Кофе над Пестеля

Летний вечер

Петербург знал, как преподносить вечер. Сырой, гулкий, полный отражений и запахов камня, бензина и кофе. Улица Пестеля блестела под мелким дождём – не ливень, а настойчивая морось, как будто город целовал сам себя сквозь туман. Люди спешили, зонтами рисуя в воздухе запятые.

Максим зашёл в кофейню почти инстинктивно – спасаясь не столько от дождя, сколько от самой осени. Его пальто, едва промокшее по плечам, пахло улицей. За стойкой бариста что-то напевал под нос, полка с пирогами светилась тёплым янтарём. В помещении было не больше десяти человек, каждый будто бы в отдельной вселенной: в наушниках, книгах, экранах.

Она сидела у окна.

Волосы – тёмные, гладкие, собранные в ленивый пучок. Чёрный свитер, узкие джинсы. Кофе в стаканчике – без крышки. Телефон на столе, но взгляд направлен не в экран, а наружу.

Он заказал двойной раф с соленой карамелью – привычка, появившаяся после одной короткой поездки в Хельсинки – и, получив стакан, заметил, что её глаза вдруг встретились с его. Не просто взгляд. Не случайность. Это был вопрос, посланный без слов. И он понял: отвечать надо сейчас.

Он подошёл.

– Простите, – тихо, почти неуверенно, – не против, если я…

Она едва заметно кивнула на стул напротив.

– Если кофе у тебя вкуснее – придётся делиться.

Максим сел. Чуть сбоку от неё. Стул заскрипел. В эту секунду весь мир сузился до этого крохотного угла с облезлой лепниной на потолке, музыкой, что играла где-то в дальнем динамике, и аромата её парфюма – пряного, с перцем и сандалом.

– Дарья, – сказала она, поднеся чашку ко рту.

– Максим.

– У тебя голос… такой, будто в нём асфальт после дождя.

– А у тебя имя – как начало сна.

Она усмехнулась. Он уловил движение её губ: уголок приподнялся. У неё были красивые пальцы – длинные, с коротко остриженными ногтями. Без украшений. Чистота в жестах.

Они говорили о мелочах. О кофе – слишком сладкий, о погоде – слишком Петербург, о людях – слишком громкие. Между словами проскакивали взгляды – в упор, без стеснения. Не флирт. Не игра. Скорее – признание в том, что оба давно скучали.

– Я живу выше, – сказала она, внезапно, будто между строк.

– Как выше?

– Этажом. Или двумя. Зависит от точки отсчёта.

Она допила кофе. Поднялась. Он заметил, как аккуратно она взяла свою стаканчик, подошла к мусорке, бросила. Ни одного лишнего движения. Как танец, на котором он вдруг оказался зрителем.

– Ну? – обернулась. – Ты же не испугаешься дождя?

Он встал. И пошёл за ней.

Подъезд пах сырым деревом, старым лаком и чем-то терпким – возможно, мандариновыми корками, оставшимися с зимы. Стены облупленные, мраморные ступени скользкие, перила тёплые от многих прикосновений.

Дарья шла впереди не оглядываясь, не спрашивая. Как будто знала, что он последует. Пальто колыхалось на её бедрах с каждым шагом.

– Лифт не работает, – бросила она через плечо.

– И хорошо. Иначе всё было бы слишком просто.

Она усмехнулась. Он не видел, но почувствовал. Эта невидимая улыбка дрожала в воздухе между ними, словно ожидание электрического разряда.

Квартира занимала часть третьего этажа. Дверь с облупленной эмалью, но с новым замком. Внутри – запах корицы, мускуса и чего-то горьковатого, как чёрный чай с травами. Сразу же лился мягкий свет, не из ламп, а из окон: город отражался в стёклах, мерцал огнями, пропускал уличный шум.

– Разувайся, – сказала она. – Тут ковёр. Он старый, но упрямый.

Он послушался. Тёплый пол под ногами. Тихая музыка – какой-то французский джаз, старый, скрипучий, будто с винила.

Она сняла пальто, бросила на спинку кресла. Осталась в тонком, почти прозрачном топе и тех же джинсах. Босая. Максим вдруг понял, насколько у неё тихая походка.

– Будешь что-то?

– Только воздух.

– Петербургский? С плесенью?

– С тобой – даже он будет терпким.

Она подошла ближе. Не касаясь, но почти.

– Ты умеешь говорить, как будто пишешь книгу, которую я бы не отложила.

Он молчал. Просто смотрел. На ключицы, на изгиб шеи, на то, как слегка дрожит её грудь при вдохе. Она не отводила взгляда.

– Я не уверена, – сказала Дарья, – что мы правильно делаем.

– Правильно – это когда сам воздух срывается с языка.

– Или когда ты касаешься, и всё остальное становится фоном, – продолжила она.

Он не успел ответить. Она протянула руку – легко, словно поднимала шелковый платок, – и провела пальцами по его скуле. Потом – вниз, к подбородку. Медленно.

– Щетина, – прошептала. – Острая. Останется на моей коже.

Он поймал её ладонь. Приложил к своим губам. Поцеловал внутреннюю сторону запястья. Там, где пульс. Легко. Не как влюблённый – как кто-то, кто нащупал живое.

Молча она взяла его за руку и повела – через тёплую комнату, мимо книжных полок, мимо свечей, что уже догорели. Открыла балконную дверь. Вышла первой.

Ночной город шумел где-то внизу – трамваи, сирены, окна, ветер. И всё это – вдалеке, как шум моря в раковине. Здесь был только их маленький остров: старый балкон с металлическими перилами, узким диванчиком и пледом.