Испивший тьмы

Размер шрифта: 13

Zamil Akhtar

Dark Drinker

* * *

Пролог. Кева

В час джинна холодный южный ветер привел в порт Доруда четырехмачтовый галеон под флагом Принципуса. Учитывая, что я видел ангела собственными глазами, меня встревожило, насколько точно он изображен на флаге. С омерзительными подробностями на развевающемся саргосском стяге были нарисованы один круглый глаз, раздутое тело кальмара и щупальца осьминога. Тот, кто задумал эту эмблему, знал, как мерзок ангел, но все же решил возлюбить его. Отдают ли себе отчет этосиане, насколько отвратительны их боги?

Да и сам галеон вызывал дрожь. Его корпус из дерева и стали возвышался так высоко, что напоминал титана в доспехах, качающегося на волнах. Из орудийных портов на глинобитный город смотрели шестьдесят пушек. Куда более внушительное чудище, чем галеры моего собственного флота, который остро нуждался во внимании. К сожалению, в дюнах Доруда трудно раздобыть древесину.

Как и у ангела, которому он, видимо, со страстью поклонялся, у человека, сошедшего с галеона, был только один глаз. Одет гость был богато для выходца с Запада, лоб и щеки загорелые, как бывает у моряков, и аккуратно постриженная борода, хотя и с несколькими проплешинами. Он даже прилично владел парамейским, хотя, как и мне, ему с трудом давались гортанные звуки. И за болтовней о торговых сделках и возможностях для него и для меня он так и не сказал ничего примечательного. Он пригласил меня выпить жинжи на палубе его корабля, от чего я со всей серьезностью отказался, предпочитая подкрепить репутацию трезвенника, а не потакать слабостям в компании самого хорошо вооруженного купца, которого я когда-либо встречал.

После краткой встречи я вернулся к себе, зажег благовония и закрыл дверь. В угловой нише мягко мерцала свеча, отбрасывая мою тень на Великого визиря Баркама.

– Кто он? – спросил я.

Баркам потер изумрудное кольцо. Единственное, которое я дозволил ему носить. «Можешь оставить остальные кольца, – сказал я, – но тогда твои пальцы буду хранить я». Он больше не носил ни бриллиант, ни рубин, ни жемчуг.

– Я знаю его как торговца и исследователя, – ответил он.

– Зачем купцу шестьдесят пушек?

– Он еще и военный.

Именно этого я и боялся. Саргосцы принесли беду на острова к востоку от Доруда, оспаривая их принадлежность Кашану. Хотя они оставили набоба Коа за главного, все прекрасно знали, что он исполняет их волю, а не волю шаха Бабура. Учитывая, что в Диконди собиралась армада крестейцев, было небезопасно позволять могущественным союзникам империи свободно бороздить мои воды.

– Ты должен позволить ему заниматься своими делами, – сказал Баркам, пригладив кипенно-белый кафтан. Визирь никак не мог перейти на простые ткани и цвета, которые я внедрял при дворе, но я ценил, что он хотя бы пытается.

– Послушать тебя, так я должен позволить этосианскому военному кораблю пройти по моим водам?

– Послушай голос разума. У нас и без того полно врагов. Если ты сейчас спровоцируешь саргосцев, они попытаются задушить твое правление в колыбели. А у них полно золота, чтобы умаслить твоих врагов и переманить твоих друзей, тем более что им благоволят банкиры из Дома Сетов.

Люди с золотом меня не тревожили. Меня волновали обладатели золота, оружия и честолюбия.

– Я слышал, саргосцы теперь имеют большое влияние при дворе в Гиперионе, именно они как кукловоды правят в Крестесе.

Об этом во время нашей встречи в Мерве мне сказал Айкард.

Баркам поерзал на подушке, его напомаженная голова блеснула в свете свечи.

– Я слышал то же самое. Но это не значит, что мы должны слепо враждовать с ними. Мы еще не готовы дать им отпор, да и они, похоже, не хотят наживать себе врага, учитывая, что мы контролируем канал Вахи – жизненно важный для них путь к Восточным островам.

– Тогда кто, если не они, стоит за крестейской армадой, собирающейся в Диконди?

– Какой-нибудь влиятельный экзарх, патриарх или даже сам император. Я как раз выясняю подробности через своих лазутчиков.

Да, его шпионы весьма полезны. В том числе и по этой причине я не водрузил его голову над воротами Изумрудного дворца в ту ночь, когда отбил у него дворец.

В дверь постучали.

– Султан, к тебе пришла женщина, – сказал стоящий на страже абядиец, которого я отобрал и подготовил лично.

– Что за женщина?

– Утверждает, что она твоя жена.

Великий визирь встал с проворством юноши:

– Можем продолжить разговор о саргосцах после того, как ты с ней встретишься.

С чего вдруг сюда явилась Лунара?

Выходя из комнаты, Баркам покосился на нее – можно подумать, я этого не заметил. Она сняла маску с глаз. В угасающем свете свечи глаза цвета морской волны сияли, в них хотелось утонуть.

Трепет сердца наполнил меня страхом.

– Зачем ты пришла?

Ее кожа стала белее, как будто теплые краски Сади выцвели и теперь возобладал лед Лунары. Даже волосы, когда-то огненно-рыжие, сейчас больше напоминали едва тлеющие, присыпанные пеплом головешки.

Лунара вытащила папирус из кармана кафтана цвета нефрита и вручила его мне дрожащими пальцами.

«Михей знает, где твой сын», – было написано там на сирмянском незнакомым корявым почерком.

– Что это? – Увидев имя человека, убившего мою дочь и разрушившего мой дом, я с трудом подавил гнев. – Говори же, или ты дала обет молчания, как этосианская монахиня?

– Трудно описать мои чувства, – ответила она голосом Сади, но с тем же акцентом казарм, как у меня, а не с напевным дворцовым говором Сади.

Я не мог показать этой незнакомке ту детскую нежность, которую испытывал к ней. Не мог ей доверять. Мне с самого начала не следовало ей доверять.

– Пусть сейчас уже за полночь, у меня есть неотложные дела. Султан никогда не спит. Объясни, почему ты прошла через свои катакомбы, только чтобы отдать мне эту записку.

Лунара расхаживала между моим столом и фреской с изображением святого правителя Назара во главе разношерстной армии верующих. Одна из немногих фресок в Изумрудном дворце, которая мне нравилась, поэтому я и выбрал эту комнату в качестве своего кабинета.

Когда Лунара проходила мимо меня, я схватил ее за руку и притянул к себе. Даже через ткань кафтана я почувствовал холод ее кожи. Неужели весь огонь Сади выгорел?

– Я не собираюсь играть в игры, Лунара. – Я поднял листок. – Что это значит? Тут говорится именно о том, о ком я думаю?

Ее веки дрогнули, и она кивнула.

– Поначалу я не хотела в это верить. Твердила себе, что такого не может быть.

– Продолжай.

Теперь я вспомнил, что ей бывает трудно объясниться, когда мысли бегут впереди языка. Как в тот раз, когда, еще совсем юной, она нашла новый рецепт кашанской халвы с манго.

– Чем больше я об этом думала, тем сильнее убеждалась, что записка предназначалась мне. Нам.

– Нам?

– Там написана правда, Кева. Наш сын жив. И Михей знает, где он.

Баркам сказал мне, что Михей Железный мертв. Император Иосиас вывесил его голову над входом в самый большой собор Гипериона.

– О чем ты говоришь? – Я не понимал, что и думать. Принять ее слова всерьез или решить, что она помешалась. – Я точно знаю, что Михей мертв.

– Да. Но наш сын жив.

– Ты же говорила, что он умер. Ты сказала, что…

– Я знаю, что сказала. Но вдруг я ошиблась? Вдруг дэвы правы?

– Так тебе это дал джинн? – Я смял листок. – Это уловка. Ловушка.

– Я тоже об этом подумала. – Она схватила меня за руку, вливая в ладонь холодок. – Есть только один способ узнать, правда это или нет. Но я не стану ничего делать без твоего согласия.

– Есть способ узнать, жив наш сын или нет?

Лунара кивнула:

– Спросить у Михея.

– Спросить у мертвеца?

– Мы вернем его к жизни, как вернули меня.

Я засмеялся, хотя никогда не слышал ничего печальнее.

– Разве не очевидно? Ради своих коварных целей дэвы хотят, чтобы ты оживила этого ужасного человека, и используют нашего сына, чтобы дергать тебя за ниточки. Это ложь.

– А если нет? А вдруг, когда я отдала мальчика Дворцу костей, тот что-то сделал с ним и отрыгнул обратно в наш мир?

Мне хотелось впиться ногтями в ее горло за то, что нарисовала этот ужасный образ. Как она посмела отнять у меня сына и принести его в жертву злу? А теперь, мучаясь от заслуженного чувства вины, собралась вернуть Михея и исполнить замысел какого-то дэва?

Почему я вообще когда-то любил ее? Потому что никто больше не был со мной нежен? Или потому что она ослепила меня и я не видел никого другого?

– Михей Железный мертв. Наш сын мертв. Забудь об этом, Лунара.

Как только эти слова сошли с моего языка, что-то зашептало в темном, бурлящем море души. Я не сумел убить Михея в Лабиринте, хотя стрелял в него из аркебузы Джауза. Я даже выпустил в него проклятую Слезу Архангела. После той судьбоносной схватки прошло уже пятнадцать месяцев, но как будто это было вчера, а может, тысячу лет назад. Куда он делся после этого? Чем занимался?

И каким образом мерзавец наконец-то издох?

0. Михей

Пятнадцать месяцев назад,

далеко за Юнанским морем…

Вход в подземелье озаряло солнце. Я слишком давно не видел его света, и оно ослепило меня своей красотой. Почувствовав, как его тепло прогоняет боль, я словно оказался в раю. Надеюсь, я больше не буду относиться как к должному к таким простым радостям.

– Здесь я тебя оставлю. – Элли остановилась у входа в пещеру. – Ты точно не хочешь, чтобы я восстановила руку?

Я тронул железный обрубок.

– После всего случившегося я, пожалуй, предпочту отказаться. – Рука оставалась холодной, каким и должно быть железо. – Что насчет нашего ребенка? Ты говорила…

– Я доношу его до срока, а потом отыщу тебя.

– Тогда… через восемь лун?

– Скорее через восемьдесят.

– Порядочный срок… – сказал я. – И все-таки где мы?

Улыбка Элли была теплее солнечного света.

– Пройдешь еще несколько минут и узнаешь.

Мне так хотелось, чтобы Беррин был здесь и тоже насладился солнечным светом. Но он принес себя в жертву, чтобы я мог продолжить путь. Еще один друг, погибший из-за меня. Я надеялся стать достойным их жертв и заслужить право жить дальше.

Достоин я или нет, но вот я здесь, пережив то, во что сам с трудом мог поверить. Своими глазами я видел Слезу Архангела, держал ее, и она расплавила мою черную руку. Выжгла ее.

Элли вышла на солнце. Поморщилась:

– Не знаю, что хорошего вы, люди, находите в этом свете. Вы называете нас злом, потому что мы живем в темноте, но темнота нам приятнее. – Она вздохнула, совсем как старуха. – Увидимся через восемьдесят лун… а может, и раньше.

И Элли ушла вглубь пещеры.

Разреженный воздух и резкий ветер были обычны для нагорья. Снег даже летом укрывал пики, а грязь затвердевала от холода. Спустившись чуть ниже, я посмотрел на каменные лачуги, прижавшиеся к склону утеса, и прошептал себе под нос:

– Это место я знаю. – Мне всегда нравились эти красные крыши на фоне древесных крон. Во мне всколыхнулось тепло узнавания. – Это ее монастырь.

Шестнадцать лет назад я приехал сюда, чтобы вернуть приходу отцовский долг. И в тот приезд согрешил с послушницей в монастыре. Наш грех породил величайший свет в моей жизни – Элли.

Я двинулся к каменной часовне на окраине монастыря. Тропа извивалась среди могил. Я читал вслух надписи на надгробиях, надеясь не прочесть ее имени. Но прямо перед тем, как вышел на лужайку возле часовни, увидел его: «Мириам». Мать Элли. Она умерла вскоре после рождения дочери.

Я встал на колени у могилы и зарыдал. Коснувшись коленями холодной земли, я содрогнулся. Попытался рассказать Мириам о дочери, но в тот момент ничего не смог вспомнить об Элли, какой она была до того, как ее похитили работорговцы. И сказал единственное, что точно знал:

– Я убил нашу дочь. – Я не хотел плакать, не хотел всхлипывать. Однако безысходность наконец произнесенных слов сломила меня. – Да, я убил ее своей яростью. Своей ненавистью. Своим злом.

Грохнул выстрел. Меня ожгло болью. Прямо в животе. Я рухнул на надгробие Мириам, залив ее имя кровью. Коснулся живота, и кровь окрасила пальцы.

Я сел, прислонившись к надгробной плите, как будто это мой трон. Появился мальчик, не старше десяти лет, зеленоглазый, с вьющимися светлыми волосами. В руках он держал аркебузу с дымящимся стволом. Проклятье, отличный выстрел!

К нам подбежал мужчина. Он был в плотном черно-красном плаще и вооружен длинноствольной аркебузой. Ее он нацелил мне в голову.

– Вы думаете, что такие хитрые, цепные псы? – сказал он. – Это наша гора.

– Какие псы? – прохрипел я. – Здесь разве не монастырь святых сестер?

– Считаешь меня дураком? – Он сплюнул. – Монастыря здесь нет уже много лет. С тех пор как Михей разбил Пендурум и нам, наемникам, пришлось бежать в горы. То был последний свободный город на континенте – оплот для нас, несчастных глупцов. Ох, как мне его не хватает…

Мужчина и выглядел как наемник – немытый, с копотью на лице. Даже плащ его был из чесаной шерсти, царапающей кожу.

– Мне нравятся твои цвета, – сказал я, чтобы утихомирить его.

– Ты что, не знаешь цветов Черного фронта? Пуля попала тебе в живот или в голову?

– Черный фронт? – Помедлив, я сказал первое, что пришло в голову: – Не мог придумать названия пооригинальнее?

Наемник погладил мальчика по голове, как будто в награду за то, что тот меня подстрелил. Потом изучил обугленный железный обрубок на месте моей правой руки.

– Что это за дрянь? – Он с отвращением сморщил нос.

– Я Михей Железный. – Я поднял железный обрубок. – А это была металлическая рука, дарованная демонами Лабиринта.

Он замер от удивления, а потом расхохотался, как пьяная гиена:

– А я император Иосиас! – Он погладил мальчика по голове. – А это патриарх Лазарь!

Я тоже расхохотался. Мне было адски больно.

– Ты не окажешь мне одолжение, приятель? – Я указал на свою кровоточащую рану.

Он вытер губы рукавом.

– У нас в лачугах нет целителей. Здесь самое большое одолжение – быстрая смерть.

– У меня есть идея получше. Иди по этой тропе и поднимайся в гору, пока не найдешь пещеру. Тогда крикни в нее имя: «Элли».

Наемник снова расхохотался. Смеялся даже мальчишка.

– Ты забавный, – сказал мужчина. – Ни один целитель не сможет заштопать такую большую дыру. Я сделаю тебе еще одну, в сердце. Не против?

Боль была такая, как будто кровь превратилась в лаву и жжет внутренности. Но все-таки я покачал головой.

– Ну ладно, умирай медленно. – Он двинулся к монастырю, продолжая смеяться.

Мальчик с жалостью посмотрел на меня и пошел вслед за ним.

Я все же надеялся дожить до заката. Быть может, тогда Элли отыщет меня и исцелит, как уже делала дважды. Я коротал время, разговаривая с Мириам. Рассказал ей о своих завоеваниях, о победах и единственном поражении.

Настала ночь, а Элли все не было. С меня натекла лужа крови, и я хрипел. Выкрикивал ее имя, и каждый крик был больнее, чем то, как я представлял себе роды. Я представлял, как Мириам рожала Элли в той каморке без окон, под присмотром презиравших ее людей. Ее последние минуты, видимо, были не лучше. Последние минуты моей дочери тоже были пронизаны ужасом… из-за меня. Ее предсмертные крики, когда я душил ее на морской стене, наверняка будут преследовать меня и после смерти. Оказывается, все это время я ненавидел себя.

Но умирать с печальными мыслями казалось неправильным, поэтому, чтобы приободриться, я стал вспоминать всех женщин, с которыми переспал. Дочь булочника, племянница мясника и подозрительно молодая жена ростовщика. Мириам и Альма, сестра Зоси, и… демон… и все на этом. Я так и не прикоснулся к Селене. Но по-настоящему я желал только Ашери. Я вспомнил запах ее ледяного медового дыхания, бесстрастное лицо и как она улыбалась на борту моего флагманского корабля много лун назад.

Послышались шаги. Легкий шорох в траве.

Передо мной стоял тот же мальчик с ножом вдвое больше его руки.

– Как тебя зовут?

Я улыбнулся – а что еще делать?

Он поколебался, робея ответить, а потом сказал:

– Принцип.

– А, значит, твой тезка – ангел Принципус, судья душ. Великий и могучий ангел.

Он гордо кивнул, надувая щеки. Когда-то я тоже гордился тем, что назван в честь одного из Двенадцати. Михея – ангела, создавшего мир заново.

Я показал ребенку, где находится сердце.

– Можешь говорить всем: «Я убил Михея Железного».

Мальчик нагнулся. Его зеленые глаза… были совсем как у Ашери. Я смотрел в них, а он поднес нож к моему сердцу.

Тогда я закрыл глаза и вообразил отца, Мириам, Элли и себя – всех вместе на зеленой лужайке. Там был и Беррин, читал под деревом книгу. Эдмар с Зоси боролись, а Орво мешал что-то в большом котле. Айкард положил руку мне на плечо и улыбнулся. Мы были вместе и больше ничего никому не должны. Свободны.

Гимн Равновесия

Он предстал пред нами в ароматах Фонтана душ,

И ангелы подсчитали его вес, все добро и все зло,

Весы раскинулись шире самой земли, их края достигали звезд,

И грехов, и дел праведных у него было поровну,

равновесие полное.

И спросил наш слуга:

«О Архангел, он землю наполнил в равной мере

злодейством и милостью,

Как судить мне его?»

И ответили мы:

«Отправь его обратно и пошли испытания, одно за другим,

Лишь тогда мы узнаем меру его души».

«Ангельская песнь», Книга Принципуса, 99–106

1. Михей

Странно чувствовать, как твое тело наполняется чужой кровью. Меня прокололи иглой и в отверстие воткнули то, что я могу лишь описать как нить из гибкого стекла. Я метался между бодрствованием и сном, и в меня лилось что-то красное.

Пока из моего живота извлекали пулю, я спал. Меня перевязали чересчур туго, но я не жаловался.

Говорили целители на саргосском, и я понял несколько слов, среди них: «преклонить колени», «гореть», «корабль». Я пытался спрашивать на крестейском, кто они, но они не поняли или не потрудились ответить.

Я не стал тревожиться из-за этого – лишь глупец кусает руку, дарующую ему жизнь.

Окно говорило мне о течении времени. Я наблюдал, как луна сжимается и умирает, а потом восстает опять и сияет во всей красе. Я все время лежал на том же соломенном тюфяке, и меня постоянно преследовали кошмары. Если снился дождь, заливающий мир, я просыпался, жадно хватая воздух. А когда океаны кипели в огне – кашлял от несуществующего дыма. Один раз огонь иссушил все воды мира, я увидел скрывавшуюся под ними белую раковину, и она мерцала, как звездный свет в бездне. А когда не спал и не видел кошмарных снов, я прислушивался к случайной болтовне саргосцев и смотрел на пыльные каменные стены пустой комнаты.

Каждый день меня кормили мягким хлебом и меняли одежду. Помогали мне испражняться. И не спрашивали, кто я такой, как и я не спрашивал, почему они заботятся обо мне.

До тех пор пока не настал день, когда я смог встать и сходить в нужник самостоятельно.

– Как ты заполучил железную руку? – тонким голосом со странным акцентом поинтересовался целитель.

Черты его лица были мягкими, а волосы очень светлыми и почти незаметными, как свеча в свете солнца, особенно брови, почти сливавшиеся с лицом. Пришлось постараться, чтобы выказать уважение к человеку с такими расплывчатыми чертами, хотя он и спас мою жизнь.

Я спросил себя, как правдиво ответить на этот вопрос. И о том, почему целитель так долго собирался его задать. А еще о том, не навлечет ли на меня беду неверный ответ.

Я взглянул на обрубок руки. Перво-наперво, обнаружив меня истекавшим кровью у надгробия Мириам, они отрезали мою сломанную железную руку. И теперь правая рука заканчивалась там, где прежде начиналась железная, – у локтя.

– Ее даровал мне один человек из Шелковых земель.

Я почти не соврал. Джауз заботился о моей сломанной руке до того, как этим занялись демоны.

– Зачем было выходцу из Шелковых земель давать тебе эту руку? Кто ты?

Если я назовусь, например, простым рыбаком, мой рассказ будет лишен смысла. Если все же признаюсь, что был важной персоной, вероятно, это приведет к новым расспросам. А чем больше он будет меня расспрашивать, тем вероятнее, что я собьюсь и выставлю себя лжецом.

– Я Михей Железный.

Целитель покачал головой, по его лицу расплылась ухмылка:

– Ты считаешь меня глупцом?

– Наверное, с утекшей кровью я потерял половину своего веса. Несмотря на это, я здесь, и в моих венах течет чужая кровь. Я считаю тебя чудотворцем, а не глупцом.

– Тогда спрошу еще раз. Кто ты?

– Я уже сказал. И теперь вопрос в том, кто вы. Вы из тех многочисленных людей, считающих меня героем? Или из миллионов, проклинающих мое имя? Я не кто иной, как Михей Железный, и я в вашей власти.

Он ушел. Я попробовал открыть дверь, но он ее запер. А окно было слишком маленьким для воина моего роста и телосложения. Мне осталось лишь ждать.

И я ждал.

Через два дня он возвратился с другим человеком.

С человеком, которого я узнал.

Он носил повязку на правом глазу, так же как и шестнадцать лет назад, когда я видел его в последний раз.

– Он не лжец, – произнес священник Васко. – Он действительно Михей Железный.

Что-то в нем изменилось, и дело не только в возрасте. В последний раз мы виделись, будучи молодыми, полными страстей и противоречий юности. А теперь стали седыми, морщинистыми и с хриплыми голосами.

Я никогда не думал, что снова увижу это лицо. Когда обнаружилось, что он прелюбодействовал и породил незаконнорожденного ребенка, этосианская церковь перевела его в монастырь в родной Саргосе. Что он делает здесь, в нагорье Гипериона?

– Я тебя помню, священник, – произнес я.

– Я не священник, – ответил Васко. – Давно перестал им быть.

Я не мог не чувствовать к нему той же неприязни, что и много лет назад. Он осудил Мириам, мать Элли, за грех прелюбодеяния, хотя сам был прелюбодеем. Его облик я хранил в своем сердце как воплощение этосианских священнослужителей, узколобых, самодовольных и двуличных.

Васко встал на колени, опустив взгляд к моим ногам:

– Каюсь в том, что сделал с твоей возлюбленной. С Мириам. Прости меня.

Я едва не лишился дара речи.

– Тебе нужно просить прощения не у меня.

– Это верно. – Бывший священник встал. – Жаль, что мертвые не могут прощать.

И правда, жаль. Но мне не хотелось рассуждать о его грехах.

– Что ты здесь делаешь, Васко?

Он улыбнулся правой половиной лица:

– Это долгая история.

– Мне она не особенно интересна, и я предпочел бы пойти своей дорогой.

Васко покачал головой:

– Боюсь, я не могу позволить тебе уйти.

Теперь все его лицо улыбалось. Бывший священник выглядел не слишком приятно. Как и в случае с его другом-целителем, о нем трудно было судить по лицу, в особенности из-за широкой черной повязки, закрывающей глаз. Кожа у него была цвета глины, а щеки обвисли – понятно, что он не молод. И даже борода, волнистая, как зимнее море, не знала, какую форму принять.

– Теперь ты принадлежишь мне, Михей Железный.

– Ни один человек не принадлежит другому.

– Я вытащил тебя из бездны. Я дал тебе жизнь, и теперь она принадлежит мне. Подчинись, и, возможно, ты мне пригодишься.

Я с трудом мог верить своим ушам. Для чего я, завоеватель царств, мог понадобиться бывшему священнику и целителю-альбиносу?

– У меня есть свои дела, – возмутился я.

– По твоей вине Крестес истек кровью, – ответил Васко. – Посвяти это время размышлению о своих ошибках. Мало кто получает такой дар.

Ухмыльнувшись, Васко покинул комнату, вслед за ним ушел и его друг-целитель.

Будь я в полной силе, мог бы их одолеть. Я сломал бы шею за считаные секунды, даже одной рукой. Я ведь был крупным и сильным, внушительнее большинства мужчин, потому люди и шли за мной.

Но с потерей руки я лишился половины своей внушительности. Больше чем половины. За одноруким не идут в бой. И вообще никуда за ним не идут. Мне нужна была новая металлическая рука, и я сожалел, что отказался от предложения Ахрийи.

Прежде всего, требовалось отсюда выбраться. Что бы ни задумал бывший священник, мне не хотелось в этом участвовать. А его целитель использовал инструменты и методы, которыми не владел даже Джауз с его самым передовым опытом Шелковых земель.

Саргосцы известны как торговцы и первооткрыватели. Когда девять лет назад я разграбил Саргосу, многие уехали к другим берегам. И кто знает, где побывали этот бывший священник со своим целителем?

Я ударил в дверь, но она была заперта. А когда ее открывали, я нередко мельком видел металлическую решетку с другой стороны. Через нее мне никак не пробиться.

Я опять изучил окно – маленькое квадратное отверстие почти под потолком и тоже зарешеченное. Сквозь него я видел лишь кусочек неба и сухую ветку на дереве.

Я опять прилег. Когда целитель снова придет, я бы мог врезать ему по физиономии и сбежать.

Очевидно, я в монастыре Мириам. Хотя я не помнил эту комнату, стены были сложены из знакомой горной породы. Ночное завывание ветра на склоне тоже было легко узнать, как и вкус горного воздуха.

У священника имелись и другие служители, что могло бы создать проблему. Как-то я заметил очень крупного человека, похоже, из Шелковых земель. Глаза у него были миндалевидные, но, в отличие от большинства жителей тех краев, голубые, а волосы светлые. А на поясе висели самые длинные ножны, какие я когда-либо видел. У клинка была узкая рукоять с кисточкой на конце.

Один раз я даже видел человека с темной, как земля, кожей, одетого в необычный балахон, испещренный кроваво-красными рунами. Судя по слезящимся глазам, он был слеп, и все же я сам видел, как в его глазах пылал тот же кровавый свет.

Но самое странное мое видение, вероятно, было сном наяву – тень с изящными женственными изгибами, которая цеплялась за потолок, наблюдая, как я пытаюсь проснуться.

Кто они все такие?

Я лежал в постели и думал об этом. Саргосцы, ухаживавшие за мной, много раз повторяли слово «корабль». Но мы не на побережье. Разве можно направить корабль вверх по течению Гипериона?

Я уснул, размышляя об этом.

И проснулся от стука в окно.

Тук-тук-тук.

Я увидел лицо Элли и ее длинный черный коготь. На меня смотрели ее глаза с черными белками. Но я поморгал, и она исчезла. То была просто ветка, стучавшая по стеклу.

Тук-тук-тук.

– Я убил Элли, – напомнил я сам себе. – Перерезал ей горло.

Мне пришлось признать свои грехи, такие многочисленные, но нельзя позволить им тянуть меня вниз. Все равно мне хотелось жить. Когда меня подстрелил зеленоглазый мальчишка, последние мгновения жизни я призывал на помощь Ахрийю.

Но те мгновения не стали последними. Прежде чем провалиться в глубокий сон и попасть сюда, я грезил о своей семье и друзьях – Зоси, Эдмаре и Беррине. И об Элли, и об Ашери. Я увидел нас вместе, счастливыми и свободными.

Только мы отнюдь не были счастливы и свободны. Я сам видел, как умирали Орво, Зоси и Беррин, но не знал судьбы Эдмара, Ашери, Айкарда и Джауза.

Я повторял их имена, и они были словно из другой жизни. Может, лучше такими их и запомнить. Наверное, я должен освободиться от прошлого.

Хотя прошлое было прекрасным. Я вел десятки тысяч людей на бой, убил сотни тысяч. Я определял ход жизни народов и уничтожал их. Я завоевал империю и был бы этим удовлетворен, если бы не сладкий ветер с востока, обещавший так много божественного и мирского.

Но я думал об этом как о чужой жизни. Легендарный завоеватель, каждодневно осыпаемый золотом и розами, тот, кому принадлежал трон величайшей твердыни мира, – он не здесь, не в тюрьме.

Но тогда кто я?

Во всяком случае, я человек, который хочет жить, быть свободным. Это суть каждого стучащего сердца, но мне нужно было ухватиться за чистую волю к жизни и позволить ей меня вынести.

Я был человеком с грехами и сожалениями, делал то, что считал правильным, и заблуждения – мой первый грех. И самообман. И служение ложному богу, и оправдание этим каждого преступления. Больше я никогда не вернусь на тот путь, никогда.

Я был человеком, не знающим, во что верить, но проживи я немного дольше – и, возможно, нашел бы истину. Или истина нашла бы меня, что, похоже, и произошло.

Я узнал, что пространство меж звездами глубже и темнее, чем можно представить. Но я больше не отведу взгляд. И не стану больше закрывать глаза маской под названием «этосианство».

Я буду смотреть на правду широко открытыми глазами.

Я проснулся. Надо мной опять стоял Васко и держал в руке что-то вроде иглы, которой он только что меня ткнул.

Вероятно, поэтому я не мог ни пошевелиться, ни открыть рот.

– В день, когда ты и твой Черный легион разграбили Саргосу, я был там, – сказал он. – Вы похитили золото из этого монастыря, как и из всего города. Вы, как огромная стая саранчи, до последней крошки сожрали все припасы в наших амбарах. Мне пришлось месяц есть траву. А когда наступила зима, тысячи скончались от голода, в том числе и люди, о которых я заботился. Этосианская церковь больше не могла поддерживать священников города, и потому мне пришлось покинуть его. После этого я долго тебя ненавидел. Но сейчас, Михей, я кланялся бы тебе и целовал ноги, если бы считал это допустимым. Мой уход из Саргосы оказался лучшим, что только могло случиться.

Я попробовал заговорить, но это было все равно что пытаться сдвинуть языком гору.

– Не тревожься, через несколько минут это пройдет. – Васко обернулся к окну. – Благодаря твоим попыткам захватить Костану и украсть императорский скипетр в Крестесе почти не осталось мужчин, способных защищать города и деревни. Сейчас страна кишит бандами наемников, рубадийскими каганами и еще более мерзким сбродом. – Он широко улыбнулся. – Говорят, время решает все. Саргосская Компания Восточных островов явилась сюда, чтобы навести порядок в Крестесе. Я решил, что ты должен нам в этом помочь. Но проблема в том, что по эту сторону моря никто тебя не любит. Честно говоря, и по другую сторону тоже.

Он с таким восторгом это излагал. Если бы мог, я бы сплюнул на пол, чтобы показать ему, что думаю.

– Ты когда-нибудь слышал об игре «Убийца султана»? В нее играют в кашанских домах наслаждений. Цель в том, чтобы, двигая по доске фигуры, убить султана противника. – Васко потер руки. – Ты станешь моей фигурой. Только кем – солдатом или слоном?

Я ему не фигура. Я тот, кто их двигает.

– Прежде всего, ты должен сказать, от кого получил эту руку из ангельского железа. И я не приму ничего, кроме правды.

Он стал расхаживать по комнате. Кажется, его что-то тревожило.

– В Саргосе я присоединился к Святой Инквизиции. Я не получал удовольствия от того, что приходилось делать. Но, если потребуется, использую то, чему меня научили. Ты подчинишься или сломаешься.

Он в самом деле решил, что пытками заставит меня подчиниться? Многие пробовали, и все они похоронены и забыты.

Он взглянул мне в лицо:

– Ты до сих пор считаешь, что я просто священник? Ты был когда-то трактирщиком, помнишь? Думаешь, ты один далеко ушел с того места, откуда начал? – Васко ухмыльнулся. – Может, это тебя убедит?

Он снял повязку с глаза.

На меня смотрел абсолютно черный глаз, как у Элли. Вернее, как у Ахрийи.

– Я прошел долгий путь, чтобы получить это. Можно так сказать, побывал в ином мире. Поэтому знаю, что твоя рука была схожим даром. Жаль, что ты им не дорожил.

Глаз смотрел на меня, а я всматривался в его бездну и не мог оторвать взгляд от того, что там видел.

Остров. Ангелы в глубине моря. Другие ангелы в темных глубинах неба. Столп света.

Пирамиды с вершинами, уходящими под облака.

Мальчик и девочка идут к пирамиде и глядят на то, что их ждет наверху, – пористая туша со щупальцами, укутанная облаками.

– Скоро мы будем вместе, – говорит девочка. – Мы будем в лучшем мире.

– Я не хочу тебя покидать.

Она вытирает рукавом его слезы.

– Мы из одного чрева и когда-нибудь воссоединимся. Я обещаю. А пока ты должен быть храбрым.

Я услышал гул, преисполненный ужасного смысла, – словно обращенное в звуки шествие множества тысячегранных существ.

Васко снова натянул повязку на глаз, избавив меня от видения.

Ко мне вернулась способность двигаться.

– Ты вспотел, как кашанский ткач, – усмехнулся священник. – Что тебе показала бездна?

Я вскочил, и единственная рука метнулась к Васко, но каким-то волшебным образом он уже оказался за дверью.

Он захлопнул ее перед моим носом, и кулак ударил по дереву. Я рванул ручку, но дверь была уже заперта.

– Я тебе не фигура, – произнес я. – Ты еще пожалеешь об этом, Васко.

– Капитан Васко, – поправил он из-за двери.

– Во имя Архангела, капитан чего?

– Галеона, такого же величественного, как твой.

Он упоминал саргосскую Компанию Восточных островов. Это была торговая компания, доставлявшая в наши порты специи из Кашана по водным путям Аланьи. Единственные торговцы-этосиане, которым Селуки Аланьи дозволили проход через свои земли – вероятно, за взятки.

Шаги Васко стихли. Я кипел от ярости.

В тот же день я услышал постукивание по двери, из нее вывалился на пол маленький округлый кусочек дерева. Щель была меньше мизинца шириной.

Но достаточного размера для мягкого стекла. На сей раз по нему потекла не кровь, а газ с запахом патоки.

Я очнулся спустя какое-то время, чувствуя себя хуже, чем до того, как меня усыпили. Что они со мной делали?

На подносе у кровати лежала еда. Спелые фиги, хлеб с маслом и ножка куропатки с мятой. И еще стакан густого козьего молока.

Я понятия не имел, в честь чего такая роскошная трапеза, но не оставил ни крошки. После всех недель, проведенных в подземельях Костаны и на этой постели, я уже не так могуч, как прежде. Нужно подкрепиться.

Я попробовал отжаться с помощью одной руки. Ощущение было такое, словно к спине привязан галеон. Я едва оторвал тело от пола.

Зато оставшаяся рука умеет обращаться с мечом. Быть левшой – благословение в бою. Мечников обычно тренируют против правшей. Каждый раз, выходя на бой, я начинал с мечом в правой руке, правой ногой вперед, и на полпути менял стойку, что всегда сбивало с толку противников. Во время боя им приходилось менять ожидания. А размышлять – последнее дело, когда на тебя нападает здоровенный громила вроде меня.

На другой день мою комнату опять заполнили газом. Я проснулся рядом с новой тарелкой еды – на сей раз это были яблоки. Я уже много лун не наслаждался яблочной мякотью. А еще к ним добавили ломтик ветчины с перцем.

Мой отец назвал бы это императорским завтраком. Но мне представлялось, что императоры питаются еще лучше.

Я опять попытался отжаться – и теперь уже так легко не сдался. Тяжело дыша и собрав все силы, я сумел приподнять тело над полом и опять опустить.

Это стало началом.

Проходили дни. Я не жаловался – в конце концов, меня кормят. И к концу недели делал десять отжиманий за день. А к концу второй – сотню.

К третьей – триста.

И это был не единственный мой план. Я практиковал задержку дыхания и на третьей неделе дошел до пяти минут.

Только этого было мало. Снова пустив газ, они не входили, пока не прошло больше времени. Я не мог сказать сколько, потому что газ меня усыпил.

И я не узнал, что со мной делают, пока я сплю. Но заметил следы иголок на запястье и на руке выше. Меня чем-то кололи.

Временами я слышал пение. Отдаленное и чистое. Грустное, но вселяющее надежду. Я прижимал ухо к камню, но так и не разобрал, откуда оно доносится. И звучало оно слишком сладко для этого места, напоминая сон.

Однажды я проснулся – и надо мной стоял Васко. Так же было и с Мириам? Ей пришлось смотреть в его единственный глаз, когда она выталкивала из своего чрева Элли?

Я не мог пошевелиться.

– Надеюсь, угощение доставляло тебе удовольствие, – сказал он. – По какой-то причине Хит желает, чтобы тебя хорошо кормили. Тем не менее жаль, что мы не могли поговорить раньше. Я был занят, суета, то одно, то другое. Видит Принципус, аудиенции императора нелегко добиться.

В этот раз я мог шевелить языком:

– Какого императора?

– Все того же Иосиаса. Ты встречался с ним?

– Нет, и не стремлюсь.

– Забавно. Знаешь, в детстве я верил, что императора избирает сам Архангел. Думал, императору подчиняются все без исключения. А теперь мне жаль человека, держащего этот скипетр. И особенно жаль Иосиаса после того, как ты подорвал его власть. В сущности, он и не правит за пределами своей крепости в Гиперионе.

И неудивительно. Аланийцы уничтожили его войско у Сир-Дарьи. И мое войско тоже.

– Почему тогда ты так сильно хочешь с ним встретиться?

– Разумеется, чтобы ему помочь. Я хочу помочь всем. Я достойный человек. Родись я латианином, меня даже назвали бы святым. Я здесь для того, чтобы спасти империю, Михей. А еще я намерен спасти тебя.

Я захохотал, но смех вышел чудной, пронзительный и гортанный, поскольку я не контролировал свой живот.

– Ты намерен спасти меня против моей воли? Так типично для священнослужителя.

Улыбку Васко сменил хмурый взгляд.

– Я не священнослужитель.

– Тогда кто ты?

– Купец. Капитан. Но прежде всего я видящий.

Видящий. У меня волосы встали дыбом от этого слова. По спине скользнули холодные пальцы.

– Михей, – Васко потер сложенные ладони – кажется, этот человек постоянно мерзнет, нагорье для него не подходит, – я решил сделать из тебя ключ. Ключ к Высокому замку Гипериона. Я намерен преподнести тебя императору Иосиасу.

– Человеку, который обезглавит меня за измену? Как же это меня спасет?

– Правосудие может спасти твою душу. Помнишь, я говорил, что использую тебя как фигуру для игры в «Убийцу султана»?

Этот священник сам не знает, что говорит.

– Зачем жертвовать собственной фигурой?

– Вижу, ты не знаком с игрой. Тогда вот ближайшая аналогия: ты будешь куском мяса, который я повешу на дереве, чтобы выманить с неба орла.

– Ну и что ты станешь делать с орлом, когда схватишь его?

– Держать в безопасном месте довольным и сытым.

– И конечно же, в клетке.

Васко ухмыльнулся:

– Прежде чем я тебя отошлю, разберемся с одним вопросом – с твоей железной рукой. Как ты ее получил?

– Переспал с демоном.

Васко рассмеялся.

– Я в последний раз спрашиваю, Михей Железный. – Он указал на свою повязку. – Знаешь, в Инквизиции нас учили самым разным способам заставить человека заговорить. – Он потрогал повязку, словно собрался снять. – Но с этим ничто не сравнится. Ты уже пробовал. И чем дольше глядишь в эту бездну, тем больше она будет тебе показывать то, что… ранит до глубины души. Так что говори правду. Где ты взял эту руку?

Может, все же лучше сказать ему. Не хотелось мне этих ужасов. Я видел достаточно, когда Ашери принесла меня к тому плавающему алмазу с десятью глазами ангела Михея на оболочке.

Но я воин. Завоеватель. Мне хотелось воспротивиться нажиму священника.

Но мне также хотелось жить. Надо выиграть время, чтобы сбежать. Пусть же правда послужит оплатой.

– Я тебе не солгал. Я совокуплялся с демоном. Я дал ей свое семя, и за это демоница подарила мне ту руку.

– Скажи мне ее имя. – Он приподнял повязку, но не сдвинул в сторону.

– Ахрийя. Так она сама мне сказала.

Васко разразился истерическим хохотом:

– Ах, Михей. Ты спал с названой сестрой, а потом сменил ее на царицу дэвов. Уважаю. – Он развернулся, собираясь уйти.

– Погоди… Не отдавай меня Иосиасу, прошу…

Было тошно его молить, но я должен хоть попытаться.

– Мне не очень-то и хочется. Но я не могу тебе доверять. Как ты и сказал, ты не фигурка в игре. А играющих и без тебя слишком много.

– Нет, во имя души Мириам, не… – Сыграв этой картой, я надеялся на сочувствие.

– Бедная Мириам. Она была красавицей, да?

Да, была, под монашеским платьем. Бедра словно гора Дамав. Истекая кровью на ее надгробии, я думал о них.

– Я ее ревновал, – признал Васко. – Прежде чем появился ты со своим плебейским очарованием, я пытался флиртовать с ней. Но она всегда была со мной так сурова. Ты подобрал ключ к ее сердцу.

– Упрямство и настойчивость открывают много замков.

– Верно. Я не сразу это усвоил.

– Кстати, что случилось с твоим незаконнорожденным ребенком?

Еще одна карта сочувствия, которую я надеялся разыграть. Они были у нас обоих.

Васко сделал долгую паузу, а потом сказал:

– Очень жаль, Михей. Наши пути не раз пересекались, но в итоге привели в совершенно разные места. Однако у меня к тебе есть последний вопрос. – Он обернулся с порога и взглянул на меня. – Где Айкард? – Прежний глава моих шпионов.

– Почему ты хочешь это узнать?

Может быть, потому что оба они саргосцы?

– Мы с ним старые друзья. Так где он?

– Не знаю.

Раз уж Васко решил сдать меня врагам, незачем сообщать ему, что Айкард в Костане.

– Я найду его. Наши с ним пути в итоге сойдутся.

Васко закрыл дверь и оставил меня во тьме.

2. Васко

Я жаждал изменить мир.

Вы назвали бы меня целителем.

Но нет, я был лекарством. Мне надо было проникнуть в сердце больного.

Священная империя Крестес, так ее называли. И когда-то я тоже считал ее священной. Когда-то я верил в сказки, которые звались правдой.

Тогда я был священником и не сомневался в божественности этосианской церкви, патриарха и даже императора, о да.

Мои глаза открылись, когда Михей покорил Саргосу. Он заявил, что следует божественному пути этосианской религии. Что наши женщины и имущество останутся в целости, потому что мы правоверные.

Но его воины не соблюдали заповеди. А когда мы пожаловались, он сделал вид, будто не услышал.

Разочаровавшись в так называемых слугах Архангела, я превратился в патриота. Моим богом стала сама Саргоса, а моим кредо – величие ее культуры и семей.

Но когда я пересек море и увидел Кашан, его миллионные города с ткацкими фабриками, меня осенило: Саргоса слишком мала, слишком далека от центра цивилизации, чтобы стать чем-то бо́льшим, нежели сноской на страницах летописи.

И тогда моим богом стало золото. И до чего ж хорош был этот бог! Он служил мне верой и правдой, как я служил ему. Поклонение ему вело через все моря и земли. Это путешествие открыло мне глаза на истинного бога.

Единственного достойного поклонения.

Которому точно не поклонялись здесь, в этой часовне. Перед алтарем валялись обломки статуи Архангела – печальная груда из одиннадцати рук и крыльев. Помню, как когда-то сияла статуя, какой была яркой, когда художники из Мелтани раскрасили ее в синий и золотой.

И я вспомнил, где первосвященник спрятал свой экземпляр «Ангельской песни». Меня всегда удивляло, почему он делал тайну из чего-то столь обыденного. Я протянул руку и вытащил книгу из щели в стене. И тут же закашлялся от поднявшейся пыли. На обложке красовалось название, крупно написанное по-крестейски. Старым шрифтом, судя по вытянутым буквам.

Я полистал страницы толстого тома. Понюхал истлевший пергамент. Открыл книгу, поднял ее двумя пальцами и тряхнул – так иногда дергались несчастные идиоты, подвешенные на носу корабля.

Оттуда ничего не выпало, не считая пыли. Просто книга. С заметками, написанными на полях синими чернилами. Одна из них привлекла мое внимание:

«Каков вес каждого греха?»

Я прочитал стих, к которому относилась заметка: «И будут взвешены на весах перед Принципусом все дела добрые и дурные. Те, чьи добрые дела перевесят дурные, обретут вечный покой в Раю. Те же, чьи дурные дела перевесят добрые, будут вечно пить огонь».

Давно я не читал этот стих, но прекрасно помнил Песнь весов Последнего суда.

Позади сломанных и перевернутых скамеек стоял Хит.

– В чем дело, друг мой? – Мой голос прокатился эхом по разрушающемуся молитвенному залу.

– Он здесь, капитан. – Его голос был слишком тихим, чтобы вызвать эхо, но у меня хороший слух.

– Кто?

– Гонец из Высокого замка.

– Наконец-то.

Я вышел из часовни и встретился с гонцом перед комнатой Михея. Посланник был одноногим, но неплохо управлялся с деревянной ногой и палкой. Один кинжал висел у него на боку, второй спереди, как принято в Вахи, а помимо этого у него были сабля и аркебуза.

Я натянул улыбку на лицо:

– Я Васко деи Круз, капитан «Морской горы», – и протянул ему руку.

– Деи Круз… – хмыкнул он, даже не взглянув на мою руку. – На твоем языке ведь это означает «крест», верно?

Я кивнул.

– Когда я жил в Крестесе, меня называли саргосцем. А когда жил в Саргосе, крестейцем, – хохотнул я, но он сохранил серьезность. – По правде говоря, я и саргосец, и крестеец. И ни один из них.

Он даже не кивнул в ответ. Похоже, мое обаяние не действовало на одноногих, двинутых на оружии гонцов.

– Михей Железный… – сказал он. – Он здесь, в этой комнате?

– Да.

– Тогда позволь мне его увидеть.

Я сунул пальцы в рот и свистнул.

Хит принес мешок с газом и один цилиндр. Втиснул цилиндр в проделанное в двери отверстие и давил на мешок, пока не вышел весь газ.

– Это еще что? – поинтересовался гонец.

Наверное, объяснять ему, как мы это делаем, будет все равно что учить козу считать.

– Увидишь.

Семь минут спустя мы открыли дверь. Гонец вошел в комнату. Он опустил взгляд на огромного спящего завоевателя и с силой прикусил губу.

– Разбуди его, – почти с печалью сказал он. – Хочу услышать, как он говорит.

Я кивнул Хиту. Он взял иглу, смоченную в парализующем снадобье, и ткнул Михею в руку.

Прошло еще несколько минут. И потом я сам разбудил Михея, надавав ему пощечин.

Он закашлялся, несколько раз моргнул и уставился на нас:

– Эдмар?

Эдмар смотрел на Михея как на труп человека, которого любил. Теперь одноногий напоминал грустного мальчугана. И на лице Михея была та же вселенская печаль.

– Кого я пытался спасти, когда потерял ногу? – спросил Эдмар.

Михей ответил без колебаний:

– Ты пытался спасти меня. От забадара. И, клянусь Двенадцатью, ты меня спас.

Эдмар закрыл глаза, словно тонул в горечи. А затем повернулся и вышел, хоть Михей и кричал ему: «Брат! Брат!» Для одноногого он двигался с редким проворством. Мне пришлось поторопиться, чтобы догнать его.

– Так ты скажешь императору, что у нас настоящий Михей Железный?

Эдмар остановился посреди коридора и повернулся ко мне:

– Да, скажу.

Его слова вызвали у меня улыбку.

– И помни, в обмен на Михея я хочу…

– Ты получишь все, что требуешь, торгаш.

Так, значит, его неприязнь не относилась ко мне лично. Как это обнадеживает.

– Да, я торговец, но также правоверный этосианин и подданный императора Крестеса.

– Не сомневаюсь. – Он приблизился, нависнув надо мной. – Я знаю, кто вы такие, псы Компании. Когда-то я тоже прокладывал себе путь через моря набегами и жестокостью. Грабил корабли по пути к Восточным островам. – Он показал покрытые шрамами запястья. – Однажды я увидел корабль с сокровищами. Он одиноко плыл по сапфировому морю. Надо было догадаться, что это ловушка. В итоге меня отправили в Саргосу на галеоне, полном золота, пряностей и шелка. Я получил по заслугам – камеру меньше размером, чем дырка моей матери. Но я не переставал удивляться, как же мерзко воняет ваш город, да и выглядит не лучше. Богачи даже не понимают, в каком дерьме живут. Просто кучка старьевщиков.

Не сказать, что он был не прав, а правдой меня не обидеть.

– Скажи, лорд Эдмар…

– Я не лорд.

Как нехарактерно для Высокого замка – нанимать низкородных гонцов.

– Прошу прощения. Скажи, Эдмар, какие отношения связывают тебя с Михеем?

Эдмар вскинул голову:

– Мы были братьями по Черному легиону. Когда-то я с гордостью называл его Великим магистром, в то время он еще служил ангелам. Вряд ли торгашу знакома гордость от службы под одним флагом с единоверцами.

Он сильно заблуждался, но я не собирался рассказывать ему о своем прошлом священника.

– А сейчас? Где сейчас твоя гордость?

Он постучал тростью по деревянной ноге – клац-клац.

– Там, куда привела меня проклятая нога. А теперь послушай. Не позволяй Михею себя одурачить. Не спускай с него глаз. Он в объятиях тьмы.

Но кто лучше меня знаком с тьмой?

На этом встреча завершилась, я раздал указания Хиту и Тревору, а потом вскочил на кашанского мерина и поскакал вниз по реке Гиперион.

«Морская гора» дрейфовала у берега. Эти воды еще не видели такого великолепного галеона. Девяносто тонн дерева и металла, собранных для битв лучшими корабелами в этой части света. Каждый борт украшали по тридцать пушек, орудийные порты зияли, как темные злобные глаза какого-то глубоководного чудовища. Корабль был полностью оснащен, хотя придется снять с четырех мачт саргосские штандарты и заменить их на крестейские пурпурные. Деревенским жителям будет приятнее видеть четыре милосердных глаза Цессиэли, чем один глаз Принципуса, строгого судии.

Но на флаге Компании он был слегка другим. Глаз Принципуса выглядел не как овал, а как круглая монета. Мало кто замечал эти изменения, но так было проще узнать корабль Компании – первым делом новобранцы запоминали именно флаг.

Как приятно было снова оказаться на корабле! Почти полжизни потребовалось, чтобы понять: мой дом – море. На суше я везде чувствовал себя чужим. Но в море, посреди бескрайней синевы, когда между тобой и бледной глубиной нет ничего, кроме нескольких гнилых досок, все мы одинаково чувствовали себя чужаками. И это так – ведь море так же чуждо человеку, как человек – морю. У нас нет ничего общего с обитающими в глубокой тьме существами, в их доме мы нежеланные гости.

Куда бы я ни отправился, везде я был чужаком. Но именно это наделяет силой. Ты свободен от свинячьего дерьма, которое туманит людям взор, когда они смотрят на своего идола или флаг. Мне потребовалось много времени, чтобы научиться применять эту силу.

Преимущество чужака.

Я искупался и оделся в чистое. Поел рыбы из дневного улова и насладился жинжей с товарищами в кают-компании. Я ощущал зарождающееся недовольство: мы покинули княжества Восточных островов ради богатой поживы, но так и не приблизились к ней.

– Я выпил бы любого старого вина, – сказал Антонио по прозвищу Две Аркебузы. – Мне просто хочется чего-нибудь местного для разнообразия. Как будто я в Крестесе, а не посреди синевы.

– Да и местная шлюшка будет не лишней. – Похотливый Чернобрюхий Балтазар схватился за пах. – Я слышал, когда в Лемносе какой-нибудь старик лежит на смертном одре, из монастырей в горах спускаются вдовы и напоследок как следует с ним наяривают. – Он ухмыльнулся. – И он уходит в загробную жизнь улыбаясь.

– А если у него не встанет? – спросил Малыш Дэви. – Он ведь больной старик.

– Уж они сделают так, чтоб встал, Дэви, – отозвался Бал. – Они молятся ангелам, чтобы те вернули к жизни его старый сморщенный член.

К несчастью для моей команды, знаменитые виноградники Лемноса поразила та же хворь, что и всю страну. Многие вдовы ушли в монастырь, потому что не хватало мужчин для повторного брака. Но монахини всерьез воспринимали свои клятвы (ну, почти всегда) и не следовали древним обычаям.

– Мы играем вдолгую, – напомнил я. – И в конце нас ожидает награда. Самая большая пожива за пятьдесят лет истории саргосской Компании Восточных островов. Мы все станем царями, вокруг будут течь реки из вина, а девственницы наполнять наши кубки.

– Это просто бальзам на душу, капитан! – сказал Красный Ион с другой стороны кают-компании.

Лабашец поднял деревянную кружку со сладкой алой жинжей.

Все тоже подняли кружки и провозгласили тост:

– За девственниц, наполняющих наши кубки!

После этого все разошлись по делам. С улыбкой на лице и слегка навеселе я спустился на нижнюю палубу, проведать пленника.

Я даже принес ему книгу – сокращенный вариант «Ангельской песни».

Я бросил книгу к его ногам. Хотя он все равно не мог дотянуться, потому что был закован в цепи.

– Принес тебе кое-что почитать, – сказал я.

Инквизитор Эстевао поднял голову. Старик почти ничего не видел опухшими глазами. Его запястья распухли еще сильнее, как и кончики пальцев, лишенные ногтей.

– Я рассказал тебе все, что знаю.

От него несло грязными подштанниками. Впрочем, ничего удивительного.

– Инквизиторов учат, как выдержать пытки, верно?

Естественно, ответ я уже знал.

– Твой голос… Он мне знаком.

Я встал перед ним и нагнулся. Он долго и сурово смотрел на меня, но так и не разглядел юношу, которого обучал.

Может, я стал неузнаваемым. Но Михей меня узнал. Хотя тоже не сразу.

– Куда вы отправляли тех, кого признали виновными? – спросил я.

– На смерть. Они все мертвы. В Крестесе не терпят колдунов.

Он учащенно дышал. Его язык посинел. Все ноги были в порезах и распухли, хотя мы их не трогали. Корабельные крысы никогда не побрезгуют угощением, пока пленник спит.

Но мое сочувствие было суше самого соленого берега.

– Ты лжешь, старик. Их не сжигали, не вешали и не расстреливали. Приходил корабль. Их сажали на корабль, и мы больше никогда о них не слышали. Куда же шел этот корабль?

– Корабль шел в открытое море. Там к их ногам привязывали камни, молились, чтобы Архангел простил их, и сбрасывали за борт.

– Лжец.

Мне хотелось показать ему свой глаз, который видит звезды. Очень хотелось. Но рожденные из бездны видения способны поджарить человеку мозг, как повар жарит яйца. А пока я не извлек из его разума правду, он нужен мне в целости.

Я вытащил член. Давненько уже не мочился. Я нацелился на сокращенный вариант «Ангельской песни» и не промахнулся.

– Да простит тебя Архангел, – пробормотал инквизитор.

Закончив, я пнул книгу. Она ударилась о стену, но не развалилась, как я рассчитывал.

– Да простят тебя те, кого ты замучил, – ответил я.

– Я делал все это во имя добра.

– Что ж это за добро такое?

– Колдовство вселяет страх. А страх порождает беспорядки. Анархию.

– Вокруг полно страха и анархии и без всякого колдовства.

– Вот именно. Зачем бросать в огонь хворост?

– Мы сами зажгли этот огонь.

– Мы? – Старый инквизитор внимательно посмотрел на меня. Из-за ссадин на лице он мог открыть лишь один глаз, да и то с трудом. – Ты тоже был инквизитором? Вот почему у тебя такой знакомый голос?

До чего ж горько было слышать эти слова. Я мог бы обвинить во всем его, но, в конце концов, я сам избрал Святую Инквизицию в той же степени, как она избрала меня. И мне нравилось быть инквизитором. Еще как.

А теперь я жаждал встать на колени, жаждал выплакаться перед теми, кого истязал во имя избавления от колдовства и ереси. У меня для них было только два слова: «Простите меня».

Но что есть прощение? По правде говоря, это горькое лекарство. Я просил Михея простить меня за то, что сделал с Мириам. За то, что запер ее в келье на девять месяцев, потому что посмела спать с кем-то, кроме меня. Но Михей не простил. Потому что простить – значит забыть, а забыть – значит лишить себя права на месть.

А месть слаще засахаренной вишни.

Я тоже насладился местью, пытая инквизитора Эстевао. Но моя цель не в возмездии, да и вырывание ногтей, похоже, не сработает, как и призывы к благоразумию. Однако я знал, как его расколоть.

– Приведите ее.

Дверь со скрипом открылась. И внутрь втолкнули его внучку. Она споткнулась о порог. Закованные в кандалы руки и ноги хрупкого создания были не толще палочки корицы.

Я схватил ее за ворот шерстяного платья и стукнул о переборку. Отскочив, девочка свернулась в углу и захныкала.

– Дедушка, – пролепетала она нежным испуганным голоском, – прошу тебя, не дай им меня мучить.

Выпученные глаза Эстевао стали похожи на спелые виноградины.

– Я не отправлю ее на дыбу и не четвертую, – засмеялся я. – Это слишком скучно. Мы, моряки, придумали развлечение получше. Могу поставить на кон кашанский рубин, что она продержится недели две, если подвесить ее вниз головой на носу. Правда, в море живут разные твари, никогда не знаешь, кому понравится ее запах.

– Ты соответствуешь репутации своей Компании, – сказал инквизитор. – Девочка неповинна в моих преступлениях.

– Так, значит, ты признаешь, что совершал преступления, – улыбнулся я, словно поймал жирного сибаса. – Знаешь, Компания торгует честно. Давай заключим сделку. Ты скажешь мне то, что я желаю узнать, а я отпущу ее, не наказав за твои грехи.

– Никсос. Мы отправляли виновных в колдовстве в Никсос.

Это меня удивило. Но, многое зная об этосианской церкви, я почуял тут правду. Никсос – это святая земля и благословенные воды Священного моря. А еще это дом главного епископа, обладающего почти такой же властью, как и патриарх.

Я свистнул. Двое моих подручных вытащили хнычущую внучку Эстевао за дверь.

– Куда именно в Никсос? – спросил я.

– К рыцарям-этосианам. Они держали пленников в цепях и под замком, подальше от нас, в глубоком подземелье.

– Под храмом?

– Да. Под храмом Гроба святого апостола Бента.

– Молодец. – Я взял «Ангельскую песнь», вонявшую моей мочой с легким ароматом жинжи. – Достаточно подержать ее несколько часов на солнце, и даже не догадаешься, что я на нее помочился.

– Моя внучка…

– Я не добился бы таких успехов, нарушая обещания, инквизитор.

А вот извращение обещаний было моим любимым способом самовыражения.

Я вышел в коридор и закрыл дверь. В дальнем конце стояла внучка Эстебао. Кандалы с ее рук и лодыжек со звоном упали на пол.

Я со смехом приблизился к ней. И потянулся к рогу на ее затылке.

– А про это ты забыла.

Зрачки ее глаз растворились, остались только белые сферы. Руки вывернулись под странными углами. Нос сполз с лица.

– Но он ведь не заметил? – сказала дэв, ее пронзительный голос был чем-то средним между голосом десятилетней девочки и пятисотлетнего демона.

– Позавчера Тревор несколько часов колошматил его по морде. Старик почти ничего не видит. Все решил твой нежный голосок: «Дедушка, прошу тебя, не дай им меня мучить».

– Я тренировалась.

Дэв приняла свою бесполую форму. Она напоминала пустой пергамент. У нее даже бровей не было.

– Ты ведь слышала его слова. – Всегда следует аккуратно формулировать приказы. Таурви не любила, когда ею командуют, а мне не нравилось, как она выражает свою неприязнь. – Десятки, а то и сотни колдунов томятся в подземелье на острове неподалеку отсюда. Тебе это интересно?

– С чего бы?

– С того, что колдунам могут понадобиться твои услуги.

– Ты что, считаешь меня служанкой?

– Каждый что-то продает.

Пусть эти существа и отказывались признавать очевидное, они в нас нуждались. А если твои способности могут пригодиться, на них есть и цена.

Все ценное всегда в дефиците. Если бы мы питались травой, мир превратился бы в пустыню. Если бы мы пили соленую воду, он стал бы суше пыли.

– Мы не такие, как вы, купец.

Таурви выгнула шею и улыбнулась.

Я не стал напирать. Я знал, что Таурви любит притворяться. Оборотням это нравится. Поэтому, предложив ей принять облик внучки Эстевао, я понимал, что Таурви это доставит удовольствие.

Но это значило, что я что-то ей должен. Таурви не продает, а дает взаймы. Ее услуги привели меня куда дальше, чем я смел мечтать. Но придет время, и она потребует плату.

Кстати, о долгах. Кое-кто ожидал меня в каюте.

В расшитой изумрудами парче и тюрбане из золотого шелка в кресле сидел Лаль Сет с бокалом роншарского розового вина в руке.

– Легок на помине. – Я устроился за письменным столом. – Мне нужен твой совет. Что подарить императору, когда я с ним увижусь?

– Он же твой император. Ты должен знать, чем ему угодить.

– Я плохо это умею. Вот почему я не пользуюсь успехом у женщин, по крайней мере у тех, кто не называет свою цену. Подарок должен затронуть душевные струны, верно?

– А еще он показывает возможности дарящего.

– Скажи, что бы ты подарил своему господину, шаху Бабуру?

Лаль усмехнулся, обнажив золотые и платиновые зубы:

– Десять тысяч юных рабынь со всех восьми уголков света. Тысячу верблюдов с грузом рубинов, сапфиров, алмазов и изумрудов. Двадцать тысяч боевых слонов, восемьдесят тысяч кашанских кобыл…

Я поднял руку:

– Вряд ли император Крестеса видел больше десяти рубинов за раз. Или десяти слонов, если уж на то пошло.

Лаль засмеялся:

– Последний посол Бабура приехал в Крестес с даром из семисот рубинов. Увы, слонов он не привез.

– Вы, кашанцы, разбрасываетесь рубинами направо и налево, как песком. Неужели ты не понимаешь, что так вы только понижаете их ценность?

– Думаешь, шаху Кашана не все равно, сколько будут стоить серьги, которые сделают на другом краю земли?

Это вряд ли, но лично меня бо́льшую часть жизни это заботило. Именно так я и сделал себя и совладельцев Компании богатыми. Когда-то совладельцы Компании Восточных островов не были богачами. Мои наниматели – не лорды, князья или экзархи, а кузнецы, кожевенники или плотники.

Но у скромных, работящих людей не бывает много лишнего серебра. Поэтому, чтобы купить долю в Компании, они обращаются к банкирам.

Половина Саргосы в долгу у банкиров вроде Лаля Сета, хотя он и выходец из Кашана. У меня нет таких денег, как у него. Даже все юнанские банкиры, вместе взятые, с ним не сравнятся. Вот почему я часто предлагал в обмен нечто нематериальное.

– Я подарю императору то, что он не купит и за тысячу кораблей с сокровищами.

Лаль поднял кудрявую бровь и глотнул розового вина.

– Такого не существует, друг мой. Все можно купить за серебро и золото. Вопрос лишь в цене.

– Но не в этом случае, – просиял я.

– Дай угадаю. Еще один пленник, которого ты пытаешь?

Я откинулся назад и поднял брови, признавая его правоту.

Лаль поставил бокал на стол.

– Что касается этого, я должен кое о чем тебе напомнить по-дружески. Мы здесь уже почти две луны, и только сейчас нам открыли дверь в Высокий замок императора.

– Первое плавание Компании Восточных островов заняло одиннадцать лет. Но принесло десять тысяч процентов прибыли.

– Мы не столь терпеливы, а это не просто плавание. Крестейцы – гордый народ. Они не готовы вот так продать свой флаг чужеземному головорезу.

– Ты же сам сказал, все имеет цену. А я скажу тебе вот что. Все имеет свой срок, и срок Священной империи подходит к концу. Люди подчинятся нам, потому что мы предложим им кое-что получше.

– У всего и впрямь свой срок. Ты прав, Васко деи Круз. Скоро наступит зима. Я никогда не видел снега, но мне сказали, что эта река замерзнет. И я готов поставить все свои дворцы в Роншаре на то, что многие люди тоже замерзнут. А если их не доконает холод, то доконают пустые животы. Ведь в этом году не хватало людей, чтобы сеять зерно и собирать урожай, – все были заняты в неудачных походах.

– К чему ты клонишь? – спросил я.

– Покупай дешево – продавай дорого. Сейчас самое время купить Священную империю Крестес, пока она стоит на коленях. Если будешь тратить время на то, чтобы разбойничать и по неизвестным мне причинам пытать священников, Крестес восстановит силы, как уже не раз случалось, и тогда будет слишком поздно. – Он сжал латианские молитвенные четки в кармане халата. – Позволь выразиться еще конкретнее. К концу зимы мне нужен свой порт в одном дне пути от Гипериона. А рядом с портом – крепость. А внутри крепости – три тысячи лучших аркебузиров. Пусть будет пять тысяч. А больше всего я хочу, чтобы император, патриарх и вся знать кормились с наших щедрых рук.

Я тоже всего этого хотел. Но это было лишь средство достижения цели. Это было служение. Нет, религия.

Этого я Лалю сказать не мог.

– А если у меня не получится?

– Тогда Дом Сетов найдет кого-нибудь другого, у кого получится.

Он не упомянул, что я в таком случае буду болтаться вверх тормашками на носу собственной «Морской горы», пока какая-нибудь морская тварь не откусит мне голову. И мою команду ждет не лучшая судьба. Думаете, завоеватели жестоки? Только потому, что вы никогда не встречались с банкирами.

– Банкиры из Дома Сетов получат прибыль со своих вложений, – любезно улыбнулся я. – И впервые в истории этой прибылью станет целая империя.

Точнее, ее зловонный труп.

3. Михей

В следующий раз, когда целитель-альбинос начал запускать в мою комнату газ, я задержал дыхание. Голова закружилась через минуту. Через две захотелось уснуть. Через пять я напрягся изо всех сил, чтобы не вдохнуть.

Через семь минут меня спас от потери сознания скрежет открываемой двери.

Склонности к актерству я никогда не имел, но спящим может притвориться любой дурак.

Я почувствовал, что меня подняли и бросили на носилки. И вынесли из комнаты, болтая на саргосском. В коридоре дул холодный сквозняк, предвестник скорой зимы.

Отойдя совсем недалеко, они опустили меня на холодный каменный стол и ушли.

Я открыл глаза.

Прямо на меня смотрел единственным глазом ангел Принципус. Я припомнил, какой великолепной и яркой была когда-то эта мозаика. Щупальца ангела обвивались вокруг весов, на которых в День суда он взвесит все наши добрые дела и грехи.

Я оказался в подземном молельном зале, но сейчас он пропах кровью и превратился в руины. Я молился здесь прежде, шестнадцать лет назад. Помню Мириам на коленях у алтаря, ее темные, заплетенные в косы волосы. Помню, как она обернулась ко мне, взгляд был одновременно и невинен, и полон скрытой похоти. Ее соблазнительный смех зазвенел у меня в ушах.

Они скоро вернутся. Сейчас не время для воспоминаний.

Справа стоял латунный поднос с инструментами целителя, несколькими пустыми стеклянными флакончиками, иглами и нитями из мягкого стекла.

Приближались шаги, я прикрыл глаза, притворяясь спящим. Двое мужчин. Я узнал слабый голос целителя-альбиноса. Казалось, он напрягал горло, хотя почти не издавал звуков. Другой голос звучал сильнее и был не так хорошо знаком.

Альбинос воткнул в меня иглу. Я не дрогнул. Из моей руки потекла кровь, как будто ее высасывали.

На краткий миг я приоткрыл один глаз. Надо мной стоял темнокожий человек, и его губы были в крови.

Они говорили на саргосском, но мне удалось разобрать имена. Темнокожего звали Ионас, или Ион, – распространенное этосианское имя. Целителя-альбиноса – Хит, языческое темзийское. Должно быть, темнокожий был лабашцем, а альбинос – темзийцем. Похоже, у Васко разношерстная команда.

Но никогда в жизни я не встречал темзийца-целителя. Темзийцы живут в промерзших горных пещерах и убогих лесных деревушках, их племена без устали воюют друг с другом. Они искусно владеют булавами и топорами, а вовсе не знаниями о снадобьях и кровопускании.

Происхождение альбиноса трудно было определить по внешности. Его лицо, мало того что белое, имело странную форму. Какую-то незнакомую.

Жутковатую.

Я приоткрыл глаз. Теперь оба лица были повернуты в другую сторону и обращены к кому-то другому.

Мальчик. Лежит на полу. Я сразу узнал его вьющиеся светлые волосы.

Тот мальчик, что меня подстрелил.

Его звали Принцип. Зеленые глаза были закрыты, но все-таки он дышал.

Они укололи ребенка иглой. Он не издал ни звука. Потом вставили конец нити из мягкого стекла в бутыль с моей кровью, а другой воткнули мальчику в руку. Моя кровь потекла в него.

Но мальчик не выглядел раненым. И непохоже, чтобы нуждался в крови.

Тогда зачем они его лечат?

– Матушка! – позвал он на крестейском и внезапно открыл глаза. Его не удосужились усыпить газом. Вероятно, не рассматривали десятилетнего мальчика как угрозу. Хотя из всех, кто пытался меня убить, он один приблизился к этой цели.

Он смотрел на Принципуса, все шире распахивая изумрудные глаза. Они так напоминали глаза Ашери.

Ион вдруг обернулся, взгляд слезящихся глаз остановился на мне. Я надеялся, что успел вовремя зажмуриться. Хотя этот человек казался слепым, похоже, он видел. Всю его одежду покрывали кровавые руны.

Я слышал о колдунах, которые пользуются кровью, как писцы чернилами. Говорили, что родом они из Лабаша и Химьяра, двух земель, опустошенных кровавой чумой. Те истории о них, что я слышал, слишком страшные, чтобы быть правдивыми: реки и озера, полные крови, цветы с глазами, деревья, которые поют сводящие с ума песни, и облака, формой и цветом как человеческое сердце. От подобных ужасов человек либо станет сильнее, либо сойдет с ума, а возможно, и то и другое.

– Матушка, – опять позвал мальчик. – Матушка Мара. Я должен помочь матушке Маре.

– Все хорошо, сынок, – произнес Ион с мелодичным крестейским акцентом. – После этого мы отправим тебя к матушке Маре.

Что за матушка Мара? Они держат здесь женщину? Но с тех пор как наемники разграбили монастырь, его больше нет.

– Если еще раз причинишь ей боль, я всажу тебе пулю в сердце, – сказал Принцип.

Ион разразился утробным смехом:

– Мы не причиняем ей зла, малыш. Иногда лекарство может вызвать тошноту – ненадолго. Мы хотим лишь спасти ее. Она одна из нас.

– Нет, она не такая, как вы.

Снова смех Иона. Я не чувствовал в нем ни тревоги, ни страха.

– Вот тигренок. Лежи тихо, расслабься. Смотри мне в глаза и считай в обратном порядке от десяти. Ты ведь знаешь цифры? Если нет, тогда думай о рыбах, которые падают с неба, когда идет дождь. Представь, как они собираются в кучи на крышах.

Он был больше похож на безумца, чем на сильного.

Учащенное дыхание Принципа начало замедляться.

– Хорошо, – сказал Ион. – А теперь вспоминай. Тот день, когда ты родился. Тот день, когда ты, пахнущий океаном душ, выбрался из утробы.

Как возможно, чтобы кто-то помнил такое?

– Скажи мне, что ты видишь, малыш Принцип.

Мальчик стал дышать еще реже.

– Небо.

– Хорошо. Что ты видишь – звезды или облака?

– Звезды. Много. Яркие.

– Ты уверен, сынок?

– Звезды. Песок. Жажда. Фонтан. Слезы. Кости.

Ион щелкнул пальцами:

– Ты отлично справился, тигренок. Ты родился под звездами в проклятой пустыне. Вы с матерью хотели воды, и она была вам дарована силами, которые вы не могли видеть. Мать любила тебя, но с самого начала оплакивала потерю тебя, словно знала, что вам суждено расстаться в таком страшном месте, что оно было скрыто даже в моих видениях. Как бы ни прекрасна и печальна была история твоего рождения, она означает, что ты не один из нас.

Ашери рассказала мне о рождении своего сына в пустыне и о жажде. Рассказала, что принесла сына в жертву в месте под названием Дворец костей. Этот мальчик был не просто похож на нее и Кеву, его рождение соответствовало рассказанной ею истории.

Но что Ион имел в виду, говоря «не один из нас»?

Судя по дыханию мальчика, он уснул. Ион вышел, пришли другие, подняли носилки и отнесли меня назад в камеру.

Я устал от тюрьмы и не хотел давать свою кровь для колдовства. Я знал, в какой части монастыря нахожусь: это был подвал, где держали наказанных. В одной из этих комнат несколько месяцев провела в заключении Мириам, здесь она и родила Элли, но в ее комнате не было окон. Ежедневный солнечный свет приносил мне утешение. Как ужасно для нее было оставаться во тьме!

Спустя несколько недель мальчишка-хорист прискакал ко мне с вестью о рождении. Я не помню, чтобы удивился, однако весть была радостная. Вернувшись сюда за ребенком, я нашел Мириам в той комнате без окон.

Не глядя мне в глаза, она произнесла:

– Прости, что ввела тебя в грех.

Позади меня стоял Васко с хмурым взглядом и повязкой на глазу. Я боялся священника и поэтому лишь кивнул Мириам и взял ребенка на руки.

– Ее имя – Элария, – сказала она мне вслед.

Тогда я в последний раз видел мать Элли. И по сей день я не знал, как она умерла. Но, по крайней мере, ей не пришлось страдать из-за убийства дочери. И то хорошо.

– Я вонзил в нее меч, – сказал я, думая о том, не слышит ли меня призрак Мириам. Может быть, она бродит по этому коридору? – Я вонзил меч в горло нашей дочери.

Мое сердце отяжелело, как свинец. И провалилось в глубокую яму, о существовании которой внутри себя я не подозревал. Мне стало трудно дышать.

Я жаждал успокоительного поцелуя облегчения, но не мог выговорить ни слова. «Прости меня». Я не мог просить ее призрак о том, чего не заслуживаю.

И все же я знал, что отдал бы за это жизнь, хотя прощать меня больше некому.

Или есть?

– Кева.

Имя рутенца так странно прозвучало в моих устах. Он скорее обезглавит меня, чем простит за то, что я сделал.

Элли была и его дочерью. А Ашери – его женой.

Значит, Принцип…

Но как я мог быть уверен?

Если все это правда и Принцип – сын Кевы и Ашери, тогда происходящее – не случайность. Ахрийя вернула меня в этот монастырь с какой-то целью. Должно быть, мальчика привела тоже она.

Но что у нее за цель? Что за умысел у древнего демона?

Каким бы он ни был, я этого не хотел. Я им не фигурка, которую игрок – не важно, Васко или Ахрийя, – двигает по доске.

Я должен был получить свободу. И получу, совсем скоро.

Спустя пару дней наверху послышались гомон и топот множества ног. Звук постепенно затих, а значит, множество людей покинуло монастырь. Прекрасно. Чем меньше стражи, тем проще через нее пробиться.

Еще через пару дней после этого мою комнату опять заполнили газом. Я задержал дыхание на семь минут. Меня положили на носилки и отнесли в тот же молельный зал, что и в прошлый раз.

К моему облегчению, Иона там не было, только Хит. Одним безумцем меньше.

Закончив высасывать из меня кровь, Хит вышел из зала – должно быть, за Принципом.

Я сел. В молельном зале есть только один вход и выход – тот, через который меня внесли. Придется бежать туда, подняться из подвала по лестнице, а дальше выбираться через главный или черный вход монастыря.

Я подобрался к двери и выглянул наружу.

Хит уже возвращался. За ним двое крепких мужчин с клинками и аркебузами на поясах сопровождали десятилетнего мальчика.

Я шмыгнул внутрь и, чтобы меня не заметили, прижался к ближайшей стене.

Я дал Хиту беспрепятственно войти. Увидев, что стол, где я лежал, пуст, он обернулся, вытаращив глаза.

Я нанес первому стражнику удар в челюсть и выхватил меч у него из-за пояса. Второй обнажил клинок. Я попытался застать его врасплох и перерезать горло, но действовал слишком медленно – давно не практиковался. И сталь ударила в сталь.

Я сделал шаг назад, остерегаясь Хита, который теперь оказался слева от меня. Он не звал на помощь. Возможно, просто не мог – у него слабый голос.

Хит сказал стражам что-то на саргосском, и первый вынул кинжал, а второй атаковал меня, целя в грудь.

Я парировал выпад, и это дало мне возможность, в которой я так нуждался. Мой меч пронзил сердце второго стражника. Тот харкнул кровью и упал на камни. Первый попытался пустить в ход аркебузу, но я оказался проворнее, и с первого же удара клинок вошел в его плоть.

Я прикончил скулящих охранников, полоснув им по горлу. Потом утер окровавленное оружие об их толстую саргосскую одежду.

Десятилетний мальчик заглянул в зал через порог, вошел, подобрал аркебузу и направил на Хита. Целитель-альбинос теперь оказался в глубине зала. В ловушке, как кролик.

– Не надо, – сказал я мальчику. – Поднимешь всех на уши на милю вокруг.

Мне не хотелось убивать Хита. Он спас мне жизнь. Но он был соучастником тех, кто держал меня здесь против моей воли.

– Идем, – сказал я мальчику.

Я подхватил аркебузу второго стражника и опустил деревянный засов на двери, заперев Хита в зале. Теперь он никому не сообщит о нашем побеге.

– Матушка Мара. – Мальчик потянул меня за рубаху. – Нельзя ее оставлять.

– У нас нет времени спасать кого-то еще.

– Она так много для меня сделала, – покачал головой мальчик. – Я не уйду без нее.

Нужны ли мне десятилетний мальчик и женщина, которые затормозят мой побег?

Но Принцип – не просто мальчик. Я не мог оставить сына Кевы и Ашери в лапах одноглазого священника. Не мог добавить этот поступок к списку того, за что должен молить о прощении.

Я раздраженно вздохнул:

– И где она, чтоб ее?

Принцип повел меня по коридору. Я узнавал стены из неровного камня и двери за железными решетками. Мы прошли мимо моей камеры и свернули к последней двери в дальнем конце.

Принцип потянул защелку и открыл дверь.

В углу пыльной комнаты, напоминавшей пещеру, сидела женщина с темно-рыжими волосами. Свет проникал только через открытую дверь, пыль клубами поднималась в его сиянии.

Комната была без окон. Без окон. Перед моими глазами предстал образ Мириам, сидящей в дальнем углу с Элли на руках. Воспоминание ранило душу.

– Матушка Мара, – сказал Принцип. – Мы уходим.

Лицо у нее было неровно обожжено солнцем, а скулы слишком заметными. В своем свободном сером платье она напоминала крестьянина в голодный год.

– Умеешь стрелять из аркебузы? – спросил я.

Как будто с разочарованием в самой себе, она покачала головой:

– Нет, никогда не пробовала.

Печально. Одной рукой непросто поджечь запал и перезарядить, так что аркебуза – оружие не для меня. Я и с двумя руками никогда не чувствовал себя с ней уверенно.

Я все же протянул Маре оружие. Быть может, если дойдет до этого, она сумеет следовать примеру Принципа.

Мальчик помог Маре подняться. Она подхватила с пола блестящее украшение и натянула на запястье. Судя по каплям пота на лице и шее и покрасневшим глазам, ее лихорадило.

Втроем мы вышли из камеры. Из дальнего конца коридора слышался стук – Хит колотил в дверь молитвенного зала, где я его запер.

– Мы должны забрать мою дочь, – хрипло произнесла Мара.

Еще кого-то спасать? Мне так и хотелось ответить «нет», но мать не могла бросить дочь, а мальчик не бросит мать.

Я огорченно хмыкнул:

– А ты знаешь, где она?

Быть может, девочка возьмет вторую аркебузу. Пусть и не сумеет прицелиться, но хоть отвлечет врага.

– Я знаю, – ответил Принцип.

Он провел меня к другой комнате, недалеко от моей. Мара по пути держалась за стену.

Мальчик открыл дверь.

– Идем, Ана, – сказал он, – мы уходим отсюда.

В отличие от матери, девочка была черноволосой. Всю нижнюю часть левой щеки покрывали шрамы от старых ожогов, тянувшиеся и по шее. На вид ей было лет пятнадцать или шестнадцать – почти ровесница Элли, но ее щеки огрубели на солнце.

– Мама! – Она бросилась к матери и помогла ей устоять на ногах. – Милостивые ангелы, тебе нужна помощь!..

Мара покачала головой:

– Не думаю, что гожусь для этого путешествия. А ты иди с Принципом и этим одноруким мужчиной.

– Я не оставлю тебя, – настаивала на своем Ана. – Ангелы дадут тебе сил.

Я поспешно направился к лестнице. Верхняя площадка отсюда выглядела неохраняемой. Поднявшись по ступенькам, мы окажемся в главном молитвенном зале. А оттуда можно выбраться через основной вход или, сделав небольшой крюк, через кухню.

– Поддержите ее, – приказал я Принципу и Ане.

Они помогли больной женщине доковылять до лестницы.

В зале у алтаря лежала разбитая на куски статуя Архангела. Мозаичные изображения ангелов на стенах облупились и потускнели. В распахнутой двери главного входа завывал ветер. Солнце скрылось за облаками, но пейзаж снаружи выглядел достаточно привлекательным.

К входу приближался стражник. Вероятно, отходил помочиться.

– Спрячьтесь, – велел я трем своим компаньонам.

Они влезли под опрокинутую скамью, а я остановился, прижимаясь к стене у входа. Едва стражник вошел, я ухватил его сзади за шею и швырнул ничком на пол. Он лишился сознания. Я достал меч и вонзил его в открытый участок кожи над латным воротником.

Тело я оттащил за сломанную скамью, так что на полу остался кровавый след, а потом подал знак своим спутникам выходить.

Несмотря на вонь от крови убитого, раздражавшую нос, горный воздух был сладок на вкус. В глубине внутреннего двора паслись лошади, привязанные к деревянной изгороди.

– Вы умеете ездить верхом? – спросил я.

Дочь покачала головой, но мать и мальчик кивнули. Хотя мать была не в силах ехать самостоятельно.

– Посади ее за спину, – велел я Принципу, а потом обернулся к Ане: – Ты поедешь со мной.

Принцип взял поводья меньшей лошади, а я выбрал самую крупную. Но и это прекрасное животное серой масти показалось мне низкорослым. Это не были резвые крестейские скакуны. Слишком хрупкого телосложения, с шелковистой шерстью и тонкой костью, хотя ноги у лошадей были крепкие. Умные глаза мерина смотрели с опаской. Он был похож на кашанских лошадей из богатых конюшен султана Эджаза.

Принцип с девочкой помогли женщине забраться в седло. Потом я помог девочке сесть в мое.

– Михей! – Принцип указал на что-то позади меня.

Из дверей, откуда мы только что вышли, показался стражник. Нет, не стражник. На нем были восточные одежды и большой клинок за спиной.

Один раз я видел его в своей комнате. Он был высок, с глазами уроженца Шелковых земель и прекрасными светлыми волосами.

– Я много слышал о Михее Железном и как мастерски он владеет клинком, – сказал он с явным акцентом Шелковых земель, знакомым мне от Джауза и его мастеров.

Я достал меч, и он обнажил свой. Он был длинным, чуть изогнутым и зазубренным в первой четверти от острия.

– Я люблю клинки, – сказал я. – Твой хорош. С радостью сниму его с твоего трупа.

– Это двуручный меч. – Он крепко сжал оружие, выставив вперед ногу.

– Двуручные как раз для меня.

Мой противник встал в низкую стойку, а я в еще более низкую. С дальнего гребня холма к нам уже спешили вооруженные люди. Он наверняка постарается затянуть схватку, пока не подоспеет подмога.

Я бросил взгляд на Принципа. В глазах мальчика блеснуло понимание. Он достал аркебузу, прищурил глаз, прицелился и выстрелил.

Уроженец Шелковых земель повалился на спину с дымящейся дырой в сердце. Он молчал, как могила, вероятно, потому что был уже там. Мальчик его застрелил.

Лошади не перепугались, но стражники прибавили шаг, громко переговариваясь на саргосском. Некоторые направили на нас аркебузы, но, как ни странно, ни один не выстрелил.

– Уходим!

Я хлопнул лошадь Принципа и Мары по крупу. Она заржала и поскакала вперед.

Я подхватил меч уроженца Шелковых земель, привязал за спину и вскочил в седло. Девочка обвила меня руками и крепко прижалась. Я ударил пятками в бока лошади, и она понеслась.

4. Васко

Я не солдат. За исключением тех случаев, когда приходится воевать.

И сегодня был как раз такой день. Сегодня я завершу начатое Михеем.

Много лет назад, завоевав Пендурум, он поднял Священную империю с колен. До этого в окруженном стеной городе обосновалось множество наемников. И они понемногу подтачивали власть императора. Пока немощный Ираклиус интересовался только своими виноградниками, пендурумские наемники подкупали экзарха за экзархом, лорда за лордом, иногда золотом, иногда насаживая головы на пики.

Обложив данью феоды, легионы наемников разбогатели, и власть перешла от древних семей феодалов к разного рода прощелыгам и головорезам из Темза и Рутении.

Михей покончил с этой золотой эпохой, разрушив железные стены Пендурума. Но вместо того чтобы казнить всех, кто находился внутри, потребовал огромный выкуп, объяснив это какой-то чепухой – якобы милосердие Цессиэли возобладало над гневом Принципуса, – и приказал всем наемникам уйти.

Был бы там я, посоветовал бы ему сжечь всех в тех же ямах, где они сжигали пораженных заразой. Крыс легче убивать прямо в норах, а не когда они снуют под половицами, шуршат в стенах и бегают по крышам.

И я наконец загоню крысу в угол. Черный фронт – так они себя называли, дрянное подражание Черному легиону Михея. Они захватили в нагорье все монастыри, включая тот, в котором я когда-то жил, а теперь прибыли мы, чтобы выкорчевать их и вернуть порядок в горные районы.

Я поднял руку и сжал ее в кулак, подав сигнал засевшей высоко на горе артиллерии, чтобы дала еще один залп.

Чтобы затащить вверх по склонам семнадцать бомбард, потребовалось пятьдесят волов, а еще пятьдесят, чтобы перевезти порох и ядра. Мы вели обстрел четыре часа. Как и ожидалось, крысы открыли ответный огонь из пушек. Но у них имелось всего шесть орудий, а наши были лучше.

Форт, который мы намеревались взять, когда-то давным-давно построила имперская армия. Подъем был извилистым, местность – пересеченной, а склоны – крутыми. С башен крепости открывался один из самых впечатляющих видов в империи, будто находишься среди ангелов; именно поэтому его и назвали Райским фортом. Как и монастыри внизу, он буквально сливался с горой, словно был ее естественной частью. В окружении сосен он производил грандиозное впечатление.

Слишком красив, чтобы служить домом для крыс.

От грохота семнадцати бомбард, выстреливших в унисон, моя чашка с чаем зазвенела.

К навесу, под которым я сидел с картой, подошел Чернобрюхий Бал.

– Через час у нас закончатся ядра, – сказал он.

– Есть новости от лазутчиков?

– Ни словечка.

Час назад я послал людей оценить повреждения, которые мы нанесли форту. Неужели их схватили?

– Подготовиться к штурму?

Бал с предвкушением посмотрел на меня.

Штурм – дело кровавое. Не считая осколочных ранений от огня из пушек и аркебуз, до сих пор мы не потеряли ни единого человека. Учитывая, что у меня всего две сотни, я не мог позволить себе потери.

– Если они не сдались после четырех часов обстрела, с чего вдруг сдадутся через пять? – спросил Бал.

– Мы имеем дело не с храбрецами, – отозвался я. – Храбрецы не собирают падалицу, не охотятся на монашек и послушников.

– Только глупец не возьмет то, что подносят ему на блюде. Храбрецы или нет, но эти люди знают, как убивать и умирать.

– Так давай поможем им умереть.

Бал вытер сажу со щеки. От лысого и грузного артиллериста несло порохом и потом.

– Как только у нас закончатся ядра, придется штурмовать стены. А без поддержки пушек это будет резня.

Он не ошибался. Но я не отдам приказ о штурме. Не пожертвую свои пешки, у меня их и так мало.

Впереди ждут более серьезные испытания, более высокий риск и награда. Когда мы с ними столкнемся, понадобятся все мои люди.

– Пусть пушки и дальше поют. – Я встал. – Конец все равно будет один, – улыбнулся я. – Такой, какого желаю я.

Красный Ион пробовал кровь трусов на вкус. Мы поймали кучку беглецов Черного фронта на склоне. Ион всегда настаивал, что у всех следует пробовать кровь на вкус.

– Это как игра в кости, – говорил он. – Никогда не знаешь, выбросишь ли пару шестерок.

– Не люблю кости.

– Ладно. Тогда представь рубин. Никогда не знаешь, не скрывается ли в глубине темной пещеры сияющий красный камень. Придется дойти до конца, чтобы узнать.

– Я понял.

Он искал человека с редким типом крови. До сих пор мы нашли лишь нескольких. Хотя где одни, там и другие.

– Сплюнь, – велел Ион пленнику.

– Отвали, – огрызнулся бородатый пленник.

Ион врезал ему по морде, и на губах бородача повисла струйка слюны.

Способ узнать вкус крови был сам по себе омерзительным. Ион макал палец в чью-то слюну и совал себе в рот.

– Поселенец, – вынес вердикт он. – Повезло тебе, ты бесполезен.

– А мой член не желаешь испробовать, морячок?

Пишущий кровью снова ему врезал. И еще раз. Я откашлялся.

Ион наконец обратил внимание на меня.

– Капитан, – улыбнулся он, – это отродье так же полезно, как бомбарда в битве на подушках.

– Мне кажется, ты имел в виду обратное.

В любом случае это было не совсем так. Эти люди, конечно, самые трусливые из трусов, но даже им можно найти применение.

Я положил руку Иону на плечо:

– Друг мой, похоже, нам нужны твои услуги.

– Да? Твои драгоценные бомбарды не справляются? – хмыкнул он. – Даже семнадцать?

Фыркнул вол. Мы держали пленников возле загона, и, похоже, волам, как и нам, не нравилась вонь мочи этих трусов.

– Можешь кое-что для нас сделать?

– Я многое могу. – Он сурово хлопнул меня по спине. – Давай посмотрим на твои обожаемые пушки.

Я поднял ладонь, приказывая артиллерии прекратить огонь. Мы с Ионом поднялись к узкому участку, где стояли пушки. Их стволы были направлены почти в небо; форт находился далеко и выше по склону, и лишь с такого угла была надежда попасть в цель. Тем не менее в форт попадало меньше половины ядер. По большей части они пролетали над ним или недолетали.

Ион распахнул халат и вытащил пузырек, наполненный кровью. В нос ударила резкая и тошнотворная вонь.

– Один из твоих редких типов? – спросил я.

– Именно. Кровь твоего старого друга.

Ион упоминал, что у Михея редкий тип крови.

– И что это за тип?

– Кровь завоевателя.

– Что ж, вполне подходит для него.

– Не совсем. Этот тип неизвестен за пределами Бескрайней пустоши.

– Тогда откуда она у Михея?

Ион капнул кровь на указательный палец.

– Может, его бабка переспала с рубадийским каганом, пока дед ушел пасти овец. Откуда мне знать?

Сказать крестейцу, что в нем течет рубадийская кровь, – значит нанести ему оскорбление, заслуживающее вызова на дуэль. Лично мне плевать на кровь и предков. Я родился в приюте. Моим отцом мог быть кто угодно.

Имеет значение не происхождение крови, а происхождение души.

Пишущий кровью начертал на пушечном ядре узор из спиралей и глаз.

– И для чего это?

– Не буду портить сюрприз, капитан. Лучше просто посмотри на результаты моей работы.

Он расписал еще шестнадцать ядер. Под конец пузырек почти опустел.

– Думаю, этого хватит. – Он закрыл пузырек пробкой и спрятал в разрисованный рунами халат.

– Ты же не думаешь, что я буду стрелять вот этим из пушек, не зная, к чему это приведет?

Ион отвернулся:

– Ты что, мне не доверяешь?

– Конечно доверяю. Но я командую сражением. Мне надо знать, что я приказываю людям, когда велю им стрелять по форту.

– Если ты мне доверяешь, так доверься.

– Ион…

– Если я тебе скажу, ты не согласишься. Иногда ты слишком осторожничаешь.

Хотя Ион – мой старый друг, даже старейший, с ним было нелегко иметь дело. Я осторожничал, потому что мне важно не только то, что сейчас в руках, но и то, на что я нацелился. Амбиции нужно сдерживать, чтобы они раньше времени не привели в могилу.

– Ион…

– Помнишь Аматоло? В тот день ты доверился мне. Даже титаны из легенд не смогли бы разорвать такие цепи. А мои кровавые письмена смогли.

В моей памяти всплыли те цепи. Каждое звено больше форта. Они преграждали нам путь из гавани Коварных отмелей, пока Ион не сломал их своими кровавыми письменами.

Прогремел гром. Мне на нос капнуло.

Подошел хмурый Бал:

– Мы молились, чтобы не было дождя. – Он посмотрел на обложенное тучами небо. – Похоже, ангелы хотят, чтобы мы обделались.

– Они не хотят, чтобы мы обделались, – отозвался я. – Просто мочатся на нас.

Я взглянул в полные решимости глаза Иона. Он хотел выиграть это сражение.

– Заряжайте пушки, – приказал я Балу. – Это будет последний залп.

Если дождь разойдется, пушки совсем не смогут стрелять. Пушкари в спешке зарядили бомбарды ядрами, покрытыми рунами. Когда были готовы все семнадцать бомбард, пушкари ждали моей команды.

Я посмотрел на форт, заткнул уши ватой и поднял кулак.

Земля затряслась от приглушенного грохота пушек.

– Доволен? – спросил Ион.

Он озорно улыбнулся – в глубине души ему нравились такие выходки.

– Ты точно будешь доволен, капитан. Как блудницы, когда мы входим в порт.

Мы поднялись по извилистой, обсаженной деревьями тропке к форту, пока не уперлись взглядом в его замшелые каменные стены.

Из-за стен донеслись вопли. С каждым криком улыбка Иона становилась все шире.

– Червивая гниль! – прокричал кто-то из-за стен. – Помилуй нас Архангел!

– Черви!

– Будь прокляты Падшие!

– Что ты сделал? – спросил я. – Ты… Твои кровавые руны… Зараза ведь может перекинуться на нас!

Ион расхохотался:

– Думаешь, я чокнутый? Они только выглядят как черви, которые вызывают гниль. На самом деле они безобидны.

– Это точно?

– Я не стал бы писать такие руны, если бы не был уверен, капитан.

– Тогда почему ты мне не сказал?

Ион положил руки мне на плечи:

– Так мало доверия со стороны человека, которого я знаю уже пару жизней.

Ворота распахнулись. Легионеры Черного фронта выскочили наружу, подняв руки в знак капитуляции. Пришлось стрелять в воздух из аркебуз, чтобы беглецы не бросились прямо в наши ряды. Некоторые все равно спешили вперед и получали пулю в грудь или горло. Рутенские шаманы говорят, что, когда человек подхватывает червивую гниль, его душа становится единой с червями. По мере того как зараза переходит от деревни к деревне, от города к городу, от страны к стране, возникает целое море червивых душ.

Судьба хуже смерти.

Да и мои люди боялись этой заразы не меньше. Все смотрели под ноги – не залезет ли какой хитрый червь по штанам.

– Не говори им, – шепнул Ион. – Если они решат, что черви настоящие, то будут послушны. Человек, способный распространять заразу мановением руки, внушает страх. – Он оглядел ряды наших аркебузиров. – А чаще всего побеждает тот, кто внушает страх.

Я слышал о случаях, когда врага закидывали телами, пораженными червивой гнилью, но такую тактику лучше приберечь для сражений, которые нельзя проиграть. Для самых отчаянных времен. И все же Ион был прав.

– Я сохраню твой секрет, – отозвался я. – Но в следующий раз не играй со мной.

– Так, значит, я прав? Ты сомневаешься во мне и моих методах.

– Я капитан. И я несу ответственность за успех или провал этой затеи. Мы с тобой крепко связаны, Ион, но на штурвале мои руки. Это понятно?

Он кивнул:

– Я понял, капитан.

Мы согнали сдавшихся по узкой извилистой тропе вниз и выстроили у ручья. Ветер нес из ближайшего леса бледную листву. В небе гремел гром, хлестал холодный дождь.

Первым делом мы пересчитали пленных по головам: сдалось около пятисот человек. Выглядели они откормленными. Столько людей с обвисшими щеками… Их кладовые были полны, в отличие от других горных районов. А еще в форте находились сотни бочек с высушенным на солнце составом. Готов поспорить, две трети наших пленных и дня не могут прожить, чтобы не попыхтеть трубкой.

Двести моих бойцов в унисон подняли аркебузы, топнули ногами и встали на изготовку. И эта демонстрация выучки тоже была призвана внушить страх.

Я посмотрел на побежденных. От них несло потом и страхом. Кто-то тихо молился ангелам, другие, похоже, смирились со своей участью. Они изображали из себя воинов, а теперь притихли.

Я хлопнул в ладоши, чтобы привлечь внимание. Откашлялся.

– Вы захватили божьи дома. А когда мы пришли напомнить о ваших злодеяниях и призвали уважать ближних, вы направили на нас сабли и аркебузы.

Почти никто не смотрел на меня. Не знаю, было ли им стыдно. Скорее нет.

– Вы сопротивлялись нам много лун, – продолжил я. – И теперь мы здесь, а вы на коленях. Но у меня есть хорошие новости. Пусть вы и считаете себя проигравшими, но на самом деле вы победили.

Бойцы Черного фронта озадаченно переглянулись.

– Это правда, – сказал я. – Думаете, дочиста ограбили несколько часовен, расплавили серебряную посуду и стали богачами? – Я презрительно хмыкнул. – Вы даже не знаете, как выглядит богатство. Как человек, который никогда не видел воду, замирает от восторга при виде лужи. – Я топнул по луже под ногами. – Было бы у него чуть лучше развито воображение, и он отправился бы в путь к океану. Если вы и впрямь хотите узреть истинные сокровища, я приведу вас к ним.

Я вытащил из кошеля рубин и высоко его поднял. Все равно что показать стае голодных псов сочащийся кровью кусок оленины. Пленники не могли отвести глаз от красного камня и следили за каждым движением моей руки.

– Хотите знать, откуда я его взял? Набоб Коа подарил мне самую полногрудую девственницу.

Я показал, как тискаю эту грудь. Пленники загоготали.

– Когда я раздевал красавицу, меня вдруг ослепило. Между ее великолепными круглыми грудями лежал вот этот камень.

Камень размером с ладонь светился красным. Я поднес его к носу и понюхал:

– До сих пор пахнет ее телом!

Эти слова вызвали новый приступ смеха. Я покрутил рубин в руке, он переливался всеми цветами алой зари.

Наемников Черного фронта это зрелище совершенно заворожило.

– Пойдете со мной, и вы утонете в драгоценностях и золоте. Каждый из вас на пороге смерти будет более тучным, чем волы, затащившие наверх бомбарды, которые так вас напугали. Выпивки и потаскух у вас тоже будет до отвала. Но только когда мы завершим то, ради чего сюда пришла Компания Восточных островов.

– Ради чего сюда пришла Компания? Да вы ж кучка торгашей, прыгнувших выше головы, – выкрикнул кто-то.

Я улыбнулся этому человеку. Жирному и лысому, со светлыми усами.

– Мы и правда торговцы. А пришли сюда по одной причине. – Я подбросил рубин в руке. – Чтобы купить прогнившую империю и спасти ее от себя самой.

Пятьсот человек, присоединившихся к Компании, означали выплату им жалованья и выплату содержания их семьям, ежели они сгинут в битве. К счастью, эту экспедицию щедро финансировали наши саргосские акционеры. А с учетом того, что Лаль из Дома Сетов обеспечивал поддержку, недостатка в деньгах не предвиделось.

Но мерзавцы из Черного фронта не имели такой выучки, как мои люди. Придется всему их обучить. А у нас строгие порядки: беспрекословное подчинение. Если командир приказывает не грабить беззащитный лагерь, а сохранять строй и преследовать врага, наказание за потакание своей жадности простое: самая бесславная смерть, какую только можно придумать.

Пленники перестали глазеть на мой рубин и вытаращились на небо, разинув рты. Что-то там их привлекло. По их рядам прошел шепоток.

Я тоже посмотрел на чудо, которое их так заворожило: туманную звезду. Черная туча мерцала и переливалась, словно на нее приземлилась звезда. Я прочитал в ее мерцании слова, как учил меня Хит.

Если Хит использует туманную звезду вместо гонца верхом на скакуне, значит, дело неотложное. Мы с Ионом, не теряя ни секунды, вскочили в седла и помчались обратно к монастырю, загнав меринов почти до смерти.

В монастыре мы обнаружили едва дышащего Тревора, лежащего на койке. В комнате воняло его кишками. Хит утыкал его трубками, вливая кровь и другие жидкости. Дыра в груди Тревора выглядела как рана от выстрела из аркебузы в упор – идеально круглая и обугленная по краям.

Хит встал и поспешил к Иону.

– Ты должен его спасти, – дрожащим голосом произнес Хит. – Сейчас только ты способен ему помочь.

– Сделаю все что смогу. – Ион распахнул халат и вытащил несколько пузырьков с кровью. – Но, как и у твоей науки, у моей есть определенные ограничения. Я не могу спасти человека, который попал в слишком крепкие объятия смерти.

Я беспомощно смотрел, как Ион пишет кровавые руны на животе и груди Тревора. Хит глядел на него с той же безнадегой. Он был одним из лучших целителей в мире, но все же, несмотря на все знания и опыт Хита, колдун лучше справлялся с такой задачей.

– Где наши гости? – спросил я.

– Михей сбежал, – ответил Хит. – А с ним Мара и Ана.

Час от часу не легче.

– Похоже, Михей отлично стреляет. – Я посмотрел на дыру в груди Тревора. – С первого выстрела – и сразу в сердце.

– Стрелял не Михей, а мальчик.

Мальчик, которого я оставил здесь по их настояниям из-за его редкого типа крови.

С досады я стукнул кулаком по стене.

– Как такое могло случиться? Хочу знать все в мельчайших подробностях. Не упускайте ни одной детали.

Хит объяснил, как сбежал Михей. Неприятная история, показывающая, что мы неверно оценили ситуацию, не предвидели развития событий, а что хуже всего – были беспечны.

– Вы оба виноваты, – сказал я. – Могли бы найти кого-то другого для своих экспериментов с кровью. Тревор заплатит за ваши замыслы жизнью.

Я с трудом представлял, чем эти двое занимались прошлой ночью. Взяли кровь у мальчика и поместили ее в тело Михея, а кровь Михея в тело мальчика.

Я не вникал, потому что доверял им. Если их эксперименты не вредили Михею, я отправил бы его к императору Иосиасу целым и невредимым и все прошло бы как по маслу.

Хит, Ион и Тревор были не просто моими заместителями, но и духовными братьями. Все мы были Странниками. Нас связывали такие узы, которые не дано понять никому. Мне не хотелось распекать их, но их глупость привела к большой проблеме, и они должны это знать.

Ион закончил писать руны и спрятал пузырьки с кровью в халат.

– Я признаю свою роль в произошедшем. Но не преуменьшай наши достижения.

– Именно благодаря экспериментам мы столь многого достигли, – добавил Хит. – Мы двигаемся вперед, потому что смотрим вперед, капитан.

И они были правы. Но Михей Железный – ключ от императорского дворца. Без него я не подарю императору Иосиасу жизнь человека, который все у него отнял и надругался над принцессой Селеной, любимой и единственной дочерью.

Даже слоны из цельного золота, нагруженные изумрудами, не ослепят Иосиаса, он известен как человек скромный и благочестивый. Мне нужен был Михей.

– Мы должны его найти. – Меня трясло. – Прикажите всем броситься в погоню по всем возможным маршрутам побега. И собак пустить по следу. Мара их замедлит. После того что мы с ней сделали, она нездорова.

– Мара – одна из нас, – ответил Хит. – Я не стал бы пускать по следу гончих. Мы ведь обучили их убивать добычу. Да и новым рекрутам не стоит принимать участие в преследовании. У них совсем нет выучки, и мы не можем допустить, чтобы с ней сделали что-нибудь плохое.

Он был прав. А вдруг и Михей поймет, как высоко мы ее ценим? Тогда он без раздумий использует ее против нас. Будет угрожать убить ее, чтобы мы дали ему сбежать. Если Мара ушла с ним добровольно, она просто дура.

Или это мы глупцы.

– А мы зашли не слишком далеко? – спросил я. – С Марой? Думаете, она сбежала по своей воле?

Хит прикусил нижнюю губу и напряженно вздохнул:

– Не так-то просто вспомнить прошлую жизнь. Мы сделали все необходимое, чтобы помочь ей в этом, не более.

Мне хотелось ему верить. И хотелось вернуть Мару. Этого мне хотелось больше всего на свете. И все же я не мог провалить всю экспедицию. Если бы мне пришлось выбирать между Михеем и Марой, трудно сказать, как я поступил бы.

– Мы не можем позволить ни одному из них уйти. – Я посмотрел на Иона: – Сделай все, чтобы их вернуть. Даю разрешение использовать любой метод, какой тебе понадобится. Только пусть останутся целыми и невредимыми.

Ион кивнул.

– А что насчет девчонки и мальчика?

– Мальчик меня не волнует.

А вот девочка – совсем другое дело.

– Ана – твоя дочь, – сказал Хит.

Моя дочь по крови, это верно, но не по духу. И все же мои чувства к ней были подобны чувствам дождя к пустыне.

– Михей и Мара – самое важное для нас. Но если сумеете спасти Ану, то спасите.

У меня была в запасе еще одна фигура для этой партии, но я боялся ее использовать. Нельзя доверить жизнь Мары Таурви. По сравнению с методами демоницы кровавые письмена Иона выглядят детским лепетом. Нет, я не мог подключить ее к охоте, чтобы не навредить Маре.

– Чего ты ждешь? – спросил я Иона. – Приступай!

– Я могу понадобиться Тревору, – отозвался он.

Я посмотрел на Тревора, истекающего кровью на лежанке, на его лице застыла гримаса боли. Он был из одного со мной моря душ, как и Мара, Ион и Хит.

– За ним присмотрит Хит.

– Но…

– Таково мое решение. Ступай искать Михея и Мару. Немедленно.

Ион кивнул и отправился выполнять поручение.

5. Михей

Я знал эти горы. Я ловил в местных реках лещей. Охотился на зайцев в лесах. Тогда я был сыном хозяина постоялого двора, но, признаться честно, никогда не чувствовал себя на своем месте, меняя белье для гостей. Мой дом – у полевого костра.

А сегодня моим домом будут холод и темнота. Мы углубились в пещеру, насколько посчитали разумным. Лошадей тоже пришлось вести с собой, хотя здесь не было для них травы.

Мы нашли ровное место, где можно улечься. Я развел костер из собранного хвороста. В мерцающих языках пламени танцевали наши тени.

Мару лихорадило. Дочь держала ее за руку, а мальчик помог ей устроиться поудобнее на траве и листьях, которые я собирался отдать на прокорм лошадям.

– Ангелы тебе помогут, мама, – сказала Ана.

– Прекрати, Ана, – ответила Мара.

– Что прекратить?

– Эту твою игру.

Она закашлялась.

Принцип помог ей выпить воды из деревянной миски.

Я наблюдал за ними, положив новый меч на колени. Должно быть, его наточили сегодня утром. У него был неудобный узкий, но длинный клинок, явно не предназначенный для обороны. Таким тонким клинком нельзя парировать удар длинного крестейского меча. Это оружие для того, кому не нужно защищаться, кто играючи убивает и идет дальше.

Честно говоря, не в моем стиле. Слишком по-восточному. Я предпочитал тяжелые доспехи и крепкую сталь. Мне нравилось принимать удары и наносить их в ответ с десятикратной силой.

Но такой стиль битвы выходит из моды. Как выяснил бывший владелец этого меча, одна крошечная пуля посмеялась над десятилетиями тренировок по фехтованию.

– Прекрати делать из своих молитв показуху, – сказала Мара дочери. – От этого только хуже.

– Ты не одобряешь? – спросил я.

Мара выпучила глаза, как испуганный лесной заяц:

– Я одобрила бы, будь это искренне. Но девочка лжет. – На ее лбу блестела испарина.

– Почему это?

– Она знает, что ты человек благочестивый, и хочет добиться твоего расположения, демонстрируя свою набожность, хотя сама нерелигиозна.

Я не благочестивый человек. Уже нет.

– Но зачем?

– Тогда ты нас не убьешь, – объяснила Ана и повернулась к матери: – Зачем ты ему сказала? Ты выжила из ума?

– Потому что мне надоел этот спектакль. – Мара закашлялась. – А ты не такая хорошая актриса, как думаешь.

– Но зачем же… Может, ты уже достаточно пожила, но я намерена прожить еще немного. Так что подумай обо мне.

– Уже подумала. И думаю гораздо чаще, чем ты можешь представить.

Мне не хотелось встревать в семейную ссору. Они явно знали, кто я такой, – наверное, Васко похвастался, что нашел меня. Я человек известный, с непростой репутацией. Кто-то меня любит. Многие ненавидят. И все боятся.

– Вам не нужно меня бояться. – Впервые в жизни я произнес такие слова. – Я не буду осуждать вас за благочестие или отсутствие оного. Будьте собой, насколько пожелаете.

– Ты должен кое-что знать. – Мара посмотрела прямо на меня. – Ты убил…

Ана схватила ее за руку:

– Молчи, мама.

– Пусть говорит. – Я положил меч на землю. – Продолжай. Кого я убил?

Принцип помог Маре выпить из чаши. Жар часто приносит ясность, словно сжигая гниль в наших умах и телах.

– Он был моряком. – Она вытерла с губ воду грязным рукавом. – Плавал от Нисибы до Киоса, заходя во все порты между ними. Плавание занимало три луны летом, а остаток года он проводил с нами.

Мара остановилась, чтобы передохнуть. Я гадал, где, когда и как убил того моряка.

– Он вырастил Ану, хотя в ней не его кровь, – продолжила Мара. – В его сердце хватало любви и для нее. Лучше человека и в райских дворцах не сыскать.

– Подлинный ангел, – согласился я. – И что же я с ним сделал?

– Он был в порту Диконди. – Ее голос стал тонким, как края моего клинка. – Подробностей я не знаю. Он не выжил после твоего нападения на остров.

Диконди не на пути из Нисибы в Киос, так что же там делал этот человек? Да и с чего винить меня? Я дал дожу Диконди все шансы сдаться. Он поклялся в верности Ираклиусу и этосианской церкви, а сам отдал порт Рыжебородому и ему подобным. Диконди часто становился базой, откуда Рыжебородый совершал набеги на наши берега, забирал наших детей в рабство, воспитывал их как янычар и девушек для утех.

Я честно предупредил дожа, что, если он нам не подчинится, мы нападем и захватим остров. Он решил, что я блефую, и предпочел взять золото Рыжебородого, а не соблюсти клятву. Напыщенное ничтожество…

Но Михей Железный не блефует. Вот почему я всегда плохо играл в карты.

А в битвах люди умирают, даже те, кому ты не хотел причинить вреда. Такова жизнь, я не могу нести за это бремя вины.

– Мне жаль, – сказал я. – По правде говоря, я о многом сожалею.

Даже не знаю, откуда взялись эти слова. Уж конечно, не оттого, что я почувствовал себя оскорбленным ее обвинениями. Но под всей злостью глубоко внутри скрывалась боль. Я не мог выразить ее словами, но она росла. Как будто меня зовет к себе смерть.

В глазах Аны заблестели слезы. Пусть тот человек и не был ее отцом, он относился к ней как к дочери. Бастард не может и желать большего.

– Одних сожалений недостаточно, – сказала Мара. – Ты должен ответить по справедливости за всех добрых людей, которых убил. Думаешь, помогая нам, ты что-то изменишь? Твои весы никогда не придут в равновесие.

– Как его звали? – спросил я.

– Ты не заслуживаешь даже того, чтобы произнести его имя.

У входа в пещеру послышался какой-то стук.

Я приложил палец к губам и жестом велел мальчику следовать за мной. Я схватил меч, а мальчик – аркебузу, и мы пошли к выходу.

Мы оба ступали бесшумно. И не зажгли факелы. Мы двигались по туннелю лишь в свете от костра, а потом свернули по памяти, пока не заметили тусклый свет далеких факелов.

Эти факелы держали двое мужчин, стоящих у входа в пещеру. Они были в простых рубахах без опознавательных знаков. Может, обычные путники в поисках крова, а может, люди Васко, которые нас ищут.

На поясах у них висели мечи в ножнах. Но с такого расстояния не разглядеть какие. Аркебуз при них не было.

– Это они, – прошептал Принцип и прижался к стене рядом со мной. – Люди Компании.

– Почему ты так уверен?

Он шмыгнул носом:

– Чуешь? Запах вишни.

Видимо, он имел в виду жинжу, их излюбленный напиток из забродившей вишни. Если мальчишка чует запах с такого расстояния, из него выйдет отличный охотник.

Незнакомцы пошли в нашу сторону – мы стояли сразу за изгибом туннеля. Я показал Принципу на аркебузу и покачал головой. Он понимающе кивнул.

Когда они приблизились, я поднял меч.

И вдруг они остановились. Они были так близко, что могли услышать наше дыхание, и пришлось затаить его. Мальчик последовал моему примеру, не нуждаясь в указаниях.

Те двое сказали друг другу что-то по-саргосски. А потом развернулись и вышли из пещеры.

Когда их шаги уже стали не слышны, я выдохнул.

– Это было на грани, – сказал я. – Хвала Архангелу.

Принцип указал на что-то, слегка мерцающее в слабом свете. Прямо перед тем местом, где стояли те люди, тянулись тонкие ниточки паутины. Несколько часов назад, когда мы сюда пришли, ее точно не было.

– Ты должен поблагодарить Малака, – сказал мальчик.

– А ты знаешь своих ангелов.

– Не совсем.

В пещеру ворвался порыв холодного ветра. Я поежился и потер ладони:

– Давай вернемся обратно к костру.

* * *

Мы съели несколько ягод ежевики из кармана Аны. По пути сюда мы не видели ничего съестного, так что Васко, видимо, принес эту ежевику из другого места. Затем они втроем уснули, а я вывел лошадей на водопой и выпас у ручья.

В небе висела тяжелая луна, но почему-то было на удивление темно. Ветер из ледяных земель срывал листья с деревьев.

Я никогда не любил осень. В детстве мне нравилось спокойствие зимы, но, когда я смотрел, как все живое замерзает и умирает, во мне зарождалась меланхолия. Нас ожидало еще несколько лун такой погоды.

Я отвел лошадей обратно в пещеру и обнаружил, что Мара не спит, а сидит у костра между спящими Принципом и Аной.

– Я решила, что ты нас бросил, – сказала она. – Хотя и удивлялась, каким жестоким нужно быть, чтобы забрать обеих лошадей.

– Удобно, когда можно пересесть на свежую лошадь, – с улыбкой ответил я. – Ты выглядишь лучше.

– Потому что меня больше не травят.

– Травят? – Я сел с противоположной стороны костра.

Она отвернулась:

– Не важно, это мои проблемы.

Конечно, я не завоевал ее доверие. Но не мог не гадать, почему ее травили. По поводу многого я теперь мог только гадать. Я напомнил себе, что эта женщина меня презирает, как и многие другие.

– Ты сохранишь нам жизнь? – спросила она.

Я засмеялся. Смешнее шутки я не слышал уже лет сто. Трудно было ответить на такой вопрос, уж больно он нелеп.

– Зачем мне было освобождать вас из плена, рискуя собой, чтобы потом убить?

– Не знаю, – серьезно ответила она. – Люди вроде тебя такие…

– Какие?

– Неуравновешенные. Непостоянные.

Она ошибалась. Даже в худшие времена я не отличался непостоянством. Я всегда был целеустремленным человеком.

Неуравновешенный? Возможно.

– Занятные слова, – сказал я. – Ты явно получила образование.

– Я вряд ли нашла бы себе нового мужа, поэтому ушла в монастырь. Там я научилась читать и многому другому. Полагаю, благодарить за это я должна тебя. Это ведь ты убил моего мужа.

– Я не…

Я умолк. Однажды я сказал, что не убивал собственную дочь, однако убил.

– Не собственноручно, – добавила она. – Но он был бы сейчас жив, если бы не ты.

Весь мир был бы другим, если бы не я. Многие мертвые остались бы в живых, а многие, кто до сих пор ходит по земле, лежали бы в могилах.

После того как мы опустошили Диконди, Рыжебородый больше не мог использовать остров как свое логово. Хотя во время захвата острова погибли сотни человек, мы спасли жизнь тысячам крестейцев, которые стали бы его жертвами. Но откуда это знать Маре?

Меня учили, что ангелы знают. Глаз Принципуса видит все пути и судит благодаря этим знаниям. Спасенные жизни уравновесят весы против жизней, которые я отнял.

Если бы только мир был настолько праведным! Но боги, которые им управляют, несправедливы.

– Лучше бы он выжил. Я очень сожалею, Мара.

– Я знаю.

– Ты мне не веришь?

– Верю.

– Значит, не хочешь прощать, и я это понимаю. В нашем мире полно говнюков, которых я отказываюсь прощать. Пусть они будут стелиться передо мной и целовать ноги, я скорее пну их по морде, чем одарю хоть глотком своего милосердия. – Я печально хмыкнул. – Но позволь мне кое-что сделать для тебя и детей. Позволь доставить тебя в безопасное место.

Женщина закашлялась.

– И где же такое?

– Я не знаю всех твоих врагов. Сама расскажи. – Я махнул рукой на туннель, ведущий к входу в пещеру. – Мы не можем долго здесь оставаться. Скоро рассветет, и Васко пошлет людей на поиски. У нас совсем мало времени, чтобы их опередить. Крестес огромен. Так куда тебя отвезти?

Она смахнула с лица тонкие растрепанные волосы. Я гадал, почему она не могла снова выйти замуж. Ей требовались только ванна, приличный портной и цирюльник. Ну, может, еще любовник, чтобы взбодриться.

Слишком много войн. Осталось слишком много женщин по сравнению с мужчинами. Слишком большой выбор невест для тех, кто выжил в сражениях. В Крестесе никогда не переставали строить монастыри.

Пока Мара раздумывала над моим вопросом, я попытался вспомнить шутку о монастырях, которую мне однажды рассказал Эдмар. Что-то связанное с монастырями и борделями. Я почесал затылок в надежде, что меня осенит.

– В Рутению, – сказала она.

Я неодобрительно хмыкнул:

– Через две луны половина племен в Рутении замерзнет насмерть. А другая половина сожрет замерзших, чтобы выжить.

– Нам надо забраться подальше от побережья.

– Почему?

– А сам-то как думаешь? – Она сжала золотой браслет на запястье. Он блеснул в свете костра. – У меня только один враг, а Компания Восточных островов властвует на море. Любое место, куда можно за месяц добраться из порта, небезопасно.

– В любое место на свете можно за месяц добраться из порта, сестра.

– Не в любое. Как насчет Бескрайней пустоши?

– Говорят, в глубине Пустоши стоит крепость Падших. И что по сей день в море Богов собираются князья Падших, чтобы испить из чаши тьмы. Неужели Васко настолько ужасен, что ты готова поехать туда?

Она со всей серьезностью посмотрела на меня и сказала:

– Да.

Мне он таким не показался. Но я мало знал о том, кем он стал, поступив на службу в Компанию.

– Я всю жизнь наживал врагов, которые внушали ужас. Хочешь узнать, как я с ними поступал?

– Убивал их.

– Убивал их. Бегство – это не жизнь, сестра. Если на земле нет для тебя безопасного места из-за одного человека, лучше убрать этого человека с лица земли.

– Я мирный человек. – Она покачала головой и в отвращении скривила губы. – Я поклялась никому не причинять вреда. Я не убийца.

– Зато я убийца. И скоро ты поймешь, что лишь убийцы вроде меня могут тебя уберечь. Думаешь, спокойствие приносят мирные люди? Спокойствие покупают смертями. Когда не остается никого, кто для тебя опасен, потому что все они лежат мертвыми в канаве или обделываются при одной мысли о том, чтобы нанести тебе обиду. Это единственно возможное спокойствие.

Она снова покачала головой:

– Ты просто бесславная однорукая чума. А я устала.

Мара отвернулась и легла. Мне не следовало говорить эти слова. В монастырях их учили милосердию Цессиэли и умиротворению. Лицо ангела не зря стало нашей эмблемой. Мы сражались и побеждали ради мечты о настоящем мире и спокойствии, которые наступят после, когда все люди объединятся под нашими славными пурпурными знаменами.

А теперь от этой мечты остались одни обломки.

Я увидел девочку, чью голову окунул в садовый ручей шаха Мурада. Я чувствовал, как вода струится вниз по ее горлу, пока не переполнила легкие. И тут меня разбудил Принцип, вырвав из топкого кошмара.

– Нас увидело нечто, – в панике произнес он.

Я отхаркнул несуществующую воду.

– Нечто?

– Это был… – Мальчик задрожал. – Парящий в воздухе глаз.

Я схватил меч и встал.

– Где он?

– Улетел.

– Ты уверен, что тебе не приснилось?

– Я точно видел. Это был глаз.

– И он просто летал сам по себе?

Принцип кивнул. Я никогда не видел его таким перепуганным. После пережитого в Сирме я не мог отбросить вероятность, что он говорит правду.

Мы разбудили женщин и оседлали лошадей. На этот раз я скакал с Марой, а Принцип с девочкой.

Выехав из пещеры, мы увидели, что нас уже ждет большой отряд в одежде без опознавательных знаков, с аркебузами наготове.

Впереди на серой лошади сидел Ион. На нем была закрывавшая грудь и спину крестейская пурпурная тога с вышитыми по краям золотыми утками. Но из-под нее выглядывал покрытый кровавыми письменами халат.

– Попались, – заулыбался Ион. – Мои глаза видят то, чего не видят другие.

Я набрал в живот чистого воздуха и произнес как можно громче:

– Твои люди знают, что ты оскверняешь себя кровавым колдовством?

Ухмылка пишущего кровью стала еще шире.

– Они тоже осквернили бы себя им, если б умели. Но, увы, они не родились под кровавым дождем, поэтому оскверняют себя другими способами.

Пока он говорил, я произвел подсчет: тридцать восемь человек, включая тех, кто прятался за деревьями. Грубой силой с таким числом не справиться.

– Слезайте с лошадей, – приказал Ион. – Положите оружие и сами ложитесь на землю. Повторять не буду.

– Приставь меч к моему горлу, – прошептала Мара. – Скажи, что убьешь меня.

Я повернулся к ней лицом и сделал то, о чем она просила. А потом сурово покосился на Принципа. Он поднял аркебузу и приставил ее к голове Аны.

– Ну давай, – сказал Ион. – Это же просто шлюха, с которой капитан дважды переспал, и незаконнорожденная, за которую он и горсти гнилого инжира не даст.

– Вот и славно, – отозвался я. – Люблю убивать потаскух и бастардов.

Ион рассмеялся:

– Это вряд ли. Ты же прошел обряд посвящения в Священном море. Ты поклялся защищать этосианскую религию и ее адептов.

– Откуда тебе знать? Может, твои глаза это видели?

Он не сводил с меня взгляда.

– Так жестоко перерезать горло монашке, только чтобы спастись самому?.. Нет, ты на это неспособен.

– Ты ведь убийца, верно? – прошептала Мара. – Так заставь их тебе поверить.

Я ткнул клинок ей в шею, пока не потекла кровь. Всего лишь царапина, как после бритья.

Мара закричала. Она тоже умело играла свою роль. Ее крик стер с лица Иона улыбку.

Теперь уже заулыбался я.

– А знаешь, что я думаю, Ион? Я думаю, капитан дорожит этой девкой. Итак, есть два варианта развития событий. Первый таков: я перережу эту прелестную шею, мальчишка выбьет мозги девчонке-бастарду, и ты притащишь меня к Васко, чтобы замучить до смерти, вот только окажешься на дыбе рядом со мной. Или второй вариант: ты отпустишь нас… И если я вдруг увижу одинокий парящий глаз, то позволю ему посмотреть, как сначала я живьем сдеру кожу с дочери, а потом с матери, причем медленно.

– Ты этого не сделаешь, – лязгнул зубами Ион. – Не такой ты человек, Михей Железный.

– Спроси семью шаха Мурада, какой я человек, – засмеялся я. – Тебе придется раскопать его сад и задать вопрос костям его детей. Твои глаза тоже это видели?

Ион сказал что-то по-саргосски своим людям. Они опустили аркебузы.

Я снова бросил взгляд на мальчика. Мы пришпорили лошадей и галопом проскакали по лесу мимо врагов.

– И куда мы едем? – спросила Мара, крепко держась за мою талию.

Женщина так и не вытерла с шеи кровь.

– Даже если мы сбежим, они всегда будут идти по следу, – сказал я, пока мы неслись со свистом ветра. – Так что мы просто спрячемся у них под носом.

– Что это значит?

Лошадь перепрыгнула через бревно и поскакала по тропе на холм.

– Это значит, что мы отправимся в самое сердце империи. В Гиперион.

6. Васко

Мир есть хаос, и мы лишь обманываем себя, веря в его предсказуемость. Мы планируем свою жизнь по ежедневным восходам и заходам солнца. По луне, каждый раз одинаково растущей и убывающей. Спокойнее верить, что бог укротил небеса ради нас.

Но все это – иллюзия. Придет день, и луна рухнет вниз. Придет день, когда солнце разрастется и опалит землю, вскипятит океаны и обнажит то, что прячется в глубине, – нечто столь ужасное, чего не видел свет.

Только неизбежно ли это? Или мы можем найти подлинный порядок там, где никогда не искали?

Ион поскакал на гребень холма. Я остался в лагере, где опустела сотня шатров – почти все, кроме небольшого эскорта, разыскивали сбежавших гостей. Я сидел у костра. Хотелось бы пойти вместе с ними, но мое дело – оставаться в лагере, ждать вестей и отдавать приказы многочисленным поисковым отрядам.

– Вышло так, как ты и боялся, – спешиваясь, произнес Ион. – Если подойдем близко, Михей перережет Маре горло.

– Ты их нашел?

Ион рассказал, что случилось.

– Я с них глаз не спущу, и в подходящий момент мы спасем Мару из его лап. Обещаю тебе, капитан.

Мир есть хаос. Если я не сумел защитить ее от хаоса, что я за мужчина?

– Ион… – Я размяк и выдал ему свою печаль. Свой страх. – Мне больше не на кого положиться. Только на тебя и остальных наших.

– Мы не подведем. Предоставь освобождение славной Мары мне. – Он взглянул на солнце. – А тебе сейчас пора ловить рыбу покрупнее.

Я прикинул угол теней. Уже около полудня. Если я сейчас отбуду из лагеря и поскачу быстро, то к вечеру доберусь до Гипериона.

– Завтра я встречаюсь с императором. – Я раскрыл ладони. – С пустыми руками.

– Я бы не назвал пустым корабль, полный золотых слонов, – сказал Ион. – Многие продали бы жен и детей за одного такого.

– Многие, но не Иосиас.

– Я мог бы написать тебе кровавую руну. Тогда ты дашь ему иллюзию, – ухмыльнулся Ион. – Из таких, которым даже цари не могут отказать.

– Ты забыл, где находишься. Колдунам по эту сторону моря не рады. – Я указал на покрытую рунами видимую часть его халата. – Тебе лучше спрятать свою одежду. Мы же не хотим, чтобы нас преследовали рыцари-этосиане.

Привязав коня к столбу шатра, Ион пожал плечами:

– Тогда неудивительно, что Крестес проиграл. Колдовство – это сила. Отрицать силу только потому, что ее запрещают священники… свора тупых придурков, разряженных в пурпур.

– Пусть они тупые придурки. Но нам нужно сыграть то, чего они от нас ожидают. Мы всего лишь скромные торговцы, не забывай.

Я сел на коня и дал знак сделать то же самое семерке сопровождающих. Грузовой корабль Компании, полный сокровищ, уже должен прибыть в порт Гипериона. Не хватает только меня.

– Если что случится, проси Хита показать сообщение с помощью туманной звезды, – сказал я. – Буду каждый час проверять небо в северной стороне.

Ион кивнул.

– Ты решил оставить меня в этих унылых горах? Мне сейчас не помешало бы немного городских впечатлений.

– Это горы как раз для тебя, дорогой Ион, – улыбнулся я, зная, как его это злит. – Потерпи еще пару лун, и они сделают из тебя монаха.

– Я скорее сожру мешок пуль.

– Что бы ты ни делал, главное – не теряй их из виду, – сказал я, у меня до сих пор было тяжело на сердце. – Михей может увести их куда угодно.

Разве что не туда, куда отправляюсь я. Для него нет места опаснее столицы.

– Думай, как пощекотать золотые яйца императора. А Михея и Мару оставь мне. – Ион ухмыльнулся, указывая на свой глаз. – Куда бы они ни пошли, я все вижу.

Я галопом несся вниз по поросшему травой склону. Надо мной под облаками закружила черная птица, а потом спикировала куда-то в заросли рожковых деревьев.

– Нужно помочиться, – сказал я свой свите.

Ехавший со мной рядом Антонио Две Аркебузы кивнул. Из-за пояса у него торчали две аркебузы, как обычно.

Я спешился и пошел к деревьям. На ветке сидел дронго, наблюдая за мной красными глазами. Я спустил штаны и начал мочиться.

Шея дронго вытянулась, голова резко дернулась вверх. Птичьи кости выдвигались, увеличивались в ширину и длину, обретая формы, схожие с человеческими. На костях собиралась плоть, а потом поверх нее наросла кожа. За минуту дронго превратился в нечто, напоминавшее человека. Я смотрел с интересом, как и всегда.

– Где ты была? – спросил я, разукрашивая желтым муравейник.

– На острове, – громким шепотом ответила Таурви.

Это меня удивило. Приятно удивило.

– Нашла что-нибудь интересное?

– Твой священник не врал. Они держат колдунов под той уродской часовней. – Таурви хихикнула. Голос демона сменился интонацией кокетливой девушки. – А вернее, держали под той часовней.

Я надел штаны.

– И что ты сделала?

– Я их освободила.

– Всех?

– Всех, хотя большинство из них были старыми и морщинистыми. И от всех несло гнильем. Женщины точно не в твоем вкусе.

– Как тебе удалось? Разве вам не запрещено совершать самим подобные действия?

– А я нашептала эту мысль одному стражнику, пока тот спал. Это сделала его рука, не моя. И сама идея тоже твоя.

В груди вспыхнул гнев.

– Патриарх Исидор создал Инквизицию как раз в тот год, когда я появился на свет. Этих колдунов сгоняли туда всю мою жизнь. Все они были идеально собраны в одном месте. Мы могли бы освободить их своими силами, дать возможность присоединиться к нам. Это принесло бы пользу и Компании, и нашему делу. – Я рассерженно взглянул на это создание. – А ты бросила жемчуг обратно в море.

– Ты преувеличиваешь. Их было не так много, как ты думаешь. – Она ответила мне злобным взглядом, глаза сузились, превратившись в жуткие щели. – И не воображай, что дело у нас с тобой общее. – Теперь она говорила только как древний демон. – Я творю что хочу по своим причинам.

Я переступил черту. Сыграл с этим существом в опасную игру. Нельзя забывать, что она считает меня своей фигурой в игре. Если вдруг увидит во мне игрока – скорее всего, мне конец.

– А ты знал, что их подземелье покрыто кровавыми рунами? – спросила демоница.

– Как такое возможно? Ведь кровавая магия для этих глупцов – кощунство.

– Руны были хорошо спрятаны, но именно они удерживали колдунов в заключении.

Получается, они использовали колдовство, чтобы сдерживать колдовство. Лицемеры. Но чего еще ожидать от этосианской церкви?

Я вздохнул – второе разочарование за сегодняшний день. Мои планы рушились из-за тех, кого я не мог контролировать. А ведь у меня, в отличие от них, благие намерения. Я хотел помочь всем. А Михей? А чего хочет Таурви? Только новых разрушений и бед.

– Я слышала, ты потерял свой ключ. – Таурви надула губы. – Что, у нас плохой день? Тебе нужен тот, кто со всем разберется?

На моих глазах ее форма начала изменяться. Она приняла облик Мары. Я не видел ни единого изъяна и не мог не смотреть на ее упругие округлые груди и родимое пятно между ними.

– Там, внизу, ты стал тверд как железо. – Даже голос звучал как у Мары. Она спрыгнула с ветки и приземлилась передо мной. – Я могу помочь тебе расслабиться.

– Если хочешь доставить мне удовольствие, тогда имитируй не Мару.

– Вот как? – Она потянулась к моему члену. Схватила его, и по моим венам разлился огонь. – Кто-то нравится тебе больше твоей нежной, добродетельной Мары? – спросила она.

– Михей Железный. – Мои руки задрожали от возбуждения, хотя я подавлял его изо всех сил. – Ты провела много времени в его комнате и наблюдала, пока он спал. Прими его облик, и я снова обрету ключ от Высокого замка.

– Знаешь, я могла бы принять форму Михея, хотя до сих пор меня не преподносили в дар императору. – Таурви хихикнула и ослабила хватку. – Мысль отличная. Ты полон сюрпризов, Васко деи Круз. – Она прижалась ко мне и нежно поцеловала в губы. – Именно поэтому ты так мне и нравишься.

От прикосновения знакомых губ я содрогнулся от удовольствия. Но, в отличие от поцелуя Мары, поцелуй Таурви был сладок как мед. Аромат подделки. Человеческий поцелуй одновременно и кислый, и сладкий.

– Сумерки ждать не будут. Я больше не могу медлить. – Я взглянул на затопленный мной муравьиный холм. Красные муравьи отчаянно пытались спасти его и гибли в желтой луже. – Дай мне свой ответ.

– Сперва ты дай свой. Я последовала за тобой с другого края земли, ожидая найти здесь нечто великое. В этой части света погода такая мрачная, и здешние люди этого не компенсируют. Что в этой печальной стране заставляет тебя идти к своей цели?

Мало кому пришло бы в голову задать мне этот вопрос. Что мной движет? Богатство и власть заполняют любую дыру, принимая любую форму. Но дыра остается и продолжает болеть.

Я решил открыть ей лишь половину правды, надеясь, что этого будет достаточно.

– Я долго жил здесь и знаю заразу, разрушающую этих людей. Это самая большая их ценность – этосианская вера. Чернь и знать одинаково вынуждены склоняться над страницами старой книги, каждая глава которой – мешанина безумных изречений людей, помешавшихся от сомы и белого лотоса. Мало того, этосианская церковь объявила себя единственным толкователем этого горячечного бреда, а все прочие оставлены на ее милость в надежде на спасение под ее руководством.

– До чего глубокое наблюдение! Но ты же здесь не просто как наблюдатель?

Она хотела, чтобы я открыл свой позор. Если это поможет заручиться ее поддержкой, я все открою.

– Когда-то я и сам страдал этой болезнью. И во имя этосианской веры причинял невероятную боль и взрослым, и детям. В своих снах я до сих пор слышу их крики. Их мольбы о пощаде и сейчас звучат у меня в ушах. Среди моих жертв были те, чье единственное преступление – видения. Видения о другой жизни и другом времени. Этосианская религия учит, что каждая душа уникальна, что она не возвращается из иных эпох и миров. И что верить в жизнь после жизни – ересь. Правда в Крестесе – преступление.

Таурви хихикнула в той же неприятной манере:

– Для чего заботиться об этой куче заблуждающихся глупцов?

– Потому что в них есть и огромный потенциал. Если мне удастся подчинить себе этосианскую церковь и Высокий замок, я начну исцелять людей от болезни. Придет время, и Крестес возродится в вере и могуществе. Но для этого я должен сломить два столпа, которые и поддерживают империю, и тянут ее назад. Это будет ужасное, кровавое время. Но итог стоит боли.

– Лишь для тех, кто переживет твое «ужасное кровавое время». – Таурви пристально посмотрела на меня темными глазами Мары. И улыбнулась податливыми губами Мары. – Мне нравится, как ты мыслишь, Васко деи Круз, ты единственный на миллион, и я не шучу.

Под деревьями потянуло холодом, и я потер руки. Если не отправиться в путь сейчас, мы не успеем добраться в Гиперион до темноты, и на дороге могут подстеречь разбойники.

– Так ты сделаешь, что я прошу?

– Да, – ответила Таурви. Голос Мары никогда не звучал так сладко. – Я перевоплощусь в завоевателя только ради тебя.

Мы съехали вниз с холма, и впереди показался Гиперион. Тысячелетие город сохранял ромбовидную форму, приданную ему строителями в честь необычного лица Цессиэли. Ромб делился на четыре района – императорский Высокий замок, владения этосианской церкви, особняки знати и место для всех остальных.

Сказать по правде, это были четыре города в одном, с воротами и крепкими стенами, ограждавшими каждую часть. Я направлялся к Высокому замку. Его ворота, носившие имя апостола Партама, выходили на северо-восток, откуда я ехал. Поскольку солнце опускалось на западе, ворота отбрасывали на нас длинную тень.

Мы прошли мимо каменных лачуг и деревянных торговых лавок перед воротами. Вокруг фруктов на одном прилавке жужжали мухи, да и серая кожица персиков в корзине торговца аппетита не вызывала. Тем не менее женщины в грязной одежде и с обветренными узкими лицами выстроились в очередь за покупками.

Добрый знак для купца. Урожай был скудным, что усугубила плохая погода и нехватка рабочих рук. Голодающими людьми управлять легче, лишь бы не уморить их, а я сомневаюсь, что Иосиас хотел это сделать, учитывая то, как неудачно началось его правление. Даже маленький мятеж – например, из-за хлеба – стал бы поводом для его дяди или кузенов ослепить его и занять его место.

У ворот стояли стражи с огромными ромбовидными щитами, их лица были закрыты забралами. Они нашли мое имя в списке.

– Высокий замок поручил нам сообщить, чтобы ты шел прямо в тронный зал, – сказал стражник.

Это меня удивило. Неужели император решил встретиться с нами сегодня вечером?

– Разумеется, – сказал я. – Подчиняемся приказам нашего государя императора.

За стеной эскорт, уже в более легких доспехах, провел нас по круто поднимавшейся улице к Высокому замку. Вымощенную камнем дорогу окружали сады, фонтаны и оливковые деревья. После долгого пребывания в Аланьи здешний ландшафт не производил впечатления. Аланийские сады красочнее, благоуханнее и наполнены восхитительными узорами из цветов. Настоящее искусство. Посещая Башню мудрости в Кандбаджаре, я заметил целые полки книг по садоводству.

То, что я сейчас видел вокруг, выглядело не формой искусства, а скорее отчаянным желанием заполнить пространство, и отнюдь не радовало глаза и нос. Я не мог сдержать разочарования.

Сам Высокий замок был более впечатляющим: древняя каменная крепость с шестью напоминавшими копья шпилями стояла на высоком холме, откуда с одной стороны открывался вид на город, а с другой – на белые воды Партамской бухты. Императорский Высокий замок не был столь же прекрасен, как Песчаный дворец Кандбаджара, Небесный дворец Костаны или Ночной форт Роншара – это все равно что сравнивать воина в доспехах с ребенком. Если бы я не видел еще и Пылающих стен Талитоса – такой высоты, что мы не могли стрелять поверх них из пушек, – возможно, я и почувствовал бы некоторый трепет.

Мы вошли через вторые ворота во внутренний двор с раскрашенным полом и высокой статуей Цессиэли, держащей свои четыре глаза в руках. Преисполнившись милосердия, она сорвала их с собственного лица и дала основателям империи – апостолу Партаму и его соратникам, чтобы они могли видеть «там, где не могут видеть другие глаза», и построить империю, которая не разрушится до тех пор, пока не будет перевернута последняя страница истории. Зная, на что способны вырванные глаза, я содрогнулся.

Наконец мы спешились и вошли в сам Высокий замок. Стены в нем были узкими и ничем не украшены, а потолки низкими и давящими, ничего общего с восточными дворцами. Но ведь это и был не дворец, а замок, выстроенный для того, чтобы выдержать самую жестокую осаду и чтобы его обитатели, правители Крестеса, могли выжить.

Мы прошли один зал за другим, каждый был освещен настенными факелами. Экскувиторы в царском пурпуре отворили перед нами двойную дверь, и мы вступили в тронный зал.

В отличие от остального замка, тронный зал был восхитителен, как любой из тех, в каких я бывал. Стены высотой в пять этажей украшали фрески в честь славы Двенадцати, а похожий на паука Малак разместился над самым троном, многочисленные пылающие глаза смотрели на нас с высоты.

Что касается трона, он парил. Что-то удерживало его в воздухе – может быть, невидимые нам шкивы, хотя сам механизм был известен немногим.

Помост с шипением опустился перед нами. Человек, сидящий на троне со статуями Цессиэли по бокам, был молод и светловолос. Как говорили, Ираклиус, его отец, заставлял людей ждать по шесть часов, прежде чем удостоить своим присутствием. Приятно видеть, что Иосиас не обладал таким надменным безразличием к чужому времени.

Я и семь моих спутников из Компании опустились на колени и положили руку на сердце, как принято в Крестесе. После долгого пребывания на востоке я чуть было не склонил голову, что было бы прискорбной ошибкой.

– Вы удостоились присутствия его императорского величества, правителя Крестеса, Диконди, Пасгарда и Саргосы, Светлейшего и победоносного властелина, экзарха ангелов на земле, первого камня церкви и хранителя святынь, благодатью Архангела милостивого императора Иосиаса из Первого дома Сатурнусов.

Геральд, безбородый молодой человек, похоже, кузен или племянник Иосиаса, огласил урезанный список титулов. Говорят, пока дочитают полный, можно доплыть до Никсоса.

– Прошу вас, встаньте, – сказал Геральд. – Можете говорить.

Мне не предложили поцеловать подол императорской мантии – такой жест предназначался лишь для знатных посетителей. Видимо, придется заслуживать важное положение в его глазах.

Я встал.

– Мое имя Васко деи Круз, я капитан «Морской горы», судна саргосской Компании Восточных островов. Для нас огромная честь предстать перед нашим государем императором. Полагаю, ты получил мои дары?

Я почувствовал, что на лбу выступил пот. Таурви было сказано лететь к кораблю с сокровищами, чтобы при разгрузке люди Иосиаса обнаружили среди золотых слонов и Михея. Но она часто поступала так, как ей хотелось, а не как я просил.

– Ты не был бы здесь, если бы я не получил твой дар, – сказал Иосиас. – Как тебе удалось изловить Михея Железного? Я хотел бы услышать, как купец поймал в сети завоевателя.

– Он скрывался среди наемников Черного фронта, – ответил я. – Должно быть, они не поняли, что это он.

– Опять этот мерзкий Черный фронт. – Иосиас подался вперед на троне. – Они боготворят этого человека и даже назвали свое сообщество в его честь, хотя он был их врагом. Но если даже они не узнали его, то как узнал ты?

– Я встречал Михея Железного еще в молодости. Увидев падшего ангела, никогда не забудешь его лицо.

Я высказал достойное подобие правды, что редко случалось со мной в разговоре с правителями.

– Пока меня одевали сегодня утром, я слушал рассказ пажа о твоих деяниях. – Иосиас чуть улыбнулся. – Как вышло, что священник стал бродячим торговцем?

– Я хотел видеть славу Архангела по всей земле.

– Увидел?

Я вспомнил о Пылающих стенах. О гавани Коварных отмелей и Аматоло. О Морских туманах и Глотателях. И все это было весьма далеко от святости.

– Я путешествовал по морям. То, что я видел, лишь усилило мою веру, и я возношу благодарность Архангелу за это благословение. Кроме этого, из каждой страны я возвращаюсь с дарами. Я хочу разделить их с тобой и с правоверным народом Крестеса.

– На наших рынках всегда рады вашей Компании. Но, очевидно, ты хочешь чего-то еще, иначе не преподнес бы в дар моего врага. Что я могу для тебя сделать, Васко деи Круз?

Пот капал с моего носа.

– У нас есть огромный объем товаров, которые требуется разгружать. С другой стороны, крестейские рудники полны ценных металлов, востребованных в других землях. Таким образом, золото потечет в обе стороны. Я уверен, что ты, как мудрый правитель, знаешь, что торговый баланс есть самое благословенное состояние дел. Но для поддержания такого баланса нам требуется земля, где мы сможем расселить людей Компании и выстроить новый порт, достаточно крупный для сделки, которую хотим совершить.

– Разве наш порт здесь, в Гиперионе, не достаточно крупный?

– Нет, государь император. Если ограничиться портом Гипериона, нам потребуется много лун на разгрузку, и за это время большая часть товаров испортится. Если ты позволишь нам выстроить новый порт менее чем в дне езды отсюда, я завалю твои улицы специями и фарфором. Даже нищие будут красоваться в шелках. – Я опять опустился на колени и положил руку на сердце. – Клянусь Архангелом и Двенадцатью святыми, что ни одна душа не останется голодной. Мы заполним зерном все амбары отсюда и до Пасгарда. Бушель пшеницы будет стоить десятую часть от того, что стоил, когда на этом троне сидел твой отец.

Иосиас в раздумье опустил взгляд, и тогда я заметил, что император босой. Я припомнил, что таков был обычай апостола Партама. Он смотрел на собственные босые ноги, таким образом напоминая себе, что по-прежнему человек, несмотря на почет и высокий статус.

– Ты поешь такую сладкую песнь, – сказал император. – Честно говоря, с тех пор, как вернулся в эти стены, я не могу спать и всю ночь беспокоюсь о судьбе людей. Сквозняки в этих залах все холоднее. А ученые говорят, что урожай ничтожен и каждый восьмой не переживет эту зиму.

Он был добрым человеком, этот Иосиас. По его измученному лицу было видно, как сильно он тревожится о нуждающихся.

– Это так печально. Подлинная трагедия. – Он сурово взглянул мне прямо в глаза. – Но именно она и нужна Крестесу.

– Прошу прощения? – удивился я.

– Страдание делает нас сильными – это как огонь, выжигающий сор из золота. А такие излишества, как ты описываешь, лишь ослабят нас и откормят для сирмян, которые придут поживиться.

Я старался скрыть удивление.

– Прости, государь император, но как же вы будете воевать с сирмянами, когда армия и народ умирают от голода?

– Наше чрево наполнит вера. Или ты забыл священные песнопения?

Я едва мог поверить своим ушам. Было ясно одно: взывать к его здравому смыслу – все равно что плыть по морю против ветра. Благочестие полезно в разумных дозах. Но когда тонешь в нем, как этот человек, оно туманит разум, подобно жинже.

Этот день, похоже, станет одним из самых неудачных в моей жизни. Если я не исправлю курс корабля, мы окажемся в водовороте, который сами и создали.

– Твой народ окружен неверными всех сортов, – сказал я. – Твою землю топчут племена рубади и отряды наемников, поклоняющихся только золоту…

– А кому поклоняется твоя Компания?

– Архангелу, как и вы.

Взгляд Иосиаса стал лишь пронзительнее.

– Ты, должно быть, отплыл в Крестес много лун назад. Дай-ка угадаю – в тот день, когда узнал, что умер мой отец?

Он не ошибся. Мы действительно начали приготовления к этому рискованному предприятию в тот самый день, находясь в порту Вахи, самого западного города Аланьи. А победа сирмян на Сир-Дарье только сделала наше стремление более неотложным. Ведь возможности никого не ждут, как и сумерки.

– Старый яростный лев наконец-то пал, – продолжал император, – и ты решил, что найдешь на троне мяукающего детеныша. Жаль тебя разочаровывать, но Крестес не какая-то блудница, которую можно купить за блестящих слонов. Нет, пока на троне сидит Сатурнус. Может быть, благодаря Михею ты и купил эту встречу, но Священная империя не продается.

– Светлейший, я не прошу Священной империи, только клочок земли.

– Светлейший? – Иосиас задрал ступни так, что подошвы оказались прямо перед нами. – Селукская манера обращения. Ты пробыл на востоке так долго, что сам запутался? Думаешь, мы такие же, как те беспутные царства? – Он усмехнулся и покачал головой. – Похоже, священник в тебе потерялся в море. Я вижу перед собой лишь неверного, который желает вести дела в моих владениях, будто он здешний лорд. Ты думаешь обольстить меня своими кораблями с сокровищами, чтобы я даровал тебе имение, как даровал представителям самых древних семей, чей род восходит к апостольским временам? Чья кровь оросила ту землю, которую они берегут?

Я почуял запах вонючих ног, хотя при таком расстоянии между нами, вероятно, это было лишь воображение.

– Мы хотим торговать в подходящем месте. И ничего больше.

– В подходящем месте. – Иосиас неожиданно встал. – Позволь научить тебя кое-чему прежде, чем прогнать с глаз долой. Мой отец правил так долго именно потому, что умел поддерживать равновесие. Лорды владеют землями, но не могут иметь ни войска, ни кораблей. У воинов есть армии и корабли, но землей распоряжаться они не могут, а в дальнейшем я запрещу им распоряжаться и кораблями, чтобы безрассудство Михея не повторил какой-нибудь другой честолюбивый безродный пес. У торговцев есть корабли, зато нет ни армии, ни земель. У каждого из вас есть границы, и вы должны оставаться внутри них. Только я, император, могу иметь все.

– Я понимаю, но…

– До меня дошли вести, что Компания контролирует огромную территорию в нагорье. Вы похожи на взгромоздившегося на гору пса, который истекает слюной, глядя на лежащий внизу кусок сочного мяса. Не бывать тому, чтобы с гор на меня глазели страдающие манией величия торгаши. Вы передадите свои владения императорской армии.

Мы много лун сражались против Черного фронта, чтобы захватить эти территории. Об их передаче не может быть и речи.

– Мы заплатили за эти земли кровью. Ты сам говорил, что крестейская кровь бесценна. Наша тоже.

Мне хотелось уйти отсюда, оказаться за дверью. Вернуться в деревянный покой «Морской горы».

Но я не трус. Я сталкивался лицом к лицу с султанами и набобами. Я смогу противостоять императору.

– Ты мне отказываешь? – Иосиас сделал шажок ко мне. – Я повторю еще раз, последний. Передай занятое вами нагорье императорской армии.

Я заглянул прямо в яркие карие глаза:

– Мы их не отдадим.

Он отвернулся:

– Отныне саргосской Компании Восточных островов не дозволено использовать порт Гипериона. Я направлю проверяющих в ваши конторы в Саргосе, чтобы убедиться в правильной уплате налогов со дня основания этой Компании. Надеюсь, ваши документы в порядке.

– В дни основания Компании Саргоса даже не подчинялась Крестесу, – с сомнением сказал я.

– Саргоса подчинялась Крестесу с момента закладки первого камня. Вы мои слуги, и ничего более. Когда мое войско прибудет в горы, мы постараемся, чтобы вы больше об этом не забывали.

Похоже, он хочет нас уничтожить. Мы могли сделать его богатейшим правителем на земле. Но этот босоногий глупец настаивает на собственном выборе.

Теперь наш черед показать ему последствия неправильного решения.

7. Михей

В предместья Гипериона мы приехали голодными и уставшими, когда солнце тонуло в равнинах на западе.

Луговые ворота выходили на юго-восточные равнины, питавшиеся водами Партамской бухты. Металлические ворота шириной в десять лошадей и высотой в пять были открыты и не охранялись, приглашая войти любого желающего.

Мы застряли в толпе. Воняло немытым телом и сточными канавами. Мы находились в Ступнях, одном из четырех районов Гипериона. Император жил в Голове, Сердце служило домом этосианской церкви, а Ладонь предназначалась для лордов, князей и экзархов.

Все остальные жили здесь, в Ступнях, хотя район не так уж плох, каким казался на первый взгляд. Здесь были и приятные, и не очень приятные места. Дома стояли невпопад, часто перегораживая улицы, потому что люди строили здесь что хотят и где хотят. Пока не наступаешь никому на ноги, ты мог делать с арендованным участком все что заблагорассудится, невзирая на указания имперских чиновников. Здесь же находился и порт, яркие паруса украшали восточный горизонт.

Мне нравились Ступни. Многочисленные воспоминания юности об этом месте скрашивали мне печальные времена. Я знал, в каких постоялых дворах стены в кровавых пятнах и водятся клопы в постелях, а в каких нет. Вот только денег у нас не было ни на те ни на другие.

– Можно продать вот это. – Мара показала надетый на тонкое запястье браслет из золотых слонов с крохотными сапфировыми глазками. – Его дал мне Васко. Сказал, это подарок какого-то набоба, а значит, он стоит приличных денег.

Я никогда не встречался с набобом, но видел сокровищницы дожа Диконди. Говорили, что в тех сокровищницах лежат драгоценности, созданные из звездного огня. А этот браслет вполне уместно смотрелся бы среди захваченных у дожа богатств.

Мы стали искать ювелира. Пришлось идти пешком в приличную часть Ступней, прилегавшую к высокой стене, которая отделяла ее от Головы. Потребовался час, чтобы пройти через весь город, и к тому времени мы вчетвером уже были готовы просто упасть на мостовую. На Принципа бросали странные взгляды: не часто увидишь десятилетнего ребенка с аркебузой за спиной. По крайней мере, не здесь. В племенах рубади в приграничных землях такое было не редкостью.

Мы нашли лавку, наполненную недавно отполированными драгоценными камнями и металлами. Продавец говорил со стальным семпурийским акцентом. Лавку охранял десяток мужчин с арбалетами. Вывеска гласила «Дукас и сыновья».

Я предоставил Маре торговаться, а сам ждал с детьми. Я умел только брать, а не торговать, продавать безделушки на рынке – женская работа. Мара вернулась от ювелира с кожаными мешочками, в которых лежали золотые, серебряные и медные монеты.

Я взял золотую. На меня смотрели лицо Иосиаса и четыре глаза Цессиэли. Безвольными руками Иосиас прижимал к груди императорский скипетр.

Монета весила меньше привычного.

– Видимо, это солидус половинного веса, – сказал я. – Клянусь, монеты с каждым годом становятся все легче.

– Новый стандарт. – Мара спрятала кожаные мешочки в купленную у ювелира сумку. – И виноват в этом ты.

Ну конечно, кто ж еще. Мои войны поглотили больше золота, чем экзархат Семпурис добыл за десять лет.

– Но я почти победил. Мы проиграли из-за Ираклиуса.

– И что же ты завоевал?

– Земли, принадлежащие нам по праву. В отличие от золота, территории не добыть на рудниках. И в лавке не купишь. Их можно только заработать кровью.

– И что же в конечном счете ты заработал, пролив столько крови?

Мне не нравился ее насмешливый тон, как и презрительный взгляд. Но Мара – не один из моих воинов. Я не могу ее приструнить.

– Ничего, – признал я.

Мимо с хохотом прошла группа моряков, от них несло потом и солью, а на боках раскачивались толстые кошельки.

– Неправда. Твое кровопролитие принесло много горя двум континентам. Не прибедня… – Глаза Мары округлились. – А где дети?

Я обернулся. Они только что стояли за нами, а теперь пропали. Я посмотрел в одну сторону и в другую, но не заметил их в толпе.

– Ана! Принцип! – в панике закричала Мара.

– Тсс! – сказал я. – Не привлекай внимания.

Проигнорировав мои слова, она продолжала кричать:

– Ана! Принцип!

Я бегом проверил прилегающие улочки и переулки. Проклятье! Дети такие непредсказуемые, непонятные существа. На боковой улице я чуть не столкнулся со священником, который рассматривал прилавок с церковной утварью. Мое внимание привлек кусок черного металла. Он напомнил о моей металлической руке.

– Ана! Принцип! – не унималась Мара.

Я помчался по другой боковой улице, где располагались портные. Платья и халаты всех расцветок из всевозможных тканей, от мягчайшего шелка до самой суровой шерсти, висели на деревянных манекенах, выстроившихся вдоль улицы, как армия в засаде.

Я грубо растолкал покупателей. В конце улицы я заметила мальчика и девочку. Ана держала подол платья, а Принцип стоял рядом и озирался, словно охранял ее.

Из переулка к нам спешила Мара.

– Клянусь Архангелом! – Покрасневшие лоб и щеки Мары покрылись потом. – Думаешь, ты причинила мне не достаточно страданий?

Ана молчала, не спуская глаз с платья.

– Не уходите далеко, – добавил я. – Нас наверняка ищут люди Васко. Они могли вас схватить.

– Я сама справлюсь с дочерью. – Мара схватилась за стену, чтобы не упасть. – Можем мы просто найти место для ночлега?

Но Ана вцепилась в платье.

– У нас же найдется лишний солидус? Это платье мне как раз впору.

– Ты совсем выжила из ума? – сказала Мара. – Чем я заслужила такую пустоголовую дочь?

Ана помрачнела:

– Прости, мама. – Она отпустила платье. Я никогда еще не видел ее такой угрюмой. – Не знаю, что на меня нашло. Я увидела деревянные статуи со всей этой одеждой и… Прости.

Быть может, она никогда не бывала в таком ослепительном городе. Завтра у них еще будет время им восхититься, когда мы немного отдохнем.

– Я знаю тут одно место неподалеку, – ответил я. – Пуховые перины. Свежие оливки и козий сыр на завтрак. А на той же улице есть общественная баня.

По крайней мере, насколько я помнил. Я не бывал здесь уже лет пять.

– Настоящий рай. – Мара стерла рукавом пот с лица. – Давай уже пойдем туда, пока я не рухнула замертво.

Все оказалось именно таким, как я запомнил, вот только хозяева сообщили, что больше не подают завтрак, потому что оливки за год подорожали в пять раз, а козьего сыра теперь в Ступнях и в помине не сыскать.

Мы заплатили за одну комнату и стойло для лошадей. Мара, Ана и Принцип спали на кровати, а я на полу. Сон свалил всех нас без промедления. Мне снился дождь с темными как смола каплями, который потоком хлестал мой галеон «Морской клинок». Эдмар, Зоси, Беррин, Айкард, Орво – все мои друзья тонули в этом дожде.

Я проснулся дрожа. Через окно на меня смотрела убывающая луна. Мара, Ана и Принцип еще спали, переплетя во сне руки и ноги.

– Что я такое делаю? – прошептал я себе под нос.

Я не несу за них ответственность. К тому же они меня ненавидят. Мне следует просто уйти сейчас же. Найти корабль и убраться куда-нибудь подальше.

Я пожертвовал всем ради империи, а империя меня ненавидела. Что я здесь забыл?

Но я слишком устал, чтобы двигаться. Спина и пах болели после целого дня в седле. И я снова провалился в сон, а в груди по-прежнему кипели злость и печаль.

Мне снились Ашери, Элли и Принцип в пустыне. Шел дождь из костей, в котором они утонули.

Я снова проснулся дрожа. В предрассветные часы небо окрасилось в мрачно-синий цвет. Ана и Принцип еще спали, но Мара уже нет.

Я поспешно встал, вышел из комнаты и оглядел коридор.

Мара села на стул в дальнем углу у окна. Ее глаза были мокрыми, как будто она плакала.

– Ты шумно спишь. – Она вытерла нос рукавом.

Я сел напротив.

– Надеюсь, я тебя не разбудил?..

– Дурацкая привычка – вставать с петухами. В монастыре ее вбивают намертво.

– Пойду поищу чего-нибудь поесть. Я быстро. Вернись в комнату и запри дверь. – Я протянул ладонь. – Дай мне пару медяков. Или даже серебро, учитывая, как все вздорожало.

– Думаю, ты уже сделал для нас достаточно. – Она окинула меня яростным взглядом.

Она не могла не знать, что Васко схватит ее и детей, если меня не будет рядом. У него были парящие глаза для слежки и много людей под командованием. Я не мог их покинуть, разве что ненадолго.

– Вы в опасности.

– Мы не твоя собственность, чтобы нас оберегать.

Я замолчал. Она была права, я не мог объяснить свои действия даже себе, не то что ей.

– Ты использовал Принципа для помощи с побегом, – продолжила она, – а он настоял, чтобы ты взял меня с дочерью, и я рада оказаться на свободе. Но почему ты до сих пор здесь?

– Может, мне просто некуда идти.

– Ты ведь помогаешь нам не потому, что такой святой. – Мара покачала головой. – Ты скрываешь свои истинные намерения.

– Ты тоже многое скрываешь.

– Да, потому что у меня нет причин тебе доверять.

– И у меня нет причин тебе доверять.

– Так мы ни к чему не придем.

Я вздохнул. Слишком многое я мог бы рассказать. Слишком много причин это скрыть.

– Ты знаешь, кто родители Принципа? – спросил я.

– Откуда ты знаешь, что он не мой сын?

– Ты его воспитываешь, но ты не его мать. Это видно.

Открылась дверь дальше по коридору, вышел моряк с болячками от цинги на носу и щеках и спустился по лестнице.

Мара скрестила руки на груди и уставилась в пол.

– Я не знаю, кто его родители. Он просто очередной сирота, выращенный в монастыре.

Их история для меня была как фреска с выцветшими фрагментами.

– Монастырь… Ты о том, где были мы?

Мара кивнула.

– А что произошло с другими сестрами и сиротами?

– Черный фронт продал большинство из них рубадийским работорговцам.

– А вас троих почему не продали?

– Принцип произвел на них впечатление своей меткостью, и его оставили. – Мара отвернулась. – А я… Я спала с их командиром, и он оставил меня при себе. И конечно, я настояла на том, чтобы Ану тоже не продали.

– Понятно. Отец Аны – Васко, верно?

– Думаешь, я переспала с половиной мужчин Крестеса? Конечно, он ее отец. Но только по крови. Ему будет плевать, если она вдруг упадет в водопад на краю земли.

Странно слышать такое.

– Он к ней не привязан?

– Он больше привязан к своей кашанской лошади. – Мара сжала запястье. На нем до сих пор остался отпечаток проданного браслета. – Он дал мне тот браслет. И сказал, что, как только я приду в себя, меня будет ждать корабль, набитый сокровищами. А знаешь, что он подарил Ане? – Мара развела руками. – Ни словечка, ни взгляда.

Ну и свинья этот Васко. Значит, я верно его оценил.

– Что означает «как только ты придешь в себя»?

Она снова отвернулась:

– Наверное, как только я снова буду с ним.

– Так почему ты до сих пор не с ним? Почему бежишь от человека, который собирался подарить тебе целый корабль с сокровищами?

Где-то вдалеке закукарекал петух. Обычно на заре заливается целый хор, но этот петух кукарекал в одиночестве.

– Он жестокий человек, а я сыта жестокостью по горло. – Мара поежилась. – Командир Черного фронта… Когда Васко занял монастырь, в ту самую ночь, когда появился ты, он отрезал командиру Черного фронта… – Она опустила взгляд на мой пах.

– Продолжай.

– Отрезал и скормил ему у меня на глазах. – Рука Мары задрожала, и женщина схватила ее, чтобы это прекратить. – Узнав, что ко мне прикасался другой мужчина, Васко был в бешенстве. Я пятнадцать лет его не видела. С тех пор как он сделал мне ребенка, когда мне было столько же, сколько сейчас Ане, и бросил нас на произвол судьбы. Какие права у него на меня остались?

Я тяжело вздохнул:

– Право сильного.

– Возможно, ты совершил акт милосердия, убив моего мужа в Диконди. Иначе кто знает, что сделал бы с ним Васко. – Глаза Мары увлажнились. Вряд ли такая мысль сделала ее счастливее. – Похоже, на тебя это не произвело впечатления?..

Слишком много яда в ее словах.

– Не произвело впечатления?

– Все в Крестесе знают, как ты поступил с семьей сирмянского шаха. Ты так гордо бахвалился этим перед Красным Ионом. Но скормить человеку его же гениталии – это такая мелочь для великого Михея Железного.

Я закрыл глаза и услышал вопли жен и детей Мурада в саду, который я полил их кровью.

– Но ничего. – Ее голос вдруг стал нежным. Почти материнским. – Я жестока не меньше. – Она всхлипнула и закрыла глаза руками, и по ее ладоням потекли слезы. – Слова, которые я говорила дочери… За это я должна гореть в аду.

– Ты о том, что ты сказала, когда она потерялась из-за платья и напугала нас?

Мара кивнула и вытерла слезы рукавом. Я вспомнил, что она сказала Ане: «Думаешь, ты причинила мне не достаточно страданий? Чем я заслужила такую пустоголовую дочь?»

– У нее ведь такой возраст, да? – сказал я, понятия не имея, как ведут себя девочки ее возраста. Я мог лишь вспомнить собственную юность. – Для нее весь мир – это яркая игрушка. Когда-то все мы были такими.

– Ты прав. Она не виновата в том, что случилось.

В чем именно она не виновата?

И когда Мара вытерла новые слезы, меня внезапно осенило. Ей было не только больно, но и стыдно. Она сказала это дочери не чтобы отругать, а чтобы ранить.

– Когда позавчера ты рассказывала мне про мужа, кое-что меня удивило. Диконди ведь не на пути от Нисибы в Киос. – Во рту у меня внезапно пересохло. – Почему твой муж оказался там в день захвата города?

– Ей понравились цветы, которые там растут. Она увидела их в какой-то книге. Желтые тюльпаны. Мой муж хотел привезти ей цветы.

Так, значит, из-за меня убили хорошего человека. Того, кто так сильно любил дочь другого мужчины. В мире должно быть больше таких, как он, и меньше таких, как я.

Наверное, Ана винит себя. А Мара винит Ану. Пятнадцатилетняя девочка не должна носить такое бремя вины, своей и чужой.

– Мара… Если хочешь, вини в этом меня. Но девочка… – Слова застряли у меня в горле, и я покачал головой. – Купи ей то платье.

Мара засмеялась. Так нежно, словно ласкала струны арфы.

– Куплю. Может, и Принцип тоже что-то захочет. Они должны получать удовольствие от мира, пока он для них лишь яркая игрушка, прежде чем горе смоет краски. – Она снова стала серьезной. – Скажи, что ты знаешь о его родителях?

Я вспомнил Кеву, наставившего на меня аркебузу, чтобы застрелить в Лабиринте.

– Его отец – янычар, верный шаху Сирма.

– Откуда ты знаешь?

– Слишком долгая история. Но я знаю. Знаю.

Мара кивнула, как будто поверила.

– А его мать?

Как описать Ашери? Как изобразить ее в лучшем виде?

Я не мог подобрать слова. Просто смотрел на Мару, проглотив язык.

– Отец дорожил бы им, – сказал я. – Он хороший человек.

Айкард упоминал, как горевал Кева из-за смерти Элли. Он любил мою дочь. И любил бы своего сына.

Я обязан хотя бы отдать ему должное, забрав Элли.

– Ты хочешь увезти Принципа в Сирм? – спросила Мара.

Я уставился в окно. Над горизонтом показалось далекое и тусклое солнце. Но стало достаточно светло, чтобы увидеть блестящие и красные в рассветных лучах воды Партамской бухты.

– Не знаю, – ответил я.

– Возможно, тебе стоит поговорить с мальчиком.

Я кивнул.

– Давай я сначала найду нам что-нибудь на завтрак. – Я протянул руку. – Дай мне немного серебра. Я по-быстрому куплю все необходимое.

Мара вернулась в комнату и заперла дверь. Я не терял постоялый двор из виду – скорее всего, Васко отправил людей в погоню за нами и они в городе. А может, даже в этом самом постоялом дворе. Если кто-нибудь попытается вышибить дверь, Принцип выстрелит, и я пойму, что пора бегом возвращаться.

На ближайший рынок только что привезли свежевыловленного тунца, но цена меня поразила. Даже на деньги от браслета мы не сможем питаться так же хорошо, как в качестве пленников Васко. Хотя он и не кормил Мару блюдами со своего роскошного стола. Надо будет расспросить ее об этом. Она многое мне поведала, но я не мог понять, зачем Васко понадобилось травить и морить голодом женщину, к которой он был так привязан.

Я купил черствый позавчерашний хлеб по цене свежего. Да и качество было вполовину хуже. Но хотя бы без плесени, так что есть можно, в особенности с медом или сыром. Я нашел продавца оливкового масла и решил, что оно подойдет.

– Ты знаешь кого-нибудь, кто продает информацию? – спросил я торговца маслом, лысого парня с короткими и толстыми пальцами.

– Какого рода информацию?

– О том, что происходит в мире.

– В какой его части?

– На востоке.

Он указал на человека, стоящего под пурпурным навесом с узором из звезд и полирующего выставленные на продажу безделушки.

– Дамиан любит поговорить. Даже денег с тебя не возьмет. Но ты должен что-нибудь купить, иначе он нагородит кучу лжи.

Я подошел к тому прилавку. Я не знал названий и половины устройств, которые он продавал. Золотая гравировка на флейте явно была восточной, как и кольца с драгоценными камнями.

– Они принадлежали известным эджазским пиратам, – указал он на кольца. – Пираты спрятали ломящийся от сапфиров сундук на острове восточнее Никсоса. Видал что-нибудь подобное? – Он ткнул в сапфиры. – Вблизи сияют как голубые звезды. И чем ближе подходишь, тем пронзительнее цвет. Он приведет тебя прямиком к зарытому кладу.

– И как же такое чудо оказалось под твоим навесом? – шутливо сказал я.

– Всякие диковины находят путь к моей лавке, как река находит путь к океану. – Он хохотнул. В его зубах было столько же дыр, сколько и в истории. – Жаль ты не пришел вчера.

– Почему это?

– Я как раз продал последнюю часть тела Архангела.

– Тела Архангела?

– Ты разве не слышал рассказов? А стоило бы.

Я положил на стол серебряную монету и указал на флейту.

– Друг мой, эта флейта принадлежала самому шаху Аламу, отцу кашанского шаха Бабура. Он любил играть на ней, когда кормил павлинов в саду удовольствий. И павлины танцевали под мелодии флейты.

– Сильно сомневаюсь. – Я положил на стол еще одну монету. – Но ты и впрямь нарисовал замечательную картину. Скажи, о каком «теле Архангела» ты говоришь?

Дамиан взял две серебряные монеты и придвинул флейту ко мне.

– Я так понимаю, ты только что спустился из какого-то монастыря в нагорье, иначе уже знал бы. Люди привозят эти черные куски с востока и говорят, что это тело нашего господина. – Он понизил голос. – Говорят, Архангел явил себя над Ангельским холмом и отдал свое тело.

Странная история, но в Костане я видел и более странные вещи.

– Так эти черные куски и есть тело Архангела? – спросил я.

– Только не разболтай, что об этом тебе рассказал Дамиан. Священники говорят, это ересь, а язык мне еще пригодится. Но если хочешь купить, приходи завтра.

Придется мне так и сделать.

– Скажи, в тех историях, которые ты слышал, никто не пел про янычара по имени Кева?

Дамиан поднял брови и улыбнулся:

– А, я слышал это имя. Великий сирмянский воин. Говорят, он надел маску и стал магом.

– А что еще говорят?

– Говорят, он преследовал призрака в Лабиринте. Говорят, он до сих пор ее преследует, свою давно потерянную любовь, но его кожа сгниет и спадет с костей, прежде чем он ее найдет.

– Так с тех пор никто его больше не видел?

Дамиан хмыкнул:

– Человека, который входит в Лабиринт, никогда больше не увидят.

Это не так. Я вошел в Лабиринт, и сейчас Дамиан меня видит. Быть может, Кеве не так повезло.

– Кошмарная история, – сказал я.

– Я рад, что тебе понравилось. Как тебя зовут, приятель?

– М-м… Малак. Так ты прибережешь для меня кусочек тела Архангела?

– Тогда приходи поскорее. – Он улыбнулся дырявыми зубами. – Некоторые готовы неделю не есть, чтобы получить хоть крохотный кусочек. Долго я его придерживать не буду.

Я отдал флейту Принципу. Мы вчетвером набросились на хлеб с оливковым маслом. Настоящий вкус Крестеса.

После этого мы отправились в баню. Мы с Принципом наслаждались горячим бассейном и парной. Мне даже сделал массаж человек, называющий себя борцом.

Когда я одевался, вошел глашатай, звоня в колокольчик. Он был в пурпурной одежде, на его золоченых латах красовалась имперская печать с Цессиэлью.

– Слушайте, слушайте! – прокричал он громовым голосом. – Повешение изменника и насильника у часовни Апостола Лена. Приглашаются все!

Часовня Лена находилась в центре города, на стене, разделявшей четыре района. Именно там когда-то был постоялый двор Лена из знаменитого стиха «Ангельской песни», и это всего в минуте пути от бани.

– Кого вешают? – спросил я у обрюзгшего старика, замотанного в полотенце.

– Глашатай не сказал, – ответил он с мелодичным пасгардским акцентом. – Уже много лет перед часовней Лена никого не вешали. Видать, кто-то упорствующий в грехе.

У входа сидел Принцип и играл на флейте. Мелодия получалась нежная и полная надежды, хоть и не совсем стройная.

– Ты когда-нибудь видел повешение? – спросил я.

Он взял неверную ноту.

– Говорят, неплохой способ умереть.

– Кто так говорит?

– Люди, молящие о смерти.

Из женской бани вышла Мара, и выглядела она куда краше, чем раньше. От нее пахло лавандой.

– Ты слышал? – спросила она.

– Кого-то повесят. – Я понурил плечи. – Говорят, неплохой способ умереть.

Вслед за матерью неслышно вышла Ана и уставилась на меня, в ужасе распахнув глаза.

– Не кого-то, – сказала Мара, выглядящая гораздо более решительной, чем утром. – А тебя.

Мы поспешили на площадь у стены, на которой стояла часовня Лена. Толпа была такая плотная, что мне чуть ли не пришлось расталкивать зевак.

У виселицы стоял однорукий человек болезненного вида. Он был светлее меня, но очень похож. На его шее была крепко затянута петля. Как только откроют люк, на котором он стоял, приговоренный умрет за считаные секунды.

Толпа плевалась в него ненавистью, смеялась над ним и кидала гнилые яблоки и фиги. Грохот стоял оглушительный.

– Правосудия! – ревела толпа. – Правосудия!

В этих криках я не слышал Мару. Пришлось поднести ухо к ее губам.

– Это грязная затея Васко, – сказала она.

Толпа уплотнялась, и вскоре мы вчетвером оказались среди обширного потока разъяренных крестьян, купцов и уличных торговцев. Я всегда знал, что жители Гипериона в полной мере наслаждаются публичными зрелищами, даже если иногда это приводит к давке, в которой гибнут десятки человек. В такой огромной толпе все могло окончиться и гораздо печальнее. Сотни лет назад, когда были популярны гонки на колесницах, народ сжигал города и даже свергал императоров, когда их любимая команда проигрывала.

Я надеялся, что присутствующие на казни не будут так неистовствовать.

Дверь часовни Лена открылась. По ступенькам небольшого куполообразного здания спустился знакомый священник и подошел к виселице. Его седая борода блестела от масла, а одно ухо отсутствовало – моими стараниями. На священнике была шелковая ряса кремового цвета, а на головном уборе со шлейфом вышита эмблема Архангела в виде одиннадцати крыльев.

Патриарх Лазарь воздел руки. Он стоял лицом не к нам, а к зрителям с другой стороны стены, в квартале Ладонь, где жили высокородные.

Толпа притихла.

– Решение казнить этого человека было принято после глубоких раздумий, – сказал патриарх. – Ваш государь, император Иосиас, Меч и Щит этосианской церкви, приберег это наказание только для самых черных душ, омрачающих даже небо, под которым они живут. Этот человек виновен в измене, предательстве, прелюбодеянии, изнасиловании, разбое и многих других преступлениях, и, если бы я стал перечислять все, цветы в саду часовни завяли бы раньше, чем я закончу.

Как благородно с его стороны опустить самые злейшие мои преступления: как я зарезал наложниц и детей шаха, убил своего брата Зоси с помощью кровавой магии.

– В нашем мире человек может умереть лишь единожды, – продолжил Лазарь. – Но в загробной жизни он умирает множеством смертей, причем таким странным и жестоким способом, что и вообразить невозможно. Те, кто пострадал от деяний осужденного Михея, сына Тенвана, трактирщика из города Иора, найдут истинное правосудие не здесь, а в зале суда Принципуса.

Здесь они точно не найдут правосудия, это верно. Потому что человек на виселице – не я. Как удалось найти кого-то настолько похожего?

Разве что это колдовство. Может, человек на виселице поменял личину?

Но глаза у него точно были как у меня. Не считая более светлой кожи, между нами невозможно было заметить разницы. Хотя я плохо знаю свою внешность.

– Именем императора Иосиаса и моей властью патриарха этосианской церкви приговариваю этого человека к смерти через повешение. Мы отправляем его на суд Архангела.

Люк открылся. Приговоренный упал, и его шея громко хрустнула. Зеваки по обе стороны стены радостно заулюлюкали.

Безжизненное тело Михея, сына Тенвана из города Иора, раскачивалось на утреннем ветерке.

8. Васко

Когда с фарсовой казнью было покончено, над городом собрались тучи. И я увидел на сером небе мерцающую туманную звезду.

«В Ступнях», – сказал мне узор из огней, и это все, что мне нужно было узнать. Скорее всего, глазу Красного Иона непросто следовать за ними в ту часть города, не рискуя быть подстреленным из арбалета или выклеванным воробьями.

Я повернулся к Двум Аркебузам.

– Мара и Михей где-то в Ступнях. Иди туда и отыщи их, но осторожно. – Я махнул шестерым остальным. – И вы тоже.

– Капитан, ты будешь совсем один. – Две Аркебузы поморщился. – Мне не нравится оставлять тебя с этими… мерзавцами.

– Я справлюсь. Имей в виду, Две Аркебузы, – никакого насилия. Если Михей от них не отступится, дай мне его уговорить. Устрой нам встречу в часовне Лена. В любом случае я буду ждать тебя там.

Все священники, лорды, евнухи и прочие люди, собравшиеся, чтобы насладиться казнью, теперь обернулись, восторгаясь туманной звездой, которая, вероятно, еще некоторое время продолжала мигать.

– Это знак, – сказал какой-то священник. – Архангел нами доволен. Это значит, что мы загладили зло, сотворенное Михеем Железным.

Я лишь усмехнулся себе под нос. Нет никакого знака, а есть торгаш-альбинос, а также зеркала и линзы, с которыми он любит играть.

Сад наполнили молитвы и песнопения. Ничего не поделаешь, приходилось терпеть. Передача «Михея» позволила мне занять достойное место здесь, среди выдающихся людей империи. И все же выносить их недальновидность и глупость непросто.

Отказ императора оказался горькой пилюлей. Раз он не пожелал принять наши золотые объятия, тогда я навлеку на него все самое ужасное, что сумею. Постараюсь сделать все возможное, чтобы город зимой голодал. Чтобы лордам в Ладони ради выживания пришлось обгладывать крысиные кости. Долго ли тогда они будут верны своему босоногому императору?

Пока я замышлял недоброе, ко мне подошел человек в сверкающей пурпурной тунике, поверх которой была накинута еще более яркая пурпурная тога. Он маскировался старательно, но я все же заметил проступившие у него в кармане латианские четки.

– Ты знаешь хорошего врачевателя зубов, Васко? – Лаль разинул рот, открыв чередующиеся золотые и платиновые зубы. – Болит вот тут, видишь?

– Здешние врачеватели зубов тебе не понравятся.

Изнеженный банкир вздернул подбородок:

– Ну хоть вино здесь хорошее. Только зубы портит.

– Так пей меньше.

– Я пью, когда волнуюсь. Когда услыхал, что Иосиас отхлестал тебя по щекам, выпил целый кувшин. Убедить Дом Сетов поддержать эту авантюру было непросто. Моя жизнь, жизнь моих женщин и детей – все служит залогом. – Он приблизил свое смуглое лицо к моему. – Как и твоя жизнь, и жизнь твоей женщины с ребенком. Не забывай об этом.

Я даже не моргнул.

– По-твоему, с кем ты разговариваешь?

– С человеком, давшим мне обещание в доме удовольствий в Вахе, за чаркой хорошего вина. С тем, кто заразил меня своей мечтой завоевания не с помощью солдат, а с помощью купцов. С тем, кто не кажется мне целеустремленным. Кто вместо того, чтобы гнаться за этой мечтой, погнался за женщиной.

Лаль не ошибался. Преследование Мары поглощало большую часть моего внимания. Если бы я получше продумал свою речь и лучше разобрался бы в человеке, к которому пытался взывать, я сумел бы убедить Иосиаса.

Я подставил Компанию под удары стрел его ханжества. И цена моей ошибки для наших акционеров и влиятельных банкиров вроде Лаля может оказаться фатальной.

– Да, мне был нанесен удар, – сказал я. – Но ты меня знаешь, Лаль. Я не отступаю. – Я вспомнил, что говорил мне Михей. – Настойчивость открывает много замков.

– Иосиас – не какая-то потаскуха, с которой ты настойчиво пытаешься переспать.

– Потаскуха и есть. Я владею тем, что он хочет получить, просто он этого не понимает. Дай время, и я заставлю его понять.

Лаль стиснул четки в кармане.

– У тебя есть время до зимы. И уже холодает.

К нам приближался еще один человек, и это побудило Лаля уйти. Незнакомец носил роскошные серебристые усы. Когда он улыбался, лоб и щеки становились розовыми и округлыми.

– Мы не имели удовольствия познакомиться, – произнес он на саргосском, протягивая мне руку. – Я Роун, экзарх Семпуриса.

Я ответил на рукопожатие:

– Я…

– Капитан Васко деи Круз из Компании Восточных островов. Я с большим удовольствием выслушал твое вчерашнее предложение.

– Ты был в зале?

– В глубине. Раньше я занимал гораздо лучшее место.

Да, в свое время он был великим герцогом Крестеса, это все равно что быть визирем при шахе. Но после неудачи в Сирме Иосиас сместил его с этой должности.

– Ты довольно хорошо говоришь на саргосском, – заметил я.

– Я украл свою первую жену с вишневой плантации на вашей стороне континента, – опять улыбнулся он. Несмотря на возраст, черты лица за серебристыми усами были мягкими. – Осмелюсь сказать, что это она сделала меня тем, кто я есть. Пусть я крестеец по крови, но сердцем наполовину саргосец.

– Странно это слышать. Мне известно, что семпурийцы не особенно приветливы с чужаками.

Роун хмыкнул:

– Гордость всегда была величайшей слабостью моего народа. Мой отец говорил: «Наша кровь течет с самой горы Дамав». Разумеется, он лишил меня наследства. Отказался даже поцеловать своих наполовину саргосских внуков.

– Тогда как же ты стал экзархом?

– В самом деле как? – ухмыльнулся он. – У меня есть для тебя загадка. Трое поднимаются на самую высокую гору на свете. Один начинает с подножия, другой с середины, а третий – почти на самом верху. Кто из них дойдет до вершины?

Никогда не любил загадки, хотя эта несложная.

– Тот, кто начинает с подножия. Проходя трудный путь, он учится забираться наверх.

Роун кивнул, подняв брови:

– Ты единственный, кто ответил так. Но ответ неверный.

– Тогда кто?

– Тот, который начинает посередине. В отличие от начинающего наверху, он научится карабкаться вверх. Но, в отличие от того, кто начинает с подножия горы, ему некуда отступать. Он либо поднимается, либо падает.

– И у него сразу есть преимущество.

Роун поднял палец:

– Да, есть.

– Так ты представляешь себя человеком посередине?

– Я? – Роун покачал головой. – Я всего лишь старик. В свои зрелые годы я философ, который наслаждается вином в своем саду. Восходить на горы – дело молодых и, осмелюсь заметить, глупых.

Это он про меня?

– Кстати, о горах. Я хотел бы, чтобы ты увидел Дамав, – продолжал он. – Наши ученые говорят, что гора так высока и так наполнена огнем, что пожирает холодные облака, плывущие с ледяных островов, и потому Семпурис круглый год купается в солнце. Даже в самый разгар зимы, когда Пендурум на севере замерзает, наши фермы и виноградники наслаждаются теплыми объятиями солнца. – Он ухмыльнулся и поднял бровь. – Как и Тетис, наш портовый город, который нуждается в некоторых инвестициях.

Теперь он меня заинтересовал.

– Пожалуй, я приеду посмотреть на гору Дамав. И на Тетис, конечно же.

– Замечательно. Знаешь, наши равнины по большей части поросли лесом. Его зовут Мертвым лесом, хотя он гораздо красивее, чем можно представить. В это время года листья там становятся красными, золотыми и пурпурными. Вид из окон моего поместья прекрасный.

– Я хотел бы это увидеть.

– Тогда я прикажу вассалам подготовиться к твоему прибытию. Так приятно обрести нового друга, даже в столь позднем возрасте.

– Никогда не бывает слишком много или слишком поздно.

Мы снова пожали друг другу руки. И его улыбка, и слова внушали симпатию. Хотя больше он не был великим герцогом и не входил в ближний круг императора, он еще к чему-то стремился.

Оставалось надеяться, что стремился он к власти.

Если я собираюсь на запад, в Семпурис, то не могу бросить Мару. Но Михей держит ее в своих лапах. Учитывая близость зимы и открытую угрозу со стороны Лаля, времени на ее освобождение осталось немного.

Михей вошел в часовню Лена, и в моем сердце загорелась надежда. Две Аркебузы, надежный, как и всегда, исполнил свой долг.

Оглядев часовню, Михей заметил меня позади собравшихся прихожан. Он накинул шерстяной капюшон, но я сомневался, что его кто-то узнает. Никто не ждет, что к нему подойдет мертвец.

Хотя Михей выглядел необычно. Редко встретишь одноруких мужчин такого роста. Если из могилы восстал Ираклиус, кто сказал, что и этот не сможет?

Пока священник лепетал что-то о Последнем суде и Фонтане, Михей встал со мной рядом и спросил:

– Как ты это сделал?

Я хотел, чтобы он доверял мне и вернул Мару.

– Ты же спал с Ахрийей. Вот и у меня есть подруга-дэв. Ее дочь, Таурви.

– Значит, это был оборотень.

– Не просто оборотень, а лучший.

– А что сделают с моим телом?

– Нездоровое любопытство? Его вывезут в море и бросят за борт. Конечно, оно приплывет обратно.

Михей удовлетворенно кивнул.

– Ты хотел со мной встретиться.

– Думаю, ты знаешь зачем. Я спас тебе жизнь. А теперь дал тебе новую. Ты можешь взять любое имя и жить как пожелаешь. Мертвеца никто не станет искать. Взамен я прошу лишь об одном – верни мне мою семью.

– Для торговца ты не слишком хорошо умеешь демонстрировать свой товар.

– Ладно, признаю, я пытался тебя использовать. Я помогал тебе не от чистого сердца, а ради собственной выгоды. Но с тем делом покончено. Я протягиваю тебе руку с миром, Михей.

– О Архангел, осени нас своими крылами, – запели окружавшие нас прихожане.

Казнь Михея придала воодушевления их голосам. А ведь он никого из них ничем не обидел.

– Есть одна проблема, – сказал Михей. – Твоя семья не хочет иметь с тобой ничего общего.

– Все же это моя семья. Что бы чувствовал ты, если бы кто-то забрал твою?

– Мне это знакомо – жуткая боль, ничто не может ее унять. Хоть весь мир завоюй, все равно не ощутишь себя целым.

Как раз этого я и боялся – кроме всего прочего.

– Ты не причинил им вреда?

Михей рассмеялся. Это привлекло внимание человека, стоявшего позади нас.

– Прошу прощения за своего друга, – сказал я, чтобы задобрить его. – Слишком много вина.

Человек бросил на Михея недобрый взгляд, а потом отвернулся.

– Знаешь, я еще хуже, чем обо мне говорят, – сказал Михей. – Много хуже. Я убивал детей собственными руками и безо всякой на то причины.

– Разве существуют причины для убийства детей?

– Чтобы обеспечить благополучную преемственность власти, сирмянские шахи душат своих братьев в колыбели. Кто скажет, что они поступают неправильно? Сколько тысяч жизней они спасли, убив несколько детей?

– Ты не причинил вреда моей семье? – опять спросил я.

– Нет.

Кажется, он огорчился, что я повторил этот вопрос.

– А ты… – Эта мысль заставила меня вскипеть, как никакая другая. – Ты не трогал Мару?

– В этом смысле – нет.

Эти слова были как прикосновение ветерка для моих ушей.

– Хорошо.

– Святой Архангел. Святой и могучий. Святой и Бессмертный, – пели прихожане.

– Ты еще не спросил, не тронул ли я твою дочь.

Он хотел мою дочь? Если бы это помогло вернуть Мару, я ему позволил бы.

– А ты тронул?

– Нет.

– Ясно. Хорошо.

– Похоже, ты не особенно рад узнать, что злодей не насиловал твою дочь.

Наш разговор быстро скатывался под гору. Пришло время подкрепить свои требования.

– В порту Никсоса я увидел кое-что интересное. Настолько интересное, что я это купил. Ни один из кораблей моего флота не носит столь громкого имени – «Морской клинок». – Я улыбнулся, видя, как удивление окрасило его щеки. – Я возвращу тебе твой корабль, Михей. Я даже дам для него команду. И если захочешь вступить в Компанию Восточных островов, дарую тебе даже это. Но что я говорю? Почему бы уже тебе самому не назначить цену?

Похоже, я задел его душу. Какое-то время он обдумывал мое предложение. Ведь это все равно что вернуть ему прежнюю жизнь. Под его командованием будут люди и будет корабль, чтобы захватывать новые берега.

Михей взглянул на меня сверху вниз.

– Я видел разных людей на западе и востоке. Шахов. Императоров. Муфтиев. Патрициев. Не важно – за титулом всегда есть мужчина. Я встречал мужчин, дорожащих своими детьми и презирающих своих детей. Но ни разу не встречал мужчины, который смотрел бы на своего ребенка как на чужого.

Я больше не желал обсуждать свое пренебрежение Аной.

– Назови свою цену, Михей. Или все закончится совсем по-другому. Я убью тебя. На сей раз по-настоящему.

– Меня постоянно угрожали убить как слабые, так и сильные, но это ни разу не заставило меня сменить курс.

Я усмехнулся ему в лицо:

– Ну и каков же твой курс? И почему для него нужно удерживать Мару?

Он поднял взгляд к потолку. Крылатые глаза на недавно обновленной мозаике Сервантиума ответили на его взгляд.

– Я видел, как бурлящая звезда извергла зеленый огненный шар, который сжег заживо целую армию, – сказал Михей. – Я видел плавающую гробницу размером с замок, наполненную созданиями, какие не привидятся и в ночных кошмарах. – Он опять взглянул на меня сверху вниз. – Но самым ужасным из того, что я видел, был мой клинок, пронзивший шею моей же дочери. И ужас в ее глазах от понимания, что это последний вдох. И то, как ее покинула эта последняя искра жизни. – Его голос надломился.

Как любой хороший торговец, я сейчас же ухватился за это мощное чувство.

– Хочешь снова ее увидеть?

– Что?!

– Ион может отправить тебя обратно, в то время и место, где ты рядом с ней. Даже если такого момента никогда не существовало, при помощи его рун он может стать реальностью.

– Я не хочу, чтобы со мной рядом была твоя проклятая магия. – Он повысил голос, и теперь даже священник смотрел в нашу сторону. – Ты не тот человек, который будет заботиться о Маре, Ане и Принципе.

– Но ты не можешь украсть семью другого мужчины и сделать ее своей.

– Я ничего у тебя не краду. Я доставлю их в безопасное место. И после этого с радостью отправлюсь на виселицу. Даже сам надену петлю.

Так много людей теперь смотрели на нас. Михей попятился и бросился прочь из часовни. Я поспешил вслед за ним, но он уже спускался по лестнице в Ступни.

Продолжить чтение