не пошевелилась.
Только зажала кулак под подушкой. Сильно. Так, чтобы ногти впились в кожу.
Дождь стучал по стеклу душевой кабины, повторяя ритм того вечера. Вода была на грани ожога, но Лея стояла неподвижно, позволяя струям смывать с кожи невидимые воображаемые следы Кая. Мыльные пальцы скользнули между ног – стремительные, виноватые движения, будто она что—то крала. Она мылась так, будто могла вычистить из себя воспоминание. Как будто пена могла стереть не его пальцы, а её собственный стон. Но вода только усиливала жар под кожей, как будто разбудила то, что годами спало под слоем правильности.
Его руки прижимают её к мокрой плитке. Зубы впиваются в плечо, ее стон.
Голос, хриплый от сигарет: "Ты же этого хотела…"
– Лея! – стук в дверь разорвал фантазию. – Твой кофе остывает!
Голос Жюля прозвучал как сигнал тревоги. Она резко выключила воду, наблюдая, как пена – белая, невинная – исчезает в сливе. Вместе с доказательствами её измены самой себе.
Она снова не помнила, как оказалась за столом. Жюль наливал чай. Его движения были точными, будто заученными. Он следил, чтобы ложка не коснулась стенок чашки . Чтобы скатерть не сместилась ни на сантиметр. Он был совершенен.
А она – нет.
Геометрическая точность завтрака.
Авокадо, нарезанное ломтиками в 2 мм, яйца—пашот – 64°C ровно и тосты,
сложенные пятиконечной звездой.
– Ты сегодня какая-то… другая. – Жюль протянул стакан фреша. В его глазах промелькнула тень – не подозрение, а холодный расчёт. Он уже знал. Всегда знал.
– Тебе нужно выйти на воздух, – сказал он, не глядя на неё. – Ты выглядишь бледной.
"Отрава тоже бывает прозрачной", – пронеслось в голове.
Лея кивнула. Это был почти автоматический жест. За последние дни она так много кивала, что шея начала болеть.
Но внутри – что-то сдвинулось.
Едва уловимо. Как будто внутренний голос, прежде зашитый нитками страха, подал первый, глухой сигнал.
Ещё не крик. Но уже не тишина.
Лея взяла стакан, оставив влажные отпечатки пальцев на матовой поверхности. Метки. Её тело бунтовало против порядка, оставляя следы там, где должно было быть стерильно чисто. Каждый отпечаток – как вызов. Как след преступления. Она знала: его взгляд заметит всё – каплю, пятно, смятость скатерти. Но в этом и была суть. Пусть найдёт. Пусть поймёт. Пусть боится.
– Просто не выспалась. Все в порядке
Он кивнул, поправив часы. 07:20. Четко по графику.
Она вышла на террасу.
Дверь открылась, когда она подошла к ней. Камера на веранде щёлкнула. “Он следит”, – подумала она.
Воздух был сладким и густым. Розы раскрывались на глазах. Всё было чересчур красивым. Чересчур правильным.
Внезапно она заметила, что вдалеке, кто—то стоял и смотрел прямо на нее. Силуэт. Чёрный.
Через секунду – исчез.
Или ей показалось?
В висках стучало. Воздух стал гуще. Ей казалось, что этот силуэт не просто смотрел – а ждал. Не случайный прохожий. Не вор. Что-то или кто-то – связанный с тем, что она чувствует под кожей.
Когда она вернулась, в комнате всё было на своих местах. На тумбочке стоял флакон с лавандовым спреем. Кто-то заменил постельное бельё. На подушке лежала записка: “Ты прекрасно держишься. Я горжусь тобой.” Без подписи. Но почерк – его.
Идеальный. Мужской. Выровненный.
Её сердце сжалось.
Она взяла бумагу, скомкала – и бросила в мусорное ведро. Сразу испугалась.
Впервые – осознанный акт неповиновения. Она услышала собственное дыхание – быстрое, как у загнанного зверя. Мусорное ведро смотрело на неё, как свидетель. Как будто сейчас в комнату войдёт он. Как будто даже стены настучат. Но она не вынула записку. Не разгладила. Не извинилась.
Офис.
Контракт расплывался перед глазами. Цифры превращались в изгиб его губ вокруг сигареты, в тень от его ресниц… в его шрамы на руках…
Телефон завибрировал:
Жюль: – "Не забудь про ужин с родителями в 19:30. Твой любимый столик."
“Любимый столик.” Любимы лосось. Без соуса. Двойная порция овощей”. Никаких отклонений от сценария.
Её пальцы набрали: "Может, без меня?" Стерли.
Написали: "Не могу дождаться."
отправлено.
Туалетная кабинка.
Глубокий вдох. В сумке сигареты "Lucky Strike" синяя пачка. Одна уже без фильтра. разорвана, табак рассыпался по карману. Запах, который не его, но близко …
Когда она закрыла глаза, представив его губы, обхватывающие сигарету и вдыхающие дым ей в рот.
Низ живота ответил пульсацией. Предательское тело. Оно помнило то, чего никогда не испытывало.
А может, это не предательство. Может, наоборот – верность. Себе. К тому, что было забыто, задавлено, приглажено. Может, именно это – правда. А остальное – просто вежливый сон.
Глава 4 "Порог"
10:15. Улица перед "Monaco Coffee"
Лея прошла мимо кофейни три раза. На четвертый – заметила собственное отражение в зеркальной двери:
– Пальцы, нервно расправляющие прядь волос, губы, сжатые в белую ниточку и глаза – слишком блестящие для обычного утра.
Это просто кофе. Совершенно случайно.
Ложь оставила медный привкус на языке. Она толкнула дверь – звон колокольчика прозвучал как приговор.
Всё внутри сопротивлялось – как будто она шагнула не в кофейню, а в клетку. Именно так и начинается соблазн – не с прикосновений, а с первого шага внутрь. Как будто кто—то давно расставил границы, камеры, зеркала. И в этот момент – щелк – она вошла в кадр.
Тело знало раньше разума: сегодня случится нечто, что нельзя будет развидеть. Что—то, что нельзя будет простить – ни себе, ни другим.
Внутри кофейни
Аромат свежемолотых зерен ударил в нос. Она заказала латте с ванильным сиропом – слишком сладко, не ее стиль. Но сегодня хотелось именно этого: запрещенной сладости, как та конфета, украденная в детстве из маминой вазочки.
Как он пьет свой кофе? Мысль вспыхнула и тут же обожгла – она сжала стаканчик,
чувствуя, как картон мнется под пальцами.
Угловой столик
Она не заметила его сразу.
Кай сидел, сгорбившись над медицинским журналом, в тонких очках, которые делали его похожим на профессора. Иллюзия безопасности разрушилась, когда он поднял взгляд – янтарные глаза вспыхнули, как сигнальные огни. Он не просто смотрел – сканировал. Снимал с неё одежду, маски, привычки. А в её животе что—то сжалось – не от страха. От узнавания. Это было то же чувство, как в детстве, когда впервые потрогала огонь – и захотела сделать это снова.
– Принцесса. – Он отодвинул стул ногой. – Не бойся, я сегодня привит.
Сердце совершило кульбит – вверх, вниз, в горло. Она отпрянула, наткнувшись на официанта. Горячий кофе хлынул на бежевую блузку, оставляя коричневое пятно.
"Черт!"
Кай был рядом быстрее, чем она ожидала. Его руки – хирургически точные – уже доставали платок.
– Успокойся, это не кипяток. – Пальцы скользнули по декольте, вытирая пятно. Большой палец задел кружево бюстгальтера. – Хотя ожог все равно останется. Он не извинился. Не отдернул руку. Его палец задержался на границе кружева – чуть дольше, чем нужно. И именно в этой доле секунды Лея поняла: он не предлагает. Он предупреждает.
Это прикосновение не было случайным. Оно было заявкой. Молнией по позвоночнику. Предупреждением.
Игра в правду
– Так ты… стоматолог? – Она смотрела на его руки – длинные пальцы, коротко подстриженные ногти. Руки, которые могли резать и ласкать с одинаковой точностью.
– Челюстно—лицевой хирург. – Он снял очки. Без них он снова стал тем самым мужчиной из оранжереи. – Специализация – исправление последствий драк. – Пауза. – И прочих глупых решений…
Он закинул ногу на ногу. Джинсы обтягивали бедра, подчеркивая каждую мышцу.
– А твой идеальный парень, он знает, что ты мечтаешь о незнакомце?
Губы сами сложились в защитную улыбку: – Я не…
– Врешь. – Он наклонился ближе, принося с собой коктейль из запахов: антисептик, дорогой парфюм, коньяк. – У тебя зрачки расширены, как после мидазолама. Её спина откинулась на стул, словно под его словами внутри что—то плавно растеклось – жаркое, липкое, неконтролируемое. Он знал, какие слова вонзаются глубже скальпеля.
– Давай сыграем. Ты – вопрос. Я – ответ. Потом наоборот. Лея сглотнула. Её язык прилип к нёбу, как будто онемел. Кожа на шее покалывала, как после удара током. Его голос будто входил в тело, минуя слух – сразу в живот, в бёдра, глубже.
Откровения
– Почему Джейсон называет тебя 'призраком'?" Она сжала чашку, чтобы скрыть дрожь в пальцах.
– После Афганистана я два года не разговаривал. – Он вращал чашку эспрессо в руках. – Только резал и сшивал. – Она снова увидела шрам на левой руке – тонкая белая линия от запястья к мизинцу. – Джейсон таскал меня на вечеринки, как диковинку.
– А теперь?
Теперь, – он улыбнулся – и это было почти страшно. – Теперь мне нравится смотреть, как красивые женщины врут. Особенно когда их тело кричит правду.
Тепло разлилось внизу живота.
– Моя очередь. – Его ладонь легла рядом с ее рукой, не касаясь. – Ты уже представляла, как я тебя трахаю?
Лея оторопела.
–Я не…
– Врешь. – Чашка ударилась о блюдце. – Ты стояла в оранжерее и смотрела. Не убежала. – Это было правдой. Страшной и восхитительной. Она не бежала. Тело выбрало остаться. И в этой тишине, между сердцебиениями, она поняла – она не хочет спасения. Она хочет… его.
– Даже если бы хотела – не смогла бы. Он прозвучал как шторм. Как нечто, что либо разрушит, либо спасёт. И в тот момент она , впервые за долгое время, почувствовала себя живой. Его палец провел по краю блюдца – медленно, как тогда дождь по стеклу. Это был почти жест интимности. Как будто он касался не фарфора – её. Её границы. Её решимости. Этот палец мог вскрывать артерии – но сейчас он дразнил. – Знаешь, что я видел в твоих глазах?
Она замерла.
– Голод. – Его дыхание обожгло губы, как будто он поцеловал сам воздух между ними. Как будто позволил заглянуть в свою пасть. И Лея – как животное – не отпрянула. Только вдохнула глубже. Голод. Слово срезало остатки приличий. – кофе, коньяк, что—то металлическое.
– Тот самый, что сейчас сводит твои бедра.
Первая измена
Телефон зазвонил. Жюль.
– Где ты? – Голос ровный. Слишком ровный.
– В кофейне у офиса. – Она смотрела в глаза Кая.
– Странно. Я заходил туда, тебя там нет.
Глубокий вдох. – Я.… в Monaco Coffee, на другой стороне.
Молчание. Три секунды. Достаточно, чтобы понять – игра началась.
– Хорошо. – Гудки.
Кай свистнул: – Ты только что сделала выбор, принцесса.
Улица
Он написал номер на салфетке химическим карандашом – тем самым, которым помечают зубы перед удалением.
– Для экстренных случаев. – Его палец провел по запястью. – Когда анестезия перестанет действовать.
Она хотела сказать «нет», хотела сбежать, но что—то в голосе Кая размывало границы между страхом и доверием. Словно он говорил не с ней, а с той, которой она была до. Их взгляды пересеклись. Он видел её насквозь. И не отвёл глаз, даже когда она отвернулась. Он знал: этот яд уже в крови.
Квартира
Жюль встретил ее с пакетом из бутика. Новая блузка – точная копия испорченной.
– Ты же любишь этот цвет? – Поцелуй в лоб. Губы сухие, теплые. – Откуда ты…? Она осеклась.
Когда он повернулся, она заметила на манжете коричневое пятно. Формой – точно, как отпечаток от кофейной чашки.
Сердце кольнуло. Он знал. И не просто знал – наблюдал. Его поцелуй в лоб стал теперь знаком: он отмечает свою собственность. Как животное, чье логово кто-то потревожил. Она не знала, что он сделает. Но впервые – ей стало по-настоящему страшно.
Глава 4.1 “Нарушение протокола”
5:47 утра. Дом в пригороде Сиэтла.
Тишина. Идеальная, выверенная, как всё в его жизни.
Жюль проснулся ровно за минуту до будильника. Его пальцы сами потянулись к часам – остановили сигнал до того, как он мог разбудить Лею. Она спала, как кукла: ровное дыхание, ни единого лишнего движения.
“Совершенство”, – подумал он, проводя пальцем по её щеке.
Её кожа была тёплой, живой, но это можно было исправить. Всё можно было исправить. Он не любил живое. Живое – значит непредсказуемое. А непредсказуемость – это мать с разбитой губой и дрожащим голосом. Он приучил себя любить только то, что можно программировать. Повторять. Сохранять.
6:30. Кухня.
Кофе заваривался ровно четыре минуты. Ни больше, ни меньше. Авокадо нарезано ломтиками в 2 мм. Яйца – 64°C, не 63 и не 65.
Он поставил чашку перед её пустым стулом. “Она проснётся через 12 минут”, – подсознание автоматически выдало расчёт.
Жюль не любил хаос. Хаос – это его отец, который бил мать за криво накрытый стол. Хаос – это мать, которая плакала в подушку, потому что “не смогла воспитать сына правильно”.
Но он исправил это.
Он стал не просто идеальным – он стал алгоритмом. Он вычислял людей, как уравнения. Ему не нужны были эмоции. Только данные. Только результат. Потому что тогда – никто не сможет ударить тебя без причины. Потому что ты сам станешь причиной.
Он стал идеальным .
7:15. Офис.
На экране – GPS—трекер. Красная точка двигалась по маршруту: дом – работа – магазин. Никаких отклонений.
Но сегодня было отклонение .
Monaco Coffee.
Он увеличил карту. “Почему там?”
Его пальцы постукивали по столу. Раз-два-три. Пауза. Раз-два-три.
“Она никогда не ходила в эту кофейню”.
10:42. Видеозапись с камеры.
Лея сидела за столиком. Её пальцы сжимали стакан слишком крепко .
А напротив – он .
Кай Блэквуд. Имя вызвало неприятный привкус. Как если бы на идеально сервированном столе кто—то положил грязный нож. Этот человек был угрозой. Он не вписывался в уравнение. У него были шрамы – а значит, он знал, как ими пользоваться.
Жюль знал его. Знакомый Джейсона. Бывший военный хирург. “Специализация: реконструкция лиц после насилия»”.
“Интересно… Ты чинишь то, что ломаю я?”
На экране Лея смеялась.
Смех. Чужой. Настоящий. Грязный. Он чувствовал, как в нём что-то рвётся, не от боли. От оскорбления. Она смеялась не по команде. Он потратил месяцы, чтобы этот звук стал правильным. А теперь – она отдала его другому.
Настоящим смехом.
Не тем, что он тренировал с ней перед зеркалом.
12:15. Дневник .
Он открыл старую тетрадь. На первой странице – детский почерк:
“Сегодня папа опять кричал. Мама сказала, что я недостаточно хорош. Надо стараться лучше”. Он помнил, как дрожали руки, когда он писал это. Как его тело училось быть тихим, удобным, прозрачным. Он выучил: только совершенство спасает. Только безэмоциональная преданность делает тебя достойным.
Рядом – фото Сары. Его кузины.
“Она тоже не понимала”, – подумал Жюль, проводя пальцем по её улыбке.
Сара испортилась. Стала непослушной.
Но он исправил её.
Правда, ненадолго.
19:30. Ресторан .
Лея сидела напротив, улыбаясь его родителям. Её губы дрожали.
“Она думает, что я не вижу”, – Жюль налил ей воды. Без газа. Комнатной температуры.
– Ты сегодня какая-то… другая, – сказала мать, изучая Лею, как экспонат. Его мать всегда замечала слабость. В нём. В Лее. В каждом. Она пахла духами, которые использовала, когда прятала синяки под макияжем. И он знал – если даже она заметила сбой, значит, система трещит.
– Просто устала, – ответила та автоматически.
Жюль улыбнулся.
Она врала.
Но это можно было исправить.
23:55. Спальня.
Лея спала. Или притворялась.
Он сел на край кровати, положил руку на её шею.
“Ты же знаешь, что я люблю тебя”, – подумал он, чувствуя пульс под пальцами.
“Я делаю тебя совершенной”.
Но он не чувствовал любви. Ни к ней. Ни к себе. Он чувствовал власть. И этого было достаточно. Ведь любовь – хаос. А власть – порядок.
Его телефон вибрировал. Сообщение от клиники “Кленовая Роща”:
“Палата №4 готова”.
Он знал, что не сможет исправить её словами. Пришло время перейти к следующей фазе. Мягкой изоляции. Реабилитации. Перезапуску. Там, где никто не услышит крика. Где всё стерильно. Где женщины – это объекты для коррекции.
Жюль не считал себя монстром.
Монстры – это те, кто ломает.
А он чинил.
И если для этого нужно было вырезать лишнее – так тому и быть.
Ведь в этом мире только одно правило: “Всё должно быть идеально.
Она думает, что может убежать. Но я ведь только начал её чинить”
Глава 5 "Фарфоровый ад"
20:03. Ресторан "Магнолия"
Белые орхидеи в хрустальных вазах. Скатерти, накрахмаленные до хруста. Фарфоровые улыбки гостей. Они выглядели красиво. Но были мертвы. Гладкие лица, застывшие в идеальных изгибах. Как сервиз, расставленный по витринам. Одно неловкое движение – и всё разлетится в пыль. Лея чувствовала себя среди них не невестой, а музеем. Экспонатом.
Она сидела, сжимая колени под столом, пока Элеонора Барроу обсуждала их свадьбу с холодной расчетливостью аукциониста, оценивающего лот.
– Розы, конечно, только голландские. Лея, тебе какие нравятся? Все должно быть безупречно, как у нас. – Элеонора даже не подняла глаз от меню, ее маникюр постукивал по винному списку.
Желудок Леи сжался. Слово “у нас” прозвучало как приговор. Будто она уже принадлежала их миру – не по любви, не по праву, а по замыслу. И всё в этом замысле – было хрупким, стерильным, как фарфор. Только тресни – и никто не склеит.
– Я думаю, может быть…
– Хотя какая разница, – перебил Ричард Барроу, поправляя часы Patek Philippe. Стальной браслет блеснул, как наручники. – Главное, чтобы фотографии смотрелись гармонично.
Она не слышала слов – только звук вилок, гул голосов и стук сердца. Всё казалось спектаклем, где её роль давно написана, а акт II начинается без репетиций. Она чувствовала: говорит не она, улыбается не она. Просто оболочка. Кукла. Жюль сидел напротив. Его светлые волосы – те же генетические, что у Кейт, но где у сестры они искрились солнечными бликами, его отливали холодным металлом. Он улыбался той же улыбкой, что на портрете в гостиной – ровно двенадцать зубов, уголки губ подняты на сорок пять градусов. Как учили на курсах этикета.
– Мы забронировали зал на пятнадцатое, – пальцы Жюля отбивали ритм по хрустальному бокалу. Метроном. – Лея, конечно, согласна.
Его рука легла ей на колено под столом – тяжелая, влажная ладонь. Не ласка. Клеймо.
Когда он поднял бокал, Лея заметила крошечное коричневое пятно на безупречной манжете. Кофейное. Оно подмигнуло ей в свете люстры, как сообщник.
– Ты, наверное, переутомилась, – Жюль кивнул официанту. – Минеральной воды для моей невесты . Без газа. Комнатной температуры.
Унижение обожигало щеки. Он выбирал не просто напиток – он определял степень ее прозрачности.
Звон вилки о тарелку вдруг показался оглушительным. Узор на скатерти поплыл перед глазами, превращаясь в рябь. Лея вцепилась пальцами в колено под столом, пытаясь унять дрожь. Ей показалось, что стены ресторана сдвигаются, и голоса за столом слились в один монотонный, давящий гул. Она сделала короткий, судорожный вдох, но воздуха, казалось, не стало больше.
20:47. Туалетная комната
Зеркало показывало чужое лицо:
– Губы, подведенные идеальным розовым, скулы, слегка тронутые румянами и глаза – слишком большие, как у пойманной совы
Пальцы дрожали, когда она открыла клатч. Среди аксессуаров лежал черный прямоугольник – трекер с микрофоном.
"Он слышит каждый твой вздох", – вспомнился голос Кая.
Дверь распахнулась – Кейт, единственное живое существо в этом ледяном зоопарке.
– Ты в порядке? Ты белая, как эти проклятые скатерти." – Ее пальцы оставили следы пудры на плече Леи.
– Просто… устала.
Потому что внутри – уже было пусто. Как разбитая чашка, собранная обратно, но без содержимого. В ней ещё была форма. Но не было смысла. Только дрожь в пальцах, холод в груди и ощущение, что она теряет себя. В реальном времени.
Кейт резко шагнула к двери, прислушалась, а затем снова повернулась к Лее, её глаза лихорадочно блестели.
– Беги, – прошипела она, схватив Лею за запястье. Её пальцы были ледяными. – Ты не понимаешь, кто он.
Она дернула воротник своей блузки. На безупречной коже ключицы белел тонкий
шрам, похожий на след от скальпеля.
– Вот его “забота”. Он не оставляет синяков. Он оставляет подписи.
В её глазах на секунду промелькнуло что-то еще, кроме страха. Расчет?. – Почему ты мне помогаешь? – спросила Лея. Кейт не ответила сразу. Только посмотрела куда-то в сторону, слишком быстро. – Потому что я знаю, каково это – быть на поводке.
Но позже, Лея случайно услышала, как Кейт говорит по телефону. Тихо, почти шепотом. – Она проглотила. Нет, не догадывается. Пока.
21:15. Их столик
Жюль поднял бокал. "За нашу свадьбу." Вино в его бокале было того же оттенка, что и пятно на скатерти, когда его рука "случайно" опрокинула ее бокал.
– Какая я неуклюжая, – автоматически сказала Лея.
– Ничего страшного, – Жюль вытер разлив безупречной салфеткой. – Мы все равно уходим.
Его пальцы впились в локоть, когда они выходили – ровно настолько, чтобы остались следы, но не синяки. Рассчитанная боль. Как все у Жюля.
И в этот момент ей снова показалось, что под кожей – не мышцы, а стекло. Ещё чуть-чуть – и треснет. Она отступила, не глядя ему в глаза.
Их квартира
Чайник зашипел, как раздражённое животное. Жюль разливал кипяток с хирургической точностью:
200 мл в её фарфоровую чашку,150 мл в его.
Ни капли мимо.
– Ты сегодня вела себя… странно. – Он не смотрел на неё, вытирая ложку салфеткой. – Кейт что—то тебе сказала в туалете?
Это не прозвучало как вопрос. Потому что он знал ответы. Его взгляд был не любящим, не заботливым – исследующим. Как врач на вскрытии. Он смотрел не на невесту – на проект. И ему нужно было лишь убедиться, что фарфор ещё не треснул.
Мурашки побежали по спине. – Нет… просто… о макияже.
Он поставил перед ней чашку. Пахло ромашкой и чем-то горьковатым – как в блокноте Сары.
– Пей, дорогая. – Он подал ей чашку, наблюдая, как она глотает. – Мама всегда говорила: ромашка лечит душу. – Лея знала этот вкус – горьковатый, с металлическим послевкусием. Как кровь, когда ты прикусываешь щеку, чтобы не закричать Она сделала глоток, чувствуя, как его взгляд скользит по её горлу, отслеживая его движение.
У неё дрожали пальцы, хотя она крепко сжимала кружку. Сердце колотилось слишком быстро – не от страха, а от предчувствия. Что-то приближалось. Она это знала телом.
Глава 5.1
“Иногда, чтобы выжить, надо умереть внутри – и проснуться заново, когда всё разрушено.”
“Она лжет. И делает это плохо.”
Стекло бокала холодное под пальцами, виски – янтарное, тяжелое. Жюль не пьет. Он наблюдает.
Губы расслаблены, зрачки чуть сужены – он не смотрит, он сканирует. Всё в нём – контроль, даже в тишине. Даже в дыхании. Лея стоит у окна, спиной к нему, но он видит ее отражение в темном стекле – сжатые плечи, слишком ровное дыхание. Она думает, что контролирует это. Ошибается.
– Ты не рассказала про кофе с коллегой, – говорит он мягко, как будто напоминает о забытом зонтике.
Она вздрагивает. Микроскопическое движение, но он его ловит.
– Какой кофе? – Голос Леи звучит слишком высоко. Она поворачивается, и ее глаза скользят мимо его лица, останавливаясь, где—то на уровне его галстука.
Жюль улыбается. Не зубы – только уголки губ.
– Тот, что был в среду.
Пауза. Он считает секунды.
– Ах, да… – Она делает глоток воды. Горло двигается, кожа над ключицей слегка дрожит. – Это просто рабочий вопрос. Быстро обсудили проект.
– Кай, кажется, его зовут?
Ее зрачки расширяются.
Интересно.
– Да… – Лея отводит взгляд, поправляет прядь волос. – Он новый в отделе.
Жюль кладет бокал на стол. Звук стекла о дерево – тихий, но отчетливый.
– Ты знаешь, я ценю твою… самостоятельность. – Он делает шаг ближе. – Но мне бы не хотелось , чтобы кто-то отвлекал тебя от работы.
Она не отступает. Раньше отступала.
– Это был рабочий разговор.
Он изучает ее лицо. Щеки чуть розовеют – не от стыда, от раздражения. Она злится.
Как любопытно.
В памяти всплыло: он склонился к ней, когда она едва могла говорить, и прошептал:
“Ты – проект. Но самый красивый из всех.” Как будто лепил её из сломанных частей.
– Конечно, – соглашается он, проводя пальцем по краю бокала. – Просто… будь осторожна. Некоторые люди не понимают границ.
Лея замирает.
– Что это значит?
Жюль пожимает плечами.
– Забота. Ничего больше.
Он позволяет ей уйти первой. Слушает, как закрывается дверь спальни. Потом достает телефон.
На экране – фотография. Кай. Лея. Кафе. Ее смех, его рука на ее запястье.
Жюль сохраняет снимок в отдельную папку.
“Пока рано. Но подготовка никогда не вредит.”
Он закрывает глаза. Вспоминает Сару. Ее слезы. Ее ошибки.
Лея не повторит их.
Он не позволит.
23:55. Спальня
Дождь стучал в окно в такт его шагам по коридору. Лея прижалась к двери, пока звуки не затихли.
Щелчок.
За панелью шкафа – потертый дневник с инициалами "С.Б.". Страницы пахли слезами и лекарственной горечью.
"3 июня. Ж. принёс успокоительный чай. Проснулась с синяками на бёдрах. Говорит, я сама…”
– Искала плед? – Жюль стоял в дверях, поправляя манжеты.
Блокнот упал.
– Старые фантазии Сары. – Он поднял его, сдувая несуществующую пыль. – Ты же не веришь в небылицы душевно больной”
Его пальцы впились в её плечи, разворачивая к кровати.
**00:17. Насилие в пастельных тонах**
Он не бросил её на кровать. Он её положил. С той же выверенной аккуратностью, с какой расставлял свои фарфоровые статуэтки на полке. Не было ярости, не было похоти в его прикосновении. Была лишь холодная, почти брезгливая необходимость навести порядок. Исправить сбой в системе.
– Ты была неправа, Лея, – сказал он тихо, нависая над ней. Его голос был ровным, почти терапевтическим, и от этого становилось только страшнее. – Ты устроила беспорядок. Теперь мы будем убирать. Возвращать тебя к заводским настройкам.
Его пальцы расстегнули пояс её халата. Методично. Без единого лишнего движения. Он смотрел не на её тело, а на проект. На объект, требующий калибровки. От него пахло не потом или возбуждением, а дорогим мылом и стерильностью. Запахом контроля.
Он вошёл в неё без прелюдий – одно сухое, рвущее движение. Боль была настолько острой, что на мгновение в глазах потемнело. Она вцепилась пальцами в простыни и сосредоточилась на точке на потолке.
На маленькой трещине возле люстры. Она начала считать его движения. Раз. Два. Три. Они были ритмичными, почти механическими, как тиканье метронома. Он не стонал. Он просто дышал – ровно, глубоко, как во время утренней пробежки. Она отделила себя от тела на кровати, от его ритмичных толчков, от боли. Она стала этой трещиной на потолке. Она стала счетом. Она видела со стороны: ритмичные, почти механические движения его бёдер. Он не занимался с ней любовью. Он выполнял процедуру. Каждый толчок был выверен. Каждый вдох – отмерен.
И тут случилось самое страшное.
Её тело – предательское, грязное – ответило спазмом. Не от удовольствия. От памяти. От месяцев, проведённых в подчинении. Мышцы, выдрессированные им, сократились по знакомому сигналу, выдав реакцию, которую разум проклинал. Волна, начавшаяся внизу живота, была не волной наслаждения, а волной чистого ужаса и омерзения к себе. “Нет… нет, только не это… Предательница…” – кричало её сознание, парящее в темноте под потолком.
Он почувствовал это. Замер на секунду. И на его лице появилось… удовлетворение. Не страсть. Удовлетворение учёного, чей эксперимент удался. – Вот видишь, – прошептал он ей в ухо, его дыхание было холодным. – Тело помнит, кому принадлежит. Оно знает своего хозяина.
Он снова начал двигаться, но теперь быстрее, жёстче, с целью. – Кончай, – приказал он, ускоряясь. – Я знаю, ты можешь. Это был не вопрос и не просьба. Это была команда. Команда на самоуничтожение. На полное признание его власти. И она кончила – с тихим всхлипом, ненавидя себя, ненавидя его, ненавидя каждую клетку своего тела, которая только что подписала акт о безоговорочной капитуляции. Её оргазм был не пиком наслаждения, а агонией, последним гвоздём, вбитым в крышку её гроба.
Он вышел из неё сразу же. Резко. Процедура окончена. Встал, окинул её взглядом – не как любовницу, а как успешно отремонтированный механизм. Затем поднял с пола её телефон, на который снимал всё происходящее. Развернулся и пошел к двери. А она осталась лежать в этом фарфоровом аду, в липком холоде на простынях, и единственное, что она чувствовала, – это как его контроль, его код, его яд были только что впрыснуты ей прямо под кожу. Не в вены. Глубже. В самую душу.
Ненависть была слишком холодной, чтобы гореть. Это был паралич. Тело – чужое. Комната – чужая. Даже воздух казался его собственностью. Она лежала, глядя в потолок, и не чувствовала ничего, кроме пустоты. Той самой, которую он так старательно в ней культивировал.
Жюль уже был в дверях, но остановился. Обернулся, будто что-то забыл. На его лице не было и тени триумфа. Только спокойствие коллекционера, который протирает пыль с нового экспоната.
Красная точка записи всё ещё горела. Он нажал на экран. На дисплее – она. Или не она. Искаженная перспективой камера сверху. Тело, которое предало. Лицо, искаженное спазмом, который он назвал оргазмом. Голос, который подчинился. А над всем этим – его ровное, почти скучающее дыхание.
– На память, – его голос был ледяным. – Для тебя же. Чтобы помнила, кем ты была до меня.
И в этот момент…
Что-то щёлкнуло.
Не в костях. Не в суставах. Где-то глубже, там, где душа соприкасается с телом. Красная точка записи на его телефоне всё ещё горела. Он документировал даже это. Из её горла вырвался не крик, а низкий, животный рык. Первое, что попалось под руку – тяжелая хрустальная лампа с прикроватной тумбочки. Она схватила её и со всей силы швырнула в стену. Хрусталь взорвался с оглушительным звоном. Она не остановилась. Схватив толстый том по искусству, она запустила им в зеркало. Паутина трещин разбежалась по её отражению, прежде чем оно рухнуло вниз дождем из стекла.
– ВСЁ ЭТО – ФАРФОРОВЫЙ АД!
Она метала всё, что попадало под руку. Флакон духов "Chanel №5" – стекло с хрустом вонзилось в стену, лежащий на тумбочке Том по искусству пробил гипсокартон, фарфоровая балерина взорвалась тысячами белых осколков
Жюль снимал всё на телефон, его голос прозвучал сладко:
– Истеричка. Совсем как Сара…
Кай отключил дисплей ноутбука.
На экране только что промелькнул сигнал с трекера, вживлённого в чип на салфетке, что он ей дал с номером телефона. Звук разбитого фарфора – как финальный диагноз.
– Поздно. – сказал он себе. – Или почти.
Он слез с мотоцикла, держа в руке универсальный брелок – электронный ключ, подобранный к системе дома ещё неделю назад.
Войдя в подъезд, он не стал ждать звонка. Он уже знал, куда. Он почувствовал это ещё за квартал: что—то треснуло. Время, дистанция, контроль – исчезли. Осталось только она. И шаг в огонь.
"Пятый этаж. Квартира 56. Один выход. Один лифт. Шанс – одна минута."
Кай вызвал лифт заранее, когда Лея ещё кричала в спальне. Теперь он стоял, глядя на экран часов.
“60 секунд. Беги.”
––
00:26. Спасение
Вибрация в кармане халата.
КАЙ:
ЛИФТ. 60 СЕКУНД.
БЕГИ.
На экране телефона – его имя. Под ним – пульс. Её пульс. Мир сжался в одну команду: “Беги”. И она побежала.
Её сердце замерло. Он видел. Слышал. Пришёл.
Глава 6: “Разрыв”
Дверь захлопнулась с таким грохотом, что стены дрогнули. Лея рванула к лифту, босые ступни скользили по паркету. В ушах – бешеный стук сердца, в горле – вкус железа. Она прикусила губу, чтобы не закричать. Она не знала, догонит ли. Успеет.
Но сейчас это был не только страх.
Это был выбор.
Не просто бег. А её шаг – туда, где она хочет быть. Она ощущала боль в ногах, колющие уколы щепок в коже, но впервые – это не имело значения. Её сознание, обнажённое, решительное, выталкивало из клетки. Не потому что надо – потому что больше невозможно иначе.
“Жить – это значит не молчать. Не терпеть. Не прятаться.” Бежать к нему. Не потому что боится Жюля. А потому что – хочет дышать. И впервые не тело уводило её – а сознание вело тело. “Я выбираю”. Тихо. Почти беззвучно. Но впервые – по-настоящему.
Лифт.
Кабина казалась пустой, но пахла им – кожей, коньяком, порохом. Как будто он уже ждал.
– Входи, принцесса.
Голос Кая раздался из темноты. Он стоял в углу, закутанный в тень, только сигарета тлела, освещая шрам над бровью.
Лея шагнула внутрь. Двери закрылись ровно в тот момент, когда из квартиры вырвался вопль Жюля – не человеческий, а звериный.
– Покажем клоуну спектакль.
Лифт рванул вниз.
21:45. Парковка.
Черный мотоцикл, без номеров, рев двигателя – как сердце, готовое взорваться. Кай швырнул ей шлем.
– Надевай. Если хочешь жить.
Она вскочила за ним, вцепившись в кожаную куртку. Его спина – твердая, горячая даже сквозь ткань . Запах – пот, металл, кровь.
– Куда? – крикнула она в ураган ветра.
– В ад! – его смех растворился в реве мотора.
Взрыв скорости вырвал из неё крик. Ветер бил по лицу через открытый визор, разрывая остатки реальности.
За её спиной – прежняя жизнь, лживый фарфор. Перед ней – тьма. И он.
Ад?
Она впервые захотела туда – лишь бы не обратно. Страх больше не сковывал – он подталкивал. Его спина была её единственным якорем, его запах – как напоминание, что она жива. И если это ад – пусть. Но в этом аду она больше не будет чужой куклой.
Фары Жюля мелькнули в зеркале – огромные, холодные, как глаза акулы.
22:10. Доки.
Кай загнал мотоцикл в щель между ржавыми контейнерами. Мрак. Запах мазута и тухлой рыбы. Он выключил двигатель, и тишина ударила по ушам.
– Слезай.
Она сползла, дрожа. Не от холода – от адреналина, от его рук, которые вдруг схватили ее запястье.
– Дай руку.
Его пальцы скользнули к серебряному браслету – подарку Жюля. Щелчок. Застежка раскрылась, и внутри блеснул крошечный чип.
– GPS. Во всех его “подарках”. – Кай раздавил устройство каблуком. – Теперь ты не его марионетка.
Даже кольцо?
– Особенно кольцо.
Она почувствовала, как кровь отхлынула от лица. – Ты не невеста. Ты узник.
Он смотрел ей в глаза, пока в темноте что-то не треснуло – как будто лопнула цепь внутри неё. Она едва стояла на ногах, но внутри – всё становилось крепче. Словно невидимая броня начала отливаться из боли, унижений, из той части, что выжила. Воздух вонял мазутом, гнилью и мокрыми тросами. Под ногами – вязкая грязь, прилипавшая к босым ногам, как чужие руки. Где-то за стеной скрипел металл.
И каждый скрип звучал, как приговор.
В темноте хрустнул гравий. Шёпот сквозь зубы:
– Я найду тебя…
Лея замерла. Жюль.
Темнота.
Дождь хлещет по ржавым контейнерам, превращая гравий под босыми ногами Леи в ледяную крошку. Она не чувствует боли – только жгучую пульсацию по телу, где его пальцы только что были.
Кай прижимает ее к металлу, и ледяной холод проникает сквозь мокрый шелк халата. Его дыхание – грубое, с хрипотцой – обжигает шею:
– Ты вся дрожишь. От страха?
Она не отвечает. Не может. Ее тело отвечает за нее – бедра сами прижимаются к его паху, искажая тонкий шелк трусиков.
– Ага… – он захватывает ее запястье, прижимает выше головы. – Значит, так. Хочешь, чтобы он видел?
Где-то в темноте – шаги. Размеренные. Знакомые.
– Он близко, – шепчет Кай, зубы впиваются в ее шею . Не как ласка – скорее метка.
Его свободная рука рвет пояс халата. Ткань распахивается, обнажая мокрый от дождя лифчик, прозрачный, как ее ложь.
– Смотри на него.
Она поворачивает голову. Жюль стоит в конце прохода. Идеальный костюм. Идеальная поза. Только глаза – пустые, как у куклы, у которой вырвали механизм.
Кай срывает с нее трусики одним рывком . Холодный воздух ударяет в оголенную кожу.
– Пусть запомнит, как ты кончаешь на мне.
Он входит в нее резко, без подготовки. Боль взрывается белым светом, но она не отталкивает его – впивается ногтями в спину, чувствуя, как ее тело растягивается, принимая его.
Он ждал от неё податливости. Но её взгляд встретил его – ясный, отчаянный, как у человека, готового умереть, лишь бы не вернуться назад. Это был вызов. Жестокий, на грани. Он принял его – как принимают вызов в бою.
– Да… вот так… – его голос срывается, когда она непроизвольно сжимается вокруг него.
Жюль не двигается. Но она видит, как его пальцы сжимаются вокруг пистолета.
Кай ускоряется, вдавливая ее в контейнер. Каждый толчок – удар по клетке Жюля, по ее страху, по этому фальшивому миру. Лея чувствует цепочку на шее – тонкую, холодную, как пальцы Жюля, сжимающие ее горло все эти годы.
Кай впивается зубами в ее плечо, его руки грубо скользят по бедрам. Она впервые осознала: это не просто борьба за тело – это война за право быть собой. Всё, что она чувствовала – гнев, стыд, возбуждение, боль – превращались в огонь. В топливо для внутреннего взрыва. Она внезапно останавливает его.
– Подожди.
Ее пальцы находят застежку. Дрожат.
"Сними ее, и назад дороги не будет" – шепчет голос в голове.
– Сделай это сама, – Кай дышит ей в губы, но не помогает. Проверка.
Металл впился в кожу, будто сопротивляясь. Она дергает – больно, как будто рвет собственную плоть .
Щелчок.
Цепочка падает в грязь, и мир взрывается.
– Теперь я ничья.
Кай смеется – хрипло, почти безумно – и вгоняет в нее себя, как клинок.
Боль. Свобода. Одно и то же.
Жюль кричит что—то, но его голос тонет в шуме дождя и ее первого в жизни настоящего стона.
– Кончай. Сейчас.
Приказ. Ее тело подчиняется – спазм рвет живот, она кричит, не сдерживаясь, не
думая о том, как это выглядит.
Жюль шагнул вперед.
Кай выхватывает пистолет, не выходя из нее.
– Еще шаг – и твоя идеальная челюсть окажется в моей коллекции.
Молчание.
Выстрел.
Оглушительный. Рикошет от контейнера.
– Беги! Влево! – Кай толкнул ее в темноту.
Она побежала, спотыкаясь о тросы, падая в лужи мазута. Сзади – грохот борьбы, звук рвущейся ткани. Кай выбивает пистолет.
Жюль с ножом лежит на земле, придавленный его коленом. Кай с окровавленными костяшками.
– Тронешь ее – умрешь через рот. Понимаешь?
Кай плюнул ему в лицо.
Лея подняла с земли окровавленный обрывок – страницу из дневника Сары, которую она сунула в карман халата, когда нашла дневник.
“Они называют это лечением”.
Кай сидел на полу контейнера зашивая рану на предплечье. Игла входила в плоть без анестезии.
– Ты мог умереть, – прошептала Лея.
– Пустяки.
Он сделал последний шов, откусил нить. В свете лампы его глаза были слишком яркими – как у хищника, который только что убил.
– Теперь твоя очередь.
Кай достал маленькую фляжку из кармана и вылил янтарную жидкость на ее царапины. Она вскрикнула, но он не отпустил запястье.
– Боль – это хорошо. Значит, ты еще живая.
Его губы коснулись ее ладони. Не поцелуй. Как знак утешения.
– Ты знаешь, что теперь?
Её голос едва вышел наружу
– Всё закончилось?
– Нет.
– Тогда… что это?
– Перерезанный поводок.
Он провёл пальцем по её шее. Там, где раньше была цепочка.
– Он найдет нас.
– Нет. Кай достал ключи. – Он найдет тебя. Но не ту, что сбежала. На ладони блеснул ключ от его квартиры.
– Готова?
Она взяла ключ.
Холодный металл жёг ладонь.
Но в груди – впервые за долгое время – щелкнуло нечто… живое.
Она выдохнула.
– Теперь я иду сама.
Больше никто не держал поводок. Ни кольцо. Ни цепочка. Ни страх. И в этом холодном металлическом ключе – не спасение. А выбор. Выбор дышать.
Выбор – быть.
Глава 7: "Точка кипения"
Квартира Кая пахла остывшим кофе, оружейным маслом и кожей его куртки, брошенной на единственный стул. Здесь не было стерильного блеска жюлевского мира. Воздух был спертым, жилым. На кухонном столе рядом с ноутбуком лежала разобранная рукоять пистолета. На полу – стопки медицинских журналов, а над старым диваном висела единственная черно-белая фотография – руины госпиталя под белым, выжженным солнцем небом.
Кай швырнул ключи в стеклянную чашу. Звон металла о стекло эхом разнесся по пустому пространству.
– Здесь нет его, – прошептала Лея, обнимая себя за плечи.
– Здесь нет никого, – поправил он, снимая часы. На запястье обнажилась татуировка: «Nec aspera terrent».
– Это…
– Девиз моей части. “Трудности не страшны”. – Его пальцы скользнули по шраму рядом с надписью. – Хотя после Афганистана я бы добавил: “Но предательство – страшно”.
Он распахнул холодильник. Полупустые полки, бутылка виски, упаковка хирургических швов и одинокий контейнер с едой , на котором красовалась наклейка: “Съешь меня, если осмелишься”.
Она смотрела, как он достаёт бутылку виски, как будто – оружие. В этом было что—то пугающе привычное: мужчины с пустыми кухнями и полными бутылками. Только теперь это была не роскошь – а голая реальность. Без попыток казаться лучше. Лея стояла босиком на холодной плитке, вдруг осознав – она дышит полной грудью впервые за годы.
– Душ там, – Кай кивнул в конец коридора. – Горячая вода есть, но напор – дерьмо.
Проходя мимо, он намеренно задел ее плечом. Кратковременный контакт обжег, оставив на коже след, будто от раскаленного металла. От него пахло кожей. Но не новой, гладкой – старой, прожитой. Табак. Пыль. И что—то металлическое, едва уловимое – как кровь. Этот запах – не про уют. А про выживание. Он не обещал тепло. Он обещал, что если придёт боль – она будет честной.
– А где…
– Спать? – он не обернулся. – Диван раскладывается.
– А твоя кровать?
Кай замер. Повернулся. Взгляд скользнул по ее израненным ногам, задержался на секунду дольше, чем нужно. На кровавых царапинах, на синяках, на том, как её дыхание дрожит – и не только от холода.
Он не спросил, болит ли. Он знал – и, кажется, видел в этой боли не только страдание, но и правду.
Его глаза остановились на ее лице.
– Моя кровать не для гостей.
– Я не гость.
– Тогда кто ты?
Ответа не последовало.
Вода в душе была обжигающе горячей. Лея стояла под почти болезненными струями, скребя кожу мочалкой, пока не появились красные полосы. Она терпела – пусть горит, пусть болит, лишь бы смыть с себя его прикосновения, его запах, его следы.
Тело саднило – ноги были в мелких ссадинах от гравия, плечо саднило после укуса, между бёдер – тугая боль, как после удара. Она провела пальцами по внутренней стороне бедра – там вспух синяк, фиолетово—синий, как метка. Но боль была другой. Не той, от которой хочется исчезнуть, а той, что делает тело настоящим. Она чувствовала каждый сантиметр кожи, каждый нерв, и впервые это было – её.
Живот тянуло, будто мышцы не выдержали. Она опёрлась на стену, зажмурилась. Каждый вдох отзывался в рёбрах. Отражение в зеркале смотрело с укором: растрёпанные волосы, опухшие губы, запястья с красными следами – цепочка оставила ожоги.