Девушка у моря

Пролог

Цветы давно распустились, но только сейчас я это воочию заметил. Их легкие шапочки сновали туда-сюда от немого дуновения ветра, раскручивая, словно веретено. Тонкие мохноногие стебельки кланяются к теплой земле и обратно, пряча свои цветущие лики за юбкой зеленых листков, шаловливо вздымающихся вверх. Это был конец жаркого лета.

Крутя педали в гору, я невозмутимо рассматриваю красоты природы – желтые поля приятно напоминают тех цыплят, что недавно видел у бабушки, а пестрые, наполненные всевозможной палитрой цветов, походили на яркие дождевые капли, окрасившие собой каждый миллиметр, казалось бы, скучной ромашки. Ноги горят, икры кажутся каменными. Вот-вот и лопнут, если поднажму сильнее, чем сейчас. Сбавляю скорость. Легкий суховей резвится с недлинными волосами, как бы брезгливо касаясь их. Хоть и снаружи, но легкие будто не дышат: прелость в ноздрях душит, не давая проникнуть аромату цветения внутрь, наполняя меня сполна. Ощущение пустого сосуда не покидало и я, чтобы слиться c мгновением, бросаю руки с руля в стороны, запрокинув голову назад. Теплая свобода взлохматила волосы, окрылила, забрав лишнюю чувствительность; ноги не хотели толкать тяжесть металла верх и сдались; тело потихоньку потеряло равновесие, завалившись в левую сторону. Последнее, что мне запомнилось от свободы – то, как она романтично коснулась щеки, скользнув мягко под одежду.

Цвета. Они вмешались друг в друга, пока я кубарем летел прямо в поле: фуксия, синева, цвет ядреной горчицы – все наслоилось друг на друга, вызывая тянущуюся нитью тошноту. Рухнул в треклятый песок, смешанный с галькой. Руки будто нырнули в кипяток, полностью сваривший их, сердце билось о ребра, смачно боля, а дышалось настолько тяжело, что приходилось глотать пыль ртом, чтобы не задохнуться. Чувство грязи осело не только на теле, но и внутри, захламив легкие, трахею, вмешав пыль в кровь. Казалось, еще чуть-чуть и буду как те паровозы: выкашливать груду сажи наружу, смолью окрашивая чистое небо. И на кротчайшие секунды прикрыл глаза, только бы присмирить кричащее сердце.

– Ты в порядке?

Голос будто бы не отсюда. Я даже не поверил, что слышу что-то еще, помимо шелестящей листвы над ухом, пока мягкая, точно ластящаяся, тень едва ли не притронулась к моему лицу, как жар полудня отступил, оставляя мягкий шлейф хлада не скуле. И, неспешно раскрыв глаза, я вижу ее: поцелованные солнцем щеки, нарумяненные от духоты улицы.

Она уверенно подала мне руку с грудой колец на ней: все вперемешку – золото на серебре и все деликатно поблескивает на свету, ослепляя и без того уставшие глаза. Я также уверенно схватил ее за руку и без доли стеснения поднялся, мягко отряхиваясь от налипшей грязи.

Точно опешив, я вспоминаю ее вопрос, заливаясь в краску, и судорожно озираюсь на озорное лицо незнакомой девочки, с прищуром дожидающаяся ответа.

– Я? – неловко протянул сквозь сухие губы я, хмурясь от сказанного. – Да, сойдет… – и тыльной стороной ладони прошелся по взмокшему лбу, еле слышно сертыхнувшись, краем глаза завидев, как по руке вниз уже струились грязевые неприглядные капли, оставившие некрасивые разводы на коже.

И она рассмеялась. Совсем не злорадно, чтобы обидеть, а слишком уж непринужденно. На это я не смог сдержать свою улыбку, неловко пригладив непослушные волосы на затылке.

– Ой, извини, – она смущенно скрыла свой белоснежный оскал за ладонью мягкой руки.

– Все в порядке.

– Пойдем к морю. До него идти, правда, минут тридцать, но ты хотя бы умоешься.

Я согласно кивнул, болезненно наклонился за лежащем в скуке велосипедом и одним рывком поднял его на колеса, попутно вытирая налипшую пыль с сиденья. Как только я поднял взгляд в сторону, где стояла она, то ее и след простыл – только макушка горящих волос резвилась вдалеке, до которой мне очень хотелось дотронуться.

Оседлав помятый жизнью транспорт, я резко надавил на педаль, из-за чего от колеса полились брызги режущей гальки вверх, но пока она смиренно падала, я уже катился вниз по небольшой горке, прямо к ней.

– Эй!

– Не «эй», а Зина, – она заулыбалась.

– Извини. Зин, давай довезу? Быстрее будет.

Она перевела испуганный взгляд на мои изодранные в кровь колени и на грязный лоб, а после мягко усмехнулась в ладонь, отвернувшись.

– Это ты извини…

– Понял.

Аккуратно притормозив, я слез с велосипеда и медленно поплелся за ней, чувствуя наросшее напряжение в забитых мышцах.

– Слушай.

– М? – я как-то резко развернулся к ней. Колесо воткнулось в вытянутой формы камень, в ту же секунду вытолкнувшись под моим напором в воздух. Я в очередной раз чуть не упал.

– Сколько тебе?

– Двенадцать, – зачем-то соврал я.

– Вот и мне. Скоро тринадцать будет, – сказала она.

– Лето скоро закончится.

Я с печалью уставился в небо – облака потихоньку замедлялись, тени зловеще увеличились, а погода будо бы становилась с каждой секундой все приятней.

– Ты прав. – С досадой согласилась она. Только сейчас я услышал эту редкую печаль в голосе.

Весь остальной путь мы прошли в редкой тишине: приятной, как колыхание высокой травы на коже.

Солнце постепенно садилось, хотя жара по сей час плавила прелый воздух. Мы сидели на оборванном берегу моря. Я пододвинул бревно ближе к воде: ее ноги уже облизывались теплыми волнами, шныряющие меж пальцев ног, я же уселся на краю, всматриваясь в пылающее солнце.

– Знаешь байку местную?

Она неуютно свела руки на коленях, сжав попутно короткое платье, и робко поджала губы.

– Их много. Какую именно? – невозмутимо спросил я.

Небо потихоньку менялось: облака из молочного превратились в кисельный, голубизна неба понемногу сходила, меняясь на цвет переспелого апельсина. Вдалеке слышались лягушки и всплеск толстой рыбы. Против нас сидел рыбак в лодке – смиренно покачивался на мягких волнах, явно заснув. И я уже успел представить, как его унесло далеко-далеко к тому островку, едва ли виднеющийся с этого огрызка берега, который простилался на долгие километры вперед.

Зина прочистила горло, пяткой всколыхнув морское побережье. Приятно забурлила соленая вода, брызгами приземлившись мне на голени, только вот моя собеседница едва ли находила в этом приятную романтику, продолжив оставаться напряженнее струны.

– Ну вот, к примеру: те, кто родился под знаком «близнецы» могут сделать собственную копию, – я прыснул.

– Смеешься?

– Я серьезно! – она недовольно поднялась на ноги, взбудоражив песок: тот туманными красками рассыпался по водной глади, потихоньку исчезнув из вида. – «Рыбы» вот дышат под водой! Понимаешь?

– Сама-то кто по гороскопу?

Я с усмешкой взглянул на нее: потихоньку миловидный профиль с румяными щеками, тонкими чертами лица казался мне безобразным. То ли тень так некрасиво ложилась, то ли ее образ действительно стал выглядеть старше.

Но Зина же даже не пыталась скрывать нечто безобразное в своем анфасе, еще сильнее нахмурив тонкие брови от досады.

– «Дева», – она отвернулась, в опаске прижала руку к животу и еле заметно задрожала, как от ледяного бриза воды. Я всячески старался поймать ее взгляд, но не выходило – она настойчиво скрыла лицо за серебрящимися волосами.

– Ну, и? – я вздохнул и спиной рухнул на ребристую неудобную кору, чувствуя исходящее тепло, выжигающее новые царапины. – Какая же байка распространилась на «дев»?

Она несколько помолчала, засмотревшись в спокойный горизонт. Отчего-то я боялся глядеть на нее, но, из-под своих густых ресниц, я кое-как отловил тончайшую прядь ее пшеничных волос, красиво струящихся, словно упитанный лосось в толще воды.

– Говорят, – загадочно начала она, – когда солнце скрывается из вида, а небо темнеет, то все, кто родился под этим знаком – стареют. Все длится ровно до рассвета, а после вновь, как день сурка.

Легкий озноб пробил кожу. Я жевал сорванную траву, конец которой неприятно расслоился, заколов язык, и смотрел в небо. Отчего-то паника внутри шипела тонкими спазмами, желающие, чтобы я рванул с места и больше никогда не возвращался ни сюда, ни в этот поселок, отрезанный от цивилизации. Паника говорила бежать, хотя знала, что мне ломило ноги.

– Не знаю, где ты вычитала эту ерунду, но чушь весьма занятная. – Я резко поднялся на ноги, потянувшись. Внутри будто обрывался канат мышц, ноющих и просящих окунуться в прохладную ванну, совершенно позабыв о предстоящей работе. – Ну, что ж, м…

– Зина.

– Да, точно! Зин, встретимся завтра?

Повернулся к ней, как мальчишка, влюбившийся в воспитательницу: также неловко, взволнованно, неуклюже протянул к ней руку. Она, в пол-оборота, сунула свою руку в мою ладонь, никак не выглядывая из-за волос. Я удивился. Моя рука касалась ее руки: такой сухой, костлявой, жиденькой. Как только она поняла, что рукопожатие затянулось, то быстро отпрянула, аккуратно присев на то место, где сидела ранее, неприятно сгорбившись. А я ушел. Ушел и ни разу не обернулся, не зная даже, оборачивалась ли она.

Должно быть, оборачивалась: моя спина горела весь тот путь, который был виден ей с огрызка есчаного берега.

Вечером ехать по проселочной дороге намного приятнее, чем когда солнце в Зените. Я наслаждался шепотом сверчков, что засели в траве, легким ветром, холодящий вспотевшую кожу, и почти безлюдной округой. Местные бабки зачем-то рвали друг у друга красивые бутоны пионов, ехидно смеясь, а деды, занявшие скамьи около домов, играли в шахматы или обсуждали какую-то статью в посеревшей газете, но слишком громко потому, что каждый не хотел соглашаться друг с другом. Деревенская жизнь, как мне кажется, далека от нашей реальности: время здесь протекает, а не идет, а зимой вовсе останавливается.

Сейчас, когда август почти иссяк, тоска почему-то кажется особенной – она на редкость невыносима и хочется скорее в душный сентябрь, чтобы первые будни хоть как-то отличались от скудной летней киноленты.

Я остановился посреди дороги, ледеными руками впившись в изогнутый руль велосипеда, с ужасом глядя на семью, вовсю вымахивающая мне на горизонте. И будто бы весь одноименный фильм разбился об реальность, разбросав свои тусклые осколки по Приморску.

Подумать только, завтра ведь я уезжаю…

1

Адское деревенское лето с подсолнухами, или беспокойное подсолнуховое море, расстелившееся в местной глубинке подле водной пучины на десятки километров по обе стороны, загоняло меня, шестнадцатилетнего подростка, в глубины неизвестного сожаления. Мошкара не дает насладиться погодой – жара кажется куда невыносимее, чем есть на деле. Желтые лепестки щекотали кожу. Они будто бы нарывались на погибель, когда сами не знали, что один точно пожертвует своей слишком счастливой головой. В мире не может быть около одной тысячи солнц, так пускай из тысячи останется девятьсот девяносто девять.

Единственное, что радовало в этом бесконечном потоке духоты, так это настоящее море, ждущее меня на другом конце этого безумства.

А полуденное настоящее солнце все не отставало, жаря меня, будто местную амфибию на брошенной строителями решетке. Оно уже раскалило асфальт, на котором не могли теперь шляться даже бродяжные кошки, плавило бездушный воздух и на конце поселка подожгло этим утром сухие листья, которые с ночи забыл убрать чей-то дед. И как бы мне самому не хотелось остудиться в воде, к которой я покорно вышагиваю сквозь метровые цветы, уверен, что буйная морская гладь не способна избавить меня от летних страданий – вода, по рассказам местных рыбаков, до приятного тепла, словно парное молоко. Я шел туда исключительно из сентиментальных целей, которые давненько не навещали мою спекшую курчавую голову. Из-за диких вьющихся волос моя голова чем-то напоминала ссохшегося вида подсолнух. Да и на деле колючие стебли настоящего подсолнуха еле удерживали увесистую семенную головку, которая еле доходила даже до моего подбородка, потому мое неповоротливое тело можно было бы точно разглядеть с дороги, – мы были чертовски похожи с этим неуклюжим растением, но и до ужаса отличались друг от друга.

От землистой дороги пахнет горячим песком и жженым кунжутом, которым мать постоянно усыпала любые салаты, но даже так – идти вдоль прелой долины не доставляло мне и капли удовольствия, потому я не раз думал развернуться, только вот, прошел почти весь путь, и отступать было бы редчайшей глупостью. Тень на долговязого меня совсем не падала, и с моей кожи то и дело, что катился ручьем пот, в капли которого постоянно попадали надоедливые насекомые. Всю дорогу я, уже точно устав это делать, обтирался полотенцем, постоянно смачивая его водой. Но даже так я пах чем-то кислым, потому настроение совсем не было приподнятым, как часом ранее, ведь не думал, что за четыре года все так изменится. Подумать только!.. четыре года назад здесь простилалось цветущее редкостью поле, которое обдувалось легким ветерком, а сейчас на этом месте процветают плантации мелочных подсолнечников, за которыми никак не увидеть то, ради чего сюда забираются самые жадные – моря. Подсолнух, конечно, красив, но было глупо усеивать эту сторону поля, застилая столь захватывающий вид пучины с окон автомобилей. А раньше здесь точно пролегала дорога к берегу, но теперь ее почти не найти. Да и я не нашел, потому подкрадывался к самому обрыву, но все же вот оно – море.

Об скалу деликатно билась одна волна за другой, пытаясь достигнуть цветущей шапки обрыва, но для нее эта высота была просто недостижима. В какой-то мере я насмехался над беспомощностью столь дерзкой стихии, но внезапно сожаление вновь настигло меня, и улыбка стерлась с лица.

Я оглянулся. Это не было тем местом из моих воспоминаний четырехгодовалой давности и дело не только в ненужных плантациях: я не нашел клочок морского прибоя, о котором с такой жадностью вспоминал, но не стал сильнее отчаиваться – свесил ноги, на которые изредка приземлялись морские капли, и, намочив ладонь, прошелся ею по волосам. Пальцы успели несколько раз запутаться в жестких кудрях, потому спустя время я оставил попытки остудить голову, вновь устремившись взглядом к горизонту. В нос забился душный солоноватый запах с рыбной отдушкой, меня же чуть было не стошнило. Замешкавшись, я обернулся, чтобы прийти в себя, и увидел ее.

Бледно-желтое платье, усеянное неизвестными зелеными цветками, нравилось беспокойному морскому бризу, ведь оно старалось сорвать его с тела молодой девушки, открывая мне ее оголенные стройные ноги с кусочком белоснежного нижнего белья. Длинные рукава ее платья приводили меня к вопросам: «а правда ли здесь так жарко?» и «конец ли сейчас тошного августа?»; но вопросы быстро покинули мою голову, когда я взглянул в ее знакомое лицо. Да, такой красивый лик мне было бы непозволительно забыть даже с амнезией.

Розовый румянец на щеках она скрыла за плетеной шляпой, сама же развернулась в пол-оборота, вызвав до боли знакомое воспоминание из того лета. Если скажу, что она не изменилась, то точно совру, но не отметить, что она стала еще краше, я просто не мог. Изумрудные глаза шли этому полю, скажу больше – без них эта скучная плантация не была бы так очаровательна, как сейчас, а я, как на редкость удачливый посетитель галереи, смог выкрасть эту редчайшую репродукцию в самое неудобное для людей время. Но даже с этим она, хоть и стояла от меня на расстоянии вытянутой руки, была непостижима, как для волн эта подсолнечная ширь, как Мона Лиза, к которой выстраиваются километровые очереди в Лувре. Да и я не настаивал – отвернулся, до сих пор прокручивая ее пленительный образ в своей голове.

И все же, пытаясь погрязнуть в море, я не заметил, как стал вслушиваться в ее телодвижения. Зашептало ее платье, которое она задела свободной рукой, зашумела соломенная шляпа, которую она сдвинула на затылок, а после, краем правого глаза, я уловил нить ее медовых волос и вверх взлетевшую юбку. Она села рядом, зажав подол платья меж угловатых коленей, и уставилась, как и я секундами ранее, в море. Мне не доводилось предугадать ее мысли, потому что сам был занят тем, чтобы подобрать слова, хотя ничего не шло в отяжелевшую голову, а после она заговорила сама.

– Тоже не смог найти дорогу к берегу? – тихо поинтересовалась она.

Я кивнул. Будто бы это часть самой непринужденной беседы из всех, которые только существовали, и она хмыкнула, едва ли не разрушая безобидный образ, сохранившийся в моей голове в том далеком времени.

Больше не существовало миловидной девочки прошлого, о которой я бывало мог опрокинуть воспоминание, трагично завершающее мой пресный день. Она выросла, как и я, больше не жаждущий постороннего внимания, новых знакомств и шумных посиделок с друзьями, точно случилось то, что изменило нас, превратив в одиноких подростков, погрязжих в своем нескончаемом максимализме.

– Даже я не всегда могу ее обнаружить, хоть и местная. – После недолгой паузы пибавила она, пожав плечами. – За четыре года многое изменилось.

Верно. Меня не было здесь четыре года и в последний раз, когда я видел ее, это было ровно четыре года назад.

Было ясно, что мы не собирались уступать друг другу. Она помнила меня, я – ее, но веселее всего продолжить делать вид обратного, усмиряя пыл от встречи, которую и долгожданной не назовешь.

– Должно быть, ты меня забыл, – с притворной обидой протянула она, хмыкнув.

Я только лишь пожал плечами, отвернувшись к горизонту.

И все-таки забыть ее – сравнимо в мои одиннадцать со смертью, пока я не начал взрослеть, понемногу уставая от воспоминаний, резвящихся в омуте памяти, потому что было много того, чего мне хотелось помнить вовсе.

Краем глаза я завидел ее хитрый прищур, белоснежный оскал, точно кричащий о победе, и мне не хотелось больше ни спорить, ни играть в эту сомнительную игру без правил, ни громко спорить о том, кто оказался прав. Мне просто хотелось умиротворения, гармонии и тишины, из-за чего мне казалось, что для нее это было лишним.

– Хоть я тоже не помню твоего имени, но..

– Зина, – оборвал ее я, устало повернувшись к ней, – девочка у моря.

Она замерла с раскрытыми губами, глядя на меня все с тем же хитрым прищуром, и отвернулась, наклонив в мою сторону шляпу. Точно обиделась, что я так скоро прервал этот бессмысленный разговор, несущий в себе хорошую порцию лжи и притворства.Только еще я не знал, какой Зина была на редкость противоречивой, такой, какой я ее совсем не мог представить.

И только я был доволен, что морская пучина перехватила часть нашего разовора на себя, как она вновь оживилась, точно подметила мое удивительно приземленное состояние, совсем не настроенное на оживленные беседы.

– Не хотела я быть единственной, кто не помнит имя давнего знакомого, – возмутилась она, расплескав по плечам волосы из косички.

– Я и не говорил его тебе, – усмехнулся я.

Услышав негромкий вздох, кажется, мне следом послышалось и ее взволнованное сердцебиение, не желающее подстраиваться в такт уже обленившихся волн. Зина оперлась на аккуратные руки, отклонившись назад, и разомкнула колени: подол тонкой ткани ее юбки зарезвился в воздухе, лаская кожу моей руки. Но я только смиренно глядел вперед, совсем не поддаваясь на ее неясные провокации.

Море еще никогда не было таким скучным, а, может, и было всегда таким безвкусным и совершенно отстраненным, ничем не привлекающим и далеким. Невольно задумываешься, чем оно так влечет художников, готовых часами оставлять мазки на холсте, неусыпно смотря на несменный пейзаж впереди себя. Вдалеке показался чей-то парус, который так напоминал эту девушку, беспечно рассматривающую мое лицо. Наверное, в репродукции Айвазовского Зина – тот самый парус, поглощаемый ненасытными волнами, погубившие не один десяток морячков с их суднами. Кто же для нее эта сокрушаемая все живое волна?

– Девичья память, – улыбчиво говорит она в оправдание собственной лжи, приложив к затылку руку.

Неожиданный порыв ветра чуть не снес ее шляпу с дразнящим платьем. Зина хрустально рассмеялась, подогнув колени, и, прислонив к ним правую щеку, вновь стала разглядывать мое лицо.

– Саша? – предположила она.

Я нахмурился.

– Кирилл? – вновь попыталась Зина.

Сдавшись, я развернулся к ней, очевидно проиграв в это откровенное дурачество.

Ее глаза игриво выгнулись в полумесяцы, поддразнивая меня. Ей было забавно от всей души, потому я еще сильнее ощущал усталость, с которой не мог попрощать со дня приезда в поселок, но все так и не посмел отвести свой взгляд в сторону, буравя ее в ответ пристальным взором. Я видел только лишь ее светлые брови, которые незначительно приподнялись вверх, жаэе не прорезав лоб хмурыми морщинами. И этого было достаточно, чтобы доказать то, как сильно она старалась докучать мне своим озорством, будто бы прощупывала почву, откровенно упиваясь моим недовольным выражением лица.

И вот она слегка покачнулась в сторону и я, точно испугавшись, что она камнем кинется вниз, взволнованно вскинул руку, коснувшись ее плеча, и она вновь засмеялась.

– Леша! – громко воскликнула она, состроив победное лицо.

Я тяжело вздохнул, заставив ее заметно померкнуть, и раздраженно наклоняю голову в сторону, позволяя прикрыть глаза за вьющейся челкой.

– Богдан, – осипшим голосом говорю я, завидев ее мягкую улыбку.

– Вот как, – с притворной грустью проятнула Зина, – я даже не была близка.

Я даже понятия не имел, как выстраивались ее критерии, поэтому только лишь пожал плечами, продолжив смотреть за ней, точно ожидая очередное незаурядное происшествие.

– Тебе не жарко? – вскользь поинтересовался я, кивнув на длинные рукава ее платья.

Зина сцепила пальцы на коленях, крепко обхватив их в кольце рук, и подняла на меня взгляд.

– У моря прохладно, – неоднозначно ответила она, снисходительно дернув головой.

И я безразлично кивнул, решив, что спорить с ней – последнее дело. Улегшись на горячую землю, я был уверен, что она слегка остудит пылающую спину, но мне вышло почувствовать только лишь местами налипшую грязь, попутно закатив глаза. Выйти из дома без какого-либо головного убора было крайней неосмотрительностью, потому я был на грани от того, чтобы спрыгнуть с обрыва в неохотно беснующееся море, но покинувшие меня силы во всем теле протестовали, и я сдался. А спустя время на мое лицо приземлилась шляпа Зины, подарившая мне хоть какую-то прохладу в этот знойный день.

Кожей я чувствовал, как она смотрела на меня, но я все никак не мог предположить даже о единице того, о чем она думала. Да и не хотел. Восторг и трепет от встречи давно угас, неумолимо вернув в настоящее.

От тошнотворного бриза, приносящий всю падаль с морского дна, не осталось и следа; цитрусовый аромат ее шампуня щекотал нос. Я поморщился от перекатывающейся по языку тошноты и резким движением сел обратно. С непривычки зажмурился, потерял равновесие и отшатнулся, а после ударился об ее плечо. Зина выхватила из моих рук шляпу и одела ее мне на голову, задиристо усмехнувшись.

В это самое мгновение я понял, что она просто проверяла меня с каждым новым словом, точно пытаясь понять, где именно простилается грань дозволенного. Это было непонятно, странно и удивительно подходяще для нее, что злиться было бы простым расточительсвом сил.

– Знаешь?.. – полушепотом протянула она, сощурившись, – а я тебя сразу узнала. – Заверила Зина, пальцем щелкнув по козырьку шляпы.

Зачем-то ей нужно было юлить на месте, дергать меня из стороны в сторону и самой двигаться в сторону ветра. Все бы ничего, только вот едва ли мы знали друг друга, чтобы вести себя подобным образом.

Я снисходительно пожал плечами, ненароком притронувшись к краю глаза.

– По родинке? – зачем-то предположил я подобную глупость.

Она довольно резко замотала головой, точно ожидала от меня большего, и ехидно улыбнулась, подсев ближе, чтобы разглядеть детальнее: на нижнем веке правого глаза находилась тусклая родинка и на ней же, прорезая ее самую сердцевину, мелькал шрам, рубцом отпечатавшийся на коже. Я пожал плечами в ответ на ее откровенный интерес, она лишь усмехнулась, сдув волнистую прядь с носа.

– Это шрам? – интересуется она, резко подавшись ко мне, на что я опешил, едва не отпрыгнув от нее в сторону.

– Да, – сдержано отвечаю я, вновь пытаясь нащупать его на коже, но пальцы едва ли ощущали его присутствие, – раньше только так меня и отличали от брата, – невзначай бросил я, вздохнув.

– Близнецы, значит… – тянет улыбку Зина, хмыкнув. – Тогда мне интересно услышать, как он тебе достался. – Она оперлась локтем на колени и уложила подбородок на ладонь, внимательно уставившись на меня.

Я усмехнулся. Примечательным было то, что ей удалось меня разговорить, а это было действительно редким в моем случае.

– Простарая царапина. – Отвечаю я, проселживая за ее безразличием. – От ножа, – лукаво прибавляю я, присвистнув своему заявлению.

Ее напряженное лицо сменилось наигранным испугом, как в считанные секунды она нахмурилась, заметно раздражаясь моей откровенной лжи. Такой вот она казалась в разы настоящей, чем в минуты заливистого смеха, но, завидев выражение моего хитрого лица, вновь заулыбалась.

– Правда? – искусственно изумилась она, поправив волосы. – С нетерпением хочется услышать подробности.

Рассмеявшись, я наклонил голову в сторону.

– О, думаешь, что я вру? – с притворной обидой протянул я, ладонью задержавшись на своей груди.

Она все также недоверчиво хмыкнула, закинув ногу на ногу, и мне пришлось замотать головой от ее скепсиса, махнув ладонью.

– Это правда, пускай и наполовину. – Заверил я, пожав плечами.

Зина сузила глаза, причмокнув.

– Из тебя актер ровно такой же, как и из меня балерина. – С хмуростью комментирует она, жестом указывая на свои синюшные ноги, прошедшие долгие годы тренировок, а после закатила глаза.

– Мне незачем врать, – заверяю я, – просто совсем не помню детали. – А после вытягиваю перед собой руки, расставив пальцы, чтобы истошные лучи солнца проходили сквозь них. – Помню только, что это сделал…

Смолкаю, уводя взгляд в сторону, как она наклоняет голову, уточнив:

– Твой брат?

Сдавленно кивнув, я пытаюсь вспомнить, когда это случилось, но даже это воспоминание померкло вслед за теми, которые я так старательно пытался забыть.

– Надо же, – простодушно отзывается Зина, отворачиваясь к морю, – что же между вами произошло…

Сжав у корней волосы, я прикрываю глаза, чтобы попытаться вспомнить хоть что-то, но только лишь сдавленно усмехаюсь, обхватив локти. В конечном счете, я лишь безнадежно пожимаю плечами, вздохнув.

– А сейчас? – бросает она, в недоверии повернувшись ко мне. – Вы близки сейчас?

Замешательство на моем лице заставило ее нахмуриться, на что я заметно обозлился, сказав:

– Я был бы и рад, только его больше нет.

Она поджала губы, уведя взгляд куда-то поверх моей головы, из-за чего я только лишь откинулся назад, чтобы рассмотреть безоблачное небо, ведь таковым оно в тот день не было.

Я не говорил о своем брате ровно четыре года. Даже с родителями эта тема была табу, а вместе с тем событием из дома в миг исчезли все его вещи: начиная от справочников по истории, которые он так любил, заканчивая простой одеждой.

И почти сразу по какому-то негласному правилу, которое точно было прочувствовано всеми родственниками, прослывшие о нашем горе, все решили, что никого, кроме меня, никогда и не существовало. Это могло показаться даже спасательным кругом, на деле же в этом не было ничего святого, ведь я все понимал.

А дальше я слишком часто менял школу. Настолько часто, что никого, кроме тети со стороны мамы, я не знаю вовсе. Будто бы меня никогда никогда и не существовало.

Но не существовало не только меня, но и… я осекся, поджал губы и отупело уставился в горизонт. У него больше не было имени, места в моей жизни и даже фото. А самое неприятное, что даже его голос я едва ли помню.

Зина прочистила горло, привлекая к себе мое внимание. Она не выглядела расстроенной, опечаленной и сострадающей. Она просто смотрела вперед, рассуждая о чем-то своем. Казалось, что вот она – настоящая Зина, не отягощенная переживаниями, которые совсем были ей не свойственны. Так я понял, что она хорошо притворялась, играя легкомысленную дурнушку, не ведущая о настоящей жизни. Чему я был даже благодарен, ведь вместе с тем никаких вопросов больше не последовало.

– Я читала в нашей газете, – начинает она, причмокнув, – о том случае четыре года назад.

В ответ я промычал что-то членораздельное.

Тогда мы не уехали сразу. Остались, верили спасателям, волонтерам и морякам, прочесывающих каждый периметр бескрайнего моря, разлившееся в Приморске, но разбились о действительность, что его больше не найти. И мы покинули поселок, оставив пестреть местные газеты, надеясь, что в столице найдется покой.

Но его там не было, ведь с нашим приездом все только начиналось.

Я поджал губы от наростающей тошноты от того, насколько тяжелыми оказались эти несколько месяцев после трагедии, и мне совсем было не понятно, как в то время мне удалось справиться с тем, что происходило. Репортеры на углу нашего дома, тремор мамы, которая легла на вынужденное лечение в клинику, хриплый голос отца, стоило только ему завидеть меня в коридоре квартиры, и я, извечно видящий собственное отражение в зеркале.

– Мне жаль, – прибавляет Зина, – я не могу представить, каково это.

– И не нужно, – ответил я.

Недолго пауза глумилась, дав шуму моря мне протрезветь, как Зина вынула из тряпичной сумочки книгу, принявшись к чтению. Я не противился, пока со стороны горизонта не потянулись живописные тучи, подгоняемые ветром.

– Шторм надвигается, – опустело отозвался я, поднявшись на ноги, и она кивнула, встав следом.

Не сказав друг другу больше ни слова, она затерялась среди посевов, сливаясь с окрасом мохноногих подсолнухов. Я шел за ней. Также неторопливо, рассуждая о чем-то своем, будто бы с ее приходом моя голова не шла кругом от ее присутствия. Но сейчас все было по-другому. Я ощущал себя потерянным.

Еще немного и мы оказались на обочине, припыленной принесенным с пляжа песком, а Зина, наконец, обернулась, сведя за спиной руки.

– Надолго ты у нас? – интересуется она.

– До конца школы. – Отвечаю я, утирая рукавом тонкой рубахи капельки пота с виска.

Зина тяжело вздохнула, стянула с себя шляпу и накинула на меня, плотно затянув ленту на подбородке.

– И на кого я теперь похож, – раздраженно отзываюсь я, – на барышню из средневековья?

– Не дрейфь! – хмыкает она, подмигнув. – У меня хоть волосы светлые.

– Да уж… – вздыхаю я, пнув мысом обуви подножку велосипеда. – Поедешь?

Она хмурится и мотает головой, пригладив юбку.

– У меня еще дела.

– Дела? – переспрашиваю я, косясь на небо. – Если хочешь, я могу подождать.

– Правда? – лукаво протягивает она, хмыкнув. – И все же не нужно, – настаивает Зина, – я должна встретить бабушку.

Я сдался, вздохнув.

– Еще увидимся?

Девушка пожимает плечами, улыбаясь, и уводит загадочный взгляд в сторону. Больше не осталось следа от глупой улыбки, смеха от каждого слова и кокетства, будто бы она прощупывала меня, откровенно глумясь, стоило мне только задержать свой взгляд на ней.

И вот опять, как только она заметила мой продолжительный взор, она хитро улыбнулась, наклонив голову в сторону. Словно кошка, дурящая доверчивых людишек за свежую рыбку из ларька.

– Если ты будешь не против, – отвечает она, махнув рукой перед моим носом, и поворачивается, медленным шагом удаляясь в горку.

Какое-то время я провожал ее силуэт, неустанно глядя на то, как мягко колышется вдалеке платье, пока хмурая точка не исчезает, слившись с горизонтом. Я вздохнул, поправил шляпу и надавил на педаль.

Жара к вечеру не стихала. Если вспомнить тот вечер, произошедший четыре года назад, то могу поклясться, что она начинала спадать еще с пяти или четырех часов. Действительно, многое изменилось: это поле, погода в конце очередного августа, Зина и я. Неизменным осталось только море.

С горы я сошел быстро, стремительно укатывая вглубь крошащейся дороги. Потихоньку меня покидала душная плантация скучного подсолнуха, со смешно вертящимися головками влево, вправо, и следом показался серебрящийся коваль, за которым удалось завидеть блики моря. Вытянув шею и тыльной стороной ладони поправив поля шляпы, я пытался разглядеть за растениями и уходящее солнце, и морскую гладь, и пленительную серебряную нить коваля, в мечтах изображая этот пейзаж на акварельной бумаге. И все же было что-то в море, в этих плантациях и в скучном ковале.

Вдалеке показались частные дома, несколько хрущевок, перекресток, другие люди, которые спустя время стали для меня чем-то чуждым, и горстка закрывающихся магазинов. Здесь не хватало неона города, чтобы скрасить отчужденность далекого места, но и с перегоревшими фонарями было также весьма не плохо. Зато отсюда открывался млечный путь.

Этот последний день лета тянулся медленнее обычного. Уже были видны звезды, и я невольно обратился к небу с мечтательной просьбой об упавшей звезде, но это желание так никогда и не сбывалось. Голубизну неба сменила беспокойная синева, молочные от солнечных лучей облака почти таяли на этом фоне, но даже так: мне нравилось. Ведь откуда-то с востока тянулся табун туч, омраченный жарким приливом.

И, как это и бывает в особенно чуткие моменты, колесо врезается в камень, и я успеваю лишь томно выдохнуть, пока отец не схватился за руль велосипеда, спасая от фатального падения. Я перевожу дыхание и спешиваюсь, руками войдя в колени, а в ответ слышу лишь хриплый смех, так не присущий его суровому бородатому лицу.

Не успев даже опомниться, я в непонимании уставился на отца, пока тот не развязал ленту, покрутив на пальце женскую шляпку.

– Ты решил ограбить бабушкину кладовую? – в усмешке бросает он, хмыкнув.

Вздохнув, я выхватываю шляпу из его рук и качу к гаражу велосипед, в конечном счете, скатившись спиной по железной двери, с особым жаланием приняв помощь отца.

– Ну, не злись, – отмахивается он, уже закрывая ворота, – даже твоя бабушка не настолько старомодна.

– И не поспоришь, – отзываюсь я.

– Чья она тогда? – интересуется он, закурив.

Небо посерело, звезды стали куда отчетливее переливаться, а облака пропали. Тонкая нить самолета разделила поднебесье на две половины, но каждая была по-своему хороша: одна чиста, словно гладь воды, другая искрилась, будто роса под лучами солнца. Жизнь здесь казалась мне странной: не такой, какой я привык ее видеть.

Отец перехватывает мой взгляд, усаживаясь на скамью рядом с фундаментом дома, и грузно вздыхает, обмахиваясь от насекомых душистой веточкой. До сих пор пахло летом и беззаботностью, которая, казалось, вот-вот и разрушится, никогда больше не возвращаясь в эти края.

– Знакомой. – Отвечаю я, глядя на шляпу.

Он не ответил, а лишь похлопал по моему плечу.

Неожиданно поднялся ветер, который разбросал небольшие камешки по всей дорожке, небо укрылось под нагнавшими меня тучами. Стало на редкость зябко и одиноко.

В доме напротив загорелся свет, и я заметил шевеление пожилой женщины за пожелтевшей шторой, находя в этом некую реальность, будто все то время она была далека от меня.

– Готов к местной школе? – поинтересовался отец, глядя со мной в одну сторону.

Задумавшись, я непроизвольно мотнул головой.

Школа никогда не вызывала во мне предвкушения и жажды. Школа для меня была всего лишь школой – местом, которое я поменяю несколько раз за год, поэтому мне оставалось только лишь привыкать к этому ощущению, пока чувства не притупились. И стало как-то совсем уж ровно.

– Мне все равно, – отозвался я, облизнувшись, – ты ведь знаешь, что у меня иммунитет к подобным ситуациям.

– Прости за это, – неожиданно сбрасывает он, из-за чего я вздрагиваю, переведя на него взгляд, – тебе пришлось многое пережить из-за случившегося.

– Пап, – говорю я и смолкаю, теперь глядя к себе под ноги, точно боясь продолжить.

Полился дождь. Сначала несколько капель приятно ударилось о лист дерева, после неслышно зашептал песок и, перед настоящей бурей, одна капля насквозь прорезала гладь стывшей с утра воды в уличной бочке, издав своеобразный «бульк». Только после этого где-то издалека донесся морской шум, разворошивший все внутренности от темнеющей улицы. А ведь где-то там была Зина.

– Больше не извиняйся, – прошу я, подойдя к входной двери, – это не то, что я бы хотел от тебя слышать.

Отец нахмурился, приложил к подбородку руку и отвернулся. И только он был готов что-то сказать, как что-то зазвенело, и мы повернулись: в окне стояла мама, приглашая войти в дом.

Его веки прорезали уже глубокие морщины, улыба нежно растянулась на губах и я понимаю, ради чего никогда не бунтовал, даже когда обзаводился крепкими связями в школе – ради родителей, ради отца и матери, которая только сейчас начала приходить в себя.

Оказавшись внутри дома, я тут же разулся и, простодушно кивнув матери, которая с улыбкой отвернулась к плите, ринулся вверх по ступеням в ванную, наглухо заперев дверь. Погода за окном ублажала мой слух, но одновременно слышать барабанящий дождь было до чертиков жутко, потому я тут же залез в ванну, попутно сняв с себя всю одежду, и отвинтил кран с ледяной водой.

Дереализация, который год идущая со мной нога в ногу, обступала каждый палец водной гладью, накрывая собой и ступни, пока я не выдохнул, прикрыв глаза. Слишком часто я задумывался о нарисованной картинке жизни, что не успевал оглядеться, как смысл утекал из-под пальцев, что становилось как-то не по себе. И все те холсты, оставленные в скромной Московской квартирке тети, да тысячи скетчбуков говорили о том, как часто я старался сбежать от той реальности, упаковав остатки стабильности в чемодан. Было страшно.

Спустя время стало клонить в сон и я, наспех вымывшийся и переодетый, кое-как распределил еще влажные волосы по голове руками, но тут же недовольные кудри стали препятствовать моим усилиям, и я сдался. Взяв соломенную шляпу, я вышел в припыленный тенью коридор, отказавшись от ужина, и заперся в комнате, ненадолго зависнув у двери.

Ностальгия подкралась незаметно, мелко покусывая локти, ведь я до сих пор помнил, как мой брат зависал на подоконнике, пытаясь определить название дерева, растущий под окном, а сейчас на месте того тополя росла молоденькая вишня, каждую весну благоухавшая дивным ароматом цветения.

Воспоминания больно огрели по затылку, и я, пошатываясь, сел на край кровати, рухнув спиной назад. Смотреть туда, где все еще были выцветшие звезды, которые мы успели повесить до отъезда в Москву, только теперь от них остались лишь бестелесные силуэты. Я бросил взгляд к зеркалу, заведомо зная, что мы с ним – одно целое, схожие внешне, как капли воды, но никакая черта не была на него похожа.

Вместе с вынесенными его вещами из этой комнаты была отрезана и частица меня, пока с треском не было обнаружено, что место второй кровати занял мой письменный стол. Что-то вконец разбилось, избавляя меня от мучений, потому что его больше не было, а, значит, бессмысленно было верить во что-то еще.

2

Готов поклясться, что первое сентября у многих ассоциируется с катастрофой.

Как это и бывало, от какого-то предвкушения оставались одни лишь щепки. Мне только хотелось уподобиться изворотливой крысе, умело огибающей мышеловки, чтобы покинуть предстоящее событие и войти в класс без лишних почестей и бестолковых изречений. Только из-за этого давящего нежелания я неохотно взялся за руль велосипеда и, еле волоча ноги, медленным шагом поплелся по неизвестной дороге вперед, прямо вглубь тошнотворного празднества.

Каждый шедший школьник – юный натуралист, искусный флорист или садовод-любитель. Иначе говоря, я просто не могу объяснить то, почему почти у каждого встречного в руках находился роскошный букет лицемерия. Все же, это была суперсила нашего поселка (поселка городского типа, на минуточку) – сегодня вшивый букет из маргариток, а завтра клеймо позора прямо на калитке твоего участка. Все же, не мне судить, ведь я ничем не отличился: в корзинке велосипеда, роняя свои пестрые лепестки, о стенки бился скромный букет пионов, подготовленный бабушкой еще с вечера.

Желания приближаться к зданию все не появлялось. Время на наручных часах еле-еле переваливало за половину десятого утра. Хотя я и не горел желанием отличиться ранним приходом, напротив, мне хотелось пропустить торжественную часть больше всего на свете, но этому не удалось свершиться. Зависнув возле калитки, я примотал велосипед к забору и, вынув чертов букет, отошел к могучей кроне дубового дерева, обогнув его так, чтобы шедшие с обеих сторон люди не смогли разглядеть чье-то присутствие даже вблизи.

Я прибился спиной к стволу, припав к редким рассуждениям.

Девятый класс… должен ли он быть запоминающимся?.. я слегка выглянул, очертив взглядом здание школы – единственное, что не выглядело так воодушевленно, как взволнованный рой людишек. Скучный фасад старой, потрепанной временем, школы. Посеревший кирпич, выложенный друг на друга в два этажа высотой, старые окна с деревянной рамой. Из нового только фешенебельные двери, за которыми точно таился турникет, да проблески отремонтированных белесых коридоров, которые можно отметить, если долго вглядываться за гигантские сплошняковые окна. Пожалуй, это единственное, что приводило в немой восторг, учитывая, что не каждая пригородная школа оснащена даже новым ремонтом, наличие которого на меня произвело сильное впечатление. А я уж знал толк в школах, учитывая мой бэкграунд.

И среди всей этой толпы было не трудно отыскать свой класс, учитывая, что параллели совершенно не наблюдалось. Мой девятый выглядел самым обжитым. От своего московского приятеля я часто слышал жалобы на родню: «За такое поведение отправишься в село учиться. Поближе к деду с бабкой». Возможно, большинство моих будущих одноклассников – страдальцы приятельского монолога. По правде, в село его так и не отправили. И хотя мои родители не пугали сельскими дискотеками и школой, но, в конечном счете, здесь оказался именно я.

Проделки судьбы…

Популярных людей, кстати, видно невооруженным взглядом, впрочем, как и лидеров. Не так важно, каких именно лидеров: их всегда видно, как бы тебе не хотелось. И даже с этого места у дерева я прекрасно видел свой класс, держащийся в стороне от муравейника. Я оглядывал каждое лицо с излишней придирчивостью, но так и не отметил, какой конкретно человек входил во влиятельные позиции. Не видел его только потому, что пока он не подошел.

– Тебе чем-то помочь? – раздраженно поинтересовалась незнакомка, обойдя меня вокруг кроны.

На ней был твидовый сарафан, украшенный струящейся рубашкой, короткая челка, открывающая брови, и черные загнутые пряди волос, подчеркивающие угловатые скулы. Не хватало красной помады, чтобы быть законодательницей моды этого года, но, я уверен, что нам оставалось лишь переступить порог школы, как она тут же накрасит губы.

И пускай такого фурора, как Зина, она не произвела, я с уверенностью могу сказать, что передо мной был авторитет моего класса, и вряд ли авторитетом она была только за красивые глаза.

– Если подумать, – она нахмурила тонкие брови, – я тебя раньше не видела. – Замерев рядом со мной, к носу пристал аромат ладана. – Новенький что ли?

Замешательство на ее лице было до того откровенным, что я невольно сощурился, пытаясь предугадать ее действия, как она берет меня за запястье, уводя вглубь толпы.

Благодарен ей я не был. Солнце неистово слепило глаза, а шум толпы растягивал мыслительную жвачку, делая голову неподъемной. Только у своего класса до меня дошло вырвать руку, отойдя в сторону.

– Эй, – сквозь зубы вымучиваю из себя я, – зачем ты?..

– Расслабься, – бросила она, сощурившись, – я ничего такого не сделала.

Только я засобирался ответить ей, как Дарья Геннадьевна, стоящая в нескольких метрах от нас, махнула рукой. И уже я был готов ступить в ее сторону, но эта назойливая девчонка опять потащила меня за руку сквозь толпу, минуя каждого заинтересованного встречного.

Меня трясло от гнева, но не было и шанса, чтобы вырываться – она крепко вцепилась в запястье, не позволив даже лишний раз шелохнуться, пока не замерла рядом с нашей классной, как бы разрешая, наконец, обойти ее.

– Я привела его, Дарья Геннадьевна.

– Спасибо, Марина, – ласкового говорит женщина, кивая к остальным, – проверь, все ли на месте. – Теперь ее ясный взгляд ушел ко мне, и она расплылась в нежной улыбке. – Давно не виделись, Богдан.

Легкая рука Дарьи Геннадьевны легла на мое плечо, аккуратно поглаживая через рубашку. Я сухо улыбнулся в ответ.

– Правда, – отвечаю я, – давно.

– Как там Инга? – интересуется женщина, припав к моему уху, пускай в этой толпе нас никто бы и не услышал. – Я так переживала за твою маму, стоило только прочесть о случившемся в газете.

– Столько воды утекло, – нервно отзываюсь я, махнув рукой, – радует, что сейчас все хорошо.

– Я зайду к вам в эти выходные, – оповещает она, – предупредишь маму?

В ответ я кивнул, наблюдая за развернувшейся церемонией, и она благодарно улыбнулась, взглянув в ту же сторону.

Дарья Геннадьевна совсем не изменилась. Она была такой, какой я запомнил ее четыре года назад: невысокая, смугленькая, с выгоревшими на солнце волосами и в очках. Такой же она была на фотографиях маминой молодости, когда учительница была Дашей, а моя мама просто Ингой. Удивительно, что из них двоих только Дарья Геннадьевна оставалась неизменной.

Мероприятие под открытым небом постепенно подходило к концу. В какой-то момент я отвлекся. Мелькнула в толпе знакомая голова, и внутри меня все стихло: это была Зина, о которой я буквально забыл с началом этого дня.

Локон ее пушистых волос был украден одной заколкой за ухо, на ее щеках красовался нежный румянец от жары, а с ее юбкой до сих пор игрался излюбленный мною ветер. Зина стояла в стороне от всех, теребя подол коричневого платья. С ее плеча мягко спадала тряпичная сумка, которую она вновь натягивала, когда та совсем сваливалась, а взгляд не поднимался выше земли. Она была не похожа на ту себя, которую мне пришлось застать вчера на обрыве, будто бы было две Зины, о которых я даже не знал.

Зазвучала торжественная музыка, директор под рукоплескания родителей младшеклассников просила пройти учеников в школу, как участь дошла и до нас. Стоило мне только сдвинуться, как наши с Зиной взгляды пересеклись, пока та самая Марина не дернула меня за манжету рубашки, на что я поморщился.

– Чего тебе? – раздраженно поинтересовался я.

– Не витай в облаках, – устало комментирует она, даже не взглянув в мою сторону, – или кого знакомого встретил?

Я закатил глаза, нагнав Дарью Геннадьевну, лишь бы присутствие Марины больше не омрачало этот день. И вот мы уже проходим по белоснежному коридору, где неистово воняло хлоркой, дальше поднялись вверх по лестнице на второй этаж, завернув сразу вправо. И мы оказались в классе.

Какой-то рыжий паренек с широкой улыбкой сел впереди, левее от меня тихоня с выбившимися вверх волосами, а где-то в центре раздражительная девчонка по имени Марина, в руках которой я только сейчас заметил богатый букет лилий, стоящий целое состояние. А рядом с ней сел такой же высокий парень, как и я, бросив беглый взгляд в мою сторону. Я лишь неловко кивнул, отвернувшись к классной доске, у которой зависла Дарья Геннадьевна, заворожено глядя прямо на меня.

Только не это…

– Рада всех видеть вновь!

Мягкие хлопки застали меня врасплох, и я одеревенело повторил за остальными, улыбнувшись поломанными от волнения губами. Такое состояние настигало меня впервые. И стоило только Марине передать свой пахучий букет, как все остальные подтянулись.

Я оказался последним. Неторопливо замерев рядом с Дарьей Геннадьевной, мне не пришло ничего в голову, кроме как взять большую часть охапки в свои руки, аккуратно уложив их на стол к своим пионам. Она расплылась в благодарственной улыбке, похлопав меня по плечу, и развернула лицом к классу, неосознанно поставив под обстрел.

– Знакомьтесь – Богдан Шацкий. Приехал к нам из столицы. С сегодняшнего дня он будет учиться с вами.

Восторженная толпа одноклассников прогудела что-то на захватывающем маневре, не выпуская этот огонек, плещущийся в зрачках. И только одна Марина оставалась холодна, сощурив острые глаза явно с целью уличить меня в какой-то лжи. На это я лишь поморщился, убирая руки в карманы брюк.

Жест Дарьи Геннадьевны заставил всех присутствующих стихнуть.

– Давайте не ставить его в неудобное положение. – Она вынимает из стола журнал, раскрывая на первой странице, и украдкой обращается ко мне. – Богдан, я слышала, что ты занимался волейболом.

– Да.

– Не хочешь присоединиться к команде?

Кто-то из одноклассников восторженно выгнулся, и я заметил рыжую голову, выбившаяся в предвкушении.

– Не знаю, – пожимаю плечами я, неуютно почесав шею, – я бросил его из-за травмы и ушел в художественную школу.

– Ну, не отказывайся! – тянет рыжий, взмыв на ноги. – Нам позарез нужны профи в команду!

– Саша! – строго обратилась к нему Дарья Геннадьевна, как ее телефон завибрировал. – Дети, сидите тихо! – прислоняет она к губам тонкий палец руки, в особенности задержав взгляд на рыжем. – Учтите, что я буду за дверью.

Стоило ей покинуть кабинет, как Саша оказался рядом со мной, шутливо хлопнув меня по плечу, и я лишь удивился, насколько низким он был на деле. И оставшиеся восторженно обступили меня, будто бы я оказался главной достопримечательностью этого музея.

– Я Саша Кудяков! – выпаливает он, помахав передо мной шершавой ладонью. – Либеро нашей команды, а это, – он тянет из реденькой толпы такого же высокого парня, как и я, отличающийся разве что холодным взглядом, очертивший меня с долей скепсиса, – Кира – наш атакующий.

Стоящая в стороне Марина смотрела на представление с долей раздражения, сложив на груди руки явно в откровенном презрении, пока всеобщий гул не стих, заставив ее облегченно выдохнуть.

– Ну, так не хочешь к нам в команду? – в очередной раз провыл Саша, сморщившись в надежде.

Я пожал плечами.

– Не уверен.

– Такая серьезная травма что ли? – усталым тоном поинтересовалась Марина, сощурившись.

В ответ я посмотрел на нее с прежним отвращением, не успевшее отлипнуть спустя время.

– Разрыв связок. – Ответил я. – При неправильном разогреве может повториться.

Рыжий снова хлопнул меня по плечу.

– А какая роль? – все не унимается она.

– Связующий. – Пожимаю плечами я и осекаюсь, как тот просиял, заулыбавшись.

– Не страшно! – закивал Саша.

– А что ты рисуешь? – поинтересовалась какая-то девочка, хмыкнув из толпы. – Сможешь меня нарисовать?

Я тяжело вздохнул, раскрыв губы, как следом в класс вбежала Дарья Геннадьевна, и все расселись по местам. Марина же все также продолжительно глядела в мою сторону, а я простодушно уложил на ладонь подбородок, довольствуясь тому, что избежал избитых фраз и представлений, как это обычно бывало при зачислении в новую школу.

Но следующая часть была одинакова примерно везде, стоило мне только сменить место учебы перед сентябрем. Мы лишь забрали учебники, списали расписание не следующую неделю, да составили график дежурств. На удивление, это оказалось все: нас тут же отпустили по домам, заверив, что стоит отдохнуть перед тяжелым годом. Никто, конечно, против не был и почти все ринулись прочь из класса, только, кажется, Саша с Кириллом отошли в спортзал, а Марина, как бы невзначай, медленно собирала сумку. Я лишь монотонно собирался под свои мысли и в тот момент, когда я был на пороге кабинета, из коридорных окон завидел Зину.

– Эй, новенький! – тянет она с другого конца класса, и я напрягся, одеревенело развернувшись.

Марина так и не смогла договорить. Вернувшиеся Саша и Кирилл окликнули меня раньше, будто бы спасая от неясной катастрофы, как она поморщилась, стоило им вытолкнуть меня прочь из класса.

Горячая рука рыжего легла мне на плечо. Из-за его роста мне приходилось подгибать колени, чувствуя непомерной силы раздражение от происходящей ситуации. Благо стоило нам только отойти от класса на пару метров, как тот отлепился, махнув руками.

– Эй, столичный! – шутливо протянул Кудяков своим высоким голосом.

Я вздохнул, напрочь позабыв, кого видел в окне, некоторое время пытаясь вспомнить о когда-то важном мне силуэте.

– Ай-да к физруку!

– Зачем? – искреннее изумился я.

Саша нахмурился, сложив на груди руки.

– Да ну, – совсем грустно протянул он, – прикалываешься, что ли?.. – а после заглянул мне за спину. – О, а ты чего тут забыла?

Марина закатила глаза.

– Включи мозги, Кудяков. – Раздраженно отзывается она, толкнув его плечом, и, проводив меня взглядом, спускается вниз по лестнице, с каждым разом все сильнее удаляясь от нас.

Я заметно расслабился, все же радуясь их появлению. Тем не менее, идти в спортзал мне совершенно не хотелось, потому я намеренно развернулся в сторону ушедшей Ивановой, пытаясь улизнуть от предстоящего разговора, но ничего не вышло. Саша схватил меня за локоть, совершенно не собираясь отпускать.

– Не по-человечески ты все же! – расстроено затрубил Кудяков.

Откуда в нем было столько артистизма, я все не мог понять, искренне веря в каждую его избитую фразу, наполненная фонтаном чувств.

– О чем ты?

– Как?! – воскликнул он. – Я помог тебе от этой чертовки Марины избавиться, а ты так благодарность свою показываешь? – он нахмурил брови. – Кир, скажи же, что просто так он бы от нее не отделался!

Ткнув в бок Семенова, о существовании которого я напрочь успел позабыть, он залился в утвердительных кивках, думая, что с первого раза я не пойму. Но, признаться, было в этом много комичного хотя бы от того, каким долговязым на фоне Кудякова был Кирилл, моментально выдающий нужную реакцию для своего друга. Та, конечно, всегда была утвердительной.

А я все продолжал тянуть свою комедию, изображая идиота, лишь бы не оказаться в душной школьной раздевалке спортивного зала.

– Черт тебя дери! – сорвался Саша, сплюнув. – Ты нам позарез нужен, правда!

Я смерил его уставшим взглядом.

– Серьезно? Без меня никак не обойдетесь? – я обреченно выдохнул.

– Звал бы я тебя! – отмахнулся он.

Немного подумав, я вновь взглянул за окно. Зина уже ушла, потому ловить уже нечего.

– Ладно. Только не долго.

Кудяков довольно присвистнув, высоко прыгнув вверх, что на долю секунды его макушка зарезвилась на уровне головы Кирилла.

– Говорил же – уговорю!

Сказать, что после этих слов мне хотелось остаться – совру. Но ничего не оставалось, как провести с ними время в зале, чтобы посмотреть, что из этого выйдет.

Коридоры напоминали мне о чем-то далеком. О том, что было брошено в столичном городе, старых знакомых и учебе, а еще о брате, невольно припомнившийся мне в такое неподходящее время.

Я заметно напрягся.

– Эй, все в порядке? – взволнованно поинтересовался Саша.

Сжав губы, я кивнул.

– Голова просто болит, – отмахнулся я, соврав.

– Голова? – переспросил он. – Даже не думай – не отвертишься!

– Я понял. – Сухо согласился я, вздохнув.

Где-то по левую от меня сторону увлеченно говорил Кудяков, нарочно подцепляя изношенный паркет мысом старой обуви, заливаясь смехом. Я мог бы записать его в злодеи, но язык не поворачивался, потому что на лицо он был самим солнцем, щеки которого обступили порыжевшие за лето веснушки, которым едва удастся сойти к зиме. Да и в целом вид Саши никто не смог бы отнести к негодяю, потому что он едва не светился изнутри, а стоило только лишь улыбнуться.

И вот, Кудяков вновь прибился ко мне, перестав бубнить на уровне плеча Семенова, обогнув его, как тот растерял весь свой словарный запас.

– Кто-то уже понравился? – ехидно поинтересовался рыжий, сузив глаза.

– Смеешься? – бросаю я, махнув ладонью. – Я здесь первый день.

– Первый день, а все не сводил взгляда с кого-то из толпы. – Подмечает он, подмигнув.

Стоило только показаться оконной раме, простилающаяся вдоль всего коридора, как я снова прибился за нее взглядом, вгрызаясь в скучный пейзаж скромного стадиончика, окруженный хлипкими скамьями, точно до того места рука рабочего не притрагивалась вовсе. Истошный ветер ласкал вдалеке карликовое дерево, которое, как мне казалось, только сейчас вовсю расцвело. Где-то под ним прибился уличный котяра, найдя свое прибежище, а вдалеке, где-то за частоколом забора, переливались чьи-то волосы, прикрывшие собой лопатки.

– А вам случайно не знакома?..

Фраза так и осталась проглоченной, потому что Саша уже не слушал меня, бросившись в коморку физкультурника, так и оставив меня с молчаливым Кириллом.

Еще никогда прежде я не встречал своих ровесников, которые доходили бы мне хотя бы до носа. Обычно я сталкивался с такими, как Кудяков, но еще чаще с теми, кто был мне чуть выше плеча. И только я в очередной раз задумался о росте Семенова, как невольно вспоминаю, что Марина и Зина были не такими уж и маленькими на моем фоне. В это было что-то парадоксальное.

Мое замешательство было замечено Кириллом, подпиравший стенку по другую от меня сторону, но как только он решился на разговор, Кудяков уже вызволял из кабинета учителя, едва не толкая его в мою сторону. Тот с серьезным видом оглядел меня, пока не махнул рукой, сказав, чтобы мы приходили к нему в понедельник, но никак не раньше, явно подчеркнув нетерпеливость Саши, как мы разбрелись по двору школы, уже распрощавшись на первом перекрестке перед моим домом.

Мама сидела во дворе, читая газету. Для многих это могло бы показаться странным, ведь в век технологий пользоваться желтой прессой – удивительно. Только вот для мамы это было спасением. Здесь больше не найти никакой информации, которая сохранилась пережитком времени, а, значит, ее нельзя было искать, чтобы напороться преднамеренно. Так она спасалась, стоило только пройти курс лечения и вернуться домой, потому мы очень удивились, когда однажды мама предложила нам вернуться в Приморск.

Стоило ей завидеть меня на участке, точно я крался, чтобы не потревожить ее покой, она заулыбалась, сложив пожелтевший от солнца лист вдвое.

– Как школа, Богдан? – мягко интересуется она, уже заходя вместе со мной в дом.

Я оглядел обувь и понял, что отец уже в командировке, потому невольно расстроился, что ждать его приезда теперь придется целую неделю. И все же он делал все, чтобы мы ни в чем не нуждались, из-за чего я не мог не ценить это, собственно, как и бабушка, исключительной любовью относящаяся к своему зятю.

Завидев мой взволнованный взгляд, мама потрепала меня по кудрям, уходя на кухню.

– Дарья Геннадьевна сказала, что заглянет к нам в субботу.

– Я знаю! – воскликнула мама из глубины комнаты под яркий звон посудины. – Она уже звонила мне. Где же ты пропадал?

– Да, так… – неловко протянул я, вытирая об полотенце руки.

Бабушка с подозрением оглядела меня, стоило нам пересечься на перепутье от столовой к кухне, и ехидно улыбнулась, ставя на стол графин с компотом.

Только сейчас я заметил, как сильно ее подкосил уход дедушки. Она похудела так сильно, что ее любимое выходное платье теперь висело на ней словно на вешалке. Но с нашим приездом ей стало заметно легче. Все чаще на ней была видна улыбка, а это не могло не радовать меня в ответ.

– Друзей нашел-таки?

Я всегда удивлялся проницательности бабушки, которая садилась в позу очевидности, хмыкнув от своей правоты. Ей не хватало трубки в зубы, чтобы стать прототитоп нового детективного персонажа: любителя закаток и интриг под шум из телевизора, по которому показывают секртеные материалы. Не зря она так умело разгадывала кроссворды.

На услышанное мама в ожидании повернулась, заулыбавшись. Ей всегда было важно знать, что я, наконец, с кем-то общаюсь.

– Пока еще рано говорить, – протягиваю я, сев против бабушки, как та недовольно щелкнула меня по лбу.

– Рано, не рано, – ворчит она, поправив свое излюбленное колье из речного жемчуга, – главное, что есть те, с кем ты можешь поговорить!

– Мама, – хмурится за ней моя мама, положив свои руки на ее плечи, – пускай Богдан сам решает. Ты ведь знаешь, какой он избирательный.

– А я и не говорю, что это плохо! – возмущается бабушка, закатив глаза. – Его придирчивости можно завидовать!

– Ба-а, – улыбчиво протягиваю я, влив в граненый стакан компот, поставив его прямо перед ней, – хоть раз могла бы и не завидовать.

– Ну, сорванец! – хмыкает она с прищуром, пригрозив мне указательным пальцем руки.

– Но правда кое-что случилось. – Киваю я, завидев, с каким интересом они обе переглянулись. – Надеюсь, вы против не будете.

– Не томи, Богдан, – взвыла бабушка, как мама похлопала ее по плечам.

– Кажется, я возвращаюсь в волейбол.

Было заметно, как напряглось лицо мамы, готовая запротестовать моему известию. По правде, я надеялся на такой расклад, если бы не бабушка, довольно хлопнувшая по столешнице ладонью.

– Вот и отлично, – закивала она, – не рисовать ведь всю жизнь в четырех стенах.

И мама заметно расслабилась, отойдя к холодильнику. Только один я не знал, стоило ли мне радоваться происходящему.

3

Пятница подкралась незаметно.

За несколько дней учебы мне так и не довелось ни встретить Зину, ни расспросить о ней Кудякова, ни поладить с остальными, кроме двух оболтусов, извечно таскавшихся за мной каждую перемену, будто они – мои телохранители. И вот, когда мы в очередной раз переходили из кабинета в кабинет, я замер против смутно знакомой двери, в которой едва довелось узнать кабинет историка, проводивший урок в пятницу, когда все остальные толпились возле математички, дожидаясь, когда та разрешит пройти внутрь. Кудяков и Семенов переглянулись, когда я примостился к подоконнику локтем, вынув из заднего кармана телефон.

– Чего это ты тут встал? – поинтересовался Саша с прищуром.

Я вздохнул, раздраженно поднял взгляд, обступив его обвиняющее выражение лица продолжительным взором, как он наклонил голову вбок, сложив на груди руки.

– Да ну вас, – отзываюсь я, закатив глаза.

– Ну! – тянет он. – Чего ты! – продолжает Кудяков. – Так, кроме нас, с тобой никто и близко общаться не станет!

– По мне прям видно, что я здесь за знакомствами? – интересуюсь я с видом, повидавшего многое.

– Ну, ты и шутник! – заливается смехом рыжий, несколько раз хлопнув меня по плечу.

Только я раскрыл губы, чтобы запротестовать, как компания десятиклассников показалась в конце коридора, а там же – пшеничная копна Зининых волос, заставившая встрепенуться сердце.

Перемену в моем лице заметил даже Кирилл, поэтому, не скрывая интереса, обернулся, не сразу осознав причину столь внезапной смены настроения. И только Саша оставался настороженным, искоса поглядывая на одноклассников по правую от нас сторону.

Как только мой взгляд пересекся с взглядом Зины, я нетерпеливо вытянул руку, вымахивая ей так, будто мы были в разлуке целую вечность. Но продолжалось это не долго, стоило Семенову дать мне пять, как только все в интересе стали поглядывать в нашу сторону. Я нахмурился, повернулся к приятелям с полным непониманием происходящего, как Саша поманил пальцем перед моим лицом, заставив наклониться.

– Ты чего это, – удивленным тоном вопрошает он, – Мартьяновой машешь?

– Мартьяновой? – переспрашиваю я, поморщившись. – Это кто?

– Кто-кто? – раздражается он. – Зинка!

С таким же хмурым видом я увожу взгляд к ней, стоящей в углу, точно желавшей спрятаться от всеобщего веселья, как Кудяков встряхивает меня за плечи, состроив серьезное выражение лица.

– Завязывай давай, – просит он, – не при остальных.

– Стойте, это еще поче?..

– Пойдем. – Неожиданно заговорил Кирилл, положив руки на мои плечи, и мы поплелись в класс за остальными.

Очень вовремя – звонок прозвенел ровно в то мгновение, как мы оказались внутри класса.

Я занял привычное место на первом ряду, взгромоздившись на вторую парту. Кудяков с Семеновым сзади, подпирая щеку рукой по разные стороны друг от друга, а я в непонимании лишь сверлил классную доску, буквально разрываясь в предположениях. Но все, что лезло в голову, было бесполезным настолько, что к концу урока я только лишь протяжно выдохнул, передавая тетрадь Ивановой.

Та не поспешила отойти, а лишь с прищуром наклонилась, в конечном счете, заняв место рядом со мной, как все вокруг напряглись, очертив нашу парту взглядом.

Двое моих приятелей следили за каждым движением Марины, точно она была бомбой замедленного действия, которая оставит от меня одни щепки, стоит ей только раскрыть губы. Но весь ее вид и без того внушал опаску, из-за чего я с заметным отстраненным лицом очертил ее беглым взглядом, смотря на то, как вся стопка тетрадей плавно перетекла в руки другой одноклассницы, положившая их на учительский стол.

– Нам не удалось вчера поговорить, Шацкий. – Настойчиво протягивает она, наклонив голову в сторону.

Сглотнув, я невольно очертил взглядом класс, точно надеясь на спасение, но все делали вид, что ничего не происходит вовсе. И в чем они не правы? Видимо, только одного меня волновало и нервировало поведение Ивановой, из-за чего хотелось зарыться под парту, лишь бы больше никогда с ней не сталкиваться.

И только я был готов заговорить, как шорох позади отвлек меня от всех мыслей.

– Это о чем вы собирались разговаривать, а, Марина? – не унимается рыжий, взмыв прямо между нами.

Я огляделся, заметив, что тот всем телом улегся на мою парту, подтянувшись так, чтобы голова оказалась между наших стульев. Рыжий не перестает удивляет, хмыкаю я, подперев подбородок рукой.

Иванова в раздражении отвесила ему подзатыльник, откровенно недолюбливая моего приятеля, на что я поморщился. Ее откровенная враждебность не была мне по душе.

– Не путайся под ногами, Кудяков, – зловещим тоном предупреждает она его, в довесок щелкнув ему по лбу.

– Иванова! – разразился голос учителя с конца кабинета, поливавший иссохшие за летний период растения. – Опять мальчиков достаешь?

Прыснувшая в ладонь добрая половина класса заставила ее поджать губы и с гневный выражением лица проводить самодовольство Саши, усмехнувшийся ее побежденному виду, как начался урок, в непринужденной атмосфере плавно перетекший к его завершению. Все это время одна лишь Иванова поглядывала в мою сторону, то и дело, морщась от одного моего вида. И со звонком она смахнула вещи в сумку, скоропостижно покинув классную комнату.

Ребята же покорно ждали меня в коридоре и, не позволив даже бросить взгляд в сторону кабинета, где были десятиклассники, повели меня под руки в спортивный зал. Мне оставалось только лишь смириться.

– Что только Маринке нужно? – раздраженно интересуется Саша, хмурясь.

– Как знать. – Пожимаю плечами я.

– В смысле? – протягивает он, возникнув прямо передо мной, что я едва не спотыкнулся об тот же самый огрызок линолеума, который в прошлый раз пинал Кудяков. – У тебя даже нет ни малейшего предположения?

– Прекращай уже. – Вздыхает Кирилл, с силой отодвинув Сашу в сторону, как мы снова поплелись в зал.

– Да ну вас! – вспыхивает он, поморщившись. – Вы совсем уж серьезные какие-то!

Я огляделся. Никого. И как только мы прошли в раздевалку, я замер прямо у двери, подперев ее рукой.

– Ты чего это? – непонимающе интересуется Кудяков, сощурившись.

Бросив рюкзак на скамью у окна, я снова выглянул. Одноклассников где-то носило, но это было только на руку.

– Что не так с Мартьяновой? – спрашиваю я, наконец, захлопнув дверь.

Семенов с откровенной усталостью вздохнул, присев на край скамьи, когда как Кудяков почесал голову, взлохматив вьющиеся волосы.

– Ты лучше скажи, откуда сам ее знаешь? – требует Саша.

– Знакомые мы. – Отвечаю я.

– Ага, – фырчит он, сложив на груди руки, – такие знакомые, что ты ее третьи сутки по всей школе ищешь.

– Знакомые. – Подчеркиваю я с нажимом.

Он сглатывает, когда как Семенов сцепляет руки в замок, не сводя взгляда со стены напротив.

– Ты сам все узнаешь. – Загадочно отвечает Кирилл.

– Вы все какие-то странные. – Вздыхаю я, закатывая глаза. – Можно ведь просто сказать.

– Ты не понимаешь. – Настаивает все тот же Семенов. – Хотя и не поймешь… – отмахивается он, опираясь на стену.

– Чт-..

В дверь постучались с такой настойчивостью, что мне пришлось отскочить от нее, прибившись к своим вещам на скамье. Одноклассники Зины прошли вглубь раздевалки, обступив нас неприветливым взглядом, и стоило одному из них завидеть меня, как он несколько раз растолкал приятеля локтем, шепнув что-то на ухо.

Атмосфера будто бы накалилась, но я только лишь сменил рубашку на футболку и вместе с одноклассниками вышел из раздевалки, пройдя в зал.

– Об этом я и говорил. – Шепчет Кудяков, обреченно вздохнув. – Лучше избегай ее.

– Какой бред, – раздражаюсь я, – вы себя слышите?

Они лишь сверкнули в меня умоляющим взором, встав в шеренгу, как я поплелся следом, сжав кулаки от гнева.

Казалось, мы ждали целую вечностью, пока все соберутся, как присутствующие разбились по компаниям, активно обсуждая какую-то весть, в то время как я молчаливо подпирал спиной стену, всматриваясь в повеселевшего Сашу, стоило физруку выйти с волейбольным мячом из кладовки. Мало человеку нужно для счастья, выдыхаю я, встав в строй, как в зал прошла Зина, и будто бы с ее приходом время остановилось.

Перешептывания прекратились. Девочки из моего класса прошлись по ее силуэту с некоторым отвращением, ребята лишь переглянулись, спрятав за ладонью смешки. И как только она встала в свой строй, учителя продолжили урок так, будто ничего не случилось вовсе.

Сначала была разминка. И наш и ее класс занимался на своей половине зала, но я не мог позволить себе упустить возможность проводить взглядом Зину, идущая в нескольких метрах от меня, стоило нам встретиться на середине зала. Но, на удивление, она не одарила меня даже взглядом исподтишка. Я сощурился, отвернулся, и мы начали разогреваться в парах. От меня, должно быть, отвернулась удача, потому что мне досталась Марина.

Ее взгляд не сулил ничего хорошего. Черные волосы красиво подчеркивали ее бледное лицо, не тронутое южным солнцем, но я не мог так просто любоваться лицом Ивановой, которой, кажется, совсем не нравился мой продолжительный взгляд в ответ. На деле же я мало мог понять, о чем только она могла думать, но и мне ничего не оставалось, кроме как делать вид, что никакого недопонимания между нами не было вовсе. На удивление, она поступила точно также, чего я совсем от нее не мог ожидать.

Тонкие пальцы Марины неожиданно для меня оказались сильными. В свою очередь я держал ее бережно, едва надавливая на запястья, излишне беспокоясь о ней, пускай она совсем об этом не думала – тянула меня так, будто я был последним негодяем в ее жизни. И, наконец, прозвучал спасательный свисток. Я оторвался от Ивановой как ошпаренный, она же в свою очередь аккуратно заправила прядь волос за ухо, как можно естественней прибившись в мою сторону.

Наши учителя уже стояли у сетки, взором окидывая каждого присутствующего, как Кудяков уже оказался рядом с ними, активно вымахивая мне. Я лишь из вежливости кивнул Марине, двинувшись в его сторону. Там уже был и Семенов, оценивающий собравшихся десятиклассников перед собой, и горстка наших одноклассников, которые были не в восторге от предстоящей игры.

– А девочки играть не будут? – протянула одна из старшеклассниц, надув щеки.

– Когда это вы играть любили? – поинтересовался Саша, цыкнув, на что они раздраженно загалдели, указывая на него пальцем.

В конечном счете, учителя сдались, поставив нас врассыпную, как я оказался не в одной команде с Зиной.

По правде, меня совсем не волновала Мартьянова и едва ли я бы хотел нравиться ей. Просто меня дико возмущало то, с каким умелым выражением лица она делала вид, что мы были совсем не знакомы, из-за чего я отчаянно добивался ее ответного внимания, которого совсем не получал. И, казалось, стоило бы прекратить, только вот я ничего не мог поделать, потому что мне совершенно не нравилось положение дел.

И вот опять она прошлась по моему силуэту поверхностным взглядом, встав на самый край поля, и я невольно закатил глаза, в раздражении сложив на груди руки.

Только один Кудяков, игравший на той стороне поля, был вполне доволен, явно оценивая меня по ту сторону сетки. Казалось, его совсем не волновало то, что среди всей команды, которая ему выпала, умел играть один лишь он. Семенов также не разделял веселье своего друга, ну, а я лишь сдался, заняв место в середине.

Игра продолжалась еще минут десять. В отличие от Семенова, я играл совсем уж изнежено, беря во внимание соперников, из-за чего Кудяков то и дело, что подстегивал меня на очередной удар в полную силу. Я не поддавался, пока кто-то из старшеклассников не сорвался, направив удар прямо в его сторону, но ладонь в последний момент дернулась, ребром войдя в мяч. Под крученый удар попала именно Зина, неудачно оступившаяся во время поворота, чтобы отдать прием Саше. Она словила несущийся со скоростью урагана мяч лицом, моментально упав на колени, как все присутствующие замерли, с ужасом глядя в ее сторону. Но от моего взгляда не прошло то, с какой нервозностью дернулась Марина, стоящая по правую от меня сторону.

Мгновенную тишину прервал лишь разразившийся звук мяча, ударившийся об дощатый пол, да Зинин всхлип, протянувшийся вплоть до коридора школы. Я занервничал. Огляделся вокруг, как все стали упорно делать вид, что ничего не происходит, и даже Саша, какое-то мгновение назад взволновавшийся от происходящего, стушевался ровно в тот момент, как все взглянули в его сторону. И никто не бросился на помощь.

Мой взгляд уходит к учителям. Те гладят шею, отворачиваясь, точно случившееся – не их проблема вовсе, как меня охватывает неясное чувство страха, так и приклеившее ноги к одному месту, пока Зина не подняла голову, плотно зажав рукой лицо.

Я видел, как из-под ладони сочилась свежая струя крови, омывшая собой весь угловатый подбородок. Больше терпеть происходящее было не в моей компетенции, и я срываюсь с места, пересекая минное поле боя. Не было даже смысла отправляться к учителям, потому, оказавшись ровно рядом с Зиной, я помог ей подняться, взглянув через плечо.

– Мы к медсестре. – Осведомляю я, как учителя лишь кивнули, свистнув.

Игра за нашими спинами продолжилась, и будто ничего не произошло, только вот грязно-красные кляксы, образовавшие рваную дорожку, говорили об обратном. Мне приходилось лишь в бессилии крепко придерживать ее за талию, с каждым новым шагом ощущая, как ее сильнее вело в сторону. И как только мы оказались в коридоре, она пытается отстраниться, липкой рукой прибившись к стене.