У Лёки большие щеки

Когда Лёка только-только родился и разбудил мир своим громким возмущённым криком (как, дескать, смели меня потревожить?), врач высоко поднял его и поздравил Лёкину маму:

– Ну и богатырь у вас! Щекан!

Действительно, Лёкины щёки – персиковые, пухлые, розовые – были просто изумительными!

Лёка рос, а щёчки не теряли своей очаровательной пухлости.

Никто, ну никто не мог спокойно пройти мимо Лёкиных щёк!

Так хотелось поцеловать, потрогать, ухватить, легонько ущипнуть, потрепать ласково! Больше всего к щекам приставала мамочка.

– Ах вы, щёчки мои расписные! И что это малыш у меня такой щекастый? И что это он щёки свои развесил, ни пройти ни проехать? – смеясь, говорила мама.

А папа даже сочинил стихотворение:

Вообще-то папа никогда стихов не писал, другого склада человек был. А тут вот – нате, пожалуйста! Щёки вдохновили.

Из-за щёк Лёка не умел обижаться. Только он надуется, разозлённый, выпятит нижнюю губу, а щёки от обиды ещё больше станут! Стоит такой Лёка нахмуренный, губы – алым бантиком, и щёки, щёки!

Поневоле все хохотать начинают!

А Лёка сердиться перестаёт – ну стоит ли дуться, раз кругом все хохочут? Да и зачем такому хорошенькому мальчику сердиться? Кудри светлые, как у девочки, глаза тоже светлые, мамины, как все говорят, с травяной зеленцой.

– Эх, Лёка, Лёка, будешь ты у нас актёром! – говорила частенько тётя Маша, забегавшая в гости к Лёкиным родителям. – Актёры всегда такие: красивые, белокурые, розовощёкие!

Лёка тогда ещё значения слова «актёр» не понимал, но приношения тёти-Машины – петушков на палочках – принимал благосклонно, авансом.

Засунув золотистого петуха или белку за щёку, Лёка становился похожим на хомяка с запасом зерна.

– Хомяк, а с мамой поделишься? – спрашивала мама, присаживаясь на корточки перед сыном.

– На! – великодушно отзывался Лёка, протягивая леденец.

– А с папой? А с тётей Машей?

Лёка делился со всеми.

Лёка – это вообще-то Артём. Хотя, конечно, имя Лёка больше похоже на Алексея, или Александра, или даже Леонида. Но тут дело в самом Лёке: пока сын не умел говорить, «Тёмочка, Тёма», – повторяла мама часто.

– Ёка, – повторил за ней сын. – Лёка.

Вот так все узнали, что он именно Лёка.

…Часто к Лёке в гости приходила невеста. Это была дочка тёти Шуры из соседней квартиры – Иришка. Она важно и неторопливо ступала крепкими, толстыми ножками в чёрных ботинках и всегда молча усаживалась на Лёкин резной стульчик с нарисованными вишнями. Жених от избытка чувств высыпал перед ней все свои игрушки, а Иришка смотрела на них синими колокольчиковыми глазами довольно равнодушно – мол, меня так просто не задобрить.

Она была младше Лёки на два года. Иришкины короткие тугие косички, такие маленькие, светленькие косички, всегда смешно торчали в разные стороны внизу пушистого затылка. Их, как и Лёкины щёки, любили потрогать.

Это были их детские сокровища, которые как магнит притягивали взрослые руки.

Когда началась война, Лёке исполнилось пять лет. Он скакал по квартире, размахивая саблей, целился из окна из воображаемого пулемёта и не понимал, отчего мама так плачет, провожая папу на войну. «Это же так интересно – воевать!» – думал он.

«Бу-бу-ух!» – кричала первое время Иришка довольно восторженно, когда немцы бомбили Ленинград, и не понимала, отчего мамы – её и Лёкина – мечутся по квартире (ночевали женщины теперь вдвоём, чтобы было не так страшно), спешно закутывают детей и бегут по тёмным лестницам в бомбоубежище, сырое и холодное.

Вскоре Иришка перестала так весело кричать. Все дети вообще быстро повзрослели, особенно когда такой родной, такой мирный город оказался в кольце.

Лёкина и Иришкина мамы не покинули город. Их общая подруга Клава с детьми, пытаясь выбраться из Ленинграда по Дороге жизни – искристому льду Ладожского озера, – настойчиво звала их с собой. Сомневались. Побоялись. В грузовик с Клавой и тремя её детьми попала бомба – и все ушли под лёд раненого озера. И Лёкина мама решила не рисковать.

– Ничего, Шурочка, проживём как-нибудь. Много людей осталось, будем помогать друг другу, – твёрдо, сквозь слёзы шептала Лёкина мама.

Много осталось людей в Ленинграде: кто-то не смог вовремя эвакуироваться, кто-то остался специально – защищать город и держать оборону. А чем больше людей – тем больше нужно для них еды…

Лёка быстро понял, что к чему, то есть что хлеба просить не надо, если не хочешь огорчить маму, а вот Иришка долго, нудно и жалобно плакала, выпрашивая что-нибудь покушать.