Эхо мщения

Глава 1. Тени Василеостровских дворов

Серые глаза Елены Сергеевны Волковой отражали влажный блеск петербургских булыжников, словно зеркала, в которых застыла вся меланхолия этого проклятого города. Она выскользнула из узкого двора-колодца на Василеостровской стороне, где каждый камень помнил шаги тысяч безымянных душ, искавших укрытия от жестокости мира. Тёмное пальто цвета мокрого асфальта сливалось с вечной петербургской сыростью, превращая её в призрак, скользящий между теней и реальностью.

Дождь барабанил по крышам с монотонной настойчивостью метронома, отбивая ритм её терпеливой охоты. Каждый её шаг был выверен до миллиметра, каждый вдох рассчитан так, чтобы не нарушить хрупкое равновесие между дневной маской архивариуса и ночной сущностью той, кого улицы знали как «Эхо». Под пальто, словно продолжение её тела, покоились инструменты её ремесла: компактная камера с телеобъективом, цифровой диктофон размером с пуговицу, прибор ночного видения и складной нож – последнее напоминание о том, что месть требует готовности пролить кровь.

Она заняла позицию напротив ресторана «Золотая рыбка» на Большом проспекте, где сквозь запотевшие стёкла различала силуэт Виктора Петровича Соколова. Мужчина средних лет с располневшей фигурой успешного хищника неспешно нарезал дорогое мясо, запивая его вином, цена которого превышала месячную зарплату честного человека. Елена прислонилась к стене старинного особняка, чувствуя, как холодный камень просачивается сквозь ткань пальто, и терпеливо ждала. Время для неё потеряло обычный смысл – существовали только моменты до и после, разделённые гранью справедливости, которую она намеревалась восстановить.

Виктор Петрович вышел из ресторана ровно в половине одиннадцатого, его массивная фигура двигалась с неожиданной грацией хищника, почуявшего добычу. Елена отделилась от стены, словно тень, обретшая плоть, и скользнула за ним по блестящим от дождя тротуарам. Она поддерживала дистанцию в сорок метров – достаточно близко, чтобы не потерять цель, но далеко настолько, чтобы остаться незамеченной в лабиринте петербургских переулков.

Их путь пролегал через весь город – от Василеостровской стороны к Невскому проспекту, где неоновые огни магазинов превращали дождевые лужи в калейдоскоп цветных отражений. Елена фотографировала каждый поворот, каждую остановку, создавая карту преступных маршрутов Виктора. Её камера щёлкала беззвучно, словно сердце механического призрака, фиксируя доказательства с методичностью патологоанатома, вскрывающего труп.

Первая остановка – кафе «Старый Петербург» на Невском, где красные плюшевые диваны помнили признания в любви и деловые сделки равной степени порочности. Виктор уселся в дальний угол, спиной к стене, откуда мог контролировать весь зал. Елена заняла позицию в арке напротив, настроив телеобъектив на максимальное приближение. В кадре появился нервный мужчина в дорогом костюме, чьи руки дрожали сильнее осенних листьев на ветру.

Обмен был быстрым и профессиональным: два чёрных кейса переходили из рук в руки, словно танцуя смертельный танец коррупции. Елена зафиксировала каждый момент, каждый жест, каждое выражение лица. Её пальцы двигались по камере с хирургической точностью, создавая цифровые слепки преступления. Дождь усилился, превратив мир в размытую акварель, но её объектив оставался кристально чистым, защищённый специальной линзой.

Когда встреча завершилась, Виктор двинулся дальше, его походка стала более целеустремлённой, более хищной. Елена следовала за ним, сливаясь с толпой поздних прохожих, её тёмная одежда делала её практически невидимой в петербургской мгле. Они миновали Аничков мост, где бронзовые кони вздымались в вечном прыжке к недостижимой свободе, и углубились в переплетение переулков между Фонтанкой и Мойкой.

Заброшенный склад у Фонтанки встретил их скелетом разрушенных стен и выбитыми окнами, зияющими, как пустые глазницы. Когда-то здесь производили текстиль для всей империи, теперь же это место служило декорацией для более тёмных сделок. Елена вскарабкалась по пожарной лестнице с ловкостью кошки, её движения были бесшумными, словно она всю жизнь провела в тени.

С высоты третьего этажа она наблюдала, как Виктор встречается с тремя мужчинами в углу бывшего цеха. Направленный микрофон, размером не больше авторучки, улавливал каждое слово их разговора. Елена настроила запись, и голос Виктора зазвучал в её наушниках с пугающей отчётливостью.

– Проблема с Петровым должна быть решена до конца недели, – говорил Виктор, передавая конверт одному из собеседников. – Архивариус становится слишком любопытным. Мы не можем позволить себе такие риски.

Кровь Елены превратилась в лёд. Детектив Петров – имя, которое она встречала в своих исследованиях, связанное с нераскрытыми делами и внезапно исчезнувшими уликами. Теперь она понимала, что коррупция проникла глубже, чем самые мрачные её подозрения.

– Сколько он знает? – спросил высокий мужчина с шрамом через всю щёку.

– Достаточно, чтобы создать проблемы, но недостаточно, чтобы нас уничтожить, – ответил Виктор, доставая из кармана фотографию. – Вот наша цель. Работает в городском архиве, живёт одна, никого не интересует. Идеальная жертва для несчастного случая.

Елена не могла разглядеть фотографию, но интуиция подсказывала ей, что там изображена она сама. Её руки продолжали методично фиксировать разговор, даже когда разум кричал о бегстве. Профессиональная выдержка, выкованная годами подготовки, оказалась крепче инстинкта самосохранения.

– Петров согласился? – продолжил расспросы мужчина со шрамом.

– Петров сделает всё, что мы скажем. У него нет выбора – мы знаем о его маленьких развлечениях с несовершеннолетними. Он наш карманный пёс, и он будет лаять, когда мы прикажем.

Документы и деньги переходили из рук в руки, словно совершался какой-то богохульный обряд. Елена фиксировала каждую деталь, каждое лицо, каждый жест. Её камера работала беззвучно, создавая цифровую летопись преступления.

Последняя остановка – частный клуб «Мефистофель» в подвале под книжным магазином на Литейном. Елена добралась туда первой, заняв позицию в подворотне напротив. Сквозь щель в заколоченном окне она наблюдала, как Виктор спускается по узкой лестнице в подземелье, где красный свет превращал всё в подобие препреисподней.

Детектив Петров ждал его в дальнем углу зала – высокий, худощавый мужчина с глазами хищника и улыбкой, от которой стыла кровь. Елена настроила камеру на максимальное приближение, её пальцы двигались по кнопкам с безошибочной точностью хирурга.

– Наш архивариус становится проблемой, – сказал Виктор, пожимая руку детектива. – Пора применить более радикальные меры.

– Я уже работаю над этим, – ответил Петров, принимая конверт. – Несчастный случай на рабочем месте. Архивы – опасное место, полно тяжёлых стеллажей и острых углов.

Елена почувствовала, как адреналин бежит по венам ледяными иглами. Они планировали убить её, и делали это с такой обыденностью, словно обсуждали меню на обед. Она продолжала снимать, её профессиональная выдержка не позволяла дрогнуть даже перед лицом собственной смерти.

– Главное – никаких лишних вопросов, – добавил Виктор. – Она одинока, никого не интересует. Идеальная жертва.

– Не волнуйтесь, – заверил Петров. – К концу недели проблема будет решена. А пока мы усилим наблюдение. Мне нужно знать её распорядок дня, привычки, слабые места.

Разговор продолжился ещё минут десять, но Елена уже зафиксировала главное: они знали о её существовании, планировали убийство и включили в заговор коррумпированного полицейского. Когда встреча завершилась, она отступила в тень, чувствуя, как весь мир сжимается до размеров одного вопроса: успеет ли она завершить свою миссию прежде, чем они завершат свою?

Обратный путь домой превратился в шахматную партию с невидимым противником. Елена меняла маршрут каждые несколько кварталов, использовала отражения витрин для наблюдения за тылом, дважды входила в подъезды и выходила через чёрные ходы. Навыки, отточенные годами одиночной войны, теперь стали вопросом жизни и смерти.

Только оказавшись в безопасности своей квартиры, она позволила себе выдохнуть. Дрожь в руках, которую она подавляла всю ночь, вырвалась наружу, словно землетрясение после долгого напряжения тектонических плит. Елена прислонилась к двери, чувствуя, как холодный пот покрывает её лоб, и медленно, методично начала трансформацию из «Эхо» обратно в архивариуса Елену Сергеевну Волкову.

Фотолаборатория, оборудованная в бывшей кладовке, встретила её красным светом и знакомым запахом химикатов. Елена развивала плёнку с ритуальной точностью, каждое движение отточено до автоматизма. В красноватом свете проявлялись лица её врагов – сначала размытые контуры, затем чёткие черты, и наконец, полная картина преступления.

Она изучала каждую фотографию через лупу, словно судья, выносящий приговор. Лицо Виктора, его довольная улыбка, жест, которым он передавал деньги, – всё это складывалось в неопровержимую картину вины. Детектив Петров с его хищными глазами и продажной улыбкой дополнял мозаику коррупции.

Когда она прослушивала записи, голос Виктора, обсуждающего её устранение как «проблему архивариуса», вызвал воспоминание, которое она изо всех сил пыталась подавить. Шестнадцатилетняя девочка, разбитая и окровавленная, умоляющая о справедливости в кабинете того самого детектива Петрова. Его равнодушный взгляд, формальные вопросы и итоговое заключение: «Недостаточно доказательств для возбуждения дела».

Елена сжала кулаки, чувствуя, как старые шрамы отзываются болью. Она дышала глубоко и медленно, используя технику самоконтроля, которую годами оттачивала в борьбе с кошмарами. Боль превратилась в топливо для её решимости, а воспоминания – в заряд для неумолимой машины возмездия.

Она вышла из лаборатории и направилась к главной стене своей квартиры – величественному полотну мести, которое создавала годами. Фотографии, документы, газетные вырезки и рукописные заметки были соединены красными нитями, создавая паутину, в центре которой сидел Виктор Петрович Соколов. Сегодняшние снимки заняли своё место в этой мозаике, добавив новые связи и выявив скрытые закономерности.

Она прикрепила фотографию Петрова рядом с изображением Виктора, протянув между ними красную нить. Теперь она видела полную картину: коррумпированный полицейский не просто покрывал преступления бизнесмена, он был его активным соучастником, инструментом, с помощью которого Виктор устранял препятствия на пути к безнаказанности.

Елена отошла от стены, чтобы оценить общую картину. Паутина охватывала уже половину комнаты, красные нити пересекались и переплетались, создавая сложную геометрию преступления. В центре всего этого кровавого узора находился мужчина, который разрушил её жизнь четырнадцать лет назад и продолжал разрушать жизни других.

Она подошла к окну, где в стекле отражалась женщина, разрываемая между двумя мирами. Днём – незаметный архивариус, хранитель чужих тайн, тихая мышь в сером кардигане. Ночью – неумолимое эхо прошлых грехов, призрак справедливости, который не знает пощады. Дождь по-прежнему барабанил по стеклу, смывая с города дневную грязь и готовя его к новым преступлениям.

Елена открыла шкаф и внимательно изучила своё рабочее платье – серую юбку, белую блузку, кардиган цвета мокрого асфальта. Завтра она снова наденет эту униформу невидимости, снова станет частью городского пейзажа, неотличимой от тысяч других служащих. Но под скромной одеждой будет биться сердце хищника, терпеливо ждущего момента для нанесения решающего удара.

Она сложила одежду с церемониальной точностью, каждая складка должна была быть идеальной. Это был ритуал трансформации, священное действо, которое позволяло ей переключаться между двумя личностями, не теряя рассудка. В кармане кардигана она оставила миниатюрную камеру – на случай, если представится возможность собрать дополнительные доказательства.

Готовясь ко сну, Елена установила будильник на семь утра – достаточно времени для подготовки к очередному дню игры в невидимку. Она легла в постель, чувствуя, как усталость наконец берёт своё, но сон не принёс облегчения. В темноте перед глазами всплывали лица её врагов, их голоса сливались в какофонию угроз и насмешек.

Но среди всего этого хаоса звучал и другой голос – голос шестнадцатилетней девочки, которая когда-то верила в справедливость. Эта девочка была мертва, убита равнодушием системы и жестокостью мира. Но её призрак жил в Елене, питая её неутолимую жажду возмездия и напоминая о том, что некоторые грехи слишком тяжелы для прощения.

Завтра начнётся новый день охоты. Виктор Петрович Соколов и его подручные ещё не знали, что их время истекает. Они видели в ней лишь проблему, которую нужно устранить, но не понимали, что имеют дело с силой природы, с неумолимым законом кармы, принявшим человеческий облик.

«Эхо» готовилось к последнему звучанию, к тому моменту, когда её голос прозвучит громче любого крика, а её справедливость станет единственным судьёй в этом городе призраков и теней.

Глава 2. Свет и тени

Эрмитаж встречал Елену привычным величием, но сегодня золотые залы казались иными – словно декорации к опере, где она играла главную роль. Полированный паркет отражал свет огромных окон, создавая иллюзию хождения по водной глади. Елена двигалась с кошачьей грацией между группами туристов, её серые глаза методично сканировали пространство, запоминая каждый угол, каждую архитектурную деталь. В руках она держала компактную камеру – для окружающих она была обычной посетительницей, увлечённой искусством. Никто не подозревал, что под тонкой курткой цвета мокрого асфальта скрывается портативный диктофон, а в сумке лежит набор миниатюрных подслушивающих устройств.

Ренессансная галерея располагалась в самом сердце музея, и Елена знала, что именно здесь Виктор Петрович проводил свои особые встречи. Среди полотен великих мастеров обсуждались сделки, от которых зависели судьбы людей. Ирония была почти оскорбительной – красота и мерзость, сосуществующие в одном пространстве. Она подошла к картине Рембрандта «Возвращение блудного сына», изучая игру света и тени на лицах персонажей. Художник мастерски использовал chiaroscuro, создавая драму контрастов. Елена невольно провела параллель с собственной жизнью – она тоже существовала в этой вечной борьбе между светом и тьмой, между дневной личиной архивариуса и ночной сутью мстительницы.

Щёлкнув несколько раз затвором камеры, она зафиксировала расположение охранников, отметила слепые зоны камер наблюдения. Её движения были отточены годами практики – каждый шаг выверен, каждый взгляд имел цель. Посетители проходили мимо неё, не замечая, не запоминая. Это было её дарованием – способность растворяться в толпе, становиться невидимой. Под ногами поскрипывал старинный паркет, рассказывая свои истории о миллионах шагов, о веках, которые он видел. Елена переместилась к окну, откуда открывался вид на Неву, и сделала ещё несколько снимков, фиксируя пути отступления и возможные маршруты слежки.

Её внимание привлёк небольшой альков рядом с картиной Караваджо «Лютнист». Идеальное место для подслушивания – достаточно укромное, чтобы остаться незамеченной, но с хорошим обзором основного пространства галереи. Елена приблизилась к полотну, притворяясь поглощённой изучением техники художника. «Лютнист» смотрел на неё с холста, его лицо было освещено мягким светом, а глаза казались живыми, полными тайн. Караваджо был мастером изображения человеческих страстей, он не боялся показывать правду, какой бы тёмной она ни была. Елена достала из сумки крошечный передатчик, размером не больше монеты, и осторожно закрепила его под резной лепниной рамы.

– Поразительно, не правда ли? – раздался рядом мягкий мужской голос. – Как художник может через простую игру света и тени рассказать целую историю о человеческой душе.

Елена резко обернулась, её рука инстинктивно сжалась в кулак. Рядом с ней стоял мужчина лет тридцати, с интеллигентным лицом и внимательными карими глазами. Он был одет в тёмно-синий пиджак и светло-серую рубашку, его облик излучал сдержанную элегантность. Волосы цвета каштана слегка вьились у висков, а на лице играла едва заметная улыбка. Что-то в его взгляде было необычным – полное отсутствие той хитрости и расчётливости, которые Елена привыкла видеть в глазах людей.

– Караваджо действительно был революционером, – отозвалась она осторожно, не опуская защитных барьеров. – Он первым решился показать святых с лицами простых людей, найденных на улицах Рима.

– Да, – согласился незнакомец, его голос звучал искренне заинтересованно. – Он понимал, что подлинная духовность не нуждается в золотых нимбах и небесных сияниях. Достаточно правдивого взгляда на человеческую природу. Вы часто посещаете Эрмитаж?

Елена изучала его лицо, пытаясь понять, что скрывается за этим вопросом. Но в его глазах не было ничего, кроме искреннего любопытства и желания поделиться впечатлениями об искусстве. Это было так непривычно, что она почувствовала, как её защитные механизмы дают сбой.

– Время от времени, – ответила она, не желая слишком многого раскрывать. – А вы, судя по всему, большой ценитель живописи?

– Дмитрий, – представился он, протягивая руку. – Дмитрий Андреевич Соколов. И да, искусство – это одна из немногих вещей, которые заставляют меня верить в то, что в мире всё-таки больше света, чем тьмы.

Елена медленно пожала его руку, отметив тёплую, уверенную хватку. Фамилия не вызвала у неё никаких ассоциаций – Соколовых в Петербурге были тысячи. Но что-то в интонации, с которой он произнёс свои слова о свете и тьме, заставило её сердце пропустить удар.

– Елена, – сказала она просто, не добавляя отчества. – А что вас привлекает в этом конкретном полотне?

Дмитрий повернулся к картине, его лицо озарилось тем особым светом, который появляется у людей, когда они говорят о том, что их по-настоящему волнует.

– Видите, как свет падает на лицо лютниста? – он указал на картину изящным движением руки. – Караваджо использует технику, которую называют tenebrismo – резкий контраст между светом и тенью. Но это не просто художественный приём. Это философия. Художник показывает, что красота и истина рождаются именно в этой борьбе между светом и тьмой, в момент, когда они соприкасаются.

Елена слушала его, чувствуя, как что-то внутри неё откликается на его слова. Она тоже жила в этой борьбе, только её свет был почти полностью поглощён тьмой.

– Интересный взгляд, – сказала она, стараясь сохранить нейтральный тон. – Но что, если тьма победит? Что, если света окажется недостаточно?

Дмитрий посмотрел на неё с такой внимательностью, словно видел что-то, чего она сама не осознавала.

– Тогда нужно самому стать источником света, – ответил он без колебаний. – Каждый человек способен на это. Даже один небольшой источник может развеять самую густую тьму.

Его слова прозвучали как вызов всему, во что она верила. Елена почувствовала, как её привычная броня начинает давать трещины под напором этой неожиданной искренности.

– Вы говорите как идеалист, – заметила она, в её голосе послышались нотки иронии. – Мир не так прост, как вам кажется.

– А вы – как человек, который видел слишком много тьмы, – парировал Дмитрий мягко. – Но разве это повод перестать искать свет?

Они стояли перед картиной, и Елена вдруг поняла, что они больше не говорят об искусстве. Этот разговор касался чего-то гораздо более глубокого и личного. Она почувствовала панику – впервые за много лет кто-то видел её, настоящую, не прикрытую масками и ролями.

– Вы правы, – сказала она наконец. – Я действительно видела много тьмы. Но иногда свет оказывается обманом, миражом, который исчезает, как только к нему приближаешься.

– Тогда, возможно, стоит пойти на кофе? – предложил Дмитрий с улыбкой, от которой в её груди что-то болезненно сжалось. – Я знаю одно место на Невском, где готовят превосходный эспрессо и где можно продолжить наш разговор об искусстве… и о свете.

Елена знала, что должна отказаться. Каждый инстинкт самосохранения кричал ей, что это опасно, что она рискует всем ради мимолётного человеческого контакта. Но что-то в его глазах, в том, как он смотрел на неё – не как на объект желания или потенциальную жертву, а как на равную, достойную внимания личность – заставило её кивнуть.

– Хорошо, – сказала она, сама удивляясь своему решению. – Но ненадолго.

Они вышли из Эрмитажа в предвечернем свете, когда солнце уже клонилось к закату, окрашивая небо в оттенки розового и золотого. Невский проспект жил своей обычной жизнью – поток людей, машин, звуков большого города. Но рядом с Дмитрием этот привычный хаос казался каким-то более упорядоченным, более осмысленным.

Кафе, в которое он её привёл, было небольшим и уютным, с тёплым жёлтым светом и запахом свежемолотых зерен. Они сели у окна, откуда был виден вечерний Невский с его неспешным движением прохожих. Дмитрий заказал два эспрессо и выпечку, а Елена наблюдала за его движениями – в них не было ничего показного или нарочитого, только естественная элегантность воспитанного человека.

– Расскажите о себе, – попросил он, когда официант принёс заказ. – Чем занимаетесь, помимо изучения шедевров Караваджо?

Елена осторожно отпила кофе, выигрывая время. Она привыкла лгать легко и убедительно, но сейчас ложь почему-то не хотела слетать с языка.

– Работаю в архивах, – сказала она, что было правдой. – Изучаю старые документы, восстанавливаю забытые истории. А вы?

– Юрист, – ответил Дмитрий. – Специализируюсь на корпоративном праве, но меня больше привлекает защита прав граждан. Верю в то, что закон должен служить справедливости, а не только интересам сильных мира сего.

В его словах не было ни фальши, ни самолюбования – только искренняя убеждённость в том, что он говорит. Елена почувствовала, как что-то внутри неё болезненно сжимается. Когда она в последний раз встречала человека, который говорил о справедливости без цинизма?

– Благородные цели, – сказала она, стараясь не показать, как его слова на неё повлияли. – Но разве вы не разочаровались в системе правосудия? Разве не видите, как часто закон служит не истине, а деньгам?

Дмитрий задумчиво покрутил чашку в руках. За окном зажглись первые уличные фонари, и их свет лёг на его лицо, подчёркивая серьёзность выражения.

– Вижу, – признал он. – И это причиняет мне боль. Но именно поэтому я не могу сдаться. Если хорошие люди перестанут верить в справедливость, то её действительно не станет. Каждое выигранное дело, каждый защищённый человек – это маленькая победа света над тьмой.

– А если человек сам вершит справедливость? – спросила Елена, удивляясь собственной смелости. – Если система его подвела, и он решает действовать самостоятельно?

Дмитрий внимательно посмотрел на неё, и в его глазах мелькнуло что-то похожее на понимание.

– Самосуд опасен, – сказал он медленно. – Когда человек берёт закон в свои руки, он рискует стать тем, против чего борется. Месть может показаться справедливой, но она редко приносит мир. Скорее наоборот – она создаёт новые круги насилия.

– Даже если человек был предан теми, кто должен был его защищать? – настаивала Елена. – Если система, в которую он верил, оказалась лживой?

Дмитрий долго молчал, изучая её лицо. В кафе стало тише, многие посетители уже ушли, и их разговор приобрёл особую интимность.

– Тогда этот человек нуждается не в мести, а в исцелении, – сказал он наконец. – В том, чтобы кто-то показал ему, что мир не состоит только из предательства и боли. Что есть люди, которые способны на верность, на любовь, на самопожертвование.

Его слова прозвучали как диагноз, поставленный с болезненной точностью. Елена почувствовала, как у неё перехватывает дыхание. Он видел её насквозь, этот незнакомый человек, видел её раны и боль, которые она так тщательно скрывала.

– Вы говорите так, словно сами прошли через подобное, – сказала она, стараясь перевести разговор в более безопасное русло.

– Не я лично, – ответил Дмитрий. – Но моя работа постоянно сталкивает меня с людьми, которые потеряли веру в справедливость. Я вижу, как боль превращает их в тех, кого они когда-то ненавидели. Это трагедия, которую можно предотвратить, если вовремя протянуть руку помощи.

Он протянул руку через стол и мягко коснулся её пальцев. Прикосновение было лёгким, почти неощутимым, но Елена почувствовала, как по её коже прошла волна тепла, которого она не ощущала годами.

– Возможно, вы правы, – сказала она, не отдёргивая руку. – Но что делать, если помощь приходит слишком поздно? Если человек уже зашёл так далеко, что не может повернуть назад?

– Никогда не поздно, – ответил Дмитрий с такой убежденностью, что она едва не поверила ему. – Пока человек способен сомневаться в правильности своего пути, пока он может задавать такие вопросы, как сейчас задаёте вы, – у него есть шанс.

Елена молча смотрела на него, чувствуя, как внутри неё борются два противоположных желания – довериться ему полностью и бежать как можно дальше от этого опасного тепла.

– Кстати, – сказал Дмитрий, отпуская её руку и доставая из кармана телефон, – я должен отметиться у семьи. Мой брат ждёт отчёта о том, как прошёл мой день. Он очень заботливый, хоть и занят своими делами.

– Семейный бизнес? – спросила Елена, стараясь придать вопросу небрежный тон.

– Не совсем, – ответил Дмитрий, набирая номер. – Виктор – мой старший брат – занимается различными коммерческими предприятиями. Весьма успешными, должен сказать. Недвижимость, инвестиции, консалтинг… У него настоящий талант к бизнесу.

Мир словно остановился вокруг Елены. Виктор. Старший брат. Успешный бизнесмен. Совпадение было невозможным, но мозг уже складывал детали в ужасающую картину.

– Виктор Петрович? – спросила она, стараясь, чтобы голос звучал естественно.

– Да, – удивился Дмитрий. – Вы знакомы?

Елена почувствовала, как кровь отливает от лица. Вселенная действительно обладала извращённым чувством юмора – она влюбляется в брата человека, которого планирует уничтожить.

– Нет, просто… имя показалось знакомым, – пробормотала она. – В архивах встречаются разные фамилии.

Дмитрий нажал кнопку вызова, и Елена услышала, как в трубке раздался знакомый голос. Тот самый голос, который она запомнила на всю жизнь, который звучал в её кошмарах.

– Митя, как дела? – донеслось из телефона. – Как прошёл твой поход в музей?

– Прекрасно, – ответил Дмитрий, улыбаясь Елене. – Я встретил удивительную девушку. Мы обсуждали искусство Караваджо.

Елена с трудом сдерживала дрожь в руках. Голос Виктора, такой близкий, такой отчётливый, пробуждал в ней воспоминания, которые она предпочитала держать заперёнными.

– Ну и отлично, – засмеялся Виктор. – Давно пора тебе найти подходящую спутницу жизни. Приводи её как-нибудь в гости, познакомишь с семьёй.

– Посмотрим, – ответил Дмитрий, его взгляд не отрывался от лица Елены. – Всё зависит от того, захочет ли она меня ещё раз увидеть.

Елена резко встала, чуть не опрокинув стул. Стены кафе словно начали сдвигаться, воздух стал густым и тяжёлым.

– Извините, – сказала она, хватая сумку. – Я вспомнила, что у меня… срочные дела.

– Елена, подождите, – начал Дмитрий, поднимаясь следом за ней. – Я что-то не то сказал?

– Нет, всё в порядке, – солгала она, уже направляясь к выходу. – Просто… я должна идти.

– Но мы же можем увидеться ещё? – спросил он, догнав её у двери. – Завтра, послезавтра… когда вам будет удобно?

Елена обернулась и посмотрела на него. В его глазах была такая искренняя надежда, такое открытое желание продолжить то, что между ними начиналось, что её сердце готово было разорваться от боли.

– Да, – услышала она собственный голос, словно он звучал откуда-то издалека. – Конечно. Позвоните мне.

Дмитрий протянул ей свою визитную карточку, и она машинально взяла её, даже не взглянув на неё.

– Увидимся, – сказал он, и в его голосе звучало такое тепло, что Елена едва не заплакала.

Она выскочила из кафе в холодный вечерний воздух, и только тогда позволила себе сделать глубокий вдох. Невский проспект встретил её привычным шумом и суетой, но она словно оказалась в звуконепроницаемом коконе собственного отчаяния.