Белый шторм Спасение на Монблане

Предисловие автора

Горы не убивают. Они просто позволяют нам умереть.

Когда я впервые прочитала историю двух альпинистов, выживавших семь дней в снежной ловушке на склонах Монблана, меня поразила не столько драматичность их положения, сколько те диалоги, которые они вели, записывая их на потрескивающий диктофон. В этих записях, обрывистых и прерываемых шумом ветра, было что-то большее, чем просто протокол выживания. Это была исповедь. Исповедь двух людей, стоявших на границе между жизнью и вечностью.

Я долго не решалась прикоснуться к этой истории. Слишком священным казался мне этот разговор, слишком личным. Но чем больше я вчитывалась в те немногие сохранившиеся строки, тем яснее понимала: эту историю нужно рассказать. Не как сухой репортаж, а как притчу о человеке перед лицом бесконечности.

"Белый шторм" – не документальная реконструкция событий. Это попытка услышать то, что осталось за кадром официальных сводок. Я изменила имена, добавила вымышленные эпизоды, позволила себе домыслить то, что снежная буря навсегда унесла с собой. Но суть осталась нетронутой – два человека, запертые в ледяной пещере, ведут последний в своей жизни диалог.

Почему мы идём в горы? Что ищем на этих опасных склонах? Возможно, ответ прост: мы ищем себя. А когда находим – оказывается, что это "я" совсем не такое, каким мы его представляли внизу, в мире горячего кофе и тёплых одеял.

Эта книга – о том, какие истины открываются человеку, когда вокруг остаётся только белый мрак. О том, как меняются все ценности, когда твоим единственным собеседником становится собственная смерть. О том, что значит – простить. Себя. Других. Даже эту безжалостную гору.

Я не знаю, что в итоге испытали те двое в своей снежной могиле. Но, работая над этой книгой, я будто сама побывала там – в этом царстве молчания, где каждый вздох отдаётся эхом, а мысли становятся такими же чистыми и острыми, как альпийский лёд.

Пусть "Белый шторм" станет для вас не просто чтением, а опытом. Опытом предельной искренности. Ведь только перед лицом смерти мы наконец осмеливаемся сказать то, что действительно важно.

– Мадина Федосова

Зима 2023 года

Где-то между памятью и вымыслом

P.S. Если после прочтения вам захочется выйти на улицу и вдохнуть полной грудью морозный воздух – значит, мне удалось передать хотя бы частичку того ощущения жизни, которое открывается человеку, когда он смотрит в глаза смерти.

Пролог

Холод.

Он пришёл неожиданно, как вор, прокрадывающийся сквозь слои одежды, сквозь термобелье и пуховку, сквозь кожу и мышцы, прямо к костям. Алехандро Гутьеррес почувствовал его ещё до рассвета, когда проверял снаряжение у палатки. Его пальцы, обычно такие ловкие, с трудом застёгивали карабины. Дыхание превращалось в белые клубы, которые тут же замерзали в воздухе, осыпаясь мелкими кристаллами на перчатки.

– Минус двадцать пять, – пробормотал он, глядя на термометр. – И это ещё до восхода.

За его спиной раздался шум раскрывающейся палатки. Эйвинд Ларсен высунул голову, его светлые волосы торчали в разные стороны, а на щеках остались следы от спального мешка.

– По моим расчётам, сегодня должно быть не холоднее минус восемнадцати, – сказал он, щурясь на термометр.

– Твои расчёты могут отправиться в одно место, – проворчал Алехандро, доставая из рюкзака ледоруб. – Горы живут по своим законам.

Ледоруб, старый, проверенный, с гравировкой "Мария, 2005", вдруг треснул у него в руках. Резкий звук, похожий на выстрел, разнёсся по ущелью, отражаясь от скал. Алехандро замер, разглядывая слом. Сталь лопнула ровно посередине, как будто кто-то аккуратно разрезал ее ножом.

– Вот черт, – прошептал он.

Эйвинд подошел ближе, его дыхание учащалось от холода.

– Это… нехороший знак, – сказал он, поднимая обломок.

– Знаки – для суеверных старух, – отрезал Алехандро, но в голосе его прозвучала неуверенность. Он вспомнил, как десять лет назад, в Пиренеях, у его жены Марии сломался ледоруб за день до того, как сорвалась лавина.

– По данным Института полярных исследований, – начал Эйвинд своим обычным лекторским тоном, – 83% альпинистских смертей происходят из-за игнорирования мелких неполадок в снаряжении.

– Заткнись, – резко сказал Алехандро. – Просто заткнись.

Он швырнул обломок ледоруба в снег, где тот мгновенно исчез, как будто его и не было.

Эйвинд вздохнул, доставая из кармана GPS.

– Ветер усиливается. Через два часа здесь будет пурга.

Алехандро посмотрел на небо. Облака, низкие и тяжёлые, ползли по горизонту, как стадо испуганных овец.

– "Когда ветер дует с запада, а облака ползут как крабы – жди беды", – процитировал он слова своего первого гида, старого баска, который научил его читать горы, как книгу.

Эйвинд усмехнулся:

– Мой дед, рыбак с Лофотенских островов, говорил: "Приметы – это то, во что верят те, кто не умеет читать барометр".

Они стояли друг против друга, два человека, два мировоззрения, разделённые не только национальностью, но и всем своим опытом. Алехандро, выросший в тени Пиренейских гор, с детства знал, что горы – это не просто скалы и снег. Это живые существа, капризные и опасные. Эйвинд, воспитанный среди фьордов и ледников, верил только в цифры, графики и научные прогнозы.

– Ладно, – наконец сказал Алехандро. – Давай проверим твой барометр.

Они продолжили подъём, не зная, что через три часа лавина накроет их с грохотом, который будет слышен за несколько километров.

Лавина

Она пришла без предупреждения.

Сначала был тихий шёпот – едва уловимый звук, похожий на шорох крыльев. Потом гул, нарастающий, как гром, переходящий в рёв. Алехандро успел лишь обернуться, прежде чем белая стена снега обрушилась на них.

Он помнил только ощущение падения, удары о камни, снег, забивающийся в рот, в нос, в глаза. Потом – темнота.

Первое, что он почувствовал, придя в себя, – боль. Острая, пронизывающая, исходящая откуда-то из глубины тела. Второе – тишину. Не ту мирную тишину гор, а густую, давящую, будто ватой заткнули уши.

– Ларсен? – его голос вернулся эхом от ледяных стен.

Ответом стал стон. В свете фонаря Эйвинд лежал, прижатый к стене пещеры, его лицо было бледным, почти прозрачным от боли. Он сжимал бок, и сквозь разорванную куртку сочилась кровь.

– Перелом? – Алехандро, автоматически доставая аптечку, вспомнил, как десять лет назад в Андах его напарник умер от такого же удара о скалу.

– Ребра… – Эйвинд скривился. – Но главное – это.

Он поднял диктофон. Кассета все ещё крутилась.

– Запись идёт уже… – посмотрел на часы, – сорок минут. Я начал, когда ты был без сознания.

Алехандро взял аппарат. Из динамика доносилось его собственное хриплое дыхание.

– "17:34. Это… Эйвинд Ларсен. Если вы слышите это – мы под лавиной на северном склоне…"

Голос норвежца на плёнке звучал странно спокойно, будто он вёл лекцию для студентов.

– Ты записывал это, когда я умирал? – Алехандро ощутил прилив ярости.

– Я записывал правду, – поправил его Эйвинд. – В 1963 году в Доломитах двое альпинистов оставили дневник – они вели его девять дней, пока не замёрзли. Прочти его – и поймёшь, что в конце все пишут одно и то же.

Алехандро выключил запись.

– Тогда давай писать не как все.

Снаружи завывал ветер, но здесь, в ледяном коконе, воцарилась тишина – та самая, что бывает перед исповедью.

Разговор в темноте

– Ты веришь в Бога? – неожиданно спросил Эйвинд.

Алехандро, занятый перевязкой его раны, остановился.

– Зачем?

– Просто интересно. В таких ситуациях люди обычно начинают верить.

– Я верю в горы, – сказал Алехандро. – Они ближе к Богу, чем любые церкви.

Эйвинд слабо улыбнулся:

– Мой дед говорил, что Бог – это просто эхо нашего крика в пустоте.

– Твой дед, кажется, много говорил.

– Он был мудрым человеком.

Алехандро вздохнул, откидываясь на ледяную стену.

– Если мы умрём здесь…

– Когда, – поправил Эйвинд.

– Если, – настаивал Алехандро. – Если мы умрём здесь, то что останется после нас?

– Эта запись.

– И что? Кто-то найдёт ее через сто лет, послушает и скажет: "А, ещё два дурака, которые полезли на гору".

Эйвинд закрыл глаза.

– Может быть. Но хотя бы они узнают наши имена.

Тишина снова заполнила пещеру. Где-то за стенами бушевала пурга, но здесь, в этом ледяном склепе, было почти тепло. Или это уже начиналось обморожение?

Алехандро взял диктофон.

– Тогда давай расскажем им всю правду.

И он нажал кнопку записи.

Часть первая

Предел

Глава 1

Предчувствие

Бильбао, Испания. Утро.

Бильбао встречал рассвет шумом мусоровозов и криками чаек. Алехандро проснулся от того, что холодный морской ветер хлопнул ставнями о подоконник. Он лежал неподвижно, слушая как за стеной Кармен наливает воду в кофейник – точные, экономные движения, выработанные за пятнадцать лет брака. На тумбочке рядом с фотографией Луисы в первом классе лежали его старые походные часы с треснутым стеклом – подарок Хавьера перед их последним совместным восхождением.

Он встал, и босые ноги коснулись кафеля, холодного как ледниковая морена. В спальне пахло нафталином от зимних вещей, которые Кармен достала накануне, и едва уловимым ароматом лаванды – ее любимые саше в комоде. Из открытого окна тянуло запахом жареного миндаля с уличного лотка и солёного бриза с залива.

– Опять не спал? – Кармен стояла у плиты, помешивая чоризо. Её голос звучал устало, без ожидания ответа. – В три часа я слышала, как ты ходил по кухне.

Алехандро молча налил себе кофе в жестяную кружку – подарок дочери на прошлый день рождения. Надпись "Лучший папа" уже выцвела от многочисленных мытьев.

– Сегодня везёшь Луису в школу? – спросила Кармен, разбивая яйцо о край сковороды одним точным движением.

– В восемь тридцать. Потом мне нужно зайти в бюро.

– Опять в бюро? – она резко повернулась, и капля жира со сковороды упала на розовый халат, оставив жирное пятно. – В прошлый раз ты "зашёл в бюро" и пропал на три дня в Пиренеях. У нас через неделю родительское собрание.

Он потянулся за салфеткой, но Кармен уже отвернулась, вытирая пятно краем халата. За окном зазвонил колокол церкви Сан-Николас, отсчитывая семь утра. Внизу на улице старуха-соседка выгуливала таксу, которая яростно лаяла на кота, греющегося на крыше "Ситроена" 1992 года.

– Это важный клиент, – сказал Алехандро, хотя знал, что Кармен уже поняла. Она всегда понимала.

– Все твои клиенты важные. Пока не приходит время платить по счетам. – Она поставила перед ним тарелку с яичницей, где желток был аккуратно отделен от белка – как она делала всегда, зная, что он не любит, когда они смешиваются.

Он хотел что-то ответить, но в этот момент в комнату ворвалась Луиса в пижаме с рисунком альпинистских карабинов – подарок отца в прошлом году.

– Пап, а правда, что на Монблане есть мумии альпинистов? – девочка запрыгнула ему на колени, пахнущая детским шампунем и сном.

– Не мумии, малая, – он поправил ей растрепавшиеся за ночь косички, – просто… очень холодно там. Настолько, что люди…

– Они превращаются в ледяные статуи! – перебила Луиса, сверкая глазами. – Мне Амина вчера рассказывала! Говорит, они стоят там как привидения и шевелятся, когда дует ветер!

Кармен резко хлопнула дверцей холодильника:

– Хватит этих страшилок за завтраком. Луиса, иди одеваться.

Когда девочка выбежала, на кухне повисло молчание. Алехандро ковырял вилкой в яичнице, наблюдая как солнечный луч играет в кофейной лужице на столе. Кармен стояла у окна, спиной к нему, и смотрела как старуха-соседка тщетно пытается оттащить свою таксу от дерева.

– Ты же обещал, – сказала она наконец, не оборачиваясь. – После того случая в Андах. Больше никаких зимних восхождений в одиночку.

Он положил вилку, оставив яичницу почти нетронутой:

– Я не один. Со мной будет норвежец. Профессионал.

– Какой норвежец? – Кармен резко повернулась, и он увидел в ее глазах тот же страх, что и десять лет назад в больнице.

– Из Бергенского университета. Гляциолог. Мы… – он потянулся за рюкзаком, стоящим у двери, – мы исследуем изменения ледников на северном склоне.

Кармен молча взяла со стола его паспорт, который он положил туда накануне вечером. Лист с французской визой был аккуратно подогнут, чтобы не бросался в глаза.

– Три года назад, – сказала она тихо, – когда ты уезжал в Доломиты, ты тоже говорил про "исследования". А потом я получила звонок из больницы в Больцано.

За окном завыла сирена скорой помощи – должно быть, опять кто-то из стариков в соседнем доме. Алехандро встал, оставляя кофе недопитым.

– Это другая ситуация. У нас есть спутниковый телефон, полный комплект снаряжения…

– Как у Хавьера было? – Кармен бросила паспорт на стол. – Помнишь? Новейшие ледорубы, страховка на миллион евро… Не помогло же, правда?

Он резко вдохнул, ощущая как старый шрам на боку – подарок того самого обвала в Андах – начинает ныть, предсказывая перемену погоды.

– Я должен это сделать, – сказал он просто. Больше не было слов, которые бы она не слышала раньше.

Кармен посмотрела на него, потом медленно вынула из кармана халата смятый листок – его билет на поезд до Барселоны. Она знала. Всегда знала.

– В восемь тридцать, – сказала она, кладя билет обратно на стол. – Не опоздай к школе. Луиса ждёт тебя у ворот.

Когда она вышла, Алехандро остался один на кухне, слушая как за стеной Луиса напевает песенку про снежного человека, собирая рюкзак в школу. На улице такса наконец-то отвязалась от дерева и теперь радостно лаяла на голубей. Где-то в порту загудел корабль, отправляющийся в Англию. Жизнь продолжалась, обычная, будничная, тёплая. А у него в рюкзаке уже лежали билеты, снаряжение и двадцать три письма – по одному на каждый день его отсутствия. На случай, если гора решит оставить его у себя навсегда.

Осло, Норвегия. Вечер.

Бар "Фьорд" располагался в подвальном помещении старого терминала аэропорта Осло. Потолок здесь был настолько низким, что высокие посетители невольно сутулились, а вентиляционная система временами издавала звуки, похожие на завывание горного ветра. Эйвинд Ларсен сидел в своём привычном углу, где деревянная стена была украшена фотографией его отца на фоне Эвереста. На столе перед ним стоял стакан с традиционным норвежским картофельным ликёром, который в этом баре готовили по старинному рецепту с добавлением тмина и аниса.

За стойкой Торгейр, бывший полярник с обмороженными пальцами, медленно перебирал бутылки на полке. Его массивная фигура отбрасывала тень на стену, где висели:

Пожелтевшая карта Антарктиды 1980-х годов

Фотография первой норвежской экспедиции на Южный полюс

Коллекция старых ледорубов разных эпох

Часы с застывшей стрелкой, показывающей 17:34 – время, когда в 2002 году погибла группа альпинистов на К2

"Опять не спишь?" – голос Торгейра прозвучал хрипло, как всегда после утренней сигареты. Он поставил перед Эйвиндом тарелку с копчёной сёмгой и ржаными хлебцами. "Третий день подряд вижу тебя здесь в это время".

Эйвинд медленно развернул яркую открытку, присланную из Франции. Бумага пахла дорогими духами и чем-то ещё – возможно, снегом с альпийских вершин. "Приглашение на самоубийство", – пробормотал он, показывая Торгейру текст: "Монблан. 4810 м. Приезжай, если осмелишься. Les Aigles Blancs".

"А, эти парижские снобы", – Торгейр вытер руки о фартук, оставляя следы от рыбьего жира. "Они тебе до сих пор не могут простить, что ты взял Эверест без кислорода, когда их звёздный альпинист вернулся с обмороженными лёгкими".

Эйвинд потянулся за ликёром, но вдруг замер, услышав знакомый звук – скрип кошек по кафельному полу. В дверях стоял молодой парень в новой альпинистской куртке, неуверенно оглядывающийся по сторонам.

"Видишь его?" – Эйвинд кивнул в сторону новичка. "Я был таким же двадцать лет назад. Полный идей, амбиций… и полного непонимания, что такое настоящие горы".

Торгейр хмыкнул, доставая из-под стойки старую фотографию: "А вот ты на первом восхождении. Тот же взгляд". На снимке молодой Эйвинд стоял рядом с высоким мужчиной – точной его копией, только на двадцать лет старше.

"Отец говорил, что горы не прощают две вещи – самоуверенности и страха", – Эйвинд отпил ликёра, ощущая, как тепло расходится по телу. "Но он не договорил главного – они не прощают и тех, кто приходит к ним с неправильными вопросами".

За окном прогремел взлетающий самолёт, заставив задрожать стаканы на полках. Торгейр налил себе напитка, его татуировка-компас на предплечье шевельнулась, когда он поднял стакан: "Так зачем ты вообще летишь к этим французам? После всего, что было…"

Эйвинд достал из кармана потрепанный блокнот, раскрыл его на странице с пометкой "Северный маршрут. Январь 2013". "Видишь эти цифры? Это данные о движении ледника за последние десять лет. Здесь что-то не так. Каждый январь на этом участке…" Он замолчал, заметив, как новичок у барной стойки заинтересованно навострил уши.

Торгейр понизил голос: "И этот испанец? Гутьеррес? Он знает, на что подписывается?"

"Он знает больше, чем говорит", – Эйвинд развернул на столе карту, где красным были помечены пять точек вдоль северного склона. "Каждый год 15 января он проходит этот маршрут в одиночку. Ровно десять лет подряд. Как часы".

В баре внезапно запахло жареным луком – из кухни вынесли тарелку с горячими закусками для компании шумных туристов. Эйвинд сморщил нос – этот запах всегда напоминал ему о дешёвых горных приютах в Альпах.

"Ты говорил с его женой?" – Торгейр вытер стакан так тщательно, будто пытался стереть с него прошлое.

"Она отказалась меня видеть. Но передала через дочь…" Эйвинд достал конверт с детским рисунком – гора и две фигурки у подножия. "Она знает, что он не вернётся в этот раз. И все равно отпускает".

За окном зажёгся свет на взлётной полосе, окрашивая лицо Эйвинда в синеватый оттенок. Он допил ликёр, ощущая, как алкоголь смешивается с усталостью последних бессонных ночей.

"Рейс в шесть утра", – сказал он, вставая и поправляя рюкзак, из которого торчали кошки и древко ледоруба. "Если через две недели не будет вестей… ты знаешь, где искать".

Торгейр молча кивнул, его взгляд скользнул по фотографии на стене – групповой снимок экспедиции 1994 года, где среди улыбающихся лиц выделялось одно серьёзное – молодого Эйвинда, стоящего рядом с отцом в последний день перед тем роковым восхождением.

Когда дверь за Эйвиндом закрылась, Торгейр достал из-под стойки старую карту Монблана, где кто-то аккуратно обвёл красным карандашом тот самый северный маршрут. На полях было написано: "Ледник не прощает дважды. 17.01.2003".

Школа «Sagrado Corazón». 8:05 утра.

Осеннее утро в Бильбао начиналось с характерного гула мусоровозов и криков рыбаков, возвращающихся с ночного лова. Влажный воздух был насыщен ароматами только что испечённого хлеба из пекарни на углу, солёного бриза с залива и едва уловимого запаха хвои – городские рабочие уже начали украшать улицы к предстоящим праздникам.

Школьный двор "Sagrado Corazón" представлял собой оживленный муравейник. Дети в синей форме с гербом школы на груди сновали между старыми платанами, чьи листья уже начали желтеть. На фасаде здания, построенного ещё в 1912 году в неоготическом стиле, висела вывеска с девизом школы: "Cor scientiae, cor compassionis" – "Сердце знания, сердце сострадания".

Луиса прыгала по лужам, оставшимся после ночного дождя, ее новый жёлтый рюкзак подпрыгивал за спиной, а резиновые сапоги с изображением единорогов оставляли чёткие отпечатки на мокром асфальте.

– Пап! – ее звонкий голос перекрывал общий гомон. – А правда, что на Монблане есть замёрзшие люди? Амина вчера сказала, что они стоят там как статуи, и их лица сохранились идеально! Она видела фотографии в интернете!

Алехандро поправил сбившийся капюшон ее куртки, ощущая под пальцами шероховатую ткань. Он наклонился, чтобы завязать шнурок на ее левом ботинке, который вечно развязывался.

– Видишь ли, "ma petite", – начал он, стараясь подобрать правильные слова, – в горах иногда случаются трагедии. Лёд сохраняет тела альпинистов, но это не мумии в привычном понимании. Это… – он запнулся, – это скорее памятники самим себе.

Из кармана его куртки торчал ярлык от нового детского рюкзака с GPS-трекером – подарка "на всякий случай".

– Значит, они действительно там стоят? – глаза Луисы расширились. – Как в музее? А можно их потрогать?

В этот момент к ним подбежала Амина, дочь марокканских иммигрантов, которая вечно щурилась, отказываясь носить очки. Её голубой платок – обязательный атрибут школьной формы – был повязан небрежно, открывая тёмные кудри.

– Месье Гутьеррес! – девочка сделала изящный реверанс, которому научила ее бабушка, бывшая танцовщица. – А правда, что вы идёте на ту самую гору? Там же опасно! Моя тётя говорила, что каждый год там гибнут люди!

– Амина! – Луиса нахмурилась и топнула ногой, поднимая фонтан брызг. – Я же просила тебя не говорить об этом!

Алехандро почувствовал, как по спине пробежали мурашки. Он посмотрел на часы – старые механические, подарок Хавьера перед их последним совместным восхождением. Стрелки показывали 8:15 – через сорок пять минут его поезд в Барселону.

– Девочки, – он присел на корточки, чтобы оказаться на одном уровне с детьми, – горы – это как… как очень строгие учителя. Они требуют уважения, внимания и подготовки. Но если все делать правильно…

– То можно найти сокровище! – перебила Луиса, хватая отца за руку. – Ты же говорил, что на вершинах прячутся самые красивые облака!

Из школьных дверей вышла учительница физкультуры – седая женщина лет шестидесяти с лицом, напоминающим рельефную карту Пиренеев. Её голос, привыкший командовать на ветру, легко перекрыл шум детских голосов:

– Гутьеррес! Бенсаид! На утреннюю линейку! Сегодня у нас репетиция рождественского спектакля!

Луиса вдруг серьёзно посмотрела на отца и сунула руку в карман куртки. Она вытащила смятый листок бумаги.

– Держи, – прошептала она. – Это мы с тобой на вершине. Чтобы ты не забыл, как мы выглядим.

Алехандро развернул рисунок – синяя гора и две маленькие фигурки на вершине. В углу детской рукой было выведено: "Для самого лучшего папы".

– Я… – его голос дрогнул. – Я обязательно вернусь, "ma petite". И мы вместе…

– Месье Гутьеррес! – внезапно крикнула Амина, перебивая его. – А правда, что на вершине можно увидеть сразу пять стран? И что там есть специальная книга, куда все записывают свои имена?

Дети вокруг захихикали, а учительница физкультуры покачала головой, вспоминая, наверное, десятки таких же отцов, которые уходили в горы. Алехандро лишь махнул рукой и быстро зашагал к выходу, где его ждал таксист – старый баск с лицом, изрезанным морщинами, как горная тропа.

Когда машина тронулась, он через окно увидел, как Луиса и Амина стоят, обнявшись, и что-то оживлённо обсуждают. А потом обе одновременно помахали ему рукой – одна энергично, как метроном, другая – изящно, как балерина.

Таксист включил радио, где передавали прогноз погоды для альпийского региона. Диктор говорил о приближающемся шторме и понижении температуры. Алехандро закрыл глаза, вдыхая смесь ароматов – кожу сидений, морской воздух, проникающий через приоткрытое окно, и едва уловимый запах школьного мела, оставшийся на его пальцах после прощания с дочерью.

"Пять стран", – думал он, разглядывая детский рисунок. Да, с вершины Монблана действительно можно увидеть пять стран. Но самое важное всегда оставалось невидимым для глаз – те невысказанные слова, те обещания, которые он дал самому себе десять лет назад, стоя над трещиной, где навсегда остался Хавьер.

И теперь, с детским рисунком в кармане и двадцатью тремя письмами в рюкзаке, он снова шёл к этой горе – не за триумфом, а за прощением.

Аэропорт Барселоны «Эль-Прат». Терминал 1. 21:30.

Зал ожидания напоминал огромный аквариум – холодный свет люминесцентных ламп отражался в полированных гранитных полах, создавая ощущение нереальности происходящего. Воздух был густым от смеси ароматов – терпкого кофе из соседнего кафе, сладковатого запаха только что испечённых круассанов и едкого оттенка дезинфицирующего средства, которым протирали пластиковые кресла. Где-то вдалеке слышался равномерный гул голосов – смесь испанского, каталонского и десятка других языков сливалась в единый шумовой фон.

Алехандро медленно шёл по коридору дьюти-фри, его походный рюкзак с альпинистским снаряжением мягко постукивал по спине. Витрины магазинов сверкали хромированными поверхностями, предлагая последние покупки перед полётом. В одном из них, заставленном рядами парфюмерных флаконов, стояла молодая продавщица. Её тёмные волосы были собраны в небрежный пучок, а на запястье красовалась татуировка компаса – детально проработанный прибор со стрелкой, указывавшей строго на северо-запад.

– Вам нужен подарок? – спросила она, прежде чем Алехандро успел открыть рот. Её голос звучал устало, но в уголках карих глаз прятались смешинки. – Для женщины или для себя?

Алехандро поставил рюкзак на пол, чувствуя, как напряглись мышцы спины после долгого ожидания в очереди на регистрацию. Его взгляд скользнул по полкам с флаконами, останавливаясь на одном – простом, без излишеств, с белой этикеткой.

– Выбираете классический аромат, – констатировала продавщица, доставая флакон. – Интересно, почему именно этот? – Она повертела флакон в руках, и свет ламп отразился в стекле. – Это же довольно редкий выбор для мужчины.

– Моя жена… – Алехандро запнулся, поправляя ремень рюкзака, – она любит этот запах с тех пор, как мы познакомились в университете. В аудитории химического факультета пахло точно так же – жасмином и… чем-то ещё.

Продавщица улыбнулась, и пирсинг в ее брови сверкнул:

– А вы знали, что в этом аромате есть нота альпийских цветов? Эдельвейсов, если быть точным. – Она аккуратно завернула флакон в подарочную бумагу с нежным рисунком цветущих веток. – В Швейцарии считают, что эти цветы приносят удачу путешественникам.

За окном терминала взревел двигатель взлетающего самолёта. Алехандро машинально достал из кармана смятый детский рисунок – синяя гора и две фигурки на вершине. Продавщица заметила это движение.

– Для дочери? – спросила она, завязывая ленту на упаковке.

– Для жены. – Он положил свёрток в боковой карман рюкзака, где уже лежала пачка писем в голубых конвертах – по одному на каждый день его отсутствия. – На всякий случай.

Девушка замерла на мгновение, ее пальцы с облупившимся синим лаком задержались на банте.

– Мой отец… – она начала тихо, – он был рыбаком. Каждый раз, уходя в море, оставлял нам такие же письма. Мама говорила, что это его способ оставаться рядом, даже когда… – Она не договорила, протягивая Алехандро небольшой пробник. – Возьмите. Новый аромат – пахнет дождём и каштанами. Для… сложных дней.

На табло замигало сообщение о начале посадки на рейс в Лион. Алехандро кивнул в знак благодарности и повернулся к выходу, но девушка окликнула его:

– Сеньор! – Она достала из-под прилавка маленький серебряный колокольчик. – В Пиренеях пастухи вешают такие на шею овцам, чтобы не потерять их в тумане. – Она протянула ему колокольчик. – Возьмите. На удачу.

Алехандро взял подвеску. При лёгком движении она издала чистый, высокий звук, странно контрастирующий с гудением аэропорта.

– Спасибо, – сказал он. – Но в горах свои колокольчики. Их вешают на альпийских тропах, чтобы не сбиться с пути во время снежной бури.

Он вышел из магазина, направляясь к выходу на посадку. В кармане рюкзака лежали двадцать три письма, флакон духов и детский рисунок. На стеклянной двери отразилось его лицо – усталое, с тенью невысказанных мыслей в уголках глаз. За спиной раздался мягкий звон – продавщица повесила колокольчик над кассой, где он будет звенеть каждый раз, когда дверь магазина открывается и закрывается, провожая и встречая тех, кто уходит и возвращается.

Осло, Норвегия. Центральный вокзал. 19:17.

Зимний вечер окутывал перрон густым сизым туманом, смешивающимся с клубами дизельного дыма от прибывающего поезда из Бергена. Эйвинд Ларсен медленно шагал по скользкой платформе, его тяжёлые горные ботинки с глубоким протектором оставляли чёткие отпечатки на тонком слое мокрого снега. Воздух был насыщен характерными запахами большого транспортного узла – едким дизельным выхлопом, сладковатым дымком от жаровни со свиными сосисками у восточного выхода, и резковатым ароматом хвойных гирлянд, украшавших колонны вокзала к приближающемуся Рождеству.

Он остановился перед круглосуточным киоском с прессой, где яркий флуоресцентный свет выхватывал из полумрака обложки глянцевых журналов о путешествиях и аккуратные стопки свежих газет, сложенных веером. Внутри пахло свежей типографской краской, пережаренным кофе из стоявшего в углу автомата и едва уловимым ароматом сосновой смолы от рождественских открыток с видами фьордов.

– "Послеполуденные новости", – сказал Эйвинд кассиру, молодому парню с выцветшими татуировками на загорелых руках – стилизованными драккарами викингов, которые со временем превратились в размытые синие пятна, напоминающие скорее детские каракули, чем грозные корабли.

Кассир, щёлкая жвачкой, поднял глаза от экрана телефона и оценивающе оглядел высокого мужчину в поношенной горной куртке:

– Третья за сегодня, – протянул он свежий номер, на обложке которого красовался заголовок о новых нефтяных месторождениях в Северном море. – Вы что, коллекционер? Или просто очень увлечены экономическими новостями? – Парень явно искал повод для разговора, скучая за пустой кассой в вечерней смене.

Эйвинд молча достал из кармана мелочь. Монеты со звоном упали на стеклянную стойку, покрытую тонким слоем пыли и отпечатками пальцев.

– Сувениры, – пробормотал он, избегая прямого взгляда. – Для друзей за границей. Им нравятся… норвежские газеты. Особенно раздел происшествий.

Кассир фыркнул, проводя рукой по своим татуировкам, на которых едва угадывались некогда гордые корабли:

– Да уж, особенно им нравятся заметки на 24 странице, да? – Он намеренно перевернул газету, открыв раздел происшествий, и постучал пальцем с обгрызенным ногтем по небольшой заметке в углу. – Все иностранцы почему-то начинают интересоваться нашими "пропавшими без вести" именно перед поездкой в горы. Странное совпадение, не находите?

Эйвинд резко поднял голову. Его пальцы непроизвольно сжали газету, оставляя морщины на глянцевой бумаге. На указанной странице действительно была крошечная заметка: "Пропал альпинист на Тролльвегене. Поиски прекращены из-за ухудшения погодных условий". Черно-белая фотография показывала молодого мужчину в альпинистском снаряжении – если не знать, что это снимок пятилетней давности, можно было бы принять его за самого Эйвинда. Тот же квадратный подбородок, такие же светлые брови, чуть приподнятые в удивлении.

– Вы… – кассир вдруг нахмурился, присмотревшись к клиенту. – Погодите-ка… – Он схватил со стойки свою копию газеты, затем снова посмотрел на Эйвинда. – Боже правый, вы же его брат! Тот самый Ларсен, который…

Вокзальный громкоговоритель оглушительно объявил о прибытии поезда из Тронхейма, давая Эйвинду возможность не отвечать. Он быстро сунул газеты в боковой карман рюкзака и бросился к выходу, оставляя на стойке несколько лишних крон.

На холодном воздухе его снова окутал знакомый запах жареного лука из сосисочной. Эйвинд остановился, вдыхая этот простой, житейский аромат, такой далёкий от чистого разреженного воздуха высокогорий, где пять лет назад остался его брат. Он достал газеты и, не глядя, сунул их в переполненную урну у входа в метро. Бумага мягко шлёпнулась на дно, присоединяясь к другим обрывкам повседневности – билетам, чекам, обёрткам от шоколадных батончиков.

Где-то вдалеке зазвонили колокола городского собора, отсчитывая семь ударов. Эйвинд поправил лямки тяжёлого рюкзака и зашагал к выходу со вокзала, где его ждал старый синий автобус до пригорода – тот самый маршрут, на котором они с братом ездили каждое лето в детстве к деду в рыбацкую деревушку на берегу фьорда. Теперь он ехал туда один – в старый дом, где на каминной полке все ещё стояли две фотографии в одинаковых рамках: на одной – он и отец на вершине Гальхёпиггена, на другой – его брат в тот последний день перед выходом на Тролльвеген.

Бар «Fjell & Fjord». 21:55.

Тусклый свет керосиновых ламп едва пробивался сквозь плотную завесу табачного дыма, окутывавшего низкое помещение бара. Воздух был густым от смеси ароматов – можжевеловой настойки, вяленой оленины и мокрой шерсти от курток, развешанных у входа. На стенах, покрытых тёмными деревянными панелями, висели десятки пожелтевших фотографий: заснеженные вершины, замёрзшие водопады, улыбающиеся лица на фоне горных хребтов.

Эйвинд сидел в своём привычном углу у стойки, где деревянная поверхность была испещрена вырезанными именами и датами – своеобразной летописью посетителей этого заведения. Его пальцы медленно водили по краю массивного стеклянного стакана, оставляя мокрые следы на потёртом дереве.

Торгейр, владелец бара, бывший спасатель с обмороженными ушами и носом, похожим на картофелину после долгой зимы, поставил перед ним новый стакан с прозрачной жидкостью.

– Ты выглядишь хуже, чем мой первый спальный мешок после полярной экспедиции, – хрипло произнёс он, вытирая руки о засаленный фартук. – И пахнешь почти так же. Когда в последний раз спал?

Эйвинд поднял глаза на фотографию за стойкой – групповой снимок 1993 года, где команда "Лысый тролль" стояла на вершине Гальхёпиггена. Все смеялись, обнимались, кроме одного человека в углу – его отца, смотревшего куда-то вдаль с тем же выражением, которое сейчас было на лице самого Эйвинда.

– Спасибо за заботу, – пробормотал он, делая глоток крепкого напитка. Острота алкоголя обожгла горло, но не смогла перебить постоянный привкус железа, преследовавший его со дня того обвала.

Торгейр наклонился ближе, и Эйвинд уловил знакомый запах – смесь дешёвого мыла, верескового дыма и чего-то ещё, что он всегда ассоциировал с детством.

– Ты же не пьёшь перед восхождениями, – тихо сказал старик. – Никогда. Даже когда мы с отцом твоим праздновали покорение Тролльтинды, ты в свои шестнадцать отказался от глотка. Что изменилось?

Эйвинд достал из внутреннего кармана куртки смятый конверт, пожелтевший по краям. Внутри лежал обгоревший уголок фотографии – все, что осталось от семейного альбома после того пожара. На уцелевшем фрагменте была видна лишь рука в красной перчатке, сжимающая ледоруб с гравировкой "M.L." – Магнус Ларсен.

– Я не иду на восхождение, – произнёс он, разглядывая обугленные края снимка. – Я иду забрать то, что осталось. Его снаряжение. Его записи. Его… – голос сорвался, – его тело, если повезёт.

Торгейр медленно выдохнул, и его дыхание, пахнущее мятной жвачкой и алкоголем, смешалось с дымом, заполнявшим бар.

– Пять лет прошло, мальчик. Ты действительно думаешь, что… – он замолчал, увидев выражение лица Эйвинда.

Из угла бара донёсся смех компании молодых альпинистов, празднующих успешное восхождение. Кто-то запел старую норвежскую песню о горах, но быстро замолк под тяжёлым взглядом Торгейра.

– Ты знаешь, что говорят о Тролльвегене, – прошептал старик, наливая себе. – Даже спасатели не ходят туда после октября. Ледник там… живой. Он двигается, дышит. И не любит, когда тревожат его мёртвых.

Эйвинд развернул перед ним карту – исчерченную пометками, с обведёнными красным участками и странными, почти мистическими значками на полях.

– Я нашёл его дневник, – сказал он, указывая на одну из отметок. – Он не просто сорвался. Он что-то нашёл там. Что-то, что… – пальцы Эйвинда сжали край карты, – что заставило его вернуться туда в одиночку.

Торгейр внимательно изучил карту, затем внезапно схватил Эйвинда за запястье. Его пальцы, несмотря на возраст, были сильными, как альпинистские карабины.

– Ты хочешь повторить его путь? В одиночку? В январе? – в голосе старика звучало нечто большее, чем просто беспокойство.

Бар погрузился в тишину, нарушаемую только потрескиванием дров в камине. Торгейр долго смотрел на фотографию за стойкой, где молодой Эйвинд стоял рядом с отцом и братом, затем медленно достал из-под стойки маленький серебряный колокольчик – такие вешают на шею овцам в горах.

– Возьми, – прохрипел он. – На Тролльвегене туманы такие, что не видно собственных рук. Если… если зазвонишь, может, кто-то услышит.

Эйвинд взял колокольчик, и его звон смешался со звуком открывающейся двери – в бар вошли новые посетители, принося с собой запах снега и обещание новых историй. Но его история была уже написана – на обгоревшем камине.

Аэропорт Лион-Сент-Экзюпери. Терминал 3. 23:40.

Алехандро ждал багаж у ленты, когда по громкой связи объявили:

– «Mesdames et messieurs, en raison d'une alerte à la bombe…»

Люди засуетились. Кто-то уронил чемодан.

– «¡Mierda!» – он потянулся за рюкзаком – аптечка, письма Луисе, духи…

И тут увидел его.

Высокий блондин в чёрной ветровке «Helly Hansen» стоял у выхода, не двигаясь, будто штормовое предупреждение его не касалось. Их взгляды встретились.

Норвежец.

Тот самый.

Глава 2

Тени прошлого

Бильбао, Испания. Район Деусто. 6:30 утра.

(День до отъезда)

Утро в Бильбао начиналось с морского бриза, который пробирался сквозь узкие улочки района Деусто, шевелил занавески на окнах и оставлял солёный налёт на губах. Алехандро Гутьеррес стоял у окна, прислушиваясь к городу, который просыпался – где-то внизу хлопнула дверь пекарни «Otaola», заскрипели тормоза мусоровоза, зазвенели бутылки в баре через улицу. Он закрыл глаза, вдыхая этот знакомый хаос, и вдруг поймал себя на мысли, что запоминает его – звук, запах, ощущение – будто боялся, что больше не услышит.

– «Горы не прощают тех, кто приходит к ним с тяжёлым сердцем», – вспомнил он слова старого баскского проводника, который когда-то водил его в первые походы.

На подоконнике лежал блокнот – потрёпанный, с потускневшей от времени наклейкой «Refugio de Góriz». Он открыл его на последних страницах, где вместо обычных записей о маршрутах и снаряжении были аккуратно пронумерованные письма.

– Дорогая Луиса…

Первое письмо. Для первого дня его отсутствия.

– Если ты читаешь это, значит, я задержался в горах чуть дольше, чем планировал. Не волнуйся – горы, как и люди, иногда проверяют нас на прочность. Но знай: даже если я не вернусь вовремя, я обязательно вернусь. Ты помнишь, как мы с тобой играли в «альпинистов» на диване? Ты тогда сказала, что боишься высоты, но всё равно полезла за мной, потому что «папа не оставит меня». Вот и я не оставлю тебя. Никогда.

Рука дрогнула, и чернильная клякса расплылась по бумаге, как маленькое тёмное облако.

– Опять твои письма?

Голос Кармен прозвучал за спиной резко, но в нём не было злости – только усталость.

– Просто заметки для Луисы, – ответил он, не поднимая глаз.

– На случай чего?

Она резко открыла холодильник, доставая молоко. Бутылка со звоном ударилась о стеклянную полку.

– На случай, если я…

– Если ты что?

Он молча достал из кармана вырезку из «El Mundo» – пожелтевшую от времени. «Трагедия на Монте-Пердидо: два альпиниста погибли, один пропал без вести». В углу газеты – его собственная фотография, сделанная за день до того, как Хавьер, его напарник, сорвался в трещину.

– Ты думаешь, я не знаю, почему ты пишешь эти письма? – голос Кармен дрожал. – Ты готовишься к тому, чтобы не вернуться. Как тогда.

– «Тот, кто боится смерти, уже наполовину мёртв», – прошептал он старую поговорку басков.

– Что?

– Ничего.

Он закрыл блокнот и сунул его в рюкзак, где уже лежали двадцать конвертов – по одному на каждый день его отсутствия.

Луиса тащила его за руку через школьный двор, где пахло мокрым асфальтом и жареным маслом из столовой.

– Пап, смотри! – она тыкала пальцем в стенд с детскими рисунками. Её работа – ярко-синяя гора с крошечными фигурками на вершине – висела рядом с абстрактными каракулями.

– Это мы с тобой на Монблане! – Луиса прыгала от восторга.

Алехандро почувствовал, как что-то холодное сжало ему горло.

– «Ma petite», – он наклонился, поправляя ей бант, – помнишь нашу игру? Если я вдруг задержусь в горах…

– …я должна открывать по одному письму в день! – девочка закатила глаза. – Пап, ты же обещал, что это просто приключение.

– «Приключение – это просто опасность, которую мы согласились принять», – хотел сказать он, но промолчал.

В кармане пиджака лежал билет на поезд до Барселоны. Обратного не было.

Осло встретил Эйвинда Ларсена холодным дождём и запахом жареных сосисок из уличных ларьков. Он шёл по улице Thorvald Meyers gate, где из каждого второго окна доносился смех и музыка. Здесь всё было так же, как пять лет назад – те же вывески, те же запахи, те же люди.

Только его брата не было.

Он остановился у дома №45 – старого кирпичного здания с облупившейся краской. На третьем этаже горел свет – словно кто-то ждал его.

Квартира пахла плесенью и пылью. На стене в прихожей висели фотографии:

– 1998 год. Он и Магнус на вершине Store Skagastølstind. Оба смеются.

– 2005 год. Команда «Ледяные Вороны» на перевале Тролльстиген.

– 2017 год. Вырезка из «Dagbladet»: «Трагедия на Тролльвегене: один погиб, двое пропали без вести».

Эйвинд подошёл к старому дубовому столу, где лежал единственный оставшийся предмет – обгоревший ледоруб с гравировкой «M.L. – Min bror».

– «Смерть забирает тело, но не память», – прошептал он.

Когда объявили эвакуацию в аэропорту Лиона, Алехандро впервые за день поднял глаза и увидел его.

Высокий. Светловолосый. С глазами цвета норвежского льда.

Норвежец стоял неподвижно, словно весь этот хаос – крики, беготня, сирены – происходил в другом измерении.

Их взгляды встретились.

– Гутьеррес? – голос норвежца звучал хрипло, словно он давно не пользовался им.

Алехандро кивнул.

– Ларсен. – тот показал обгоревший кусок фотографии. – Мы идём за правдой.

Вдалеке прогремел гром.

Глава 3

Дорога в облака

Лионский вокзал Part-Dieu встретил их серым рассветом и гулким эхом голосов, разносившимся под высокими арочными сводами. Алехандро щурился от яркого света табло с расписанием, где красные строчки то и дело перестраивались, словно солдаты перед смотром. "Шамони-Экспресс – задержка 42 минуты" – электронные буквы мигали с раздражающей регулярностью. Где-то в глубине вокзала гулко стучали колеса тележек, а из булочной "Paul" тянуло сладковатым ароматом только что выпеченных круассанов, смешивающимся с едким запахом хлорки, которым утром мыли полы.

Он пристроился на холодной металлической скамье рядом с пожилой парой в одинаковых ярко-красных куртках – типичные немецкие пенсионеры, если судить по разговору на ломаном французском и огромным рюкзакам с бирками "Deutscher Alpenverein". Через три скамейки молодая мать в потёртом пуховике безуспешно пыталась успокоить плачущего младенца, ритмично покачивая коляску с отваливающейся наклейкой Air France.

– Ты знаешь, что при строительстве тоннеля под Монбланом погибло семнадцать человек? – раздался внезапно знакомый хрипловатый голос. Эйвинд стоял перед ним с двумя бумажными стаканами, от которых поднимался густой пар. Его ледоруб, прислонённый к плечу, блестел в искусственном свете вокзальных ламп. – Итальянцы и французы три года спорили о направлении проходки. В итоге встретились с отклонением всего в 13 сантиметров.

Алехандро машинально принял стакан, ощутив сквозь тонкий картон жар. Кофе оказался крепким, без сахара – именно таким, каким он всегда пил.

– Как ты…

– Угадал? – норвежец опустился рядом, и скамья слегка прогнулась под его весом. – В аэропорту ты заказал "эспрессо доппио без всего". Любопытная привычка для испанца. – Он сделал глоток, сморщился. – Хотя после ночи в этом городе даже ваша похабная "борча" покажется нектаром.

Громкоговорители внезапно взорвались треском, заставив вздрогнуть немца в красной куртке. "Attention, mesdames et messieurs. En raison des conditions météorologiques défavorables…" – женский голос звучал неестественно бодро, сообщая об отмене рейсов в Альпы.

– Плохая погода? – Алехандро поднял бровь, наблюдая, как кондуктор в потёртой синей форме методично обходит пассажиров, щёлкая компостером. – В июне?

Эйвинд молча достал из кармана смартфон и показал свежий прогноз: "Штормовое предупреждение. Вероятность лавин – 65%. Ветер до 90 км/ч".

– Идеальные условия, чтобы найти то, что прячется в горах десятилетиями, – прошептал он, поправляя ремень рюкзака с выцветшей нашивкой Norsk Tindeklub.

Когда их поезд наконец подали, вагон третьего класса встретил их запахом старых деревянных панелей, масляной краски и чьих-то дешёвых духов. Кондуктор с лицом, напоминающим высохшую грушу, пробормотал "Vos billets, s'il vous plaît", даже не глядя на пассажиров.

Алехандро устроился у окна, наблюдая, как первое солнце окрашивает альпийские луга в золотистые тона. Где-то внизу мелькали крохотные домики с дымком из труб, стада коров, похожих на букашек, и вдруг – резкий поворот, и перед глазами открылась панорама заснеженных вершин.

– Первый раз видишь Альпы летом? – Эйвинд не отрывался от карты, где красным маркером были обведены несколько точек.

– Второй. В 2018…

– Хавьер Мендоса, тридцать четыре года, – неожиданно закончил за него норвежец, проводя пальцем по одной из меток. – Сорвался в трещину на северном склоне. Поиски прекратили через три дня из-за снежной бури. – Он перевернул страницу, показывая вырезку из Le Dauphiné Libéré. – Тело так и не нашли.

Алехандро сжал кулаки, ощущая, как под ногтями впиваются в ладони.

– Откуда ты…

– Архивы бюро гидов, полицейские отчёты, заметки в местных газетах, – Эйвинд достал из рюкзака потрепанную папку с надписью "Mont Blanc: Disparus". – За последние десять лет в этом секторе пропали семь человек. Все опытные альпинисты. Все – в июне. И все…

Поезд резко затормозил, заставив пассажиров впереди вскрикнуть. За окном мелькнула табличка "Сен-Жерве-ле-Бен" — крохотная станция с облупившейся краской на перилах.

– …все исчезли в ясную погоду, – закончил норвежец, пряча папку. – Как будто гора просто проглотила их.

Шамони встретил их шумом и суетой. Улицы, пахнущие жареными каштанами и растопленным сыром, были забиты туристами в ярких пуховиках. Над толпой покачивались вывески магазинов: "Snell Sports" с манекенами в дорогих куртках, "La Petite Verte" с витриной, заваленной дешёвыми сувенирами, и наконец – скромная дверь с выцветшей табличкой "Compagnie des Guides de Chamonix. Depuis 1821".

Внутри пахло старым деревом, кожей и табаком. За столом, заваленным бумагами, сидел седой мужчина с лицом, напоминающим рельефную карту – столько на нем было морщин и шрамов.

– Гутьеррес и Ларсен? – он поднял глаза, и Алехандро заметил, как дрожит его рука с авторучкой. – Вам не повезло. На северном склоне – гололедица. Вчера двое немцев из Мюнхена отморозили пальцы.