Цена смерти для живых

ПРОЛОГ (Точка зрения Веры до начала событий) ?

Тишина в лекционном зале была моим идеальным состоянием. Она была наполнена не пустотой, а смыслом. Здесь, в этом упорядоченном пространстве, я властвовала над самым главным человеческим страхом. Я препарировала его, раскладывала на концепции, заключала в элегантные формулы.

Смерть, объясняла я своим студентам, – это в конечном счёте глубоко личное, интимное событие. Это финальный акт, который подчёркивает нашу абсолютную экзистенциальную обособленность. Никто не может умереть за тебя. Никто не может пережить ТВОЮ смерть. Это идеальное, философское уравнение с одним неизвестным, которое каждый из нас решает в полном одиночестве. Всё, что окружает этот акт – слёзы родственников, социальные ритуалы, пышные похороны или забвение – лишь эмоциональный шум, несущественные переменные, не влияющие на чистоту самой формулы. ?

Я была уверена, что понять смерть – значит принять её как неотвратимую, сугубо личную возможность. Принять и тем самым возвыситься над хаосом бытия. Я искренне верила, что самое важное происходит внутри человека, в его сознании, в тот момент, когда он смотрит в лицо своей конечности. ?

Я говорила им, что мы должны научиться отделять чистоту этого философского акта от его бытовой, социальной обёртки. Шум похоронных маршей, споры о наследстве, истерики близких – всё это вторично. Главное – это ты и твоё бытие-к-смерти. Чистая, холодная, совершенная в своей неотвратимости мысль. ?

Я была так уверена в своей правоте. Я думала, что понимаю смерть. Какая же я была высокомерная дура. Я смотрела на мир через микроскоп, видя клетку, но не замечая целый организм, частью которого она была. Я ещё не знала, что смерть – это не точка в конце личного уравнения. Это взрыв, ударная волна которого сносит всё вокруг, и эпицентр этой катастрофы находится не внутри умирающего, а в сердцах тех, кто остаётся жить. ?

ЧАСТЬ I. ПОГРУЖЕНИЕ

Глава 1. Лекция о Смерти

Вера любила эту тишину. Не мёртвую, давящую пустоту, а тишину живую, сотканную из дыхания, скрипа ручек и сосредоточенного внимания. Двадцать пар глаз смотрели на неё из уютного полумрака лекционного зала Ставропольского государственного университета. В длинных, тяжёлых столбах света, падавших из высоких арочных окон, медленно кружился хоровод золотых пылинок, словно время здесь замедлило свой бег. Пахло старыми, рассохшимися деревянными панелями, бесчисленными страницами книг и чем-то неуловимо-торжественным, что бывает только в местах, где одно поколение за другим пытается постичь вечность. Этот академический, предсказуемый мир был её крепостью. Здесь самые страшные и хаотичные силы человеческого бытия превращались в элегантные концепции, которые можно было препарировать, изучать и раскладывать по полочкам.

– Таким образом, – Вера Михайловна оперлась ладонями о гладкую, отполированную сотнями рук поверхность кафедры, – Мартин Хайдеггер настаивает, что «бытие к смерти» – это не болезненное ожидание финала и не патологический страх. Это не глухая стена, в которую мы все однажды обречённо упрёмся. Он предлагает нам взглянуть на это с совершенно иной, продуктивной стороны. Смерть, господа, это предельная, самая последняя и абсолютно неотвратимая возможность нашего существования. И именно осознание этой финальной возможности придаёт подлинную ценность всем остальным.

Она сделала выверенную паузу, позволяя сложной мысли найти своё место в умах слушателей. В первом ряду худенькая девушка с яркими глазами, Маша, её лучшая студентка, усердно строчила в тетради. На галёрке кто-то пытался подавить зевок. Обычная картина, живая и настоящая. Вера перевела взгляд на свой стакан с чаем, стоявший в массивном мельхиоровом подстаканнике с выгравированным растительным орнаментом – подарок отца на защиту докторской. Чай давно остыл. Она всегда забывала о нём, когда увлекалась. Отец шутил, что её лекции можно измерять в градусах остывания чая.

– Подумайте вот о чём, – продолжила она, чуть понизив голос, чтобы привлечь внимание. – Пока вы существуете, вы обладаете полем возможностей. Вы можете стать врачом, инженером, поэтом, можете уехать, влюбиться, разочароваться… Но только одна возможность из всего этого множества гарантирована вам на сто процентов. И пока вы не примете её как неотъемлемую часть своей жизни, все остальные ваши выборы лишены подлинности. Вы словно играете в игру, не осознавая, что у неё есть конец. Вы не живёте, а лишь репетируете жизнь.

На её столе мягко прожужжал её смартфон, оставленный в кармане жакета. Первый раз. Раздражающая нота фальши в этой выверенной симфонии. Она едва заметно нахмурилась. Этот аппарат был для работы, для суеты, для внешнего мира, который должен был оставаться за массивными дверями аудитории.

Маша подняла руку.

– Вера Михайловна, значит ли это, что для обретения подлинного бытия человек должен постоянно думать о смерти? Разве это не приведёт к депрессии, к параличу воли?

Вера позволила себе лёгкую улыбку. Прекрасный вопрос.

– Нет, Маша, не думать, а осознавать. В этом ключевая разница. Не зацикливаться на страхе, а принять конечность как условие, делающее каждый ваш день, каждый выбор не черновиком, а чистовым вариантом. Это не парализует, а наоборот, освобождает от мелочной суеты, от страха осуждения, от погони за ложными целями…

Договорить ей не дала резкая, пронзительная трель. Она донеслась с кафедры. Старенькая, кнопочная «Nokia», которую Вера держала исключительно для связи с семьёй – с братом и отцом. Этот рингтон, не менявшийся годами, был сигналом тревоги, который никогда прежде не срабатывал во время лекции. Он пронзил академическую тишину, как гвоздь.

– Прошу прощения, – голос прозвучал ровно, но в груди что-то неприятно сжалось. Она взяла телефон и вышла в гулкий, пустынный коридор, плотно прикрыв за собой тяжёлую дубовую дверь.

Стены здесь были холодными, пахли пылью и масляной краской. Тусклый свет едва освещал длинный ряд портретов давно умерших профессоров в тяжёлых рамах. Их строгие лица смотрели на неё с безразличием истории. На экране светилось короткое слово: «Сеня».

– Да, Сень, я на лекции, что-то срочное? – она старалась говорить шёпотом, но эхо коридора делало её голос громким и неуместным.

Тишина в трубке длилась всего секунду, но за эту секунду Вера успела почувствовать, как по спине пробежал холодок. Это была неправильная тишина. Не пауза, а вакуум. Голос брата, когда он наконец заговорил, был чужим. Словно его пропустили через какой-то механизм, который выскоблил из него все интонации, все эмоции, оставив лишь пустую оболочку звука.

– Вера. Отца убили.

Три слова. Произнесённые с безжизненной точностью диктора, зачитывающего сводку погоды. Не «умер», не «погиб». А именно «убили». Слово из другого мира, из криминальных новостей и дешёвых детективов. Оно никак не хотело встраиваться в её реальность.

Вера молчала. Воздух в лёгких вдруг стал твёрдым, как стекло. Она медленно сползла спиной по холодной, шершавой стене, ощущая, как мелкая штукатурка цепляется за ткань её блузки. Разум, привыкший к анализу и поиску логических связей, отчаянно пытался обработать информацию, но раз за разом давал сбой. Это была ошибка. Недоразумение. Сеня неудачно пошутил. Но она знала брата. Он никогда не шутил такими вещами.

Из-за двери донёсся приглушённый голос Маши, очевидно, начавшей обсуждение со своими одногруппниками. Что-то о «заботе» и «бытии». Этот голос, эти слова казались теперь звуками из другого измерения, из той жизни, что закончилась для Веры десять секунд назад.

– Ты где? – смогла она наконец выдавить из себя. Горло пересохло, и голос был хриплым.

– В Пятигорске. Уже здесь. Тебе надо ехать.

– Еду.

Она нажала отбой, не прощаясь. Телефон в руке показался неимоверно тяжёлым, чужеродным предметом. Вера посмотрела на свои пальцы, мёртвой хваткой сжимавшие пластиковый корпус, и не узнала их. Она ещё несколько мгновений сидела на корточках, прислонившись к стене, и смотрела на тёмный портрет какого-то бородатого учёного напротив. Его нарисованные глаза равнодушно взирали на неё из вечности.

Затем она заставила себя встать. Ноги были ватными. Толкнув дверь, она вернулась в аудиторию. Мир внутри не изменился, но её зрение – изменилось. Яркий свет из окон теперь казался резким и болезненным. Лица студентов, смотревших на неё с любопытством, расплылись в одно большое недоумённое пятно. Её кафедра, её конспекты, её остывший чай в отцовском подстаканнике – всё это превратилось в музейные экспонаты, артефакты прошлой цивилизации. Её цивилизации.

Она подошла к столу. Движения были медленными, механическими, словно она наблюдала за собой со стороны. Молча сложила бумаги в папку. Взяла сумку.

– Лекция окончена, – сказала Вера в повисшей тишине.

Не оборачиваясь, она вышла из аудитории. Она шла по длинному, пустому коридору, и звук её собственных каблуков отдавался от стен гулким, одиноким эхом. Уже у выхода, в вестибюле, она достала из сумки основной смартфон. Несколько секунд смотрела на яркий экран, полный иконок приложений – почта, мессенджеры, календарь, напоминания. Вся её упорядоченная, расписанная на недели вперёд жизнь. Она нажала и удержала кнопку питания. Экран погас. Отчётливый щелчок выключения прозвучал в оглушительной тишине как окончательный приговор. Точка была поставлена.

Глава 2. Дорога в Ад

Старый «Чероки» шёл по трассе тяжело и уверенно, как усталый ледокол, вскрывающий серый, потрескавшийся асфальт. Внутри, в просторном салоне, пахло вытертой кожей, старым пластиком и едва уловимо – кофе из термоса, который Артём заварил перед выездом. Вера смотрела на приборную панель. Спидометр, размеченный в милях, казался деталью из другой жизни. Этот джип, пригнанный когда-то из Америки, всегда был для неё символом надёжности Артёма, его спокойной, основательной силы. Сейчас эта чужеродная шкала миль лишь подчёркивала, насколько они вырваны из привычной системы координат, из своего мира, измеряемого в километрах, днях и планах на будущее.

Они ехали уже час в почти полной тишине, нарушаемой лишь ровным басом двигателя. Артём вёл молча, сосредоточенно, его руки спокойно лежали на большом руле. Он не пытался её утешать банальными фразами, и Вера была ему за это безмерно благодарна. Его молчаливое присутствие рядом было куда большей опорой, чем любые слова. Но её собственный разум, натренированный годами в поиске закономерностей и выстраивании систем, не мог смириться с бездействием. Это была интеллектуальная агония, попытка нащупать хотя бы одну логическую нить в удушающем хаосе.

– Нам нужен список, – произнесла она, глядя прямо перед собой. Голос был хриплым, но отчётливым. – Сразу по приезде. Все его контакты за последний месяц. С кем встречался, кому звонил. Долги, ссоры, старые обиды. Любая деталь…

– Вера, – мягко прервал её Артём. – Тише. Мы всем займёмся. По порядку. Сначала доедем.

– Я не могу просто ехать! – в её голосе прорвались первые нотки отчаяния. – Я должна думать, Артём! Если я перестану думать, я…

Она не закончила. В этот момент на центральной консоли завибрировал её телефон. Экран высветил: «Сеня». Вера нажала на кнопку громкой связи.

– Да, Сень. Мы едем. Будем часа через два. Как ты?

Голос брата в динамиках прозвучал глухо и устало, словно он говорил из-под воды.

– Я нормально. Вера… тут всё очень плохо. Я был в полиции.

– Что они сказали? Нашли что-нибудь? – Вера подалась вперёд, впиваясь пальцами в панель.

В динамике раздался горький смешок.

– Нашли. Они нашли прекрасный повод ничего не делать. Я говорил с дежурным следователем. Молодой парень, глаза прячет. Знаешь, что он мне сказал? «Соболезнуем, но вы поймите, это, скорее всего, коммерческие разборки. Похоронка. Мы в эти войны не лезем. Бесперспективно. Глухарь». Он сказал мне это, Вера! «Глухарь»! Ещё даже экспертизы нет, а у него уже всё ясно!

Артём, до этого молчавший, бросил короткий, жёсткий взгляд на телефон.

– Сеня, кто был этот следователь? Фамилия? – голос Артёма был спокоен, но в нём появилась сталь.

– Не важно, – отмахнулся брат. – Они все там такие. Я потом пошёл в морг… а там… там ад. Какие-то ушлые типы крутятся, как стервятники. Суют визитки. Один меня уже обработал, из конторы «Память». Сказал, как само собой разумеющееся, что отца из-за «конкуренции» убрали. Говорил об этом так, будто обсуждал цены на венки! Я… я его чуть не ударил. Вера, здесь творится что-то дикое.

– Мы скоро будем, Сеня. Держись, – сказала Вера и отключилась.

Несколько минут они снова ехали в тишине. Но теперь она была другой. Звенящей от ярости и бессилия.

– Он прав, – наконец произнёс Артём, глядя на дорогу. – Твой брат прав.

– В чём? В том, что искать не будут?

– Да. Это стандартная практика. Негласное соглашение. Есть сферы бизнеса, настолько криминализированные, что силовые структуры предпочитают не вмешиваться, пока стрельба не начинается на центральной площади. Ритуальные услуги, особенно в провинции, – это одна из таких юрисдикционных «чёрных дыр». Они просто ждут, пока один клан сожрёт другой. Меньше работы.

Его слова, произнесённые спокойным голосом офицера, анализирующего тактическую обстановку, были страшнее, чем эмоциональный выплеск Сени. Это была констатация системного паралича.

Их обогнала старая фура, до предела гружёная щебнем. Когда она поравнялась с джипом, из-под её колеса с оглушительным хлопком вылетел камень и ударил в лобовое стекло со стороны Веры. Раздался резкий треск, и по стеклу расползлась паутина трещин.

Вера вскрикнула и инстинктивно закрыла лицо руками. Артём не издал ни звука. Его реакция была иной – собранной и смертоносной. Он не дёрнулся от испуга. Его тело мгновенно сгруппировалось, взгляд метнулся к зеркалам, оценивая обстановку сзади и по бокам. Его левая рука не сорвалась с руля, а лишь крепче сжала его. Он был не напуган. Он был готов к бою. Это длилось одно мгновение, но Вера увидела в нём не своего мужа, а офицера, для которого любой громкий хлопок – это потенциальный выстрел, любая угроза – сигнал к действию.

– Всё в порядке, – сказал он через секунду, снова расслабляясь. – Просто камень. Стекло выдержало.

Он говорил о стекле, но Вера поняла, что речь идёт не только о нём. Она медленно опустила руки. Смотрела на эту паутину трещин, искажавшую мир за окном. Это была идеальная метафора её состояния. Её мир тоже треснул, и смотреть на него по-прежнему было уже невозможно.

Она отвернулась к боковому окну. Бескрайняя степь, унылая и серая под низким небом, больше не казалась ей символом простора. Она была пустой. Лишённой смысла и надежды.

Когда на горизонте проступили тёмные силуэты Пятигорья – острый пик Бештау и круглая шапка Машука – Вера не почувствовала трепета возвращения домой. Эти горы, вечные свидетели истории, теперь казались ей безразличными надгробиями.

«Чероки» свернул с трассы и покатил по знакомым улицам. Вот их школа, вот парк, где они гуляли. Но всё это было чужим, покрытым плёнкой случившейся трагедии. Наконец, Артём затормозил у приземистого здания из грязно-жёлтого кирпича, обнесённого бетонным забором с облупившейся краской. Городской морг.

Артём заглушил двигатель. Посмотрел на Веру, потом на здание, потом снова на неё. Его взгляд был серьёзным и ясным.

– Хорошо, – сказал он тихо, но так, что каждое слово весило тонну. – Здесь заканчивается теория.

Глава 3. Царство мёртвых и его паразит

Старый «Чероки» свернул на запущенную улочку и затормозил у бетонного забора, увенчанного ржавой колючей проволокой. Городской морг Пятигорска. Здание из грязного жёлтого кирпича выглядело так, словно впитало в себя всю скорбь, что проходила через его двери. На фоне величественного, остроконечного Бештау, видневшегося вдалеке, оно казалось гнойным нарывом на теле города-курорта.

У ворот, прислонившись к обшарпанной стене, стоял Сеня. За те сутки, что прошли с момента его звонка, он словно постарел на десять лет. Плечи опущены, лицо серое, под глазами залегли глубокие тени. Он курил, стряхивая пепел прямо себе под ноги. Увидев подъезжающий джип, он не оживился, лишь выбросил окурок и медленно пошёл навстречу.

Когда Вера вышла из машины, он просто обнял её. Крепко, молча. В этом объятии было всё: общая потеря, бессилие и отчаянная потребность в ком-то родном. Вера вцепилась в его куртку, вдыхая знакомый запах табака и чего-то ещё – горького запаха бессонной ночи. Артём подошёл и молча положил руку Сене на плечо. Мужское, сдержанное рукопожатие сказало больше, чем любые слова.

– Пойдёмте, – наконец выдохнул Сеня. – Нужно подписать бумаги. Я тут уже… познакомился с местными порядками.

Воздух внутри морга был густым и тяжёлым. Он бил в нос резкой, тошнотворной смесью формалина, хлорки и ещё чего-то сладковатого, от чего сводило желудок. Холодные кафельные стены отражали тусклый свет люминесцентных ламп, гудевших с монотонным безразличием. Мимо них, не глядя, прокатили каталку, накрытую серой простынёй, из-под которой виднелась ступня с синюшным ногтем. Веру замутило, и она инстинктивно схватилась за руку Артёма.

В конце коридора, у двери с табличкой «Кабинет заведующего», они увидели мужчину в белом халате, разговаривавшего с двумя санитарами. Санитары, здоровенные мужики с лицами, на которых не отражалось ничего, кроме скуки, слушали его вполуха. Мужчина в халате обернулся на звук их шагов.

– Сеня? – его лицо вытянулось от удивления. Затем он перевёл взгляд на Веру и Артёма. – Артём? Вера? Вы… ах, да, отец?

Вера вгляделась и узнала его. Олег Сомов. Их одноклассник. Тихий, вечно застенчивый отличник, который всегда помогал ей с химией. Теперь он стоял перед ней – уставший, с потухшим взглядом, в белом халате судмедэксперта.

– Олег? – прошептала Вера.

– Я… я сам его осматривал Михаила Ивановича… – неловко произнёс он, опустив глаза. – Вера, прими мои соболезнования.

Осознание того, что руки их друга детства касались тела её мёртвого отца, обожгло Веру холодом.

– Нам нужно… оформить всё, – сказал Артём, беря инициативу на себя. Он понимал, что Вера и Сеня сейчас не в состоянии вести диалог.

Один из санитаров, массивный, бритый налысо тип, лениво хмыкнул, не обращаясь ни к кому конкретно:

– Оформление – на улице. В конторах. Мы тут только храним и режем.

Олег бросил на него злой взгляд, но промолчал. Было видно, кто здесь настоящий хозяин.

– Идите в «Память», – тихо сказал он им. – Это рядом, за углом. Там Роман… он всё сделает. А вы… зайдите ко мне потом. Через час. Мне нужно закончить. Есть кое-что… не для всех ушей.

Он развернулся и скрылся в своём кабинете. Санитары, проводив их пустыми взглядами, лениво побрели по коридору.

Контора «Память» оказалась тесным павильоном, наспех сколоченным из пластика и гипсокартона. Внутри было душно от запаха дешёвых ароматических свечей и искусственных цветов. На стенах – безвкусные репродукции с ангелами и заламинированные иконы. За столом сидел Роман Простов, «Монета». Он был само обаяние. Мягкая улыбка, сочувственный взгляд, вкрадчивый голос. Он поднялся им навстречу, словно они были долгожданными гостями.

– Присаживайтесь, мои дорогие. Какое горе, какое горе… – он разливался соловьём, раскладывая перед ними гробовой каталог. – Мы всё понимаем. И поможем проводить вашего близкого достойно. Вот, посмотрите. Есть варианты скромные, есть – для тех, кто понимает, что память бесценна…

Вера смотрела на глянцевые фотографии гробов, обитых шёлком, на пышные венки с золотыми лентами, и чувствовала, как её накрывает волна ирреальности. Её отец, простой инженер, любивший рыбалку и старые комедии, и весь этот похоронный китч…

– Нам сказали, вы в курсе, почему это произошло, – ровным голосом произнёс Артём, игнорируя каталог.

Улыбка «Монеты» на мгновение застыла. Он быстро нашёлся.

– Ах, вы об этом… Слухи, мой дорогой, просто слухи. Город у нас маленький, курортный. А бизнес… бизнес нервный. Конкуренция высокая. Люди всякое говорят.

Артём чуть наклонил голову, его взгляд стал тяжёлым, изучающим.

– Какая именно конкуренция? Та, что работает с лакированным дубом, или та, что предпочитает сосну, обитую ситцем?

Простов замер. Это был удар ниже пояса. Вопрос был задан на их внутреннем жаргоне, и он показал, что Артём – не просто убитый горем родственник. Он понимает правила игры. «Монета» кашлянул, его обаяние дало трещину.

– Я… я не вникаю в такие детали. Моё дело – помочь людям в трудную минуту.

Они выбрали самый простой сосновый гроб и минимальный набор услуг. Простов быстро пересчитал деньги, его пальцы порхали над купюрами с ловкостью фокусника. Взгляд, которым он проводил пачку денег, был лишён всякой скорби. Это был взгляд хищника, заполучившего добычу.

Они вышли на улицу. Холодный осенний воздух после душной конторы показался спасительным. Сеня снова закурил, его руки дрожали.

– Мразь, – выдохнул он. – Просто мразь. И этот Олег… боится их. Все их боятся.

– Надо зайти к Олегу, он сказал у него что-то не для всех ушей, тихо сказала Вера.

Олег Сомов принял их в своём крошечном кабинете, заваленном папками и медицинскими журналами. Он запер дверь на ключ, что в казенном учреждении выглядело дико. Пахло дешёвым растворимым кофе, которым он, очевидно, пытался перебить всепроникающий запах морга. Он не садился, нервно ходил от стола к окну, за которым виднелась всё та же глухая бетонная стена.

– Я не должен этого делать, – начал он, не глядя на них. – Если Штоль, мой начальник, узнает, меня не просто уволят. Вера, Артём… вы не понимаете, куда лезете.

– Мы хотим знать правду, Олег, – твёрдо сказала Вера.

Олег остановился и наконец посмотрел на них. В его взгляде был страх. Настоящий, животный страх.

– Правды нет. Есть система. А в ней все – песчинки. Я могу сказать вам то, что написал в заключении. Смерть наступила в результате…

– Говори как есть, Олег, – перебил его Артём. Его спокойствие действовало на судмедэксперта сильнее, чем любые угрозы.

Олег сглотнул.

– Хорошо. Неофициально. Это работа профессионала. Два точных, быстрых проникающих ранения в область сердца и печени. Сделано чем-то вроде заточки или стилета. Узкое, длинное лезвие. Никаких следов борьбы, никакого шума. Ваш отец, скорее всего, даже не успел понять, что произошло. Его просто придержали за плечо и ударили. Тихо, быстро, насмерть.

Сеня, до этого молчавший, сжал кулаки так, что хрустнули суставы. Вера почувствовала, как земля уходит из-под ног, но заставила себя стоять прямо.

– Но это ещё не всё, – продолжил Олег шёпотом. Он подошёл к своему столу, открыл ящик и достал маленький полиэтиленовый пакетик, в котором лежал какой-то тёмный предмет. – Когда санитары его раздевали… это было у него в кулаке. Он сжимал это в руке. Я не внёс это в опись. Сказал, что ничего не было. Если бы я это сделал, оно бы исчезло в сейфе у следователя в тот же день. Навсегда.

Он протянул пакетик Артёму. Внутри лежал маленький, гладко отполированный временем и сотнями прикосновений кусочек тёмного дерева, похожий на какой-то амулет или игровую фишку. На одной стороне был вырезан грубый, почти стёршийся символ – сокол с распростёртыми крыльями.

– Что это? – спросил Сеня, глядя на амулет, как на ядовитую змею.

– Не знаю, – ответил Олег, отводя глаза. – Артём, Вера… я вас умоляю. Выбросьте это. Похороните отца и уезжайте. Не вмешивайтесь в этот клубок, – смертный приговор для того, кто будет задавать вопросы. Они не остановятся. Они уже зачистили пятерых за последние полгода. Пятерых владельцев мелких ритуальных контор. И ни одного свидетеля. Ни одной зацепки. Они не люди, они – призраки.

Он открыл дверь.

– Уходите. И сделайте вид, что мы не виделись. Ради всего святого, не впутывайте меня. У меня семья.

Они вышли в коридор, и щелчок замка за их спиной прозвучал как выстрел.

Вера смотрела на здание морга, на снующих рядом людей с озабоченными и скорбными лицами, на проезжающие мимо машины с отдыхающими. Два мира, существующих в одном пространстве, но не пересекающихся.

– Мы не можем так, – вдруг сказала она тихо, но отчётливо. Артём и Сеня посмотрели на неё. – Мы не можем отдать его им. Этим… Простовым. Не можем просто похоронить и уехать, сделав вид, что ничего не было. Я всю жизнь изучала смерть как теорию. Как предельную возможность. Но я никогда не думала о том, что происходит после. О грязи, цинизме, о бизнесе.

Она повернулась к Артёму. В её глазах больше не было растерянности. Была холодная, кристальная ясность.

– Я хочу стать практиком, Артём.

Артём долго смотрел на неё, потом перевёл взгляд на Сеню, на здание морга, на горы вдалеке. Он не был удивлён. Он ждал этого.

– Я знаю в этом городе многих, – медленно произнёс он. – Не друзей, нет. Просто знакомых. С кем-то в школе дрался, с кем-то в секции занимался. Один сейчас в ГАИ, другой – простой водила на «скорой», третий держит автомастерскую. Это сеть. Паутина. Если её правильно дёрнуть, можно многое узнать. Но чтобы дёргать, нужно быть внутри. Нужно стать одним из них.

Он снова посмотрел на жену.

– Ты уверена, что хочешь этого? Обратной дороги не будет, а если и будет, то практически непроходимой.

– Уверена, – твёрдо ответила Вера. – Мы не будем искать справедливости у тех, для кого её не существует. Мы создадим свою. Здесь.

Она посмотрела на брата. Сеня докурил сигарету, бросил её на землю и растёр ботинком. В его глазах впервые за эти сутки вместо отчаяния появилось что-то похожее на решимость. Он молча кивнул.

Решение было принято. Здесь, на грязной парковке у городского морга, под безразличным взглядом вечных гор. Проект «Соколы» ещё не имел названия, но он уже родился. Родился из горя, ярости и отчаянного желания превратить хаос в порядок.

Глава 4. Семейный совет

Час спустя они поднимались по знакомой до боли лестнице в подъезде дома отца. Воздух здесь был спёртым, пахнущим старой побелкой, кошками и чем-то ещё – едва уловимым запахом хлорки, которой, видимо, пытались замыть следы. Вера смотрела на серую бетонную стену между вторым и третьим этажом и пыталась не думать о том, что именно здесь оборвалась жизнь её отца. Каждый шаг по стёртым ступеням отдавался в груди глухим ударом.

Квартира отца встретила их тишиной и запахом его жизни: смесью табака, старых книг и чего-то неуловимо-домашнего. Всё стояло на своих местах: его кресло с протёртыми подлокотниками, стопка журналов «Вокруг света» на столике, фотография их с матерью на книжной полке. Квартира превратилась в мавзолей, воздух в котором был густым от горя.

Они сели на кухне. Артём молча выложил пакетик с деревянным соколом на стол. Он лежал между ними – крошечный предмет, ставший центром их рухнувшего мира.

– Олег прав, – глухо сказал Сеня. – Это билет в один конец.

– Значит, мы его уже купили, – ответила Вера. Она смотрела на амулет. Этот символ, такой же, как на старом гербе Пятигорска, теперь приобрёл зловещий смысл. – Мы остаёмся.

– Хорошо, – Артём поднял голову. В его взгляде не было страха, только холодный расчёт. – Тогда действуем по плану. Вера, ты завтра едешь в Ставрополь, выставляешь на продажу наши две квартиры. Сеня, ты – свою. Это наш стартовый капитал. Я займусь поиском помещения под контору и покупкой машины. Катафалка.

– А жить? – спросил Сеня.

– Здесь, – твёрдо сказала Вера. – Мы будем жить здесь. Наша трёшка в Пятигорске пока останется. Привезём детей сюда.

В этот момент в замке повернулся ключ, и дверь открылась. На пороге стояла Светлана Петровна, мать Артёма. Высокая, статная женщина с осанкой военного врача, которой она и была в прошлом. Её лицо было искажено тревогой.

– Артём! Вера! Я звонила, вы не отвечали… Боже мой…

Она вошла, обняла сына, кивнула Вере и Сене. Её взгляд сразу упал на их лица, потом на амулет на столе. Она ничего не поняла, но почувствовала напряжение.

– Что вы решили? Когда похороны? Что будет с квартирой? Дети где?

Артём спокойно, без эмоций, изложил ей их план. Продажа квартир, открытие ритуального бюро, переезд сюда вместе с детьми.

По мере его рассказа лицо Светланы Петровны менялось. Тревога сменилась недоумением, а затем – холодным, тихим ужасом.

– Вы… вы в своём уме? – прошептала она.

– Мама, это наше решение, – начал Артём.

– Ваше решение?! – она перешла почти на крик, её военная выправка дала трещину. – Вы хотите привезти моих внуков сюда? В квартиру, где убили их деда?! Вы хотите, чтобы они росли в доме, где всё напоминает о смерти? Чтобы их отец и мать занимались гробами и покойниками?!

– Это достойная работа, если делать её честно, – попыталась возразить Вера.

– Достойная?! – Светлана Петровна вперила в неё яростный взгляд. – Я тридцать лет проработала военным хирургом! Я видела смерть каждый день! Но даже в госпитале было больше жизни, чем в вашем… бизнесе! Смерть должна иметь своё место! Больницы, морги! Но не дом! Не там, где растут дети! Вы хотите сломать им психику?! Превратить их жизнь в вечный траур?!

Она повернулась к сыну, в её глазах стояли слёзы ярости.

– Твой отец был офицером! Ты – офицер! Герой! А хочешь стать могильщиком? Торговцем горем? Я этого не позволю. Ради моих внуков.

Артём встал. Он был на голову выше матери, и его спокойствие было страшнее её крика.

– Мама. Это не обсуждается.

– Обсуждается! – отрезала она. – Ещё как обсуждается! Если вы попытаетесь привезти сюда детей и втянуть их в этот кошмар, я пойду в опеку. Я докажу, что вы создаёте угрозу для их психического и морального здоровья. И я выиграю. Потому что ни один нормальный суд не позволит растить детей в похоронной конторе. Выбирайте. Либо ваша безумная вендетта, либо ваши дети.

Она развернулась и, не попрощавшись, вышла, хлопнув дверью так, что в серванте звякнула посуда.

Они остались втроём в оглушительной тишине. Квартира, казалось, сжалась, стала тесной и душной. На кухонном столе лежал маленький деревянный сокол. Первый ключ к разгадке и первый камень на шее. А за окном медленно садилось солнце, и на их город, который только что объявил им войну на два фронта, опускалась холодная осенняя ночь.

Глава 5. Первый день в ритуалке.

Прошла неделя. Неделя, сжатая в один длинный, мучительный день, наполненный поездками в Ставрополь, встречами с риелторами, пустыми разговорами с нотариусами и бесконечными звонками от Светланы Петровны, которая методично выполняла свою угрозу, консультируясь с юристами. Дети пока оставались у друзей в Ставрополе под благовидным предлогом «неоконченного ремонта». Эта ложь давила на Веру и Артёма тяжёлым грузом, превращая их войну за справедливость в сомнительное предприятие, отлучившее их от собственных детей. Семен оформил документы на предпринимательство, и быстро получил свидетельство о том, что теперь он индивидуальный предприниматель.

Они действовали как отлаженный механизм, в котором не было места эмоциям. Вера взяла на себя всю бумажную работу, её академическая дотошность оказалась бесценной в битвах с бюрократией. Сеня, используя старые связи, нашёл и по дешёвке купил подержанный, но крепкий микроавтобус – тёмно-синий, почти чёрный «Форд Транзит», который им предстояло переоборудовать в катафалк. Артём занимался поиском помещения.

Он нашёл его на окраине города, на запущенной площади у конечной остановки одного из пригородных маршрутов. Это был старый павильон из силикатного кирпича, в котором когда-то торговали цветами. Место было глухим, но Артём выбрал его с холодным расчётом: отсюда было одинаково удобно выезжать как в город, так и в окрестные сёла, и, что самое главное, оно находилось на максимальном удалении от «кладбищенской мафии», сгруппировавшейся у центрального морга.

Над входом они повесили простую вывеску, сделанную знакомым мастером из рекламного агентства. Крупные белые буквы на чёрном фоне: «СОКОЛЫ. Ритуальные услуги». Название родилось само собой, когда Артём вертел в руках тот самый деревянный амулет. «Пусть ищут. Мы будем у них на виду», – сказал он тогда. Этот маленький кусочек дерева теперь лежал в потайном кармане его куртки – постоянное, тяжёлое напоминание о цели.

В первый же день их работы, едва они успели расставить внутри пару стульев и стол, к ним пожаловали «гости». Два мрачных, плотно сбитых мужика в одинаковых кожаных куртках вышли из чёрной «Приоры» без номеров, остановившейся неподалёку. Они неторопливо подошли к павильону.

– Смелые, – сказал один из них, тот, что был повыше, с ленивой усмешкой разглядывая вывеску. – Соколы, значит. Высоко летаете.

Артём и Сеня вышли на крыльцо. Артём молчал, его взгляд был спокойным и тяжёлым, он просто смотрел на незваных гостей, как на неодушевлённые предметы. Сеня, напротив, был напряжён, как струна.

– Место тут заразное, – продолжил второй, пониже и пошире в плечах. – Конкуренции не любит. Для вас, соколята, – особенно заразное. Советую прививку сделать. Собрать манатки и свалить по-тихому. Здоровее будете.

Артём не изменился в лице. Он просто продолжал смотреть. В его взгляде не было ни страха, ни агрессии, только ледяное, всепоглощающее внимание. Под этим взглядом бравада визитёров начала давать трещину. Они ожидали чего угодно – страха, ответных угроз, заискивания. Но не этого парализующего, изучающего молчания.

– Мы тебя поняли, – наконец сказал высокий, отводя глаза. – Думайте. Но недолго.

Они развернулись и так же неторопливо ушли. Вера, наблюдавшая за сценой из окна павильона, почувствовала, как слабеют колени. Война, объявленная ими, пришла к ним на порог.

Первый настоящий звонок раздался на следующий день. Дрожащий, старческий голос в трубке сообщил, что в небольшом селе у подножия горы Верблюд умер дед, проживший девяносто два года.

Когда они приехали, их встретила тишина сельского горя. На воротах было повязано белое вафельное полотенце. Дорожка к дому была усыпана свежесрубленным еловым лапником. В доме были завешаны все зеркала. Вера, филолог и философ, смотрела на всё это с профессиональным интересом этнографа. Она видела перед собой не просто горе, а древний, веками отточенный ритуал, попытку упорядочить хаос смерти, придать ему форму и смысл. Она отмечала детали, анализировала символы.

Но потом она вошла в дом. В маленькой, чистой комнатке на кровати лежал высохший старичок. Рядом, на табуретке, сидела его жена, такая же маленькая и высохшая, и молча гладила его руку. И в этот момент вся этнография, вся философия вылетела у Веры из головы. Она увидела не «объект изучения», а живую, настоящую боль. Она подошла к старушке, присела рядом на корточки и просто взяла её за другую руку. В этом простом прикосновении было больше смысла, чем во всех её лекциях о Хайдеггере.

Они сделали всё не так, как делали «конкуренты». Они не торговались. Они разговаривали с родственниками, слушали их истории про деда. Артём молча починил провисшую калитку во дворе. Сеня помог мужикам вынести из сарая стол для прощания. Они не оказывали услуги. Они помогали. И люди это чувствовали.

На обратном пути, когда они ехали в своём тёмно-синем «Форде», снова зазвонил телефон. На этот раз – городской номер. Мужской, уставший голос, представившийся дежурным из районного отдела полиции, буднично сообщил: «Несчастный случай. Улица Ермолова, дом двенадцать. Ребёнок. Пять лет. Подавилась виноградом».

Мир качнулся. Это было совсем другое. Не старик, проживший почти век. Пять лет.

Когда они вошли в квартиру, их встретила оглушительная тишина. Молодая мать сидела на полу в коридоре, раскачиваясь взад-вперёд и глядя в одну точку. Отец, белый как полотно, стоял у окна, вцепившись в подоконник. В детской комнате, на кроватке с розовым покрывалом, лежала маленькая девочка. На тумбочке рядом стояла тарелка с виноградом.

Артём, который видел смерть во всех её проявлениях, застыл на пороге комнаты. Его лицо стало непроницаемой маской, но Вера увидела, как дёргается желвак на его щеке. Она, как мать, почувствовала не просто сочувствие, а физическую, разрывающую боль. Это могло случиться с кем угодно. С её детьми.

Они всё делали на автомате. Разговаривали с приехавшей «скорой», с полицейским, который неловко пытался заполнить протокол. Они вынесли из квартиры крошечный, лёгкий, как пушинка, белый гробик.

В катафалке, на обратном пути в свой пустой павильон, Вера впервые не выдержала. Она не зарыдала, не закричала. Просто из её глаз беззвучно покатились слёзы. Она плакала не об отце, не о себе. Она плакала об этой маленькой девочке, об абсурдности, о чудовищной несправедливости мира, в котором пятилетние дети умирают от виноградины.