Соль и тайны морской бездны

A. L. Knorr

SALT & THE SISTERS

Copyright © A. L. Knorr, 2019 All rights reserved

Издательство выражает благодарность литературному агентству Synopsis Literary Agency за содействие в приобретении прав.

Перевод с английского Елены Алешиной

© Е. О. Алешина, перевод, 2025

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательская Группа „Азбука-Аттикус“», 2025 Издательство Иностранка®

Пролог

Похрустывая белыми камешками, Йозеф шагал по длинной дорожке к фамильному особняку. Он не бывал в этих краях уже добрых сорок лет, мысль о том, что означает его появление здесь, вызывала неприятные чувства.

Клавдиус нашел его. Точнее, кто-то из отцовского окружения разыскал Йозефа и принес ему единственное известие, способное заставить его вернуться на Гибралтар.

«Отец умирает».

Йозеф, закрыв глаза, постоял перед массивными двойными дверями перед тем, как коснуться большого медного дверного молотка в форме львиной головы. Пахнущий морем ветер трепал его кудри. Йозеф замешкался, но лишь на миг. Как бы сильно ни отдалился он от отца, какая бы пропасть ни разделила их, это по-прежнему был его дом, и вернуться было приятно. Йозеф шагнул в вестибюль, дверь за его спиной тихо затворилась.

Он почти ждал, что сейчас его окутает аромат Габриэлиной выпечки и он увидит улыбку на ее милом пухлом лице. Но старушка умерла двадцать семь лет назад. Они изредка переписывались с тем условием, что она ни за что не выдаст местонахождение Йозефа Клавдию или его дружкам. А потом настал день, когда пришло письмо от дочери Габриэлы с печальной вестью о том, что ее мать скончалась от пневмонии.

– Господин Дракиф?

То был недружелюбный, угрюмый голос, который раньше Йозефу слышать не доводилось.

Он посмотрел наверх и увидел на верхней ступени лестницы мужчину в черном пиджаке, высокого и худощавого, с коротко стриженными белоснежными волосами. Их изучающие взгляды встретились.

– Должно быть, вы мистер Хеллер? – предположил Йозеф.

Тот кивнул, спустился на несколько ступеней и протянул Йозефу руку.

– Блудный сын вернулся, – произнес он с отчетливым местным выговором. Взгляд мистера Хеллера оставался ледяным. – Ваше пренебрежение отцом на пользу ему не пошло, как сами увидите. Если бы вы вернулись домой раньше, он бы так не страдал.

Йозеф выпустил руку Хеллера, не зная, смеяться над его дерзостью и самонадеянностью или предпринять попытку себя защитить. В итоге он постарался убрать со своего лица какое-либо выражение. Внезапно идея вернуться домой показалась ему не такой уж хорошей. Этот Хеллер, вероятно, ухаживал за Клавдиусом последние несколько лет, но явно ничего не знал о том, что вбило клин между отцом и сыном, и, скорее всего, не догадывался об истинной биологической природе обоих.

Слова «отец» и «умирает» никак не желали сочетаться в голове Йозефа, и это мучило его на протяжении всего перелета. Будучи атлантом, Клавдиус мог рассчитывать на гораздо большую продолжительность жизни, чем человек (что, конечно, следовало считать скорее благословением). Йозеф лично знал атлантов трехсотлетнего возраста. Его отец почти вдвое моложе. Наследником обзавелся хорошо за семьдесят и, сколько Йозеф его помнил, оставался исключительно крепким и жизнелюбивым.

– Я провожу вас к нему. – Мистер Хеллер повернулся и повел Йозефа вверх по лестнице. Приостановившись, через плечо снова одарил провожаемого холодным взглядом, будто ведром холодной воды окатил, и, скривив верхнюю губу, с плохо скрываемым презрением добавил: – Конечно, если только сначала вы не изволите освежиться и выпить чаю.

– Я знаю, куда идти. Спасибо.

Йозеф обошел Хеллера и оставил на лестнице с этим его выражением отвращения на лице. Пока что оказанный прием и близко не предвещал, что визит завершится чем-то хорошим. Должно быть, Клавдиус не раз поминал Йозефа тихим словом, раз Хеллер ведет себя подобным образом.

С внезапно возникшим чувством отчуждения Йозеф шел по большому особняку в направлении отцовских покоев. В его детстве Клавдиус был замечательным отцом. Твердой, но любящей родительской рукой вел юного Йозефа по жизни, обуздав собственное желание привлечь его к участию в инвестиционных мероприятиях и заразить своей одержимостью найти развалины города, из которого вел происхождение их народ. Вместо этого Клавдиус позволил сыну следовать за страстью сердца по заранее выбранному пути океанолога.

Так было до тех пор, пока страсть сердца Йозефа не обрела форму прекрасной сирены по имени Бел.

Он остановился возле двери отцовской спальни и постарался выровнять дыхание. Толкнул дверь и молча прошествовал по толстому ковру к кровати с балдахином.

Клавдиус спал, и это было хорошо, поскольку Йозефу скорее удалось бы остановить морской прилив, чем скрыть потрясение, которое он испытал при виде отца. Как же бедняга постарел с момента их последней встречи!

У Клавдия почти не осталось волос. Розовая кожа, обтягивающая череп и кости лица, казалось, истончилась до предела. Щеки и лоб усеивали старческие пятна, а покоящиеся на красном одеяле руки были костлявы и начали скрючиваться от артрита. Лежал он чуть отвернувшись к стене, словно не желая видеть случайных посетителей.

Глаза Йозефа увлажнились, он зажал ладонью рот, чтобы заглушить прерывистое дыхание. Грудь сдавило, и откуда-то из глубины, словно пузырь из болотной топи, поднялась скорбь. Он зажал себе нос, чтобы подавить рыдание. Из его груди вырвался звук, похожий на сдавленный кашель, и по щекам Йозефа хлынули слезы.

От этого звука глаза Клавдия приоткрылись. Он медленно повернул голову, словно она вращалась на ржавой оси, отчаянно нуждающейся в смазке. Его когда-то яркие глаза теперь стали водянистыми, белки пожелтели. Но то, что Йозеф увидел в них, нанесло ему еще один сокрушительный болезненный удар.

Отцовские глаза переполняла любовь.

– Сынок. – Голос был надтреснутым от старости. Клавдиус поднял руку, чтобы дотронуться до Йозефа.

Тот опустился на колени возле кровати и взял отцовскую руку в свою. Он ощутил, какими хрупкими стали у отца кости, и снова всхлипнул. Клавдиус всегда был могучим, широкоплечим и способным на многое. Держался прямо, выпятив грудь, а в его глазах горел огонь честолюбия. Йозеф с трудом узнавал отца в изможденной фигуре под одеялом. Он прижался лбом к тыльной стороне исхудавшей ладони.

Клавдиус успокаивающе произнес «ш-ш-ш» и положил другую ладонь на кудри сына.

– Ты дома, – произнес, словно выдохнул, он. – Я могу умереть счастливым человеком.

Чувство вины поглотило Йозефа, он задрожал и почувствовал себя слабым. Поднял глаза на отца и понял, что не в силах хоть что-то сказать из-за застрявшего в горле кома. Зря он провел вдали от дома столько времени. Отец совершил то, чему нет прощения, но каким-то образом в итоге в сердце Йозефа одно только прощение и осталось. Ненавидеть всесильно Клавдиуса на расстоянии было легко, но сердце Йозефа отличалось мягкостью. Это говорили ему еще с детства. Он не мог больше злиться. Преступления были давними, причем настолько, что теперь уже ничего не значили. Отец действительно умирал. Теперь Йозеф осознавал это предельно ясно, а не как тогда, в своем бывшем кабинете в Гданьске, когда разбирал написанные от руки строки письма Хеллера.

– Из тебя получился бы блестящий разведчик, – произнес отец своим слабым голосом. – Отследить почти невозможно.

Йозеф фыркнул и, когда способность говорить к нему вернулась, ответил:

– Я знал, как сделать, чтобы никто не нашел.

Сотрудники отца умудрились обнаружить его – теперь уже штатного океанографа одной из лучших европейских компаний по подъему затонувших судов, – только когда он, вполне успокоившись, позволил упомянуть свое имя в газетной заметке о подъеме судна «Сибеллен».

Йозеф проигнорировал попытки поверенных Клавдия обсудить вопрос наследства. Но оставить без внимания письмо мистера Хеллера не смог: Клавдиус умирал и…

«…Если вы не желаете сожалеть всю оставшуюся жизнь, то немедленно приедете на Гибралтар».

Йозеф был в Гданьске, когда Майра ушла в Балтийское море, оставив на пляже свою плачущую дочь. Затаив дыхание, он смотрел сквозь листву низкорослых деревьев туда, где золотистый песок соприкасается с плотной колючей порослью, отделяющей пляж от проселочной дороги. Он чувствовал себя преступником. Стыд жег его изнутри за то, что он подглядывает за сиренами – матерью и дочерью в сокровенные моменты их жизни, но он должен был узнать. Была ли женщина, внешне так похожая на Бел, но так отличающаяся по характеру, его Сибеллен?

Она выглядела в точности как Бел, обладала теми же формами и ростом, но черты характера отличались. Майра говорила с другим акцентом, утверждала, что ей немного за тридцать, а еще – и это выглядело очень убедительно – что никакой иной жизни, кроме как в Канаде, не помнит.

Йозеф все же внимательно наблюдал за ней, и вот установил в конце концов, что она сирена. Только слишком поздно.

Когда ему удалось смириться с тем, что Майра ушла в океан, возможно, на долгие годы, дальше игнорировать письмо Йозеф не смог. Отказавшись от участия в операции Новака по поднятию очередного судна, сел на первый же рейс на Гибралтар.

– Если сможешь простить своего старого отца, – говорил Клавдиус, – он почиет с миром. Сможешь ли?

Йозеф кивнул и смахнул слезы.

– Как бы то ни было, я тебя прощаю. – Йозеф не стал говорить, что просить прощения Клавдиус должен у Бел и ее народа. Время обидных слов минуло. – Прости, что не появлялся так долго.

Клавдиус тихо кашлянул.

– Хорошо, что мы живем подолгу. Будь мы людьми, я провел бы без сына полжизни. А так, благодарен за счастливые десятилетия до твоего отъезда. – Сила, с которой отцовские пальцы вцепились в его ладонь, удивила Йозефа. – Мы узнали слишком поздно. Ты должен быть осторожен.

На миг Йозеф совсем растерялся. Неужели ослабело не только тело отца, но и его рассудок?

– Отец?

– Лукас, он… – Клавдиус ненадолго умолк, чтобы перевести дух. Было совершенно очевидно, что разговор его утомляет. – Он обнаружил… Но поздно. Слишком поздно для нас обоих.

Йозеф нахмурился при упоминании имени ученого, недоумевая, с чего это речь зашла о нем.

– И что же он обнаружил?

– Нам нельзя постоянно оставаться на суше. Ты должен обещать мне, что будешь плавать в море. Морская вода. Это должна быть морская вода. – В пылу объяснения Клавдиус приподнял голову с подушки.

– Ш-ш-ш, ты разволновался. – Йозеф положил руку на плечо отца. – Я и так плаваю, папа. И всегда это делал. Я очень люблю океан. – Странно было напоминать собственному отцу о своей страсти к воде и жизни в ней. А ведь именно это определяло саму сущность Йозефа, сколько он себя помнил.

– Лукас умер. – Клавдиус уронил голову на подушку. – И то, что убило его, сейчас убивает меня.

– О чем ты?

– Лукас называл это изнуряющей болезнью. Человеческий врач диагностировал бы РС.

– Рассеянный склероз?

Клавдиус кивнул.

– Симптомы те же, но причина другая. Лукас хотел изучить наш недуг до конца, но слишком ослаб и не закончил. Его ранние исследования показали, что недостаток солнечного света ослабляет иммунную систему. Мы видели смысл в том, чтобы жить как люди. Но потом…

Клавдиус умолк и судорожно вздохнул.

– Не спеши, – успокоил Йозеф отца и помог ему сделать несколько глотков из стоящего у кровати стакана.

Клавдиус продолжил уже медленнее:

– Позже он выяснил, что недостаток морской воды изнуряет нас иным образом. – Легкий смешок вырвался у него одновременно с кашлем. – Видишь, какова ирония? Мы так презирали тех, кто постоянно живет в океане. И кто же заслуживает презрения теперь?

У Йозефа возникла неприятная мысль. Если отец не преувеличивает, атланты никогда не смогут полноценно жить ни на суше, ни в море. Им всегда будет требоваться и то и другое. Амфибии в мире млекопитающих. Известно, что атланты, живущие исключительно под водой, отличаются болезненностью, и Лукас подтвердил это, будучи еще молодым исследователем. Йозеф помнил надменный и самодовольный тон друзей Клавдиуса, восхвалявших Лукаса за его открытия и еще глубже укоренявшихся в своей сухопутной жизни, проходящей в изобилии и достатке. Интересно, думал Йозеф, сколько членов отцовского близкого круга теперь мучается. Или умерло.

– Тебе надо отдохнуть. – Йозеф слегка пожал отцовскую руку. – Я понимаю, ты стараешься убедить меня следить за здоровьем, чтобы потом не страдать, как ты сейчас. Но поверь, отец, на этот счет волноваться не стоит.

– Скоро отдохну. – Клавдиус опустил веки, а когда поднял снова, время будто замедлилось. Его пальцы впились в ладонь Йозефа с новой силой, глаза старика засверкали. – У меня есть и хорошие новости, сынок.

– Может, поговорим позже? После того, как ты пообедаешь?

– Позже не будет. Есть только сейчас. Мы ее нашли, Йозеф. – Клавдиус улыбнулся сыну, и в уголках его глаз появились глубокие морщины.

– Что вы нашли?

– То, что я начал искать еще до твоего рождения! То, что искал всю жизнь. Мы нашли Атлантиду.

Йозеф ласково улыбнулся отцу, надеясь, что улыбка получилась не слишком горькой.

– Отец, вы нашли Океанос. Ты забыл? И забрали оттуда все ценное. Орихалка там нет. И, по словам твоих же юристов, даже произведений искусства там почти не осталось.

Клавдиус покачал головой.

– Я не про Океанос. Океанос, как тебе прекрасно известно, находится на Азорских островах. А Атлантида – в Африке. Она стояла на побережье, но с течением веков Сахара поглотила ее руины. Ее прекрасно видно со спутника!

Клавдиус снова хрипло усмехнулся, и на этот раз действительно с долей веселости. Он хлопнул своей ладонью по ладони Йозефа – легкий товарищеский шлепок.

И продолжил:

– Все это время она была прямо перед нами. Под самым носом!

Сомнения Йозефа немного отступили, но только слегка.

– Откуда ты знаешь, что это Атлантида?

Клавдиус указал на ящик, разместившийся на старинном деревянном письменном столе возле окна.

– Там мои папки.

Йозеф взял обитый кожей деревянный ящик и сел на край отцовской кровати. Он вытащил одну из папок, открыл ее и начал переворачивать страницы исследования. Оно состояло из множества статей, как напечатанных, так и рукописных. На полях большинства страниц имелись карандашные заметки, а еще – фотографии рыжеватых камней и битого щебня, которые на вид ничего интересного собой не представляли.

– Там, где про Мавританию. – Клавдиус снова тихо кашлянул, но на лице его играла улыбка. – Структура Ришат.

Йозеф перестал шуршать страницами и уставился на отца.

– Око Сахары?

Он знал об этой аномалии. Ученые десятилетиями бились над ее природой и происхождением.

– Оно самое, – подтвердил Клавдиус.

Выдернув из папки спутниковый снимок с ярлычками «Мавритания» и «Структура Ришат», Йозеф отставил ящик в сторону и повернул лист так, чтобы отцу не приходилось напрягаться, рассматривая.

– Видишь? – спустя некоторое время спросил его Клавдиус.

Йозеф впился глазами в рыжевато-коричневую пустошь Сахары и впечатанное в нее геологическое образование идеально круглой формы.

– Однако от океана весьма далеко, – заметил он, скользя взглядом по пустыне между руинами Атлантиды и западным побережьем Африки.

Клавдиус издал горловой звук, который мог выражать как насмешку, так и раздражение.

– Мы исследовали тысячи километров вдоль побережья, но нам никогда не приходило в голову заглянуть за береговую линию, в глубь пустыни. За многие тысячелетия материки изменили очертания. Но при всем при этом от Атлантики не так уж и далеко, всего пятьсот восемьдесят пять километров.

Йозеф ясно видел знаменитые концентрические круги Атлантиды. Такая форма не могла возникнуть в природе естественным образом. Он даже припомнил платоновское описание Атлантиды, поскольку в детстве отец частенько заставлял его декламировать произведение вслух.

– Участки моря и суши, бо́льшие и меньшие, поочередно опоясывают друг друга, – процитировал Йозеф. – Две окружности земляные, три – водяные…

Закончил декламировать «Крития» он уже вместе с отцом.

– Кольца, словно выточенные на токарном станке, с центром точно посередине.

– Видишь горный хребет на севере?

Йозеф утвердительно кивнул. И расплывчатые русла ручьев, питавшихся от какого-то давным-давно высохшего источника, не ускользнули от его взгляда.

– А еще я вижу следы рек и водопадов.

Йозеф почувствовал, что горло снова перехватило от нахлынувших эмоций. Сомнения рассеивались, как туман под лучами утреннего солнца.

Его внимание привлекло математическое уравнение на полях.

– А это что?

– Это перевод из стадиев в километры. Платоновы измерения.

– А источники? – Йозеф вспомнил, что в описании Платона центральный атлантский акрополь питали два источника – один горячий, другой холодный. – Удалось доказать, что они существовали?

– Да, в самом сердце структуры мы нашли свидетельство наличия пресной воды, а на прилегающей территории – соленой.

Йозеф сделал глубокий вдох и медленно выдохнул. Этого было достаточно – в отцовской дотошности он не сомневался.

– У тебя получилось.

– Мое второе самое горькое сожаление, что я никогда не увижу все это своими глазами, – вздохнул Клавдиус.

Взгляд Йозефа метнулся на отца.

– А какое первое?

Клавдиус выдержал взгляд сына.

– Первое ты уже знаешь. – Отец нежно погладил Йозефа по руке. – Теперь ты можешь поступить со всем этим на свое усмотрение. Это исследование теперь твое. На твоих коленях – величайшее открытие века, сынок. И я не знаю человека, который распорядился бы им лучше.

Пальцы Клавдия сжали предплечье Йозефа.

– Атлантиду признают официально. Ее больше не посмеют называть мифом или, что еще хуже, псевдоисторией. – На лице Клавдия отразилось прежнее презрение к подходу историков, отрицающих существование Атлантиды.

– Мне не терпится изучить все от корки до корки. – Йозеф захлопнул крышку ящика и погладил ее. – Но сейчас я хочу, чтобы ты отдохнул.

Скрюченные пальцы Клавдия снова впились в Йозефа.

– Есть кое-что еще, кое-что… – Казалось, он подбирает слова.

– Что, папа?

– Я не хочу лишиться прощения, которое ты даровал своему умирающему отцу, – проговорил Клавдиус, – но кое-что ты должен увидеть. Сам, собственными глазами. Так будет лучше, нежели я стану пытаться описать словами…

Старик, судорожно согнувшись, зашелся резким приступом сухого кашля. Йозефу показалось, что легкие Клавдия состоят из хвороста и набиты древесными опилками.

– Ш-ш-ш. – Он взял с тумбочки стакан воды и вложил в протянутую руку отца.

Клавдиус поднес стакан к губам и жестом указал на тумбочку.

Йозеф открыл ящик и обнаружил там письмо на свое имя с адресом стамбульских апартаментов, где он не появлялся уже четырнадцать лет. Конверт оказался тяжелым.

Внутри обнаружилась связка из трех ключей: два из латуни, третий – маленький цилиндрический ключик из какого-то серого металла. Один из латунных ключей Йозеф даже узнал по необычной головке, увенчанной крохотной геральдической лилией, – он был от внешней двери лаборатории Лукаса. Вот уж где Йозефу меньше всего хотелось бы оказаться снова!

Само отцовское письмо содержало мольбу вернуться домой. Там говорилось, что Йозеф должен «…немедленно приехать. У приложенного цилиндрического ключа не существует дубликата, а жизнь висит на волоске…».

Манипулятивно и до безумия туманно.

– Чья жизнь висит на волоске, отец? Твоя? – Йозеф судорожно сглотнул. Неужели появись он тут раньше, и весь этот кошмар можно было бы предотвратить?

В памяти всплыло язвительное приветствие Хеллера.

«Ваше пренебрежение отцом на пользу ему не пошло, как сами увидите. Если бы вы вернулись домой раньше, он бы так не страдал».

– Ты должен увидеть сам, сын мой. Остальные ключи, которые тебе понадобятся, – в ящике моего письменного стола. – Клавдиус отдал Йозефу стакан с водой, и его глаза закрылись с разной скоростью. Даже зрачки у него, казалось, были разного размера.

– Тогда отдыхай. Это все, что тебе нужно сейчас. – Йозеф поцеловал отца в сухой прохладный лоб и вышел из комнаты, ощущая в кармане тяжесть ключей.

Глава 1

Антони разочарованно фыркнул, откинулся на спинку кресла и начал яростно тереть глаза ладонями.

– Не получается? – Я подошла к нему со спины и принялась массировать плечи.

Два дня кряду Антони просматривал на планшете фотографии из «Винтерхюр». Глаза у него стали как стеклянные и покраснели в уголках из-за того, что он их тер. Словно блокнот истрепал маленький торнадо, стол устилали исписанные листки бумаги – мой любимый пытался сделать перевод.

– Сдается мне, я не осилю, – пожаловался он уже не впервые за утро. – Я просто недостаточно хорошо владею языком, а того, кто фотографировал, интересовали исключительно драгоценные камни, а не связанная с ними история.

Я взглянула на маму. Она стояла в дверном проеме, прислонившись к косяку и сложив руки на животе.

– Точно не хочешь попробовать еще раз?

– Я же говорила, солнце мое. Это написано на атлантском, а не на морийском. Хорошо еще, что кто-то из нас хотя бы видел этот язык раньше.

– Хорошо… – задумчиво повторил Антони.

Мы с мамой уставились на него. Со свежевымытыми, но так и не увидевшими расчески волосами он напоминал озадаченного ежа.

– У тебя такое лицо, будто ты что-то придумал, – сказала я.

– Луси. – Антони попытался обернуться ко мне, оставаясь сидеть, и я, опасаясь за его шею, обошла кресло и встала сбоку.

– Луси? – Я, конечно, знала, о ком он говорит, но в тот момент зачем-то сделала вид, что не понимаю.

– Женщина, которая научила меня тому немногому, что я знаю. Она единственная в силах нам помочь.

Майра прошла в комнату и расположилась напротив Антони.

– И как же мы с ней свяжемся? У тебя сохранился ее номер?

– Или, например, адрес электронной почты? – Мои пальцы слегка похолодели при мысли о том, что Антони мог хранить контакты своей бывшей. Но я проигнорировала тихо постукивающую в дверь моего сердца ревность. Ее я впускать не собиралась. Вопрос был слишком важен, а Антони заслуживал исключительного доверия.

Он наморщил лоб и покачал головой.

– Нет. Я обещал ей, что не сохраню контактов.

Я склонила голову набок и посмотрела на любимого.

– Странное обещание. Ты с ней поссорился?

– Нет, мы разошлись по-хорошему. Просто она… не захотела сохранить связь. Наверняка у нее были на то причины. – Внезапно лицо Антони просветлело. – Но ее номер нам и не нужен. Ты же можешь ее позвать.

– Только если буду знать ее полное русалочье имя. Оно тебе известно?

Взгляд Антони снова потух.

– Я знал ее только как Луси. Она никогда не называла мне других имен, и даже фамилии.

– Ну, вот и приехали! – Майра откинулась на спинку кресла и, согнув колено, притянула одну ногу к себе. Переплела пальцы на колене, положила на них подбородок и замерла в задумчивости.

Антони напряженно покусывал щеку. Затем он схватил со стола планшет, и его пальцы затанцевали по экрану.

– Может, и нет. Она же показывала мне эти памятники в Варшаве и сказала, что они изображают ее. – Антони, сверкнув глазами, глянул на нас с мамой и начал вбивать слова в поисковую строку. – Я, конечно же, думал, она шутит. Просто посмеивается надо мной.

На экране планшета появилась страница текста с заголовком «Варшавская русалка».

Я придвинула стул ближе к Антони, чтобы лучше разглядеть написанное.

Справа виднелись два изображения. Верхнее представляло собой алый гербовый щит с белокурой русалкой, держащей в одной руке занесенный меч, а в другой – щит. Верхнюю часть герба венчала корона, а под ним имелась надпись: «Герб Варшавы».

– Ого! – вырвалось у меня. – Мам, иди посмотри.

Мама подошла ко мне с другой стороны, и мы все впились глазами в текст статьи.

Под теперешним гербом Варшавы находилось изображение прежнего, несильно отличающегося, только цвет щита был зеленым, а существо на нем походило на химеру: женские голова и торс дополняли хвост и крылья дракона и ноги, напоминающие утиные.

– Она объяснила, что этот создали прежде, чем разглядели ее получше, – сказал Антони, показав на зеленый герб. – Отвратительная, правда?

– Тысяча шестьсот пятьдесят второй? – тихо переспросила мама, прочитав надпись под изображением. – Сколько же ей лет?

– «Впервые это существо появилось на гербе в тысяча триста девятнадцатом», – прочитала я вслух, показывая на дату. По коже у меня побежали мурашки, и я уставилась на мать. – Как это возможно? Неужели сирена способна столько прожить?

Мама подняла одно плечо, при этом лицо ее выражало удивление.

– Почему нет?

– Взгляните-ка сюда! – Антони большим пальцем прокрутил страницу вниз. – Мне до сих пор не верится, что все это изображения женщины, которую я знал лично.

На странице имелись фотографии трех статуй прекрасных сирен – каждая с занесенным над головой мечом и щитом, еще одна русалка в пылу сражения была выполнена в виде герба на стене. А последнее изваяние, более современное и лаконичное, только приблизительно напоминало сирену, притом безоружную.

Также в статье приводились другие гербы, выполненные в разные исторические эпохи.

– Прокрути вверх, давай почитаем, что там написано. – Я погладила Антони по руке, и он вернулся к началу страницы.

– «Легенда о варшавской русалке», – прочитала мама вслух, пока каждый из нас пробегал текст глазами. – Тут говорится, что она была поймана купцом и спасена рыбаками и с тех пор стала защитницей города.

Следующая часть вызвала у меня восторженный смех.

– Статуя Маленькой русалочки в Копенгагене изображает ее сестру!

– Смотрите, – проговорил Антони странно срывающимся голосом. – Вот же оно, черным по белому.

Я снова прочитала вслух, и по спине у меня побежали мурашки.

– Польская syrenka родственна сирене, однако правильнее считать, что она ближе к пресноводной русалке Мелюзине.

Мы с Антони обменялись недоверчивыми взглядами.

– Луси, – произнес он, а затем добавил: – Ме-люзи-на. Так ведь? Это же оно?

Майра кивнула.

– Это ее имя, да. – Она положила руку мне на плечо. – Не знаю, как тебе, но мне после прочтения такого прямо-таки не терпится познакомиться с этой шестьсот-с-чем-то-летней русалкой-воительницей, причем не только из-за ее способности разбирать письмена атлантов. Так что скажешь?

Я сумела лишь кивнуть в ответ.

Призывать Луси я решила отправиться на пляж к каменному выступу, с которого обычно звала свою мать.

Пошла туда одна на закате и уселась на камни, свесив ноги в Балтийское море. Закрыв глаза, я настроилась на звук воды. Волны мягко плескались о камни и тихо шипели на песчаном пляже у меня за спиной. Я позволила своим мыслям опуститься под воду к симфоническим звукам подводного мира.

«Мелюзина».

Имя выплыло из моего сознания подобно тому, как чьи-то пальцы выпускают бумажный кораблик лениво качаться на воде.

«Мелюзина», – шептал мой разум, посылая это слово сквозь толщу воды, словно бесшумную ударную волну.

Сначала не было слышно вообще ничего. Ничего, кроме щелчков, потрескивания и невнятного воркования подводной вселенной.

«Мелюзина».

На сей раз с большим нетерпением. Не знаю, как долго я ждала и сколько раз пыталась привлечь внимание Луси, но, когда она в конце концов ответила, я ощутила всю силу ее сопротивления. Это противодействие застало меня врасплох. Когда я призывала маму, она была не способна сопротивляться. Возможно, Луси оказалась могущественнее в силу такого возраста. Возраста и силы. У меня возникло ощущение, что она слышала меня с самого первого раза, но предпочитала игнорировать. И еще мне стало любопытно, каково это, когда кто-то вторгается в твое сознание и зовет. Отогнав от себя эту мысль, я сосредоточилась на другом. Вместо того чтобы просто приманивать Луси к себе, я попыталась несколько углубить нашу связь.

«Ты нам нужна».

Я почувствовала упрямое нежелание признавать мое присутствие.

«Я не уйду, – мысленно сообщила я Луси. И добавила после паузы: – Прости».

Разговор получался туманный и трудный. Я бы с радостью объяснила Луси подробнее, с чего рискнула ее побеспокоить, но понимала, что буду только дальше запутывать и раздражать ее.

Я просила ее посетить меня и не оставляла усилий до тех пор, пока она не признала с неохотой мое присутствие и не позволила сопротивлению исчезнуть. Она не обрадовалась. Я чувствовала ее недовольство так же явственно, как собственное нежелание вторгаться в ее жизнь.

Но все же она шла на мой зов, и только это имело значение.

Я открыла глаза, и внешний мир снова принял меня в свои объятия. Моего слуха достигали разные звуки, волосы трепал ветер. Вокруг стемнело, и на горизонте цвета индиго мне подмигивало несколько звезд. С ощущением онемения во всем теле я поднялась на ноги и отправилась домой.

На дороге, где-то посередине между углом особняка и задними воротами, ведущими во двор, я увидела Антони. Он заметил меня, остановился и подождал.

– Я уже начал беспокоиться. – Он чмокнул меня в губы, приобнял за плечи и повернулся в сторону дома.

– Немного затянулось.

– Но у тебя ведь получилось? Ты дозвалась? – Антони смотрел на меня сверху вниз, на его встревоженное лицо легли полосы света от уличного фонаря.

– Дозвалась.

– Тебе известно, когда она будет здесь?

– Скоро. Прости, но это все, что я знаю.

– Запутанно. – Антони попытался улыбнуться, но мне была хорошо заметна тревога в его глазах.

– Почему ты беспокоишься? – спросила я, хотя мне казалось, что и так понятно.

Антони выдохнул, но улыбка исчезла.

– Странно, да? Встречаться с бывшей. Хотелось бы избежать неловкости.

– Не получится. – Я не смогла удержаться и ответила честно. – Но ты в этом не виноват. У тебя есть бывшая, так уж случилось, что она сирена, и как раз та, что нам нужна. Я благодарна судьбе за то, что ты ее когда-то встретил. Если бы этого не произошло, эта загадка поставила бы нас в тупик.

Мы подошли к воротам, Антони отодвинул щеколду и толкнул створку, пропуская меня вперед.

– Что я могу сделать, чтобы облегчить тебе задачу? – спросил он.

На этот вопрос ответить было сложнее. Хотелось ли ему услышать мое признание, что втайне я желаю, чтобы он недвусмысленно дал понять Луси, что я его единственная женщина – точнее, единственная сирена? Мне хотелось, чтобы она знала: что бы ни происходило между ними раньше, это давно закончилось и никогда не разгорится вновь. Я хотела, чтобы в ее присутствии Антони бросал на меня любящие взгляды, как бы тайно прикасался ко мне хоть кончиками пальцев. Мне хотелось, чтобы она видела его равнодушный, лишенный эмоций взгляд, если он обращен на нее.

Сущий, конечно, бред. Умом я все понимала. Будь Луси человеческой женщиной, я бы вряд ли испытывала подобные чувства. Да чего уж там, я точно знала, что не испытывала бы. Но Луси – не человек. Она сирена, к тому же невероятно старая и опытная. Она была бывшей моего любимого мужчины, и потому для меня все не так однозначно, как если бы она оказалась обычной девушкой.

– Ты и так все делаешь, – вырвалось у меня после всей этой внутренней чехарды мыслей и эмоций, кувыркавшихся в моей голове, словно галька в откатывающей от берега волне. – Это ведь отношения с твоих университетских времен, так что не нужно ничего делать. Нам повезло уже в том, что ты был знаком с ней, пусть и не зная о ее сущности.

Вид у Антони по-прежнему был несчастным.

– Чувствую себя по-дурацки.

– Почему? – Я остановила его и положила ладони на его предплечья.

– Потому что она ведь сказала мне, кем была. Ясно как день. Она показывала мне произведения искусства в городе и даже мало-помалу учила тому, что я считал выдуманным языком. Но все это было настоящим! Она понимала, что я никогда ей не поверю, и просто поддерживала мое убеждение, крутя фактами, не отличимыми от сказки. Поэтому я и чувствую себя идиотом. – Выражение его лица стало страдальческим. – Это унизительно.

Я вскинула руки и обняла Антони. В этот миг от противоречивых и противоречащих здравому смыслу чувств – ревности, неуверенности и неловкости – не осталось и следа.

– Ты не должен чувствовать себя глупо. Ты просто реагировал как любой другой человек, которого потчуют подобной историей. Мир не знает о нашем существовании.

– Ну, кое-кто в Варшаве знает. Иначе с чего бы все эти художники стали изображать Луси – настоящую живую русалку – на своих гербах и в своих парках?

Я отпустила Антони и отступила назад.

– Если хочешь, мы можем спросить у нее об этом, когда она появится.

– Я люблю тебя, – вдруг сказал он.

– Я знаю.

Мы молча прошли через двор и быстро зашли в дом, чтобы сообщить остальным о прибытии очень важной гостьи.

Глава 2

По мере приближения рокот мотоцикла, напоминающий ворчание бесцеремонно разбуженного великана, становился громче.

В открытых воротах особняка Новаков показалась стройная мотоциклистка на старинного вида байке, и я встала со ступеней крыльца. За моей спиной открылась дверь, и из дома вышла мама. Она спустилась по ступеням, и мы вместе сошли на подъездную дорожку, где тем временем остановился мотоцикл.

Луси откинула подножку и поставила свой байк.

Время остановилось, пока она просто смотрела на нас с мамой в упор, а мы таращились на нее.

Разглядеть ее лицо, пока его скрывал блестящий сине-зеленый шлем с черным визором, представлялось невозможным. Одета в темно-коричневый кожаный костюм: облегающую короткую мотокуртку и штаны. Ботинки на шнуровке доходят до середины голеней. На руках мягкие, изрядно поношенные черные кожаные перчатки. Первым делом Луси стянула их, явив нам длинные пальцы с острыми ногтями и бледную, как у меня, кожу. Руки метнулись к ремешку шлема, застегнутому под подбородком чуть сбоку. Расстегнув замок, она обеими руками взялась за шлем и сняла его с головы.

Из-под шлема показались светлые волосы, но не рассыпались каскадом, поскольку были неровно подстрижены чуть ниже мочки уха. Волосы либо порядком спутались за время долгого путешествия, либо она сама неровно откромсала их тупыми ножницами. Цвет ее волос был пшеничным, но, когда на них падали лучи проглядывающего из-за деревьев солнца, они отливали скорее серебром, чем золотом. А вот черты ее лица – из-за солнца и порожденных им теней – мне никак не удавалось рассмотреть. Луси слезла с мотоцикла и, повернувшись к нам спиной, аккуратно пристроила шлем на руле. Потом она провела растопыренными пальцами по волосам, словно переводя дух, и повернулась к нам лицом.

Я наконец смогла хорошенько разглядеть самую старую из всех известных мне сирен, возможно, старейшую в мире.

Вид у нее был не очень-то радостный.

Посреди лба сходились две прямые черточки бровей, пристальный взгляд был направлен на нас. Глаза Луси, зеленые, как изумруды, источали холод. Она расстегнула молнию на куртке, я заметила, как у нее под рукой блеснул металл, и глянула на маму, но спросить, видела ли она то же самое, не успела, поскольку Луси уже подошла ближе.

Она оказалась выше нас, стройной, длинноногой и довольно широкоплечей для женщины. Кожаные штаны обтягивали мощные бедра. Лицо ее было, бесспорно, красиво, но что-то в нем порождало желание отвести взгляд. Я этого не сделала, но пришлось приложить усилие. Кожа Луси напоминала отполированный мрамор и, наверное, оказалась бы холодной и твердой на ощупь, рискни я до нее дотронуться. Кроме прямого шрамика на верхней губе и еще одного на шее, ее кожа была гладкой, без изъяна, матовой и чистой. Однако взгляд выдавал в ней долгожительницу.

Она остановилась перед нами и поочередно глядела то на меня, то на мать.

– На моем веку случалось много необычных дней, – сказала она.

При звуке ее голоса мой рот приоткрылся. Еле слышный, он словно исходил из пересохшего, напряженного горла. Я в испуге опустила взгляд ниже, на ее шею, и только тогда заметила третий шрам. Тонкая белая линия шла вдоль ее гортани. Посередине можно было различить небольшой сморщенный кружочек. Он стал заметен, когда вышло солнце и кружочек образовал едва видимую тень.

– Но этот просто выдающийся, – продолжила Луси своим скрипучим голосом. Взгляд ее метнулся на стоящую справа от меня маму. – Государыня. – Она снова посмотрела на меня. – И элементаль.

Она подступила на шаг ближе и посмотрела на меня сверху вниз. Наши взгляды встретились и задержались. Ее был суровый, но любопытный. Она заговорила, обнажив зубы:

– Ты звала?

Способность говорить наконец вернулась ко мне.

– Прошу извинить меня за вторжение… Чем бы вы ни занимались, когда я вас позвала. Но как только вы узнаете, для чего я это сделала, надеюсь, все поймете.

– Тогда продолжай, – велела она.

Я кивнула и жестом пригласила ее в дом.

– Спасибо, что приехали, – промямлила я, чувствуя, что выгляжу в высшей степени убого.

Луси издала какой-то непонятный звук. Возможно, недовольное ворчание? Выражение согласия? Она прошла мимо нас и стала подниматься по ступенькам. Когда она подошла к двери, до меня донеслось ее хриплое бормотание:

– Выбора особо не было.

В момент, когда Луси потянулась к дверной ручке, та повернулась, и дверь открылась изнутри.

Антони и Луси оказались друг напротив друга. Выражения лица Луси я видеть не могла, а взгляд вытаращенных глаз Антони был намертво прикован к ней. Так они и стояли – пара застывших фигур.

Из-за плеча Антони высунулась голова Эмуна.

– Здравствуйте, – весело поприветствовал он Луси. – Рад, что вы добрались. Проходите же. – Эмун энергично похлопал Антони по плечу, будто стараясь пробудить ото сна, и тот отошел в сторону.

Я оказалась достаточно близко от Луси, чуть позади и сбоку, и увидела выражение ее лица в тот момент. Глаза нашей гостьи широко раскрылись от изумления.

Она повернула голову, посмотрела на меня, затем на мою мать и снова на Эмуна.

– Государыня, элементаль, бывший парень и тритон. Я выехала из Варшавы рано утром в плохом настроении, но стоило оказаться здесь уже просто ради того, чтобы увидеть вас четверых вместе.

Луси переступила через порог и оказалась в вестибюле, а мы с мамой пошли следом. Когда Антони закрывал за мной дверь, он слабо улыбнулся.

– Я считала твой вид вымершим, – обратилась Луси к Эмуну.

– Мне часто так говорят, – ответил тот.

Мы впятером стояли, образовав неровный круг, и смотрели друг на друга.

Луси с каменным выражением лица сверлила взглядом Антони.

Наконец он сказал:

– Прости меня, Луси. Я знаю, что дал тебе слово, и сдержал бы его, оставил тебя в покое, если бы не эти двое. – Он показал на нас с мамой.

– Стало быть, ты догадался, кто я. В конце концов. – Когда Луси заговорила, каменное выражение сошло с ее лица, и она, по-видимому, расслабилась. В полумраке вестибюля ее глаза казались черными, и в них засветилось то, что я приняла за юмор. Она подмигнула Антони.

При виде этого дружеского жеста я поняла, что мы – Антони, мама и я – замерли по стойке смирно, как солдаты. Руки Луси расслабленно повисли вдоль тела, и она перенесла вес с ноги на ногу, будто дремлющая под деревом лошадь. Эмун стоял уперев руки в бедра и переводил серьезный взгляд с одного лица на другое в ожидании чего-нибудь интересного. Мне показалось, что происходящее его веселит.

Именно Эмун нарушил эту живописную картину. Он кашлянул, и на его щеке на короткое время появилась ямочка.

– Может, нам устроиться вон там? – Он махнул рукой в сторону того самого зала, где мама поведала нам свою невероятную историю. – Кто-нибудь хочет чего-нибудь выпить? У Адальберта и Фины сегодня выходной, так что я с радостью принесу всего, чего ваша душа желает.

– Я помогу, – подхватила я, радуясь возможности отлучиться хотя бы на минуту.

По дороге на кухню мы с Эмуном переглянулись.

– Как думаешь, что у нее с голосом? – спросила я, стараясь тихонько шептать. – Явно не простуда. Ты же видел у нее шрам?

Эмун кивнул, схватил поднос и полез в шкаф за стаканами и чашками, а я тем временем поставила чайник.

– Интересно, сохранился ли у нее русалочий голос?

Я на секунду задумалась. До сего момента мысль об этом мне даже в голову не пришла.

– Почему бы тебе не спросить? – предложила я.

– Сама спроси. – Эмун толкнул меня локтем в плечо, когда я закладывала в чайник пакетики с чаем. У него на щеке снова появилась та самая ямочка. – Она до жути страшная.

– Я заметила. – Можно было бы подразнить Эмуна насчет того, что он сам страшный. Ведь до того, как я познакомилась с Луси, наиболее пугающим из известных мне морийцев был он – ну, пока я не поняла, что внутри он неженка. А иметь своим врагом Луси однозначно не стоило. Тот факт, что я позвала ее сюда, уже ставил меня в неудобное положение ответственного за все, что могло произойти дальше.

– Знаешь, мне кажется, у нее под курткой пистолет, – шепнула я Эмуну после того, как мы поставили воду, кофе и чай на два подноса.

Он и ухом не повел.

– Ну, это меня нисколько не удивляет.

Когда мы подходили с подносами к залу, я услышала, как Антони комментирует стрижку Луси. Видимо, во времена их знакомства волосы у нее были длинные. Я поискала глазами маму, но в комнате ее не оказалось.

– А где Майра? – спросил Эмун, когда мы поставили подносы на столик возле дивана.

– Пошла за планшетом, – пояснил Антони. – Он заряжается в подсобке у Адальберта.

Я села рядом с Антони, и Луси не сводила с меня глаз. Я выдержала ее взгляд, не моргнув и глазом. Мое внимание привлекли ее серьги – маленькие аквамарины грубой огранки. Она поняла, что я заметила.

Ее взгляд скользнул по моим ушам к шее, а затем к рукам.

– Я не могу его носить, – объяснила я, беря чайник и начиная разливать чай по чашкам.

Впервые Луси была застигнута врасплох.

– Что значит ты не можешь? Ты должна его носить.

Я покачала головой.

– Он для меня смертельно опасен. Отчасти поэтому мы вас и вызвали.

Луси посмотрела на меня так, будто на моем лице вдруг появился второй рот.

В комнату вошла мама с планшетом и папкой увеличенных и распечатанных фотографий. Она села рядом с Луси, но не вплотную, планшет и папку поместила на широкую столешницу, раскрыла папку, вытащила из нее шесть фотографий и разложила перед гостьей в ряд.

– Антони говорит, вы умеете читать на атлантском, – сказала Майра, взяла чашку с чаем и откинулась на спинку дивана.

Луси сосредоточилась на фотографиях. Ее взгляд медленно изучал лежащие перед ней изображения руин. Она сдвинулась вперед.

– Где вы это взяли?

Учитывая скрипучесть ее голоса, тон было определить сложно, но на лице ясно читалось потрясение. Она поднесла поближе к глазам одну из фотографий.

– Это долгая история, которую мы с радостью вам расскажем, если согласитесь помочь, – ответил Эмун.

– Помочь в чем? – Она оторвала взгляд от фотографии и перевела на Эмуна.

– Мы хотим найти источник заклятия сирен. – Я поставила свою чашку и положила руки на колени. – Понимание того, что написано на этих фрагментах, должно помочь нам напасть на след, но прочесть нам никак не удается.

– По крайней мере, получается недостаточно хорошо, – вставил Антони.

Луси глянула на него, и в уголках ее губ заиграла едва заметная ухмылка, однако в полноценную улыбку не переросла.

– А ты ведь запомнил кое-что из того, чему я тебя учила, верно?

– Немного.

– И ты считал, что это выдумки.

– Ты говорила мне много такого, что я считал выдумками, – ответил Антони. – Но это же правда? Все эти произведения искусства, все эти гербы и статуи. Они действительно изображают тебя.

Луси протяжно выдохнула.

– Не нужно было тебе говорить. Мне в самом деле стоит бросить пить, – добавила она. – Из-за этого я становлюсь небрежной. Возможно, я думала, ты забудешь, а может, решила, что это неважно, поскольку ты все равно уезжал из Варшавы. Это было безответственно и глупо с моей стороны.

– Мы рады, что вы все-таки ему рассказали, поскольку это знание, возможно, спасло ему жизнь, – сообщила я Луси.

Она молча выслушала наше с Антони и Эмуном повествование о группе «Винтерхюр» и обнаруженных нами в подземном зале драгоценных аквамаринах. Мы поведали ей о том, что эти камни позволяют людям дышать под водой и что негодяи из «Винтерхюра» планировали продать их тому, кто предложит самую высокую цену. Также мы признались, что привезли аквамарины с собой и изначально собирались вернуть их сиренам, всем, кого сможем дозваться. Но потом Эмун сформулировал проблему с заклятьем.

В глазах Луси появился опасный блеск, когда Майра вкратце сообщила ей о том, что произошло с Океаносом и жившими там сиренами.

– Океанос был моим домом, – проскрипела Луси и посмотрела на мою мать. – Это было задолго до вашего рождения. А потом моим домом стала Варшава.

– Как это возможно, что русалка выбирает своим домом город без выхода к морю? – поинтересовалась я.

По мере того как время шло и мы посвящали Луси в свои тайны, она становилась уже не такой страшной. Она не назвала нас свихнувшимися и не бросилась обратно к своему мотоциклу. Все это ее даже заинтересовало. Теперь, когда лед немного подтаял, я почувствовала себя достаточно уверенно, чтобы немного прощупать почву.

– Река Висла протекает через Варшаву, а затем дальше на север к Балтийскому морю, – объяснила она. – У меня есть доступ к реке через подземный проток, ведущий прямо от дома. Я могу мгновенно и в любое время оказаться в пресной воде, а в соленой – если есть время преодолеть путь до Балтики. – Она слегка вздернула подбородок. – Если только можно назвать Балтийское море соленым. – Луси посмотрела на меня. – Вот так я и услышала твой зов. В тот момент я плыла. По Висле.

Для меня стало открытием, что она могла слышать мой голос в пресной воде, но я не стала говорить об этом вслух.

– Вам никогда не хотелось вернуться в Океанос? – спросила мама.

– Как я уже сказала, теперь Варшава мой дом. И останется моим домом до самой моей смерти; я больше не покину ее. Я уже совершила эту ошибку однажды, и повторять ее не собираюсь. – Она метнула взгляд на меня. – Если, конечно, не услышу зов, который не смогу проигнорировать.

– Больше я так с вами не поступлю, – заверила я и, не успев опомниться, подняла руки в защитном жесте. – Но сейчас мы будем вам очень признательны за помощь.

– Сдается мне, вы поставили себе невыполнимую задачу, однако желаю удачи, – ответила Луси, снова опустив взгляд на лежащие перед ней фотографии. – Я сделаю все, что смогу. И если каким-то чудом у вас получится помочь сиренам, признательна буду уже я. – Она дернула подбородком в сторону Эмуна, что, как я поняла, было некой ее особенностью. – И если снятие заклятья приведет к тому, что ему подобных станет больше, за это я тоже буду вам благодарна.

Мы облегченно посмотрели друг на друга: Антони, моя мать и я. Но, глянув на Эмуна, я заметила, что он во все глаза смотрит на Луси, в полной мере демонстрируя обе свои ямочки.

Глава 3

– А она та еще штучка, да? – Хрустнув коленями, Эмун спустился на две ступени вниз и уселся рядом со мной.

Я снова устроилась на лестнице перед центральным входом в особняк. Здесь было лучше всего наслаждаться весенним солнышком, поскольку дом закрывал собой от дующих с Балтики ветров. Свежий кофе и испеченное Финой печенье – предварительно вынутое из морозилки и разогретое в микроволновке – превращали это место в поистине райский уголок. Дом часто наполнял аппетитный аромат печенья с изюмом, и лучше всего было есть его сразу из духовки, но теплым из микроволновки тоже неплохо.

– Кто? – спросила я, чувствуя, как во рту тает кусочек теплого печенья с маслом и заполняет голову блаженной пустотой. Секундой позже до меня дошло. – Луси?

Эмун кивнул и криво улыбнулся, заметив в уголке моего рта крошки.

Я вытерла губы салфеткой и сделала большой глоток кофе.

– Да уж. – Я пожала плечами и постаралась придать голосу безразличный тон. – Ну, если ты считаешь русалку-защитницу возрастом в несколько сот лет штучкой. Как по мне, так это какие-то дремучие века.

Эмун легонько толкнул меня плечом, возмущенно фыркнул и тут же рассмеялся.

– Мне тут на секунду показалось, что ты это серьезно.

Я вернулась к поеданию печенья.

– Как думаешь, сколько времени у нее уйдет на… – Он таинственно пошевелил пальцами в воздухе.

– Перевод?

Эмун надул щеки и резко выдохнул.

– Если можно это так назвать. Скорее, какая-то запутанная мешанина примитивных рисунков и знаков. Мне кажется, никто в них не разберется.

– Посмотрим.

– Антони ей помогает, – добавил Эмун, бросая на меня косой взгляд.

– Мило с его стороны, – беззаботно парировала я и откусила печенье.

В кармане моего худи завибрировал телефон. Я поставила кофе и достала аппарат. Увидев определившийся номер, я невольно сглотнула.

– Триста пятьдесят? Это какой страны код?

– Понятия не имею. – Пока я таращилась на экран, Эмун выхватил у меня остаток печенья.

– Какой же ты… брат! – Нажав на кнопку приема, я поднесла телефон к уху. – Алло!

– Тарга?

Мужской голос, с акцентом, и мне не знаком.

– Кто говорит?

– Это Йозеф.

Я резко выпрямилась, выпучив глаза.

– Что? Кто это? – спросил Эмун. Я почти слышала, как он проглотил большой кусок печенья и тот идет у него по пищеводу.

– Я понимаю, что вы меня толком не знаете, – говорил Йозеф, – мы не были официально представлены друг другу, но, возможно, вы слышали, как ваша мать упоминала меня один или два раза?

– Упоминала, – ответила я. – Где вы находитесь?

– Ну, в этом-то и загвоздка. – Тон у него был немного извиняющийся, даже сконфуженный. – Я здесь и очень хочу с вами встретиться.

– Здесь, в Польше? Или здесь, в Гданьске? – Я поднялась со ступенек, чувствуя, как в теле пульсирует адреналин. Мой желудок выдавал энергичные сальто.

– Э-э… – Йозеф нервозно прочистил горло. – Я очень даже рядом.

Я пролепетала:

– Мы вас искали! Вас было невозможно найти. Вы уволились с работы, уехали без причины, не оставив адреса.

– Ух ты! Я… я…

Мой собеседник шумно выдохнул, и я не смогла определить, было ли это от облегчения или от все возрастающего волнения.

– Я и не знал, – сказал Йозеф. – Простите, что все так осложнил. Так, значит, ничего, если я к вам зайду?

– Ничего? – Я рассмеялась над нелепостью этого заявления, этой ситуации: подумать только, мы с ног сбились, отыскивая его, а он прямо тут, тепленький! – Господи, приезжайте как можно скорее! Не теряйте ни минуты.

Йозеф усмехнулся, и на сей раз я услышала облегчение.

Мое внимание привлекло какое-то шевеление у главных ворот. Пришедший пешком Йозеф появился на дорожке. Возле уха он держал телефон. Он увидел, что мы с Эмуном стоим на ступеньках возле входа в дом, а я даже на расстоянии заметила его удивление.

– О! – Лицо Йозефа расплылось в улыбке. Он поднял руку и помахал нам. – Привет!

Я завершила разговор и сошла со ступеней. Эмун шел за мной следом.

– Это Йозеф, – сказала я брату через плечо, расплываясь в широкой улыбке.

– Я уж вижу.

Йозеф пересек лужайку, и мы встретились посередине покрытого травой островка в центре окружающей дом дорожки.

Наш гость выглядел в точности так, как я его помнила: сурово красив, с ухоженной бородой и вьющимися каштановыми волосами. Глаза его сияли.

Он протянул мне руку для рукопожатия, но я подалась вперед и заключила его в объятия. Я почувствовала, как он удивленно хохотнул, а затем его руки обхватили и сжали меня.

– Вы так похожи на мать, – сказал он. – Я уверен, вы слышите это постоянно.

Йозеф выпустил меня из объятий, и я представила их с Эмуном друг другу.

– Это мой брат, – сказала я, наслаждаясь тем, что могу называть Эмуна своим ближайшим родственником, хотя он больше чем на век меня старше.

У Йозефа был такой изумленный вид, что на миг он стал похож на статуэтку из комнаты смеха – глаза и рот широко распахнуты.

– Брат?

– Это долгая история, – сказал Эмун, пожимая Йозефу руку. – Надеюсь, вы понимаете, как мы рады вас видеть.

Сердце выпрыгивало у меня из груди.

– Мне не терпится сообщить маме, – сказала я. – Пойду схожу за ней.

Рука Йозефа схватила меня за запястье. Он потянул меня, развернув к себе. Выражение его лица было потрясенным и бледным.

– Так она здесь?!

– Ну да, конечно. Где же ей еще быть? – Я недоуменно уставилась на Йозефа. Он явно не ожидал застать маму дома. – Она здесь живет.

– Я думал… Думал, что она… – По-видимому, Йозеф не мог заставить себя закончить мысль.

Мы с Эмуном обменялись растерянными взглядами и воззрились на Йозефа, ожидая, что он все же договорит начатое. И тут все внезапно встало на свои места, словно кусочки пазла. Ему было известно о dyάs. Йозеф считал, что на суше мамы нет и быть не может.

– Вы думали, что она ушла на морской цикл. – Мои глаза чуть сузились. – Но в таком случае как вы вообще узнали, что она ушла?

Рот Йозефа сначала закрылся, а потом открылся. Лоб заблестел от пота.

– Надеюсь, вы сможете простить меня, все это было сделано с намерением помочь Майре. Я был там… – Его голос стих.

– Вы видели нас в ту ночь? – Я почувствовала, как глаза у меня недоверчиво округлились. Сначала я пришла в ужас оттого, что столь интимный момент лицезрел чужой человек. Оказывается, самая травмирующая ночь в моей жизни прошла при зрителях? Щеки запылали при мысли о том, как я давала волю чувствам в ту ночь на пляже, когда моя мама меня покинула. Я голосила как младенец, как человек, чье сердце разбито навеки.

– Мне так жаль. – Йозеф выглядел подавленным. – Это был личный момент, и я сожалею о своем вмешательстве, но я так старался понять Майру, узнать, не та ли она, кем я ее считал, и, если так, попробовать пробудить ее воспоминания. Я пошел за вами к пляжу в ту ночь. Простите.

Я закрыла глаза и постаралась выровнять дыхание. Мне пришлось напомнить себе, что передо мной не Йозеф-коллега из компании по подъему затонувших судов, а Йозеф, который был маминой настоящей любовью и родственной душой. У меня внутри бушевала мешанина из самых разнообразных чувств: замешательства, гнева, радости и невозможности поверить в то, что Йозеф был здесь, восторга от их предстоящего воссоединения с мамой и возмущения. Я открыла глаза и увидела, что Йозеф изучает мое лицо и его темные глаза переполняет тревога. Также я поняла, что мы с ним стоим на траве вдвоем.

– Куда подевался Эмун? – спросила я.

– Йозеф?

Мы одновременно круто повернулись на мамин голос. Она стояла на самой верхней ступеньке лестницы, и на ее лице отражались радость и потрясение. При виде мамы сердце подпрыгнуло у меня в груди. Я еще никогда не видела у Майры такого выражения лица. Передо мной будто был кто-то другой. Будто именно сейчас она была настоящей…

– Бел?

Йозеф тоже сразу же это понял.

Мама бросилась вниз по лестнице и промчалась по лужайке к тому месту, где, широко раскинув руки, стоял Йозеф. Она с размаху влетела в него, и они оба опустились на колени у края дорожки.

Я смотрела на них с сильно бьющимся сердцем, а глаза затуманились от подступивших слез. На их лицах сменялись эмоции. Оба плакали и смеялись, что-то друг другу говорили, обнимались, касались лиц друг друга и целовались.

– Это ты, – выдохнул Йозеф, уткнувшись в мамины волосы. – Это правда ты, Бел. Как такое может быть?

Я отступила на несколько шагов назад, нехотя повернулась к ним спиной и направилась к лестнице. Мне не хотелось оставлять маму в такой решающий момент, но вместе с тем я чувствовала себя непрошеным гостем.

До меня донесся мамин приглушенный голос, хриплый от переполнявших ее чувств – счастья, печали, сожаления, жажды и радости.

– Я тебя помню. Теперь я помню все. Мне так жаль.

– Ты меня не знала. Это естественно, – шептал Йозеф ей в ответ.

Эмун с Антони внимательно наблюдали за происходящим через окна, располагающиеся по обе стороны от входной двери. Их лица были обращены к воссоединившейся паре, так и стоящей на лужайке на коленях и полностью поглощенной друг другом. Я замахала на них руками, и они исчезли. Войдя в дом, я закрыла за собой дверь, оставив маму с Йозефом наедине.

Эмун стоял в вестибюле прямо под люстрой, глубокомысленно прикрыв подбородок рукой, заодно частично скрывающей легкую улыбку. Антони подошел ко мне, и я с благодарностью погрузилась в его объятия. Меня всю трясло.

– Мы немного понимаем их чувства, не правда ли? – проговорил он, уткнувшись в мои волосы.

– Немного, – согласилась я. Нас с Антони никогда не разделяло столько долгих лет, и никто из нас не страдал от амнезии, как моя мама; ведь она буквально проживала две разные жизни. У Йозефа была любимая из предыдущей жизни. Но любовь есть любовь, а расставание есть расставание.

Прошло несколько минут, на протяжении которых мы молча ждали, когда мама с Йозефом зайдут в дом. Казалось, прошла целая вечность, после чего на лестнице послышались их шаги. Дверь открылась, и появилась мама, ведущая за руку Йозефа. Она была раскрасневшаяся и счастливая, на кофточке виднелись влажные пятна, и лицо тоже было мокро. А Йозеф выглядел совершенно ошеломленным и обезумевшим от счастья, будто кто-то промчался мимо на сверхзвуковой скорости, швырнув в него большую кучу кружащихся денежных купюр.

Эмун сидел на большой парадной лестнице. А мы стояли возле ведущего в зал арочного проема, и Антони обнимал меня одной рукой.

Повисла тишина, настолько заряженная эмоциями, что никто не знал, что сказать.

– Вот мы и нашли Йозефа, – произнесла я, только чтобы снять напряжение.

Мама издала полувсхлип-полусмешок, и по ее щекам хлынули чистые русалочьи слезы. Мокрое пятно на вороте ее кофточки становилось больше.

Тут до меня дошло, что я никогда не видела свою мать настолько счастливой. Разумеется, она была счастлива с моим отцом, Натаном, когда не страдала от dyάs. Но тогда она была Майрой. Такой взгляд, как сейчас, улыбка, полная и открытая радость в глазах на моей памяти были не просто редки, а невозможны вовсе. И этот миг, когда рука Йозефа лежала в ее руке, каким-то образом привел ее – с другой стороны – в начало пути. То был последний ключ в последнем замке, позволивший ей стать той, кем она была в действительности, полностью и окончательно.

Она была и Сибеллен, и Майрой, и она была счастлива.

Глава 4

В тот вечер после ужина в доме было тихо, и в главной гостиной горел камин. Я держала обеими руками кружку с горячим чаем, смотрела невидящим взглядом на огонь и медитативно дула на поднимающийся пар. На коленях Антони лежала открытая книга, и он медленно переворачивал страницы одной рукой, положив вторую на спинку дивана за моей спиной.

– Как думаешь, когда уже можно будет пойти наверх? – спросил Эмун. Он растянулся на диване, закрыв глаза и переплетя на груди пальцы.

– Ты можешь пойти туда в любой момент, – смеясь, ответила я. – На тот случай, если ты не заметил, дом очень большой. Ты им не помешаешь.

– Его комната рядом с комнатой Майры, – пробормотал Антони, не отрываясь от своей книги. – Думаю, он беспокоится не из-за того, что помешает им, а скорее наоборот.

– Точно. – Мама, в отличие от Йозефа, не стала бы заморачиваться по поводу того, что кто-то мог услышать ее «торжественное воссоединение» с давно утраченной любовью, а Эмуну определенно не захотелось бы слушать эти звуки.

Шаги на лестнице заставили Антони поднять голову от книги, и мой собственный взгляд переключился с камина на дверь, где вот-вот должен был кто-то появиться.

Эмун так и лежал с закрытыми глазами.

– Похоже, у меня больше нет препятствий к тому, чтобы пойти спать. Не знаю, как вы, братцы, а я из-за всех этих эмоций и восторгов за последние пару дней порядком вымотался.

В следующий миг в проеме двери появилась Луси с планшетом.

– Это Луси, – сообщила я Эмуну.

Его глаза внезапно раскрылись, и он резко сел на диване.

Антони отложил книгу на боковой столик, а я подала ему свой чай, чтобы он поставил чашку на подставку.

– Какое-то продвижение? – спросила я, подаваясь вперед от возбуждения, которому старалась не давать волю, чтобы в случае чего сильно не расстраиваться.

– Возможно, – ответила Луси и села рядом с чуть подвинувшимся в сторону Эмуном. – Еще только начало, но, я думаю, у вас все равно уже масса вопросов. – Она извлекла из кармана своей кофты с капюшоном сложенный лист бумаги с неряшливыми рукописными пометками.

Эмун покосился на разворачиваемый Луси листок. Я тоже встала с места и подсела к Луси с другого бока. Она подвинулась ближе к Эмуну, а тот, как я заметила, только сделал вид, что посторонился. Теперь они соприкасались бедрами и плечами.

Посмотрев на листок, я поняла, что не могу разобрать ничего из написанного.

– Что это за язык?

– Это стенография. – Эмун избавил Луси от необходимости объяснять. – Язык английский, просто это более быстрый способ записи. Обычно его использовали секретари, чтобы фиксировать события на собраниях.

– Ты можешь прочитать? – обратилась Луси к Эмуну.

Он покачал головой.

– Никогда этому не учился, просто знаю, как это выглядит. Я и не думал, что кто-то пользуется этим способом до сих пор. Это что-то из пятидесятых.

Луси издала горловой звук, который, как мне показалось, должен был означать смех. Точно сказать было сложно.

– Если ты имеешь в виду пятидесятые девятнадцатого столетия, тогда да, – с улыбкой ответила она. Луси посмотрела сначала на Антони, а затем на меня. – Вы, вероятно, хотели бы позвать Сибеллен, чтобы она тоже присутствовала?

– Э-э… – Антони, похоже, собирался что-то ответить, но в итоге просто посмотрел на меня. Все это было довольно важно, но мне не хотелось отвлекать маму от общения с Йозефом.

– Давайте начнем без нее. Ты можешь ввести нас в курс дела, а ее мы позовем, как только она спустится… или утром.

Весь вид Луси выражал удивление.

– Вы уверены?

– Им с Йозефом нужно побыть наедине, – коротко ответила я.

– Хорошо. Ладно, это не займет много времени. Фотографий слишком мало, и все они, похоже, рассказывают только часть истории. – Луси разгладила листок и периодически подглядывала туда по ходу своего повествования.

– Фотоплан начинается с середины легенды и рассказывает о морийце, обнаружившем огромный шестигранный каменный столб. Камень был голубым и ценным, что и так ясно по изображению, но письмена говорят о том, что он был не просто ценным, но еще и обладал мистической силой.

Луси коснулась своей серьги.

– Нам точно известно, что это правда. Там сказано, как о камне узнал этот мориец? – поинтересовалась я.

– В некотором роде, – продолжила свое повествование Луси. – Здесь говорится, что он забрал этот столб домой – возможно, в Океанос – и спрятал в пещере. Там камень пролежал долгое время. Сколько именно, не уточняется, но, возможно, речь идет о десятилетиях, а возможно, о веках. В какой-то момент мориец решил сделать подарок полюбившейся ему сирене. Он расколол столб и отнес небольшой кусочек к ювелиру, а тот огранил его и вставил в кольцо.

– Дайте-ка угадаю. – Эмун поднялся со своего места, прошагал к камину, а потом полпути назад. Я уже давно поняла, что это хождение было излюбленным занятием Эмуна думающего. – После того, как моряк сделал подарок любимой сирене, они поняли, что кольцо освободило ее от соляного заклятья и необходимости чередовать океанские глубины и сушу. И с той поры жили они долго и счастливо…

– В целом, да.

– А как ты думаешь, моряк знал о том, что камень поможет сирене, или это стало случайным открытием? – спросил Антони, закрывая книгу и откладывая ее на столик у дивана.

– Понятия не имею, – ответила Луси, – но не думаю, что для ваших целей это имеет какое-то значение, верно?

Я отрицательно качнула головой.

– Нет, меня больше интересует то, где он нашел исполинский столб из аквамарина и как так случилось, что в итоге этот камень оказался раздробленным на миллион маленьких кусочков под магическим куполом в Океаносе.

Луси склонила голову набок и устремила взгляд на меня.

– На один из этих вопросов я могу дать ответ, только вряд ли он тебя обрадует.

– Уж положи конец нашим мучениям, пожалуйста. – Эмун перестал расхаживать туда-сюда и скрестил руки на груди.

– Он нашел столб в Атлантиде. Об этом говорят письмена. Где-то возле белого каменного храма. А на самом драгоценном столбе имелась отливавшая особой голубизной резьба. Такой вот символ. – Луси взяла пожеванный огрызок карандаша и нарисовала на том же листе бумаги три концентрических круга.

Антони закинул голову назад и громко простонал.

– Что? – Луси в испуге посмотрела на него.

– Вот я дурень! Конечно же это Атлантида!

– Ну да, задним числом легко, – усмехнулась Луси, – но и то, наверное, только для наметанного глаза.

– Похоже на мишень, – сказала я.

– Или на ударную волну, – подкинул свое соображение Эмун.

– Или как раз то, как описывал Атлантиду Платон, – добавил Антони, в очередной раз простонав.

– Не мучай себя, Антони, – сдавленным голосом произнесла Луси.

Мне показалось, что терпение не значилось среди ее сильных качеств, к тому же у нее еще было что сказать.

И Луси продолжила:

– Что важно, так это то, что столбчатая глыба была отколота от какого-то еще большего массива.

– Так вот что это за голубая клякса на обломанном конце первой плитки! – Антони закивал, щеки его порозовели. – Я думал, это масса воды.

– Не-а, у нее угловатые кромки, прямо как зубчатые границы изображенной на мозаике колонны.

Я почувствовала, что взгляд Эмуна перепрыгнул с Луси на меня.

– Вот, значит, где нам надо искать.

Я бросила на него испепеляющий взгляд, который он отлично понял и высказал вслух именно то, о чем я подумала.

– В руинах Атлантиды. – В его тоне отчетливо слышалась уверенность в невыполнимости этой задумки.

– Ну да, в городе, который отчаялись отыскать все археологи мира и считают его выдумкой, – добавил Антони.

– Практически так и есть, – произнесла Луси и положила листок на низкий столик перед собой. – Мне жаль, что ничего больше здесь не говорится.

В комнате воцарилась тишина, которую нарушало лишь потрескивание угасающего огня в камине да слабое жужжание электрических лампочек. Нас с Антони и Эмуном словно заволокло пеленой безнадежности.

Я со вздохом откинулась на спинку дивана и потерла глаза, внезапно почувствовав неимоверную усталость.

– Не сдавайся так просто, – сбоку от меня раздался голос Луси, и я ощутила легкое ободряющее похлопывание по колену. – Ты молода, у тебя впереди еще вся долгая жизнь сирены на то, чтобы отыскать Атлантиду и попробовать все исправить.

– И как ты оцениваешь наши шансы? – Я открыла глаза и посмотрела на сидящую рядом странную сирену. Слова ее сами по себе были ободряющими, но в голосе, пусть даже едва слышимом, явственно проскальзывало сомнение.

Она пожала плечами.

Эмун снова прошествовал к дивану и скорее рухнул на него, чем сел. Я поняла, что на сегодня его хождение закончилось.

Послышавшиеся на лестнице шаги двух человек не подвигли кого-то из нас нарушить тягостное молчание. Никто даже головы не повернул к вошедшим Майре и Йозефу.

– Ой. – Мама возникла справа, встав между камином и тем местом, где только что пал духом Эмун. Секундой позже прямо за ней появился Йозеф. – Кто умер?

Никто не ответил. В камине громко треснуло полено.

– Ребята, у вас все хорошо? – спросил Йозеф, подступая ближе к маме. Его брови сошлись на переносице.

– Ну, никто не умер, – в конце концов отозвалась я. Кто-то ведь должен был, порадовавшись концу их личных страданий, погрузить их в страдания тупиковые.

Я пересказала все, что удалось выяснить Луси. Несколько раз она вставляла свое слово для уточнения. По ходу рассказа глаза Йозефа становились все шире, и в конце концов он сел в кресло в нескольких футах от дивана. Опустился в него медленно, словно бы мечтательно, и слушал так, будто его жизнь зависела от того, насколько хорошо он сумеет пересказать услышанное.

Йозеф ожил, когда Луси объяснила, где нашли первый камень большего размера. Он взглянул на мою мать, а затем на меня. Я видела, как сверкают белки его глаз.

Зачарованная игрой эмоций и искажающими черты Йозефа сменяющимися гримасами, я прервала свое повествование, предоставив Луси закончить его за меня.

К моменту, когда она рассказала все, единственный человек в комнате, чье лицо выражало хоть каплю радости, был Йозеф.

– Если ты сию же секунду не поделишься с нами тем, что знаешь, – пригрозила я ему, поглядывая на его прыгающие от нервного возбуждения колени, – я подложу тебе под подушку лягушку.

Йозеф встал, чуть не лопаясь от восторга.

– Вы не поверите, что я сейчас вам расскажу, – начал он.

– Ну-ка, – отозвалась я.

– Я знаю, где находится Атлантида, – произнес Йозеф, расплываясь улыбкой Чеширского кота.

Мы отреагировали почти комично, перво-наперво разинув рты. Потом заговорили все разом, вопросы посыпались лавиной. Йозеф поднял руки вверх, призывая всех успокоиться.

– Все вы знаете о моем наследии. Я ушел из компании «Новак Сэлвидж», потому что получил письмо, извещавшее о болезни моего отца. – Йозеф вкратце описал все, чем ему пришлось заниматься последние пару месяцев, и закончил словами: – У нас есть доступ ко всем исследованиям Клавдия.

Глава 5

На следующее утро все встали пораньше, чтобы проводить Луси. Она пожелала нам удачи, хотя было вполне очевидно, что в действительности она не верит в наши шансы на успех. Я подумала, что пусть лучше так, чем она бы стала возлагать на нас большие надежды. Мне бы не хотелось, чтобы о нашем предприятии прослышали все сирены мира. Если у нас ничего не выйдет, об этом не будет знать никто, кроме нас самих.

Остаток утра прошел на телефоне: звонок Антони в офис, чтобы отпроситься с работы, Ивану, чтобы готовил самолет, Адаму, чтобы у нас был водитель, и Фине, чтобы известить ее о нашем отъезде. Через несколько часов чемоданы были собраны и составлены на крыльце.

Готовиться к этому приключению было как-то необычно и одновременно захватывающе. Мы взяли совсем немного одежды. Йозеф заверил нас, что у него имеется все необходимое для вылазок в пустыню. С мыслей о пустыне я переключилась на мысли о Петре и месте, где она претерпела свое превращение в обладательницу стихийной силы. Интересно, что она затевает сейчас.

Я отправила сообщения Джорджи и Сэксони, чтобы ввести их в курс дела. С Джорджи, отправившейся, как она и собиралась, в Ирландию, мы беседовали каждую неделю, а Сэксони, казалось, настолько погрузилась в науки Арктуруса, что едва успевала черкнуть ответ. Она обещала найти время для полноценного общения во время весенних каникул.

Адам подогнал к дому самый большой новаковский внедорожник и вместе с Антони и Эмуном погрузил в него вещи. Чуть позже вышли Йозеф с мамой, и мы вместе попрощались с Финой и Адальбертом, ухитрившимися вернуться до нашего отъезда.

В машине было шесть мест. Три располагались по ходу движения, и три – против. Мы с Антони устроились в креслах спиной к водительской кабине. А мама с Йозефом сели рядышком, переплетя пальцы, на нераздельном диванчике по ходу движения. В машину залез Эмун и занял место рядом с мамой.

– Все произошло так быстро. – Йозеф глядел на мою мать, будто до сих пор не решался поверить, что она настоящая, из крови и плоти, а не просто плод его воображения.

– И все-таки я кое-чего не понимаю, – начала было я и рассмеялась. – Ладно, многого не понимаю. – Мои слова предназначались Йозефу. – Вчера, когда ты приехал, ты ведь не знал, что моя мама здесь.

– Нет. Вообще-то я был уверен как раз в том, что ее нет. Считал, что она где-нибудь в центре Атлантики или еще дальше.

– Так каков был твой план изначально? Зачем ты вернулся в Гданьск? – Учитывая, что у Йозефа недавно умер отец, время отъезда из дома было выбрано не самое подходящее. Однако он приехал.

Йозеф кашлянул в кулак, достал из кармана на двери бутылку воды и сделал несколько долгих глотков. Мне показалось, что глаза у него слегка красные, и душа моя потянулась к нему. Я понимала, каково это – лишиться отца, но я тогда была еще совсем мелкой. Похоже, молодым проще оправиться от смерти близкого, чем уже зрелым людям.

– Я искал тебя, Тарга. Думал, ты поможешь мне разыскать маму. – Он подался вперед, убрал бутылку обратно в карман на двери и снова сел прямо, пожав одним плечом. – Потому что если не ты, то кто?

– Тебе ведь известно о dyάs, – начала я, – и ты видел, как мама страдала, пока я наконец не заставила ее уйти. Почему ты решил, что я стану помогать с ее возвращением?

– Потому что я кое-что узнал из исследований Лукаса.

Мы с Антони переглянулись.

– Что-то еще, помимо Атлантиды? Ты имеешь в виду его… вскрытия?

– Нет. – Йозеф нахмурился, и возле рта у него появились две черточки. При упоминании бесчеловечных исследований Лукаса вид у Йозефа сделался нездоровым. – Я знал, что камни нужны сиренам для того, чтобы жить без довлеющего над ними мучительного проклятия соли. Но потом мне стало известно гораздо больше о том, как так получилось. По крайней мере, по разумению Лукаса. Все это только теория, но для меня в ней есть смысл.

– Ты узнал о заклятии? – Мое сердце начало биться чуть быстрее.

Но Йозеф качнул головой.

– Не о заклятии, нет.

– Позволь ему объяснить, – мягко попросила мама. По выражению ее лица я поняла, что Йозеф уже поделился с ней тем, что собирался рассказать нам. Все утро она была спокойна, тиха и задумчива. Довольно справедливо; активничать ей уже пришлось как нельзя более.

– После того, как отец вручил мне ключ от лабораторий и библиотеки Лукаса, я обнаружил журнал, в который тот записывал свои мысли по ходу работы. Большая часть – бессмысленные для меня каракули, но часть из них – это теория о том, почему перестали существовать тритоны. – Йозеф прижался плечом к двери, поскольку Адам свернул на пандус и начал набирать скорость. – Видите ли, тритоны исчезли уже так давно, что никто из ныне живущих не верит, что они когда-то существовали.

– А Лукас верил? – спросила я.

Йозеф кивнул.

– Он считал противоестественным наличие у вида только особей женского пола, но он не смог вычислить, когда исчезли тритоны. Не было замечено никаких странных событий, болезней, вообще ничего, что являлось бы причиной исчезновения одного из полов.

– Майра говорила, что видела в записях Лукаса что-то относящееся к метисам, – сказал Эмун, дергая коленом.

– Да, это вписывается в его теорию, – согласился Йозеф. – Смотрите, в какой-то момент времени некий атлант или целая группа поняли, в чем заключается ценность аквамаринов. Члены этой группы договорились, что, встретив на своем пути сирену, сделают все, что от них зависит, чтобы похитить ее камень. Это был способ расправиться с морийками без применения грубой силы. Они понимали, что без камней сирены снова начнут жить циклами и многие из них лишатся рассудка.

– Почему атланты решили похищать камни вместо того, чтобы просто убивать сирен? – спросил Антони.

– Кто знает! – ответил Йозеф. – Лукас задавался тем же вопросом. Он рассуждал о том, что им не хотелось начинать войну, победа в которой не являлась предопределенной. Он считал, что в рукопашной схватке атланту одолеть сирену не дано. Но застать врасплох, похитить ее камень и уйти невредимым не так и сложно. Атланты с воодушевлением принялись собирать аквамарины. Хвастались ими перед друзьям, возможно, за вознаграждение передавали кому-то…

– Кому-то вроде твоего отца? – уточнила я, стараясь, чтобы голос прозвучал ровно.

Йозеф вздрогнул, но согласился.

– Да, кому-то вроде моего отца. Только это происходило столетия назад. Лукас пришел к выводу, что эти похищения камней у сирен постепенно сделались частью культуры атлантов. Если изначально и существовал какой-то план, предполагалось как-то завершить процесс, достигнув некой цели, все это затерялось во времени. Поколения атлантов вырастали в готовности беспрекословно следовать традиции.

– Как тот парень в баре. – Взгляд Эмуна впился в Йозефа, а его лоб в задумчивости сморщился. – Он твердо знал, что нужно забрать аквамарин, что это ослабит сирен, а дальше – все в руках судьбы. Нечто вроде суеверия.

– Да, это слово Лукас частенько употреблял.

– Тогда каким образом камни снова оказались в Океаносе?

Йозеф слегка побледнел, посмотрел в окно и только потом продолжил:

– Это была идея отца и атлантов из его ближнего круга. Долгие годы они с Лукасом побуждали своих друзей и друзей друзей из числа соплеменников приносить им похищенные камни. Как вы уже знаете, скопилось их преизрядно. После того как атланты добыли в Океаносе весь орихалк, оставив после себя одни руины, камни сложили внутри одного из подземных залов, и для их защиты кто-то создал магический барьер.

Мы с Антони уставились друг на друга вне себя от изумления. Нам довелось видеть эти защищенные магией камни. Мы видели даже поражение магией.

Эмун тоже там был, но его занимало что-то другое.

– Итак, возвращаясь к отсутствию тритонов… Мне кажется, я по-прежнему не понимаю.

Йозеф кивнул.

– Лукас считал, что убыль численности и в конечном итоге исчезновение… – он сделал небольшую паузу и жестом указал на Эмуна, – очевидно, насчет исчезновения он ошибся – стали побочным результатом того, что сирены постепенно лишались своих аквамаринов.

– В результате смешения с людьми, – вставил свое слово Антони, кивнув при этом на маму. – Заметка, которую Майра увидела в лаборатории Лукаса во время спасения Фимии.

– Да. Из-за прохождения циклов сирены стали воспроизводить потомство в основном от человеческих мужчин, а не от морийцев, поскольку тритонам проходить циклы было не нужно и по большей части они на сушу не выходили.

– Я-то точно выходил, – заявил Эмун.

– Да, но в давние времена тритоны оставались под водой, если мы правильно понимаем. Так что у сирен не оставалось другого выбора, кроме как рожать детей от мужчин, и в результате…

– Дети мужского пола получались людьми, а женского – сиренами, – подытожила я.

– Совершенно верно. – Йозеф медленно кивнул, не сводя с меня глаз. – Так, с течением времени, и вышло, что новых тритонов на замену тем, которые умирали, не рождалось, их становилось все меньше и меньше, затем они стали редкостью и в конце концов перестали существовать. Постепенно перекочевали в царство мифов, и сейчас уже почти не осталось сирен, способных хотя бы поверить в то, что на свете вообще когда-то жили тритоны.

– Заклятье даже не воспринимается заклятьем, – добавила мама. – Ныне живущие сирены не видят его таковым, поскольку их жизнь всегда протекала таким образом. Так жили их матери и бабки.

На некоторое время в машине воцарилась тишина. Адам повел внедорожник по направлению к аэропорту. Мы почти приехали.

– Так, значит, ты узнал обо всем этом, – сказала я Йозефу в тот момент, когда нас всех повело в сторону на повороте, – после того, как твой отец умер и дал тебе доступ к вещам Лукаса. И тебе захотелось разыскать маму…

– Я хотел просить твоей помощи, чтобы найти ее и отдать камень. Мне не приходило в голову даже в самых смелых мечтах, что вы уже сделали это. – Глаза Йозефа сделались немного стеклянными, и он отвернулся. Я заметила, как он сглотнул, стараясь совладать с эмоциями.

Внедорожник остановился на стоянке, и мы увидели на площадке возле самолета Ивана и его второго пилота. Адам с Антони выгрузили сумки и раздали их владельцам.

Мы с мамой обменялись угрюмыми взглядами, подхватили свой багаж и направились к самолету.

– Хорошо, что я расспросила его обо всем этом до того, как мы взлетели, – пробормотала я.

– Ну да, до Гибралтара предстоит отключка.

– Как же плохо, что драгоценные камни не избавляют от летной болезни.

– Это нет, но, возможно, на обратном пути… – Мама умолкла, не закончив мысли.

– Думаешь, летная болезнь – это часть заклятия?

Она пожала плечами.

– Надежда умирает последней.

Глава 6

– Это не единственная причина моего страстного желания привезти вас на Гибралтар, – сказал Йозеф, накрывая ладонями спутниковые снимки и документы, которые мы так внимательно рассматривали.

Мы находились на Гибралтаре чуть больше двенадцати часов. Половину этого времени мы с мамой проспали, а после пробуждения успели погрузиться в атлантские бумаги и слегка перекусить фруктами и яйцами вкрутую.

При этих словах я оторвала взгляд от фотографии структуры Ришат. Антони с Эмуном тоже бросили свои занятия.

Взгляд Йозефа был устремлен на мою мать.

– Я хочу показать тебе кое-что еще, кое-что еще более… Даже не знаю, верно ли будет назвать это волнующим, но… Если честно, я уже мозги сломал, подбирая правильные слова, да так и не нашел. Прямо как мой отец. Проще показать.

Мама встала. Мы с Антони и Эмуном обменялись взглядами. Нас Йозеф особо не приглашал смотреть на то, что с таким волнением собирался показать моей матери, но я не была намерена сидеть на месте и упускать… что бы там ни было.

Йозеф вытер ладонью лоб.

– Нам придется вернуться в лабораторию Лукаса. Я не сомневаюсь, что это последнее место на земле, куда вам захотелось бы возвращаться, учитывая то, чем он там занимался.

Мой взгляд метнулся на маму.

– Это там он проводил вскрытия сирен? – Мое сердце будто сжала холодная рука.

Йозеф кивнул.

– То самое место. – Вставая из-за стола, он и сам имел бледный вид.

Всю дорогу, что мы шли за Йозефом по особняку, а затем, покинув здание через заднюю дверь, по саду, Антони держал меня за руку. Там все было в точности так, как описывала мама. Фигурно подстриженные кусты и деревья, журчащие фонтаны, окаймленные бордюрами из цветов, большой двор и дорожки. Мы пересекли двор в направлении отдельно стоящего флигеля на задворках. Окна и двери его были забиты досками, а сам он, мягко говоря, нуждался в ремонте. Там просто обязано водиться привидение, а то и два.

Из щелей между кирпичами пробивался мягкий, пушистый мох, а по камням нижнего ряда от влажной земли вверх карабкался сочный плющ. Новее всего выглядела металлическая подвальная дверь со множеством замков, расположенная ниже уровня земли. К ней вела длинная узкая лестница.

– Похоже, Лукас чрезвычайно ценил свою безопасность, – заметила мама.

Йозеф кивнул, выудил из кармана связку ключей и принялся отпирать один замок за другим. Дверь открылась, из темноты пахнуло затхлостью. Вслед за Йозефом мы перешагнули порог. Внутри все сохранилось в первозданном состоянии: стальные поверхности и несколько компьютеров. Мое внимание привлекла дверь справа – тоже сравнительно новая, металлическая, выкрашенная черной красной.

– Ты там нашла Фимию? – я показала на закрытую дверь.

Мама кивнула, и от меня не укрылось, как она содрогнулась при этом.

– Это чисто мое впечатление или местечко в самом деле зловещее? – пробормотал Эмун, изучая своими темно-синими глазами стол, книжные полки, ящики и компьютеры. Повсюду лежала пыль, а в углах и между книжными полками колыхалась паутина.

– С вашей помощью мы, пожалуй, сможем изгнать пару демонов, – отозвался Йозеф.

Но он не повел нас туда, где в аквариуме томилась и медленно умирала от голода Фимия. Йозеф направился прямиком к дальней стене. Под ничем неприметной пластиковой крышкой спряталась панель с многочисленными кнопками и маленькой круглой замочной скважиной. Панель ожила, загоревшись тусклым желтым светом, послышался какой-то скрип. Я ощутила на лице непонятно откуда взявшееся дуновение воздуха. Уловила запах плесени и соль на губах.

Резкий звук и загадочный ветер заставили Антони отступить на шаг назад и потянуть за собой меня. Его взгляд метался по помещению в поисках источника.

– Это потайная дверь, – объяснил Йозеф.

То, что несколько секунд назад выглядело едва заметной щелью в стене, начало расширяться – створки двойной двери медленно уходили в стороны. В разверзшемся проеме царил подкрашенный искусственным зеленоватым освещением полумрак. Мой слух улавливал медленный, но равномерный электронный писк.

Йозеф вошел и протянул руку куда-то вбок. Над нашими головами замигали лампы дневного света, и взору открылась небольшая камера.

Напротив расставленных полукругом стульев мерцал широкий монитор. Под ним располагалась сложная панель управления с какими-то циферблатами и переключателями. Все это сплошь покрывал плотный слой пыли. Сюда, как и в остальные части лаборатории, давно никто не заходил. В углу комнатки полукруглый карниз держал шторку, наподобие больничной ширмы. Я решила, что за ней может скрываться очередная дверь.

Йозеф отдернул шторку.

Мама тихонько вскрикнула и зажала рот ладонью. Она приблизилась к обнаружившемуся за ширмой стеклу и прикоснулась к нему рукой.

Перед нами предстал цилиндрический резервуар с тяжелой серебристой крышкой и прочным на вид основанием, от которого к настенной панели отходило несколько кабелей.

Внутри резервуара находилась сирена.

В комнате стояла такая тишина, что грохот собственного сердца едва не оглушил меня. Оставив Антони и Эмуна у входа, я встала рядом с матерью. У меня не получилось бы оторвать взгляда от сирены в резервуаре, даже если бы я захотела.

– Она умерла?

Пленница выглядела как мертвая: расслабленное тело покоилось на дне резервуара, хвост завернулся назад, голова опирается на плавник, как на подушку, руки молитвенно сложены напротив лица, глаза закрыты.

– Она в состоянии диапаузы, как называл это Лукас, – ответил Йозеф. – Сигнал, который вы слышите, – это ее сердцебиение.

– Такое медленное? – удивился Антони. Он произнес это тихо, с благоговением. – Не больше пятнадцати ударов в минуту.

– Примерно так.

Русалка была очень смуглой, но при этом обладала длинными белыми волосами, которые качались в воде словно облако, и черным хвостом. Она отощала до такой степени, что на руках, животе и груди практически не осталось мышц. На шее виднелась тонкая цепочка с маленьким аквамарином.

– Так, наверное, выглядела и ты, когда вышла из диапаузы, – сказала я маме. При виде этой хрупкой сирены внутри у меня все сжималось. Казалось, ее кости захрустят и сломаются, если вода вокруг нее всколыхнется чересчур сильно.

– И Эмун тоже. – Антони подошел ко мне сзади достаточно близко, чтобы я ощутила успокаивающее тепло его тела. Я прислонилась к нему, такому живому и надежному, потому что сердце мое сковывал холод.

В конце концов боковым зрением я заметила, что мама шевельнулась, и тогда оторвала взгляд от пребывающей в коматозном сне сирены. Мама положила на стекло уже обе руки. Она смотрела на сирену, а по ее щекам бежали и скатывались на шею слезы. Только тут я догадалась, что сирена ей знакома.

– Кто она?

Мама не сразу нашла в себе силы ответить. Когда она повернулась ко мне, я осознала, что она испытывает странный прилив эмоций – ликует и скорбит одновременно.

– Это Нике, – ответила мне мама. – Анникефорос – сирена-колдунья, которая спасла мне жизнь, обернув вспять мои годы. – Мама вздохнула, глаза ее потеплели. – Чародейка, подарившая мне тебя.

Мне показалось, что глаза у меня сейчас вылезут из орбит. Я снова уставилась на спящую русалку.

– Это Нике? Но…

– Я думал, у нее голубые волосы, – встрял подошедший ко мне слева Эмун. Он тоже разглядывал хрупкое тело колдуньи. Черты ее заострившегося лица казались слишком крупными для обтянутого кожей черепа, скулы резко выступали.

– Так оно и было, – ответил Йозеф. – Лукас зафиксировал это в своем дневнике наблюдений. Он записал, что после того, как ее поместили в эту камеру, ее волосы через некоторое время побелели. Если посмотрите внимательнее, то и сейчас сможете заметить немного синевы на самых кончиках.

Я присмотрелась и в самом деле увидела. Концы ее волос были темнее и при тусклом освещении скорее напоминали тени в воде, чем едва заметный оттенок голубого неба.

– Как нам ее разбудить? – Мама перевела взгляд на Йозефа и убрала руки от стекла резервуара. Вытерла бежавшие по лицу слезы.

Я нащупала в кармане небольшую упаковку бумажных платочков, которую держала там на случай причиняющих немалые неудобства русалочьих слез. Вытащив из упаковки один, я протянула его матери. Она приняла его с бледной улыбкой. Помешкав секунду, я вручила ей всю упаковку. Сдавленно усмехнувшись, мама взяла и ее тоже.

У Йозефа был страдальческий вид.

– В этом-то и вся сложность. Я не знаю. – Он махнул рукой в сторону компьютеров и помещения, через которое мы только что прошли. – Все записи Лукаса здесь. В документировании информации ему не было равных. Но судя по тому, что я там вычитал, он проделывал такое – погружал сирену в состояние диапаузы – впервые.

– Видимо, это особая камера, – сказал Эмун и подошел ближе к раритетным компьютерам и сложным панелям. Забормотал себе под нос, читая надписи на панели под монитором, а потом добавил: – Часть из этого – показатели ее жизнедеятельности, которые, по-видимому, считываются с помощью зажима у нее на пальце.

Мой взгляд снова метнулся к рукам Нике. На одном мизинце чуть ниже основания ногтя виднелась пластиковая клипса. Тонкий проводок отходил от нее и прятался где-то под рукой сирены.

– А я и не заметил. – Я макушкой почувствовала дыхание Антони.

– Я тоже, – добавила я. – На ее ногти внимание обратила, а на эту штучку – нет.

Ногти у Нике были настолько длинными, что начинали скручиваться.

Йозеф кивнул.

– Это камера высокого давления, сконструированная для точной имитации самых глубоководных мест в естественной среде обитания сирен. Он пишет, что, поместив ее сюда, стал постепенно увеличивать давление, а все показатели жизнедеятельности записывать. Изначально он пытался выяснить, при каких условиях сирены… угасают.

– Угасают? – резко переспросил Антони. – Он мог убить ее, эту единственную в своем роде сирену, ради своего эксперимента, и ему было плевать?

– Таков уж был Лукас. – На лице Йозефа отразилось сожаление. – Для него знания были превыше собственной жизни и оправдывали любые жертвы. Сирен он не считал существами, заслуживающими хоть какого-то внимания, помимо удовлетворения исследовательского зуда.

– Прямо как нацист, – прокомментировала я, чувствуя, как губы сами кривятся от отвращения.

Эмун со мной согласился и, нахмурившись, навис над панелью управления. Он нагнулся ниже и сдул пыль с одного из небольших экранчиков.

– Значит, он хотел узнать границы жизнеспособности сирен в условиях глубины, – подытожила я больше для себя, чем для кого-то из присутствующих, чтобы лучше разобраться в том, что здесь произошло, – а в результате она уснула?

– Именно так. – Йозеф почесал висок. – Он погрузил ее в некое подобие зимней спячки, а потом, судя по датам в исследовании и тому, что успел рассказать мне отец, заболел. Эксперимент завис. С тех пор она здесь и находится.

– У тебя есть вся информация о том, как именно Лукас увеличивал давление. – Эмун выпрямился и с надеждой посмотрел на Йозефа. – Самое верное будет в точности проделать все, что делал Лукас, только в обратном порядке. Любые другие действия могут быть слишком рискованны.

Йозеф закивал.

– Я тоже об этом думал, но последнее слово должно быть за Сибеллен. – Он взял маму за руку. – Это жизнь твоей подруги висит на волоске. Лукас считал, что слишком быстрое изменение давления может повлечь за собой отказ органов. Я не знаю, свойственно это сиренам или нет, но… – Его рот открылся и снова закрылся, будто он не мог решить, стоит ли добавлять к своему утверждению что-нибудь еще или нет. – В общем, он, кажется, считал, что риск имеется. Поэтому я хотел, чтобы вы знали. Я мог бы попробовать сразу, как только нашел ее, но побоялся. Я бы напортачил. К тому же я подумал, что после пробуждения она должна сначала увидеть знакомое лицо. Я понимаю, что мне следовало бы рассказать об этом еще при встрече, там, в Гданьске, но не знал, как ты к этому отнесешься, и не хотел, чтобы ты беспокоилась и горевала в самолете на протяжении нескольких часов. Надеюсь, я поступил не так уж дурно?

– Ты хорошо поступил, – быстро ответила мама, и наморщенный от тревоги лоб Йозефа немного разгладился.

Мама посмотрела в глаза каждому из нас поочередно, а затем снова перевела взгляд на Йозефа.

– Сделаем, как предложил Эмун, – сказала она. – Это единственное, что имеет какой-то смысл.

– Ты уверена? – На лбу Йозефа снова появились складки, и выглядел он весьма усталым.

Мама кивнула. Ее лицо светилось надеждой и нетерпением.

– Давайте вызволим ее отсюда.

Глава 7

– Хорошо, – ответил Эмун, махнув в сторону пыльного щитка управления. – Панель прямо как в НАСА для запуска космических кораблей. И как нам ее вызволить, не навредив? – Его глаза метнулись к неподвижной изможденной фигуре, мирно плавающей в резервуаре. – Или не убив.

Повисла тишина. Лица стали одно тревожнее и нерешительнее другого.

Наконец Антони протянул руку к полкам над панелью управления и достал книгу, глянул на нее, отложил в сторону, затем вытащил следующую.

– Что-то здесь должно нам помочь.

Йозеф с мамой тоже принялись доставать книги с полки, читать названия, проглядывать по нескольку страниц, чтобы определить, насколько содержание книги полезно для решения нашей задачи.

– Мне кажется, то, что мы ищем, должно находиться где-то в записях Лукаса, – предположил Йозеф, пробегая глазами по тексту очередной книги и откладывая ее в растущую стопку. – Записывал он все очень тщательно, как и подобает ученому.

– Ха! Ну да, спасибо, Лукас, – саркастично буркнула я. – Жаль только, что этика у него была не лучше, чем у Нерона.

– Вот какая-то тетрадь с писаниной, – произнес Антони, быстро пролистывая страницы черной книжицы не толще мизинца в кожаном переплете. Он бегло просмотрел ее и передал Йозефу. – Кажется, это написано не по-английски. Так что удачи.

Он взял еще одну записную книжку, на сей раз толстую, коричневого цвета и тоже без заголовка.

– Что там? – поинтересовалась я, заглянув Антони через плечо в тот момент, когда он открыл заложенную тонкой коричневой лентой страницу.

– Еще записи, но смысла ноль. Они с таким же успехом могли быть сделаны на урду.

– Можно взглянуть? – Мама протянула руку, и Антони отдал ей тетрадь. Она перевернула несколько страниц. Глаза бегали по строчкам, брови сдвинулись. Похоже, чувств Антони она не разделяла.

– Вот, смотрите, – вдруг сказал Эмун и встал рядом с Йозефом. – Какая-то кривая с временной шкалой.

Мы впятером столпились вокруг миниатюрной книжечки, которую Эмун прижимал к столу, чтобы страницы не закрывались и всем нам было хорошо видно. Он медленно перелистывал страницы и проводил указательным пальцем поперек каждой.