Розовая бездна

Пролог: Архивная Пыль

Архивы. Бесконечные коридоры стеллажей, пахнущие пылью, старой бумагой и тишиной. Здесь покоятся дела, которые предпочли забыть. Толстые папки с грифом «Не раскрыто». Среди них – три дела, связанные невидимой нитью безумия. 1989 год. 1997 год. 2002 год. Место – СИЗО. Сюжет – исчезновения, появления обезумевших людей, отрезанные уши, розовые тени и остановки сердца. И четвертое дело, совсем свежее, еще пахнущее кровью и безумием: Новак Оливия. Врач Джеймс Стокат (ирония судьбы в имени) листает страницы. Он верит в диагнозы. Но где-то в глубине, под слоем рациональности, шевелится холодный червячок сомнения. Что, если ее бред… имеет корни в этой самой пыли?

Глава 1: Холод камеры 374

Ноябрь 1997 года впивался в СИЗО ледяными клыками. Мороз сквозь толстые стены пробирался до костей, смешиваясь с вездесущим запахом дезинфекции, дешевой баланды, пота и немытого страха. Воздух в Западном блоке был спертым, тяжелым, будто пропитанным отчаянием заключенных и усталостью охраны.

Надзиратель Артур Калинин шагал по длинному, тускло освещенному коридору. Его шаги гулко отдавались в бетонных стенах. Лицо Артура, когда-то, может, и открытое, теперь напоминало старую, измятую карту – изрезанную морщинами усталости и скуки. Каждый вечер – один и тот же маршрут. Лязг ключей, скрип тяжелых металлических дверей, приглушенные звуки за решетками – кашель, храп, иногда всхлипы или бормотание. Фонарь в его руке выхватывал из полумрака фрагменты лиц: одни спали беспокойным сном, подергиваясь, другие тупо смотрели в стену, третьи – буравили Артура взглядом, полным немой злобы и покорности. Он давно научился не встречаться с этими взглядами.

Камера 374. Артур щелкнул заслонкой смотрового окошка. Механический жест. Он заглянул внутрь, ожидая увидеть привычную картину: четыре фигуры на двух двухъярусных нарах, тусклый свет лампочки под потолком. Но вместо этого – Пустота. Абсолютная. Он моргнул, протер ладонью запотевший от дыхания глазник. Снова посмотрел. Пусто. Ледяная волна пробежала по спине, сжала горло. Восемь лет здесь, как селедки в бочке, жили четверо: трое «пожизненников», чьи глаза давно потухли, превратившись в мутные озера апатии, и один с двадцатью двумя годами – молодой еще, с искоркой безнадежного бунта в глазах, которая гасла с каждым месяцем. Ни звука, ни шевеления. Артур прильнул к окошку, вглядываясь в углы, под койки. Ни щели, ни следа подкопа, ни обломков, ни признаков борьбы. Просто… вакуум, неестественный и зловещий, как зияющая пасть. Сердце застучало как молоток по наковальне, кровь ударила в виски. Он резко отошел, ключи в его натруженной руке задрожали, издав тихий, звенящий перезвон.

– Марк! – Голос сорвался, став хриплым шепотом, который тут же поглотила гнетущая тишина коридора. – Марк! Иди сюда! Быстро! Черт возьми!

Марк Свиридов, коренастый, крепко сбитый мужчина с лицом, казалось, высеченным из гранита и привыкшим ко всему за долгие годы службы, подошел неспешно, нахмурив густые брови. Следы усталости легли темными кругами под его глазами.

– Чего орешь, Артур? Опять кто-то подрался? Кровь убирать?

– Глянь… – Артур ткнул пальцем в глазник 374-й, рука его дрожала. – Пусто. Совсем. Как сквозь землю провалились.

Марк прильнул к глазнику. Его движения были медленными, обдуманными. Он присмотрелся, затем резко выпрямился. Его брови поползли вверх, гранитное лицо дрогнуло. Он молча достал свою связку ключей – массивную, тяжелую. Руки его двигались резко, без обычной уверенности. Замок щелкнул громко, слишком громко в этой мертвой тишине. Дверь скрипнула, открываясь внутрь камеры. Холодный, спертый воздух ударил в лицо. Пустота была осязаемой, давящей, почти физически ощущаемой. Четыре пустых койки, голые матрасы. Стол. Табуретки. И ничего больше.

– Проверь окна, – бросил Артур, шагнув внутрь. Его фонарь метнул нервный луч в дальние углы, под койки, в щель между матрасом и стеной. Ни щели в полу, ни люка, ни следов борьбы, ни клочка ткани. Просто… четыре человека испарились. Как пар. Марк копошился у решетки, что-то ворча себе под нос, проверяя крепления. Артур почувствовал, как по спине бегут мурашки, а в животе холодеет. Тишина в камере стала гнетущей, физически давящей на барабанные перепонки, как перед грозой. Он обернулся к Марку, чтобы сказать что-то… и замер. Марк стоял спиной, возясь с решеткой. Камера была пуста. Совсем пуста. Артура не было. Дверь, которую Марк только что открыл, была заперта изнутри массивной задвижкой. Как? Когда он успел? Почему не слышно?

– Артур? – Голос Марка прозвучал неуверенно, глухо отдаваясь в бетонных стенах. – Где ты, черт? Не дури, вылезай!

Тишина. Гулкая, мертвая, всепоглощающая.

– Артур! Отзовись! – Марк забарабанил кулаком по холодному металлу двери. Звонкий, пустой стук разнесся эхом по пустой камере и вырвался в коридор, где тут же затерялся. Ни ответа, ни шороха, ни вздоха. Паника, холодная и липкая, сжала горло Марка. «Исчез? Прямо здесь? На моих глазах? Как?!» Он судорожно шарил в карманах, вытаскивая ключи, роняя их с дребезжащим звоном на бетон, поднимая дрожащими руками. Сердце колотилось как бешеное. Он вставил ключ, повернул, дернул дверь на себя. Заперто. Изнутри. Он снова забарабанил.

Запись с диктофона следствия, два дня спустя. Голос Марка Свиридова – срывающийся шепот, прерываемый тяжелыми вдохами и паузами:

«Он… он как будто в воздухе испарился! Только что был тут, я обернулся – буквально на секунду, проверить, не ослабла ли решетка – фить! И нету! Знаю Артура… Он не шутник, не дурак, чтобы так прикалываться. Особенно после исчезновения зэков. И эти… заключенные… куда? Сбежали? Но как? Тут мне стало по-настоящему страшно. По спине мороз. Мистика? Не верю я в эту чертовщину! А он… провалился! Звал его, звал… хоть бы шорох, хоть бы стук! Некуда было исчезать! Комната – бетонная коробка! Дверь на замке! Куда они все подевались, черт их дери?! Я рванул к двери, ключ в кармане искал, трясся весь… Руки не слушались. Не понимаю! Не могу понять! Как будто земля разверзлась…»

Поиски с тремя конвоирами и дежурным интендантом – ноль. Собаки, обычно неумолимые ищейки, бегали по пустой камере, тыкаясь мордами в углы и в пол, но лишь виляли хвостами в явной растерянности. Камеры наблюдения, обычно бесстрастные свидетели, в тот роковой промежуток времени показывали только мерзкую, пляшущую статику. В 23:48 раздался крик из Северного блока: Артур найден. Камера 103. Он сидел на корточках, спиной к двери, лицом уткнувшись в холодный бетон стены. Его плечи мелко, непрерывно дрожали, как в лихорадке. Из груди вырывалось глухое, бессвязное бормотание, больше похожее на стон раненого зверя. Когда его осторожно развернули под светом фонарей… Марк, стоявший рядом, едва не закричал. Артур постарел лет на десять за одну ночь. Лицо было землисто-серым, изрезанным глубокими морщинами отчаяния, будто кто-то прошелся по нему ножом. Глаза – мутные, стеклянные, словно покрытые непроницаемой пеленой. Он что-то бормотал сквозь сцепленные зубы, слюна капала на грязную робу. О шевелящихся тенях. Розовых. Они двигались. Они шептали. Они звали в какую-то бездну.

И рядом. На голом бетонном полу, рядом с железной ножкой койки, лежало человеческое ухо. Свежее. Совсем. Будто только что отрезанное. Совершенно чистое, без единой капли крови или грязи. Аккуратное. Как будто его… аккуратно положили. Или мгновенно прижгли рану чем-то невероятно горячим.

«Твою мать… Да, ухо! – запись Марка прерывалась тяжелым, свистящим дыханием. – Настоящее! Не муляж, не резина какая. Мясистое. Крови… ни капли вокруг! Словно прижато чем-то раскаленным сразу… Позже нас быстренько разогнали по постам. Начальство подъехало, медики Артура забрали… Надеюсь, хоть что-то потом узнаю… Но вряд ли.»

Четверых заключенных не нашли. Никогда. Артура увезли в закрытую психушку. Два года он жил в своем кошмаре, бормоча о розовых тенях, о зияющей бездне, о летящем времени и вечном шепоте. Потом – тишина. Остановка сердца. ДНК уха – не опознана, не совпала ни с одним из пропавших. Дело легло в архив толстым пыльным томом с грифом «Не раскрыто». Но архивные стеллажи, казалось, шептались. 1989 год – трое исчезли из камеры, один вернулся через 4 года – без кожи на лице, без рассудка, весь седой как лунь, умер от разрыва сердца через месяц. 2002 год – двое исчезли, один найден в другой камере – безумный, кричащий о тенях… и без левого уха. ДНК этого уха, найденного в 2002-м, идеально совпало с ухом из камеры 103 рядом с Артуром в 1997-м. Упоминания о розовых тенях, о движущемся свете, о немом ужасе, были в каждом деле, записаны со слов конвоиров и врачей. Итог всегда один: сердце не выдерживало безумия. Разум гас первым, тело – чуть позже, не в силах вынести то, что увидело глазами разума.

Глава 2: Двойники

Штутгарт, март 1978 года. Утро было не просто серым – оно было мокрым, промозглым, цепляющимся за кожу холодной сыростью. Воздух пах дождем, который вот-вот должен был хлынуть, выхлопными газами неспешных «фольксвагенов» и свежеиспеченным хлебом из ранних пекарен. Хельга Рудгер, закутавшись в не самый новый, но добротный плащ, спешила на работу в булочную «Korn & Brot» на Розенбергштрассе, 15. Ее шаги отбивали ритм по мокрому тротуару. Обычный день. Обычная рутина: принять поставку, подписать бумаги, загрузить печь, обслужить первых сонных покупателей.

Курьер Штефан, вечно спешащий и вечно опаздывающий, как раз выгружал последнюю коробку полуфабрикатов из старенького серого грузовичка. Его лицо было красным от усилий, он сопел, ставя коробку на мокрую мостовую.

– Морозит сегодня, а? – крикнула Хельга, подходя и доставая ключи от двери.

– Угу, – буркнул Штефан, не глядя, вытирая пот со лба. – Погода – дерьмо. Подпиши-ка тут… – Он протянул ей мокрый от дождевых брызг картонный планшет.

Хельга кивнула, сунула ключ в замок, повернула. И вдруг замерла. Штефан стоял не двигаясь. Совсем. Как вкопанный. Он уставился не мигая в рифленое стекло входной двери булочной. Его лицо стало абсолютно пустым, как маска. Планшет выпал из его рук с глухим шлепком.

– Штефан? – окликнула его Хельга, нахмурившись. – Что там? Муха застряла? Или привидение?

Ни ответа. Ни движения. Только напряженная спина и замершие плечи.