Восьмой район

© Алиса Аве, текст, 2025

© ООО «РОСМЭН», 2025

Иллюстрация на обложке: YUREI

Внутренние иллюстрации: Til Mockingbird

Данное издание является художественным произведением и не пропагандирует совершение противоправных и антиобщественных действий. Описания и/или изображения противоправных и антиобщественных действий обусловлены жанром и/или сюжетом, художественным, образным и творческим замыслом и не являются призывом к действию.

Этот мир судить будут дети.

Жорж Бернанос

У каждого настоящего есть свое будущее, которое освещает его и которое исчезает с ним, становясь прошлым-будущим.

Жан-Поль Сартр

Двое-трое – это уже Общество. Один станет Богом, другой – дьяволом, один будет вещать с кафедры, другой – болтаться под перекладиной.

Томас Карлейль

Глава 1

Час Ц

Никем не любимый ребенок перестает быть ребенком: он лишь маленький беззащитный взрослый.

Жильбер Сесброн

Мать не заглянула, лишь отдернула рваную шторку. Я увидела только пальцы, сжавшие ткань.

– Сколько можно сидеть без толку? Время тянешь.

Я открыла и закрыла стульчак, спустила воду, чтобы не подтверждать ее догадку.

– Не переводи воду зря! – зашипела мать.

Громыхнули тарелки, она сбила их боком. Я сжалась: сейчас она разразится проклятиями. Много мелких обидных слов или два-три колющих удара, смотря на сколько осколков разбилась посуда. Но мама хмыкнула. То ли упала кастрюля, то ли она решила не ругаться в день церемонии.

Я аккуратно расправила изъеденную временем занавеску, отделяющую туалетную зону от кухонной. Мама стояла ко мне спиной, я почти задевала носом ее шею. За маленькой плитой располагались спальные места – четыре полки. Внизу – мамина, дальше по мере появления детей: Тома, Макса, Марка – и моя верхняя. Перед сном я отковыривала вздувшуюся от сырости краску, просыпалась вся в пыли и плесени. Я сбегала из нашей крохотной комнаты при любом удобном случае, но сегодня предпочла бы забраться на полку и ковырять гнилой потолок, чтобы спрятаться в перегородке между этажами.

– Можно я останусь?

– Все собрались. – Мама сделала вид, что не услышала вопроса. – Ты и так заставила нас ждать. Опоздаем – я не стану прикрывать тебя. Распределители не жалуют опозданий. Они лишат нас награды.

– Может, я не подойду.

– Подойдешь.

Мама даже не обернулась. Она гремела четырьмя тарелками, кастрюлей и гнутой сковородкой без ручки, а казалось, что повелевала громом.

– Ты знаешь результат?

– Я не могу одна тащить четверых, хватит, устала.

Я просидела за шторой все утро. Надеялась, что мама поддержит меня. Заглянет, возьмет за руки или обнимет, скажет что-нибудь вроде «все будет хорошо», «ты поможешь семье» или «я люблю тебя», соврет. И этим придаст мне сил. Но она никогда мне не врала. Кидала правду в лоб грязной тряпкой, плевком, насмешкой. Она устала и отдала меня распределителям, вот откуда уверенность, что я пройду.

Я поспешно обулась, не хотела неловкими движениями вызвать ее гнев. Мать давно сняла самую нижнюю полку, папину. Туда уместилась наша обувь, там же стояла корзина, которую наполнят продуктами, когда я пройду распределение. Мы шли мимо распахнутых дверей соседских комнат. На церемонию семьи собирались заранее. Одни торопились увидеть сверкающий транспортник, вылетающий из брюха Ковчега. Другие тряслись возле детей, сдерживая слезы. Мама плыла между соседями, вскинув голову, они расступались перед ней, она не скрывала радость – наконец избавится от меня.

Я заняла свое место в колонне детей, выбранных по предварительным анализам. Мама присоединилась к сыновьям. Том помахал мне, Макс одернул его, Марк самозабвенно ковырял в носу.

«Они уже простились со мной», – поняла я. Сердце сжалось, спряталось за ребра.

Колонна поползла между домами. Они походили друг на друга, кривобокие близнецы, лишенные кусков стен, крыш, совершенно забывшие, что в окнах были стекла. Я могла по памяти назвать, в каком доме, на каком этаже отсутствуют ступени лестниц. Беззубые пролеты я перепрыгивала с закрытыми глазами, раскачивала скрипучие перила, подглядывала в щели дверных проемов. Я знала каждого на нашем островке, выросшем грибной колонией посреди изуродованных Катаклизмом полей. Сейчас все эти люди стояли вдоль улиц, слившись с серыми стенами.

Мы двигались быстро, отставать не разрешали. Распределители подгоняли нас грубыми окриками, сверялись с данными на прямоугольных штуках – планшетах. Прозрачно-черные, чуть вогнутые, планшеты рябили цифрами. Я вытянула шею подсмотреть, что там за цифры. Почти все дети умели читать и писать, родители уделяли внимание базовому образованию, быстро сворачивая его годам к десяти, когда дети достаточно крепли, чтобы помогать взрослым на полях. Мы собирали урожай серых овощей и считали количество гнилых и пригодных к пище, высаживали бледные травы и повторяли буквы в их названиях, копали колодцы и писали пальцем в пыли свои имена. Но без учебы не оставались, к нам с небес спускались учителя в белых обтягивающих термокостюмах и передавали знания. Которых, правда, всегда оказывалось мало.

В рядах светящихся цифр из планшетов я ничего не поняла. Один из распределителей заметил мой взгляд, поэтому я быстро опустила голову, пока он не замахнулся или не достал шокер.

Из последнего дома в колонну вытолкнули лохматую девочку. Толстые растрепанные косы колотились по спине, мать подтащила ее, сопротивляющуюся, упирающуюся обеими ногами, к концу шеренги, разжала пальцы, умчалась прочь. Я заметила, как она терла глаза. Женщина встала возле мамы, та посмотрела на нее с отвращением и поменялась местами с Максом. Слезы в нашей семье считались роскошью и слабостью. Если я плакала, мама грозилась не давать мне воды целый день.

Девочка издавала странные звуки, рвалась к своей матери. Распределители толкали ее обратно. Она заламывала руки, хныкала. Нас разделяло пять или шесть человек. Я узнала ее, она тоже заметила меня.

– О нет!

Я так надеялась, что распределение пройдет Хана. Но моя лучшая подруга стояла в толпе со своими родителями и украдкой помахала мне, когда я проходила мимо. Рядом с ней возвышался Том, он сбежал из-под надзора матери и теперь прижимался к Хане. Все говорили, у них любовь. Прекрасная пара, возможно, дадут здоровое потомство, если доживут до детородного возраста. Почему я решила, что и Хану постигнет моя участь? Мне хотелось разделить страх с кем-то родным, чтобы в неизвестности рядом оказалось плечо друга. Вместо этого в ухо уперся сопящий нос.

– Я! Я! – весело сообщила лохматая девочка.

Ее звали Магда. Вечно сопливая, едва складывающая слоги в слова, Магда – вот мое дружеское плечо. Она забыла о матери, вцепилась в мой локоть и висела так до самого ангара, в котором нас ждало завершение Церемонии.

Между собой дети назвали Церемонию «час Ц». Произнести слово целиком не решались, по отсекам ходило суеверие, что произнести слово полностью – значит пройти отбор. Родители не разделяли детского суеверия, однако тоже старались не говорить страшное слово. Перед тем как отправить меня к распределителям, мама несколько раз, словно специально, сказала «Церемония». «Умойся, ты должна быть чистой для Церемонии». «Не смотри в глаза распределителям Церемонии, они не терпят наглости». «Главное, молчи. На Церемонии требуют соблюдать тишину». Она драла мне волосы щеткой, растерявшей большую часть зубов, и повторяла это проклятое слово вновь и вновь. Для меня «Ц» значило особый стук сердца, будто оно забывало привычный ритм и начинало цыкать, отнимая последние остатки храбрости. «Тебя отобрали. Час Ц наступил. Теперь ты потерян. И тебя никто не будет искать». Навязчивая мысль, что нас отдают на съедение жуткому монстру, не покидала меня. Я вошла в ангар, стряхивая со своей руки Магду, и оглянулась. Сопровождающие нас взрослые замерли в стороне, сбились в кучу. Глаза их сверкали, внезапно они все стали одним бледным испуганным лицом.

Колонну проверили. Поправили выбивающихся из ряда, оторвали от меня Магду. Шеренга полуголых детей выстроилась в длинном коридоре. Лампы гудели, заглушая дыхание страха. Магда подпрыгивала в нетерпении. Я видела, как дрожат ее руки, как она пытается приклеить их к бедрам и стоять ровно. Я уговаривала себя не оглядываться, забыть родные лица. «Моя подруга Хана больше мне не подруга». В животе опустело. Она выплачет воспоминания о нашей дружбе в облезшую подушку сегодняшней ночью. Я представила ее заплаканную, с опухшим носом. Слезы повисли на ресницах, я быстро вытерла глаза. Образ скорбящей Ханы вызвал предательскую дрожь в коленях. Сквозь охватившее меня волнение расслышала слабый голос, он утверждал, что я напрасно представляю Хану такой. Она быстро забудет меня, ведь у нее есть Том. Она свободна, ей незачем забивать голову мыслями обо мне.

«Ты не прав! – То, что это был мой собственный голос, мучило и заставляло колени дрожать сильнее. – Она любит меня и будет помнить. И я сберегу воспоминания, чтобы выжить».

Магда выхватила стопку вещей у распределителя прежде, чем тот отсчитал полный комплект. Она единственная улыбалась, дурочка. Не потому, что я ее не люблю, а потому, что Магда в самом деле дурочка. Такой родилась – абсолютно глупой и абсолютно счастливой. Бог, или природа, или кто-то там еще, кто допустил все происходящее с нашим миром, не дал ей мозгов, зато одарил умением радоваться без повода. Удивительно, что она вообще столько прожила. Родители тряслись над ней, это в моей семье оставалось трое мальчишек, а Магда – единственный ребенок.

– Иди, Магда! – шепнула я сквозь зубы. Она застыла в обнимку с комплектом.

– Платье. – Пузырь счастья лопнул на ее губах.

Заминки не дозволялись, шокер бил под ребра. Магда согнулась пополам, уронила заветные тряпки, улыбка надломилась болью.

Помочь или не помочь? Мать всегда твердила, что жалость до добра не доведет. «Помяни мое слово, ты помрешь, помогая какому-нибудь глупцу». Глупец есть, смерти я боюсь меньше, чем того, что ждет впереди. Итог любой смерти известен, итог Церемонии предсказать нельзя. Шокер загудел во второй раз. Я наклонилась, сгребла вещи, впихнула комок куда-то в скрюченный живот, толкнула Магду вперед. Иди! Я засеменила следом. Решения распределители принимали в доли секунды. Вроде я пока жива, значит, Магда не тот самый глупец или время не пришло.

У входа в дезинфектор нас отмечали галочкой на прозрачном планшете. В поселении есть один такой, не работающий со времен до Катаклизма. Его показывали, по рукам не пускали – вдруг заляпаем. Мы обходились переработанной серой массой, расползающейся под локтями, именуемой бумагой. Работающие планшеты видели только у людей с Ковчега – спускаясь с небес на землю, они почти не смотрели на живущих здесь, не хотели отрываться от своих планшетов. В год прибывало около десяти групп с Ковчега. Учителя, проверяющие уровень знаний и просвещающие о событиях Катаклизма, но никогда не говорившие о том, какая жизнь была до него и что послужило ему причиной. «Мы все обязаны Ковчегу, поднявшемуся из огня и крови и подарившему надежду». Мы повторяли эту фразу снова и снова, учителя наслаждались нестройным хором. Медики, которые отделяли совсем больных от тех, кто мог выкарабкаться своими силами. На Ковчеге пользовались иными технологиями, точнее, у нас не существовало вообще никаких технологий, у нас все больные, небожители же не болели. Медики проводили предварительные анализы детям в возрасте одиннадцати-двенадцати лет, и, основываясь на них, распределители отбирали подростков в Ковчег. Медики часто выступали судьями, которые зачитывали список обвинений и отправляли нарушителей в шахты. Ковчег следил за нами – многоглазое чудовище, парящее в небе. В перечень нарушений входили: кража, убийство, изнасилование и сомнения в Ковчеге. Последнее хуже всего. Сомнения в Ковчеге, попытки наброситься на прибывавших из его брюха, не допустить детей до отбора или выпросить лекарство приводили в шахты, где добывали, как мы думали, топливо для Ковчега, оттуда уже никто не возвращался. Хотя некоторые шли в шахты по собственному желанию – из-за тех же лекарств, совсем как наш папа, который сперва добровольно помогал больным из шахт, а позже остался в их плену навсегда.

Естественно, спускались и распределители, забирающие детей и вручающие их семьям свежие продукты, одежду и медикаменты.

«Дети бесценны. Наш долг – их спасти, – твердили нам учителя. – Мы предоставим им будущее, а их семьям – средства к выживанию». Все они являлись к нам с планшетами, бодрыми голосами и прямыми спинами. Мы встречали их разрушенными домами, настороженными взглядами и торжественным урчанием желудков.

В темноте комнатки, где нас оставили переодеваться, мы не видели друг друга, но жались, слеплялись в многорукое, дрожащее от страха существо. Судя по кряхтению, каждый пытался на ощупь попасть в штанины или рукава. Что-то мокрое прижалось к щеке, оставив прохладный след. Чьи-то слезы или слюни Магды? Над головами раздалось шипение. Заработали динамики, загорелись зеленые огни на полу. Они вели к толстой двери, тоже мерцающей зеленым.

– Я буду называть ваши имена. Названный незамедлительно направляется к двери. В случае задержки явится распределитель и ваш отбор будет считаться завершенным. Виктор.

От клубка тел отделился мальчик. Ноги подводили его, он спешил. Дверь открылась горизонтально, мы выдохнули в изумлении. Виктор шагнул в проем, и секции двери сомкнулись.

– Она его съела, – хихикнула Магда.

– Заткнись! – шикнула я.

Магду вызвали, когда нас оставалось четверо по углам небольшой комнаты. Она не хотела стоять одна у холодной стены, а я не встала рядом, и ей пришлось переминаться с ноги на ногу, перебарывая желание подойти ко мне.

«Магда!» – прогремело над нами. В дверях она обернулась, хотя никто не оборачивался. Магда опять улыбалась, я впервые подумала, что она не глупая. Ее улыбка могла стать нашей поддержкой, но мы не осознали этого.

Я считала отобранных, пока ждала, перебирала по памяти имена. Двенадцать.

«В Ковчег попадут только восемь человек. У тебя есть шанс, это твое число», – говорил мне Том. Я родилась восьмого июля восемьдесят восьмого года от Великого взрыва. Не того, что создал Вселенную и разметал пыль жизни по всем ее уголкам, – об этом рассказывали учителя с Ковчега, а того, что разнес половину планеты, превратив оставшийся ошметок в грязный колониальный мир, над которым царствовал в сияющем великолепии Ковчег. Великий взрыв, или Катаклизм.

Не знаю, с чего Том взял, что останется восемь. Макс вообще считал, что нас убьют еще в дезинфекторе. Конечно, он имел в виду в первую очередь меня, остальные его мало заботили. Но верить Максу я не хотела и сейчас просила, чтобы Том оказался прав. Он точно женится на Хане, интересно, они назовут своего первенца в мою честь? Вдруг одна слезинка останется на дне глаз Ханы. Если, конечно, у них родится девочка. Если Хана вообще сможет родить. С этой мыслью я вошла в пасть двери.

Помещение дезинфекционной оказалось чуть больше предыдущего, идеально белое. Дверь сомкнулась за спиной, не оставив даже щели. На полу, ровно в центре, блестела круглая решетка слива.

«Раздеться», – голос в динамике приобрел металлические нотки. Я спешно стянула рубище, которое нам выдали, удерживая за зубами вопрос, зачем тогда нужно было переодеваться. «В печь». Слева открылось маленькое окно. Я бросила туда вещи, пламя вырвалось со всех сторон разом, окошко закрылось. Часть меня сгорела в этом огне вместе с жалкими тряпками. «Встать в центр». Я встала над сливом. Из стен и потолка появились гибкие шланги. Струи воды ударили по коленям, плечам, спине, шее, животу, груди. Я не удержалась на ногах, лоб впечатался в белый пол, в голове словно что-то разорвалось яркой вспышкой, перед глазами замаячили круги. Струя била и била, горячая, беспощадная, с резким запахом. Дезинфекционная заполнилась паром, стены поплыли. Я силилась встать, упиралась локтями, подтягивала ноги. Казалось, острые ножи режут кожу, а я вся сплошь открытая рана, разъедаемая солью. Я плакала смесью слез и дезинфекционного средства, кашляла, расчесывала родинку на пояснице, она особенно горела. И просила перестать. На миг мне послышался мамин голос: «Что бы тебе ни уготовили, терпи».

«Я хочу к маме…»

Едкий пар вытеснял из груди чувства, я наполнялась его ядом. Мама отдала меня распределителям. Скорее всего, во время первого забора анализов она подкупила медиков. Чем можно подкупить ни в чем не нуждающихся обитателей Ковчега? Телом, худым и изможденным? Скупой лаской, ведь на большее она не способна? Чем-то сумела. Тогда пропало обручальное кольцо – единственная память об отце. Мать не стала кричать по своему обыкновению, лишь поджала губы. Она продала нас обоих – папу и меня. В один день. Мама знала, что результат положительный, потому что выторговала его. Сделала все, чтобы я убралась как можно дальше от нее и мальчиков.

И все-таки я звала ее, захлебываясь вонью и рыданиями. Струя попала в рот, я ощутила, как легкие наполняются мерзкой сладостью. Задохнуться мне не дали, стена напротив раздвинулась, пропуская двоих в черных шлемах. Они подхватили меня под руки, понесли. Голова болталась, тяжелые веки не желали моргать, мир слепил, перед глазами словно вились мошки. Меня качало на белых волнах. На самом деле это были стены, потолок, пол, но все колыхалось, переливалось, теряло границы.

Я не могла определить, где я, что со мной. Дезинфекция выжгла слизистую носа, я не чувствовала запахов, возможно, ничем и не пахло вовсе. Голову щипало сильнее всего, я попыталась почесать затылок, но не смогла пошевелиться и скосила глаза. Руки и ноги крепко привязаны. Я полулежала на высоком кресле, утопая в нем, мягком и широком. Чтобы хоть как-то унять зуд, поерзала, помотала головой из стороны в сторону. Не помогло. Хватка чуть ослабла, вырываться и бежать было некуда. Глаза перестали слезиться, и я смогла разглядеть черные глянцевые шлемы и свое испуганное отражение в них. Длинный нос, шрам под губой, еще малышкой я упала прямо на рот и долго потом пересчитывала языком оставшиеся молочные зубы, огромные глаза на худом лице. В отражении не видно, что они темно-голубые, почти синие. Какой-то непривычно высокий, бесконечный лоб. Стоп! Я лысая? Где мои волосы? Вечно спутанные, торчащие в разные стороны, раздражающие маму, черные волосы смыла дезинфекция! Вопль застрял в горле, оно саднило и горело. Единственное чувство, которое не покинуло и не подвело, – осязание. В маленьком, слепящем светом помещении, куда меня втолкнули, было холодно. Голова чесалась не переставая… Чем им помешали мои волосы? Зудящую голову пронзила мысль, от которой я перестала дергаться: я не прошла Распределение. Матери не выплатят вознаграждение, потому что я не попала в число счастливчиков.

– Курс на Ковчег! – ударил по ушам мужской голос. – Набранная высота – семь тысяч метров. Стыковка ожидается через десять минут. Проверить удерживающие устройства.

Мы летели, сиденье подо мной слегка вибрировало, рядом кто-то шумно дышал. Я не одна, и я в транспортнике, который набирает высоту. Нас везут на Ковчег, значит, я все же прошла. Мама порадуется. Разглядеть внутренность транспортника не удавалось, зрение отказывалось восстанавливаться.

– Набранная высота – тринадцать тысяч метров.

Высоко забрался Ковчег. Тяжелая рука легла на плечо, подтянула вверх, ремни врезались в голую кожу.

– Набранная высота – пятнадцать тысяч метров. Стыковка через три минуты. Подготовиться к конвою, отправить запрос в лабораторию.

Нас ждет лаборатория. Что такое лаборатория? Дайте мне укрыться, холодно…

– Высота – семнадцать тысяч восемьсот метров. Стыковка. Ковчег сообщает о немедленном изменении высоты после стыковки, открыт коридор блока А4, нижняя лаборатория.

Транспортник трясся и шипел, та же тяжелая рука выдернула меня из кресла, потащила. Я цеплялась за какие-то острые углы, висела кулем, ступни опухли и болели. Нас вели в абсолютной темноте, только под ногами расплывались далекие мутные огни. Меня окружали тени, извилистые повороты вели к смерти, не иначе. Потолок обрушился внезапно: яркий свет ударил в глаза, отступил, полился отовсюду разом, комната сжалась в ослепительный комок и мгновенно увеличилась. Меня бросили в очередное кресло, пристегнули, убедились в надежности ремней. За прозрачными перегородками стояли такие же кресла с пристегнутыми к ним детьми. Маленькая комната оказалась бесконечным коридором со множеством ячеек. Дети бились в ремнях, вырывались и кричали. Рты открывались, однако крики гасили звуконепроницаемые перегородки. Над детьми двигались щупальца проводов, с потолка спускались мониторы. В ячейках сновали люди, их лица скрывали глянцевые зеленые шлемы – медики. Нас не восемь, Том! Изголовья кресел ограничивали обзор, я насчитала пятнадцать человек справа и слева от себя. Зачем я прозрела, хочу ослепнуть вновь!

Моя ячейка дрогнула, вошли трое зеленоголовых.

«Где я? Кто вы? Отпустите меня!» – пересохшее горло проглотило вопросы. Тело понимало лучше разума – вопросы останутся без ответов. Сверху выплывали мониторы, разворачивались гибкие шланги. В нашей колонии говорили о технологиях Ковчега, жала этих технологий выдвинулись из «щупалец», тончайшие иглы устремились к моему лбу.

– Отпустите меня! Не трогайте! – Крик наконец прорвался, ремни натянулись, вонзились в руки. Кресло утратило мягкость, обхватило плечи, бедра, удерживая меня, меняя форму. Зеленые шлемы тыкали пальцами в мониторы. Раздался писк, иглы завращались с бешеной скоростью, они гудели, приближались.

– Не надо! Отпустите меня домой. Я не подхожу вам!

– Терпение. Мы скоро узнаем результат. – Слова обращали не ко мне.

– Не смотри, не смотри, – шептала я, отводя взгляд от неумолимо приближающегося острия. – Пожалуйста, просто убейте…

«Смерть порой самый милосердный из даров жизни» – так часто говорил Макс, повторяя слова мамы на собственный манер. Я призвала это милосердие, когда боль и огонь разорвали лоб и темя, брызнула кровь. К мозгу пробирался жужжащий бур, вместе с ним трещала невесть откуда взявшаяся ярость. «Почему я! Я не хочу умирать. Пусть мои мучители умрут! Разве они не заслужили?» Я представила, как бур пронзает их головы, как они падают и извиваются на полу, бессильные сопротивляться моей воле. Через боль я видела худые костлявые пальцы на шлеме одного из медиков, они сжимались, и шлем разлетался на мельчайшие осколки. У смерти были мамины черты, она била стекло шлема, как посуду, кривясь и содрогаясь.

Перегородки задрожали. Свет погас. Снова включился. Прозрачные стенки стали матовыми, я больше не могла видеть всю длину коридора-лаборатории. Щупальца втянулись в потолок. Один из зеленых шлемов валялся в углу. Его владелец скорчился рядом, двое коллег суетились над ним, забыв про мониторы.

– Невозможно. Его проверяли перед сменой.

– Хватит, сколько можно повторять? Он мертв. Пульса нет. Датчики молчат. Я отправлю запрос. Пусть проверят его анализы.

– Невозможно! Повтори реанимацию!

Я обрела способность нормально видеть, слышать и говорить. Зуд прошел. Кровь текла по лицу, затекала в уши. Страх отступил.

– Что случилось? Пожалуйста, скажите, что произошло. Почему он умер?

Тот, что стоял ближе ко мне, подскочил, застучал по монитору. На потолке замерцали красные огоньки. Тревога – сомнений никаких, даже в нашем захолустье под Ковчегом красный огонек значил опасность. Он позвал на помощь. Кресло облепило меня, завернуло в кокон. Оно вибрировало. Я погрузилась в странное расслабленное состояние. Потребовалось несколько секунд, чтобы понять, что я улыбаюсь. Еще через пару мгновений ворвались черношлемые. Блаженство, охватившее меня, не дало снова испугаться. Они заполнили ячейку, оттеснили зеленых ученых, неторопливо завернули погибшего в плотный мешок, застегнули. Раздался приглушенный хлопок, мешок немного увеличился в размерах, затем осел. Его свернули и сложили в контейнер. Кто-то подошел ко мне, приблизился вплотную, моя дурацкая улыбка отразилась в глянце забрала. На металлическом поддоне, появившемся из стены, лежал шприц. В обтянутой черной перчаткой руке он выглядел совсем маленьким, с длинной, просто невероятно длинной иглой. Капли выстрелили вверх, блеснули на краткий миг.

– Эксперимент запущен, время девять тридцать пять. Направлено Лидеру лично. Статус: ликвидация.

Голос из-под шлема равнодушный, четкий, он не заботился, слышу ли я, понимаю ли, о чем он.

«Сейчас мое желание исполнится».

– Давай, – я сказала это вслух, – скорее.

Он воткнул шприц в рану, оставленную буром. На этот раз боли не было вовсе. Сознание угасло. Я снова перестала чувствовать, слышать, видеть, перестала дышать.

Я умерла.

Зенону снова выпало сортировать трупы. Сильные руки сгребали тела, сгружали на тележку. В пару ему назначили Вита, вместе они всегда работали споро, предстояло отделить мужчин от женщин. Мужские – в правый коллектор, женские – в левый. Говорить, что это трупы детей, не разрешалось. Неопределенного человека легче пустить на переработку. Ребенка – тяжело. Хорошо, что они с прошлого года изменили возрастной ценз. Подростков можно принять за почти взрослых, если зажмуриться и заглушить бой сердца.

Взгляд Зенона зацепился за лысую девчонку с дырой во лбу, она лежала чуть поодаль от горы трупов. Голова в язвах, видимо, у нее нашли вшей. Дезинфекция избавляла и от вшей, и от волос, и от обширных кусков кожи. Зарастет. Затылок Зенона нестерпимо зачесался. Он вспомнил свою Церемонию. Широкий шрам тянулся от виска почти до затылка, разделяя косым пробором светлые волосы.

– Я сейчас, – бросил он Виту, – подтащу эту.

Подбородок и нос девчонки разбиты, кровь залила лицо, застыла ржавой коркой. Зенон подошел к ней, взял за руку, подтянул к общей куче.

– Она странно пахнет. – Вит обошел Зенона, втянул воздух. – Не землей, не так, как другие. – Он указал большим пальцем на гору трупов.

– Мы здесь все воняем, нюхач. Не выдумы…

Пальцы мертвой вздрогнули.

– О черт! – Зенон отскочил в сторону.

Девочка застонала, поднесла ладони к глазам, она не могла разлепить веки, ресницы запеклись кровью.

– Вода, нужна вода! Вит! – закричал Зенон.

Парням, работающим в парах, выдавали одну флягу на двоих.

Вит застыл на месте.

Девчонка застонала громче, пытаясь сорвать корку с глаз. Ее охватила паника.

– Дай воду! – снова закричал Зенон.

Фляжка прилетела в руки, он вылил половину на глаза и лоб девушки, поднес к губам.

– Что, живая? – Вит отступал потихоньку. – Я же говорил, она не так пахнет. Не переводи на нее воду, все равно помрет. Можешь сразу кинуть в тележку, я как раз женские повезу.

– Катись давай!

Зенон оттолкнул руки девочки, она мешала сама себе:

– Убери. – Он вновь умыл ее. – Успокойся. – Драгоценные капли упали на пол, ребята вокруг зашипели от возмущения. Они забыли о работе, подходя ближе к ожившей покойнице.

– Брось, Зенон, не возись с ней!

Девчонка открыла глаза. Зенон не понял, кто из парней первым бросился вызывать Стирателей. Они шли черной стеной.

– Как тебя зовут? – шепнул Зенон ей прямо в ухо.

– Яра…

– Мне очень жаль тебя, Яра. Лучше бы ты умерла.

Стиратели оттащили Зенона прочь. Яра хрипела.

– Тебе дадут доппаек. – Вит хлопнул Зенона по плечу. – Поделишься?

– Забирай весь.

– Не принимай близко к сердцу. Мы здесь давно все мертвые, она просто задержалась.

– Да… да… – Зенон подавил странное чувство, шевельнувшееся в груди.

Он это уже видел – девчонку среди трупов и Вита, говорившего, что они все давно мертвы.

– Надо везти их на переработку, Зенон.

– Да.

Впервые в жизни размеренная работа принесла Зенону успокоение. Он ничего не сможет изменить.

Глава 2

Безымянные

Радуйтесь тому, что имена ваши написаны на небесах.

Евангелие от Луки, 10:20

Говорят, перед смертью мы видим свою жизнь, самые яркие моменты, друзей и родных. Нас накрывают эмоции, которым мы чаще поддавались. Счастье, любовь или уныние, гнев. Я увижу маму? Братьев? Папу? Хоть бы папу.

Из тьмы выглянула Хана. Ей десять, волосы коротко пострижены, веснушки на вздернутом носу побледнели, брови нахмурены. Я рядом, прячусь за мамой, выглядываю одним глазом, чтобы не заметили. Тесно. Нас много, все прижимаются друг к другу. Братья наступают мне на ноги, шикают, хотя я и так молчу.

Первая Церемония, на которой я присутствовала, – вот что принесла мне смерть в качестве последнего сна. Церемония – слишком громкое слово. Оно подразумевает испытание, ритуал, следование традициям, красочность, пусть даже оттенки мрачные. Никакой красочности Церемония не дарила, поэтому и превратилась в час Ц. «Ковчег украшает небо», – говорили взрослые. Тень, жуткая, многоугольная, скользила по уцелевшим крышам. По словам учителей, когда-то Церемония походила на настоящий праздник. Родители и дети шли к распределителям с радостными улыбками, пытались занять в толпе места впереди, оживленно переговаривались. Когда все изменилось?

Я еще помнила тончайшую иглу, что выпрыгнула из поршня напиться моей крови. Я не знала, что за загадочный критерий определял, попадешь ли ты на Ковчег, я боялась вида крови и острых предметов. Ноги немели от запаха, исходившего от людей с небес. Он проникал в нос холодом, разливался в крови горькой волной. Я часто моргала, чтобы видеть как можно меньше. Но на самой Церемонии смотрела по сторонам во все глаза, ведь забирали брата Ханы – Филиппа, самого красивого мальчика, которого я знала.

– В следующем году попробуем меня, мам, – заявил Марк и ударил себя в грудь. – Я точно пройду отбор, не то что Том. – Он мнил себя во всем лучше братьев. Том был старше, но он худой и болезненный.

– Ничего подобного, – зашипел Макс, – сперва пойду я. Ты, малявка, не годишься! А я буду идти там, такой же гордый, как Филипп.

Макс ошибся насчет себя, но с Марком отгадал. Никто из моих братьев не прошел отбор. Макс орал, когда огласили результаты отбора. Разумеется, не при медиках, а позже, дома. Он вообще часто орал, по поводу и без. Марк показывал ему язык со своей полки. Том молчал. А мама? Мама тоже молчала, готовила обед. Макс любил оладьи из серой безвкусной муки и получил их. Нытье Марка после провала с отбором я почти не помню. Мама – а вот это я отлично запомнила – погладила его по голове. Она не сожалела о провале сыновей.

Но тогда я не стремилась разобраться, почему одних Ковчег принимает, а других возвращает семьям. Меня занимал Филипп. Он шел вместе с другими отобранными детьми, высоко подняв голову. Хана, бледная и злая, вырвалась из объятий матери, побежала за ним.

– Ой, мамочка, – пискнула я. – Они ее не накажут?

– На Ковчеге детей не обижают. – Мама не наклонилась, не успокоила меня. – Дети – высшая ценность, инвестиция в будущее.

– Что такое инвестиция, ма?

Мама раздраженно одернула юбку. За нее ответил Макс:

– Это деньги, дурочка.

Его ответ мне не помог. Что такое деньги, я тоже не знала.

– Я не дурочка. Дурочка – Магда…

– Ты недалеко от нее ушла.

– На деньги можно купить продукты. Раньше их давали за ребенка, который прошел Церемонию. Сейчас – сразу продукты. – Том умел объяснять. И от него всегда исходило тепло. Он поднял меня на плечи, чтобы я могла разглядеть происходящее.

Хана догнала брата.

– Я пойду с тобой! – кричала она. – Мама говорит, нельзя. Но ты ведь мне разрешишь!

Филипп оттолкнул ее:

– Ты еще маленькая, Хана.

Хана не отстала. Она действительно выглядела младше своих лет, испуганная и решительная одновременно. Путалась под ногами, мешала шеренге.

– Увести ребенка! – рявкнули люди Ковчега.

Мать подлетела к Хане, подхватила, та дергала ногами, кусалась.

– Тебе исполнится шестнадцать, ты попадешь на Ковчег, и там тебя встретит Филипп. – Мама Ханы говорила быстро и громко, чтобы заглушить протесты дочери. – Вы обязательно увидитесь.

Филипп вышел из строя посмотреть на маму и сестру. Он улыбался немного пришибленно, помахал Хане:

– Я буду тебя ждать!

Распределители затолкали его обратно в колонну, двери закрылись за ними.

Мы, остатки семей, которым не посчастливилось попасть на Ковчег, глотали пыль и смог, вырывающийся из сопел двигателей. Транспортник устремился в небо. Тогда Церемония совсем не напугала Хану. Зато в мою память она въелась вязким ужасом, я почти не слышала воплей подруги. За спиной перешептывались взрослые.

– Жаль бедную Клариссу. – Они говорили о матери Филиппа и Ханы. – Может, они скинут труп?

– После переработки ничего не останется.

Я не знала, что такое инвестиции, деньги и переработка, но что такое труп, знала отлично лет с пяти. Так Макс называл нашего отца, когда ругался с Томом: «Он труп, труп, ты понял! Он мне не указ!»

За правильного ребенка семье выплачивалось возмещение. Когда-то это была конкретная сумма, с течением времени Ковчег стал откупаться натурой: продуктами, лекарствами, одеждой. Деньги превратились в куски бумаги, в общество вернулся бартер, и дети тоже стали ликвидной валютой обмена, ценнейшей. Ковчег преподносили детям как спасение. Но как бы учителя ни расцвечивали легенду о Ковчеге, она наводила ужас, потому что дети чувствуют все иначе, чем взрослые. Они ощущают ложь сердцем, а одиночество – всей кожей. Одиночество готовило ребенка к отбору, ведь очень скоро семьи начали влиять на результат анализов. К неподкупной системе не подступишься. На сенсоры планшетов жали человеческие пальцы, эти пальцы умели считать, прикидывать, торговаться. Казалось бы, что нужно обитателям Ковчега, скользящего по небу рая? Они приходили будто из другого мира. В одежде из ткани, которая подстраивалась под нужды организма: тепло, холод, защита. С оружием, с медицинскими инструментами, сытые. Смотрели на нас, копошащихся в грязи, сверху вниз. Однако чего-то им не хватало, и взрослые находили лазейки. Подкупали их тщедушными телами или, как моя мать, обручальными кольцами. Неужели обитателям Ковчега не хватало любви и потертых драгоценностей? Так на Ковчег попадали те, кого система, основываясь на анализах, отбраковывала. Неправильные, совершенно ненужные своим семьям и Ковчегу. Филипп мог оказаться именно таким. Вот почему мама усиленно посылала Тома на Церемонию, он много болел. Она работала на лекарства, мы голодали, и мама все чаще называла старшего сына обузой. Том выжил, вырос в красивого мужчину, в которого без памяти влюбилась Хана. Макс не прошел Церемонию, как не прошел ее и Марк. Их мама любила, потому и не расстроилась. А потом попробовала со мной, обузой номер два.

В одиннадцать я подставила руку под поршень, зажмурилась, чтобы не видеть иглу и кровь. А через месяц после шестнадцатилетия прошла отбор. И про меня кто-то наверняка пробормотал те же слова, что шептали про Филиппа.

Только я совершенно не хотела умирать. Я ошибалась! Зачем я просила, зачем представляла себя мертвой? Тьма засасывала меня, вокруг вспыхивали звезды. Белые, голубые, зеленые. Они разрастались, сливались, заполняли все вокруг. Смерть была удивительно похожа на пробуждение. Что-то воткнулось в бок. Меня куда-то тащило, я сопротивлялась. Мне не нравилась такая смерть. Должно же быть тихое, спокойное забытье, труп ведь ничего не чувствует.

Макс бы сказал, что я даже умереть по-человечески не могу. Вот он, смотрит на меня, весь страшный, со шрамом, убегающим над ухом далеко под светлые волосы. Почему они светлые? В нашей семье все темноволосые. И глаза не по-максовски встревоженные, тоже светлые, сверкающие в окружающей меня тьме.

– Как тебя зовут? – Макс лил воду мне на губы, я пыталась пить, давилась, хрипела.

А то ты не знаешь?

– Яра.

– Мне очень жаль тебя, Яра…

Это не Макс. Макс бы меня никогда не пожалел, у Макса, каким бы он сильным себя ни считал, не такие могучие руки. Значит, я на Ковчеге. Я жива. И какой-то парень спас меня. Черные шлемы сбежались, как тараканы, темнота постепенно расступалась. Парня оттащили, зазвенела отброшенная фляга, остатки воды вылились на пол. Мой спаситель не сопротивлялся. Отошел к контейнеру, взял лопату. К нему подбежал другой человек. Они принялись грузить в контейнер голые тела.

Я умудрилась выжить?

Меня опять подхватили, потащили. Сознание постепенно возвращалось. Я увидела свои ноги, платье пропало, костлявые колени в синяках. Взгляд уперся в грудь. Я до сих пор голая! Я завопила, вывернулась как могла, попыталась хоть как-то прикрыться. Моя возня не произвела впечатления. Меня приподняли, ноги волочились, я не могла даже перебирать ими.

– Обновление данных по эксперименту. Статус: выжившая. Назначение: отслеживание результатов.

– Здравствуйте, – просипела я, – кажется, мы с вами уже виделись.

– Назови имя и фамилию.

– Только после вас.

– Имя и фамилия.

– Дайте мне одеться.

– Имя и фамилия. Повторяю последний раз.

– Яра Мёрфи.

– Добро пожаловать на Ковчег, Яра Мёрфи! Мы сопроводим тебя в отсек.

Впереди раскрывался проем.

– Лифт нижних ярусов. Отсек А, принято.

Говорящий лифт, просторный, с выемками для сидения. Рот раскрылся сам собой, такого я еще не видела. Меня бросили в первое углубление, кинули сверток с одеждой, отвернулись. Штаны и рубашка. Я уселась, сжалась в комок и принялась одеваться, при этом разглядывая автоматы за спинами шлемоносцев. Мы называли их оружие старым термином, потому что настоящего названия не знали, зато отлично знали, на что способны эти автоматы. Подобные носила стража, сопровождающая медиков и учителей, когда они спускались к нам вниз. Столкновения происходили редко – мы смотрели на людей Ковчега как на богов, и все же они случались. Порой мы опускались на уровень животных и дрались за пайки, выдаваемые семьям отобранных. Матери бежали за медиками с мольбой дать лекарств для кашляющего кровью ребенка, отцы набрасывались на стражей, отталкивающих женщин. Следовал короткий хлопок, один или несколько, черное дуло загоралось синими полосками, сходившимися к треугольной рукояти, человек падал на землю и мог только моргать. Дальше два варианта событий: поверженного оттаскивали либо к ветхим домам, либо в транспортник. Второе значило работу на полях, в шахтах и в итоге заканчивалось смертью. Поля забрали папу, хотя мама говорила, что он не нападал на богов.

Так близко я видела их оружие впервые: округлый приклад с выемкой сверху, оттуда явно что-то выдвигалось, треугольная рукоять тоже гладкая. Она плавно переходила к слегка выпуклой кнопке, на вид мягкой, податливой, размером с фалангу большого пальца взрослого мужчины. Над стволом проходило гнездо, в котором лежала тонкая стрела, там, где ствол примыкал к рукояти, располагалась колба с белой жидкостью. Я наклонилась ближе, мое любопытство привлекло внимание шлемоносца.

– Не двигаться! Физический контакт со Стирателями недопустим со стороны подопытных.

Видимо, их стоило называть Стирателями. Что же они стирали? Кровь с полов?

– Необходимо обработать раны! – гаркнул знакомый мне сопровождающий. Хотя утверждать, что именно он сделал инъекцию, я не могла, они ведь все на одно лицо. Точнее, на один шлем.

Я хихикнула.

– Шоковое состояние пройдет в ближайшее время. – Он надел мне на голову что-то наподобие сетчатой шапочки. Она завибрировала, по коже от бровей до основания шеи расползся холод. – Не верти головой, регенерирующий гель должен подействовать.

Лифт нес нас наверх. Шапочку сняли, когда прохладный бесполый голос сообщил: «Отсек А». Я потрогала лоб и макушку, убедиться в результате можно было, посмотрев в глянцевый шлем. Гладко, никаких следов процедуры. Понюхала пальцы – не пахли.

– А волосы отрастить он не может?

– Молчать!

Лифт дрогнул и поехал в сторону. Ковчег все больше пугал и удивлял. Меня трясло, я старалась не подавать вида. Я только что умерла и воскресла, хотелось кричать и плакать. Вообще сегодня я поставила личный рекорд по слезам, крикам и смене эмоций, терзающих меня. Паника сменялась храбростью, храбрость – жалостью к себе, жалость – тоской по дому, тоска – ужасом, ужас – совершенно глупым весельем. Новое состояние открылось мне вместе с дверями лифта.

Не знаю, что удивило больше – место, которое отныне придется называть домом, или то, что Магда тоже прошла все этапы распределения. Очередной огромный отсек с высоким сводчатым потолком трудно было назвать домом, в нем мог уместиться весь наш район. В пустом помещении жались к стенам девочки. Все бритые, отчего глаза казались огромными. Они пытались слиться с давящей пустотой, напуганные копии друг друга, мои собственные копии. В такой же бесформенной одежде: белоснежные брюки и рубашки с полукруглыми воротниками. Отчего-то появилось желание заглянуть в лицо каждой из них, может, даже обнять, почувствовать, как затравленно бьются их сердца. Никто не попытался разглядеть нового человека, девочки отвернулись к стенам. Все, кроме одной. Магда умела визжать как никто другой. Обычно она набирала предельную высоту вопля, когда ее мать возвращалась с ночной смены. Так она выражала радость. Магда обрадовалась мне, а я ей. Ей, проявляющей настоящие чувства и не умеющей врать. Магде, которая отталкивала Хану, чтобы встать поближе ко мне. Толкала и шипела, всем видом показывая, что не любит мою верную подругу. Протискивалась между нами и твердила: «Я, я, я». Ты, Магда, ты. Ты теперь моя связь между мирами. Я ударилась о черные спины, порыв броситься к Магде жестко пресекли. Кулак прилетел Магде прямо в нос, она отскочила, как от стены, потеряла равновесие.

– Следующая ты. – Кольцо сжалось сильнее, стены приближались. – Здесь приказы выполняются беспрекословно.

– Я не слышала ни одного толкового. – От обиды за Магду оцепенение прошло. Слова прозвучали скорее ехидно, чем храбро. Но мне и так понравилось. – Потрудились бы хотя бы, что ли.

Сердце билось уже не в груди, а на уровне горла. Взять бы да прыгнуть ему на шею, повалить, разбить непроницаемый шлем. Вместо этого я отупела от страха, говорила что-то несвязное, искренне надеясь, что выходит смело. Я приготовилась к удару, но его не последовало. Стиратель подвел меня к стене.

– Назови свое имя громко и четко.

– Яра Мёрфи.

Стена ожила. Выдвинулась узкая койка, обтянутая серой тканью.

– Как похожа на мою…

– Вот и чувствуй себя как дома. Разойтись! – приказал он остальным девочкам. – Скоро отбой.

Из-под дохлой подушки торчал планшет, я достала его, покрутила. Никогда прежде у меня не было собственного планшета. Постучала по экрану – никаких признаков жизни. Сопровождающие покидали зал, обувь чиркала по гладкому полу, они не смотрели на девочек, подбиравшихся ко мне. Тот, кто соизволил пообщаться, пнул Магду, с трудом поднявшуюся с пола, она снова упала, беззвучно, не сводя взгляда с отражения в шлеме. В тот момент я обожала ее: чуть косящие глаза полнились ненавистью, неподдельной, чистой.

Я подбежала к Магде, помогла подняться. Никто больше к ней не подошел. Девочки тихо говорили стенам свои имена. Выдвигались койки. Магда всхлипывала без слез, уткнувшись мне в шею. Совсем недавно ее густые каштановые волосы мать заплетала в две тугие косы от самого лба, чтобы не лохматились. Магда любила бегать, влезала в самые далекие и грязные углы района. Пара коротких клочков прежней шевелюры сохранились на лысой голове, они щекотали мне пальцы. Я гладила Магду и просила успокоиться, хотя меня саму колотило, эмоции, смазанные, неловкие, мешали дышать. «Мы справимся, я обещаю тебе. Мы вернемся домой, вот увидишь». В отличие от Магды, я умела врать, и эта ложь придавала сил.

– Здесь все по расписанию. – Кое-кто из девочек наконец подкрался к нам. – Он скоро включится. – одна из них указала на планшет, который остался на подушке. – Там появится номер нашей группы, режим питания, диета.

– Диета, – переспросила я, – даже так?

– Сказали следить за питанием, ни в коем случае не обмениваться едой с другими. Они узнают.

– И что будет?

– Будут кормить тебя внутривенно или всунут в рот специальную трубку.

– Нельзя опаздывать на занятия. И спать днем.

– И насчет душа – обязательно мойся утром и вечером.

Они говорили одновременно, очень тихо. Фраза про душ прозвучала громче всего.

– Не было времени, – сказала я, потерев щеки, на которых остались кровавые разводы. – А где душ вообще?

– На нашем этаже есть, туда тоже по расписанию. Нам определили два времени утром – в четыре тридцать, до начала занятий, или в восемь сорок пять, после завтрака. На водные процедуры отводят ровно десять минут.

– Но есть еще добавочные пятнадцать перед сном для каждой.

– Прекрасно. А сейчас сколько времени?

Девочки разом пожали плечами.

– Сегодня мы не мылись, после дезинфекции чистые. Удивительно, почему ты вся, – говорившая махнула рукой, оглядев меня, – такая.

– Вонючая? Меня вроде как забраковали, притащили с какой-то помойки.

Магда обхватила мои щеки, прижала лоб ко лбу, замычала. Она что-то понимала и тревожилась, но не могла этого выразить. Девочки переглядывались.

– Не может быть, – сказала одна из них, маленькая и костлявая. – Если бы тебя отправили на переработку, то сюда не привели бы, ты что-то путаешь.

– А ты все знаешь?

– Нет, откуда. Просто в правилах четко прописано: любая ошибка приводит к ликвидации. Ты говоришь, что тебя забраковали, значит, ты ошибка.

– Я вообще сплошная ошибка… – улыбнулась я, и неожиданно они все заулыбались.

Магда заржала и отцепилась от меня.

– Вот еще одна крупная их ошибка. – Я кивнула на Магду.

Стиратели не ворвались обратно, принуждая нас молчать. Можно было посмеяться, спрятать слезы и страх за общим смехом и сделать вид, что мы все принимаем судьбу.

Планшеты ожили одновременно, и девочки разбрелись к своим кроватям.

«Сегодня вам положен отдых. – Голос из скрытой системы оповещения облетел нас, мягкий, вкрадчивый. – Внимательно изучите распорядок дня и правила поведения. Напоминаем, любая ошибка ведет к ликвидации. С завтрашнего дня начинается обучение. Вливайтесь в жизнь детей Ковчега. Двигайтесь в правильном направлении, и вам откроются новые возможности».

Где-то я это слышала: «новые возможности». Ими всегда заманивают в ловушки. «Дети – это инвестиция в будущее», – повторяла мама. «Построй будущее сегодня», – читала я на грубых выцветших листках бумаги, сложенных в нашем туалете. Том объяснял, что когда-то у них было другое предназначение – вдохновлять людей к действиям. «Дети – высшая ценность государства. Здоровье детей – приоритетное направление». «Будь уникальным. Будь красивым. Будь будущим». «Измени себя сегодня». Я комкала эти бумажки, не обращая внимания на призывы. Раньше они влияли на людей, сейчас же их находили среди развалин, собирали, резали на квадратики и употребляли на пользу организму. Новые возможности хороши, когда они приносят пользу. На Ковчеге они полезны, но только не нам. И правила кричат об этом каждой буквой:

1. «Любая ошибка приводит к ликвидации» – они твердят это повсюду раз за разом, чтобы точно запомнили, своеобразная забота.

2. «Пробуждение – 04:00. Младшие дети должны следовать по коридорам строго в сопровождении Стирателей, выстроившись в ряд. Физические контакты между членами группы запрещены».

Выплывающие строки задерживались на пару минут и гасли.

3. «Водные процедуры: Ярус минус 8. Отсек АА2. Блок 03. Следовать по голубым линиям. На водные процедуры отводится пятнадцать минут. Тщательность мытья проверяется во избежание развития кожных заболеваний. За каждым членом группы закрепляется собственное место в общем душе, ежедневно выдается гигиенический набор. Обмен гигиеническими наборами запрещен. Использование душевых других возрастных групп и мужских душевых любой возрастной группы запрещено».

Замечательно, общий душ. Я же говорю, почти как дома, даже привыкать не придется. И даже лучше, чем дома, не будет вечно поглядывающего Макса. Я читала правила и комментировала вслух.

4. «Следовать к ярусу обучения младшие дети должны строго в сопровождении Стирателей, выстроившись в ряд. Лифтовый холл. Ярус минус 8. Отсек АА. Блок 01. Следовать по зеленой линии. Младшим детям запрещается зрительный контакт со старшими. Группы передвигаются в определенном порядке: сперва старшие мальчики, затем старшие девочки. После следуют в той же последовательности представители средних групп. Завершают – младшие. В общих лифтах необходимо пристегиваться сдерживающими ремнями. В случае нахождения в индивидуальном лифте каждый член группы обязан занять сиденье и пристегнуться. ВНИМАНИЕ: пользоваться индивидуальными лифтами разрешается исключительно в сопровождении Стирателей. Ярусы выше третьего запрещены для посещения детьми любых возрастов без особого распоряжения! Нарушение данного правила ведет к мгновенной ликвидации!»

Что же там выше третьего яруса? И сколько всего ярусов в Ковчеге? Как пробраться наверх и увидеть, какой Ковчег на самом деле? Правила, как им и положено, породили сотню вопросов и жгучее желание их нарушить.

– Яра, я. – Магда появилась неожиданно, я чуть не выронила планшет. – Я. – Она протягивала свой планшет мне.

– Не понимаешь?

– Читать. – Она потрясла планшетом, потом указала на припухшее лицо. – Спасибо.

Магда не хотела, чтобы ее били, она пыталась разобраться.

– Залезай, – подвинулась я на узкой кровати, Магда улеглась как можно ближе.

– Нельзя, – раздалось с соседней кровати.

Я показала язык в ответ.

– Вообще, она права, Магда. Вот тут в правиле номер два сказано: нам нельзя прикасаться друг другу. Я знаю, как ты любишь обниматься, и мы что-нибудь придумаем. Надо ходить друг за другом по светящимся огонькам, с нами постоянно будут те люди в черных шлемах. Постарайся их не злить, договорились?

Магда кивала.

– Они будут нас чему-то учить. Хотя чему нас с тобой можно научить? Мы же умом не блещем.

Магда хрюкнула.

– Пятое правило. Обучение: ярус нулевой. Отсек один – теоретические занятия. Отсек два – Пирамида. Целый ярус нам отвели, видишь. И пирамиду какую-то. Обучение проходит с пяти до семи ноль-ноль, с одиннадцати до пятнадцати ноль-ноль и с семнадцати до двадцати ноль-ноль. Опоздание к указанному времени влечет наказание. Три опоздания приравниваются к строгой ошибке. Так что, – я старалась говорить как можно веселее, – учиться придется по-любому. У нас дома учиться не любили, так тут заставят. Что еще? О, не обманули, кормить будут все-таки. Шестое правило: питание каждого члена группы производится строго по установленной индивидуальной диете. Нарушение диеты и попытка присвоить чужую еду считаются строгими ошибками. Нарушение порядка, в том числе разговоры в столовой, считается строгой ошибкой. Установленную диету вы узнаете после изучения данных правил. Вот бы картошки жареной давали! Вкуснятина! Когда ты последний раз ела картошку? Помнишь, золотистая такая, во рту тает.

Желудок заурчал. Магда пропела свое «Я-я-я».

– Пищу принимают: ярус минус восемь. Отсек АА. Блок ноль шесть. Завтрак в восемь ноль-ноль, второй завтрак в десять тридцать, ужин в шестнадцать ноль-ноль. Неплохо, совсем неплохо. Правило седьмое: отбой. На вечерние водные процедуры отводятся дополнительные пятнадцать минут в любое время с двадцати тридцати до двадцати одного тридцати. Приходить в блок для водных процедур в вечернее время младшие дети должны по пять – семь человек в сопровождении одного Стирателя. Отбой в двадцать один тридцать. После этого покидать спальный блок строго запрещено. Разговоры в ночное время запрещены. Ну да… Детское время, все по полкам. Магда, ты что, уже спишь? Потерпи, пара правил осталась.

Я пощекотала ее, отчего она радостно закопошилась, на нас зашикали.

– Правило восьмое: потеря или порча планшета считается строгой ошибкой. При переходе в среднюю возрастную группу планшет заменяется индивидуальным браслетом, содержащим биометрические и кодовые данные. Хочешь браслетик?

Магда быстро закивала.

– Правило девятое: в случае плохого самочувствия одного из членов группы остальные дети должны незамедлительно сообщить об этом Стирателям. Скрытие плохого самочувствия считается строгой ошибкой. Симулирование болезни считается строгой ошибкой. Ох, Магда, не знаю, что ты будешь делать, притворяться нельзя… Попытка пройти в медицинский отсек самостоятельно считается строгой ошибкой. А мы же помним, что значит ошибка?

Магда задержала дыхание.

– Правильно, ликвидация. Смерть, Магда. Но мы с тобой выживем, я обещаю. Не для того мы выдержали Церемонию, – я выплюнула это слово. – Не для того… – Я хотела сказать, не для того я выжила, но передумала. – Не для того мы обе здесь. Я обещаю тебе жизнь, Магда…

Девочки слышали мои слова. Мы плакали, переживания выплеснулись в тихие слезы. Мама однажды сказала, что настоящее горе тихое. Одиночество выжигало в нас дымящиеся раны, заполняло их горем и осознанием, что ничего не будет как прежде. Пусть наши дома унылы, бедны, а семьи не отличались добротой и привязанностью, мы хотели домой.

Буквы последнего правила расплывались.

– Хм… Магда, я даже не знаю, как тебе объяснить. Тут сказано… тут сказано, что у нас больше не будет имен. – Я быстро заглянула в планшет Магды, ее экран показывал то же самое. – Магда… – голос сорвался. – Слышишь, я больше не Яра, а ты не Магда.

Глаза Магды разбегались. Я обхватила ладонями ее лицо:

– Слушай и запоминай, иначе тебя убьют. Ты не Магда, ты теперь, – я смахнула правила с экрана, чтобы увидеть, – М-591. Я не Яра, смотри на меня, я – Х-011.

Девочки вокруг плакали.

– Повтори! – потребовала я.

Магда еле шевелила языком. Я заставляла ее повторять снова и снова.

– М-591, Х-011.

«Интересно, есть ли где-то другой мир, свободный от слез и страха, – думала я, засыпая. – Где нет Ковчега и нас тоже нет…»

Над кроватями светились наши новые обозначения – мы превратились в код.

Глава 3

Распорядок дней

Иллюзии привлекают нас тем, что избавляют от боли, а в качестве замены приносят удовольствие.

Зигмунд Фрейд

Поесть нас не отвели. Пока мы не считались полноценными жителями Ковчега, ресурс на нас не растрачивали. Магда все время твердила свои буквы и цифры, запоминала. Она путалась, меняла цифры местами, я коротко поправляла, постепенно голос ее зазвучал глуше. Магда сползла с моей койки, пошатываясь, залезла на свою, планшет забыла. Я перевернулась на другой бок, продолжила изучать свой планшет. Должно же в нем быть что-то, кроме правил.

На гладком мягком экране обнаружилось несколько папок. Палец проваливался в едва ощутимый изгиб, папка открывалась. В них содержались схемы доступных нам ярусов, обозначение разных сигналов тревоги, ранги шлемоносцев: черные – Стиратели, зеленые – медицинский персонал, оранжевые – служба чистоты, отмеченные глазом с треугольным зрачком – какие-то наблюдатели. Последние два вида мне еще не встречались. Ковчег больше путал, чем давал ответы. В другой папке я нашла длиннющий список кодов, имена отсутствовали. Это дети, скрытые шифрами, – все, кто когда-либо попал в Ковчег. Стояла и конкретная дата: 08.01.2201. Первая проведенная Церемония и снова мое любимое число восемь. Некоторые коды алели, я решила, что это погибшие. Другие были прозрачно-серые. Я насчитала несколько выделенных жирным шрифтом, не более тридцати.

Пальцы устали листать бесконечный список, я вернулась на главный экран и полезла в папку в самом углу. «Декоративные дети» – гласило название. Что-то смутно знакомое… В нашей колонии ходила байка о том, что когда-то детей украшали, но не кольцами и сережками. Им заменяли природный цвет глаз, добавляли лишние позвонки для роста, что-то делали с ногтями, чтобы светились в темноте. Такие дети почти не болели, они считались новым витком развития человечества – совершенными людьми. Их было много, куда больше, чем простых людей, но природа взбунтовалась. Появилась какая-то страшная болезнь, и все украшенные дети заразились. Болезнь грозила перерасти в эпидемию, народ выходил на улицы, требовал лекарств и защиты. Декоративные дети погибли, остались обыкновенные. Так гласил первый вариант легенды. Его подавали с моралью: не нужно выделяться, живи и будь как все. Меня он устраивал, но мои братцы любили вторую версию. О том, что разбушевавшаяся природа не остановилась на болезнях и устроила Катаклизм невероятной силы, серию подземных толчков, извержений, гигантских волн, вычистила с поверхности Земли мутантов. А под конец устроила Взрыв прямо там, где позже сформировалась наша колония. Если бы не Ковчег, создание лучших умов и добрейших сердец, детей бы не осталось вовсе.

Я нажала на папку с надеждой узнать, какая версия ближе к истине. Она оказалась пустой. Я пошарила на кровати в поисках планшета Магды. Но на экране ее планшета подобной папки не было вовсе. Я приподнялась. Другая девочка лежала на расстоянии вытянутой руки. Она натянула покрывало на нос, виднелись только карие глаза и широкие брови.

– Эй, эй! Не отворачивайся. В твоей штуке есть папка «Декоративные дети»?

Она нырнула под одеяло. Я уже собиралась встать и проверить сама, но под одеялом тускло засветился экран.

– Нет.

– Жаль. – Что я еще могла сказать. Пустая папка действовала мне на нервы, но приставать к каждой девочке я не собиралась.

– Я теперь N-130, – сказала она, вернув одеяло на нос.

– Я Х-011. А она, – я указала через плечо на храпящую Магду, – M-591.

– Меня зовут Надин. – Одеяло чуть сползло. Я разглядела ее круглые щеки и красивые полные губы.

– Яра.

– Мне страшно! – Надин говорила, почти не разжимая губ, комкала одеяло, глаза блестели от слез. – Что теперь с нами будет?

Она всхлипывала. Ее слова звенели в ушах.

– Я не знаю. – Я не умела лукавить, я сама боялась следующего мгновения, не говоря уже о следующем дне. – Мы еще живы. Раз они присвоили нам такие сложные цифры, не пожалели планшетов, значит, мы им для чего-то нужны. – Я выковыривала из себя поддержку. – Я обещала Магде, что мы выживем. Хочешь, тебе тоже пообещаю?

Когда мама особенно сильно ругала меня, я умудрялась точно так же находить в себе силы, желая при этом умереть.

– Для меня ты всегда будешь Ярой. Не забывай, пожалуйста, я – Надин.

Свет отключили. Видимо, решили, что остаток дня нам лучше спать. Они оказались правы, зал погрузился в дремоту посапывающих носов. Я пялилась в планшет, боролась со сном, но в итоге поддалась усталости и впечатлениям. Засыпая, я обещала девочке напротив, что для меня она навсегда останется Надин. Как я умудрилась наобещать столько всего?

Утро началось с падения с кровати. Прозвучал сигнал побудки. Я перекувыркнулась через край узкой койки и встретилась с полом. Приземление отдалось шлепком – так шмякается со стола гнилой помидор. Я как раз чувствовала себя битым помидором, бока ныли. Магда уже ретировалась к своей кровати и старательно произносила имя и фамилию. Стены выдавали девочкам одежду на новый день.

– Назови код, – подсказал кто-то, Магда почесала лоб и тихо произнесла свои цифры.

Стена выплюнула полотенце и что-то вроде прозрачных туфель. Магда с силой потрясла руку помощницы и прибежала ко мне, держа полученное высоко над головой.

– Тебе нельзя трогать других, – напомнила я вместо доброго утра, – и меня тоже не трогай.

Над нами постепенно светлел потолок. Без окон мы не сможем узнать, какое сейчас время суток: наступил новый день или это все одно бесконечное вчера. И почему надо вставать в четыре утра? Я и дома вставала рано, но солнце хотя бы уже взбиралось на небо. А теперь ни неба, ни солнца, ни сна.

– Х-011. – Я поборола желание постучать в стену.

Помимо полотенца и странных туфель, в утренний набор входили нижнее белье, штаны и рубашка, маленький зеленый кубик с надписью «средство по уходу за ротовой полостью» и кубик голубой, чуть побольше – «средство по уходу за телом». Зубы чистить я не любила. Зубная паста считалась у нас дефицитным продуктом, приходилось выдавливать по крупинке раз в неделю, а я отличалась умением намазать на палец полтюбика. «Завидуй, Макс, весь кубик для меня одной. Твои короткие ручки не дотянутся до моего затылка».

Девочки выстраивались в ряд. Хотели попасть в душ в первую смену. Двери разъехались. Вошли четыре Стирателя. Они разделили нас: в душ отправилось двадцать человек, мы с Магдой среди них. Двое Стирателей впереди, двое замыкают. Коридор извивался, огибал какое-то большое круглое помещение. Я шла пятнадцатой или шестнадцатой, вертела головой. Стены и потолок коридора – соединение гибких металлических пластин, которые стыковались с некоторым наложением, – походили на чешую. Мы шли по вывернутой наизнанку змее. Учителя с Ковчега однажды рассказывали необразованным детям историю о том, как человека проглотил кит. Он спасся в одной из камер желудка или кишки, жил там, даже книжки читал. А нас съела змея. Чешуйки мерцали голубыми прожилками. Я протянула руку, прожилки оказались холодными и мягкими. Свечение чуть угасло от нажатия.

– Х-011, руки по швам!

Я вытянулась в струнку. Стиратель, непроницаемый в своем шлеме, остаток пути шел рядом. Дотронуться до стены не считалось строгой ошибкой, решила я. Значит, можно пробовать, искать границу и балансировать на ней. Что еще получится? За что не накажут или накажут несильно?

Душевая пахнула горячим паром.

– Раздеться, выбрать полки, запомнить. Новые вещи на полку, старые в контейнер. Натянуть обувь. После принятия душа она высохнет и испарится. Средства дезинфекции открывать под потоком воды. Не помогать друг другу. На утренние водные процедуры у вас ровно пятнадцать минут.

В душевой они за нами не наблюдали. Вода оказалась обычной водой, но била жесткой струей. Содержимое кубиков пахло приятно, но не особо мылилось. Обратно по коридору, однако, мы шли свежие и окончательно проснувшиеся. Круглым помещением, вокруг которого вился коридор, оказался лифтовой холл, там нас ждали оставшиеся девочки. Позже, испытав на себе первый день обучения, я поняла, что в душ лучше попадать во вторую смену.

Ковчег состоял из сплошных огромных однообразных отсеков. По крайней мере, нас водили по таким. Мы сбились в кучу перед входом.

– Сегодня вы заходите отдельно от других возрастных групп. Новичкам полагается ознакомительное время. Однако после теоретического урока – на занятиях в Пирамиде – придется поработать. К вам подойдут медики, они расставят вас по местам. Вы не должны покидать индивидуальных платформ. Вы не должны вступать в контакт со старшими детьми. Вы не должны помогать друг другу. Любое нарушение может привести к ликвидации. Учтите, в Пирамиде присутствуют Стиратели. Более того, за первым днем новичков следит сам Старший Стиратель. Он докладывает о каждом лично Лидеру Ковчега. Воля его да вдохновит нас! От вас ждут результатов.

Кто-то из девочек поднял дрожащую руку. Черные шлемы переглянулись.

– Спрашивай!

– Кто такой Лидер? Мы увидим его?

– О личности Лидера Ковчега вы в полной мере узнаете на теоретических занятиях. Встреча возможна лишь для тех, кто достигнет положительных результатов. Это первый и последний раз, когда мы отвечаем на ваши вопросы. В правилах ясно сказано: со Стирателями общаться запрещено. Ты, – он указал на девочку, решившуюся спрашивать, – запомни, второго шанса не будет.

Стиратели запускали по пять человек. Я оказалась вместе с Магдой, Надин, она, кстати, и спрашивала про Лидера, и рыжебровой девочкой. Магда дернулась было сжать мое запястье, но передумала.

Первое занятие запечатлелось в памяти, я слушала всем телом, не только ушами, но и глазами, кожей. Как оказалось, не стоило напрягаться, последующие занятия нам повторяли одно и то же. Учитель, высокий и стройный, смотрел на нас со злостью. Его взгляд колол, даже кусал, отрывал кусок и в образовавшуюся рану вливал порцию ненависти. Я не помню, смотрели ли учителя с подобным отвращением раньше. Нет, не смотрели, внизу они закрывали лица так же, как медики и распределители. Здесь наставник лица не скрывал. В дополнение к колючим глазам он владел прорезающим мозг голосом.

– Запомните раз и навсегда: своими жизнями вы обязаны нашему Лидеру, вдохновляющему своим примером, и Старшему Стирателю, великому ученому. – Он закатил глаза под тонкие брови. – Ковчег дает возможность вам, грязным и пустым, наполниться смыслом – создать будущее, в котором люди не познают горя. Горе исходит из лишних знаний и лишних претензий. Они порождают движения души, провоцирующие безумные поступки: распри, войны, желание жить счастливее других, властвовать над другими, быть лучше соседа, быть важнее мира. Человек не может быть важнее человечества. Но сейчас не об этом. Как вы все знаете, раньше общество было совсем иным. До Катаклизма, из которого нас вывела Лидер и ее небесный Ковчег.

Он говорил долго, многие клевали носом, Магда спала с открытыми глазами – способность, выработанная годами. Я слушала, потому что с детства задавала вопросы, например: «Что было до?», «Кто придумал Церемонию?», «Почему произошел Катаклизм?», «А почему сейчас не выращивают апельсины на земле?», и не удовлетворялась ответами. Вопрос про апельсины важнее других, их Ковчег выдавал семьям, чьи дети прошли отбор. Они, оранжевые и ароматные, считались настоящим даром небес. Однажды один почти оказался у меня в руках. Сейчас оставалось лишь очистить информацию от шелухи восхвалений Лидера и еще больших – Старшего Стирателя. И держать мысли про апельсины при себе.

– В начале прошлого века разразилась опустошительная война. Правительства разных стран внедряли в общество систему контроля. Люди распределялись на ранги. Экономически выгодные, обладающие выдающимися талантами или уникальными знаниями, имеющие стабильно высокий доход или тесные связи с важными людьми относились к первой категории, благонадежных. Второй сорт – неблагонадежные – делились на потенциально приемлемых и неприемлемых. Наличие отличного здоровья, крепкого тела и, что важнее всего, податливости к внедряемому контролирующему чипу делало людей приемлемыми, им позволялось размножаться, трудиться, доживать до определенного возраста. По достижении установленного рубежа им полагались гуманные похороны. Неприемлемые – больные, слабые, тяготеющие к преступной деятельности или излишнему свободоволию – отправлялись на перевоспитание в особые зоны.

«Какие?» – чуть не перебила я, но одумалась. Ни к чему привлекать к себе внимание учителя в первый же день.

– Число людей в этих зонах достигло предела, неприемлемые прорвали периметр, и волна недовольств захватывала город за городом. Подняли головы те страны, в которых система контроля не работала в связи с малым бюджетом. Они говорили о невозможности подчинения большинства населения планеты и о вреде самой идеи морального и физического превосходства человека над человеком. Как водится, каждый сплотился возле себе подобных. Оружие одних превосходило оружие других. – Учитель то и дело тяжело вздыхал, словно собственные слова ему давно приелись. – Не буду углубляться в кровопролитие тех лет, скажу главное: в ходе этой войны тратились важные ресурсы – люди, способные работать на благо общества, если бы их направили на верный путь; земли, которые пригодны к жизни и возделыванию; вода, без которой нам всем трудно жить. Думаю, даже вы это понимаете.

Про воду, землю и благо общества мы понимали. Я уж точно. В нас это вдалбливали. Работа на благо общества тем важнее, чем меньше пригодных для жизни земель и меньше воды. Поэтому работали мы с раннего детства. Мама, как и многие, ковырялась в земле. Всходы, которые давали их труды, сложно было считать урожаем, поэтому она никогда не говорила «я возделываю землю» или «я ухаживаю за землей», нет – она именно ковырялась. Том пытался быть хоть как-то полезным, а потому делал все и сразу: бегал на подхвате, подай-принеси бинты, старые лекарства, судно, позови нужного человека, сгоняй за водой. Макс работать не любил, но обожал пускать в ход кулаки. Он попеременно бил то ни в чем не повинных людей, то тех, кто пробирался к шахтам узнать, как там родные, отправленные на поля, то тех, кого заподозрили в воровстве, кто не выполнял норму по работе. Но право наказывать он получил совсем недавно, года за полтора до моей Церемонии, его силу заметили. До этого он просто чесал кулаки о подвернувшихся бедняг. Я иногда помогала маме с прополкой, поливом, сбором урожая. Иногда вместе с Ханой по ночам шила и штопала одежду под руководством матери Магды. Иногда просилась в обходы – выискивать среди мусора вокруг нашей колонии что-то полезное. Обходы организовывали редко, потому что все ценное уже давным-давно нашли. Марк не работал вовсе. Его мама не заставляла.

– От множества стран на планете остались руины, жители объединялись в одном городе, так наступил период великих городов. – Учитель монотонно и со вздохами утягивал нас в прошлое. Настоящее прошлое, не то, что внезапно накрыло меня посреди его рассказа. – В одном таком городе сохранились технологии и светлые умы, донесшие до остальных смысл равного счастья для всех. Работайте и живите, укрепляйте общество и существуйте спокойно, соблюдайте свод правил, одинаковый для всех, и все будете довольны. Долгое время жизнь восстанавливалась. Часто разрушительные войны становятся толчком к возрождению и расцвету. Расцвет наступил. Люди получили защиту, крышу над головой, очищенную воду, медицинское обеспечение, единый уровень доходов. Утопия стала близка как никогда. Но человеку скучно жить, когда все хорошо, когда все одинаковы. И люди, получившие доступ к развитой медицине, придумали, как выделиться. Наука позволила значительно сократившемуся населению жить дольше, а главное, качественнее с помощью изменения генетического материала. – Учитель приободрился, но лишь слегка. – Уберем ген алкогольной зависимости, ген умственной отсталости, уберем наследственные заболевания. Добавим катализаторов роста, чуть расширим возможности мозга, улучшим иммунитет. Как здорово быть лучше, чем тебя задумала природа! Но вернемся к тому, что людям всегда всего мало, если их не контролировать. В этот раз своим ведущим мотивом они выбрали моду. Моду на декорирование человека. Можете себе представить, по улицам ходили люди с золотой кожей и с горящими в темноте глазами!

Теперь уже заинтересовались все – перестали притворяться спящими, подняли головы.

– Процедура так и называлась – корректирование, занимались этим специалисты – корректоры. Процедуру проводили во время внутриутробного развития, старшие поколения подобные трансформации переносили крайне… эм… критически. Но с детьми все обстояло иначе, – учитель странно улыбнулся, – в них, – он не сказал «в вас», – будущее. И казалось бы, все прекрасно. Будущее одинаково красиво, здорóво и умно. Но мы снова и снова упираемся в человеческое нежелание спокойствия. Нашлись ярые противники декорирования. Общество разделилось на декоративных и стандартных. Вновь распад. Разделение привело к созданию особой зоны для стандартных. По их инициативе, надо уточнить. Именно по вине стандартных людей произошел Катаклизм, из которого нас спас Ковчег. И продолжает спасать столько лет. – Учитель обвел нас гордым взглядом.

– Не может быть! – воскликнула я и с ужасом поняла, что возмутилась вслух.

– Как это понимать? – Учитель так удивился, что кто-то из детей осмелился высказаться, что не зачитал правило поведения и не объявил наказание за нарушение, а лишь указал на меня пальцем.

– Как они сумели взорвать полпланеты? Обычные люди? – выпалила я. Раз уж не удержалась, надо воспользоваться моментом, прежде чем накажут.

Внезапно ко мне присоединилась девочка с кодом Q, цифр ее я не вспомнила:

– Что такого было в этих зонах?

– Мрак души и разума. – Учитель закатил глаза. – Именно из мрака рождается насилие и разрушение.

– Значит, у них были технологии? – не унималась я. Девочки переглядывались, а та, что носила код Q, кивала. – Оружие?

– Ты забываешься. – Учитель не смотрел на меня. – Назови свой код.

– Х-011.

– Ты забываешься, Х-011. – Он потер переносицу. – Я учу, вы слушаете, вопросы не разрешаются.

– Но вы недоговариваете. – Я определенно вела себя глупо.

– Вы должны запомнить – здесь не школа, не дом, не восстановительный центр.

«Какой восстановительный центр?» – опять прогремело во мне, но я вовремя захлопнула рот.

– Это Ковчег, он дает вам шанс выжить. Прошлый мир умер в огне, порожденном гордыней человеческой, сгорел вместе с различиями и зонами, войнами и внеконтрольным человечеством. И причина Катаклизма сгорела вместе с ними.

Я смотрела учителю прямо в глаза, видела, как краснеют его бледные щеки и лоб.

– А теперь, – сказал он холодно, – мы споем гимн нашему великому Лидеру. Мы будем петь его в начале каждого урока.

Мы повторили гимн двенадцать раз.

В Пирамиде, где нас ожидала вторая часть обучения, над нами возвышались ярусы, сквозь темные полы виднелись очертания людей, в середине ближайшей грани – небольшой балкон. Там стоял мужчина в белом. Остальные сновали между нами вперемешку с медиками, блестели черные и зеленые шлемы. На том, что оглядывал нас с балкона, шлема не было. Я прищурилась, чтобы разглядеть его лицо, издалека оно напоминало пожухлое яблоко. Я хотела есть: мне мерещились то апельсины, то яблоки.

Прибывающих расставляли в шахматном порядке. Магда оказалась впереди на два ряда, Надин осталась за спиной, рыжебровая – через три человека справа от меня. Девочку Q, что тоже пообщалась с учителем, поставили в самый первый ряд. Маленькую и костлявую, которая первой подошла ко мне вчера, остановили по левую руку от меня. Платформы зажигались белым матовым светом, стоять следовало в центре. Из правого угла вырос монитор обтекаемой формы. Я сжалась, из платформы полезли щупы, похожие на те, которыми меня пытали в лаборатории. Медицинский персонал закреплял их на наших запястьях, подводил к вискам, подсоединял к пояснице. Щупы оканчивались овальными присосками, холодными и будто живыми. Они скользили по коже, устраивались поудобнее, сжимались, нагревались от контакта с телом, растворялись, заняв нужное место. Мы превратились в марионеток и ждали, когда же нас дернут за ниточки.

– Приветствуем новые лица Ковчега! Все вы – наши дети, единственная ценность разрушенного мира. Вы – спасение и будущее, вы необходимы для нашего процветания. Вы – сила, что возродит человечество и даст ему возможность искупить ошибки прошлого!

Слова доносились со всех сторон.

– Учитель расскажет вам, что в древности уже был один Ковчег. На нем спаслась одна семья и по паре от каждого вида животных.

Получается, дурацкое название «Ковчег» придумали еще в древности.

– Наш Ковчег приютил гораздо больше душ – мы спасаем лучших почти во всех оставшихся поселениях. С сегодняшнего дня мы – семья!

Хорошая, дружная семья со сводом правил, за нарушение которых тебя не поставят в угол, не поругают на семейном совете, не дадут подзатыльник – просто убьют.

– Смотрите же, что даст вам семья!

Темные потолок и пол засветились, стали прозрачными. Мы все посмотрели наверх. Там стояли дети, девочки и мальчики. Их выстроили так, чтобы мы могли увидеть каждого. Раздались приглушенные вскрики. Дети наверху делали невозможное. Они воспламенялись и гасли. Они двигали предметы силой воли. Исчезали, деформировали свои тела, даже летали. Над нами оказались боги, привязанные тонкими нитями к мониторам. Привычное восприятие перевернулось. Ковчег то ли насобирал уродцев, то ли создал их. И нам предстояло выдать нечто подобное.

Мониторы включились. Поясницу и виски что-то ужалило. Побежали цифры.

– Сегодня вам дается десять минут. Для первого занятия этого достаточно. Не бойтесь, наши медики рядом и не дадут вам умереть. Большинству из вас.

Вещал тот человек с балкона. Свет бил прямо на него, и я наконец смогла разглядеть его лицо. И правда пожухлое яблоко… Кожа его свернулась в клубок жутких шрамов. Он весь – как сырое мясо. Его будто выжали, скрутили, пропустили через мясорубку. Я никогда не видела большего ужаса. Он оскалился, чуть наклонился, я смотрела прямо ему в глаза, в самые яркие и синие глаза, которые мне встречались.

Щупы задрожали, по телу прошла волна тепла, еще одна – горячее, еще и еще. Температура повышалась, руки и ноги конвульсивно затряслись. Жар поднялся к голове, проник под глаза, подполз ко лбу. Череп разлетелся на кусочки. Пирамиду заполнил туман. Жар исходил от меня, я чувствовала, как горю. Тело уменьшилось, почти растворилось в тумане, я отчаянно захотела ощутить прикосновение прохладной руки. Родной руки. Я почти не помнила отца, но желала, чтобы он спас меня от этого огня. Из тумана вышел человек:

– Яра, девочка, я принес тебе лекарство.

Папа.

– Тише, не бойся. Температура обязательно спадет.

Я ведь не помню тебя.

– Пей до дна, вот так. Мышка, ты столько мучилась.

Папа, ты называл меня мышкой?

В руке у него шуршащий блистер. Почти все ячейки пусты, лишь в одной – серая таблетка. Он давит ее пальцами прямо в ячейке, надрывает пленку, пересыпает содержимое в кривую ложку.

– До последней крошки. И сразу запить.

Папа.

– У тебя волосы запутались. Надо бы расчесать. Хочешь, я тебе спою, чтобы лекарство быстрее подействовало?

Кровь во мне кипит. Я уже неделю бьюсь в лихорадке. Мне три года. Братья не подходят ко мне, а мама протирает вонючей тряпкой, но не смотрит мне в глаза. Почему я это помню? Почему вижу?

Папа поворачивается:

– Замолчи. Она сильная. Она выживет.

Он начинает петь. Голос слабый, прерывающийся полушепот, мелодия то приближается, то гаснет. Он держит меня на руках, я чувствую дрожь его тела, такую сильную, что она заглушает биение сердца.

Я слышу истеричные крики матери. Она уже хоронит меня? Ноги болят, грудь болит, я кашляю, мне кажется, что я выкашляю легкие, а может, даже и зубы. Они так стучат. Папа поет, песня тает в звенящих ушах, веки не поднять.

Папа качает головой в такт незатейливой песне. Маленькая я прижимаюсь к нему и замираю, кашель прекращается, глаза под веками перестают бегать. Она спит. А настоящая я тянусь к отцу, мне никак не поверить, что это он. Слеза стекает по его носу невероятно медленно и зависает на остром кончике. Песня обрывается. Ни маленькой, ни подросшей Яре не узнать, чем заканчивается летний день мальчика и его находки. Папа перекладывает меня на полку, укрывает двумя тонкими одеялами. Мама стоит позади, сжатые губы превратились в кривой шрам, она плачет и молчит.

– Не смей отдавать ее, – говорит он маме.

Папа кладет на подушку блистер и медное кольцо. Я не могу этого помнить. Но помню. Я вижу, как он уходит. За туман. Он поменял свою жизнь на лекарство. Папа пойдет работать в поля, в токсичные шахты. Ведь именно там добывают топливо для Ковчега… А я останусь гореть на изъеденном клопами и крысами матрасе.

Он не допел, но слова песни сами всплыли во мне. Жар отступил, череп собрался воедино. Щупы отсоединились, втянулись в монитор, платформа погасла. Я рухнула на пол. Меня тут же подхватили.

– Живая. – Медики набежали. – Х-011. Инъекционный комплект номер 44А.

Вокруг сновали Стиратели.

– Неудача. – Двое подняли рыжебровую девочку, руки и ноги у нее вывернулись. – Неудача, неудача. – Они собирали урожай первого дня. Покрытых ожогами, с раздробленными пальцами, с глазами, затянутыми бельмами.

Я заметила Магду, она обмякла возле своего монитора. Надин валялась на платформе. Стиратель разжал мой кулак. На пол упал шуршащий блистер. Один из медиков подобрал его.

– Антибиотик старого образца. Из тех, что мы раньше спускали вниз.

– Отнести Старшему Стирателю?

Меня или блистер?

– Сперва нужно разобраться, откуда он взялся.

Туман остался далеко в прошлом вместе с моим отцом. Блистер сохранил остатки лекарства, крохотные серые крупицы. Из восьмидесяти девочек, отобранных в день распределения, осталось шестьдесят пять, но тогда я об этом не знала. Не знала я и того, что все ярусы Пирамиды остановились, чтобы поглядеть на худого, измученного мужчину, проступившего из тумана, пока я извивалась и кричала под воздействием опутавших меня проводов. А покрытый шрамами человек на балконе смотрел вниз, когда меня тащили прочь.

Дни разделились на два тошнотворных действа. Больше учитель не говорил о том, что было до Катаклизма. Его уроки превратились в постоянное заучивание восхвалений Лидера, пение и притворное ожидание грядущего Посвящения, на котором старшие дети получат назначение, а мы впервые увидим объект всеобщего поклонения, – действо первое. Второе – вспышки в голове под сводами прозрачной Пирамиды. От нас требовали результаты, чтобы в дальнейшем мы тоже могли получить назначение и приносить пользу Ковчегу. Некоторые показывали результаты с первых дней, особенно Надин-Эн и та любопытная c кодом Q-622, ее мы звали Кью. За ними подтягивалась могучая, похожая на гору D-282, или просто Ди. Магда в основном пускала слюни, но и ее медик порой благосклонно кивал. Маленькую и костлявую мы начали называть Си, но она скоро исчезла, имени и кода ее я так и не узнала.

Нас разделяли на группы по способностям: физические, псионические, ментальные, активные, пассивные. Я никуда не попадала, потому что не могла ничего, даже туман больше не получался. Возможно, если бы они объяснили природу наших умений, сказали, чего именно ждут от меня… Мне казалось, что они и сами не знали, на что я гожусь. Я билась на платформе, падала без чувств. Попеременно ко мне являлись папа и мама, Том и Хана, Марк. Хорошо, что не Макс. Но на память от них ничего не оставалось. Я просто тонула в их сумбурной речи, они звали меня, ругались, Том и Хана обнимались, постепенно открывая мне новые грани их совместной жизни. Я словно подглядывала за ними. А потом валялась опустошенная. Почти не ела. Меня кормили насильно. Вливали в вены, а когда надоедало, вставляли трубку в рот. Желудок наполнялся мерзкой слизью, а я извергала видение за видением. На этом мои способности заканчивались. Старший Стиратель, а на балконе стоял именно он, по всей видимости, не заинтересовался мной. Да и я бы на его месте собой не заинтересовалась.

Я не знала, сколько времени прошло с прибытия на Ковчег, зато вызубрила распорядок дней. Он помогал не сойти с ума, привязаться к часам побудки, водных процедур, учебы, попыток выдать результат в Пирамиде, обеда, учебы, ужина, сна. Но задолго до того, как я освоилась в нем, распорядок нарушили.

В просторную лифтовую зону тянулись другие колонны: старшие дети шли без стражи, их вел выбранный предводитель, обычно самый крупный из группы. Справа появлялись девочки, слева мальчики. Мы делали вид, что не видим их, они – что нас не существует. Детей делили по возрасту: мы, шестнадцатилетние, – младшие, семнадцатилетние – средние, восемнадцатилетние – старшие. Отличались мы и прическами. Новички, среди которых пыхтела я, лысые. У средних – короткие волосы. Старшим мальчикам на висках выбривали затейливый узор, волосы у них были самой разной длины, как, впрочем, и у девочек, но не ниже плеч. Мальчики заходили в лифт первыми.

Мальчики… Когда Надин-Эн выдыхала это слово, уши у нас перебирались с привычного места на макушку. Вообще лысые мальчики и девочки удивительно походили друг на друга: одни глаза в пол-лица. У кого-то, может, еще нос или губы. Лысыми ходили свежесобранные дети Ковчега. Они нас не интересовали. Эн, а вслед за ней Кью, Ди, S-102, ее вроде бы звали Лара, и F-019 по имени Алекса, с которыми я чаще всего оказывалась в душевой в вечернее время, а потому знала лучше других, глазели на старших, даже я выбиралась из своей полудремы. Точнее, мы косились, потому что глазеть не разрешалось. Разговаривать с мальчиками тем более, дотронуться означало тут же умереть по собственному желанию, не дожидаясь ликвидации, чтобы не досаждать Стирателям.

То представление, после которого я каждый день ждала, что распорядок дня снова собьется, мы смотрели с широко раскрытыми глазами и ртами.

Один старший мальчик – Кью почему-то сказала, что его называют Демоном, а мы не успели спросить, откуда ей это известно, – загорелся. Сначала он бил другого мальчика, одного с ним возраста, а Стиратели остановили шеренги младших и средних детей и наблюдали. Не остановили его, не вскинули оружия, не выкрикнули угрозы ликвидации. Сверкали черными шлемами и стояли столбами. Мы скопились в лифтовой зоне, девочки и мальчики, нарушив построение, показывали пальцами, шептались, кто-то плакал. Демон коротко размахивался и молотил противника по животу, восседая на нем. Позади стояли другие старшие. Они усмехались. Мальчик, которого бил Демон, разжал пальцы. Из них на пол скатился какой-то маленький круглый предмет.

– Ты усвоишь урок, – доносилось до нас, – кому и что разрешено.

По удару на каждое слово, Демон наслаждался тем, что он делал.

Кто-то схватил меня за запястье: Магда прижалась ко мне, она боялась.

– Нельзя брать то, что принадлежит Ковчегу!

– Ух!

Голос Демона и восхищенный возглас Кью прозвучали одновременно. Кулак, занесенный над лицом лежавшего на полу мальчика, вспыхнул огнем.

– Сейчас ты искупишь вину.

Я больше не смотрела на Демона, полностью сосредоточившись на Кью. Она в самом деле восхищалась им. И не только она. Ди сжимала и разжимала кулаки, улыбаясь при этом. Высокая, красивая даже без волос F-019 не отводила глаз от горящего кулака. Но большинство младших прятали лица в ладонях, отворачивались, сжимались за Стирателями, чтобы укрыться от пламени, которое постепенно охватывало всего Демона. Я много раз видела подобное выражение лица у Макса: горящие глаза, приоткрытые губы, полуулыбка то ли зависти, то ли почитания.

Мне внезапно захотелось взять что-то у Ковчега, неважно что – пусть даже тот самый круглый предмет, о важности которого мне не узнать. И сломать его. Чтобы взглянуть в глаза всем чудовищам – понять, в ком они прячутся. Из-за этого порыва, проступившего сквозь головную боль, я почти упустила момент, когда голова Демона, объятая огнем, дернулась и он повалился с распластанного под ним мальчишки.

Демона кто-то бил, пламя клочками гасло под ударами, и теперь огненный человек напоминал ежа, потерявшего половину иголок, – я как-то видела такого среди мусора. Стиратели ожили. Включилась система оповещения:

– Физический контакт запрещен. Наказание. Наказание. Разойтись по назначенным отсекам.

Одна группа Стирателей раскидывала нас, смешавшихся в кучу, по возрастам и полам. Другая бросилась к Демону. Я подпрыгивала, чтобы разглядеть, что там происходит. Получила по ребрам. Выгнулась под руками Стирателя, опустившимися мне на оба плеча.

– Что там? Что там? – спрашивала я у Надин. Она показывала отличные результаты в Пирамиде, выяснилось, что у нее есть способность видеть желаемый объект вне зависимости от того, находится он в ее поле зрения или нет, но сейчас она лишь громко шмыгала носом и повторяла «не могу, не хочу».

Демон ревел нечеловеческим голосом, перекрывая нежные переливы системы оповещения:

– Физические контакты запрещены. Вызвана дополнительная группа Стирателей и медиков. Проследуйте по сигнальным огням определенного вам цвета.

Стиратель, сжимавший мои плечи, убрал правую руку, чтобы втянуть в строй Магду, которая топталась на месте, мешая остальным. Я вывернулась из его левой руки, поднырнула под локоть, запнулась о чьи-то ноги и упала. С пола в мельтешении нашей колонны я увидела, как погасшего Демона толкали к лифту двое Стирателей.

– Все знают, что это ты! – кричал Демон без остановки. По его лицу текла кровь.

Его избитую жертву подняли за руки и за ноги. Трое черных шлемов грубо толкали невысокого старшего, на вид ровесника Макса, с рыжей копной волос и прозрачной маской, закрывающей нос и рот. Он пытался им что-то объяснить и разводил руками. Один Стиратель грубо схватил его за шею и скрутил.

Меня тоже схватили, рывком подняли на ноги, толкнули к Эн, которая как раз в этот момент оглянулась.

– Ты видела? – спросила я, воспользовавшись нашим столкновением, прямо ей в ухо. – Как он этого Демона отделал, и поделом.

– Это не он, – ответила Эн одними губами. – Был кто-то еще, кого я не вижу.

«Был кто-то еще, кого я не вижу», – повторяла я про себя весь урок, вместо того чтобы слушать учителя.

Я не увидела, кто напал на Демона, и Эн не уловила этого даже своим чудо-зрением. Мы с ней искренне жалели несчастного парня, который наверняка не выжил после огненных ударов, но нашлись те, кто посочувствовал Демону. Например, Кью. Ее тоже волновало, что за круглый предмет украл мальчишка, но куда больше – что сделают с его обидчиком.

– Скорее всего, старшим дозволены послабления в режиме. Им разрешается самим сопровождать свои группы. – Кью рассуждала вполголоса, пока мы ждали, когда нас пропустят в Пирамиду.

После урока мы поползли на обед. Нам определили диеты, кому-то белковую, кому-то безглютеновую, Магде так вообще низкоуглеводную, а мне самую мерзкую, перетертую гадость почти всегда серого цвета. В моем планшете, в графе «Медицинские данные», с первого дня значилось: «Воспалительные и дистрофические изменения слизистой оболочки желудка». Почему у меня изменения слизистой желудка есть, а у Магды, росшей по соседству в тех же условиях, нет? Я стояла у дверей Пирамиды и гладила живот. Он стонал и жаловался, требуя твердой пищи.

Кью смотрела поверх головы Ди прямо на меня.

– Забыла пожелать тебе приятного аппетита! – пропела она. – Ты наелась? Мне дали куриную грудку и отварной картофель. Ты ела когда-нибудь картофель, Х-011? Или тебе привычнее грязь? Тебе поэтому и здесь ее подают.

Эн обняла меня за плечи, надавила. Так она просила не реагировать. Мы разделились на неравные группы. Большой и сильной, показывающей лучшие результаты, руководила Кью. В маленькой и никудышной насчитывалось двое: я и Магда. Эн могла бы примкнуть к большим и сильным, ее способности раскрывались быстрее, чем у Кью, но оставалась посередине. И за обедом всегда сидела рядом со мной.

Я быстро кивнула. Я все понимаю, Эн.

– Раз Стиратели не остановили его, значит, он поступал правильно, – сказала Кью. – А вообще он красивый…

– Ага, – поддакнула Ди. Широкоплечая, высоченная, занимающая полстола из-за того, что расставляла локти, она сразу стала верной подругой Кью. Хорошо, что воспламеняться не умела. – Скажи, о чем он думал?

– О том, что вышибет парню мозги и поджарит их.

Меня чуть не вырвало съеденным супом. Ответ Кью выучила вся спальня. Не так давно выяснилось, что ее способность – чтение мыслей. Сколько раз она, понизив голос так, чтобы звучал грубее, повторяла для Ди мысли Демона! А Ди смеялась. Она и сейчас фыркнула.

– Жаль, что ему попалась не наша Х-011. Вот уж кого стоит проучить.

Я напряглась, но тут вздрогнули и поползли в сторону двери Пирамиды. Нас ждала новая порция мучений.

Мальчик, чья голова болталась из стороны в сторону от ударов Демона, сжимал в руке черный шар с крохотной выемкой, отсвечивающей синим подрагивающим цветом. Он потерял сознание, пальцы разжались и выпустили шар. Тот звякнул о пол и откатился в сторону, к колену Демона. Лицо мальчика покрывали раны, Демон размозжил ему челюсть, сломал нос, даже из ушей текла кровь. Тело его вздрагивало от новых ударов, но он больше ничего не чувствовал. Зато чувствовала я. Сейчас, повиснув на терзающих меня проводах, я стояла возле него, лежала рядом с ним, вздрагивала вместе с ним – я стала им. И все во мне кричало и стонало, просило сжалиться. Но в то же время в виске стучало удовлетворение – удалось, удалось!

– Тебе надо перенастроиться, Х-011. Задание дано четко: погружение в точку, заданную на мониторе.

Удовлетворение принадлежало не мне. И уж явно не моему медику. На мониторе значилась дата: 30.06.2086. Даты каждый день менялись. Просто цифры, просто какой-то из дней до Катаклизма. Забытые историей, неизвестные мне, потому что учителя внизу и учитель Ковчега дат не называли. Даты меня не волновали. А вот черный шар, который оторвался от пола и поплыл по воздуху, чтобы исчезнуть, будоражил. Я видела его полет и то, как растворилась глянцевая чернота. Кулаки Демона вспыхнули. Перед глазами заплясал огонь. Запахло горящей плотью и палеными тряпками. Моя кожа покрылась волдырями. Я горела внутри мальчика, которому огненные кулаки Демона уже не могли причинить вреда. И кричала его полуоткрытыми неподвижными губами.

Медик постукивал кончиками пальцев по подбородку, наблюдая, как меня уносят. Высоко над ним сверкали своды Пирамиды и парил балкон. Старший Стиратель сегодня не следил за нами, зато на балконе стоял кто-то другой, на самом краю. Он прыгнул, когда мои веки дрогнули от огня, пробирающегося под них, и исчез в воздухе, совсем как шарик, выпавший из руки мертвого мальчика.

Койка и термоодеяло стали моим коконом на три дня боли и свободы. Меня освободили от учебы и Пирамиды по настоянию медика, но в медотсек не определили. Не выдали обезболивающее или гель от ожогов, покрывших лицо и грудь. Хотя бы тот, что помогла зудящей лысой голове в день отбора. От поднявшейся температуры и огня Демона, что будто бы вселился в меня, я не спала, проваливалась в бездонную яму, то и дело прыгая с парящего балкона, и билась головой о пол. Почти не ела, а когда всасывала с ложки тертую еду, радовалась, что мне назначили диету-размазню. Рука, державшая ложку, принадлежала Магде? Или Эн? Или ложка кормила меня сама по себе, из сострадания?

Понять, наказали меня или пожалели, не получалось. Я плавала в пламени и вновь нахлынувших видениях, среди которых поднимали головы Эн, Кью, Магда, Ди, Демон и тот, кто воскресил меня… как же его имя… он ведь сказал мне его… Эн подсматривала своим суперзрением за тем рыжим парнем с маской на лице. Его имя Вит, призналась она, он из старшей возрастной группы. И он красивый. Что ж они все тут такие красивые, куда ни глянь? Вит, Демон… А тот, чьего имени я не запомнила, тоже красивый? Он похож на Макса? Нет, у него другие… серые глаза? Их я тоже видела. И длинную прядь светлых волос над узорно выбритым виском.

Кью держала девочку за горло в углу спальни и шипела. Ей что-то не понравилось в чужих мыслях. Магда плакала. Ди била подушку.

Они стали моей новой семьей? Поэтому я вижу их, а не маму и братьев?

А кто этот прыгун, с которым я все время лечу вниз, приземляясь на мокрые и холодные от пота простыни? Носом прямо в планшет и маленький черный предмет рядом с ним.

Шар. Мне мерещился шар погибшего мальчика. Я подцепила его двумя пальцами, указательный лег на крохотную выемку. Круглый бочок шара идеально ложился на другое углубление – в планшете. Повинуясь скорее навязанной кем-то волей, чем собственной, я приложила шар к углублению, нажала на выемку, и он вошел в планшет, не встретив препятствия.

Папка «Декоративные дети» выскочила, словно того и ждала. Открылась. И больше не раздражала пустотой.

Там появился файл. Я ткнула в него мизинцем. Развернулся текст. Я накинулась на строки, чувствуя, как вскипает кровь.

Случилось нечто удивительное. Ковчег преподнес мне сюрприз – шар мертвого мальчишки. А в нем оказалась чужая жизнь…

– Выход есть. Сегодня Финниган рассказал мне о социальном эксперименте, курируемом правительством, – сказал Калеб.

Мы стояли в очереди под номером семьдесят тысяч триста два. Каждый раз перед сном я вглядывалась в ночное небо. Звезд в вышине казалось меньше, чем звезд на земле, – окна домов сияли рекламой, которая обещала лучшее качество, меньшие затраты, запредельные возможности. Небоскребы напоминали рождественские елки, сплошь в огнях проекторов и экранов. Я верила в чудо. Ждала всполоха падающей звезды или Санты в июле. Потому что только чудо могло нам помочь. И Калеб, кажется, готовился сейчас совершить такое чудо.

– Финниган, это который твой контролер? – уточнила я.

– Да, он заинтересован во мне как в специалисте, но утверждает, что пост я удержу исключительно при наличии полной семьи.

Мы доказывали, что достойны, уже пятый год. Калеба повысили. Новый пост начальника отдела распределения пищевых ресурсов дарил надежду. Цифра очереди сдвинется на добрые десять тысяч. Но остается еще шестьдесят тысяч и злополучный хвост – триста два. Столько счастливчиков впереди нас. Они лучше и достойнее? Сомневаюсь. Годам к пятидесяти мы, возможно, получим разрешение. Тогда мои руки наконец-то ощутят тяжесть и тепло маленького тела. Я стану мамой.

Если, конечно, за это время Калеб не провалит испытательный срок, не совершит просчет или не найдется специалист моложе и результативнее. Или если я провалю экзамен ИМ – «Идеальная Мать».

– Я объяснил нашу ситуацию. – Калеб старательно делал вид, что не нервничает. – Наш номер очереди. Он предложил поучаствовать в экспериментальной программе. При согласии нам выдадут разрешение на двоих детей.

– Сколько же ты собирался молчать? – Желание одновременно удавить мужа и расцеловать его разрывало меня. Как он мог тянуть с такой новостью!

– Я взял время на раздумья. – Калеб словно испугался моей радости, улыбнулся грустно и устало. – Ты не согласишься на условия эксперимента.

– Не соглашусь на двоих детей? – изумилась я. – Калеб, ты в своем уме? Мы пять лет проклинаем счетчик очередников за одним ребенком, а тут двое. Такую роскошь может себе позволить только… – Я указала пальцем в потолок, подразумевая сильных мира сего.

– Ты не спросишь, отчего вдруг нам предложили подобную роскошь, как ты выражаешься?

– Плевать! – воскликнула я.

Возможность получить сразу двоих затмевала любые попытки разума задать вопрос. Но Калеб ждал, и я пожала плечами:

– Ну хорошо. Отчего? Что там за условия?

Калеб сделал глоток вина больше для вида.

– Один ребенок будет стандартным.

Я чуть не отбросила планшет. Файл подтверждал рассказ учителя. Стандартные люди! Вот же, этот Калеб подтвердил! Я еле сдерживалась от крика, заставляя себя читать дальше.

Этого я никак не ожидала. Сперва решила, что ослышалась.

– Что?

– Стандартным. Одного нам по всем правилам отредактируют, второй останется без изменений.

Калеб смотрел исподлобья, ждал реакции. Я молчала. В голове разворачивалась сцена: брат хлопает дверью. Его жена, круглая, рыхлая, беременная, стоит за окном, плачет, вздрагивает. Брат обнимает ее, они уходят. Я смотрю вслед, но мать уводит меня от окна. Брат выбрал женщину из Восьмого района, приверженку течения стандартных людей, они сделали ребенка естественным путем. Брат для нас умер.

– Я отказался, – сказал Калеб.

Я комкала в руках полотенце. Мысли спутались в плотный клубок, я никак не могла ухватить за хвост верную. Стандартный ребенок. Таких рожают в Восьмом районе. Они мрут как мухи, а если и выживают, то вырастают в бесполезных, слабых существ, подверженных всем видам вирусов и бактерий, какие еще существуют. Недолюди. Точнее, люди прошлой модификации. В моем роду подобных нет уже семь поколений. Точнее, не было. До выбора моего братца и его жены. Но ни я, ни родители с ними не общаемся. С плодом их предательства тем более. В Восьмой район люди из остальных частей города не заглядывали. Не зря же стандартные отгородились когда-то, незачем теперь менять их милый уклад жизни. Но и из Восьмого района никто не выбирался погулять на просторах нормальных улиц, среди аккуратных умных домов, подвижных тротуаров, оберегающих пешеходов от усталости, скоростных мобилей и торговых центров, увитых висячими садами искусственно выведенных орхидей, кампсиса или глициний. Потому что мы тоже не хотели смущаться: пусть каждый живет по своим правилам.

Калеб делал вид, что не знает, что у меня есть брат. В его роду числилось двенадцать поколений выверенных. Мы, нормальные люди, вычищены, избавлены от случайных мутаций хромосом, наш иммунитет выведен на новый уровень устойчивости, продолжительность жизни при здоровом образе существования и физической активности легко перевалит за сто лет и приблизится к ста тридцати при должной финансовой обеспеченности в годы дожития.

Стандартные люди едва переваливают за шестидесятилетний рубеж. Стандартный ребенок… Ради ребенка настоящего. Безжалостная цифра нашего ожидания подталкивала к кардинальным решениям.

– У нас будет ребенок, Калеб. – Я говорила медленно. – Второй может и не выжить. Скорее всего, не выживет. Не думай, что я жестока, просто реально смотрю на вещи. Мы получим разрешение вне очереди, вот что главное.

– Я сомневаюсь, мне не нравится эта идея. Я вообще не хотел тебе говорить.

– Наш с тобой малыш! Крохотные ручки, большие глазки, розовые пяточки.

Люсинда Лейн все уши прожужжала, какой очаровательный у нее сыночек. Через месяц они начнут выносить его на улицу. И я буду терпеть ее, полную материнской гордости? Нет, я ткну ей в нос разрешение. На двоих.

– Возможно, тебя повысят. – Я подбадривала нас обоих. – Финниган прав, полная семья способствует карьерному росту. Разве не хочешь сидеть в кресле руководителя Департамента распределения пищевых ресурсов?

Конечно, Калеб хотел. Он кивнул, покраснев сильнее.

– Есть какое-то особое условие?

– Что, прости?

– Мне надо знать еще о чем-то?

– Нет-нет… – Калеб явно что-то недоговаривал. – Разве что… Тебе все равно придется сдать ИМ.

– Люсинда сдала его на восемьдесят девять баллов, – отмахнулась я. – Я сдам на девяносто пять, не меньше, вот увидишь. Я хочу ребенка, Калеб. Если больше никаких условий нет, завтра с утра скажи контролеру, что мы согласны.

– Хорошо. Я подам заявку.

– Милый, наше чудо свершилось! Кого закажем, мальчика или девочку?

– Девочку.

Ночь нашего решения наполнилась страстью и стонами. Кажется, я никогда прежде так самоотверженно не занималась любовью.

В фойе «Будущих Жизней» нас встретила молодая медсестра. Улыбалась она шире, чем позволяло худое лицо. Щеки вот-вот треснут.

– Мистер и миссис Дэвис, доктор ждет вас. Доктор Пирс Сандерс – ведущий специалист в своей области. Он будет наблюдать вас на протяжении всего периода. Меня зовут Саманта. Я ассистирующая медсестра. Доктор Сандерс лично прикрепил меня к вашей паре.

– Прикрепил? – удивилась я. – В каком смысле прикрепил?

– После процедуры я полностью в вашем распоряжении на все девять месяцев беременности и последующий месяц после ваших родов. Видите ли, первый месяц жизни ребенка опасен ВСН – внезапной смертью ново…

– Моих родов? – снова переспросила я. – Мне послышалось?

Ни один мускул не дрогнул на впалых щеках Саманты. Зато Калеб выдернул руку из моей ладони.

– Калеб, о чем она?

Калеб хмыкнул. Виноват – хмыканье всегда означает вину.

– Видишь ли, дорогая, тебе придется выносить этого ребенка.

– Миссис Дэвис!

Я покачнулась. Вцепилась в Саманту, чтобы не упасть. Глаза заволокло пеленой ярости.

– Когда ты собирался мне сказать? – зашипела я, тыча ему пальцем в грудь. – Ты хоть знаешь, когда в последний раз женщины класса Д и выше рожали самостоятельно? Может, нам в Восьмой район переехать? Я могу родить двоих детей в одном из их уютных подвалов, пропахших сыростью и мочой. У меня даже помощники будут – брат и его дура-жена.

Мой голос разлетался в прохладной тишине совершенно пустого вестибюля «Будущих Жизней». Они разогнали всех очередников, пациентов и персонал. Для нас с Калебом. Гвоздей программы.

– Одного, стандартного, – сказал Калеб. – А нашего ребенка выносит искусственная утроба, как положено.

Я кричала и колотила мужа. Вместо слов выходил рев. Мне хотелось разбить его спокойное лицо, чтобы кровь брызнула на белый пол.

– Ты поставила подпись. – Он схватил меня за запястья. – Обратного пути нет.

– Ты… – Слюна полетела ему в глаза. – Ты утаил от меня незначительную мелочь, да, Калеб?

– Мы же хотели ребенка. Ты хотела. Только об этом и говорила последние пять лет.

– Но не такого. Не так. Родить… Рожай сам тогда своих недоделанных детей. – Я осеклась. – Ты… ты разрушил мою мечту, мою идеальную семью. Хоть через задницу их рожай, я ухожу!

Я отвернулась от него, но наткнулась на улыбающуюся Саманту. Калеб подошел вплотную сзади. Они теснили меня.

– Ты позоришь нас, – шепнул Калеб, развернув меня обратно. – Везде камеры. Твои выходки могут стоить мне карьеры.

– Плевала я!

– Заткнись, Карен. – Калеб изо всех сил старался сохранять спокойствие. А я – нет.

Я размахнулась. Есть ли женщина, не желающая врезать мужу-козлу вот так, с разворота? По наглому, самодовольному, гладковыбритому лицу. Руку перехватила стальная хватка Саманты. С той же улыбкой она отвела удар от Калеба. Двумя пальцами. Чертова бионическая кукла! Медсестра-болванка. Из указательного пальца другой ее руки вылез инъекционный поршень. Шею обожгло. Мое тело обмякло, перестало слушаться, сознание таяло в наползающей тьме. Я падала в объятия Калеба, проваливалась в сон.

– Это все ради нас, Карен.

– Она просыпается, новую дозу. – Слова ползли вспышками по мутному стеклу. Время растекалось перед глазами радужными пятнами. Я успела выхватить сознанием темную челку под медицинской шапочкой, руку в перчатке, вынырнувшую откуда-то снизу, из-под зеленого покрывала на моих широко разведенных, вздернутых ногах.

Я вынырнула из планшета. Меня бил озноб, и вместе с тем я бы не оторвалась от экрана, если бы текст не закончился. Папка дала мне желанную информацию. Не песни гимнов, не обрывки прошлого – мне открыли душу женщины, жившей давно, точно до Катаклизма. Она вела дневник, кто-то сохранил его, счел необходимым внести в базу Ковчега и отчего-то подсунул мне. Словно услышал мои мысли, желание узнать больше. Я не просто читала, я видела Карен, чуть ли не была ею. Эмоции, хлеставшие из нее, всколыхнули мои собственные. Вместе с ней я влепила пощечину мерзкому Калебу, сражалась с жутким, совершенно неудобным креслом, ненавидела Саманту. Сам факт существования женщины-робота поразил меня меньше, потому что я думала мыслями Карен. Неожиданно я прикоснулась к прошлому, которое волновало меня. В том, что эти события происходили на самом деле, я не сомневалась. Карен подтверждала слова учителя. Они жили до Взрыва. В красивых домах. Работали, строили планы на будущее, ездили на невероятных штуках по чистым улицам. Карен носила яркую одежду, туфли возвышали ее над землей. Никаких обносков. Она говорила о каком-то Санте, непонятной искусственной утробе, о Восьмом районе, где жили не такие как все, об очереди на детей. Подумать только, моя мать не знала, как избавиться от лишнего рта, а во времена Карен занимали очередь на разрешение заиметь ребенка! Я заглянула в другой мир, в общество красивых, уверенных в себе людей. Эти люди умели жить.

Планшет грел пальцы. Я сунула его под подушку и обнаружила еще один подарок. Голубой тюбик без опознавательных знаков. Гель? Или яд, чтобы я уже наконец отмучилась? Нет, точно не яд. Хотели бы избавиться, в спальню бы не притащили.

Я выдавила бесцветную жижу на ладонь, пахла она точь-в-точь как та шапочка, вылечившая кожу головы.

«Кто принес мне ее? Кто принес мне шар, погрузившийся в планшет, чтобы стать историей Карен? – думала я, осторожно намазывая свои ожоги. – Почему для этого кто-то должен был умереть? Откуда мальчик выкрал его?»

«Ты усвоишь урок, – кричал Демон над беззащитным противником. – Нельзя брать то, что принадлежит Ковчегу! Ты искупишь вину!»

Впервые со дня, когда в Пирамиде сумела вызвать в видении папу, я захотела не просто наблюдать, но и что-то делать. Мое существование на Ковчеге украсили парочка шрамов от ожогов на шее, в дополнение к шраму под губой, подглядывание за жизнью Карен и попытки разобрать мой новый дом на мелкие детали в поисках правды.

Глава 4

Старый великан и отвертка

Лишь те-то и друзья, не на словах – на деле,

Кто наши кандалы и на себя б надели.

Носир Хисроу

Впереди колонны раздалось шипение. Кто-то споткнулся о вогнутую деталь, крышку люка, но подавил вскрик боли. Стройный ряд на несколько мгновений распался.

– Разваливаемся, – хихикнула мне в затылок Эн.

– Жалко как, – выдохнула я.

– Того и гляди рухнем.

– Прям на головы жаждущим попасть сюда.

Девочки слышали нас. Они оглядывались украдкой, выпучивали глаза, так мы смеялись, когда Стиратели были рядом. Один из них сейчас оттаскивал крышку к стене, где зияла дыра – люк закрывал вентиляционную шахту. Скоро явятся техники и все поправят, а мы пока, повинуясь оклику второго Стирателя, снова вытягивались по линеечке и ползли учиться.

– Ты понимаешь, что это бесполезно? – прошептала Эн, она шла как можно ближе ко мне. – Они за секунду все чинят.

– Бесполезно, но приятно. Кажется, это сто тридцатый. Посвящаю этот люк тебе!

За непроницаемыми стенами нашего яруса должно восходить солнце. Я прикрыла глаза и представила: серо-синяя ночь, утро едва потревожило небо, пробилась сквозь рваные сонные облака рябь первых лучей. Рассвет тронул развалины, прокрался в низкие кривые дома, коснулся босых ног, грязных пальцев, окрасил серость в нежные тона. Люди спали, отгоняя наступающий день мрачными снами, но рассвету не терпелось. Он хотел украсить мир, показать, что красоту нельзя уничтожить. Красота нужна природе, в ней возрождение. Рассвет кричал поднимающимся солнцем: «Проснитесь! Очнитесь! Взгляните, как красиво!»

Там, внизу, я часто встречала новый день, пока мои спали. Мама бы оттаскала меня за волосы, если бы узнала, как я рискую. Хотя… могла и отправить рисковать дальше. Я забиралась на единственную сохранившуюся высотку. Когда-то их называли небоскребами. Разрушенный остов мог лишь пощекотать нервы, никак не небо, ребра этажей торчали в разные стороны, выбитые окна походили на гнилые зубы, а покореженный лифт заменял сердце. У подножия этой высотки я и заработала свой шрам под губой, увязалась за Томом выискивать мусор среди развалин. Тогда из меня столько крови вытекло, удивительно, что шрам получился крохотным. Кровь, наверное, и привязала меня к Старому Великану, так я назвала это здание. Я часто карабкалась в его разбитый череп и швыряла оттуда камни. Иногда до меня долетали крики. Я кричала: «Простите!» – и кидала еще. Вдруг попаду в чью-то голову? Хорошо бы Максу. Скорее всего, мне просто хотелось, чтобы камни достигали целей, и я выдумывала крики. Старый Великан издавал много разных звуков, словно больной старик, доживающий тяжелый век, он кряхтел, скрипел, гремел и кашлял. Меня не беспокоили его стоны. На продуваемой ветрами макушке Великана я оставалась наедине с собой. Швыряя камни, выкидывала из души тоску. В семье из пяти человек я совершенно одинока. Пусть мир опустеет. Не станет матери, которая вечно орет, бьет по голове щербатой расческой, ненавидит даже мои волосы. Не станет Макса, пинающего ногами и словами. Марка, что растекался лужей перед всеми, стараясь угодить. И даже Тома, любимого Тома, который совсем забыл о сестре и целиком отдался поцелуям с Ханой.

Порой, взбираясь по Старому Великану, я боролась с желанием отпустить руки и полететь. Я думала, момент полета растянется, и я увижу отца. Все сожмется в одну точку, и мы навсегда останемся с ним. Рук я не разжимала, стискивала зубы, хмурилась, лезла. Рассвет приходил, пронзал небо. Великан вносил в краски утра свои ржавые оттенки. На моих волосах вспыхивали золотистые искры, камни светились, рассекая воздух. Счастье пряталось в глупостях.

Ковчег лишил меня Великана, камней и рассвета. Первый люк я открутила от скуки, трудилась долго, грохот разнесся по всему отсеку. Ноги превратились в крылья, я бежала к спальному месту без оглядки, а потом тряслась под термопокрывалом от беззвучного смеха, постепенно переходящего в истерику. Было приятно обмануть систему. Мне все хотелось открутить особый люк. Тот, что выведет меня к месту, откуда ко мне попал шарик с Карен. Я представляла комнату, битком набитую черными шариками, и все они для меня. Если бы я решилась поползти по шахте до конца, конечно. Я пробиралась в некоторые люки, ползла где на четвереньках, где на животе, упираясь локтями, но всегда останавливалась до того, как просвет за спиной пропадал. Я боялась, что Ковчег проглотит меня. Он и так отобрал многое, но, застрянь я в шахте, кто полезет меня искать? А если я провалюсь в открытое небо? Ковчег не Старый Великан, с него я упасть не хочу.

– Кто споткнулся? Посмотри. – Я слегка повернула голову, шепнула через плечо.

Эн кивнула. Распахнула и без того большие глаза, вскинула брови.

– О, – протянула она, – можно было догадаться. Магда.

– Сильно? – встрепенулась я. – Покажи. Только осторожно.

– Хромает. Сейчас. – Эн коснулась меня, ткнула пальцем в спину.

Зрение заволокло фиолетовой дымкой. Я увидела начало колонны. Магда всегда пряталась в середине или в конце шеренги, чтобы не привлекать внимания, но ее вытаскивали и тащили вперед. Она не отличалась расторопностью, постоянно отставала, задумывалась, уставившись в никуда, за что получала под ребра. В начале ряда ей приходилось перебирать ногами быстрее, смотреть, куда идет. Ведь по бокам возвышались два Стирателя. Но Магда и там умудрялась спотыкаться.

– Ну почему именно ты, – вздохнула я. – Чертов люк. – И чертова я, скрутившая его.

– N-130, физический контакт запрещен, – раздалось над ухом.

Эн приглушенно застонала. Мир вновь обрел привычные монохромные краски Ковчега, связь со зрением Эн оборвалась. За короткий срок она научилась ловко управляться со своими способностями. Даже крохотная венка на виске давно перестала выделяться в момент, когда она погружалась в свое зрение или отключала его. Я, как настоящая подруга, подначивала ее использовать чудесный навык и за пределами Пирамиды, в личных целях. Эн соглашалась редко, но все же мы сумели изучить спальню средних и старших девочек, помещения для занятий и, о чудо, других учителей, кроме нашего унылого всезнайки. Кью, иногда она присоединялась к нашим подглядываниям, требовала показать и отделение мальчиков. Я протестовала, слишком уж насмотрелась на троих братьев. Эн краснела. Без меня они тоже подглядывали, и, я уверена, Кью удавалось уговорить Эн заглянуть чуть дальше. К огромному моему разочарованию, зрение Эн работало в пределах нашего яруса. Ни в медотсек, ни в ярусы выше Пирамиды она заглянуть не могла.

Мы поползли дальше. По коридору между спальным отсеком и лифтовой зоной я могла пройти с закрытыми глазами. Кишка без углов, иди себе вперед. Лифт уже ждал нас, дверь его показывала время 05:10. Магде достанется, из-за нее мы опаздывали.

Лифты стремительно поднимались-опускались и отделяли группы. Я считала людей в группах. Чем старше, тем малочисленнее. Младших много, но мы уже знали, что скоро наши ряды подчистят. Каких-то полгода – и на наше место приведут новеньких лысых, а мы перейдем в среднюю группу.

– Не косись, – шепнула Эн.

– Не подглядывай! – огрызнулась я. – Смотрят?

– Еще как!

Стиратели выволокли Эн, старательно растолкав нас локтями, повели вперед, к Магде. Шлемы усиливали звуковосприятие.

– Ты будешь виновна в ее смерти, – раздалось шипение рядом.

Я знала, кто это, мне даже не надо оборачиваться. Кью. Она освоилась в чтении мыслей, показывала лучшие результаты в нашей возрастной группе и не маралась о неудачников вроде меня. При этом не упускала шанса мило пообщаться, но в своем особом понимании милого общения.

– Будешь шарить у меня в мозгах – умрешь первая. – Я улыбнулась ей.

– Ты идиотка, X-011, – последовала ответная улыбка. – Подставишь всех нас. Мне придется доложить.

Кью, безусловно, известно о моих ночных вылазках. Удивительно, что она до сих пор не выдала меня Стирателям. Девчонки боялись Кью и ее способности пробираться в потаенные уголки мозга. Она доносила. Я не понимала: мы постоянно перекидывались комплиментами, угрожали друг другу, ругались. Молчала об Эн, потому что пользовалась ее умением. Молчала о том, что Ди, умеющая влиять на сознание, внушала девочкам кошмары, потому что Ди во всем ее слушалась. Скрывала мысли и поступки других своих подпевал. Но и обо мне не говорила Стирателям. Кричала, надрывалась, грозилась и неожиданно отступала. Я говорила: «Забудь», и она действительно будто забывала.

– Отвали, – пропела я сквозь зубы.

И опять Кью сделала шаг назад.

Она ведь вовсе не о люках. Возможно, выходки с люками веселили ее не меньше, чем остальных. Бесило Кью другое – конкретный человек и моя связь с ним.

Зенон замыкал шеренгу старших мальчиков, нависал над ними скалой. Он мотал головой, совершенно не боясь Стирателей. Обводил взглядом все группы и останавливался на мне, затем едва заметно дергал головой: «Привет».

Привет, Z-033. Я еще жива.

Лифт шуршал, будто кто-то сминал бумагу у уха. Мы покачивались, пристегнутые к полу длинными тросами. Стиратели не следили за нами в лифтах. Пояса удерживали нас, хотя бежать в замкнутом пространстве некуда. Я разглядывала собственные ноги. Обувь в лифте становилась особенно интересной. Я изучала идеальную гладкость синтетической ткани, мерцающие линии, с помощью которых достигалась анатомическая точность облегания, обеспечивалась амортизация и, что немаловажно, впитывались запахи.

Кью сильно качнулась, толкнула меня плечом. Она знала причину внезапной крайней заинтересованности обувью. Она успешно использовала способности, тогда как я за прошедшие полгода раскрыла разве что новые грани наглости и тревоги.

«Муха летает, свободна и легка, – запела я мысленно, – муха не знает, что вот моя рука. Муху прихлопну, чтобы она знала: свободной муха никогда не бывала». Я могла петь сколько угодно, но яд Кью просочился в мысли: «Ты никчемная, Х-011». Я представила муху с лицом Кью, а сама согласилась с ней – мне предстоял утренний позор.

Кью с подружками частенько в красках описывали мои провалы и на всю спальню удивлялись: «Как она жива до сих пор?» В Пирамиде погибали дети всех возрастов. Мы представляли, что их относили в большие печи на самом нижнем этаже Ковчега. После развеивали прах над полями, которые безуспешно пытались восстановить жители нижнего мира. Жители нижнего мира – люди из колоний, постепенно мы привыкли называть не принятых Ковчегом именно так. Как же я ненавидела себя за то, что свыклась с обитанием здесь!

Старший Стиратель продолжал наблюдать за занятиями. Иногда вместе с ним на балконе появлялся мужчина, Старший Стиратель подталкивал его к перилам. Мужчина вглядывался в основание Пирамиды, что-то говорил и уходил. Я косила глаза как могла, вытирала слезы, чтобы настроить фокус и рассмотреть этого человека, но ни разу не получилось. Мужчина мерцал, стоял на месте, и одновременно фигура его дрожала и растворялась в воздухе, появлялась снова. Я все ждала, что он спрыгнет с балкона, что мне вовсе не привиделся прыжок странного человека, что вот он и есть. Но мужчина не прыгал. От его дребезжания становилось дурно, я стонала и пыталась выдернуть провода из запястий.

– Ты сопротивляешься, Х-011. Поэтому больно, – твердил приставленный ко мне медик. Он промокал лоб салфеткой, оглядывался, затем промокал салфеткой и мой лоб.

– Я стараюсь!

– Плохо стараешься. Не понимаю, чего тебя держат так долго.

После туманной встречи с отцом ничего выдающегося больше не происходило. Укусы в поясницу и виски набирали силу, на экранах бешено скакали цифры и диаграммы. По телу бежал ток, от вводимых инъекций мир растекался радужными пятнами и не желал приходить в норму. Язык не поворачивался называть эту часть жизни обучением. Я не могла долго смотреть на людей: они теряли форму, походили на медуз. Фразы, обращенные ко мне, доходили до моего мозга медленно, приходилось подставлять правое ухо, чтобы лучше слышать. Левое ухо ловило другие звуки: разговоры из детства, которые я не могу помнить, далекое перешептывание Стирателей, властный женский голос откуда-то сверху. Этим голосом говорил сам Ковчег, он сопровождал меня из Пирамиды и оставался со мной до позднего вечера. «Если не получится контролировать, необходимо уничтожить». Я переводила для себя: если не научишься пользоваться способностями, тебя ликвидируют.

В один из самых тяжелых дней в наш блок и пробрался Z-033. Тогда я не знала ни его кода, ни имени. Я свернулась калачиком на узкой кровати, тихо звала маму, прижимала колени к груди, в животе клокотала бездна. По спальному отсеку сновали плоские роботы-уборщики, у них было много работы, вязкой и вонючей. Я смотрела сквозь ресницы на их четкие движения: они работали слаженно, скользили по полу в темноте, мерцая боковыми сенсорами. Огни сливались в мутные линии, оставляли след. Я пыталась схватить их, но на самом деле даже рукой не шевелила. Как только я перегнулась через край, чтобы добавить роботам масштаба бедствия, Зенон вырос передо мной.

– Ты должна расслабиться и пропустить их в свое тело. Иначе тебя ликвидируют.

Я упала с кровати. Я часто с нее падала, совсем как с полки дома.

– Яра? – тут же проснулась Эн.

Магда тоже зашевелилась. Я с трудом выбралась из-под покрывала.

– Спите, я опять упала.

Зенон растаял в воздухе так же, как появился. Я, оглядываясь по сторонам, побежала к дверям, Магда сорвалась следом, вцепилась в меня, удержала.

– Спи, говорю!

– Час!

Магда повторяла «час-час» и тащила меня к кровати. Она напоминала, что в это время выходить из отсека запрещено. «Магда куда умнее, чем кажется», – давно усвоила я. Но и я не спятила, это тот парень, что дал мне, полумертвой, воды, вытащив меня из кучи мертвых тел. Я узнала его голос и глаза. Несмотря на комендантский час, он появился как призрак, наговорил ерунды. Как он прошел мимо Стирателей? Магда все же доволокла меня до кровати.

– Гель, – шепнула я, прежде чем залезть под одеяло.

– Чего? Что она сказала? – спросила Эн у Магды.

– Яра будет спать, – сказала ей Магда.

Она не поняла. Конечно. Я и сама не до конца осознала, догадалась я или спросила. Да и у кого я спрашивала? У нее или у себя? Или у парня-призрака?

Он принес мне гель от ожогов. Он принес мне и черный шар?

Я стала выискивать его в лифтовой зоне по утрам. Он должен мне ответ на оба вопроса. Он должен мне ответ на тысячу вопросов, а я должна ему… что? Спасибо? За то, что воскресил в первый день? За то, что подарил Карен? За то, что непонятно как пробрался в спальню девочек младшей группы?

Меня раздражало, что кому-то разрешено беспрепятственно ходить по Ковчегу, пусть даже исключительно по нашему ярусу. И что я не могу высмотреть его среди старших. Он не появлялся в лифтовой зоне. Иначе я бы увидела его давным-давно. Последняя мысль не давала покоя: я бы видела его каждый день.

Тогда я и решилась на первую вылазку. У меня чесались руки – так хотелось что-то сделать, и обязательно в запретное время. Раз кто-то может, почему бы и мне не попробовать? Я долго думала, позвать ли с собой Магду или Эн, но решила подвергнуть опасности только свою жизнь. За поясом царапала живот вилка из столовой. Приборы нам выдавали вполне обычные, не из ковчеговой самораспадающейся синтетики. Сигнал о нарушении сработал сразу, едва я вышла за дверь спального отсека. Я застыла с вилкой наперевес, попыталась превратиться в моль, не вышло. Послышался топот тяжелых ботинок. Стиратели мчались к нарушителю. Что-то подхватило меня, подняло в воздух. Я взлетела! Чуть не выронила свое опаснейшее оружие. Ноги мои исчезли, я пропала по пояс, а затем и вовсе испарилась целиком.

Меня быстро несли прочь от Стирателей. Оцепенение охватило голосовые связки, иначе я бы верещала громче сирены. Жуткий бег прекратился в одном из изгибов коридора. Решетка вентиляции висела чуть криво. Она отодвинулась, меня затолкали в шахту. Затем в пятую точку уткнулись чьи-то ботинки. Я уперлась руками и ногами, давление усилилось.

– Да кто…

– Замолкни!

– Но…

Ботинок надавил сильнее.

Стиратели грохотали по коридору, сирена булькала, заливалась. Я пыхтела, стараясь отодвинуть стены вентиляции и отодвинуться от ног того, кого я не видела, но уже почти ненавидела. Удалось немного отстраниться, я проявилась: руки-тело-голова – все вернулось!

– Ярус минус восемь, блок АА2, спальня девочек младшей группы. Вызов ошибочный. Повторяю: вызов ошибочный. Прислать команду инженерных роботов. Неисправность системы слежения. Ярус минус восемь, блок АА2.

– Я предполагал, что ты не блещешь умом, но чтобы настолько, – раздалось за спиной.

– Плюнуть бы в твое наглое лицо, но, увы, я его не вижу.

Я неуклюже разворачивалась в узком пространстве. Полумрак шахты на миг озарился, я уткнулась лицом в его обувь.

– Ну, плюй! – ухмыльнулся он. – Я только что спас тебя. Во второй раз, кстати. Хоть притворись, что благодарна.

«Я нашла его», – пронеслось в голове. «Он нашел меня», – подоспела другая, правильная мысль.

– Ноги убери! – выпалила я.

Теперь уже я пихала его руками. Шахта загудела от моих попыток отомстить.

– Прекрати, Яра, нас найдут.

– Это ты!

– Уж прости, если хотела увидеть кого-то другого.

– Нет! Ты невидимка! – прошептала я и перестала толкать его. – Вот как ты пробрался в нашу спальню тогда! Я не спятила! Ты принес мне гель от ожогов? – выпалила я первый вопрос.

– Иногда я занимаюсь срочной доставкой. – Он усмехнулся. – В свободное от работы время, преимущественно ночное.

– Но как? – Я бы взмахнула руками, пытаясь ухватить его и размазать по пространству, чтобы он стал невидимым, но наше укрытие не позволяло размахнуться, поэтому я снова толкнула его в ногу. – Система наблюдения не отслеживает невидимок, да? Вот же классно!

Можно было не восторгаться так, что загудела шахта, но меня распирало от удивления. Я встретила человека-невидимку!

– Чтобы обмануть систему, недостаточно быть просто невидимым. Мне повезло больше, я могу контролировать вес.

– Ешь и не толстеешь? – Я еле сдержала смех.

– Становлюсь легким, идиотка.

Все так и есть, идиотка. Но ему-то не нужно об этом знать.

– Вылезай, – потребовала я. – Мне надо на воздух. И откуда ты знаешь мое имя? Ты обращаешься ко мне не по коду. А это повод для наказания. – Я опять подавила смешок.

Я радуюсь или нервничаю?

– Ты сама сказала. – Он не собирался выползать. – Помнишь, я нашел тебя среди тел, все думали, что ты уже мусор. Ты ведь тоже запомнила, как меня зовут.

– Нет! – Я дергалась в узком пространстве.

– Меня зовут Зенон. Угомонись, – серьезно попросил он. – Я сейчас вылезу, возьму тебя на руки и донесу до спального отсека.

– Сама дойду.

– Ты подтверждаешь, что идиотка.

– А просто за руку держать для твоих способностей недостаточно?

Зенон завозился, полез наружу, помог выбраться и не взял на руки. Я снова исчезла. Но в этот раз могла разглядеть его очертания.

– Удобная у тебя способность, – не удержалась я.

– Низшая.

– Что это значит?

– Невидимость считается низшей способностью. Вы еще не раскрыли свои, поэтому вам не объясняли. Пока на ваших браслетах предварительный код, основанный на сочетании основных генов. Как раскроешься, он закрепится или обновится.

– Почему нельзя оставить нам имена? – Я ухватилась за его готовность отвечать на вопросы.

– Они не зря зовутся Стирателями. Стирают имя, прежнюю жизнь, а если не годишься, то всего тебя. – Он сжал мою руку сильнее. – Ты должна постараться.

– Ты уже говорил.

– Ликвидацией все не заканчивается. Ты не знаешь. Есть переработка.

Я остановилась. Это слово я тоже слышала, оно пугало больше, чем угроза смерти.

– Зенон, – я проговорила его имя едва слышно, – кажется, одного из моих друзей, он давно прошел Церемонию, его переработали. Что это значит?

– Это значит самый нижний ярус. Ты была там, в концентрационном отделении и в отходнике – среди трупов. Мусора, если точнее.

– Вы этим занимаетесь в отходнике, – я ухватилась за слово, не за смысл, – убираете за ними мусор?

– Мне жаль твоего друга, поверь. Если он действительно попал к нам, под брюхо Ковчега. Мы сортируем тела – худшее назначение. Тех, кто не подходит Ковчегу, не утилизируют. Из тел выделяют полезные… вещества. Ну там… В организмах людей ведь и золото есть, ты знала? Мало, но когда у тебя поставка особей налажена… А еще гены. Какие-то спящие, я не помню, как правильно.

Зенон объяснял мне страшные вещи, но я не удивлялась. Мы привыкли смиряться заранее – отличный навык, если хочешь выжить. «Значит, Филипп… – подумала я. – Нет, не надо!» В мыслях я не должна подчиняться Ковчегу. Мои мысли – только мои. И никому, даже Кью, не влезть в них и не навязать то, что мы мусор. Что Филипп…

– Их выдергивают из трупов и смотрят, вшиты в них способности или нет. – Зенон тоже обладал навыком смирения, он говорил отстраненно, словно не про людей вовсе. – Если вшиты, их изымают и пытаются встроить в организм тех, кто пока жив. Скрестить несколько способностей или привить пустому, обычному то есть. Лишь паре человек удалось выжить после такой операции.

Никогда еще коридор так быстро не заканчивался. Мы стояли возле дверей, я не отпускала его руки.

– Мужчина возле Старшего Стирателя? – предположила я.

– Как догадалась?

– Он странный. Страннее, чем мы все. И Старший держит его при себе. У него не было способностей?

– Он упросил Старшего Стирателя пощадить его, сам лег под нож. Вышло что-то уникальное.

– Он научился летать? – спросила я.

– С чего ты взяла?

– Откуда ты все знаешь?

Никто из нас не ответил на вопрос другого.

Зенон долго молчал.

– А вдруг это и есть мой друг. – Я попыталась растормошить его. – По возрасту вроде бы подходит. – Я буду в это верить. – Его, случайно, не Филипп зовут?

– Здесь нет настоящих имен, – напомнил Зенон.

– Вот бы это оказался он!

– Нет, ты бы этого не захотела.

Я уловила печаль в его голосе, ухватилась за нее.

– Так ты его знаешь?

– Мы лежали в лаборатории вместе. Имени его не знаю. – Зенон говорил отрывисто.

– Тебе он не нравится.

– С чего ты решила?

Я пожала плечами. Зенон хмыкнул.

– Он близок к Старшему Стирателю, а его, как ты уже, наверное, поняла, не за что любить.

– Гений-ученый, собирающий драгоценные крупицы среди мусора, – пропела я слова учителя. – Без него Ковчег не Ковчег, как и без Лидера.

– Не думай о них, – оборвал меня Зенон, – думай о себе.

Пальцы разжались. Я стала проявляться, он снова взял меня за руку.

– Если ты не раскроешься, – он перешел на шепот, – они проведут с тобой тот же эксперимент. Подправят, как меня.

– Это же не плохо? – не испугалась я. – У тебя появилась способность? Невидимость, да?

– Да. Однако им неинтересна невидимость.

– Ты поэтому используешь ее, чтобы прокрадываться в спальню к девчонкам?

Зенон улыбнулся красивой улыбкой, мгновенно озарившей лицо светом и так же быстро угасшей. Удивительной улыбкой невидимки. Чем больше я находилась под действием его невидимости, тем лучше различала его. Нос чуть кривой. Его сломали внизу или уже на Ковчеге? Светлые волосы собраны в небольшой хвост на макушке, висок выбрит не начисто, узорно, но узор не разобрать. От правого виска к затылку тянется шрам.

– Хоть какой-то толк. Кстати, вот, держи. – Он достал из кармана лазерную отвертку. – Лучше вилки?

Я вцепилась в подарок и застыла. Посмотрела Зенону в глаза. Серые, вот какого они цвета.

– Ты избил Демона.

– Не сдержался, – только и сказал он.

Тогда я решилась на другие свои вопросы.

– А потом принес мне мазь вместе с шаром?

– Каким шаром?

– Ты знаешь, черным. Мне в Пирамиде всякое мерещится, никак не могу сосредоточиться, а медик ругается. Он был у мальчика, выкатился, а потом поднялся над полом.

– Нет.

– И исчез.

– Я принес мазь. – Голос Зенона посуровел.

– Я его нашла под подушкой и загрузила в планшет. – Мысли и слова частили во мне, выпрыгивали невнятным бормотанием. – В нем был файл. Теперь я…

– Нет, – оборвал меня Зенон. – Я не хочу знать. Замолчи! – Он перехватил мои руки. – Слушай внимательно. Иногда мы заигрываемся и пользуемся способностями. Иногда Стиратели позволяют нам ставить друг друга на место. Очередной эксперимент, если хочешь. Я действительно вмешался, с Демоном мы далеко не друзья, и это не первая наша стычка. Я действительно поднял то, что выпало из руки несчастного пацана. Но! Я отдал это Стирателям. И ты должна. Я принес тебе регенерирующий гель. Если у тебя есть что-то странное, отнеси любому Стирателю или передай своему медику.

– Здесь есть еще невидимки?

Я не поверила ни единому его слову. Правду не говорят, встряхивая руки собеседника так, что локти выворачиваются.

– Здесь достаточно тех, кто наслаждается болью других.

– Отвертку мне тоже отнести Стирателям?

Я смотрела на него снизу вверх и видела крик в крепко сжавшихся губах. Не слышала, нет, Зенон даже не повышал голоса, выговаривал мне тихо и холодно, но он приподнял подбородок, на шее вздулись вены. Пальцы, обхватывающие мои запястья, напряглись. Но сам он отклонился от меня, отступил, медленно покачал головой.

Обратно к спальному отсеку он шел не оборачиваясь. Рука его дрожала, и меня тоже охватила дрожь.

«Дура! Дура!» – стучало в груди и под пятками. Что управляло детьми Ковчега? Страх. И даже парень, который бросился на огненного человека, пробирался куда запрещено, спасал идиотку, которая вылезла посреди ночи непонятно зачем, боялся. «За себя? – Я пыталась подстроиться под широкий шаг Зенона и буравила взглядом его спину. – Или за кого-то другого? – То, что он мог бояться за меня, казалось бредом. – Все равно это ты, я знаю. Я еще вытащу из тебя правду!»

Зенон вел меня к спальному отсеку младших девочек, а я представляла нашу новую встречу.

Мне нужно подобрать отвертку к нему.

– Ты умеешь свистеть?

Он замер у двери. Обернулся, посмотрел исподлобья.

– А ты что, не умеешь?

– Я могу только шипеть. – Я выдавила из себя сипящую трель. – Виртуозно получается, скажи?

Он вздохнул.

– Я не буду спрашивать про шар, а ты придешь снова, хорошо? Люков много, я уверена.

– Ты собираешься испортить весь Ковчег? – Его улыбка почти вернулась.

– Он большой. – Я пожала плечами. – Понадобится много времени.

– Если я буду свистеть, сбегутся Стиратели. Ты опять не подумала.

– Так ты придешь снова обезвесить меня?

– Приду, – он усмехнулся, – обезвесить…

Когда я смотрела на вершину Пирамиды и видела Зенона, становилось легче. Я думала, какой следующий люк или щиток мы открутим, и забывала о боли. А еще ободрялась в те дни, когда на балконе появлялся бликующий человек. Я убедила себя в том, что это Филипп. Не могла разглядеть и рисовала в воображении знакомые черты, стараясь учесть возрастные изменения. Человек возле Старшего Стирателя перестал быть каким-то мужчиной, став другом из родного мира. Я вознамерилась любым способом пробраться наверх и найти его.

«Да, это определенно Филипп, – твердила я, – брат Ханы». Моя логика сложила цельную картину: мальчик, семья которого подкупила распределителя. Гордый, красивый, радостный своей Церемонией, тем, что он может помочь семье. Обман обнаружился, и он выпросил для себя шанс. «Филипп узнает меня, а если нет, то я напомню, и он расскажет, что такое Ковчег на самом деле. Обязательно!» В моем воображении он отвечал на вопросы охотнее, чем Зенон. Возможно, именно он принес мне шар с файлом про Карен. И попросил Зенона не выдавать правды.

Мне нравилось думать, что у меня, несмотря ни на что, есть друзья. Зенон и Эн – новые, Филипп и Магда – из прежней жизни.

– Я! – Вопли Магды я узнавала за версту.

Я повернулась, провода тут же дернули меня обратно к монитору.

Магда уставилась в одну точку. «Я! Я! Я!» – твердила она без остановки. Взгляд ее, и без того отстраненный, совершенно опустел. Она кричала и кричала, пока голос не сорвался.

– Магда, не надо! Остановите ее.

Я протянула к ней руки, но ближайший Стиратель ударил по ним изо всех сил. Большой палец согнулся под неестественным углом – перчатки Стирателей твердели, когда доходило до наказаний.

– Не помогать друг другу!

Магда мотала головой от боли. Она подняла руки к лицу жестом, словно хотела потереть глаза. Вместе со взмахом рук оторвалась ее платформа, разлетелась на куски. По щекам Магды потекла кровь.

– Я!

Крик ознаменовал торжество силы над болью. Я ощутила мощь, идущую от Магды, и ярость. Глаза ее застилала кровь, она почти ничего не видела. Другие платформы погасли, все девочки и медики глазели на Магду.

– Держись!

Она услышала меня, обернулась, глаза превратились в кровавые пятна. Я снова подняла руки, провода, сжимавшие виски и поясницу, выдернуло – Магда дернула их через расстояние. Я упала на платформу, позади закричала Эн. Магда пыталась освободить нас. Присоски-щупы вырвало вместе с кусками плоти. Мой медик уже вкалывал мне обезболивающее, другие бежали к Магде.

– Умница, М-591, замечательная способность! – Они пытались подойти, Магда откидывала их поворотом головы.

– Т-022, сдержать!

Верхний ярус Пирамиды пришел в движение. К нашему основанию спускалась колба-транспортник, в ней переминался с ноги на ногу мальчишка, его черные волосы топорщились в разные стороны. Мальчик разминал кулаки. Он шагнул из транспортника, растопырил пальцы. Магда на разломанной платформе отключилась. В буквальном смысле. Голова упала на грудь, ноги подогнулись, Магда рухнула на пол.

– Полегче, Т-022. – Голос шел сверху, Старший Стиратель командовал с балкона, слегка облокотившись на перила.

Пол дрогнул. Магда упала. Медики обступили ее, остановили Стирателей, стекавшихся со всей Пирамиды.

– Жива. Результат положительный. Транспортник сюда. – За Магдой прилетела горизонтальная колба. – Т-022, на место.

Мальчик направился к вертикальной стекляшке. Я следила за ним, он выглядел довольным.

– Сволочь, – выдавила я, – ты сделал ей больно.

Стиратель придавил меня к платформе.

– Пусть твоя колба разлетится, пусть ты упадешь вниз!

Стиратель сжал мне губы, но мысль нельзя заткнуть. Т-022 вошел в колбу и начал подниматься. Я страстно желала, чтобы он разбился, желала наказания хоть для кого-нибудь из них. Пусть разлетится к чертям. Ненависть поглотила меня, хотелось кричать совсем как Магда: «Я!» Колба затряслась. Я видела это! Видела испуг в глазах Т-022. Он прижался носом к стеклянной стенке, смотрел на Магду. Решил, что это она. «Ну давай же!» Я отдалась злобе без остатка. Стекляшка сорвалась вниз. Поломанный палец чуть не оторвало от вспыхнувшей боли. Мое страстное желание смазалось. Я не смогла… Он ведь такой же, как и мы. Его используют. Он смирился, он получает удовольствие от мучений другого. Но я не хочу становиться такой. Я распласталась на платформе. Колба медленно продолжила набирать высоту.

Магду уложили в другую колбу. Вспышка моих способностей осталась незамеченной.

– Сперва к Старшему Стирателю. После – в медицинский блок проверить зрение.

Магду в колбе поднимало на балкон. Со мной происходило что-то непонятное, злость уступила место чувству, которое я не допускала, которое презирала в других. Я вдруг позавидовала Магде. С той же страстью, с какой я желала смерти Т-022, я теперь жаждала оказаться на ее месте. Дурацкие способности, дурацкая я!

Магда, прости меня!

Глава 5

Бессменный лидер

Можно все потерять, сбереги только душу.

Омар Хаям

– Сколько мы будем ждать? – Злость N-076 всегда сдерживал плохо. Их с Зеноном общение началось с драки в общей спальне. N-076 не понимал, что за койку на Ковчеге не дерутся, что место определяется твоим именем, а затем кодом. – Ты предлагаешь ждать нового отбора? Или хочешь отступить?

Тогда Зенон не отступил от своей кровати, и они с N-076, оценив характер и удары друг друга, не сразу, но прониклись взаимным уважением.

– Джед, перегибаешь. Мы сразу знали, что придется ждать. – Вит говорил приглушенно, настроил респиратор на максимум.

Под отходником, как он утверждал, воняло особенно нестерпимо, но обычно они в шутку старались стянуть с Вита защитную маску и продышаться через ее фильтры. Вит сразу заявил Зенону, что и аромат нынешнего собрания ничего хорошего не предвещает.

– Уксусом пахнет, – шепнул он, когда все набились в узкое пространство между отходником и технической зоной.

– Пóтом, – сказал Зенон. – Не всем дают нюхать всякую гадость, не забывай.

Как пахнет уксус, Зенон понятия не имел. Вита, с его чутьем, заставляли вдыхать разную дрянь, чтобы изучить глубину способностей. Обычно друг сыпал на них названиями цветов. А тут что-то новое.

– Уксус пахнет отчаянием.

– Пот тоже. И отходник. И мир.

N-076 тоже поддался отчаянию.

– Не называй имен. Зачем, если мы застряли здесь?! – Он переводил выпуклые голубые глаза с Вита на Зенона. – Мы могли освободиться, но ты слился. Тебя так подкосила смерть малолетки?

В их тесном убежище стояли три девушки и четверо парней, не считая Вита и самого Зенона, и ждали ответа. Они требовали от него того же, что выпытывала Яра.

– Ты говорил, что выведешь нас до назначения. Ты обещал, Z-033.

– Назначение можно использовать. – Зенон редко повышал голос и почти забыл, что давным-давно любил петь, громко и невпопад.

На Ковчеге пели иначе, и в какой-то момент песня переходила в протяжный стон боли. Его голос остался внизу, в колонии, где было много зеленых лугов – бесценной яркой живой травы и цветов, каких не отыщешь, наверное, больше нигде под брюхом Ковчега. Ему повезло больше N-076, который жил в яме, полной крыс, – так он всегда описывал свой дом.

– Твое точно сможем, тебя определят в наблюдение. Представь, вся система датчиков, сенсоров, трансляция с нижних ярусов и твое зрение. Вы созданы друг для друга.

– Ты так уверен, что его распределят в наблюдающие? – спросила К-209.

– Внушителей отправляют наверх, зрячих оставляют внизу, – опередил Зенона Вит, – вроде ничего не поменялось. Или я не в курсе? Будущим Стирателям известно больше?

– Я не пойду в Стиратели! – К-209 едва не заплакала. Большие темно-карие глаза наполнились слезами, она смахнула их, с вызовом глянула на Вита.

– У нас нет выбора, – развел руками Зенон.

Вит одновременно с ним ехидно процедил:

– Тогда отходник ждет тебя. – Он испытывал ее, хотя Зенон просил друга перестать издеваться над девушкой. Между Витом и K-209 с начала совместных занятий в средней группе что-то творилось. К-209, эмпата, подкупало тонкое обоняние Вита. Она говорила, что это почти то же самое, что чувствовать эмоции. Вит притворялся, что не замечает ее интереса.

– Я хочу домой не меньше чем ты, нюхач! – Слова Вита К-209 цепляли больше.

– Если Z-033 знает, кого куда назначат, пусть скажет, – вмешался D-083.

– Он ничего не знает, только и делает, что врет, неужели не видите. – Выпуклые голубые глаза N-076 грозили вывалиться и скатиться по носу. – Пусть я не могу видеть дальше нашего яруса, но я далеко не дурак. Ты виноват в смерти мелкого.

Зенон сдержал усмешку. Когда N-076 на занятии в Пирамиде от злости и обиды таращился на медика, утверждавшего, что его способности не имеют особой значимости для Ковчега, что таких много, Зенон представил, что медик запнется и объявит, что у жилистого бледного мальчишки выявлена новая способность – выкатывать глаза до кончика носа и пугать людей. Но N-076 получил код зрячих – тех детей, которых можно использовать, чтобы подглядывать за другими детьми и доносить на них.

– Я не вру. Ты сам видел чертежи, поэтому ты все еще здесь. В смерти мальчика я виноват, да. Но и ты, со своей проверкой, причастен. Или у зрячих случаются провалы в памяти?

N-076 прикрыл свои слишком выразительные глаза. Он не любил быть виноватым, но и должным тоже. Зенон, выдавливая регенерирующий гель на обожженные после драки с Демоном кулаки, заявил, что они все должны погибшему мальчишке. Особенно тот, кто посчитал, что, прежде чем включить его в план побега, пацана стоит проверить. Убедиться, что ему можно доверять.

Зенон мог все сделать сам. Добыть нужные чертежи и дать N-076 возможность увидеть, что находится на средних ярусах, чтобы во время побега он мог заглядывать дальше и предупреждать их о возможных столкновениях со Стирателями. Чертежи требовались и для V-118, которая влияла на электромагнитные поля и могла отключить сенсоры отслеживания. Зенон предложил короткий ясный план: невидимкой он пробирается на ярус Стирателей, ждет пересменки в наблюдательном отсеке, проходит вместе с новой сменой внутрь, ищет нужный шар с данными.

– А они с радостью наблюдают, как шары летают по воздуху, пока ты роешься по полкам или где они там хранятся. И в ладоши хлопают. Какой фокус, повторите! – остался недоволен N-076.

– Вариант с мальчишкой ты считаешь разумнее?

– Безопаснее. Для нас.

– А для него?

– Он никто.

Чем ближе к окончательному назначению, тем чаще они ругались. Порой Зенон прикрывал глаза и путался в их голосах, как в нитях. Это создавало иллюзию семьи. Они ругались, спорили, сговаривались, надеялись, мечтали вместе, тайком, загнанные под отходник общим желанием – выбраться из Ковчега. Их маленькая семья когда-то насчитывала пять девочек и семь парней, но то время перечеркнул переход из средней группы в старшую. Зенон, Вит и девчонки, особенно эмпат К-209, были не против принять в семью новенького, но N-076 считал, что их и без того много.

– Ты привел его. Ты бы всех убогих к нам притащил. Пусть докажет пользу.

– Я готов, – взахлеб проговорил мальчик с кодом F-158. – Я очень хочу домой.

К-209 много плакала в день, когда он умер. Боль от огня Демона она как могла перетянула на себя, но ее было слишком много для пацана, а через него и для самой К-209. Зенон довел мальчика до наблюдательного отсека. А потом пришел Демон. И набежали Стиратели.

Никто из маленькой семьи Зенона не знал, что случилось на самом деле. Они знали лишь, что у мальчишки получилось раздобыть чертежи, а потом Зенон, выбив Демону два зуба и сломав ребро, невидимым забрал его с пола лифтовой зоны.

Как говорит N-076, Зенон виноват в смерти мелкого, но и N-076 пусть не считает себя правым.

– Единственное, что мы можем, – выбраться из Ковчега и так оплатить долг мальчику, – повторил Зенон фразу, от которой уже сводило зубы.

N-076 сплюнул на пол. К-209 тронула его за плечо, но он взбрыкнул.

– Чертежи все равно не помогут, без толку… Твой план – дерьмо. Никто не пригонит туда транспортник, он не поместится. Там сплошные деревья. Кому вообще на Ковчеге нужны деревья?

– Пригонит.

Они не спрашивали Зенона, кто ему помогает. Знать что-то на Ковчеге – все равно что приблизиться к смерти на огромный шаг, почти подпрыгнуть к ее носу. Но и дураками они не были. К-209 прекрасно разобрала смятение Зенона, отчаяние, с каким он бросился на Демона, с каким брыкался в руках Стирателей. Она чувствовала его страх, вонючий, как уксус, если верить Виту, и могла уловить перемены в оттенках: Зенон боялся за очередного мелкого и вводить в семью его не собирался. Но эмпат молчала, чтобы не выплеснуть на других собственную разрушительную тревогу. Молчал и Зенон.

Хорошо, что среди них нет читающего мысли. Наверное, тогда Зенон оказался бы повинен в еще одной смерти. Никому нельзя знать про Яру. Скоро Лидер объявит переходы: назначение для старших, испытание для средних, окончательное определение кодов для младших. Яра перейдет в среднюю группу, и перед ней замаячит испытание. Ее нельзя оставлять одну.

– Мы просто перенесли день. Все оговоренное в силе. К-209 подтвердит, что я говорю правду.

– А знаешь что, – встрял огромный R-522. Он стоял согнувшись пополам, низкий потолок технической камеры отходника не давал ему выпрямиться во весь двухметровый рост. – Познакомь нас с этой великодушной мразью. Или давай поиграем? Я отгадаю, кто тебе помогает, и ты идешь и договариваешься заново, чтобы мы убрались отсюда до назначения, как и собирались.

Никто не обернулся к R-522, все ждали ответа Зенона. Даже Вит как-то отстранился, чтобы посмотреть на него не как друг, а со стороны – выкрутится ли Z-033 на этот раз. Зенон слегка наклонил голову: поиграем.

– Это Бессменный Лидер! – выпалил R-522.

Хохот Зенона подхватила S-019, их молчунья, с уникальными, нужными для побега способностями. Она могла испускать электрические импульсы, что послужило бы отличным ответом шоковому режиму оружия Стирателей. Он смеялся беззвучно, прижав подбородок к груди, обхватил себя руками и покачивался вперед-назад. К-209 продержалась недолго, подхватила эмоции S-019, но она не умела хохотать беззвучно, а плакала всегда навзрыд. S-019 пришлось прижать ее к стене, крепко обнять и придавить.

– Сумасшедший, – выдохнул N-076, глядя на давящегося смехом Зенона.

– Мы уйдем, когда все будет готово. – Зенон подмигнул ему. – И больше никаких споров.

Конечно, он сумасшедший. Он давным-давно спятил, задолго до того, как из отсека наблюдателей вместо человека, которого он считал не своим другом – на Ковчеге никто из обитателей верхних ярусов им не друг, – но союзником, выглянул из-за спины Демона. От неожиданности Зенон забыл воплотиться, стоял невидимым столбом, пока мальчик подпрыгивал, стараясь вырвать из пальцев Демона черный шар.

Тот, нужный, с чертежами, без сомнений. Потому что за ним они и пришли. Точнее, прийти должен был Зенон, один.

Один, Z-033, мой скорбный призрак. Я плохо объяснил?

Пацан сумел ухватить шар. Дернул и помчался. Его сила таилась в скорости, оттого, наверное, R-076 так хотел его проверить. Могло получиться, могло. Молниеносно влететь в отсек, выхватить шар, приготовленный заранее.

Ты же не думаешь, что там аквариум, набитый шариками? Нет-нет, они встроены в специальную нишу. Тебе нужно провести две диагонали по стеночке. Представь, раз линия, два линия. И в точке их пересечения твой приз. Красиво, не правда ли? Люблю, когда красиво! А хочешь, я положу его у двери? Зашел, забрал.

Мальчишка мог убежать далеко. Мог спрятаться. Мог спрятать шар. Или передать его Зенону, чтобы шар исчез. Или схватить Зенона за руку и исчезнуть сам. Но вместе с Демоном к нему шагнул Т-022. Мальчишка споткнулся, Зенон утратил невидимость. У Т-022 на шее под кожей сидел блокиратор, чтобы не нарушал учебу остальных детей, его способность подавлять силу других мешала в Пирамиде. Но Стиратели отключали блокираторы дистанционно.

– Ты привел питомца? Мы в ответе за тех, кого приручаем, помнишь? Я приручил тебя, поэтому и страдаю сейчас в той же мере, что и ты. Питомцу придется несладко. Но ты, может быть, успеешь потушить пламя. И взять мячик, за которым послал мальчишку, как память о его и собственной глупости.

Т-022 выключили. Зенон растаял. Он мчался к лифтовой зоне нижнего яруса, куда потащил мальчика Демон, и жалел, что ему перепала проклятая невидимость, а не сверхскорость. Шар Зенон подобрал. Яра не обманулась, он поднял добытый носитель информации обгоревшими, покрытыми чужой и своей кровью пальцами. И отнес своим.

– Мне казалось, мы понимаем друг друга, – билось в висках разочарование в голосе союзника. Великодушной мрази – верно сказал сегодня R-566. – Шаг за шагом приближаемся к цели. Не сбивайся, пожалуйста, с выверенного ритма. И тогда я награжу тебя другим питомцем. Возможно, девочку ты захочешь защищать получше.

Магда раскрылась за пару месяцев до назначения. Детей из старшей группы должны были распределить по местам постоянной работы. Они заслужили стать полноценной частью Ковчега и трудиться на благо всех его обитателей. Магда пропускала все веселье. Пели мы теперь еще чаще.

Мы пели неровным хором, за красотой исполнения никто не следил, в нас вдалбливали лишь веру в слова. Среди гимнов Ковчегу этот нравился мне больше всего. Остальные тексты повторяли в разных вариациях строку «Да здравствует бессменный Лидер, поднявший нас из пепла в небеса». Его требовалось петь восхищенно, с глупым выражением лиц. Зато этот короткий, напоминающий топот наших ног по коридорам Ковчега, мы пели с яростью. В нем написали правду: избранных, тех, кто на самом деле всем безразличен, кидали в чужие войны. Я сделала такой вывод из нудных лекций учителя. Скорее всего, эту песню придумали до Катаклизма, может, и во время той войны, когда одни люди стремились донести до других истину, но истин оказывалось много, и никому не подходила чужая. Обычно я лишь открывала рот, чтобы не портить и без того фальшивящий хор, но это восхваление пела во весь голос. Сегодня, правда, горло сжимали нервные спазмы, из-за случившегося с Магдой слова приобрели особое значение.

Стиратели курсировали между рядами, высматривали тех, кто не поет. Они согнали все группы, друг за другом вывели младших, средних и старших обоих полов. Я заметила Зенона. Он что-то говорил рыжему парню.

– Вит, – кивнула в его сторону Эн. Она произнесла имя одними губами. Я подняла бровь: «Откуда знаешь?» Имена своих одногруппников Зенон мне не говорил, одни коды. Рыжего из старшей группы я запомнила из-за респиратора, который он никогда не снимал.

– Кью сказала. – Она чуть сжала губы, повела плечом. – Ну и я потом подглядела. – Эн хихикнула.

Я распахнула глаза. Вит ей нравился!

Кроме Вита, к Зенону были обращены взгляды троих парней. Они умудрялись общаться под надзором Стирателей. Зенон даже позволил себе взмахнуть рукой в сторону пустого возвышения – мы ждали гостей с верхних ярусов, особых гостей. Ради назначения старшей группы к нам спускался человек, которого мы славили в дурацких гимнах, – Лидер.

Нас выстроили в бескрайнем зале, залитом светом. Как давно мы не видели небо! Голубое, чистое, полное свободы, близкое и далекое. Что там, за пределами Ковчега? Весна? Холодная, дождливая, но все же порой одаривающая вот такими солнечными днями. И пока мы распеваем вызубренные тексты, встречая Лидера, весна не изменяет своим привычкам и приносит миру надежду.

Все это время я представляла Лидера страшной, темной фигурой, Ковчегом в человеческом обличье, с черными глазами, длинными пальцами с изогнутыми когтями, порой пририсовывала ему в воображении крылья, как у летучих мышей под крышей моего дома. Перепончатые, обросшие короткими волосками, огромные. Представляла, что Лидер выйдет, окруженный дымом или, наоборот, освещенный ярким сиянием, выставит палец и каркнет: «Смерть!» Или зашипит. Или молча отдаст приказ Стирателям убить нас всех. Вместо Лидера к нам вышел Старший Стиратель, вот уж точно жуткий человек. Шрамы на лице шевелились, он улыбался. Я ожидала, что вслед за ним явится его вечный мигающий спутник, но, когда Старший Стиратель кивнул, приветствуя собравшихся детей, за его спиной опустился экран.

– Лидер обращается к детям Ковчега!

Лидер не почтил детей Ковчега личным присутствием. На экране появилось прекраснейшее лицо из всех видимых мной. Лидер оказался женщиной со светящейся кожей, белоснежными зубами, точеным носом и ясными голубыми глазами. Весна пришла и в Ковчег? Нас обнял нежный, ласковый голос.

– Дети мои, в назначенный час я рада приветствовать каждого! Я слышу ваши песни и радуюсь достижениям. Вы – мост в будущее, которое я создала. Вы понесете мою мечту из сердца Ковчега в возрождающийся мир!

– Да здравствует бессменный Лидер! – пропел Старший Стиратель.

– Да здравствует бессменный Лидер! – подхватили мы.

Где он, возрождающийся мир? Я, видимо, жила на другой планете. Рядом гордо возвышалась Ди, показавшая отменные результаты уже на втором занятии. Она могла наводить галлюцинации – дотронулась до медика, и он очутился в ее доме на земле. Мотал головой и спрашивал: «Где я? Как я тут оказался? Помогите!» – пока их не растащили. За ней – не менее гордая Кью, читающая мысли, Стиратели часто уводили ее наверх работать отдельно. Эн – по правую руку, она тоже стала проявлять ментальную силу, которую называла «подглядыванием», стабильно развивалась. Я значилась в конце списка в младшей группе девочек. Об успехах мальчишек-сверстников мы не догадывались, с ними пересекались в столовой и коридорах, но, разумеется, не общались.

– Начнем с ежегодного назначения. Оставшиеся представители старшей группы добились большого прогресса, успешно прошли промежуточное испытание и готовы стать полноценными членами Ковчега.

Лидер откинула рыжие блестящие волосы, растянула губы шире и стала зачитывать коды. Ни одна мышца не напрягалась на ее идеальном лице, не появилось ни единой морщины или складочки, свидетельствующей об эмоциях. Не лицо, а маска – красивая и равнодушная. Цифры звенели в воздухе, мы не запоминали собственные коды, в новых же и вовсе запутались. Названные не подходили к возвышению, на котором все так же улыбался Старший Стиратель, а оставались на месте.

«N-076 – наблюдение. S-342 – служба чистоты. A-105 – обслуживание транспортников. С-029 – верхний ярус».

Ковчег обслуживали дети. Их способности находились на службе быта и чистоты. Зачем учить или мучить, чтобы в итоге отправить нас чистить душевые или транспортники? Я кипела от негодования. В голове вертелось назначение N-076 и С-029. Наблюдение и верхний ярус? За кем будут наблюдать и какой способностью надо обладать, чтобы попасть наверх?

– W-157 продолжает службу в отходнике, он показал себя отличным помощником в лаборатории.

Эн сжала мне запястье. W-157 – ее Вит.

– Z-033 также остается прикрепленным к отходнику.

Эн, скорее всего, ощутила мой участившийся пульс.

Коды сыпались с экрана. Старший Стиратель продолжал улыбаться. Мы стояли, ноги отваливались.