Жестокие чувства

Глава 1

Меня ведут к самолету без лишних слов.

Двое мужчин в черных костюмах сопровождают меня так, будто я особый груз, который нельзя упустить. Взлетная полоса освещена мягким светом фонарей, а частный лайнер с эмблемой на хвосте сверкает в свете прожекторов, как драгоценный камень. Разумеется, Третьяков не летает обычными самолетами. Только лучшее, только роскошь.

Я поднимаюсь по трапу, стараясь сохранять спокойствие.

В салоне пахнет дорогой кожей и ненавязчивыми цветочными нотами. Здесь просторные кресла цвета топленого молока, стеклянный мини-бар с напитками, мягкий свет. Лайнер компактный, рассчитанный на небольшую группу пассажиров, но кроме меня и охраны на борту только персонал частной авиакомпании, облаченный в строгую форму.

– Садись, – приказывает один из охранников и жестом указывает мне на кресло.

Я подчиняюсь, потому что знаю, что спорить бесполезно. Все равно посадят в нужное кресло и доставят туда, куда приказал босс. Мужчина склоняется надо мной и протягивает руку к ремням. Щелкают замки. Одно движение, и я пристегнута. Плотно, слишком плотно.

– Вставать можно только с моего разрешения. И без фокусов. – Мужчина смотрит прямо в глаза, ожидая реакции.

– Конечно. Разве я похожа на человека, который любит фокусы?

Он не отвечает, лишь чуть хмурится, прежде чем отступить. Я перевожу взгляд на второго охранника. Он стоит в стороне, скрестив руки на груди, и смотрит на меня с едва заметной насмешкой.

– Не много ли мужчин на одну девушку? – бросаю я, опуская голову на подголовник.

– Поверь, если бы босс не приказал держать тебя под особым присмотром, я бы с удовольствием занялся чем-нибудь более приятным.

– Например?

Он усмехается, но ничего не говорит. Я закрываю глаза, притворяясь, что меня не волнуют ни их присутствие, ни ремни, ни этот самолет, несущий меня в неизвестность. Хотя насчет неизвестности я погорячилась. Я слышала обрывки разговоров в машине, пока мы ехали в аэропорт, и поняла, куда мы направляемся.

Вся эта обстановка – всего лишь еще одно напоминание о том, кем является Герман Третьяков. Если другой человек мог бы просто запереть пленницу в доме, то он использует для этих целей целый остров.

Свой остров.

Роскошная клетка посреди океана.

– Могу предложить вам шампанское? Или, может быть, что-то покрепче?

Надо мной появляется стюардесса с вежливой улыбкой и безупречно уложенными волосами.

– Девушка ничего не будет, – тут же отзывается охранник.

– А воды хоть можно? – подаю голос, хотя пить не хочу.

– Воды тоже нельзя.

Он снова подходит ко мне вплотную и затягивает ремень еще туже. Становится больно, но я не подаю вида, только неотрывно смотрю на него.

– Увидела что-то интересное? – бросает он. – Говорят, ты психолог? Наверное, думаешь, что видишь людей насквозь?

– Хотите, проведу экспресс-диагностику? Первая консультация бесплатная.

– Давай, – хмыкает он. – Хотя я в это не верю.

Я делаю вид, что внимательно его изучаю, прежде чем говорить.

– Вы выбрали эту работу не случайно. Вам нравится ощущение власти, даже если вы это не признаете. Вам комфортно держать оружие в руках, потому что оно дает вам иллюзию полного контроля над ситуацией.

Его лицо остается непроницаемым.

– Думаешь, я люблю оружие?

– А разве нет? – я приподнимаю бровь. – Вряд ли вы работаете здесь из-за хорошей корпоративной атмосферы. Вы привыкли к тому, что сила решает больше, чем слова. Скорее всего, в детстве вас этому научили. Может, били. Может, просто дали понять, что быть слабым – значит проиграть.

– Забавно, как быстро ты ставишь диагнозы, – холодно бросает он, но чуть заводится.

– Не диагнозы, а наблюдения, – поправляю я. – Вы выбрали опасную работу, потому что вам нужен риск. Адреналин. Возможность каждый день быть в состоянии боевой готовности. Обычная жизнь вам неинтересна. Офис, рутина, стабильность – это не для вас.

– Может, мне просто хорошо платят, – отзывается он сухо.

– Да, конечно, – улыбаюсь я. – Но вас держит не только зарплата, а ощущение, что у вас есть власть. Вы отдаете приказы, чувствуете себя выше других. Вам нравится видеть страх в чужих глазах, нравится знать, что можете что-то разрешить, а можете запретить.

– Ты слишком много думаешь.

– А вы слишком мало, – парирую я.

Он резко подается вперед, но не угрожающе, а просто чтобы дать понять, что ему не нравится этот разговор.

– Ты меня совсем не знаешь.

– Да, но мне и не нужно знать вас лично. Ваш тип встречается часто. Устали быть пешкой, но королем стать не получилось, поэтому держитесь за любую возможность почувствовать себя значимым.

– Осторожнее, – тихо бросает он.

– Боитесь, что я увижу еще больше? Не переживайте. Я уже все сказала.

Он смотрит так, будто раздумывает, стоит ли ответить, но в этот момент второй охранник отрывается от телефона и коротко бросает:

– Хватит болтать.

Охранник передо мной медлит еще секунду, прежде чем разворачивается и уходит на свое место.

Я определенно умею заводить друзей.

Я откидываюсь на спинку кресла и прикрываю глаза, пытаясь хотя бы на мгновение сбросить с себя напряжение, которое сковывает каждую мышцу. Я скрываю от других свой страх, но от себя не убежишь. Я глубоко вдыхаю, пытаясь не думать о том, что ждет меня впереди, но мысли все равно ускользают туда, где имя Герман Третьяков выжигает след на моем сознании.

Нет.

Стоп.

Я запрещаю себе думать о нем. И постепенно проваливаюсь в сон, убаюканная мерным гулом двигателей.

– Простите…

Легкое прикосновение к плечу вырывает меня из забытья. Я резко распахиваю глаза и вздрагиваю, когда встречаю взгляд стюардессы.

– Мы приземлились, – спокойно сообщает она.

Я моргаю, приходя в себя. Понимаю, что меня уже отстегнули. И я даже не почувствовала этого. Я поднимаюсь и замечаю охранника, ждущего у двери.

– Выход тут, – агрессивно сообщает он.

Я поправляю пиджак и делаю шаг вперед. Стоит мне выйти наружу, как меня тут же окутывает теплый воздух. Влажный и наполненный запахами океана, цветов и нагретой земли. Соленый бриз обдает лицо, а в ночном небе звезды кажутся невообразимо близкими, словно если протянуть руку, то можно коснуться их.

Вдалеке светятся окна. Тропинки из белого песка ведут от посадочной площадки к основной вилле, возвышающейся в темноте.

Здесь красиво. Так, как бывает только в местах, созданных для тех, кто привык не думать о цене.

Кто привык получать все.

Глава 2

Мы подходим к массивным дверям. Они открываются автоматически, впуская внутрь. Я только успеваю оглядеться, как слышу шаги. К нам выходит женщина в светлом строгом платье.

– Добрый вечер, – спокойно говорит она. – Меня зовут Вера, я помощница по дому. Буду следить за порядком, готовить для вас и помогать во всех бытовых вопросах. Если вам что-то понадобится, вы всегда можете обратиться ко мне.

Я молча смотрю на нее, затем перевожу взгляд на охранника, который до сих пор не ушел и стоит чуть в стороне.

Он груб, а она сама любезность.

Как добрый и злой полицейский.

– Приятно познакомиться, – произношу.

Вера отвечает легким кивком и отступает в сторону.

Я без особого интереса продолжаю осматриваться. Прямо передо мной большая гостиная с мягкими диванами, но мне хочется вернуться на свежий воздух. Поэтому я иду к дверям, которые выводят на террасу. Тут сразу легче дышится. За ограждением из стекла открывается сумасшедший вид на океан, чуть подсвеченный лунным светом. Внизу мерцают редкие огоньки, но до них бесконечная черная вода.

Я слышу плеск волн, но мне недолго позволяют остаться одной. Кто-то выходит на террасу вслед за мной, проходит немного вперед и садится на один из белоснежных диванов, стоящих у бассейна.

Я поворачиваю голову и вижу незнакомку. Это молодая женщина, лет двадцати пяти, не старше. И она не имеет ничего общего с Верой, у нее идеально уложенные волосы, идеальная осанка и идеальная кожа. Мой взгляд невольно скользит по ее длинному черному платью, которое подчеркивает ее тонкую фигуру. Она смотрит на меня спокойно, словно оценивает.

– И как много людей в этом доме? – спрашиваю, опираясь руками о стеклянное ограждение террасы.

Но девушка игнорирует мой вопрос.

– Господин Третьяков попросил меня приехать, – произносит она ровным голосом. – Он хочет, чтобы я поговорила с вами.

– Говорите.

Она делает приглашающий жест, указывая на место напротив.

Я остаюсь стоять.

Незнакомка слегка приподнимает бровь, но ничего не говорит. Просто складывает ладони на колене и выпрямляет спину.

– Вы будете здесь жить. Господин Третьяков хочет, чтобы вы были доступны для него в любое время. Он будет приезжать, когда сочтет нужным. В остальное время вилла в вашем распоряжении. Вам обеспечат комфорт и безопасность. Любые вещи, услуги, развлечения, если они вам понадобятся. Единственное требование – ваша готовность быть рядом с ним, когда он этого пожелает.

Единственное требование…

Это даже смешно.

Это же такая «малость».

Всего-то нужно сидеть и послушно ждать хозяина.

– Он хочет, чтобы вы были красивой.

Она делает легкую паузу, подбирая слова.

– Всегда ухоженной, в хорошем настроении. Улыбчивой. Ласковой.

Мне все сложнее скрывать ироничную улыбку.

– Простите, ласковой? – переспрашиваю.

– Да.

Она не моргает.

– Ваш внешний вид должен быть безупречным. Кожа, волосы, маникюр, фигура… все должно быть на уровне. В гардеробе будут только те вещи, которые он одобрил. Это легкие платья, шелковые халаты, чулки, туфли на высоком каблуке. Никакой домашней одежды, никаких бесформенных пижам. Вам не придется ничего подбирать самой, гардероб уже составлен.

Я оглядываю себя и понимаю, что мой пиджак недостаточно приталенный. Даже интересно, его отберут? Я уже догадываюсь, что моя сумка с вещами потерялась, а в гардеробной виллы меня ждут только определенные наряды.

– Что-то еще? – спрашиваю девушку.

– Вы должны быть раскрепощенной. Готовой к экспериментам. Его вкусы достаточно разнообразны, и он хочет, чтобы вы соответствовали его желаниям.

– Вот это уже интереснее. И какие желания созрели у господина Третьякова?

– Разные позы, ролевые игры.

– Он ненавидит ролевые игры, – я качаю головой, потому что слишком хорошо помню вкусы Германа. – Просто секс, без театральщины. Животный, страстный, иногда нежный, но никаких игр.

Она смотрит на меня, оценивая мои слова, но потом возвращается к своему тексту. У нее как будто есть список фраз, которые она должна произнести, а остальное ее не волнует.

– В общем, – продолжает она, – от вас требуется одно: выглядеть красиво, вести себя послушно и доставлять господину Третьякову удовольствие. Если потребуется, вас научат.

Она делает короткую паузу, давая мне переварить сказанное, но я лишь едва заметно приподнимаю бровь.

– Если потребуется? – с насмешкой переспрашиваю. – То есть вы тут и курсы повышения квалификации проводите?

Женщина не реагирует на иронию.

– Главное, чтобы он был доволен. И чтобы у вас не было глупых мыслей о бегстве или отказе. Вы уже здесь. Это ваш дом. Пока он этого хочет.

Я смотрю на нее, позволяя тишине зависнуть между нами. Где-то вдалеке шумит океан, теплый воздух обволакивает кожу, но внутри меня гуляет холод. Я знала, что он не отпустит меня просто так. Знала, что у этого полета есть причина. Но услышать все это вслух – совсем другое.

Хотя я понимаю, что он делает. Он не просто прислал эту девушку, чтобы дать мне инструкции, он хотел, чтобы я прочувствовала каждое слово, чтобы мне дали понять, кем я теперь для него стала. Я ведь ушла. Отказалась от его любви. Предала его. Значит, теперь любви не будет. Будет только секс. Только тогда, когда он решит. И так, как он захочет.

Если я не захотела быть его женщиной, я буду его игрушкой. Эскортом по двойному тарифу.

Поднявшись в спальню, я захлопываю за собой дверь и прижимаюсь к ней спиной. Глубокий вдох. Выдох.

Только потом я осматриваюсь.

Комната огромная, роскошная, но чужая. Слишком идеальная, как номер в дорогом отеле, в котором не осталось ничего личного. Зато есть стандартный набор: стильная мебель, белоснежное постельное белье и огромные панорамные окна, через которые видно океан. Теплый воздух то и дело колышет невесомые шторы.

Все слишком красиво.

Все слишком тщательно спланировано.

Я бросаю взгляд на распахнутые двери гардеробной и вижу одежду. Ее аккуратно разложили. Каждый элемент идеально подобран, словно это картинка из рекламной кампании элитного бутика. Тут шелковые халаты пастельных оттенков. Платья легкие, воздушные, но чересчур откровенные. Чулки, кружевное белье… дорогое и провокационное. Я беру в руки один из комплектов и чувствую, как тончайший шелк скользит по коже. Кружево совершенно прозрачное, никаких пуш-апов, вообще ничего искусственного, такое белье создано, только чтобы подчеркивать естественные линии тела.

Рядом я замечаю листок бумаги. Я беру его и пробегаю по строчкам, понимая, что это мое расписание.

09:00 – Утренний массаж. Подготовка мышц, расслабление, моделирование фигуры.

10:30 – Процедура для лица. Очищение, увлажнение, восстановление.

12:00 – Маникюр и педикюр. Натуральные оттенки, никаких ярких цветов.

14:00 – Уроки плавания. Поддержание физической формы.

16:00 – Укладка и уход за волосами.

18:00 – Подготовка к вечеру. Легкий макияж, выбор одежды, парфюма.

Как занятно…

Нет, я люблю уходовые процедуры, но в контексте ситуации все это становится противным. Тем более на обратной стороне листка я вижу, что тут также расписаны мои приемы пищи. Полный контроль. Я оказалась в месте, где нет места для моих собственных решений.

Я не должна думать.

Не должна выбирать.

Все уже решено за меня. Я недолго разглядываю листок как улику, а потом сжимаю его в кулаке и отбрасываю сторону. Конечно, спасибо, что не заперли меня в клетке с железными прутьями, но бархатные наручники тоже жмут. Разве если клетка красивая, если в ней комфортно, если она пахнет дорогим парфюмом и на ощупь как шелк, она перестанет быть клеткой?

Глава 3

На следующий день я просыпаюсь от мягкого солнечного света, пробивающегося сквозь шторы. Несколько секунд лежу неподвижно, прислушиваясь к звукам дома. Все тихо, только где-то внизу слышится шум посуды. Значит, завтрак уже готов.

Я оказываюсь права. Я спускаюсь на первый этаж и вижу, что стол накрыт. Тут свежие фрукты, круассаны, яйца пашот на тонких тостах. На вилле явно работает хороший повар.

Я сажусь за стол, и почти сразу появляется Вера. Она ставит передо мной чашку кофе, пристально глядя, словно оценивает мой настрой.

– Вам принести что-то еще? – спрашивает она мягким голосом.

Я поднимаю взгляд.

– А что, если я попрошу бекон и жареную картошку?

Она смущается, словно безумно боится конфликтов и чувствует, что как раз он сейчас и назревает.

– Тогда я скажу повару, чтобы он приготовил. Но вы их не получите.

– Почему?

– Таковы инструкции.

– Разумеется. – Я делаю глоток кофе, ощущая на себе ее взгляд. – Вы не похожи на человека, которому подходит такая работа.

Она ничего не отвечает. Просто слегка склоняет голову, выжидая. Но мне больше не хочется задерживать ее, тем более следом я слышу, как с улицы доносится монотонный гул. И он приближается, становится резким и громким.

Я замираю. Кто-то еще прилетел? Ведь я знаю этот шум, я слышала его вчера… Я встаю, отставляя чашку, и выхожу на террасу.

Отсюда хорошо видно всю территорию виллы, а чуть дальше и небольшую взлетную полосу. И сейчас по ней медленно катится частный самолет, только что приземлившийся.

Дверь открывается, спускается трап, но людей оттуда пока не видно. Вместо этого к самолету подкатывает черный внедорожник. Я невольно сжимаю руки в кулаки. Самолет так развернулся, что мне плохо видно пассажиров, остается ждать, когда машина привезет их к вилле.

Проходят минуты, которые заставляют сердце биться быстрее. Внедорожник выезжает на центральную дорогу, плавно приближаясь.

Кто там? Кто еще может сюда приехать?

Он?

Я и хочу увидеть Германа как можно быстрее, чтобы сделать хоть что-то и закончить этот спектакль, но и нервничаю из-за этого… Часть меня не готова вот так встретиться с ним лицом к лицу после всего, что между нами произошло.

Внедорожник достигает ворот, и те бесшумно распахиваются. Через несколько секунд машина останавливается на парковке возле дома. Дверца открывается, и я больше не дышу.

Из салона выходит высокий мужчина.

Барковский.

Я сразу узнаю его, хотя пару секунд не верю своим глазам, но затем меня резко отпускает напряжение. Я буквально срываюсь с места и бегу вниз по ступеням. Я боялась за него больше, чем за себя! Боялась, что Третьяков накажет его, что не станет ничего слушать и не простит Барковскому того, что он встал на мою сторону.

Я выбегаю ему навстречу и вижу его у машины. Его крепкий силуэт словно размывается в жарком воздухе. И только когда я оказываюсь ближе, я замечаю трость в его ладони.

Он прихрамывает…

Воздух будто застывает в моих легких.

Все внутри обрывается. Мне даже не нужно спрашивать, что случилось. Ответ очевиден. Третьяков все-таки не простил его…

– Антон, – шепчу я, но мой голос делает нервную дугу.

Я бросаюсь к нему, обнимая крепко, не стесняясь того, что на глаза просятся слезы.

– Если ты хочешь сказать «прости», то замолчи прямо сейчас, – хрипло говорит он.

Я закрываю глаза, сжимая пальцы на его рукаве.

– Что с тобой случилось?

– Это неважно, – коротко отзывается он.

Я хочу возразить, но вижу в его взгляде усталость. Это не разговор для улицы. Не разговор на ногах. Я отступаю, с трудом беря себя в руки, и показываю направление.

– Давай зайдем в дом, – говорю я тихо.

Он кивает, и мы вместе входим внутрь.

Внутри сразу чувствуется прохлада. Барковский шагает медленно, и я замечаю, как он чуть сильнее опирается на трость, когда ступает на мраморный пол. Я краем глаза ловлю каждое его движение.

Один из местных охранников едва заметно кивает Барковскому, и мне становится спокойнее от этого привычного жеста. В нем есть и уважение, и субординация. Это значит, что Барковский не потерял свое место. Несмотря на все произошедшее, он по-прежнему начбез.

Значит, статус не забрали. Только расположение Третьякова.

– Принесите воды, – негромко говорю я, и кто-то из персонала сразу уходит исполнять просьбу.

Барковский усаживается в одно из кресел в гостиной, я занимаю место напротив.

– Тебе что-нибудь нужно?

Он откидывается назад, проводит ладонью по лицу, затем смотрит прямо на меня.

– Да. Чтобы ты перестала смотреть на меня как на инвалида.

Я теряюсь, не знаю, как ответить, и быстро отворачиваюсь. Беру паузу, но потом все-таки спрашиваю:

– Ты пойдешь на поправку?

Он усмехается, взгляд становится насмешливым.

– Говорят, океан лечит.

Меня охватывает злость, но я ничего не говорю. Он решил уходить от честных ответов, тут ничего не поделаешь. Пока, во всяком случае. Барковский – самый упрямый человек из тех, кого я знаю. Но я все равно замечаю, как он скован в движениях, как порой едва заметно кривится. Для столь волевого, сильного мужчины это плохой знак. Значит, ему действительно досталось. И я знаю, какой Герман бывает в гневе.

– Зачем тебя прислали сюда? – я немного меняю тон, пряча подальше свое беспокойство, чтобы не раздражать Барковского.

– Герман больше не доверяет мне свою охрану, потому что ты для меня определенно важнее. Это его слова. Он сказал, чтобы я занимался тобой.

– То есть он прислал тебя присматривать за мной?

Я гляжу ему в глаза, на этот раз не позволяя отвернуться.

– Так он запер меня на этом острове или спрятал? – добавляю.

Барковский чуть хмурится.

– Одно другому не мешает.

В этот момент в комнату входит домработница, ставит перед ним стакан воды и бокал с соком, после чего молча уходит. Я дожидаюсь, пока она скроется за дверью, чтобы продолжить:

– Третьяков спрашивал, что было между нами?

Барковский встречает мой взгляд.

И мне все становится ясно.

Он получил свои увечья именно за эти вопросы.

Герман мог не простить даже намека на измену.

– Я сказал правду, – спокойно говорит он. – Что между нами ничего не было.

Я киваю.

– Но мне сказали, чтобы я тебя даже пальцем больше не касался. Даже по-дружески.

Я резко выдыхаю и откидываюсь на спинку кресла.

– Черт, – устало произношу я, вспоминая, как кинулась к нему. – А я полезла к тебе с объятиями.

– Да, Алина, больше так не делай.

– А он собирается прилетать сюда? Может, ты знаешь когда…

Барковский задумывается, проводит пальцем по краю стакана с водой, будто размышляя, стоит ли мне говорить.

– Эти выходные он точно будет занят, – все-таки отвечает он.

– Чем?

Он поднимает на меня взгляд.

– У него свадьба.

Я чувствую, как дыхание перехватывает. На мгновение я замираю, словно услышала что-то невозможное.

– С Марианной, – добавляет Барковский после паузы.

Глава 4

Следующий день начинается с резкого потока света, который проносится по комнате. Шторы с противным шелестом срываются с места, и утреннее солнце безжалостно бьет в глаза. Я зажмуриваюсь, поднимаюсь на локте и вижу Веру. Она стоит у окна, сжимая в пальцах ткань, и выглядит так, будто ей самой не по себе.

Конечно. Ее заставили.

– Это значит, что мне надо вставать? – спрашиваю я сонным голосом.

Вера кивает.

– По вашему расписанию – да, – неуверенно добавляет. – Вас уже ждут в гостиной.

Я смотрю на нее пару секунд, а потом переворачиваюсь на другой бок.

Позади слышится сдержанный вдох, как будто Вера собирается что-то сказать, но я перебиваю ее, даже не отрывая головы от подушки:

– Не утруждайтесь, Вера, вы не такой человек. Я понимаю, что у вас есть приказ, поэтому лучше позовите другую девушку. Забыла, как ее зовут… позовите стерву, в общем. Пусть она добивается исполнения приказов босса. А вы идите занимайтесь более привычными делами.

На какое-то время в комнате воцаряется тишина. Я чувствую, что Вера стоит, не двигаясь. Возможно, борется с внутренним конфликтом, но потом, видимо, принимает решение.

Я слышу ее легкие шаги, после чего раздается звук закрывающейся двери.

Вот и правильно.

Хотя утро уже испорчено. Меня снова вернули в это странное место с ужасными правилами. Я вспоминаю все то, что успело произойти, и хочется опять забраться под одеяло и забыться глубоким сном.

Но вместо этого я утыкаюсь мутным взглядом в потолок. Мысли текут неспешно, но каждая из них пропитана неприятной ясностью. Герман все продумал. Конечно, он не просто так отправил сюда Барковского. Это предупреждение. Или даже угроза.

Барковский – живое напоминание о том, как дорого может стоить мое неповиновение. Антон уже хромает. Сколько новых шрамов появилось на его сильном теле? А сколько может еще появиться…

Это в стиле Третьякова. Он очень редко опускается до прямых угроз. Он подавляет одним своим видом. В бизнесе за ним давно закрепилась определенная репутация, которая тоже позволяет не говорить лишних слов. Все и так знают, с кем имеют дело. На крайний случай Герман вместо слов предпочитает короткую демонстрацию того, на что способен.

Как сейчас. Как с Барковским.

Хотя мне не хочется верить, что Герман действительно способен зайти дальше. Барковский не просто работал на него. Он был тем, кто защищал, кто спасал. Они никогда не были друзьями, но и отношения «босс – подчиненный» у них тоже были особенные. Я всегда думала, что Барковский – самый важный человек в команде Третьякова. Но теперь… теперь я уже ни в чем не уверена.

Меня отвлекают. Дверь открывается, и в спальню входит та самая девушка, что вчера холодным, уверенным голосом зачитывала мне требования Германа. Стерва останавливается у моей постели и скрещивает руки на груди. Голову чуть наклоняет, словно изучая меня.

Я тоже смотрю на нее.

– Надеюсь, вы проснулись? – раздается ее ровный, но слегка насмешливый голос.

– Проснулась, – отвечаю я. – И что дальше?

– Дальше вы начнете понимать свое место, – произносит стерва. – И не будете доводить ситуацию до крайних мер.

Я приподнимаю брови.

– Какие такие крайние меры?

Она не реагирует, будто не услышала вопрос.

– Ваше расписание на сегодня…

– Сколько вам платят за эту грязную работу?

Она делает вид, что не замечает раздражения в моем голосе.

– Не вижу смысла обсуждать то, что не изменит ситуацию.

– Нет, я люблю конкретику. Скажите, чем именно угрожаете мне.

Она снова уходит от ответа. Безупречно ровным голосом продолжает перечислять пункты расписания, словно читает новостную сводку.

Я молча наблюдаю за ней.

Ей явно приказали не говорить лишнего.

Но когда список заканчивается, она вдруг замирает на пару секунд. Потом делает шаг ближе.

– Если вы будете противиться, кто-нибудь обязательно пострадает.

Мои пальцы сжимаются на простыне.

– Кто-нибудь? – повторяю я.

– Конкретики не будет, Алина. Хотите узнать, кто пострадает и насколько сильно, – продолжайте в том же духе.

Она еще чуть наклоняется ко мне, не сводя взгляда.

– А пока у вас десять минут. Умыться. Надеть на себя чертов шелковый халат. И спуститься ко мне в гостиную.

Она разворачивается и уходит. А в моей голове стучит одно имя. Барковский. Я знаю, что эта стерва имела в виду именно его.

Мне ничего не остается, и я спускаюсь вниз, чувствуя, как внутри нарастает жгучая злость. Я ступаю на прохладный мрамор пола, слышу тихий звон посуды и негромкие голоса.

Стерва уже ждет. Она выпрямляется, когда замечает меня, и с довольной улыбкой кивает на стул. Я сажусь, замечая рядом с ней новую девушку в белом костюме. Строгая, собранная, с безупречно гладкой кожей, она словно сошла с рекламного плаката клиники эстетической медицины.

– Это София, – говорит стерва. – Косметолог.

София делает легкий кивок, пока я выбираю вилку.

– Что тут можно сделать? – спрашивает стерва, жестом подзывая девушку ближе.

Я замираю с кусочком омлета на вилке. София внимательно меня осматривает, медленно наклоняется ближе. А во мне рождается ужасное желание наколоть на вилку ее сережку.

– Кожа в порядке, но можно освежить, убрать следы усталости, – спокойно сообщает она. – Возможно, легкий лифтинг, массаж, еще можно улучшить контур губ. Небольшая коррекция формы…

Я беру нож, чтобы намазать джем на тост. Надо переключиться и не думать о том, что кто-то изучает меня против моей воли. Иначе я точно натворю глупостей. Чем дальше заходит дело, тем я отчетливее понимаю, что повлиять на Германа я смогу только лицом к лицу. При личном контакте есть хоть какой-то шанс остановить это безумие. Я все-таки умею с ним общаться, знаю его слабые стороны и болевые точки, нужно просто вытерпеть все это и не сорваться раньше времени.

– Кстати, – говорит стерва, откидываясь на спинку стула, – сегодня мы сделаем фотопробы. Нужно понять, в каких нарядах вы будете выглядеть так, чтобы господин Третьяков остался доволен.

Я щурюсь.

– Вы это серьезно?

Что я говорила о том, что надо не сорваться?

Это просто невозможно, это за гранью…

– Абсолютно. – Она с легкой улыбкой переплетает пальцы. – Господин Третьяков прилетает уже в этот понедельник, все должно быть готово.

– Понедельник? Сразу после своей свадьбы? – переспрашиваю. – Он что, медовый месяц собирается проводить здесь? Со мной?

Губы стервы чуть дергаются, но она ничего не отвечает.

Я нервно усмехаюсь, качая головой:

– Надеюсь, он хоть без Марианны сюда прилетит?

– Я не в курсе, – безэмоционально отвечает стерва.

А вот во мне полно эмоций. Я сжимаю нож сильнее, чем нужно. Лезвие соскальзывает с влажного кусочка хлеба, и я чувствую резкую боль.

– Черт…

Кровь мгновенно проступает на пальце, и я машинально сжимаю руку в кулак, но капли уже падают на белоснежную шелковую ткань халата.

София тут же подрывается.

– Я сейчас принесу аптечку.

Но я не обращаю на нее внимания. Я поднимаю руку и с силой вытираю выступившие красные капли, размазывая следы по халату.

Затем медленно поднимаю взгляд на стерву.

– Кажется, я уже готова для фото, – произношу ровным голосом. – Могу еще на колени встать, если нужно. Теперь же господина Третьякова возбуждают такие вещи?

На стерву мои слова не производят никакого впечатления.

– Теперь никаких острых предметов в доме, – ровным голосом произносит она, смерив меня строгим взглядом. – Даже еду вам будут подавать уже нарезанной.

Я лишь выдыхаю, но не успеваю ничего сказать, как она уже бросает короткий приказ в пустоту:

– Отведите ее в спальню. Пусть остынет.

Этого оказывается достаточно, чтобы рядом со мной вдруг появился охранник. Высокий широкоплечий мужчина как будто ждал ее распоряжения. Его ладонь ложится на мой локоть, он грубо дергает меня и вынуждает идти вперед. Я пытаюсь освободить руку, но его хватка не оставляет мне шансов.

– Не сопротивляйтесь, – бросает он, толкая меня к выходу.

К счастью, это длится всего несколько мгновений. В коридоре меня неожиданно перехватывают.

– Оставь. Я сам, – голос Барковского звучит негромко, но охранник сразу отступает.

Барковский стоит передо мной, чуть склонив голову набок. В его взгляде нет осуждения, но я вижу, что он все знает.

– Сильно порезалась? – спрашивает он.

Я качаю головой, хотя на самом деле палец еще саднит.

– Может, правда перевязать? – добавляет он чуть тише.

Я смотрю на него, и злость, которую я пыталась загнать внутрь, вспыхивает с новой силой.

– Тебе помогли перевязки?

Я поднимаю руку и осторожно касаюсь его рубашки. Кончиками пальцев чувствую плотную ткань, но даже так я знаю, что под ней скрыты новые шрамы. Он не отстраняется, но и не отвечает на вызов. Просто смотрит на меня устало, выжидающе.

– Ты не сдашься. Я вижу. Но знаешь, Лина, иногда умение притвориться – это не слабость, а сила.

Я молчу.

Его слова задевают глубже, чем я ожидала.

Он молча провожает меня в спальню. Я не сопротивляюсь, хотя в глубине души понимаю, что именно для этого Барковского привезли на остров. У меня нет права сказать ему «нет». Ни права, ни желания. Я и так сильно виновата перед ним. Поэтому я просто иду вперед, чувствуя его тяжелый взгляд у себя за спиной. Когда я захожу внутрь, он остается у двери и запирает ее на замок.

Кажется, за мое перевоспитание взялись основательно. Если продолжу в том же духе, то, может, и связывать начнут.

Я провожу ладонями по лицу, успокаивая себя, а потом иду в гардеробную. Я начинаю рыться в вещах, чтобы переодеться, но почти сразу понимаю, что не могу найти ничего нормального. Сегодня новый гардероб раздражает меня еще больше. Шелковые халаты, полупрозрачные платья, дорогая эротика, в которой меня хотят видеть…

Я с силой задвигаю ящик, но это не приносит облегчения.

В этот момент раздается звонок.

Звук доносится из дальнего угла спальни. Там, на массивном деревянном столе, стоит новенький аймак. Звонок идет прямо на него.

После недолгих раздумий я подхожу ближе, вглядываясь в экран. Но это не помогает. Вместо имени контакта горит только значок карточной масти – трефы.

Я медлю. Всего мгновение.

А потом нажимаю на кнопку.

Экран остается черным.

Я смотрю в пустоту, но отчетливо ощущаю чужое присутствие. Меня видят, но сам собеседник видео отключил.

Тишина затягивается, в ней зреет что-то тяжелое, напряженное.

– Как тебе новое место? – голос Германа накрывает ровной, спокойной волной. Волной ледяного океана. В нем нет ни единой эмоции. И черный экран идеально подходит такому голосу. Мрак и холод.

Я замираю, чувствуя, как сжимаются мышцы живота. А сердце словно делает странный болезненный кульбит, прежде чем вновь забиться с прежней силой.

– Герман…

– Не ожидала, что я позвоню?

Я молчу. Пустые ответы не нужны ни мне, ни ему. А я не хочу тратить силы на бесполезные слова, я и так чувствую, что с трудом могу совладать с голосом. С собой. После того вечера, когда Герман сжал мое тело в ладонях и узнал меня, все изменилось. Мы не произнесли друг другу ни одного слова, он сразу приказал увести меня, а на следующий день меня посадили на самолет и доставили на этот чертов остров.

Так что между нами сейчас только пропасть, только оглушающее эхо из прошлого…

– Вилла, – продолжает Герман. – Нравится?

– Это клетка.

– Хорошая клетка, – поправляет он. – Красивая. Комфортная. Для самых красивых куколок.

Я замечаю, как рефлекторно сжимаю пальцы на подоле халата.

Почему его слова так задевают меня?

Почему…

– А Барковский? – спрашивает он.

Я напрягаюсь еще сильнее.

– Что Барковский?

– Как он тебе?

– Ты спрашиваешь о его состоянии или о чем-то другом?

– Если бы меня интересовало его самочувствие, я бы так и сказал.

Я вглядываюсь в черноту экрана, точно пытаюсь выудить хоть что-то.

– Он ранен, – произношу наконец. – Ты это знаешь.

– Он жив, – спокойно поправляет Третьяков. – Это уже немало.

– После всего, что он для тебя сделал?

– После всего, что я для него сделал, – его тон остается ровным. – Что тебе не нравится, Алина? Почему такое скорбное лицо?

– Ты пугаешь меня, Герман.

– Разве?

– Да, ты…

– Нет, подожди. Я делаю только то, что ты сама позволила себе два года назад. Ты стерла наши отношения? Я тоже. Их больше нет. Ты ушла от меня, как от грязного ублюдка? Хорошо, я буду только таким. Ты подставила Барковского под пули, когда уходила? Я обошелся с ним намного мягче, ему всего лишь пару раз крепко врезали.

Во мне вскипают эмоции и протесты. Я хочу рассказать, как было на самом деле и что Барковскому не просто крепко врезали, он едва ходит. Но это бесполезно. Голос Третьякова напоминает сталь, он ничего не услышит в таком состоянии.

– Хорошо, – говорю после короткой паузы. – Тогда скажи мне одно.

Он ждет.

– Как твоя свадьба?

Я задаю этот вопрос, потому что слышу шум. Приглушенный, словно между ним и Третьяковым несколько закрытых дверей, но шорохи все равно доносятся. Музыка, женский смех, звон бокалов. Голоса, разгоряченные алкоголем и весельем.

– В самом разгаре, – отвечает он спустя пару секунд. – Здесь другой часовой пояс, уже вечер.

– Значит, я могу тебя поздравить, – выдыхаю и в этот момент жалею, что нет видео и я не могу заглянуть в его темные глаза. – Или нет? Тебе стало скучно на собственной свадьбе? Поэтому звонишь мне?

– Звоню, чтобы убедиться.

– В чем?

– В том, что ты поняла, что я хочу от тебя.

Мне кажется, он сам не знает, чего хочет от меня.

Запутался.

Из-за злости, шока, боли предательства.

Между нами успело произойти так много, что у меня нет сил разбираться в этом. Я с трудом остаюсь перед камерой. Хочется просто сбросить звонок и уйти. Только идти некуда, я на самом деле в клетке. Я откидываюсь на спинку стула, и тонкий шелк халата распахивается, открывая ложбинку груди. Я уверена, что Герман замечает это. Уверена, что его взгляд скользит вниз.

Мелодия его дыхания меняется.

Он хочет меня.

Сильно.

В горле пересыхает.

– Так что ты хочешь? – спрашиваю его.

Я чувствую, как его взгляд пронизывает меня насквозь. Не знаю, откуда эти мысли… Но я интуитивно чувствую его, прочитываю его даже сквозь черноту выключенной камеры.

– Ты действительно хочешь услышать?

По его голосу я понимаю, что он решил, что я снова играю с ним. Специально дразню и пытаюсь перехватить руль. Поэтому он произносит слова медленно, каждое звучит с четкостью, от которой мне становится не по себе. Мне вдруг кажется, что он выпил лишнего. В его голосе появляются новые ноты, показывая, что он все-таки не контролирует себя на сто процентов. Он уязвлен и распален. Я стискиваю зубы, но не отвожу взгляд. Хотя уже понимаю, что сейчас услышу максимально грязные вещи.

– Я хочу развлечься с тобой, как ты того заслуживаешь.

Третьяков делает паузу, позволяя словам проникнуть глубже.

– Теперь же моя очередь? У тебя богатая фантазия, ты развлеклась со мной с выдумкой, а я всего лишь жестокий ублюдок… Ведь так, Алина?

– Герман…

– Чего может хотеть жестокий ублюдок?

Он усмехается, а я сглатываю, и он наверняка замечает это.

– Я хочу взять свое. И за все, что ты сделала, Хочу запомнить каждую секунду.

Глава 5

Его несет.

Как мужика, которого задели слишком сильно и слишком глубоко. Достали до сердцевины…

Перед глазами стоит его лицо. Я не видела Третьякова, когда слушала его слова, но это пустяк. Я могу с легкостью дорисовать его образ. Ледяной взгляд, жесткая усмешка, голос, насыщенный ненавистью и чем-то еще – чем-то, что он отчаянно пытался скрыть, но не смог.

Я знаю его слишком хорошо, чтобы не догадаться, что это был срыв. Он на грани. Он не может меня простить. Не может переварить, что я осмелилась предать его. Ему не удалось забыться даже на собственной свадьбе… Алкоголь, усталость, обида – все смешалось в этот момент. Он выплеснул свою ненависть, превратил ее в жестокие слова и намеренно грязные фантазии.

Но это были только слова.

Пока что, во всяком случае…

Я выдыхаю и напоминаю себе, что должна оставаться хладнокровной. Должна управлять ситуацией, не поддаваясь на его провокации. Я перебираю в уме возможные стратегии. Сопротивление только усилит его агрессию. Подчинение сделает меня жертвой, а этого я допустить не могу.

Значит, мне нужно не сопротивляться и не подчиняться. Мне нужно показать ему, что я не та, кого он рисует в своем воображении.

Мне нужно вернуть себя.

Новая попытка сделать это, как и два года назад. Я уже тогда знала, что должна уйти. Герман всегда был опасен. Опасен так, как бывают опасны хищники, привыкшие к власти и беспрекословному подчинению. Он мог быть жестоким в бизнесе, и он не привык прощать. Но мне казалось, что я умею справляться с его эмоциями. Я знала, как его успокоить. Как развернуть его ярость в другую сторону. Как уговорить, убедить, подстроиться под настроение.

Мне казалось, я была особенной для него.

Я была его уязвимостью.

Я вспоминаю, как все начиналось. Как он открывался мне. Позволял зайти туда, куда не допускал никого другого. Хотя мы не раз ссорились, когда я задавала вопросы о его делах в неподходящий момент.

– Ты не должна в это лезть, Алина, – говорил он тогда твердо.

И уезжал. На несколько дней. На неделю. Оставлял меня одну в доме, под охраной, с полной изоляцией от внешнего мира.

Я видела его сложные времена. Я видела, что он в опасности. Но он не посвящал меня в подробности своего бизнеса. Он исчезал, а потом возвращался, как будто ничего не случилось. Мне оставалось только привыкать. И я привыкла к его молчанию, привыкла к тайнам, привыкла к тому, что он был одновременно рядом и бесконечно далеко.

Но один случай стал последней каплей. Я проснулась ночью, а он сидел на кровати, весь напряженный. В его руке было оружие. Он целился в темноту. Его пальцы сжимали рукоятку, а взгляд был жестким, нечеловеческим.

Мне стало так страшно, я вдруг почувствовала себя совершенно беззащитной и слабой, я боялась дотронуться до него, потому что не была уверена, как он отреагирует. Я не понимала, где он сейчас находится мыслями и узнает ли он меня.

– Герман… – прошептала я.

Он не реагировал. Тогда я осторожно села рядом и положила руку ему на плечо.

– Ты дома, – сказала я. – Здесь никого нет.

Его дыхание было рваным.

– Герман. – Я на свой страх и риск коснулась его руки.

Только тогда он вздрогнул, моргнул несколько раз и наконец опустил пистолет.

– Прости, – сказал он тихо и выдохнул, будто с плеч свалился груз.

Но я не смогла забыть этот момент. Не смогла больше делать вид, что не замечаю кровь, не замечаю обрывки его ужасных разговоров.

Все это накапливалось.

И в конце концов плотину прорвало.

Я понимала, что он никогда не отпустит меня добровольно. Я видела, насколько сильно я проникла в него, насколько глубоко он пустил меня в свою душу. Он бы боролся за меня, он бы не дал мне уйти. А я знала, что не выдержу этого давления. Что в какой-то момент сдамся.

Поэтому я приняла единственное решение, которое оставалось. Я использовала момент, уговорив его провести несколько дней вместе, уехать куда-то вдвоем, будто для отдыха. Он согласился, взял с собой лишь Барковского, который только прилетел из командировки.

Мы поехали в отель при казино. Герман был истощен. Усталый, раздраженный, мне с трудом удалось его успокоить. В тот вечер я убедила его попробовать кое-что новое. Ласково, мягко… Я говорила, и каждое слово становилось частью гипнотического внушения. Я использовала все свои знания, все техники, все, что изучала годами. Вела его за собой, направляя его мысли туда, куда мне было нужно.

Его дыхание стало ровнее, мышцы расслабились, он позволил себе поддаться моему голосу, моей власти. Веки тяжело опустились, пальцы разжались, он проваливался все глубже, все дальше…

Я хотела, чтобы он забыл меня.

Совсем.

Когда он уснул, я вскочила, едва сдерживая дрожь в пальцах. Мне было плохо, я не могла отделаться от мысли, что поступаю ужасно, что зашла слишком далеко и должен быть другой путь… Но я его не знала. Я схватила сумку и лихорадочно забросила в нее вещи. Каждый звук казался мне оглушительным. Я шагнула к двери, но едва не налетела на Барковского.

– Ты это слышала? – спросил он, прищурившись.

– Что? – я не поняла, о чем он.

– Шум какой-то с верхнего этажа…

Я не успела ответить, потому что вдалеке действительно что-то рухнуло с грохотом. Словно сорвали замок или вовсе дверь с петель. Барковский мгновенно напрягся и потянулся к кобуре.

– Ты кому-то говорила, что мы здесь?

– Нет, – я замотала головой, но вдруг с ледяной ясностью осознала…

Я искала билеты. Искала жилье. Искала пути вывести деньги, обращалась к тем, к кому не стоило. Я могла засветиться. Могла привлечь внимание.

Наверное, я побледнела, потому что Барковский тут же поменялся в лице. Его выражение стало жестким, а глаза помрачнели, словно их заволокло штормом. Он тихо зло выдохнул, и я увидела, как заходили желваки на его скулах. Я открыла рот, чтобы что-то сказать, но он резко толкнул меня вперед, к узкому коридору, а в следующее мгновение вжал в мою ладонь ключи.

– В гараже стоит машины Выезжай сразу через лес.

Я заморгала, не понимая.

– А ты? Герман?

Барковский посмотрел на меня, как на полную идиотку.

– Быстро! Уезжай!

Его крик отрезвил меня. Я сделала шаг, но взгляд сам собой устремился назад, в темный коридор, туда, где остался Герман. Я замешкалась. Но всего на мгновение. Я знала, что, если не уйду сейчас, второго шанса уже не будет.

С того дня прошло два года. И именно тогда Герман чуть не погиб из-за меня, а Барковский получил три пули.

Я остаюсь с этими воспоминаниями один на один, ко мне долго никто не приходит, и мне остается только ждать. Так пролетает целый день, который я провожу в запертой спальне.

Но меня не оставляют голодной. Еду приносят трижды. Домработница тихо входит, ставит поднос на стол и покидает комнату, стараясь вообще не смотреть в мою сторону. Я отмечаю, что это не самый плохой знак. Могли бы оставлять под дверью, как заключенной.

После ужина я понимаю, что поспешила с выводами и здесь со мной могут обращаться как угодно. Перед глазами появляется туман, который только сгущается с каждой минутой. Все плывет, а мое тело наливается странной тяжестью, будто я провела сутки без сна.

Это плохо… очень плохо.

Мне что-то подмешали в напиток, и сопротивляться этому бесполезно. Сон наваливается стремительно и безжалостно. Я дохожу до кровати, падаю на нее и посылаю к черту все попытки держаться. Барковский правильно сказал, что иногда притвориться – это не слабость, а сила.

Я могу сыграть по правилам Германа. Первую часть партии.

Быть послушной. Не злить персонал. Не устраивать спектаклей.

Я все равно не могу ничего сделать сейчас.

А вот когда он приедет…

Тогда я придумаю, что делать дальше. Тогда я найду к нему ключик.

С этими мыслями я опускаюсь на подушку, и мир становится мягким и тягучим… Я проваливаюсь в него, забывая обо всем, и только звонкий щелчок возвращает меня назад. Я приподнимаюсь на локте, осознавая, что уже наступило утро, и смотрю на дверь. Кто-то только что открыл замок. Я жду пару секунд, но никто не заходит. Значит, я могу выйти сама. Кажется, время моего заточения в спальне окончено.

Я недолго раздумываю, но выйти действительно хочется. Я выскальзываю из комнаты и направляюсь вниз, в гостиную. Ступени лестницы мягко пружинят под ногами, но вокруг и без того слишком шумно, чтобы кто-то обратил внимание на мои шаги.

Уже идет подготовка. Повсюду снуют люди, суетятся, переговариваются короткими фразами. Охранники прислушиваются к рациям, кто-то полирует поверхности мебели, убирая малейшие следы пыли. В воздухе пахнет дорогим табаком. Знакомый аромат. Видимо, кто-то принес в кабинет Третьякова его любимые сигары.

В холле рабочие расстилают новый ковер. На кухне гремит посуда, повара спешно готовят новое меню, и я улавливаю аппетитный аромат специй. Персонал торопится, переглядывается. Напряжение чувствуется в каждом движении. Никто не говорит громко, никто не позволяет себе расслабиться.

Значит, Герман возвращается.

Он все-таки приедет.

Я вхожу в гостиную и сразу сталкиваюсь взглядами со стервой. Девушка осматривает меня с ног до головы и не спешит двигаться. Она явно смакует момент, а потом скрещивает руки на груди и смотрит на меня с явной усмешкой.

– Ну что, как настроение сегодня? – тянет она, а в ее голосе появляются ядовитые нотки.

Я не идиотка. Она спрашивает не из вежливости. Ее вопрос звучит так, будто на самом деле она интересуется, набралась ли я ума. Усвоила ли урок.

Я беру со стола стакан апельсинового сока и делаю глоток.

– Что ты хочешь от меня? – спрашиваю ее спокойным голосом. – Что я должна делать?

Она довольно усмехается. Хотя следом я замечаю что-то новое, она как будто выдыхает и расслабляется. Словно успела к дедлайну и подавила мое сопротивление в самый последний момент, когда самолет хозяина вот-вот коснется посадочной полосы острова.

– Все просто, дорогая, – говорит она тоном, каким дрессировщики говорят с животными. – Мы продолжим с того места, на котором остановились вчера.

Она зовет охранника, и тот провожает меня в другую часть дома. Длинный коридор, затем массивная дверь, за которой скрывается что-то вроде личного спа-салона. Внутри пахнет дорогой косметикой и маслами. Я узнаю косметолога Софию, которая разговаривала со мной вчера, она кивает мне и указывает, куда мне нужно пройти.

– Раздевайтесь, – говорит она.

Я бросаю на нее быстрый взгляд. Медлю.

– Полностью?

– Достаточно до белья.

Я нехотя расстегиваю одежду. Она молча ждет, наблюдая. И когда я наконец остаюсь в одном белье, она прищуривается, медленно оглядывает меня с ног до головы, словно оценивает товар.

– Хорошая фигура, – говорит она, делая круг вокруг меня. – Но кожа сухая, недостаточно упругая. Вы пьете мало воды?

– Без понятия.

– Ладно, мы это исправим. Ложитесь.

Я опускаюсь на профессиональную кушетку. Она начинает с очищения, потом переходит к эпиляции. Горячий воск касается кожи – не слишком горячий, но достаточно, чтобы я почувствовала неприятное покалывание.

– У вас чувствительная кожа, – комментирует она. – Небольшие покраснения будут, но я нанесу успокаивающее средство, и они быстро пройдут.

Воск застывает, а потом резкий рывок. Я сжимаю зубы, стараясь не вздрогнуть.

– Вы давно в этом бизнесе? – спрашиваю я.

Она замирает, словно не ожидала, что я умею задавать вопросы.

– В этом? – повторяет, немного растягивая слово.

– Много девушек так подготовили?

– Девушки обычно счастливы попасть в мои руки. Я лучший мастер. Я отлично знаю, чего ждут мужчины. Избалованные и богатые мужчины.

– И чего же?

София поправляет перчатку и достает тальк.

– Идеальной гладкости. – Она проводит пальцами по моей коже. – Безупречного лица. Молодости.

Она наклоняется чуть ниже, так что я чувствую запах ее духов.

– Вам уже за тридцать, верно?

Я киваю.

Стесняться своего возраста она точно меня не заставит. Я никогда не делала ставку на красоту и «свежесть», чтобы переживать за то, что я больше не юная двадцатилетняя роза.

– Нужно тщательнее за собой следить, – продолжает она. – Просто массаж уже не поможет.

– Что вы предлагаете? – спрашиваю с усмешкой, но София принимает мой интерес за чистую монету.

Она берет маленькую баночку с кремом и улыбается.

– Биоревитализация. Уколы для увлажнения кожи, избавления от мелких морщинок. Легкий лифтинг. Плазмотерапия для волос.

– Это все? Я думала, для вашей специализации должны быть особые процедуры.

София чуть наклоняет голову, оценивая меня внимательным взглядом.

– Если нужно довести подготовку до совершенства, могу предложить кое-что еще. Во-первых, интимное омоложение. Это лазерная процедура, усиливающая тонус тканей. Улучшает внешний вид и ощущения, делает все более молодым и упругим. Во-вторых, – продолжает она, – эпиляция всех зон. Это, думаю, понятно. Я не выдерживаю и подаюсь вперед, заглядываю ей в глаза.

– А как же процедуры после встреч? – мой голос звучит тише и острее. – Если вы давно в этом бизнесе, то наверняка повидали всякое. Не только красоту и гладкость… но и синяки, увечья…

Ее лицо остается спокойным, почти отстраненным, но я замечаю, как она делает чуть более медленный вдох.

– Вы ведь это тоже исправляете, не так ли? Замазываете, лечите. Делаете так, чтобы никто не заметил.

Она все-таки отводит взгляд, ненадолго, но этого достаточно.

– Я делаю свою работу, – отвечает она ровно. – И делаю ее хорошо.

– Это оправдание? Или вы действительно считаете, что все это – просто работа?

София выдерживает паузу, будто оценивает, стоит ли вообще со мной говорить.

– Ты думаешь, я должна страдать от угрызений совести?

– Об этом лучше подумать вам.

Она чуть наклоняет голову, внимательно меня изучая.

– Знаешь, что я поняла за годы работы? – ее голос становится мягче, почти доверительным. – Женщины любят говорить о морали. О том, что правильно, а что нет. Но в итоге все хотят быть желанными. Даже самые гордые, самые принципиальные.

– О, ну конечно. Все мечтают превратиться в дорогую куклу, подготовленную по высшему разряду.

Она улыбается, но в этой улыбке нет ни капельки тепла.

– Ты можешь злиться, можешь презирать меня… но рано или поздно ты поймешь. В этом мире, где правят мужчины, красота – это оружие. Его нужно уметь держать в руках.

Я смотрю на нее и вдруг понимаю, что она верит в то, что говорит. Она живет этим. Ее цинизм не просто маска, не просто способ выживания – это ее убеждение.

Мир вообще перевернулся. Определенные услуги назвали «эскортом», и вдруг это перестало быть чем-то ненормальным. Опасным. Как будто стоит только поменять название, добавить лоска и немного роскоши – и все, это уже не продажа себя.

После обычного массажа меня усаживают перед зеркалом, начинают наносить макияж и делать укладку. Платье приносят позже. Легкое, почти невесомое, оно струится и выглядит прозрачным. Под него не предусмотрен бюстгальтер, только кружевные трусики.

Я чувствую себя голой в нем.

Но молчу.

– Поторопись, – голос стервы выдергивает меня из мыслей.

Она стоит в дверях, скрестив руки на груди, и смотрит оценивающе.

– Нам пора, – добавляет она. – Самолет господина Третьякова уже готовится к посадке.

Глава 6

Меня ведут через длинный коридор, и сперва я думаю, что мы идем в гостиную. Туда, где все уже на взводе в ожидании Третьякова. Но вскоре понимаю, что мы движемся в другую сторону.

Я запоминаю дорогу, на автомате считаю повороты, но потом дверь передо мной распахивается, и я на секунду замираю на пороге.

Это спальня Германа.

Внутри горит лишь приглушенный свет настенных бра. Вокруг глубокие оттенки графита, темное дерево, классическая мебель. За огромным окном постепенно сгущаются сумерки. Меня так долго готовили к этой встрече, что день почти закончился.

Я смотрю на себя в зеркало, висящее напротив кровати.

Ну что?

Меня сейчас можно снять для глянцевого журнала. У меня гладкая, сияющая кожа, а волосы уложены так, что хочется запустить в них пальцы. Губы слегка блестят, подчеркивая форму. И это платье… откровенное, сексуальное, вызывающее, как порок. Оно подчеркивает изгибы моего тела и почти ничего не скрывает.

Если бы я сейчас встречалась с любимым человеком, я бы хотела, чтобы он увидел меня такой. Манящей. Горячей.

Но у меня не свидание.

И Герман больше не мой любимый мужчина.

Я подхожу к окну, приоткрываю тяжелые шторы и всматриваюсь в сумерки. Я нервничаю, хотя мне нужно быть собранной и сильной. Очень сильной. Я не отворачиваюсь от окна и вскоре вижу их. Извилистая дорога вдруг оживает под светом фар. Кортеж из трех черных внедорожников движется на большой скорости. Через несколько минут ворота у дома раскрываются, впуская их внутрь.

Я наклоняюсь ближе, не желая пропустить ни одной детали. Дверцы машин открываются. Из первого джипа выходят охранники, крупные мужчины в строгих темных костюмах. Они осматривают периметр, готовые в любой момент среагировать. Но мое внимание приковано к другой машине. Задняя дверца второго внедорожника раскрывается, и я сразу понимаю: это он.

Третьяков.

Он выходит неспешно, но в его движениях читается непоколебимая уверенность. Высокий, сильный, с той особенной харизмой мужчины, который привык к власти и к тому, что мир склоняется перед ним. На нем черное поло, подчеркивающее широкие плечи, и темные джинсы, сидящие идеально.

Я не вижу его глаз, но знаю, что они должны быть холодными. Почти что черными. Я даже с такого расстояния чувствую его настроение. Оно проходит электрическим разрядом по кончикам моих пальцев. Я непроизвольно сжимаю руки в кулаки и шумно выдыхаю.

Да, Алина.

Дыши.

Дыши.

Ты со всем справишься.

Ты уже справлялась и видела его в плохие дни. Ты знаешь, как нужно с ним обращаться.

Просто вспомни, просто найди к нему ключик…

К Герману выходит Барковский. Он что-то говорит боссу, но Третьяков даже не смотрит на него. Вместо этого он осматривается, будто проверяет, все ли здесь так, как должно быть. Барковский продолжает говорить, но ответа так и не получает. Герман проходит мимо него, даже не замедлив шаг.

Третьяков входит в дом.

Я понимаю, что осталось совсем мало времени. Хотя минуты теперь тянутся невыносимо медленно. Ожидание становится пыткой. Я представляю его приближающиеся шаги, его взгляд, его голос. Я воспринимаю эту встречу как схватку, которую должна выдержать.

Я не буду убегать.

Не буду отводить глаза.

Не буду бояться.

Проходит полчаса. Может, чуть больше.

И наконец, замок в двери щелкает.

Я поворачиваюсь и вижу, как на пороге появляется Герман Третьяков.

Пульс все-таки разгоняется до запредельных значений, в первое мгновение становится так мало воздуха, что мне даже кажется, что я не смогу устоять на ногах. Но эта волна быстро сходит, я беру себя в руки.

Третьяков переступает порог, и воздух в комнате меняется. Гроза становится еще ближе, уже пахнет ее всполохами в воздухе… Герман останавливается и смотрит на меня. Долго. Пристально.

Я не двигаюсь, не отвожу взгляда, только ощущаю, как внутри все сжимается от напряжения. Он не спешит. Его взгляд медленно скользит по мне, задерживается на моем лице, потом на ключицах, на вырезе платья, на том, что под ним.

Уголки его губ дергаются. То ли усмешка, то ли довольная полуулыбка. Он видит перед собой красивую игрушку, тщательно подготовленную к встрече с ним.

– Тебе идет, – бросает он цинично.

Я молчу.

Он подходит ближе. Двигается спокойно, расслабленно, словно все это уже решено. Словно я – лишь часть сценария.

– Так лучше, – продолжает он. – Лучше, чем когда ты была в строгом костюме.

– У тебя всегда были проблемы со вкусом, Герман, – отвечаю и вглядываюсь в его лицо, ловя каждую крупицу его реакции.

– А у тебя с правдой, малышка. – Он приближается ко мне с усмешкой, а мне стоит больших усилий остаться на месте. – Ты ведь не просто врала мне. Ты залезла мне в голову. Считала себя самой умной. Пыталась лечить меня, сеансы проводила.

Его улыбка становится ядовитой и пугающей.

Я вижу в ней, как тают мои надежды справиться с этим мужчиной и что-то сделать с ненавистью, которую я поселила в его жестоком сердце.

– Теперь моя очередь, – добавляет он. – Давай проведем сеанс, Алина. Посмотрим, насколько ты хороша в том, что делала.

Он делает шаг вперед, и прежде, чем я успеваю среагировать, его рука обхватывает мою шею. Крепко, властно, не позволяя увернуться. Вторую ладонь он опускает ниже, проходит по ключице и находит завязки моего тонкого платья.

– Разве не так ты работала со мной? – продолжает он, пристально наблюдая за моей реакцией. – Сначала внушала доверие, а потом стягивала слой за слоем, пока не добралась до самого нутра. Только ты делала это словами, а я сделаю иначе.

Он дергает завязки и скидывает с моих плеч полупрозрачную ткань. Его крепкие горячие пальцы тут же наливаются нечеловеческой силой, стоит мне только попробовать дернуться. Он прижимает меня к себе и заставляет остаться на месте, продолжая поглаживать мою кожу.

– Ты ведь знаешь, что в терапии главное? – спрашивает он с насмешкой, опускаясь к моему уху. – Полное раскрытие. Полное доверие. Пациент не должен ничего скрывать от врача.

– Герман…

Он грубо приподнимает меня, так что между нашими лицами остается всего пара сантиметров. Но целая пропасть из ярости, боли и растерзанного доверия.

– Так что ты сегодня раскроешься передо мной, доктор, – произносит Герман, смотря мне в глаза и кладя большой палец на мои губы. – По-настоящему.

Глава 7

– Выгнись.

Я медлю, и он касается моего подбородка, направляя его вверх.

– Я сказал, выгнись.

Я напрягаюсь, но подчиняюсь, выгибаюсь, ощущая, как тонкая ткань скользит по телу.

Я чувствую страх. В нем что-то окончательно надломилось, сделало его совершенно чужим и далеким. Это осмысление приходит так некстати, что я теряюсь в первое мгновение и поддаюсь ему. Чувствую рядом с собой властного, жестокого мужчину и рефлекторно подчиняюсь тому, кто намного сильнее меня. Инстинкты выходят на первый план. Как при крушении. Простые люди сразу понимают, кто лидер в их стае, и начинают ловить каждое его слово и беспрекословно слушаться, чтобы выжить.

А мне тоже нужно выжить.

В его горячих руках и под его тяжелым темным взглядом.

Его руки скользят по моему телу жадно, цинично, не оставляя выбора. Я чувствую, как он прижимает меня к себе, потом наклоняет, направляя к кровати.

– Подожди… – шепчу я, но он лишь усмехается и крепче сжимает мои бедра.

– Тебе нужно время? Не смеши меня. Ты давно готова.

Его губы находят мою шею, дыхание обжигает кожу. Мужские пальцы смело скользят вниз, показывая, насколько далеко он может зайти.

– Ты хотела сеанс? Ты его получишь, – его голос становится глубоким, полным угрозы и обещания.

Я судорожно вдыхаю, собирая остатки здравого смысла, и провожу пальцами по его плечам. Не отталкиваю. Нет, это не сработает. Мне нужно другое.

– Герман…

– Что Герман? – он усмехается. – Я не хочу разговаривать, малышка. Я наговорился с тобой на три жизни вперед. И с тобой опасно говорить, за это приходится слишком дорого расплачиваться.

В его глазах мелькают искры. Мне на мгновение кажется, что он даже сдерживается. Он хочет не просто взять меня, жестко и собственнически, как будто я всего лишь развлечение на одну ночь, а хочет сделать мне больно. Такие мужчины, как Герман, всегда берут оплату за предательство кровью. Но он держится. Он даже сжимает так, что остается на тонкой грани между игрой в подчинение и настоящим насилием. Он давит, показывает, что у меня нет выбора, но не переходит черту.

– Ты боишься, – констатирует Третьяков, скользя пальцами по моей ключице, затем ниже, к линии груди.

– Тебе разве нравится, когда тебя боятся девушки? Всегда думала, что ты не такой человек.

– Для тебя я сделаю исключение.

Его рука перемещается ниже, оглаживает изгиб талии, скользит по моему бедру. На мне совсем не остается одежды, легкое платье разошлось в запахе и упало на кровать, остались только кружевные трусики. Я вспоминаю о них, когда пальцы Германа цепляют тонкую полоску. Я сразу дергаюсь, но из-за этого только сильнее наталкиваюсь на его каменную грудь.

Ему удается закрыть собой все вокруг. Он практически лежит на мне, и от его сильного тела исходит жар. Это выматывает и вынуждает путаться. Я чувствую злость, даже ярость из-за того, что он заставляет меня проходить через это, играется со мной, словно я всего лишь вещь, но в то же время я чувствую его запах. Он не изменился, если в его глазах незнакомая пропасть, в которой больше всего ненависти и боли, то запах его кожи остался прежним. Я помню, как чувствовала его на собственных ладонях, на всем теле после долгих ночей. Я была мокрой в его объятиях и была вся пропитана его запахом и страстью.

– Нет, нет. – Я царапаю его ладонь, впиваясь в нее со всей силы, когда он собирается сдернуть с меня белье. – Герман…

Он замирает на мгновение. Как будто в его голове тоже всплывают неподходящие воспоминания. И там моя искренняя мольба еще чего-то стоит. Она заставляет его остановиться и ослабить схватку.

Черт, это действительно так.

В нем тоже живут инстинкты из нашего прошлого. Во мне еще живет то ли правда, то ли мираж, что это мой мужчина. Все то, от чего я сбежала два года назад, потому что знала, что иначе не смогу справиться с ним. А в нем осталась вот эта уязвимость. Мимолетная крупица, которую я чувствую прямо сейчас. Он реагирует на мой голос и смотрит куда-то поверх моего плеча. Но я знаю, что это ненадолго. Как я научилась справляться со своей тягой к нему, так и он переступит через наше общее прошлое.

– Ты не хочешь этого, – шепчу я, поднимая на него взгляд.

Он нависает надо мной, мощный, сильный, уверенный в себе. Его ладонь ложится мне на живот, и я вздрагиваю от неожиданности. Он чувствует это. Конечно же, чувствует.

– Правда? – Его брови чуть приподнимаются, а в уголки губ впивается ядовитая усмешка.

Я медленно, очень осторожно провожу пальцами по его предплечью, стараясь не делать резких движений и используя секундное затишье.

– Ты же не любишь, когда все просто, Герман. – Я смотрю ему в глаза, зная, что сейчас решается все. – Тебе нужно больше, ты хочешь растянуть удовольствие. Разве не так?

Еще мгновение тишины. Но он все-таки делает движение. Герман прижимает меня к матрасу, выбивая из моих легких весь воздух.

– Хочешь заинтриговать меня? – его голос звучит лениво, но я чувствую, что мои слова подействовали на него.

Его пальцы впиваются в мое тело. Не настолько сильно, чтобы оставить следы, но достаточно, чтобы я чувствовала его власть.

– Хорошо. Давай, доктор, – его низкий голос получает оттенок опасной насмешки. – Ты же любишь копаться в чужих головах. Что ты хочешь предложить? Что видишь во мне сейчас?

Я замираю, собираясь с мыслями. Он провоцирует, я понимаю это.

– Злость, – отвечаю, поднимая взгляд. – Ты зол.

Он усмехается, наклоняется ниже, его дыхание горячей волной проходит по моей коже.

– Разумеется, зол. Ты врала мне. Ты считала себя умнее, верно? Считала, что можешь играть со мной?

Его ладонь скользит по моей щеке, затем жестко обхватывает подбородок, заставляя меня смотреть в его глаза. В этих глазах нет жалости. Вообще больше нет никаких эмоций, словно он запретил себе чувствовать хоть что-то наедине со мной.

– А теперь думаешь, что я должен простить тебя? – продолжает он. – После всего?

– Нет, – признаю я. – Ты не должен меня прощать.

Его брови слегка поднимаются.

– Вот как? – Он насмешливо наклоняет голову. – Интересный поворот.

– Но и ты не хочешь просто сломать меня, – говорю я осторожно. – Не сразу.

Он останавливается на долю секунды. Я вижу, как в его глазах что-то мелькает. Может быть, сомнение, а может… Черт, я не могу прочитать его.

– Ты хочешь больше, – продолжаю, пытаясь сохранить самообладание. – Не просто тело. Ты хочешь видеть, как я сдаюсь. Как перестаю сопротивляться.

Он наклоняется ближе, его губы касаются моей кожи.

– Как банально, – шепчет он, а его ладонь жестко скользит по моей спине, изучая, запоминая каждую реакцию. – Не думай, что контролируешь ситуацию. С этим покончено раз и навсегда.

Герман вдруг замедляется. Его хватка ослабевает, пальцы скользят по моей коже, но не жадно, а словно задумчиво. Он не отстраняется сразу, но я чувствую, как меняется его настрой. Он словно обдумывает что-то. Наконец, он отстраняется, встает с кровати и выпрямляется, нависая надо мной.

– Я хочу использовать тебя по-другому, – говорит Третьяков.

– Как?

– Ты слишком талантливая и искусная стерва, чтобы быть просто шлюхой, – отвечает он.

Я сжимаю губы, но молчу.

– Ты во вкусе Романа Лебедева, – добавляет он, бросая это имя так, будто оно должно мне о чем-то сказать. – Он тоже любит породистых кобылиц. Ему нравится, когда у девок подвешен язык и они знают хоть что-то, кроме брендов.

Я ровно дышу, не позволяя эмоциям выдать меня. Ему удалось удивить меня и выбить почву из-под ног, я не ожидала, что наш разговор повернет в такую сторону. Я медленно спускаю ноги на пол, садясь на кровати, и не торопясь накидываю на себя платье.

Герман наблюдает за каждым моим движением, а потом усмехается.

– Оно прозрачное, – говорит он лениво, почти равнодушно.

Я вскидываю на него взгляд.

– Я в курсе, – огрызаюсь. – Мой гардероб теперь состоит только из таких тканей.

Германа это нисколько не трогает.

– Так случается, малышка, когда слишком многое скрываешь и тебе перестают доверять.

Его слова впиваются в меня, и я смотрю на него с лютой злостью. Между нами повисает пауза. Воздух становится вязким, напряженным, как перед грозой.

– Так что ты хочешь от меня? – выдыхаю с раздражением.

– Если ты достанешь из Лебедева всю нужную мне информацию, я отпущу тебя.

– И как именно я должна это сделать?

– Тебе просто нужно залезть ему в голову. Так же, как и мне.

Я едва сдерживаю нервный смешок.

– Используй любые средства. Можешь сосать ему или подвергать гипнозу – мне плевать. Главное, чтобы он ничего не заподозрил. Выуди из него все, что мне нужно.

– Подожди… – я медленно качаю головой, словно пытаясь забыть его слова. – То есть ты хочешь подложить меня под другого мужика?

Герман всегда был собственником. Безжалостным, бескомпромиссным, он никогда не делился. Ни с кем. Я готова поверить в его ненависть, в его жажду мести. Но в то, что он позволит другому мужчине дотронуться до меня, – нет.

Но он не выглядит разъяренным. Не выглядит, будто это дается ему с трудом. Он просто… уверен.

– Он не извращенец, – бросает он, застегивая рубашку. – Много платит, мало требует. Никакой экзотики или боли. Просто секс.

Я чувствую, как внутри все холодеет. Но я упрямо стараюсь не показать свой шок, поэтому отвечаю ему нервной шуткой.

– У тебя остались нормальные приятели? – бросаю, не подумав.

– Он мне не приятель, а конкурент. А может, и предатель.

Герман вынимает телефон из кармана и бегло просматривает сообщение, его лицо при этом остается непроницаемым. Я не могу прочитать, что там, но это уже не имеет значения.

Все и так становится предельно ясным. Я была уверена, что меня готовили для него. Для Третьякова. Что все, что со мной сделали, было ради нашей встречи. Но теперь оказывается, что цель была иной. И мне предстоит встреча с другим мужчиной.

Я глубоко вдыхаю и судорожно выдыхаю.

– Узнаю тебя, Герман, – произношу выцветшим голосом. – Изворотливый, умный сукин сын.

Он лишь чуть поворачивает голову в мою сторону.

– Двойная выгода, да? – продолжаю я. – Ты и мне отомстишь, и используешь мои навыки в своих целях.

Я складываю ладони, как будто хочу поаплодировать ему.

– Браво, просто браво. Только надеюсь, ты хорошо подумал и сможешь довести свой план до конца.

Герман наконец поднимает на меня взгляд.

– Что мне может помешать?

Я встаю с кровати, позволяя платью плавно скользнуть по телу, но не тороплюсь запахнуть его сильнее. Пусть видит.

– Ревность, – говорю я, подходя ближе. – Жгучая, собственническая, мужская ревность.

Герман не двигается, но его глаза вспыхивают. На какое-то мгновение мне даже кажется, что я зацепила что-то внутри него.

Но он быстро берет себя в руки и усмехается:

– Посмотрим, Алина. Посмотрим.

Глава 8

У меня нет доступа в интернет, и это сильно усложняет дело. Я не могу ничего узнать о Романе Лебедеве, а его имя мне ничего не говорит. Хотя тот момент, что он водится в тех же кругах, что и Третьяков, не обещает ничего хорошего. Вообще вся сложившаяся ситуация обещает только трудности, проблемы и испытания.

Чтобы не расклеиваться, я обращаю внимание на малейшие уступки. В моем гардеробе появляются два нормальных платья, и это уже хороший знак. Я связываю это с тем, что подходит час икс и, видимо, у Лебедева не такие вкусы, чтобы девушки сразу появлялись перед ним голыми. Если это так, то у меня появляется шанс. Я в любом случае буду сопротивляться и не лягу в постель с незнакомым мужчиной, но если есть возможность сыграть в более интересную партию, то я сделаю все от меня зависящее.

Во мне даже просыпается азарт.

Мне очень хочется, чтобы Герман пожалел, что вообще ввязался в эту игру. Я не хочу быть жертвой в его жестокой сказке, я хочу перевернуть роли и доказать ему, что, если противник не носит брюки, это еще ничего не значит. После его поступков – после того как он запер меня на острове и приказал относиться ко мне как к девушке для досуга – у меня теперь развязаны руки. Раньше я прятала подальше угрызения совести и думала, что, может, стоило выбрать другой путь и попробовать уйти от него не так радикально. Я не была виновата в перестрелке, которая случилась в день моего бегства, я не предавала его, но я стала катализатором этой ситуации. И это изводило меня, тянуло тонкие, хрупкие нити в прошлое, в котором он был моим мужчиной.

Но сейчас я вижу, что была абсолютно права. Он животное. Жестокое, расчетливое, любящее только подчинение. Другой человек не выжил бы в его мире или остановился на ступеньке подчиненного, как Барковский, но это в любом случае его выбор. А свой я уже сделала. Еще два года назад.

И я накажу его за то, что он захотел вернуть меня и сыграть в изощренную месть.

Есть женщины, которых нельзя унижать. И я из таких.

Я тоже умею играть умно, изощренно и с необходимой жестокостью. Я не буду безропотной малышкой в этой истории. Мне никогда не нравилось, когда за меня решают. Я никогда не нуждалась в папике, и с Германом меня свела не тяга к беззаботной жизни, в которой можно только выбирать наряды и украшения и ни в чем себе не отказывать, обменивая все это на право голоса. Когда я поняла, что рядом с ним будет только это и когда гормоны перестали бить наотмашь, я начала искать указатели на «выход».

Что ж.

Их придется искать снова.

Я накидываю на тело шелковое платье красивого оливкового цвета. Оно оттеняет легкий загар, который успел появиться на моей коже. И оно на тонких бретельках, но длинное, подол даже цепляет пол. В этом есть свое очарование. Выглядит и правда шикарно, с акцентными украшениями оно вовсе будет смотреться как вечернее.

Я выхожу из спальни, когда уже зажигают свечи. В доме стало еще больше людей, появился персонал самого Лебедева. Они прилетели вместе с Германом, чтобы убедиться, что все готово для их босса и ему будет комфортно. Все делается по высшему классу, и вопрос безопасности тоже под особым контролем. Появляется целая пачка новых парней грозного типажа. Все они молчаливые и суровые, но ведут себя поприятнее, чем охранники Германа. Никаких косых взглядов и грязных усмешек. Когда смотришь на них или случайно пересекаешься, скорее появляется ощущение, что мы все тут на одной ступеньке. Обслуживаем важных гостей. Работаем на них.

– Что это? – спрашиваю у официанта, который заканчивает сервировку стола для ужина, и киваю на большую тарелку с архитектурным шедевром.

– Фугу-сакаяки с кремом из юдзу и золотым листом, – отвечает он с легкой гордостью. – Это блюдо шеф готовит только для избранных ужинов. Жареная рыба фугу, нарезанная в виде раскрытого цветка, – он кивает на тонкие лепестки, выложенные в форме хризантемы, – подается на подогретом керамическом камне.

Тонкий пар струится по краям блюда, обволакивая. Рядом лежит маленький черный шарик на ложке из слоновой кости.

– Это крем? – уточняю.

– Да. Юдзу с мизу-сею, слегка острый. Его нужно положить в центр цветка, и тогда вкус раскроется полностью.

Я чуть улыбаюсь. Интересно, кто тут кому раскроется первым: фугу, план Германа или… мой собственный?

Я наблюдаю за последними приготовлениями и вскоре узнаю уже привычный шум. Приезжают машины, и, что удивительно, я не вижу Третьякова. Он не появляется в доме, и я не слышу, чтобы его голос доносился с улицы. А вот баритон Барковского я узнаю. Его отправили встречать важного гостя. Он монотонно говорит принятые для такой ситуации вещи, но его голос остается сухим и безэмоциональным.

– Мне можно выпивать? – спрашиваю у Веры, которая как раз заходит в гостиную с подносом.

– Я уточню, – сообщает она, опуская глаза.

Понятно.

Правила не поменялись, и мне почти ничего нельзя. Вера не говорит прямо, способная лишь на такой вежливый отказ. Я подхожу к столу и провожу ладонью по белоснежной скатерти. Декорации уже готовы, осталось только дать отмашку для начала представления.

Я поворачиваюсь к зеркалу в толстой золотой раме и внимательно оглядываю себя. Остаюсь довольна своим внешним видом, хотя блеска в глазах не хватает. Но сейчас было бы странно, если бы я пылала энтузиазмом и предвкушением чего-то прекрасного. Не та ситуация. Поэтому многие девчонки, которые крутятся в кругах богатых мужчин в роли красивого блюда к вечеру, и забываются как могут, и в лучшем случае это всего лишь алкоголь.

– Мне сказали принести вам это, – произносит официант, который возвращается с напитком для меня.

Я скептически смотрю на высокий бокал из тонкого стекла. В нем плещется светлая жидкость с нежно-розовым оттенком, почти прозрачная.