Ночь начинается заново

Пролог

Я стою на обочине, сжимая ремешок своей дорожной сумки так крепко, что пальцы побелели. Тяжёлый, влажный воздух пахнет сыростью, прошлогодней листвой и чем-то глухо болотным. Весенний туман сползает по чёрным стволам, вязнет между ветвями, проникает под воротник пальто. Границы между мной и этим местом стираются, и я не уверена, где заканчивается сон и начинается утро, где прошлое сменяется настоящим.

Серые стены облупились от времени, словно и камень здесь помнит чужие прикосновения. Узкие готические окна смотрят с укором, будто упрекают меня за возвращение, которого я не помню. Фасад зарос мхом, углы потемнели, ступени у входа изъедены годами, а тяжёлая дверь покрыта тусклой зеленью, как мшистый берег, затонувший во влажном мареве.

Я делаю шаг, потом ещё один. С каждым шагом сумка кажется всё тяжелее, будто наполняется чем-то невидимым. В голове глухо стучит: «я уже бывала здесь».

Мне знакомы не только эти тени и влажная тишина, но даже треск старой таблички у ворот, её стёртая, выцветшая надпись. Всё это будто отголосок давнего сна, в котором я застряла и не могу проснуться.

Я не помню, как подхожу к двери. Кажется, воздух сжимается вокруг, будто толкает меня вперёд. Капли стекают по рукавам, сердце колотится слишком громко для тишины этого места. Я тянусь к звонку, но не решаюсь. Ладонь замирает над медной кнопкой, и вдруг в голове вспыхивает голос, чужой и родной одновременно:

– Добро пожаловать домой, мисс Беннокс…

Глава 1.

Автобус давно сбился с пути, петляя меж чёрных деревьев, что в медленно сгущающихся сумерках похожи на исполинских, лишённых чувств великанов, застывших в молчаливом карауле вдоль бесконечной, разбитой дороги.

Я смотрю в окно, и стекло отражает моё бледное лицо, усталые глаза, прядь волос, выбившуюся из хвоста. Мерный гул двигателя и тихий шорох шин по мокрому асфальту убаюкивают меня, стирая границы реальности и погружая в вязкую дремоту.

Внутри всё ещё глухо ноет боль воспоминаний. Последние месяцы были наполнены лишь тягучим ожиданием, холодными вечерами, когда я не решалась зажигать свет, и бессонницей, в которой звучал далёкий плач, голос – который невозможно вернуть. Поэтому я и здесь, в забытой богом школе среди болот, в попытке сбежать от себя или хотя бы притвориться, что это возможно.

Автобус резко тормозит, и я вжимаюсь в спинку сиденья, ощущая, как под кожей пробегает холодная дрожь. Двери распахиваются, и внутрь тут же проникает тяжёлая, вязкая тьма, наполненная запахом сырости, мокрых листьев и затхлой земли.

Я выхожу наружу, крепко сжимая ремень пальто. В лицо ударяет влажный, промозглый воздух с привкусом гнилой земли и прошлогодней неубранной травы. Туман клубится у самых ног, медленно обвивает щиколотки, будто старается удержать, не отпустить, связать с этим мрачным местом.

– Дальше сами, – коротко бросает водитель, не поворачивая головы. Двери со звоном захлопываются, и автобус быстро исчезает, растворяясь в молочно-белой мгле.

Я остаюсь одна на просёлочной дороге, среди чёрных, выщербленных деревьев, что тянутся к небу тонкими, словно омертвевшими пальцами. Всё вокруг кажется чужим, опустевшим, забытым, как будто меня здесь никогда не ждали. Вдалеке, сквозь плотный туман, медленно проступают острые линии крыши, слепые заколоченные окна, обвалившаяся веранда.

Я медленно двигаюсь вперёд, шаг за шагом, чувствуя, как влажная земля под ногами проваливается под моим весом. Чем ближе я подхожу, тем отчётливее понимаю, что узнаю это место.

– Добро пожаловать, мисс Беннокс, – раздаётся негромкий голос, заставляя меня резко повернуться.

В дверях стоит женщина в строгом костюме, её лицо освещает приглушённый свет, падающий изнутри здания. В её глазах странное спокойствие, будто она знает обо мне всё, что я отчаянно пытаюсь забыть.

– Я миссис Харпер, директор школы, – добавляет она, чуть улыбаясь. Улыбка кажется любезной, но не искренней, а изучающей, словно она пытается разгадать, зачем я здесь.

– Спасибо, – говорю я, и мой голос звучит неестественно громко на фоне окружающей тишины. – Простите, я немного устала после дороги.

– Конечно, – директор кивает, не отводя от меня взгляда. – Мы давно вас ждали.

Мы заходим внутрь, и дверь за нами захлопывается с тяжёлым гулом, от которого по спине пробегает неприятная дрожь. Коридоры освещены тускло, электрический свет дрожит и мигает. Половицы скрипят под ногами, словно жалуясь на наше присутствие. Я бросаю взгляд на старинные часы, висящие на стене, и замечаю, что стрелки замерли на без десяти двенадцать.

– Ваша комната наверху, – поясняет миссис Харпер, ведя меня по лестнице наверх. Я же едва успеваю за ней, чувствуя, как тьма по углам жадно следит за каждым моим движением.

На стенах висят выцветшие фотографии выпускников, между ними тянутся полосы света от редких окон. Запах в доме густой и тяжёлый, напоминает смесь старых книг, мокрого дерева и чего-то металлического. Где-то на верхнем этаже я слышу, как скрипит старое пианино или хлопает окно.

Наконец мы останавливаемся у самой дальней двери, где коридор сужается, а стены словно нависают, сдавливая пространство. Миссис Харпер медленно поворачивает массивный ключ в замке и впускает меня в комнату, невесомо протягивая связку ключей.

– Отдыхайте. Завтра вас ждёт много работы, но, будьте осторожны, – её голос звучит мягко, но в нём проскальзывает что-то тревожное, почти издевательское. – Старые дома любят шутить с новенькими.

Она исчезает, её каблуки затихают в коридоре, и меня накрывает тяжёлая, удушливая тишина.

Я остаюсь на пороге своей новой комнаты, в ловушке между двумя мирами – прошлым, что цепляется за меня невидимыми нитями, и этим чужим, пропитанным временем домом. Внутри пахнет сыростью и слежавшейся пылью, воздух густой и холодный, как будто стены веками не знали ни света, ни дыхания живого человека. С потолка свисает тусклая лампа, отбрасывая на пол дрожащие тени.

Я закрываю дверь, бросаю чемодан на кровать и окидываю взглядом крошечное пространство. Краска на стенах местами облезла, между половиц забилась тёмная пыль, а в углу кто-то забыл старую тряпичную куклу.

Подойдя к зеркалу, я задерживаюсь на секунду, и вдруг замечаю, что моё отражение будто тает в мутном стекле, расплывается, искажаясь. На мгновение мне кажется, что в глубине я вижу чьи-то тёмные глаза, совсем не свои. Сердце вздрагивает, и я торопливо отвожу глаза. Где-то за спиной сквозняк глухо хлопает дверцей шкафа, лампа на длинном шнуре медленно раскачивается, отбрасывая по стенам зыбкие пятна. Я щёлкаю выключателем, пряча комнату во тьму, и почти на ощупь забираюсь в постель, стараясь не касаться взглядом зеркальной глади. Пружины тихо скрипят, холодная простыня, шершаво цепляется за кожу.

Но едва я закрываю глаза, мрак в комнате будто сгущается. За стеной просачивается тихий, липкий шёпот, похожий на шелест мёртвых листьев или осторожное дыхание подслушивающих стен. Где-то в коридоре раздаются неторопливые, осторожные шаги, словно кто-то мерит расстояние между дверьми, подбирая их по очереди. Сердце сжимается, я замираю, боюсь дышать. И вдруг где-то глубоко внутри всплывает голос:

– Ты ведь всегда возвращаешься сюда.

Я вжимаюсь в постель, накрываюсь одеялом до подбородка, заставляю себя не открывать глаза до самого рассвета. В этом доме ночь тянется бесконечно, даже собственное дыхание кажется чужим, словно не принадлежит мне.

Утро приходит медленно, будто скребётся в окна с неохотой, впуская в комнату только тусклый, вязкий свет, пробивающийся сквозь тяжёлые шторы. Сырой полумрак держится даже после рассвета, стены словно продолжают хранить ночную темноту, и на полу дрожат длинные, медленно ускользающие пятна. Где-то за окном раздаётся едва различимый стук, словно кто-то проходит по гравию или старым доскам в саду, шаркая ногами.

Я с трудом поднимаюсь с кровати, ощущая, как ломота разливается по телу, словно ночь вытянула из меня последние силы. В голове ещё пульсируют отголоски тревожных снов, а странные голоса будто шёпотом тают где-то под потолком, исчезая, но оставляя лёгкий след в памяти.

Ванной пахнет чужим мылом, на полке возле зеркала лежит тёмная расчёска, в зубьях которой застряли тонкие светлые волосы. Отражение в стекле кажется чужим, с осунувшимися чертами, за спиной будто скользит тень, которую невозможно поймать взглядом.

Одевшись и подхватив сумку, я выхожу в коридор. Свет тускло пробивается через мутные стёкла, стены выглядят менее зловещими, но ощущение тревоги остаётся. Где-то из глубины здания доносится влажный запах пыли, сырая тяжесть давит на плечи. Я делаю несколько шагов, и где-то впереди, за поворотом, раздаётся тихий детский голос:

– Агнесс…

Он звучит почти шёпотом, и растворяется между дверями, ускользает по лестнице вниз. Я замираю, прислушиваясь, стараюсь ухватить хотя бы обрывок. Имя вспыхивает в памяти чем-то знакомым, но никак не складывается в образ.

В полутьме мне кажется, что на другом конце коридора вырисовывается силуэт ребёнка. Я моргаю, и он растворяется, оставляя после себя лишь дрожь в груди и внезапную пустоту, холодную, как утренний туман. Сердце на миг замирает. Я медленно веду ладонью по шершавой стене, словно пытаясь на ощупь вытащить из темноты хоть одну уцелевшую ниточку воспоминаний, но пальцы скользят по камню, а внутри остаётся только тихая, вязкая тревога.

Я спускаюсь вниз, пытаясь найти учительскую или хотя бы кого-то из персонала. Внизу царит тишина, нарушаемая только тихим скрипом половиц под моими шагами.

Наконец я замечаю небольшую доску, к которой кнопками прикреплено расписание. Бумага пожелтела, строки написаны аккуратным почерком. Рядом висят старые часы, стрелки их застыли на странном, неправильном времени, как будто здесь время не подчиняется привычным законам, и когда звучит звонок, он кажется неожиданно громким, заставляя меня вздрогнуть. Никто не выбегает из классов, не слышно привычного для школ шума и беготни. Вместо привычной школьной суеты, только еле различимые шаги где-то вдали, размеренные, неторопливые, будто все здесь живут по какому-то другому распорядку, подчиняясь законам, которые мне ещё предстоит понять.

Учительская оказывается небольшой, низкой комнатой, воздух в ней густой от старой пыли и давно не тронутых бумаг. Свет едва просачивается сквозь мутное стекло окна, на стенах лежат тусклые полосы, будто здесь вечная осень. За столом, заваленным тетрадями и пожелтевшими журналами, сидит женщина средних лет. Её лицо строгое, с жёсткими чертами, словно выточенными из камня или высеченными долгой усталостью. Она медленно поднимает голову и смотрит на меня поверх тонких очков. Во взгляде читается немой вопрос, будто она уже решает, впишусь ли я в это пространство или окажусь в нём чужой.

– Вы, наверное, Валери Беннокс, новая учительница? – произносит она сухо, голос без интонаций, как будто диктует строку в журнале.

– Да, – мой голос едва слышен, я ощущаю себя неловко, словно стою на пороге чужого сна. – Я не получила расписание и не знаю, куда идти.

Женщина молча тянется к краю стола, протягивает мне листок с расписанием и тут же отворачивается, вновь утопая в кипе бумаг. Я смотрю на бумагу, пытаюсь разобраться в строках и цифрах, но расписание кажется странным. Одни предметы повторяются, другие явно пропущены, а время занятий словно не связано с реальным течением дня. Часы на стене продолжают стоять в неверной точке, и я вдруг понимаю, что здесь даже время не принадлежит мне.

Покинув учительскую, я медленно пробираюсь по коридору, держа в руках список классов и расписание. По пути мне встречаются несколько учеников. Один мальчик стоит у окна, его силуэт почти сливается с серым, мутным светом, проникающим сквозь толстое, давно не мытое стекло. На стекле тонким пальцем он чертит узоры, будто пытается зафиксировать что-то невидимое, только ему понятное. Его глаза лишены выражения, взгляд устремлён вдаль, туда, где оконное стекло тускло отсвечивает остатки утреннего света. Он не замечает меня, даже когда я замираю рядом, чтобы рассмотреть его рисунки.

Дальше, у самой двери, на выщербленном полу, сидит девочка. Её волосы слиплись в тёмные пряди, будто она давно не расчёсывалась, лицо бледное и безучастное, взгляд застывший, пустой. Она не двигается, её плечи сгорблены, спина уткнулась в стену. Я останавливаюсь и мягко здороваюсь, но она никак не реагирует, будто звук моего голоса не долетает до неё сквозь плотную завесу внутреннего мира.

Я останавливаюсь, пытаясь сообразить, в каком направлении идти дальше. Всё вокруг кажется чужим, шаги отдаются гулко, будто коридоры тянутся в никуда. В этот момент кто-то неожиданно касается моей руки. Я вздрагиваю и резко оборачиваюсь. Передо мной стоит мальчик лет десяти, худощавый, с очень бледной кожей и огромными, настороженно-внимательными глазами. Он сжимает мою ладонь чуть крепче, чем ожидалось.

– Вы вернётесь? – спрашивает он тихо.

– Что ты имеешь в виду? – мой голос срывается, звучит слишком дрожащим на фоне затянутой тишины, в которой любое слово кажется неуместным.

Мальчик не отвечает, только отпускает мою руку и медленно уходит по коридору, растворяясь в густом полумраке.

В столовой атмосфера становится ещё тяжелее, воздух густой, как топь, в которой вязнут все мысли. Длинные, потёртые столы с облупленными краями стоят рядами, а за ними неподвижно сидят дети. Они опустили плечи, не двигаются, их лица пусты, лишены какого-либо выражения, а глаза смотрят в никуда. На подносах перед ними лежит бледная, серая еда, больше похожая на безжизненную массу, чем на что-то съедобное. В ложках застыли комки вязкой субстанции, от которых едва поднимается пар.

Я беру тарелку и сажусь за крайний стол, стараясь не встречаться взглядами с теми, кто сидит рядом. Пробую съесть хотя бы пару ложек, но еда оказывается полностью безвкусной, будто кусок мокрого картона.

Взгляд блуждает по столовой, останавливаясь на выцветших пятнах на потолке, где вода оставила тёмные разводы, по стенам, которые давно не знали ремонта. В углу, возле окна, я замечаю старую, пожелтевшую фотографию в тяжёлой деревянной раме. Что-то в ней притягивает взгляд, не даёт отвести глаз.

Я невольно встаю и подхожу ближе. На снимке выпускники школы стоят ровными рядами, чопорные, напряжённые, но взгляд сразу цепляется за одно странное пятно. Лицо одного из учеников аккуратно замазано чёрной краской, оставляя только неровный, нечёткий силуэт. Сердце замирает, а потом начинает стучать быстрее. Где-то в глубине памяти, в смутном полумраке мыслей, мелькает ощущение, что я знаю этого человека, или когда-то знала. Имя вертится на кончике языка, но память упорно отказывается возвращать его.

– Вам не стоит смотреть на это слишком долго, – голос миссис Харпер звучит неожиданно близко, заставляя меня вздрогнуть. Она стоит рядом, глядя на фотографию холодными, равнодушными глазами.

– Кто это? – спрашиваю я осторожно, чувствуя, как по коже пробегает дрожь.

Миссис Харпер долго молчит. Лишь медленно качает головой, будто отмахивается от невидимых теней:

– Некоторым лицам лучше оставаться забытыми, – произносит она наконец, пустым и отстранённым голосом.

Она разворачивается и уходит, её шаги быстро растворяются в вязкой тишине. Я остаюсь стоять перед фотографией, чувствуя, как холод проникает в грудь, а вдоль спины ползёт липкая полоса неясного страха и беспокойства.

В классе висит тяжёлая, почти не дышащая тишина. Свет тусклый, как будто солнце забыло об этом месте. Через мутные стёкла пробиваются мутные полосы, едва освещая вытертый линолеум и потемневшие стены.

Дети сидят в ровных рядах, абсолютно молчаливые, почти недвижимые, как коллекция чужих кукол. Их лица пусты, застывшие, как маски, и только редкое моргание напоминает, что в них ещё теплится жизнь. Иногда мне кажется, что все они смотрят сквозь меня, туда, где давно ничего нет – в свою собственную, чужую для меня пустоту.

Я стою у доски, чувствуя, как между мной и этим классом растёт невидимая, ледяная стена. Каждый взгляд, направленный на меня, тяжёл, лишён всякого человеческого участия. Я пытаюсь улыбнуться, сделать шаг навстречу, но сама понимаю, как нелепо и беспомощно это выглядит на фоне их абсолютной отстранённости.

– Сегодня я хотела бы, чтобы вы написали эссе, – начинаю я, и даже свой голос слышу будто издалека, как через слой ваты, чужой и глухой. – О доме, который вы никогда не сможете покинуть.

Тишина сгущается, будто заполняет собой каждый угол комнаты. Несколько пар глаз поднимаются на меня настороженно, другие же по-прежнему устремлены куда-то внутрь себя.

Дети медленно берут ручки и без какого либо желания начинают писать. Я прохожу мимо парт, стараясь заглянуть в лица учеников, найти хоть какую-то зацепку, знак того, что они способны на эмоции. Мой взгляд задерживается на мальчике, которого зовут Адам. Его руки спокойно лежат на парте, пальцы зажаты в кулак. Он ничего не пишет, лишь аккуратно и медленно ведёт на бумаге длинную прямую линию, словно создавая бесконечную дорогу в никуда.

– Адам, – говорю я тихо, присаживаясь рядом с ним. – Почему ты не пишешь?

Он поднимает голову, смотрит на меня пристально, и мне становится не по себе – его взгляд будто заглядывает мне прямо в душу.

– Потому что я не знаю, как выглядит дом, который нельзя покинуть, – едва слышно отвечает он. В этих словах такая боль и растерянность, что мне хочется отвести глаза.

– Что ты имеешь в виду? – спрашиваю я, но он уже опускает голову, возвращаясь к своей линии, замыкаясь в себе.

Из-за соседней парты раздаётся тихий голос. Девочка – бледная, волосы свалявшиеся, под глазами синеют круги, будто она не спала несколько ночей подряд.

– Я сегодня могу исчезнуть, – произносит она неожиданно спокойно, словно говорит о чём-то обыденном, неотвратимом.

Меня охватывает холод. Голос девочки лишён эмоций, но за его спокойствием чувствуется что-то ледяное, отстранённое, пугающее.

– Почему ты так думаешь? – спрашиваю я, стараясь не выдать тревоги, нарастающей внутри меня.

Девочка не смотрит на меня, она уставилась в свою тетрадь, словно увидела на бумаге нечто важное.

– Просто знаю, – отвечает она с пугающей уверенностью. – Мне снится мама. Она зовёт меня, но я не могу ей ответить.

Меня охватывает дрожь. Что-то в голосе девочки заставляет меня почувствовать ледяной холод, пробегающий по спине. Я быстро возвращаюсь к доске, пытаясь вернуть себе самообладание и завершить урок.