Злая. Сказка о ведьме Запада

Корень зла

Пошевелившись в смятой постели, жена сказала:

– Я думаю, всё случится сегодня. Ты только посмотри на мой живот.

– Сегодня? Весьма в твоём духе, сплошное упрямство да неудобство, – поддразнил её муж. Он стоял у двери, глядя наружу: на озеро, поля и лес на дальних холмах. За ними вились нити дыма из каминных труб – жители деревеньки Раш-Маргинс готовили завтрак. – Буквально в худший день для моего служения.

Жена зевнула:

– Тут, как понимаешь, особо выбора нет. Как живот дорастёт до предела, так и всё – приходит срок, и хочешь не хочешь, милый, ничего уже не попишешь. Тело всё делает само, и ему никак не помешать. – Она приподнялась на локтях, пытаясь посмотреть на мужа из-за громадного живота. – Я тут уже ни на что не влияю, я в этом теле пленница. Пленница ребёнка.

– Прояви немного самообладания. – Он подошёл к ней и помог сесть. – Считай это испытанием духа. Посланным тебе для смирения чувств и дисциплины телесной и душевной.

– Самообладания? – усмехнулась она и принялась медленно подвигаться к краю кровати. – Чем это я, живое вместилище для паразита, обладаю до сих пор? Где я сама, скажи на милость? Потерялась по дороге за эти девять месяцев?

– Подумай обо мне, – попросил он уже более серьёзно.

– Фрекс, – не менее серьёзно возразила она, – ни одному священнику в мире не под силу унять молитвой извержение вулкана.

– Что же скажут мои братья по вере?

– О, наверняка почтенное собрание возмутится: «Брат Фрекспар, неужели вы позволили своей жене рожать первенца, вместо того чтобы вплотную заняться проблемами собственной паствы? Как недостойно с вашей стороны, как же вы это допустили! Вы лишены сана».

Теперь уже она подшучивала над ним, поскольку лишать его сана было некому. Ближайший унионистский епископ находился слишком далеко, чтобы следить за делами священника в глубинке.

– И всё-таки, это настолько не вовремя!

– Вообще-то, ты сам виноват в этом неудобстве как минимум наполовину, – заметила женщина. – Ну правда, Фрекс, в конце-то концов.

– Так обычно и рассуждают, но всё же я сомневаюсь.

– Сомневаешься?

Она расхохоталась, запрокинув голову. Изгиб её шеи от мочки уха до ложбинки под горлом напоминал Фрексу очертания изящного серебряного ковшика. Даже взлохмаченная после сна, с огромным животом, его жена оставалась невероятной красавицей. Волосы её ярко блестели, точно опавшая дубовая листва на солнце. Её благородное происхождение Фрекс осуждал, её усилиями преодолеть эти обстоятельства гордился, – но саму её неизменно любил.

– Ты сомневаешься в своём отцовстве, – она ухватилась для опоры за спинку кровати; Фрекс поддержал её под другую руку и помог встать, – или в причастности всего рода мужского к деторождению?

Женщина воздвиглась на ноги, громадная, точно плавучий остров, и с трудом побрела к дверям, продолжая посмеиваться. Когда Фрекс принялся одеваться на грядущую духовную битву, он по-прежнему слышал смешки жены из уборной.

Он расчесал бороду, намазал волосы маслом и собрал их на затылке заколкой из кости и сыромятной кожи – пусть лицо останется открытым. Сегодня необходимо, чтобы его выражение, до мельчайших деталей, было хорошо различимо на расстоянии. Он затемнил брови углём, нарумянил красным воском скулы, чуть выделил губы. Красивый священник скорее убедит грешников покаяться, чем неказистая деревенщина.

Через задний двор проплыла Мелена: не с обычной грузностью беременной женщины, а плавно, как громадный воздушный шар, за которым волочатся по земле верёвки. В одной руке она несла сковородку на длинной ручке, в другой – пару яиц и пучок подвядшего осеннего лука-порея. Она негромко напевала себе под нос короткие строчки какой-то песенки, но слов Фрекс не слышал.

Он убедился, что его строгое облачение наглухо застёгнуто до самого верха, завязал сандалии. Затем достал из тайника под комодом письма от брата по служению, священника из деревни Три Мёртвых Дерева, и спрятал бурые страницы за пояс. Он не желал, чтобы Мелена видела эти послания, опасаясь, что в ином случае она захочет отправиться с ним – повеселиться или пощекотать себе нервы.

Пока Фрекс глубоко дышал, готовя лёгкие к долгой проповеди, Мелена лениво помешивала яйца в сковороде деревянной ложкой. С другого берега озера доносился звон коровьих колокольчиков, но женщина его не слушала. Она внимала некому другому звуку, который как будто раздавался у неё внутри. Этот звук не складывался в мелодию – точно музыка во сне, от которой запоминаешь общее впечатление, а не гармонические переливы. Может быть, это ребёнок в животе тихонько мурлычет от счастья перед предстоящим рождением? Она нисколько не сомневалась, что у новорождённого будет музыкальный слух.

Потом она услышала, как Фрекс в доме перешёл к импровизации для разогрева: начал громко декламировать отдельные звучные обороты, выдвигать контраргументы на реплики невидимого противника, заново убеждая самого себя в своей правоте.

Как там звучала присловица, которую много лет назад в детской ей пела няня?

Однако сейчас она вспомнила эту песенку с теплотой, как шутку. Горе – естественный итог жизни, но всё равно мы продолжаем рожать детей.

«Нет же, – эхом откликнулась няня в голове Мелены, как обычно, тоном поучения. – Нет, избалованная ты дурочка. Ничего ты не понимаешь. Кто по своей воле продолжит рожать детей? Мы занимаемся этим, пока молоды и ещё не представляем себе всех тягот грядущей жизни. А едва хлебнём их, – а мы, женщины, небыстро учимся, – как наше чрево иссыхает и благоразумно перестаёт давать потомство».

«Но мужчин это не касается, – мысленно же возразила Мелена. – Они могут плодить детей хоть до самой смерти».

«О, мы, женщины, учимся небыстро, – вздохнула воображаемая няня. – Но вот этих жизнь вообще ничему не учит».

– Завтрак! – объявила Мелена и выложила яичницу на деревянную тарелку.

Нет, её сын ни за что не будет тупицей, как большинство мужчин! Она вырастит его таким, чтобы он восстал против бесконечной череды бедствий и горестей.

– Для нас настают трудные времена! – возвестил Фрекс.

Для ярого противника мирских удовольствий ел он весьма изящно. Мелена любила наблюдать за тем, как ловко его пальцы орудуют двумя вилками. Хоть и подозревала, что под всей его праведной аскезой скрывается затаённая тоска по лёгкой жизни.

– Да у нас каждый день времена трудные, – съязвила она в той же манере, в какой отвечали ему прихожане. Но бедный тугодум-супруг даже не услышал иронии в её голосе.

– Мы оказались на распутье. Нам грозит идолопоклонство! Извечные ценности попраны! Истина в опасности, добродетель забыта!

Он не столько обращался к ней, сколько репетировал обличительную тираду против жестокого магического представления, которое намеревался разгромить этим вечером. В его характере всегда была некая отчаянная, драматическая жилка, но в отличие от большинства мужчин он умел использовать эту черту на благо дела своей жизни.

Мелена осторожно опустилась на лавку. В голове у неё распевал без слов целый хор. Может, у всех так бывает перед родами? Стоило бы порасспрашивать любопытных местных кумушек, которые наверняка придут к ней днём тихонько побрюзжать, что ей живот уже на нос лезет. Но она не решалась. Даже её правильное городское произношение они считали наигранным, неестественным, – и потому ещё более стыдно было демонстрировать им своё невежество в таком простом деле.

Фрекс заметил, что она больше ему не отвечает.

– Ты не злишься, что я сегодня оставляю тебя одну?

– Злюсь? – Она приподняла брови, как будто само это понятие было ей незнакомо.

– Историю крошечным шагом влекут вперёд ничтожные силы отдельных мелких жизней, – глубокомысленно заявил Фрекс, – но вместе с тем на ином уровне происходит столкновение глобальных извечных сил. Одновременно уследить за обеими сферами невозможно.

– Это ты про жизнь нашего ребёнка говоришь, что она мелкая?

– Сейчас не время спорить. Это мой священный долг, я не могу от него уклоняться. Раш-Маргинс угрожает истинное зло. Я лишусь покоя, если не помешаю ему.

Он говорил серьёзно и горячо. За этот внутренний пыл Мелена когда-то и полюбила его, но теперь порой начинала ненавидеть.

– Зла будет ещё немало, – высказалась она напоследок. – А твой сын появится на свет лишь однажды. И учитывая, что у меня вот-вот отойдут воды, я думаю, это произойдёт сегодня.

– Будут и другие дети.

Она отвернулась, чтобы муж не увидел на её лице гримасу ярости.

Но долго злиться на него Мелена не могла. Возможно, это было признаком моральной слабости. Хотя вообще-то, о моральных слабостях она особо не задумывалась; одного служителя религии в семье вполне хватало.

Женщина мрачно замкнулась в себе. Фрекс неторопливо заканчивал завтракать.

– Это дьявол, – со вздохом проговорил он. – Дьявол уже близко.

– Не смей говорить такие вещи в день, когда должен родиться наш ребёнок!

– Я говорю об искушении в Раш-Маргинс! Как будто непонятно!

– Однако слово – не воробей, а сказанного не воротишь! – возмутилась Мелена в ответ. – Я не претендую на всё твоё внимание, Фрекс, но хоть немного мог бы обо мне подумать!

Она с грохотом уронила сковородку на лавку у стены.

– Могу того же попросить у тебя, – подхватил муж. – Что, по-твоему, мне сегодня предстоит? Как мне убедить свою паству отвернуться от пёстрого представления идолопоклонников? Скорее всего, я вернусь домой разбитым в пух и прах, проиграв более яркому впечатлению. Ты получишь долгожданного ребёнка, а меня ждёт лишь неудача.

Тем не менее даже эти горькие слова он произносил с гордым видом, словно потерпеть поражение в борьбе за высокую моральную цель было для него чем-то сродни добродетели. И разве можно сравнить этот возвышенный труд с грязью, кровью, болью и криками, сопровождающими рождение ребёнка?

Он наконец встал из-за стола и собрался уходить. Над озером поднялся ветер, размывая верхушки столбов кухонного дыма на горизонте. «Как будто спирали, – подумала Мелена, – как вихри воды, уходящие в водосток».

– Береги себя, любовь моя, – сказал на прощание Фрекс, хотя к этому моменту уже принял суровый вид, который обычно напускал на себя перед прихожанами.

– Постараюсь, – вздохнула Мелена. Ребёнок сильно толкнулся внутри, и она почувствовала, что ей снова пора спешить в уборную. – Исполни свой долг, моя надежда и опора, мысленно я с тобой. Постарайся, чтобы тебя там не убили.

– На всё воля Безымянного Бога, – сказал Фрекс.

– Лучше бы вышло по моей воле, – ответила она кощунственно.

– Свою волю обрати на то, что в твоей власти, – ответил он. Теперь он в полной мере обращался к ней, как священник к грешнице, и этот расклад ей привычно не нравился.

– Прощай! – откликнулась Мелена и, вместо того чтобы помахать вслед мужу, скрылась в вонючей уборной. А Фрекс двинулся по дороге в Раш-Маргинс.

Часы Дракона Времени

На деле Фрекс беспокоился за Мелену гораздо сильнее, чем показывал. Он остановился у первой попавшейся рыбацкой хижины и поговорил в дверях с хозяином. Может быть, кто-то из деревенских женщин сможет остаться с Меленой на день, а если понадобится, и на ночь? Это было бы добрым делом. Рыбак согласился, и Фрекс кивнул, принимая эту услугу с мучительной благодарностью, – он и без напоминаний знал, что в этих краях его жену недолюбливали.

Затем, прежде чем продолжить путь вокруг Гиблого озера и направиться в Раш-Маргинс, он остановился у поваленного дерева и вытащил из-за пояса два письма.

Их прислал его дальний родственник, также священник. Парой недель ранее кузен не пожалел времени и драгоценных чернил, чтобы подробно описать нечто под названием Часы Дракона Времени. Фрекс, готовясь к сегодняшней праведной битве, перечитал имеющиеся сведения об этом часовом истукане.

Пишу в спешке, брат Фрекспар, чтобы успеть передать впечатления по свежим следам.

Часы Дракона Времени установлены на фургоне, целиком это конструкция высотой с жирафа. По сути, это шаткий передвижной балаган, со всех сторон утыканный нишами и арками просцениума. На плоской крыше возвышается заводной механический дракон. Сам он зелёного цвета, когти у него серебряные, а глаза рубиновые. Чешуя у него из множества наборных металлических дисков: медных, бронзовых и железных. Под верхним, подвижным слоем чешуи спрятан железный каркас, который управляется часовым механизмом. Дракон Времени вращается по кругу на постаменте, хлопает кожистыми крыльями (со звуком, похожим на шум кузнечных мехов) и изрыгает из пасти зловонные сернистые клубы оранжевого пламени.

На всех сценах под ним, в дверях, окошках, на крылечках красуются марионетки и игрушечные фигурки: там есть герои народных сказок, карикатурные крестьяне и дворяне, животные, феи и святые – статуэтки наших унионистских святых, брат Фрекспар, как будто выкраденные из церкви, у нас из-под носа! Не могу описать своё возмущение. Фигурки приводятся в движение шестерёнками: выкатываются из дверей и возвращаются обратно, сгибаются в поклонах, танцуют и всячески дурачатся.

Кто явил миру этого Дракона Времени, этого лжепророка, зловещее искушение, что открыто бросало вызов унионистской церкви и самому Безымянному Богу? Управлял часами, по сведениям кузена, какой-то гном и несколько его тонких-звонких подручных, но тем как будто бы едва хватало мозгов собирать пожертвования в шляпу. Кому ещё это было нужно, помимо гнома и его напомаженных мальчиков?

Во втором письме кузен предупреждал, что часы вскоре будут проезжать через Раш-Маргинс, и излагал одну историю из своей деревни:

В начале представления за сценой задребезжали струны и забренчали кости. Толпа зашумела и сгрудилась вокруг фургона. В освещённом окошке показалась супружеская постель с кукольными женой и мужем. Муж спал, жена вздыхала над ним. Своими крохотными резными ручками она изобразила, что достоинство её супруга разочаровывающе малых размеров. Зрители покатились со смеху. Наконец кукольная жена сама заснула, и, как только она захрапела, кукольный муж ускользнул из постели.

В этот момент Дракон наверху развернулся на постаменте и простёр когти к толпе, однозначно указывая на некоего копателя колодцев по имени Грайн; а тот всегда был верным, хотя и невнимательным мужем. Затем дракон встал на дыбы и манящим жестом лапы выделил из публики вдову Летту и её дочь, незамужнюю девицу с кривыми зубами. Толпа настороженно притихла и отступила от Грайна, Летты и покрасневшей девицы, как от прокажённых.

Дракон снова уселся на крышу, но расправил крыло над следующей аркой. В ней зажёгся свет, показался бродящий в ночи по улице кукольный муж. Вскоре появилась кукольная вдова с пышной причёской и ярким румянцем, она волокла за собой протестующую зубастую дочь. Вдова поцеловала кукольного мужа и стянула с него кожаные штаны. Под ними оказалось целых два мужских достоинства: один орган спереди, а другой – пониже копчика. Вдова поместила свою дочь на передний орган покороче, а себе оставила более угрожающий причиндал сзади. Все три куклы задёргались и закачались в такт, ликующе повизгивая. Закончив своё дело, вдова и дочь слезли с неверного мужа и обе поцеловали его, но тут же, каждая со своей стороны, одновременно двинули ему коленом ниже пояса. Человечек зашатался во всю мощь своих шарниров, хватаясь за пострадавшие места.

Публика взревела. У настоящего Грайна, копателя колодцев, выступили капли пота размером с виноградину. Вдова Летта притворилась, будто хохочет со всеми, но её дочь от стыда мигом сбежала. Тем же вечером взбудораженные соседи напали на Грайна, чтобы осмотреть его на предмет гротескного изъяна. Летту стали сторониться. Её дочь, похоже, пропала бесследно. Мы подозреваем худшее.

Хорошо хоть Грайна не убили. Но кто знает, как отразилась эта жестокая драма на наших душах? Душа заключена в тюрьму человеческой плоти, но ведь такие мерзость и унижение могут оказать на неё разлагающее влияние, как ты считаешь?

Порой у Фрекса создавалось впечатление, будто всякая бродячая ведьма, всякий беззубый шарлатан-провидец – словом, все колдуны в стране Оз, способные творить хотя бы простенькие заклинания, – вдруг решили отправиться в глушь Венд-Хардингс ради нескольких жалких грошей. Он осознавал, что жители Раш-Маргинс – простые люди. Жизнь у них тяжёлая, их надежды скудны. Из-за затяжной засухи их вера в бога слабеет. Фрекс понимал, что Часы Дракона Времени манили их и мастерством механики, и магией – и ему придётся призвать всю свою стойкость и незыблемую веру, чтобы одолеть их. Если его прихожане окажутся уязвимыми перед так называемым культом наслаждения, поддавшись зрелищности и виду насилия, – что тогда?

Он победит. Он их пастырь. Столько лет он вырывал им гнилые зубы, отпевал их младенцев и благословлял их дома. Он жил в бедности ради них. Он скитался, как бродяга, с растрёпанной бородой и миской для подаяния от деревни к деревне, на целые недели оставляя бедную Мелену одну в их домике. Он стольким пожертвовал ради них. Прихожане не поддадутся влиянию этого существа, именуемого Драконом Времени. Ведь они перед ним в неоплатном долгу.

Расправив плечи и стиснув челюсти, священник двинулся дальше, хотя в животе у него горько урчало. В тёмном небе клубились вихри пыли и песка. Ветер над холмами жалобно, пронзительно стенал, словно пробивался сквозь узкую трещину в скале где-то за пределами видимости.

Рождение ведьмы

К тому времени, как Фрекс набрался смелости войти в убогую деревушку Раш-Маргинс, уже почти наступил вечер. Он был весь в поту. Мужчина топнул ногой, крепко сжал кулаки и громко, хрипло закричал:

– Чу, маловерные! Собирайтесь, покуда можете, ибо искушение грядёт, чтобы испытать вас сурово!

Слова он выбрал до нелепого архаичные, но это сработало. Ему навстречу двинулись угрюмые рыбаки, волоча с причала пустые сети. Пришли земледельцы, чьи неплодородные наделы мало что дали в этот засушливый год. Ещё до того, как он начал проповедь, все они уже выглядели виноватыми, точно сам грех.

Они последовали за ним к покосившимся ступенькам мастерской для починки лодок. Фрекс знал, что все ожидают прибытия этих мерзостных часов с минуты на минуту: сплетни распространялись подобно чуме. Он стал обличать их за алчное нетерпение:

– Вы глупы, как младенцы, что тянут руки к пылающим угольям! Вы словно отродье драконьего чрева, готовое испить огонь из его сосцов!

Это были избитые устаревшие проклятия из священного писания, и сейчас они звучали довольно плоско; за время пути Фрекс устал и был не в лучшей форме.

– Брат Фрекспар, – вмешался Бифи, деревенский голова Раш-Маргинс, – может, поумеришь пыл, пока мы сами не увидим, какую новую форму примет искушение?

– У вас не хватит духу противостоять этим формам, – выплюнул Фрекс.

– Разве ты не наставлял нас все эти годы? – возразил Бифи. – Едва ли нам выпадал шанс достойно воспротивиться греху! Вот мы и ждём этого… ну, как духовного испытания.

Рыбаки издевательски засмеялись и засвистели, и Фрекс взглянул на них ещё более грозно, но тут послышался необычный звук – грохот колёс по каменистым колеям дороги. Все местные мигом повернули головы. Наступила тишина. Священник утратил внимание слушателей, не успев даже толком начать.

Часы везла четвёрка лошадей, сопровождал их гном и шайка его молодчиков. Плоскую крышу действительно венчал дракон. Что это было за чудовище! Оно казалось почти живым, готовым к прыжку. Сам фургон был расписан разноцветными карнавальными узорами и украшен блестящим сусальным золотом. Рыбаки наблюдали за его приближением, разинув рты.

Прежде, чем гном успел объявить о начале представления, а его подручные – вытащить дубинки, Фрекс вскочил на нижнюю ступеньку фургона – откидную сцену на петлях.

– Почему это называется часами? – патетически вопросил он. – Ведь единственный их циферблат плоский, тусклый и теряется в этом безумном нагромождении деталей. Более того, стрелки не двигаются! Посмотрите сами! Они нарисованы так, чтобы всегда оставаться на отметке «без одной минуты полночь»! Всё, что вы здесь увидите, – это механика, друзья мои, и это факт. Вы увидите, как растут механические кукурузные поля, как ходят по небу механические луны, как извергается механический вулкан, выбрасывая вместо лавы красную ткань с чёрными и алыми блёстками. Со всей этой машинерией почему бы не сделать движущиеся стрелки на циферблате? Почему? Я спрашиваю вас! Я спрашиваю тебя, Гонетт, и тебя, Стой, и тебя, Периппа! Почему же здесь нет настоящих часов?

Но они не слушали: ни Гонетт, ни Стой, ни Периппа – никто. Они были полностью поглощены ожиданием.

– Ответ, конечно же, в том, что часы эти измеряют не земное время, а время души. Время искупления и осуждения. Для души каждый миг – это всегда минута до суда. Минута до суда, друзья мои! Если бы вы умерли через шестьдесят секунд, захотели бы вы провести вечность в удушающих глубинах, куда отправляются идолопоклонники?

– Шумно тут нынче, – произнёс кто-то из тени, и зрители рассмеялись.

На сцену над Фрексом – он обернулся посмотреть – из маленькой дверцы выскочила кукольная собачка с курчавой тёмной шёрсткой, точно такой же, как волосы самого священника. Собачка подпрыгивала на пружине и тявкала раздражающе высоким голоском. Смех усилился. Сгустились сумерки, и Фрекс уже почти не различал, кто смеялся, а кто кричал ему отойти и не загораживать вид.

Он не двинулся с места, и потому его бесцеремонно столкнули со ступеньки.

Гном разразился напыщенной вступительной речью:

– Вся наша жизнь – бессмысленная суета; мы закапываемся в неё, как в крысиную нору, и бьёмся там, как крысы, и в конце, в точности как крыс, нас швыряют в могилу. А посему отчего не внять голосу пророчества, не посмотреть на чудодейственное зрелище? Ведь даже под видимой суетой и унижениями нашей крысиной жизни скрывается некий скромный, но незыблемый смысл! Подойдите ближе, добрые люди, и узрите, какое знание о вашей жизни постигнет вас! Дракону Времени ведомо прошлое, настоящее и будущее, он видит истину большую, чем жалкие годы, отведённые вам! Узрите, что он покажет!

Толпа качнулась вперёд. Взошла луна, и её холодный диск был подобен глазу разгневанного, мстительного божества.

– Прекратите, отпустите меня! – закричал Фрекс. Всё было ещё хуже, чем он опасался. Его паства никогда прежде не обращалась с ним так грубо.

Часы разыграли сценку о мнимо набожном человеке с кудлатой, как овечья шерсть, бородкой и тёмными кудрями. Он проповедовал аскезу, бедность и щедрость к ближним, но на деле прятал тайный ларец с золотом и изумрудами – на двойном запоре в корсаже своей слабосильной жены благородных кровей. Негодяя пронзили длинным железным колом в весьма неприличном месте, изжарили и подали голодной пастве на ужин.

– Он потакает вашим низменным инстинктам! – закричал багровый от ярости Фрекс, скрестив на груди руки.

Однако теперь, когда тьма окутала всё вокруг, кто-то сзади схватил его, чтобы заткнуть ему рот. Чья-то рука сомкнулась у него на горле. Фрекс дёрнулся посмотреть, кто из его прихожан позволил себе такую дерзость, но все лица были скрыты капюшонами. Его ударили коленом в пах, и он согнулся, уткнувшись лицом в грязь. Кто-то пнул его прямо между ягодиц, и кишечник его опорожнился.

Толпа, однако, не смотрела на него. Зрители уже покатывались со смеху над следующим представлением Дракона из Часов.

Только какая-то добрая женщина во вдовьем платке схватила его под локоть и повела прочь – он был слишком измучен и унижен, чтобы выпрямиться и посмотреть, кто это.

– Я укрою вас в погребе, уложу под мешковину, – тихо ворковала женщина, – вас же ночью искать будут, ещё, небось, с вилами, судя по тому, что эту штука вытворяет! У вас в домике вас найдут мигом, а вот в моей кладовой – вряд ли.

– Мелена… – прохрипел он, – они найдут её…

– За ней присмотрят, – отмахнулась соседка. – Уж с этим мы, женщины, как-нибудь разберёмся.

В домике священника Мелена лежала в полубеспамятстве. Перед глазами у неё то расплывались, то возникали вновь силуэты двух повитух: рыбачки и паралитичной старухи. Они по очереди щупали роженице лоб, заглядывали ей между ног и украдкой косились на несколько хорошеньких безделушек и дорогих вещиц, которые Мелена привезла с собой из Кольвен-Граундс.

– Ты пожуй пасту из пьянолиста, голубка моя, пожуй. Сама не заметишь, как уснёшь, – успокаивающе бормотала рыбачка. – Ты расслабишься, маленькая прелесть выскочит сама собой, а утром всё уже будет хорошо. Думала, ты будешь пахнуть розовой водой и волшебной росой, а от тебя несёт так же, как и от всех простых смертных. Ты жуй, милочка, жуй.

Заслышав стук в дверь, старуха виновато отпрянула от сундука, в котором рылась, стоя перед ним на коленях. Она с грохотом захлопнула крышку, зажмурилась и приняла молитвенную позу.

– Войдите, – разрешила она.

Появилась молодая румяная девица.

– О, хорошо, что тут хоть кто-то есть, – сказала она. – Как она?

– Ещё чуть-чуть осталось, вот-вот младенец выйдет, – ответила рыбачка. – Час примерно.

– Ну, мне сказали предупредить вас. Мужчины напились и пошли вразнос. Этот дракон из волшебных часов их раззадорил, и они ищут Фрекса, чтобы убить его. Им часы так велели. Они, верно, и сюда доберутся. Лучше бы забрать женщину в безопасное место – её получится перетащить?

«Нет, меня нельзя трогать, – подумала Мелена, – а если крестьяне найдут Фрекса, то пусть убьют его за меня как можно более жестоко. Ещё никогда в жизни мне не было так больно, чтобы в глазах темнело. Пусть убьют его за то, что он сделал со мной».

При этой мысли она улыбнулась и в краткий миг облегчения потеряла сознание.

– Может, оставим её здесь и сбежим? – предложила девица. – Часы велели убить и её, и новорождённого драконьего выродка. Я не хочу попасть под горячую руку с ней заодно.

– А как же наше доброе имя? – возмутилась рыбачка. – Что мы эту неженку, посреди родов бросим? Плевала я на эти часы и что они там говорят.

Старуха, успевшая вновь зарыться в сундук, спросила:

– Настоящих гилликинских кружев кто хочет?

– Там в поле стоит телега для сена, – припомнила рыбачка. – Но давайте поживее. Идём со мной, поможешь мне её прикатить. А ты, старая карга, вылезай из кружев и топай сюда, хоть лоб этой красотке оботри. Ну, тронулись.

Через несколько минут старуха, рыбачка и девица уже катили телегу по заросшей тропе сквозь осенний лес, мимо зарослей вереска и папоротников. Ветер крепчал. Он так и свистел над безлесыми вершинами Тряпичных холмов. Мелена, распростёртая на одеялах, тяжело дышала и стонала, не приходя в сознание.

Заслышав шум пьяной толпы с вилами и факелами, женщины замерли и некоторое время стояли молча, в страхе прислушиваясь к невнятной ругани. Затем, ускорившись, двинулись дальше, пока не вышли к туманной роще – на окраину кладбища для некрещёных покойников. В глубине рощи неясно вырисовывался силуэт часов. Гном оставил их здесь для сохранности – он был не дурак и прекрасно понимал, что в этот уголок боязливые жители деревни явно не забредут сегодня ночью.

– Гном с подручными тоже пьют в таверне, – выговорила девица, тяжело дыша. – Тут нас никто не найдёт!

– Так ты, значит, заглядывала в окна таверны на мужиков поглазеть, потаскуха? – буркнула сварливая старуха.

Она распахнула заднюю дверь часов и обнаружила внутри пространство, в которое можно было протиснуться. В темноте зловеще застыли маятники. Огромные зубчатые колёса выглядели так, будто только и ждали возможности пошинковать в капусту любого незваного гостя.

– А ну-ка, затащим её сюда, – велела старуха.

Ночной туман и факелы к рассвету сменились тяжёлыми грозовыми тучами и пляшущими скелетами молний. Изредка небо прояснялось, но сразу после этого заряжал ливень, и крупные тяжёлые капли сыпались из туч, словно комья грязи.

Повитухи выползли на четвереньках из задней двери часового фургона с итогом своих трудов на руках. Они прикрыли младенца от воды, текущей с крыши.

– Глядите, радуга, – сказала старшая, кивнув на небо. И действительно, там повисла блёклая разноцветная полоса.

То, что они увидели, обтерев ребёнка от крови и околоплодных оболочек… Может быть, это была игра света? Ведь после грозы и сама трава будто переливалась всеми оттенками зелени, и розы пылали на стеблях безумным великолепием. Но даже с учётом всех природных эффектов повитухи не могли отрицать того, что видели. Под блестящей плёнкой естественных жидкостей кожа младенца отливала странным бледно-изумрудным оттенком.

Не прозвучало ни вопля, ни плача новорождённого. Ребёнок открыл рот, вдохнул – и умолк.

– А ну-ка плачь давай, ты, исчадие, – цыкнула старуха, – ты же первым делом заорать должен.

Ребёнок её требование не выполнил.

– Очередной упёртый мальчишка, – вздохнула рыбачка. – Ну что, убьём его?

– Да что ты сразу грозишь, – фыркнула старуха. – Это девочка.

– Ха, – вмешалась близорукая девица, – да вы гляньте, вон же краник-то.

С минуту они препирались – притом что держали в руках совершенно голого младенца. Только после второго и третьего обтирания стало ясно, что это действительно девочка. Возможно, при родах какой-то сгусток естественных выделений попал новорождённой между ног и быстро засох. Когда её вытерли как следует, оказалось, что малышка хорошо сложена: вытянутая изящная головка, красивый разворот ручек, симпатично круглые крошечные ягодицы, ловкие пальцы с маленькими острыми ноготками.

И зелёная кожа. На щеках и на животе цвет становился темнее, будто румянец, сомкнутые веки были скорее бежеватыми, а на голове тёмной полоской проступали будущие волосы. Но всё остальное тело было неоспоримо травянистого оттенка.

– И это после всех наших хлопот, – посетовала девица. – Такой вот зелёный обмылок. Может, правда её убьём? Вы же знаете, что люди скажут.

– Да она как будто гниёт, – сказала рыбачка, проверяя, не растёт ли у малышки хвост, и пересчитывая пальцы на ручках и ножках. – Воняет навозом.

– Это у тебя под носом навоз, дура. Ты сидишь в коровьей лепёшке.

– Это же больной слабый уродец, вот и цвет такой. Давайте его в луже утопим. Мамаша и не узнает – когда ещё от обморока оклемается.

Они захихикали. Они по очереди укачивали младенца на локте, передавали по кругу, прикидывая вес. Убить это существо было бы самым милосердным поступком. Вопрос состоял лишь в том, как именно.

Но тут ребёнок зевнул, и рыбачка машинально сунула ему палец пососать. И новорождённая откусила палец у второй костяшки. Она чуть не захлебнулась от брызнувшей струи крови, палец выскочил у неё изо рта и упал в грязь.

Между женщинами завязалась драка. Рыбачка кинулась душить девочку, старуха и девица пытались удержать товарку. Палец подобрали с земли и сунули в карман передника – может, ещё получится пришить обратно к руке.

– Это она петушок хочет, поняла сейчас, что у неё своего нет! – визгливо захохотала девица. – Бедолага тот парень, кто решит затащить её в постель! Она и его стручок оторвёт на память!

Повитухи вновь забрались в часы и швырнули уродца на грудь матери. Об убийстве из милосердия они уже и не думали – вдруг ребёнок откусит им ещё что-нибудь.

– Может, хоть матери титьку цапнет, и наша Спящая красавица мигом очнётся, – хмыкнула старуха. – Хотя что это за ребёнок, который пьёт кровь вперёд молока матери!

Они оставили Мелене ковшик с водой и под новыми порывами ветра с дождём отправились, хлюпая по лужам, разыскивать своих сыновей, мужей и братьев – чтобы отругать и побить их, если те живы, или похоронить, если нет.

А во тьме внутри Часов Времени новорождённая малышка глядела вверх на ровные, смазанные зубчатые колёса.

Расстройства и лекарства

Несколько дней Мелена не могла смотреть на порождённое ею существо. Она брала его на руки, как и положено матери. Она ждала, когда в её душе подспудно, сама собой, поднимется волна материнской любви. Она даже не плакала, лишь жевала пьянолист, чтобы ненадолго забыться от случившейся беды.

Это ведь девочка. Это существо на самом деле она. В одиночестве Мелена изо всех сил пыталась перестроить мысли на новый лад. Дёргающийся, несчастный кулёк не был ни мальчиком, ни кастратом; это было создание женского пола. Оно спало и выглядело как куча вымытых капустных листьев, которые оставили сохнуть на столе.

В панике Мелена написала письмо в Кольвен-Граундс, упрашивая свою старую няню вернуться с заслуженного отдыха. Фрекс поехал вперёд на повозке, чтобы забрать няню с почтовой станции в местечке Стоунспар-Энд. На обратном пути няня спросила Фрекса, что не так.

– Что не так? – Он вздохнул и глубоко задумался.

Няня поняла, что неудачно подобрала слова – Фрекс слишком отвлёкся. Он начал бормотать некие общие фразы о природе зла. О пустоте, созданной необъяснимым отсутствием Безымянного Бога, в которую неминуемо должна устремиться духовная отрава. О неком вихре.

– Я имею в виду, что не так с ребёнком! – резко перебила его няня. – Меня интересует не вся вселенная, а один ребёнок, раз уж меня попросили помочь! Почему Мелена зовёт меня, а не свою мать? Почему не пишет деду? Он же Владыка Тропп, ради всего святого! Мелена не могла забыть всё, чему её учили. Или жизнь там, в деревне, хуже, чем мы думали?

– Всё хуже, чем мы думали, – мрачно подтвердил Фрекс. – Ребёнок… вам лучше заранее подготовиться, няня, чтобы не закричать, когда его увидите… ребёнок ущербный.

– Ущербный?.. – Няня крепче стиснула ручку чемодана и перевела взгляд на краснолистные кусты жемчужницы на обочине дороги. – Фрекс, расскажи мне всё.

– Это девочка, – убито сказал Фрекс.

– Да уж, великий ущерб, – насмешливо фыркнула няня, но Фрекс, как обычно, не различил иронию. – Ну, семейный титул перейдёт следующему поколению, ладно. Руки, ноги на месте?

– Да.

– У неё что, конечность лишняя?

– Нет.

– Грудь она берёт?

– Это невозможно. У ребёнка чудовищные зубы, няня. Острые, как у дикого зверя.

– Ну, многим детям вместо груди дают бутылку с тряпкой. Ничего страшного.

– И цвет… цвет тоже неправильный, – упрямо продолжал Фрекс.

– Неправильный – это какой?

Несколько мгновений Фрекс лишь молча качал головой. Няне он никогда не нравился, и она сомневалась, что когда-либо изменит мнение о нём, но всё же она немного смягчилась.

– Фрекс, навряд ли всё настолько плохо. Выход есть всегда. Расскажи няне правду.

– Оно зелёное, – наконец выдавил он. – Няня, оно зелёное, точно мох!

– Она зелёная! Это же твоя дочь, ради бога.

– Бог тут ни при чём. – Фрекс начал плакать. – Не небо послало нам этого ребёнка, няня; небеса подобного не допускают. Что же нам делать?..

– Тише. – Няня не выносила мужских слёз. – Наверняка всё не так плохо. Кровь в жилах Мелены самая благородная. Чем бы ребёнок ни болел, няня поправит дело. Доверься мне.

– Я верил в Безымянного Бога, – всхлипнул Фрекс.

– Цели-то у нас с богом могут быть и общие, – сказала няня. Она знала, что это кощунственно, но не могла удержаться от колкостей, пока подавленный Фрекс был не в силах ей сопротивляться. – Не горюй, я ни словечком ни обмолвлюсь семье Мелены. Сами разберёмся, и глазом не моргнёшь, а другим знать и нечего. Имя девочке дали?

– Эльфаба, – сказал он.

– В честь Святой Эллефабы с водопада?

– Да.

– Хорошее имя, старинное. Дома будете Фабалой звать, да?

– Как знать, доживёт ли она до подобного имени, – проговорил Фрекс, словно надеялся на обратное.

– Интересные вокруг земли! Мы уже в Венд-Хардингс? – спросила няня, чтобы сменить тему.

Но Фрекс съёжился и умолк, лишь изредка неохотно шевелясь, чтобы направить лошадей нужным путём. Вокруг тянулись грязные, унылые крестьянские земли, и няня уже начала жалеть, что пустилась в путь в своём лучшем дорожном платье. Грабители с большой дороги, чего доброго, решат, что у хорошо одетой пожилой дамы есть при себе золото. И те оказались бы правы, поскольку няня щеголяла в золотой подвязке, украденной много лет назад из будуара Её Светлости. Какое унижение, если подвязка обнаружится много лет спустя на бедре стареющей няни! К счастью, её опасения не оправдались, и повозка без происшествий въехала во двор священника.

– Дай мне сначала глянуть на ребёнка, – сказала няня. – Будет проще и справедливее по отношению к Мелене, если я с ходу увижу, с чем мы имеем дело.

И это было несложно устроить, так как Мелена лежала без чувств, нажевавшись пьянолиста, а ребёнок тихонько хныкал в корзине на столе.

Няня придвинула стул, чтобы не ушибиться, если упадёт в обморок.

– Фрекс, спусти корзину на пол, я посмотрю.

Фрекс повиновался и пошёл возвращать лошадей и повозку Бифи. Тому редко требовалось куда-то выезжать по делам старосты, и он одалживал свой транспорт другим, поддерживая репутацию среди местных.

Малышка была запелёната, причём рот ей замотали отдельной повязкой. Над ним шляпкой ядовитого гриба торчал нос и блестели открытые глаза.

Няня наклонилась ближе. Ребёнку было недели три от роду. Но пока няня качала головой, разглядывая так и сяк лицо и лоб маленькой Эльфабы, словно пытаясь прочесть её мысли, глаза девочки пристально следили за ней. Глаза у неё были карими, насыщенного цвета рыхлой земли с вкраплениями слюды. Уголки глаз покраснели, белки были исчерчены сетью алых сосудов, словно те полопались от напряжённой работы зрения и мысли.

И кожа, о да, совершенно зеленющая. Не такой уж уродливый цвет, подумала няня. Просто какой-то нечеловеческий.

Она провела пальцем по щеке ребёнка. Девочка вздрогнула, запрокинулась назад, и опутавшие её с ног до головы пелёнки разошлись, как шелуха. Няня стиснула зубы и запретила себе бояться. Кожа ребёнка от грудины до паха была такого же странного цвета.

– Эти двое хоть раз своего ребёнка трогали? – пробормотала няня. Она положила ладонь на вздымающуюся грудку, накрыла пальцами почти незаметные детские соски и скользнула рукой вниз, чтобы проверить, как там всё устроено. Ребёнок был мокрым и грязным, но в целом совершенно обычным. Кожа у неё оказалась такой же мягкой и бархатистой, как в младенчестве у Мелены.

– Ну давай, иди к няне, ты, чудище. – Старушка наклонилась, чтобы поднять на руки перепачканного ребёнка. Девочка завозилась, уходя от прикосновения, и с силой стукнулась макушкой о тростниковое дно корзины.

– И в утробе так плясала, видать? – пробормотала няня. – Интересно, под чью музыку? Мускулы у тебя, конечно, знатные! Не-е-ет, от меня не убежишь. Иди сюда, дьяволёнок. Няне не важно, какого ты цвета. Няня тебя любит.

Она лгала напропалую, но, в отличие от Фрекса, искренне верила, что небеса допускают ложь во спасение.

Няня взяла маленькую Эльфабу на руки, устроила у себя на коленях и стала укачивать её и напевать колыбельную, время от времени взглядывая в окно, чтобы побороть тошноту. Она поглаживала девочку по животу, чтобы успокоить, но та не спешила затихать.

Ближе к вечеру, когда няня принесла поднос с чаем и хлебом, Мелена приподнялась в постели.

– Я тут уже обосновалась как дома, – объявила няня, – и подружилась с твоей милой малюткой. Просыпайся, дорогая, дай я тебя поцелую.

– О, няня! – Мелена позволила себя обнять. – Спасибо, что приехала. Уже видела это маленькое чудовище?

– Славная крошка, – сказала няня.

– Не лги и не смягчай краски, – отмахнулась Мелена. – Если хочешь помочь, будь со мной честна.

– Это тебе стоит быть честной, раз я тебе помогаю, – возразила няня. – Может быть, не сразу, но мне придётся всё узнать, моя милая. Тогда и решим, что нам делать.

Они принялись пить чай, и, поскольку Эльфаба наконец-то уснула, это во многом напоминало прежние дни в Кольвен-Граундс. Тогда Мелена возвращалась домой с дневных прогулок со смазливыми молодыми дворянами и хвасталась перед няней, насколько они хороши как мужчины, а та притворялась, будто не видит в этом ничего особенного.

Однако в ближайшие дни няня заметила в ребёнке много тревожного. Для начала, когда она попыталась снять с малышки повязку, та чуть не откусила себе руки. Ротик у неё был красивый, с тонкими губками, но зубы внутри скрывались чудовищные. Один раз она разодрала себе плечо до крови. Часто у неё был такой вид, точно она задыхается. Не будь она спелёната, наверняка прогрызла бы дыру в корзине.

– Может, отнести её к цирюльнику, чтобы вырвал ей зубы? – спросила няня. – Заодно подрастёт пока, соображать будет лучше.

– Да ты с ума сошла! – возмутилась Мелена. – Чтобы вся долина болтала, что она зелёная, как кабачок? Будем завязывать ей рот, пока не разберёмся с кожей, ничего.

– Да как её угораздило-то так позеленеть? – удивилась вслух няня.

И зря, поскольку Мелена мигом побледнела, Фрекс покраснел, а девочка задержала дыхание, словно пыталась посинеть от удушья, чтобы угодить им всем. Пришлось шлёпнуть её, чтобы она снова задышала.

Няня отдельно поймала Фрекса во дворе. Он пока не вполне оправился от двойного удара в виде рождения такого ребёнка и публичного унижения с Часами и пока не возвращался к службе – сидел, выстругивая из дуба бусины для чёток и украшая их резными символами Безымянности Бога. Няня оставила Эльфабу в доме – она глупо опасалась, что младенец может её услышать и, хуже того, понять её слова, – а сама села во дворе скоблить тыкву на ужин.

– Вряд ли, конечно, у вас кто зелёный был в роду… – начала она, прекрасно понимая, что знатный дед Мелены точно проверил бы это, прежде чем позволить брак со священником-унионистом – из всех возможных партий для своей внучки!

– Деньгами или земной властью наша семья никогда не обладала, – спокойно ответил Фрекс, на этот раз даже не обидевшись. – Шесть поколений моих предков по отцовской линии были священнослужителями. В духовных кругах мы не менее известны, чем семья Мелены – в светских салонах и при дворе Озмы. И нет, никого зелёного среди нас никогда не водилось. Я вообще не слышал, чтобы такое было возможно.

– Ну, ладно, – кивнула няня, – я просто спросила. Я и так знаю, что ты праведнее мучеников-гоблинов.

– Но, – виновато продолжил Фрекс, – няня, я и вправду опасаюсь, что это произошло из-за меня. В день родов я не уследил за языком и провозгласил скорый приход дьявола. Я имел в виду Часы Дракона Времени. Но что, если своими неосторожными словами я действительно призвал дьявола?..

– Ребёнок – не дьявол! – резко оборвала его няня. «И не ангел, конечно», – подумала она, но оставила эти слова при себе.

– С другой стороны, – развивал мысль Фрекс, звуча уже более уверенно, – и сама Мелена могла нечаянно проклясть дитя, когда неверно истолковала мои слова и заплакала. Возможно, от этого внутри неё открылась лазейка, которой воспользовался нечистый дух, чтобы окрасить ребёнка.

– Это в день родов-то? – недоверчиво переспросила няня. – Ловкий дух. Неужели добродетель твоя столь велика, что из всех этих извращённых духов на тебя обрушиваются лишь самые могущественные?

Фрекс пожал плечами. Прежде он бы кивнул, ничтоже сумняшеся, но теперь, после ужасного провала в Раш-Маргинс, несколько утратил уверенность в себе. Он так и не осмелился облечь в слова свой главный страх: что уродливая дочь была послана ему в наказание за неспособность уберечь свою паству от культа наслаждения.

– Ну хорошо, – задумалась практичная няня, – даже если ребёнок пострадал от проклятия, то как обратить зло вспять?

– Провести сеанс изгнания духа, – предложил Фрекс.

– А у тебя получится?

– Если кожа ребёнка вправду изменит цвет, мы поймём, что у меня получилось, – сказал Фрекс.

Поставив перед собой цель, он заметно приободрился. Следующие несколько дней он постился, твердил молитвы и собирал всё необходимое для ритуального таинства.

Когда он ушёл в лес, – а Эльфаба как раз спала, – няня подсела на край жёсткого брачного ложа Мелены.

– Фрекс гадает, не открылась ли внутри тебя из-за его предсказания о скором пришествии дьявола некая лазейка для беса, который и навредил ребёнку, – сказала няня. Она неуклюже вязала крючком край кружевной дорожки. Рукоделие ей сроду не давалось, зато нравилось держать в руках Меленин полированный крючок с рукояткой из слоновой кости. – А я вот думаю, не открыла ли ты иной лазейки?

Мелена, как обычно сонная от пьянолиста, в замешательстве подняла брови.

– Ты спала с кем-нибудь, кроме Фрекса? – спросила няня напрямик.

– Ты с ума сошла! – оскорбилась Мелена.

– Я же знаю тебя, дорогая, – возразила няня. – Я не утверждаю, будто ты плохая жена. Но когда в родительском саду вокруг тебя увивались мальчишки, ты меняла надушенное бельё по несколько раз на дню. И похоти, и хитрости тебе хватало, и всё тебе удавалось. Я не пытаюсь тебя унизить. Но не притворяйся, что у тебя нет аппетита к этому делу.

Мелена зарылась лицом в подушку.

– Ох, те деньки! – плаксиво посетовала она. – Я же люблю Фрекса, правда! Но разве я виновата, что я лучше, чем все эти крестьянские клуши!

– Ну, теперь зелёный ребёнок опускает тебя на их уровень. Чем не повод для радости, – язвительно заметила няня.

– Няня, я искренне люблю Фрекса. Но он так часто оставляет меня одну! Иногда кажется, я убить готова, лишь бы какой-нибудь прохожий лудильщик предложил мне кое-что получше жестяного кофейника! А кому-нибудь менее набожному и с фантазией я бы ещё сама приплатила!

– Не о будущем речь, – прервала её няня. – Я-то спрашиваю тебя о прошлом. О недавнем прошлом. О времени после твоего замужества.

Но на лице Мелены сохранялось выражение задумчивой рассеянности. Она покивала, пожала плечами, покачала головой.

– Самая очевидная версия – что это был эльф, – сказала няня.

– Я бы в жизни не стала спать с эльфом! – взвизгнула Мелена.

– Я бы тоже не стала, но зелёная кожа наводит на определённые мысли. Здесь в округе живут эльфы?

– Да их целая стая, древесных эльфов, где-то на холме, но они ещё большие тупицы, чем простые жители Раш-Маргинс, если такое вообще возможно. Честно говоря, няня, я эльфов-то никогда не видела, разве что издалека. Что за гадкая идея? Эльфы вечно хихикают надо всем, ты же знаешь? Вот если один из них свалится с ветки дуба и череп у него треснет, как гнилая репка, так они соберутся, захихикают и вовсе забудут о нём. С твоей стороны даже предполагать такое оскорбительно.

– Привыкай такое слушать, если мы не найдём выход из этой передряги.

– Ну, в любом случае ответ – нет.

– Ну или кто-то ещё. На вид красавчик, но с какой-то болячкой, которую ты могла подхватить.

Мелена пришла в ужас. Она не задумывалась о собственном здоровье с самого рождения Эльфабы. А что, если ей самой грозит опасность?

– Расскажи правду, – настаивала няня. – Нам нужно это знать.

– Правду… – повторила Мелена отстранённо. – Ну, правды уже не узнаешь.

– О чём это ты?

– Я не знаю, как ответить на твой вопрос.

И Мелена объяснила.

Да, их домик стоял на отшибе, и, конечно, со здешними крестьянами, рыбаками и прочими болванами она лишь изредка кратко здоровалась. Но в горы и леса направлялось куда больше случайных путников, чем представляется. Часто, когда Фрекс отправлялся читать проповеди, она сидела без дела в одиночестве, и ей приносило некоторое утешение угощать прохожих простой едой и живым разговором.

– И ещё кое-чем?

Но в те скучные дни, призналась Мелена, она приохотилась жевать пьянолист. Когда она просыпалась от того, что солнце клонилось к закату, либо возвращался домой хмурый или, напротив, улыбчивый Фрекс, она мало что помнила.

– Ты хочешь сказать, что с кем-то покувыркалась, и у тебя даже хорошенького воспоминания не осталось? – возмутилась няня.

– Я не знаю, что я тогда делала! – жалобно воскликнула Мелена. – Я бы не стала наверняка, если бы мыслила ясно. Но я помню, как однажды лудильщик со смешным акцентом дал мне глоток какого-то пьянящего варева из зелёной стеклянной бутылочки. И мне виделись такие дивные, странные сны, няня, о Другом Мире… о городах, полных дыма и стекла… там были разные цвета, звуки… я пыталась потом вспомнить…

– Так что тебя легко могли изнасиловать эльфы. Вот порадуется дедушка, когда узнает, как следит за тобой твой муж.

– Замолчи! – взмолилась Мелена.

– Ну я не знаю, что делать! – наконец вышла из себя няня. – Раз все такие безголовые! Если ты сама не можешь вспомнить, была ли верна мужу, то нет смысла строить из себя оскорблённую святость.

– Мы всегда можем утопить ребёнка и начать всё сначала.

– Поди такую утопи, – пробормотала няня. – Тут впору будет пожалеть бедное озеро.

Позже няня просмотрела небогатый набор лекарств в доме Мелены: травы, капли, корни, настойки, листья. Она размышляла без особой надежды, сможет ли собрать из этого сырья некое средство, которое заставило бы кожу девочки побелеть. В глубине сундука няня отыскала зелёную стеклянную бутылочку, о которой говорила Мелена. Даже при плохом свете своими слабыми глазами она смогла разобрать слова «ЧУДО-ЭЛИКСИР» на бумажной этикетке спереди.

Даже обладая врождённым даром к целительству, няня не смогла придумать снадобье, способное полностью изменить цвет кожи. Купание в коровьем молоке девочку не отбелило. А в ведро с озёрной водой Эльфаба не желала опускаться наотрез; она извивалась и билась, как перепуганная кошка. Няня продолжила мыть её коровьим молоком, пусть даже от него оставался противный кислый запах, если она недостаточно тщательно вытирала подопечную тряпкой.

Фрекс устроил ритуал изгнания нечистой силы – со свечами и молитвенными песнопениями. Няня наблюдала за ним на расстоянии. Глаза у Фрекса блестели, он вспотел от усилий, невзирая на холодное утро. Запелёнатая Эльфаба спала посреди ковра, не обращая внимания на развернувшееся вокруг таинство.

Ничего не произошло. Измученный, обессиленный Фрекс упал на колени и впервые обнял зелёную дочь, поднял на руки, будто наконец полностью принял доказательство своего тайного греха. Мелена сделалась ещё мрачнее.

Осталось испытать только одно средство. Няня набралась смелости заговорить об этом только в тот день, когда ей предстояло вернуться в Кольвен-Граундс.

– Как мы видели, народные средства не помогли, – сказала она, – и от молитв тоже никакого толку. Может, дерзнёте обратиться к колдовству? Кто-нибудь из местных сможет магией изгнать из ребёнка зелёную пакость?

В тот же миг Фрекс вскочил и набросился на няню с кулаками. От неожиданности та упала с табурета, и Мелена засуетилась над ней с причитаниями.

– Да как ты посмела! – кричал Фрекс. – В этом доме! Мало мне унижений и зелёной дочери! Колдовство – удел людей безнравственных, откровенное шарлатанство либо опасное зло! Сделка с дьяволом!

– Ох, упаси боже! – ворчала испуганная няня. – Сам-то не понимаешь, весь такой безгрешный, что клин клином вышибают?

– Нянюшка, перестань, – попросила Мелена.

– Ишь чего, бить немощную старуху, – обиделась няня. – Которая только хотела помочь.

На следующее утро няня собрала вещи. Больше она ничего не могла тут поделать и не собиралась проводить остаток жизни с фанатиком-отшельником и ущербным ребёнком – даже ради Мелены.

Фрекс отвёз няню обратно на постоялый двор в Стоунспар-Энд, чтобы оттуда её забрала домой карета, запряжённая четвёркой лошадей. Няня знала, что Мелена всё ещё подумывает об убийстве ребёнка, – но сомневалась, что та вправду на это решится. Боясь разбойников, няня прижимала к пышной груди саквояж. В саквояже была спрятана золотая подвязка (она всегда могла заявить, будто эту вещицу туда подбросили без её ведома, что звучало бы менее правдоподобно, будь подвязка у неё на ноге). Заодно няня прихватила с собой вязальный крючок с рукояткой из слоновой кости, три бусины Фрекса, потому что ей понравился узор, и красивую зелёную бутылочку, оставленную странствующим торговцем страстями и видениями.

В остальном она не знала, что и думать. Кто на самом деле Эльфаба – дьявольское отродье или полуэльфёнок? Наказание для отца, неудачливого проповедника, или распущенной беспамятной матери? Или девочка – просто врождённый уродец, как кривое яблоко или пятиногий теленок? Няня и сама понимала, что видит мир необъяснимым, полным загадок, и в голове её вперемежку роятся демоны, молитвы и народные предания. Однако от её внимания не ускользнуло, что и Мелена, и Фрекс истово верили, что у них родится мальчик. Сам Фрекс был седьмым сыном седьмого сына и, вдобавок к этой мощной предрасположенности, священником в седьмом поколении. Любой ребёнок любого пола с трудом осмелился бы нарушить столь благоприятную линию.

Возможно, подумала няня, зелёная крошка Эльфаба сама выбрала себе пол и цвет кожи – а родителей побоку.

Квадлинг-стеклодув

На один короткий, дождливый месяц в начале следующего года засуха отступила. Весна хлынула в долину, как зеленоватая колодезная вода: бурлила у изгородей, пузырилась на обочине дороги, выплёскивалась с крыши домика потоком вьющихся плетей плюща и тянь-цвета. Мелена разгуливала по двору полураздетой, чтобы всей бледной кожей чувствовать солнечные лучи, впитывая тепло, которого ей так не хватало всю зиму.

Полуторагодовалая Эльфаба, пристёгнутая к стулу в дверном проёме, шлёпала ложкой пескарика, предназначенного ей на завтрак.

– Давай, ешь, а не вози по тарелке, – сказала Мелена, но без особой строгости.

После того, как девочке перестали завязывать рот, мать и дочь стали уделять друг другу больше внимания. К своему удивлению, Мелена обнаружила, что иногда Эльфаба пробуждает в ней нежность и умиление, как обычный ребёнок.

С тех пор, как Мелена покинула элегантный особняк своей семьи, её глазам каждодневно открывался один и тот же пейзаж, и вряд ли этому суждено было измениться. Рябь ветра на воде Гиблого озера, тёмные каменные домишки и трубы Раш-Маргинс на противоположном берегу, недвижные холмы за ними. Она так с ума сойдёт в этом мире, где нет ничего, кроме воды и одиночества. Если бы по двору вдруг проскакала стайка резвящихся эльфов, Мелена была бы рада даже им – пусть хоть поговорят с ней, хоть пристанут, хоть убьют.

– Твой отец – жулик, – сказала она Эльфабе. – Смылся на всю зиму, а меня бросил с тобой вдвоём. Ешь свой завтрак, а то, если скинешь еду на пол, больше ничего не получишь.

Эльфаба приподняла рыбку и сбросила на землю.

– И лицемер, – продолжила Мелена. – Для святоши он был слишком уж хорош в постели, вот так я и догадалась. Священники должны быть выше земных радостей, но твой отец любил наши ночные развлечения, о, ещё как любил. Давным-давно! Но мы не станем говорить ему, что знаем, какой он обманщик, иначе это разобьёт ему сердце. Мы же не хотим разбить ему сердце, правда? – И Мелена разразилась громким немелодичным смехом.

Лицо Эльфабы никак не изменилось, она молча без улыбки указала на рыбу.

– Завтрак, да. Завтрак в грязи. Теперь завтрак для муравьёв, – подтвердила Мелена. Она опустила ниже воротник лёгкого платья и повела розовыми оголёнными плечами. – Пойдём сегодня прогуляемся вдоль озера? Может, ты там утонешь?

Но нет, Эльфаба никогда не утонет – потому что к озеру и близко не подойдёт.

– Возьмём лодку, поплывём на ней да и опрокинемся! – визгливо захихикала Мелена.

Эльфаба задумчиво склонила голову набок, словно искала в словах матери какой-то тайный смысл, не внушённый ей дремотными листьями и вином.

Солнце вынырнуло из-за облаков. Эльфаба нахмурилась. Платье Мелены сползло ниже, и над грязными оборками воротника показались груди.

«Что творится-то, – думала Мелена, – показываю грудь ребёнку, которого и кормить своим молоком боялась, чтобы она мне ничего не откусила. А ведь я была розой Нест-Хардингс, первой красавицей среди сверстниц! А теперь рядом со мной и не осталось никого, кроме этой моей маленькой колючки. Да она же больше кузнечик, чем девочка: ноги-палки, бровки домиком, пальцами вечно тыкает. Она всему учится, как любой ребёнок, но не радуется: толкает, ломает и грызёт вещи без всякого удовольствия. Как будто нарочно родилась на свет испытать все разочарования жизни. А их в Раш-Маргинс полно. Боже милостивый, ну какая же она уродина».

– Или пойдём в лес, поищем зимние ягоды? – Мелена вдруг остро ощутила вину за равнодушие к дочери. – Испечём ягодный пирог. Хочешь, испечём пирог, детка?

Эльфаба ещё не умела говорить, но кивнула и начала дёргаться, пытаясь слезть со стула. Мелена попыталась поиграть с ней в ладушки, но дочь не обратила на неё внимания. Девочка закряхтела, указала на землю и выгнула длинные худые ноги, подтверждая желание спуститься. А потом махнула на калитку, ближнюю к огороду и курятнику.

У бокового столба, нерешительно заглядывая во двор, стоял мужчина. Вид у него был тощий и потрёпанный; цвет его кожи, ало-смуглый, розоватый, напоминал лепестки роз в сумерках. На плечах у незнакомца висела пара кожаных сумок, в руке он держал дорожный посох. Лицо у него было красивое, но измождённое.

От неожиданности Мелена вскрикнула, но спохватилась и быстро заговорила тише. Уже очень давно она не беседовала ни с кем, кроме хнычущего младенца.

– Боже мой, как вы нас напугали! – воскликнула она. – Что вам нужно? Вы голодны?

Она совершенно разучилась вести себя в обществе. Например, явно не стоило выставлять груди напоказ перед незнакомцем. Но она не торопилась застёгивать платье.

– Прошу простить внезапный чужеземец у ворот госпожи, – сказал мужчина на ломаном языке.

– Я вас прощаю, разумеется, – нетерпеливо ответила она. – Входите же, я хочу на вас посмотреть – входите, входите!

Эльфаба видела так мало чужих людей в жизни, что закрыла один глаз ложкой, одновременно подглядывая другим глазом.

Мужчина зашёл, поступь его отяжелела от усталости. У него были мощные лодыжки и широкие ступни, узкие талия и плечи и крепкая шея – словно его обточили на токарном станке, но поленились доделать конечности. Его великолепные огромные руки, снимавшие со спины мешки, казались юркими зверьками, обладающими собственным разумом.

– Путешественник не знать, где он, – сказал мужчина. – Две ночи идти через холмы от Даунхилл-Корнингс. Искать постоялый двор Три Мёртвых Дерева. Хотеть отдохнуть.

– Вы заблудились, вы не туда свернули, – поспешно проговорила Мелена, решив не обращать внимания на его странный говор. – Неважно. Давайте я вас накормлю, и вы расскажете мне свою историю.

Она вскинула руки проверить, как лежат волосы – некогда сверкающие, как медные нити. Ну, хотя бы голова у неё была чистая.

Незнакомец был стройным и подтянутым. Под шапкой его волосы, слипшиеся от грязи, оказались тёмно-рыжими, почти красными. Он разделся по пояс, чтобы умыться у колодца, и Мелена отметила, как приятно снова видеть мужскую талию (Фрекс, благослови его бог, располнел за год с небольшим после рождения Эльфабы). Интересно, у всех квадлингов кожа такого восхитительного пыльно-розового цвета? Незнакомца звали Черепашье Сердце, и он был стеклодувом из Оввельса в далёком Краю Квадлингов.

Мелена нехотя спрятала грудь под платье. Эльфаба пискнула, просясь слезть со стула, и гость запросто отстегнул её, подбросил вверх и поймал. Девочка завопила от удивления и восторга, и Черепашье Сердце подбросил её снова. Мелена воспользовалась тем, что он отвлёкся, подняла с земли несъеденную рыбёшку, ополоснула и бросила на тарелку к яичнице и варёной сладкой картошке. Лишь бы Эльфаба внезапно не начала говорить и не осрамила её перед гостем. С этой девчонки станется.

Но Эльфаба была слишком очарована гостем, чтобы возиться или жаловаться. Она не захныкала, даже когда Черепашье Сердце наконец уселся на скамью и принялся за еду. Она заползла между его гладких безволосых икр (длинные штаны он снял) и с довольной улыбкой замурлыкала какой-то негромкий мотив. Мелена поймала себя на спонтанной ревности к девочке, которой не исполнилось и двух лет. Она бы и сама не отказалась посидеть на земле между ног Черепашьего Сердца.

– Я никогда не встречала квадлингов, – сказала она с наигранной громкой весёлостью. Долгие месяцы одиночества заставили её напрочь забыть о хороших манерах. – Моя семья никогда не приглашала их в гости – хотя, насколько я знаю, не то чтобы их было много на фермах вокруг нашей усадьбы. Может, и вовсе не было. Ходят слухи, что квадлинги очень хитры и попросту не способны говорить правду.

– Как квадлинг ответить на такое обвинение, если квадлинг всегда лгать? – улыбнулся Черепашье Сердце.

От его улыбки Мелена растаяла, как масло на горячем хлебе.

– Я поверю всему, что вы скажете.

Он рассказал ей о своей жизни в глуши Оввельса: о гниющих домах в болоте, о выращивании улиток и сорных грибов, об обычаях общины и поклонении предкам.

– То есть вы верите, что ваши предки всегда с вами? – уточнила она. – Не хочу показаться любопытной, но поневоле интересуюсь вопросами религии.

– А госпожа верить, что её предки с ней?

Она с трудом поняла вопрос – так блестели его глаза и так чудесно было слышать, как он называет её «госпожой». Мелена аж расправила плечи.

– С ближайшими предками мы друг от друга далеки, они точно не со мной, – призналась она. – Я говорю о родителях. Они ещё живы, но у нас с ними настолько мало общего, что для меня они как будто мертвы.

– Когда они мертвы, то смогут часто навещать госпожу.

– Нет уж, здесь им не рады. Пусть уходят. – Она рассмеялась и взмахнула рукой, точно прогоняла нечто невидимое. – Вы же имели в виду призраков? Их я точно не жду. Такое я бы назвала худшим из обоих миров – если и вправду есть Мир Иной.

– Есть иной мир, – уверенно заявил он.

Мелену вдруг пробрал озноб. Она подхватила Эльфабу и крепко обняла её. Дочь обмякла в её руках, словно бескостная, не вырываясь, но и не пытаясь ответить на объятие: просто замерла от непривычного прикосновения.

– Вы провидец? – спросила Мелена.

– Черепашье Сердце выдувать стекло, – сказал квадлинг. Видимо, это и был его ответ.

Мелена вдруг вспомнила свои сны под влиянием зелья: о местах настолько экзотических, что ей не хватило бы фантазии их выдумать.

– Вроде замужем за священником, а всё равно не знаю, верю ли я в потусторонний мир, – призналась она. Она не хотела сообщать, что замужем, хотя сознавала: наличие дочери довольно очевидно указывает на её статус.

Однако Черепашье Сердце закончил говорить. Он отодвинул тарелку (оставив нетронутым пескаря) и достал из своих заплечных сумок небольшой плавильный горшок, трубку и несколько мешочков с песком, содой, известью и другими порошками.

– Мочь ли Черепашье Сердце отблагодарить госпожу? – спросил он.

Мелена кивнула.

Гость разжёг огонь в кухонном очаге, отобрал нужные порошки и смешал их. Он разложил инструменты и протёр чашу трубки особой тряпочкой, лежавшей в отдельном мешочке. Эльфаба сидела без движения, обхватив зелёными руками такие же зелёные пальцы ног. Её острое личико выражало живое любопытство.

Мелена никогда не видела, как выдувают стекло, прессуют бумагу, ткут полотно, обтёсывают брёвна. Этот процесс казался ей не меньшим чудом, чем местные истории о передвижных часах, которые прокляли её мужа и отняли у него способность исполнять долг священника – и он до сих пор не мог одолеть злые чары, невзирая на упорные попытки.

Черепашье Сердце глухо, в нос, промычал какую-то долгую ноту и выдул из трубки неровный зеленоватый пузырь, похожий на шарик льда. Тот дымился и шипел на воздухе, но квадлинг легко с ним управлялся. Со стеклом он мог творить настоящие чудеса. Мелена едва успела удержать Эльфабу, когда та потянулась к стеклянному пузырю, – чтобы малышка не обожгла руки.

В краткий миг, как по волшебству, полужидкая форма затвердела, претворилась в мир. Получился гладкий, не вполне ровный круг, похожий на продолговатое блюдо.

Пока стеклодув работал над своим творением, Мелена думала о собственной душе, которая из юного сгустка эфира обратилась прозрачной и пустой твёрдой оболочкой. Но не успела она полностью погрузиться в жалость к себе, как Черепашье Сердце взял обе её руки в свои и поднёс их к кругу, не касаясь поверхности стекла.

– Госпожа поговорить с предками, – предложил он.

Но Мелена не желала связываться с какими-то скучными мертвецами из Мира Иного, особенно теперь, когда большие ладони Черепашьего Сердца накрывали её руки. Она старалась дышать через нос, чтобы гость не почувствовал её несвежее дыхание (с утра она успела поесть фруктов и выпить бокал вина – или пару?). Казалось, ещё немного – и она лишится чувств.

– Посмотреть в стекло, – призвал Черепашье Сердце. Но Мелена видела перед собой лишь его шею и медово-малиновый подбородок.

Он посмотрел сам. Подошла Эльфаба и, опёршись кулачком о его колено, тоже заглянула в стеклянный круг.

– Муж близко, – сказал Черепашье Сердце. Что это – предсказание из стекла или вопрос? Но он продолжил: – Муж едет на осле, чтобы привезти к вам пожилая женщина. Родня хочет навестить?

– Это наша старая нянька есть, наверное, – ответила Мелена, сочувственно подстраиваясь под его ломаную речь. – Вы правда всё это увидеть в стекле?

Он кивнул, и Эльфаба следом за ним – но чему?

– Сколько у нас времени до его прибытия?

– До вечера.

Они не произнесли ни слова до заката. Они притушили огонь, снова пристегнули Эльфабу к стулу и усадили перед остывающим стеклом, подвесив его на верёвке, как линзу или зеркальце. Зачарованная блеском Эльфаба успокоилась настолько, что даже не пыталась грызть собственные пальцы. Дверь в дом оставили открытой, чтобы время от времени выглядывать из кровати и проверять девочку, которая и сама не оборачивалась посмотреть, что происходит в тёмном доме, но и не смогла бы ничего различить после яркого солнечного света дня. Черепашье Сердце был невыносимо прекрасен. Мелена обвивалась вокруг него, ласкала его губами и руками, бесконечно касалась его сияющей кожи. Он заполнил собой её пустую жизнь.

Затем они умылись и оделись. Ужин был уже почти готов, когда от озера донёсся ослиный рёв. Мелена покраснела. Черепашье Сердце уже вернулся к выдуванию стекла из своей трубки. Эльфаба повернулась на звук, плотно сжала губы, почти чёрные на фоне яблочно-зелёной кожи. Она немного пожевала губами, прикусила, словно в раздумье, нижнюю, но не до крови, – с большим трудом она всё-таки научилась соизмерять силу своих зубов. Девочка протянула руку к сияющему стеклянному диску, коснулась его. Он ещё улавливал последнюю синеву закатного неба, но вскоре обратился подобием волшебного зеркала, внутри которого плескалась серебристая прохлада.

Места виданные и невиданные

Всю дорогу от Стоунспар-Энда, где Фрекс встретил её карету, няня жаловалась на здоровье, поминая прострел поясницы, почечные колики, ослабевшие челюсти, ноющие десны, больные бёдра. Фрексу хотелось спросить: но больше всего, верно, досаждает невероятное самолюбие? Однако, даже избегая долгое время человеческого общества, он понимал, что подобное замечание прозвучит грубо. Няня ёрзала, потирая многочисленные больные места и отчаянно цепляясь за сиденье. И вот, наконец, они добрались до домика около Раш-Маргинс.

Мелена приветствовала Фрекса с поразительной робостью.

– Супруг мой, моя защита и опора, – тихо поздоровалась она.

После суровой зимы она постройнела, на лице заметнее выделились скулы. Кожа её была розовой от мытья, следы мочалки выделялись как мазки кисти художника, но она и так нередко походила на живую картину. Обычно при встрече жена с порога набрасывалась на Фрекса с пылкими поцелуями, и его слегка встревожила её сдержанность, но почти сразу он заметил в тени незнакомца. Затем, после общего представления, няня и Мелена засуетились, накрывая на стол. Фрекс насыпал немного овса для жалкой клячи, что тянула повозку, и отправился посидеть немного в весеннем вечернем свете и посмотреть на дочь.

Эльфаба немного дичилась его. Фрекс отыскал в сумке безделушку, которую вырезал для неё, – маленького воробья с изящным клювом и раскинутыми крыльями.

– Смотри, Фабала, – прошептал он (Мелена ненавидела это сокращение, поэтому он охотно им пользовался: в этом слове воплощалась его собственная связь с Эльфабой, сговор отца и дочери против всего мира). – Смотри, кого я нашёл в лесу. Маленькую кленовую птичку.

Девочка взяла фигурку в руки, осторожно потрогала и засунула голову птички в рот. Фрекс мысленно уже представил себе треск древесины и приготовился сдержать вздох разочарования. Но Эльфаба не стала кусать игрушку. Она пососала голову птички, вынула изо рта и снова посмотрела на неё. Мокрая от слюны, та стала ещё больше похожей на настоящую птицу.

– Тебе нравится? – предположил Фрекс.

Она кивнула и начала ощупывать крылья птицы. Пользуясь тем, что дочь отвлеклась, Фрекс притянул её к себе на колени, уткнулся курчавой бородой в её волосы – она пахла мылом, древесным дымом и чуть подгоревшим хлебом, всё вместе это составляло приятный здоровый запах, – и закрыл глаза. Было хорошо вновь оказаться дома.

Зиму он провёл в заброшенной пастушьей хижине на наветренном склоне Грифоньей горы. Он молился и постился, пытался глубже заглянуть в собственную душу и, напротив, расширить границы восприятия. А что ещё ему оставалось? Дома он чувствовал презрение всех жителей узкой долины у Гиблого озера. Они связали клеветническую историю Дракона Времени о продажном священнике с появлением в его семье уродливого ребёнка и сделали собственные выводы. Они перестали посещать его службы. Так что это своеобразное отшельничество, по крайней мере на короткий промежуток времени, представлялось ему и покаянием, и подготовкой к чему-то иному, к тому, что будет дальше, – вот только к чему?

Он знал, что не такой жизни ожидала когда-то Мелена, выходя за него замуж. Благодаря своей родословной Фрекс выглядел самым подходящим кандидатом, чтобы возглавить приход, а то и занять в конечном итоге место епископа. Он воображал себе, как пойдёт Мелене роль светской дамы, как счастлива она будет, устраивая праздничные обеды, благотворительные балы и чаепития в доме епископа. Вместо этого сейчас у очага она тёрла вялую зимнюю морковку на сковородку с рыбой – здесь, на холодном, унылом берегу озера спутница его непростой жизни неприкрыто чахла. Фрекс давно понял, что его периодические долгие отлучки не огорчают жену, поскольку приносят хоть какую-то недолгую радость возвращений.

Он так задумался, что нечаянно пощекотал бородой шею Эльфабы, и девочка, дёрнувшись, сломала своему деревянному воробью крылья. Она снова пососала игрушку, как свистульку. Затем слезла с коленей отца, подбежала к стеклянной линзе, подвешенной на верёвке на выступ карниза, и хлопнула по ней ладонью.

– Не трогай, сломаешь! – одёрнул её Фрекс.

– Она не мочь это сломать. – Путешественник подошёл к ним от раковины, где до этого мыл руки.

– Смотрите, как она изувечила игрушку, – сказал Фрекс, показывая гостю испорченную птичку.

– Ей себе самой нравятся вещи-половинки, – сказал Черепашье Сердце. – Я думаю так. Маленькая девочка больше любить играть с обломками.

Фрекс не совсем понял его мысль, но кивнул. Он знал, что спустя месяцы, проведённые вдали от человеческого голоса, первое время ему будет несколько неловко в обществе людей. Мальчик-слуга с постоялого двора, который поднялся на Грифонью гору, чтобы передать просьбу няни забрать её в Стоунспар-Энд, очевидно, посчитал Фрекса рычащим косматым дикарём. В доказательство, что и он принадлежит к роду человеческому, Фрексу пришлось процитировать несколько строк из «Озиады»: «Земля зелёной пустоты, земля густой листвы». Больше ему ничего не пришло в голову.

– Почему она не может разбить это стекло? – спросил Фрекс.

– Я сделать его не для того, чтобы оно быть разбитым, – ответил Черепашье Сердце.

Но улыбался он при этом очень миролюбиво. И Эльфаба бродила вокруг блестящего стекла, разглядывала игру теней и света, отражения, пробегающие по его неровной поверхности, точно и вправду играла.

– Куда вы держите путь? – спросил Фрекс, как раз когда Черепашье Сердце начал произносить вопрос:

– Кто вы есть родом?

– Я манникинец, – сказал Фрекс.

– Я раньше думать, что все манникинцы есть ниже меня или вас.

– Крестьяне, земледельцы – да, – подтвердил Фрекс, – но в любой известной семье с долгой историей порой случались браки с более высокими людьми. А вы? Вы же из Края Квадлингов?

– Да, – кивнул квадлинг.

Его влажные рыжеватые волосы постепенно высыхали, образуя вокруг головы пушистый нимб. Фрекс про себя порадовался щедрости Мелены, которая предложила простому прохожему воду для купания. Возможно, она всё-таки привыкла к жизни в глуши. Ведь, право слово, если какие-то люди и занимали в нынешнем обществе самую нижнюю ступень, это точно были квадлинги.

– Но я понимать, – продолжил гость. – Оввельс – маленький мир. Пока я не уходить, я никак не знать о холмах, один за другим, и о колючих хребтах, о таком широком мире вокруг. Размытое вдали делать больно моим глазам, потому что я не различать его. Пожалуйста, господин, вы описать мне мир, который вы знаете?

Фрекс взял палку. На земле он нарисовал нечто вроде яйца, лежащего на боку.

– Так меня учили на уроках, – начал он. – Всё, что внутри круга, – страна Оз. Если нарисовать крестик, – он так и сделал, расчертив овал двумя линиями по диагонали, – то, грубо говоря, получится четыре дольки. Верхняя часть – Гилликин. Там города, университеты, театры, вся, как говорится, культурная жизнь. И промышленность. – Он двинулся по часовой стрелке. – На востоке лежит Манникин, где мы находимся сейчас. Фермерские земли, житница Оз. Неплодородные горы здесь есть только на юге. Вот эти штрихи в районе Венд-Хардингс – холмы, по которым вы карабкались. – Он стукнул по этому месту палкой и нарисовал несколько закорючек. – Прямо к югу от центра Оз находится Край Квадлингов. Бесплодные земли, как я слышал; болотистые, непригодные для хозяйства, сплошь москиты и лихорадка.

Черепашье Сердце сделался несколько озадаченным, но кивнул.

– Затем на западе – так называемая страна Диккус. Я мало что знаю об этом месте кроме того, что там очень сухо и не слишком много жителей.

– А кругом? – спросил Черепашье Сердце.

– Пустыни песчаника на севере и западе, пустыни пескварца на востоке и юге. Раньше всем старались внушить, что пески пустыни – смертельный яд, но это просто пропаганда. Они удерживают от посягательств на нашу землю захватчиков из Эва и Куокса. Манникин – богатые, завидные сельскохозяйственные угодья, да и Гилликин неплох. В Гликкусе, вот здесь, – он нацарапал несколько линий на северо-востоке, на границе между Гилликином и Манникином, – находятся изумрудные копи и знаменитые каналы. Я знаю, что существуют исторические разногласия, относится ли Гликкус к Гилликину или к Манникину, но у меня нет мнения по этому вопросу.

Черепашье Сердце сложил ладони над рисунком и поднял руки вверх, словно старался прочесть то, что над картой.

– Но здесь? – спросил он. – Что здесь?

Фрекс задумался, что он имеет в виду – не воздух же над Страной Оз.

– Чертоги Безымянного Бога? – предположил он вслух. – Мир Иной? Вы унионист?

– Черепашье Сердце – стеклодув, – ответил путешественник.

– Я имею в виду, к какой вере вы принадлежите?

Квадлинг наклонил голову, избегая взгляда Фрекса.

– Черепашье Сердце не знать, каким именем это назвать.

– Я не знаю, как с этим обстоит дело у квадлингов, – Фрекс воодушевился возможностью обратить кого-то в свою веру, – но гилликинцы и манникинцы в основном унионисты. Ну, с тех пор, как исчез языческий культ Лурлины. На протяжении столетий по всей стране Оз строились унионистские храмы и часовни. Разве в Краю Квадлингов их нет?

Однако стеклодув покачал головой.

– Черепашье Сердце не понимать, что это такое.

– А теперь почтенные унионисты толпами ударяются в культ наслаждения, – с осуждением фыркнул Фрекс, – а то и в культ машинерии, который едва ли можно назвать религией. Для невежд всё в наши дни превращается в зрелище. Древние унионисты – монахи и монахини понимали своё место во вселенной, воздавая должное источнику жизни, слишком возвышенному, чтобы определить его человеческим языком, – а теперь мы расстилаемся перед каждым занюханым магом, кто к нам заедет. Гедонисты, анархисты, солипсисты! Личная свобода и развлечения – превыше всего! Как будто в колдовстве есть хоть что-то нравственное! Чары, уличная магия, технические приблуды со светом и звуком, фальшивые преображения! Шарлатаны, что наживаются на чёрной магии, знатоки трав и порошочков, мошенники-гедонисты! Торгуют своими дрянными рецептами, бабкиными сказками и заклинаниями для сопляков! Просто тошнит от них!

Квадлинг обеспокоенно спросил:

– Черепашье Сердце принести вам воды, Черепашье Сердце помочь вам лечь? – Мягкими, как телячья кожа, пальцами он осторожно придержал Фрекса за шею.

Тот вздрогнул и осознал, что до этого кричал во весь голос. Няня и Мелена молча застыли в дверях с полной сковородкой жареной рыбы.

– Это фигура речи, на деле меня вовсе не тошнит, – сказал он, но беспокойство чужестранца его тронуло. – Думаю, нам стоит поесть.

И они сели ужинать. Эльфаба проигнорировала свою еду, только выковыряла у запечённой рыбы глаза и пыталась приделать их к своей бескрылой птице. Няня добродушно ворчала: жаловалась на ветер с озера, на озноб, на больной позвоночник и проблемы с пищеварением. Её газы ощущались более чем за несколько футов, и Фрекс как можно более незаметно передвинулся, чтобы оказаться от неё с противоположной стороны стола. В итоге он обнаружил, что уселся на лавке рядом с квадлингом.

– Итак, вам всё ясно? – Фрекс указал вилкой на карту страны Оз.

– А где есть Изумрудный город? – спросил Квадлинг. Изо рта у него торчали рыбьи косточки.

– В самом центре, – ответил Фрекс.

– И Озма там, – утвердительно сказал Черепашье Сердце.

– Озма, истинная и законная Королева страны Оз, как это называют, – подтвердил Фрекс, – хотя истинным верховным правителем в сердцах наших должен быть Безымянный Бог.

– Как мочь безымянная сущность править… – начал Черепашье Сердце.

– Никакого богословия за ужином, – нежно пропела Мелена. – Таково нерушимое правило в этом доме с нашей с Фрексом свадьбы, Черепашье Сердце, и мы истово его соблюдаем.

– Кроме того, я вот до сих пор верю в Лурлину. – Няня скорчила Фрексу рожицу. – Старикам вроде меня это позволено. Ты знаешь, кто такая Лурлина, чужестранец?

Черепашье Сердце покачал головой.

– Если мы не ведём богословских бесед, то и откровенную языческую чепуху тем более… – начал было Фрекс, но няня, пользуясь своим положением гостьи, притворилась, как обычно, глуховатой и продолжила громче:

– Лурлина – это королева фей. Летя над песками пустыни, она увидала внизу зелёную и прекрасную страну Оз. Потом она оставила править страной вместо себя свою дочь Озму и пообещала вернуться в самый тёмный час.

– Ха! – фыркнул Фрекс.

– И не хакай тут мне! – обиделась няня. – Я имею не меньше прав на собственные убеждения, чем ты, Фрекспар Благочестивый. И от моих убеждений всяко поменьше бед.

– Няня, успокойся, – неискренне призвала Мелена, в то же время наслаждаясь перепалкой.

– Это глупости, – заявил Фрекс. – Озма правит в Изумрудном городе, и любой, кто видел её саму или хотя бы её портреты, знает, что она гилликинской крови. У неё характерный широкий лоб, большие щербатые передние зубы, вьющиеся светлые волосы, переменчивый вспыльчивый характер – всё это обычные черты гилликинцев. Ты видела её своими глазами, Мелена, скажи им.

– О, она довольно интересной внешности, – неопределённо откликнулась Мелена.

– Дочь королевы фей? – переспросил Черепашье Сердце.

– И снова чушь! – возмутился Фрекс.

– Не чушь! – отрезала няня.

– Говорят, будто Озма перерождается раз за разом, будто птица феникс, – заговорил дальше Фрекс. – Трижды ха! Какие только Озмы не правили за последние триста лет. Озма Лживая была истовой монахиней и спускала указы в корзинке с самого верха башни монастыря. Хотя злющая была, как жук-рогач. Озма Воительница на некоторое время захватила Гликкус и захваченными изумрудами украсила Изумрудный город. Озма Читательница всю жизнь только и делала, что листала родословные записи. А ещё была Озма Нежеланная – держала ручных горностаев. Она же обложила крестьян непомерной податью, чтобы начать строительство дорожной сети из жёлтого кирпича, которую всё никак не завершат. Ну что же, удачи им.

– А кто есть Озма сейчас? – спросил Черепашье Сердце.

– На самом деле, – вступила Мелена, – я имела удовольствие познакомиться с последней Озмой на приёме в Изумрудном городе – у моего деда, Владыки Троппа, был городской дом. Зимой, когда мне исполнилось пятнадцать, меня вывезли в свет. Её прозвали Озмой Желчной из-за проблем с желудком. Она была здоровенная, как нарвал, зато одевалась прекрасно. Я видела их обоих, её и её мужа Пасториуса, на празднике Песен и Прелестей в стране Оз.

– Она больше не королева? – недоумённо спросил стеклодув.

– Она умерла после несчастного случая, в котором фигурировал крысиный яд, – сказал Фрекс.

– Умерла, – тут же добавила няня, – или же дух её перешёл к её дочке, Озме Типпетариус.

– Нынешняя Озма практически ровесница Эльфабы, – пояснила Мелена, – поэтому её отец, Пасториус, стал регентом. Этот достойный человек будет править, пока Озма Типпетариус не подрастёт достаточно, чтобы занять трон.

Черепашье Сердце покачал головой. Фрекса несколько раздражало, что они столько времени потратили на разговоры о мирских правителях, а не о царствии небесном. Да ещё в конце пострадали, говоря обонятельно, от нового приступа кишечного расстройства у старой няни.

Но несмотря на все досадные мелочи, Фрекс был рад снова оказаться дома. Из-за красоты Мелены – весь вечер, даже когда солнце зашло за горизонт, она просто сияла – и из-за соседства улыбчивого и спокойного даже в своём изумлении чужестранца. Отсутствие у Черепашьего Сердца религиозных воззрений представлялось Фрексу вызывающим и в то же время приятным – как сложная, но важная задача.

– А ещё в тайной пещере под страной Оз живёт Дракон, – потихоньку втолковывала няня Черепашьему Сердцу. – Весь мир – это его сон, и как только Дракон проснётся, то спалит его дотла.

– Хватит уже молоть суеверную чушь! – взревел Фрекс.

Эльфаба на четвереньках подползла к столу по неровным доскам пола. Она оскалила зубы, словно знала, как должен выглядеть дракон, и пыталась его изобразить, – и зарычала. Из-за зелёной кожи она и вправду походила на маленького дракончика. Девочка снова зарычала, а затем («О, дорогая, не надо», – попытался уговорить её отец) – справила нужду на пол, после чего со смесью удовлетворения и отвращения понюхала собственную мочу.

Детские игры

Однажды днём, ближе к концу лета, няня опасливо заявила:

– Где-то поблизости бродит зверь. В сумерках я несколько раз замечала, как кто-то рыскает в папоротниках. Какие тут, в холмах, водятся животные?

– Никого крупнее суслика, – ответила Мелена.

Они занимались стиркой на берегу ручья. От весенней сырости не осталось и следа, и землю вновь охватила беспредельная засуха. Ручей бежал тонкой струйкой. Эльфаба, которая, как всегда, не желала приближаться к воде, обтрясала скудный урожай с дикой груши. Вцепившись в ствол руками и ногами и запрокинув голову, она ловила зубами кислые плоды, а затем выплёвывала на землю семечки и черенки.

– Оно было больше суслика, – возразила няня. – Уж поверь мне. Медведи тут есть? Может, это был медвежонок, хотя какой-то больно шустрый.

– Нет, здесь нет медведей. Ходят слухи, что ближе к горам водятся скалистые тигры, но вроде бы ни одного тут не видели уже много лет. К тому же скалистые тигры, как известно, очень осторожные и пугливые звери. Они не подходят близко к человеческому жилью.

– Или волк? Волки в этих краях встречаются? – Няня оставила простыню свободно полоскаться в воде. – Это мог быть и волк.

– Няня, ты как будто считаешь, что мы в пустыне. Венд-Хардингс – довольно глухое место, соглашусь, но вполне себе мирное. Хватит меня пугать своими волками и тиграми.

Эльфаба, которая до сих пор так и не заговорила, издала тихий гортанный рык.

– Мне всё это не нравится, – сказала няня. – Давай заканчивать, а высушим бельё дома. Хватит. К тому же мне надо сказать тебе ещё кое-что. Давай оставим ребёнка с Черепашьим Сердцем и уйдём куда-нибудь. – Она вздрогнула. – В безопасное место.

– Можешь спокойно говорить и при Эльфабе, – сказала Мелена. – Ты же знаешь, что она не понимает ни слова.

– Если она сама не говорит, не значит, что она не слушает, – не согласилась няня. – Я думаю, она многое понимает.

– Смотри, она размазывает грушу по шее, как будто красится.

– Скорее, как будто боевую раскраску наносит.

– О суровая нянюшка, не мели чепуху, потри-ка простыни получше. Они по-прежнему все заляпаны.

– Да понятно, чей тут остался пот и семя…

– Понятно или не понятно, но попрошу тебя не читать мне нотаций!

– Но ты же знаешь, что Фрекс непременно заметит, рано или поздно. Все эти твои бурные перерывы якобы на дневной сон… ну, у тебя всегда был глаз-алмаз на парней с изрядной колбасой и парой яиц вкрутую.

– Няня, ну хватит, это не твоё дело.

– А жаль, – вздохнула та. – Старость – сплошная ложь, нет в ней никаких преимуществ. Я бы охотно обменяла свои с трудом добытые жемчужины мудрости на старую добрую возню с таким вот агрегатом.

Мелена плеснула горстью воды в лицо няни, чтобы та умолкла. Старушка сморгнула воду и подытожила:

– Ну, так-то сад твой. Сажай там, что хочешь, и пожинай, что получится. В любом случае я хотела поговорить о ребёнке.

Малышка теперь сидела на корточках за грушей, с прищуром всматриваясь вдаль. Она как сфинкс, подумала Мелена, как каменное чудище. На лицо Эльфабе села муха, пробежала по переносице, но девочка не дрогнула и не шевельнулась. Однако в следующее мгновение девочка внезапно подскочила и сделала большой прыжок вперёд: голый зелёный котёнок, преследующий невидимую бабочку.

– А что с ребёнком?

– Мелена, ей нужно встретиться с другими детьми. Она начнёт понемногу говорить, если увидит, как болтают другие крошки.

– На деле от разговоров между детьми толку мало.

– Не мели языком попусту. Ты же сама понимаешь, что ей нужно привыкнуть к другим людям, кроме нас. Ей в любом случае придётся нелегко, если только она не перелиняет с возрастом из своей зелёной кожи. Ей надо учиться разговаривать. Ты же видишь, я пытаюсь приучить её к работе по дому, пою ей детские песенки. Почему она не отзывается, как другие дети, Мелена?

– Она плохо соображает. С детьми такое бывает.

– Ей бы начать играть с другими щеночками. Они научат её веселиться.

– Честно говоря, вряд ли Фрекс хочет, чтобы его дочь была очень весёлой, – сказала Мелена. – Он считает, что в нашем мире чересчур большое значение придают веселью и развлечениям. И в этом я с ним согласна.

– О, так ваши кувыркания с Черепашьим Сердцем – это не развлечения, это вы в молитвах упражняетесь?

– Я же просила не ёрничать!

Мелена вернулась к стирке, раздражённо выжимая мокрое полотенце. Няня вновь и вновь, как будто с умыслом, возвращалась к этой теме. Но на деле старуха угадала. Черепашье Сердце заходил в тёмную прохладу домика, когда Мелена успевала устать от утренней работы в огороде, и от его присутствия её окутывало ощущение чистоты и святости. С ним в постели она избавлялась не только от исподнего, но и от извечного чувства стыда, которое полностью покидало её, когда они лежали вдвоём на простынях, силясь отдышаться.

Мелена сознавала, что это никак не сообразуется с общественной моралью. Тем не менее, даже представ перед трибуналом унионистских священников, обвиняющих её в прелюбодеянии, она сказала бы правду. Каким-то чудом Черепашье Сердце спас её, вернул ей надежду на лучшее будущее, веру в благодать этого мира. Её вера в добрый и милостивый мир разбилась вдребезги после рождения зелёного младенца. Такой ребёнок был несоразмерным наказанием за грех столь незначительный, что она даже не помнила, совершила ли его.

Её спас даже не секс, хотя и близость у них двоих была пугающе страстной. Куда более важным было то, что Черепашье Сердце не смущался Фрекса и не сторонился маленькой страшной Эльфабы. В дальнем углу двора он устроил мастерскую, где выдувал и шлифовал стекло, будто сама судьба привела его сюда лишь ради спасения Мелены. Куда бы он ни направлялся изначально, его цель давно была забыта.

– Хорошо, старая надоеда, – сдалась Мелена. – Что же ты предлагаешь?

– Мы должны отвести Эльфи в Раш-Маргинс, чтобы она могла играть там со сверстниками.

Мелена в изумлении осела на землю.

– Ты что, шутишь? – воскликнула она. – Пусть Эльфаба медленно развивается, по крайней мере она жива и здорова! Может, я и отношусь к ней без особой нежности, но зато кормлю её и слежу, чтобы она себе не навредила! Разве это не жестоко – выпихивать её во внешний мир? С такой кожей её с ходу задразнят и замучают. Дети злее взрослых, они не понимают, когда стоит остановиться. Уж проще было бы сразу бросить её в озеро, которого она так боится.

– Нет, нет, нет, – замотала головой няня и упёрла в колени пухлые кулаки. Она даже голос понизила. – Вот на этом, Мелена, я буду настаивать до упора. Со временем ты сама поймёшь, что я была права. Послушай меня. Послушай. Ты всего лишь избалованная дочка богатых родителей. Ты порхала с уроков музыки на уроки танцев, и соседские дети были такие же богатенькие дурачки. Конечно, мир жесток. Но Эльфаба должна понять, кто она, и ей лучше столкнуться с тяготами мира пораньше. Да и то, скорее всего, их будет меньше, чем ты ожидаешь.

– Не смей говорить со мной свысока. Я этого не потерплю.

– А я не отступлюсь, – возразила няня не менее яростно. – У меня вы обе как на ладони, я видела, как складывалась твоя жизнь. И поверь мне – если ты не вооружишь её против чужого презрения, то и сама будешь мучиться, и её сделаешь навеки несчастной.

– И как общение с грязными оборванцами из Раш-Маргинс поможет ей вооружиться против презрения?

– Она научится веселиться. Смеяться. Относиться к жизни с юмором.

– Да неужели!

– Мне ведь есть чем тебя припугнуть, Мелена, – продолжила гнуть своё няня. – Вот пойду сегодня в Раш-Маргинс, узнаю, где у Фрекса теперь идут проповеди, да и шепну ему пару слов. Как-то ему понравится узнать, чем заняты дома его жена с Черепашьим Сердцем, пока он внушает деревенским грешникам праведные мысли о боге?

– Ах ты дрянная старуха! Это просто подло! – вскричала Мелена.

Няня гордо улыбнулась.

– Завтра же, – объявила она, – завтра мы пойдём показывать Эльфабу миру.

С утра с холмов налетел резкий беспощадный ветер, принялся играть опавшими листьями и остатками жухлой ботвы на огородах. Няня укутала полные плечи шалью и надвинула чепец на самый лоб. Ей везде мерещились крадущиеся чудовища, она поминутно озиралась по сторонам, но в подлеске среди палой листвы не мелькало никого крупнее кошки или лисицы.

Няня подобрала терновую палку, будто бы для опоры, чтобы перебираться через камни и канавы – но на деле в качестве возможного оружия против голодного зверя.

– Тут такия сушь и холод, – бормотала она больше для себя, чем для слушателей. – И так мало дождей! Конечно, в таких условиях никаких хищников в холмах не будет. Но всё-таки не убегай вперёд, пойдём все вместе, слышишь, зеленушка?

Дальше они шли молча: няня боялась, Мелена злилась из-за того, что ей пришлось пожертвовать своими обычными дневными развлечениями, а Эльфаба вышагивала, ногу за ногу, как заводная игрушка. Озеро обмелело, вода отступила от берегов, и вдоль некоторых шатких причалов можно было пройти посуху по гальке и старым водорослям.

Домик Гонетт был из тёмного камня с прохудившейся соломенной крышей. Из-за больного бедра хозяйка не могла ни тянуть сеть с рыбой, ни обрабатывать, нагнувшись к земле, скудный огород. Поэтому по её двору носилась стайка оборванных детей: они визжали, ссорились и возились в грязи. При виде приближающейся семьи священника Гонетт удивлённо подняла на них взгляд.

– Добрый день! Вы, должно быть, Гонетт, – приветливо сказала няня. Она была только рада зайти в ворота и оказаться в безопасности на чужом дворе, даже рядом с этой убогой лачугой. – Это брат Фрекспар рассказал нам, где вас найти.

– Святая Лурлина, так все слухи – правда! – воскликнула Гонетт, сотворив в сторону маленькой Эльфабы оберегающий знак. – Я думала, это всё гнусные наговоры, – и вот пожалуйста, какая она!

Дети перестали носиться. Там были мальчики и девочки, смуглые и белокожие, одинаково чумазые, и все они заинтересовались новоприбывшей. Они продолжили играть в какую-то игру: то ли что-то перетягивали, то ли кем-то себя воображали, – но в то же время не сводили глаз с Эльфабы.

– Вот Мелена – её вы знаете, конечно. А я вот их няня, – сказала няня. – Очень рады вас видеть.

Она скосила глаза на Мелену и нарочито, со значением кивнула.

– Исключительно рады, – холодно процедила та.

– Мы столько всего хорошего о вас слышали, что пришли за советом, – продолжала няня. – Видите ли, у нашей малышки некоторые трудности, и мы, как ни старались, так и не придумали толком, как нам быть.

Гонетт с подозрительным видом склонилась ближе.

– Она зелёная, – заговорщически шепнула няня. – Вы, конечно, могли этого не заметить – такая она очаровательная крошка. Да и добрых жителей Раш-Маргинс вряд ли смутила бы такая мелочь. Но сама девочка из-за этого очень стесняется. Посмотрите на неё: точь-в-точь маленькая испуганная черепашка. Нам нужно помочь ей выбраться из панциря, стать повеселее, только мы не знаем как.

– Она действительно зелёная, – признала Гонетт. – Неудивительно, что недотёпа Фрекспар так долго не проповедовал. – Она запрокинула голову и рассмеялась хриплым, недобрым смехом. – Но сейчас ему хватило наглости снова вернуться на службу. Да, вот это у мужика яйца!

– Брат Фрекспар, – ледяным тоном прервала её Мелена, – напоминает своим прихожанам о словах Писания: «Никому не дано узнать цвет души». Гонетт, именно эти строки он посоветовал напомнить и тебе.

– Ну, пусть так, – пробормотала Гонетт, смутившись. – Так от меня вы что хотите?

– Чтобы девочка приходила сюда побыть под вашим присмотром, играла, училась понемногу. Вы в этом понимаете больше нашего, – проговорила няня.

«Вот хитрая старая бестия, – подумала Мелена. – Мало того, что она говорит чистую правду, но какими словами её расписывает!»

Они уселись.

– Не знаю, как её примут ребята, – неуверенно нахмурилась Гонетт. – Вы же понимаете, мне бедро не позволит мигом подскочить и остановить их, если они расшалятся.

– Посмотрим. И, конечно, приплатим, чин по чину, Мелена полностью согласна, – пообещала няня.

От её внимания не ускользнул почти пустой огород. Это была истинная бедность.

Старушка подтолкнула Эльфабу к остальным детям:

– Ну, иди, детка, и погляди, что к чему.

Эльфаба стояла на месте как вкопанная. Дети – пять мальчиков и две девочки – приблизились к ней.

– Вот страшилище! – воскликнул мальчик постарше и тронул Эльфабу за плечо.

– Эй, будь повежливее! – оскорбилась Мелена и собралась было подняться на ноги, но няня преградила ей путь рукой.

– Салочки, давайте играть в салочки, – сообразил мальчик. – Кто будет зелёная тля?

– Она, она! – завизжали другие дети и, осалив Эльфабу, бросились во все стороны.

Она неуверенно постояла минуту, опустив сжатые кулаки, затем пробежала несколько шагов и снова остановилась.

– Вот, очень полезная игра, – закивала няня. – Вы, Гонетт, просто умница.

– Я-то своих крошек знаю, – с некоторым самодовольством согласилась Гонетт. – Тут и спорить нечего.

Дети всем шумным стадом снова пронеслись по двору, ещё раз осалили Эльфабу и убежали, но, увидев, что она за ними не гонится, вернулись и окружили её.

– А правду говорят, что у вас поселился лягушонок-квадлинг? – спросила Гонетт. – Он правда ест только траву и навоз?

– Что, простите? – оскорблённо поразилась Мелена.

– Так в народе говорят, – ответила Гонетт.

– Он достойный человек.

– Но он же квадлинг?

– Ну… да.

– Тогда сюда его не приводите, а то они разносят чуму.

– Ничего они не разносят, – отрезала Мелена.

– Эльфи, милая, нельзя так кидаться! – крикнула няня.

– Я что слышала, то и говорю. А вот люди толкуют, что, когда ночью квадлинги засыпают, изо рта у них вылезают души и бродят повсюду.

– Дураки и мелют всякую чушь, – зло и резко огрызнулась Мелена. – Я ни разу не видела, чтобы изо рта нашего гостя во сне выбиралась душа, а возможностей у меня…

– Никаких камней, дорогая! – пронзительно завопила няня. – Смотри, никто больше камни не берёт!

– А вот уже берут, – заметила Гонетт.

– Он самый чуткий человек из всех, кого я знаю, – раздражённо настаивала Мелена.

– Ну, рыбачке от чужой чуткости не шибко много толку, – равнодушно возразила её собеседница. – А как священнику и его жене – ну уж не знаю.

– Ну вот, до крови, какая досада, – посетовала няня. – Дети, отпустите Эльфи, я её вытру. Ох, а я и тряпочки-то не взяла. Гонетт, есть у вас что-нибудь?

– Да ничего, – ответила та. – Они от кровопусканий поспокойнее, меньше едят.

– Уж лучше чуткость, чем глупость, – высказала Мелена, кипя от злости.

– Не кусаться! – рявкнула Гонетт на одного из младших мальчиков, а увидев, что Эльфаба тоже оскалила зубы и нацелилась ответить обидчику, вскочила на ноги, несмотря на больное бедро, и завопила: – А ну не кусаться, кому сказала!

– Ах, что за чудные детки! – умилённо проворковала няня.

На грани тьмы

Теперь каждые пару дней няня брала Эльфабу за руку и ковыляла с ней вместе по тенистой дороге в Раш-Маргинс. Там под надзором угрюмой Гонетт девочка пыталась играть с чумазыми деревенскими детьми. Фрекс снова начал надолго пропадать с проповедями (неизвестно, пришёл он в отчаяние или вновь уверовал в свои силы), и жители окрестных деревень пугались его всклокоченного вида и религиозного пыла. Уезжал он на восемь-десять дней кряду. Мелена наигрывала фортепианные гаммы на немой деревянной клавиатуре, вырезанной Фрексом точь-в-точь по размерам настоящей.

С наступлением осени Черепашье Сердце несколько пал духом, сник, как пересохшее растение. Их послеобеденные развлечения с Меленой постепенно становились менее жаркими и спешными, более нежными. Мелена неизменно ценила внимание Фрекса и сама была к нему внимательна, но в постели её муж был куда менее искусен. Она забывалась сном, пока Черепашье Сердце касался губами её соска, а его ладони, его большие ладони, блуждали по её телу, как умные ловкие зверьки. Закрыв глаза, она представляла себе все части тела любовника по отдельности: как перемещается по её коже его рот, как поднимается, изгибается и толкается в неё его член; его дыхание и тихий бессловесный шёпот ей на ухо ощущались как будто в разных местах, его руки охватывали её тело, точно обручи.

Однако Мелена так и не узнала его столь же близко, как своего мужа; она не видела его насквозь, как многих других людей. Она относила эту особенность в счёт его собственной спокойной и достойной манеры держаться. Но наблюдательная няня однажды вечером возразила, что Черепашье Сердце всего лишь ведёт себя как свойственно квадлингам, а Мелена наверняка и не задумывалась, что они из разных культур.

– Культура роли не играет, – лениво отмахнулась Мелена. – Люди есть люди.

– Неужто? Разве ты не помнишь детские стишки? – Няня отложила в сторону шитьё (с заметным облегчением) и продекламировала:

– Что ты вообще о нём знаешь? – не отступалась няня. – Он женат? Почему уехал из своего Грязного Придонья или откуда он там родом? Мне-то его расспрашивать никак не годится, не моё это дело…

– И давно ты занимаешься только своими делами? – хмыкнула Мелена.

– Как решу ими заняться, сразу тебе скажу.

Однажды вечером ранней осенью они ради забавы развели костёр во дворе. Фрекс был дома и в хорошем настроении, а няня снова заговорила о скором возвращении в Кольвен-Граундс, что привело и Мелену в благое расположение духа. Черепашье Сердце приготовил ужин – неаппетитного вида смесь из мелких кислых яблок нового урожая, сыра и бекона.

Фрекс ощущал в себе желание поговорить. Последствия от приезда проклятой машинерии, Часов Дракона Времени, наконец-то пошли на спад – хвала Безымянному Богу, – и бедняки-грешники снова стали выходить послушать его пламенные проповеди. Двухнедельный миссионерский поход в деревушку Три Мёртвых Дерева увенчался успехом. Наградой Фрексу стал кошелёк медяков и почтительные, а временами даже искренне увлечённые взгляды многих прихожан.

– Возможно, мы не задержимся здесь надолго, – рассуждал Фрекс, вольготно закинув руки за голову и откинувшись назад.

Вечно мужчины так относятся к счастью, подумала Мелена, – то и дело стремятся напомнить, что оно не вечно. Её муж тем временем продолжил:

– Возможно, вдали, за пределами Раш-Маргинс нам открывается новая дорога, Мелена? К великим делам и высоким целям?

– Да ладно уж, – хмыкнула она. – Моя семья девять поколений выбиралась из грязи, чтобы после этого я заново ступила в неё по колено в этой страшной глуши. Я уже не верю в высокие цели.

– Я говорю о высотах духа. Никто не собирается штурмовать Изумрудный город, чтобы сделаться духовником регента Озмы.

– А ведь ты мог бы занять пост духовника и самой Озмы Типпетариус, – оживилась няня, вообразив себе возможность обосноваться при дворе в Изумрудном городе, если бы Фрекс получил такую должность. – Наследнице, конечно, всего два или три года, ну и что? Сейчас правит мужчина-регент, ну, будет ещё один. Это же ненадолго – у мужчин иначе не бывает. Ты ещё молод, и она повзрослеет. Ты займёшь самое подходящее положение, чтобы влиять на политику…

– Я не желаю становиться придворным священником, будь новая королева хоть Озмой Богобоязненной. – Фрекс закурил ивовую трубку. – Мой долг – служить угнетённым и смиренным.

– Милости нужно отправиться в Край Квадлингов, – произнёс Черепашье Сердце. – Угнетённые там.

Квадлинг нечасто говорил о своём прошлом, и Мелене поневоле вспомнились насмешки няни над тем, что она ничего о нём не знает. Она отмахнулась от табачного дыма и спросила:

– А почему ты ушёл из Оввельса?

– Там ужасы, – ответил он.

Эльфаба, которая сидела у точильного камня, поджидая возможности раздавить забравшихся на него муравьёв, заинтересовалась разговором и подняла взгляд. Остальные молча ждали, когда Черепашье Сердце продолжит, но он умолк. У Мелены беспокойно ёкнуло сердце – её внезапно посетило предчувствие, что всё изменится прямо здесь, сейчас, этим чудесным тёплым вечером. Что вся их новообретённая мирная жизнь вот-вот пойдёт наперекосяк.

– Какого рода ужасы? – спросил Фрекс.

– Как-то похолодало. Я возьму шаль, – пробормотала Мелена.

– …Или даже исповедником Пасториуса! Регента Озмы! Почему нет, Фрекс? – не унималась няня. – У семьи Мелены есть связи, они наверняка помогли бы тебе достать приглашение.

– Ужасы, – вдруг сказала Эльфаба.

Это было её первое слово, и его встретила полная тишина. Даже сверкающая чаша луны как будто замерла среди деревьев.

– Ужасы? – повторила девочка, озираясь по сторонам.

Она не улыбалась, но глаза её сияли; видно было, что она осознала собственное достижение. Ей было почти два года. Слова наконец-то сумели вырваться из-за её больших острых зубов.

– Ужасы, – снова выговорила она шёпотом. – Ужасы.

– Иди к няне, детка, – позвала её няня. – Иди ко мне на ручки и посиди тихо.

Девочка послушалась, но уселась на колени няни, не прижимаясь к ней – та лишь придерживала её за пояс. Затем Эльфаба выжидающе уставилась на Черепашье Сердце.

А тот благоговейно проговорил:

– Черепашье Сердце думает, что дитя говорить впервые.

– Да, – согласился Фрекс, выпуская колечко дыма, – и спрашивает насчёт этих ужасов. Может быть, ты всё-таки поведаешь нам о них?

– Черепашье Сердце говорить немного. Черепашье Сердце уметь делать стекло, а слова он оставить для Милости, Госпожи и Няни. А теперь и для Девочки.

– Ну расскажи хоть немного. Раз уж ты сам об этом заговорил.

Мелена вздрогнула; она так и не сходила за шалью. Она не могла сдвинуться с места, словно приросла к нему.

– Рабочие из Изумрудного города и других мест, они приезжать Край Квадлингов. Они смотреть, нюхать и пробовать воздух, воду, землю. Собираться строить большую дорогу. Квадлинги знать, что это время и силы впустую. Но те не слушать слова квадлингов.

– Но квадлинги, подозреваю, сами не обучены строить дороги, – спокойно заметил Фрекс.

– Наша страна непрочная, – возразил Черепашье Сердце. – В Оввельсе дома и поля плавать среди деревьев на площадках, привязанных верёвками. Мальчики нырять на мелководье за жемчужинами. Слишком много деревьев – недостаточно света, урожай не вызревать, слабый. Слишком мало деревьев – вода подниматься, и корни плавучих растений не доставать земли. Наша страна бедная, но богата красотой. Люди могут жить, если всё продумывать и объединяться.

– Так вы против Дороги из жёлтого кирпича?

– Не только. Квадлинги не мочь переубедить строителей дороги, которые хотеть сделать дамбы из земли и камней и разделить страну на части. Квадлинги спорить, умолять, подтверждать, но не мочь победить словами.

Фрекс, обеими руками придерживая трубку, внимательно наблюдал за Черепашьим Сердцем. В нынешней пылкой речи его больше всего завораживало воодушевление квадлинга – ему всегда были по душе неравнодушные люди.

– Квадлинги думать бороться, – сказал Черепашье Сердце. – Квадлинги бояться, что это только начало. Когда строители просеивать почву и проверять воду, они увидеть некоторые вещи, о которых квадлинги всегда знать, но молчать.

– Что же это за вещи?

– Черепашье Сердце говорить о рубинах, – горько вздохнул стеклодув. – Камни под водой. Алые, как кровь. Строители говорить: красный корунд в пласте донного известняка под болотом. Квадлинги говорить: кровь страны Оз.

– Вроде того красного стекла, что ты делаешь? – спросила Мелена.

– Рубиновое стекло будет, когда добавить золотой порошок, – сказал Черепашье Сердце. – Но под Краем Квадлингов находиться залежи настоящих рубинов. Весть достигнуть Изумрудного города вместе со строителями. А дальше начаться ужасы.

– С чего ты это взял? – нервозно переспросила Мелена.

– Смотреть в стекло, – ответил Черепашье Сердце, указав на стеклянный круг, который прежде выдул в качестве игрушки для Эльфабы, – значит видеть будущее, красное, как кровь и рубины.

– Я не верю в предсказание будущего. В этом есть что-то от культа наслаждения, – яростно вмешался Фрекс. – Даже от мнимой предопределённости Дракона Времени! Пф-ф-ф! Нет, неизвестная история человечества предначертана Безымянным Богом, а любые пророчества – лишь догадки и страх.

– Значит, страха и догадок хватить заставить Черепашье Сердце покинуть Край Квадлингов, – твёрдо возразил стеклодув. – Квадлинги не называть свою веру наслаждение, но они прислушиваться к знакам и видеть скрытые намёки. Вода, алая от рубинов, обагриться кровью квадлингов.

– Чушь какая! – возмутился Фрекс, сам уже побагровевший от злости. – Им просто нужно хорошенько всё разъяснить.

– И потом, Пасториус ведь просто олух, – озабоченно вклинилась Мелена: она единственная из присутствующих имела возможность составить личное впечатление о королевском доме. – Пока Озма не достигла совершеннолетия, он только и делает, что охотится, обжорствует и совращает служанок.

– Опасность – чужестранец, а не местные короли и королевы, – покачал головой Черепашье Сердце. – Старухи, шаманы, умирающие квадлинги – все видеть короля из чужой страны, жестокого и могущественного.

– Да с чего вообще регенту взбрело в голову строить дорогу в этой богом забытой трясине? – с досадой спросила Мелена.

– Во имя прогресса, – ответил Фрекс. – В тех же целях через весь Манникин провели Дорогу из жёлтого кирпича. Дороги сулят прогресс и контроль. Новые возможности для сбора податей, перемещения войск, для защиты, наконец.

– Для защиты от кого? – уточнила Мелена.

– О, – сказал Фрекс, – это вечный вопрос.

– О, – чуть слышно выдохнул вслед за ним Черепашье Сердце.

– Так куда же ты шёл? – спохватился священник. – Только не подумай, я тебя не гоню. Мелена к тебе очень привязана, как и все мы.

– Ужасы, – подала голос Эльфаба.

– Тише, – шикнула няня.

– Госпожа и Милость очень добры к Черепашьему Сердцу. Он собирался остановиться всего на ночь. Черепашье Сердце шёл в Изумрудный город, но заблудиться. Черепашье Сердце хотел просить разговора с Озмой…

– С регентом Озмы, – поправил его Фрекс.

– …и просить смилостивиться над Краем Квадлингов. И предупредить о жестоком чужестранце.

– Ужасы! – повторила Эльфаба и в восторге захлопала в ладоши.

– Дитя напомнить Черепашьему Сердцу о его долге, – сказал стеклодув. – Разговор вернуть долг и старую боль. Черепашье Сердце забыть. Но когда слова сказаны, должны последовать дела.

Мелена с ненавистью глянула на няню. Та спешно спустила девочку с колен и начала собирать со стола грязную посуду. «Вот что бывает, если совать нос не в свои дела, няня! Видишь? Единственное счастье в моей жизни исчезло в один миг, вот и всё!» Она отвернулась от уродины-дочери – та не то улыбалась, не то гримасничала – и с мольбой перевела взгляд на мужа. «Сделай хоть что-нибудь, Фрекс!»

– Возможно, здесь и кроется наша высшая цель, – задумчиво пробормотал Фрекс. – Нам нужно отправиться в Край Квадлингов, Мелена. Отринуть нынешние излишества и испытать свой дух в огне истинной нужды.

– Нынешние излишества? – негодующе задохнулась Мелена.

– Когда Безымянный Бог изъявляет свою волю устами весьма скромного сосуда, – начал Фрекс, указывая на квадлинга (на лице которого снова было написано отчаяние), – лишь нам выбирать: внять ему или ожесточить своё сердце…

– Тогда послушай вот что, – решительно оборвала его Мелена. – Я беременна, Фрекс. Ехать я никуда не могу. Идти – тем более. А с новорождённым малюткой, да ещё и с Эльфабой на руках, уж никак не выйдет шастать по болотам.

Повисла тишина. Спустя несколько мгновений Мелена добавила:

– Не так я думала тебе всё рассказать.

– Поздравляю, – холодно сказал ей муж.

– Ужасы, – сообщила матери Эльфаба. – Ужасы-ужасы-ужасы.

– Ну всё, хватит уже болтать, наговорились, – попыталась унять всех няня. – Мелена, будешь здесь сидеть – простудишься. Ночи холодают. Иди-ка в дом, а остальное потом.

Фрекс поднялся и подошёл поцеловать жену.

Никто не понимал, подозревает ли он, что отцом ребёнка может быть Черепашье Сердце, Мелена и сама не знала, забеременела от мужа или любовника, но на самом деле ей было все равно. В этот момент она хотела одного: чтобы Черепашье Сердце остался с ней. И яростно ненавидела его за внезапно пробудившееся чувство долга перед его несчастным народом.

Мужчины остались на улице беседовать, но говорили так тихо, что Мелена не могла разобрать ни слова. Они сидели у огня, сдвинув головы, Фрекс одной рукой обнял дрожащие плечи Черепашьего Сердца. Няня переодела Эльфабу ко сну, выпустила её во двор и подсела на кровать Мелены с подносом: на нём были стакан горячего молока и небольшая плошка с неизвестными пилюлями.

– Я как знала, что так и будет, – примирительно сказала няня. – Выпей лучше молока, дорогая, да не хнычь. А то опять как дитя малое. Давно ты узнала?

– Месяца полтора назад, – ответила Мелена. – Я не хочу молока, няня, налей мне вина.

– Нет уж, пей молоко. Больше никакого вина, пока ребёнок не родится. Мало тебе одной зелёной напасти?

– От вина зародыш в утробе не позеленеет, – возразила Мелена. – Может, я и дура, но хоть что-то о человеческом устройстве знаю.

– Так это твоему рассудку вреднее, чем зародышу. Выпей молока и проглоти вот эту пилюлю.

– Это ещё зачем?

– Я сделала то, что обещала, – сообщила няня, заговорщически понизив голос. – Прошлой осенью забралась в самые трущобы нашей славной столицы, в Нижний квартал, да поспрашивала там по поводу твоих дел.

– Что, няня, правда? – сразу же заинтересовалась Мелена. – Вот это да! Как же ты не испугалась?

– Перепугалась, конечно. Но я ведь люблю тебя, дурочку. Я отыскала лавчонку, помеченную тайными алхимическими знаками… – Она сморщила нос, вспомнив резкий запах гнилого имбиря и кошачьей мочи. – Там мы посидели с одной расфуфыренной бабой из Шиза, старухой по имени Яккль, попили чаю, а чашку я потом перевернула, чтобы она прочла по чаинкам твою судьбу. Правда, она почти слепая, едва собственные руки различала – не то что какое-то будущее.

– Да уж, мастер своего дела, – сухо фыркнула Мелена.

– Твой муж не верит в предсказания, так что потише. В общем, я объяснила, что первенец у тебя зелёный, а отчего – никто точно не знает. Сказала, что мы не хотим такого во второй раз. Тогда Яккль натолкла всяких трав и порошков, поджарила на масле гомба, пошептала над ними какие-то языческие заклятия – может, даже плюнула туда, точно не знаю, не видела. Но я заплатила за снадобье на все девять месяцев, чтобы ты начала пить пилюли сразу, как узнаешь, что забеременела. Мы уже опаздываем на месяц, но и то лучше, чем ничего. Я этой Яккль полностью доверяю и тебе советую.

– Почему это? – спросила Мелена, проглотив первую пилюлю. На вкус та была мерзкая, как варёный костный мозг.

– Она предрекла твоим детям великое будущее! – торжественным шёпотом объявила няня. – Сказала, что Эльфаба добьётся большего, чем ты можешь вообразить, и младшенький тоже. Велела тебе не ставить крест на своей жизни – грядут, мол, грандиозные события, и твоя семья сыграет в них не последнюю роль.

– А о моём возлюбленном что сказала?

– Да у тебя одно на уме! Сказала отдыхать и не волноваться. Посылает тебе своё благословение. Хоть она и дешёвая потаскуха, но знает, о чем говорит.

Ещё Яккль была уверена, что у Мелены снова родится девочка, но об этом няня упоминать не стала. А то, чего доброго, решит избавиться от ребёнка – а старуха-гадалка убедительно заявляла, что в великой истории будущего должны действовать две сестры, а не одна.

– И ты благополучно добралась домой? Никто ничего не заподозрил?

– Кто ж заподозрит, что старая нянька будет покупать в Нижнем квартале запрещённые снадобья? – рассмеялась та. – Вяжу себе да знаю своё место. А теперь, голубка моя, пора тебе укладываться. Не пей больше вина, пока не родишь, а лекарство это принимай каждый месяц – и тогда у вас с Фрексом родится приличный здоровенький ребёночек, и брак ваш совершенно выправится.

– Всё с нашим браком в порядке, – проворчала Мелена, забираясь под одеяло. От пилюли ей сделалось нехорошо, но она пыталась не подавать виду. – Если мы не отправимся скитаться по этому закатному болоту, конечно.

– Закат на западе, а не на юге, – ласково поправила её няня. – Но это был очень ловкий ход – именно сегодня объявить, что ты беременна, моя милочка. Да и если вы отбудете в Край Квадлингов, я не смогу вас навещать. Мне ведь, знаешь, в этом году полвека стукнет. Для некоторых вещей нянюшка уже слишком стара.

– Лучше бы никому никуда не уезжать, – пробормотала напоследок Мелена и постепенно задремала.

Довольная няня перед тем, как уйти, снова выглянула в окно. Фрекс и Черепашье Сердце всё ещё беседовали. Старушка хоть и прикидывалась подслеповатой, но отлично разглядела лицо Черепашьего Сердца, когда тот вспомнил, какая опасность грозит его народу. Его обычное спокойствие треснуло, как скорлупа яйца, и истина, наивная и беззащитная, будто едва вылупившийся крошечный цыплёнок, выпорхнула наружу. Неудивительно, что Фрекс, сочувствуя сокрушённому гостю, придвинулся к нему ближе, чем, по мнению няни, позволяли приличия. Но, в конце концов, решила она, вся эта семейка со странностями.

– Отведите детку в дом, я уложу её спать! – крикнула она в окно, отчасти чтобы нарушить уединение мужчин.

Фрекс оглянулся.

– Разве она не в доме?

Няня тоже осмотрелась. Играть в прятки Эльфаба не любила – ни у себя дома, ни с деревенскими сорванцами.

– Тут её нет. Она же была с вами?

Оба мужчины недоумённо поискали девочку взглядом. Няне почудилось, что в густой тени под ветками тиса пробежала быстрая тень; она оперлась на подоконник и выглянула наружу.

– Нет? Так поищите её! Мало ли кто тут шастает!

– Нет тут никого, няня, не выдумывайте, – пробормотал Фрекс, но они со стеклодувом мигом поднялись на ноги и принялись обходить двор.

– Дорогая, погоди, не засыпай, – вернулась няня к спящей Мелене. – Ты не знаешь, где Эльфаба? Не видела, куда она ушла?

Мелена, заметно опьянённая, с трудом приподнялась на локте и посмотрела на старушку сквозь завесу спутанных волос.

– Кто ушёл? – спросила она заплетающимся языком. – Ты о чём?

– Да Эльфаба! Давай просыпайся. Где же она, где она может быть?

Няня стала поднимать Мелену, но та двигалась слишком медленно, и сердце старушки всё сильнее колотилось от страха.

– Ну же, Мелена, – бормотала она, – вставай, нехорошо.

Наконец она помогла женщине ухватиться за столбики кровати и потянулась за своей терновой палкой.

– Что? – непонимающе пробормотала та. – Кто потерялся?

В темнеющих сумерках слышались мужские голоса:

– Фабала! Эльфаба! Эльфи! Лягушонок! – Фрекс и Черепашье Сердце описывали широкие круги вокруг двора, удаляясь от догорающего костра, вглядывались в густой кустарник, поднимали нижние ветки. – Змейка! Ящерка! Где ты?

– Это тот зверь с холмов, кем бы он ни был! – причитала няня.

– Не было тут никого, старая дура, – огрызнулся Фрекс, но сам всё более суетливо обыскивал камни за домом, отмахиваясь от хлещущих по лицу веток. Черепашье Сердце замер и простёр руки к небу, словно пытался уловить в ладони слабый свет первых звёзд.

– Что, Эльфаба? – наконец сообразила Мелена, показавшись в дверях в одной ночной рубашке. – Это она пропала?

– Она заблудилась или её зверь утащил! – закричала няня. – Эти-то два идиота сидели, играли в гляделки, как влюблённые школьницы, а тут зверь с холмов шастает по кустам!

Мелена в ужасе пронзительно закричала:

– Эльфаба! Эльфаба, ты меня слышишь? Живо домой! Эльфаба!

Но ей ответил только шум ветра.

– Она не ушла, – в следующее мгновение произнёс Черепашье Сердце. В сгущающейся тьме его почти не было видно, зато белая рубашка Мелены излучала ангельское сияние, точно светилась сама по себе. – Она не ушла, но здесь её нет.

– Это ещё ты к чему? – всхлипнула няня. – Нашёл время загадки загадывать!

Черепашье Сердце вдруг согнулся пополам. Фрекс поспешил подхватить его, и тут же с другой стороны подоспела Мелена.

На мгновение стеклодув обмяк в их руках, точно лишился чувств, и Мелена испуганно вскрикнула. Но почти сразу он выпрямился и решительно двинулся вперёд, к озеру.

– Куда, на озеро?.. – крикнула няня ему в спину. – Девчонка не выносит воды, ты же знаешь!

Но с тем ей пришлось умолкнуть и почти бегом последовать за остальными, палкой ощупывая дорогу перед собой, чтобы не оступиться.

«Это конец», – бессвязно думала Мелена.

Её разум был слишком затуманен, чтобы в нём поместились какие-либо ещё мысли, и она снова и снова повторяла одну эту фразу, словно надеялась таким образом помешать страшному предчувствию воплотиться.

«Это начало, – думал Фрекс, – но начало чего?..»

– Она не ушла, но здесь её нет, – повторил Черепашье Сердце.

– Вот наказание за ваши грехи, двуличные вы себялюбцы, – причитала няня.

Земля пошла под уклон – они приблизились к тихому обмелевшему озеру.

У их ног показался сухой причал. Дальний его край, раньше возвышавшийся над водой, теперь оказался идущим по дну в яме глубиной по пояс – мост в никуда, повисший в пустоте.

В темноте под причалом горели чьи-то глаза.

– Лурлина милостивая! – прошептала няня.

Под причалом сидела Эльфаба. В руках у неё была любимая игрушка – стеклянный круг. Она пристально вглядывалась в него, закрыв один глаз. Второй глаз, широко раскрытый и сияющий, без выражения смотрел сквозь круг в неведомую даль. «Этот свет – должно быть, звёзды отражаются в озере», – в тщетной попытке себя обмануть подумал Фрекс. В глубине души он прекрасно сознавал, что этот яркий пустой глаз горит ничуть не звёздным светом.

– Ужасы, – тихо пробормотала Эльфаба.

Черепашье Сердце упал на колени.

– Дитя видит его, – хрипло сказал он, – видит его пришествие. Он прийти с воздуха. Воздушный шар упасть с неба. Алый, рубиновый шар, огромный кровавый пузырь. Он падёт с неба. Регент падёт. Дом Озмы падёт. Часы Дракона точны – минута до высшего суда.

И квадлинг рухнул наземь практически на колени к девочке. Та, казалось, даже не заметила его падения, зато позади неё послышался тихий предостерегающий рык. В темноте за спиной ребёнка скрывался зверь – не то тигр с предгорий, не то странная помесь тигра с драконом. Чудовище с ярко-оранжевыми горящими глазами. Передние лапы он сложил перед собой, и Эльфаба восседала на них, словно на троне.

– Ужасы, – повторила она, неотрывно глядя одним глазом в стекло, в котором ни её родители, ни няня не могли различить ничего, кроме тьмы. – Ужасы.

Галинда

– Виттика, Сеттика, поворот на Пески Викка, Красные Пески, Дикси-хауз, на станции Дикси-хауз пересадка на поезда до Шиза. Этот состав следует дальше на восток: Тенникен, Брокс-холл, далее везде до Траума, – скороговоркой выпалил проводник и сделал паузу перевести дух. – Следующая станция – Виттика, Виттика следующая!

Галинда прижала к груди свёрток с одеждой. Старый козёл, вольготно расположившийся на сиденье напротив, на Виттике не вышел. Про себя девушка порадовалась, что пассажиров в поездках частенько клонит в сон: было утомительно всё это время избегать его взгляда. В последнюю минуту перед посадкой на поезд компаньонка Галинды, матушка Клатч, наступила на ржавый гвоздь. В страхе перед последствиями вплоть до паралича нервов она взмолилась отпустить её в ближайшую клинику за лекарствами и успокоительными заклинаниями.

– Я вполне в состоянии добраться до Шиза одна, – холодно заявила Галинда. – Не стоит обо мне беспокоиться, матушка Клатч.

И матушка Клатч, похоже, действительно нисколько о ней не беспокоилась. Втайне Галинда мстительно надеялась, что нервы компаньонки, особенно лицевые, хоть немного парализует, прежде чем она поправит здоровье и прибудет в Шиз присматривать за своей подопечной.

Девушка высоко держала подбородок, уверенная, что это придаёт ей вид искушённой путешественницы, привыкшей к дальним странствиям. На самом деле она никогда не отъезжала от родного дома в небольшом торговом городке Фроттике дальше, чем на день пути в карете. Десять лет назад здесь проложили железную дорогу, и богатые угодья старых молочных ферм начали размежёвывать на загородные поместья для торговцев и фабрикантов из Шиза. Однако семья Галинды предпочитала жить в дальней провинции Гилликина, где в лесах до сих пор в изобилии встречались сырые лощины, лисьи норы и заброшенные языческие храмы Лурлины. Далёкая городская жизнь Шиза представлялась им полной угроз, и даже удобный прямой железнодорожный рейс не искушал окунуться во все трудности, курьёзы и пороки большого города.

Галинда не смотрела на зелёные пейзажи за окном вагона – она видела лишь собственное отражение. Девушке была свойственна себялюбивая близорукость юности. По её собственному суждению, красота делала её значимой – хотя в чём именно она должна быть значима и для кого, ей ещё только предстояло выяснить.

Когда Галинда качала головой, на её тугих светлых локонах играл свет, и они мерцали, точно столбики золотых монет. Её ярко-алые губы идеальной формы напоминали изящный изгиб лепестков цветка майя. Зелёное дорожное платье с вставками из охристой тонкой кожи говорило о достатке, при этом чёрная накидка на плечах была однозначным атрибутом учёности. Ведь, в конце концов, Галинда направлялась в Шиз благодаря своему уму.

Но проявить свой ум можно по-разному.

Ей было семнадцать лет. Провожать её на станцию собрался едва ли не весь городок Фроттика. Ещё бы – первая девушка Пертских холмов, принятая в Шизский университет! Она написала блестящее вступительное эссе: размышление о том, постижима ли человеческим разумом этика природы. «Сожалеют ли цветы о том, что их срывают для букета? Практикуют ли дожди воздержание? Могут ли животные сознательно выбирать добро? Или: Мораль и философия весны». Ворох цитат из «Озиады» и её собственные восторженные вирши так впечатлили экзаменационную комиссию, что итогом стала трёхгодичная стипендия на обучение в Крейг-холле. Это был не самый престижный колледж – в них по-прежнему не принимали женщин, – но тем не менее он находился в Шизском Университете.

Когда в купе заглянул проводник, проснувшийся сосед Галинды потянулся и зевнул.

– Не будете ли вы так любезны достать мой билет? Он наверху, – попросил он.

Галинда поднялась за билетом, прекрасно сознавая, что козлобородый старикан во все глаза разглядывает её точёную фигурку.

– Вот, пожалуйста, – вежливо проговорила она и протянула козлу билет, но тот ответил:

– Не мне, милочка, – отдайте проводнику. Без человеческих больших пальцев мне никак не совладать с этой тонюсенькой картонкой.

– Редко встретишь зверя, который может позволить себе ехать первым классом, – заметил проводник, пробивая билет.

– О, – поморщился козёл, – термин «зверь» я категорически не приемлю. Но законы по-прежнему позволяют мне путешествовать первым классом, насколько мне известно.

– Были бы деньги, – беззлобно согласился проводник, пробил билет Галинды и также вернул ей.

– Нет, важны не сами деньги, – возразил козёл. – Когда мой билет стоит вдвое дороже, чем у юной леди, деньги обращаются в визу. Так уж вышло, что у меня она есть.

– В Шиз направляетесь? – спросил проводник у Галинды, проигнорировав замечание козла. – Накидка-то на вас академическая.

– Надо ведь в жизни чем-нибудь заниматься, – обтекаемо отозвалась Галинда.

Вести беседы с проводниками ей не хотелось. Однако когда тот продолжил путь по вагону, она обнаружила, что ещё меньше ей нравится ощущать на себе недобрый пристальный взгляд козла.

– Надеетесь чему-то научиться в Шизе? – спросил он.

– Я уже обучена не разговаривать с незнакомцами.

– Тогда я представлюсь, и мы станем знакомыми. Моё имя Дилламонд.

– Я не ощущаю в себе склонности к знакомству с вами.

– Я научный сотрудник Университета Шиз, работаю на факультете естественных искусств.

«Одет он безвкусно даже для козла, – подумала Галинда. – Да, изысканность за деньги не купишь».

– В таком случае мне придётся преодолеть свою природную застенчивость. Меня зовут Галинда. По материнской линии я происхожу из Ардуэннского клана.

– Позвольте мне первым поприветствовать вас в Шизе, Глинда. Вы только поступили?

– Попрошу вас, моё имя Галинда. Произносится со всеми гласными, по старинной гилликинской традиции.

Она не могла заставить себя обращаться к козлу «сэр». У него были ужасная бородка и потёртый жилет, как будто сшитый из полового коврика.

– Интересно было бы узнать, что вы думаете о предложении Волшебника по ограничениям свободы передвижения.

Глаза козла были тёплого маслянистого оттенка, и это немного пугало.

Галинда никогда не слышала ни о каких запретах и так и сказала. Дилламонд – или доктор Дилламонд? – объяснил, что Волшебник намеревается ограничить поездки Животных на общественном транспорте, позволив им только проезд в особых вагонах. Галинда ответила, что для животных всегда существовали специальные вагоны.

– Нет, я говорю о Животных, – уточнил Дилламонд. – О тех, кто наделён духом.

– Ах, об этих… – сухо сказала Галинда. – Признаться, не вижу особой проблемы.

– О-о-о, неужели? – возмущённо протянул Дилламонд. – Вправду не видите?

Его козлиная бородка затряслась от раздражения, и он начал горячо рассказывать ей о Правах Животных. При нынешнем порядке вещей его престарелая мать не могла позволить себе путешествие первым классом и, захотев навестить его в Шизе, вынуждена была бы ехать в загоне. А если запреты Волшебника пройдут через Палату Одобрения, что, вероятно, и произойдёт в ближайшее время, то и сам он будет вынужден отказаться от привилегий, которые заслужил годами учёбы, труда и накоплений.

– Вы считаете, что позволительно так обращаться с существом, наделённым духом? – гневно спрашивал козёл. – Туда и обратно – в загоне?

– Я полностью согласна, путешествия так расширяют рамки привычного, – светски кивнула Галинда.

Остаток поездки, включая пересадку на станции Дикси-хауз, они провели в ледяном молчании.

Увидев, как поразили Галинду размеры и суета вокзала в Шизе, Дилламонд сжалился над ней и предложил нанять экипаж, чтобы отвезти её в Крейг-холл. Она двинулась за козлом, стараясь выглядеть как можно увереннее. Позади двое носильщиков волокли её багаж.

Шиз! Галинда изо всех сил старалась не таращиться по сторонам. Все спешили по делам, смеялись, торопились куда-то и целовались на бегу, уворачиваясь от экипажей. Вокзальную площадь окружали дома из коричневого и голубого песчаника, покрытые мхом и виноградными лозами, и в солнечном свете они курились мягкой дымкой. Повсюду было необыкновенно много животных – и Животных! Во Фроттике Галинде вряд ли встретилась бы хоть одна глубокомысленно кудахтающая разумная курица. А здесь, в Шизе, за столиком на веранде кафе сидела четвёрка зебр, одетых поверх собственной чёрно-белой шкуры в полосатые костюмы из чёрно-белого атласа. На перекрёстке стоял на задних ногах слон-регулировщик. Ещё Галинде бросился в глаза тигр в странном монашеском облачении. Конечно же, на самом деле это были Зебры, Слон и Тигр – и, судя по всему, Козёл. Надо поскорее привыкать выделять заглавные буквы, чтобы не выглядеть совсем уж провинциалкой.

К счастью, Дилламонд нашёл ей экипаж с кучером-человеком и даже заплатил за поездку до Крейг-холла авансом, так что Галинде пришлось выдавить из себя слабую благодарную улыбку.

– Наши пути непременно пересекутся, – галантно, хоть и несколько резко произнёс Дилламонд, будто изрёк пророчество.

Он и скрылся из виду, едва экипаж дёрнулся с места. Галинда откинулась на подушки. Она уже начала жалеть, что матушка Клатч так неудачно наступила на гвоздь.

Крейг-холл находился всего в двадцати минутах езды от Вокзальной площади. За стеной из голубого камня высился комплекс зданий с большими стрельчатыми окнами. Фасады наверху украшал фриз со сложным орнаментом из готически переплетённых квадрифолиев. Галинда, как большая ценительница архитектуры, принялась выискивать черты знакомых стилей, пусть многие детали и были скрыты виноградными лозами и густым мхом. Однако её слишком скоро позвали внутрь.

Глава Крейг-холла – гилликинская аристократка с рыбьим лицом, запястья которой были унизаны дутыми эмалевыми браслетами, – встречала новоприбывших в атриуме. Вопреки ожиданиям Галинды, Глава колледжа не носила обычный строгий костюм, присущий учёным дамам. Вместо этого её внушительная фигура была облачена в платье цвета красной смородины, по лифу которого вился узор из чёрных гагатовых бусин, похожих на нотные знаки.

– Я мадам Моррибль, – представилась она.

Глава говорила низким басом, выправка у неё была военная, а рукопожатие – сокрушительно крепко. В её ушах покачивались большие серьги, похожие на ёлочные игрушки.

– Знакомимся, раскланиваемся, можно выпить чашечку чая в гостиной, – продолжила дама. – Затем мы соберёмся в Главном зале и распределим вас по комнатам.

В гостиной было полно хорошеньких девушек. Почти все были одеты в зелёное или голубое, но с их плеч мрачными тенями ниспадали чёрные накидки. Галинда, радуясь своему естественному преимуществу в виде белокурых волос, встала у окна, чтобы солнечный свет играл в её локонах. К чаю она едва притронулась. В боковой комнатке матушки-компаньонки по кругу разливали чай из большого железного чайника и уже вовсю смеялись и болтали, точно давние подруги из одной деревни. Зрелище было несколько гротескное: все эти низкорослые и полные улыбчивые женщины галдели, как на рынке.

Галинда не вникала заранее в особенности обучения и жизни в колледже. Она и не представляла, что там будет какое-то распределение по комнатам. Или, может быть, её родители уже заплатили за то, чтобы её поселили отдельно? А где разместят матушку Клатч? Присмотревшись к остальным девушкам, она убедилась, что многие из этих куколок были из куда более богатых и знатных семей. Сколько на них жемчуга и бриллиантов! Галинда порадовалась про себя, что выбрала простое серебряное ожерелье с метанитовыми вставками. Было нечто вульгарное в том, чтобы обвешиваться в дорогу драгоценностями. Осознав эту истину, девушка тут же решила обратить её в афоризм. При первом удобном случае она использует эту меткую фразу как доказательство того, что у неё есть собственное мнение – и опыт путешествий. «Нарядившийся путник жадно ищет чужих взглядов, но не глядит на мир сам, – пробормотала она себе под нос, проверяя, как это звучит, – в то время как истинный путешественник знает, что неизведанный мир вокруг него и есть наилучшее украшение». Великолепно, просто великолепно.

Вернувшаяся к ним мадам Моррибль пересчитала студенток по головам, взяла чашку чая и погнала всех в Главный зал. Только там Галинда осознала, что отпустить матушку Клатч искать лечебницу было роковой ошибкой. Оказалось, что матушки-компаньонки не просто болтали. Им было поручено решить между собой, кто из молодых леди с кем будет жить. Предполагалось, что матушки разберутся с этим быстрее, чем сами студентки. Позаботиться о Галинде было некому – она ведь осталась без сопровождающей!

После скучных приветственных речей студентки и матушки стали пара за парой покидать Большой зал, отправляясь осваивать свои новые комнаты. Галинда побледнела от досады. Матушка Клатч, эта старая дура, сумела бы устроить её с кем-нибудь на ступеньку или две выше по социальной лестнице! Достаточно близко, чтобы не стыдиться, но достаточно высоко, чтобы в принципе стоило затевать общение. Но теперь все блистательные молодые дамы уже были распределены друг с другом. Бриллиант к бриллианту, изумруд к изумруду, как говорится!

Когда зал почти опустел, Галинда начала подумывать, не стоит ли подойти к мадам Моррибль и объяснить ситуацию. В конце концов, она происходила из клана Ардуэнн с Верхнего Нагорья – по крайней мере, наполовину. А тут такое ужасное стечение обстоятельств! Глаза Галинды наполнились слезами.

Но ей не хватило смелости. Она осталась сидеть на краешке шаткого, нелепого стула. В центре зала не осталось никого, кроме неё. По углам, в тени, держались самые застенчивые и непримечательные простые девушки. Среди лабиринта пустых позолоченных стульев Галинда сидела одна, словно забытый багаж.

– Все, кто остались здесь, как я понимаю, прибыли без сопровождения, – подытожила мадам Моррибль, причём в голосе её прозвучали надменные нотки. – Поскольку за нашими студентками ведётся тщательный присмотр, я распределю вас по трём общим спальням для первокурсниц. Каждая спальня рассчитана на пятнадцать человек. Я могу добавить, что не следует испытывать предубеждение к общим спальням, нет ничего дурного в том, чтобы там жить. Вообще ничего.

Но она явственно лгала и даже не пыталась звучать убедительно.

Галинда наконец встала.

– Простите, мадам Моррибль, возникло некоторое недоразумение. Я Галинда Ардуэннская. Моя матушка-компаньонка в дороге нечаянно наступила на гвоздь и потому задержится на день или два. Я не из тех, кто должен жить в общей спальне, видите ли.

– О, какой досадный случай, – небрежно проговорила мадам Моррибль с улыбкой. – Я уверена, что ваша матушка-компаньонка не откажется последить за девушками, допустим, Розовой спальни? Четвёртый этаж справа…

– Нет, нет, она не сможет, – храбро прервала её Галинда. – Я совершенно точно не должна жить в общей спальне, Розовой или какой-либо другой. Вы ошиблись.

– Я не ошиблась, мисс Галинда, – возразила мадам Моррибль, приобретая ещё большее сходство с рыбой, поскольку начала таращить глаза. – Бывают случайности и опоздания, но решение необходимо принять сейчас. Поскольку вы не имели возможности при посредничестве вашей матушки принять собственное решение, я уполномочена сделать это за вас. Прошу вас, у нас мало времени. Я ещё должна назвать имена других девушек, которые поселятся с вами в Розовой спальне…

– Я бы хотела поговорить с вами наедине, мадам, – в отчаянии воскликнула Галинда. – Как по мне, жить с многочисленными соседками или с одной – это не имеет значения. Но я не рекомендовала бы вам назначать мою сопровождающую присматривать за другими девушками по причинам, которые не могу озвучивать публично.

Она придумывала ложь на ходу, но мадам Моррибль, по крайней мере, приобрела заинтригованный вид.

– Ваша дерзость поражает, мисс Галинда, – мягко сказала она.

– Я ещё многим могу вас поразить, мадам Моррибль, – ответила Галинда, сопроводив слова своей самой милой улыбкой.

Хвала Лурлине, Глава рассмеялась.

– Искра храбрости! Можете прийти сегодня вечером в мои покои и рассказать мне, что же не так с вашей матушкой-компаньонкой, поскольку мне следует это знать. Но я пойду вам навстречу, мисс Галинда. Если вы не возражаете, мне придётся попросить вашу матушку-компаньонку следить за вами и ещё одной девушкой, которая приехала одна. Видите ли, другие девушки с сопровождающими уже распределены по парам, а вам её не досталось.

– О, с этим-то она справится, я уверена.

Мадам Моррибль взглянула на список студенток и пробормотала:

– Хорошо… В комнату к мисс Галинде Ардуэннской я приглашаю… Третью в очереди Наследницу семейства Тропп из Нест-Хардингс, мисс Эльфабу.

Никто не пошевелился.

– Мисс Эльфаба! – громче повторила мадам Моррибль, поправила браслеты на запястье и прижала два пальца к горлу.

В дальнем конце комнаты поднялась девушка в дешёвом красном платье с безвкусной отделкой, обутая в неуклюжие старушечьи ботинки. Сначала Галинде показалось, будто она видит некую игру света, отблеск от зелёного мха и вьющихся растений на соседних зданиях за окном. Но, когда Эльфаба двинулась вперёд, волоча за собой багаж, стало очевидно, что она действительно такого цвета. Это была некрасивая девушка с отталкивающе зелёной кожей и длинными, чёрными, как у чужеземцев, волосами.

– Родилась в Манникине, но почти все детские годы провела в Краю Квадлингов, – прочла Глава с листа. – Как увлекательно, мисс Эльфаба. Мы с нетерпением ждём ваших рассказов о жизни в этих экзотических краях. Мисс Галинда и мисс Эльфаба, вот ваши ключи. Вы можете занять комнату двадцать два на втором этаже.

Когда девушки подошли к ней, мадам Моррибль широко улыбнулась Галинде.

– Путешествия так расширяют рамки привычного, – произнесла она нараспев.

Галинда вздрогнула, – к ней, как проклятие, вернулись её собственные слова. Она сделала реверанс и поспешно упорхнула. Эльфаба, глядя в пол, последовала за ней.

На следующий день приехала матушка Клатч. Нога её из-за обилия бинтов казалась втрое больше обычного. К тому моменту Эльфаба уже распаковала свои немногочисленные вещи. В шкафу, как тряпки, сиротливо свисали с крючков её жалкие тонкие сорочки, оттеснённые к стенке широкими обручами и накрахмаленными турнюрами, накладными высокими подплечниками и пышными рукавами гардероба Галинды.

– Я и за тобой с удовольствием присмотрю, мне не трудно, – заявила матушка Клатч, радушно улыбаясь Эльфабе, прежде чем Галинда успела перехватить компаньонку, отвести в уголок и потребовать, чтобы та отказалась.

– Вообще-то, папа платит тебе за то, чтобы ты присматривала за мной, – многозначительно заметила Галинда, но матушка Клатч отмахнулась:

– Да это другое дело, голубушка, совсем другое дело. Это уж я и сама решить могу.

– Матушка, – возмутилась Галинда, когда Эльфаба удалилась в местную затхлую уборную, – матушка, ты что, ослепла? Это девица из манникинцев, и она зелёная!

– Странно, правда? Я думала, все манникинцы крошечные. Но она нормального роста. То есть и они бывают разные, стало быть. Чем тебя так печалит, что она зелёная? Может быть, её цвет и тебе на пользу пойдёт. Это уж как ты сама поймёшь. Ты притворяешься, будто всё на свете знаешь, Галинда, а мира-то и не видела, какой он есть. Я думаю, получилось забавно. Ну а почему нет? Почему нет?

– Не тебе решать, как мне познавать мир, матушка Клатч!

– Нет, конечно, моя дорогая, – согласилась матушка Клатч, – это всё ты сама устроила. Я-то что, я всегда к твоим услугам.

Пришлось Галинде уняться. Короткий разговор с мадам Моррибль накануне вечером тоже закончился ничем. Галинда пришла в точности к назначенному времени, нарядившись в крапчатую юбку из морфелина и кружевной лиф – образ, как она представляла себе со стороны, в багряных тонах заката и синих оттенках полуночи. Мадам Моррибль пригласила её в приёмную, где у растопленного камина располагались несколько кожаных кресел и диван. Глава разлила по чашкам мятный чай, а на десерт был подан засахаренный имбирь, завёрнутый в листья жемчужницы. Она предложила Галинде сесть, но сама осталась стоять у камина с выжидающим видом, точно охотник в засаде.

В традициях наслаждения роскошью, принятых в высшем свете, вначале они молча пили чай со сладостями. За время трапезы Галинда отметила, что мадам Моррибль напоминает рыбу не только лицом, но и одеждой: её свободный кремовый фоксиль ниспадал, расширяясь от высокого оборчатого выреза до плотной сборки на уровне колен, как огромный воздушный пузырь, и ниже спускался аккуратными складками до самого пола. Она выглядела как гигантский важный карп. И к тому же самый обычный тупой карп, даже не говорящий.

– Вернёмся к вашей матушке, дорогая. Я жажду услышать о причинах, по которым она не способна приглядывать за общей спальней.

Свой рассказ Галинда продумывала весь день.

– Видите ли, мадам Глава, я не хотела говорить об этом публично, но… Матушка Клатч ужасно неудачно упала прошлым летом, когда мы устроили пикник в Пертских холмах. Она потянулась за побегом дикого горного тимьяна и сорвалась со скалы. Несколько недель она пролежала в коме, а очнувшись, вообще ничего не помнила о несчастном случае. Если спросить её об этом, она искренне не поймёт, о чём толкует собеседник. Амнезия после травмы.

– Ясно. Звучит весьма утомительно для вас. Но чем же этот несчастный случай не даёт ей выполнять предложенную мной работу?

– Она стала сильно… путаться. Периодически матушка Клатч путает живое с неживым. Она может долго сидеть и беседовать, например, со стулом, а потом ещё и нам его историю перескажет. Его стремления, его сомнения…

– Его радости, его печали, – подхватила мадам Моррибль. – Поистине необычно. Духовная жизнь мебели. Я никогда о таком не слышала.

– Однако, как бы глупо это ни выглядело подчас и сколько бы мы ни веселились над возникающими курьёзами, естественные следствия этой редкой болезни вызывают куда большую тревогу. Мадам Моррибль, я вынуждена открыть вам: матушка Клатч иногда забывает, что люди вокруг неё тоже живые. Или животные. – Галинда помолчала. – Или даже Животные.

– Продолжайте, дорогая.

– Я ещё ладно, ведь матушка Клатч всю мою жизнь заботилась обо мне, и я хорошо её знаю. Я выучила её привычки. Но порой она может забыть, что другой человек находится с ней в одной комнате, или нуждается в её внимании, или даже что он живой. Однажды во время уборки она повалила шкаф на слугу, сломав бедняге спину. И даже не заметила его криков, хотя всё это произошло у неё на глазах. Она складывала ночные рубашки и общалась с вечерним платьем моей матери, задавая ему всевозможные дерзкие вопросы.

– Какое интересное состояние, – сказала мадам Моррибль. – И, однако же, какое огорчение для вас.

– Я не могу позволить ей взять на себя ответственность за четырнадцать других девушек, – призналась Галинда. – Мне одной она проблем не доставит. Я ведь всё-таки люблю эту глупую старуху.

Мадам Моррибль спросила:

– А как насчёт вашей соседки? Вас не пугает угроза её благополучию?

– Я не желала делить комнату с соседкой. – Галинда взглянула прямо в немигающие, почти стеклянные глаза Главы. – Бедная манникинка, похоже, привыкла к жизни, полной невзгод. Либо она приспособится, либо, как я предполагаю, подаст вам прошение о переселении в другую комнату. Если, конечно, вы не сочтёте своим долгом переселить её ради её же безопасности.

Глава парировала:

– Я полагаю, если мисс Эльфаба не сможет жить в тех условиях, которые мы готовы ей предоставить, она покинет Крейг-холл по собственному желанию. А как по вашему мнению?

Это «мы» во фразе «мы готовы ей предоставить» прозвучало с намёком, словно мадам Моррибль втягивала Галинду в какой-то заговор. Они обе это понимали. Галинда хотела бы каким-то образом отстоять свою независимость, но это было почти невозможно в семнадцать лет и спустя лишь несколько часов после унизительного одиночества в Главном зале. Она не знала, что не устраивает мадам Моррибль в Эльфабе, помимо её внешности. Но за всей затеей явно что-то крылось. Что же? Галинда чувствовала: это отношение по природе своей неправильно.

– Так что вы думаете, дорогая? – переспросила мадам Моррибль, немного наклонившись вперёд, точно рыба, изогнувшаяся в прыжке и на миг застывшая в воздухе.

– Ну, конечно, следует делать то, что в наших силах, – высказалась Галинда как можно более обтекаемо. Но самой себе она тоже показалась рыбой, которая попалась на искусно наживлённый крючок.

Из тени приёмной появился живой механизм около трёх футов высотой: болванка из полированной бронзы с идентификационной пластиной спереди. На пластине было написано витиеватым шрифтом: «Механический человек от Смита и Тинкера». Заводной слуга собрал пустые чашки и шумно укатился прочь. Галинда не заметила, как долго он стоял в углу, и потому не могла сказать, что именно он слышал из их разговора. Однако заводные механизмы ей никогда не нравились.

Соседка, по мнению Галинды, страдала тяжелейшей формой читательского запоя. Она была слишком костлявой, чтобы сворачиваться в клубок, и вместо этого скрючивалась пополам, уткнув забавный острый (и зелёный!) нос в затхлые страницы очередной скучной книги. Во время чтения она машинально теребила свои длинные волосы, наматывая отдельные пряди на пальцы, тонкие, как веточки, – практически сплошь одни кости. Волосы её, однако, всегда выпрямлялись обратно, едва она их выпускала. Была некая странная, немного пугающая красота в этой блестящей, как шкура молодого здорового животного, чёрной копне. Чёрный шёлк. Тонкие кофейные струи. Ночной дождь. Галинда, в целом не питавшая склонности к метафорам, находила волосы Эльфабы восхитительными, особенно на фоне общего уродства соседки.

Они не особо разговаривали друг с другом. Галинда была чрезвычайно занята, налаживая связи с девушками, которые гораздо лучше подходили на роль её соседок. Она твёрдо намеревалась сменить комнату на зимних каникулах или, в крайнем случае, следующей осенью. Поэтому Эльфаба раз за разом оставалась одна, а Галинда беззаботно упархивала прочь сплетничать со своими новыми подругами: Миллой, Пиффани и Шэн-Шэн. Каждая её новая приятельница была богаче предыдущей – в точности как в детских книжках о закрытых школах.

Сначала Галинда не упоминала, кто её соседка по комнате. Да и Эльфаба никак не проявляла, что ищет её общества, – и это было большим облегчением. Но было понятно, что рано или поздно сплетни пойдут. Первая волна обсуждений Эльфабы затронула её гардероб и её очевидную бедность, словно её сокурсницы считали ниже своего достоинства замечать её болезненный, прямо-таки тошнотворный цвет лица.

– Кто-то говорил, будто мадам Глава в первый день озвучила, что мисс Эльфаба носит фамилию Тропп и является третьей наследницей Нест-Хардингс, – заметила Пиффани. Она также была из Манникина, но низкого роста, не такая высокая, как представители семьи Тропп. – В Нест-Хардингс и даже за его пределами Троппов очень уважают. Владыка Тропп собрал местное ополчение и разрушил Дорогу из жёлтого кирпича, которую повелел проложить Регент Озмы, когда мы все были маленькими – ещё до Великой революции. И, естественно, ни у Владыки Троппа, ни у его жены и всей семьи, включая внучку Мелену, не было никаких грубых изъянов, это уж точно.

Под грубыми изъянами Пиффани, конечно, подразумевала зелёный цвет кожи.

– Но как пали сильные мира сего! Она вечно ходит в обносках, как бродяжка, – вступила в разговор Милла. – Вы видели её платья? Это же полная безвкусица! Её матушку следовало бы уволить.

– Я почему-то думаю, что у неё нет собственной матушки-компаньонки, – сказала Шэн-Шэн.

Галинда, которая знала это наверняка, промолчала.

– Но ещё прозвучало, что она долгие годы жила в Краю Квадлингов, – продолжила Милла. – Может быть, её семью сослали туда как преступников?

– Или они незаконно торговали рубинами, – предположила Шэн-Шэн.

– Тогда где же их богатство? – вскинулась Милла. – Те, кто незаконно торговал рубинами, весьма преуспели, мисс Шэн-Шэн. А у нашей мисс Эльфабы и двух грошей позвенеть в кармане не найдётся.

– Может быть, это такой религиозный обет? Жизнь в бедности? – высказала предположение Пиффани, и от этой чепухи все девушки хором захихикали, запрокинув головы.

При виде Эльфабы, которая зашла в хлебную кладовую за чашкой кофе, они вновь разразились смехом. Соседка Галинды даже не взглянула в их сторону, зато остальные студентки на них косились. Каждая девушка, не включённая в их кружок, втайне жаждала приобщиться к их веселью, и от этого четыре новые подруги чувствовали себя ещё более восхитительно.

Галинда медленно осознавала, что учиться придётся по-настоящему. Прежде она считала поступление в Шизский университет прямым свидетельством собственной исключительности и верила, что её красота и умение изрекать остроумные афоризмы послужат лучшим украшением учебных зал. Теперь, оглядываясь назад, она печально констатировала, что ей хотелось быть своего рода живым мраморным бюстом: «Вот Юное Воплощение Мудрости, Восхищайтесь Ею, Разве Она Не Прекрасна?»

Галинда даже не задумывалась, что придётся ещё чему-то учиться и, более того, от неё будут этого ожидать. Конечно, образование, которое интересовало всех новеньких студенток, не имело никакого отношения ни к требовательной мадам Моррибль, ни к пространным лекциям, которые читали с трибун профессора-Животные. Нет, девушки жаждали не уравнений, цитат и речей – им был нужен сам Шиз. Большой город. Бурливый широкий поток, в котором органично сливались воедино жизнь материальная и духовная.

К большой радости Галинды, её соседка никогда не принимала участия в вылазках, которые устраивали матушки. Поскольку девушки часто останавливались в трактирах на скромные трапезы, их еженедельные походы за глаза прозвали «Обществом похлёбок и прогулок». Университетский район пылал красками осени: увядающим листьям вторили флаги студенческих сообществ, развевающиеся на крышах и шпилях башен.

Галинда жадно разглядывала архитектуру Шиза. Местами, в закрытых дворах колледжей и на боковых улочках, ещё встречались самые старые из уцелевших жилых построек – древние дома с глинобитной кладкой и каркасными балками, которые, словно скованные параличом старухи, держались лишь благодаря своим более крепким и молодым соседям. Затем, с головокружительной скоростью сменяя друг друга, следовали образцы бесподобной красоты: за кровавой яшмой Средних Веков шёл Ранний и более причудливый Поздний Мертик, который тут же вынужден был уступить строгой симметрии и сдержанным линиям Галлантизма. А тому на смену уже спешил Галлантизм Возрождённый с его нагромождением арок и изломанных фронтонов, и дальше подряд – синий камень Возрождения, пышный Имперский Пафос и Индустриальный Модерн, или, как язвили критики в либеральной прессе, Стиль Высокореакционного Упадка. Последнему отдавал предпочтение сам Волшебник Страны Оз – приверженец всего современного.

Однако помимо архитектуры, развлечения были, конечно, довольно скромными. Хотя один примечательный случай запомнился всем девушкам из Крейг-холла надолго: старшекурсники из Колледжа Трёх Королев, что стоял по ту сторону канала, из озорства или на спор среди дня напились пива, наняли Белого Медведя со скрипкой и затеяли танцы под ивами. Из одежды на участниках были только весьма облегающие кальсоны и студенческие шарфы. Это было восхитительно языческое действо, поскольку парни установили на трёхногом табурете старинную потрескавшуюся статую Лурлины, Королевы Фей, и в её улыбке как будто проглядывало одобрение их свободному веселью. Девушки и их компаньонки изображали шок, но довольно неубедительно; они не спешили уходить, наблюдая за происходящим, пока не подоспели переполошившиеся прокторы из Трёх Королев, чтобы разогнать гуляк. Публичная нагота просто нарушает общественный порядок, но вот прилюдный лурлинизм, пусть даже в шутку, уже граничит с возмутительно реакционной, если не откровенно монархической выходкой. А во времена правления Волшебника такое не прощалось.

Однажды субботним вечером, когда матушки получили редкий выходной и отправились на собрание Культа наслаждения на площади Тикнор, Галинда поссорилась с Пиффани и Шэн-Шэн из-за пустяка, после чего, сославшись на головную боль, ушла в спальню раньше обычного. Эльфаба сидела на своей кровати, укутавшись в казённое коричневое покрывало. Она, как обычно, сгорбилась над книгой. Длинные волосы ниспадали по обе стороны лица. Она напоминала Галинде гравюру из книги по естественной истории, – непонятных горных женщин из Диккуса, или как его там, которые заматывали платком практически всё лицо. Эльфаба грызла сердцевину яблока, видимо уже съев всю мякоть.

– И уютно же вы тут устроились, мисс Эльфаба, – с вызовом заметила Галинда. За три месяца это была первая попытка светской беседы с соседкой.

– Впечатление обманчиво, – буркнула Эльфаба, не отрываясь от книги.

– Я не помешаю, если сяду у камина?

– Если сядете прямо там, закроете мне свет.

– Ох, простите, – сказала Галинда и отодвинулась. – Нельзя же загораживать свет, когда столь важные слова ждут, чтобы их прочли.

Эльфаба уже снова погрузилась в книгу и не ответила.

– Что за дьявольщину вы читаете день и ночь?

Казалось, будто Эльфаба вынырнула из глубокого омута, чтобы глотнуть воздуха.

– Я не читаю одно и то же каждый день, как вы понимаете, но нынешним вечером это сборник речей ранних отцов-унионистов.

– Как можно читать такое по собственному желанию?

– Я не знаю. Я даже не знаю, есть ли у меня желание это читать. Я просто читаю.

– Но почему? Мисс Эльфаба Безумная, почему, почему же?

Эльфаба посмотрела на Галинду и улыбнулась.

– Эльфаба Безумная. Мне нравится.

Не совладав с лицом, Галинда улыбнулась ей в ответ. В то же мгновение порывистый ветер швырнул в оконное стекло горсть града, и щеколда сломалась. Галинда подпрыгнула закрыть створку, а Эльфаба, напротив, поспешно шмыгнула в дальний угол комнаты, спасаясь от сырости.

– Дайте мне кожаный ремень для багажа, мисс Эльфаба, из моей сумки – там, на полке, за шляпными коробками, да, вот там, – и я закреплю раму, а завтра вызовем швейцара починить.

Эльфаба нашла ремень, но при этом уронила шляпные коробки, и три разноцветные шляпы выкатились на холодный пол. Пока Галинда влезала на стул, чтобы снова закрыть окно, Эльфаба стала раскладывать шляпы на места.

– О, примерьте, примерьте эту! – оживилась Галинда. Ей хотелось увидеть что-нибудь смешное, рассказать потом Пиффани и Шэн-Шэн и таким образом восстановить мир.

– Я не посмею, мисс Галинда, – сухо отказалась Эльфаба и потянулась убрать шляпу.

– Нет, пожалуйста, прошу вас! – настаивала Галинда. – Ради забавы. Я никогда не видела вас в чём-то красивом.

– Я не ношу красивые вещи.

– Но что же в этом плохого? – удивилась Галинда. – Наденьте! Мы здесь одни, это останется между нами. Никто, кроме меня, вас не увидит.

Соседка стояла лицом к камину, но, не поворачиваясь, скосила голову через плечо и окинула Галинду, которая всё ещё не слезла со стула, долгим немигающим взглядом. Эльфаба была в ночной рубашке – бесформенном мешке без кружевной отделки и даже без простого канта. Над бежевато-серой тканью практически светилось зелёное лицо, великолепные длинные чёрные волосы спадали на предполагаемую грудь – если бы фигура Эльфабы хоть чем-то выдавала наличие округлостей. Девушка выглядела как нечто среднее между животным и Животным: существом определённо живым, но всё-таки не вполне одушевлённым. В ней чувствовалось некое предвосхищение ещё не начавшейся внутренней жизни – точно у ребёнка, который никогда не запоминал, что именно ему снится, но ему пожелали сладких снов. Непонятная неумелость или неотёсанность, но не в социальном смысле – скорее в том плане, что сама природа не довела свою работу до конца. Будто девушка ещё недостаточно стала собой.

– Да наденьте уже эту проклятую шляпу, серьёзно, – прикрикнула Галинда, которая после этих мыслей решила, что хватит с неё рефлексии.

Эльфаба подчинилась. Шляпа была восхитительно огромная и круглая, купленная у лучшей модистки в Пертских холмах. Поля её украшали оранжевые фестоны и жёлтая кружевная вуалетка, которую можно было для маскировки опускать на разную длину. На неподходящей голове аксессуар выглядел бы ужасающе, и Галинда уже приготовилась прикусить губу, чтобы не рассмеяться вслух. Такую кричаще женственную вещь мог бы нацепить мальчик-актёр в пантомиме, притворяясь девицей.

Но Эльфаба спокойно водрузила эту сахарное пирожное на странную заострённую головку и снова взглянула на Галинду из-под широких полей. Она вдруг стала похожа на редкий цветок: её кожа, мягко отливающая перламутровым блеском, напоминала стебель, а шляпа – особо пышный бутон.

– О, мисс Эльфаба, – воскликнула Галинда, – вот вы негодница, вы же такая красивая!

– Гнусная ложь, идите каяться перед унионистским священником, – хмыкнула Эльфаба. Но тут же спросила: – Тут есть зеркало?

– Конечно. В конце коридора, в уборной.

– Не пойдёт. Я не собираюсь показываться этим дурочкам в таком виде.

– Ну тогда, – рассудила Галинда, – поищите такой угол, откуда можно будет увидеть себя в тёмном оконном стекле, но без того, чтобы загораживать свет.

Они обе уставились на цветочно-зелёное привидение, отразившееся в залитом дождём стекле – на фоне кромешной тьмы и бушующего ливня. Опавший алый кленовый лист, похожий на разлапистую звезду или на перекошенное сердце, внезапно вылетел из темноты и приклеился с обратной стороны стекла, бликуя в пламени камина. Оттуда, где стояла Галинда, казалось, что лист лёг как раз туда, где у отражённой фигуры должно быть сердце.

– Восхитительно, – прошептала она. – Вы обладаете какой-то экзотической, необычной красотой. Я и не догадывалась.

– Это всё от неожиданности, – возразила Эльфаба и почти покраснела, если можно было назвать румянцем более тёмный оттенок зелени. – Я к тому, что это у вас удивление, а не восхищение. «Ого, что тут у нас такое?» Никакой красоты во мне нет.

– Кто я такая, чтобы спорить, – фыркнула Галинда.

Она кокетливо взмахнула локонами и приняла эффектную позу. Но Эльфаба вдруг искренне рассмеялась, и Галинда засмеялась в ответ, внутренне ужаснувшись своему веселью.

Эльфаба резко сняла шляпу и вернула в коробку. Но стоило ей взяться за книгу, и Галинда снова прицепилась к ней:

– Так что же эта красавица читает? Нет, в самом деле, расскажите мне, зачем вам эти старые проповеди?

– Мой отец – унионистский священник, – объяснила Эльфаба. – Мне просто интересно, о чём это всё.

– А почему бы вам не спросить его самого?

Эльфаба не ответила. Её лицо застыло в том напряжённом, выжидательном выражении, какое бывает у совы за мгновение до того, как она бросится на мышь.

– Так о чём там? Есть что-нибудь интересное? – продолжала расспросы Галинда. Ей не хотелось отступать: всё равно заняться было нечем, а она была слишком взбудоражена бурей за окнами, чтобы уснуть.

– Автор этого сочинения размышляет о добре и зле, – сказала Эльфаба. – О том, существуют ли они вообще на самом деле.

– О-о-о, – демонстративно зевнула Галинда. – Зло существует, это мне точно известно, и его имя – Скука. А более всего виновны в этом грехе священники.

– Вы ведь так не считаете на самом деле?

Галинда нечасто давала себе труд подумать, верит ли она в то, что говорит; весь смысл разговора обычно состоял в его непрерывности.

– Ну, я не хотела оскорбить вашего отца. Кто знает, вдруг он читает проповеди живо и интересно.

– Нет, я о другом: вы считаете, что зло действительно существует?

– Откуда же мне это знать?

– Ну, спросите себя, мисс Галинда. Существует ли зло?

– Я не знаю. Вы мне скажите. Зло существует?

– Я и не говорила, что я это знаю.

Соседка взглянула на Галинду как-то искоса, исподлобья – или так показалось, потому что волосы падали ей на лицо, как вуаль?

– Но почему вы действительно не спросите у своего отца? Не могу понять. Он должен знать ответ, это же его работа.

– Мой отец многому меня научил, – медленно ответила Эльфаба. – У него прекрасное образование. Он научил меня читать, писать, думать – и многому другому. Но этого недостаточно. Я просто думаю, что хорошие священники, как и наши учителя здесь, умеют задавать правильные вопросы, чтобы заставить человека думать. Но вряд ли у них есть ответы. Это не обязательно.

– О, сказали бы вы это нашему скучному священнику дома! У него-то есть все ответы, и стоят они недёшево.

– Но, может быть, в вашей идее правда что-то есть… – рассуждала вслух Эльфаба. – Насчёт зла и скуки. Зло и уныние. Зло и бездействие. Зло и вялая кровь.

– Звучит как стихи. К чему девушке вообще интересоваться злом?

– Само по себе оно меня не интересует. Однако о нём говорят все ранние священные тексты. Поэтому я думаю о том же, о чём они, вот и всё. Иногда священники также пишут о посте и о том, что нельзя есть разумных Животных, и тогда я думаю и об этом тоже. Мне просто нравится размышлять о прочитанном. А вам?

– Я не очень много читаю. Так что, скорее всего, и думаю не очень хорошо. – Галинда улыбнулась. – Зато одеваюсь с иголочки.

Ответа от Эльфабы не последовало. Галинда, гордившаяся своим умением превратить любой разговор в хвалебную песнь себе, пришла в замешательство. Она неуклюже продолжила, раздражённая необходимостью тратить лишние силы:

– Ну и что же эти старые зануды думали о зле?

– Трудно сказать точно. Кажется, они были одержимы идеей, что зло где-то обитает. Злой источник в горах, или злой дым, или злая кровь в жилах, которая передаётся от родителя к ребёнку. Они в чём-то напоминали первооткрывателей Страны Оз – только их карты изображали невидимые вещи, да ещё и довольно противоречиво.

– Ну и где в итоге находится зло? – спросила Галинда, плюхнувшись на кровать, и прикрыла глаза.

– Да вроде бы они так и не пришли к согласию. Иначе зачем бы им писать проповеди и спорить друг с другом? Некоторые утверждали, что изначальное зло зародилось из пустоты, оставшейся после того, как Королева Фей Лурлина покинула наш край. Когда добродетель исчезает, то место, которое она занимала, искажается и таким образом превращается в зло, ну, или дробится и умножается. Так что всякое зло – лишь признак отсутствия божества.

– Ну я бы не узнала такое зло, даже если бы оно на меня свалилось, – сказала Галинда.

– Ранние унионисты были куда более склонны к вере в Лурлину, чем нынешние. Они утверждали, что в наших местах витает некий невидимый очаг искажения, оставшийся с тех пор, как мир впервые ощутил боль ухода Лурлины. Он словно холодное дуновение из ниоткуда в тёплую безветренную ночь. Самая кроткая душа, пройдя сквозь него, подвергнется его разлагающему влиянию – а потом пойдёт и убьёт соседа. Но разве это вина человека, если он никак не мог увидеть этот очаг зла и нечаянно в него угодил? Однако унионисты так и не вынесли по этому поводу однозначного вердикта, а теперь многие и вовсе не верят в Лурлину.

– Но в зло при этом верят, – сонно возразила Галинда, зевая. – Забавно, что божество устарело и ушло в прошлое, а какие-то свойства и признаки его присутствия до сих пор с нами…

– Смотрите, вот вы уже и думаете! – воскликнула Эльфаба.

Услышав неподдельный восторг в голосе соседки, Галинда приподнялась на локтях.

– Всё это ужасная скукотища, и я собираюсь спать, – недовольно буркнула она, но это не стёрло с лица Эльфабы широкую ухмылку.

Утром матушка Клатч засыпала обеих подопечных историями о том, как провела ночь. Выступала молодая ведьма в одном лишь кричаще откровенном розовом нижнем белье, украшенном перьями и бусинами. Она пела перед публикой и собирала жетоны на еду прямо в декольте, чем вгоняла в краску юных студентов за ближайшими столиками. Потом показывала нехитрые бытовые фокусы: превращала воду в апельсиновый сок, капусту в морковь и, наконец, пронзила ножами испуганного поросёнка, но вместо крови из него брызнуло шампанское. Гости даже попробовали по глотку. Затем на сцену вышел страшный бородатый толстяк и гонялся за ведьмой, будто поцеловать её хотел, – о, это всё было так забавно, так весело! А в завершение вся труппа и зрители поднялись на ноги и спели «Что не дозволено на людях (то продают из-под полы)». Все матушки до единой отлично провели время и дерзко развлеклись.

– И действительно, – сказала Галинда с лёгким презрением. – Культ наслаждения такой… такой безыскусный.

– Но я смотрю, у вас тут окно разбито, – спохватилась матушка Клатч. – Надеюсь, это не мальчишки пытались к вам забраться.

– Ты с ума сошла? – ужаснулась Галинда. – В такую бурю?

– Бурю? – изумилась матушка Клатч. – Чушь какая-то. Вчерашняя ночь была тихой, как лунный свет.

– Представление там, вижу, и правда было знатное, – усмехнулась Галинда. – Ты так увлеклась культом наслаждения, что пропустила всё на свете, матушка Клатч.

Однако, когда они шли по коридорам, сквозь широкие окна падал солнечный свет, образуя полосы на холодном каменном полу. Галинда вдруг задумалась о капризах погоды. Может ли буря обрушиться на одну часть города и не затронуть другую? В мире столько загадок!

На завтрак они отправились без Эльфабы – та спала, или, по крайней мере, притворялась спящей.

– Она только и делала, что болтала о зле, – рассказывала Галинда подругам, пока они уплетали хрустящие чиспы с маслом и конфитюром из нижнеплужки. – Будто внутри неё открылся какой-то краник, и знай полилось. И, девочки, когда она примерила мою шляпу – я думала, я там умру! Она была похожа на каргу, восставшую из могилы. Старомодную страхолюдину, хуже говорящей Коровы! Я выдержала зрелище только ради вас, чтобы потом рассказать вам, иначе бы лопнула со смеху на месте. Просто нечто!

– Бедняжка ты наша! – посочувствовала Пиффани, благоговейно сжимая руку Галинды. – Терпеть такую стыдобищу, соседку-кузнечика, только чтобы повеселить нас! Ты слишком добра!

В день, когда выпал первый снег, мадам Моррибль устроила поэтический вечер. На него пригласили студентов колледжей Трёх Королев и Башни Озмы. Галинда вышла в свет в вишнёвом атласном платье с шалью и туфельками того же цвета и даже прихватила с собой фамильную драгоценность – гилликинский веер, расписанный узорами из папоротников и фениксов. Она пришла пораньше, чтобы занять мягкое кресло, которое лучше всего оттенит её наряд. Выбрав подходящее, она подтащила предмет мебели к книжным полкам – так на неё падал тёплый свет от библиотечных свечей.

Остальные девушки – не только новенькие, но также и старшекурсницы, и выпускницы – постепенно стекались в лучший зал Крейг-холла гомонящими стайками и располагались на диванах и в креслах. Гости-юноши, правда, прибыли не слишком впечатляющие: их было не так много, и они либо имели испуганный вид, либо хихикали друг с дружкой. Но затем появились профессора – не только Животные из Крейг-холла, но и преподаватели мужских колледжей, в большинстве своём мужчины. Девушки обрадовались, что оделись нарядно, поскольку профессора, в отличие от прыщавых юнцов, имели солидный вид и светски им улыбались.

Пришли даже некоторые матушки, хоть и уселись за ширмой в глубине залы. Мерное щёлканье их спиц действовало на Галинду успокаивающе. Она знала, что где-то среди них сидит и матушка Клатч.

Двойные двери в конце гостиной распахнул бронзовый заводной человечек, напоминающий краба, – Галинда встретила его в свой первый вечер в Крейг-холле. В честь парадного случая его начистили до блеска – от него исходил резкий запах полироля для металла. Следом в залу величественно вошла мадам Моррибль – строгая, заметная фигура в угольно-чёрном плаще, который она тут же небрежно скинула с плеч. Механический слуга поднял его и повесил на спинку дивана. Открылось огненно-рыжее платье, расшитое озёрными ракушками. Галинда не могла не оценить эффектность появления.

Ещё более елейным, чем обычно, тоном мадам Моррибль приветствовала собравшихся и призвала всех поаплодировать идее Поэзии и её цивилизующему духу. Затем она заговорила о новом стихотворном жанре, который стремительно завоёвывал гостиные и литературные салоны Шиза.

– Он называется Умиротворением, – поведала мадам Моррибль, демонстрируя своей фирменной директорской улыбкой впечатляющий набор зубов. – «Умиротворение» – это короткое стихотворение, написанное возвышенным слогом. Оно состоит из более десятка небольших рифмованных строк и завершается вызывающим, неожиданным по смыслу изречением. Вся прелесть такого стихотворения заключается в контрасте между рифмованной частью и финальным высказыванием. Порой они могут противоречить друг другу, но всегда проливают свет на суть вещей и, как всякая поэзия, сакрализуют жизнь. – Она сияла, как маяк в тумане. – В эти времена Умиротворение может послужить нам утешением перед лицом неприятных волнений, о которых мы слышим из столицы.

Юноши-студенты насторожились, их профессора закивали. Однако Галинда поняла, что ни одна студентка Крейг-холла знать не знает, о каких «неприятных волнениях» разглагольствует мадам Моррибль.

Третьекурсница за клавиром пробежалась по клавишам, и гости поспешно прочистили горло и устремили взгляды в пол. Галинда заметила, что в дальнюю дверь зашла Эльфаба: в своём повседневном красном платье, с платком, обмотанным вокруг головы, и двумя книгами под мышкой. Соседка заняла последний пустой стул и откусила яблоко как раз в тот момент, когда мадам Моррибль театрально набрала в грудь воздуха и начала декламировать:

Мадам Моррибль склонила голову, показывая, что закончила. Раздался глухой ропот невнятных комментариев. Галинда, плохо разбирающаяся в поэзии, решила, что это, видимо, общепринятый способ хвалить стихи. Она обменялась парой слов с Шэн-Шэн, которая сидела сбоку в кресле с высокой спинкой. Вид у подруги был какой-то опухший. Воск со свечи угрожал вот-вот капнуть на шёлковое белое платье Шэн-Шэн с лимонными шифоновыми фестонами и, скорее всего, испортить его. Однако Галинда решила, что богатая семья подруги может позволить себе купить новое, и ничего не сказала.

– Ещё одно, – объявила мадам Моррибль. – Ещё одно Умиротворение.

Зал снова примолк, но на этот раз более напряжённо.

Вокруг снова забормотали, но теперь куда более неодобрительно. Доктор Дилламонд хмыкнул, топнул по полу раздвоенным копытом и заявил достаточно громко:

– Ну, это не поэзия, а пропаганда, и к тому же довольно скверная.

Эльфаба подошла ближе со стулом под мышкой и поставила его между Галиндой и Шэн-Шэн. Мало того, эта тощая выскочка опустилась на сиденье, склонилась к Галинде и полюбопытствовала:

– Что вы об этом думаете?

Соседка впервые обращалась лично к Галинде на публике. Та ощутила острое унижение.

– Не знаю, – пробормотала она себе под нос, отворачиваясь.

– Весьма искусно, да? – продолжила Эльфаба. – Вот эта последняя строчка с её затейливым акцентом, и непонятно, имеются в виду животные или Животные. Неудивительно, что Дилламонд в ярости.

И это правда было так. Доктор Дилламонд оглядывал зал, словно пытался отыскать союзников в своём гневе.

– Я потрясён, я просто потрясён, – сообщил он вслух. – Глубоко потрясён, – добавил он и вышел прочь.

Профессор Ленкс, – Кабан, преподававший математику, – тоже ушёл, причём по дороге случайно сшиб старинный позолоченный столик в попытке не наступить на жёлтый кружевной шлейф платья мисс Миллы. Мистер Микко, – Обезьяна, преподаватель истории, – печально забился в угол; смущение и шок не давали ему сдвинуться с места.

– Ну, – протянула мадам Моррибль понимающим тоном, – само собой, истинная Поэзия способна задеть. Это Право Искусства.

– По-моему, она чокнутая, – поделилась Эльфаба.

«Ужас какой», – мысленно запаниковала Галинда. А если хоть один из прыщавых мальчишек заметит, как Эльфаба шепчется с ней? Она же не сможет после этого смотреть людям в глаза! Вся её жизнь будет разрушена.

– Тс-с, я слушаю, – строго шикнула на соседку Галинда. – Я люблю поэзию. Не надо со мной разговаривать, вы портите мне вечер.

Эльфаба откинулась на спинку стула и захрустела остатками яблока, и обе девушки продолжили слушать. После каждого нового стихотворения ворчание и ропот в зале становились всё громче. Юноши и девушки, попривыкнув, начали переглядываться друг с другом.

Когда затихли зловещие слова последнего Умиротворения вечера (оно завершилось загадочным афоризмом «Дорога ведьма к обеду»), мадам Моррибль раскланялась под жидкие аплодисменты. Она отрядила бронзового слугу подавать чай гостям, затем девушкам и, наконец, матушкам. В облаке шуршащего шелка и щелкающих ракушек-абалонов Глава школы склоняла голову в ответ на комплименты от профессоров-мужчин и некоторых смелых студентов и упрашивала их подсесть к ней и озвучить своё мнение полностью.

– О, говорите честно. Я читала чересчур театрально, ведь так? Это моё вечное проклятие. Я была создана для сцены, но вместо этого выбрала путь Служения девочкам. – Женщина с мнимой скромностью опускала ресницы под вялые протесты своих вынужденных слушателей.

Галинда всё ещё жаждала избавиться от неуместной компании Эльфабы, которая продолжала бубнить что-то об Умиротворениях, об их значении и о том, хороши ли они.

– Откуда, ну откуда мне это знать? – воскликнула Галинда. – Мы же только первокурсницы, помните?

Больше всего ей хотелось улизнуть туда, где Пиффани, Милла и Шэн-Шэн любезничали с несколькими расхрабрившимися пареньками, выжимая дольки лимона им в чай.

– Не вижу, чем ваше мнение хуже мнения мадам Моррибль, – возразила Эльфаба. – В этом и заключается настоящая сила искусства, как по мне. Не читать мораль, а вызывать протест. Иначе зачем это всё?

К ним подошёл юноша. Вида он был довольно заурядного, но всё равно лучше приставшей к ней зелёной пиявки.

– Добрый день! – прощебетала Галинда, не дожидаясь, пока он сам наберётся смелости заговорить. – Очень, очень приятно познакомиться. Вы, должно быть, из, дайте-ка подумать…

– Ну, учусь я в Бриско-холле, – ответил он. – Но изначально родом из Манникина. Вы и сами, наверное, заметили.

И она заметила: ростом юноша едва доходил ей до плеча. Хотя выглядел, невзирая на это, довольно симпатично: с пушистой растрёпанной копной золотистых волос, белозубой улыбкой и приятным лицом. На нём была парадная туника провинциально синего цвета, но с серебряной вышивкой. В целом он смотрелся достаточно аккуратно, даже ботинки у него были начищены, хотя стоял он немного косолапо, ступнями врозь.

– Что я обожаю в Шизе, – заявила Галинда, – так это знакомиться с иноземцами. Вот он, большой город во всей красе. Я из Гилликина.

Она с трудом удержалась и не добавила «конечно» – по её мнению, происхождение было очевидно по её наряду. Девушки из Манникина обычно одевались гораздо скромнее – настолько просто, что в Шизе их нередко принимали за служанок.

– Ну, тогда приветствую вас, – сказал юноша. – Меня зовут мастер Бок.

– Мисс Галинда Ардуэннская с Верхнего Нагорья.

– А вы? – спросил Бок, повернувшись к Эльфабе. – Кто вы?

– А я ухожу, – сказала она. – Всем доброй ночи.

– Нет, нет, не уходите! – поспешно воскликнул Бок. – Мне кажется, я с вами знаком.

– Вовсе нет, – покачала головой Эльфаба, но всё же остановилась посмотреть на него. – Откуда бы вам меня знать?

– Вы ведь мисс Эльфи, да?

– Мисс Эльфи! – весело вскричала Галинда. – Как восхитительно!

– Откуда вы знаете, кто я? – спросила Эльфаба. – Мастер Бок из Манникина? Я с вами не знакома.

– Мы с вами играли вместе, когда вы были совсем маленькой, – сказал Бок. – Мой отец был старостой деревни, где вы родились. Ну, мне так кажется. Вы родились в Раш-Маргинс, в Венд-Хардингс, да? В семье священника-униониста – я забыл его имя.

– Фрекс, – проговорила Эльфаба, настороженно сощурившись.

– Фрекспар Благочестивый! – воскликнул Бок. – Да, верно, это он! Вы знаете, у нас до сих пор ходят разговоры о нём – и о вашей маме, и о той ночи, когда в Раш-Маргинс прибыли Часы Дракона Времени. Мне было года два или три, меня тоже водили смотреть на них, но я этого не помню. Однако не забыл наши с вами игры, когда я ещё бегал в коротких штанишках. Помните Гонетт? Ту женщину, которая за нами приглядывала? А Бифи? Это мой отец. Помните Раш-Маргинс?

– Это всё такие туманные домыслы, – сказала Эльфаба, – что им и противопоставить-то нечего. Но позвольте мне рассказать вам о том, какой была ваша жизнь, которой вы не помните. Родились вы лягушонком. (Это была довольно злая ирония, так как в облике Бока действительно было заметно некоторое сходство с земноводными.) Затем вас принесли в жертву Часам Дракона Времени, и так вы превратились в мальчика. Но в брачную ночь, когда ваша жена раздвинет перед вами ноги, вы снова обратитесь головастиком, и…

– Мисс Эльфаба! – укоризненно воскликнула Галинда, раскрыв веер, чтобы спрятать запылавшие от стыда щёки. – Следите за языком!

– Ну, что ж, детства у меня не было, – сказала Эльфаба. – Так что можете болтать что хотите. Я выросла в Краю Квадлингов с болотными людьми. До сих пор хожу и хлюпаю. А разговаривать со мной не надо. Поговорите с мисс Галиндой, ей светские беседы в гостиных куда привычнее. А мне пора.

Она коротко кивнула на прощание и скрылась почти бегом.

– И зачем она всё это наговорила? – произнёс Бок, но в его голосе не было смущения, только удивление. – Конечно, я её помню. Как будто много на свете зелёных людей.

– Полагаю, – предположила Галинда, – ей не нравится, когда её узнают из-за цвета кожи. Я не знаю наверняка, но можно предположить – её это задевает.

– Но она же понимает, что её все помнят именно поэтому.

– Насколько мне известно, вы правы насчёт того, кто она такая, – признала Галинда. – Я слышала, что её прадед – Владыка Тропп из Кольвен-Граундс в Нест-Хардингс.

– Да, это она, – сказал Бок. – Это Эльфи. Даже не думал, что увижу её снова.

– Не желаете ли ещё чаю? Я позову слугу, – вежливо предложила Галинда. – Садитесь и поведайте мне о Манникине. Я вся внимание.

Она откинулась на спинку кресла, обивка которого так гармонировала по цвету с её платьем, и постаралась выглядеть как можно более привлекательно. Бок послушно сел, но продолжал качать головой, словно появление Эльфабы полностью выбило его из колеи.

Когда Галинда тем вечером вернулась в спальню, Эльфаба уже лежала в постели, натянув на голову одеяло и издавая явно фальшивый храп. Галинда шумно забралась в постель, раздражённая тем, что зелёная девчонка смеет избегать разговоров с ней – и к тому же её, Галинду, это задевает!

На следующей неделе только и разговоров было, что о вечере Умиротворений. Доктор Дилламонд прервал лекцию по биологии, чтобы спросить у студенток мнение по этому вопросу. Девушки не находили ничего общего между биологией и поэзией и в ответ на его наводящие вопросы настороженно молчали. Наконец он взорвался:

– Неужели никто не видит связи между выражением этих мыслей и тем, что происходит в Изумрудном городе?

Мисс Пиффани, которая полагала, что за её обучение платят вовсе не для того, чтобы на неё кричали, огрызнулась:

– Мы не имеем ни малейшего представления о событиях в Изумрудном городе! Что это за игры? Если вам есть что сказать, говорите прямо. И нечего блеять!

Доктор Дилламонд отвернулся к окну, пытаясь сдержать гнев. Студенток привело в восторг это бесплатное шоу. Затем Козёл вновь обратился к аудитории и значительно мягче, чем они ожидали, сообщил им: Волшебник страны Оз объявил о запрете свободы передвижения Животных, и закон вступил в силу несколько недель назад. Это означало не только ограничение Животных в доступе к транспортным средствам, жилью и общественным институтам. Под свободой передвижения также подразумевалась профессиональная сфера. Любому Животному, достигшему совершеннолетия, запрещалась работа по профессии или служба в государственных учреждениях. По сути, Животных принуждали вернуться в сельское хозяйство и в провинцию, если они вообще хотят получать зарплату за свой труд.

– И как вы полагаете, что имела в виду мадам Моррибль, когда закончила своё Умиротворение эпиграммой о Животных? – риторически спросил Козёл в заключение.

– Ну да, есть чему расстроиться, – признала Галинда. – То есть Животные могут расстроиться. Но ведь на вашей работе это никак не скажется, да? Вот вы стоите тут и по-прежнему нас учите.

– А как же наши дети? Как же мои дети?

– У вас есть дети? Я не знала, что вы женаты.

Козёл прикрыл глаза.

– Я не женат, мисс Галинда. Но вполне мог жениться. И ещё могу. Возможно, у меня есть племянницы и племянники. А им уже фактически запретили учиться в Шизском Университете, поскольку никто из них не способен держать карандаш, чтобы написать вступительное эссе. Много ли вы видите Животных в этом храме науки и образования?

Что ж, это было правдой – студентов-Животных в колледже не было.

– Да, всё это довольно ужасно, – согласилась Галинда. – И зачем же Волшебнику страны Оз вводить такие законы?

– И зачем, действительно, – горько хмыкнул доктор Дилламонд.

– Нет, действительно, зачем? Я серьёзно спрашиваю. Я не понимаю.

– Я тоже не понимаю. – Козёл повернулся к кафедре, подвигал туда-сюда какие-то бумаги, а затем, у всех на виду, извлёк зубами носовой платок с нижней полки и высморкался. – Обе мои бабушки были дойными Козами на ферме в Гилликине. Благодаря своему многолетнему труду, жертвуя всем ради меня, они заплатили местному школьному учителю, чтобы он занимался со мной и написал под мою диктовку вступительные экзаменационные работы. И их усилия скоро пойдут прахом.

– Но преподавать-то вы всё ещё можете! – сердито напомнила Пиффани.

– Это лишь вопрос времени, дорогая, – сказал Козел.

Он отпустил класс пораньше. Галинда поймала себя на том, что посматривает на Эльфабу: у той был странно сосредоточенный вид. Когда Галинда уходила из класса, Эльфаба, напротив, направилась к кафедре, где стоял доктор Дилламонд. Он судорожно, неконтролируемо вздрагивал, низко склонив рогатую голову.

Несколько дней спустя мадам Моррибль читала открытую лекцию о древних гимнах и языческих песнопениях. Когда она объявила рубрику вопросов, все несказанно поразились: Эльфаба, которая, как всегда, сидела, сгорбившись, на задних рядах, выпрямилась и напрямую обратилась к Главе.

– Мадам Моррибль, если позволите, у нас не было возможности высказаться насчёт тех Умиротворений, которые вы декламировали в гостиной на прошлой неделе.

– Высказывайтесь, – щедро разрешила мадам Моррибль, широко разведя унизанные браслетами руки.

– Вот доктор Дилламонд, похоже, счёл их весьма сомнительными, учитывая недавний запрет свободы передвижения Животных.

– Доктор Дилламонд, увы, – ответила мадам Моррибль, – учёный. Он не поэт. Также он Козёл, и тут я могу спросить вас, ученицы: помните ли вы хоть одного Козла, который состоялся как исполнитель сонетов и баллад? Увы, дорогая мисс Эльфаба, доктор Дилламонд не понимает поэтической условности, а также иронии. Не могли бы вы дать определение иронии для класса, пожалуйста?

– Вряд ли я смогу, мадам.

– Ирония, по некоторым утверждениям, – это искусство сопоставления несочетаемого. Нужна осознанная дистанция. Ирония предполагает отстранённость, отсутствие которой в отношении Прав Животных, мы, увы, должны простить доктору Дилламонду.

– Так что, эта фраза, против которой он возражал, – «Животным говорить не должно», – была иронической? – продолжала расспросы Эльфаба, глядя в свои бумаги, а не на мадам Моррибль.

Галинда и её сокурсницы в упоении наблюдали за ссорой – было ясно, что каждая из собеседниц весьма бы обрадовалась, если бы вторая скончалась на месте от разрыва селезёнки.

– Разумеется, при желании можно рассматривать её в ироническом ключе, – согласилась мадам Моррибль.

– И вы тоже так её рассматриваете? – не сдавалась Эльфаба.

– Какая дерзость! – оскорбилась Глава.

– Я вовсе не собиралась вам дерзить. Но я пытаюсь учиться. Если вы – или кто-либо ещё – полагаете, что это утверждение соответствует истине, то это в точности сочетается с предшествующей ему скучной провластной частью. Это просто тезис и вывод, и я не вижу ни малейшей иронии.

– Вы многого не видите, мисс Эльфаба, – парировала мадам Моррибль. – Вам следует научиться ставить себя на место кого-то куда более мудрого, чем вы, и смотреть на ситуацию с его стороны. Погрязнуть в невежестве, навечно остаться в рамках собственного не самого точного чутья – это слишком печальная участь для такой молодой и исключительной особы.

Она с таким презрением высказала это «исключительной», что Галинде оно показалось завуалированным оскорблением цвета кожи Эльфабы. Щёки соседки сегодня действительно полыхали зеленью в запале от публичной стычки.

– Но я как раз пыталась поставить себя на место доктора Дилламонда, – почти жалобно, но с прежним упрямством возразила Эльфаба.

– В случае поэтической интерпретации, смею предположить, этот тезис вполне может быть правдой. Животным не должно говорить, – резко ответила мадам Моррибль.

– Это вы снова иронизируете? – зло спросила Эльфаба, но затем села на место, закрыла лицо руками и больше ничего не говорила до конца занятия.

Начался второй семестр, а Галинду по-прежнему обременяло соседство с Эльфабой. Она кратко выразила мадам Моррибль протест. Но Глава не позволила никаких перемещений, никаких перетасовок.

– Это слишком всполошит других девушек, – сказала она. – Разве что вы хотите переехать в Розовую спальню. Ваша матушка Клатч, как я посмотрю, вполне успешно оправляется от недуга, который вы описали в нашу первую встречу. Может быть, теперь ей по силам присматривать за пятнадцатью девушками?

– Нет, нет, – быстро запротестовала Галинда. – Время от времени с ней ещё случаются приступы, но я стараюсь об этом не говорить. Мне не хотелось бы лишний раз вас беспокоить.

– Как это предусмотрительно, – сказала мадам Моррибль. – Благослови вас бог, милое дитя. А теперь, моя дорогая, раз уж вы заглянули поболтать, я думаю, стоит воспользоваться моментом и обсудить ваши учебные планы на следующий год. Как вы знаете, на втором курсе студентки выбирают будущую специальность. Вы уже задумывались об этом?

– О, разве что немного, – сказала Галинда. – Честно говоря, я полагала, что мои таланты со временем проявятся сами и таким образом я пойму, чему стоит посвятить себя: естественным наукам, искусству, магии или, возможно, даже истории. Вот разве что в своей предрасположенности к религии я сомневаюсь.

– Я не удивлена, что юная особа вроде вас испытывает сомнения, – сказала мадам Моррибль, что не очень воодушевило Галинду. – Но, может быть, всерьёз обдумаете магию? У вас бы прекрасно получилось. Я горжусь своим умением определять такие вещи.

– Я подумаю об этом, – пообещала Галинда, хотя на самом деле её первоначальный интерес к магии угас, когда она узнала, как изнурительно зубрить заклинания и, что ещё хуже, понимать их.

– Если вы выберете магию, возможно, – есть такая вероятность, – получится подобрать вам новую соседку, – заметила мадам Моррибль. – Учитывая, что мисс Эльфаба уже сообщила мне, что её интересы лежат в области естественных наук.

– Ну что же, тогда я, конечно, хорошенько подумаю об этом, – согласилась Галинда.

Внутри себя она старалась побороть некое безымянное противоречие. Мадам Моррибль, несмотря на аристократический выговор и великолепный гардероб, казалась ей немножечко – самую капельку – опасной. Сияние её широкой улыбки напоминало блеск острых лезвий, ножей и копий, её низкий голос словно заглушал собой отдалённый грохот взрывов. Галинда всегда чувствовала, что не видит полной картины. Это сбивало с толку, и, надо отдать ей должное, Галинда, по крайней мере, ощущала, как внутри неё страдает нечто ценное – нечто целостное, – в моменты, когда она сидит в гостиной мадам Моррибль и пьёт её превосходный чай.

– Ведь и её сестра, как я слышала, в итоге приедет в Шиз, – заключила мадам Моррибль несколько минут и пару печений спустя, словно и не было никакой паузы, – поскольку не в моих силах ей помешать. И вот это, насколько я понимаю, будет настоящий ужас. Вам нисколько не понравится. Ох, эта её сестра. Которая, несомненно, будет проводить много времени в комнате мисс Эльфабы, ведь ей требуется уход.

Она слабо улыбнулась. От её шеи вдруг резко запахло духами – почти как если бы мадам Моррибль могла каким-то образом по собственному желанию источать мягкий аромат.

– Да, ох уж эта её сестра. – Мадам Моррибль цокнула языком и, качая головой, отправилась проводить Галинду к двери. – Да, это воистину бедствие, но я полагаю, мы все сплотимся и справимся с ним. В этом суть нашего колледжского сестринства, ведь так?

Глава подала ей накидку и нежно положила руку на её плечо. Галинда вздрогнула. Она отчетливо понимала и ничуть не сомневалась, напротив, знала отчётливо, что мадам Моррибль почувствовала её дрожь, но та ничем не выдала себя.

– Да, в этом случае моё использование слова «сестринство» крайне иронично. Остроумие на грани. Впрочем, спустя время, когда становятся видны масштабы, в итоге всё сказанное и сделанное оказывается глубоко ироничным. – Она с силой стиснула плечо Галинды, точно ручку велосипеда, – чересчур крепкой для женщины хваткой. – Мы можем только надеяться – ха-ха, – что эта сестра привезёт достаточно вуалей! Но это будет только через год. А пока у нас есть время. Подумайте о магии, ладно? Подумайте как следует. А теперь всего доброго, лапочка моя, и славных снов.

Галинда медленно пошла обратно в спальню, размышляя, какой же была сестра Эльфабы, чтобы спровоцировать столь ехидные замечания о вуалях. Она хотела спросить саму Эльфабу, но не могла придумать, как это сделать. Ей не хватало смелости.

Бок

– Пойдём! – звали студенты. – Ну давай, пошли!

Они маячили в дверях комнаты Бока: пёстрая компашка в тусклом свете масляной лампы у них за спинами.

– Задрали уже эти книги! Идём с нами!

– Не могу, – отказался Бок. – Я отстаю по теории орошения.

– Да в пекло твою теорию орошения, когда пабы открыты! – возмутился рослый гилликинский парень по имени Аварик. – Уже поздно исправлять оценки: экзамены почти закончились, экзаменаторы сами в запое.

– При чём тут оценки, – возразил Бок. – Я просто хочу разобраться.

– Мы идём пить, мы идём пить, – принялись скандировать в коридоре, как будто раззадоренные его отказом. – Бок идёт на хрен, а мы идём пить! Всем хватит эля, и мы идём пить!

– В какой хоть паб? – спросил Бок. – Может, я найду вас через часик.

Он нарочно откинулся на спинку стула и не стал поднимать ступни на скамеечку – в противном случае однокашники могли бы взвалить его на плечи и силой унести с собой кутить. Его невеликий рост предсказуемо провоцировал такие выходки, а с ногами на полу, по его мнению, он выглядел хоть немного солиднее.

– В «Кабана с фенхелем», – ответил Аварик. – Там новая ведьмочка выступает. Говорят, горячая штучка. Из кумбрийских.

– Ха, – фыркнул Бок, ничуть не поколебавшись. – Ну иди, полюбуйся. Я приду, когда смогу.

Парни убрались, по пути хлопая дверями чужих комнат и задевая плечами портреты бывших выпускников, которые уже успели вырасти в меценатов, покровительствующих Университету. Аварик задержался в дверях.

– Ещё можно сплавить парочку грубиянов по дороге и завалиться избранной компанией в Клуб Знания, – тоном искушения добавил он. – Попозже, я имею в виду. В конце концов, выходные на дворе.

– Аварик, охолони, – вздохнул Бок.

– Ты же сам говорил, что тебе любопытно. Твои слова! Так почему бы не поразвлечься под конец семестра?

– Я уже жалею, что когда-то такое сказал. Смерть тоже любопытная штука, но я не тороплюсь узнавать о ней больше, уж спасибо. Сгинь, Аварик. Лучше пойди догони своих друзей. Посмотри на кумбрийские кривляния – хотя молва, мне кажется, врёт. Настоящие кумбрийские ведьмы исчезли вместе со своим колдовством сотни лет назад. Если вообще существовали.

Аварик поднял высокий воротник студенческого мундира с подкладкой из тёмно-красного бархатистого плюша. Вкруг его длинной бритой шеи она смотрелась как почётная лента. Бок снова обнаружил, что мысленно сравнивает себя с красивым Авариком и оказывается – закономерно – куда ниже его. Во многих смыслах.

– Ну чего тебе, Аварик? – безнадёжно вопросил он в раздражении и на себя, и на друга.

– С тобой что-то не так, – сообщил тот. – Я же не тупой, я заметил. Что случилось?

– Ничего, – поспешно отказался Бок

– Можешь сказать мне не лезть не в своё дело, идти на хрен и отвалить от тебя, что угодно – но не смей заявлять, что всё в порядке. Лжец из тебя никудышный, а я всё же не так глуп. Пусть и шалопай-гилликинец из разлагающейся аристократии.

В его словах ощущалось искреннее беспокойство, и на мгновение Боку захотелось рассказать правду. Он уже открыл было рот, но колокола на Башнях Озмы пробили час, и голова Аварика в тот же миг непроизвольно повернулась на звук. При всех красивых словах его проблемы не так уж сильно заботили его друга. Бок закрыл рот, подумал ещё немного и сказал наконец:

– Считай это обычной флегматичностью манникинца. Я не буду лгать тебе, Аварик, ты же мой друг. Но рассказывать мне пока нечего. Иди развлекайся. Только будь осторожен.

Он собирался ещё раз предостеречь соседа против Клуба Знания, но сдержался. Наседкины причитания могут раздразнить Аварика ещё больше, и он, напротив, решит непременно туда пойти.

Аварик подошёл к нему, расцеловал в обе щеки и лоб – эта привычка аристократов-северян всегда вызывала у Бока глубочайшую неловкость. Затем, подмигнув Боку, студент показал на прощание непристойный жест и исчез.

Комната Бока выходила окнами на мощёный брусчаткой переулок, куда с хохотом высыпали Аварик и его дружки. Парень поспешно отпрянул от окна, но его беспокойство было излишним: однокашники уже выбросили его из головы. Они одолели половину экзаменов и получили пару дней передышки. После экзаменов кампус опустеет – останутся только самые увлечённые профессора и самые бедные студенты. Такой опыт у Бока уже был, но просто учиться ему нравилось куда больше, чем чистить старые манускрипты широкой щёткой из тековой щетины – этим он занимался в библиотеке колледжа Трёх Королев всё прошлое лето.

С противоположной стороны вдоль переулка тянулась стена из голубого камня – частная конюшня, пристройка какого-то аристократического особняка, расположенного на площади в нескольких улицах отсюда. За крышей конюшни виднелись кроны фруктовых деревьев в саду Крейг-холла, а над ними – стрельчатые окна аудиторий и жилых спален. Когда девушки забывали задёрнуть шторы (что случалось поразительно часто), можно было случайно увидеть их полураздетыми. Не совсем голыми, разумеется, – в таком случае Бок сумел бы отвести взгляд или, по крайней мере, строго велел бы самому себе отвернуться. Но на девушках оставались розовые и белые нижние юбки и сорочки, корсеты с оборками, шуршащие турнюры и лифы. Это была целая наука о дамском белье. Бок, у которого не было сестёр, видел всё это впервые.

Крейг-Холл находился слишком далеко, чтобы различить, кто из девушек кто. Но Бок сгорал от желания снова увидеть возлюбленную. Вот проклятье! Теперь никак не сосредоточиться. Его же выгонят, если он провалит экзамены! Он подведёт своего отца, старого Бифи, – и родную деревню, и всю округу.

Ад и преисподняя! Жизнь и так тяжела, а бесконечно сидеть над орошением зерновых культур и вовсе невозможно. Неожиданно даже для себя Бок сорвался со стула, схватил студенческую накидку, промчался по коридорам и опрометью сбежал по винтовой каменной лестнице в угловой башне. Он не мог больше ждать. Нужно было что-то предпринять, и ему пришла в голову идея.

Он кивнул дежурному привратнику, повернул от ворот налево и поспешил по дороге, в сумерках стараясь огибать высокие кучи конского навоза. По крайней мере, однокашники убрались развлекаться, и ему не придётся выставлять себя дураком при них. В Бриско-холле не осталось ни души. Он дважды свернул налево и вскоре уже шагал по переулку, ведущему к конюшне. Поленница, выступ разбухшей ставни, железный остов флагштока. Бок был не только маленьким, но и ловким и, отделавшись всего парой царапин, добрался до жестяного желоба конюшни, а затем бочком, словно озёрный краб, вскарабкался по крутому скату крыши.

Вот это да! Он мог догадаться сделать это ещё неделю назад, месяц назад! Но только сегодня выдался вечер, когда все парни ушли пить, и никто не мог увидеть его из окон Бриско-холла – и это, возможно, был его единственный шанс. Словно сама судьба велела ему отказаться от приглашения Аварика. Теперь Бок сидел на крыше конюшни, и внизу сырые листья водяники и груш тихонько хлопали на ветру, как будто рукоплескали ему. И вот в комнатах появились девушки. Словно подождали в коридоре, пока он устроится поудобнее – словно знали, что он придёт!

Вблизи, конечно, не все они оказались красавицами…

Но где же та самая?

И, красавицы или нет, сейчас все эти девушки были близки как никогда. Видно было даже их пальцы – которые развязывали банты из атласных лент, стягивали перчатки, расстёгивали по несколько десятков миниатюрных перламутровых пуговок, помогали соседкам распутывать сложные завязки в таких местах, какие и не снились студентам колледжа! А волосы, растущие в самых неожиданных местах – как мило и вместе с тем очаровательно вульгарно. Бок бездумно сжимал и разжимал кулаки, словно желая немедленно коснуться того, чего он толком и не знал, – но всё-таки, где же Она?

– Эй, ты что там делаешь?

Окрик застал Бока врасплох, и он, разумеется, поскользнулся. Видимо, прежде милостивая судьба, одарив его этим восхитительным зрелищем, теперь в противовес вознамерилась его убить. Он потерял равновесие и попытался ухватиться за дымоход, но промахнулся. Парень перекувырнулся через голову, больно врезался в грушевые ветви – которые, вероятно, спасли ему жизнь, смягчив падение, – и глухо шлёпнулся на грядку салата, причём от удара через все естественные отверстия в его теле унизительно громко вышел воздух.

– О, блестяще, – прокомментировал девичий голос. – Как рано осыпаются плоды в этом году.

У Бока ещё оставалась последняя зыбкая надежда, что заговорившая с ним незнакомка окажется его любовью. Он постарался принять как можно более учтивый вид, – несмотря на то, что его очки куда-то отскочили.

– Здравствуйте, – неуверенно поздоровался он, садясь. – Я не планировал оказаться здесь таким образом.

Из-за беседки, увитой розовым пертским виноградом, вышла босая девушка в переднике. Определённо не Она, не его единственная – а та, вторая. Это он мог сказать даже без очков.

– О, так это вы… – проговорил Бок, безуспешно стараясь скрыть досаду.

В руках девушка держала дуршлаг с кислым молодым виноградом для весеннего салата.

– О, так это вы, – передразнила она, подойдя ближе. – Я вас знаю.

– Мастер Бок, к вашим услугам.

– Вы хотели сказать, мастер Бок в моём салате. – Она выудила его очки из побегов стручковой фасоли и вернула ему.

– Как ваши дела, мисс Эльфи?

– Послаще, чем виноград, поживее, чем салат, – язвительно ответила она. – А вы как поживаете, мастер Бок?

– По правде, мне ужасно неловко, – сознался он. – У меня здесь будут неприятности?

– Могу устроить, если хотите.

– Не утруждайтесь. Я уйду тем же путём, каким пришёл. – Он взглянул на грушевое дерево. – Ох как жаль, я сломал несколько хороших веток.

– Да, жаль бедное дерево. Зачем вы с ним так?

– Ну, я был несколько ошарашен, и у меня не оставалось иного выбора: либо кувыркнуться в листву, словно лесная нимфа, либо тихонько спуститься с противоположной стороны конюшни на улицу и вернуться к своим делам. Что бы выбрали вы?

– Хороший вопрос! Но меня с детства учили, что первым делом следует отринуть предопределённость дилеммы. Если бы меня застали врасплох, я не пыталась бы тихо улизнуть обратно – и тем более шумно сводить знакомство с деревьями и салатом. Я бы вывернулась наизнанку, чтобы стать легче, и парила бы в воздухе, пока меня не уравновесит атмосферное давление. А потом плавно, пользуясь своим вывернутым состоянием, спустилась обратно на ту же крышу.

– И там перевывернулись бы обратно? – спросил он в шутку.

– Зависело бы от того, кто там внизу, что ему нужно и по нраву ли мне это. А также от того, какого цвета окажется моя изнанка. Я ведь ещё не выворачивалась, откуда мне знать? Всегда считала, что это просто кошмар – быть розово-белой, как поросёнок.

– Порой и правда кошмарно, – согласился Бок. – Особенно в душе. Чувствуешь себя недожаренным…

Тут он осёкся. Этот абсурдный разговор стал слишком личным.

– Прошу прощения, если напугал вас, я не хотел.

– Вы тут глазели на верхушки фруктовых деревьев, изучая молодую поросль, я полагаю? – насмешливо спросила она.

– Именно, – ответил он сухо.

– Надеялись увидеть дерево своей мечты?

– Дерево моей мечты принадлежит моим мечтам, и я не говорю о нём даже с друзьями – и с вами не стану тем более: мы едва знакомы.

– Но вы же меня помните. Мы вместе играли в детстве, вы напомнили мне об этом, когда мы встретились в прошлом году. Да мы почти что брат и сестра. Можете описать мне своё любимое дерево, и я скажу вам, знаю ли где оно растёт.

– Вы издеваетесь надо мной, мисс Эльфи!

– Без злого умысла, Бок. – Она мягко назвала его по имени, без титула учтивости, точно подкрепляя фамильярностью своё утверждение, что он ей как брат. – Я подозреваю, что ты ищешь мисс Галинду, девушку из Гилликина, с которой ты познакомился на стихотворной экзекуции мадам Моррибль прошлой осенью.

– Возможно, вы знаете меня лучше, чем я думал, – вздохнул Бок. – Могу ли я надеяться, что она вспоминает обо мне?

– Надеяться ты, конечно, можешь, – сказала Эльфаба. – Но было бы вернее спросить её саму и покончить с этим. По крайней мере, будешь знать наверняка.

– Но вы же с ней подруги, разве нет? Неужели вы не знаете?

– А следует ли полагаться на мои знания? – снова развеселилась она. – И уж тем более на мои утверждения? Вдруг я совру? Вдруг я влюблена в тебя и решу подставить свою соседку, солгав о том, что она…

– Вы соседки?

– Это так тебя удивляет?

– Нет, но это очень… Это очень удачно.

– Повара, верно, уже гадают, о чём я столько времени беседую со спаржей, – фыркнула Эльфаба. – Я могла привести сюда мисс Галинду как-нибудь вечером, если хочешь. Чем раньше, тем лучше, чтобы истребить твои иллюзии на корню. Ну, если произойдёт именно это, хотя, как я уже говорила, откуда мне знать? Я даже не могу предсказать, с чем у нас будет пудинг, – как мне судить о чьих-либо сердечных склонностях?

Они назначили время через три дня, и Бок долго и горячо благодарил Эльфабу и так сильно тряс её руку, что очки прыгали у него на носу.

– Ты замечательный друг, Эльфи, – несмотря на то, что я не видел тебя пятнадцать лет, – сказал он, также обращаясь к ней на ты и без почтительной приставки «мисс».

Эльфаба скрылась за ветвями грушевых деревьев и удалилась по дорожке. Бок выбрался из огорода, вернулся в комнату и снова засел за книгу, но изначальную его проблему опасная вылазка не решила. Ситуация лишь усугубилась. Он не мог сосредоточиться. Он всё ещё не спал, когда среди ночи раздался топот, стук, шиканье и обрывки пьяного пения – в общежитие Бриско-холла вернулись гуляки-соседи.

Аварик уехал на каникулы, едва кончились экзамены, и Бок решил, что либо он обманется в своих ожиданиях, либо опозорится – в любом случае терять ему нечего. Первое свидание с Галиндой могло оказаться последним. Он дольше обычного возился с одеждой, и из наблюдений за посетителями кафе вывел, как лучше уложить волосы (стянуть тонкой белой ленточкой на макушке, чтобы кудри спадали вниз, как пена из перевёрнутого кувшина с молоком). Он несколько раз почистил ботинки. Для ботинок уже было слишком жарко, но вечерних туфель у него не было – пришлось идти так.

В назначенный вечер Бок вернулся по знакомому пути и на крыше конюшни обнаружил, что у стены кто-то оставил лестницу для сбора фруктов – так что ему не придётся вновь продираться сквозь листья, как древесная обезьяна. Он аккуратно спустился на несколько перекладин и лихо спрыгнул – на этот раз даже не в салатную грядку. На скамейке под гречишными деревьями сидела Эльфаба, подтянув колени к груди и поставив босые ступни на край сиденья. Галинда рядом с ней изящно скрестила лодыжки и закрылась шёлковым веером, но всё равно глядела в противоположную сторону.

– Быть того не может, к нам гость! – наигранно удивилась Эльфаба. – Какой сюрприз.

– Добрый вечер, дамы, – поздоровался Бок.

– Причёска у тебя – один в один перепуганный ёж. Что ты с собой сотворил? – спросила Эльфаба.

По крайней мере, Галинда повернулась посмотреть, но затем снова скрылась за веером. Неужели она так волновалась? Неужто её сердце дрогнуло?

– Ну, я же отчасти Ёж, разве я не говорил? По линии дедушки. Он закончил тем, что пошёл на отбивные для свиты Озмы в один из охотничьих сезонов – вкуснейшее воспоминание для всех них. Рецепт передаётся в семье из поколения в поколение, вклеен в фамильный альбом. Ёж в сырном соусе с орехами. М-м-м… объедение.

– Правда? – спросила Эльфаба, умостив подбородок на коленях. – Серьёзно, Ёж?

– Нет, это я выдумал. Добрый вечер, мисс Галинда. Было очень мило с вашей стороны согласиться встретиться со мной снова.

– Это крайне неприлично, – чопорно проговорила Галинда. – По ряду причин, которые вам самому прекрасно известны, мастер Бок. Но моя соседка не давала мне покоя, пока я не ответила «да». Не могу сказать, что рада снова вас видеть.

– О, ну-ну, – хмыкнула Эльфаба. – А ты рискни. Он не так уж плох. Для бедного студента.

– Ваше увлечение мной весьма мне приятно, мастер Бок, – продолжила Галинда своим самым любезным голосом. – Я польщена.

Она явно не была польщена – напротив, скорее унижена.

– Но вы должны видеть, что никакой особой дружбы между нами быть не может. Помимо вопроса моих чувств, есть слишком много социальных препятствий для развития этих отношений. Я согласилась прийти только для того, чтобы сказать вам это лично. Мне показалось, что так будет честнее.

– Честнее – и забавнее, – вставила Эльфаба. – Вот поэтому я тут и сижу.

– Начать стоит с того, что мы принадлежим к разным культурам. Я знаю, что вы из Манникина. Я из Гилликина. Мне нужно будет выйти замуж за соотечественника. Других вариантов нет, прошу меня извинить. – Она опустила веер и выставила перед собой ладонь, отсекая все возможные возражения. – И, кроме того, вы из семьи фермеров и обучаетесь в колледже сельскому хозяйству, а мой избранник должен быть по крайней мере политиком или банкиром из Башен Озмы. Так обстоят дела. К тому же вы слишком маленького роста.

– А ещё он попирает устои, заявившись сюда подобным образом, и ведёт себя крайне глупо, – азартно подсказала Эльфаба.

– Достаточно, – отрезала Галинда. – Этого довольно, мисс Эльфаба.

– Я вижу, что вы всё уже обдумали, – наконец ответил Бок. – Но если вы позволите мне проявить дерзость…

– Да дерзость ты уже как-то подрастерял, – снова вступила Эльфаба, – бледнеешь тут, как чай второй заварки. От твоей робости даже мне стыдно становится. Давай, скажи что-нибудь интересное. А то с тем же успехом я могла бы пойти в часовню.

– Вы перебиваете меня, – вздохнул Бок. – Мисс Эльфи, вы сделали доброе дело, убедив мисс Галинду встретиться со мной, но я вынужден попросить вас оставить нас наедине, чтобы мы могли обсудить всё вдвоём.

– Ни один из вас не поймёт другого, – без тени сомнения возразила Эльфаба. – А я из Манникина по рождению, раз уж не по воспитанию, и к тому же волею случая или судьбы родилась девушкой. Лучшего посредника вам не найти. Вы без меня не обойдётесь, я уверена. Если я сейчас уйду из сада, вы вообще перестанете понимать язык друг друга. Она говорит на языке богатства, ты мямлишь что-то на бедном. Кроме того, я с лихвой заплатила за это представление, прыгая вокруг мисс Галинды три дня подряд. Так что я хочу посмотреть.

– Будет очень любезно с вашей стороны остаться, мисс Эльфаба, – поспешно сказала Галинда. – Мне необходима компания, чтобы не оставаться с юношей наедине.

– Ну вот, видишь, о чём я? – указала Эльфаба Боку.

– Раз уж вы остаётесь, по крайней мере дайте мне договорить, – раздосадованно бросил он. – Пожалуйста, позвольте мне высказаться, это займёт всего несколько минут, мисс Галинда. То, что вы говорите, абсолютно верно. Вы знатного происхождения, а я простолюдин. Вы гилликинка, я манникинец. Вам нужно соответствовать социальным нормам, и мне тоже. Обычаи моего народа не подразумевают брак с баснословно богатой девушкой, иностранкой, да к тому же с высокими ожиданиями. Я вовсе не собирался предлагать вам женитьбу.

– О, как я рада, что не ушла, всё на глазах становится поживее, – прокомментировала Эльфаба, но прикусила язык, когда оба взглянули на неё одинаково сердито.

– Я пришёл сюда, чтобы предложить видеться время от времени, вот и всё, – договорил Бок. – Как друзья. И затем, свободные от ожиданий, мы, возможно, лучше узнаем друг друга и сблизимся душой. Я не отрицаю, что ваша красота поразила меня. Вы словно луна под сенью ночи, словно сияющий плод свечного дерева, вы словно феникс, кружащий в небесах…

– Долго, наверное, репетировал, – съязвила Эльфаба.

– Вы словно море из преданий, – докончил он, собрав все сравнения, что помнил.

– Я не поклонница поэзии, – сказала Галинда, – но вы очень добры.

Кажется, она немного приободрилась от комплиментов. Во всяком случае, веер замелькал быстрее.

– Я не совсем понимаю смысл дружбы, как вы это называете, мастер Бок, между неженатыми юношей и девушкой нашего возраста. Это как будто бы сбивает с толку. Я уже вижу – могут возникнуть сложности, особенно после вашего признания в той страсти, на которую я никак не могу надеяться ответить взаимностью. Даже через миллион лет.

– Мы живём в век дерзаний, – горячо заявил Бок. – И другого времени у нас не будет. Нужно жить настоящим. Мы молоды – и мы живы.

– Не знаю, подходит ли сюда слово «живы», – снова вклинилась Эльфаба. – По мне, оно звучит как из пьесы.

Галинда стукнула соседку по макушке веером, ловко сложив его и молниеносно раскрыв обратно – этот элегантный отточенный жест произвёл впечатление и на Бока, и на Эльфабу.

– Вы начинаете утомлять меня, мисс Эльфи. Я ценю ваше общество, но не просила вас сопровождать комментарием каждую реплику. Я вполне способна сама оценить достоинства выступления мастера Бока. Мне нужно обдумать его нелепую идею. Лурлина Ушедшая, да я собственные мысли за вами едва слышу!

Выйдя из себя, Галинда сделалась ещё более хорошенькой. Таким образом, и старая поговорка о том, что девушка красивее, когда злится, оказалась правдой. Бок столько сегодня узнал о девушках! Галинда уже начала понемногу опускать веер. Это хороший знак? Не будь она хоть слегка к нему расположена, надела бы она платье с чуть более глубоким вырезом, чем он надеялся в самых смелых мечтах? От неё пахло розовой водой. Бок вдруг явственно ощутил прилив надежды – и заодно желание коснуться губами того места, где шея Галинды переходила в плечо.

– Итак, какие же у вас достоинства? – рассуждала она вслух. – Ну, вы довольно храбры, судя по всему, и умны, раз всё это придумали. Если бы вас застала здесь мадам Моррибль, нам всем грозили бы крупные неприятности. Но этого вы могли и не знать, так что часть о храбрости вычёркиваем. Просто умный. Вы умный, и внешне как бы на вид…

– Интересный? – предположила Эльфаба. – Блестящий?

– Забавный, – постановила Галинда. – На вид вы забавный.

Лицо Бока вытянулось.

– Забавный? – повторил он.

– Дорого бы я отдала, чтобы меня назвали забавной, – сказала Эльфаба. – А то слышу максимум «вызывающая», и подразумевается обычно «вызывающая тошноту».

– Не знаю, обладаю ли я теми качествами, что вы назвали, – решительно сказал Бок, – но вам также стоило бы знать, что я крайне упорный. Я не позволю вам отвергнуть мою дружбу, Галинда. Для меня она слишком много значит.

– Взгляните на зверя-самца, ревущего в джунглях в поисках пары, – менторским тоном отметила Эльфаба. – И на самку, которая хихикает в кустах, а потом выйдет с невинным видом и спросит: «Прости, дорогой, ты что-то сказал?»

– Эльфаба! – возмутились оба.

– Боже мой, детка! – раздался голос позади них.

Все трое обернулись. Это была чья-то компаньонка, женщина средних лет в полосатом фартуке, её редеющие седые волосы были собраны в узел.

– Что это ты здесь затеяла? – воскликнула она.

– Матушка Клатч! – воскликнула Галинда. – Как ты додумалась искать меня здесь?

– Кухарка Зебра мне сказала, что тут, в саду, какие-то разговорчики. Ты думаешь, они там слепые и глухие? А это ещё кто? Ай, как нехорошо, как же это все нехорошо.

Бок встал со скамейки.

– Я мастер Бок из Раш-Маргинс, что в Манникине. Я перехожу на третий курс в Бриско-холле.

Эльфаба зевнула.

– Всё, представление окончено?

– Какое безобразие! В огород не пускают посторонних, так что, полагаю, вы явились без приглашения! Сэр, убирайтесь отсюда, пока я не позвала привратника, чтобы выставить вас!

– О, матушка Клатч, не устраивай сцен, – попросила Галинда со вздохом.

– Думаете, он достаточно развит, чтобы беспокоиться? – удивилась Эльфаба. – Смотрите, у него даже борода не растёт. И из этого мы можем сделать вы вод…

Бок поспешно сказал:

– Возможно, я был неправ с самого начала. Я пришёл сюда не для того, чтобы меня оскорбляли. Простите меня, мисс Галинда, если я даже развлечь вас не смог. Что касается вас, мисс Эльфаба, – продолжил он холодно, куда более ледяным тоном, чем ему когда-либо доводилось говорить, – то я ошибся, поверив в ваше сострадание.

– Не торопись, – иронически откликнулась Эльфаба. – По моему опыту, требуется изрядно времени, чтобы окончательно убедиться в неправоте. А там, может быть, ты к нам ещё вернёшься.