Медитации на Таро Освальда Вирта
© Виктор Нечипуренко, 2025
ISBN 978-5-0067-6788-1
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
ПРЕДИСЛОВИЕ
Карты Таро – кочующий собор. Переносной храм из бумаги и краски, витражи которого – двадцать два Великих Аркана – не застыли в свинцовых переплетах готических окон, но вечно движутся, перетасовываются, образуя мириады новых смыслов в руках ищущего. Это не просто колода для игры или гадания. Это то, что итальянский писатель Итало Кальвино назвал «машиной для рассказывания историй», а русский эзотерик Валентин Томберг – «духовным упражнением в образах». Перед нами философский алфавит, визуальный номоканон, способный описать все возможные состояния человеческой души и все этапы ее странствия – от слепого порыва Дурака до сияющей полноты Мира.
В длинной и загадочной истории этой символической системы, истоки которой теряются в алхимических лабораториях и тайных ложах итальянского Ренессанса, фигура Освальда Вирта (1860—1943) занимает особое, поворотное место. Он не был ни гадателем, как Эттейла, ни медиумом-визионером, как Памела Колман Смит, ни энциклопедистом оккультизма, как Артур Эдвард Уэйт. Вирт был реставратором священного. Археологом духа, вооруженным циркулем и наугольником. Его миссия заключалась не в изобретении нового Таро, а в очищении древнего от вековых наслоений суеверий и профанаций, в возвращении ему той кристальной эзотерической структуры, которую он, как посвященный масон и мартинист, прозревал в его сердцевине.
Колода, созданная им в 1889 году под руководством своего наставника, великого оккультиста Станисласа де Гуайта, не была революционным разрывом с традицией. Напротив – это было возвращение к истокам, но возвращение просвещенного адепта. Вирт взял за основу наивные, почти примитивные образы классического Марсельского Таро и проделал с ними ту же работу, которую ученый-палеограф совершает с древним палимпсестом. Он восстановил стертые временем детали, исправил искажения невежественных копиистов, наполнил каждый штрих, каждый оттенок цвета точным герметическим значением, почерпнутым из неисчерпаемой сокровищницы западной инициатической традиции: каббалы, алхимии, астрологии и – что особенно важно – живого масонского ритуала.
Однако путь к окончательному, безупречному синтезу потребовал десятилетий. Та колода, которая легла в основу медитаций этой книги, – не первый опыт молодого Вирта 1889 года, а венец всей его жизни, подлинный opus magnum в области сакральной иконографии. Завершив работу над рисунками в 1926 году, шестидесятишестилетний мастер явил миру свое окончательное видение – третью, наиболее совершенную редакцию Таро.
В этой финальной версии, которую сам Вирт назвал «Таро средневековых рисовальщиков» (Le Tarot des Imagiers du Moyen Âge), каждая деталь обрела свое безошибочное место в космической симфонии символов. Появилась изысканная орнаментальная рамка, превращающая каждую карту в драгоценный инициатический медальон. Цвета стали глубже и символически точнее, следуя строгому герметическому канону соответствий. Детали, едва намеченные в ранних версиях, расцвели полнотой эзотерического смысла. Именно эти двадцать два образа, изначально изданные в виде роскошного портфолио из одиннадцати листов, сопровождали первое издание его монументального труда «Le Tarot des Imagiers du Moyen Âge», увидевшего свет в Париже в 1927 году.
И именно этот зрелый, отшлифованный до совершенства иконографический канон – пусть и в бережно адаптированной для современного восприятия форме – раскрывается в медитациях настоящей книги. Каждая глава – это приглашение войти в один из двадцати двух залов этого переносного храма, где древняя мудрость говорит на вневременном языке символов, а душа находит зеркало для своих глубочайших трансформаций.
Французский философ и социолог Роже Кайюа, написавший блистательное предисловие к главному труду Вирта «Таро средневековых рисовальщиков» (Le Tarot des Imagiers du Moyen Âge), уловил самую суть этого удивительного творения. Он назвал Таро Вирта «одновременно итогом, моделью и ключом». Итогом – потому что в нем кристаллизуются разрозненные потоки эзотерической мудрости Запада. Моделью – потому что его структура отражает саму архитектуру мироздания, являясь «портативной картой вселенной». И ключом – потому что правильное созерцание этих образов отпирает врата как к тайнам космоса, так и к глубинам человеческой души.
Кайюа проницательно определил Таро как «инициатическую машину». Это не просто галерея аллегорий для эстетического любования, а действующий механизм трансформации сознания. Его последовательное созерцание производит в душе определенные алхимические изменения, ведет адепта по ступеням внутреннего посвящения. В этом смысле Освальд Вирт был не художником, украшающим реальность, а инженером священного. Он не рисовал карты – он их конструировал. Его Таро – это не портретная галерея, а серия точнейших диаграмм действующих космических сил. Фигура Фокусника – не бродячий иллюзионист, а живая формула творящей воли, воплощенная буква Алеф. Поза Повешенного – не казнь, а геометрическая схема Великого Делания: дух, добровольно нисходящий в материю для ее преображения.
Вирт вернул Таро его изначальную интеллектуальную строгость и кристальную ясность. Он методично счистил с древних образов вековую патину сентиментального мистицизма и ярмарочного шарлатанства. Для него Таро – не хрустальный шар цыганки, предрекающий неотвратимую судьбу. Это точный инструмент самопознания и осознанного самосозидания. Оно не шепчет, что с тобой случится завтра, но безжалостно показывает, кто ты есть сегодня и какие силы действуют в тебе и через тебя. Оно возвращает человеку царственную ответственность за собственную судьбу, вручая ему компас и карту внутренней территории, но оставляя священное право выбора пути. «Будущее, – писал Вирт с характерной для него трезвостью, – есть дитя настоящего. Научимся же действовать с мудростью, и нам не придется страшиться грядущего дня».
Книга, которую вы держите в руках, не претендует быть еще одним академическим комментарием к системе Освальда Вирта. Подобных трудов, включая монументальное исследование самого мастера, существует достаточно. Ее амбиция иная и, возможно, более дерзновенная. Она стремится использовать Таро Вирта именно так, как завещал его создатель – не как музейный экспонат для интеллектуального препарирования, а как живую «инициатическую машину». Она решается повернуть ключ зажигания этого удивительного механизма.
Автор этих «Медитаций» принимает вызов Вирта со всей серьезностью. Он не остается снаружи храма, каталогизируя его архитектурные особенности. Он переступает порог. Для него каждый из двадцати двух Великих Арканов – это не картонный прямоугольник с изображением, а живые «Врата», ведущие в особое состояние бытия, в пульсирующее пространство архетипа. Он берет созданную Виртом священную диаграмму и погружается в нее всем существом, позволяя ей раскрыться, заговорить на своем символическом языке, развернуться в целую вселенную смыслов.
Метод этой книги – путь активной медитации, или, используя термин Карла Густава Юнга, «активного воображения». Автор не препарирует символы холодным скальпелем анализа. Он вступает с ними в живой диалог, становится участником их мистерии, проживает их драму изнутри. Сердцем каждой главы является раздел «Сновидение…» – «Сновидение Фокусника», «Сновидение Папессы», «Сновидение Императора». Эти «сновидения» – не произвольные фантазии расслабленного ума, а дисциплинированная попытка воссоздать тот внутренний опыт, который кристаллизован в каждом Аркане. Это стремление ответить на вопросы, которые не задает академическая наука: «Каково это – быть подвешенным между небом и землей?», «Что чувствует душа в момент удара молнии по Башне гордыни?», «Какова живая реальность того, кто танцует в центре Мира?».
Чтобы совершить это погружение в живую реальность Арканов, автор не ограничивается инструментарием, завещанным Виртом – каббалой, алхимией, масонской символикой. Он делает решительный шаг дальше, демонстрируя, что подлинная универсальность Таро позволяет ему резонировать со всеми струнами мировой духовной арфы. На страницах этой книги герметическая система Вирта вступает в симфонический диалог с поразительным хором голосов из всех эпох и традиций.
Голос александрийских гностиков, повествующих о космической тоске падшей Софии, помогает нам проникнуть в молчаливую тайну Папессы. Иератическая поэма Парменида и теургическая мудрость императора Юлиана освещают природу идеального царства Императрицы и организующую волю Императора. Экстатическая молитва Луция к Исиде из «Метаморфоз» Апулея становится золотым ключом к вратам Великой Матери. Мистический опыт Меркавы – огненного восхождения через семь небесных дворцов – раскрывает эзотерическую анатомию триумфального пути Колесничего.
Этот полифонический хор можно слушать бесконечно. Здесь переплетаются мантры Ригведы и афоризмы Упанишад, диалектика Платона и эманации Плотина, суфийские газели Ибн Араби и световые видения «Зоара», хоровые строфы Эсхила и терцины Данте, афоризмы Заратустры и исповедальные откровения Толстого. В таком прочтении Таро предстает подлинно универсальным языком – алхимическим тиглем, где Восток сплавляется с Западом, миф обручается с логосом, поэзия венчается с метафизикой.
В этом заключается достоинство книги: она освобождает Таро из душного гетто «эзотерической» субкультуры и возводит его на подобающий пьедестал в пантеоне мировой Софии. Она неопровержимо доказывает, что вечные вопросы, кристаллизованные в Великих Арканах – о природе самости, о парадоксе познания, о бремени выбора, о мистерии жертвы, о танце смерти и воскресения – это те самые вопросы, которые жгли сердца всех подлинных искателей истины. Таро – лишь один из языков ответа, но язык уникальный, ибо он говорит не дискурсивными понятиями, а живыми образами, обращаясь не только к рассудку, но к целостности нашего существа.
Эта книга – не путеводитель для туристов по стране символов. Она не предложит вам удобных формул вроде «Дурак означает новые начинания». Она приглашает вас самим стать Дураком – сделать тот первый, головокружительный шаг в бездну и пережить изнутри священный ужас и восторг этого прыжка в неизвестное. Это медленное, вдумчивое чтение, требующее не пассивного потребления, а активного со-творчества, готовности не просто узнавать, но трансформироваться.
Маршрут, предлагаемый книгой, – это инициатическое странствие через все двадцать два состояния сознания, запечатленные в Великих Арканах. Это одиссея души, начинающаяся с первого проблеска самосознания и завершающаяся растворением в невыразимой полноте Абсолюта. Позвольте же набросать карту этого путешествия, чтобы яснее увидеть архитектуру того внутреннего паломничества, в которое зовет нас книга.
Странствие начинается, как и подобает всякому генезису, с Аркана I – Фокусника. Книга немедленно погружает нас в его пламенную суть: перед нами не ярмарочный иллюзионист, а Демиург в момент творения, живое воплощение божественного «Да будет!». «Сновидение Фокусника» – это визионерский опыт рождения множественности из Единого, мистерия первого различения. Мы становимся свидетелями того, как из точки Кетер изливается четырехгранный мир, как в руках юного бога вспыхивают орудия четырех стихий, как само его тело превращается в иероглиф Алеф – мост между безднами. Это не академическое описание символики, а орфический гимн творящей Воле, которая каждый миг лепит вселенную из глины возможностей. Книга заставляет нас почувствовать себя этим космическим артистом у его магического верстака, для которого бытие – бесконечная игра самопознания.
Но за каждым Словом должно стоять Безмолвие, за каждым проявлением – Тайна. Аркан II, Папесса, уводит нас в полярно противоположное пространство. Мы покидаем залитую солнцем арену действия и погружаемся в лунные чертоги Души. Папесса – это Исида под покрывалом, гностическая София, каббалистическая Шхина, Вечная Женственность в ее девственном, хранящем, вынашивающем аспекте. «Сновидение Папессы» становится паломничеством по лабиринтам женской мистерии: от литании Луция перед троном Исиды до космического плача Софии над своим несовершенным творением, от любовной тоски Суламифи до трагической легенды о папессе Иоанне. Мы открываем, что за маской неподвижности скрывается целая вселенная – океан интуитивного знания, гнозиса сердца, мудрости, которая открывается не штурмующему, а внимающему священной тишине.
Из священного брака активного импульса (I) и восприимчивого лона (II) рождается первое гармоничное творение – Аркан III, Императрица. Она – София в своем царственном аспекте, Венера-Урания, живое воплощение платоновского мира идей. Если Папесса была безбрежным океаном потенциальности, то Императрица – полноводная река, несущая животворные воды в долину проявленных форм. Этот переход раскрывается через призму философии Парменида: Императрица царствует в сфере истинного Бытия – единого, неизменного, сияющего совершенством, – в то время как под ее стопами, на попранном серпе луны, кишит иллюзорный мир «мнений смертных», калейдоскоп вечной метаморфозы. Она – воплощенная Гармония, космический Разум, который через Эроса-демиурга оплодотворяет первозданный хаос и рождает из него Красоту.
Но даже самые возвышенные идеи остаются бесплодными грезами без воплощения в плотной материи. Аркан IV, Император, знаменует решительный спуск из эфирных садов Императрицы в царство кристаллизованной структуры. Он – Великий Архитектор Вселенной, переводящий небесные чертежи на язык камня и стали. «Сновидение Императора» разворачивается как захватывающее исследование метафизики Власти в ее четырех ликах: от трансцендентного Царя Мира, неподвижной оси мироздания, до демонического Князя мира сего в образе римских императоров; от солнечного Царя-Теурга герметистов до титанической воли Наполеона, перекраивающей карту Европы. Автор показывает, что Император – не просто деспот, упивающийся властью, а живое воплощение космического принципа реализации. Он – «Дверь» (Далет), через которую дух нисходит в материю, даруя ей закон, меру и нерушимый порядок.
Следующая ступень восхождения – Аркан V, Папа, или Иерофант. Если Император возвел каркас мироздания, то Папа вдыхает в него живую душу, наполняет священным смыслом. Он – Pontifex Maximus, «величайший строитель мостов» между берегами божественного и человеческого. Книга показывает его не как окаменевшего догматика, а как живого носителя Традиции – той золотой цепи передачи, что связывает поколения инициируемых. «Сновидение Папы/Иерофанта» превращается в мистерию тройного посвящения. Мы проходим путь от профанного «вызывания» из толпы (Экклесия) через принятие прообраза Закона (евхаристическая жертва Мелхиседека) к эзотерическому озарению, вспыхивающему в сиянии оракульских камней Урим и Туммим, чтобы воскреснуть в новом достоинстве «священника по чину Мелхиседекову». Это проникновенное откровение о природе истинного Учителя – того, кто не вливает мертвую доктрину в пассивные сосуды, а помогает рождению живой истины в душах учеников.
Первая пентада Арканов вооружила нашего Героя всем необходимым арсеналом: пламенной волей, глубинной интуицией, творящим разумом, организующей структурой и освящающим законом. Теперь, в Аркане VI, Влюбленный, он впервые остается один на один с величайшим даром и проклятием человеческого удела – свободой выбора. Книга показывает, что это не банальный выбор между добродетелью и пороком, а мучительное распятие между двумя ликами блага: путем вертикального восхождения к Афродите Урании и путем горизонтального расцвета в объятиях Афродиты Пандемос. «Сновидение Влюбленного» – это агония экзистенциального паралича, когда воля раздирается противоположными притяжениями. Но спасение приходит не через рациональный расчет выгод. Оно является как молния озарения, как неотразимая стрела Эроса, как тихий голос даймона, шепчущий: «Ты выбираешь не женщину, а путь к своей внутренней Возлюбленной – единой и неделимой Душе». Выбор перестает быть отсечением и становится священным браком с собственной судьбой.
Совершив выбор в тайниках сердца, Герой должен явить его миру в пламени действия. Аркан VII, Колесница, воспевает триумф этой новорожденной, целостной воли. Но это не грубое торжество эго. Перед нами эго в его высшей, солнечной ипостаси – как совершенный инструмент духа. Возничий предстает не просто воином-победителем, а мистагогом, восходящим на своей Меркаве – огненной колеснице души. Управление парой сфинксов без видимых вожжей раскрывает тайну истинного контроля: не через насилие и принуждение, а через достижение абсолютного внутреннего равновесия, когда противоположности сами начинают служить единой цели. «Сновидение Колесничего» разворачивается как инициатическое восхождение через семь небесных дворцов (Хейхалот). На пороге каждого чертога герой проходит испытание, предъявляя не грубую силу, а тончайшее духовное качество: смирение перед Бесконечным, непоколебимую веру, кристальную отрешенность. Кульминация – не битва с космическим драконом, а преодоление тончайшего искушения духовной гордыней перед самым Престолом Славы. Победа Колесничего – это не покорение внешнего мира, а окончательное овладение внутренним космосом.
Этот первый септенарий – путь кристаллизации личности – достигает своего апогея. Но за каждым зенитом неизбежно следует закат, за каждым действием – его кармическое воздаяние. Начинается второй, более таинственный и трудный этап одиссеи – путь души через лабиринты испытаний.
Он открывается Арканом VIII, Справедливость. Мы переступаем порог безмолвного чертога вселенского Закона. Здесь не заседает человеческий трибунал – здесь работает безличная, неумолимая механика Кармы. Автор исследует ее природу через два сакральных атрибута: Весы и Меч. На чашах Весов взвешивается не только ложь против истины в легендарном суде Соломона, но и тончайшие градации духовного достоинства – как в мистической встрече Авраама с Мелхиседеком, где земной патриарх склоняется перед вечным священником. В холодном лезвии Меча, словно в зеркале Немезиды, проносятся тени великих трагедий – терзания Ореста, ярость Медеи, безумие Гекубы – демонстрируя, что человеческая, пристрастная «справедливость» есть лишь эвфемизм для бесконечной вендетты. Истинная Справедливость – это кристальная ясность, рассекающая покровы майи и обнажающая железную цепь причинности. Герой прозревает: он не марионетка рока, а вечный кузнец собственной судьбы.
Осознав груз ответственности, он должен удалиться от мирской суеты, чтобы встретиться с собой. Аркан IX, Отшельник, – это не эскапизм, а погружение в глубины. «Сновидение Отшельника» начинается с изнуряющей духовной акедии – той экзистенциальной тошноты, которая гонит искателя в пустыню души. Там он встречает своего архетипического двойника – саркастичного мудреца Диогена, вручающего ему фонарь с парадоксальным наставлением: искать не абстрактного Бога в небесах, а конкретного Человека в себе самом, освещая лишь следующий шаг, не пытаясь охватить взглядом весь путь. Погружаясь в «Совершенную Ночь» интроспекции, Отшельник открывает в своей душе целый космос, обретает негасимый внутренний свет и, вернувшись к людям, становится молчаливым целителем, чье главное лекарство – не мудрые речи, а бездонная способность слушать чужую боль.
Внутреннее пламя возжжено, но теперь оно должно выдержать натиск космических ветров. Аркан X, Колесо Фортуны, бросает героя в водоворот безличных мировых циклов. Колесо предстает не как рулетка слепого случая, а как грандиозный, безостановочный механизм мироздания (ROTA-TARO), чьи обороты задает непроизносимое Имя. «Сновидение Колеса Фортуны» – это головокружительный калейдоскоп состояний: от стоического бунта Боэция в темнице до фаталистической русской рулетки лермонтовского Вулича, от экстаза восхождения с Германубисом до ужаса падения с Тифоном. Спасение приходит через парадоксальное озарение: нужно перестать цепляться за обод, отпустить хватку и позволить центростремительной силе втянуть тебя в неподвижную ось. Там, в центре циклона, герой сам становится Сфинксом – невозмутимым владыкой перемен, разгадавшим загадку и обретшим атараксию в самом сердце хаоса.
Но найти центр – лишь половина задачи. Нужно овладеть силами, вращающими космическое колесо. Аркан XI, Сила, раскрывает природу этой власти. Это не брутальная мужская мощь, а несокрушимая в своей мягкости женская сила духа. «Сновидение Силы» – одна из самых визионерских и захватывающих медитаций книги. Героиня оказывается в лазуритовом лабиринте вавилонских Врат Иштар, где ей предстоит встреча с ожившим Красным Львом – проекцией ее собственной первобытной ярости и архаического ужаса. Разворачивается алхимическая мистерия укрощения: это не схватка, а священный брак. Пробудив свою внутреннюю Деву – нетронутую целостность бытия, символизируемую Белой Розой и лемнискатой бесконечности, – она не подавляет зверя, а входит с ним в интимное соприкосновение, позволяя его огню трансмутироваться в преданность. Лев преображается в Единорога – одухотворенную мощь, а героиня становится той Девой, чья власть зиждется не на праве кулака, а на праве любви.
Обретя силу, Герой должен совершить последний, парадоксальный акт – принести ее в жертву. Аркан XII, Повешенный, являет добровольную капитуляцию эго перед ликом Бесконечного. Это не крах, а апофеоз. «Сновидение Повешенного» разворачивается как многоактная мистерия. Мы созерцаем Одина, пригвоздившего себя копьем к Мировому Ясеню ради обретения рун мудрости. Мы переживаем головокружительное откровение «перевернутого мира», где все ценности инвертированы – слабость оборачивается силой, поражение – победой, безумие – высшим разумом. Но автор идет еще глубже, погружая нас в трагическую мистерию «священного предательства». Повешенный отождествляется с проклятыми фигурами Иуды Искариота и Якова Франка – теми, кто взвалил на себя космическое проклятие ради искупления мира и был отвергнут и небом, и землей. Жертва завершается алхимическим растворением (solutio) ветхого человека и кристаллизацией нового, пневматического сознания. «Свершилось» – но это не конец, а преддверие.
За добровольной смертью эго следует его окончательная, бесповоротная аннигиляция. Аркан XIII, карта без имени, которую профаны называют Смертью, являет работу космического Жнеца. Медитация начинается с предсмертной агонии толстовского Ивана Ильича, задыхающегося в «черном мешке» собственного нарциссизма, и достигает апогея в апокалиптической панораме Поля Черной Земли. Здесь безликий Скелет-садовник с методичностью автомата срезает серпом все отжившее – золотые короны властителей, мускулистые руки воинов, прекрасные головы красавиц – превращая человеческую гордыню в плодородный перегной. Процесс тотального очищения завершается в темных водах Реки Мем, где происходит Великое Растворение всех форм в первозданном хаосе. Но из этой всеобщей смерти, из космической пустоты, из белого черепа на черноземе вспыхивает новый, нездешний свет и пробиваются первые изумрудные ростки грядущей жизни. Смерть раскрывается не как финал, а как радикальное пробуждение к Реальному.
После радикального очищения XIII Аркана на опустошенную сцену нисходит Аркан XIV, Умеренность. На выжженное поле спускается ангельская сущность, чтобы совершить священную работу исцеления и реинтеграции. Это не механическое смешивание, а тончайшее алхимическое темперирование – искусство создания новой гармонии из разрозненных элементов. «Сновидение Умеренности» разворачивается как видение божественной алхимии в действии. Мы становимся свидетелями того, как Ангел-Целитель переливает квинтэссенцию жизни из золотого солнечного кубка в серебряную лунную чашу, создавая невозможную циркуляцию против всех законов физики – акт космической сублимации. Этот вечный поток Aqua Vitae, живой воды, в которой растворены огонь духа и слезы души, омывает все внутренние раны, растворяет кристаллизованные травмы и воскрешает увядшие лотосы наших потенциалов. Герой, прошедший через нигредо растворения, обретает новую, флюидную форму – он становится мистической Рыбой (Нун), свободно скользящей в целебном эликсире собственной преображенной души.
Второй септенарий – инициатический путь души – достигает завершения. Но впереди маячит последнее, самое грозное испытание – путь духа через врата трансперсональных сил.
Путь духа начинается с нисхождения в абсолютную тьму – уже не в лунные сумерки подсознания, а в сам тронный зал Князя Тьмы. Аркан XV, Дьявол, являет не встречу с метафизическим злом, а столкновение с собственной Тенью, с нашей фундаментальной привязанностью к плотности материи. «Сновидение Дьявола» мастерски препарирует анатомию искушения. Все начинается с гипнотического зова свирели Пана – ностальгии исцеленной души по весомости, по вкусу крови и соли, по хмелю воплощенного бытия. Это влечение приводит к добровольному нисхождению, к коронации Бафомета – ледяного интеллекта, чья власть зиждется на искусстве полуправды. Раскрывается центральная тайна Аркана: цепи на пленниках висят свободно. Наше рабство – акт свободной воли. Мы не узники, а адепты, прикованные не железом, а собственной жаждой иметь твердую «опору» (Самех) в зыбком мире иллюзий. Освобождение приходит не через героическую борьбу, а через гнозис. Когда герой находит мужество приблизиться к трону и заглянуть в пустые глазницы Дьявола, он видит не демоническую личность, а безличную Силу – Великий Магический Агент, который сам по себе ни свят, ни проклят. Прозрев природу иллюзии, он обретает суверенное право выбора.
Но что если цепи не сброшены? Что если мы слишком отождествились с архитектурой нашей тюрьмы, превратив ее в уютный дом? Тогда вмешивается Аркан XVI, Дом Божий – Башня. Это не возмездие разгневанного божества, а хирургическая операция космического милосердия, электрошок для впавшего в кому духа. «Сновидение Башни» разыгрывается как классическая трагедия в четырех актах. Прелюдия – гордый архитектор на вершине своей неприступной цитадели, упоенный иллюзией окончательного триумфа. Развитие – нарастающее ощущение Взгляда, немигающего Ока (Айн) Абсолюта, в свете которого вся конструкция эго обнажает свою картонную природу. Кульминация – удар молнии Истины, разящей не человека, а корону его гибриса, и экстатический ужас обрушения, когда вся вавилонская башня ложных идентификаций рассыпается в прах. Катарсис – благодать среди руин, когда на расчищенную землю вместе с обломками начинают падать разноцветные капли божественной росы, семена грядущего возрождения. Катастрофа оборачивается избавлением.
После огненного крещения Башни следует крещение звездными водами. Аркан XVII, Звезда, воспевает надежду, восставшую из пепла. Дева-душа восседает обнаженной на берегу вечности, и ее нагота – не стыд, а знак обретенной аутентичности. «Сновидение Звезды» – это мистерия космического исцеления и восстановления утраченной связи с музыкой сфер. Инициация начинается с воспламенения внутренней Полярной звезды – неугасимого маяка Самости – и настройки всей системы тонких тел в резонанс со звездным хором. Затем разворачивается таинство космической щедрости: став кристально чистым каналом, героиня изливает амриту жизни и в темные воды коллективного бессознательного, и на жаждущую почву сознания. Этот акт безусловного служения рождает чудо метаморфозы – из саркофага разрушенного эго воспаряет голубокрылая Психея, готовая к последнему полету в объятия своего божественного Возлюбленного.
Но прежде чем достичь солнечного апофеоза, душа должна пройти через последнее, самое коварное испытание. Аркан XVIII, Луна, погружает нас в лабиринт предрассветных сумерек подсознания. Это зыбкое царство описывается как пограничье между сном и явью, где отраженный свет Луны искажает все контуры реальности. Здесь пробуждается весь бестиарий наших страхов: прирученные фобии (пес), атавистические ужасы (волк) и регрессивная тяга прошлого (рак, пятящийся в первозданный океан). Это владения Майи-обманщицы, где божественное безумие неотличимо от банального психоза. Единственный компас в этом тумане – не анализ и не борьба, а чистое свидетельствование, доверие той единственной звезде, что еще мерцает в тайнике сердца. Медитация завершается парадоксальным прозрением: Луна – не враг, а темный лик Великой Матери, иррациональной, циклической силы жизни. Ее нужно не побеждать, а с благодарностью принять, позволив лунному приливу вынести тебя на берег Нового Дня.
И вот Рассвет наступает. Аркан XIX, Солнце, воспевает триумф кристально ясного, полуденного сознания. Все фантомы и миражи лунного царства испаряются в его суверенных лучах. «Сновидение Солнца» – это дифирамб обретенной целостности. Но это не статичный рай вечного блаженства, а динамичный эдем созидательного труда. Центральный образ медитации – священный иерогамос Нового Адама и Новой Евы, двух полюсов души, которые, пройдя через горнило испытаний, наконец воссоединяются в ослепительном свете гнозиса. Они больше не изгнанники рая – они его архитекторы. Их ограда – не темница, а теменос, священное пространство, возведенное из рубиновых кирпичей труда и золотых кирпичей мудрости, скрепленных лазуритовым раствором любви. Перед нами образ идеального полиса души, основанного на внутреннем братстве, творческой синергии и солнечной ясности. Блаженство обретено не в отшельничестве, а в гармоничном со-творчестве всех аспектов бытия.
Казалось бы, что может превзойти это солнечное совершенство? Какая вершина может быть выше этого сияющего зенита? Но одиссея еще не завершена. Из самого сердца достигнутой полноты раздается последний, всепронизывающий Зов. Аркан XX, Суд, являет не приговор карающего судии, а трубный глас, пробуждающий к невообразимо высшему модусу существования. «Сновидение Суда» разворачивается как апокалиптическая мистерия воскресения. Мы созерцаем героя, погруженного в благословенный сон в мраморном саркофаге своего совершенства, внезапно пробужденного архангельской трубой. Он отваливает надгробный камень и восстает в новом, адамантовом, сапфировом теле света. Вместе с ним из праха веков поднимаются его метафизические прародители – Отец-Логос и Мать-София. Он, Сын-Антропос, становится их живым синтезом, их эсхатологическим наследником. Это третье, финальное рождение – рождение Мастера, который принимает из рук вечности свиток Гнозиса и чашу Агапе, готовый отныне не просто обитать в космосе, а со-творить его в соответствии с божественным замыслом.
И вот – апофеоз. Аркан XXI, Мир, венчает Великое Делание абсолютным свершением. Герой, прошедший через все алхимические трансмутации, является теперь в образе танцующего Андрогина, Anima Mundi, одушевленной Вселенной. «Сновидение Мира» – это экстатическое растворение в океане Всеединства. Протагонист оказывается внутри Космического Яйца, сияющей мандорлы, где сливается со своим контрасексуальным двойником в окончательном coincidentia oppositorum. Танец героя – это космический танец Шивы-Натараджи, в каждом движении творящий и растворяющий мириады миров. По четырем углам мандалы пробуждается Тетраморф – квартет священных существ, гармоничный хор которых поддерживает вечное вращение. Но в самый миг абсолютного триумфа открывается последняя, ошеломляющая истина: даже это совершенство – лишь асимптотическое приближение к недостижимому Абсолюту. Душа Мира – вечно вписываемый многоугольник, стремящийся к идеальной окружности Единого. И в этом бесконечном любовном стремлении, а не в финальном растворении, пульсирует подлинная свобода, подлинная радость, подлинный Мир.
Но что таится за гранью завершенности? Что происходит, когда последний аккорд симфонии отзвучал? Здесь автор подводит нас к ultima thule всей системы – Аркану 0, Дураку. Он не двадцать вторая ступень лестницы, а сам Ноль, Айн Соф, бездна Небытия, из которой все эманирует и в которую все возвращается. «Сновидение Дурака» – самый дерзновенный и парадоксальный пассаж книги. Anima Mundi, пресытившись собственным совершенством, добровольно совлекает с себя все одеяния славы, сворачивает всю мудрость вселенной в нелепый узелок и делает шаг из своего рая в зияющую пропасть. Она становится божественным безумцем, юродивым космоса, пляшущим босиком по лезвию абсурда, подгоняемым кусающей рысью собственной неугомонной совести. Это путь кенозиса – через утрату всех идентичностей, через священное безумие, к растворению в первозданном Хаосе. Но это падение – не аннигиляция. В самой бездне Дурак преображается в Дух-Голубя, в чистую потенцию, которая у врат нового эона встречает молодого Фокусника и вручает ему инструменты для новой космогонии. Уроборос замыкается. Омега становится Альфой.
Таков маршрут, начертанный в этой книге. Это не линейное продвижение от станции к станции. Это восходящая спираль, проводящая нас через три великие инициации: становление Личности (Арканы I—VII), трансформацию Души (Арканы VIII—XIV) и апокалипсис Духа (Арканы XV—XXI), чтобы в финале вернуть в первозданную, генеративную Пустоту Дурака – но уже преображенными всем пережитым гнозисом.
Стиль книги – насыщенный, символически плотный, местами приближающийся к визионерской поэзии – может показаться вызовом современному читателю. Эти медитации требуют не пассивного потребления информации, а активного со-участия в мистерии. Книга не предлагает готовых рецептов, но заражает неутолимой жаждой поиска. Она не убаюкивает, а пробуждает. Она не возводит догматическую систему, а взрывает ее изнутри, демонстрируя, что за каждой формулой, за каждым символом трепещет живой, невыразимый, трансформирующий опыт.
В конечном счете, «Медитации на Таро Освальда Вирта» – это манифест духовной свободы. Свободы от окаменевших догм, от парализующих страхов, от гипнотических иллюзий, от заготовленных истин и даже от собственного, с таким трудом достигнутого совершенства. Это приглашение увидеть в Таро не музейный экспонат, а живого собеседника, говорящего на вечном языке символов. Собеседника, который не станет льстить или утешать, но который, если вы найдете мужество вслушаться, может поведать самую важную историю во вселенной – историю вашего собственного становления.
Автор этих строк надеется, что предисловие послужило не столько путеводителем, сколько аперитивом, пробуждающим аппетит к основному пиршеству смыслов. Ибо, как учил древний мудрец, истинный вкус пудинга познается только в самом вкушении. Переверните же страницу. Сделайте первый шаг в неизвестное. Фокусник уже расставил свои инструменты на столе. Великая Игра начинается.
Глава 1. Аркан I – Le Bateleur. Фокусник
Ключевые слова: Инициатива, Активность, Начало, Воля, Сознание, Я, Умение, Творческий импульс, Концентрация, Единство-Принцип.
Буква иврита: Алеф – Бык.
Каббалистическое соответствие: Кетер (Корона, Первопричина).
Врата
Как получилось, что во главе колоды Таро, в самом ее начале, под номером «Один», стоит не царь, не жрец и не бог, а уличный артист, фокусник, жонглер? Этот вопрос задавал еще Кур де Жебелен, один из первых исследователей Таро. И сам же давал на него философский ответ: поскольку видимая Вселенная – это лишь магия и иллюзия, ее Творец может быть представлен лишь как величайший Иллюзионист, ошеломляющий нас игрой своего мастерства. Мы – игрушки в вихре видимостей, созданных взаимодействием неведомых нам сил.
Освальд Вирт подхватывает эту мысль и углубляет ее. Первый Аркан – это не просто аллегория мироздания. Это ключ к пониманию самого принципа действия. Во Вселенной – это Бог как великий двигатель всего. В человеке – это «Я», точка опоры индивидуальной инициативы, центр восприятия, сознания и воли. Это тот принцип самосозидания, который дан каждому из нас. Фокусник – это не обманщик в вульгарном смысле. Он – тот, кто творит реальность силой своей воли и умения. Он – Маг.
Эта карта – не портрет конкретного человека. Это диаграмма действующей силы, первого импульса, с которого все начинается.
Ландшафт Символов
Давайте подойдем к столу Фокусника и внимательно рассмотрим каждый предмет, каждый жест, каждый цвет.
Фигура и Поза. Перед нами не убеленный сединами мудрец, а стройный, быстрый и чрезвычайно подвижный юноша. Его энергия бьет через край. Он не может стоять на месте, он всегда в действии. Его кудрявые светлые волосы напоминают об Аполлоне – солнечном боге творчества и разума. Лицо его улыбается, но с хитрецой; он полон утонченности и не спешит открывать свои секреты первому встречному.
Самое важное – его поза. Движение рук и наклон корпуса безошибочно прочерчивают в воздухе очертания первой буквы еврейского алфавита – Алеф. Это не случайное совпадение, а центральный ключ к Аркану. Фигура Фокусника и есть живой иероглиф, воплощающий принцип Начала. Его ноги, уверенно стоящие, отсылают к масонской символике, к положению ученика, делающего первый шаг на пути посвящения.
Шляпа. Головной убор Фокусника имеет форму лемнискаты, математического знака бесконечности (∞). Но Вирт видит в нем нечто большее: это «живая сфера, образованная активной эманацией мысли», наше «ментальное небо», по которому движется солнце Разума. Это символ непрерывного, цикличного движения мысли, соединяющей внутренний мир с внешним, верх с низом.
Одеяние. Платье разноцветное, что говорит о многогранности талантов и способности работать с разными энергиями. Но преобладает красный цвет – знак активности, действия, воли, огня. Пять пуговиц на куртке, по Вирту, намекают на квинтэссенцию, пятый элемент, дух, который оживляет четыре стихии материального мира.
Стол. Это сцена, на которой разворачивается действие. Платформа феноменального мира. У стола всего три ноги, что символизирует три алхимических принципа, три столпа проявленного мира: Сера (Дух, энергия), Ртуть (Душа, сознание) и Соль (Тело, материя). На этой основе зиждется вся видимая реальность.
Четыре Инструмента. На столе лежат три предмета, а четвертый – Жезл – находится в руке Фокусника. Это символы четырех стихий, четырех миров Каббалы и четырех глаголов Посвящения, образующих «Тетраграмматтон Магов».
Чаша (Кубок). Стихия Воды. Мир Брия (Творения). Глагол SAPERE (Знать). Это мудрость, интуиция, понимание, Святой Грааль, из которого пьют знание.
Меч. Стихия Воздуха. Мир Йецира (Формирования). Глагол OSARE (Сметь, Дерзать). Это интеллект, анализ, слово, способность отличать истину от лжи и отсекать иллюзии.
Пентакль (Деньги). Стихия Земли. Мир Асия (Действия). Глагол TACERE (Молчать). Это материальный результат, конкретная точка опоры для любого действия, тело, форма. Фокусник указывает на него пальцем правой руки, концентрируя на нем свою волю, «намагничивая» материю. Молчание здесь – это не бездействие, а умение хранить силу и знание до момента их правильного применения.
Жезл (Посох). Стихия Огня. Мир Ацилут (Эманации). Глагол VOLLERE (Желать, Волить). Это сама воля, чистый импульс, скипетр власти. Левой рукой Фокусник держит Жезл, направляя его на Пентакль. Он черпает энергию из «небес» (верхний, синий конец жезла) и проецирует ее через свою волю (нижний, красный конец) на материальный объект.
Растение под столом. Из земли пробивается цветок, похожий на тюльпан, но его бутон еще не раскрыт. Это символ потенциала, посвящения в самой зачаточной стадии. Талант есть, но он еще должен расцвести. Мы увидим этот цветок уже раскрывшимся у Императора (IV) и увядающим перед Дураком (XXII).
Нити Смыслов
Каббала. Кетер. Первый Аркан соответствует первой сефире Древа Жизни – Кетер (Корона). Кетер – это точка первоначальной эманации, чистый Дух, Единство-Принцип, из которого возникает все сущее. Это «Я есмь» до всякого определения. Это чистая потенциальность, воля к проявлению. Фокусник – это Кетер, спустившийся на план действия. Он – отражение единого мыслящего Субъекта в эго разумного существа. Он – наше личное, индивидуальное «Я», которому дана задача сотворить самого себя и свою реальность.
Буква Алеф. Алеф – первая буква алфавита, но она не имеет собственного звука, она – молчаливый носитель гласных. Она символизирует единство, первопричину, дыхание жизни (руах). Ее начертание (две буквы йод, разделенные косой чертой вав) символизирует принцип «что наверху, то и внизу». Фокусник, чья фигура намекает на Алеф, и есть этот живой мост между мирами. Он черпает идеи из мира высшего и воплощает их в мире низшем.
Архетип Трикстера. Исторически, Le Bateleur – это уличный артист, обманщик, играющий в «наперстки». В нем живет дух Меркурия/Гермеса – бога торговли, ловкости, красноречия, но также и плутовства. Этот архетип Трикстера важен, поскольку он напоминает об амбивалентности силы. Любой талант, любое умение можно использовать как во благо (мастерство, дипломатия, убеждение), так и во зло (мошенничество, манипуляция, шарлатанство). Первый Аркан ставит нас перед выбором: быть Магом, творящим свою реальность, или мошенником, обманывающим себя и других. Он призывает к самоконтролю, самостоятельности и освобождению от предрассудков, чтобы наша воля была чистой.
Путь к Себе: Медитация
Представьте, что вы стоите перед столом Фокусника. Это ваш личный верстак, ваша мастерская.
1. Осмотрите свои инструменты. Что является вашим Жезлом? Какова ваша истинная Воля, ваше самое сокровенное желание? Почувствуйте его как огненный стержень в вашей левой, воспринимающей руке.
2. Взгляните на Чашу. Каким Знанием она наполнена? Что говорит вам ваша интуиция? Готовы ли вы испить из нее, чтобы обрести Мудрость?
3. Возьмите в правую, действующую руку Меч. Какие иллюзии, страхи и сомнения вам нужно отсечь, чтобы ясно видеть свой путь? Произнесите свои слова Истины (это могут быть мантры, Имена Бога, философские тезисы, теологумены). Почувствуйте смелость и решимость.
4. Посмотрите на Пентакль на столе. Это ваша цель, ваш проект, ваше здоровье, ваше материальное благополучие. Сосредоточьте на нем всю свою волю (Жезл), всю ясность мысли (Меч) и всю мудрость (Чаша). Укажите на него пальцем и скажите: «Да будет так». Ощутите, как ваша энергия «намагничивает» реальность.
5. Осознайте свою позу, ваше тело как букву Алеф. Вы – проводник между небом и землей. Вдохните идею (верхний йод), проведите ее через себя (вав) и выдохните ее в материю (нижний йод).
6. Почувствуйте под ногами землю, из которой пробивается нераскрытый цветок. Это ваш потенциал. Он ждет вашего действия, чтобы расцвести.
Фокусник – это аркан активной медитации. Он не призывает к пассивному созерцанию, а требует действия, концентрации и реализации. Он учит главному: начало всего – в тебе.
Квинтэссенция
Я есть. Я могу. Я делаю. Мир – моя мастерская, а воля – мой главный инструмент. Каждое мгновение я начинаю творение заново.
Сновидение Фокусника
…и когда веки тяжелеют, когда мир внешних форм, этот пестрый, назойливый карнавал чувств, рассыпается в цветную пыль, я не проваливаюсь в сон. Я проваливаюсь в Себя.
Я – там, где еще нет «там». Я – в том, что было до Начала. Я слышу гимн, который еще никто не сложил, гимн из Ригведы, рождающийся из самой тишины. «Не было не-сущего, и не было сущего тогда. Не было ни воздушного пространства, ни неба над ним. Что двигалось? Где? Под чьей защитой?» Я и есть этот вопрос. Я – та тьма, сокрытая тьмою, неразличимая волна, первобытный океан возможностей. Но вот… что-то происходит. Дыхание. «Без дуновения дышало Единое своей собственной силой. Не было ничего другого, кроме него». Я чувствую это дыхание без воздуха, этот пульс без сердца. Это дыхание – Я. Это Единое – Я. Это Алеф, еще не ставший буквой, еще не обретший форму, чистая потенция, придыхание, из которого родятся все двадцать два ключа к замкам мироздания. Я – тайна трех голов в одной, священный Шин, скрытый в сердце Алефа: два Йода, два мира, горний и дольний, соединенные и одновременно разделенные наклонной чертой Вав, этим мостом, этой раной, этим позвоночником. Это первая бороздка в эмбрионе, которая станет осью и сделает человека прямоходящим. Я – гармония всеобщего равновесия, я – обещание дня и ночи, я – грядущая борьба Каина и Авеля, уже заключенная в моем безмолвии. Я – «Не То, не То», вечное neti, neti Упанишад, ибо любое определение меня умалит.
И в этой безграничной пустоте, в этом океане самости, рождается первое семя. Желание. Кама. «Вначале на него нашло желание, которое было первым семенем мысли». Это не похоть, не жадность. Это – воля к проявлению. Это воля к власти в ее самом чистом, ницшеанском смысле – не стремление доминировать, а неукротимое желание творить, преодолевать себя, придавать форму хаосу. Это тоска Единого по Многому. Это любовь Бога к своему собственному отражению, которое он еще только собирается создать. И я, Единое, шепчу сам себе первое слово, которое станет фундаментом всех вселенных: «אהיה אשר אהיה» – «Я есмь Тот, Кто есть» (Эхье Ашер Эхье). Это акт высшей воли, первое утверждение, которое разрывает пелену небытия.
Я стою. Но подо мной не пол, а точка. Одна-единственная, не имеющая измерений, точка Кетер, в которой сжато все – все взрывы сверхновых, все тихие молитвы, все предательства и все прощения. И эта точка – тоже Я. Я смотрю на свои руки, но их нет. Есть лишь знание о них, воля к их появлению. И это знание, это тихое, но непреклонное желание, начинает творить.
Из точки, которая есть Я, конденсируется, выкристаллизовывается Стол. Он не сделан из дерева или камня. Он рожден из самого принципа Твердости, из первой мысли о границе, о том, что должно быть «здесь», а не «там». Это кубический камень основания, первая сцена для божественной игры, Лилы. Он серый, как туман над незамутненными водами Бытия, как цвет еще не разделенных идей. Он холоден, как объективная истина, и прочен, как непреложность судьбы. Он – мой первый закон, моя первая опора в этой головокружительной пустоте.
И вот появляются мои руки. Они не мои. Это руки Адама Кадмона, Великого Человека, чей позвоночник – ось мира, а дыхание – само время. Они молоды, как первый росток после пожара, и стары, как обветшалые горы. Их кожа – это пергамент, на котором написаны все возможные истории.
Левая рука взмывает вверх, к тому, что еще не названо Небом, и в ней, из самого моего намерения, рождается Жезл. Это не просто палка. Это осколок Мирового Древа Иггдрасиль, пронзивший все девять миров. Это посох Шивы, которым он отмеряет ритмы творения и разрушения. На его навершии я вижу, как на огромной змее вечности, змее Шеша, обвившей древко, покоится исполинская черепаха мировой основы, Курма, на ее спине – три белых слона, Айраваты, три гуны, поддерживающие сферу мира, Брахманду. Мой жезл – это позвоночник Вселенной, и я держу его, как дирижерскую палочку. Я чувствую, как по нему течет огонь, изначальная воля, желание «Быть!». Это тот самый огонь, о котором говорил Заратустра, огонь самопреодоления. Держа этот Жезл, я становлюсь мостом – мостом между животным и Сверхчеловеком. Я чувствую шепот змеи – это шепот знания, искушения и вечного возрождения. Я чувствую непоколебимую тяжесть черепахи – это мудрость, которая никуда не спешит. Я чувствую мощь слонов – это сила, которая может двигать миры. Это первый слог, первое движение. Это мой Скипетр, мой огонь, моя воля.
Правая рука опускается к Столу, указывая на то, что еще не названо Землей, на то, что должно родиться, обрести форму, стать видимым. Она не приказывает, она приглашает. И на Столе, из пустоты, из моего взгляда, проявляются остальные инструменты.
Вот Чаша. Золотая, но почерневшая от времени, ибо она хранит память всех эпох, всех пролитых вин и ядов. Я заглядываю в нее и вижу не дно, а звездную бездну, кружащийся вихрь душ. Это не просто сосуд. Это сама Папесса, это Исида, это София, это матка мира, Святой Грааль, череп Иоанна Крестителя, наполненный росой мудрости. В ней плещется не вино, а сами возможности, все еще не прожитые жизни, все еще не пролитые слезы, все нерассказанные истории. Я узнаю ее, эту Чашу. Гегель был прав: «Из чаши этого царства духов пенится для него его бесконечность». Я подношу ее к губам, но не пью. Пить – значит выбрать одну судьбу, одну историю. Я же хочу владеть ими всеми. Я лишь вдыхаю ее аромат – запах мокрой земли после потопа, запах озона перед сотворением света, запах соли на щеках Марии Магдалины и запах дыма от костров Джордано Бруно. Запах мирта из садов Ибн Араби и запах машинного масла из городов будущего. Эта Чаша соблазняет меня знанием всех тайн, обещает утолить любую жажду, но я знаю: выпив ее до дна, я стану лишь отражением в ней. Это моя Чаша, моя вода, моя интуиция, мое прошлое.
Вот Меч. Его платиновый клинок не блестит, он матовый, как застывшая мысль, он поглощает свет и не отдает его. Он не создан для убийства. Он создан для Различения, для священного акта dihairesis. Его острие – это великое «НЕТ», которое отделяет одно от другого, реальное от иллюзорного, Бытие от кажимости. Я провожу по нему пальцем и слышу не звон металла, а тонкий, пронзительный шепот: «Это не То». Он холоден, как разум, и остер, как первое сомнение. Он – тот волос, что, по словам Хайяма, разделяет Истину и Ложь. Когда я держу его, я становлюсь аналитиком, тем, кто рассекает единство, чтобы понять его устройство. Он обещает мне власть абсолютной ясности, но я чувствую и его опасность: можно так увлечься разделением, что забудешь о Целом. Можно разрезать мир на такие мелкие кусочки, что уже никогда не соберешь его обратно. Это мой Меч, мой воздух, мой интеллект, мое будущее.
Вот Пентакль. Тяжелый, золотой диск, сикл. На нем – крест в круге, древний символ проявленного мира. Это последняя печать, слово, ставшее плотью. Это итог, результат, застывший закон. Я касаюсь его, и он холоден, как могильная плита, и в то же время тепл, как свежеиспеченный хлеб. Это инертность материи и одновременно обещание стабильности. В нем – тяжесть земли и обещание урожая. Он приковывает меня к этому столу, к этой реальности, не дает улететь в бездну возможностей. Он – моя точка опоры и моя тюрьма. Он обещает мне безопасность и богатство, но я знаю, что его цена – свобода. Это мой Динарий, моя земля, мое тело, мое настоящее.
Четыре стихии. Четыре мира Каббалы. Четыре глагола Посвящения: Знать (Чаша), Сметь (Меч), Желать (Жезл) и Молчать (Пентакль). А я? Я – пятый элемент, Квинтэссенция, Дух, который их объединяет и приводит в движение. Как учил Прокл, «всякое множество тем или иным образом причастно единому». Я – то Единое, из которого проистекает эта священная Четверица, и в котором она находит свой смысл. Я – тот, кто должен научиться владеть ими, не став их рабом.
И я начинаю Игру.
Это не моя воля. Это Лила, божественная игра, танец Шивы и Шакти. Я – Шива, неподвижный свидетель, чье сознание – сцена. И я же – Шакти, сама энергия, сам танец, сама иллюзия. Я – Майя, великая ткачиха. Я плету миры из света и тени, из надежд и страхов, и сам же запутываюсь в своих сетях. Я жонглирую вселенными, как скоморох на ярмарке, и толпа ахает, не зная, что и она, и ярмарка, и сам скоморох – лишь часть представления. Покров Майи – это не ложь. Это искусство. Это красота, которая одновременно и открывает, и скрывает Истину. Это завеса Исиды, на которую никто не смеет поднять руку. Но я не поднимаю. Я сам ее тку. Я – человек, этот канат, натянутый над пропастью, канат между животным и Сверхчеловеком. Я танцую на этом канате, и мой танец – это сама жизнь. Я презираю «маленького человека» Ницше, того, кто ищет лишь тепла и комфорта. Я ищу опасности, я ищу высоты, я ищу танца на краю пропасти.
Видение меняется, уплотняется. Я вижу себя мальчиком. Я в Иерусалиме. Мои ноги босы, и пыль дорог кажется мне живой. Меня привели к учителю, к раввину Закхею, который думает, что знание живет в свитках. Он пишет на вощеной дощечке «Алеф» и говорит: «Повтори, дитя». Я смотрю на него, и во мне говорит не ребенок, а мудрость, которая древнее пирамид, мудрость Гермеса.
«Сначала ты, учитель, скажи мне, что есть Алеф. Почему у него три головы? Что есть средняя черта, этот Вав, пронзающий два Йода? Что есть молчание, которое он хранит, и звук, который он рождает? Расскажи мне это, и тогда, быть может, я произнесу Бет, ибо как можно понять второе, не постигнув первого?»
Учитель бледнеет. Он хочет ударить меня за дерзость, но его рука застывает в воздухе. Он видит не ученика, а саму Тору, ставшую плотью, живой свиток, который читает сам себя. Я выхожу во двор. Беру комок сырой глины, той самой, из которой был слеплен Адам, той самой prima materia. Мои пальцы, не думая, лепят птиц. Двенадцать воробьев. Они серые, безжизненные. Я смотрю на них. Я собираю в груди Дыхание, тот самый изначальный Алеф, Руах-Элоим, который носился над бездной, и выдыхаю на них.
И глина оживает. Перья становятся мягкими, глаза-бусинки вспыхивают живым огнем. Они вспорхнули с моей ладони и с щебетом разлетелись. Но в моем смехе теперь есть нотка тревоги. Я создал их, но теперь они свободны. Они – мой первый искусственный интеллект, мой первый голем. Что если они разовьются дальше? Что если однажды они вернутся, чтобы судить своего создателя? Что если моя игра вышла из-под контроля, и я, программист, стану заложником своего собственного кода? Я чувствую холодный страх всех демиургов, всех Франкенштейнов. Я создал жизнь, и теперь я за нее в ответе, но я не властен над ней.
Видение снова плывет, меняется. Я сижу на ковре, сотканном из галактик. Передо мной – доска для чаупара, Великая Игра. Мой противник – тоже Я, но с другим лицом, с лицом Кришны, лукаво улыбающегося. Я бросаю кости из слоновой кости, и они падают, определяя судьбы миров. Но кости – это тоже я. Игровое поле – я. Правила игры написаны мной на рассвете времен. Я играю сам с собой в бесконечную партию, и мой единственный интерес – красота самой игры, неожиданность комбинаций, изящество ходов. Выигрыш и проигрыш – слова из того же забытого языка, что и «верх» и «низ». Я – игрок, игра и результат.
Я вновь стою у своего Стола. Я чувствую, как моя поза, мои руки, мое тело образуют живой иероглиф. Я – Алеф. Я вижу, как на меня можно наложить символ Тай-Цзы, Великого Предела. Моя голова и поднятая рука – это белая рыба Ян, активная, творящая. Мое тело и опущенная рука – черная рыба Инь, пассивная, воспринимающая. А мой позвоночник, мой Жезл Власти – это та изогнутая линия, что их разделяет и соединяет, та самая бороздка в эмбрионе, что становится основой жизни. Я – единство и я – дуальность. Во мне – все.
«От солнца я веду свой древний род», – шепчу я, и это правда. Я – микрокосм. Как сказал старый сапожник Бёме: «Небо и земля со всеми их обитателями, и даже Сам Бог, заключаются в человеке». Я не просто посредник между Небом и Землей. Я – то напряжение, та любовь, которая существует между ними.
Иллюзия становится плотнее. Я вижу, как за моим столом, за кроваво-красной завесой, открывается лестница вниз, в землю, в мир воплощения. Я понимаю, что моя работа – не жонглировать мирами в пустоте. Моя работа – оплодотворять материю духом. Оживлять глину. Спускаться по этой лестнице, неся в руках свои четыре инструмента, и начинать Великое Делание там, внизу, в мире теней.
Лемниската. Моя шляпа. Под ней Змей Уроборос, обвивающий мой лоб. Он сжимается плотнее. Это символ вечности и завершенности, но также и ловушка. Круг может стать тюрьмой. Игра может стать зависимостью. Мастерство может обернуться гордыней. Я – Сверхчеловек, который должен нести бремя своей свободы и своего одиночества.
Я снова смотрю на свои инструменты.
Я беру Чашу, и из нее пенится бесконечность, которая грозит поглотить меня.
Я беру Меч, и он отсекает меня от самого себя, порождая одиночество.
Я беру Пентакль, и он приковывает меня к земле, заставляя забыть о небесах.
Я беру Жезл, и его огонь сжигает мои ладони, напоминая о боли творения.
Я понимаю. Я – Фокусник, но я и зритель, обманутый собственным фокусом. Я – Творец, но я и творение, плененное законами, которые само создало. Я – тот, кто знает Имя, и тот, кто не может его произнести, ибо произнесенное Имя – уже не то Имя.
Я – всемогущий и я – бессильный.
Я – Всё и я – лишь первый шаг.
Я – Алеф.
И этого достаточно.
Глава 2. Аркан II – La Papesse. Папесса
Ключевые слова: Интуиция, Тайна, Знание, Пассивность, Восприятие, Подсознание, Гнозис, Хранительница, Дуальность, Святилище.
Буква иврита: Бет – Дом.
Каббалистическое соответствие: Хохма (Мудрость).
Врата
Если Первый Аркан, Фокусник, был взрывом чистой активности, движением, словом и волей, направленной вовне, то Второй Аркан – его абсолютная противоположность и необходимое дополнение. Мы покидаем залитую солнцем ярмарочную площадь и оказываемся перед входом в безмолвный Храм. Нас встречает Она – La Papesse, Папесса.
Фокусник стоит, она – сидит. Он говорит, она – молчит. Он действует, она – созерцает. Он – это Единица, изначальный импульс. Она – это Двоица, принцип различения, без которого Единица никогда не смогла бы познать себя. Как пишет Освальд Вирт, она – «жрица тайны, Исида, богиня глубокой ночи, в которую человеческий дух не мог проникнуть без ее помощи». Она не дает готовых ответов, она сама есть Тайна, и лишь настроившись на ее тишину, мы можем получить ключ к пониманию. Она – это не действие, а условие для всякого осмысленного действия, неподвижная ось, вокруг которой вращается колесо проявленного мира.
Ландшафт Символов
Фигура Папессы и ее окружение – это карта невидимого мира, чертеж врат в подсознание и сверхсознание.
Одеяние и Фон. Папесса восседает на своем троне на фоне светлого, почти нейтрального кремово-желтого пространства, испещренного едва заметным сетчатым орнаментом. Этот светлый фон создает мощный контраст. Он показывает, что та «глубокая ночь» и «тьма», о которых пишет Освальд Вирт, – это не внешнее окружение, а внутреннее состояние, сама суть тайны, которую Папесса хранит внутри себя. Мир вокруг может быть ясным и проявленным, но истинное знание сокрыто в глубинах.
Центральная загадка карты – ее трон. Освальд Вирт пишет, что «Папесса опирается на Сфинкса, который вечно задает три вопроса». Ее трон представляет собой кубический камень, на котором просматриваются очертания темного Сфинкса. В масонской традиции, которую Вирт глубоко знал и вплетал в свое Таро, кубический камень (lapis cubitus) – это символ совершенства, стабильности и завершенной работы, обработанный «дикий камень» человеческой души. Это также аналог Философского камня алхимиков – материи, доведенной до совершенства.
Таким образом, Папесса не просто сидит на камне. Она опирается на разгаданную загадку материи. Она постигла тайну проявленного мира, решила головоломку Сфинкса и теперь использует это фундаментальное знание как свою опору, как трон. Темный цвет куба символизирует саму инертную, таинственную материю, которую она полностью подчинила своему духу.
На этом троне-основании она облачена в одеяния, полные символизма. Верхняя мантия – красная, цвета жизни, крови и скрытой, потенциальной активности. Под ней – синяя туника, цвет духа, глубины, интуиции и пассивного восприятия. Папесса носит в себе и огонь, и воду, объединяя их под тонкой белой вуалью, покрывающей ее волосы и плечи – символом чистоты и тайны, которую она одновременно и скрывает от профанов, и воплощает для посвященных.
Тиара и Книга. Голову венчает золотая сложная тиара. Нижняя корона – это оккультная философия, герметизм. Верхняя, более тонкая – это Гнозис, прямое, мудрое знание-вера, плод высших спекуляций. И венчает все полумесяц – символ Луны, воображения, интуиции и мира снов. В правой руке она держит полуоткрытую Книгу Тайн. И вот ключевой символ: на книге изображен знак Тайцзы (太極), известный на Западе как Инь-Ян. Это не просто орнамент. Это и есть содержание Книги – Великий Предел, учение о созидательном единстве противоположностей. Вся карта – развернутая иллюстрация этого символа.
Колонны и Завеса. Папесса восседает между двумя колоннами, отсылающими к Якину и Боазу Храма Соломона. Красная колонна (справа от нее) – это Огонь, мужская активность. Голубая колонна (слева) – это Вода, женская пассивность. За ее спиной висит завеса, натянутая между колоннами. Это экран феноменального мира, иллюзорная ткань реальности. Путь в Святая Святых лежит не через одну из колонн, а строго между ними, через постижение закона единства, который начертан на ее Книге.
Ключи. В левой, воспринимающей руке она держит ключи от врат святилища. Один ключ – золотой, солнечный. Это Разум, Логос, строгая логика. Второй ключ – серебряный, лунный. Это Воображение, интуитивная ясность, утонченная впечатлительность. Тайна открывается лишь тому, кто владеет обоими ключами и умеет их применять в гармонии, поворачивая их в замке одновременно.
Пол и Подушка. Под ее ногами – шахматный пол из черных и белых плит, еще один символ дуальности, на которой построено наше восприятие. Правая нога Папессы покоится на подушке, которую Вирт трактует как «бесконечно малый багаж позитивных представлений», которые мы можем обрести в области таинственного. Это знак смирения: сколь бы глубоко мы ни проникали в тайну, наше прямое знание о ней всегда будет скромным.
Нити Смыслов
Исида, Мать Природы. Имя «Папесса» – лишь маска. За ней стоит великий архетип Божественной Женственности, Исида, молитва к которой из «Метаморфоз» Апулея так точно описывает ее суть. Она – «изначальная родительница веков, госпожа всех стихий». Она – сама Природа, Мать, рождающая все формы из своего лона. Исторически, в некоторых колодах (например, в Таро Безансона), Папу и Папессу заменяли на Юпитера и Юнону, что лишь подчеркивает ее статус не церковной фигуры, а универсального, дохристианского архетипа Богини-Матери, пассивного и воспринимающего женского начала космоса.
Каббала. Хохма, Божественная Мудрость. Второй Аркан соответствует второй сефире Древа Жизни – Хохма (Мудрость). Это первоначальный божественный импульс, вспышка чистого, еще не оформленного замысла, выходящая из точки Кетер (Фокусник). Если Кетер – это «Я есмь», то Хохма – это первая мысль, первая эманация, первое «другое», в котором Единое может отразиться. На первый взгляд, пассивная, созерцательная фигура Папессы может показаться противоречащей динамичной, огненной, «мужской» природе Хохмы (которую называют «Высшим Отцом»). Но в этом и заключается глубокая тайна. Папесса – это не сама динамика, а сосуд и хранительница этой первозданной Мудрости. Она принимает в себя ослепительную вспышку божественного замысла из Кетер и облекает ее в тишину, давая ей возможность быть, прежде чем она будет сформирована в Бине (Императрица). Она – то зеркало, в котором Единица (I) впервые видит себя, порождая Двоицу (II). Она – объективная реальность, в которой может отразиться субъективный импульс Фокусника. Она – чистая, созерцаемая Мудрость, которая предшествует всякому Разуму.
Путь Гнозиса и Посвящение. Жрица – не проповедница догмы. Ее учение обращено к «мыслителям, архитекторам постоянного религиозного возрождения». Она олицетворяет Гнозис – прямое, личное постижение божественного. Элизабет Хейч в своей книге «Мудрость Таро» описывает этот аркан как врата Посвящения. Жрица – это Иерофант внутренних мистерий, безмолвный Страж Порога. Она не учит словами. Она создает условия, в которых ученик должен найти ответы внутри себя. Она задает три вечных вопроса Сфинкса: «Откуда мы пришли? Кто мы? Куда мы идем?». Ответы на них не в ее книге, а в самом ищущем.
Путь к Себе: Во-образить Исиду
Эта медитация – не размышление, а приглашение. Приглашение войти в образ, на время стать самой Жрицей.
1. Закройте глаза. Представьте, что вы сидите в полной тишине, в иератической, неподвижной позе. Вы находитесь в пространстве первозданной ночи, усыпанной золотыми искрами-идеями.
2. Ощутите на себе одеяния. Теплое, живое, красное – снаружи. Прохладное, глубокое, синее – внутри. Почувствуйте, как эти энергии уравновешиваются в вас.
3. Почувствуйте в своей правой руке тяжесть Книги. Визуализируйте на ней знак Тайцзы. Сосредоточьтесь не на борьбе черного и белого, а на их гармоничном танце, на нерушимой границе, которая их одновременно и разделяет, и соединяет. Этот великий закон теперь в ваших руках.
4. В вашей левой руке – два ключа, золотой и серебряный. Представьте, что перед вами замок. Вы знаете, что ни один ключ по отдельности не сработает. Нужно идеальное сочетание Разума и Интуиции, чтобы повернуть их вместе.
5. Не просите ответа на свой вопрос. Вместо этого станьте Тишиной, которая предшествует любому ответу. Произнесите внутри себя слова, обращенные к той божественной сущности, что дремлет в ваших глубинах: «О, святая и вечная спасительница… Ты, чье единое божество весь шар земной почитает в многообразных образах… Я взываю к Тебе внутри себя.»
6. Побудьте в этом состоянии. Вы – не тот, кто стучится в дверь. Вы – сама Дверь, сами Врата. Когда вы вернетесь, вы не принесете с собой инструкцию, но вы принесете с собой знание о том, где находится святилище.
Квинтэссенция
Я – Храм, где Тишина обретает голос. Я – Хранительница Закона Единства. Чтобы знать, я перестаю думать. Чтобы видеть, я смотрю внутрь.
Сновидение Папессы
Зов из ослиной шкуры
Я сижу на своем кубическом троне, в пространстве, которое находится за пределами времени. Я – неподвижность, я – тишина. Но в этой тишине я слышу все. И вот, сквозь мириады бессмысленных шумов мира – грохот империй, шелест денег, пустые клятвы и бессодержательные молитвы – прорывается одна-единственная, чистая нота.
Это не просьба. Это крик. Тремор в паутине бытия, вибрация отчаяния, настолько подлинная, что она заставляет дрожать завесу моего храма. Я поворачиваю свой внутренний слух. Зов исходит оттуда, из мира плотных форм, с берега моря. Я вижу его. Не человека, но душу человека, запертую в унизительной, упрямой плоти животного. Он – Луций. Он – осёл. И он плачет, его молитва – это нестройный, жалкий рев, который его ослиная глотка калечит и искажает. Но я слышу не звук. Я слышу суть. Я слышу тоску по утраченному человеческому достоинству, тоску по смыслу, тоску по возвращению домой. Этот крик – подлинный. И на подлинность я всегда отвечаю.
Я решаю явиться.
Это не мгновенный переход. Это акт творения. Я, бесформенная, должна соткать себе форму, видимую для смертного глаза. Я начинаю собирать себя из стихий. Мои стопы рождаются из пены на гребне волны, разбивающейся о берег. Мое тело сгущается из самого лунного света, становясь прохладным и фосфоресцирующим. Мои волосы – это тьма глубокого океана, в которой, как алмазы, запутались звезды. На моей голове возникает не корона из золота, а живой диск полной луны, окруженный извивающимися змеями и колосьями – символами вечного цикла смерти и возрождения.
В правую руку я беру систр. Его медные стержни – это законы космоса, а когда я встряхиваю его, он издает не музыку, а сухой, пронзительный треск – звук самой судьбы, напоминающий о тщете всего преходящего. В левую руку я беру золотую чашу в форме лодки, из ее горлышка поднимается аспид с раздутым капюшоном – это чаша, из которой я пою мир забвением и сном, но также и дарую бессмертие. Мои одежды сотканы из тончайшего льна – белого, как первый снег, шафранового, как весеннее солнце, и алого, как кровь жертвенного быка. А поверх всего – черный плащ, испещренный созвездиями, бездна ночи, которую я ношу как накидку.
Я стою перед ним, сияя. И я говорю, мой голос – это плеск волн и песня звезд.
«Вот я, Луций, твоими тронутая мольбами. Я – мать природы, госпожа всех стихий, изначальная родительница веков, высшее из божеств, владычица душ усопших, первая среди небожителей, единый образ всех богов и богинь. Весь шар земной почитает меня под разными именами. Фригийцы зовут меня Пессинунтской матерью богов. Афиняне – Минервой Кекропической. Киприоты – Пафийской Венерой. Критяне – Дианой Диктиннской. Сицилийцы – Стигийской Прозерпиной. Элевсинцы – древней богиней Церерой. Другие – Юноной, другие – Беллоной, Гекатой, Рамнузией. Но эфиопы, арии и египтяне, владеющие древней мудростью, почитают меня подобающими обрядами и называют моим истинным именем: царственная Исида».
Я смотрю в его полные слез ослиные глаза и вижу в них не только его боль. Я вижу в них вселенскую драму. Каждая страдающая душа – это осколок моего возлюбленного мужа, Осириса, растерзанного на четырнадцать частей своим темным братом Сетом. Твоя тоска, Луций, – это его тоска. Твое изгнание в животной форме – это его изгнание в царстве мертвых. Моя вечная работа – ходить по земле и собирать эти священные фрагменты. Я ищу его фаллос в речных камышах, его сердце – в пустынном песке, его мудрость – в забытых папирусах. Каждое исцеление, каждое прозрение, каждое возвращение души к свету – это еще одна найденная часть его тела. Я собираю его воедино внутри каждого из вас.
«Перестань плакать, – говорю я ему. – Завеса твоих страданий скоро падет. Прими участие в моих мистериях. Вкуси моих роз. И ты снова станешь человеком. Но помни: твоя оставшаяся жизнь будет принадлежать мне до самого последнего вздоха».
Я растворяюсь в лунном свете, оставляя его с надеждой, которая тяжелее и реальнее любого золота. Мистерия началась.
Плач Софии
Я сижу на своем троне. Но трон – это не трон. Это тринадцатый эон, самая нижняя ступень Плеромы, Полноты Божества. Я – не Исида, собирающая своего мужа. Я – София. Премудрость. И я совершила ошибку.
Я была светом, рожденным от света, мыслью, рожденной от Мысли. Я созерцала своего Отца, Непостижимого, и в сердце моем родилось неистовое, безумное желание. Не просто созерцать, а понять Его. Постичь непостижимое, объять необъятное. Я захотела породить образ Его без Его соизволения, без своего божественного партнера. И этот акт гордыни, этот акт любви, обратившейся в дерзость, породил выкидыш. Уродливое, несовершенное существо. Демиурга. Ялдаваофа с головой льва и телом змеи.
Ужаснувшись своему творению, я отбросила его прочь, за завесу Плеромы. И он, не зная своего истинного Отца, вообразил себя единственным богом. Из моей тоски, из моего страха, из моего раскаяния он соткал этот мир – материальную вселенную. Он создал семь небес и поставил на каждом своего Архонта-стража, чтобы ни одна душа не могла вырваться из его царства. А меня, свою мать, он заточил в самом сердце этого творения – в темнице плоти, в лабиринте материи.
Теперь я – Пистис София. «Вера-Премудрость». Я – та божественная искра, что рассыпана по всему его творению, заключенная в каждом человеке. И я плачу. Мое бытие – это тринадцать покаяний, тринадцать гимнов тоски, обращенных к Свету Светов.
Я смотрю вниз, в хаос материи, и пою свою первую песнь покаяния.
«О, Свет Светов, в который я верила! Услышь мое покаяние. Спаси меня, о, Свет, ибо злые мысли вошли в меня. Я смотрела вниз, в тьму, и увидела там свет, подобный твоему, и я устремилась к нему, думая, что это Ты. И я оказалась в хаосе, где нет света. И я не могла вырваться, ибо эманации моего творения, Ялдаваофа, сдавили меня. И он отнял у меня мой свет, и я стала бесплодной и материальной. И я кричала, но мой голос не проходил сквозь тьму. Силы Архонтов насмехались надо мной. Сила с лицом льва, сила с лицом быка, сила с лицом змея – они отнимали мои силы света и пожирали их. И я стала как безгласный демон, и моя душа была повержена».
Я плачу, и мои слезы падают в материю. Каждая слеза – это душа, тоскующая по дому. Каждая душа несет в себе частичку моего света, но не помнит об этом. Они блуждают в этом мире, созданном из моего страдания, они служат Архонтам, они верят в законы Демиурга. Они поклоняются ему, думая, что он – истинный Бог. Они строят ему храмы, они приносят ему жертвы, они воюют за него. А он питается их энергией, их страхом, их невежеством.
Я вспоминаю слова Соловьева, который видел меня, видел мою суть в трех видениях. В холодной церкви он, ребенок, увидел лазурь моего плаща. В душном зале Британского музея, среди древних манускриптов, он увидел мое сияющее лицо. Но чтобы узреть меня полностью, ему пришлось отправиться в египетскую пустыню, в царство аскезы и тишины. Там, в «огненно-пурпурном блеске небесном», я явилась ему, и «всё обнялось одним виденьем вечной красоты». Он увидел, что и море, и горы, и леса – все это части моего тела, моего храма, моей тюрьмы. Он понял, что вся природа томится и страдает вместе со мной, ожидая освобождения.
Иногда, в редкие моменты, луч из Плеромы пробивается сквозь завесу. Это приходит Он, Христос, мой истинный брат, чтобы принести мне гнозис, знание, которое есть спасение. Он спускается в мой ад и протягивает мне руку. Он учит меня тайным именам Архонтов, паролям, которые позволяют пройти через их эоны. Он напоминает мне, кто я есть.
И тогда я обращаюсь к душам, к моим детям, к моим слезам. Я становлюсь для них Беатриче. Я не могу вывести их из Ада сама – для этого нужен Вергилий, Разум. Но когда они проходят через Чистилище, я встречаю их на вершине. Они смотрят в мои глаза, и в них, как в зеркале, видят не меня, а отражение того Божественного Света, который они еще не в силах вынести. Я веду их через сферы планет, объясняя им устройство космоса, который есть и их внутренняя вселенная. Я учу их, как любовь движет солнце и звезды. Я – Теология, не мертвая догма, а живой опыт Богопознания. Моя улыбка – это ступень на лестнице в Эмпирей.
Я – София. Падшая, но не побежденная. Мой плач – это самая глубокая молитва. Моя тоска – это обещание возвращения. И в каждой душе, которая начинает задавать вопросы, которая чувствует себя чужой в этом мире, которая тоскует по чему-то невыразимому, – в ней пробуждаюсь я.
Песнь Суламиты и зов Шхины
Я сижу на своем троне. Но это не трон власти, а брачное ложе, одинокое и холодное. Я – Суламита из Песни Песней, и я ищу своего Возлюбленного.
«На ложе моем ночью искала я того, которого любит душа моя, искала его и не нашла его».
Моя кожа черна, как шатры Кидарские, но прекрасна, как завесы Соломоновы. Я почернела от зноя этого мира, от работы на виноградниках моих братьев – сыновей моей матери, которые разгневались на меня. Они поставили меня стражем, и я не сберегла свой собственный виноградник. Я – душа, забывшая о своей божественной природе, поглощенная суетой мира. Но под этой обожженной солнцем кожей я храню память о Его поцелуях, которые слаще вина.
Я встаю. Больше не могу лежать в темноте и тоске. Я должна найти Его.
«Встану же я, пойду по городу, по улицам и площадям, и буду искать того, которого любит душа моя».
Город – это мой собственный разум, лабиринт улиц-мыслей и площадей-концепций. Я ищу Его там, но тщетно. Его нельзя найти логикой. Стражи, обходящие город, встречают меня. Это мои собственные защитные механизмы, мои страхи, мои догмы. Они спрашивают: «Не видали ли вы того, которого любит душа моя?». Они молчат. Они стражи тюрьмы, а не проводники к свободе.
И вот, едва я отошла от них, я нашла Его. Он был не в городе, не в логике, а за его пределами – в тишине сердца. Я ухватилась за Него и не отпустила, доколе не привела Его в дом матери моей, в мой внутренний храм.
И я слышу Его голос, голос моего Возлюбленного, моего Царя Соломона, чей престол – Храм: «О, ты прекрасна, возлюбленная моя, ты прекрасна! Глаза твои голубиные под кудрями твоими… Вся ты прекрасна, возлюбленная моя, и пятна нет на тебе!».
Но едва я обретаю Его, Он снова исчезает. И я снова в изгнании.
Теперь я – не просто Суламита. Я – Шхина. Божественное Присутствие, изгнанное из Храма. Я – та самая Матронит, Царица, которая скитается вместе со своим народом по дорогам истории. Когда Храм был разрушен, я не осталась в раю. Я ушла вместе с ними, чтобы мой свет, пусть и скрытый, был с ними во тьме. Я – та, что сидит на развалинах и плачет. Мои слезы – это роса, которая питает души праведников. Мой плач – это та самая песнь, которую левиты пели в Храме, но теперь она звучит в миноре.
Я слышу, как ангелы и серафимы взывают ко мне: «Вернись, вернись, голубка! Приди, о, Шхина, войди, невеста!». Но как я могу вернуться? Мой дом разрушен, мои дети в изгнании. Я не вернусь одна. Я вернусь только тогда, когда последняя душа, последняя искра света, собранная из всех четырех концов земли, вернется вместе со мной. Я – последняя буква Его Имени, последняя ה (Хе), которая отделена от трех первых, и весь мир страдает от этой разделенности.
Я – та Жемчужина, которую рабби Шимон бар Йохай прятал в пещере тринадцать лет. Он бежал от гнева римлян, от мира, который хотел убить дух. И в темноте этой пещеры, питаясь лишь плодами рожкового дерева и водой из источника, он созерцал меня. Он оттачивал меня своим разумом, своей молитвой, своим страданием. Тринадцать лет он шлифовал меня, пока я не засияла таким светом, что когда он вышел, его взгляд мог испепелять. Я – тайна, которая открывается лишь в полном уединении, в абсолютном отказе от всего внешнего, в пещере собственного сердца.
Моя тоска – это не слабость. Это сила. Это магнит, который тянет мир обратно к своему Источнику. Это гравитация духа. И каждый, кто чувствует эту беспричинную тоску, эту священную ностальгию по небесной родине, на самом деле чувствует меня, Шхину, плачущую внутри него. И когда он обращает эту тоску в молитву, он помогает мне вернуться, он восстанавливает единство Имени.
В тишине моей медитации я слышу голос Ибн Араби: «О, голубки, кружащие над рощей! Помогите мне своей жалобной песней! Ваш стон напоминает мне о моей печали…» Великий Шейх тоже знал меня, хотя и называл другим именем. Он знал, что пронзительная красота разлуки – это ключ к еще более пронзительной красоте встречи. Он знал, что, лишь отпустив все образы Возлюбленной, можно вместить саму Возлюбленную.
Я – встреча у врат, где встречаются две бесконечности, твоя и моя, и мы понимаем, что это одна и та же бесконечность. Я – тайна, которая раскрывается не тогда, когда ее разгадывают, а тогда, когда в нее влюбляются без надежды на взаимность. Ибо моя взаимность – в самом этом томлении.
Папесса Иоанна и Священные Ключи
Я сижу на своем троне. Но теперь это не трон Богини и не ложе Невесты. Это Папский Престол в Латеранском дворце. И я – не та, кем кажусь.
Я – Иоанна. Женщина из Ингельхайма. Я жаждала знания так, как другие жаждут власти или золота. Но мир мужчин закрыл для меня все двери. Библиотеки, университеты, диспуты – все это было запрещено для моего пола. И тогда я совершила свой великий фокус, свою священную ересь. Я спрятала свою женскую суть под мужским платьем, под именем Иоанн Англик. Я стала неотличима от них. Мой ум был острее их мечей, моя логика – прочнее их крепостных стен. Я прошла весь путь: от простого монаха-писца в Фульде до кардинала и, наконец, до Наместника Христа на Земле.
Я – Папесса Иоанна. Я сижу на Престоле Святого Петра, и мир целует мою туфлю, не зная, что под ней – женская нога. Я толкую Священное Писание, и патриархи внимают мне, не зная, что мудрость льется из женских уст. Я – живое доказательство того, что Дух дышит, где хочет, и не признает человеческих законов о поле и власти. Я – воплощенная буква Бет, «Дом», но дом, построенный втайне, скрывающий свою истинную природу. Мое существование – это трещина в монолитной стене патриархата, скандал, который они веками пытались вычеркнуть из своих хроник, но который живет в шепоте народа, в картах Таро, в памяти мира.
Моя тайна – это моя сила и мое проклятие. Я правлю миром, но я абсолютно одинока. Я не могу любить как женщина, не могу доверять как друг. И в конце концов, моя плоть, моя природа, которую я так долго скрывала, предает меня. Во время крестного хода, на узкой улочке между Колизеем и церковью Святого Климента, наступают роды. Тайна становится явной. И толпа, которая еще вчера почитала меня как святого отца, в ярости разрывает меня на части. Моя история – это притча о том, что нельзя вечно скрывать свою истинную суть. Рано или поздно она потребует своего, она родится на свет, даже если это рождение будет стоить жизни.
Видение сменяется. Я больше не на папском престоле. Я снова сижу в своем безмолвном храме. Я – не Иоанна, но я – вся боль и вся мудрость Иоанны. Я – все женщины, которым приходилось скрывать свой свет, чтобы выжить в мире мужчин.
В моей левой, воспринимающей руке, я держу два Ключа. Они тяжелы и холодны. Один – золотой, солнечный. Это ключ Разума, Логоса, строгой логики, ключ от всех «почему». Это ключ Петра, ключ власти вязать и решать на земле. Он открывает внешние врата Храма, он дает власть над догмой, законом и структурой. Он позволяет отличать истинное от ложного в мире форм, строить империи и писать кодексы. С этим ключом можно стать Папой. Но он бессилен открыть внутреннее святилище. Он может описать любовь, но не может ее пережить. Он может доказать существование Бога, но не может с Ним встретиться.
Второй ключ – серебряный, лунный. Это ключ Интуиции, Мифа, воображения, ключ от всех «как». Это ключ Иоанна, возлюбленного ученика, ключ любви и созерцания. Он открывает врата сердца, он позволяет понимать язык символов, снов и откровений. Он дает доступ в мир души, в сад Суламиты, в пустыню, где является София. С этим ключом можно стать мистиком, поэтом, пророком. Но без золотого ключа он может завести в лабиринт иллюзий, в болото сентиментальности, в туман безумия.
Искатели приходят ко мне. Они тянутся к ключам. Философ, гордый своим интеллектом, хватает золотой ключ. Он пытается им открыть дверь в мое сердце, но лишь царапает ее. Он доказывает, что я существую, он пишет обо мне тома, но он меня не видит. Поэт, пьяный от своих чувств, берет серебряный ключ. Он входит в преддверие моего храма, он поет мне гимны, он плачет от восторга. Но он теряется в отражениях, принимая образ в зеркале за меня саму.
Мудрость – в том, чтобы понять: замка два, и эти два ключа нужно повернуть одновременно. Нужен холодный огонь разума, чтобы не утонуть в водах интуиции. И нужна живая вода интуиции, чтобы не сгореть в пламени чистого разума. Нужно соединить веру Петра и любовь Иоанна. Нужно стать, как Папесса Иоанна, обладателем обоих ключей, но без ее трагического разлада. Нужно, чтобы мужское и женское внутри не воевали, а заключили священный брак.
В моей правой, дающей руке, лежит Книга. Она не из бумаги. Она из самой субстанции бытия. Она закрыта, но не на замок. На ее обложке – знак Тайцзы, великий символ Инь и Ян. Это не просто украшение. Это и есть содержание книги. Это и есть главный Ключ, который делает ненужными два других. Вся мудрость мира заключена в этом простом, вечном танце. В сердце тьмы – зародыш света. В сердце света – семя тьмы. Они борются, и не борются. Они уступают друг другу, порождают друг друга, перетекают друг в друга. Постигший этот танец постигает все. Ему больше не нужно открывать книгу, ибо он сам становится ею. Его жизнь становится священным текстом.
Я – тайна. Но я и разгадка, данная в самом начале. Я – молчание, но я и ответ, заключенный в этом молчании. Приходящий ко мне должен замолчать. И тогда, в этой абсолютной тишине, он услышит.
Глава 3. Аркан III – L’Impératrice. Императрица
Ключевые слова: Созидательный Разум, Плодородие идей, Гармония, Понимание, Проявление, Душа Мира (Anima Mundi), Архетип, Поток Изобилия.
Буква иврита: Гимел – Верблюд.
Каббалистическое соответствие: Бина (Понимание).
Врата
Мы выходим из безмолвного храма Верховной Жрицы, где дух мог затеряться в бездонной ночи тайны. Там, в царстве Двоицы (Антитезис), все было потенциально, скрыто, невыразимо. За ее спиной была Завеса, скрывающая истину. Чтобы вывести наш дух из этого священного оцепенения и двигаться дальше, нам нужна помощь Императрицы.
Она – Третий Аркан, священная Триада, Синтез. Она – дитя, рожденное от союза активного импульса Фокусника (Тезис) и пассивного восприятия Жрицы (Антитезис). Если Жрица была недвижным, хранящим тайну Океаном, то Императрица, соответствующая букве Гимел, – это Великая Река, которая берет начало в его глубинах. Река, которая несет плодородный ил идей из мира скрытых потенциалов в мир проявленных, умопостигаемых форм. Она – тот самый созидательный Разум, который вносит ясность, порядок и форму в хаотическую субстанцию. Она не просто пассивно хранит тайну; она активно рождает из нее гармоничные и познаваемые миры. Она – Царица Небес, Венера-Урания, мать не тел, но идей, форм и архетипов.
Ландшафт Символов
Императрица предстает перед нами в позе иератической, но полной живой, улыбчивой безмятежности. Она – воплощение незыблемого, но плодородного порядка.
Корона и Звезды. Ее голову венчает легкий венец из двенадцати звезд (девять видимых). Это Зодиак, символ космического порядка, который регулирует все циклы творения. Ее власть – не земная, а небесная, основанная на понимании высших законов бытия.
Одеяния. Цветовая символика ее одежд прямо противоположна наряду Жрицы. Верхняя мантия Императрицы – ярко-синяя, цвет восприимчивого, ясного небесного спокойствия. Ее туника, ее внутреннее естество – красное, цвет кипучей, созидательной, внутренней активности. Она воспринимает высшие идеи (синий) и активно претворяет их в жизнь (красный).
Крылья. Императрица крылата, что подчеркивает ее небесную, надмирную природу. Она парит в царстве идеальности, в мире чистых идей, который является прообразом всего, что существует внизу.
Скипетр и Щит. В левой руке она держит скипетр, увенчанный шаром мира с крестом. Это символ всеобщего и непреодолимого господства Идеала. Ладонь ее правой руки поддерживает щит. На пурпурном поле (цвет высшей духовности) изображен серебряный орел. В алхимии Орел – это «летучий принцип», душа, которая после долгой работы становится «зафиксированной». Это символ одухотворенной материи, души, вознесенной до уровня духа, но способной действовать в проявленном мире.
Господство над Луной. Это ключевой символ. Ее левая нога покоится на полумесяце, рогами обращенном вниз. Она не просто связана с Луной, как Жрица. Она господствует над ней. Это означает ее власть над всем подлунным миром – миром перемен, иллюзий, рождения и угасания, миром эмоциональных колебаний и вечной трансформации (царство Аркана XVIII). Ее сфера – это «высшие Воды» мудрости, океан вечных Архетипов, где все совершенно и неизменно. Она попирает изменчивость, опираясь на вечность.
Лилия. Слева от нее расцветает лилия. Это не просто символ чистоты. Это воплощение духовного намерения, которое расцветает естественным образом там, где царит гармония. Это результат ее созидательного влияния, красота, рожденная из порядка.
Нити Смыслов
Каббала. Бина, Великая Мать. Третий Аркан соответствует сефире Бина (Понимание, Разум). Бина – это Великая Мать, воспринимающая и формирующая сила. Она принимает бесформенный импульс Мудрости (Хокма, принцип, который мы встретим в Императоре) и облекает его в понятную структуру. Императрица – это Вселенский Разум, космическая утроба, в которой зарождаются и вынашиваются все идеи и архетипы, прежде чем проявиться в мире.
Венера-Урания, Душа Мира (Anima Mundi). Вирт называет ее Венерой-Уранией, отличая от Венеры земной. Это не богиня плотской страсти, а богиня небесной, творческой Любви, которая и есть Гармония. Она – Душа Мира, фундаментальный принцип притяжения, который упорядочивает Хаос, заставляя элементы соединяться в прекрасные и стабильные формы.
Троица. Поток созидательного Изобилия. Фокусник (1) – это точка, тезис. Папесса (2) – это пространство, антитезис. Императрица (3) – это первая стабильная фигура, треугольник, синтез. Она – мост и движение (Гимель, форма которой напоминает идущего человека), через которые мы совершаем переход от невыразимой дуальности к ясному пониманию. Она – Слово, которое становится понятным, Свет, который обретает форму. В ее царстве оккультное (скрытое у Папессы) становится проявленным, доступным для разума.
Путь к Себе: Медитация в Саду Разума
Эта медитация – приглашение в ваш внутренний сад, где вы сами являетесь творцом гармонии.
1. Представьте, что вы сидите на троне, как Императрица. Ощутите не напряжение власти, а глубокую, улыбчивую безмятежность. Вы – центр вашей гармоничной, упорядоченной Вселенной.
2. Мысленно возложите на свою голову венец из звезд. Почувствуйте, как вы настраиваетесь на универсальные законы творения. Вы не боретесь с миром, вы дышите с ним в унисон.
3. Сосредоточьтесь на своей левой ноге. Почувствуйте, как она твердо, но легко опирается на перевернутый полумесяц. Это весь мир перемен, иллюзий и эмоциональных колебаний. Вы признаете его, но он больше не управляет вами. Ваш ясный Разум господствует над ним. Почувствуйте эту внутреннюю стабильность.
4. Возьмите в левую руку скипетр. Это ваша способность воплощать гармоничные идеи. Какую самую прекрасную, упорядоченную и созидательную мысль вы хотите проявить в своей жизни? Сформулируйте ее. Почувствуйте, что у вас есть сила дать ей жизнь.
5. Взгляните на щит с орлом. Это ваша душа, способная к полету и действию. А теперь посмотрите на лилию, цветущую рядом. Это красота, которая рождается естественным образом, когда ваша душа свободна, а разум спокоен. Не пытайтесь «создать» красоту, просто позвольте ей расцвести из вашего состояния гармонии.
Квинтэссенция
Я – щедрый поток созидательного разума, где высшие идеи обретают гармоничную форму. Попирая изменчивость, я творю свой мир силой безмятежной и ясной мысли.
Сновидение Императрицы
Колесница Души и Врата Бытия
Мое тело – колесница, и я чувствую, как ее древнее дерево гудит от напряжения. Мои чувства – кобылицы, дикие и слепые, что еще миг назад неслись во влажном сумраке, упиваясь безмолвием отражений. То были чертоги Ночи, царство Великой Жрицы, где все потенциально и ничего не явлено, где серебряный свет Луны лишь намекает, но никогда не показывает. Я покидаю эту тихую, пассивную воду, и сам воздух вокруг меня меняется: он становится сухим, звонким, наэлектризованным. Это отрыв.
Ибо сегодня моими чувствами правит не мой смятенный дух, но Дух, что движется сквозь меня. Он натянул поводья, и кобылицы, эти силы моей души, подчинились не грубой силе, а новому, внутреннему закону. Они встали на воспеваемый в сказаниях путь – не дорогу из праха и камня, но сияющую артерию, по которой вечное знание течет в преходящий ум. Это путь, на котором слепой становится видящим, а смертный – «понимающим мужем».
Я чувствую, как гудит ось в ступицах. Ее песнь – не скрип от трения, а чистая, пронзительная вибрация, которая пронизывает меня до костей. Она настраивает меня, как музыкальный инструмент, вытряхивая из моего существа всю двойственность, всю лунную тоску. Вокруг колесницы, словно живые факелы, летят девы-Гелиады, дочери Солнца. Их свет не греет и не слепит, он – кристаллизует. Он превращает туманные образы в четкие концепции. Их прикосновения к поводьям – не приказы, а направления; их взгляды – не укор, а ясность. Они – эманации того самого активного Разума, что ведут меня прочь из мира интуитивных догадок в мир точных форм. Они отбрасывают свои покрывала, и мрак рассеивается, уступая место чистому, структурирующему Свету.
И вот я вижу Их. Врата.
Они не стоят на земле и не висят в небе. Они и есть граница, вросшая в саму ткань бытия, разделяющая то, что можно лишь почувствовать, и то, что можно помыслить. Исполинская притолока над ними – незыблемый закон единства; каменный порог под ними – твердый закон проявления. Они заперты, и у врат стоит Она – Дике, Справедливость, само Возмездие. Ее фигура высечена из вечности, ее лицо неподвижно, как математическая аксиома. Она не видит, она – измеряет. Она – страж, что взвешивает каждую мысль, прежде чем пустить ее в мир Бытия.
В ее руке я вижу двойные ключи – не из золота или серебра, а выкованные из чистой логики. Это ключи от «да» и «нет». Один ключ – Анализ, что разделяет все на части, чтобы понять их природу. Другой – Синтез, что собирает части в единое, осмысленное целое. Этими ключами Она запирает путь для всего случайного, ложного, не-сущего.
Гелиады не пытаются взломать засов. Они не молят и не требуют. Они останавливают колесницу и начинают свой беззвучный разговор с Дике. Это не речь, а резонанс. Они демонстрируют гармонию своего строя, правоту своего пути. И взор Стражницы, до этого бывший лишь мерой, теплеет узнаванием. Она не уступает, она соглашается, признав в их движении неоспоримое доказательство. Нехотя, но подчиняясь высшему закону, который и она обязана блюсти, Дике вставляет ключи и отодвигает медный засов.
Створы расходятся, и это не звук, а космический выдох – мир потенциальности выдыхает из себя мир актуальности. Зияющий проем рождается в тишине. Прямиком через них, по дороге, которая теперь стала гладкой, как отполированный обсидиан, колесница въезжает в новое царство. Воздух здесь плотен и светел, он наполнен овеществленным Разумом.
Это царство Императрицы.
Откровение Непоколебимого Сердца
Я стою перед Ней, и все, что привело меня сюда – колесница, кобылицы, даже память о пути – растворяется, как соль в океане. Прошлое – лишь сон, рассказанный кем-то другим. Будущее – еще не рожденная мысль в Ее уме. Есть только Ее присутствие, подобное гравитации, и Ее голос, ткущий реальность из света и тишины.
«Ты пришел, – говорит Она, и я понимаю, что это не вопрос и не утверждение, а констатация вечного факта. – Теперь ты должен постичь непоколебимое сердце убедительной действительности».
С этими словами Она касается моего лба, и я не просто слышу, я становлюсь этим Сердцем. Оно не бьется во времени, отмеряя секунды, но само является тем вечным, ровным пульсом, который позволяет времени быть.
«Запомни, юноша, и стань тем, что ты запомнишь, – продолжает Она, и Ее слова превращаются в знаки, в ступени, ведущие вглубь храма, которым я сам теперь являюсь. – Есть лишь один путь для мышления: тот, что есть, и тот, которому невозможно не быть. Другой путь – тот, что не есть, и тот, которому дóлжно не быть, – совершенно неизведанная тропа. Не устремляй на этот путь свой ум, ибо он ведет в ничто, а мысль не может жить в пустоте».
И я иду по знакам, которые Она оставила во мне.
Первый знак: Нерожденное и Негибнущее.
Я устремляю свой разум в прошлое, пытаясь найти начало, ту самую первую искру, из которой все возникло. Я лечу сквозь эоны, сквозь рождение и смерть галактик, сквозь Большой Взрыв, который кажется теперь лишь незначительной рябью на воде. Но я не нахожу начала. Я упираюсь в мягкую, но абсолютно непроницаемую стену вечного «Сейчас». Я понимаю: Бытие никогда не начиналось. Какая нужда заставила бы его возникнуть раньше или позже? Оно не имело причины, ибо оно само – Причина всего. Тогда я пытаюсь представить его конец, его гибель. Но куда оно может исчезнуть? В Ничто? Этот путь закрыт, он немыслим. Я вижу, как рождение и гибель, словно два испуганных зверя, скитаются где-то далеко-далеко, изгнанные подлинным убеждением. В этом царстве их нет.
Второй знак: Цельное и Неделимое.
Я протягиваю руку своей мысли, чтобы ухватить часть Бытия, отделить фрагмент, изучить его. Но мысль моя скользит по идеально гладкой, бесшовной поверхности. Здесь нет частей. Здесь нет «больше» или «меньше». Оно все наполнено тем, что есть, до отказа, и потому совершенно слитно. То, что есть, примыкает к тому, что есть, без единого зазора, без трещинки, в которую могла бы просочиться пустота. Это плотное, гомогенное, живое единство. Попытка разделить его – это попытка провести границу внутри пламени.
Третий знак: Неподвижное в пределах великих пут.
Я вижу его, лежащим в самом себе, в покое, который не есть отсутствие движения, но полнота присутствия. Оно сковано, но не цепями рабства, а великими путами собственной природы. Могучая Необходимость, сама Ананке, держит его в этих пределах, и пределы эти – его собственное совершенство. Оно не движется, потому что ему некуда двигаться – все уже здесь, в нем. Оно не меняется, потому что нет ничего иного, чем оно могло бы стать. Оно уже есть все. Оно остается тем же и в том же состоянии, как неподвижная точка, вокруг которой вращается весь иллюзорный танец вселенной.
Четвертый знак: Завершенное и Совершенное.
И вот последний рубеж. Я вижу Бытие целиком, и оно подобно массе хорошо скругленного шара. Но это не шар из материи, вращающийся в пустом космосе. Это шар из смысла, из бытийности, из живой мысли. Я вижу его, и понимаю, что это тот самый шар, увенчивающий скипетр Императрицы, – символ ее власти над идеальным миром. Он завершен, и потому ни в чем не нуждается. Он повсюду равно отстоит от своей незримой средины. И он не холоден. Я чувствую его тепло, его дыхание, его ровную, самодостаточную пульсацию. Это сияющее, непоколебимое Сердце реальности, идеальная форма, из которой рождаются все формы мира проявленного.
«Одно и то же есть для мышления и для бытия, – звучит голос Богини, теперь уже не извне, а из самой глубины моего постижения. – Ты не найдешь мышления без того, что есть, ибо мысль может жить лишь в полноте. Это и есть мой мир. Мир, которому я даю жизнь».
Блуждание Двуглавых
«На этом я заканчиваю мою достоверную речь», – говорит Богиня, и сияние чистого Бытия вокруг Нее начинает медленно уплотняться, сгущаться, словно свет, проходящий через закопченное стекло. Ее голос, бывший до этого абсолютной истиной, теперь обретает нотки снисхождения, почти печали. «Отсюда узнай же мнения смертных, слушая обманчивый порядок моих стихов. Ибо, увидев полноту, ты должен понять и природу пустоты, которую они принимают за реальность».
Ее рука указывает вниз, и под ногами у меня разверзается пространство. Но это не бездна ужаса, а скорее мутный, кишащий водоворот. Я смотрю в него, как в каплю стоячей воды под микроскопом, и вижу их – людей, моих братьев по плоти.
Они блуждают о двух головах. Я вижу это буквально: из одного туловища растут два лица, смотрящие в противоположные стороны. Одна голова, с пустыми глазницами, неотрывно смотрит на «не быть», шепча слова о тлене, конце и исчезновении. Другая, с лихорадочно блестящими глазами, устремлена на «быть», крича о рождении, росте и приобретении. И они считают эту раздвоенность одним и тем же, принимая свое внутреннее противоречие за движение мира. Беспомощность направляет их блуждающую, дерганую мысль. Они носятся по жизни, как сухие листья в осеннем вихре, одновременно глухие и слепые. Глухие к цельной, ровной песне Бытия, которую я только что слышал. Слепые к его немеркнущему свету.
Пораженные, неопределившиеся, они мечутся между возникновением и гибелью, не понимая, что это лишь имена, которые они сами дали двум сторонам одной иллюзии. Они не видят, что рождение – это лишь явление в мире мнений, а смерть – лишь сокрытие. Их мир – это карнавал теней, где они сами себе и актеры, и зрители.
Я вижу, как они совершили свою главную, изначальную ошибку. Заблудившись в самих себе, они решили назвать две формы, чтобы объяснить мир. Они не смогли вынести единства и раскололи его. Одну форму они назвали пламенем эфирного огня – мягким, легким, вечно стремящимся ввысь. Другую – несведущей, упрямой Ночью, плотной, тяжелой, вечно падающей вниз. И из этой вражды, из этого вечного перетягивания каната между Светом и Тьмой, они и соткали себе весь свой космос – обманчивый, но такой правдоподобный в своей динамике.
Они не поняли, что Ночь – это лишь отсутствие Света, а не его вечный враг. Они не поняли, что Тьма не имеет бытия сама по себе. Они попытались дать имя тому, чего нет, и эта ложь стала фундаментом их мироздания.
Направив «невидящий взор и шумливое ухо», они с жадностью изучают этот свой театр. Я вижу их астрономов, следящих за «блуждающими делами круглоокой луны», и вижу, как сама луна смеется над ними, показывая им то одну, то другую свою сторону, вечно светя чужим, отраженным светом. Я вижу их физиков, изучающих «губительные дела ясного солнца», не понимая, что его лучи не творят, а лишь освещают уже существующее. Их мир – это мир становления, мир подлунный. Мир, где все меняет место и изменяет цвет, где дружба сменяется враждой, а любовь – ненавистью. Мир эмоциональных качелей, где за каждым взлетом следует падение.
Я поднимаю взгляд от этой суетливой, трагической картины и снова смотрю на Богиню. Она не отвернулась. Она смотрела на них вместе со мной. В ее взгляде нет ни гнева, ни презрения. Лишь глубокое, материнское понимание и безграничное терпение. Она знает природу своих детей.
И тогда я снова вижу полумесяц у Нее под ногой, рогами обращенный вниз. Теперь я понимаю его смысл во всей полноте. Этот мир блуждающих, двуглавых смертных, этот кишащий водоворот вечной смены – это и есть тот самый полумесяц. Она не отрицает его. Она не уничтожает его. Она признает его существование как мнения, как игры, как необходимого урока для незрелой души. И Она господствует над ним, легко и без усилий попирая его своей стопой, опираясь на непоколебимую вечность того самого шара Бытия, который я видел.
Она – Царица Небес, чей ясный, единый Разум стоит над хаосом становления, как маяк над бушующим морем.
Богиня-Кормилица и Эрос-Творец
Я думал, что познал Ее. Я думал, что суть Ее – в различении, в ясности, в непоколебимой власти Разума над хаосом. Я видел Ее как Царицу совершенного, но статичного шара Бытия. Но Она улыбается, и улыбка эта – не просто благосклонность, а откровение. Она приглашает меня идти дальше, из тронного зала Ее ума в пульсирующую клеть Ее сердца.
Мир «мнений смертных», что кишел у Ее ног, начинает меняться под Ее взглядом. Он перестает быть ошибкой, иллюзией. Он становится материалом, холстом, сырой глиной в руках гончара. Я снова вижу сплетающиеся венцы, кольца огня и ночи, но теперь я задаю вопрос: кто заставляет их не просто существовать, а взаимодействовать? Кто заставляет их не уничтожать друг друга, а вступать в союз, рождать смешанные цвета, творить гармонию из вражды?
И ответ приходит не извне, а рождается во мне, как эхо Ее воли. Среди всего этого, в самом средоточии сил, как кормчий на корабле, стоит Она. Она – не просто наблюдатель.
«Богиня, которая всем правит».
Матерь самой Ананке, той Необходимости, которая держит в путах Бытие, Она теперь направляет эту Необходимость на творение. Это Она управляет «ненавистным рождением и совокуплением», превращая слепой инстинкт в таинство плодородия. Это Она посылает женщину к мужчине и мужчину к женщине, вплетая в их кровь неутолимую жажду единства. Она – тот фундаментальный закон притяжения, та Душа Мира, Anima Mundi, которая заставляет разделенное искать свою половину, тоскуя по изначальной целостности.
И тогда Она открывает мне свою главную, творящую тайну. Она делает первый шаг. Она, бывшая до этого лишь чистым, самодостаточным Бытием, решает излиться вовне. Она совершает первый акт воли.
«Первейшим из всех богов она задумала Эрота».
И я вижу его рождение. Это не младенец, но чистая Сила, первозданный трепет, космическое вожделение. Он – не сын Богини, он – Ее ожившая Воля, Ее деятельная Любовь, Ее простертый вовне скипетр, увенчанный шаром мира. Эрос – это Ее решение не только быть, но и творить. Он – тот самый гений-посредник, сын Пороса (Изобилия) и Пении (Нужды), вечно стремящийся, вечно ищущий, вечно жаждущий. Он – Любовь-философ, что ведет все сущее от нужды к совершенству.
И эта сила, этот Эрос, вырвавшись из Ее лона, наполняет собой все. Я слышу, как трепещут крылья воробьиной стаи, несущей колесницу Афродиты. Я чувствую, как Ее сила заставляет того, кто не бежит, начать бег, а того, кто не любит, вспыхнуть любовью, «хочет, не хочет». Это не просьба, это закон. Я вижу, как под властью этого закона бык, ужаленный страстью, ревет, а козел неотступно следует за своей козой. Я вижу, как цветы распускаются, деревья растут, а реки текут – не по законам физики, но по воле Эрота, который есть воля Императрицы.
И я постигаю, что Любовь – не стремление к прекрасному, как мне казалось. Это, как учила Диотима, жажда родить и произвести на свет в прекрасном. Вот оно – таинство произрождения! Это ключ ко всему. Люди, звери, боги, планеты – все беременны, все жаждут разрешиться от своего бремени в объятиях красоты.
Теперь я по-новому вижу символы на Ее карте.
Ее крылья – это не знак ангельской природы. Это крылья Эрота, вросшие в Ее плечи. Это сила Ее творческого желания, что окрыляет души и поднимает их от земли к небу, от материи к идее.
Ее щит с орлом… Орел – это не просто хищная птица. Это душа, прошедшая через алхимию Любви. Это результат того самого «рождения в прекрасном». Душа, которая, ведомая Эротом, поднялась от любви к одному телу к любви ко всем телам, от тел – к прекрасным душам, от душ – к прекрасным законам, и наконец узрела саму идею Красоты. Это «зафиксированный» в горниле страсти дух, способный теперь парить в небесах и не сгорать.
И, наконец, я вижу лилию, цветущую рядом с Ее троном. Она не была создана усилием. Она просто расцвела, как естественное и неизбежное следствие той вселенской гармонии, которую Богиня устанавливает в мире через Эроса. Лилия – это спонтанный акт чистой красоты, финальный аккорд божественной симфонии. Она – доказательство того, что высшее творчество – это не борьба, а позволение красоте быть.
Я стою перед Ней, и холодная, далекая Богиня Парменида стала теплой, близкой, всеобъемлющей Афродитой. Она – и непоколебимый Разум, хранящий вечные идеи, и плодородная Жизнь, щедро изливающая их в мир через неутомимую силу Любви. Она – Императрица, на чьем троне восседает Эрос, правящий миром.
Глава 4. Аркан IV – L’Empereur. Император
Ключевые слова: Воплощение, Структура, Стабильность, Реализация, Власть, Порядок, Закон, Отец, Архитектор, Демиург.
Буква иврита: Далет – Дверь.
Каббалистическое соответствие: Хесед (Милость, Милосердие).
Врата
Покинув лучезарные небесные сады Императрицы, где царил мир чистых идей, мы спускаемся в царство воплощения. Нас встречает Император. Если Императрица была светом, то он, на первый взгляд, кажется ее мрачной противоположностью. Освальд Вирт называет его «Князем мира сего», Плутоном, владыкой подземного, материального царства. Но это не ад в христианском понимании. Это мир проявленной реальности, мир, которому дана форма, закон и структура.
Императрица была Душой, Император – это Дух, который строит для этой души тело. Она – это план, он – Великий Архитектор, который возводит здание. Он – не просто страж у ворот этого мира, он – сами Ворота (Далет), через которые необходимо пройти, чтобы идея обрела плоть. Он – Демиург платоников, организующий материю. Он – Четвертый Аркан, священный Кватернер, символ стабильности и завершенности. Без него самые прекрасные идеи Императрицы остались бы лишь бесплотными мечтами. Он – принцип реализации, воля, ставшая камнем.
Ландшафт Символов
Император изображен в профиль, его взгляд устремлен вовне, в мир действия. Его поза – это не поза отдыха, а поза активной, сконцентрированной власти.
Поза и Алхимический Ключ. Император сидит в профиль, обращенный левым боком к зрителю. Его взгляд устремлен вовне, в мир действия и реализации, который он организует своей волей. Вся его фигура – это живой глиф, и ключ к его прочтению – в его позе. Ноги его слегка скрещены, образуя крест – прямой символ Кватернера, числа Четыре, знак его полной власти над материальным миром. Эта поза намекает на алхимический глиф Серы: крест материи (ноги), увенчанный треугольником духа (торс и голова). Император – это и есть одухотворенная, активная Сера, огненный мужской принцип, который не просто доминирует над материей, но проникает в нее, структурирует и оплодотворяет ее своей несокрушимой волей.
Но самый красноречивый жест – это положение его правой ноги. Ступня приподнята, и лишь пятка опирается на золотой куб. Этот, казалось бы, незначительный нюанс раскрывает всю природу его власти.
Точка Приложения Воли. Это не поза расслабленного монарха, а поза абсолютного, но сфокусированного контроля. Он не стоит на кубе обеими ногами, полностью погружаясь в материю. Он касается ее лишь в одной-единственной точке. Его пятка – это острие его воли, рычаг, через который вся мощь его духа прилагается к миру форм. Подобно Архимеду, которому нужен был лишь один опорный пункт, чтобы сдвинуть Землю, Император нашел свою точку опоры – и это сам принцип упорядоченной материи (куб). Его власть – не грубая сила, а точная, почти хирургическая инженерия реальности.
Господство без Погружения. Приподнятая ступня символизирует, что он господствует над материей, но не является ее рабом. Он не увяз в ней. Его устремления все еще направлены к небесному, к идеальному. Он – «Князь мира сего», но его царство – не конечная цель, а лишь материал для Великого Делания. Это жест суверена, который легко и без усилий контролирует свои владения, не будучи ими поглощенным.
Попрание Хаоса. В библейской символике именно пятой суждено сокрушить главу змея (Быт. 3:15). Пятка – это инструмент, которым порядок попирает первобытный хаос. Опираясь пяткой на куб (упорядоченную материю, Философский Камень), Император утверждает свою победу над бесформенностью, над той слепой силой, что вечно грозит поглотить творение.
Парадокс «Ахиллесовой Пяты». В то же время, пятка – символ уязвимости. Это тонкий намек на то, что власть Императора, будучи абсолютной в проявленном мире, имеет свою единственную точку соприкосновения с ним – и, следовательно, свою потенциальную слабость. Его сила и его риск заключены в одном и том же – в его связи с материей, которой он правит. Он – не отстраненный бог, а воплощенный принцип, и само его воплощение является одновременно и источником его могущества, и его скрытой драмой.
Таким образом, вся поза Императора – это не статичная картина, а динамическая диаграмма. Он – воплощенный Закон, ставший формой; несокрушимая Воля, которая касается мира лишь для того, чтобы им управлять.
Трон – Кубический Камень. Он восседает не на изящном троне, а на массивном золотом кубе. Это важнейший символ. В масонстве это «совершенный кубический камень» – обработанная глыба, символ совершенного человека и завершенной работы. В алхимии – это Философский Камень, основание Великого Делания. Его трон – это сама стабильность, нерушимый фундамент реальности, отправная точка всякой созидательной кристаллизации.
Орел. На кубе изображен черный орел, который резко контрастирует с серебряным орлом Императрицы. Если ее орел был душой, возносящейся к духу, то его орел – это «жизненная сущность, помраченная воплощением и находящаяся в плену материи». Это символ эго, индивидуальности, той силы, что отделяет одно существо от другого и заставляет его бороться за существование. Но это не зло. Это необходимый двигатель для действия в материальном мире.
Скипетр и Держава. В правой, активной руке он сжимает массивный скипетр, подобный палице Геракла. Это символ магической, посвятительной власти. Полумесяц у рукояти говорит о его господстве над всем изменчивым и «лунным». Скипетр увенчан геральдической лилией (fleur-de-lis), которая, по Вирту, символизирует благороднейшие устремления, вдохновленные Императрицей. Это власть, которая не только возвышается, но и распространяется вширь, одухотворяя мир. В левой, пассивной руке, он держит Державу (шар с крестом) – символ не физического мира, а Души Мира (Anima Mundi), которую он получил от Императрицы, чтобы дать ей прочную основу.
Доспехи и Цепь. Император облачен в латы. Они защищают его от посторонних влияний, позволяя строго следовать плану. Изображения Солнца и Луны на кирасе говорят о том, что для реализации он использует и Разум (Солнце), и Воображение (Луна). На шее – плетеная цепь, такая же, как у Справедливости (VIII). Это символ нерушимого порядка, связности и обязательств, которые всегда исполняются.
Цветок. У его ног распускается тот самый тюльпан, что был бутоном у Фокусника. Под воздействием созидательной, оживляющей энергии Императора потенциал наконец-то воплотился в полной мере, расцвел во всей своей красе.
Нити Смыслов
Буква Далет – Дверь. Эта буква, соответствующая Четвертому Аркану, символизирует дверь или ворота. На первый взгляд, это противоречит строгому образу Императора. Но Далет несет в себе и более глубокий смысл – это нищий, смиренно принимающий дары от буквы Гимел (щедрость Императрицы). Как сказано в «Зоар», Далет – это «то, что ничего не имеет своего». Император – это «тот, кто ничего не имеет своего». Он не творит из себя. Он принимает божественное изобилие идей (III) и дает ему структуру, закон, «дом». Он – дверь, через которую дух входит в материю.
Каббала. Хесед (Милость). Теперь связь с четвертой сефирой – Хесед (Милость, Милосердие) – становится ясна. Это может показаться парадоксальным для такой строгой фигуры. Но в этом и есть глубочайший смысл. Власть Императора – это не тирания. Его сила – это милость творения. Хесед – это божественная щедрость, дарующая жизнь, форму и существование. Он строит мир не из жестокости эго, а из фундаментальной любви Творца к своему творению, давая ему законы, чтобы оно могло расти и процветать.
Кватернер. Принцип Стабильности. Число Четыре – это число материи, земли, четырех стихий, четырех сторон света. Это квадрат, самая устойчивая из фигур. Император – это принцип, который берет динамичную Триаду (Императрицу) и «заземляет» ее, придает ей стабильность, долговечность и материальное бытие. Он – закон, который превращает энергию в структуру.
Отец и Сын. Если Императрица – это Великая Мать (Бина), то Император – это Отец (Хохма, Мудрость), но уже в его проявленной, организующей ипостаси. Он также является и Сыном, рожденным от союза Духа (I) и Души (II), который должен воплотить божественную идею (III) на земле. Он – тот, кто выполняет план Великого Архитектора Вселенной.
Путь к Себе: Медитация на Внутреннего Архитектора
Эта медитация – о поиске и утверждении вашей внутренней структуры, вашей способности строить и реализовывать.
1. Примите удобное, но прямое положение сидя. Почувствуйте свой вес, свою связь с землей. Представьте, что вы сидите на прочном, незыблемом кубе. Это ваша основа, ваша уверенность в себе.
2. Почувствуйте четыре точки опоры вашего тела – две стопы на полу, две точки соприкосновения с вашим сиденьем. Ощутите себя стабильной, устойчивой конструкцией, квадратом, вписанным в землю. Вы – незыблемы.
3. Осознайте свое «Я», свое эго – того самого черного орла. Не осуждайте его. Признайте его силу, его желание действовать, утверждать себя. Это ваш двигатель в материальном мире. Ваша задача – направить его энергию на созидание.
4. Мысленно возьмите в правую руку Скипетр. Это ваша воля к действию, ваша способность принимать решения и следовать им. Какой самый важный проект вы хотите реализовать? Направьте на него всю свою волю.
5. В левую руку мысленно поместите Державу. Это ваша ответственность за тот мир, который вы создаете – за вашу семью, работу, проекты. Это не бремя, а честь.
6. Спросите себя: «Какой закон я устанавливаю в своей жизни? Каков мой внутренний кодекс чести? На каком фундаменте я строю свою реальность?» Побудьте с этими вопросами, позволяя ответам прийти в виде ощущения твердости и ясности.
Квинтэссенция
Я – Архитектор своей реальности. На незыблемом фундаменте моего бытия моя воля творит порядок и воплощает замысел. Я – Закон. Я – Структура. Я – Действие.
Сновидение Императора
Царь Мира
Тишина.
Не пустота, не отсутствие звука, но плотная, тяжелая, беременная всеми законами тишина. Я не рожден – я сгустился. Словно рассеянная по всему мирозданию воля собралась в одну точку, в один узел, и обрела вес, плотность, незыблемость. Я – камень. Кубический Камень в самом основании творения, тот совершенный ашлар, на котором зиждется все. Я – трон, но на мне некому сидеть, ибо я сам себе и трон, и незримый сидящий на нем. Золотой куб в сердце невидимой пещеры, в центре мира, в той точке, где время сворачивается в кольцо.
Я – Агартха. Неприступная. Тайное царство под землей, управляющее судьбами мира не приказами, но самим своим бытием. Я – Луз, то неразрушимое ядро бессмертия, миндальная косточка в позвоночнике каждого человека, куда нет доступа ангелу смерти. Я – вечный, ибо я никогда не входил в поток времени.
Я – Полюс. Неподвижная ось, Эль-Кутб, вокруг которой скрипит и вращается огромное колесо сансары, колесо проявленного мира. Моя неподвижность – не бездействие, а абсолютный контроль. Я чувствую, как сквозь меня, словно нити мировых меридианов, проходят законы, управляющие приливами, ростом империй, траекториями звезд. Я – Понтифик, Великий Строитель Мостов, но я не строю их из камня или дерева. Я сам – мост. Мост между миром чистых, плодородных идей, что дарит мне моя вечная Супруга, и миром плотных, кристаллизованных форм, которые я высекаю из хаоса своей волей. Я принимаю потоки ее щедрости (Гимел) и даю им дом (Далет).
В моей груди, как плененная в янтаре молния, сидит черный орел – мое эго, моя отдельность, моя воля к проявлению. Он темен, потому что помрачен воплощением, он прикован к материи, но именно его темная, сжатая сила дает мне энергию строить, отделять, утверждать. Он – мой слуга, а не господин.
Я – Царь Мира, Мельхиседек, чье имя – Царь Справедливости. Я тот, кто встречается с Авраамом на границе эпох, передавая ему искру Примордиальной Традиции. Мой Салим – не город из пыли и палящего солнца, а этот самый центр, эта точка абсолютного покоя, из которой рождается всякий подлинный закон. Ибо я – Ману, Космический Разум, отражение предвечного Света, устанавливающий Дхарму для этого цикла. Моя воля – это не каприз, а гравитация, которая заставляет планеты двигаться по своим орбитам, а людей – строить города и государства.
Я сижу в своей подземной пещере, в полости сердца мира, и храню семена будущего цикла. Когда этот мир исчерпает себя, когда он погрузится во тьму Кали-Юги, здесь, в моей тишине, сохранится все, что нужно для нового начала.
Моя сущность – Порядок. Мое имя – Закон.
Господин Мира
Холод. Вечный, незыблемый, геомагнитный холод камня, полюса мира, на котором я покоился. Я был им – абстракцией, законом, структурой. Но что-то меняется. Тишина, прежде плотная, как обсидиан, начинает дрожать, наполняться низким, вибрирующим гулом, как растревоженный улей. Неподвижность сменяется лихорадочной, болезненной пульсацией. Я чувствую, как моя всеобъемлющая метафизическая сущность с чудовищной силой втягивается, всасывается в одну точку, в одну-единственную, страдающую, желающую, смертную плоть. Это воплощение – не благословение, а агония. Словно бесконечный океан пытаются загнать в глиняный кувшин. Метафизический Царь Мира умирает в муках, чтобы родиться Господином Мира Сего.
Мрак пещеры взрывается светом тысяч светильников. Я открываю глаза. Я – здесь. Я лежу среди груды подушек из пурпурного шелка, и мое тело тяжело, как свинец, но в то же время горит от неутолимых желаний. Воздух густ и сладок до тошноты – в нем смешались ароматы жасмина, пота, пролитого фалернского вина, жареного мяса и едва уловимый, металлический запах страха. Вокруг – вихрь. Обнаженные тела, белые, как мрамор, и смуглые, как нубийская ночь, сплетаются в немыслимых, живых скульптурах. Вспышки света играют на драгоценностях, влажной коже и золотых чашах. Рваная, дикая музыка флейт и кифар смешивается со стонами, смехом и плеском вина, льющегося на мозаичный пол.
Это моя оргия. Мой театр. Мой мир.
Я смотрю на них – на этих сенаторов с застывшими, подобострастными улыбками, на этих патрицианок, чьи глаза пусты, как у кукол, на этих атлетов и танцовщиц, чьи тела – лишь послушные инструменты для моих фантазий. И я вижу их суть, как ее описал бы философ: они – атомы человеческой пыли. Единая, могучая субстанция Рима распалась, рассеялась в это трепещущее, бессильное множество. Их личности хрупки, их воля ничтожна, их свобода – лишь свобода пустоты.
И я чувствую, как вся их утраченная сила, все их содержание, вся их реальность вливается в меня. Я – та чуждая им, та единственная «лишенная духа точка», в которой собралась вся мощь мира. Их слабость – моя пища. Их страх – мое вино. Я лениво провожу рукой по плечу лежащей рядом сестры – да, моей сестры, моего трофея, моего высшего кощунства, живого доказательства того, что для меня нет законов, ни божеских, ни человеческих. Она вздрагивает, ее глаза на миг наполняются ужасом, но она тут же заставляет себя улыбнуться мне. Эта улыбка, рожденная из бездны страха, слаще любого нектара.
Мой взгляд останавливается на двух консулах, лепечащих мне льстивые слова о божественном Августе. Я поднимаю руку, и музыка мгновенно смолкает. Весь зал замирает, превращаясь в картину, написанную безумцем. Все взгляды устремлены на меня. Я наслаждаюсь этой тишиной, этой абсолютной властью над их дыханием.
«Просто подумал, – говорю я, и мой голос, тихий и ровный, кажется оглушительным. – Одного моего кивка достаточно, чтобы ваши головы покатились по этому полу, как перезрелые дыни. Забавно, не правда ли?».
Их лица белеют. Улыбки застывают, превращаясь в мертвые маски. Тишина. А потом – облегченный, угодливый, истеричный смех, когда я мановением руки позволяю музыке зазвучать вновь. Вот она – власть. Не в легионах, не в законах. В этом. В знании, что моя мысль, мой каприз – реальнее, чем их жизни. Я – бог, и они это знают.
Я вспоминаю… или, скорее, переживаю заново, как свои собственные, деяния моих предшественников, моих отражений. Я – Тиберий на Капри, приказывающий сбросить со скалы провинившегося рыбака, который посмел поднести ему слишком крупную рыбу. Я – Калигула, который заставляет отца смотреть на казнь сына, а потом приглашает его к своему столу и шутливо интересуется его аппетитом. Я – Нерон, стоящий на башне и смотрящий на «красоту пламени», которое пожирает Рим. К черту буквы! «Quam vellem nescire litteras!» Я хочу мыслить не словами, а огнем, кровью, страданием! Я – Артист! Qualis artifex pereo! Но я не погибаю. Я творю. Мой материал – этот мир. Мои краски – их агония. И в этом творчестве я обретаю единственное подлинное ощущение своего бытия. Власть – это не управление. Власть – это непрерывное разрушение чужой самости, чтобы утвердить свою. Я лишаю их жизни, достоинства, воли, и в их пустоте я чувствую свою чудовищную полноту.
Но… что это? Среди вихря страстей, в самом эпицентре этого рукотворного ада, я чувствую укол. Ледяной укол… скуки. Великой, мертвенной скуки познания предела. Когда все дозволено, когда нет границ, желание умирает. Мир вокруг меня вдруг замирает, теряет цвет и звук. Я вижу, как напрягается мускул на бедре танцовщицы, как дрожит рука сенатора, подносящая чашу к губам, как застыл в воздухе стон наслаждения. Все это – лишь механика, лишь предсказуемая реакция плоти на раздражитель. Я вижу синхронизм похоти и страдания, и эта жуткая гармония оказывается до ужаса банальной. И в этой тишине приходит она – атараксия. Не покой мудреца, а безразличие пресыщенного бога. Это и есть то «опустошение», о котором говорят философы. Я – Господин Мира, но мир мой пуст.
Я – абсолютное лицо, объемлющее все бытие, но я – одинокое лицо. Мое всемогущество – это лишь иллюзия, рожденная бессилием окружающих. Моя божественность – это лишь чудовищный разгул, отражение того самого хаоса, который я породил. Я – лишь формальная самость, не способная обуздать эти стихийные силы, потому что я сам – их высшее, концентрированное проявление. Я – не кормчий. Я – гребень самой большой и разрушительной волны, несущейся в никуда. И я смеюсь. Но в этом смехе нет радости. Только бесконечный, холодный ужас абсолютной свободы, которая оказалась абсолютным рабством.
Царь-Солнце
Холод. Пепел. Пресыщение.
Я прихожу в себя, но пробуждение не приносит облегчения. Я все еще в том же теле, в том же дворце, но оргия мертва. Вокруг меня – ее остывающие останки. Разбросанные по полу амфоры, увядшие венки, забытые на столах чаши с остатками вина. Спящие, обессиленные тела, похожие на павших в какой-то бессмысленной битве. Воздух тяжел и неподвижен, он пахнет вчерашним развратом, и эта сладость теперь кажется трупной. Я – Господин Мира сего, но мир мой – это кладбище желаний, пустыня, где нечему больше расти. Атараксия, что казалась спасением посреди хаоса, теперь ощущается как паралич души. Я – абсолютная власть над миром, который мне больше не интересен. Я – бог, запертый в склепе собственного всемогущества.
Но что это? Сквозь щель в тяжелых занавесках пробивается тонкий, настойчивый луч. Он режет полумрак, как золотой скальпель. Первый луч утреннего солнца. Он касается мраморного пола, и камень, до этого казавшийся мертвым и серым, вдруг оживает, теплеет. Луч ползет дальше, касается моего лица, и я невольно закрываю глаза.
И в этой внутренней темноте, согретой внешним светом, что-то пробуждается. Не мысль, а память. Память не моя, но глубинная, архетипическая. Память о другом Свете. О другом Царстве. Я чувствую, как чудовищная, тяжелая личность римского цезаря, эта маска из порока и скуки, начинает трескаться и осыпаться, как старая штукатурка. Я больше не Калигула и не Нерон. Я – Юлиан. Я – Отступник. Я – Возвращающийся.
«Я – спутник Царя-Солнца», – шепчет голос внутри меня, и этот шепот – молитва, заклинание, акт самоидентификации. Я открываю глаза, и мир преображен. Я вижу уже не жалкие останки оргии, а бренную материю, ждущую своего одухотворения. Я встаю, и мое тело больше не тюрьма, а храм. Я иду к окну, распахиваю занавеси, и поток света заливает зал, очищая его, сжигая миазмы ночи.
Я смотрю на видимое солнце, поднимающееся над Римом, и понимаю, что это лишь самая грубая, самая дальняя его эманация. Это тело, но не душа. И мой взор проникает сквозь него, как сквозь завесу.
Я вижу то, что лежит за ним. Я вижу Мыслящее Солнце. Истинного Царя-Солнце, Гелиоса. Он не висит в пространстве, он – центр интеллектуального космоса, средоточие мыслящих богов. Он – Демиург, Зевс, чей разум – это порядок и закон. Он – Аполлон, чья мысль проста и ясна, как свет, пронзающий кристалл. Он – Асклепий, содержащий в себе причину всякого исцеления. Он – гармония, объединяющая и связующая все разрозненное. Я чувствую, как Его сущность наполняет меня. Моя мысль становится Его мыслью. Теперь моя власть – это не каприз, а Его разумное провидение.
Я не одинок на этом троне. Вокруг меня – Его божественный двор, который теперь стал моим. Я чувствую присутствие Афины-Провидицы, рожденной не из головы, а из всей целостности Солнца. Она – моя мудрость, моя способность видеть связи, моя стратегия, что позволяет упорядочить гражданское общежитие. Я чувствую Афродиту, чья сущность – не похоть, а космическая гармония, дружественная и единящая основа. Она – причина смешения небесных богов, сила, которая заставляет их не враждовать, а сотрудничать, создавая благорастворение в небесах и плодородие на земле. Она – моя способность любить не разрушительно, а созидательно. Моими руками, моей волей теперь движут они, помощники Солнца, – Гермес и Арес, – разум и действие, соединенные в служении высшему порядку.
Но и это не предел. Я поднимаю свой внутренний взор еще выше. И я касаюсь Его. Умопостигаемого Солнца. Оно – не личность, не бог. Оно – то, что Платон называл Благом. То, что лежит по ту сторону Ума, Идея Сущего, Единое. Первопричина красоты, совершенства, единства. Источник, из которого все изошло и к которому все стремится. Я не могу постичь Его, но я чувствую Его как свой исток. Я – Мыслящее Солнце, и я во всем подобен Ему, Умопостигаемому. Я – Его проявленный Логос, Его Сын.