О козлах и баранах с любовью…
Роман Н. Платоновой – продуманно-тонкое литературное произведение.
Любовь – чувство, доступное лишь человеку, передано автором изящными, невесомыми мазками. И тем не менее, читатель получает ответы на вопросы, которые, казалось бы, не имеют ответа.
В романе остро, немногословно и предельно-наглядно показана грань между порядочностью и мерзостью, что заставляет по-новому оценить собственную жизнь и своё окружение.
В задачу автора не входит учить или поучать своего читателя. Повествование пронизано добрым юмором, снисходительностью к человеческим слабостям и подчёркнутой интеллигентностью.
Действие происходит в 70-е годы двадцатого столетия. Возврат в век вчерашний, ушедший так недавно, вызывает ностальгическую грусть – сладостную, утончённую эмоцию.
Самым главным и ценным в книге является ощущение собственного близкого счастья; в начале романа – робкое, неосознанное, а под конец – жизнеутверждающее, не подлежащее сомнению!
Роман написан доброжелательным, доступным языком, что говорит о человеколюбии и профессиональной состоятельности автора.
Литературеый критик Каранина Е.Ю.
* * *
Это было недавно,
Это было давно…
Матусовский М.
О козлах и баранах с любовью…
Я окончила спец школу в начале шестидесятых. У родителей нас было трое и папа с мамой искренне верили, что учиться отлично может каждый ребёнок. Всё зависит от воспитания. Я была воспитанной. Заработав золото, я торжественно отдала его маме и всеми помыслами устремилась в медвуз. У папы были другие помыслы. Он считал, что его дочь обязана получить академическое образование, то – есть, поступить в университет. В семнадцать лет я была лопоухим щенком и не понимала, что папа тысячу раз прав! Папина дочь не умела бездумно подчиняться, а наша медицина на этом стояла, стоит и ещё долго будет стоять! Окончив университет и получив номерную специальность, на номерном предприятии я и работала. А медицина оставалась сладкой мечтой.
У сестры родилась малышка и я без всяких вузов очень быстро и глубоко освоила педиатрию, чем доводила до «экстазу» главврача и участкового педиатра – даму пожилую, по жизни троечницу.
–Ты пойми, у меня врачей не хватает. Из-за таких, как ты, дети болеют. – Давил главврач мне на гланды.
–Да не хочу я быть педиатром. Я бы косметологом с удовольствием стала! – Почти плакала я.
Главврач умильно улыбался. – Поступай, девочка. Мед закончишь – мы с тобой поговорим.
И я поступила. И окончила мед весьма успешно.
Дерматолог-косметолог – так называлась моя новая специальность. Дерматология меня не привлекала, – папилломы и бородавки вызывали брезгливость, а микроспория – страх.
При социализме, как известно, женщин не было, а были жёны, подруги и коллеги. Из косметических препаратов на полках магазинов лежали крем «янтарь», «нектар» и биокрем «вечер». В конце месяца для плана «выбрасывали Польшу». К слову будь сказано, эти несчастные три крема были весьма действенны.
Косметологи, в общем – то, нужны не были. В Институте Красоты работал кто угодно, только не узкие специалисты. Туда надо было «попасть» и специализация никакого значения не имела. «Попасть» я не стремилась. Взяла и устроилась совместителем в КВД. Для меня это была подработка в вечернее время и сбывшаяся мечта.
Ах, какое это было время и какой это был КВД!
Начну всё по порядку: возглавлял КВД № К. Андрей Павлович Валагуцкий – человек среднего возраста и незаурядной мужской красоты. При первом знакомстве меня поразила не красота главврача, а его одежда. Халат! Он не мялся, но синтетическим не был. Сквозь халат просвечивала необыкновенная рубашка – тонкая, шелковистая, с аккуратнейшим воротничком. Такого же ослепительно-белого цвета, как и халат. И всё – таки рубашка была розовая! Галстук не поддавался описанию – цвета топлёных сливок, завязанный большим узлом с розовыми, переливающимися складками…
Я стояла перед Андреем Павловичем и чувствовала себя восторженной девочкой, неожиданно увидевшей чудо. Разговор наш был коротким и продуктивным. Мне предложили полставки косметолога. Косметолога! И опять я почувствовала себя восторженной девочкой!
Каков поп – таков и приход! Наш КВД был таким же великолепным, как и наш главврач. Коллектив состоял из микологов, дерматологов и венерологов; плюс ещё лаборатория и два процедурных кабинета. Сидели мы в старом здании – помещение было нестандартным, и мне выделили маленький кабинет с отдельным входом с улицы и отдельной же крохотной регистратурой. Мой муж соорудил самодельную раздевалку – вбил в стену около регистратуры несколько крючков и тётя Фрося – наша бессменная санитарка, с удовольствием исполняла роль гардеробщицы на общественных началах. Пациентки мои были дамами интеллигентными, угощали тётю Фросю конфетами и ласковым словом – а что ещё старухе надо?
Был в нашем КВД зал отдыха – абсолютно правильное квадратное помещение, куда вливались четыре небольших коридора. Вдоль одного коридора располагались кабинеты микологов, вдоль другого – дерматологов; самый длинный коридор занимали венерологи вместе с кабинетом главврача. В четвёртом – располагались лаборатория, процедурные и архив. Кабинет главврача служил ещё и ординаторской, что дисциплинировало коллектив без всяких нравоучений.
Зал отдыха был необыкновенным! Там находилась русская печка, выложенная жёлтыми изразцами; стоял стол и дермантиновые кресла. И много глянцевых фикусов. Чистота поддерживалась стерильная! Всё, вплоть до листочков фикусов, обрабатывалось спецраствором – детищем нашего Валагуцкого. В те времена не было ароматизаторов и тем не менее, дизраствор издавал запах земляники! Зимой непременно каждый день топилась печка. Зал освещался бликами живого огня, умиротворяя и больных, и докторов. Иногда из печки выпадал уголёк. Он тлел на железном листе и тоже пах земляникой. Тётя фрося по пятницам пекла в печке сладкие пышки из серой муки, выкладывала их на старинное блюдо с двумя щербинками и ставила на середину стола. Не было человека, который бы отказался от такого угощения. Особенно радовались дети. Они переставали плакать, больше не боялись тёти доктора и стойко переносили неприятные процедуры.
У Андрея Павловича было особое отношение к детям. Наш КВД располагался в тупике переулка и со всех сторон его окружал заброшенный сад. Территория сада принадлежала городу и мы не имели права там что-либо менять. Валагүцкий добился разрешения использовать сад для нужд КВД, и начались у нас Ленинские субботники! Сад был расчищен, деревья привиты, разбиты цветники. Для козочки Мусечки соорудили загон и хорошенький домик с красной крышей и голубыми стенами. Шутник Вениамин Валерьевич – венеролог со стажем, на полном серьёзе объявил «волю главврача» – учитесь, барышни, доить козу! Доля правды в этом была. Никто, конечно, врачей не заставил доить козочку. Этим занималась тёти Фросина кума за два стакана парного молока и яблоки из сада для её детей. Растила она их без мужа, дети крепким здоровьем не отличались и молоко с яблоками были как нельзя кстати. Оставшийся удой распределялся между маленькими пациентами, и всех детей без исключения тётя Фрося угощала яблоками! Благодарные мамы завели книгу жалоб и предложений и писали туда бесконечные благодарности нашему главврачу. Тёто Фросю эти благодарности умиляли до слёз. Она их заучивала наизусть, пересказывала батюшке в ближайшей церкви и просила отпустить все земные грехи рабу Божию Андрею, если таковые имеются. И батюшка отпускал!
Я не знаю, как другие врачи, я к тёте Фросе относилась очень нежно. Звала её при пациентах по имени-отчеству – Ефросинья Ивановна, обращалась к ней на «Вы» и не забывала про её день рождения, Новый Год и Восьмое марта. Можно сказать, с тётей Фросей мы дружили. Мои полставки в КВД были для меня профессиональным отдыхом. Работу я свою знала, коллектив у нас был замечательный, к Валагуцкому врачи и пациенты относились с глубочайшим уважением.
Случилось это в конце мая. Сад наш цвёл и благоухал. Козочка Муся пощипывала травку под моим окном. Москва опустела. Пациентки разъехались по дачам и я немножко скучала. В дверь постучали. Я обрадовалась.
– Пожалуйста, заходите.
В кабинет вошёл мужчина южного типа. От него исходил резкий, я бы сказала, непристойный запах.
– Я врач-косметолог – немного растерянно пояснила я.
– Мине к Вам, дарагая – уверенно сказал мужчина.
– Присаживайтесь, – обречённо указала на стул.
– Слушаю Вас.
История была такова: мой пациент Георгий перед ноябрьскими праздниками сильно простудился на стрижке овец. Местный доктор сказал ему, что мыться в горной реке не надо – ещё больше простудится. И чтобы тепло одевался. С тех пор мой пациент не мылся и тепло одевался. Сначала было хорошо, но потом Георгий стал чесаться. Потом появились… «Как кукурузные зёрна появились. А сейчас они большие, как грецкий орех».
– Раздевайтесь, Георгий. Покажите мне Ваши «орехи».
– Как раздевайся, дарагая?
– До пояса разденьтесь, я посмотрю, что у Вас.
– Совсем, до брюки?
– Совсем.
Георгий разделся. Я подняла глаза и … и на минуту потеряла дар соображения. Передо мной стоял онкобольной! Метастазы по всему телу. Левая рука отекла, как бревно… Лимфостаз – пронеслось в голове.
– Одевайтесь – как можно спокойнее сказала я.
У нас нет онколога. Кому ещё показать? Ах да, Валагуцкий на работе.
– Георгий, посидите. Я сейчас приду.
Добежала до кабинета Валагуцкото. И Яшинский не ушёл? Хорошо!
– Андрей Павлович, Владимир Владимирович. У меня тяжёлый случай. Прошу помочь.
Георгий не хотел раздеваться при мне до гола. Я вышла в коридор, думала… Вот тебе и красивая специальность. Ему тридцать четыре года и он умирает! А я ничем не могу помочь. У него четверо детей. Маленькому – семь месяцев и этот мальчик не будет знать отца. Я расплакалась. Говорил же папа: «Подумай, медицина – это огромная ответственность за чужую жизнь». Отвечай, дорогая, если сможешь! – Зло укоряла я себя. Услышала, как Володя сказал: «На Каширку…»
Надо отдать должное моим коллегам. Георгий приехал издалека и лечь в Московский стационар было не так-то легко. Главврач освободил Яшинского от приёма, у того были какие-то знакомые на Каширке и Георгия удалось пристроить. Толку, правда, было чуть. Попробовали спасти хотя бы желудок. Но оперировать оказалось бессмысленно. И кроме аккуратного шва, у Георгия никакой другой «прибыли» от стационара не было.
Это я так считала. И напрасно! Мы предполагаем, а Бог располагает. Георгия выписали и он опять явился ко мне.
– Спасибо, дохтур. Дарагая, миня хорошо лечили. Таблетки давали, укол делали. Апираций был! Ничего не болит.
– А раньше болело? – Спросила я.
– Рука болел, теперь нет. Ты такой молодой, умный! Пусть твой жизнь цветёт, как черешня весной!
Я опустила глаза, подумала – он что, ничего не понял? Он не понял! И это хорошо!
– Георгий, если у Вас что-нибудь заболит, Вы позвоните мне в Москву. Вот номер моего телефона. Звоните в любое время. Главное, дозвонитесь. Я Вам помогу.
Георгий смотрел на меня влажными глазами. – Какой ты добрый! Спасибо, дарагая!
На том мы и расстались.
Прошёл год. Георгий ни разу не позвонил. Мне необходимо было снять его с учёта по случаю смерти и сдать карту в архив. Я не стала просить старшую медсестру, позвонила сама. Затрудняюсь сказать, как переводится на русский язык должность человека, с которым я разговаривала. Наверное, председатель сельсовета. Не успела я представиться, как услышала радостное восклицание.
– Дарагая! Это ты спас наш Георгий? Пусть цветёт тот яблоня, под каторая твой папа познакомился твая мама! Пусть твая сын и ево сын и сын ево сын живут сто лет, ещё сто лет и ещё полсто лет! Георгий говорил, ты молодой, умный. Очень умный! Главный дохтур! Тебя все джигиты уважают, такой ты умный!
«Умный главный дохтур» ничего не могла понять. Георгий жив? Это невозможно!
– Уважаемый – прервала я красноречие собеседника. – Я ограничена временем. Меня больные ждут. О каком Георгии Вы говорите?
– Как о каком, дарагая? Тот, который бальница лежал в Москва. Который живот резал дохтур. Теперь наш Георгий здоровый. Жена пятый сын рожает!
– Я могу с ним поговорить, уважаемый?
– Можешь, дарагая! Васо, дохтур из Москва звонит! Георгий зови! Говорить с ним хочет!
– Это я, Георгий! Спасибо, дарагая! Дочка жена родит – Наталья назову! Приезжай гости!
Мужа возьми! Мама возьми! Сына возьми! Баран резать будем! Гулять будем!
– Спасибо, Георгий – оторопело говорю я. Не я к Вам, а Вы ко мне на приём должны явиться. И немедленно! И хирург, который Вас оперировал, тоже велит приехать. Необходим осмотр, чтобы Вы ещё раз не заболели. Обязательно приезжайте!
– Хорошо, дарагая! Москва приеду! Там гулять будем!
Оправившись от удивления, я отправилась к главврачу. Валагуцкий выслушал меня с великим вниманием.
– Андрей Павлович, но это же невозможно!
– Возможно, Наталья Григорьевна. Такие случаи медицине известны. Видите ли, наш Георгий человек простой, не затуманенный образованием. Он не понял, в каком стационаре лежал и уж точно не знал свой диагноз. Его лечили. Даже операцию произвели. Рука больше не болит. Значит, вылечили. Ресурсы человеческого организма огромны и совершенно не изучены. Вам же известны случаи, когда один из супругов болен сифилисом, а другой и не подозревает об этом – и не заражается. Н-н-да, интересный случай. Наталья Григорьевна, если Ваш пациент не явится к четвергу – перезвоню я. Необходимо, чтобы он явился.
Георгий приехал именно в четверг. Привёз корзины фруктов, винограда, огромную бутыль виноградного вина. И чурчхелы! Домашние. Приготовленные прекрасно. Я попросила у щедрого горца разрешения раздать всё это детям. Московские дети не пробовали такие конфеты.
– Женщина! – чуть дотронулся до моего плеча Георгий. – Ты себе возьми. Мама дашь, сын дашь.
– Спасибо, Георгий. Обязательно возьму. Вот, видишь, беру орехи, гранаты, чурчхелы!
– И всё? Удивился Георгий.
– Всё, Георгий. Маме и сыну хватит, а остальное пусть другие дети кушают.
Георгий улыбнулся. – Слушай! Это не всё. Вот, смотри, я резать буду! Шашлык печка жарить буду! Зови всех!
Я с ужасом увидела маленького барашка, смирно сидевшего в кожаном мешке.
– Ты его зарежешь, Георгий?
– Конечно, режу. Шашлык делать буду!
Дальше я ничего не помню. Очнулась я в кабинете Валагуцкого. Вениамин Валерьевич Снегирёв махал ваткой с нашатырём перед моим носом.
– Он его зарежет! Пустите, он его зарежет! Пусти-ите!
Андрей Павлович и Вениамин Валерьевич были сильными мужчинами, однако удержать меня не смогли. Я бросилась к двери и столкнулась с тётей Фросей.
– Ни бойси, дочка. Атняла я у супастата животныю.
На руках санитарка держала барашка. У Вениамина глаза вылезли из орбит.
– Откуда козёл?
– Да не козёл это. Барашек! Приехал Георгий, привёз гостинцы. Весь зал отдыха завалил! А барашка он хочет зарезать и шашлык нам сделать.
– Варвар! – Только и сказал Валагуцкий. Шутник Вениамин тут же активизировался.
– Наталья Григорьевна! Прекрасный козёл! Берите его в свои пациенты.
– Зачем же в мои, Вениамин Валерьевич. Насколько я могу судить, Ваш кабинет с утра до вечера посещают козлы. Да ещё какие! Пробы негде ставить. И как Вы только с ними справляетесь, Вениамин Валерьевич?!
– Приходится, Наталья Григорьевна – ржал Вениамин.
– Бэ-э – вторил барашек.
– Тьфу! – Плюнула тётя Фрося. Нашли каво спаминать! Животныю пасовисьтились ба.
– Коллеги! – Строго сказал Валагуцкий. – Прошу к пациентам относиться уважительно. Оскорбительные замечания не потерплю!
– Извините, Андрей Павлович, – в один голос прогнусавили мы с Вениамином.
– Однако, к делу. Приехал Георгий. Необходима серьёзная консультация. Да, но куда девать Вашего козла, Наталья Григорьевна?
– Да не мой он, Андрей Павлович! – Почти плакала я. – И вообще, он маленький барашек, а не козёл.
– Тю-тю-тю, пропел неугомонный Вениамин.
– Вениамин Валерьевич!
– Ещё раз извините, Андрей Павлович – давясь смехом, прошептал взрослый мужчина и отличный врач Вениамин.
– Чисто дети – пробормотала тётя Фрося. – Я вот што скажу, Палыч, – обратилась она к главному.
– Да-да, Ефросинья Ивановна, что Вы можете предложить?
– Да што придлажить-та? Пущай пакеда животныя живёть с Муськой, а Евдакея, кума мая, за ими хадить будить. Яво жи карьмить нады. Патбрось, Палыч, куме диньжат, ана фсё и сполнить. А как только подрастёть – прададим.
– Кому продадим, Ефросинья Ивановна?
– Как каму? Егорки, сваяку Дунькиныму и прададим!
– А сейчас нельзя подарить козла уважаемому свояку? – Заволновался Валагуцкий.
– Барашка, – пискнула я.
– Виноват, барашка.
– Не, Палыч, нильзя. Хлопытна с сасунком. Падохнить.
– У-у-у, заплакала я. – Не отдавайте!
– Бож-же мой, какой пассаж! – Обречённо пробормотал Валагуцкий.
– Да ни сумливайтися Вы, дохтура. Кума знаить, как за скатиный хадить. Чай, диривенскыя!
– Андрей Павлович! В зале отдыха гостинцы и Георгий – тоскливо напомнила я.
– Да-да, Наталья Григорьевна. Идём.
– Вениамин Валерьевич, пожалуйста, пригласите Зою Евдокимовну Мостовую и Владимира Владимировича Яшинского ко мне в кабинет. И сами не забудьте присутствовать.
– А мне можно присутствовать при осмотре? – Несмело спросила я.
Валагуцкий остановился. – Вы меня удивили, Наталья Григорьевна. Это Ваш пациент, Вы и будете вести осмотр.
– Спасибо! Радостно сообщила я.
Главврач пожал плечами – Ну и день!
В зале отдыха, в самом центре сидел Георгий. Сидел он на хромоногом стуле из подсобки, раскачивался из стороны в сторону и причитал:
– Ва-ах, какой женщина хороший обидел! Позор на моя голова! Что я скажу мама? Что я скажу папа? Что я скажу дядя Серго? Что я скажу тётя Тамуна? Что я скажу бабушка Нино-о? Что я скажу красавица Ле-ейла? Ва-ах! Зачем я живу? Такой женщин обидел! Самая главный дохтур! Вокруг несчастного страдальца стояли пациенты. Кое – кто из женщин тихо плакал. Присмиревшие дети прижимались к мамам. Валагуцкий посмотрел на меня взглядом Василиска.
– Прошу, Наталья Григорьевна. Ваш пациент.
– Георгий, Вы меня слышите? – Обратилась я к «своему» пациенту.
– Ва-ах! Дохтур! – Расцвёл Георгий. – Ва-ай, какой красавица!
– Георгий, строго сказала я, – будьте добры, пройдите со мной. Докторам необходимо Вас проконсультировать.
– Джигиты! – обратился Георгий к Валагуцкому и Вениамину Валерьевичу, – давай вино пить будем! Фрукты кушать будем! Барашка жарить будем!
– Спасибо, Георгий – вежливо поблагодарил Андрей Павлович.
– Я полагаю, фрукты надо раздать детям, а Вас необходимо проконсультировать. Ефросинья Ивановна, вино уберите, а фрукты распределите между детьми. Коллеги, Георгий, прошу в мой кабинет. Уходя, мы слышали, как тётя Фрося «воспитывала» какого-то мужика.
– Куды хватаишь? Дитям велина раздать. Здаровый мужик, туды жи! Пасовисстилси ба дитё абьидать! Како – тако вино? Ента цирьковная вино. В церькву отнисём! Батюшка в Светлый Празник причищать будить. Уйди, мужик, дабром прашу… И тут же: «Ах ты мой родный. Пастрилёныш! Вазыми долгыю канхетку – та. Слаткыя! Куший, дитё, куший».
Русские женщины! Доброты необыкновенной! Сколько лишений и горя выпало на Вашу долю – а вы и крупицы своего сердца не потеряли! Бог с ним, с богатством. Вам и ситец к лицу! Ваши руки так и тянутся к головке малыша, чтобы погладить, приголубить птенца.
– Кушать хочешь? Возьми-ка булочку. Потрогай, какая мягкая. Кушай, деточка, кушай…
Последнее отдаст русская женщина ребёнку. Потому что он – РЕБЁНОК – птенчик, которого надо выкормить. И причём здесь – голодна она или сыта?! Никакая красота не сравнится с красотой души русской женщины, ибо она вся – ДУША! Душа с большой буквы!
Тёти Фроси давно нет в живых, а в моих воспоминаниях она жива. Она – моя совесть. Я всегда знаю, правильно я поступила или нет. Ефросинья Ивановна смотрит на меня из моей молодости глазами, полными одобрения или укоризны… Э – нет! Укоризны не надо! Лучше жить так, чтобы не укоряла меня простая женщина – Ефросинья Ивановна Линёва.
Итак, весь цвет КВД собрался в кабинете главного. Георгия поставили в центр. Хозяйственный Яшинский прихватил с собой хромоногий ступ. Я начала приём.
– Георгий! Разденьтесь, пожалуйста. Одежду сложите на стул.
– Штоб голая? – Испугался Георгий.
– Догола. – Строго произнесла я.
– Ва – ах! При чужой женщин раздеться? Что подумает красавица Лейла?
– Георгий, ещё строже сказала я. – Здесь нет женщин и мужчин. Здесь есть врачи. И они хотят Вам добра. Нам необходимо Вас осмотреть, чтобы убедиться, что Вы здоровы. Раздевайтесь!
– Ва – ах! Что скажет красавица Лейла? – Заныл Георгий.
– Ничего не скажет. Ей нужен здоровый муж – отец её детей. Раздевайтесь.
Выручила Зоя Евдокимовна.
– Вы, уважаемый Георгий, разденьтесь и закройте глаза. Вам необязательно видеть, кто и как на Вас смотрит. А мы поищем «грецкие орехи» – помните, которые были у Вас до операции? И будем очень рады, если ничего не найдём. Мудрые слова пожилого врача вызвали у Георгия
уважение.
– Очень умный женщин – пробормотал он, быстренько разделся и закрыл глаза.
– Владимир Владимирович, придержите пациента, не упал бы – обратился с просьбой к Яшинскому Валагуцкий.
Осмотр шёл минут сорок. Мы по очереди осмотрели Георгия. Кроме шва – ничего. Здоров! И тем не менее, Владимир Владимирович договорился с Каширкой и нашего пациента положили на обследование.
Весь онкологический центр сбежался посмотреть на «чудо века». Каких только анализов
Георгий не сдавал! Абсолютно здоровый человек. Хоть в космос запускай! Усомнились. Может быть, это другой Георгий? Группа крови совпала. Эка невидаль! Ко всему прочему, хирург, который
произвёл операцию – вернее, почти произвёл, перешёл работать в другой стационар. Разыскали, рассказали. Тот примчался незамедлительно. Мял, крутил-вертел Георгия… Если только на зуб не пробовал!
– Ну, что? – Спрашивали коллеги.
– Шов мой. Видите, родинку обошёл? Вот она. На «р» похожа.
Георгия выписали из стационара и он опять явился ко мне.
– Дохтур! Мине сказали, что я здоровый. А ты што скажешь?
– То же самое, Георгий.
– А што у мине был, дохтур? Этот, как грецкий орех, што?
– Простуда, Георгий – не моргнув глазом, соврала я. – У человека есть лимфатические узлы. Ты простыл. Они распухли. Простуда прошла и узлы перестали распухать.
– А операций дохтур зачем делал?
– Внутри нашёл гнойничок и удалил его. Вот и всё. Ты же чувствуешь себя хорошо, Георгий?
– Очень хорошо, дохтур.
– Вот и прекрасно. Поезжай домой. Береги себя, но раз в год являйся на осмотр. Обязательно. Так нужно. Обещаешь?
– Слово джигита, уважаемая.
– Счастливого пути, Георгий. Больше не болей.
Глаза Георгия повлажнели. – Какой женщин! – Пробормотал он. – Счастья тебе, дарагая. Мама твой долгий лет жизни. Сын растёт – красавица Натэла жени. Мой сестра эта. Два месяц ей. Шеснацить исполница – твой сын замуж атдам!
– Спасибо, Георгий, на добром слове.
Георгий приезжал в Москву каждый год в течение пяти лет. С учёта его сняли и больше я его не видела. Думаю, у него всё хорошо. Было бы плохо – приехал.
Георгий уехал, а барашек остался. Неугомонное это было существо! Барашка назвали Гошей. Первое, что сделал барашек – пошёл знакомиться с красавицей Мусечкой. Мусечка ему не понравилась. Издав презрительное «Бэ-э-э», Гоша в два прыжка оказался под окном главврача. С этой самой минуты наш мирный КВД превратился в мину замедленного действия.
Надо сказать, читатель, я более уютного помещения, чем наш диспансер, за всю свою жизнь не встречала. Построено оно было в начале девятнадцатого века и служило людской. Стояло это строение в тупике переулка, занимало мало места и никому не мешало. Двухэтажный дом купца снесли и на его месте громоздилась безобразная двенадцатиэтажная «башня» с вечно облупленными стенами и просевшим фундаментом. Жители этой «башни» и были нашими постоянными пациентами.
Окна в КВД располагались прямо над фундаментом, выходили в сад и наши кабинеты наполняли запахи цветов, спелых яблок, осеннего увядания и зимних морозов… Зимой в зале отдыха топилась печка и с весны и до глубокой осени на подоконнике стояли цветы. Дети грызли яблоки, а по пятницам по всем коридорам разносился запах свежих пышек… Мы работали в райских кущах!
Наш Валагуцкий – фронтовой военврач и орденоносец, завёл козочку Мусю не ради пасторальных впечатлений. После войны люди жили бедно, скученно и кожные болезни цвели махровым цветом. Болели целыми семьями, необходимо было полноценное питание, а где его взять? И несчастный стакан козьего парного молока являлся тем самым витаминным напитком, который помогал ребёнку восстановиться. Сейчас ругают «Хрущёвки». И напрасно! Крохотные отдельные квартиры резко снизили смертность. Люди стали меньше болеть – и кожными болезнями в первую очередь.
Козочка Мусечка была обласкана ветеринаром по всем правилам ветеринарного искусства. Её белая шёрстка блестела на солнце, розовая ленточка мило выделялась на Мусечкиной шейке, а колокольчик, подвешенный под самой бородкой, мелодично позвякивал.
Мусечка была благородным животным! Она давала прекрасное молочко в больших козьих количествах. За что её невзлюбил барашек Гоша – это только ему известно. Завидовал, наверное. Мусечку баран невзлюбил, зато очень полюбил наши кабинеты. Гоша с разбегу влетал через окно, располагался на столе и влюблённо смотрел на пациента. Особенно ему нравились молодые, красивые женщины.
– Б-э-э! – здоровался Гоша с дамами. Для своих пиратских налётов невоспитанный баран выбрал три кабинета. Прежде всего – мой. Следующим шёл кабинет Валагуцкого. И замыкал счёт – детский кабинет. Справедливости ради надо сказать, что детский дерматолог – армяночка Гаяна Арташесовна, была бараньим нашествиям рада. Дети приходили в восторг при виде Гошки, забывали про неприятные соскобы и прочие «гадости» и давали возможность Гаяна грамотно провести приём. Я же не знала куда деваться от нахала барана. Пробовала собственноручно отправлять его в сад – не тут-то было! Пробовала закрывать окно – разбивал. Уговаривала – не слушал! Гошка до бесчувствия любил конфеты «Петушок» и «Красная Шапочка». Я бросала конфеты вглубь сада – «чудо – животное» их пожирало и возвращалось в мой кабинет!
Вёл себя бараний хахаль абсолютно непотребно – забирался к пациентке на колени, смотрел на неё нагло блестящими глазами и сопел…! Что женщины должны были думать?! Выход нашла Гаянэ. Гаячка предложила вести наши приёмы в одно и то же время и Гошка стал соблюдать очерёдность! И всё-таки я выжила негодника. На всю свою полставочную зарплату купила «Красную Шапочку» и «Петушок», а Гаянэ Арташесовна щедро раздавала конфеты своим пациентам и Гошке. И сладкоежка барашек оставил моих дам в покое. В последствии Гаячка долгие годы вспоминала «баранье» лето и божилась, что более продуктивных приёмов у неё никогда не было.
Наш КВД работал в три смены – с восьми утра и до десяти вечера. Такой график устраивал и пациентов, и врачей. У нас был замечательный главврач. Дурацкие законы для него не были писаны и я с удовольствием ему подчинялась! Андрей Павлович приходил на работу к половине восьмого утра и раньше половины одиннадцатого вечера не уходил. Порядок в диспансере поддерживался идеальный, а профессиональным знаниям мох коллег можно было позавидовать. В последствии я узнала, что всё венерологическое отделение – это бывшие студенты и сослуживцы Валагуцкого. А наша тётя Фрося – просто герой! Она всю войну служила санитаркой и при бомбёжке закрыла собой Андрея Павловича. Была тяжело ранена осколком и Андрей Павлович обязан Ефросинье Ивановне жизнью. После войны тётя Фрося долго болела и наш Валагуцкий целый год оплачивал её проживание в Ялте.
Подумать только, такого человека, как наш главврач, бессовестно изводил наглый Гошка! Гошке очень нравились пятиминутки, особенно когда главврач кого-то отчитывал. Бесстыжий баран стоял на столе и не сводил глаз с провинившегося. Как правило, Гошка соглашался с замечаниями Валагуцкого и подтверждал своё согласие неизменным «Бэ–э–э». Бывало и наоборот. Баран категорически был против, всем корпусом разворачивался к Андрею Павловичу и его «Бэ –э–э» звучало укоризненно. (к ехидной радости провинившегося.)
В дверях появлялась тётя Фрося.
– Чисто дети, – ворчала старуха. – И–их, супастат чёрьнинькый! – Ласково говорила тётя Фрося барашку. – Пайдём, што ли, палы мыть.
– Спасибо, Ефросинья Ивановна, – с чувством благодарил Валагуцкий.
Балагур Вениамин Валерьевич прозвал наш КВД Малым театром. И надо же было мне спросить: – почему не Большой?
Глаза Вениамина загорелись алчным огнём.
– Отчего же не Большой, Наталья Григорьевна. Можно и Большой. Конечно – конечно! Простите меня, виноват! Не сообразил. Гаячка два дня, как болеет и Гошка опять посещал Ваш кабинет?
– Да, – обречённо подтвердила я.
– И прекрасно, Наталья Григорьевна. И прекрасно! Поганец вазу с цветами разбил, пациентку напугал? Вам ничего не остаётся, доктор, как превратить свои приёмы в спектакль: лужа – озеро; дамы – пациентки – утопленницы; Ваш козёл – и так ясно, – чёрный лебедь; а Вы, Наталья Григорьевна, Лебедь белая, аж белоснежная!
– Вениамин Валерьевич, – прошипела я, – между прочим, я умею кусаться, как собака Баскервилей!
Вениамин откровенно ржал.
– Не обижайтесь, Наталья Григорьевна. Я просто завидую. Почему козлу можно присутствовать, а мне нет?!
– Да не козёл он, барашек! А впрочем, ведёт он себя, как последний козёл! Кстати, Вениамин Валерьевич, у Вас большой опыт общения с этой категорией граждан. Явите Божескую милость, усмирите Гошку.
– Как же я смогу Вам помочь, бесценная Наталья Григорьевна? Ваш козёл – виноват, барашек, абсолютно здоров, а ко мне на приём всё больше болезные приходят.
В коридор вышел Валагуцкий. Оказывается, мы стояли под его дверью. Что называется, нашли место!
– Коллеги, я ещё раз настоятельно прошу – не обсуждать пациентов!
– Простите, Андрей Павлович. Я исправлюсь – кисло извинилась я. Вениамин молчал, давясь смехом.
– Вениамин Валерьевич, зайдите ко мне в кабинет! Грешна, мне интересно было, что Валагуцкий скажет Вениамину и я осталась под дверью.
– Вениамин, это на какой приём тебе попасть хочется?
– Да шучу я, Андрей.
– А ты не шути. Тем более с молодыми женщинами. А если Наталья тебя буквально поймёт?
– Это бы хорошо-о, – заржал Вениамин. – Глядишь, на приём пригласит!
– Уйди, Вениамин! Косая сажень в плечах, а всё повзрослеть не можешь!
В конце коридора раздался возмущённый крик тёти Фроси. Бессовестный Гошка нашёл ведро с яблоками и сожрал половину!
«Баранье лето» наконец-то подошло к концу. Приехал свояк Егорка и тётя Фрося стала продавать ему Гошу. Сад мгновенно заполнился пациентами и врачами. Какой уж тут приём! Образовались две команды: Гаянэ Арташесовна и её маленькие пациенты были категорически против расставания с Гошкой. Все остальные, особенно главврач и я, спали и видели, как бы избавиться от наглого подарка.
Между тем, тётя Фрося объявила цену. Егор Егорович – так звали свояка – закатил глаза и вдарился в кликушество.
– Ты што, Фроська! Криста на тибе нету! Скатина лядашшая, ить ана и по дороги здохнуть магёть.
– И-их – не осталась в долгу тётя Фрося. – Глаза сваи бизстыжия паширши аткрой, Егорка! Баран на тучных кармах фсю лету жил. Тибе твая Ольга такех харьчей ни даёть, каки животныя пытрибляла! Бирёшь, али как?
– Да ни знаю я, тётинька – ломался Егор. – Абмазгавать нады.
– Ни хошь – ни бири! – Вдруг заявила тётя Фрося. – Свату прадам. У яво три афцы и все ялывы. Баран – призвадитиль к месту и будить.
Егор заволновался.
– Ты, тётка, што? Я фсю лету ажидал, а ты свату хошь пасабить? Ни гожа так-та!
– Тады бири, Егор. Ни прагадаишь. Баран маладой.
– Слышь, Ефросинья, ить яво на шляху карьмить нады. Карма ба патбросить.
– Сколько стоят корма, Егор Егорович? – Не выдержал Валагуцкий.
– Десить гривин – опередила Егора тётя Фрося.
– Ефросинья Ивановна, учтите это при взаиморассчётах .
– Ни сумливайси, Палыч!
На радостях я купила детям Егора килограмм конфет и довольный мужик стал собираться в дорогу.
Я чувствовала себя ответственной за судьбу барашка и честно говоря, боялась, что Егорка его зарежет и пустит на мясо.
– Егор Егорович, – вежливо обратилась я к мужику. – А что Вы будете делать с нашим Гошей?
– Как што? Знамо дело, призвадитилим будить. Я слегка оторопела.
– А что он может производить? Он же баран.
Егор уставился на меня непонимающим взглядом.
– Мужики, девка, што призводють?
Я вспомнила политэкономию.
– Смотря где, Егор Егорович, мужчины работают. Не каждый мужчина производит материальные ценности.
Егор смотрел на меня не моргая.
– Ты, девка, мужния жана, али как?
– Я замужем, а при чём здесь это?
– У тибя дитишкоф скольки будить?
– Сын у меня, Егор Егорович.
– Твой мужик, девка, и исьть тот самый призвадитиль. Чиво-та он плоха стараица, ежили у тибя адно дитё.
До меня дошло. Я с ужасом посмотрела на своих коллег. Женщины вели себя вполне пристойно. Даже не улыбались. Не улыбались и мужчины. Они молча плакали. Володя Яшинский угробно всхлипывал, а Вениамин ласково обнимал антоновку, сосредоточенно ковыряя кору… Мне хотелось провалиться сквозь землю! На помощь пришла тётя Фрося.
– Чиво пристал к женщини – укоряла она Егора. – А ежили ана гаратская. Ты, к придмеру, што значить дирьматит знаишь?
– Чиво? – удивился мужик.
– Вота и «чиво», а ана знаить и такех, как ты, лечить. А што ты, Егор, магёшь? Призвадить? Ить ента нау-ука!
– Да я што – засмущался Егор. Девка ана харошия, маим дитям канхетки купила. Щикалатныи.
Егор и Гоша уехали и я точно знаю, что Андрей Павлович экстренно собрал у себя в кабинете весь мужской состав диспансера, пригласил даже приходящего рабочего дядю Колю. Что он им там говорил – я могу всего лишь догадываться, но надо мной никто не подшучивал и только у Вениамина при встрече в глазах прыгали черти. Я не обижалась. Сама виновата! Между прочим, за Гошку тётя Фрося выручила очень приличные деньги. Как говорил нам Валагуцкий, он не помнит случая, чтобы на нужды КВД выделялись такие суммы. На общем собрании мы решили так: часть денег пойдёт на ремонт. Косметические ремонты в диспансере собственными силами делались каждое лето. Хотелось поменять сантехнику – а это стоило денег. С предложением неожиданно выступил приходящий рабочий Николай Васильевич.
– Ежили стекло и пиламатирьял купишь, Палыч, я бисплатна парьник сработыю. Фроська ягыду-клубнику дитям взрастить…
Наш Валагуцкий таким предложением был тронут до глубины души. Подсчитали. Парник обходился недорого, а польза огромная! Хозяйственная тётя Фрося подлила масла в огонь.
– Ежили Микалай парьник caздасть, можна акрест ягыды агурцы садить. Рядышкым ане харашо-о зреють!
Настроение у всех было отличное. На оставшиеся деньги можно купить лекарства, перевязочный материал для процедурных. Да мало ли что ещё можно было купить!?
– Андрей Павлович, а можно мне немножко ягод брать для увлажняющих масок пациенткам? И огурчики тоже.
– Сю-сю-сю – не удержался Вениамин. – Точно! Лебедь белая!
– Не завидуйте, Вениамин Валерьевич. Приходите, я Вам тоже маску сделаю. Похорошеете. Вениамин смутился.
– Лучше мне, Наталья Григорьевна, я с удовольствием! – Повернулась в мою сторону молоденькая лаборантка Сонечка.
– Вам-то зачем, Сонечка? Вы и так красивы, а Вениамину Валерьевичу пора воспользоваться услугами косметолога. Морщинки разгладим, цвет лица восстановим… Пожалуй, запишу я Вас, Вениамин Валерьевич, в «Чародейку».
– Это что ещё за «Чародейка?» – С опаской спросил Вениамин.
– Салон красоты – елейно пояснила я. –Там причёски наимоднейшие делают. Помолодеете на двадцать лет!
– И в призвадитили – добавил кто-то из мужчин.
Первым засмеялся Вениамин. – Сдаюсь, Ваша взяла!
В каждой бочке мёда обязательно есть ложечка дёгтя. Эту самую ложечку дёгтя я и получила ровно через пять минут после собрания.
Как обычно в пятницу, в шесть вечера, я начала приём. В кабинет вбежала молодая женщина. Была она почему-то без блузки. Её лицо и открытые плечи покрывали отвратительные масляные пятна. Она не могла ничего сказать, только хватала ртом воздух. Десятым чувством я поняла, что промедление невозможно. Я должна сама догадаться, что случилось. И догадалась! На шее у женщины разглядела несколько крохотных капелек крови. Нагнулась… Как хорошо, что я близорукая! Около капель поблёскивали тончайшие осколки стекла. Всё ясно. Разорвалась колба в химлаборатории. Надо извлечь стёкла… Иначе нагноение и ещё неизвестно, чем всё это закончится.
Совсем не обязательно нагноение – пронеслось в голове. Обязательно! Не обязательн! Время дорого. Минуту подумала. Налила на руки спирт и тёрла ладони до тех пор, пока они не стали вишнёвыми. Осторожно приложила горячие ладони к лицу женщины… Ура! Плёнка снимается!
Минут тридцать я снимала эту чёртову плёнку, извела весь спирт. Кровь стёрлась, но остатки жира бугорками застыли на осколках. – Теперь самое главное– извлечь. Правая рука неделю как из бинтов – растяжение. Движения будут неточными. У кого зрение стопроцентное? Вениамин! Я буду растягивать кожу – у меня тонкие пальцы, а Вениамин извлечёт осколки. Пинцеты есть. Немецкие. Я сама их покупала… Всё прекрасно! Справимся. Обращаюсь к женщине:
– Вы посидите одна, не двигайтесь. Я приглашу хирурга. Не нервничайте. Мы справимся.
Женщина заплакала.
– Не плакать! – гаркнула я. – Смоете следы и Вам уже никто не поможет.
Влетела в кабинет к Вениамину, оттолкнула полуголого мужика. Вениамину: – Бегом ко мне. Вениамин – мне: – Понял. Пациенту: – Извините, оденьтесь и ждите.
Пока бежали по коридору – коротко рассказала.
– Пинцеты есть? – только и спросил Вениамин.
– Да, немецкие.
– Молодец, Лебедь белая.
– Укушу!
– Молчу – молчу, не обижайся.
Мы закончили работу ровно в двенадцать ночи.
Вениамин Валерьевич устало бросил:
– Обработай ранки.
– Сделаю, Вениамин Валерьевич. Спасибо Вам.
– Всегда пожалуйста. А пинцеты у Вас замечательные, Наталья Григорьевна. Может, подарите один-другой?
– Подарю, у меня их три комплекта.
– Молодец, Лебедь белая!
– Вениами-ин Валерьевич!
Я вдруг вспомнила: – а Ваш пациент? Он что, до сих пор ждёт?
– Ёксель-моксель! Я и забыл.
– Будет возмущаться – пригласите меня, Вениамин Валерьевич.
– А что, приглашу!
Пациент не возмущался. Он нашёл у Вениамина спирт, за окном висели яблочки – чем не закуска?
Кушетка в кабинете имелась, можно и отдохнуть…
Ну и контингент!
На следующий день я отправилась к главному клянчить спирт. Было третье сентября и до конца месяца мне ничего не причиталось. В кабинете у Валагуцкого сидел Вениамин. Тоже за спиртом явился.
– Не подпишу! – Гремел Валагуцкий. – Спирт у них льётся рекой! Пациент, видишь ли, выпил! Ты ему ещё и закуску купи!
– Он яблочком закусил – не к месту ляпнула я.
Главный уставился на меня.
– Детский сад, ей Богу. Хорошо хоть не ясли. А впрочем, Вы оба молодцы. Давайте, подпишу. Сколько просите? Многовато, Наталья Григорьевна. Можно и просто руки мылом вымыть.
– Андрей Павлович, не было бы у меня вчера спирта и как бы я плёнку сняла?
– Резонно – резонно, пробормотал Валагуцкий, подписывая бумагу. – Получите.
Мы с Вениамином быстренько выкатились за дверь, оба счастливые.
– Вениамин Валерьевич, я Вам спирта немножко оголью. Вам нужнее.
– Вот за это спасибо, Ле … Виноват! Наталья Григорьевна. Вы челове-ек!
Вслед за «бараньим летом» в Москву пришла золотая осень. Погода стояла прекрасная, пациентки и того лучше! Были и интересные случаи, чему я искренне радовалась. Без нудных дождей и слякоти в декабре выпал снег, затрещали морозы и Москва стала готовиться к Новому Году.
Тридцатое декабря. Мой последний приём в этом году. В открытую форточку залетают снежинки – крупные, ажурные… Кружатся в воздухе и падают мне на стол. Из комнаты отдыха доносится треск поленьев – топится печка. В моём кабинете стоит маленькая ёлочка – натуральная, с запахом смолы… Сказка, а не работа! Андрей Павлович выдал нам премию. Небольшую, но всё-равно кстати. Побалую маму и сыночка. Они у меня умнички.
Открылась дверь. Я подняла голову. В кабинет вошло нечто в женской одежде. Лица не было – коричневая маска. Ожог? Но чем? Рукой указала на стул. На меня смотрели несчастные девчоночьи глаза. Говорить девочка не могла – да и не стоило. Струп нужно беречь. Положила перед девочкой лист бумаги и ручку. – Пишите, что случилось?
А случилось следующее. Окончила девочка в глубинке десять классов и подалась в Москву за счастьем. Устроилась на стройку крановщицей. Работа не из лёгких, но деньги платят хорошие, место дали в общежитии. Жить можно. Освоилась. По воскресеньям стала ездить в центр, на самую Красную Площадь! А там… такая жизнь! Иностранцы. Девушки модные, красивые. Лица гладкие, брови щипаные, волосы – гривой или короткие – и взяться-то не за что! И стало казаться девочке, что уж очень она некрасивая. Всё лицо в веснушках! Думала – думала, что делать, да и решила у какой – нибудь красавицы спросить. Покойная мама всегда учила: «Людей не бойся, доченька. Попроси добром, они завсегда помогут». Пришла пятница, поехала девочка на Красную Площадь, подошла к красивой девушке и спросила, как ей от веснушек избавиться.
– А ты йодом намажься на ночь – все твои веснушки и отпадут, – хохотнула девица.
Так и сделала девочка. Щипало, но она терпела. А утром посмотрела на себя в зеркало и испугалась!
– А как Вы меня нашли? – удивилась я. – Вы пишите, Вам нельзя говорить. Оказывается, у девочки в соседней с КВД «башне» жила односельчанка. К ней она и поехала.
– Она к Вам ходит, – писала девочка.
– Как Вас зовут?
– Наташа.
– Тёзка, значит. Вот что, Наталья. Лицо Ваше всю жизнь таким не будет. А я постараюсь сделать так, чтобы и следа не осталось. Глаза девочки наполнились слезами.
– Не плачь! То, что у тебя на лице – называется струп. Его надо беречь. Придёт время, он сам сползёт. А сейчас, Наташенька, струп служит защитой для новой кожи, которая обязательно нарастёт. Поняла?
Девочка моргнула.
– Давайте, Наташа, я Вам измерю давление и температуру. Пожалуйста, сидите смирно, не гримасничайте.
Температура повышена, давление низкое – надо было принимать меры.
– Наташа, напишите, Вам больно?
– Вчера было большее – прочитала я.
Хорошо, скорее всего поверхностный ожог.
– Я буду задавать Вам вопросы, а Вы в ответ моргайте. «Да» – один раз; «Нет» – два раза.
И я начала опрос:
– Вы всё лицо мазали равномерно или какие-то участки мазали два-три раза?; Равномерно?
Девочка моргнула один раз.
Уже хорошо, – мысленно обрадовалась я.
– Мазали кисточкой для рисования?
Опять ответ «Да».
– Какое количество йода использовали? Столовую ложку? – Девочка не моргала. – Чайную? – моргнула один раз.
Поверхностный ожог, максимум несколько пузырей – с облегчением подумала я. Всё остальное испуг. Вылечу!
– Наташа, лицо «горит» сильно? Вам больно?
Моргнула два раза.
– Совсем не больно? – Показала кончик пальца.
– Вас тошнит? Что-то болит? – моргнула один раз.
Что же ты наделала, глупышка? Недели две я с тобой провожусь. И всю жизнь, тебе, девочка мазаться защитными кремами. Ладно. Это потом.
– Наташа, я дам Вам несколько таблеток. Вы осторожно положите их в рот и запейте водой из поильничка. Не пролейте на подбородок. Сидите спокойно. Думайте о хорошем. Я скоро вернусь.
Добежала до ординаторской. Валагуцкого не было. Владимир Владимирович Яшинский что-то писал в карте.
– Владимир Владимирович, мне Валагуцкий нужен. Он где?
– В Минздрав уехал. Должен уже быть. А что случилось?
– У меня ожоговая. Восемнадцать лет. Ожог лица. Три ладони.
– Чем сожгла..?
– А…? Ах, да! Извините. Йодом, веснушки сводила.
– Степень?
– Поверхностный, Владимир Владимирович.
Надо противостолбнячную ввести – у меня нет. И я бы не хотела отпускать её куда-либо.
?! – глаза у Яшинского округлились.
– Понимаете, Владимир Владимирович, через двое суток девочка будет испытывать сильнейший зуд. И если она сдерёт струп – могут остаться шрамы. Девочке восемнадцать. Надо бы сохранить кожу. Достаточно того, что прямые лучи ей на всю жизнь заказаны! У меня есть знакомый – очень хороший доктор в ожоговом. Я его попрошу, он будет приезжать консультировать. Мой кабинет с отдельным входом. Его надо превратить в палату. Еду я из дома буду приносить и по ночам около неё дежурить. На всё про всё уйдёт десять дней, не больше. Какие-то десять дней – и у девочки не будет шрамов. Со стерильностью тётя Фрося поможет. Сейчас мороз, оттепель не предвидится. Заживление пойдёт нормально. Яшинский обхватил голову руками.
– Наталья Григорьевна, это невозможно! Хотя большая доля истины в Ваших словах есть.
– Приедет Валагуцкий, скажите мне, пожалуйста, Владимир Владимирович.
– Обязательно. Возвращайтесь к пациентке. Шла в кабинет и думала: как я её кормить буду? С ложечки, конечно. Жидкой кашей, сладким чаем – ничего, справлюсь. Попозже позвоню Виктору. Пусть проконсультирует. Отстою я девочку. Её даже и навещать некому. И мне не разорваться. Да, а где мне приёмы вести? Мою регистратуру превратить в кабинет, а регистратуру и гардеробную объединить… Извинюсь перед пациентками, они у меня интеллигентные. Обойдутся без вопросов. Да и пациенток сейчас мало. Все разъехались.
Девочка дремала в кресле. Лицо заметно стянуло.
Всё-таки придётся наносить мази, но без повязок! Открытым способом. И необходима противостолбнячная!
Пока я кипятила воду и готовила мази, появились Валагуцкий, Яшинский и Снегирёв – Снегирёк, – так мы прозвали Вениамина Валерьевича за яркий цвет лица. Все трое были очень серьёзны. Осмотрели девочку, помолчали.
– Наталья Григорьевна, Вы можете обеспечить каждодневную консультацию специалиста из ожогового? – Обратился ко мне Валагуцкий.
– Да, Андрей Павлович. Я бы хотела позвонить Виктору Сергеевичу в Вашем присутствии и договориться. И нужна противостолбнячная сыворотка. Время идёт.
– У меня есть. Я могу ввести, – неожиданно предложил Вениамин Валерьевич.
– Давай, Вениамин, а мы пойдём договариваться с Евсеенко.
– Вы знаете Виктора Сергеевича? – Удивилась я.
– Кто ж его не знает? – Пробормотал Валагуцкий. – Сосед мой. Заливает нас каждый год.
Консультации Евсеенко были для меня бесценными. Теоретически всё складывалось замечательно. А практически? Привязывать руки Наташи к кровати? Фиксировать голову? Это не выход! Днём девочка вела себя замечательно. Ей разрешалось ходить, лекарства она принимала аккуратно – да практически ей можно было всё! Главное, не чесать лицо и девушка это понимала. К вечеру зуд усиливался. Я ночи напролёт просиживала на краю кровати и не спускала с Наташи глаз. Так долго продолжаться не могло. Я стала бояться ночных дежурств.
А если не услежу? И что тогда? А тогда всё насмарку, доктор. И девочка останется уродом. Из-за Вас, драгоценная Наталья Григорьевна! Первым заменил меня Валагуцкий. Я добралась до ординаторской и проспала семь часов. Какая роскошь!
Мы дежурили по очереди – я, Валагуцкий, Яшинский и Снегирёв.
– Вениамин Валерьевич, только не смешите Наташу – умоляла я. – Лучше меня дразните!
– Не волнуйтесь, доктор. Болезная облезет и я весь к Вашим услугам. Готов удовлетворить!
– Вениамин! – Осаживал Валагуцкий.
– Молчу – молчу … смеялся глазами Снегирёк.
«Болезная» «облезла» на десятые сутки. Дежурила я. Струп отделился от лица и вид у девочки был жуткий. Я позвонила Евсеенко – мы так договаривались. Виктор Сергеевич приехал и осторожно стал освобождать Наташу от маски. Именно освобождать. Я нервничала: «Я не отдала девочку в стационар! Я не специалист, я никогда не работала в ожоговых отделениях! А если я сделала что-то не так и девочка…»
– Всё, Наталья Григорьевна, – услышала я голос Виктора.
И что у нас получилось? Лицо у Наташи было красным, кожа очень тонкой. Да тут работы непочатый край – мелькнуло у меня в голове.
– Что скажешь, Виктор?
– Наташ, по- моему хорошо. Возле ушей могут остаться пятна. Посмотри, видишь, волдыри были.
– Сниму, Виктор. Спасибо. Я бы без тебя не смогла.
– Да смогла бы, Наташ.
– А кожа не очень красная, как ты считаешь?
– Нормально, завтра будет бледнее. Главное, на мороз не выходить.
– Какой мороз? Дней десять ещё буду наблюдать. Да, Виктор, влажность в помещении
нормальная? А температура?
– Всё нормально.
– Я тебе позвоню, если что.
– Да ты про меня через пять дней забудешь, доктор – улыбался Виктор.
– За – чем…? Многозначительно спросила я.
– Ах, да! Не дай Бог, пальчик обожжёшь. Шрамик останется…
– И не говорите, Виктор Сергеевич! Пальчиком работать надо. Так что, Вы уж не исчезайте, не забывайте несчастного косметолога.
Виктор приобнял меня за плечи.
– Пока, Наташ. Мужу и сыну привет.
У меня отличное настроение. На Наташином лице не видно ни одного, даже маленького шрамика.
Спасибо! Спасибо, коллеги!
Девочка поправлялась не по дням, а по часам. Была она прехорошенькой! А веснушки больше не появились. Время быстро бежит. Я и не заметила, как прошли годы. Был прекрасный августовский вечер. Дверь открылась и в кабинет вошли Валагуцкий и молодая женщина. Женщина была знакома.
Пациентка? – Силилась вспомнить.
– Здравствуйте, Наталья Григорьевна.
Наташа? Конечно, Наташа! Как я сразу не узнала?
– Здравствуй, девочка. Какими судьбами?
– На работу пришла устраиваться. Я детский психотерапевт.
– Значит, мед окончила! Молодец. И к нам…
В нашем полку прибыло, Андрей Павлович?
– Прибыло, Наталья Григорьевна. Осваивайтесь, Наталия Александровна. Наталья Григорьевна Вам поможет. Валагуцкий ушёл. Новоиспечённый психотерапевт подошла ко мне и… заплакала.
– Я не только Вас, я и кабинет этот люблю.
– А что же не заходила, Наташенька?
– Я хотела прийти к Вам с дипломом. Чтоб Вы знали, что я… Что Вы не зря… И благодарна…
– Наташа, Наташенька, хватит реветь. Посмотри, какое яблочко… Во – он. В окне висит. Сорви его. И скушай. Полезно!
– Маски делаешь?
– Делаю, Наталья Григорьевна. Но только натуральные.
– Аллергии нет?
– Нет. Медовые вообще замечательно действуют.
– Гречишный на маску не годится.
– Я помню, Наталья Григорьевна.
– А ещё что помнишь?
– Кашу.
– Какую кашу?
– Которой Вы меня кормили. В ней масла много было. А ещё изюм. Я такую раньше не ела. Теперь мне захотелось плакать. Девочка без матери росла. Бедновато жила. А я-то удивлялась, что моя пациентка даже кашу ест…
Наташа работала в моём кабинете во вторую смену, а вечером приходила я. Она всегда меня дожидалась, а я, если была возможность, приходила пораньше. Не знаю как Наташа, я же считала её названой дочкой. Наташа удачно вышла замуж, родила девочку и назвала её в честь меня – Наталья. Через мягкий знак. Мне это было необыкновенно приятно и я нещадно баловала малышку.
С тех самых далёких дней, когда в моём кабинете лежала Наташа, у Валагуцкого появилась мечта – иметь при КВД палату интенсивной терапии. Но денег не было и мечта оставалась мечтою. Осуществилась эта мечта весьма неожиданно. За нашим КВД находился пустырь – пологий склон, поросший пыльной травой. Мальчишки гоняли на пустыре мяч, время от времени разбивая наши окна. В один прекрасный день появился бульдозер, выровнял склон и началось строительство дома – да не просто дома, а ведомственной клинической больницы! Мы не знали, радоваться нам или слёзы лить. Всё зависело от того, какие отношения сложатся у врачей. Дружеские – выгода для всех. И в первую очередь, для пациентов. Опять же, наши доктора могли бы подрабатывать в клинической. Валагуцкий надеялся, что ему удастся заключить договор с богатыми соседями и появится в КВД палата интенсивной терапии! А я мечтала о серьёзном отношении к косметологии пациенток ведомственной больницы. Мне виделся поток ухоженных дам, стройными рядами спускающихся с моего крылечка…Дом строился, а мы мечтали и как обычно, вели приём.
Старшее поколение врачей диспансера, конечно же, относилось ко мне с уважением, но… считали мои науки не суть важными. Дерматолог Зоя Евдокимовна Мостовая – интересная пожилая женщина, договорилась с Валагуцким, что неделю в год я должна отработать в её кабинете и под её же чутким руководством. Валагуцкий был только «За». Для меня же эта неделя превращалась в муку – мученическую! Я прекрасно понимала, что косметологу дерматология нужна, как хлеб насущный. Но как же я её не любила!
Всё началось с козла Ваньки.
Очередная пасторальная козочка Мусечка мирно щипала травку под моим окном.
– Ме-е-е – услышала я безобразное козлиное бледное. Козёл-то откуда? Выглянула в окно. Рядом с Мусенкой стояло грязное, шелудивое существо противоположного козьего пола. Козёл был заразным!
Микроспория?
– Гаянэ! – заорала я с перепугу, выскочив в коридор. – Гаянэ!
В конце коридора показалась Гаячка.
– Что случилось?
– Гаячка, зайди ко мне. У меня шелудивый козёл. Он Мусенку заразит!
– Твой пациент Муську заразит?
– Да не мой! Мусечкин гость.
– ?! Наташенька, не волнуйся. Сейчас закончу с Лидочкой и приду – успокоила меня Гаянэ.
Вместе с Гаянэ мы обследовали козла. Гаячка близко, а я на приличном расстоянии.
– Похоже, ты права – задумчиво сказала Гаянэ. – Надо будет позвонить ветеринару. А он чей, этот козёл?
– Представления не имею. Слушай, а как его выгнать?
– Никак. Его надо лечить.
– Но он же чей-то?!
– Этот «чей-то» Муське нравится. Смотри, она от него не отходит.
– И вся эта пастораль под моими окнами! – Вздохнула я.
– Любят твой кабинет хахали, – смеялась Гаянэ. – Мёдом ты им мажешь, что ли?
– А если этот козлище к нам в окна будет прыгать?
– А вот это уже серьёзно – перестала смеяться Гаянэ. – Я приглашу ветеринара, а ты передвинь приём минут на пятнадцать – от греха подальше. Прибывший ветеринар поразил нас до глубины кишок.
– А-а, Ванька! Старый знакомый! Это благородное животное – собственность бабы Мани.
– Кто такая баба Маня и почему её животное пасётся в нашем саду? – с тоской спросила я.
– Баба Маня-то? Баба Маня – осколок капитализма. А козла она к Вам запустила, потому как пасти его больше негде. Пустырь застраивают. Так что придётся Вам, девушки, Ваньку терпеть!
– Как терпеть? Под моим окном?! У нас не свиноферма, Геннадий Степанович! Геннадий развеселился.
– Девушки, Ванька козёл, а не боров.
– Да какая мне разница! – Чуть не плакала я. – Отведите его, Бога ради, к бабушке Мане.
– А вот это не получится. Бабка вредная. Говорю же, осколок капитализма.
– У него, случаем, не микроспория? – задала вопрос молчавшая до сих пор Гаянэ.
– Совершенно верно, Гаянэ Арташесовна. Застарелая.
– А почему уважаемая бабушка Маня его не лечит?
– Не хочет. Так что, девушки, вся надежда на Вас.
– А Мусечка не заразится, Геннадий Степанович – Забеспокоилась я.
– Постараемся, чтоб не заразилась – похохатывал Геннадий. – Потомство она Вам даст. Ванька ба-альшой нахал!
– Ребятушки! Козля-атушки – прогнусавил Геннадий, смеясь. – Ладно, барышни, пойду я работать. У меня тоже приём. Приятно было пообщаться, девушки. Да, вечером зайду, паству Вашу обработаю.
И начались у нас «райские дни!» Первое, что сделал шелудивый Ванька – обеспечил Мусечку счастьем материнства. Валагуцкий в очередной раз схватился за голову.
– Ни сумливайси, Палыч – успокаивала его тётя Фрося. Прадам я их. Егорки и прадам. Хазяин он крепкий. Купить. Атчиво ш ни купить. Казляты благародныя. Хароших кравей! Антиресна, сколь их будить? Аднаво нады Маньки аддать. Казёл-та иё.
– Вот как? – удивился Валагуцкий.
– Завидения такая, Палыч. А вота ежили падумыть, нашто Маньки приплот давать? – Рассуждала тётя Фрося. – Иё животныю мы корьмим. Дивчаты вмесьти с Генкый лечуть казла. Петны у яво были, таперя нету. Хлаткый стал…! Ни дадим Маньки ничаво. А будить арать – пущай казла иде хочить пасёть. С давольствии животныю сымим.
– Вы уж сами, Ефрос инья Ивановна, решите этот вопрос. Виноват, не могу я спорить с Марией Васильевной – сокрушался Валагуцкий.
– С ей паспо-оришь, – ворчала тётя Фрося. –
Кыпиталиска – ана и исьть кыпиталиска! И животныя у ей такая жа.
Между тем, Ванька туго знал своё дело – разорил Фросин огород! Для маленьких пациентов посадила добрая женщина под яблонями огородные растения. Московским детишкам интересно было видеть, как растёт капуста и «оказывается, морковка сидит в земле! А если потянуть за хвостик – её можно вытянуть. Бабушка Фрося выкупает морковку, она станет красная-красная, аж оранжевая! И такая сладкая! А дядя Андрей говорит, морковка полезная. Из неё витамины выходят прямо в животик к девочкам и мальчикам!» Гаяня слушала восторженное щебетание, поддакивала и приёмы проходили без слёз и обид.
Козла наказали! Посадили на верёвку и не давали падалицу.
– Сиди вот, анчихрист – возмущалась старуха. Тибе благародныю Муську сасватыли, а ты? Адна слова, Манькина животныя.
Мусечка решила рожать в конце рабочего дня. Вызвали Геннадия Степановича. Как выяснилось, весь коллектив диспансера состоял из горожан. Приятным исключением были тётя Фрося и её кума Евдокия. Всем хотелось посмотреть окот любимицы Мусечки, но тётя Фрося была категорически против. Вернее, старуха совсем даже была не против врачей-женщин – «штоба патсабили», – и даже мысли не допускала, «што на благародныю животныю будуть пялица мужики».
– Позвольте, Ефросинья Ивановна, с минуты на минуту подойдёт Геннадий Степанович. Его Вы тоже не пустите?
– Ты што, Палыч? Он жа дохтур!
– А мы кто? – Спросил Владимир Владимирович Яшинский.
– Как хто? Звесна, винаролуги.
Со старухой никто, конечно же, спорить не собирался и я испытала ехидную радость, увидав растерянность на лице Вениамина.
Окот прошёл замечательно. Первым на свет Божий появился козлёнок, а за ним пять козочек. Козочки были помельче, поаккуратнее, что ли. На радостях тётя Фрося простила многодетного отца.
– Иди, познакомься с дитями-та – говорила старуха, отвязывая Ваньку.
Ваньку потомство не интересовало. В три прыжка он оказался возле кучи с падалицей.