Ледоруб для олигарха

На грани джаза и шпионажа звучит мелодия, слышимая немногими. Алекс Вересов- музыкант и тень, дирижёр тайных партитур. Исчезают олигархи, рушатся маски, а улицы Европы звучат, как блюз предательства. Это история о войне без выстрелов и о музыке, что звучит сквозь молчание. Все события – плод авторской фантазии.

Послание

От ворот к крыльцу белоснежной виллы с колоннадой плавно подъехал эскорт, состоящий из «Мерседес-Майбах» и чёрного джипа «Мерседес-Гелендваген», из которого мгновенно выскочили четыре парня латиноамериканской внешности, с борцовской комплекцией, занявшие диспозицию согласно штатной ситуации, а из отворившейся резной двери виллы вышел дворецкий и направился к лимузину, чтобы открыть дверь и поприветствовать выходящего из него хозяина.

Седовласый владелец Lys Royal неспешно покинул лимузин.

– Bonjour, monsieur, – с неподдельной улыбкой склонил голову дворецкий.

– Bonjour, Michel, comment ça va? – с задумчивым видом поинтересовался хозяин.

– Дужэ добррэ, – старательно произнёс Мишель, стараясь угодить хозяину.

В ответ седовласый господин благосклонно улыбнулся и подумал про себя: «Ты мне ещё гэроям слава скажи…», и от этой мысли стало как-то неловко…

– Добрэ, добрэ, – на выдохе произнёс хозяин и поторопился войти в дом, Мишель прошёл следом за начальником охраны, который в свою очередь напускал тень своим огромным силуэтом на босса.

– Привет, дорогой!

К хозяину подошла неторопливо немолодая и довольно ухоженная супруга, как всегда отличавшаяся изысканностью нарядов, в туфельках на невысоких, но очень изящных каблучках.

– Как прошла встреча? – с неподдельным интересом спросила она мужа.

– Да как обычно… хорошо и немного скучно… – хотя в голове у него крутилась фраза секретаря посла: «Игра окончена… вы проиграли!». Он понимал всю двусмысленность и опасность сказанного.

– Ты сегодня дома? – зная постоянную занятость своей супруги всякого рода шопингами и массажами, спросил он.

– Да, сейчас моя филиппиночка придёт, у меня сеанс…

– Ну иди занимайся, а я пойду поработаю над книгой… – и поднявшись по винтовой старинной лестнице, слегка поскрипывавшей от времени, вошёл в свой залитый солнечным светом кабинет.

Скинув пиджак и присев, расслабленно развалившись, в огромное зелёной кожи кресло, он запрокинул голову и глубоко выдохнул. В голове, словно взрывы атомов, пробегали фразы, сказанные тем или иным участником переговоров, от которых ужасно хотелось, подскочив с кресла и подбежав к окну, отворить его и просто заорать от бессилия перед грядущими событиями во всё горло! Но он предпочёл сжать зубы и погрузиться в размышления. Через мгновенье он опустил голову и увидел лежащий на бюро, прямо перед ним, конверт.

«Пану Друговському»

Он смотрел на конверт, скованный ужасом, и не мог пошевелиться, пальцы вцепились в подлокотники кресла в желании разломить их, как орех. Ужас охватил Леонида Дмитриевича при одной мысли, что он увидит там то же послание…. Он гнал от себя эту мысль, но чем больше он об этом думал, тем громче в его голове звучала последняя фраза посла: «ВЫ ПРОИГРАЛИ!!!», эти слова звучали в его голове, как артиллерийские выстрелы, он пытался отвлечься, но нет, они звучали в его голове снова и снова. Леонид Дмитриевич потянулся дрожащей рукой за бутылкой с минеральной водой, но рука не слушалась и не могла никак попасть, потому что он не сводил глаз с конверта…

Накануне, воскресным утром, Леонид Дмитриевич по обычаю в сопровождении пары охранников прогуливался по тихим улочкам Виль-Франша, глубоко вдыхая ароматы местных садов и оранжерей, он обожает скандинавскую ходьбу. Никому и в голову не могло прийти из проезжающих мимо французов на своих «ситроенах» и «рено» и американских богачей, проезжавших на велосипедах или пробегавших трусцой, проживавших в этом фешенебельном городке неодалёку от Монако, что это бывший президент одной из восточноевропейских стран, правда, уже на заслуженном отдыхе. Его прогулка имела свою цель, он заходил на виллу к своему бывшему коллеге, своему преемнику, тоже пенсионеру, Пасечнику Виктору Александровичу, с которым разделял часовую партию в теннис.

Виктор Александрович – радушный хозяин и всегда рад своим друзьям, бывшим соотечественникам, случайно выбравшим на старость лет этот тихий райский и, главное, недостижимый для их врагов уголок.

На воротах их всегда встречали крепкие подтянутые охранники со славянской, казалось бы, внешностью, но эта охрана состояла из агентов ЦРУ, поскольку жена Пасечника до встречи с Виктором работала в Госдепартаменте и поэтому была ценным кадром даже сегодня. Во-первых, нужно было присматривать за самим Пасечником, чтобы не удумал выкинуть чего-нибудь типа книги откровений, а во вторых, работа есть работа, за неё ведь немалые деньги платятся…

Пасечник, раскинув радушно руки, направился навстречу своему старому доброму другу:

– Я бачу, вы у боёвому настрои сьогодни? Напэвнэ выграть сподиваетэсь? Лэонид Дмитриёвич? – с улыбкой на лице заключил в объятия своего друга Пасечник.

– Сподиваюсь! – с улыбкой ответил Леонид Дмитриевич.

– Как дела, дорогой?

– Та потэхеньку, – продолжал Пасечник, и они направились в беседку возле корта.

Игра продолжалась около часа, после чего друзья, под непрестанным присмотром охраны, направились к бассейну, где шумели и плескались внуки Пасечника, приехавшие из Калифорнии к дедушке на каникулы.

– Диду! Диду! – закричали дети, завидев Пасечника издали…

– Що, малэча, набовталыся? – смеясь и обнимая внуков, сказал Пасечник. – Ну бижить пограйтеся у садочку… – и дети, весело смеясь, убежали в сад с аккуратно постриженным румынскими гастарбайтерами газоном и ухоженными экзотическими растениями.

После непродолжительной беседы о повседневности Пасечник вдруг, потупив голову, спросил: не слышал ли Леонид Дмитриевич ничего о письмах, приходящих по очереди сначала их бывшему коллеге, вскоре усопшему Перваку Леониду Михайловичу, ему, Пасечнику, их преемнику Пошенку, в общем, все, кроме снятого революцией Валика, скрывавшегося на Востоке, ему звонили, он ничего не получал.

– А что за письма? – спросил Леонид.

– Пишлы… – сказал Пасечник и, обняв по-дружески за плечо своего друга, направились в кабинет.

Кабинет Пасечника располагался на первом этаже виллы в итальянском стиле с кабинетом, похожим на Овальный Белого дома, с огромными витражными окнами и выходом на террасу. Они вошли и расположились на роскошном канапе в стиле Луи XIV.

– Так что за письма?

– На, читай…

Пасечник сидел со спокойным видом, но внутри него всё дрожало от ужаса.

Джаз-клуб Pall Mall

Марсель. Вечер.

В квартале рядом с портом гудел ветер, разгоняя солёную сырость и запах рыбы вперемешку с прогретыми тормозами мопедов. За вывеской Pall Mall, полузатёртой от времени, рождались первые аккорды джаза. Алекс Вересов в потёртом сером пиджаке поднимался на сцену с тромбоном в руках. Он не улыбался – не из холода в душе, а потому что в этом городе его знали по звуку, а не по мимике. Где-то в это время Лиза, его жена, заканчивала смену в роддоме. Они были вместе двадцать лет. И если музыка была воздухом, то Лиза – его почвой. Сегодня, в темноте у сцены, кто-то наблюдал за ним. Очень внимательно. И не ради музыки.

Алекс проверил мундштук, прислушался к строю саксофона и, не глядя, кивнул контрабасисту. Сигнал. Песня начиналась тихо – старый Blue in Green. Он играл не ноты, он играл тени. В зале повисла густая тишина, как в храме. Даже бармен притих, вытирая стакан, будто боялся перебить дыхание.

Вересов играл, как будто бы вспоминал. Каждое глиссандо – как шаг по пустыне Афгана. Каждое стаккато – выстрел в горах Косово. Он не любил говорить о войне. Но она звучала в его музыке – будто он извинялся перед миром. А потом в какой-то момент он открыл глаза. И взгляд его на секунду пересёкся с парой в дальнем углу – мужчина в белом пиджаке и женщина с руками, изъеденными страхом. Алекс знал этот взгляд. Он не раз видел его в лагерях для беженцев, в подвалах Бенгази, на крышах в Ямусукро.

Он доиграл, снял тромбон с плеча и кивнул залу. Кто-то хлопал. Кто-то молчал. Кто-то вышел. Он спустился со сцены и прошёл за кулисы, достал телефон. Там было сообщение от бармена:

«Родился мальчик. Назвали Владом. Смотри – не забудь купить молоко».

Он улыбнулся. И в этот момент понял – за ним следят.

Алекс вышел из клуба не спеша. Музыка ещё звучала внутри, ускользая через щели дверей, как дух позднего часа. Он свернул в боковую улочку – короткий путь к его дому в районе Эндум. Каменная мостовая блестела после морского ветра.

Он шёл легко, но чувствовал – шагов за спиной стало больше. И не в такт. Не ритмично, как у случайного прохожего.

Он свернул за угол, остановился на секунду, будто завязывая шнурок. Левой рукой потянулся в карман пиджака – не за оружием, нет. За зажигалкой. Щёлк. Вспыхнул огонь. Он выждал. Тишина. Только звук капающей воды и отдалённый лай с причала.

Над крышами бесшумно пролетела пара альбатросов – огромные, вальяжные, как призраки забытых морей. Они не принадлежали этому городу. Их занесло сюда ветром – как и его самого. Алекс посмотрел вверх. «Странно. Птицы ошибаются маршрутом – значит, и люди начнут ошибаться», – подумал он.

Стая голубей бы просто улетела. Альбатросы – знак. Он пошёл дальше. Охота началась.

Тень Альбатроса

Дверь в их квартиру на третьем этаже скрипнула, как старая виолончель. Алекс снял ботинки, аккуратно поставил тромбон в угол. В квартире пахло ромашкой и ванилью – Лиза, как всегда, поставила сушиться пижамки новорождённых. Она спала на боку, в кресле, завернувшись в одеяло, с телефоном на животе. Её дыхание было ровным, спокойным – как метроном в другой жизни.

Алекс посмотрел на неё. Его Лиза. Та, что прошла с ним войну, эмиграцию, бессонницы, страх. Та, что всё ещё верит, что он играет только музыку.

Он положил флешку в футляр тромбона и направился на кухню. Холодильник приветливо загудел, напоминая о молоке. Он налил себе стакан, выпил залпом. Потом – сел.

Смотрел в стену. Молча. Минута. Другая.

Операция «Альбатрос». Ливия.

Город Сирт, 2011. Ночь. Обстрел. Пыль. Запах крови и гари. Он помнил звук – не стрельбы, не крика. Падение. Как у птицы, чей размах оказался слишком велик для пустыни. Он потёр лицо руками. Альбатросы снова вернулись. Не в небе – в голове.

– Ты поздно, – сказала Лиза, не открывая глаз.

– В Pall Mall задержали. Джонни опять в свою импровизацию ударился.

– И как она сегодня?

– Мягче, чем обычно. Как ты?

– Трое сегодня. Один мальчик – Влад. Спокойный, с хорошими лёгкими.

Он подошёл, обнял её сзади, положил руки на плечи.

– Может, Влад – это знак, – прошептал он.

– Какой ещё знак, Алекс?

Он не ответил. Потому что уже знал: за флешкой придут. И, возможно, не только за ней.

Допрос

Свет пробивался сквозь жалюзи, будто пытался разобрать лицо Лизы, спящей рядом. Алекс уже проснулся – привычка, оставшаяся с Ливии. Он лежал, не двигаясь, слушая тишину.

И тут – три стука. Не звонок. Именно стук. Твёрдый, уверенный, не терпящий пауз.

Он встал, босиком прошёл к двери. Лиза повернулась на другой бок и тихо что-то прошептала во сне.

– Qui est là? – спросил он, не открывая.

– Monsieur Veresov? Police nationale. Nous avons quelques questions.

Алекс посмотрел в глазок. Двое. Одеты в гражданское, но держатся так, будто только что из академии. Один – высокий, с гладко выбритым черепом и перчатками. Второй – пониже, с чёрной бородкой, под мышкой папка и в руках что-то похожее на мандат.

– Une minute, – отозвался Алекс. Спокойно. Как перед выступлением.

Он отпер три замка, открыл ровно настолько, чтобы не показывать квартиру.

– Чем обязан?

– Мы расследуем инцидент прошлой ночью, неподалёку от rue de la République.

– Улица длинная. Что за инцидент?

– Убийство. Молодой человек. Возможно, восточноевропейского происхождения. У вас есть знакомые в украинской или русской диаспоре?

Алекс пожал плечами.

– Я играю в джазовом клубе. Мы все там – Восточная Европа. Что конкретно вам от меня нужно?

– Простой допрос. Вы были в этом районе между 00:00 и 01:30?

– Я возвращался домой. После концерта. Устал.

Полицейский с бородкой склонил голову:

– Может, тогда вы объясните, monsieur, почему камера на перекрёстке зафиксировала, как вы поднимаете что-то с асфальта рядом с телом?

Пауза.

Алекс медленно кивнул.

– Конечно. Но мне нужно надеть рубашку. Вы не против?

Они кивнули. Он закрыл дверь. Быстро.

И так же быстро достал флешку из футляра тромбона, вышел на балкон и… бросил её в воду. Узкий ручей внизу был частью старой системы канализации, в нём обычно плавали пластиковые пакеты и чайки. Сегодня – флешка. Секунда. И её нет.

Он вернулся.

В дверь снова постучали.

– Садитесь, месье Вересов, – стул был металлическим, холодным, как взгляд капитана Бержье. – Вы сказали, что возвращались домой в 00:40. Уточните – в одиночестве?

Алекс присел, сцепив руки в замок.

– Да. Устал. Концерт затянулся, потом шёл пешком. Воздух. Море. Джаз в голове.

Бержье слегка улыбнулся.

– И всё бы ничего. Только есть проблема. Небольшая.

– Это не я, – спокойно ответил Алекс.

– Вы опережаете события, – прищурился Бержье. – Мы не говорим, что это вы. Мы говорим, что кто-то был убит. И вы были в пределах двадцати метров.

– Кто? – спросил Алекс.

Капитан сделал театральную паузу, вытащил фотографию и бросил на стол.

– Олег Стеценко. Депутат бывшей республики ныне воюющей страны. На отдыхе с семьёй. Убит контрольным выстрелом в сердце. Без шума. Без крика. Его жена спала в отеле. Он вышел покурить. Не вернулся.

Алекс посмотрел на фото. Угол губ дёрнулся – еле заметно. Он знал это имя. Стеценко был в списках «Белых кроликов» – тех, кого ГРУ когда-то отметило «на потом».

– Вы его знали? – спросил Бержье, заметив реакцию.

– Только по слухам. Политик. Коррупция. Олигархи. Всё как обычно.

– Вы когда-нибудь были в Украине?

– Да. Работал в Одессе, в военном оркестре. Давно. До переезда.

Капитан приподнял бровь:

– Музыкант?

Алекс чуть усмехнулся:

– Не совсем. Скажем так… многофункциональный специалист.

Капитан кивнул. Сделал паузу. Потом нажал кнопку на пульте – с потолка опустился проектор. На экране – кадры видеонаблюдения: человек в плаще поднимает с асфальта чёрный предмет. За ним – тень падающего тела.

– Это вы?

– Это я. Я поднял флешку. Она лежала рядом. Не думал, что она важна.

– Где она сейчас?

– Потерялась.

– Потерялась?

Алекс пожал плечами:

– Маленькая. Чёрная. В темноте – как иголка в сене.

Бержье сжал губы.

– Мы ещё вернёмся к вам, месье Вересов.

Алекс вышел из участка с лицом скульптуры – гладким, спокойным, но с той трещиной, что образуется только под давлением тысячи атмосфер. Закурил. Не потому, что хотелось. А чтобы подышать дымом, а не страхом.

Улица была пустынной. Морось. Неровный свет от фонарей, старый асфальт, пахнущий солью и дождём. И тишина. Та, что наступает только после вопросов, на которые не хочется знать ответ.

Он сделал несколько шагов… и замер.

Автомобиль с тонированными стёклами стоял у угла, не мигая фарами. Новый «Пежо». Не местный. Не тот, что обычно паркуют на этой улице.

В салоне – двое. Один из них щёлкнул объективом фотоаппарата, второй, в наушниках, смотрел на планшет.

– Объект вышел. Движется по направлению к юго-западу.

– Фиксируем маршрут. Париж подтвердит. Напоминаю: он был на приёме 14 июля. Прямо за президентом. Третий ряд. Музыкальный корпус.

– Он улыбался, когда звучал гимн. Но взгляд – не улыбался.

– Продолжать наблюдение. Без контакта. DGSI будет слушать каждую ноту.

Алекс чувствовал – за ним следят. Он знал этот вес. Как пепел в кармане, как мокрый камень под языком. Но не обернулся. Не ускорил шаг.

Он просто шёл, как будто играл партию. Молчаливую. Первую часть оперы, где пока ещё не стреляют. Только репетируют.

Старик на балконе

Утро в Ницце пахло апельсиновыми деревьями и морем. С балкона своего апартамента Леонид Михайлович – некогда могущественный человек, державший ручку над судьбой страны, – глядел на Лазурный берег, как на старую фотографию: красиво, но больше не для него.

Его дыхание было хрупким, как пергамент. Супруга, всё ещё ухаживающая за ним с почти сестринской заботой, готовила ему кофе. Он ничего не подозревал.

В это утро на скамейке у входа в резиденцию сидел человек в бейсболке с логотипом футбольного клуба «Олимпик Марсель». Он кормил голубей, не поднимая взгляда.

Через десять минут рядом остановился чёрный электроскутер. Без номеров.

I. Старик и тишина

(Лазурный берег, утро)

Леонид Михайлович в халате цвета бежевого песка сидел на плетёном кресле с пледом на коленях. Его взгляд был направлен на горизонт, за который уже не требовалось заглядывать.

Лёгкий ветерок шевелил тонкие волосы на его голове. Из кухни доносился аромат кофе. Мир казался таким, каким он и должен быть в последние дни жизни: чуть тёплым, чуть печальным, до тошноты обыденным.

Внизу по бульвару Жан Медсан неспешно проходили туристы, солнце пробивалось сквозь маркизы.

Он не заметил мужчину в сером костюме, который медленно вошёл в вестибюль здания. У мужчины не было багажа. Только папка.

II. Исполнитель

(10 минут позже)

Он не поднимался по лестнице – он знал, что лифт работает до нужного этажа. Он не стучал в дверь – её открыл старый дворецкий, слегка удивлённый, но не испуганный.

– Monsieur, un visiteur… – пробормотал он, заглянув на балкон.

Леонид поднял глаза. Тот стоял на фоне солнца, словно вырезанный из неона силуэт.

– Вы кто? – спокойно спросил бывший президент.

– Друг. Из прошлого.

На этом разговор закончился. Дворецкий больше не вышел из квартиры.

С улицы раздался крик чайки, и в тот момент кофе на подносе остался так и не поданным.

III. Вересов

(В окрестностях Ниццы, скрытая позиция)

– Он вошёл, – сказал Джон, прислушиваясь к рации.

Вересов молча кивнул. Машина стояла под маскировочной сеткой на одной из террасных улиц чуть выше резиденции. Отсюда был виден фрагмент крыши, с которого срывался лёгкий ветер.

– Почему именно он? – тихо спросил Андрей, затягиваясь сигаретой.

– Потому что он один из Триады, – ответил Алекс, глядя в даль. – Первый. Самый лёгкий.

В ухе щёлкнул сигнал: «Операция завершена. Без шума. Выход через подземный гараж».

Вересов откинулся на сиденье и прикрыл глаза. Лазурный берег снова стал равнодушным. Исполнитель двигался без суеты. Его тень скользнула между кипарисами, по травяной дорожке вдоль боковой стены дома. Он был в чёрном, но не как клише – никакого балахона, только аккуратный костюм официанта и сумка на плече. Сливался с тенями, как будто знал их язык. Всё было рассчитано: камеры заглушены, маршрут разведан, охрана в это время пересматривала футбольный матч на планшете.

Алекс переключил объектив. Теперь он видел руку исполнителя – она легла на перила винтовой лестницы, ведущей на второй этаж. Старик всё ещё стоял на балконе, склонив голову к морю. Словно чувствовал – не что-то конкретное, а общее беспокойство, щекочущее кожу под лопатками.

В наушнике – сухой голос:

– Объект в зоне. Последнее окно.

Алекс почти не дышал. Он должен был просто наблюдать. Но внутри начинался холод. Не страх – отторжение. Он вспомнил, как однажды в Косово их отряд застал дом стариков, где прятали боевиков. Дом сожгли. Старики не вышли. Потом ему долго снились обугленные очки.

На балконе женщина – жена Леонида Михайловича – вышла с пледом. Положила его ему на плечи. Он коснулся её руки. На миг они стали похожи на портрет – почти святые, почти легенда.

Исполнитель замер в метре от двери. В руке – ампула. Не пистолет. Не нож. А бесшумный яд – распыление в вентиляционную решётку. Лёгкая смерть. Почти благородная.

Но в этот момент вмешался случай.

На дороге внизу загудел скутер. Подросток в наушниках свернул не туда, заехал за ворота. Один из охранников вскочил. Всё случилось за секунду: голос в наушнике заорал:

– Контакт сорван! Повторяю – контакт сорван! Исполнитель уходит!

Алекс, словно сброшенный из гипноза, резко встал. Через секунду он уже собирал оборудование.

– Я их выведу, – сказал он в микрофон, – не оставим следов.

На экране в углу – образ старика, вернувшегося в кресло. Он ещё не знал, как близко подошла смерть.

И всё же это была только первая попытка. Операция не отменена. И Алекс это знал.

Вечер в Ницце ложился на холмы медным покрывалом. Воздух был густой и чуть сладкий – аромат жасмина смешивался с солью Средиземного моря. На балконе старинной виллы, утопающей в бугенвиллеях, стоял человек. Высокий, с прямой спиной, седовласый, он держался, как привык за восемьдесят лет: с достоинством, хотя и с тайной болью в суставах.

Леонид Михайлович вглядывался в горизонт. Его густые белые волосы колыхались на тёплом ветру, а глаза, тускловато-серые, всё ещё искали в сумерках то, чего уже не существовало. Он говорил мало – почти исключительно на украинском, как бы отгородившись от мира, который давно стал для него чужим.

За его спиной мелькнула тень жены, такой же древней и осторожной. Вечерний чай, таблетки, охранник – всё по распорядку. Но сегодня в воздухе было что-то иное. Слишком тихо. Даже чайки не кричали.

Леонид опёрся на балюстраду. Где-то внизу, за живой изгородью, замерло чёрное авто. Его мотор был заглушён, но кто-то сидел внутри. Кто-то ждал. В этом ожидании была слишком тяжёлая тишина.

Алекс Вересов наблюдал издалека. Бинокль стоял на штативе в оконной нише старого дома, арендованного под ложное имя. Рядом стоял мужчина в чёрном – связной из Триады. Приказ был получен за двое суток до этого. Никаких прямых контактов. Только наблюдение. Только подтверждение.

Алекс вгляделся в балкон – старик стоял, как бронзовая статуя ушедшего века. И в этом молчаливом облике было нечто трогательное. «Он всё-таки человек. Старый, больной. Возможно, последний из своего рода», – подумал Алекс, чувствуя, как в груди что-то щёлкнуло.

Но выбора не было. Решение принято не им. Он лишь свидетель, инструмент, тень в чужом замысле.

В наушнике зашуршало:

– Фаза два. Подтверждаю визуальный контакт. Исполнитель на месте.

Алекс молча кивнул, хотя знал, что его не видят. Всё пошло по плану.

Балкон погрузился в полумрак. Старик сделал шаг назад. В этот момент в кустах возле дороги щёлкнул предохранитель.

Исполнитель двигался без суеты. Его тень скользнула между кипарисами, по травяной дорожке вдоль боковой стены дома. Он был в чёрном, но не как клише – никакого балахона, только аккуратный костюм официанта и сумка на плече. Сливался с тенями, как будто знал их язык. Всё было рассчитано: камеры заглушены, маршрут разведан, охрана в это время пересматривала футбольный матч на планшете.

Алекс переключил объектив. Теперь он видел руку исполнителя – она легла на перила винтовой лестницы, ведущей на второй этаж. Старик всё ещё стоял на балконе, склонив голову к морю. Словно чувствовал – не что-то конкретное, а общее беспокойство, щекочущее кожу под лопатками.

В наушнике – сухой голос:

– Объект в зоне. Последнее окно.

Алекс почти не дышал. Он должен был просто наблюдать. Но внутри начинался холод. Не страх – отторжение. Он вспомнил, как однажды в Косово их отряд застал дом стариков, где прятали боевиков. Дом сожгли. Старики не вышли. Потом ему долго снились обугленные очки.

На балконе женщина – жена Леонида Михайловича – вышла с пледом. Положила его ему на плечи. Он коснулся её руки. На миг они стали похожи на портрет – почти святые, почти легенда.

Исполнитель замер в метре от двери. В руке – ампула. Не пистолет. Не нож. А бесшумный яд – распыление в вентиляционную решётку. Лёгкая смерть. Почти благородная.

Но в этот момент вмешался случай.

На дороге внизу загудел скутер. Подросток в наушниках свернул не туда, заехал за ворота. Один из охранников вскочил. Всё случилось за секунду: голос в наушнике заорал:

– Контакт сорван! Повторяю – контакт сорван! Исполнитель уходит!

Алекс, словно сброшенный из гипноза, резко встал. Через секунду он уже собирал оборудование.

– Я их выведу, – сказал он в микрофон, – не оставим следов.

На экране в углу – образ старика, вернувшегося в кресло. Он ещё не знал, как близко подошла смерть.

И всё же это была только первая попытка. Операция не отменена. И Алекс это знал.

Вторая попытка

После неудачи Марсель встречал Алексa тёплым ветром с моря, словно не было ни Ниццы, ни проваленной операции. Он ехал медленно, глядя на синеву, что расплывалась между крышами. Радио молчало. В голове – шум. Не от дороги. От вопросов.

Почему провал? Почему именно сейчас? И главное – неужели его оставили в стороне специально?

У входа в казармы он свернул не налево, как обычно, к плацу, а направо – к техническому боксу. Его машину уже ждали. Тёмный «Пежо», переоборудованный под гражданское авто, но с начинкой для внутренних дел.

Он пересел, передав ключи сержанту, и поехал. Остановка – торговый центр на трассе A50. Там, на верхней парковке, он оставил свою старую «Рено» два дня назад. Никто не заподозрит. Всё было по протоколу. Почти всё.

Через полчаса он уже поднимался в бюро – полуподвальное помещение с роялем, ящиками с инструментами и стопкой нот. Не спроси – не догадаешься. Только по мелочам: тяжёлый замок, искажающее стекло, звук под ногами.

Он снял китель. Под ним – футболка с надписью «Jazz is my weapon». Налил себе кофе. Не допил. Сел к компьютеру. На экране – отчёт. Без имён, только инициалы. В графе «действия наблюдателя» – кратко и хладнокровно:

«Объект наблюдался. Попытка устранения сорвана. Исполнитель скрылся. Связь с группой прервана. Слежка продолжается».

Он нажал «отправить».

Триада не простит провала. Но он тоже не простит им себя.

Тем вечером в джаз-клубе Pall Mall было непривычно тихо. Ни антрактов, ни танцующих пар. Лишь несколько завсегдатаев, один из которых – человек в сером костюме и с русским акцентом.

Представитель консульства. Имя он не назвал. Только подмигнул, когда Алекс подошёл к сцене.

– Красиво играете, Вересов. Как всегда. У нас бы вам дали медаль. Или прокляли. Смотря кто слушает.

Алекс не ответил. Только настроил тромбон.

– А вы знаете, – продолжал тот, – старик на балконе сегодня получил новый плед. С шотландской клеткой. Видимо, его жена очень его любит.

Пауза. И тишина в клубе вдруг стала плотной, как ткань.

– Я наблюдаю. Как вы. Только с другой стороны сцены, – добавил гость.

И ушёл, оставив записку в стакане виски.

Записка:

«Следующий будет моложе. И не будет пледа. Будет кровь».

– Контрапункт.

Вересов почувствовал, как зазвенело в ухе. Щёлкнул миниатюрный приёмник в зубе – давно проверенная система, ещё со времён операции в Кот-д’Ивуаре.

– Слушай внимательно, – голос был знаком. – Подтвердилось. Старик на балконе. Точка начнёт движение через тридцать секунд. Наблюдение без вмешательства.

Алекс сидел в своём «Рено», припаркованном в квартале выше. Его машина ничем не выделялась – старая, пыльная, но с идеальной электроникой внутри. Через зеркало он видел соседнюю виллу.

Он не курил. Не двигался. Он ждал. Как дирижёр, замерший перед первыми тактами партитуры, где вместо нот – выстрелы, шаги и смерть.

В его наушнике – лишь лёгкий фон: ветер, шорох кабеля, дальний гул мотора. И всё же он почувствовал – точка двинулась.

– Сигнал.

Вересов активировал оптический зум с крыши дома через автономную камеру. На экране – ничего. И это было самым тревожным. Ни теней, ни движения, ни признаков жизни – кроме старика, всё ещё сидящего, как на троне, под небом Лазурного берега.

– Минус пятнадцать, – шепнул голос в ухе.

И в этот момент тишину прорезал едва уловимый щелчок. Старик будто замер. Или почувствовал что-то? Или вспомнил? Его рука дрогнула. Птица пролетела низко над балконом.

Потом – резкое движение за плетёной ширмой. И всё погасло.

Алекс выдохнул.