КАЛЕВАЛА В ироничном и доступном изложении Ковальчука А. Л.
Предисловие.
Мы родом из Карелии, и с раннего детства нас окружает «Калевала» и её герои: нам читали её в садике, заставляли изучать в школе, водили на спектакли – от кукольных до балета. До окончания школы каждый из нас должен был нарисовать героев карельского эпоса не меньше десяти раз и написать сочинений и изложений столько же. Вокруг открывались кафе, магазины, фирмы и фабрики с названиями из «Калевалы». Не говоря уже о продуктах – большинство из производителей называют своё мороженое или тушёнку «Радостью Вяйнямёйнена» или просто «Сампо», «Похьёла» и т. п.
Казалось бы, все жители Карелии наизусть должны знать руны древнего эпоса и долгими зимними вечерами с радостью петь их друг другу, как в старые добрые времена. Ан нет, большинство имеет представление о пяти героях да паре сюжетах, а остальное забылось или не зналось.
Вот и я, прожив большую часть жизни, решил хоть раз прочитать её («Калевалу») до конца, причём одновременно в разных переводах, и вкратце изложить для любознательной, но нетерпеливой публики, почему Вяйнямёйнен старый и мудрый, где у Лоухи Похьёла, почему Ильмаринена потянуло на искусственных женщин.
Итак,
Руна первая.
Начинается руна с длинного и занудного вступления, где рунопевец в лучших традициях маркетинга в очень поэтичной форме набивает себе цену и выпрашивает выпивку и еду за выступление (93-94), хотя соглашается и так петь.
Немного напрягает то, что песни, которые нам предлагают, держал на чреслах Вяйнямёйнен (30-31), а так в принципе уже заинтересовал.
Итак, сначала было начало.
В принципе, почти ничего не было: снизу – вода, остальное – воздух.
Где-то в воздухе болталась его же (воздуха) дочь, дева Ильматар.
Времени, похоже, тоже не было, потому что дева очень долго болталась и не скучала.
Потом деве надоело быть девой, и она спустилась к воде.
Скучающих девиц во все времена тянет к воде.
Тут начался шторм, и…
Да, да, ветром деве надуло, и она понесла (135).
Это одна из первых многочисленных странностей сего произведения: если дева – творение воздушного пространства, а ветер – это тоже воздух, то кто кому кем приходится?
Дальше дева примерно семьсот лет будучи беременной вела довольно активный образ жизни: металась то на юг, то на север, то на запад, то на восток (почти как цветик-семицветик).
Но и её терпению пришёл конец, и она заревела, потому что с плодом летать получается только низенько-низенько, у самой воды (155-160), а ей летать в вышине охота.
Кому же она жалуется, если кроме воздуха, воды и беременной летучей девахи никого и ничего в этом мире нет?!
Тут мы сталкиваемся с замечательным свойством эпоса: герои и гаджеты появляются ниоткуда по мере надобности при развитии сюжета.
Так вот, взывает она к богу Укко, который, оказывается, ещё и верховный, т. е. ещё неверховных как минимум парочка имеется.
Дел у бога пока немного, и он тут же «помогает» – откуда ни возьмись летит утка.
Утка, как и дева, ищет место для гнезда, при этом тоже мечется по разным сторонам света (183-184).
Кстати, древний эпос ставит точку в старинном споре: «Что изначально: курица или яйцо?» – «Утка».
Вскоре оказывается, что утка ещё и говорящая.
Птица здраво рассуждает, что на воде гнездо развалится, при этом не очень понятно, где она собирается брать материал для строительства.
Дева утку услыхала. А как известно, беременные женщины очень солидарны: недельное пребывание в роддоме зачастую перерастает в многолетнюю дружбу. Вот дева и решила: сама не рожаю, так другим помогу.
Дева нырк в воду, и так кокетливо коленку и плечико выставила, типа кочка.
Утка эти возвышенности увидела и колено её, в принципе, устроило: приняла его за дёрн зелёный.
Здесь мы можем оценить красоту и размеры карельской евы.
Если исходить из размера гнезда, то Ильматар – древний десятиметровый (не меньше) гигант с полусгнившим позеленелым как минимум одним из колен. (205-206)
Утка быстро делает гнездо и сносит яйца.
Да не простые, а шесть золотых и одно бонусом железное.
Курочка-ряба отдыхает.
Дед с бабкой были бы в восторге, да ещё не было ни деда, ни бабки.
Три дня сидит на гнезде утка – яйца высиживает.
Так расстаралась, что не только яйца, но и колено нагрелось сверх всякой меры.
Не выдержала жара девица – дёрнула ножкой, все утиные труды попадали в воду.
Вот тут понеслось сотворенье мира. (230-245)
Из разбитых яиц образовалось небо и земля, и солнце, и луна.
Ильматар от таких чудес впала в удивление и десять лет находилась в шоке, плавая по волнам, греясь под солнцем.
Придя в себя, дева начала творить географию.
Махая ногами, руками и головой, создавала ландшафт, суши и моря.
А Вяйнямёйнен всё не рождается. (287-289)
Его уже старым называют, ещё бы, в чреве 710 лет сидит.
Он уже и сам не рад, однако ещё тридцать лет ушли на раздумья.
Кстати, здесь его уже называют верным, правда, кому или чему он верен, не уточняют.
Тоже взывать начал, только по молодости не к верховному, как мать, а так: к луне, к солнцу, к медведице небесной.
Хотя их, не родясь, ни разу не видел, но на то он и мудрый.
Но все небесные объекты остались глухи к его стенаниям.
Совсем извёлся Вяйнямёйнен.
Начал он проход пальчиками расковыривать.
На коленках прополз и бултых в море.
И переносок Вяйнямёйнен родился на 740-м году от «надувания».
Ни компаса, ни навигатора, восемь лет наш герой тренировался в плаванье, пока не выгреб на сушу.
Руна вторая.
Выполз мудрый на сушу, а там ни былинки, ни осинки.
Мамаша о таких мелочах не подумала.
Стал размышлять Вяйнямёйнен, как бы было хорошо, если бы кто-нибудь пришёл и всё бы засеял.
Много лет думал – он вообще терпеливым был – и придумал Пеллервойнена (он же Сампса), пацана безропотного.
И как только рунопевец сочинил мальчишку, так сразу тот взялся за работу.
И посеял всё, что можно, и везде, где только можно.
Потом Вяйнямёйнен поднялся, потому что хотел увидеть результаты работы парнишки, т. е. пока тот надрывался, старик лежал или в лучшем случае сидел.
Нет, чтобы мальчонку похвалить, а у первородного претензии: «Дуба нет нигде».
Вроде до сих пор старик терпеливым был, а тут на третий день нервничать начал, а через неделю —истерика: дуб, видите ли, не растёт.
Тут из моря выходят то ли четыре, то ли пять девиц.
Вообще, в эпосе довольно часто авторы не уверены в точном количестве людей, лет, зверей и так далее: «Ну где-то сэм-восэм».
Вроде что-то интересное назревает, так нет, они всей толпой (4 или 5 штук), только что выросшую траву косить начали и сено в стог сгребать.
Следующим из моря выгребает очередной одноразовый персонаж Турсас, то ли богатырь, то ли чудище морское.
А вылез он с одной только с целью – поджечь сено.
Как будто ни девы, ни Сампса, ни сам Вяйнямёйнен с этим справиться не могли.
Правда, у чудовищного богатыря нашёлся листик и жёлудь.
Жёлудь в листик, листик в пепел – вуаля, и дерево растёт.
Дуб вырос, хороший такой дуб, большой – на сто вершин.
Ладно, облакам мешает, но почему-то и рыбам плавать не даёт (94).
Короче, вчера без дуба жить не могли, а сегодня завалить надо.
Стал искать Вяйнямёйнен богатыря, но найти не может, да и как это сделать, если он на земле вроде как первый человек.
Про маму вспомнил, первый раз за много лет.
Помощи просит – дуб завалить.
Помогали в то время довольно странно (помните утку от верховного?).
Вот и тут богатыря на выручку послали, правда ростом не больше пальца.
Но всё у него из меди, этакий медный дровосек с горячим сердцем, мечта сборщика «цветмета».
Начал тогда Вяйнямёйнен над ним глумиться, но не успел войти во вкус, как малютка превратился в великана.
Кстати, это был самый первый диалог в истории.
Почему нельзя было сразу в нормальном виде прийти, или мамаша над сыночком решила поглумиться – непонятно.
Поточил он свой топор то ли на шести, то ли на семи точильных камнях и пошёл дерево рубить, аж штаны от ветра развевались (169).
Так разогнался, что за три шага до дуба домчался.
Завалил он дерево с трёх ударов, только искры летели.
Раскидал его по всем сторонам света.
Разобрало население (которого вроде и не было) дуб на сувениры да на обереги.
Аж до Похьёлы, северной страны, щепки доплыли.
А там дева бельишко полоскала.
Собрала она щепки да заныкала. Для чего бы, вы думали? Чтобы колдун мегастрелы сделал (видать, непростая дева была).
Завалили дуб, и всё стало хорошо: и солнце светит, и месяц.
А тут опять проблема – ячмень не всходит.
Опять задумался старый.
В раздумьях к морю пошёл, где то ли шесть, а то ли семь зёрнышек нашёл.
Не знаю как, но засунул он их в лапу от белки, а потом ещё и в мешочек из куницы.
Отправился сеять эти семена на поляну.
А тут ему синица щебечет, мол, не взойдёт ячмень, потому что поляна – то не поляна, а лес густой.
Ну Вяйнямёйнен, тот ещё старец, схватил топор и вырубил весь лес на поляне подчистую, берёзу только для птичек оставил.
Напомню, у него то ли шесть, то ли семь семян – достаточно огородик метр на метр вскопать было.
Тут орёл летит, берёзу видит.
Сел на берёзу и спрашивает нашего мудрого: «Зачем, мол, берёзу оставил?».
А Вяйнямёйнен весь такой довольный: «Это я для вас, для птичек, для орлов да синичек».
Орёл ему: «Да ты вообще молодец!».
И приносит рунопевцу огонь, сжигают они заваленный лес, и поле по старинной технологии готово под посадку.
Вяйнямёйнен начинает посев (всех семи или шести семян).
Под это дело и песенку сочинил. В этой песне, учитывая горький опыт, уже ко всем взывает, в том числе и к верховному.
Укко по этому поводу собрал совещание (333), и наслал туч на огородик со всех сторон света.
Всё получилось, через неделю заколосилось тучное жнивьё.
А тут и кукушка берёзу приглядела, спрашивает: «Зачем оставил?».
Но тут, видно, старче к вечеру устал, про орла забыл, говорит, что для неё оставил, а дальше из непонятого: «Пой, – говорит ей, – с песочной, серебряной и оловянной грудью (370-373) круглые сутки, и тогда у нас в округе всё будет зашибись».
Что про него подумала кукушка, история умалчивает.
Руна третья.
После трудов по облагораживанию мира Вяйнямёйнен начал петь.
Пел обо всём. Что вижу, то и пою, с утра до вечера и ночи напролёт.
Очень мудро пел.
Стал знаменитым и популярным.
А в это время в Похьёле жил Ёукахайнен, тощий молодой лапландец (22).
В гостях узнал он, что какой-то Вяйнямёйнен поёт лучше его.
Ну и впал в амбицию – в дорогу засобирался.
Поставил перед фактом папу с мамой.
Те мудрые были, говорят: «Не едь, кончится тем, что тебя головой в сугроб запихают» (47).
Ну а он: «Вы, родители, конечно, умные, но я-то поумнее буду. Поеду, всех перепою и всех переколдую, и камнем облицую».
Запряг огнедышащего коня в золотые сани. Ещё бы, понты превыше всего.
И тронулся в путь.
Доехал до Калевалы за три дня.
А тут на ловца и зверь бежит – навстречу едет Вяйнямёйнен.
Сани Ёукахайнена с разгона наехали на сани Вяйнямёйнена.
Упряжь обоих транспортных средств переплелась.
Встали оба, размышляя… (98).
Вяйнямёйнен гостю говорит: «Кто ты такой и что ездишь, как придурок?»
Ёукахайнен ответил, что сам, мол, придурок, дрянь, негодник. (113-114)
Имена назвали друг другу.
Вяйнямёйнен: «Пацанчик. уступи-ка мне дорогу».
А лапландец отвечает: «Кто умнее и мудрее, тот пусть первым и проедет».
Старец заскромничал, дал гостю первому выступать.
Тот и обрадовался, начал извергать свои познания в архитектуре, биологии, агрономии, ботанике, географии.
Знания, правда, так себе – «природоведение, 3-й класс».
Что Вяйнямёйнен ему и сказал.
Ёукахайнен ещё больше взъерепенился, брызжет сведениями, что большой энциклопедический словарь: «Гадюка – это змея, а кипятком обжечься можно». И всё в таком же духе.
Верный ему: «Ну что, всё сказал?».
«Нет, – говорит, – помню я, как мир сотворил, и был то ли шестым, то ли седьмым богатырём». «Землю я, – говорит, – сотворил, ну и всё остальное по мелочам».
Вяйне аж вспотел от негодования: «Не было тебя там, я тебя там не видел».
Ёукахайнен: «Коль я такой придурок, давай на мечах что ли сразимся».
Отвечает рунопевец: «Ты – негодный и противный, (270) не буду я об такого меч пачкать».
Лапландца аж затрясло: «На мечах не хочешь, так я тебя своей песней в свинью превращу, на парашу отправлю!!!».
Тут не выдержал калевалец, запел реальную патриотическую очень взрослую песню.
Запел так, что весь мир вздрогнул и преобразился, а северянина по пояс в болото вогнал.
Ещё немного, и только голова Ёукахайнена торчит.
Понял тут лапландец, что облажался. Страшно ему стало.
Решил, что договариваться надо, откупаться.
Предложил два лука на выбор: один дальнобойный, другой меткий.
Старец ему: «Ты что, тупой, у меня луками все стены обвешаны, гвоздей не хватает. Да у меня такие луки, что сами на охоту ходят». (367-372)
И давай петь снова, северянина в болото заколачивать.
Тот ставки повышает, предлагает две лодки: грузовую и скоростную, опять на выбор.
Вяйнямёйнен отвечает, что у него лодок так много – к берегу не подойти.
Тот двух жеребцов даёт, быстрого или сильного.
Но оказывается, у старика и лошадок немерено.
У гостя от песнопений уже одни ноздри из болота торчат.
Он из последних сил булькает в жиже: «От отца досталось серебро и золотишко, забирай всё!!!».
– Не нужно!
– Продукты, земли!!!
– Утони!
– Сестричка есть, Айно, хочешь пожениться? По дому всё умеет делать.
«А вот это предложение уже интереснее!», – обрадовался Вяйнямёйнен, засиял, как самовар.
На радостях присел, и три песни подряд выдал.
Вернул всё, как было, вытянул Ёукахайнена.
Сильно огорчённый сын севера отъехал со взъерошенными чувствами.
По приезду домой разломал сани, оглобли и вообще дебоширить стал.
Отец с матерью законно возмутились таким поведением сыночка.
А тот разревелся, рассказал, как на стрелку съездил, как сестру продул.
Неожиданно мать обрадовалась такому повороту событий.
Говорит: «Только о такой партии для дочери и мечтала».
Но Айно не разделила точку зрения матери, эта идея ей тоже не понравилась.
Мать ей: «Стерпится-слюбится».
Руна четвертая.
Сосватанная Айно, почему-то в нарядном платье, заскучала и пошла вязать в лес банные веники для всей семьи.
Вдруг в лесу встречает Вяйнямёйнена.
Он ей сразу комплимент отпускает и говорит: «Будь красивой только для меня».
Здесь интересный момент: оба упоминают крестик Айно, то есть события развиваются не ранее 1227 года, когда состоялось крещение карел!!!!!
Айно начинает прибедняться, но при этом с себя срывает золотые и жемчужные украшения, в том числе и крестик, и в слезах убегает домой.
У дома встречает отца, который её начинает успокаивать и выяснять причину уныния.
А она врёт безбожно. Говорит, что крестик и серёжки потеряла.
С братом и сестрой та же история. По её словам, на ней была половина ювелирного магазина.
Матери же рассказывает более-менее правдивую историю про веники и как она случайно встретила калевальца.
Правда, шла она по дубраве. И это в Лапландии?!!
А мать всё о будущем дочери думает, и советует ей для улучшения красоты супердиету: один год есть только масло, второй год – свинину, а на третий – белый хлеб. И станет она красавицей – глаз не оторвать (120-125).
Дальше мамаша жалует дочери свой гардероб девичий и украшения.
Рассказывая об их происхождении, она поведала, как выпрашивала богатства у солнца и луны.
– Иди, приоденься, и будет лепота.
А у девахи от «горя» совсем башню переклинило.
Лепечет что-то бессвязное, типа: «Что ж я маленькой не сдохла».
Второй день ревёт. Мать опять спрашивает причину, наверное, старенькая: памяти никакой.
А у Айно идея фикс: «Не хочу быть женой Вяйнямёйнена, а рыбкой быть хочу».
Но в кладовочку пошла, оделась богато и побрела.
Идёт-бредёт по лесам, болотам и ревёт.
Идёт и гундосит, какая она бедная и несчастная, мол, никто её не любит.
Идёт и гоняет всё мысль, как хорошо тем, у кого чешуя и жабры.
За три дня до моря добралась.
Присела на скалу, и ещё всю ночь прохныкала.
С рассветом глюки у неё начались: девки по морю скачут, то ли три, то ли четыре.
Она всё с себя скидывает (спрашивается, для кого и наряжалась) и к девицам – то ли четвертой, то ли пятой.
Поплыла по морю, на утёсе решила отдохнуть, а он в воду падает, и Айно с ним, вроде плавать умеет, но умирать собралась.
С испугу у неё совсем крыша поехала: курочкой и птичкой себя называть начала.
С родственниками прощается, завещает им к морю не ходить, воды морской не пить, коней не поить, хлеб не месить (это из моря-то, соленой воды). Теперь говорит, что здесь она теперь, но не знает, как эту весть родственникам передать.
Медведь, волк, лиса заняты своими делами и им довериться нельзя.
А вот заяц – кандидатура подходящая.
Прискакал косой, принес трагическую весть.
Осознала мать свои ошибки. Плачет в три ручья (274).
Из каждого ручья образовалась река, на каждой реке водопад, за водопадом по скале, на каждой скале по золотому холмику, на каждом холмике по берёзке, а на каждой берёзке по три золотых кукушки.
Одна кукушка кукует «любовь», вторая – «жених», третья – «радость».
У первой завод на три месяца, у второй на шесть, а третья – перпетуум мобиле – всю жизнь кукует.
Чтобы никто не забыл о судьбине несчастной Айно.
Руна пятая.
Узнал Вяйнямёйнен о гибели Айно и очень расстроился.
Пошёл к морю, обращается к Унтамо, богу сна, чтобы тот подсказал, где живут родственники Ахто, морского бога.
Теперь мы знаем уже трёх богов из калевальского пантеона.
И Унтамо ему отвечает, по сути, бессвязно, если одним словом, то: «Там».
Старец про себя подумал: «Понятно».
Поэтому взял удочку, сел в лодку и на зорьке поехал на рыбалку (логичный шаг для тех, кто хочет найти утопленника).
Закинул удочку и вытащил лосося, сёмгу то бишь.
Вроде выловил сёмгу и тут засомневался, думает: «На сига не похожа, и не щука, и не русалка, а у курочки есть уши (???) (70), нет, точно сёмга, точно окунь вод глубоких» (72).
Вынимает калевалец ножичек и хочет распотрошить рыбку на завтрак.
Только животик начал вспарывать, а рыбка, не будь дурой, хвостиком хлестнула и в воду.
На пятой волне показала правый бок. На шестой – правую ручку (???), на седьмой – левую ножку (???), и потом говорит немного удивлённому Вяйнямёйнену: «Я в море не для того, чтобы ты меня кушал».
Он: «А зачем?».
Как вы догадались, это была Айно, но и превратившись в рыбу, с головой у неё лучше не стало, опять пургу несёт: «Я в море, чтобы курицей на руки твои садиться и быть твоей женой. Ты меня долго искал и всю жизнь желал, но поймать меня не смог. Я дочь морского царя Ахто» (???).
Вяйнямёйнен: «Айно, Айно, вернись, я всё прощу».
А она и уплыла.
Вяйнямёйнен даром что старый, но и опытный.
Сетями всё море перегородил. Поймал много рыбы, но Айно больше не попадалась.
Огорчился старец, шапка набекрень (166), голос дрожит.
Начал он заниматься самобичеванием: и глупым себя называет, и безрассудным, и бестолковым.
Упустил невесту в прямом и в переносном смысле.
Идёт домой по дороге, вздыхает, переживает (о чём, вы бы подумали?).
Неправильно, переживает он о том, что кукушки не поют.
Мать вспомнил, оказывается, вечная дева умерла.
Тут Ильматар из могилы отвечает: «Я не умерла, а в Похьёле девиц много, намного лучше медленных лапландок (235), бери в жены, сынок, жену из Похьёлы».
Странно, конечно, ведь Еукахайнен, а значит, и Айно были тоже из Похьёлы, но из глубины виднее.
Руна шестая.
Раз мать сказала, надо ехать.
Собрался Вяйнямёйнен в Похьёлу за невестой.
Сел на коня то ли гороховой, то ли соломенной масти и поскакал.
Но Ёукахайнен, «юноша дрянной лапландский», (24) обиды не забыл.
Сделал он себе мегалук и стрелы отравленные.
Стал ждать старца. То тут подождёт, то там, то у забора, то у водопада.
Неделю ждёт, другую.
Наконец, «что-то чёрное заметил, что-то синее на море» (???).
Это старый Вяйнямёйнен в Похьёлу свой путь держит.
Ёукахайнен собрался, прицелился.
Тут мать его спрашивает: «На кого охотимся?».
– Вяйнямёйнена завалить хочу!!!
– Ты что, сдурел, родственник он наш, по шурину племянник (???).
«Радость, – говорит мать, – исчезнет».
Ёукахайнен немного подзавис: «Ну и пусть. А я всё равно выстрелю».
Произнёс соответствующее заклинание, пустил первую стрелу в небо, вторую – в землю, третью —прямо в печень, но в печень коня.
Свалился Вяйнямёйнен, и в воду.
Поднялся тут ветер, и унесло старца в море.
Ёукахайнен рад-радёшенек, говорит: «Плавать будешь от шести до восьми лет». Тоже, прокурор нашёлся.
Домой пришёл, мать с порога: «Ну что, убил?».
Сын ей: «Убить не убил, но в дальнее плаванье отправил».
Мать огорчилась: «Дурак ты, и поступки у тебя дурацкие».
Руна седьмая.
Вяйнямёйнен плывёт и плывёт, восемь дней его болтает.
На девятую ночь впал в отчаяние. Начал причитать, забыл, как новорожденным восемь лет отплавал и не пикнул.
Придумал дом на волнах построить. Но сам же и понял, что идея дурацкая.
Тут орёл летит, не большой, и не маленький, так, средний, размах крыла от воды до неба.
Спрашивает старца: «В честь чего заплыв?».
Поведал Вяйнямёйнен свою печальную историю, как ехал он жениться, да не доехал.
Орёл ему: «Садись на меня верхом, я мигом тебя довезу. Помню я ту берёзку на поляне».
Отнёс рунопевца, высадил на берегу.
Но и тут старику плохо, весь израненный. Борода не чёсана, волосы не мыты.
Проревел на берегу три дня и три ночи.
Дороги найти не может.
А в это время служанка из Похьёлы, блондинка-карлик, ни свет ни заря проснулась, кучу дел по хозяйству переделала.
Мусор стала выносить, чу, слышит, с моря стенания несутся.
Ну, она в дом, докладывает хозяйке, старухе Лоухи, так, мол, и так: на берегу кто-то ревёт.
Старуха – женщина опытная: с калитки различила, что плач не детский и не женский, так ревут только настоящие герои, реальные мужики.
Скинула лодку и погребла знакомиться.
Нашла героя в кустах, пожалела, говорит: «Ты в курсе, что на чужую поляну зашёл?».
«Сам знаю, – отвечает, – а ты знаешь, насколько я крут у себя на родине?».
Старуха ему: «Ну рассказывай».
Вяйнямёйнен отвечает: «Дома я вообще круче кучи, я реально реальный авторитет, а у вас я что-то сник и захандрил».
Лоухи ему: «Ну ладно, милок, не хнычь, вставай да пошли ко мне».
Усаживает его в лодку, и гребёт домой.
Высушила, обогрела, вылечила. Короче, через недельку старец оклемался.
Между делом бабка интересуется, в чём причина панических атак.
Тот опять за своё: «Бедный я, несчастный, вода мокрая, дом далеко, меня девки не любят».
А она ему, мол, оставайся, красную рыбу будешь есть, надоест, порося заколю.
А Вяйнямёйнен гундосит: «Домой хочу!!!».
– Хорошо, сколько заплатишь, если я тебя домой доставлю?
– А что ты хочешь? Мне б кукушечку услышать. Шапку золота или шапку серебра?
А старухе не надо ни того, ни другого.
– Гаджет мне нежен кованный, Сампо, красивый. За это девку подгоню и домой доставлю, где тебя кукушка ждёт.
Вяйнемёйнен отвечает: «Не, я песни пою, а руками мастерить – это не моё. Но у меня есть кореш, Ильмаринен, он парень рукастый, он тебе приблуду и сварганит. Он по кузнечному делу the best of the best. Вот свою дочку ему и сбагришь».
Повелась старуха, запрягла коней в сани.
Посадила Вяйнямёйнена, наказала в дорогу: «До вечера смотри в пол, а то кирдык тебе, старый»
Руна восьмая.
Едет Вяйнямёйнен, пол саней изучает, вдруг сверху как что-то зажужжит.
Он не выдержал, глядь наверх, а на небе красотка драгметы на ткань переводит, одёжку из неё шьёт.
Он лошадку по тормозам и говорит красавице: «Садись в сани ко мне, со мной поедем».
– А зачем?
– Как зачем, бабы у меня дома нет, есть, бухать будем, песни петь.
А она ему – поэтический прогон про то, как дома хорошо, а в жёнах плохо.
«Ерунда это всё, а я крутой», – гнёт свою линию старец.
Дочь Похьёлы ему испытания придумала: во-первых, разрезать волос тупым ножом, во-вторых, яйцо узлом завязать, но чтоб узла было не видно.
Вяйнямёйнен не лыком шит и с лёгкостью выполняет оба бестолковых задания.
Девица в раж вошла: «А камень обточишь, а изо льда жердинок наделаешь?».
А старик влегкую, как будто всю жизнь только этим и занимался.
– Всё сделал, поехали, а?
– Выйду замуж, если из щепок лодку сделаешь и телекинезом на воду спустишь.
– Вот тут ты вообще угадала, да я лучший лодочник.
Набрал щепок, на скале устроился, чтоб комары не кусали.
Три дня топор из рук не выпускает.
Но тут Хийси, он же Лемпо, вредина потусторонняя, давай топором подруливать: то по камню попадёт, то по ноге.
Вся скала в кровище. Кровь из певца во все стороны фонтаном бьёт.
Хотел он колдовать. Да нужное заклинание забыл.
Хотел подорожник приложить, а на скале только мох.
Еле-еле мхом, да травой раны заткнул.
Но всё бесполезно, истекает кровью.
Из последних сил запряг коня, погрузился в сани.
Подъезжает к деревне. Добрался до перекрёстка, а там три дороги. Отправился по нижней.
Давай ломиться к ближайшему дому. Спрашивает: «Врач или фельдшер, или хоть какой-нибудь медработник случайно не здесь живёт?».
Дома только ребёнок на полу сидит, говорит: «Никого нет дома, ищите, дяденька, другую больничку».
В другой дом герой врывается с тем же вопросом.
А там старуха в три зуба шепелявит: «Нет, милок, у нас медперсонала, поищи в другом месте».
В третьем доме старик с печки, даже не глядя на пациента: «Заходи, ещё не таких реанимировали!».
Руна девятая.
Вяйнямёйнен не мешкая влетает в дом.
Старик с печки: «Чьих будешь, что за герой, больно много кровищи из тебя вытекает. Кстати, ты в металлургии что-нибудь смыслишь?».
Тут Вяйне прочёл старику мини-лекцию по производству металла с точки зрения современной алхимии и колдунства.
Конспект лекции рунопевца прилагается:
«Необходимы воздух и огонь.
Верховный Укко потёр руки: появилось три девицы. У первой молоко чёрное, у второй – белое, а у третьей – красное.
Мягкое железо – из чёрного молока, «инструменталка» – из белого, ну а сыромятина – из красного.
Через некоторое время железо захотело с огнём познакомиться, но испугалось, и чтоб не превратиться в окалину, сбежало в болото. По болоту ходят волк и медведь. Вытоптали они металл наружу.
А в это время на куче угля родился Ильмаринен, прямо с молотом и щипцами в руках.
Ночью родился, а днём уже кузницу начал строить.
Если железо в болоте, логично кузницу рядом поставить.
Изобретатель Ильмаринен подумал и решил железо в огонь кинуть, переплавить, перековать.
Металл очень испугался такого поворота событий.
Ильмаринен его успокаивает: «Не сгоришь ты, всё под контролем».
Переплавил железо, а оно просит из огня его вытащить.
Ильмаринен: «Спокуха, не будем нарушать технологию, ещё рано».
Довёл до оптимальной температуры. Вытаскивает и приступает к ковке.
Наковал метизов в ассортименте.
Надо закаливать, ну Ильмаринен – опытный металлург, намешал жидкость для закалки, про раскислитель не забыл, для повышения углеродистости поверхности мёда добавил. Ещё немного поколдовал с примесями.
Получилась хорошая инструментальная сталь, злое железо».
«А, понятно, – сказал старик, – вот почему столько крови: топор у тебя из хорошего железа сделан», и давай излагать в своей интерпретации то, что только что услышал.
Только периодически вставляет, как заклинание: «Ты ведь не было великим, ни великим, ни ничтожным», – обращаясь к железу и постепенно переходя к заговору от кровотечения.
Заговаривал он раны долго. И у него всё получилось.
Потом послал сына почему-то в кузницу, чтобы тот мазь для лечения приготовил.
По пути набрал мёда, щепоть дуба, трав различных – и всё это сварил. Варил три дня и три ночи. Посмотрел: ерунда вышла какая-то, ещё травы накидал и ещё двенадцать ночей варил.
Протестировал на сломанной осине, и та вылечилась, крепче стала.
Камни помазал – те срослись.
Пошёл к старику, отдал плод своих трудов.
Тот мазь на вкус попробовал: вроде ничего.
Обмазал Вяйнямёйнена с ног до головы и заговор прочитал.
Но рунопевца ломать стало не по-детски.
Тогда старче бинтами первородного обмотал, что твою мумию.
Тут и выздоровел верный, стал, как новенький.
Конечно, славу создателю сразу пропел.
И наказ потомкам дал, чтобы лодки больше на спор не делали.
Ибо человек предполагает, а бог располагает.
Руна десятая.
Сел Вяйнямёйнен в сани и на третий день доехал до границы Калевалы. Вот уже и полянка с одинокой берёзкой.
Едет и радуется, про себя бормочет: «Ну что, Ёукахайнен, говорил ты, что я родины не увижу? Накось выкуси, чтоб тебя волк сожрал, чтоб ты заболел с летальным исходом».
Начал петь очередную колдунскую песню, и напел высоченную золотую ёлку.
Едет, а сомнения всё же терзают, ведь подставил кореша Ильмаринена.
Остановился он у кузницы, видит: кузнец работает в поте лица. Увидел и Вяйнямёйнена Ильмаринен, спрашивает: «Где тебя, старый, носило?».
– В Лапландию катался, к их шаманам, по обмену опытом.
– Ну и как там? Чего хорошего?
– Да много чего интересного, вот, к примеру, девица там есть, жениха ищет. Красивая, спасу нет, как раз тебе подойдет. Выкуй Сампо, и она твоя!!!
Ильмаринен сразу тему просёк: «Ты чё, старый, подставил меня? На что угодно готов пойти, лишь бы задницу свою вековечную спасти? Клал я на них с прибором, не поеду я на север. Там людей едят, пацанов в море выкидывают».
Хитрый старик продолжает свою линию гнуть: «А там ёлка золотая есть».
Ильмаринен: «Ну, конечно. Так я тебе и поверил».
Рунопевец в ответ: «Пошли, покажу».
И пошли; впереди Вяйнямёйнен, за ним Ильмаринен, дошли до ели.
Ильмаринен подивился: «Реально ель. Инженерной работы».
Вяйнямёйнен подначивает кузнеца, мол, полезай наверх, луну снимешь, да звёзд наберёшь.
Ну Ильмаринен и полез на ёлку. Даже дерево подивилось такой простоте. Шепчет ему, предупреждает, что и месяц, и звёзды на верхушке просто мираж: наколдовал их старик.
А Вяйнямёйнен уже песней ветер разгоняет, ну и скатапультировала ёлка кузнеца прямо в Похьёлу. Даже собаки не залаяли.
А там на крылечке его Лоухи уже поджидает: «Чьих будешь?».
А он на собак косится и говорит: «Что, я столько летел, чтоб меня шавки твои покусали?».
А старуха ему: «Я тут кузнеца поджидаю, Ильмаринена. Не знаешь такого?».
«Ну знаю», – хотел интригу затеять. Да по простоте душевной сразу раскололся: «Я и есть Ильмаринен».
Лоухи от радости в избу аж влетела: «Давай, самая молодая да симпотная дочь, наряжайся да накраситься не забудь: жениха ветром принесло, он мне чудо-мельницу делать будет».
Бабка кузнеца за стол, кормит, поит. Девица в это время красоту навела.
Старая между делом говорит: «Чудо-мельницу я хочу. Берёшься, мастер, за проект? А я тебе за это дочку в жёны подгоню».
Пьяненький кузнец согласен, ТЗ обговаривает: «Выковал же я небо, а уж с мельницей справлюсь».
Хотя, вроде, небо Ильматар, мать Вяйнямёйнена, организовала, но не будем строги к профессионалу.
Решил кузнец взяться за работу, а кузницы и инструмента-то и нету.
Но Ильмаринен не отчаивается, он же герой.
Три дня место для кузницы искал, на третий день присмотрел пёстрый камень, скалу подходящую.
На первый день меха организовал, на второй – наковальню.
Закинул все ингредиенты в огонь.
Рабы на мехах орудуют. Три дня и три ночи плавка продолжалась.
С первой попытки лук получился, хороший такой, красивый. Но каждый день луку нужны жертвы, а в праздники и того в два раза больше.
Отправляет Ильмаринен лук в переплавку.
Рабов простимулировал, сам процесс контролирует.
Со второй попытки лодка получилась, алые паруса.
Но челнок вышел с милитаристскими наклонностями: в бой всё время рвался.
Лодка тоже в утиль пошла.
С третьего раза вообще что-то несусветное – корова.
Очень красивая корова, но бестолковая: постоянно спит в лесу, а молоко в это время само в землю утекает.
Нашинковал говядину кузнец и – в печку.
Четвертый день – плуг, очень дорогой, но странный: пашет только чужие поля.
У плуга та же участь, что и у остальных прототипов.
Раз рабы не справляются, он к ветрам за помощью обращается.
Три дня дуют одновременно ветры со всех сторон.
К кузнецу подойти страшно.
Наконец из горна Сампо появляется.
Кузнец быстро и профессионально доводит мельницу до ума – получился-таки многофункциональный гаджет: и муку мелет, и соль, и деньги. На всё хватит.
Получив Сампо, Лоухи, нет, чтобы бизнес начать – запрятала чудо-мельницу глубоко в гору.
Закончив работу, кузнец вопрошает: «А где невеста?».
А невеста ему – поэтический прогон с аллегориями из ботаники и жизни животных.
Вроде и не отказала, но и особого согласия не выразила.
Ну кузнец тут загрустил: заказчик вроде кинул и домой непонятно, как возвращаться.
А бабка ему как ни в чём не бывало: «Что, милок, загрустил, домой хочешь?».
Он: «Ну да, неплохо было бы».
Отужинали они на дорожку, посадила она его в лодку и отправила, благословляя.
Через три дня очутился он дома.
А Вяйнямёйнен сразу с расспросами: «Как, братан, всё получилось? Мельницу выковал, про крышку не забыл?». Хоть бы совесть имел.
А кузнец немногословный: «Да всё получилось, всё работает».
Руна одиннадцатая.
Отвлечёмся немного от Вяйнямёйнена, расскажем вам о жизни других северян.
Лемминкяйнен, он же Ахти, сын Лемпи, жил на острове в высоком доме.
Был рыбаком и бабником.
Узнал он, что в местечке Саари есть девушка Кюлликки, которая может представлять для него интерес.
Женихи к ней в очереди стоят. Говорят, даже очень именитым она отказывала.
Даже в Эстонию на ПМЖ не поехала.
Но Лемминкяйнен был о себе очень высокого мнения.
Мать его предупреждала, что не соответствует он невесте по социальному статусу: «Не по Сеньке шапка!».
А он ей: «Осознаю риски, но мои данные положительно повлияют на результат предприятия».
«Девки и женщины тебя же на смех и подымут!», – не сдается любящая мамаша.
– А я им детей наделаю, некогда надо мной зубоскалить будет.
– Так местные мужики тебя же на мечи и поднимут!!!
Но как мы видим, не очень послушные дети в то время вырастали на севере.
Запрыгнул он на коня, и вперёд – свататься.
Правда, помнится, они на острове жили.
Но сразу всё пошло не так: в Саари он как-то криво въехал, да и во двор въезжая, покачивался, чуть в сугроб не свалился и чужие сани опрокинул.
Ну и развеселил весь местный женский контингент, как мамаша и предсказывала.
Озадачили женщины нашего героя, никогда над ним слабый пол не потешался.
Интересуется: «Есть ли в округе ровные поляны для веселья? Для совместного отдыха?».
А те ему: «Есть поляны, если ты пастушонок, то найдешь себе подходящую».
Устроился он пастухом, днём на выпасе, ночью по девкам. Всех девок в округе перепробовал, каждую полапал. Пресёк насмешки над собой.
Одна Кюлликки осталась, та, ради которой и приехал, но Лемминкяйнен не сдаётся, всё сватается и сватается.
Она ему, мол, нет у тебя шансов, ты бедный, плохой, некрасивый и тряпка. (179-180)
Через две недели после этого неприятного разговора пошли девицы в ночь танцы танцевать, а возглавляла их недоступная Кюлликки.
Лемминкяйнен на лошадке к ним подъеал, хвать невесту, и был таков.
Остальных девиц запугал, чтобы они его не выдали.
Кюлликки просит отпустить её, и на жалость давит, и родственниками пугает, под конец критиковать героя стала.
Тот её утешает, как может: «Будет всё у нас хорошо. А что не знатен, так возьму меч и навоюю себе и знатность, и всё остальное».
Девица тут сменила тактику: «Не ходи на войну, поклянись».
Он ей: «И ты клянись, что гулять не будешь, тогда начинать войну я не буду».
Поклялись они перед богом друг другу.
Поехали домой к новоиспечённому мужу.
По приезду девице не понравились апартаменты супруга: уж больно бедные и ей не по статусу.
Но Лемминкяйнен заверил её, что улучшит их жилищные условия в ближайшее время.
Ну и сразу к матери: «Мама, у меня всё получилось, спонсируй на новую кровать и постельные принадлежности для супружеского ложа».
Мать очень обрадовалась за сына, что у него теперь такая качественная жена, а заодно и за себя, что у неё теперь помощница по дому.
Руна двенадцатая.
Ну, вроде, стали жить молодожёны, клятвы свои выполняют.