Тропы

Сказали мне, что эта дорога меня приведёт к океану смерти, и я с полпути повернул назад. С тех пор всё тянутся предо мною кривые, глухие окольные тропы…

– Ёсано Акико

Пролог

Много лет спустя, на раскалённой от полуденного солнца парковке у торгового центра, где запахи асфальта и выхлопных газов смешивались в густой, неподвижный воздух, Ся Дэшэн увидит её и поймёт, что время – это не река, а замкнутый круг, и что некоторые встречи предопределены не для того, чтобы что-то начать, а чтобы напомнить о том, что так и не смогло закончиться.

Она стояла у задней дверцы маленького белого фургона с надписью «И пинь го» и пыталась поднять тяжёлую картонную коробку. Коробка не поддавалась, выскальзывала из рук, и в этом простом, неуклюжем движении было столько затаённой усталости, что Дэшэн почувствовал почти физическую боль. Тань Сянлю. Она почти не изменилась: та же тонкая линия шеи, те же тёмные волосы, собранные в небрежный узел, из которого выбилась непокорная прядь и прилипла к влажному виску. Она смахнула её тыльной стороной ладони – резким, отработанным жестом, в котором не было ничего от той школьницы, что смеялась, запрокинув голову, а только бесконечная, будничная работа.

Он мог бы подойти. Мог бы помочь с коробкой, окликнуть её по имени, небрежно улыбнуться, спросить, как дела. Но ноги будто приросли к асфальту. Потому что в эту самую секунду, когда она, нахмурившись, снова ухватилась за коробку, время для него треснуло и потекло вспять, увлекая в тот день, много лет назад, когда они втроём – он, она и У Вэньбо – ещё были неразделимы, как три нити, сплетённые в один узел. Тот день, который должен был стать просто днём, а стал началом конца их общей истории. Они ещё не знали тогда, что каждый их шаг лишь запутывает тропы их собственной судьбы, что каждая найденная правда будет отравлять их, как медленный яд, и что узел их дружбы уже начал расплетаться, обрекая их на то самое одиночество, от которого они так отчаянно пытались сбежать.

Он смотрел, как Сянлю, наконец справившись с коробкой, с усилием захлопнула дверцу фургона и, прислонившись к ней спиной, на мгновение закрыла глаза, словно пытаясь поймать секунду тишины в этом гудящем мире. И в этом её мимолётном покое, в опущенных плечах и чуть приоткрытых губах, Дэшэн увидел не просто усталость, а эхо той давней истории, тень той дороги, с которой они все свернули, каждый выбрав свой путь.

Подойти к ней сейчас – значило бы столкнуться с тем, чего он боялся больше всего: с вопросом, на который у него так и не было ответа. С тем прошлым, что продолжало жить в нём, как осколок. Он испугался – не её, не её усталого взгляда, а того, что он увидит в этом взгляде отражение собственного страха и собственного поражения. Она казалась Дэшэну совсем чужой – и в то же время до боли знакомой, как забытая мелодия, которую слышишь во сне.

Она его не заметила. Села в машину и уехала, растворившись в дрожащем мареве пекинского полудня. А он остался стоять на парковке, понимая, что всё это уже было – и эта встреча, и это бегство, и эта горечь, – и всё это неизбежно повторится снова, потому что в некоторых историях финал пишется в самом начале, а герои обречены вечно возвращаться к той точке, где их дороги разошлись навсегда.

Глава первая

В тот день послеполуденный свет лежал на столах ресторана «И пинь го» густыми, медовыми пластами, пылинки, лениво плясавшие в его лучах, казались древними, как иероглифы. Воздух был плотным от запахов: тонкий, почти призрачный аромат жасмина из чайника спорил с пряной тяжестью звёздчатого аниса и горячего масла, доносившейся из кухни, где на воках шипела чья-то будущая жизнь. Тань Сянлю, смеясь, отодвинула от себя пустую пиалу.

– Ты, Вэньбо, гений, – сказала она, и в её голосе звучала тёплая, дружеская насмешка. – Бросить математический факультет, чтобы копаться в этих ваших интернетах. Отец говорит, это как ловить ветер ситом.

– Ветер сейчас дорого стоит, – парировал У Вэньбо, не отрываясь от своего смартфона, его пальцы летали по экрану с хищной точностью. – А математика… она для тех, у кого много времени.

– У него нет времени даже на то, чтобы съесть свой рис, – подхватил Ся Дэшэн, кивая на нетронутую порцию друга.

Он говорил это, но сам смотрел не на Вэньбо, а на Сянлю. На то, как свет путался в её волосах, на тонкую линию её запястья, когда она потянулась за чайником. Она была здесь, вся – в этом мгновении, в этом запахе, в этом свете. Она была настоящей.

Я смотрю на Сянлю и думаю: вот она, рядом, и всё хорошо. Я слушаю Ваньбо и думаю: вот он, друг, и всё правильно. Сейчас я здесь, и в то же время я в школе, на последней парте, и учитель Чэнь говорит что-то о русской зиме, а я смотрю не на доску, а на её – на Сянлю – затылок, и думаю, что русская зима, наверное, пахнет так же, как её волосы, чем-то чистым и холодным, чем-то, чего здесь никогда не бывает. Она смеётся, и звук её смеха – как капли, падающие в глубокий колодец, и я пытаюсь сосчитать, сколько кругов разойдётся по воде, но сбиваюсь, всегда сбиваюсь…

– Кстати, – сказал Вэньбо, откладывая телефон так резко, будто в нём он прочитал мысли друга. Он посмотрел на них пустым, отсутствующим взглядом. – А вы знаете, что учитель Чэнь Ван умер?

Слова упали в тишину. Не в тишину – в вакуум, который вдруг образовался посреди их стола, высосав и запахи, и свет, и воздух. Смех Сянлю застыл на её губах. Дэшэн опустил палочки для еды, и они стукнули о край пиалы – единственный звук в оглохшем мире.

Умер. Учитель. Слово было коротким, сухим, как удар камня о камень.

– Как? – выдохнула Сянлю.

– Не знаю. На прошлой неделе, кажется. Сердце. Мне соседка его сказала, я мимо проходил.

Они молчали. Дэшэн смотрел в свою чашку, где на дне застыла последняя, не выпитая капля чая – тёмная, как зрачок.

– Надеюсь, его достойно похоронили, – тихо проговорила Сянлю, смотря куда-то в сторону, в окно, и её голос был голосом человека, пытающегося нащупать опору в темноте. – Он ведь жил совсем один.

Затем посмотрела на них – сначала на Дэшэна, потом на Вэньбо.

– Может… может, нам стоит сходить к нему домой? Разобрать его вещи, пока их просто не выбросили на свалку. Будет жаль.

Дэшэн поднял голову. Эта мысль – простая, правильная – показалась ему спасением.

– Да, – сказал он, сам удивляясь твёрдости своего голоса. – Он ведь всегда был какой-то… не такой, как все. На переменах всё время что-то писал, помните? Может, у него остались какие-то записи. Было бы интересно посмотреть.

Вэньбо пожал плечами, его лицо снова стало непроницаемым. – Хорошо. В эти выходные. У меня будет время.

– В выходные? – переспросила Сянлю.

– В выходные, – ответил он.

Решение было принято. Тишина отступила, но воздух уже не был прежним. Дэшэн взял тяжёлый керамический чайник и осторожно, стараясь не пролить ни капли, наполнил чашку Сянлю. Чайная струя была тёмно-янтарной, и на мгновение ему показалось, что он наливает не чай, а само время – густое, тягучее. Она едва заметно кивнула, не поднимая глаз. Её пальцы лежали совсем рядом с горячей пиалой.

Он смотрел на её руку и думал о руках учителя Чэня – в меловой пыли, с дрожащими пальцами, переворачивающими страницы старой книги. И ему вдруг стало страшно от того, как легко переплетаются нити живых и мёртвых, и как одна случайно оброненная фраза может прочертить на карте их привычной жизни новую, неведомую тропу.

Глава вторая

Воздух в тот выходной день был неподвижен и сер, как непроявленная фотография. Жилой комплекс «Хай Хон Линь» встречал их унылым однообразием бетонных панелей и слепых, одинаковых окон, и в его названии звучала насмешка, как в старой, забытой песне о счастье. Они шли молча, и звук их шагов по выщербленному асфальту казался неуместно громким.

Дэшэн шёл первым, неся в руках маленький букет хризантем – зачем, он и сам не знал, просто так было правильно.

Дверь нужной квартиры на седьмом этаже им открыла пожилая женщина с лицом, похожим на скомканную карту, и запахом дешёвого табака и бессонных ночей, въевшимся в её серую кофту.

– А, это вы, ученики, – сказала она без удивления, будто ждала их. – Хорошо, что пришли. Ключ мне участковый оставил. Забирайте, что нужно.

Она говорила ровным, усталым голосом человека, для которого и жизнь, и смерть – лишь часть бесконечной ночной смены. Протягивая им ключ, она добавила, глядя куда-то мимо них, в пыльный полумрак коридора:

– Он ведь там, в сквере, и умер. На скамейке. Где сливы цветут весной. Сидел, говорят, просто сидел, смотрел на деревья, а потом голова на грудь упала. Сердце, говорят. Хороший был человек. Тихо ушёл.

Они вошли. Ключ повернулся в замке с сухим, неохотным щелчком. Квартира пахла пылью и старой бумагой, запах был таким плотным, что его, казалось, можно было потрогать. Это была не комната, а лабиринт, возведённый из книг, учебников и старых школьных тетрадей. Стеллажи до потолка, стопки на полу, башни на подоконнике. Книги, казалось, были единственной мебелью, единственной архитектурой этого места. Свет, пробиваясь сквозь мутное стекло, был тусклым и придавал всему вид подводного царства, где время остановилось.

Они разошлись по комнате, двигаясь осторожно, будто боялись нарушить хрупкий порядок этого хаоса. Вэньбо сразу направился к письменному столу, деловито оценивая объём работы. Сянлю замерла посреди комнаты, медленно обводя взглядом книжные стены. Дэшэн просто дышал этим воздухом, впитывая его, чувствуя себя незваным гостем в чужой вселенной.

– Вот, кажется, – сказала Сянлю, указывая на картонную коробку в углу, перевязанную бечёвкой. На ней каллиграфическим почерком учителя было выведено одно слово: «Дорога».

Они опустились на пол вокруг коробки. Вэньбо привычным движением разрезал бечёвку. Внутри, плотно уложенные, лежали исписанные от руки тетради, блокноты и отдельные листы. Ни одной печатной страницы. Всё – дыхание одной руки. Сянлю потянулась за верхней тетрадью, но несколько листков выскользнули и заскользили по полу. Прежде чем Дэшэн успел шевельнуться, Вэньбо уже наклонился, проворно собрал их и протянул ей. Их пальцы на мгновение соприкоснулись. Дэшэн отвёл взгляд.

Он взял другую стопку, верхний лист был из плотной, чуть пожелтевшей бумаги. Почерк был знакомым – тем самым каллиграфическим, которому учитель пытался их научить, – но в длинных, ниспадающих штрихах иероглифов чувствовалась едва уловимая дрожь, словно кисть боролась с невидимым течением. Это было стихотворение. Первые строфы были выведены чисто, почти безупречно. Но дальше, после девятой строки, начинался хаос – густая, яростная паутина зачёркнутых слов, чёрный терновник, в котором мысль запуталась и умерла. Последние девять строк были зачёркнуты.

Но Дэшэн смотрел не на них. Он смотрел наверх, над первой строкой. Там, как два печальных флага над полем битвы, стояли два иероглифа. Название.

Мэй Линь.

– Смотрите, – прошептал он.

Сянлю и Вэньбо наклонились. Они молча смотрели на два этих слова, потом на перечёркнутые строки, потом снова на имя. Оно висело в тишине комнаты, чужое и незнакомое.

– Мэй Линь… – тихо повторила Сянлю, и её голос прозвучал как вопрос. – Кто это? Он никогда о ней не рассказывал.

– Может, это его дочь? – предположил Вэньбо.

– Или кто-то, кого он любил, – сказал Дэшэн, и сам удивился, как легко это слово слетело с его губ.

Дэшэн смотрел на эти два иероглифа и чувствовал, как имя это, словно капля чернил, упавшая на чистый лист, начинает расползаться, окрашивая всё вокруг – и пыльную комнату, и книги, и тусклый свет из окна – в цвет тайны, к которой они только что прикоснулись.

– Давайте заберём это, – тихо сказала Сянлю. – Всё, что осталось.

Ваньбо кивнул. Решение было принято. Они вышли из квартиры, не оглядываясь, оставив хризантемы на подоконнике, среди книг. Соседка молча забрала ключи, даже не спросив, что они с собой взяли.

Глава третья

Они вышли из подъезда в серый, безразличный свет дня, и тишина квартиры учителя сменилась приглушённым гулом города. Картонная коробка, которую теперь нёс Дэшэн, казалась неуместно лёгкой и одновременно неподъёмно тяжёлой. Они шли, не говоря ни слова, пока у Вэньбо настойчиво не зажужжал телефон. Он вытащил его, посмотрел на экран и со вздохом сбросил вызов.

– Это Фан, – сказал он, обращаясь ко всем и ни к кому. – Она звонит уже в пятый раз. Завтра я буду занят. Мы должны поехать к её родителям. Говорит, что я провожу с вами больше времени, чем с ней.

Он неловко замолчал. В его словах не было извинения, только констатация факта – другого, параллельного мира, который требовал его присутствия.

– Ничего, – сказала Сянлю, и её голос был ровным и понимающим. – Я тоже завтра помогаю родителям в ресторане. Весь день на ногах.

– Тогда я возьму это к себе, – сказал Дэшэн, и никто не возразил.

– Только не потеряй, – сказала Сянлю, и её голос был мягким, почти заботливым.

– Не потеряю, – пообещал он.

Они разошлись на перекрёстке. Вэньбо быстро свернул к метро, Сянлю пошла в сторону своего дома, а Дэшэн остался на мгновение один, сжимая в руках эту коробку, как хрупкий сосуд, наполненный чужой жизнью. Он смотрел им вслед, пока их силуэты не растворились в вечернем свете, и только тогда повернул к себе.

Вечер он провёл в своей комнате, где порядок и пустота были полной противоположностью жилищу учителя. Здесь не было гор книг, только учебники, аккуратно сложенные на столе, и компьютер, чей тёмный экран отражал его собственное лицо. Он поставил коробку на пол, сел рядом и начал разбирать бумаги.

Это был не дневник. Это были фрагменты, эскизы мыслей, зарисовки чувств, набросанные на вырванных листах школьных тетрадей. Не было ни дат, ни последовательности – лишь острова текста в океане пустого времени. И на нескольких из этих островов, как печать мастера на старинном свитке, повторялось одно и то же имя. Мэй Линь.