Хроники вымирания

Хроники вымирания

Красный тракт

– В таком мире живём, малой: тут либо ты их жрёшь, либо они тебя жрут, – философствовал Виктор, стоя в пробке на Красном тракте: широченном шоссе, толстым канатом проходящем через весь город и соединяющем его центр с периферией и всевозможными спальными районами. В наполированном до блеска кожаном салоне новенького внедорожника вместе с ним сидел его помощник, всюду таскавшийся за ним для того, чтобы вовремя освободить своего босса от выполнения скучных, рутинных задач. В сфере ответственности начальника находилось множество рутины и скукотищи, разбираться с которой, по идее, должен был он сам. Но на то он и начальник, чтобы делегировать всё будничное и муторное тем, чьё время и силы для этих целей способен был купить его кошелёк.

На каждое пространное рассуждение босса помощник непременно кивал головой, пытаясь делать это старательно и выглядеть при этом вдумчиво. За полгода на этой работе помощник научился тому, что некоторые называют «чувством руководителя»: способности подстраиваться под его настроение, угадывать его желания и упреждать его просьбы, наперёд беспокоясь о том, о чём шеф ещё только собирался попросить. В моменты, например, когда босс свысока, по-отечески делился своей начальнической мудростью, нужно было кивать и смотреть либо на него, либо куда-нибудь в сторону отсутствующим взглядом: таким, словно всё вокруг – и даже солнце на небе – меркнет перед блистательностью шефовских изречений и живостью его ума.

Виктор чуть высунулся из-за руля, нахмурился и окинул нервным взглядом впередистоящие машины. Затем – несколько раз нажал на гудок, сыграв свою короткую партию в пробочном оркестре.

– Ну чё там, ё-моё?! Вообще что ли наглухо встряли?! Слыш, малой, а кто говорил, мол, пять баллов всего, через полчаса уже на месте будем?!

– Виктор Петрович, там на самом деле пять баллов было вот, буквально только что, – лепетал помощник.

– За такие пять баллов – два балла этим твоим картам, – сказал на это Виктор и стал озираться по сторонам, пытаясь посмотреть во все зеркала заднего вида сразу. Наконец, когда машина впереди продвинулась на метр-другой, он вывернул руль вправо и поспешил встроиться сразу за ней, к неудовольствию водителя на белом седане, которого он только что подрезал. Белый седан недовольно посигналил.

– Да гудни хоть себе в ж… Валера, опусти-ка стекло, – приказал Виктор помощнику, и тот сию же секунду выполнил просьбу начальника, – Не обессудь, гражданин, я на встречу опаздываю!

– Тут все на встречи опаздывают!!! Самый умный что ли?! Я тут уже полчас…

Виктор поднял стекло, нажав кнопку на панели со своей стороны, и возмущения водителя седана заглохли, растворившись где-то там, снаружи, в гуле гудков десятков и сотен других таких же возмущённых водителей. Помощник поймал себя на мысли, что шеф снова показал себя, свой статус, попросив именно его открыть окно с пассажирской стороны, хотя он мог сделать это и самостоятельно. Что ж, его можно понять: занятой человек, всё-таки, да и к тому же за это он ему и платит зарплату. Плевать. Главное – покрутиться возле него ещё полгода, окончательно втереться в доверие, а там можно и свои интересы продавить. Попросить свести с кем-нибудь нужным или в компании на его счёт с вышестоящими поговорить – вариантов много. Нужно только эту первую ступень карьерной лестницы вытерпеть, выстрадать, окончательно не растеряв достоинство, а там уж всё пойдёт как по маслу.

Когда машина впереди проехала ещё дальше, освободив ещё больше пространства за собой, Виктор окончательно встроился за ней. Но не затем, чтобы сменить ряд: нет, у Виктора – победителя по жизни – были куда более грандиозные планы.

– Виктор Петрович, там же…

Машина подпрыгнула на бордюре и въехала на тротуар к изумлению шедших по своим делам пешеходов. Виктор уверенно, с чувством полнейшей собственной правоты, нажал на газ и одновременно на гудок, разгоняя в стороны до крайности возмущённых прохожих.

– Я тебе говорю: надо своё всегда брать! Жри или тебя сожрут. Иначе никак. Учись, пока я жив, малой, – сказал Виктор, назидательно хлопнув помощника по плечу. Тот вжался в кресло, уповая на то, чтобы начальник вместе с его манёврами и философией жизни не попался сейчас патрулю или тем ребятам с камерами, которые клеймят хозяев жизни красными наклейками на лобовые стёкла. Шеф попадёт, а разгребать как обычно ему. Хоть бы всё обошлось.

Вояж по тротуару вскоре завершился: внедорожник упёрся в поворот, и нужно было возвращаться во вставший намертво поток. Тут у Виктора зазвонил телефон. На экране появилась фотография губастой молодой девчонки с ресницами-крыльями, обозначенной как «Наталья Н. Склад». Одной рукой выруливая в сторону пробки, другой Виктор ответил на звонок.

– Да, лапуля. Заинька, уже почти приехал, кроха моя! Чего? Да какой интернет, я в офисе с утра… Так, погоди-ка, зая.

Виктор отнял телефон от уха и прижал его к груди, чтобы «зая» не услышала того, что он вот-вот намеревался сказать.

– Ну ты, чудило! Чё ты делаешь, э?! Человеком будь! – крикнул он в поднятое стекло кому-то, кто заблокировал ему заезд в поток. Казалось, водитель простенькой, низенькой легковушки делал это специально. Виктор нажал на кнопку, и стекло сползло вниз.

– Алё, гараж! Ты специально что ли? Проучить меня захотел?! Дай проехать, куда ты своим корытом лезешь!

Помощник вглядывался в окна легковушки и предвкушал проблемы. За её рулём сидел приземистый человек, одетый в военную форму. Звёзд военный с неба не хватал: на погонах было всего-то три полоски. Наверное, подумал помощник, у военного тоже был свой начальник: человек с большими звёздами. Такой же самодур, любящий при любом удобном случае показать, кто здесь папа, и поучить подчинённых уму-разуму. Неспособный сказать и слова поперёк своему боссу, он с превеликим удовольствием ставил на место чужих боссов на крутых тачках, когда судьба подкидывала ему такую возможность. Ведь что за счастье: напомнить иной раз очередному хозяину жизни о том, что сделан он из того же мяса, что и все остальные.

– Я говорю, свалил!!! – начинал кипятиться Виктор. Но военный на легковушке был непреклонен. Он не высовывался из окна, не кричал ничего обидного Виктору в ответ и даже не поворачивался в его сторону. Он просто не давал ему влиться обратно в поток тех, кого тот минуту назад счёл тупее, ниже и недостойнее себя.

Когда стекло вновь поднялось до конца, Виктор в отчаянии стукнул кулаком по рулю и выругался в заключительный раз:

– Козлина деревенская! – затем он перевёл взгляд на помощника, – Валера, иди разберись! Видишь, я по телефону говорю.

Валера открыл было рот, чтобы ответить что-то, но тут же осёкся. Ничего: не впервой. Необязательно ему сейчас брать и решать эту нерешаемую проблему. Главное – не отказаться от попытки её решить и не потерять тем самым лицо перед шефом. Иначе все последние полгода, преисполненные подобными унизительными поручениями, пойдут псу под хвост.

– Алё, да, зая, я тут. Чего ты там про интернет говорила? Новости? Да нет, какой там?! Говорю: в офисе целый день. К тебе только-только вот вырвался, а тут пробка – просто полный п…

Помощник вышел на улицу и закрыл за собой дверь внедорожника, заставив разговор начальника с «Натальей Н. Склад» утонуть в вакууме параллельной вселенной. Теперь надо в считанные секунды, во что бы то ни стало, придумать, как запихнуть автомобиль начальника обратно в намертво вставшую пробку. Пойти и поговорить с военным на легковушке, попытавшись убедить его пропустить шефа вперёд себя? Затея смелая, но бесперспективная. Куда лучше встать прямо перед машиной позади военного и заблокировать её на какое-то время ценой чувства собственного достоинства. Босс пристроится за легковушкой к неудовольствию водителя за ней, а военный в легковушке будет весь оставшийся день гордиться собой и своей непоколебимостью.

Дождавшись, пока машины в правом ряду тронутся, следуя к повороту, помощник выскочил на дорогу и занял позицию. Он встал перед миниатюрной машинкой, за рулём которой была женщина среднего возраста. На заднем сиденье за её спиной сидели двое детей в детских креслах: один постарше, второй – помладше. Увидев, что творит Валера, женщина нахмурилась и возмущённо посигналила. Валера лишь пожал плечами и виновато улыбнулся ей, мечтая, чтобы эта его извращённая версия минуты славы поскорее закончилась. Босс не упустил шанс и воткнул свой автомобиль обратно в поток. Как только последнее колесо внедорожника спустилось с бордюра, Валера поспешил ретироваться и скрыться в салоне начальнической машины.

– …ладно, всё, давай. И поспокойнее там, слышишь? Это ж интернет: там постоянно фигню всякую пишут. Я к тебе скоро заскочу уже. Ненадолго, правда: дела, служба. Всё, зая, давай, отбой.

Виктор положил трубку и, вернув телефон в нишу справа от себя, перевёл взгляд на помощника.

– Х-ха! – усмехнулся он, – Это ты молодец! Ловко придумал. Только рано назад залез: надо ещё на другую полосу перестроиться.

Валера пристально посмотрел в глаза начальнику, пытаясь понять, шутит он или говорит серьёзно. Виктор внёс ясность:

– Да расслабься, малой, я стебусь. Тут я уже сам. Тут мы их щас…

Реплику босса прервал новый телефонный звонок. На этот раз Виктору звонила женщина с чуть меньшим размером губ и гораздо большим количеством морщин. Записана женщина была чуть менее изощрённо: просто «Жена».

– Алло? – деловым тоном ответил Виктор, – Да. Да, на работе ещё. Что значит «до скольки»? Как обычно. Да. Да, до вечера. Может, и допоздна. А что такое? И ты туда же! В смысле… Ай, неважно. Какие новости? Где? Да откуда у меня телевизор тут, ну откуда, ну?! Интернет… Не знаю, щас у Валеры спрошу, у него телефон модный. Всё, давай. Давай говорю! Что значит приезжай? Я работаю! Сказал вечером – значит вечером! Да не ори ты!!! Всё, давай!

Виктор сбросил вызов и швырнул телефон на приборную панель.

– Вот бабьё, а? – с деланным изумлением сказал он помощнику, не отрывая взгляда от дороги и не теряя сосредоточенности на своих манёврах, – Жить спокойно сами себе не дают! Вечно всё подперчить надо.

– А что такое-то, Виктор Петрович? – спросил помощник, одновременно открывая браузер в телефоне и кликая на закладку новостной ленты.

– Да хренота какая-то. Не знаю, по телику что-то такое сказали, взбаламутили всех. Я не особо понял: чё-то типа митингов или, вроде, фанаты футбольные… Короче, барагоз какой-то в городе. В других городах, вроде, тоже. Оппозиционеры, поди, опять бушуют. Фигня всё, понятное дело, но ты там это… Глянь-ка на всякий, чё почём. Заодно посмотри, чё там с этой пробищей: поедет она сегодня вообще или нет.

– Пробка из-за аварии на тракте, возле выезда на трассу, – ровным голосом доложил помощник Виктору, внутренне гордясь тем, как быстро ему удалось выполнить запрос шефа, – Серьёзное что-то: и погибшие есть, и машин там много, фур даже несколько перевернулось. А по буйствам… Есть какие-то нападения на сотрудников, есть что-то про подавление агрессоров, применение водомётов… Что за агрессоры – непонятно. От нас сейчас всё далеко, но кое-где мелькают места недалеко от офиса.

– Конечно мелькают: центр же. Хм… Авария – это хреново. Тем более, если фуры грохнулись. Сворачивать надо было, зря растолкали только всех. По ходу, будем снова перестраиваться щас, иначе дотемна тут простоим.

Помощник машинально глянул в зеркало заднего вида, в котором отражалась миниатюрная машинка женщины с двумя детьми. Глянув поверх зеркала, он увидел легковушку военного, всё с тем же невозмутимым спокойствием сидевшего за её рулём.

– Валера, а давай-ка ещё раз твой этот номер! Вон, этому, который справа, поперёк дороги встань, типа шнурки завязать. А то они теперь хрен уступят, козлы – хоть тарань.

Валера проявил инициативу, и наказание за неё не заставило себя долго ждать. Теперь к его и без того широкому спектру ассистентских обязанностей добавилась ещё одна, до крайности унизительная. В первый месяц работы ему претила идея забирать шефских детей из вечерних секций и отвозить их домой, пока босс вместе с «Натальей Н. Склад» сводят накладные на скрипучей кровати в номере какой-нибудь гостиницы неподалёку от офиса. Сейчас ему это даже начало нравиться, в сравнении со всем прочим, что ему приходилось делать для начальника. Возможно, когда-нибудь в будущем быть личным сортом шлагбаума для босса тоже станет задачей из разряда повседневной рутины.

«А может, бог, наконец, накажет эту свинью за всё, что она творит?» – промелькнуло в голове у Валеры.

Он вышел из внедорожника, вновь оставив босса одного в салоне. На этот раз ему предстояло перекрыть дорогу двум бородатым парням на чёрном джипе, скорее напоминавшем танк, чем автомобиль. Несколько долгих секунд Валера вглядывался в их силуэты за тонированным стеклом и думал о том, какова вероятность того, что эти ребята переломают ему ноги за его выходку? И вступится ли за него шеф в случае конфликта? А если не вступится, то что сделает? Просто уедет, оставив его здесь одного? И как он после этого посмотрит ему в глаза позже, когда они встретятся в офисе?

Валерины размышления прервал истошный крик, донёсшийся откуда-то издалека: с той стороны, в которую направлялся весь вялотекущий поток машин. Крик был мужским и оттого ещё более жутким. Кто-то кричал то ли «Отпусти!», то ли «Помоги!» – трудно было разобрать. В следующее мгновение вопль повторился, но теперь кричали уже несколько голосов в унисон.

– Отойди!

– Уйди от него! Уходи!

– Беги!

В нескольких десятках метров Валера заметил людей, бежавших против потока и лавировавших между машинами. Внезапно один из них перестал оббегать автомобили и, взобравшись на первую попавшуюся тачку, стал перемещаться прямо по её крыше. Валера оглянулся на немногочисленных пешеходов на обочине, желая убедиться в том, что они видят то же самое, и ему не чудится происходящее из-за усталости или перегрева на жаре. Прохожие замерли и тоже смотрели на бегущего по крышам безумца, меж тем стремительно приближавшегося к боссовскому внедорожнику. Ещё немного и он ступит ногой на начальнический капот, и начальник придёт в ярость. Для Валеры это хороший шанс проявить себя и не дать ему сделать это, встав грудью за барское имущество. Но то ли что-то подсказало тогда Валере, что с этим бегуном лучше не связываться, то ли он просто струсил – в любом случае, он решил на этот раз не идти до конца в своём желании угодить боссу и поспешил вернуться в салон внедорожника.

– Чё там такое?! – спросил Виктор, едва Валера захлопнул дверь. В голосе его звучало одновременно недоумение и возмущение.

– Не зна…

Безумец добежал до викторовской машины и с шумом наступил на прогнувшийся под ногою капот. Виктор рассвирепел.

– Э-э-э, собака сутулая!!! Ты чё творишь?!!

Вслед за первым, по капоту и по крыше пробежался ещё один ненормальный. Виктор, полный праведного гнева и готовый сокрушать судьбы, потянул ручку и отворил водительскую дверь. Помощник глянул вперёд и прежде, чем потерять дар речи, успел сказать начальнику:

– Не выходите. Закройте. Не надо.

– Чё не надо?! Я им рога-то щас пообломаю!

Но быстрее Виктора обломать рога бегунам решили бородатые ребята из грозного тонированного джипа. И водитель, и пассажир – оба шварценеггеровского роста и комплекции – неспешно выбрались из салона. На них были хорошие, чистые и дорогие спортивные костюмы. В руках у одного были чётки. У другого – пистолет. Оба смотрели вдаль и ждали, пока очередной безумец решит испытать на прочность их лобовое стекло. Тех, кто уже это сделал, они решили не догонять: ну их, уже упустили. Но со следующим они планировали завести серьёзный и обстоятельный разговор на тему порчи чужого имущества и норм публичного поведения. Прямо в их сторону стремглав нёсся толстяк, имевший сопоставимые с бородатыми ребятами габариты. Но бородатых ребят его габариты не смущали: аргумент в руках одного из них перевешивал потенциальную угрозу от десятерых таких же амбалов без оружия. Валера внимательно посмотрел на несущегося бугая, только что пробежавшего по легковушке военного, и увидел пятна крови на его рубашке. Кровью было перепачкано и лицо бегуна. Неужели кто-то уже попытался вразумить его старой-доброй зуботычиной? Но если так, неужели она никак не подействовала?

– Э-э, ишак! А ну стой! – ровным, но в то же время грозным голосом пропел один из бородачей: тот, что был с чётками.

Бугай и не подумал остановиться. Наоборот: теперь он летел к бородатому парню с чётками, наплевав на всё то, что секунду назад заставляло его скакать по крышам автомобилей. Спрыгнув с сержантской легковушки, бугай ринулся к бородачу с явным намерением напасть на него.

– Э, э, э, ты чх-о, чх-орт!? – уже чуть более взволновано сказал тот, что с чётками, чуть отпрянув. Тот, что с пистолетом, явно напрягся.

– А-а-а-х-х-хъ! – только и вымолвил бугай, с распростёртыми руками кидаясь на бородача. Тот принял удар достойно: такого нелегко вот так вот, сходу, повалить на землю. Человек с пистолетом поспешил товарищу на выручку.

– Э-э, э-э, э-э! Ты чх-о дъ-елаешь, п-пъедек! – крикнул бугаю тот, что с пистолетом. Но бугай не реагировал. Тот, что с чётками, технично двинул бугаю в челюсть. Валера подумал, что от такого удара он сам бы точно отключился и проспал бы до Нового года. Но бугай не отключился – даже ухом не повёл и снова рванулся в бой, как ни в чём не бывало. Тогда бородатый крепко сжал чётки в кулаке и стукнул толстяка ещё раз. Изо рта бедолаги хлынула кровь, тут же смешавшаяся со старыми алыми пятнами на подбородке и рубашке. Вместе с кровью к подбородку прилипли и два беловатых осколка, похожих на жемчужины: должно быть, зубы. Но бугай будто бы не чувствовал боли.

– Чх-о ты стаиш как асёл?! Калени ему прастрели! – скомандовал парень, спаринговавшийся с толстяком. Его друг тотчас же зарядил пистолет и дважды выстрелил толстяку по ногам. Тот взвыл и рухнул на колени, но…

– Твою мать… – вымолвил Виктор, видя, как мужик с простреленными ногами снова поднялся и кинулся теперь уже на бородача с пистолетом. Тот решил больше не размениваться на полумеры: всё равно уже в тюрьму за незаконное хранение, тяжкий вред здоровью и вагон других статей – гулять так гулять! Он вскинул пистолет и трижды выстрелил толстяку в грудь. Он покачнулся, остановился, и, казалось, вот-вот должен был, издав последний вздох, мешком упасть на асфальт. Но он не упал.

– Чё за хрень вообще?! – завопил Виктор так, что казалось, будто он не напуган, а скорее негодует и вот-вот потребует от помощника разобраться во всём и предоставить ему подробный отчёт о проведённом расследовании. Валера, правда, не был способен теперь ни на какой отчёт – он вообще ни на что больше не был способен. Сейчас самым верным ему показалось сесть на пол, спрятаться и, закрыв голову руками, сделать вид, что его тут нет. Так он и поступил. Виктор, ни секунды не сомневаясь, последовал примеру помощника.

Снаружи прогремело ещё несколько выстрелов. Ещё несколько раз бородачи выкинули парочку своих коронных, уморительно звучащих фраз, заготовленных специально на случай важных переговоров на повышенных тонах. Затем по крыше внедорожника пробежало ещё несколько ног, а затем раздался истошный крик, где-то совсем-совсем рядом.

– А-а-ай, чх-орт! Пусти, с-с-у…

Кричал кто-то из бородачей.

– Э-э, атайди, пх-ёс! А-а-а!

Кричал второй.

И крики их перемешивались с нечеловеческим, животным рычанием и топотом ног на крыше. Потом было ещё несколько криков, с разных сторон и на разном отдалении. Потом они усилились, слившись в единый гул, и теперь казалось, будто разверзлась сама преисподняя, дав миру услышать замогильные стенания истязаемых грешников. Валера думал, что вот-вот сойдёт с ума, если уже не сошёл. Виктор молился: просил небеса дать ему дожить до завтра или хотя бы протянуть ещё пару часов, чтобы увидеть конец всего того, что творится снаружи.

Вакханалия продолжалась ещё минут десять. Каждая секунда белила головы Виктора и Валеры одним новым седым волосом. В конце концов, крики стихли, оставшись теперь где-то настолько далеко, что стали едва различимыми. Последний человек пробежал по крыше внедорожника минуту-другую назад, и теперь больше никто не ходил по их головам. Виктор возликовал, решив, что молитвы его были услышаны.

– Малой, – шепнул он, но помощник не услышал, и тогда Виктор шепнул чуть громче, – Малой! Ты как? Живой там?

Валера кивнул головой, совершенно не беспокоясь о том, увидит ли босс его кивок или нет.

– Малой, – снова вполголоса прохрипел Виктор, – Ну-ка подымись, глянь, чё там.

«Сам подымись, урод», – почти ответил ему Валера, но вовремя пришёл в себя, вспомнив, что машина, в которой они прячутся, всё-таки принадлежит начальнику, а значит… А значит – что? «Значит, за базаром надо следить – вот что. Он всё ещё босс, а я всё ещё получаю зарплату из его кошелька», – ответил Валера сам себе.

– Слышишь? – торопил его Виктор.

«Слышу», – мыслями ответил Валера и медленно, осторожно приподнялся, чтобы посмотреть в окно.

От потасовки, произошедшей здесь, казалось, в прошлой жизни почти не осталось никаких следов – лишь брызги крови, хорошо видные на асфальте и едва заметные на кузове чёрного тонированного джипа. Двери джипа были открыты. Бородатые ребята бесследно исчезли – оба. Наверное, оставили попытки совладать с тем разбушевавшимся толстяком и решили дать дёру. Машину бросили прямо так: в пробке, на дороге.

Валера пригляделся получше ко всем прочим автомобилям вокруг и понял, что у многих из них разбиты лобовые стёкла и настежь отворены двери. Он пригляделся ещё тщательнее и увидел то, что тут же захотел позабыть и стереть из памяти. Собственно, это и пытались сделать за него защитные механизмы психики, из-за которых Валера какое-то время попросту не мог поверить в реальность картины, представшей перед его взором.

Тела.

Трупы.

Окровавленные ошмётки тел, свисающие с торчащих из дверей осколков выбитых стёкол.

И мёртвые, холодные гримасы ужаса, застывшие на лицах убитых.

– Ну чё там? – спросил Виктор, сам так и не решившийся подняться с пола и посмотреть наружу.

Валера не знал, что ему ответить. Не знал, с чего начать рассказ и стоит ли начинать его вообще. Когда видишь подобную картину, любые слова для описания её кажутся не теми: неверными, лживыми. Увидев собственными глазами ад, человек теряет ощущение осмысленности всего прочего, что только существует под небом. Толковать об увиденном кажется особенно бестолковым делом. Ад, угодив через глаза прямиком в сознание, подобно чёрной дыре засасывает в себя весь свет. Всё, что волновало человека доселе, больше не имеет значения. Ад засасывает, прожёвывает и переваривает саму потребность говорить с другими людьми о чём-либо: даже о самом аде. Всё теряет смысл, становится ничем, пылью, прахом. Если в мире может твориться такое; если бог, природа или другие силы могут такое допустить, то о чём тут вообще говорить? Что тут ещё обсуждать? Зачем?

– Валера, не молчи, – настаивал Виктор, – Чё там, ну?

– Трупы. Все мертвы, – только и смог вымолвить Валера.

– Кто? Какие трупы? Где?

– Виктор Петрович, тут… Непонятно ничего. Посмотрите сами.

Виктор, конечно, нахмурился, но всё-таки приподнялся с пола: любопытство и жажда контроля над ситуацией вынудили его. В отличие от помощника, увидев последствия случившейся бойни, он тут же поспешил взять себя в руки: не хотел терять хватку перед подчинённым и лишний раз показывать молодому ассистенту, что он – босс – может чего-то не знать и перед чем-то стушеваться.

– Н-да, – с деланным безразличием сказал он, оглядевшись, – Кто это их всех?

Валера молчал. Страшнее, чем смотреть на изуродованные тела, для него было думать – хотя бы и вскользь – о том, кто мог сотворить эти зверства и зачем. Он отказывался верить в существование силы, способной на такое.

Вдруг, словно маленький лучик надежды в беспросветном мраке преисподней, Валера увидел женщину. Ту самую женщину с двумя детьми на заднем сиденье, которой он перегородил проезд, чтобы босс мог встроиться в поток машин. Она была жива и здорова, и так же, как и они с Виктором, озиралась по сторонам. Она зачем-то прикрывала ладонью рот, а на щеках её едва заметно блестел то ли пот, то ли слёзы. Движения её были резкими, и всё же, она старалась не слишком маячить перед окном, будто бы подспудно боясь любым своим неосторожным движением вновь разбудить древнее, всемогущее зло, уже отбросившее на землю свою тень. Она постоянно оборачивалась назад: должно быть, общалась со своими детьми и объясняла им что-то. Что? Какие слова она подбирала для того, чтобы их успокоить? Ведь они – дети – наверняка спрашивали её о чём-то, требуя тем самым вернуть им чувство защищённости и ложную убеждённость в том, что родитель по-прежнему всё контролирует, и что им нечего опасаться.

Суету в салоне заметил медленно бредущий между машинами худощавый парень. Если бы Валера встретил такого субботним вечером где-нибудь в центре, в районе с максимальной концентрацией баров на отдельном участке пространства, он бы не удивился. Обычный помятый забулдыга-панк в порванных обносках, про которые не понятно, порваны ли они нарочно или случайно. В глазах – пустота, его голова – непаханое поле с выжженными под корень сорняками человеческих мыслей. Существо, в сущности, живущее спинным мозгом и воспринимающее мир исключительно через призму ощущений и простейших эмоций. Всё, что он делает – это тусуется, ржёт и бесчинствует, изредка музицируя в надежде когда-нибудь прослыть творцом или поэтом-песенником. И, разумеется, пьёт. Пьёт так много и так постоянно, что в свои двадцать три уже довёл мозг до необратимости протекающих в нём дегенеративных процессов. Когда ему нужно покурить, он без зазрения совести спрашивает сигарету у случайного прохожего, называя его при этом «братом», и тут же посылает этого самого прохожего на три буквы, не получив желаемого. Вот и к женщине этот парень направлялся, казалось, не для того, чтобы попросить перевязать его кровоточащие то тут, то там раны, а так – стрельнуть по-быстрому сигаретку и продолжить свой путь в никуда. Выглядел парень безумно, но не безумнее пресловутых похмельных забулдыг на вторую неделю запоя, не куривших с того самого момента, как они перепили и потеряли сознание где-нибудь в кустах. Увидев парня, женщина перепугалась, но действий никаких не предприняла. А что тут сделаешь? Это тебе не стремительно надвигающийся медведь и не скалящийся волк, при виде которых инстинкт сразу говорит бежать без оглядки. Это – сородич. Такой же человек, как и ты, но со своими причудами. В таких ситуациях остаётся только ждать и наблюдать, что этот самый человек сделает дальше, и, уже исходя из его действий, выстраивать собственное поведение.

Волоча одну ногу и хромая на вторую, парень всё-таки добрался до машины женщины и сделал то, чего она ожидала меньше всего: ударил кулаком в боковое стекло со стороны водителя. Стекло разлетелось вдребезги, в один момент: так, словно бил по нему не тщедушный горе-панк, а боксёр-тяжеловес в перчатке, проложенной свинцовыми пластинами. Женщина завизжала. Парень схватил её за волосы и потянул к себе. Валера слышал, как в салоне кричали её дети. Он хотел хоть что-нибудь сделать, но не мог: его парализовал ужас и… какое-то извращённое любопытство, которое иногда посещает людей при виде случайного конфликта на улице. Любопытство, заставляющее безотрывно смотреть на разборку вопреки желанию вмешаться или же отстраниться и убраться от опасного водоворота событий куда подальше. Вот и Валера, стремясь из лучших побуждений помочь женщине, из худших оставался в машине, не смея отвести взгляд от разворачивающейся неподалёку сцены. В конце концов, разум и человеческое в нём возобладали, и Валера робко потянулся к ручке, чтобы открыть дверь. Подспудно он хотел, чтобы его остановили. Так и произошло.

– Куда?! – сказал начальник, ухватив помощника за рукав, – Хочешь, чтоб его друзья к нам потом пошли?!

И Валера осёкся, хотя никаких «друзей» поблизости видно не было.

Парень тем временем вытащил голову женщины наружу. Та закричала пуще прежнего. Вдруг, откуда ни возьмись, появился человек камуфляже – тот самый военный-сержант из неказистой легковушки. Он оттащил окровавленного паренька от женщины вместе с клоком её волос, который так и остался у того в руке. Парень переключился теперь уже на сержанта. Но сержант церемониться не стал. Сначала он как следует пнул парня в живот. Тот потерял равновесие и упал на асфальт. Затем, уличив момент, он что было сил ударил парня ногой в голову. Потом ещё раз. Потом – ещё и ещё, надеясь, что уж теперь-то он отключится. Но парень отказывался терять сознание. Он всё норовил и норовил встать, чтобы теперь задать взбучку самому сержанту, наплевав на женщину, чьи выдранные волосы он по-прежнему крепко сжимал в кулаке. Сержант сломал ему нос и челюсть. В конце концов, он проломил парню череп, и только тогда тот разжал хватку, выпустив из рук вырванные с корнями локоны. Тело его обмякло, дёрнувшись несколько раз в предсмертной судороге. Сержант подошёл к женщине и попытался успокоить её. Но та была безутешна. Руки её тряслись, горло мёртвой хваткой стягивали всхлипы, и она уже ничего не могла сказать своим ребятам, по-прежнему сидевшим на заднем сиденье. Сержант всё стоял и стоял там, пока в какой-то момент не посмотрел вдруг по направлению движения потока машин. На лице его лишь на мгновение проступил первобытный ужас, тут же сменившийся выражением крайней сосредоточенности.

– Пойдёмте ко мне, у вас окно разбито. Быстрее! Быстрее, там ещё идут! – сказал сержант.

Непостижимым образом ему удалось увлечь за собой женщину и её ребятишек, усадить их всех на заднем сиденье своей машины и наглухо закрыть её. Заперев все двери, сержант принялся закреплять по всей площади лобового стекла специальный навес из фольги, использовавшийся для защиты салона от жары и солнца.

– Чё это он делает? – спросил Виктор, вместе с помощником наблюдавший всю сцену от начала до конца.

– Чтобы… Чтобы они не увидели, наверное, – ответил Валера.

– Кто они?

– Они.

Валера показал пальцем вперёд, и Виктор увидел то, что, увлёкшись зрелищем, совершенно упустил из виду. Несколько человек, покачивавшихся из стороны в сторону, неровной поступью двигались к ним. Некоторым из этих людей явно нужна была скорая медицинская помощь: их одежда была изорвана, а тела изрубцованы ранами неясного происхождения. Женщине, которая плелась в самом конце ватаги пострадавших, и вовсе, казалось, уже не может помочь ни скорая, ни реанимация – никто и ничто. У неё не было лица: вместо него – одно сплошное бурое месиво. Один-единственный глаз, всё ещё остававшийся в глазнице, смотрел куда-то вдаль с видом глубочайшего безразличия. Левая рука её была оторвана по самое плечо, а правая, казалось, висела на одних сухожилиях. И тем не менее, она шла. Шла вместе с остальными к ним – к Виктору и Валере, ошалело смотревшим вперёд себя и не понимавшим, как всё, что они наблюдают, вообще возможно.

– Ох-х, ё-ё… – протянул Виктор, завидев плетущихся к ним незнакомцев.

– Виктор Петрович, надо… Надо фигню такую же на стекле расстелить, как у них! У вас есть?! – лепетал Валера, которого только что с головой накрыла паника. Руки его тряслись, дыхание участилось, а в салоне машины вдруг стало нестерпимо жарко. Нужно было что-то делать. Что-то делать! Валере казалось, что его разорвёт изнутри, если срочно не сделать что-то, чтобы хоть как-то отгородиться от надвигающихся калек, в которых он теперь совершенно явственно видел смертельную опасность.

– Зачем? Это ж… Они же полумёртвые! Чё они нам сделают?

В отличие от Валеры, Виктор не верил, что искалеченные, истерзанные люди, которые вот-вот должны были испустить дух, могут представлять угрозу. Ну что они им сделают? Начнут распускать руки, как тот сумасшедший, который тащил женщину за волосы? Да на них самих живого места нет! Куда им ещё на кого-то нападать? Это было нереально, невозможно, а на веру в невозможное – даже на допущение невозможного – Виктор никогда не тратил времени. По этой же причине он никогда не смотрел и не читал фантастику, ужасы, сказки про паранормальные явления, даже если этим интересовались его сыновья. Наоборот: он всячески высмеивал их увлечение комиксами, мультфильмами про супергероев и суперзлодеев, проходными киношками про космос и странствия к далёким планетам. «На полезное что-нибудь лучше время бы тратили, обормоты!» – говорил им он, – «Хочешь про космос читать – возьми энциклопедию и читай про то, что реально есть, что наукой доказано, а не это… Не чушь эту всю про этих ваших мутантов». Такой настрой ума, правда, не мешал ему на полном серьёзе верить передачам на сальных каналах, рассказывающим о «невероятных рассекреченных фактах из скрытых архивов спецслужб» про планету Нибиру и заговоры тайного мирового правительства. Но это другое.

– Виктор Петрович! Штука защитная! От солнца! Где?! – сорвался Валера, впервые повысив голос на начальника.

– За сиденьем, сзади, – ответил Виктор, слегка опешив, но не подав вида.

Валера, не церемонясь, встал на сиденье, перелез через него и оказался в задней части салона.

– Куда ногами-то, алё, гараж! – возмутился Виктор. Но Валера его не слышал. Все звуки мира сменились для него ритмичной пульсацией крови, которую всё быстрее и быстрее разгоняло по организму бьющееся на опасно высокой частоте сердце. В глазах потемнело. Валера знал – откуда-то точно, наверняка знал, – что, если сейчас не закрыть чем-нибудь лобовое стекло, им конец. Отыскав за задним сиденьем сложенный в несколько раз навес, он поспешил вернуться вперёд и расстелить его по всей площади стекла дрожащими и потными руками. Навес крепился к стеклу присосками на внешней стороне. Убедившись, что все углы навеса надёжно закреплены, Валера приказал начальнику:

– Теперь – вниз! Быстро!

Виктор, решивший позже непременно провести с подчинённым воспитательную беседу о субординации и о том, что он сам называл «знанием берегов», сполз под руль и затих по примеру Валеры.

Снаружи послышались шаркающие шаги. Израненные люди прошли мимо их внедорожника и встали чуть поодаль: возле той миниатюрной машинки, из которой минуту назад военный вытащил женщину и её детей. Ни Виктор, ни Валера не знали точно, где остановились люди, и не знали наверняка, представляют ли они какую-то угрозу. Валера чувствовал, что представляют. Виктор знал, что нет, и всё же в моменте решил довериться чутью своего помощника.

– Телефон далеко? – шепнул он Валере после нескольких минут молчания.

– А? – не расслышал Валера.

– Телефон у тебя, говорю, далеко? – шепнул Виктор громче.

– В кармане.

– Достань.

– Зачем?

– Надо! Интернет открой, посмотри, чё люди про всё это пишут.

Валера, полчаса назад слушавший философские разглагольствования начальника с саркастическим снисхождением, теперь был неподдельно поражён его мудростью и дальновидностью. Действительно ведь: в интернете есть ответ на всё! А уж инцидент с кучей трупов на главной магистрали города точно не мог пройти незамеченным мимо местных новостных порталов и форумов.

Достав смартфон из кармана, Валера открыл браузер и набрал: «Красный тракт, происшествия, сегодня». Но ничего, кроме аварии, перевернувшихся фур и жертв – ничего, кроме старых и уже читаных новостей, он не обнаружил.

– Ничего. Всё только про аварию, – доложил он шефу.

– А вбей знаешь, как… Вбей «Морг, побег, оцепление».

– Морг? Побег?

– Вбей!

Валера напечатал озвученный начальником поисковый запрос и добавил в конце название города. По первой ссылке выдало желтушный новостной сайт, в основном занимавшийся распространением заказных гадостей о главах районов, кандидатах в мэры и депутатах городской думы. Другие новости, публиковавшиеся там, внимания не заслуживали, поскольку точь-в-точь повторяли всё то, что более оперативно появлялось на других городских порталах. Однако нигде, кроме этого сайта, не было статьи про «Ночной побег обнажённых людей из центрального морга». Наверное, потому, что редактор любого средства массовой информации поставил бы на кон свою карьеру, пропустив такой заголовок в печать. Желтушный же сайт мог себе и не такое позволить, и потому, услышав эту граничащую с безумием историю от кого-то из горожан, недолго думая опубликовал её, собрав тысячи просмотров и сотни комментариев. Эти сотни шли вразрез с количеством комментариев к другим новостям на сайте, счёт которому исчислялся единицами. Здесь же, под «Ночным побегом из морга», собрались даже те, кто раньше и из праздного любопытства не зашёл бы на этот сайт. Тон комментариев в основном был серьёзным. Люди писали…

– Ну, что там? – поторопил Виктор помощника.

– Да вот, новость. Каких-то людей ночью заметили выходящими из морга. Голыми. Они на прохожих кидались, бегали за ними. Пригнали полицию. Поздно, правда. Но здание всё равно оцепили: для дальнейших разбирательств. Но это неглавное. Тут люди пишут… Всякое. Что, мол, реально видели этих сбежавших там и сям. Синюшных, бешеных, иногда – в крови испачканных. Кто-то даже фотки скидывает. А на фотках… Не знаю. Жесть какая-то: они реально серо-синие все, выглядят как ошалелые.

– Да фейк поди. Постанова, – отмахнулся Виктор, сам удивившись тому, как неуверенно звучит теперь его голос.

– Не знаю. Фотки похожи на реальные. Ну, или постановка очень хорошая. А вы откуда узнали, что в поиске надо забить?

– Да это… Наташка по телефону всё про каких-то зомби мне впаривала. Прикинь? Зомби! Мне, полвека почти прожившему! Ну не дура?! Как раз, наверное, про это всё, что ты там вычитал, говорила. Там ещё где-то она читала про больницы: что их тут недавно не просто так на карантин все по городу позакрывали. Ещё там чё-то про какие-то теории заговора было – не помню. Короче, я как-то всерьёз это всё не воспринял: я вообще фигню, которую бабы лопочут, всерьёз не воспринимаю. Но просто… Просто хрен его знает тогда, чё это вон всё такое.

Виктор кивнул на окно со стороны помощника и на людей, стоявших возле маленькой, открытой нараспашку машинки. Было видно, что люди эти потеряли достаточно крови, чтобы прямо сейчас упасть и умереть. Но они не падали. Более того – выглядели они так, словно готовы прямо сейчас пробежать марафон: стояли прямо, уверенно, и лишь слегка прихрамывали, переминаясь с ноги на ногу, те, у кого ноги были травмированы.

– Попробую ещё что-нибудь поискать, – сказал помощник, открывший новую вкладку в браузере и начавший думать над новым поисковым запросом.

Но тут прямо перед ними раздался звук, похожий на протяжный рык хищника – настолько громкий и неожиданный, что и Валера, и Виктор подпрыгнули на своих местах, точно их вдруг ужалило несколько пчёл одновременно. За страшным звуком последовала музыка:

«Никого не жалко, никого

Ни тебя, ни меня, ни его»

Хриплый голос певца перемежался с новыми рыками неведомого животного, от которых дрожала сама душа. Пел телефон Виктора, который тот несколько минут назад сам швырнул на приборную панель после разговора с женой. Поняв, откуда исходят звуки и отойдя от шока, в который повергла их обоих вибрация телефона на резонирующем пластике, Виктор поднялся с сиденья и нажал на сброс. На экране появилось сообщение: «1 пропущенный вызов, Жена».

– Вот дура, твою мать! – выругался Виктор.

Валера зачарованно глядел в окно и молился, чтобы израненные люди снаружи не услышали вибрацию и звонок телефона.

Женщина без лица и без левой руки повернулась и одним-единственным своим глазом посмотрела прямо на Валеру. Валера прочувствовал её взгляд всем телом и всем естеством. Его бросило в холод и дрожь. Захотелось раствориться, исчезнуть, перестать существовать. По волшебству щёлкнуть пальцами и оказаться где-нибудь там, где всё на своих местах. Пусть даже это будет белая камера метр на метр, в которой не будет никого, кроме него и его начальника, который до скончания времён будет наматывать на его голову свою жлобскую мудрость, точно спагетти на вилку – всё равно. Лишь бы прямо сейчас на него перестал смотреть сам дьявол.

Женщина без лица шагнула в сторону машины.

– Мать твою, она сюда идёт! – озвучил очевидное Виктор.

Валера молча смотрел в лицо смерти, не в силах отвести взгляд.

– Чё ты пялишься на неё, малой! Скройся! Скройся, кому говорю!

Виктор обхватил своей огромной, пухлой рукой голову помощника и силой заставил его пригнуться. Но женщина без лица не остановилась. Она дошла до машины и ударилась о её корпус, словно бы не понимая, что именно отделяет её от запримеченной ею жертвы. Наконец, легонько стукнувшись так о стекло несколько раз, она поняла, что должна уничтожить препятствие для того, чтобы добраться до двух аппетитных, пульсирующих, живых, пахнущих потом и гормонами существ, с которыми ей непременно надо расправиться. Единственная уцелевшая рука еле-еле поднималась, и нанести хороший удар ею было попросту невозможно. Попытавшись несколько раз, она бросила это дело, отстранилась, а затем со всего маху ударилась лбом о стекло. Виктор вскрикнул. На стекле распласталась кровавая клякса. Бордовое месиво с проблесками костей черепа – лицо женщины – не поменялось ничуть. Отпрянув от стекла, она всё продолжала скалиться навсегда оголёнными, выпирающими зубами Виктору, Валере и своему призрачному, едва заметному отражению. Потом она ударила стекло лбом ещё раз, и клякса сделалась больше. После третьего удара по стеклу тоненькой нитью поползла первая трещина.

– Валера!!! – возмущённо крикнул Виктор, будто бы призывая помощника немедленно взять ситуацию под свой контроль. Но Валера не мог взять под свой контроль даже себя самого.

Когда трещина из одной тоненькой нити размножилась до паутины, на помощь женщине без лица подоспели другие искалеченные люди, доселе стоявшие в стороне и озадаченно глядевшие на пустую машину. Они стали уже руками бить по корпусу внедорожника и по стёклам, пытаясь добраться до экипажа. Валера, обнимавший свои колени и невидящими глазами смотревший в пол, плакал и почему-то думал о том, как ему жаль самого себя. Жаль, что жизнь прошла так, а не иначе, и что совсем скоро он умрёт рядом с человеком, которого до глубины души презирает. Жаль, что в попытке обустроить собственное будущее он чёрт знает сколько времени провёл в борьбе с этим самым презрением и отвращением ко всему, что он делал каждый божий день. Валера вспомнил родителей. Вспомнил маму, отца, бабушку с дедушкой. Вспомнил какое-то случайное семейное застолье когда-то давным-давно, во время которого все дорогие ему люди смеялись и радовались времени, проводимому друг с другом. Потом вдруг перед глазами его возникла странная картина: раскидистая, высокая черёмуха, одиноко стоявшая посреди поля. Светило солнце. На небе были облака, отбрасывавшие на землю тень вместе с шумевшей на ветру черёмухой. От картины этой одновременно веяло жизнью и смердело смертью. В конце концов, цвета померкли, тень облаков, слившихся в тучу, поглотила всё вокруг, и некогда пасторальный пейзаж теперь превратился в тревожную мазню, от которой тянуло замогильным холодом. А потом всё погрузилось во тьму.

Вдруг прогремел выстрел. Потом ещё один. Валера, уже попрощавшийся с жизнью и, казалось, почти утративший рассудок и связь с реальностью, пришёл в себя. В ушах запищало, и все следующие выстрелы показались уже не такими оглушительными и звучали теперь как щелчки пальцев под водой. Наконец, все звуки стихли, и искалеченные люди, секунду назад ломившиеся в Викторов внедорожник, как по волшебству куда-то испарились. Снаружи остался только один человек: тот, который стрелял. Сержант стоял там с пистолетом в руке и озирался по сторонам. Потом он увидел что-то и попытался открыть заднюю дверь внедорожника. Дверь была заперта. Сержант постучал кулаком в Валерино стекло: туда же, куда минуту назад билась лбом женщина без лица. Валера, умом только-только вернувшийся в действительность, не сразу понял, что ему нужно.

– Дверь открой! – крикнул сержант. Крик его донёсся до Валеры чуть слышным эхом. Но, тем не менее, он понял, что нужно делать. Валера перегнулся через спинку сиденья и потянул вверх маленький чёрный нарост на двери.

– Э… – только и успел сказать на это Виктор, явно не желавший впускать в салон машины постороннего. Но было уже поздно. Военный залез внутрь, закрыл за собой дверь и улёгся на заднем сиденье.

– Головы пригните, – сказал сержант. Валера, ни секунды не сомневаясь, подчинился. Виктор повторил за помощником.

Снаружи прошаркала ногами новая партия замученных людей, пришедших – в этом не было никаких сомнений – на звуки выстрелов. Они шли, пытаясь отыскать источник звука, но не находили его. И потому – шли дальше, надеясь, что где-то там, впереди, за рядами упирающихся друг в друга брошенных машин, они найдут то, что ищут. Шарканье ног становилось всё тише, тише и тише, пока вовсе не растворилось в вязкой, тягучей тишине, заполнившей салон внедорожника. Первым тишину нарушил Виктор:

– Слыш, боец, ты там всех перестрелял что ли? – спросил он.

– Как видишь, – ответил сержант, всё так же лежавший на заднем сиденье.

– Спасибо, – сказал на это Валера.

– Да, благодарствую, – сказал Виктор, не привыкший никогда и никому говорить «спасибо», – Кто это вообще такие-то, мать твою?

Сержант молча пожал плечами. Виктор этого жеста не увидел и решил, что военный проигнорировал его вопрос.

– Ты ж военный, вроде. Должен знать, – пояснил он.

– А я вот не знаю, – невозмутимо ответил на это сержант.

– Ты ж их… Ты ж их убил, получается? Это ж статья!

– Я что-то неправильно сделал, по-твоему?

– Да нет, я просто понять пытаюсь…

– Ты хотел посмотреть, что будет, когда они вам стёкла в тачке расколотят?

– Нет, просто…

– Виктор Петрович, – вмешался в разговор помощник, – Завалите рот, в конце концов.

– Ты… Ты как разговариваешь?!

Валере трудно было осознать, что вдруг с ним произошло. Едва он понял, что только что он выбрался из колючих лап смерти, его с головой накрыла эйфория: чувство, подобного которому он ещё никогда в своей жизни не испытывал. Чувство это походило на волну беспримерного душевного подъёма; волну, которую он неожиданно для себя оседлал, и теперь она уносила его прочь из пучины, в которой он так долго тонул, тонул и никак не мог утонуть. Он захотел жить: жить так, как когда-то давно учили его детские сказки, мама с папой и воспитатели в детском саду. Жить по велению сердца, каким-то образом всегда знающего, что нужно делать и как. Ему хотелось покорять вершины, нестись навстречу всем ветрам, вдыхать полной грудью свежесть летнего дня и делать всё то, что раньше казалось ему бестолковым, дерзким или лишённым смысла. Господь дал ему второй шанс, и Валера знал – откуда-то совершенно точно знал – как Господь хочет, чтобы он им распорядился. Трупы на улицах, кровь на асфальте и полнейшая неясность положения, в котором он оказался – всё это его теперь совершенно не заботило. Ужас, сковавший его нутро, вдруг сменился безбрежной радостью от того, что он до сих пор дышит. И он не беспокоился теперь абсолютно ни о чём.

– Рот говорю закрой, животное, – повторил Валера, глядя Виктору прямо в глаза. Сержант на заднем сиденье ухмыльнулся и чуть слышно хихикнул.

Снова зазвонил телефон.

«Никого не жалко, никого

Ни тебя, ни меня, ни его»

– Выключи его! Быстро! – вскочив, сказал сержант.

– Алло? – не обратив внимания на реплику сержанта, сказал Виктор, ответив на звонок. Снова звонила жена, – Говори медленнее. Помедленнее говорю!

– Не ори! – шикнул на Виктора сержант, тронув его по плечу. Виктор отмахнулся.

– Где ты? Дома? А ребята где? Ребята где, говорю?! Ох, ё… Ладно, придумаю что-нибудь. Да нет, я тут сам застрял… В пробке стояли, а тут это всё тоже… Куда ехал? Да куда надо – туда и ехал, чё за вопросы вообще?! Ладно, давай там, себя побереги. И на улицу не ходи, слышишь? Не ходи, говорю! Я понял, я понял, я сам разберусь. Сейчас придумаем что-нибудь. Валера подскочит, в конце концов. Всё, давай.

Виктор нажал на «сброс», и в салоне снова воцарилась тишина.

– Так, Валера, смотри, что надо сделать, – начал говорить Виктор так, словно и не было минуту назад ни того взгляда Валериных покрасневших, чуть обезумевших глаз, ни его дерзкой реплики – ничего, – Сейчас выходим с тобой и пешком идём до спорткомплекса, это дальше по тракту. Хотя чё я тебе объясняю? Там надо будет пацанов моих забрать: их там заперли и не выпускают никуда из-за всей этой канители. Берём их и потом идём домой ко мне. Там у меня перекантуешься какое-то время, пока всё не уляжется. Место только на полу в гостиной смогу предложить, не обессудь. Хотя, может, и с парнями в комнате ляжешь где-нибудь, на матрасе. Тачку потом как-нибудь заберём, когда…

– Виктор Петрович, вы дебил? – спросил Валера, всё ещё чувствуя себя на гребне волны.

– Слыш, малой, последний раз тебе говорю: за языком следи!

– Да пошёл ты! Козёл жирный! Иди и сам уродов своих избалованных вытаскивай! Может, мне ещё шмару твою к тебе домой пойти привезти, а?! Чё мне ещё для тебя сделать?! Мразь!

– Ох, твою за ногу… – ругнулся сержант, глядя в окно.

– Да я тебе сейчас… – взвизгнул побагровевший Виктор и чуть привстал, чтобы дотянуться до помощника и зарядить ему жгучую оплеуху. Валера тоже чуть привстал, готовясь принять бой. Всё это было бессмысленно: препирания с начальником, плавно переходящие в драку в салоне машины, пока снаружи творится чёрт знает что. Валера понимал это. И оттого-то ему и делалось ещё радостнее. Чёрт возьми, да он просто тащился от всего происходящего! Несмотря на всю абсурдность ситуации, Валере казалось, что мир именно сейчас наконец-то перевернулся с головы на ноги, и всё идёт ровно так, как должно было идти давным-давно.

– Куда она полезла?.. – всё разговаривал сам с собой сержант, не обращая внимания на дерущихся Виктора и Валеру.

Смотрел он тем временем на свою машину. Одна из её задних дверей – та, что была ближе к тротуару – отворилась, и из неё вышла женщина, ведя за собой одного из своих детей: мальчика лет шести. Она оттащила его за руку в траву сразу за тротуаром, чтобы…

– Вот дура! – изрёк сержант, стукнув себя по колену рукой с заряженным и всё ещё горячим пистолетом.

Мать уличила момент и вывела ребёнка на газон, чтобы тот мог справить нужду. Благо, поблизости больше не было бродивших туда-сюда изувеченных людей, набрасывавшихся на всех, кого они видели перед собой. Горизонт был чист, и мать решила этим воспользоваться, чтобы не дать своему сыну испортить салон чужой машины. Сержант, не моргая, наблюдал за ней и внутренне подгонял её, попутно умоляя судьбу, чтобы та не подкинула его спутнице неприятностей.

– Давай, давай, давай… – приговаривал он одними губами, и чуть слышный шёпот его тонул в проклятьях, которыми осыпали друг друга уже прекратившие размахивать кулаками Валера и Виктор.

Но вот произошло то, чего по всем законам прежнего, нормального мира просто не могло быть. Мира, в котором Виктор всё ещё поучает своего помощника, стоя в пробке, а тот с видом фальшивой задумчивости кивает головой и думает о том, сколько пива взять себе в ларьке после работы, чтобы очередной паршивый рабочий день на своём закате показался ему не таким уж плохим. Мира, где люди приходят в ярость из-за места в потоке машин или из-за того, что кто-то подрезал их на дороге. Мира, где крохотная царапина на бампере внедорожника имеет колоссальное значение. Мира, где живые живут, а мёртвые – лежат в могилах. Произошло то, чего даже сержант, быстрее прочих сориентировавшийся и понявший ситуацию, не ожидал и не мог ожидать. Трупы, доселе либо лежавшие на проезжей части между машинами, либо застывшие в изогнутых позах с гримасами предсмертного ужаса на водительских и пассажирских сиденьях в своих автомобилях, либо лежавшие лицами вниз на тротуаре возле ближайшей остановки – все эти трупы вдруг начали двигаться. Глаза их, бывшие доселе мёртвыми и бесцветными, ожили; их головы и шеи зашевелились, и трупы стали оглядываться по сторонам, словно бы пытаясь понять, что происходит, и что им нужно делать дальше.

Мальчик, всё ещё справлявший нужду на газоне, дёрнул маму за рукав и указал на человека, доселе лежавшего, уткнувшись лицом в бордюр, а теперь медленно встававшего на ноги. Мать в ужасе посмотрела на поднимающегося человека и прямо так, со спущенными штанами, потащила сына обратно в салон приземистой легковушки. Но было слишком поздно. Другой очнувшийся труп, вылезший из-за руля белого седана позади, опираясь разорванной рукой на капот своей машины, уже шёл в сторону легковушки сержанта. За ним последовал и его пассажир – молодая женщина, погибшая вместе с водителем седана. Через несколько секунд у легковушки сержанта собралось пять только что оживших трупов, а на подмогу к ним стремились ещё столько же из разных концов пробки, в тот день вставшей на Красном тракте навсегда.

– Нет, нет, нет… – всё приговаривал сержант, судорожно ища в голове выход из положения. Наконец, он перевёл взгляд на Виктора, который теперь тоже во все глаза наблюдал за происходящим за окном.

– Чё это они… Как?!

– Сигналь, – сказал сержант, наконец, сообразивший, что нужно делать дальше.

– В смысле? – не понял Виктор.

– На гудок нажми!

– Они ж сюда придут!

– Жми!!!

– Не буду я жать! Я жить хочу! – растерянно бормотал Виктор, плавно переходя на шёпот из страха быть услышанным неведомыми существами, лишь внешне напоминавшими людей.

– Жить хочешь – жми значит! – сказал сержант и направил на Виктора пистолет. Тот обмер и вскинул руки, не в силах сделать теперь решительно ничего.

– Жми!!! – сорвавшись на крик, повторил сержант.

Валера сориентировался быстрее, чем командирский крик сержанта привёл начальника в чувство. Перегнувшись через рычаг переключения передач, он дотянулся до руля и нажал на гудок: сначала несколько раз, а потом – зажал его, и внедорожник долго и протяжно завыл, точно пёс на луну. Сержант снял Виктора с мушки и посмотрел наружу. Часть оживших трупов оставила в покое его легковушку, развернулась и побежала ко внедорожнику.

– Ещё жми, не отпускай! – велел сержант.

Валера сделал несколько коротких гудков, а затем снова намертво зажал клаксон.

– Они нас тут сожрут! – вопил Виктор.

– Сейчас – наружу! Быстро! Пока они тачку не облепили, – сказал сержант и вышел из машины через заднюю дверь, противоположную той, в которую уже бил своими кулаками изувеченный мертвец.

Валера не мог покинуть машину, пока её не покинет Виктор: с его стороны трупы тоже напирали на дверь, не давая, даже при желании, отворить её.

– Выходи! Дверь открывай! – кричал он оторопевшему начальнику. Но тот будто не слышал помощника и продолжал, как полоумный, смотреть на то, как завершается работа, начатая безликой и безрукой женщиной несколькими минутами ранее: стекло с Валериной стороны, покрытое паутиной трещин, разлетелось вдребезги от удара синюшного кулака одного из трупов. Труп схватил Валеру за рукав и потянул его на себя. По белоснежной ткани рубашки расплылся кровавый след. Валера в панике встал и бросился через весь салон к задней двери: той самой, через которую секунду назад вышел наружу сержант. Вдруг Виктор, взявший себя в руки и вернувший себе контроль над своим телом, положил руку Валере на грудь и что было сил толкнул его прямо в лапы мертвецов.

– Ах ты… – сказал Валера, чувствуя, как его плечо мёртвой хваткой сжимают чьи-то холодный пальцы. Чьи-то ещё пальцы обхватили его шею, и в нос ему ударил резкий и неприятный запах чьего-то хриплого дыхания сзади.

Виктор вышел из тачки, захлопнул дверь и, оглядевшись по сторонам, быстро выбрал направление и побежал туда, где не маячили вдали ничьи пошатывающиеся силуэты. Двигался он в направлении, противоположном движению потока, стоявшего в правой полосе Красного тракта. Он не знал, что найдёт там – не знал вообще ничего. Знал только, что нужно как можно скорее убраться с того места, где его только что чуть не сожрала толпа мертвецов. «Подумать только: живых мертвецов!» – ловил самого себя на мысли Виктор, всё ещё запрещавший самому себе поверить в то, что произошло с ним за последний час. Мир перевернулся с ног на голову – вот, что произошло. Ещё и малец этот оборзевший и возомнивший о себе чёрт знает что… «Этого просто не может быть. Надо во всём разобраться. Этого не может быть», – думал он сам себе, лавируя между плотно прижатыми друг к другу машинами.

Неожиданно что-то схватило Виктора за шею и потянуло на себя, сбив его с ног и повалив на землю. Потом – удар, и голова его, с глухим звуком стукнувшаяся об асфальт, вдруг стала нестерпимо тяжёлой. Перед глазами всё поплыло. Над ним возвышался человек в белой рубашке, испачканной какими-то пятнами, и что-то кому-то кричал. Это он его только что вырубил – в этом не было никаких сомнений. Но кому он тогда кричит и зачем? Зовёт на помощь?

Человек в белой рубашке посмотрел на Виктора. Лицо его показалось ему знакомым.

– Теперь – визжи, свинья, – сказал человек и ещё раз ударил его ногой в голову.

– За что?.. – только и сумел изречь Виктор. На смену головной боли пришла тошнота. А вслед за ней – чувство глубочайшей несправедливости. За что с ним так? Кто? Почему? Чем он это заслужил? С этими мыслями Виктор попытался встать на ноги. Праведный гнев и чувство незаслуженности наказания, которое вдруг, ни с того ни с сего, ниспослали на него высшие силы, сменились жалостью к самому себе. Под стать ей, Виктора обхватили чьи-то приятно прохладные объятья и увлекли за собой. С разбитой головой, в бреду, Виктору почудилось, что то были объятья его жены: суровые, холодные, но любящие. Это было последнее, о чём он успел подумать прежде, чем началась боль.

Валера наблюдал за сержантом. Смотрел, как он уводил за собой женщину, державшую за руку того шестилетнего мальчугана, который уже мог быстро ходить. На руках он нёс трёхлетнюю девочку с короткой стрижкой, которую издали вполне можно было принять за мальчишку. Они шли по газону и уходили в ту сторону, куда вела дорога, перпендикулярная Красному тракту. Вроде бы, там было чисто, и в ближайшей зоне видимости не было никого, кто мог бы навредить им. Все мертвецы остались здесь, в пробке. Все они были заняты своей новой добычей: телом здоровенного, грузного мужика, когда-то бывшего важной шишкой.

– Э-э-эй! – продолжал кричать Валера, взобравшись на ту огромную тонированную машину, похожую на танк, в которой всего несколько минут назад сидели угрожающего вида парни в спортивных костюмах. Нельзя было, чтобы кто-то из этих оживших трупов увязался за сержантом – нужно было созвать их всех сюда, на трапезу, которая займёт их на какое-то время. Правда, вскоре Валера понял, что ему самому кричать нет никакого смысла: босс всё сделает за него, так что это простенькое дельце можно ему делегировать. Валера понял также, что очень скоро босса окончательно разорвут на части, и когда это произойдёт, мертвецы примутся за него. Так что надо уносить ноги. Кричащее, хрипящее и испускающее дух тело выиграет ему немного времени. А там – посмотрим.

Валера спрыгнул с крыши тонированного танка и вышел на тротуар, по которому побежал против потока машин, в сторону центра города. Сейчас главное – добраться до квартиры, которую он снимал вскладчину со своим другом-неудачником, и которую он вот уже полгода называл своим домом. Добежать дотуда целым и невредимым – вот первоочередная цель. А дальше – будем думать.

В навострённых ушах свистел ветер. В голове крутилась та навязчивая блатная мелодия из начальнического мобильника:

«Никого не жалко, никого

Ни тебя, ни меня, ни его»

На душе было гадко. Валера вдруг осознал, что он только что натворил, и от этого потерял окрылявший его доселе кураж, «чувство гребня волны» и ощущение внутреннего подъёма. Всё ещё слышны были стоны начальника где-то там, позади.

«Жри или тебя сожрут. Иначе никак», – мелькнула в голове помощника последняя начальническая мудрость.

«Что ж, во всяком случае, он и сам в это верил», – подумал он следом.

Кости из пластмассы, кожа из стекла

Очередной сеанс химиотерапии подошёл к концу. Светило солнце, радуя своими лучами тех, кому не всё равно. Тех, для кого смерть – это что-то далёкое и пустяковое. Что-то, что случится ещё через тысячу лет, а пока – вот оно, солнце! И жизнь так прекрасна и хороша! И упругая кожа поджаривается, золотясь бронзовым загаром, и хочется есть, пить, купаться в речке, дышать запахами города и думать о том, как бы обустроить всё так, чтобы все эти девчонки в лёгких как ветер платьях когда-нибудь стали твоими.

Лёню тошнило. Хотелось выпить чего-нибудь, чтобы тут же это из себя изрыгнуть, прополоскав как следует желудок. Лучи летнего солнца были яркими: для него – слишком яркими. Если бы не очки, он бы, наверное, ослеп. Кожа болела, ощущая каждой своей клеточкой прикосновения колючей одежды. Ныли колени, локти и все прочие суставы, моля об одном: о покое.

«А кости из пластмассы, а кожа – из стекла», – крутилась у Лёни в голове странная, рождённая вдруг невпопад его умирающим мозгом перепевка песенки сыщика из какого-то старого мультика. Только там было про нюх как у собаки и глаз как у орла, но какой там, к чёртовой матери, нюх и глаз? К Лёне, давно сжёгшему химией все возможные вкусовые рецепторы и разучившемуся замечать что-либо дальше собственного носа, всё это не имело никакого отношения.

«А кости из пластмассы, а кожа – из стекла», – только и оставалось напевать ему про себя, утопая в своих печалях и беспрестанных думах о неизбежном конце.

Домой Лёня шёл на автопилоте. Он знал, что его там ждёт, поэтому ноги и вели его. Если бы не дом – милый дом, – он бы упал прямо здесь, на тротуаре, и не вставал бы, пока не пришло бы время возвращаться в онкодиспансер на очередной приём. Но нет, домой нужно было добраться, чтобы снова погрузиться в бездну беспробудного пьянства – единственное, что парадоксальным, нелогичным образом давало Лёне ощутить биение жизни.

Во всей этой радости и беспечности случайных прохожих, спешивших по своим бессмертным делам, жизни не было. Не было её для Лёни и в расхожих в среде неизлечимо больных людей идеях, вроде «увидеть что-то невиданное раньше» или «испытать нечто, на что ты не решался до рокового диагноза». У Лёни попросту не было на это сил: всё к чертям собачьим забрала болезнь. Пробежать марафон? Написать книгу? Прыгнуть с парашютом? Сняться в кино? Погладить жирафа? Взойти на какую-нибудь высоченную гору? Да пошло оно всё! Зачем? Для чего? Какой в этом смысл?

Может быть, провести побольше времени с семьёй? С вечно рыдающими родителями, которые и раньше-то не смотрели на сына с восторгом, а теперь и вовсе глядят на него так, словно он уже умер? Нет, это вряд ли. Может, зажечь напоследок с девушкой, которая вот-вот должна была стать его женой? Кстати, а где она? Стоически борется, наверное, где-нибудь с чувством вины, о котором она так много говорила во время их последней встречи. Бедняжка. Так ей было себя жалко: её парню сказали, что он скоро умрёт! С самого диагноза она только и говорила, что о себе. О том, как она бесконечно несчастна. О закате её прежней жизни, о том, как солнце её душевного покоя погружается в волны уныния и становится алым, как кровь… Что ей на это скажешь? Всё уже было сказано тысячи и тысячи раз.

А как насчёт последнего загула? Королевского мальчишника длиной в те самые полгода, которые отмерил доктор? Подумать только: непрекращающаяся гулянка со случайными личностями, адская вакханалия угара и разврата, которую Лёня вспоминал бы с улыбкой на смертном одре. Последняя ода этой жизни, спетая голосом, дрожащим от осознания близости холодной, липкой, одинокой смерти. Праздник в лучах заходящего солнца существования, пляски вокруг жертвенного костра догорающего бытия вместе с чёрными, сосущими тенями осознания того, что все, кто сейчас радуется жизни вместе с тобой, продолжат радоваться ей и впредь: после того, как ты в боли и нечеловеческих муках испустишь дух. Как насчёт такого, а? Веселиться, зная, что ты умрёшь, а все останутся? Нет, это вряд ли.

Что же в таком случае остаётся? А ничего. Принять свою участь и медленно растворяться в небытии, лелея, всё же, крохотную надежду на то, что химиотерапия поможет, и случится чудо внезапного выздоровления. Грешным делом уповать на второй шанс, зная, что шанса этого не будет и потому – отпустив себя ко всем чертям.

Кости всё так же ломило. Кожа всё так же чувствовала шевеление каждого волоска на теле. Лёня подошёл к остановке и сел рядом с курившим студентом, забитым татуировками по самое горло. «Кури, дружок, кури», – думал он, поймав себя самого на желании затянуться старым-добрым дымком.

– Друг, сигаретки не будет? – спросил Лёня студента, поддавшись внезапному импульсу.

– Да, конечно, – ответил студент и поделился с Лёней ароматной коричневой палкой со сладким фильтром.

– Спасибо, – поблагодарил студента Лёня, – А можно огоньку ещё?

Студент достал из кармана зажигалку и поджёг Лёнину сигарету. Дым попал в больные, прогнившие лёгкие. Лёня слегка закашлялся, и студент посмотрел на него с усмешкой. Вскоре подошёл автобус, и студент сел в него, оставив о себе лишь невесомое воспоминание, которому через несколько мгновений суждено было развеяться по ветру, подобно серому ядовитому дыму от модной подслащённой сигаретки. Лёня ждал автобуса, который отвезёт его в его конуру на отшибе. Десять остановок, и он снова окажется в своей убогой съёмной однушке, загаженной неубранным мусором, пустыми бутылками и немытой посудой. Там, наконец, можно будет расслабиться.

Едва сигарета догорела, подоспел нужный автобус. Лёня забрался в него и сел рядом с толстой короткостриженой женщиной, к её великому неудовольствию. Женщина воротила нос: от Лёни воняло сигаретами и вчерашним перегаром. В голове у себя она, должно быть, проклинала Лёню последними словами и, может быть, даже произнесла бы свои проклятья вслух, если бы нашла, за что уцепиться. Лёня чувствовал это своей стеклянной кожей, улавливавшей всё: даже мысли случайных прохожих. Он думал было пересесть, но решил не заморачиваться: потерпите, дамочка, скоро я перестану вас всех беспокоить.

Форточки были открыты нараспашку, но в салоне автобуса всё равно было душно. Пахло потом, выхлопными газами и июлем. Перед глазами, затенёнными солнцезащитными очками, мелькали картинки из прошлого. Вот Лёня уезжает из родного городка сюда, в областной центр, поступать в местный политех. Жизнь его была расписана по годам и ступеням: пять лет специалитета, потом стажировка, потом – работа на энергоблоке Юга-22 и жизнь там, в закрытом городе, по ту сторону КПП. Уютная, тихая жизнь до самой старости, в служебной, а потом и в собственной квартирке, с красавицей женой и двумя или даже тремя детишками. Потом пенсия, покой и, может быть, путешествия на старости лет. А потом – всё, конец. В сущности, один пункт плана он всё-таки выполнит.

Кто же знал, что учёба окажется гораздо труднее, чем он думал, и придётся каждый следующий семестр закрывать долги из семестра предыдущего. Кто же знал, что в Юге-22 уже давно всё поделено между своими да нашими, и что последний, кого там ждут с распростёртыми объятьями – это вчерашний троечник из политеха. Кто же знал, что Лёню, окончательно погрязшего в унынии к концу третьего курса из-за фатального крушения всех возможных планов, вдруг огорошат ещё одной безрадостной новостью. С шестнадцати лет Лёня был заядлым курильщиком, поэтому кашель был для него привычной штукой. И лишь когда дело дошло до внезапного обморока прямо на паре, он заподозрил неладное. Потом бесконечные анализы, походы по больницам, а следом – та самая беседа с доктором, разделившая жизнь на до и… И всё. И никакого больше «после».

От мрачных мыслей и воспоминаний снова затошнило. Лёня отвернулся от окна, чтобы зацепиться взглядом за что-нибудь не мельтешащее, статичное. Стал разглядывать мужика на сиденье впереди. Мужику явно было худо. Весь ссохшийся, сутулый, с порезом на руке, криво перемотанным бинтом. Смотреть на мужика было приятно. Лёня не был злым человеком, но ему становилось спокойнее, когда он видел тех, кому тоже плохо. Ему нравилось смотреть на стариков, на пьяниц, на наркоманов с потерянными глазами. Он видел их и чувствовал, что он не один. Что, возможно, кто-то из этих людей вскоре составит ему компанию в путешествии на тот свет. Ему было спокойнее, когда он вспоминал, что смерть – это неизбежный удел всех живых. Что все, в конце концов, окажутся там, куда он отправится вот уже совсем скоро.

Вдруг, автобус качнулся, заехав в яму, и мужика с перебинтованной рукой повело вбок. Он упал на пол, крепко стукнувшись головой о поручень. Толстая женщина с короткой стрижкой ахнула.

– Ой, помогите же ему кто-нибудь! – сказала она, косясь на Лёню. Лёня посмотрел на неё и одним только взглядом спросил: «Я?»

Не успела женщина сказать что-то ещё, как к мужику уже подоспели двое крепких парней, стоявших рядом. Они подняли его и, усадив на сиденье, стали приводить бедолагу в чувство. Но мужик не реагировал. Лёне ужасно хотелось досмотреть, чем всё это закончится, но голос в динамике над дверьми объявил его остановку. Пора было выходить.

Заплатив за проезд, Лёня вылез из салона и снова оказался на свежем воздухе. Дом милый дом. Родной райончик с тысячью безликих и однотипных панельных домов. Среди пятиэтажек, рассыпанных по округе, девятиэтажка, в которой жил Лёня, смотрелась даже величественно. Жил он на самом последнем этаже и вечерами мог наблюдать с высоты за мышиной жизнью спального района. Особенно ему нравилось смотреть на ежевечерние потасовки возле круглосуточного алкогольного магазина, продававшего спиртное в любое время дня и ночи, в обход всех писанных и неписанных законов. Каждый день там что-то, да случалось. Когда надоедали фильмы и сериалы, Лёня садился у окна, пил пиво и наблюдал. Он планировал заняться этим и сегодня, когда стемнеет. Но сначала – за покупками.

Круглосуточный алкогольный магазин Лёня обходил стороной, предпочитая закупаться спиртным в гипермаркете в паре кварталов от дома. Там-то он и спускал все деньги с кредитных карт, которые ему неосмотрительно одобрили мелкие, жадные до новых клиентов банки. Деньги эти он им ни за что не отдаст: пошли они все. Правда, потратить он их тоже вряд ли успеет: удивительно, как долго можно жить на широкую ногу, даже не имея в запасе миллионов и миллиардов. Яхт и легкодоступных женщин он себе не покупал, на курорты не ездил – так, довольствовался тем, что мог предложить ему ассортимент гипермаркета. И этого ему хватало с лихвой.

В гипермаркете был ажиотаж. Откуда-то средь бела дня здесь взялась куча людей, судорожно покупавших продукты впрок. Лёня дошёл до стеллажа с алкоголем и с облегчением обнаружил, что его полки всё ещё ломились под тяжестью бутылок с разноцветной горячительной жижей. Он набрал себе столько, сколько мог унести: пиво, вино, водочка и ещё тысячи других наименований слабых, средних и крепких напитков. Брал он, естественно, то, что выглядело побогаче и поприятнее. К чему теперь размениваться на ширпотреб, правда? Он и так много экономил в своей жизни: постоянно, если быть точным. Всё время жил впроголодь, всё время считал копейки, работая, тем не менее, как проклятый в свободное от учёбы время. И денег всё время было мало, всё время на что-то не хватало, и приходилось думать, как бы так извернуться, чтобы к концу месяца осталось ещё на оплату воды, электричества и крыши над головой. Но теперь эта проблема ушла вместе с необходимостью планировать и откладывать. Нечего уже откладывать. И нечего планировать. Остаётся только напиваться и ждать конца.

На закуску он взял мяса, немного консервированных овощей и заморозку: пиццы, наггетсы, чебуреки – всё, что можно было по-быстрому сунуть в духовку и без лишней мороки разогреть до готовности. Чипсов тоже захватил: они же такие прикольные, эти чипсы!

На кассе была очередь. Люди с полнющими корзинами потели и нервничали. Двое лысых и толстых мужиков за соседней кассой чуть не подрались, не поделив место в очереди. Вокруг было суетно, но Лёне нравилось: наблюдая за неприглядными сторонами повседневности, он даже радовался тому, что скоро уйдёт. Тому, что вся эта гормональная, животная ерунда, вроде перепалок из-за косого взгляда или невпопад сказанного слова, его больше не беспокоит.

Продавщица отбила Лёнин товар и приняла оплату. Лёня взял свои тяжеленные пакеты и отправился домой под хриплое объявление из громкоговорителя:

– Уважаемые покупатели! По техническим причинам магазин закрывается через двадцать минут. Просьба завершить покупки и пройти на кассы. Спасибо за понимание.

Лёня прикинул в голове, сколько времени. Солнце ещё высоко, а значит – время ещё совсем раннее. С чего это вдруг им взбрело в голову закрыться? Неужели воду на районе опять отключили? Это было бы печально, ведь воды-то он как раз и не купил. «Ай, пофиг», – решил Лёня и, выбросив из головы все рутинные, мелкие мыслишки, пошёл домой, чтобы заняться единственным, в чём он всё ещё видел смысл.

Квартирка встретила его запахом затхлости и разложения. Всё-таки, мусор неплохо было бы вынести как-нибудь. Но не сегодня. На сегодня он уже достаточно времени провёл снаружи. Пора отметить очередной бесполезный сеанс химиотерапии терапией алкогольной. Еду Лёня приготовил за считанные минуты. Пока готовил – осушил две банки пива, чтобы задать себе ритм. Едва таймер на духовке прозвенел, он достал пиццу и съел пару горячих кусочков. Снова затошнило. Перед вечеринкой неплохо было бы принять таблетки: противорвотные, обезболивающие – всю ту гору лекарств, снимавших симптомы, но никак не воздействовавших на их причину. Да, с таблетками будет лучше. Съев несколько пригоршней лекарств, Лёня продолжил заливать глаза. Сознание медленно уплывало. Становилось тепло и хорошо. Иногда накатывали тоскливые мысли, и Лёня по привычке выплакивал их. К чему теперь стесняться и скрывать скупые мужские слёзы? Теперь можно и порыдать, полив горем могилу всех несостоявшихся надежд и мечтаний. А после – накатить ещё, чтобы голова весело закружилась, и мысль птицей унеслась в какие-нибудь тёплые края.

Чем сильнее Лёня пьянел, тем больше терял связь с реальностью. Всё вокруг становилось похожим на диафильм. Вот в кадре – кухонный стол, вино и тусклый свет перегорающей лампочки. Вот – унитаз и справляемая в него малая нужда. Вот – опять вино. Потом кровать и полумрак гостиной. В конце концов, напившись до «вертолётов», Лёня сомкнул глаза и уснул прямо так, в одежде, на вечно расправленной постели.

Проснулся ближе к полудню, наглухо разбитым. Нужно было снова принять обезболивающие и выпить побольше воды. А чуть позже – где-то через час – с приятным пшиком открыть банку холодненького светлого пивка и опохмелиться. С этой банки-то и начнётся второй день его запоя. Но на сей раз – медленно, постепенно.

Зазвонил телефон. Мать. Опять, должно быть, со своим печальным, убитым «Как дела?» Трубку Лёня решил не брать: он считал, что теперь, на пути к смертному одру, он мог позволить себе лёгкое равнодушие к родственникам. Про друзей-то он давным-давно позабыл, как, впрочем, и они про него. Мама знала про Лёнину нелюдимость. Потому, не дозвонившись с первого, второго или максимум – третьего раза, оставляла попытки выйти на связь. И отец, и она уважали его одиночество. Отец чуть больше, мать – чуть меньше. Хотя, возможно, отец не был таким навязчивым по другой причине. Потому что он – отец, а не мать, вот и всё.

День плавно перекатился в вечер. Когда на город вновь опустились сумерки, Лёня был уже изрядно навеселе. Вино закончилось, и настало время напитков покрепче. Но их нельзя было пить быстро: чуть переберёшь и отключишься на «раз-два». Лёне нравилось спать, но и бодрствовать ему тоже нравилось. Особенно по достижении нужной кондиции. Мир окрашивался другими красками. Фильмы и сериалы лучше пронимали и брали за самую душу, отвлекая от насущных проблем, а суета спального района за окном становилась куда как интереснее под высоким градусом.

До самой темноты Лёня следил за круглосуточным магазином-баром. Там снова стояли и курили помятые женщины, а когда они ушли – настало время пьяных вдрабадан мужиков: ссохшихся, одетых во что попало, а иногда и вовсе голых по пояс, в шлёпках и вытянутых трениках. Лёня смотрел на них с пониманием и одновременно с глубочайшим презрением. Он понимал их состояние: хронический алкоголизм и неспособность радоваться ничему, что не содержит спирта или не подразумевает старой-доброй попоечки. Но в то же время он недоумевал, как можно так бездарно сливать свою жизнь в унитаз, не имея над собой висящего дамокловым мечом смертельного диагноза? Зачем? Можно же столько всего сделать, если не знаешь, когда умрёшь! Можно ведь… Да горы можно свернуть – вот что. Понимание наличия – или хотя бы ложная убеждённость в наличии – достаточного количества лет впереди – не это ли должно давать вдохновение на новые свершения и вдыхать смысл во всё, что ты делаешь? Зачем же, имея всё это, тратить своё главное и единственное богатство на… На то, чем они сейчас занимаются?

А занимались пропитые мужики меж тем обстоятельным делом; делом государственной важности: стояли там, в свете фонаря, и лаяли друг на друга осипшими голосами. В чём была причина конфликта? Уж точно не в чём-то, ради чего нормальный человек затеял бы драку. Наверняка какой-нибудь сущий пустяк: косой взгляд, отказ поделиться сигаретой или случайный толчок плечом – что угодно на выбор. Пока Лёня смотрел на их разборку, он мог додумывать сюжет разворачивавшейся перед ним драмы до бесконечности. «Надо было стать писателем», – подумал он, прокручивая в голове очередной сценарий.

Забулдыги кипятились и уже были готовы вцепиться друг другу в глотки. Этого-то Лёня с нетерпением и ждал, выпив очередную порцию вкусного и дорогого бурбона. Но тут к сипящим друг на друга мужикам подошёл третий человек. Одет он был вполне себе опрятно и выглядел так, как обычно не выглядят ночные гости этого злачного магазинчика. Пузатый и бородатый блондин, в бриджах и чёрной футболке с агрессивным принтом, стремительным шагом направлялся к алкашам, чтобы, казалось, навалять им обоим. Но зачем? Может, это был разгневанный сосед, которого достали крики под окнами в столь поздний час? А может… Нет, больше у Лёни версий не было.

Лишь когда бородатый оказался в нескольких шагах, мужики отвлеклись от конфликта друг с другом и обратили внимание на постороннего. Взгляды их были полны замешательства.

– Э, э, ты чё?! – возмущённо сказал один из еле державшихся на ногах забулдыг.

На него-то и накинулся толстый бородатый парень, с кулаками и даже как будто бы с зубами. Алкаши достали бедолагу настолько, что он решил перегрызть им глотки. «Любопытно», – подумал Лёня, чувствуя, тем не менее, некоторое беспокойство.

Бородатый толстяк повалил одного из алкашей на асфальт и стал нещадно бить его, лупя по голове и телу всеми свободными конечностями. Второй алкаш стоял в стороне и озадаченно наблюдал за действом. Он, кажется, хотел вмешаться: к этому взывала его совесть и остатки человечности. Но в то же время он получал удовольствие от созерцания того, как его недавний оппонент в уже закончившейся перепалке получает за свою дерзость сполна от самой судьбы.

– Да хорош уже, убьёшь ведь, – сказал, наконец, тушевавшийся забулдыга, но подойти и разнять дерущихся всё-таки не решался.

Бородатый проигнорировал его воззвание и продолжил втаптывать несчастного в асфальт. В конце концов, второй пьяница ретировался с места событий, попутно доставая из кармана вытянутых трико телефон и, по всей видимости, набирая единый номер вызова экстренных служб. Мысль о том, чтобы вызвать полицию, посетила и Лёнино охмелённое сознание. Шатаясь и спотыкаясь, он принялся ходить туда-сюда по квартире в поисках телефона. Найдя его, Лёня обнаружил аж шесть пропущенных вызовов от матери и одно сообщение от неё же. Решив прочитать сообщение позже, Лёня набрал номер полиции. Ответом была серия длинных гудков, через время сменившаяся тремя короткими гудками, а затем – тишиной. Он попробовал снова – то же самое. Должно быть, у полиции этой ночью и так было много дел. Выждав добрых десять минут, он попытался набрать номер ещё раз, но теперь телефон не удостоил его даже длинными гудками – сразу три коротких, и прости-прощай. Лёня выглянул в окно и с ужасом обнаружил полуголого мужика в растянутых трико лежащим в луже собственной крови. Такого он здесь ещё не видел. Были драки, были даже намёки на поножовщину, но чтобы так, с трупом на асфальте – никогда. Лёня начал потихоньку трезветь, и ему это не понравилось. Он накатил ещё несколько порций бурбона для смелости и открыл сообщение матери.

«Сынок, как ты там? Смотришь новости? С тобой всё в порядке? Ты дома? Позвони, пожалуйста, как сможешь, или напиши, что с тобой всё хорошо. Мы с папой за тебя очень волнуемся».

Печатать было трудно: буквы плясали перед глазами, а горячие пальцы всё норовили нажать что-то не то. В конце концов, Лёня написал матери короткое, но обнадёживающее:

«Всё ок. Дома».

Уже отправив сообщение, Лёня подумал, что нужно было спросить, как у них с отцом дела: не столько из интереса, сколько из вежливости. «В другой раз», – решил он и бросил телефон на кровать.

Лёня снова выглянул в окно. Мужик всё так же лежал там, у входа в алкогольный магазин. Теперь рядом с ним стояла грузная женщина в форменном фартуке, работавшая на кассе в эту жаркую ночную смену. В руках у неё был телефон. По всей видимости, она тоже пыталась дозвониться до полиции, и, судя по всему, у неё тоже ничего не выходило. В конце концов, она позвонила кому-то другому:

– Алё, Руслан? Это Диана с ночной. Слушай, тут у нас на входе опять поцапались. На этот раз серьёзно. Насколько? Труп лежит тут – вот, насколько! Ну не знаю я, он в крови весь! Ага, какая первая помощь: я ж вижу, что он не дышит! У него голова вся… Я говорю голова у него разбита, и горло как будто перерезано. Да не знаю я, меня саму всю трясёт! Звонила в полицию: занято у них. Как зачем тебе звоню?! Сделать надо что-нибудь, чё он тут, всю ночь так и будет лежать?! Пошли кого-нибудь до участкового доехать, может? Куда я сама пойду, я одна на смене! Ну, тогда я магазин закрою. Ладно, схожу. Конечно, отблагодаришь, куда ты денешься! Всё, давай, на связи.

Женщина повесила трубку, посмотрела на окровавленное тело и покачала головой. Потом вернулась в магазин, минут через пять вышла из него и заперла дверь на ключ. Выйдя из-под света фонаря, продавщица растворилась в ночи. Тело так и осталось лежать там, в холодных мерцающих лучах, с плясавшими в них тенями насекомых.

Лёня выпил ещё немного и включил телевизор. Мать писала что-то про новости, но новости Лёне смотреть не хотелось. Хотелось чего-нибудь расслабляющего, быстрого и яркого. Лёня включил музыкальный канал и под дурацкие, бессюжетные клипы стал допивать остатки бурбона.

Вскоре Лёня отключился. Когда во втором часу ночи он встал, чтобы сходить в туалет, его страшно мутило. Всё-таки надо было больше закусывать. Это упущение Лёня решил исправить и после туалета засунул в духовку ещё одну пиццу. Пока она созревала, он выглянул в окно. К неожиданному для самого себя облегчению, он обнаружил, что тело, мешком лежавшее у входа в круглосуточный магазин несколько часов назад, теперь сидело там же, на асфальте, всё так же – в луже собственной крови. Стало быть, бородатый не добил беднягу. Вот и славно! Значит, и полицию вызывать теперь нет никакой нужды. Входная дверь в магазинчик, правда, всё ещё была закрыта. Должно быть, продавщица решила воспользоваться возможностью и немного отдохнуть от работы. А зря: получивший сполна окровавленный забулдыга наверняка хотел бы сейчас оставить сотню-другую в кассе и купить себе что-нибудь, чтобы промыть раны и отвести душу. Когда пьяница в растянутых трико стал подниматься на ноги, Лёня отошёл от окна, решив, что магазинная драма на сегодня подошла к своему логическому концу.

Достав из духовки пиццу, Лёня перекусил. Потом запил всё это дело изрядным количеством воды, чтобы наутро была цела голова, и снова завалился спать.

На рассвете его разбудил жужжащий звук. Вибрировал телефон, где-то прямо у него под брюхом. Он пропустил несколько долгих и настойчивых вызовов, прежде чем проснулся от похмельного сна и понял, где он и когда он. Достал телефон из-под себя – снова звонила мама. Без задней мысли, он решил ответить ей.

– Алё?

– Алло, сынок?! Ты как? Всё с тобой в порядке?

– Да, мам. Сплю я.

– Ох, ну слава богу! А то мы тут это… С новостями с этими теперь не уснёшь. Ты там как? Ходил в больницу-то?

– Ходил.

– Когда?

– Вчера. Или позавчера. Не помню я.

– Как не помнишь? В городе всё нормально было? В больницу нормально пропустили?

– Нормально. Чё они меня, выгонят что ли? Мам, я это… Спать пойду.

– Ты телевизор совсем не смотришь там?

– Смотрю.

– А ты ещё посмотри! А то мне кажется, ты там что-то не то у себя смотришь. Сегодня в шесть утра обращение президента обещают…

– Мам, я… Мне пофиг как-то на президента. И на новости тоже, – в сердцах ответил Лёня, слегка повысив на мать голос, – Мне вообще не до этого. Со мной нормально всё. Прогнозы хорошие. Химия… Работает. Всё, давай, я спать.

– Погоди, ты…

Лёня повесил трубку и поставил телефон на беззвучный режим. Мать узнала всё, что с его точки зрения должна была узнать: всё с ним в порядке, жив, по-прежнему не здоров, по-прежнему умирает. Но пока – жив. И не о чем тут волноваться.

В холодильнике осталась всего одна банка пива. С тоской в сердце Лёня открыл её и стал размышлять: идти за новыми порциями сегодня или отложить до завтра? В морозилке всё ещё стыла бутылка водки, на столешнице в кухне всё ещё стояла непочатая бутылка виски и начатая бутылка коньяка. Хватит на ещё один день одиночества и забытья. А завтра нужно будет что-то придумать.

Холодная банка приятно морозила руку и смачивала её конденсатом. Лёня открыл её, уселся на кровать, взял в свободную руку пульт и стал переключать каналы. «Новости, говоришь, мать? Посмотрю я твои новости. Всё равно я тебя люблю. Всё равно сделаю, как ты скажешь».

На экране ровно в шесть утра появился знакомый мужик в костюме и со сложным взглядом. Уже не сосчитать, сколько раз на памяти Лёни этот мужик поздравлял страну с Новым годом, и сколько раз новостные каналы освещали каждую его мало-мальски значимую поездку или совещание с подчинёнными. Преисполненный равнодушия, Лёня ждал, что мужик либо объявит кому-нибудь войну, либо объявит о роспуске правительства, либо скажет, что он устал и уходит сам. Но мужик стал говорить о чём-то, что показалось Лёне полнейшим бредом.

– Лица, которые нарушат запрет, должны понимать и принимать для себя все возможные последствия их решения, с учётом тех суровых мер для стабилизации обстановки, которые будут предприняты органами правопорядка, и о которых было сказано ранее, – сказал президент в конце своей речи о заражении, неизвестной болезни, непростых мерах для наведения порядка на улицах и комендантском часе, подразумевавшем полный запрет на выход из жилищ.

Когда мужик в костюме исчез с экрана телевизора, Лёня решил, что сперва ему нужно протрезветь, а уже потом попытаться понять, что, чёрт побери, происходит. Но ждать ему не хотелось. Он сел за компьютер и стал шерстить интернет в поисках информации, попутно приговаривая последнюю банку пива. Заголовки новостных лент пестрили абсурдом.

«Крупнейшая пандемия в истории человечества»

«Контакт с заражёнными: опасности и возможные последствия»

«Министр здравоохранения: заражение вирусом приводит к необратимым изменениям личности».

А дальше – интервью с тем самым министром, где он говорил, что:

«С медицинской точки зрения, с социологической, с философской, даже с юридической – с какой угодно, – заражённые утрачивают те личностные качества, которыми они обладали до заражения. Проще говоря, заражённый – это, прежде всего, переносчик вируса, смертельно опасный для окружающих ввиду своей агрессивности. Этим и объясняются принятые сегодня президентом решения об отмене директивы по поимке и обездвиживанию заражённых для последующей работы над возвращением их прежнего облика. Риски в этом отношении слишком велики: мы не можем позволить вирусу распространяться текущими темпами…»

А потом – вот такое:

«Заместитель министра внутренних дел: полиция сосредоточит все усилия на недопущении распространения вируса».

«Министр обороны: армейские подразделения будут введены в города для помощи полиции и национальной гвардии в борьбе с эпидемией».

«Что пили все эти люди?» – подумал про себя Лёня, уже начавший понимать, что происходит, но делавший последние попытки воспринять всё происходящие как шутку, как фарс, как какой-то дурной анекдот.

И тут снаружи прогремел взрыв. Задрожали окна, и даже сам воздух в квартире затрясся. Комнату залил свет яркой вспышки где-то поблизости. Лёня дёрнулся от испуга и случайно задел рукой недопитую банку пива, которая тут же упала на пол и разлила на него остатки своего содержимого. Лёня подошёл к окну. Он увидел, как огромный огненный шар поднимается в небо, перемешиваясь с чёрным, как смоль, дымом. Горела заправка на перекрёстке, рядом с остановкой, на которой Лёня обычно выходил из автобуса, когда ездил в центр, на приём в онкодиспансер. Он мельком глянул на магазинчик под окнами – тот всё ещё был закрыт. Перед входом – всё та же лужа уже запёкшейся крови. Визжали сигнализации припаркованных под окнами машин. Визжали люди, высовывавшиеся из своих окон, чтобы посмотреть на пожар. Пожар меж тем был колоссальный: огромный столп дыма поднимался в небо, превращаясь в гигантское чёрное облако, гонимое прочь тихим летним ветерком.

«Всё, что они говорят – правда», – мелькнуло в голове у Лёни.

Это конец. Это тот самый конец всему, про который было столько разговоров. Не будет больше химиотерапии. И приёмов у доктора тоже не будет. Будут только бегающие туда-сюда безумцы, разносящие вирус и рвущие здоровых и живых на части. Мир погрузится во тьму. И произойдёт это раньше, чем подойдёт Лёнин срок говорить этому самому миру последнее «прощай». Ему осталось полгода, но теперь это не самый пессимистичный прогноз, который только может быть. Появилось что-то пострашнее самой страшной болезни – его болезни! И оно уже начало убивать их всех. Забирать жизни тех, кто планировал жить вечно и радоваться солнечным летним денькам через год, два, три, когда Лёни уже не станет. Теперь-то шансы сравняются. Теперь-то он не изгой, обречённый наблюдать за тем, как планета вертится и не собирается останавливаться, едва он с неё сойдёт. Теперь у всего мира – диагноз. Для всего мира настал теперь тот самый день, когда доктор смотрит на тебя с выученным сочувствием и, отчеканивая каждое слово, выносит тебе приговор.

Лёнино распухшее от пьянства лицо расплылось в злой, нехорошей улыбке. Он открыл окно настежь и снял футболку, чтобы всеми фибрами тела впитать утреннюю свежесть. Он хотел дышать дымом – этим чёрным, ядовитым дымом, всё ещё клубившимся где-то там, за рядами однотипных пятиэтажек напротив. Он хотел слышать, что говорят люди. Он хотел выйти к ним и… И просто поздороваться. Перекинуться парой слов. Узнать, как у них дела, и что нового. Лёня расправил руки, точно крылья, и готов был взлететь. Он закрыл глаза. В голове всё ещё мелькали все те заголовки из новостных лент:

«Отделить голову от тела или уничтожить мозг».

«В столицу введены войска».

«Как обезопасить свой бизнес от мародёров во время локдауна».

«Президент объявил войну вирусу».

«Точное число заражённых остаётся неизвестным».

Лёня вдохнул полной грудью и, справившись с приступом кашля, медленно выпустил воздух через нос. «Славный завтра будет денёк», – подумал он. Потом, вспомнив о чём-то, развернулся и отыскал в грязной, скомканной постели телефон. Лёня открыл контакты и нашёл в них номер отца. Нажал на вызов, стал слушать длинные гудки.

– Алё? – растерянно ответил отец.

– Пап, привет. Я завтра-послезавтра у вас буду. Матери не говори. Буду на месте – напишу. Пока.

Чёрный дым всё поднимался и поднимался ввысь, застилая сами небеса. Ветер нёс его запах в квартиру.

Палёная пластмасса.

Жжёное стекло.

И на душе у Лёни впервые за долгое, долгое, долгое время стало так тепло и спокойно.

Палата 19

Бабки. От бабок её давно уже выворачивало наизнанку. В школе им внушали, что старость нужно уважать, и она уважала. Но на десятый день в одной палате с ней – с пресловутой старостью – она основательно переосмыслила все постулаты, которые ей вкручивали в голову с малых лет и до тех самых пор, пока психика и ум её были на пике подвижности и пластичности. А началось всё это переосмысление, конечно же, с той самой догмы о безусловном уважении к бабкам. И почему только деньги и старых женщин в разговоре на сниженных лексических тонах называют одним и тем же словом?

Благо, к последнему дню её больничных каникул в палате вместе с ней осталась только одна пожилая соседка. Она не знала ни её имени, ни возраста – ничего. Но зато успела узнать всё о её семье: о детях, внуках и правнуках. Девушке было девятнадцать. Её соседке, наверное, девяносто один – так думала сама девушка: очень уж много на её лице было морщин, и очень уж сильно от её характера и жизненных установок разило нравами позапрошлого века. Обе лежали в девятнадцатой палате, на втором этаже районной больницы. Обе ещё позавчера проводили двух других своих соседок-пенсионерок и сегодня ожидали уже собственной выписки. Девушке было всё равно, когда придёт врач и отдаст ей тот документ, после – и только после – получения которого она сможет идти на все четыре стороны. Она не работала, и больничный ей был не нужен. Что же до выписки – того самого двухстраничного документа с перечислением всех сданных анализов, – то её она могла и подождать: торопиться ей было некуда. Палата была комфортной, и с собой у девушки было всё, чтобы скрасить досуг, поэтому наружу её влекла разве что возможность не слушать больше сплетни про свекровей бабкиных внуков и всякого рода высокомерные старческие нравоучения.

Старуха же напротив: торопилась, нервничала и не могла дождаться, когда уже ей принесут эту треклятую бумажку, чтобы она могла, наконец, убраться отсюда. Её рвение навстречу нормальной жизни несложно было понять: это в молодости десять дней в больничной изоляции – хороший отдых, способ перезагрузиться и набраться сил. В старости же это – досадная необходимость, обуза и пустая трата той роскоши, что после семидесяти с каждым годом кратно возрастает в цене: времени. Молодёжь в массе своей не спешит жить, потому что знает: дорога будет длинной, и расстояние, оставшееся до её конца, всё ещё непостижимо велико. Старики напротив: знают цену оставшимся годам, счёт которым, быть может, идёт на единицы, и потому бережно относятся к каждой отпущенной им минуте. Возможно, поэтому те, чьи головы ещё не обелены сединами, преспокойно, без лишней суеты и спешки стоят себе в разного рода очередях, пока старики либо всеми правдами и неправдами стремятся пролезть вперёд, либо прижимаются к впередистоящим так, словно от этого они быстрее окажутся у заветного окошка, кассы или банкомата.

– Ну где он уже там? – причитала старуха, сидя в окружении собранных сумок и с нетерпением ожидая доктора со всеми бумагами – Как сквозь землю провалился!

Девушка ничего на это не ответила – только пожала плечами, не отрываясь от экрана смартфона. Старуха смерила молодую соседку оценивающим взглядом и, в который раз покачав головой, с упрёком сказала своё непрошенное:

– Всё в телефоне…

Девушка ничего не ответила и на это. «Конечно в телефоне», – подумала она, – «Умела бы ты им пользоваться – ещё похлеще присасывалась бы к нему в любую свободную минуту». Девушка не понаслышке знала о том, сколько времени среднестатистическая бабушка проводит перед телевизором, смотря все эти бестолковые шоу со звёздными скандалами, конкурсами песен и плясок и соревнующимися в талантливости и одарённости нарочито умилительными детишками. Поэтому любые упрёки от старшего поколения на тему времени, проводимого «нынче молодёжью в телефонах», она воспринимала с иронией и улыбкой. И даже на эту бабку, изрядно доставшую её за десять долгих дней, она не так уж и сердилась за её непрошенные советы на эту тему.

– Нет бы – книжку почитать… – сделала старуха последнюю попытку поддеть девушку. Но девушка догадывалась, что единственное, что читает сама бабка уже много-много лет – это некрологи, объявления и анекдоты в городской газете, и потому лишь ухмыльнулась и хмыкнула, не отвлекаясь от экрана.

– Помогите, помогите, помогите!!! – истошно закричал вдруг кто-то в коридоре.

Не успели девушка со старухой испугаться, как в палату вошёл человек в белом халате. В руках у него были скреплённые степлером листы. Кровати бабки и девушки стояли у окна, по разные стороны от него, и до последнего было непонятно, кому именно доктор принёс долгожданную выписку, потому что шагал он ровно посередине комнаты, ровно до тех самых пор, пока не подошёл к окну вплотную. Ну, и что дальше? К кому он теперь повернётся и кому вручит вожделенный документ? Кого осчастливит, а кого – огорчит? Доктор, казалось, и сам забыл, чья выписка была у него в руках. Чтобы освежить память, он поднёс её к лицу и, прищурившись, прочитал:

– Ко-ма-ро-ва. Комарова кто?

– Я! Я Комарова! – радостно ответила бабка, аж подпрыгнув на своей койке.

– Перед уходом нужно будет осмотр пройти у специалиста. Кабинет будет на первом этаже, рядом с выходом. Там увидите, вас пригласят.

– Какой такой осмотр?

– Там вам всё объяснят.

– Помогитеаа-а–а-а-а!!! – снова заорал кто-то снаружи, не дав старухе задать ещё тысячу и один уточняющий вопрос.

Дверь в палату оставалась открытой. Доктор оглянулся и озадаченно посмотрел в сторону коридора. Он даже не заметил, как старушка выхватила бумагу у него из рук и, щурясь, стала вчитываться в мелкий шрифт.

– Да что такое-то?! – пробурчал доктор и поспешил к источнику воплей. Выйдя в коридор, он захлопнул за собой дверь.

Девушка не на шутку перепугалась. Только что она смотрела видео с подростками, удиравшими от полуголого, синюшного мужчины, гнавшегося за ними. А до того она читала статьи в интернете, которые пока были единственным источником информации о таинственной эпидемии, разом захлестнувшей почти весь мир, но про которую почему-то до сих пор молчали официальные источники. «Вирус человеческого бешенства», «Зомби-мутаген», «Мозговая чума» – как только ни называли в сети то, с чем их небольшой, далёкий от столиц городок, как казалось девушке, ни в коем случае не мог столкнуться.

– Что там случилось у них? – вслух сказала девушка, вовсе не планируя спрашивать старуху о чём-либо.

– Ой, хоть потоп! Хоть вселенский потоп! Всё, я отчаливаю! Счастливо оставаться! – радостно сказала бабка, сгребла в охапку все свои сумки и направилась к выходу.

– До свидания, – бросила ей вслед девушка.

Едва старуха ушла, девушка вбила в поисковике название своего города, присовокупив к нему слово «Эпидемия», и с ужасом обнаружила, что случаи заражения давным-давно были зафиксированы и здесь. Более того, люди рассказывали об отнюдь не единичных случаях нападения заражённых на ничего не подозревающих людей прямо на улице. Как же так? Как она, весь день до этого следившая за новостями со всего мира, могла не заметить того, что творилось у неё под носом?

Её размышления прервал громкий и резкий хлопок. Хлопнула дверь, на которую с внутренней стороны палаты спиной опёрлась хорошо знакомая девушке старуха. Выглядела она неважно: бледная, тяжело дышащая, с широко раскрытым ртом и округлившимися глазами.

– Что такое? – поспешила поинтересоваться девушка.

– Ужас! Ужас, что творится там! Какая-то… Содомия!

Вероятно, бабка даже с высоты прожитых лет не до конца понимала значения некоторых слов. Девушку это рассмешило намного сильнее, чем должно было: вероятно, организму просто нужна была разрядка, чтобы снять накопившийся стресс. А тут эта бабка со своей «содомией».

– Чего смеёшься ты, а?! Смешинка в одно место закатилась? Иди, глянь сама: авось, выкатится!

Девушке стало неловко, но перестать хохотать она уже не могла. Чтобы хоть как-то спрятаться от тяжёлого взгляда старухи, девушка решила сделать так, как она сказала: выйти и посмотреть, что происходит. К этому, помимо прочего, её подстрекало ещё и собственное любопытство. Бабка отошла от двери, бросив свои пакеты рядом, и стала пристально наблюдать за девушкой: очень уж ей хотелось увидеть, как эта дурацкая улыбка сотрётся с её гладкого, загорелого, красивого и полного энергии лица. Девушка, в свою очередь, открыла дверь и выглянула в коридор.

Картина и впрямь была из ряда вон выходящая: человек, лежавший на каталке, прижимал к себе медсестру в розовой форменной одежде и будто бы шептал ей что-то на ухо. Медсестра кричала и звала на помощь. Рядом с ней были две другие медсестры и доктор – тот самый доктор, заходивший в девятнадцатую палату всего несколько минут назад. Все они пытались освободить медсестру из лап больного на каталке, но ничего у них не выходило. Совсем ничего. Приглядевшись получше, девушка увидела кровь на полу и на одежде медсестры. Ей сделалось не по себе. К месту действия стали потихоньку стекаться зеваки: больные из соседних палат, желавшие не пропустить нечто интересное. Потасовка – это всегда интересно, особенно когда ты лежишь на больничной койке, и львиную долю твоего каждодневного досуга составляет созерцание белого потолка. Доктор, оглянувшись, увидел столпившихся пациентов и сорвался на крик:

– Разойтись всем по палатам! Быстро!

Люди испугались, но выполнять приказ доктора не спешили.

– Быстро!!! – повторил он, вскинув руку и жестом указывая куда-то вдаль длинного, холодного коридора.

– А-а-ай! Он меня кусает! Он меня ест!!! – верещала медсестра.

Вдруг доктор заметил девушку из девятнадцатой палаты, посмотрел ей прямо в глаза и всё тем же приказным тоном велел ей и в её лице – всем прочим:

– Заприте двери и оставайтесь внутри! Никому никуда не выходить, пока я не скажу!

От взгляда доктора девушке сделалось жутковато. Тем не менее, она выполнила все его указания: юркнула обратно в палату и заперла за собой дверь. Обернувшись, она посмотрела на старуху. Должно быть, выражение лица девушки старуху удовлетворило: увидев молодую соседку, она расплылась в торжествующей ухмылке.

– Что, не смешно уже? – издевательски спросила бабка.

Девушка поспешила к своей койке, чтобы взять с неё телефон. Он должен был знать ответы на всё: на происходящее и на то, что делать дальше.

Заметки про карантин в медучреждениях она уже видела. Собственно, карантин этот напрямую коснулся и её саму: вчера мать, с которой они каждый день до этого могли преспокойно гулять часами напролёт по территории больницы, не пустили даже за забор, развернув её уже на КПП и отправив восвояси. Объяснение всему дали совершенно идиотское: мол, тренировочные противопожарные мероприятия, про которые и девушка, и остальные пациенты узнавали исключительно от родственников и близких. В реальности же мероприятий не было никаких: обычный день с обычными процедурами и уколами, только почему-то никого не выпускали наружу.

Сегодня карантин был ещё в силе: медсёстры сказали, когда утром принесли таблетки. Девушка позвонила матери и сказала, что сегодня приезжать тоже бесполезно, и что после выписки до дома она доберётся сама. То же самое сделала и бабка, когда говорила по телефону с теми, кто навещал её. Как оказалось, не зря.

– Что доктор-то сказал? – спросила старуха девушку, всё ещё искавшую в интернете информацию об эпидемии в их городе.

– Сказал не выходить. Внутри оставаться.

– Вот тебе раз! Ни раньше, ни позже! Ох, ладно, сейчас, поди, уложат этого буйного, да выпустят. Домой уже охота!

Девушка ничего не ответила на это. Ей тоже было охота домой. Но она знала, что в любом случае скоро окажется там, а через час или через два – без разницы. Успеет ли она насладиться второй половиной этого дня дома или он, как и все дни до этого, уйдёт в никуда из-за того, что её продержат здесь – всё равно. Завтра будет точно такой же день. А послезавтра – ещё один, и так ещё лет семьдесят. Так что беспокоиться не о чем.

Чем тревожиться о медленно уплывающих вдаль минутах, девушке куда важнее было вычитать, наконец, что-нибудь дельное, заполнив информационный вакуум в своей голове. Но из происшествий в их городе поиск выдавал только аварию на Красном тракте и заголовки про какой-то странный голый перформанс возле морга. А в прочем, такой уж ли странный? Девушка стала читать всё, что было связано с моргами и голыми людьми на улицах, и с ужасом осознала, что эти истории до жути перекликаются и с тем видео про подростков и синюшного мужика, и с теми сумасшедшими заметками про «Мозговую чуму», «Зомби-мутаген», и со всем прочим. Открыв новую вкладку, она принялась искать те самые заметки. Часть из них принадлежала зарубежным авторам, но знания иностранного языка хватило девушке для того, чтобы уловить основную суть. Иностранцы писали, будто некий вирус, скорее всего, передаётся от человека к человеку воздушно-капельным путём, а дальше – живёт себе преспокойно в теле, не давая никак о себе знать. И лишь после смерти этого самого тела вирус просыпается, перезапуская мозг и возвращая человека к жизни. Всё это звучало бы здорово, если бы вернувшийся с того света имел хоть что-то общее с самим собой до своей скоропостижной кончины. Однако человек, возвращённый к жизни, по сути своей превращался в контейнер: полую оболочку, не имеющую в себе ничего человеческого и управляемую теперь тем самым вирусом, размножающимся и мутирующим в умерщвлённом теле. Заразившись, умерев и воскреснув, человек не только продолжает быть переносчиком вируса: теперь он становится машиной для убийства, а значит – шестерёнкой в конвейере, штампующем всё новых и новых живых мертвецов. Задача оболочки, движимой вирусом, теперь одна: убить как можно больше носителей спящего вируса – тех, кто всё ещё жив и сохраняет рассудок вместе с человеческой сущностью. Вирус всячески помогает оболочке в решении этой задачи: делает слюну, кровь и все прочие жидкости умерщвлённого тела смертельно опасными для живых носителей вируса. Может ли вирус каким-либо другим образом модифицировать и изменять контролируемое им мёртвое тело – пока не известно.

Девушка читала всё это и думала, что, возможно, она переоценила свои навыки владения иностранными языками. Ей хотелось верить, что она просто неверно понимает – или вообще не понимает – суть только что прочитанного. Что, может быть, на самом деле там написано про что-то земное, настоящее: то, что не идёт в разрез с привычными ей представлениями о реальности. Что иносказания, метафоры и сравнения она восприняла слишком буквально, и потому вычитала из статей в интернете всё то невероятное и невозможное, что её мозг теперь отказывался воспринимать всерьёз.

– Притихли там вроде, – сказала бабка, в какой-то момент вставшая с кровати, подошедшая к двери и теперь стоявшая возле неё и вслушивавшаяся в коридорную возню. Девушка перемещений бабки в пространстве не заметила: так она была увлечена текстом на экране смартфона.

– Не кричат больше? – спросила девушка, хотя и сама отлично слышала, что звуки борьбы снаружи стихли.

– Нет, вроде. Пойти глянуть, что ли… – сказала бабка и взялась за дверную ручку.

– Не надо! – крикнула девушка так, что старуха вздрогнула.

– Чего не надо-то?!

– Доктор сказал сидеть и не выходить. Не надо!

– Да сколько можно сидеть-то?!

– Да потерпите вы немного, в самом деле!

– У меня автобус через сорок минут! А следующего до вечера ждать! Что мне, весь день теперь тут торчать? У меня и выписка уже есть!

Бабке до одури хотелось выйти за территорию больницы, чтобы продолжить жить свою бабкинскую жизнь, становившуюся короче с каждой минутой. Ей некогда было думать о безопасности, об инструкциях и о том, что сказал какой-то там доктор. Ей нужно было уйти сейчас, и она намерена была сделать это. Она снова взялась за ручку, повернула её и, открыв дверь, вышла в коридор.

– Я же сказал – всем оставаться внутри! – громом раскатилось снаружи эхо знакомого мужского голоса.

– Меня выписали уже! – пыталась протестовать бабка на сопоставимой громкости.

– Вас всё равно никто отсюда не выпустит! Снаружи оцепление! Карантин! Вернитесь в палату, немедленно!

– Да что мне там, скиснуть теперь что ли в палате этой! Какой такой карантин?!

– Я сказал – в палату вернитесь! Из больницы вы никуда не выйдете! Что непонятного?!

– Тьфу ты!

Несколько мгновений спустя бабка снова оказалась в палате. Демонстративно хлопнув дверью, она швырнула свои пакеты с вещами куда-то в сторону койки и, бормоча себе под нос ругательства, сама проследовала к ней, чтобы усесться на жёстком матрасе.

– Что там? – спросила девушка, зная, что пожалеет об этом, но одновременно понимая, что старухе страсть как охота выговориться.

– Да что-что?! Дурдом! Самый настоящий. «Не выпустит вас никто отсюда», – говорит! Сам же ведь выписку принёс! Сам сказал: «Осмотр пройдёте внизу, и свободны»! Чёрте-что!

– А что происходит там? Угомонили того буйного?

– Какого?! А-а… Да куда там? Лежит, дрыгается. Связали только его, да сестру оттащили. Кровищи, правда – видимо-невидимо. Что уж там случилось у них – не пойму… Дурдом!

– А медсестра сама где?

– А мне почём знать?! В комнатке её, видать, на посту: дорожка-то крови туда ведёт. Сильно досталось бедняжке… Только я-то тут при чём?! Чего мне-то тут сидеть?! Не понимаю.

Девушка вспомнила иноязычную статью, которую читала только что: вирус, мертвецы, слюна, укусы… Ей захотелось срочно поделиться всем, что сама она узнала несколько минут назад, с кем-то, кому эта информация может быть полезна: с доктором. Более того: ей почему-то казалось, что знать всё то, что знает она, доктору и другим медсёстрам сейчас жизненно необходимо. Она взяла телефон и поспешила выйти в коридор.

– Куда?! – окликнула её бабка, заговорив уже докторским запретительным тоном – Сказано же: внутри сидеть ждать! Наружу тебя всё равно не выпустят – там оцепление!

– Я на минуту, – бросила девушка через плечо и закрыла за собой дверь. Дальнейшие причитания старухи донеслись до неё лишь приглушённым, нечленораздельным мычанием: будто бы она была под водой, а старуха пыталась втолковать ей что-то, находясь на поверхности.

Увидев девушку, доктор, бежавший по коридору со здоровенным шприцем, отчаянно вздохнул. Не дожидаясь, пока он возьмётся загонять её обратно в палату, девушка начала говорить:

– Извините, я сейчас вернусь, не волнуйтесь. Я просто… В интернете вот прочитала. Смотрите.

Она разблокировала смартфон и показала доктору одну из статей, быстро промотав пальцем к её началу.

– Девушка, мне некогда, не до этого сейчас. Вернитесь, пожалуйста, в палату, – уставшим, надорванным голосом сказал доктор.

– Тут… Это правда важно. Тут про вирус. Про укусы, про слюну. И про… Про мёртвых, которые… В общем, сами посмотрите.

– Я говорю, некогда мне! Отойдите, пожалуйста, и вернитесь в палату.

Девушка и сама не заметила, как своим телом перегородила доктору проход в сторону комнаты дежурных медсестёр. Почувствовав откуда-то взявшийся лёгкий укол неловкости, она отступила и дала дорогу доктору с его здоровенным шприцем.

– Кого укусили – тому, считай, конец! – крикнула девушка доктору вслед.

– Вернитесь в…

– А-а-а-а-а!!! – раздался вдруг истошный вопль из сестринской, и доктор, ускорившись, поспешил туда. Полы его белого халата летели за ним в почти горизонтальном положении, когда он вбежал в комнату и скрылся в ней. Девушка дёрнулась было для того, чтобы последовать за ним, но тут же осеклась, бросив взгляд на бьющегося в припадке человека на кушетке у окна, в самом конце коридора. Он, казалось, стремился перевернуть свою постель, разломать её, порвать ремни – сделать хоть что-нибудь, чтобы освободиться и… И что? Что он намерен был делать дальше? Девушка не знала этого наверняка, но догадывалась: ничего хорошего. Лицо, грудь – всё тело человека было забрызгано кровью. Взгляд его был устремлён в сторону сестринской: зрачки его скошенных книзу глаз почти полностью скрывались под нижним веком – так ему хотелось увидеть то, что он слышит. То, что не даёт ему покоя. Девушке тоже было любопытно. Любопытство её, однако, было побеждено нежеланием попасться на глаза этому жуткому типу, и она возвратилась туда, откуда пришла.

– Оксана, ты чего? Пусти её! – звучал сзади голос доктора, эхом раскатываясь по коридору.

Девушка закрыла дверь, и голос снаружи стих, а фразы стали едва различимыми.

– Ну? Далеко ускакала? – спросил её уже другой, ставший привычным за десять дней дребезжащий голос пожилой соседки по палате.

– Я только… – начала было оправдываться девушка, но очень скоро поняла, что говорить с бабкой сейчас у неё нет совершенно никакого желания. Игнорируя все дальнейшие слова соседки, девушка вернулась к телефону и стала писать сообщение матери.

Через время шумы снаружи вновь стихли. Больше не слышно было привязанного к каталке больного, бившегося в исступлении, не звучали больше ни крики медсестёр, ни голос доктора. Бабка и девушка смиренно сидели в палате, больше не стремясь выйти за дверь и попытать счастья там, в коридоре. Когда бабка поняла, что её автобус уже ушёл, она перестала нервничать и приняла свою участь: ещё одна ночь здесь, в больнице… Что ж, пусть будет так.

Девушка же забыла обо всём на свете: и про выписку, которая должна была состояться сегодня, и про старуху на соседней койке, и про то, что она наблюдала некоторое время назад в коридоре. Она всё сидела и ждала ответа от матери, которая почему-то до сих пор не прочитала её сообщение. Может, позвонить? Да нет: в сообщениях как-то лучше: вдруг занята чем-то.

Бабка стояла у окна и смотрела на больничный двор, в котором изо дня в день ничего не происходило. Лучше занятия в сложившихся обстоятельствах она себе придумать не могла: всё смотрела на деревья, на птиц, на природу и думала о вещах, которые приходят в голову только на финишной прямой перед вековым юбилеем. О вещах, понятных только ей и тем, кому посчастливилось дожить до тех же лет и остаться при этом в здравом рассудке. О вещах, о которых можно думать, только глядя на природу, море или белый потолок в своём скромном, но милом сердцу родном доме.

До самого вечера в палате номер девятнадцать не прозвучало ни слова. Обе её обитательницы пребывали в задумчивости, и общаться друг с другом их совершенно не тянуло. Так продолжалось ровно до того момента, пока им обеим не захотелось подкрепиться.

– Ужина-то, наверное, сегодня не будет уже, – сказала бабка, отнимая от подоконника затёкшие локти.

– Наверное.

– У тебя хоть перекусить-то чего-нибудь осталось?

– Да, было, вроде, что-то.

– Надо тоже посмотреть. Добра-то полно, да как бы оно попорченным не оказалось.

Бабка достала из своих пакетов пару варёных яиц и половину старого, ничуть не аппетитного и жутко крошившегося батона и взялась трапезничать. Девушка последовала её примеру: отыскала в тумбе начатую пачку чипсов и непочатую газировку и приготовилась утолять, в общем-то, не очень сильный голод. Разделавшись с неподатливой яичной скорлупой, бабка мельком взглянула на девушку. Даже со своим изрядно подсевшим зрением она увидела, что соседка её питается всякой дрянью, и поспешила ей об этом рассказать: вдруг та не в курсе.

– Господи, ой… Молодая такая, а уже желудок гробить! Потом будешь как я: в старости из больниц да поликлиник не вылезать, – говорила старуха, держа в одной руке очищенное, блестевшее в лучах заходящего солнца яйцо, а в другой – батон, наполовину упакованный в полиэтиленовый пакет.

Девушка искоса посмотрела на бабку и как обычно ничего не ответила: в свои девятнадцать она уже имела достаточный опыт общения с пожилыми людьми, чтобы понимать, что защищать свой образ жизни перед ними бессмысленно. Всё, что ни делается молодым, для старого – бельмо на глазу. То не так, это не так, гляди сюда, как надо… Весь этот ЕГЭшный конфликт отцов и детей не будет стоить этого самого блестящего в лучах заката яйца, когда наука и технический прогресс явят на свет симуляцию, всего-то-навсего позволяющую старикам на исходе лет проживать свою собственную жизнь заново. Вложить весь свой альтруистически-воспитательский пыл в нивелирование всего нажитого ими горького опыта и в новое прочтение счастливейших страниц собственной биографии. Тогда-то молодость получит, наконец, возможность делать всё по-своему, без назойливого жужжания чужих нотаций над ухом.

Поглощая чипсы и запивая их газировкой, девушка углублялась в эту свою мысль и развивала в голове идею той самой симуляции, о которой она только что вскользь подумала. Бабка же, увидев, что девушка её игнорирует, обиделась и замолчала. В памяти её всплыла поговорка: «Когда я ем, я глух и нем». Сколько раз давным-давно, за большим столом в деревенской избе, её вместе с братьями и сёстрами осаживали отец с матерью этой самой поговоркой! И как она негодовала тогда! И как ей теперь хотелось бы отдать все оставшиеся впереди годы, чтобы хоть на денёк вернуться за тот самый стол!

Когда трапеза закончилась, настало время других повседневных нужд.

– Так, а это… А как же ж нам теперь в туалет-то ходить?! – изумлённо спросила бабка, будто бы только сейчас задавшаяся этим вопросом, – Раз доктор – умный такой – в палате сказал сидеть, это чего ж… Под себя нам что ли это-самое?!

– Да зачем же? Можно ведь и в раковину…

– В раковину! Х-ха! Поди-ка, раскорячься! «В раковину»… А потом – упади, окочурься и опозорься напоследок! Э-э, нет! Щ-щ-щас-ка! Посидели – пора и честь знать.

Бабка встала с койки и, чуть прихрамывая на затёкшую ногу, зашагала к двери.

– Куда вы?!

– В туалет! «Куда»…

– Нельзя! Сказали же – нельзя!

– И что ж теперь?!

– Вы же сами там всё видели! Сами доктора слышали! – девушка незаметно для себя повысила голос.

– Тебя ещё не хватало! Поори тут ещё! «Доктора слышали»… Слышали! Да только сколько можно-то уже?!

– Не ходите! – сорвалась на крик девушка и встала с постели, сама не понимая, для чего.

Бабка лишь махнула рукой и похромала дальше к выходу.

– Они мертвы все! – озвучила вдруг девушка страшную догадку, которая мучила её весь день, и которую она всё это время держала в себе, боясь облечь её в слова даже в своей голове.

Бабка остановилась, держа ладонь на дверной ручке.

– Кто? – оглянувшись через плечо, спросила она.

– Все: и доктор, и медсёстры – все. Иначе к нам бы давно уже кто-то пришёл.

– А при чём здесь мертвы-то? Забегались поди: по душу буйного того полиция, наверное, приехала, главврач…

– Да болен был этот буйный! Заразен! Помните, карантин вчерашний? Там, в общем, на самом деле вирус, который… Долго рассказывать вам… Лучше сядьте, я всё покажу!

– Куда сядьте?! Я в туалет хочу!

– Минуту всего! Это правда важно. Вас… Вас там убить могут, за дверью!

Слова девушки представлялись бабке сущим безумием. Ей хотелось вправить молодой соседке мозги: прижать её к стенке и хорошенько объяснить, что к чему, начиная с её тупого предложения сходить по-маленькому в раковину и заканчивая в принципе всем, что этой дуре набитой нужно знать о жизни. Но слова о смерти подействовали на старуху отрезвляюще. Неважно, о чём она говорит и что имеет в виду, но что, если и впрямь за дверью их караулит смерть? Без разницы, какая – просто смерть. К встрече с ней она ещё не готова. Только не сейчас! Только не здесь! В этом году, как и все последние десять с лишним лет, она просила у бога только одного: дожить до двенадцатого декабря – до дня рождения единственной внучки. Единственного отпрыска, которым она всё ещё хвасталась при случае соседкам и соратницам по вечерним скамеечным посиделкам. Внуков бабка тоже любила, но внучку обожала особенно. Сама же внучка на дух не переносила бабку и всячески сторонилась её: никогда не звонила, чтобы справиться о здоровье и уж тем более не приезжала в гости. Но бабка всё равно души в ней не чаяла и отчасти даже радовалась тому, какая та гордая: такая-то точно протопчет себе в жизни дорогу и выбьется в люди. День рождения был поводом, чтобы позвонить ей и аккуратно, невзначай пригласить в гости. Так она делала из года в год, но внучка всё не приезжала. И каждый раз она надеялась на чудо, и даже думала, что год, в который внучка приедет-таки, погостить, станет для старухи последним. И ей было бы не жаль, если б так оно и случилось. Но до тех пор… До тех пор – нет уж. До тех пор она будет заставлять себя жить, пусть даже когда-нибудь это и станет в тягость.

– Ладно, показывай, что там у тебя, – согласилась бабка, отняла ладонь от дверной ручки и поковыляла к койке девушки.

Девушка же достала телефон и нашла видео, на которое наткнулась всего несколько минут назад, хрустя чипсами и запивая их газировкой. Видео было снято в их городе. Оператор находился в салоне автомобиля и трясущейся рукой снимал бредущих по дороге окровавленных людей с разбитыми лицами, кровоточащими ранами на теле и оторванными конечностями. Заметив машину, искалеченные люди на дороге встрепенулись и побежали к ней. Водитель нажал на газ и уронил телефон. Дальше – чёрный экран и приглушённая ругань за кадром. Потом, уже ближе к концу видео, снова появлялось лицо мужчины, перекошенное первобытным ужасом.

– Это везде. Везде вообще сейчас! Не знаю… Я просто в ах… – и дальше мужчина пытался выразить свои чувства во всех их сложных полутонах скудной палитрой своего словарного запаса.

– И чего? – спросила бабка, когда видео закончилось.

– В общем, эти люди, – начала девушка, – Они носители вируса. Мы все – носители. Во всяком случае, так говорят. После смерти носитель не умирает, а остаётся жить, только… Только в каком-то другом состоянии, как я поняла. Он перестаёт узнавать родных, близких, перестаёт говорить – вообще перестаёт быть тем, кем он был до этого. Всё, что он делает – это нападает на живых, чтобы… Видимо, чтобы убить их и дать вирусу в них выйти из… Не знаю… Какого-то спящего состояния или типа того.

– Что-то ты лиху дала. Много слов каких-то… Ты мне скажи лучше, почему наружу выходить нельзя?

– Тот доктор и медсёстры… В общем, когда мёртвый носитель кусает живого, живой от этого умирает: чем серьёзнее укус, тем быстрее. Тот буйный на каталке – он сестру укусил. Не знаю, куда и сильно ли, но точно укусил: вы сами кровь видели. Её отнесли в сестринскую, и там она… В общем, я думаю, она там умерла. Доктор как раз её откачивать бежал, когда я выходила: вколоть что-то хотел, вроде. А она… Она, я думаю, успела ожить и напасть на них обоих. Я как раз, когда в палату заходила, слышала, как там у них в сестринской какая-то возня началась. Может, мне и показалось, но вряд ли. Короче, я думаю, что они все – и доктор, и обе медсестры – теперь как тот буйный на каталке. Только они-то не привязаны. И ходят где-то там, снаружи. И если на глаза им попасться… Не знаю, что будет. Плохо будет – вот, что.

– Нич-чё не поняла, – нахмурившись, тряхнула головой бабка, – Они все померли и мёртвые ходят теперь? И меня, что ли, прибьют, если выйду?

– Да!

– Бред какой-то, ей богу! Он же вот он: только что приходил, доктор этот!..

– И что-то давно его не было. Мне кажется, он бы уже пришёл и хоть что-то сказал бы, если б всё в порядке было.

– Да забыл просто, поди!

– Не забыл! Господи, да включите вы голову, ё-моё!

– Опять ты?! Тьфу на тебя! Хамка! Сама голову включи! И дуру выключи! Наплела тут чёрте-что! Мёртвые – и на ногах ходят!..

– Вы же только что видео видели!

– Знаем мы эти видео! Такого наснимают, что глаза на лоб лезут – лишь бы зритель в кино пришёл, денег принёс!

– Какое кино?! Какой зритель?! Об этом и в новостях уже пишут! Только вы же их не читаете! А телевизора у вас нет, чтобы посмотреть и поверить!

– Мне и так новости есть, кому рассказать! И слышала я про эти все вирусы-шмирусы ваши! Что выгодно кому-то, видать, панику посеять – вот и белиберду всякую людям вешают в интернетах этих самых. И по телевизору про это, между прочим, уже всё сказали: что поменьше верить надо всяким спекулянтам, да поменьше жёлтой прессы читать! Всё! Хватит с меня! Я пошла! – на последних фразах бабка с жаром махнула руками, вскочила с койки и снова поплелась к двери. Девушка обогнала её и встала у неё на пути.

– Никуда вы отсюда не пойдёте, пока кто-то с той стороны дверь не откроет и не скажет, что можно идти!

– Ах ты… А ну пусти!

Старуха попыталась прорваться к выходу, но безуспешно: девушка, как ни крути, была моложе и сильнее.

– Пусти, кому говорю! – верещала бабка, из последних сил пытаясь отпихнуть девушку прочь.

В конце концов, она сдалась и, качаясь и тяжело дыша, вернулась к своей койке. Девушке было жаль её, и она даже начала сомневаться в своей правоте. Вдруг всё это зря? Вдруг она напрасно удерживает бабку в палате, мучая её и не давая ей сходить в уборную? Вдруг в коридоре и правда всё тихо, и нет никаких мертвецов, которых она себе вообразила? А вдруг, всё же, есть? К чёрту! Пусть она и мучается, пусть и проклинает её в голове последними словами, но это для её же блага.

«А может, выпустить её наружу, и пусть себе идёт с миром?» – мелькнула в голове у девушки тёмная, злая мысль, которую она тут же отбросила прочь. Нет. Нет! Я точно знаю, что происходит, а она… Дура!.. Ей всего-то нужно – закрыть рот, слушать и делать, что говорят!

Очень скоро, однако, на смену злости пришла жалость, и девушке вдруг стало нестерпимо грустно за бабушку-соседку.

– Давайте я помогу вам над раковиной встать? Всего-то надо тумбы к ней подставить, и можно будет…

– Да иди ты! – огрызнулась бабка.

Девушка, всё же, воплотила свою задумку в жизнь: подвинула прикроватные тумбочки к раковине так, чтобы, встав на них, можно было в эту самую раковину справить нужду. И когда уже в этих убогих, старых больницах сделают отдельные туалеты в палатах! Бабка, тем не менее, не спешила воспользоваться новой конструкцией. Тогда девушка решила стать первой: возможно, хоть так старушке легче будет переступить через свои предрассудки. Она прикрылась простынёй, сделала своё дело и пустила воду на несколько секунд. Затем вернулась на свою койку и снова села за телефон.

Мать так ничего и не ответила. Девушка бросила попытки ей дописаться и решила просто позвонить ей. Но и тут ответа не последовало: серия протяжных гудков, автоответчик, и на этом всё. Когда солнце, наконец, село, девушка решила отложить телефон и попробовать поспать. Уснула она быстро и спала крепко. Проснулась лишь однажды, уже глубокой ночью, от шума где-то со стороны входа. То была бабка, кряхтя и охая взбиравшаяся на те самые тумбочки перед раковиной. Девушка выдохнула с облегчением и закрыла глаза, стараясь не шевелиться лишний раз и выглядеть спящей.

Утром девушка по привычке проснулась ровно в шесть часов: ровно тогда во все предыдущие дни медсёстры разносили по палатам первые порции лекарств. Дальше, начиная с половины седьмого, они тревожили пациентов примерно каждый час: то давление измерить, то поставить укол, то позвать на приём пищи. Словом, поспать толком больше не получалось. Бабка встала ещё раньше и уже стояла у окна, наблюдая рассвет.

– Доброе утро, – сказала девушка.

– Доброе, доброе, – ответила бабка.

– Как там обстановка? – спросила девушка, имея в виду происходящее за окном.

– Не видно ничего: лес один.

Окна палаты выходили на лесок позади больницы. Ах, если бы они выходили на дорогу! Тогда-то можно было бы держать руку на пульсе событий, не ища в телефоне ответы на все вопросы мироздания.

Телефон девушка взяла в руки сразу, как проснулась. Ответа от матери по-прежнему не было. Девушка не на шутку занервничала: что если… Что если случилось самое худшее? Думать об этом не хотелось, но дурные мысли сами лезли в голову. Она стала искать в интернете информацию о происходящем в районе, где она жила, но ничего кроме короткого комментария про одну из местных школ не обнаружила: кто-то писал на городском форуме, что якобы школу наводнили мертвецы. От этой самой школы квартира матери находилась в нескольких кварталах, и судить об обстановке возле дома по ситуации в той школе было трудно.

– Правда, что ли, все померли там? – бросила в воздух бабка, не ожидая, что на вопрос её последует ответ.

Девушка молча посмотрела на соседку. Вдруг, её словно ведром холодной воды окатило осознание всей беспросветности их положения. Все мертвы. Все, кто снаружи – мертвы! Нет больше доктора, нет медсестёр – дай бог, чтобы в палатах остался хоть кто-то живой! Никто не придёт и не скажет им, что всё вот-вот закончится, и что скоро можно будет выйти наружу. Они застряли здесь, в этой комнате, и пробудут тут до того момента, пока не закончится пища или пока бабке не захочется по-большому, и тогда-то она точно выпрется в коридор и навлечёт на них обеих беду. Они попали. Они крупно попали, и поделать с этим ничего нельзя.

Бабка взялась шелестеть пакетами: искала себе завтрак. Найдя, стала уплетать его, сидя на койке. Девушку это нервировало. Сама перспектива остаться со старухой в этой палате навечно заставляла её ещё больше ненавидеть бабку: её морщины, её усохшую кожу и её дурацкие вставные зубы. То, как она хрустит огурцами, закусывая ими хлеб с яйцами, то, как она смотрит в окно отсутствующим взглядом и даже то, как она сидит на своей кровати. Всё это раздражало девушку до безумия. Она долго и старательно боролась с искушением, но, в конце концов, взяла телефон, открыла карты и построила маршрут от больницы до своего дома. Ничего сложного: сначала через гаражи выйти к дороге, потом по дороге до развилки, потом налево, потом – чуть вперёд и во дворы, а дальше – всего-то найти свой двор и подъезд. Можно выйти и через парадный вход, тем самым миновав гаражи, но тогда дорога сделается длиннее. Ничего: и так сойдёт. Главное – убраться отсюда прочь. Но не сейчас. Может, ещё через пару дней?