Попытка Веры
Посвящается Владимиру и Ирине.
Свечой сгоревшей для меня была любовь, и ненависть.
К отчаянью вели дороги бесконечной суеты.
Я шла по ним, но вырваться душе не раз хотелось
Нетленным мотыльком, взлетающим на свет из темноты.
– Добрый вечер!
Дверь за спиной бесшумно закрылась – мягко щёлкнул капкан. В полутьме, в кресле, сидел мужчина. Комната – что-то около пятидесяти квадратных метров, шкаф с книгами, письменный стол, кушетка. Два кресла. Запах свежесваренного эспрессо. Ощущение будто бы спрятался в тёмной, тёплой кладовой.
– Присаживайтесь. Жду вас. Мы много общались в скайпе. Встречу в моём кабинете, как правило, назначают когда действительно есть что сказать.
Валерия села на край кресла, щёлкнув металлической застёжкой сумочки. Она молчала, отводя взгляд, пряча от себя диагноз собственной слабости. Собственного поражения.
Мужчина участливо продолжил:
– Вы курите? Пожалуйста, курите…
Она, естественно, уловила нотки фальши в жалостливом приглашении к беседе, но это не вызвало никаких эмоций. Всё перекрыла смесь усталости и безразличия. Дым потёк по комнате.
– Итак, – собеседник предпринял попытку выудить её из вакуума отчуждённости, – расскажите мне всё ещё раз, всё что тревожит вас. Это легко! Говорите, просто говорите…
Он понимал: вместить в часовой сеанс целую жизнь невозможно. Но нужно было с чего-то начать. Перед ним сидела женщина пятидесяти лет – элегантная, подтянутая, роскошная. Он видел перед собой тлен увядающей бесцветной красоты засохшей, рассыпающейся в труху бабочки. Неуверенно и несмело, будто ступая по ломкому льду, Валерия сделала шаг:
– Знаете, мой муж деятель искусства…
Мужчина в кресле с почтением кивнул:
– Ваш муж – гений.
– Мне всегда казалось, что в нашей жизни я всё контролирую. Но что-то пошло не так. Между нами не было ни конфликтов, ни ссор, у нас ничего не случилось. Он просто перестал меня слышать.
– Ранее вы говорили, что он стал жить отдельно?
– Да, он ушёл.
– Стало быть, он перестал делать то, что вы от него хотите?
Валерия замолчала и опустила взгляд на руки собеседника.
В своём деле он был одним из лучших и сейчас его вкрадчивый и приглушённый голос звучал в унисон её мыслям. В который раз он бегло интересовался графиком её работы, качеством сна и режимом питания. Он убаюкивал десятками односложных ответов и, наконец, тасуя колоду предсказуемых фраз, выбросил перед нею тот самый, ключевой, козырный вопрос:
– Попробуйте вспомнить, в какой момент, впервые, вы ощутили внутренний протест?
Валерия вздрогнула. Едва выстроив ход следующих ответов, она будто запнулась о маленький острый камень. Ведь, знала, что в этот раз речь пойдёт не о французских бланманже, и непременно собеседник, бегло прощупав поверхность, ухватит и станет тащить застрявший, наболевший сгусток. Но это и было нужно.
Валерия прикрыла глаза:
– Кажется, я отлично помню тот день. Это было первое лето в нашем доме. Раннее лето, июнь. После дождя… Я сидела за роялем в гостинной и что-то наигрывала. Что-то из Дебюсси, прелюдии… Пыталась погрузиться в них, поймать ритмический рисунок, и вдруг поняла, что абсолютно не слышу музыку! Её заглушали десятки навязчивых посторонних звуков: детский смех, какой-то спор, лай собак на улице, быстрые шаги по лестнице, вот кто-то мешает ложечкой чай, вот фантик от конфеты шуршит, вот вдруг разбивается чашка, вот дверь захлопнулась и сигналит машина… Меня словно не было! Я прикасалась к клавишам, я играла форте, фортиссимо! Но музыки не было. Я словно утратила способность слышать её.
Он слушал, кивал, и предвкушал ежевечернюю дозу виски на сон.
От сигаретного дыма не осталось следа. Выполняющий процедуру, бесстрастный специалист продолжал прощупывать подушечками пальцев подкожную гематому:
– И тогда вы что-то сказали? Вы тогда что-то сделали?
Впервые за время сеанса, Валерия посмотрела собеседнику прямо в глаза и обречённо, устало ответила:
– Ничего.
Звуки "Польской танцовщицы" эхом летели по дому. Срывая руки с клавиш, Валерия вставала и, пошатываясь, ходила по комнате. Она осталась наедине с собой в гулкой пронзительной тишине. Некогда наполненный жизнью, дом теперь напоминал ей подвал с тёмными, пустыми коридорами. Отчего-то здесь всё время пахло сыростью. Отодвинув вчерашние убеждения и никчёмные разговоры с подругами, она видела перед собой ту самую правду, мимо которой хотелось пройти обходными путями. В одиночестве, пропитанном прелюдиями Шопена, она то и дело начинала играть, но каждый раз ощущала отчаянное, слепое желание услышать сквозь звуки музыки те навязчивые, сбивающие с такта, посторонние отголоски. Они казались ей безвозвратно ушедшими, ценными, и было странно вдруг осознать, что в них была вся её жизнь.
В тот поздний вечер, как и в прежние, мешая коньяк со снотворным, она ложилась, вставала, открывала и закрывала окно, заваривала липовый чай, успокаивалась и снова не могла найти себе места.
Вечерняя тишина была столь вязкой и осязаемой, что, казалось, её можно было ощутить физически: погрузиться в неё, как в тёплую ванну, потрогать её кончиками пальцев.
Телефон задребезжал, мгновенно вызвав прилив головной боли.
– Валерия Юрьевна? Простите за беспокойство. Мы не договорили сегодня. Я настоятельно рекомендую вам прийти ещё раз. Мы проработаем ваше состояние и обязательно найдём выход. Вы не спите, ну а я для своих клиентов готов работать двадцать четыре на семь.
Она ненавидела тривиальные фразы, порой они доводили её до бешенства, ей всегда хотелось очистить от них чью-то речь. Ощутив желание оправдаться, Валерия выдохнула:
– Insomnia…
Голос в трубке бросил:
– Эндогенная депрессия. Я назначу вам курс антидепрессантов, дневные транквилизаторы, мягкие ноотропные препараты новейшего поколения. Поверьте, своевременное медикаментозное лечение даёт прекрасные результаты.
– Благодарю за беспокойство. – Валерия завернулась в одеяло и обняла себя.
Тон психотерапевта казался развязным. Она представила его в небрежно накинутом на голое тело халате, с бокалом виски.
– Видите ли, свойственные вашему состоянию, вспышки агрессии со временем могут стать неконтролируемыми. Тут очень тонкая грань. Важна своевременность лечения и…
Она всегда оставляла за собой право ставить точку в любом диалоге и резко оборвала его:
– Спасибо! Я справлюсь сама.
Снотворное начало действовать. Валерия наконец-то согрелась. Ей стало тепло.
Сидя в остывающей ванне, лениво и полусонно, Вера смотрела в большое окно. Сквозь прищуренные веки акватория Невы казалась размытой, смазанной. Вера любила расфокусированные чёрно-белые снимки, замыленные фоны. Она любила белые ночи и сьюты в отелях, пушистые белоснежных халаты и ощущение будто ты путешествуешь.
Этот город всегда был мечтой – с детства, с провинции, с затёртых страниц репродукций… Ей хотелось ворваться в его жизнь, вдохнуть его воздух… Никто не заметил её появления, никто не ждал её здесь, но атмосфера старых Петербургских улиц с первых секунд и по сей день заполняла её ощущением ни с чем не сравнимого счастья.
Она работала в маленькой кофейне на площади пяти углов. Иногда Вера ловила себя на мысли, что готова жизнь просидеть в пропитанной кофейными зёрнами тишине. Варить и варить кофе, здороваться с посетителями, с улыбкой протягивать коробочку с круассаном, желать хорошего дня. За огромными окнами шли люди, бросая мимолётные взгляды на своё отражение. А Вера всматривалась в их лица и думала – осознают ли они своё счастье, что родились в этом городе и Петербург – их дом?!
Вечерами она часами смотрела из окна съёмной квартиры в Лиговском переулке на город – окутанный сумраком, сверкающий разноцветными огоньками. Наполненный музыкой тысяч голосов и несущихся машин, Санкт – Петербург был прекрасен.
С фотографической точностью Вера помнила краски того дня, когда встретила Марка. Небо над Греческой площадью было пронзительно голубым, прозрачным, каким бывает лишь ранней весной. Ей было холодно, а парень в длинном чёрном пальто, неспешно идущий навстречу, вдруг предложил ей остановиться и согреться кофе. Случайная встреча оказалась началом бесконечных прогулок и разговоров в кафе. Марк шутил, что выпил с нею три тысячи чашек латте. Целое лето они были вместе. А осенью он улетел в Париж…
– Вера… Вера! – голос за спиной вырвал её из фазы быстрого сна. – Вода совсем остыла.
Марк протянул ей халат:
– Ты проснулась так рано?
– Я не ложилась, мне не спится.
Она подошла к зеркалу и надела белое платье. Вера знала: сегодня особенный день.
Они молча пили кофе, глядя в окно на спящий город. Марк коснулся её руки.
– Послушай, я должен сказать кое-что.
Вера улыбнулась:
– Нет. Послушай лучше меня. За этот год я научилась чувствовать тебя на расстоянии, а уж когда ты рядом – я запросто читаю все твои мысли. Я знаю, сейчас ты скажешь, что не вернёшься больше в Россию, что мы не увидимся больше в Петербурге и это последняя наша встреча в отеле.
Марк молчал, а Вера продолжала:
– И знаешь, что хочу сказать тебе я? Я готова сказать тебе да! И завтра мы улетаем!
Мгновенно, в мельчайших оттенках, она представила каждую вещь в его крохотной студии на улице Вожирар. Прилетев к Марку на Рождество, ежеминутно Вера пыталась влюбить себя в этот город. Каждый день она шла на Монмартр и всякий раз находила его неуютным. Улица Роз напоминала съёмную квартиру – неухоженную и необжитую. Французская речь казалась ей грубой, стоимость чашечки cafe creme неслыханной. Всё было чужим. Но сейчас, глядя на утренний Петербург, Вера была готова свыкнуться с мыслью, что крикливый, серый Париж вот-вот станет её домом.
Зачем-то Марк взял в руки пустую чашку и, повертев её, произнёс:
– Послушай, всё не так, то есть… я действительно улетаю, но Вера… Вера! Я мечтал о Париже всю жизнь, я предпринял столько попыток… А ты всё прячешься в своей кофейне. Париж… Что ты будешь там делать? Работать официанткой? Сводить концы с концами? Образование в университете Париж – Дофин обходится мне в целое состояние! Я учил французский с пяти лет. Я интересовался этой страной, её культурой, политикой. А ты… Ты даже не знаешь английский… Пойми! Бывает так, что случайная встреча может всю жизнь изменить, открыть шикарные перспективы! Именно это случилось со мной…
Марк был взволнован и убедителен. Вера молча слушала каждое его слово.
– Представь! Месяц назад я встретил женщину. Она француженка, пишет в Le Monde, да, собственно, это не важно. Она умна. Я готов слушать её часами. Рядом с такими людьми начинаешь всерьёз верить в себя, в своё будущее. Есть люди, зажигающие наши внутренние, неуверенные мечты. И сейчас я, как никогда, готов быть лучшим на курсе, готов шаг за шагом идти к блестящей карьере!
Вера тихо сказала:
– Значит у нас с тобой нет шансов?
Марк подошёл к окну и глянул вниз, на Литейный, без сожаления прощаясь с ним.
– Вера, так вышло. Я просто не твой герой. И эти наши отельные встречи – они как сто раз протоптанные тропы. Скажи, ты о чём-то мечтаешь?
Он обернулся на резкий стук закрывшейся двери.
Уткнувшись лбом в холодное стекло, Вера бездумно смотрела на серые прямоугольники брусчатки. Такси несло её по пустынным городским переулкам, безлюдным в ранний утренний час. Секунды остановок на светофорах казались вечностью. Вера ощущала пустоту, словно не было Марка, этой ночи, Парижа. Она злилась на саму себя, понимая, что он ничего никогда ей не обещал. Она тысячу раз соглашалась с его словами о неких шансах. Вот только вчера ей казалось, что её шанс это он… Надежда – великий неоправданный риск…
Марк принял душ, смыв с себя невидимый налёт неприятного разговора, неторопливо оделся, проверил не оставил ли чего в номере. Он спустился в холл, вернул ключи, рассчитался за бар, вышел на улицу и сел в такси. Впереди его ждала новая жизнь…
– Остановите здесь. Я выйду!
Чувствуя слабость и начинающуюся простуду, Вера замедлила шаг и прислонилась к стене. Слева, в двух шагах, светилась неоном вывеска подвального паба, каких полно на Пушкинской. В ту же секунду дверь распахнулась и навстречу ей шумным потоком устремилась толпа великолепных, сильных, красивых людей.
Прошло несколько дней и она перестала ждать звонков от Марка.
Прошло несколько часов и Марк уже не смог бы и вспомнить на какой щеке у неё маленькая, чуть заметная родинка.
Закутавшись в кокон своего одиночества, Вера согревала себя кофе, выпивая чашку за чашкой. Холод подступившей к городу осени делал всё вокруг безучастным. Всё чаще ей казалось, что собственная её жизнь, словно воздушный шар, оторвавшийся от чужого свадебного кортежа, бесцельно летит в никуда.
Валерия сидела в своём кабинете и курила. Никто не заходил сюда в её отсутствие. В открытое настежь окно за пару дней насыпало кучу осенних листьев и теперь они ворохом лежали на полу. Казалось странным, что она не заметила их вчера. За окном было серо. Крупные капли бесшумно падали вниз на сухую траву. Валерия куталась в шаль. Кончиками пальцев, одной рукой, едва касаясь поверхности стола, она проигрывала пассажи, мысленно слыша капли дождя.
Сухой берёзовый лист с чуть рассыпавшимся краем лежал на стопке бумаг. Она провела пальцем по его прожилкам, заострённому кончику, он казался ей совершенным произведением искусства.
Она закрыла глаза и представила себя на Марсовом поле, где маленький мальчик лет пяти – её сын, собирал с земли осенние листья, протягивал ей, и сквозь солнечный свет она подолгу рассматривала каждый.
Белый лист тишины разрезал быстрый стук каблуков в коридоре.
– Валерия Юрьевна! Пора! Вас все ждут!
Пуховая шаль кубарем скатилась на пол.
Высокая, в длинном до пола платье с открытой спиной, уверенная, ослепительная, она стремительно вышла в центр огромного зала и громко, хорошо поставленным голосом произнесла:
– Дамы и господа! Я бесконечно рада приветствовать вас в Ренессанс – холле. Я счастлива сообщить, что собрание частных коллекций современного искусства, представленное в моей галерее вот-вот пополнится работами молодых, талантливых мастеров. Сегодня у нас особенное событие: открытие творческого проекта – Новые имена! Ни для кого не секрет, что зачастую наши достижения начинаются с мечты. Но лишь иногда мы встречаем на своём пути тех особых людей, которые разжигают в нас огонёк вдохновения. Наш проект, торжественное открытие которого мы празднуем сегодня, посвящён новым именам в русской живописи. Молодые начинающие художники уже завтра, в режиме реального времени начнут создавать уникальные шедевры под руководством опытных мастеров старой школы. И сегодня мы с вами собрались здесь насладиться искусством и выразить своё почтение одарённым молодым людям! Давайте поприветствуем их!
Раздались аплодисменты. Валерия улыбалась. Здесь и сейчас она была по-настоящему счастлива.
В чёрном шёлковом платье и белом фартуке Вера подавала каппучино. Выездное обслуживание светских мероприятий всегда несло ощущение сопричастности к торжеству. Вечер был прекрасен. Стройные ряды бокалов Asti, фуршет – воплощение изысканности, цветы, женщины в вечерних платьях, балерина в чёрной пачке и картины, картины, множество картин… Отовсюду летели приветствия, комплименты, реплики уютных бесед о стиле, технике, мастерстве. Сквозь гомон голосов Вера слышала виолончель, фортепиано и скрипку. Оставшись одна, она отставила поднос с пустыми бокалами и медленно пошла на звуки музыки.
– Простите, – она тронула за локоть элегантную пожилую даму: – что это звучит?
Та улыбнулась так, будто вопрос доставил ей удовольствие:
– Это трио памяти великого художника, дорогая, Чайковский!
Приветливо кивая гостям и останавливаясь тут и там поболтать с приятелями, Валерия неторопливо шла, продолжая известный лишь ей маршрут. В углу зала, сгорбившись в кресле, сидел мужчина. Происходящее не волновало его, казалось, его занимает только полоска фонарного света за окном да содержимое большой коньячной рюмки.
Над самым ухом прошелестел голос бывшей жены:
– Владик, как всегда пьёшь. Не вышел к гостям, ни приветствия, ни торжественной речи. Что же это такое?
Валерия села напротив и смотрела на мужа в упор.
– Ты просила и я пришёл.
– Да! Но что скажут люди? Ты не работаешь, не выставляешься, не пишешь!
Владислав смотрел на неё. Линия каре и алая помада никак не вязались с воспоминанием прошлого, где Валерия юная, с тёмными распущенными волосами, улыбаясь, шла ему навстречу в тёплый апрельский день. Спустя столько лет он помнил цвет раннего весеннего неба, светло-голубой, полупрозрачный, чуть ребристый, как озёрная гладь. Эта картинка, до сих пор живя в памяти, давно превратилась в нечто замёрзшее, отмершее, как сухой опавший лист с хрупкими осыпающимися краями.
Он тихо сказал:
– Я пишу. Всё время в голове один образ. И я пишу его.
Но не для толпы, не для выставки. Что должен я тут демонстрировать? Масштаб твоего мероприятия? Масштаб таланта этих молодых людей, не имеющих никакого отношения к живописи?
Валерия резко отвернулась и, улыбаясь, помахала кому-то рукой. Затем вновь глянула на бывшего мужа. Глоток за глотком он выпивал дозу своей вечной усталости от всех, от всего. Её взгляд выражал почти ненависть. Она думала, сколько же раз этот чужой человек скрипом двери бесцеремонно врывался в её sonate pathetique? Сколько раз рядом с ним беззвучно и незаметно умирала её душа?
Она сцепила руки в замок и мягко сказала:
– Что это значит, Владик? Не хочешь ли ты сказать, что всё это тебе не нужно?
Владислав отставил рюмку, будто собравшись встать и уйти.
– Я сделаю всё как ты скажешь. Твой вечер великолепен. Проект перспективен. Твои друзья – чиновники закажут портреты своих любовниц всем этим рисовальщикам. Одни продадут, а другие купят. И все будут в диком восторге. И все заплатят тебе за возможность участия. В очередной раз ты устроила рынок, ты безошибочно попала в тренд. Вот только никакого искусства тут нет.
Ощутив непреодолимое желание ударить его по лицу, Валерия прошипела:
– Так чего же ты хочешь?
Владислав обвёл взглядом зал. Сборище блистательных мужчин и женщин представилось ему застывшей фреской, которая вот-вот, растрескавшись тончайшей паутинкой, разлетится хрустальными брызгами.
Он тихо произнёс:
– Пожалуй, мне хочется лишь одного: чтобы меня оставили в покое.
Пробираясь сквозь толпу, Владислав уверенно шёл к выходу. В этот вечер он много пил, переходя с коньяка на виски. Кто-то здоровался и что-то говорил. Он отвернулся от вспышки в лицо. Он не хотел ни о чём думать, но уставший, отравленный алкоголем мозг всё подмечал и подбрасывал бессвязные детали. Вот подруга Валерии, стоя рядом с мужем призывно улыбается какому-то парню, а тот, проходя мимо, невзначай задевает её голое плечо. И отовсюду летит смех, двусмысленные фразы и откровенный флирт. И всё выглядит так, что это сборище со стороны похоже на свинг-вечеринку в полуподвальном помещении, переоборудованном под будуар в стилистике ар деко. Но он много раз видел этих людей. Он хорошо знал, что именно здесь происходит. Нет, он не осуждал их – элегантных молодящихся женщин с неживой мимикой и успешных мужчин. Не осуждал и не судил, но слишком много заискивающей лживой лести было в их жестах, чрезмерно много прагматичности слышал он в их словах. Не осуждал, но, находясь здесь и сейчас, желал лишь одного: быть выдавленным из душного их мирка.
На секунду он остановился у портрета жены. Некогда он вложил в него всю силу убеждения, на какую способен дешёвый актёришка, сорвав овации, замазав взгляд искренностью, получив мгновенное признание. Теперь ему хотелось лишь одного: взять кисть и методично штриховать полотно белой краской, пока перед зрителем не останется девственно белый лист.
Он обернулся. Балерина в кружевном чёрном платье, изящная как фарфоровая статуэтка, опустилась с пуантов, поклонилась и тут же исчезла.
Владислав был почти у дверей. Но что-то отчаянно не давало сделать следующий шаг. На краешке опустошённого сознания что-то нависло перед ним, как ширма, заслонив выход, что-то будто кричало монотонным белым шумом, останавливая. Прямо перед собой он мгновенно увидел её – рыжеволосую, бледную, отрешённую от всего. И лица в толпе ушли на второй, десятый план, а затем и вовсе исчезли, оставив только её – сосредоточенную, одинокую, депрессивную. Было сложно представить улыбку на этом совершенно особенном лице.
– Владик! Не уходи! С тобой хотят выпить наши друзья!
Потеряв её на секунду, он искал, растерянно озираясь по сторонам, и не нашёл, не увидел больше.
– Вечер прекрасен! – Валерия сжала его руку.
Его занимала одна только мысль: могут ли сны проникать в реальность? Ответ на этот странный вопрос был теперь, как никогда, очевиден.
Торжественный шумный вечер остался позади. Вера стояла на крыльце галереи и смотрела на сумрачное питерское небо. Дождь сменил мокрый снег. Он падал ей на ладонь и тут же таял. Вера поймала себя на мысли, что ей не просто нет места там, среди тех картин и людей – она не могла отыскать себе места в своей собственной жизни! Она ощущала себя бездомной кошкой, готовой идти за тем, кто наклонится погладить. Одиночество стало спутником её вечеров, и всё чаще ей не хотелось идти домой. Её прекрасный, восхитительный Петербург был сейчас равнодушный, немой…
– Не мой город. – Чуть хрипловатый мужской голос прервал поток её мыслей.
Не оборачиваясь, Вера поспешила к стоянке такси.
– Заплатят ли зрителю?
Мятая записка, надёжно скрытая бумажными щитами партитур, принялась гулять по рукам, на полпути затерявшись в валторнах. Скрипки многозначительно переглянулись. Контрабас в долгих паузах со смесью презрения и любопытства, прикрыв глаза, слушал соло. Кисти дирижёра порхали над зыбкой звуковой бездной. Напряжение висело в воздухе. Полукивок-полунамёк:
– Работаем!
Старый дирижёр симфонического оркестра недолюбливал Гайдна, Моцарта, втайне от всех считая классицизм полной чушью, но Скрябин!.. Скрябин был в его мире существом высшего порядка. И сейчас абсолютный его слух улавливал фальшь в струящейся партии фортепиано. Нет-нет, ни в коем случае он не прервёт звучание. Порцию праведного возмущения он выплеснет позже, вечером, своей ничего не смыслящей в музыке жене. Как можно забыть о diminuendo в конце фразы? Возможно ли чеканить пассажи, игнорируя авторское "импровизационно"?!
Зажатое, словно сдавленное в тиски, запястье предательски ныло, вызывая единственное желание – сорвать руки с клавиш и безвольными плетьми бросить их на колени. Но нет, она всегда была вне обстоятельств. Валерия знала: сегодня они играют только Allegro, но когда-то, однозначно, ей станут нужны Andante и Allegro moderato.
В полной внезапной тишине, в великолепной акустике капеллы раздались аплодисменты единственного человека в зале.
Час спустя они сидели напротив друг друга в ресторанчике на набережной. Хрипловатый голос парня расслаблял, незаметно и мягко, действуя как нейролептик.
– Ты великолепно играла.
Валерия усмехнулась:
– Да брось, Гера! Рука опять предательски подводила меня. Артроз – настоящая проблема для исполнителя.
Парень возразил:
– Сегодня мне будто открылось то, о чём ты мечтаешь.
Валерия покачала головой:
– Что ты… Теперь, в моём возрасте, речь уж не о мечтах. Всё что ты видел – сожаление о шансах, которые утрачены, тоска по собственной жизни, которая не состоялась. Это странное ощущение – будто в куче ненужных вещей ты обнаружил простую, необратимую истину: ты знаешь что предал себя. Продал своё бесценное, невосполнимое время, и сделал это, изрядно продешевив с ценой…
Её взгляд плыл мимо него. Задумчиво она продолжала:
– Однажды, мне пришла в голову идея продавать искусство. И я прервала свои ежедневные пятичасовые репетиции. Тогда неизбежно случилось то, что должно было: я утратила оттачиваемую годами исполнительскую технику. Я попросту умерла в профессии, и стала абсолютно бесполезна. Но остались амбиции! Впрочем, ты сам видел сегодня всю эту бутафорию, театр одного зрителя… – горько усмехнулась Валерия.
Они смотрели друг на друга и молчали. Её слова, завязываясь в невидимые узелки, заполнили те пару минут, когда официант подал ужин.
Подняв бокал, Валерия бодро сказала:
– Мне хочется верить, что всё ещё может случится.
Понимаю, что это утопия. Но сегодня не время грустить! Тебя ждёт успех! Ты молод. А молодость это то, что прекрасно само по себе, словно произведение искусства. У тебя огромный талант! И, я прошу, не отказывайся от моей помощи в начале твоего пути. Запомни одно: невозможно создавать шедевры, когда ты вынужден выживать. Я решу все проблемы. Ты станешь ярким открытием моего проекта. За начало! Ты просто поверь…
– Кофейня закрывается!
Будто лишившись спасительной раковины, Вера стояла у окна, уставившись в одну точку. В эпицентре оживлённого людского потока на противоположной стороне улицы у стены с граффити сидел на некоем подобии скейта безногий нищий. Хозяйка кофейни, говоря о сумасшедших долгах за аренду, подошла и протянула вместе с деньгами записку.
– Вот, посмотри, тебя спрашивали.
Вера снова уткнулась взглядом в нищего. Отчего-то ей непременно хотелось поймать выражение его глаз. На секунду он показался ей собственным безвольным отражением.
Вера долго брела по Разъезжей, вдыхая холодный городской смог. Она зашла в какой-то бутик погреться и, вдруг, ей захотелось купить длинное в пол пальто, надеть его, поднять воротник и долго идти по улицам, заметая ногами сырые замёрзшие листья.
– Вам чем-то помочь?
Вера вышла в холод крадущейся в город зимы. Она шла, то и дело смотря на своё отражение в зеркальных окнах, витринах, в тонированных стёклах машин.
В баре отеля на Невском она села у окна и заказала кофе по-ирландски. Ей хотелось согреться, холод шёл изнутри. Вера подумала вдруг о Марке, она знала наверняка, что сейчас позвонит, и он обрадуется, и скажет ей немедленно бросить всё и прилететь. Она отчётливо слышала французскую речь. Компания иностранцев расположилась за соседними столиками.
На смятой записке был номер и незнакомое имя – Владислав Дёмин. Она набрала его и после долгих гудков услышала:
– Да! Говорите!
Секунду помолчав, Вера сказала:
– Здравствуйте, меня зовут Вера. Мне сказали, что вы искали меня.
Пауза…
– Да! Да, я искал вас, Вера… Послушайте, я прошу, мне обязательно нужно встретиться с вами.
– Но что вы хотите?
– Простите! Я не представился. Моё имя Владислав…
Владислав Сергеевич Дёмин… Я видел вас совсем недавно, в галерее Ренессанс, я вас искал… Можем ли мы с вами увидеться? Мне это крайне необходимо, пожалуйста… Мне дали ваш номер в кофейне, на площади пяти углов.
– Кофейня закрылась. Вам нужен бариста? Официант на мероприятие?
– Нет. Не совсем. Но у меня есть предложение, которое, возможно, заинтересует вас.
Вера пожала плечами:
– Как раз завтра я планирую заняться поиском новой работы. Мне нужно приехать на собеседование?
– Да, в некотором роде. – Мужчина продиктовал адрес. – Я жду вас завтра. В любое время. Весь день.
Следующим утром Вера приехала на Васильевский остров. Подойдя к двухэтажному особняку, она обнаружила дверь закрытой и неуверенно нажала кнопку звонка. Через минуту перед ней стоял высокий немолодой мужчина.
– Здравствуй! Жду тебя. Проходи!
Тёмно-бирюзовые стены. Ряды картин. Гулкая тишина.
Он быстро шёл вперёд, не оборачиваясь, а Вера почти бежала за ним. Поднявшись по лестнице, они очутились в комнате, пропитанной запахом краски. Огромный полукруглый эркер пустил сюда пустое серое небо и падающий снег. Хаотичный беспорядок вещей странным образом нёс в себе ощущение покоя. В центре помещения был портрет женщины – владелицы галереи. Жестом мужчина пригласил Веру расположиться в кресле и, чуть отойдя назад, всё смотрел и тихо, задумчиво повторял:
– Да… Да. Удивительно…
Он закурил и тихо произнёс:
– Итак, меня зовут Владислав. А ты Вера. – Он задумчиво выдохнул дым и продолжил: – это моя мастерская, здесь я работаю и провожу почти всю свою жизнь. Мои персональные выставки проходят нынче по всей Европе, некоторые работы представлены здесь, что-то в частных собраниях… Но дело в том, что я давно не пишу.
Вера молчала, а он продолжал:
– Год назад, или раньше, в моём воображении возник некий образ. Я проснулся однажды, взял карандаш и долго сидел в тишине, собирая как пазлы, обрывки своих ощущений. Я пытался что-то вспомнить. И, вот, через несколько минут с чистого листа на меня смотрело лицо, которое раньше я никогда и не видел, и я находил его совершенно особенным, не похожим на все женские лица, что я уже написал. А их было немало. Удивительно… Как актриса из чёрно-белых фильмов… Как пробуждение от самых чистых снов… Я писал это лицо сотни раз, я пытался, но каждый раз в придуманном мною образе не хватало чего-то сиюминутного, живого, ускользающего. Ты меня понимаешь?
Вера кивнула, не понимая ничего.
– Пойдём. Я всё тебе покажу.
Вера вздрогнула. С мольберта в углу на неё, как отражение в зеркале, смотрело её лицо. Она перебирала стопку зарисовок, прикасалась кончиками пальцев к крупным мазкам. От запаха масла и сепии кружилась голова. Она видела себя в профиль, издалека, совсем близко, с цветами, в белом платье, с золотой диадемой на волосах. Это было прекрасно…
Дёмин сказал:
– Твой образ стал для меня наваждением. Ты просто живёшь в моих снах, мыслях, на белом листе. Я много раз выходил из дому и бродил по городу, оказывался в самых разных местах. Я искал и искал, пытаясь найти хоть что-то схожее. И вот я нашёл тебя прямо здесь, в галерее. А я, ведь, в тот вечер ещё хотел не прийти!
Он налил чашку чая для Веры и усадил её в кресло.
– Нравятся ли тебе мои работы? – спросил Дёмин. От его слов исходило ощущение простоты, будто на чистом листе был написан элементарный вопрос, ответить на который мог даже ребёнок.
– Да! – Увиденное поразило. Вера не понимала, хочет ли поскорее отсюда уйти, или ещё ненадолго остаться.
С мягкостью в голосе Дёмин сказал:
– Именно этого, главного, мне и не хватало – дыхания, пульса живых эмоций, жизни! Пей чай и послушай. Я прошу меня только выслушать. Решение за тобой. Мой творческий замысел не даёт мне покоя. Твой образ – новый этап для меня. Мне нужно написать твой портрет, с натуры, вживую. Ты очень нужна мне здесь и сейчас.
Вера собралась с мыслями и, наконец, ответила:
– Знаете, это прекрасно. Я никогда не могла и подумать, что кто-то может написать мой портрет, я и фотографируюсь крайне редко… Я много раз наблюдала за уличными художниками на Невском. Простите! У меня совершенно нет времени. Я позвонила вам лишь потому, что сейчас я ищу работу и я подумала, что…
Владислав перебил её:
– Послушай! Я всё понимаю. Если причина твоего отказа в том времени, которое мне необходимо – не переживай ни о чём. Я заплачу тебе столько, сколько ты скажешь. Прости за прямолинейность! Ты можешь считать это новой работой, и у тебя будет масса свободного времени. Я сделаю для тебя всё! Решу любые жизненные проблемы. Ты можешь жить в прекрасной квартире на Васильевском острове. Я хочу посвятить тебе целую серию. Я понимаю, что могу лишь просить. И вот сейчас я прошу – останься!
Все слова были сказаны. Он напряжённо курил, бесшумно меряя пространство шагами. Он ждал её решения.
Вера неподвижно сидела в кресле, опустив глаза на чашку с остывшим чаем. Она слушала свои ощущения: за дверями, за окнами её подкарауливала безучастность, но сейчас, здесь, она будто согрелась. Чувствуя себя опустошённой, она сцепила пальцы в замок и, глянув на Демина, как камень в обрыв, бросила:
– Я согласна…
Он улыбнулся, впервые, и лишь устало сказал:
– Ну вот и всё. Отлично. Завтра мы начинаем работать. У тебя всё получится. Ты просто поверь…
Вокруг – сочетание красок, линий и форм, мир, возникающий из под кисти, подрагивающей в пальцах. Вдох! И ощущение полной остановки, а после – застывшее мгновение вне времени на белом листе.
Дёмин работал с утра и до вечера. В полдень Вера выходила обедать в кафе, прогуливалась по городу и возвращалась. На первом этаже галереи было шумно, прямо посреди зала расположились молодые художники, шли мастер-классы, то и дело заходили люди. В тишине, за закрытой дверью мастерской Вера и Дёмин были одни, никто не беспокоил их, никто не звонил. Дёмин был увлечён. В череде похожих друг на друга, незабываемых дней невидимая стена скованности рушилась. Вера тихо наблюдала за руками, глазами этого нового человека, познавала его в молчании или беседе. В немолодом мужчине читалась огромная жизненная сила. Он редко улыбался, но в каждом его жесте было безмолвное одобрение.
Однажды Владислав сказал:
– Когда я пишу, я никого сюда не пускаю. Да и в душу свою впускаю редко.
Веру поражала почти фотографическая точность, казалось, этот человек мог отразить малейший нюанс, настроение, переливы солнечных бликов на её волосах. Казалось, он даже мог читать её мысли.
Всё это время Вера получала от Дёмина значительные суммы в бумажных конвертах. Она молча брала их, убеждая себя, что всё так и должно быть, и для неё это просто работа.
Она привыкала к нему, к его спокойному многочасовому молчанию. Он писал и всё было просто. Он создавал красоту, вырисовывая миллиметр за миллиметром то, что в конечном итоге превращалось в шедевр.
В один из тех дней раздались быстрые шаги по лестнице. Без стука в мастерскую уверенно вошла высокая темноволосая женщина, черты которой Вера изучила наизусть, часами сидя напротив её портрета.
Хозяйка галереи выдохнула:
– Владик! Я вернулась!
Нехотя оторвавшись от работы, Дёмин глянул в её сторону:
– Лера, здравствуй.
Он видел, как в её взгляде сменили друг друга слайды недоверия, удивления, любопытства.
– Ты снова пишешь? Не может быть…
Небрежно бросив небольшой свёрток на стол, она продолжала:
– Ты знаешь, я снова была на юге Италии. Когда-нибудь я уеду туда навсегда… Кто эта девушка?
– Моя натурщица, моё вдохновение. Вера, – обратился к ней Владислав, – позволь представить тебе владелицу галереи: Валерия Юрьевна Ротсберт является организатором всех моих выставок. Валерия, это Вера…
– Вера… – задумчиво повторила Валерия, она по слогам произнесла это имя, словно перекатывая его во рту и пробуя на вкус.
На Веру смотрели цепкие, всё видящие и подмечающие глаза. Взгляд этой женщины рождал в ней то ощущение внутреннего дискомфорта, когда пишешь сокровенные мысли в дневник, а некто стоит и смотрит в упор, ожидая твоих объяснений.
Валерия переключилась на Дёмина. С нарочитой небрежностью она протянула:
– Так чего ты там пишешь? Позволишь взглянуть? – Не дожидаясь ответа, она уставилась на мольберт. Переведя восхищённый взгляд на Дёмина, она тихо произнесла:
– Владик… Это великолепно!
– Если бы я не был художником, то, пожалуй, стал бы фотографом – сказал Владислав, провожая Веру в один из вечеров. Он молча протянул ей коробку.
– Что это? – удивилась Вера.
– Когда придёшь домой, загляни туда. Поверь, там ты найдёшь целый мир.
Работа над вторым портретом с диадемой, черновой набросок которого Вера видела в день знакомства с Дёминым, близилась к завершению. Владислав теперь писал до обеда, а после спускался в зал, принимая личное участие в проекте "Новые имена". Его мгновенно окружали ученики, а Вера уходила, проводя остаток дня на курсах для начинающих фотографов. Теперь она смотрела на мир через объектив фото-камеры, улавливая быстротечное движение жизни, превращая его в застывшие моменты красоты…
В один из дней Вера приехала раньше обычного. Двери открыла Валерия. Вместо приветствия она сообщила:
– Владислава Сергеевича ещё нет. Мастерская заперта.
Но ты можешь подождать его здесь, в зале.
Вера села на стул. Впервые за всё это время, рано утром, в залах был включен свет. Валерия снимала картины, меняла экспозиции, стирала пыль, тонким слоем лежавшую на рамах. В вазах появились живые цветы.
Валерия глянула в сторону Веры:
– Не могла вспомнить, где я встречала тебя? Но, полагаю, мы виделись здесь, в галерее, не так ли?
Вера кивнула. В тоне собеседницы ощущалась некая резкость. Элегантное платье, стильная стрижка, ухоженные до кончиков ногтей руки… Эта женщина была по-настоящему красива. Её взгляд был уверенным, властным и требовательным.
– Сколько ещё Владислав Сергеевич планирует работать с тобой?
Вера пожала плечами:
– Не знаю, он не говорил мне об этом.
Валерия усмехнулась:
– Было бы действительно странно, если б сказал. Его невозможно понять, предвидеть следующий шаг, угадать настроение. Он гений. Он творец! А ты, а вы все… Что можете вы знать об этом? – В последних её словах звучала уязвлённость, будто Вера самим фактом своего присутствия здесь задевала её за живое.
Услышав стук двери, Вера облегчённо выдохнула. Она решила в дальнейшем избегать общения с хозяйкой галереи. Та, в свою очередь, больше не проявляла к Вере ни малейшего интереса.
– Третий портрет – задумчиво начал Дёмин, – мне бы хотелось писать не здесь, не в Петербурге.
– Где же? – удивилась Вера.
Дёмин закурил:
– На днях мы оформим тебе визу и выедем в одно место, считай это деловой поездкой или каникулами, как тебе больше нравится. Надеюсь, ты не возражаешь и будешь рада прокатиться в Эстонию. Могу предположить, что ты отлично водишь машину, я никудышный водитель, не знающий элементарных правил.
Вере вспомнились слова Валерии о том, что невозможно предвидеть его следующий шаг. Очевидно, эта женщина хорошо знала непредсказуемую натуру Дёмина.
– Представь! – в его голосе была увлечённость. – Я, конечно, мог бы написать портрет на берегу моря и здесь, это было бы запросто: изобразить закат, его блики, полосу горизонта, соединившую две стихии. Но это буду не я! Мне нужен не вымысел, не игра воображения, не бутафория. Мне нужна жизнь!
Через день Вера ответила Владиславу согласием. С того момента как этот человек появился в её жизни, ей было легко и спокойно, всё обрело осязаемый смысл, будто само её предназначение было заключено в образе, создаваемом им.
Валерия пыталась убедить Дёмина, что сейчас не самый удачный момент для путешествий, что он нужен здесь, в галерее, на мастер-классах.
Выслушав её, Дёмин ответил:
– Займись подготовкой, мы всё обсудим, как только я завершу третий портрет.
Мягко, но настойчиво он выпроводил её из мастерской, словно Валерия была здесь непрошенной гостьей.
Через несколько дней они были в Пярну – крохотном эстонском городке на побережье Балтийского моря. Летом провинция превращалась в популярный курорт, но сейчас, в ноябре, здесь было немноголюдно и тихо.
Они шли к арендованному дому, где всё было готово к приезду гостей. Участок окружали редкие сосны, их тени лежали на белом песке.
– Мне нравится! – заявила Вера.
Она не чувствовала ни малейшей усталости после дороги. День близился к вечеру. Владислав отправился прогуляться вдоль берега, не пригласив её составить компанию. На маленькой кухне Вера обнаружила внушительный запас продуктов. Не зная чем занять себя, она решила приготовить ужин. Ей хотелось сделать для Дёмина что-то приятное, удивить его, позаботиться. Когда он вернулся, его ждал накрытый стол.
В первый вечер, проведённый в Пярну, до того как разойтись по своим комнатам, они долго сидели на улице в ротанговых креслах, молчаливо глядя на тёмное море, слушая его шум.
После утреннего кофе Вера спросила:
– Когда ты начнёшь рисовать?
Дёмин ответил:
– Пожалуй, завтра. Сегодняшний день я предлагаю посвятить прогулке.
Вера улыбнулась:
– Звучит заманчиво!
Уличная атмосфера Пярну была умиротворённой и сонной. Жители городка вели свою размеренную, привычную жизнь. Эстонская речь – протяжная и мелодичная, расслабляла. Крохотный городок с аккуратными фасадами зданий напоминал живописную миниатюру. Они долго бродили по городским улицам, заходя в кофейни и сувенирные лавки. Они посетили церковь Святой Елизаветы, пообедали в местном ресторанчике национальной кухни. Вера не выпускала из рук камеру и сделала сотни снимков.
Владислав начал работу над третьим портретом. Он писал прямо на улице. Вся округа дышала тишиной и свежестью спокойного моря. Реальность казалась остатком предутреннего сна, небо и солнце были далёкими и чужими.
Дёмин подошёл к Вере и усадил её вполоборота, поправил волосы, чуть приподнял подбородок. Это напоминало действия профессионального фотографа.
– Знаешь, – произнёс он, – на этом портрете ты будешь прекрасна, как в жизни.
В один из вечеров они сидели в шезлонгах у самой воды, укутавшись в клетчатые пледы.
– Почему ты выбрал Эстонию? – спросила Вера.
Дёмин сказал:
– Отчего-то мне хочется сюда возвращаться. Прошлым летом я жил на юге Франции, в Париже была моя выставка. Я часто бываю в Швейцарии, в Италии, в Польше.
Вере хотелось узнать о Валерии, точнее о том, какое место занимает эта женщина в его жизни.
Она осторожно спросила:
– Все твои выставки устраивает Валерия Юрьевна?
Дёмин кивнул:
– Валерия мой главный помощник. Она делает всё: выставки, презентации новых работ, она же работает с прессой. Она – некто вроде моего секретаря и генерального директора.
Глядя на исчезающий в темноте горизонт, он продолжил:
– Ей я обязан своей известностью. Что было в начале? Я сидел на старой даче и рисовал. Моих полотен не видел никто. Лера убедила меня выйти на новый уровень, она показала меня людям.
Вера слушала. Он не ответил на вопрос, который не был произнесён ею. Она спросила:
– Значит, с Валерией Юрьевной вы знакомы всю жизнь?
Помолчав, он откликнулся:
– Лера – моя бывшая жена, мы прожили вместе почти тридцать лет. Расстались, официально оформив развод. С тех пор нас связывают только картины, и ещё у нас есть сын…
– Вот как? Он тоже художник?
Её вопрос утонул в тишине.
Дёмин задумчиво произнёс:
– Когда я пишу, я часто думаю: жизнь каждого – всего лишь определённая роль. Сыграл и ушёл, и продолжение излишне.
– Но какой в этом смысл? – возразила Вера.
– Смысл сводится к тому, чтобы, уходя навсегда, оставить свой след, свой невидимый отпечаток, чтобы с воспоминанием о тебе или времени, проведённом с тобой, в души людей приходило светлое. Тогда любая роль и любая игра оправданы, и жизнь твоя прожита не зря.
Он замолчал и погладил Веру по щеке:
– Я долго-долго и одиноко ждал. И ты ворвалась в мою жизнь, стремительно, мгновенно. И я не знаю, наказание это или награда. Я просто вижу твой свет и дышу им, вижу яркие краски, пишу так, как никогда раньше. Я снова жив, и я снова живу…
Они проснулись одновременно, ранним тихим утром. С его первых слов всё стало ясно и просто. Он сказал:
– Вера… Вера! Я никуда не отпущу тебя, слышишь?
Даже когда я закончу портрет, не отпущу.
Это напомнило Вере её первый визит в мастерскую. Она не ушла от него тогда. Не хотелось уходить и сейчас. Рядом с этим сильным, уверенным человеком ей было спокойно. Она думала о том, что жизнь – это не прошлое, не будущее, а лишь настоящее.
Владислав продолжал рисовать. Вечерами, обнявшись, они сидели на веранде и дышали морским воздухом. Он рассказывал о себе, о своих путешествиях, картинах, любимых фильмах. Он говорил, что если бы можно было прожить жизнь заново, то он оставил бы всё как есть, ничего не меняя, лишь потому, что встретил Веру. Вере пришла мысль о том, как опасно и просто поверить в то, что кому-то ты нужен как воздух.
Спустя пару дней, выйдя из дома рано утром, Вера отправилась к морю. Было безветренно, тихо. Она смотрела через объектив камеры на крупинки инея, который тонким слоем лежал на песке. Она разглядывала неясные очертания судна на горизонте, мутный круг солнца. Шёл снег. Тишину нарушал только плеск волн и крики чаек. Справа, в отдалении от дома был пляж, всегда безлюдный и пустующий в это время года. Она заметила человека, стоявшего там, и собиралась идти в направлении дома, но не двигалась с места, видя, что человек подошёл ближе.
– Самое время для утренней прогулки! – насмешливо произнёс он.
Веру не удивило, что парень говорит по-русски. Он продолжал:
– Знаете, стоял и любовался вами. Глядя на вас, так и хочется написать ваш портрет.
Вера вдруг подумала, что Владислав, должно быть, уже проснулся и ждёт её.
Посмотрев в сторону незнакомца, она бросила:
– Извините, мне надо идти.
Отвернувшись, она услышала хрипловатый голос:
– Вы самая очаровательная натурщица Дёмина.
Вера вздрогнула, ей слышались насмешка и некий вызов, хотя, в тоне этого человека не было и тени иронии. Кто бы это мог быть? Журналист? Блогер? Совсем недавно Владислав рассказывал, что эти люди периодически устраивали на него нечто вроде охоты. Он не любил интервью. Незнакомец смотрел на неё в упор. Ей стало холодно.
Вера подошла к нему и спросила:
– Кто вы такой? – её слова унёс ветер.
Он по-прежнему улыбался и было что-то тревожное в его улыбке, голосе, самом его облике. Парень, оставив её вопрос без ответа, небрежно бросил:
– Пойдём, Вера. Владислав Сергеевич ждёт нас. Вы живёте в красивом доме, но он неуютен и пуст без гостеприимной хозяйки.
Вере хотелось скорее увидеть Дёмина. На душе было неспокойно, словно в их обретённый, едва зародившийся мир вторгся некто чужой. Незнакомец продолжал пристально смотреть. Тихо, чуть слышно, он прошептал:
– You beautifull, sorry…
Вера медленно побрела к дому, через секунду услышав за спиной его шаги.
Молодой человек, представившийся странным именем Гера, оказался учеником Дёмина. Он приехал на выходные к друзьям, остановившись в Таллине. Дёмин искренне радовался этой неожиданной встрече. Они общались как давние друзья и проговорили до полудня. Сославшись на усталость, Вера ушла наверх, в спальню.
Проводив гостя, они отправились к морю. Владислав рисовал, время от времени спрашивая, что с ней происходит. Вера лишь пожимала плечами, в который раз думая о том, как тонко он чувствует её настроение.
Этой ночью ей снился тревожный сон, в котором не было смысла, лиц и цепочки событий. Он нёс в себе страх неотвратимо надвигающейся беды. Она слышала резкие звенящие голоса, они смеялись, спорили, перебивали и грубо перекрикивали друг друга. Сон оборвался и Вера выдохнула с ощущением, будто теряя последние силы, выбралась на поверхность. Рядом безмятежно спал Владислав. Она посмотрела на него спящего, вслушиваясь в его спокойное и ровное дыхание, и через минуту уснула.
Они снова, взявшись за руки, словно влюблённые, бродили по берегу. Пронзительные крики чаек навевали тоску. Портрет был закончен, в ближайшие дни им предстояло возвращение в Россию.
– Мне было здесь хорошо – сказала Вера.
Дёмин обнял её. Со стороны, рядом с ним, она казалась маленькой и хрупкой. Они стояли у самой воды и смотрели как набегающие волны смывают оставленные ими следы на песке.
Владислав произнёс:
– Мои друзья, художники, скульпторы, живут в больших городах. И знаешь, что отчётливо просматривается в их работах? Им не хватает тишины. Я мог бы купить этот дом на берегу моря, но всё тут чужое, а мне нужен Питер – тот воздух, та атмосфера. Именно там я учился познавать людей, и себя. Где бы я ни был, всегда, меня тянет вернуться обратно.
Он погладил Веру по волосам и продолжил:
– Если захочешь, мы будем приезжать сюда каждый год. – И тихо добавил: – Впереди у нас целая жизнь!
Вера смотрела на море. Неожиданно, внутри спокойного течения её мыслей тревожной стаей кричащих птиц пронеслось ощущение, будто она стоит на пороге чего-то ушедшего навсегда.
Они вернулись, никого не предупредив о приезде. Заехали на Лиговский, где Вера в считанные минуты собрала вещи. Владислав привёз её в свою квартиру в новом квартале на Васильевском острове.
– Теперь ты здесь хозяйка, – сказал он, – осматривайся, располагайся, отдыхай. Я позвоню в ресторан и нам пришлют ужин.
Квартира Дёмина была огромной. Вера присела на краешек кресла и обвела взглядом роскошную гостинную с высокими потолками. Она смотрела на замершие стрелки старинных напольных часов и думала о том, что не прочла ни одной книги из тех, что стояли на полках, не понимает стилистику полотен на стене, и ровным счётом не знает ничего об искусстве.
Вера долго лежала в большой горячей ванне. Ей вспоминалась её съёмная комната, и душ за перегородкой в убогой кухне, и вынужденное соседство со студентами, продавцами, рабочими. Ей вспоминалось её одиночество, оглушающее утрами обыденной толкотнёй и голосами всех этих чужих и чуждых людей. Как долго она искала свой дом в этом городе, и, вот, теперь она была здесь…
После ужина они сидели у камина, с бокалами лёгкого розового вина. Было тепло. В сумраке тени от огня падали на плечи. Вера перебирала свои фото-снимки, распечатанные на цветной и чёрно-белой бумаге накануне их возвращения.
– Знаешь, – сказала она, – Я будто всегда была в этом.
Мне близки моно-хром, максимальное сходство со старыми фотографиями, сепия, винтаж, ретро, некоторая экспрессия. Я будто всегда это знала…
Он смотрел на неё также, как при написании портрета. Она давно привыкла к его вдумчивому, проникающему взгляду. Владислав подолгу рассматривал снимки.
– Кажется, у кого-то прекрасный вкус, чутьё, и, пожалуй, уже и талант – улыбнулся он.
– Я нашла для себя целый мир! – выдохнула Вера.
– Это чудесно! – кивнул Дёмин. – В галерее есть великолепное помещение, мы устроим там твою студию. Ты будешь заниматься фотографией.
Он прикоснулся мягкой тёплой ладонью к её виску и прошептал:
– Твои глаза… в них столько… твой взгляд… в нём… абсолютная свобода.
Презентация новых работ превзошла самые смелые ожидания. Портреты произвели настоящий фурор. Искусствоведы и критики в один голос отмечали, что никогда ещё Дёмин не был столь поэтичен в выражении образа, выделяя красочность палитры в портрете у моря.
Вера ощущала повышенный интерес и внимание к себе. Стоя рядом с Дёминым в длинном белом платье, она привлекала десятки любопытных глаз. Вместе с Владиславом, в ореоле всеобщего восхищения была и Валерия. Её высокая и стройная фигура в тёмном мелькала среди гостей. Она улыбалась, кивала, принимая цветы и многочисленные комплименты. Она была здесь хозяйкой, об этом знал каждый. Она позировала на фоне портретов для прессы, держалась с Владиславом доброжелательно и тепло.
Чувствуя себя уставшей и одинокой в шумной толпе, Вера незаметно отошла в сторону, и, взяв бокал с шампанским, встала у приоткрытого окна. Вдыхая холодный воздух, она наслаждалась превосходным вкусом Вдовы Клико. Поискав Валерию, Вера обнаружила её у противоположной стены. Та обсуждала что-то с приятельницей, и обе смотрели на Веру, но, заметив её взгляд, тут же демонстративно отвернулись.
Вере хотелось отсюда уйти. Отчего-то общество этих людей было ей в тягость.
Вечер в узком кругу друзей Валерии и Владислава продолжился в ресторане. Вернувшись домой во втором часу ночи, Вера ощущала опустошающую усталость от этого сумасшедшего дня. Оставив обсуждение впечатлений до завтра, они легли в постель и мгновенно уснули.
– Почему твой сын не пришёл на презентацию? – поинтересовалась Вера за завтраком.
Владислав пожал плечами:
– Дэн не любит подобные сборища. Взглянуть на портреты он приедет как-нибудь в другой раз. Мне нужно в галерею. А ты отдыхай.
– Владислав! – остановила его Вера. – Твои друзья… Они меня приняли?
Он улыбнулся:
– Мои друзья не глупые люди, с первой секунды они моментально сообразили, что ты прекрасная девочка. Не переживай ни о чём. Ведь, ты со мной…
Вера спросила:
– Где ты жил до этой квартиры?
Её вопрос не удивил его:
– Знаешь, я выходил из мастерской на улицу и направлялся к ближайшему отелю. За пару лет я привык, что моим домом были случайные гостиничные номера. Пожалуй, я боялся признаться самому себе в своём страхе перед пустотой. Нет, к Валерии я не возвращался. Я любил одиночество, но, также, всегда знал, что моя душа жаждет любви и тепла. Как, впрочем, душа каждого из нас…
Он продолжил:
– Год назад я купил эту квартиру. Ни одной вещи из прошлой жизни, ни одной фотографии. Всё осталось там, у Валерии, в прежнем нашем доме.
– Ты о чём-то жалеешь? – спросила Вера.
Дёмин посмотрел ей в глаза:
– Это странное ощущение: жить с человеком, зная о том, что уйдёшь, зная заранее, загодя, изначально, ещё до действия.
Он молча думал о том, что в жизни с Валерией он всегда знал, что уходит, что уходя, стоит на пороге, и этот миг затянулся на несколько лет. Перед мысленным взором были их старый дом, огромная гостиная с развевающимися занавесками на окнах, портреты Валерии и сын, провожающий его тревожным взглядом преданной собаки – его маленький сын, бесправный прервать это бегство. Он много раз уходил: на ночь, на час, на пару дней. И каждый раз возвращался.
Дёмин провёл тыльной стороной ладони по лбу, на котором вдруг выступила испарина. Он взял Веру за руку и тихо сказал:
– Я попробую объяснить. Жалею ли я о чём-то? Пожалуй, о том, что сделал неправильный шаг. Однажды мне довелось провести время в полном уединении и одиночестве. Это случилось на старой даче, доставшейся мне от родителей. Это был ветхий деревянный дом с башенкой и палисадником. Я писал на улице или в доме, у окон со всегда открытыми ставнями. Я рисовал в беседке под соснами, на крыльце, на берегу залива. Меня отовсюду уволили и я пропал там на всё лето, а Валерия сводила концы с концами с маленьким сыном в Петербурге. Через некоторое время она приехала, увидела несколько полотен и вцепилась в них, как утопающий в свой шанс спастись. Она часами убеждала меня, что всё может измениться, она внушала мне, что талант – это высший ресурс, что ради семьи, ради сына мы вместе должны работать и работать. Отныне моя работа заключалась в написании картин. А Валерия стала богом маркетинга. Моё умение она поставила на коммерческие рельсы. Она приводила людей, заказчиков. Мы заработали огромную сумму и более ни в чём не нуждались. Я стал состоятелен. Вот только пресловутая призрачная дверца в тонкие миры для меня отныне захлопнулась.
После его ухода Вера наткнулась на новостную ленту, где упоминалось о выставке. Мелькали отснятые накануне кадры, звучали имена Валерии Ротсберт и некоторых деятелей культуры. В видео-обзоре трёх портретов говорилось:
– Наш выдающийся современник Владислав Дёмин при всей присущей ему открытости, во многом остаётся загадкой, порой удивляя яркими образами, наполняющими мир художника. То что мы видели вчера – не менее удивительно! Необычайно тонкое отражение реальности – одно и то же лицо, на портретах и в жизни. Кто она, эта молодая, красивая женщина? Три чарующие работы: «Меланхолия», "Нежность", "У моря" – представлены на суд зрителя в галерее госпожи Ротсберт.
Последние дни уходящего года Вера и Владислав проводили много времени вместе, дома, почти не расставаясь.
Дёмин просматривал первые фото-проекты Веры, домашние задания, и повторял, что у неё большое будущее в профессии.
– Что ты собираешься рисовать дальше? – спросила Вера.
Он улыбнулся:
– Ты становишься похожей на Леру, с этой пытки начинается каждый мой день в галерее.
Сравнение её задело.
– Мне просто хочется знать.
Дёмин кивнул:
– Понимаю. И только тебе скажу. Моя новая работа будет посвящена небу.
– Небо? – задумчиво переспросила Вера.
– Да! – сказал Дёмин, – я уже вижу его сейчас: чуть в дымке, аквамариновое и бездонное… Как будто некая защитная пелена спадает с глаз и вдруг, сразу, в одну секунду, небо открывается всем, оно перед каждым, безо всяких защит. Взгляд тонет в нём, окунаясь в бесконечное. Смысл бытия видится мне трагическим, но небо… Небо прекрасно даже на пороге ухода, когда ощущаешь, что жизнь пронеслась сквозь тебя мгновением и целой вечностью.
– Что это значит? – Вера посмотрела ему в глаза, но заглянуть в мысли не получилось.
Владислав приступил к работе над «Небом» и пропадал в мастерской целыми днями, никого туда не впуская. Вера же устраивала съёмки в стилизованных студиях, шаг за шагом создавала чёрно-белые снимки ретро, где были лица и тени прохожих, случайно попавшие в кадр на улицах, капли дождя и свет неоновых вывесок сквозь стекло бокалов и кальянный дым.
Незаметно через всю её жизнь пролегла невидимая сквозная трещина, в одно мгновение, как карточный домик, разрушив зыбкий придуманный мир. Две грани: до и после – отныне стали точкой отсчёта всего.
Дотронувшись кончиками пальцев до ёлочного шара, Валерия перевела недоумённый взгляд на собеседника:
– В моём доме под новый год всегда ставилась превосходная искусственная ель. Не понимаю, зачем ты притащил сюда живую ёлку. Где ты вообще её взял?
Гера обезоруживающе улыбнулся и разлил по бокалам вино.
– За всё новое стоит выпить.
– Впрочем, ты прав. В этом доме, как и в моей жизни, уже давно всё искусственно.
В тишине гостинной ей хотелось говорить ему то, что невозможно было сказать днём, в галерее, на людях.
Она взволнованно произнесла:
– Я смотрела вчера твои альбомы… В них изображения сотен людей. Тонко, проникновенно. Ты пишешь как молодой Моне, точь-в-точь, в манере раннего импрессионизма. Это завораживает! Теперь так не пишут. Теперь и не знают что так можно писать! Но знаешь, что во всём этом странно?
– Что же?
– Я давно утратила способность наслаждаться красотой. Твои работы я воспринимаю как товар, как некую ценность. Да и все остальные, Дёмина, всех…
Она подошла к нему и прошептала:
– Жизнь прошла… Прошла моя жизнь, которая не состоялась, а я умею лишь продавать, и назначать всему свою цену, как оценщица в комиссионке.
Валерия залпом допила свой бокал и села за рояль. Тишину всколыхнули звуки. Подобно красочным пятнам, они растеклись по дому. В сумраке квартиры звучало адажио Баха. Гера подошёл ближе. Валерия играла, опустив голову и прикрыв глаза. Склонившись над перевёрнутым нотным листком, Гера рисовал. Он давно не видел её настоящую – истосковавшуюся по самой себе, звукам, несбывшимся мечтам. Наконец-то он видел её – скрывающуюся ото всех за безупречными костюмами Donna Karan. Он видел её – ежедневно проживавшую жизнь внутри своей тюрьмы. Задёрнутые наглухо шторы её золотой клетки скрывали от мира картины, книги, венецианские маски, антикварные зеркала и старые напольные часы с боем. Сотни предметов, изжившие сами себя, загромоздившие пространство, были не в силах закрыть собой зияющую пустоту. Из хаоса коротких карандашных штрихов и перекрёстных линий рождались прекрасные, тонкие, напряжённо-застывшие пальцы.
Сняв руки с клавиш, Валерия потёрла кисть и громко выдохнула. Позади были четыре минуты и пять секунд прожитого единения. Валерия и Гера смотрели друг на друга. Симбиоз его молчаливого сопереживания и её внутреннего отчаяния был исчерпан. В тишине, отныне, каждый снова был одинок.
– Ты играла великолепно, – наконец сказал Гера. – Это самое прекрасное что я когда-либо слышал…
– Ты благодарный слушатель – кивнула Валерия.
Гера взял её руку и заглянул ей в глаза:
– Послушай, я знаю о терапии, о том, что ты почти утратила веру в себя.
Валерия молчала, не реагируя на его слова. Депрессия была частью её, она уютно поселилась в ней как в панцире своего дома. Болезнь души была возведена в абсолют.
– Не надо меня жалеть, – чеканя слова произнесла она, и тут же мягко продолжила: – ты посвятил мне некоторое время своей жизни, и это бесценно. Когда я играю это даёт мне иллюзию того, что я еще могу играть, каждый раз возникает волшебное ощущение что всё впереди. Вот только, доиграв, я в тысячный раз понимаю: всё кончено. Я не имею таланта, но в моих силах сделать тебя ярким открытием этого года. Твоё имя будет звучать! Я организую тебе персональную выставку. Я завтра же займусь этим. В знак благодарности. А теперь уходи! Мне нужно немного побыть одной – отстранённо пробормотала она.
– Что с тобой происходит? – спросил Гера, глядя ей в глаза.
– Ничего! Абсолютно ничего… Я просто медленно умираю среди этих картин… Я еле жива. Неужели не видно?
– Никакое искусство не должно нести боль.
– Что знаешь ты о настоящем искусстве, мой милый? – с грустной усмешкой спросила Валерия, и, не дожидаясь ответа, протянула парню конверт с деньгами.
Нет-нет, сегодня ей был не нужен молодой любовник. Приняв тройную дозу снотворного, она засыпала. Словно кадры старого немого фильма, в памяти мелькали обрывки воспоминаний, событий и лиц, не связанные между собою, бессмысленные в своей пустоте. В сознании оставался лишь чистый лист, будто кто-то мгновенно очистил её от всего. Исчезли одиночество, воспоминания, отчаяние. В тёплой, липнувшей к телу, одурманивающей темноте почти осязаемы были звуки sonate pathetique, а после аплодисменты, аплодисменты, и нескончаемые всплески выкриков браво, брависсимо! Валерия засыпала с лёгкой улыбкой, зная, что эти знаки высшей благодарности зрителя, наконец, посвящены только ей.
Что-то случилось сегодня. Едва начавшись, этот день не заладился. Упала и разбилась любимая Верина чашка. Всё шло не так. В привычном, размеренном и спокойном течении дня что-то будто нарушилось. Сидя в кресле Владислава, перед ноутбуком, в тишине кабинета, Вера то и дело отвлекалась от ретуши, переводя взгляд в окно. Она смотрела на медленно-льющийся поток машин и людей, на серый купол петербургского неба, на падающий снег. На улицах было сыро, пасмурно и неуютно. Всё казалось размытым. На экране мелькали кадры отснятых предновогодних фото-сессий, бесконечный хаос счастливых улыбок и объятий незнакомых людей, намертво застывший в кадре. Открыв окно, Вера вдыхала холодный воздух. Сквозь уличный шум она не услышала, как открылась входная дверь.
– Ты ещё не готова? – недоумённо спросил Владислав.
Она растерянно обернулась:
– Нет, прости. Я, наверное, не пойду с тобой. Мне хочется поработать над снимками. И эта встреча с близкими тебе людьми… моё присутствие будет там неуместно. Прости.
Владислав возразил:
– Но теперь моя семья это ты. Я не оставлю тебя здесь одну. Пожалуй, тогда не пойду и я.
– О, нет! Это будет крайне невежливо. Мы поедем. Я сейчас соберусь!
Владислав одобрительно кивнул и вышел в гостинную.
В доме Валерии царила суета. Встреча на рождество за долгие годы стала многолетней традицией дома. Собирались члены семьи, друзья. На праздничном столе торжественно горели свечи.
– Сын и отец одинаково не пунктуальны! – шутливо проворчала Валерия, когда Вера и Дёмин переступили порог. Вера поздоровалась и прошла в глубь гостинной. С грацией ленивой кошки в кресле расслабленно сидела блондинка и весело болтала с Герой.
– Добрый день, Вера, – сказал тот, – с рождеством!
– И вас, – кивнула Вера.
Незнакомка с откровенным любопытством разглядывала её.
– Я Бэлла – протянула она, – наверное, я должна вам представиться? Вы, вероятно, модель и начинающий фотограф? А я инста-коуч, эксперт совета федерации, актриса, ментор, бизнес-ангел, ну и прочее, прочее…
Продолжая шутливо мурлыкать, она перевела взгляд на Геру:
– Мы тут беседовали о минимализме, и зашли в тупик в вопросах о предназначении. Не поделитесь с нами своей точкой зрения? Что есть предопределение? Что есть счастье? Вера, счастливы ли вы? – В её словах звучал вызов.
Вера не нашла что ответить.
– Наверное, у всех нас есть своё, нарисованное, идеальное счастье – тихо произнёс Гера.
– Прошу всех к столу! – пригласила Валерия. Вера села рядом с Дёминым, мечтая поскорее уйти.
– Давайте откроем шампанское и наполним бокалы!
Прошу, угощайтесь! Друзья, с рождеством!
В этом шуме чужого праздника, звона бокалов и весёлой болтовни Вера не слышала слов. Комната была окутана шлейфом парфюма и сигаретного дыма. Она смотрела на гостя, только что подошедшего к столу. Мужчина занял свободное место между Валерий и Бэллой. Ему тут же подали приборы, он кивал и сдержанно улыбался. Вера смотрела на него и не могла отвести взгляд. Ей хотелось закрыть глаза и, открыв их, не увидеть вокруг ничего. Кроме одного этого незнакомого и странного человека.
Владислав мягко прикоснулся к её плечу и обратился к мужчине:
– Дэн! Всё не было времени представить вас друг другу.
Это моя Вера. Дэн Дёмин, мой сын, познакомьтесь…
– Будем знакомы! – доброжелательно произнёс Дэн.
Вера не заметила, как выпила свой бокал залпом, до дна. Неожиданно, она ощутила на себе язвительный и удивлённый взгляд Валерии, это вернуло способность воспринимать реальность. Едва притронувшись к угощению, Вера слушала непринуждённую болтовню за столом, то и дело теряя нить разговора.
– Картины на самом деле прекрасны, – донёсся до неё голос Дёмина-младшего, – не стоит оставлять их в России. Эти шедевры должны увидеть за рубежом.
Спустя минуту Вера закрылась в гостевой ванной комнате и прислонилась к стене. Ей вспомнились слова Владислава о встречах, дающихся свыше, в награду и в наказание. Она знала одно: эта случайная и неслучайная встреча сегодня совершенно точно была такой.
Это было наваждением. С той секунды, как Вера увидела Дэна, чем бы занята она не была, он непременно присутствовал в мыслях. Её молчаливое напряжение не оставалось незамеченным Владиславом. Он не задавал ей вопросов, и она была благодарна ему за это. Чувство вины змеёй вползало в каждый прожитый день.
Как-то, зайдя к нему в галерею, она услышала телефонный разговор Валерии. Та говорила:
– Да! Мы повезём их в Париж. И она безусловно поедет.
Как обойтись без живого приложения к полотнам? Да ничего подобного, на её месте могла оказаться любая девица, вовремя попавшаяся ему на глаза.
Вера ощутила непреодолимое желание ворваться в кабинет и высказать всё этой самодовольной стерве. Она не заметила, как очутилась на пороге.
– Вы… Вы… – прошептала Вера. Она смотрела на Ротсберт и не могла произнести ни слова.
С ироничной улыбкой та закурила и спокойно сказала:
– Я прошу больше никогда не входить ко мне в кабинет без стука. Знай своё место. Не имей привычки подслушивать чужие разговоры в чужом доме под дверью. Что вообще ты здесь делаешь? Искусство – не твоя тема. Ты можешь врать Владиславу сколько угодно, но я тебя вижу насквозь. Мы с ним семья, понимаешь? Семья это навсегда.
Небрежным жестом стряхнув пепел, она закончила этот короткий монолог словами:
– В конце концов перестань отвлекать его от работы. С тобой он закончил. Теперь у нас новый проект!
Поспешно покидая галерею, Вера столкнулась с Герой. Тот занимался подготовкой собственной выставки в одном из залов.
– Что ты имел ввиду, говоря о нарисованном счастье? – выпалила Вера.
– Прости, – он опустил глаза, – меньше всего тогда мне хотелось обидеть тебя.
– И всё же?
– В последнее время ты стала объектом всеобщего внимания, как и я, в некотором смысле.
Вера растерянно возразила:
– Я думаю, речь совершенно не обо мне. Скорее о портретах, которыми все восхищаются.
– Я никогда не говорил, что они хороши, – неожиданно признался Гера. – на них будто бы и не ты… Придёшь ли ты на мою выставку? Я приглашаю.
Вера пристально всматривалась в него, пытаясь понять, что отталкивает её от этого человека.
– Что ты хочешь? – спросила она.
– Поговорить о тебе. – Его слова сделали её безоружной, побеждённой заранее в каком-то бессмысленном споре.
Вера отвернулась.
– Почему ты злишься сейчас? – спросил он.
Вера молчала. Ей хотелось скрыться от его взгляда, уйти.
Он тихо сказал:
– Ты закрыта. Парализована безразличием. К Дёмину, к его полотнам. К собственной жизни, Вера. Ты не веришь в себя и эти портреты для тебя словно шанс думать, что это не так. А я… Я потерялся, как ребёнок на улице. Никакое искусство не должно становиться товаром. Я не сразу это понял, но теперь не хочу быть здесь, во всём этом. Я не буду даже пытаться… Ещё один день прошёл, я провёл его здесь, в галерее, я что-то делал, с кем-то всё время говорил. Даже на секунду я не прожил этот чёртов день для себя! Вера, неужели ты не видишь? Для них мы просто игрушки!
Она выбежала из галереи, оглушительно хлопнув дверью.
Что это, если не любовь?
Пытаясь понять природу необъяснимого притяжения, Вера не могла отыскать доступных, логичных, всё объясняющих слов. Пройдясь по квартире, она вдруг подумала – как пусто здесь без Владислава. Он увлечённо работал над «Небом». Всё её время, проведённое в одиночестве, занимала чужая счастливая жизнь Дёмина-младшего. Дэн был ресторатором, блондинка на вечере Ротсберт – его женой. Их жизнь в пятилетнем браке наполняли друзья, путешествия, вечеринки, огни ночной жизни, бесконечные аэропорты. Ощущая непреодолимое желание украдкой заглянуть в его жизнь, Вера задавала себе вопрос: что было в нём такого, отчего, увидев однажды, было невозможно его забыть? Она знала – всё в нём особенное.
Спустя несколько дней Вера подъехала к ресторану в Гавани. Она сидела за рулём на парковке и не знала, войдёт ли внутрь.