Веская причина

Ненавижу выходить на улицу. Повсюду грязь, дерьмо и алкаши.

Если бы у меня не закончились сигареты, я бы ни за что не вышел из квартиры. С самого утра за окном форменный дубак и противная морось. Я не знаю, кому там осень кажется жутко романтичным временем года. Как по мне, так в жопу её.

Этот город – полный отстой. Обшарпанные дома, полное отсутствие нормальных дорог и полчища дегенератов, снующих туда-сюда, а на каждом столбе – лозунги о том, как же пиздато нам тут живётся.

«НА СЕВЕРЕ ЖИТЬ» и бла-бла-бла.

Мимо проехал автобус, битком набитый бессмысленными ушлёпками. Я показал им фак. Две малолетки в конце салона заржали, бородатый мужик в косухе показал фак мне в ответ, а престарелая шалава, знаете, вот из этих, с ярко-оранжевыми волосами, скривила свой хлебальник и зашевелила губами, мол, а что происходит?

Иди ты нахуй, вот что происходит.

Я вообще не понимаю, какой смысл в стариках. Никчёмные отребья, которые только брюзжат и воняют каким-то говном.

Я бы с превеликим удовольствием избавил этот мир от лишнего. От долбанных мамаш, у которых матка встала вместо мозга, от гоповатых подростков, что слушают свою уёбищную музыку до ночи, от жирных неудачников, занимающих по два места в троллейбусах, от тупых дырок, считающих, что им все должны за одну только возможность им присунуть.

Да много от кого.

Этот мир давно протух.

Я закашлялся и сплюнул комок слизи на тротуар.

Ненавижу красный цвет. Просто не переношу.

Я остервенело растоптал этот кровавый харчок кроссовками. К чёрту его.

Не, ребята, смерть – это не про меня. Я слышал что-то про слабые сосуды. Кровь при кашле – это не обязательно пиздец. Это вроде как лагают капилляры. Я вообще спокоен насчёт этого, не то, что тот петух из нашей поликлиники. Я читал, что им платят за то, чтобы они ставили здоровым людям хуёвые диагнозы. Я тогда его послал с его анализами, и правильно сделал. Меня не провести. Кровь, она такая штука. У всех бывает. У кого-то всю жизнь течёт из носа, из глаз, из пизды. Это нормально.

Я подкурил сигарету. Курю я часто, что правда, то правда. А как без этого, если всё вокруг ежеминутно выбешивает до ломоты в костях? Нервов не хватит терпеть всю эту херню, ведя здоровый образ жизни.

Наконец-то я почти дома. Спасибо дождю, что согнал с лавок у подъезда мерзких старух, которым дай только повод сунуть свои носы не в своё дело. Я затушил сигарету прямо о сиденье лавочки. Вот так, суки.

Что-то потянуло меня за штанину, и я опустил взгляд вниз.

Котёнок, мать его. Размером с ладошку, грязный, уродливый, и, по ходу, обосравшийся. Схватился за мою ногу и пытается мяукать. Звук такой, будто молния яйца зажевала.

Слышь, пиздюк, ты точно не по адресу.

Я несильно пнул его, отбросив подальше от себя его полудохлое тельце.

Каждый сам за себя, чувак. Такие правила. Ты либо вывозишь эту ёбаную жизнь, либо нет.

В подъезде кто-то опять устроил свалку. Я подозреваю, что это сделали те мрази со второго этажа, которые въехали два месяца назад. Семейка долбоёбов с двумя спиногрызами-олигофренами.

– Здорово, Макс!

О, задрот из сорок пятой квартиры. Опять намылился к своей тёлке в соседний квартал. Гляди-ка, нарядился в голубовато-серую рубашку, нацепил очки с серебристой оправой и надушился так, что блевать охота.

Нехотя я протянул ему руку и поздоровался.

– Есть сижка?

Для тебя есть только отсосать, урод.

– Не, сейчас вообще с куревом туго, – ответил я.

– Ну ладно. Увидимся.

В гробу я тебя видал, олень четырёхглазый.

В подъезде стояла такая вонь, будто кто-то сдох. Почти бегом я добрался до своей квартиры. Открыв дверь, я вошёл внутрь.

Жутко хотелось жрать.

С тех пор, как меня уволили с работы, это моё обычное состояние.

Но это ничего. Я-то знаю, что эти уроды без меня никто. Это пока группа выезжает за счёт музыки, которую написал я. Наш хит держится в десятке лучших треков местных радиоэфиров уже хуеву тучу времени.

«Во мне холодная кровь,

Я режу вены вдоль,

Я отрицаю любовь

И обхожу стороной!

Да, я такооой! Такооой!..»

Текст я тоже написал сам, как и партию для второй гитары. Название нашей группы, «Dead motor», тоже придумал я несколько лет назад, когда мы, четверо безбашенных подонков, только начинали работать вместе.

Я знаю, что не был пунктуальным и до хуя ответственным, словом, не был кем-то из тех пиздатых парней без дедлайнов по жизни. Но, как ни крути, я справлялся со своей работой.

Они мне в лицо сказали, что я еблан, который вечно подводит весь коллектив. Что за последний месяц они ни разу не видели меня вменяемым и трезвым. Что я грёбаный наркоман, которому нужно лечиться.

Я послал их всех нахуй, и нисколько об этом не жалею.

Я сел на диван напротив телека и закурил. Огляделся вокруг в поисках пепельницы, но понял, что в таком бардаке, как у меня, найти её будет сложно.

Я живу в раздолбанной однушке, естественно, съёмной, так как своего жилья у меня никогда не было. Из всей мебели здесь только старый, насквозь прокуренный диван, шкаф для одежды в прихожей, стул и здоровенная тумба с раковиной на кухне, заменяющая кухонный гарнитур. Из удобств ржавая ванна, унитаз и видавший виды телек.

Похуй, зато дёшево.

Хозяина квартиры за три года, что я тут живу, я ни разу в глаза не видел. Ключи мне отдала соседка, а деньги за съём я перевожу арендодателю на карту. И никакого лишнего движа.

Это охуенно, что никто мне не указ. Я в принципе никого к себе не пускаю, за редким исключением, если, к примеру, гомосекам из жилконторы вздумается проверить счётчики, или что-то вроде этого.

В основном сюда приходит только Венц, мой кореш. Его единственного не смущает срач в моей квартире. У него дома, кстати, ещё хуже.

Мы с Венцем знакомы лет пятнадцать, с того самого момента, как я попал в детдом.

Когда мне было восемь, мой папаша завалил мою мать, несколько раз ударив её по голове обухом топора. Потом он утащил её за ноги на балкон, приказав мне замыть кровь и ошмётки мозгов на полу кухни.

Помню, как меня все жалели. Какого хрена, непонятно. В детдоме я впервые пожрал от пуза и выспался.

Венц был постарше меня года на два. Он вступился за меня, когда старшаки впервые хотели меня отпиздить за одним из корпусов после физкультуры. Я даже уже не помню, за что именно, ведь в таких местах повод не особенно важен. Венц в той драке сломал руку одному из уродов. Поднялась страшная шумиха, набежала куча народа. Венца я не видел недели две.

Ко мне больше никто не приставал с того дня. Когда Венца привезли обратно, я подошёл к нему сказать спасибо. Он тогда ответил:

– Ненавижу, когда быкуют на мелочь, которая не может дать отпор.

Мы держались вместе до самого выпуска. Затем вместе поступили в единственное ПТУ нашего города. Потом государство наебало нас с жильём, да и не только нас. В принципе, это было предсказуемо. Кому до нас было дело, если мы не были нужны даже нашим предкам? Венц никогда не рассказывал о своих родителях, но, я думаю, это оттого, что нихуя хорошего о них сказать было нельзя.

Единственное, за что я благодарен детдому, это гитара. Там я открыл для себя музыку. Не вот эту попсовую хуету, которую крутят на каждом углу, а мир охуенного металла, который напрочь срывает крышу.

У нас там было что-то вроде актового зала, где на каждый праздник показывали спектакль или проводили вечер танцев. Я записался в театральный кружок, чтобы быть поближе ко всей этой кухне.