Наш Август

«Три сестры, три создания нежных…»

Итак, всё началось в далёком 1996 году, когда мне было всего десять лет от роду. Моя родная старшая сестра Ольга на время очередных летних каникул отправилась с мамой на Украину, в село под причудливым названием Великая Белозёрка, тогда как я оказался в городе Калач Воронежской области.

Нас с сестрой разделяли не напрасно. Будучи весьма разными по характеру, но одинаково строптивыми, дома мы жили как кошка с собакой. Вполне закономерно, что родители, хотя бы летом, хотели отдохнуть от наших драк и ссор, разводя нас по разным углам ринга.

Оля, как мне всегда казалось, была педагогом по призванию и с легкостью находила общий язык с ребятами самой широкой возрастной группы. Как доказательство, вокруг нее всегда суетились все от мала до велика. Она умела придумать игры, изобретать конкурсы и развлечения, которые заинтересовывали и вовлекали в себя всех: и приезжих в село на летние каникулы и местных ребят. При этом она чувствовала себя легко и комфортно, не ощущая себя их воспитателем или наставником. Скорей наоборот, в их компании она сама находила свой уголок детства.

Для меня Украина, и, в частности, бабушкино село, была таким же вторым домом, как и для сестры. Только там мы могли встретиться с двоюродными братьями Пашкой и Владиком, сестрой Анюткой. Мы все были примерно одних лет, а потому наша общая озорная игра, начинавшаяся сразу после преодоления стеснения первой встречи, прекращалась лишь с разъездом по домам.

Но так уж сложилось, что моя русская бабушка, с трудом переносившая волны настроений пубертата старшей сестры, брала меня, внешне спокойного и покладистого мальчика, с собой на свою малую Родину.

Оля, чаще отдыхавшая с мамой, вполне естественно, заработала в Белозёрке свой круг друзей, поклонников и знакомых, для которых была незыблемым авторитетом и источником борьбы со скукой.

По возвращению из летних каникул, одной из главных задач, по обыкновению, была скорейшая проявка фотографий, сделанных на плёнку фотоаппарата. Маленький рулончик хранил в себе всего двадцать четыре, но при большей удаче и тридцать шесть попыток на передачу всего настроения и чувств от проведённого лета. Признаться, не так уж и много.

Результатом съёмки всегда был кот в мешке, ведь по факту вскрытия конверта с проявленными снимками, получателя могло поджидать и фиаско в виде засветок, чёрных кадров или потерянного фокуса, но всё же элемент сюрприза всегда интриговал гораздо больше, не говоря уж о радости от метких и передавших правильное настроение кадров.

Не проявляя особого взаимного участия в том, как именно каждый из нас провёл лето я, всё же, из интереса заглядывал в фотоальбом сестры и если для меня, на тот момент, никто бы не расщедрился на фотоаппарат с целой плёнкой дорогих кадров в собственном распоряжении, то она вполне могла претендовать хотя бы на их часть.

Однажды, безучастно просматривая фотографии, казавшиеся мне совершенно одинаковыми, я остановился на одной, приковавшей моё детское внимание: три сестры сидели во дворе, держа в руках карты, и беспечно улыбались; девочка с чёрными вьющимися волосами, широко распахнутыми добрыми глазами, мягкими чертами лица и милой улыбкой не могла не обратить на себя внимания.

Её звали Яна и даже само это имя, которое было редким в наших краях, показалось мне таким загадочным.

Это была всего лишь фотография, а мне было всего лишь десять лет. Что-то тогда затрепетало во мне и, как водится, детские фантазии уже переносили меня в события того вечера, где я сидел где-то рядышком с маленькой брюнеткой, со своей порцией карт в руках и всеми силами старался привлечь её внимание.

И вот, тридцать лет спустя, я отчётливо помню, как заприметилась мне, совсем юнцу, эта незнакомая девочка, и как неловко, и даже стыдно, было бы мне спрашивать о том, кто она такая и откуда, чем занимается и приедет ли ещё когда-нибудь в село поиграть в карты, а главное о том, успела ли моя сестра похвастаться тем, что у неё есть младший брат, то есть я.

Мне казалось, что между тем, что Оля являлась образцом для подражания для этой счастливой девочки на фотографии и мной, месяцами позже смотревшим на неё за сотни километров, есть прямая связь.

За многими ли девчатами бегал тот десятилетний мальчик в школе, во дворе? Насколько влюбчив он был?

Могу лишь сказать, что маленькая красавица с белоснежной улыбкой прочно врезалась в память, потому как ни в моём классе, ни во дворе я не встречал никого хоть сколько-нибудь похожую на неё, и каждый раз, листая страницы фотоальбома, я ненадолго останавливался на том снимке, чтобы немного полюбоваться.

«Ах этот парикмахер, меня подстриг в парикмахерской»

Мне тринадцать лет, и я ненавижу парикмахерские, ведь моё представление о том, каким красавцем я должен был вставать из кресла мастера и каким уродцем его покидал в действительности, было несоизмеримо разным. Мой поход в салон перед поездкой на Украину летом 1999 года не просто не стал исключением: тогда я окончательно потерял в веру в палачей с ножницами и впредь умолял маму стричь меня дома, хотя последствия и этого решения порой наворачивали слёзы на глаза, с надеждой смотревшие в зеркало после сеанса.

В парикмахерской, на стуле перед зеркалом, я всегда превращался в разбитого параличом ребёнка, не имевшего возможности ничего сказать мастеру до того, как с меня не снимут защищавшую от летевших во всю сторону волос, пелерину. Даже экзистенциальный вопрос: «прямые или косые?» – иногда ошарашивал меня настолько, что я не сразу понимал, как правильно следует на него ответить, не осознавая в чём глобальная разница между этими техниками стрижки висков. Казалось, что парикмахер должен и сам знать, как сделать лучше.

Но она не знала.

И вот, я, впервые бритый практически под ноль и, разумеется, очень стесняясь этого факта, еду на Украину с мамой и без сестры, которая была громоотводом в таких путешествиях. Уже тогда мне казалось, что это чужая территория и я в любом случае буду заложником своей фамилии и, как следствие, наследия сестры. Это похоже на то, как великий, всеми признанный и всеми любимый отец, ковром своей славы хоронит любые надежды сына на признание или самоидентификацию.

Я не мог выкинуть из головы мысль, что все ждут, как я, на правах брата, буду подражать своей сестре и устраивать увеселения и развлечения для всех дворовых ребят – я ведь непременно должен был это унаследовать!

Узнав о приезде моей мамы, в первые дни к нам захаживало множество ребят, посмотреть на то, кто же такой брат Оли, настолько же он ярок и креативен, но впоследствии, во двор к бабушке наведывались только редкие сверстники, понимая, что праздника в этом году не будет.

***

Не могу сказать, что я помню какую-то связь, между фотографией красотки, сидевшей с картами и улыбавшейся в объектив, и ожиданиями о возможном рандеву тем летом. Подростковая жизнь и без того кипела, несомненно, самыми важными на свете событиями. Правильнее будет сказать, что я даже не мог представить, что встреча возможна, не надеялся на неё, а потому и выкинул эту мысль из головы.

Но она состоялась.

В памяти не осталось детальных воспоминаний о том, как мы впервые увидели друг друга, только тот факт, что в какой-то момент девочка с фотографии материализовалась. Она была настоящей и моё, множество раз оживлявшее её, воображение не обмануло: в действительности она была невероятно красивой, даже слишком, что вызывало во мне стеснение, мешавшее общаться с ней так же, как и с остальными ребятами.

Она, как и я гостила этим летом у бабушки в селе, проживая всего в нескольких домах вниз по улице Щорса.

За давностью лет я могу припомнить только несколько эпизодов, связанных с Яной, о чём и постараюсь рассказать.

Однажды местные ребята решили поиграть в футбол прямо на проезжей части, у ворот нашего дома. Я, естественно, решил принять участие в этом действии, инстинктивно понимая, что хочу произвести впечатление на Яну, даже несмотря на то, что хлопчики были босыми и привычными к раскалённому и кусавшемуся мелкими камушками асфальту, а я – совсем нет.

Она была рядом и смотрела на то, как беспорядочно мы пинаем мяч друг другу, отступая с дороги, чтобы пропустить проезжавшие машины, бывшие тогда ещё крайней степени редкостью в сельской местности.

Помню, как обескураженно я чувствовал себя от того, как хаотично происходила эта пытка мяча и ног друг друга. На тот момент я уже пристрастился к футболу на Родине, и перенимая опыт у старших коллег, уже знал, что такое «щёчка», «пыр» и «шведка», как играть «в стенку» и, в целом, про общие принципы расположения игроков на поле.

Но как неуклюже и голо я себя чувствовал, с практически лысой головой и без кроссовок, на плавящемся от зноя асфальте, и насколько не отличался от остальных ребят, пытавшихся пнуть не то по ноге, не то по полусдутому мячу, совершенно не рассчитывая куда тот должен полететь впоследствии.

Другой эпизод напоминает о том, что кто-то из старших ребят пригласил меня поехать с ними на пруд искупаться. Собиралась целая компания и я не мог себе позволить остаться дома, ведь тогда я бы окончательно прослыл «маменьким сынком», ещё не вылезшим из-под родительской юбки. Купание и катание на велосипеде вообще были двумя главными активностями того возраста, а эта поездка сочетала в себе и то и другое. К тому же речка, находившаяся совсем неподалёку от бабушкиного дома, медленно пересыхала и превращалась в тинистое, зацветавшее болото, в котором было невозможно охладиться, и я даже не мог предположить, что где-то в селе, кроме колонки возле дома, ещё существовала вода.

Яна поехала с нами. Она сидела на берегу и просто наблюдала, скромно улыбаясь, смотря на наши глупые пацанские забавы.

До сих пор живо ощущение, как во время игры в салки на воде, я, представив себя Посейдоном, нырял на дно, задерживая дыхание будто на целый час, тем самым обманывая всех своих преследователей, недоумевавших куда же я пропал так надолго. Воздух под водой не кончался, а всё потому, что она наблюдала за мной.

Помню, как на третий или четвертый день, мы с Яной обменялись нашими первыми фразами и это был такой простой вопрос: «Сколько тебе лет?»

Она ответила: «Одиннадцать».

Помню, как пренебрежительно я усмехнулся над этим фактом, и как горделиво она обиделась на то, сколь незначима была для неё эта разница, не понимая, почему она была так значима для меня.

Одним из вечеров мы, нашей небольшой компанией, сидели во дворе у бабушки и о чём-то болтали. Каждый пытался приврать о школьных поклонниках и поклонницах. Главной хитростью данного мероприятия было дождаться признания собеседника, чтобы просто назвать цифру больше. Уже тогда я считал своим долгом удивить её своей воображаемой школьной популярностью, и придумывал немыслимые толпы девчат, мечтавших о свидании со мной.

Другим вечером мы играли в прятки, и в тот момент, когда мы оба бежали к кирпичной кладке, чтобы сказать заветное «тук-тук» мы, в пылу азарта и не заметив друг друга, столкнулись, да так, что я просто отлетел от Яны как от стены и шлёпнулся на мягкое место с возгласом «ай», а она ровно в тот же момент сказала «ой».

Вот так, подобно героям мультфильма «Ох и Ах», мы стали «Ой и Ай».

Как же нелепо я ощутил себя тогда: я был на два года старше Яны, но сидел на траве, смотрел на неё снизу вверх и чувствовал, что именно в этот момент она осознала, что всё моё хвастовство о толпах поклонниц и школьных рекордах были не более, чем представлением; представлением только для неё. Я поднялся на ноги, и мы вместе посмеялись над этой маленькой неуклюжестью.

В последние дни пребывания в гостях у бабушки Яна со своей младшей сестрой приходила по обыкновению поиграть в карты, что было одним из наших излюбленных развлечений. Это неудивительно, ведь сейчас сложно представить, чем целое лето могли себя занимать подростки, без интернета, телевидения и даже музыки.

Вот и настал тот момент, когда я, воплотив в реальность свои детские мечты, действительно телепортировался в село и сидел рядом с Яной с шестью, распахнутыми веером, цифрами и картинками, а она всё так же мило улыбалась, но уже не в камеру, а глядя на меня.

В последний день пребывания в Украине мы, неожиданно для меня самого, сидели с братом Яны на крыльце и о чём-то говорили. Арсений был двумя или тремя годами старше меня, поэтому я отнёсся к его снисходительному жесту внимания к моей особе с огромным уважением, хотя и некоторым недоверием. Я догадывался, что Арсений был неравнодушен к моей сестре Оле, и во всей этой паутине как будто каждая фраза и каждый участник играл роль: сестра, Сеня, Яна и я – все и всё было взаимосвязано.

Помню, что Яна, зная про мой последний день в селе, пришла в гости к нам во двор в модном платье леопардового принта, с красными напомаженными губами и завитыми волосами, как бы невзначай. Как мог парень тринадцати лет разгадать эту головоломку:

«Зачем? На дворе такая жара! Да и в конце концов, это же просто село, где все ходят практически в чём мать родила, а тут такое представление… Не понимаю» – думал я про себя.

Какая же пропасть была в наших разнополых головах, и я не смел и представить себе тот факт, что она могла сделать это для меня, чтобы я наконец понял, что она девушка, что она красива и что нет никакой значимости в нашей двухгодичной разнице.

Мне же казалось, что эта разница будет весомой всегда, и мы так и будем изредка застенчиво посматривать друг на друга, тут же отводя взгляды в сторону каждый раз, как они встретятся.

Спустя некоторое время после моего возвращения домой, Оля получила письмо от Оксаны.

Оксана была старшей двоюродной сестрой Яны, и на этих правах переписывалась с Олей, чувствуя себя достаточно взрослой и опытной для обмена сплетнями и интригами на равных.

Конечно, я не знал полного содержимого этих переписок, да и вряд ли мне было какое-то дело до этого, но один факт я всё же не мог пропустить:

«Твой Лёша очень понравился нашей Яне» – говорила одна из строчек письма, зачитанных мне Олей и «Когда он уехал, она долго плакала» – говорила другая строка.

Что скрывать, мне было приятно слышать эти слова. Нет, я не потешался над этими чувствами, как раз наоборот, мне льстил этот факт, и я запомнил эти признания.

Тем летом я интуитивно лез из кожи вон, чтобы понравиться Яне и не представлял, что и она тоже хотела понравиться мне.

Впоследствии, несколькими годами позже, мне попадались на глаза фотографии взрослеющей и расцветающей во всей красе Яны.

Одна, запомнившаяся лучше других, изображала тех же трёх сестёр: Оксану, Яну и Марию, стоявших вместе в обнимку и утопавших в летней зелени.

Это была уже другая Яна. Ей было около тринадцати лет и её красота заиграла новыми красками. Тринадцать лет! – какие же крохи по меркам человеческой жизни.

Но как же она была хороша! Какой взрослой казалась!

Идеальная белоснежная улыбка, фигура, приобретшая правильны женские формы, красная помада на губах, чёрная длинная юбка с красными лепестками роз и красивый красный корсет с красными бутонами – всё в ней было бесподобно. Она выглядела уже совсем зрелой, как это часто бывало с девочками её возраста, и уже тогда я осознавал, насколько редкой и исключительной была её красота.

«Нам наверно нужно привыкать, весна бывает чёрной»

Изначально я решил, что бесславные события 2003 года обойдут стороной сюжет моей повести, потому как лишь косвенно связаны с той, кому я посвятил мою книгу, однако осознал, что без этих перипетий невозможно до конца ощутить всей гаммы чувств, которые только ожидали меня впереди.

Итак, я ученик 11 «В» класса, и я определился с будущим ВУЗом. К сожалению, и это решение оказалось спонтанным и принималось на скорую руку. Дело в том, что годом ранее я перешёл в профильный физико-математический класс, в котором были сосредоточены лучшие умы школьного потока. Примкнув к элитарному клубу, в надежде обеспечить себе поступление в один из престижнейших университетов страны, я не рассчитал сколько сил придётся положить на то, чтобы хотя бы не отставать от тех, кто с ранних пор привык решать самые сложные математические задачки и чьи аналитические головы работали во много раз быстрее моей.

Но как же можно было сидеть днями напролёт за решением трёхэтажных уравнений, когда мне исполнилось шестнадцать лет и всё, что я пытался решить – кто всё-таки красивей: Даша или Ира; как можно было разбираться в логарифмах и дифференциалах, если я только стал разбираться в гитарных аккордах; как можно было рисовать проекции геометрических фигур, когда куда веселей были проекции летящего в ворота футбольного мяча.

Как следствие, с небольшим багажом знаний точных наук и осознанием потери целого учебного года, я распрощался с мечтами о карьере физика-ядерщика и перешёл в гуманитарный класс, к обычным приземлённым школьникам.

Вспомнив, что иностранный язык – это всё, за что я мог по-настоящему зацепиться, я записался на воскресные курсы французского языка в областной ВУЗ, поверив, что институтские подготовительные занятия обещали абитуриентам бОльшие шансы на поступление.

***

Этот новый 2003 год ознаменовался первыми в моей жизни «взрослыми» отношениями.

Всё началось с того, что дорогу на вышеупомянутые курсы я делил с целой группой одноклассников, но на факультете французского языка оставался только с одной девочкой, жившей всего в нескольких домах от моего.

Примечательно, что мы уже учились вместе целых пять лет, с пятого по девятый класс, но я никогда не обращал на неё малейшего внимания и не мог даже вообразить, что судьба найдёт лазейки свести нас вместе.

И вот, мы снова воссоединились в одиннадцатом классе, более того, волею судеб стали часто проводить время вдвоём: школа, дорога в институт, подготовка домашних заданий. Мы были больше похожи на узников одной камеры, которым пришлось бы заговорить друг с другом в конечном итоге, нежели на влюблённых голубков.

Данный механизм возникновения привязанности был мне незнаком, и я не ведал, что долгий обоюдный контакт изменит моё отношение к девушке, казавшейся изначально не более, чем коллегой.

Я стал влюбляться, а скорее просто чувствовать физическое притяжение, что на тот момент были какими-то неразделимыми понятиями. Это уже в институте я услышал о сказочной платонической любви, воспевавшейся в книгах и о другой: приземлённой, физической, противопоставлявшейся ей; узнал о том, что существуют ребята, меняющие девочек как перчатки после первой же близости, при этом не чувствуя никаких угрызений совести. Я относился к роману избирательней и честней, возможно потому, что в моей жизни «перчатки» ещё ни разу не менялись.

Моё постепенное эмоциональное сближение с одноклассницей привело к тому, что зимой 2003 года я предложил ей встречаться, сделав это так запутанно, что она сразу не поняла, чего именно я от неё добивался.

Я всегда верил в то, что отношения между людьми в паре должны складываться легко и непринуждённо, а участники должны идти навстречу друг другу, без притворств, ухищрений, многомесячных попыток подкупить, добиться и заслужить расположение партнёра невероятными подвигами. Этот подход казался мне единственно верным для дальнейшего развития здоровых отношений, где изначально никто не должен был толкать камень в гору, и никто не был тем самым камнем.

Несмотря на последовательность и логичность размышлений и мою убеждённость в них, теория давалась лучше практики.

Сказать, что «возлюбленная» с жаром приняла моё предложение о создании пары, было никак нельзя, скорей это было похоже на некоторое одолжение, сродни: «Ну давай попробуем!» или даже «Чем чёрт не шутит!», но, подсаженный на крючок разбушевавшихся гормонов, я был рад и такому исходу.

Забегая вперёд, все три недолгих месяца нашего бесформенного союза были похожи на игру в кошки-мышки: я старался угодить, удивить, дать понять, что отношения со мной будут не хуже, чем с неведомым, но всегда и невовремя всплывавшим в сравнении, бывшим парнем, который был старше, работал, имел свои деньги и даже машину.

У меня же, кроме гитары, и то отцовской, не было ничего своего.

Я копил каждую копейку, отказывая себе во всём чём мог, чтобы иметь возможность хоть изредка побаловать её подарком или сладостью. Порой скопидомство доходило до бреда, и я прятал в шкаф даже чипсы, купленные мне дедушкой или мамой. Всё это были тщетные и жалкие попытки доказать, что и я тоже был не лыком шит и готов отдать последнее своей милой.

Как бы то ни было, а мне лишь позволяли себя любить и не более того, в результате чего у меня начала развиваться безжалостная паранойя, пожиравшая меня ежедневно. Со всех концов до меня доносились слухи о том, что моя девушка, в тайне от меня, продолжает проводить время с тем самым таинственным инкогнито, представлявшим бОльшую состоятельность, нежели я. Яростно отбиваясь от этих поклёпов, раздражаясь и не веря ни единому слуху, я всё же терял самообладание. В памяти мелькают эпизоды, как я слежу у её подъезда, дабы проверить, когда и с кем она вернётся домой; как звоню ей в разное время на домашний телефон, чтобы убедиться, что она делает уроки, как обещала.

И, как итог всего вышесказанного, в марте произошёл телефонный разговор, в котором я впервые в жизни услышал фразу:

«Нам надо расстаться!»

Наверное, я мог бы пропустить некоторые детали этого бесчестья, например то, как я не сдержался и заплакал в трубку, умоляя дать мне второй шанс, откровенно не понимая, что на самом деле могу предложить или исправить, но тогда читатель потеряет контрасты, которые сыграли во всей этой истории ключевую роль.

Надо мной сжалились и кинули под ноги, как кость собаке, вторую попытку, которая в общем-то не изменила ровным счётом ничего, ознаменовавшись лишь всё той же маятой, ссорами, подозрениями и дистанцированием.

Наверное, стоит сказать и про то, что у меня не случилось и первого интимного опыта, о котором я, чего скрывать, конечно же мечтал.

Впереди был выпускной, поступление в институт и всё это сдабривалось моими переживаниями и несостоятельностью первых отношений.

В апреле её мучения всё же прекратились, мои же, по-видимому, только начинались: мы договорились, что наша пара перестала существовать, временно для меня и, видимо, окончательно для неё. Всё ещё на что-то надеясь и не признавая поражения, я приглашал её на прогулки, на день рождения и мы, естественно, были «друзьями».

Следом была поездка на Поклонную гору в Москву, где проходил последний звонок, а я солировал с гитарой, был весел и уверен в себе, веря, что это ещё не конец.

Вслед за последним звонком нагрянул выпускной с медляками, пластмассовыми стаканчиками с водкой под столом, и всё той же верой, что наша история ещё не окончена.

В завершении этой главы стоит вспомнить про летний июньский день, когда я, после сдачи экзамена по математике, полностью изнеможденный, возвращался из города Электросталь домой. Неожиданно, ко мне подошёл взбудораженный и ехидно улыбавшийся товарищ, с которым мы некогда играли в футбол во дворе.

Не тратя время на прелюдии, он, с некоторой укоризной поинтересовался, как же мне не удалось за время моих свиданий всё-таки добиться желаемого от моей одноклассницы? Неуместный и бестактный вопрос в лоб застал меня врасплох: я удивлённо молчал и вытаращил на него глаза, не произнеся ни слова. Он продолжил, удовлетворённо объясняя, что девушка на деле была доступнее, чем мне казалось, чему он сам являлся живым доказательством.

Во время футбола я мутузил его не раз, но в тот момент я не мог ровным счётом ни на что реагировать: я был совершенно истощён морально и просто шёл безучастно, слушая какие-то детали про алкоголь, квартиру, кровать и так далее.

Вспоминая все свои подозрения и унижения, а также упорные слухи, витавшие возле моей пассии, я всё же пытался заставить себя принять, что дыма без огня не бывает.

В итоге было уже не так важно, правда это или нет.

После всех описанных событий в груди осталась только лютая подростковая озлобленность, обида и абсолютная пустота.

«Десять тысяч сигарет назад мир был проще, я был жёстче…»

Наступил Август 2003 года, принесший облегчение. Я всё-таки поступил в институт, пусть и не самый престижный в стране, но всё же сбросивший гору, так давившую на плечи последний год.

Главная ценность поступления заключалось даже не в получении высшего образования, а в том, что армия, клятвенно угрожавшая отбитыми почками, покалеченной психикой, харканьем кровью, поездкой в Чечню и всем, что было с ней связано, осталась в прошлом, в дедовских страшилках и назиданиях о том, что надо учиться или умереть.

Впервые за долгое время мы запланировали поездку на Украину всей семьёй, да ещё и на машине, вместо ставшего привычным поезда дальнего следования. В нашем распоряжении была всего неделя, но она была мне жизненно необходима, чтобы просто сменить обстановку и забыться на время.

И вот, запил отец.

Тогда я пошёл на балкон, взял в руки одну из беспорядочно разбросанных им сигарет и закурил. Все школьные попытки познакомиться с этой пагубной привычкой всегда ограничивались лишь несколькими затяжками и следовавшими за этим попытками сдержаться от настигавшего приступа кашля. На этот раз я твёрдо вознамерился доделать дело до конца.

В кино всегда изображали, что таким образом взрослые люди борются с нервами, а что такое нервы я уже узнал; на экране, опять-таки, демонстрировали, что главный герой должен задумчиво смотреть вдаль, немного прищурив глаза и о чём-то молчаливо думать, а пепел, стряхиваемый с сигареты, олицетворял бренность и ничтожность всех текущих проблем, которые должны были остаться в пепельнице вместе с окурком. Я послушно повторил всё, что видел в кино, но вместо удовлетворения, в придачу к расшатанным нервам получил головокружение и тошноту. Именно та сигарета окончательно оставила табачный дым в прошлом – хотя бы эту проблему она всё-таки решила.

Казалось, что последняя возможность отдохнуть после всего, что было в этом году и тем, что ещё только предстоит в следующем, куда-то растворяется, но удача всё же улыбнулась нам. Отец взял себя в руки, и немного сместив сроки поездки, мы всё же отправились в путь.

Я никогда не забуду романтику той удивительной дороги. Каким же прекрасным было ощущение от поездки в далёкую даль, где, конечно же, ждало только самое лучшее, и не иначе. Мы ехали на машине всей семьёй: мама, папа, сестра и я.

Погода была чудесной, солнце пригревало тёплыми нежными лучами, а в машине играл первый альбом канадской группы «Avril Lavigne». Мои родители, конечно, не воспринимали всерьёз подобную музыку, но всё же она была лёгкой и не навязчивой, в отличие от остального репертуара, который годился лишь для заколачивания гвоздей. До сих пор, переслушивая песни этого альбома, меня накрывает чудовищная ностальгия той волшебной поездки. Дорога качала машину как на волнах, и мы то медленно взбирались на огромный холм, то с ветерком мчались к основанию следующего, а я смотрел в открытое окно на пролистываемые деревни, посёлки и маленькие города, пытаясь представить себе повседневность местных жителей.

За годы существования нашей семьи я не припомню, чтобы мы выбирались так далеко все вместе, непринуждённо, дружно и весело, поэтому эта дорога была такой тёплой и уютной.

Признаюсь себе, на этот раз я ждал встречи с Яной. Мне было чудовищно любопытно, какой она стала и узнает ли меня теперь.

«Детства моего чистые глазёнки»

Уже поздней ночью мы добрались до заветного села и знакомого до боли двора, а потом просто растворились в этом родном месте, будто мы жили там много лет и никогда не покидали его.

Кода я был маленьким, казалось, время в селе останавливалось; ничего не менялось и ничего никогда не сможет изменится: собака будет злобно лаять у гаража на каждого прохожего, рядом с летней кухней будут хрюкать вальяжные свинки, в стойле будет протяжно мычать корова, а мухи всё так же будут липнуть к спиралевидной липучке, привязанной к одинокой лампочке комнаты; дедушка будет строго глядеть на наши забавы, сплошь походившие на хулиганство, а бабушка что-то жарить на сковороде, обильно политой маслом.

Но я ошибался. Детство закончилось.

Дедушки не стало, а следом потихоньку растворился и весь скотный двор. Мы были ещё незнакомы со смертью и всё это казалось нам какой-то грустной процедурой для взрослых.

Тем не менее, мы ясно осознавали, что это наше последнее лето в Белозёрке, потому как дом был выставлен на продажу, а бабушку забирала под своё крыло дочь, проживавшая в Каменке.

Но пока что жизнь продолжалась, мы всё ещё были там, все вместе, и это место по-прежнему было нашим домом детства, все воспоминания о котором были залиты ярко-жёлтыми красками и игривым заразительным смехом.

Первые пару дней мы просто шатались по округе, пытаясь запечатлеть в памяти знакомые пейзажи: ходили на луг, поросший сухой травой и открывавший колоритную панораму глубинки из мультфильма «Жил был пёс»; полазали по развалинам какого-то старого и давно заброшенного предприятия; прогулялись к мосту, посмотреть на то, что осталось от протекавшей там некогда речки, давшей одноименное название селу.

По вечерам мы включали музыку и негромко пели под гитару, соблюдая компромиссный уровень децибелов. В моём репертуаре было около двадцати песен, которые я тасовал каждый вечер. Среди них «Ходит дурачок», которую я пел с таким чувством, будто сам сочинил её буквально накануне, на деле же не понимал смысла ни единой строчки, а в популярной тогда песне «Когда яблони цветут», всегда зажимал неправильный аккорд «Си бемоль», вместо «Си», который бездумно списал с какого-то сайта в интернете, но сам не мог распознать его негармоничности в куплете. Никто не был избалован музыкальным слухом и не замечал дисгармонии, только единожды, Сеня недоверчиво посмотрит на мои пальцы и скажет, что здесь что-то не так, но я проигнорирую его неуместный выпад – интернет ведь не мог врать.

У нас был магнитофон, игральные карты, гитара, истории сестры – всего этого было достаточно, чтобы разнообразить наш общий досуг, а коктейли и пиво, которые только начинали губить мой взрослеющий организм, привносили в этот букет развлечений ещё немного смеха, чертовщинки и беспричинного веселья.

«Чубчик кучерявый»

Вечером третьего дня все девчата нашей будущей компании собирались отправиться в центр, дабы отпраздновать воссоединительную встречу, развлечься, потанцевать и, разумеется, чего-нибудь выпить.

За несколько часов до этого, в наших обычных дуракавалянческих настроениях, сестра ставила на мне эксперименты, сначала нанеся мне на лицо макияж, а потом сделав завивку волос, и если макияж удалось быстро смыть, то завивка так частично и осталась на чёлке и как я не пытался её расчесать, ничего упорно не выходило.

Что до вечерних девичьих встреч в баре, то мы с братом Владом были не любителям подобных увеселений, а может и попросту не были приглашены. Так или иначе мы остались вечером в хате, благо тишина и уныние были нам совершенно не знакомы, и мы всегда могли найти темы для разговоров.

В один прекрасный момент на пороге нашего дома возник Арсений, тот самый старший брат Яны, который сидел со мной на пороге и рассуждал о чём-то важном, провожая меня домой несколько лет назад.

На правах старшего из троих он решил сдвинуть наш, сидевший на мели корабль, и предложил прогуляться по ночному селу, испить пенного и следом пойти вытаскивать наших сестриц из пучины сельского угара, что было встречено нами на ура.

Сеня делился с нами своими взрослыми историями, а мы молча, и порой не без зависти, его слушали. Он рассказывал о своей музыкальной группе и о том, как волнительно было солировать на бас-гитаре на одном из концертов. На тот момент все эти явления казались мне незнакомыми, но определённо вызывавшими энтузиазм: концерт, группа, бас-гитара. Спроси меня тогда зачем вообще нужная бас-гитара в группе, я едва бы ответил, но, тремя годами позже, по странному совпадению, я покупаю свою первую бас-гитару, организовываю рок-группу, и вот, уже я сам стою на сцене клуба, исполняя свои песни.

Но вернёмся обратно в тот тёплый вечер, где мы с Владом запивали истории Арсения пивом и всё покрывалось каким-то приятным мраком таинственности.

Придя в восторженное и легковесное состояние, мы решили, что пришло самое время навестить наших дам. Добравшись до центра села, мы обнаружили, что всего одно только заведение оказалось живым; внутри мелькали огни и доносились звуки музыки, так что промахнуться было невозможно.

Мы вошли внутрь.

Это было тёмное, душное и достаточно тесное помещение. В глаза сразу бросился небольшой пятачок сцены. Играла медленная музыка. Внутри клуба было как будто всего два стола. За первым, ближним ко входу, сидела группа подвыпивших местных ребят, чьи лица мы не разглядели, а за вторым все искомые нами девушки, которые были веселее обычного. Заметив нас, они с криком бросились нам на шеи, стали обнимать и тут же усадили к себе за стол. Это место не было самым уютным из тех, которые мне приходилось посещать, и не вызывало желания задерживаться там надолго.

Я обернулся и посмотрел на сцену. Во мраке клуба, под какой-то медляк танцевала только одна пара: девушка в белых джинсах медленно вращалась в окутавшим её белом дыму.

После того как музыка замолчала, она покинула танцпол и внезапно села к нам за стол, по правую руку от меня.

Яна?

Было темно, но черты её лица были с легкостью различимы при любом свете. Я уверен, что и она тотчас же узнала меня и мы, как будто играя в какую-то игру, смотрели друг на друга практически не отрывая глаз, даже не успев поздороваться. Мы словно давно знали друг друга и многое должны были друг другу сказать, ожидая лишь подходящего момента.

Некоторое время спустя Сеня всё же предложил дамам ретироваться и направиться в сторону дома.

Мы вышли на улицу с каким-то облегчением, но оно было мимолётным. Какого же было наше удивление, когда нашу компанию вышли проводить все парни, сидевшие за соседним столом. Отчего-то нам даже не пришла в голову мысль, что мы с Владом и Сеней взялись из ниоткуда и буквально за десять минут смели с собой всю их очаровательную добычу.

Началась типичная для подобных ситуаций сумбурная сутолока: пьяные разговоры, угрозы, провокации. Арсения тут же увела куда-то во тьму группа парней и нас с Владом также обступили, ограничив любые манёвры. Разгорячённые девушки пытались унять дикий нрав подвыпивших сельских хлопцев, но получалось неважно. На тот момент я даже не мог осознать, что происходит и в чём мы провинились. Помню, как самый лютый из них, эдакий главарь, пренебрежительно назвал меня Киркоровым, видно за ту самую завитую чёлку, которую не удалось привести в изначальный вид.

Послышался удар из темноты. Сеня получил по лицу от кого-то из местных. Обстановка накалялась. Оказалось, что юноши не оценили историю про то, что мы с девчатами, как члены секты, все сплошь были братьями и сёстрами и просто решили пойти домой в разгар общего веселья. У голодных хищников прямо изо рта вырывали кусок, надеясь, что он ничего не заметит.

Оля умоляла меня не ввязываться и остаться в стороне. Я повиновался, сел на карачки и ждал, а сердце внутри колотилось как бешеное.

В этот момент Яна, совершенно неожиданно, прильнула ко мне и стала инстинктивно гладить своей рукой мои непривычно волнистые волосы. Я с трудом могу описать этот сумбурный момент: с одной стороны страх сковывал меня по рукам и ногам, так как провести только начавшийся отпуск с расписанным синим цветом лицом не хотелось, но с другой стороны, из всех собравшихся в тот момент бойцов, она стояла рядом именно со мной и инстинктивно гладила меня по голове, хотя мы впервые увидели друг друга меньше пяти минут назад и не успели обменяться и словом.

Через миг, отделившаяся в темноту группа, снова примкнула к нам. Арсений был среди них, с разбитой губой и уже не сопротивлялся. Пыл немного угас, поскольку соперники не увидели в нас ни малейшего азарта играть в их первобытные игры.

Каким-то чудом, после очередной порции убеждений, нам удалось начать движение в сторону дома. Преследователи шли по пятам дабы проверить нашу теорию о всеобщем родстве. Так, практически в полной тишине, мы чудом дошли до бабушкиной калитки и всей гурьбой забились внутрь двора. Да, игра была сохранена, и мы были живы, хотя и не все с полным показателем шкалы здоровья. Враг медленно растворился в ночной мгле.

Мы ещё час сидели во дворе на стульях и пытались осознать, что вообще произошло. Я никого не слышал. Слова резонировали и растворялись в воздухе. Адреналин бил ключом, мешая прийти в себя.

Единственный фонарь во дворе тускло освещал всех участников побега и я, наконец, смог рассмотреть лицо Яны сполна, и, чёрт, как же она была хороша.

Сеня, с разбитой губой, как-то даже по-геройски, сидел на стуле молча, а она стояла рядом и жалела брата, крепко прижавшись к нему, как к своему единственному в мире защитнику и опоре. Зависть кипела во мне, ведь ради этого действительно можно было пожертвовать губой или носом.

Мы встретились на следующий день после того напряжённого вечера во дворе нашего дома, в точке сохранения, и мы с Яной всё так же мельком, уже при дневном свете, смотрели друг на друга, чаще, чем должны были, чтобы остаться незамеченными для окружающих.

Вы верите, что она была совершенна? – тёмно-красные волосы, уложенные на старый манер, с пробором и волнистой чёлкой, строгие тёмные брови, чайные карие глаза, аккуратный острый носик и ослепительная белоснежная улыбка; в её внешнем виде каким-то уникальным образом сочетались винтажные и современные элементы моды – словом, она действительно была обворожительна и несравненна.

В тот день Яна получила неприятную весть о том, что её троюродный брат погиб при каких-то нелепых обстоятельствах и ей надо было срочно отправляться на похороны. Помню лишь, что она не хотела уезжать, потому как едва его знала. Яна с сёстрами вышла за калитку и направилась в сторону дома со скорбной целью собраться в дорогу.

Я смотрел ей вслед, не в силах оторвать глаз и всё же она обернулась, как в песне Максима Леонидова. Автоматически я бросил руку вверх и помахал ей на прощание, она улыбнулась и ответила взаимностью, и я уже считал часы до её возвращения.

«Ни о чём не жалей и люби просто так»

К моей небывалой радости, Яна вернулась уже спустя сутки.

В тот день под палящим южным солнцем мы всей семьёй собирали картошку в огороде. Участок Яниной бабушки был в видимой доступности и их семья, как будто пародирую нашу, также бегала с лопатами и вёдрами по протоптанным между грядками дорожкам, обливаясь потом на тридцатипятиградусной жаре, а я, уставший и изнемогавший от жажды, не мог отвести взгляд от Яны.

В том злосчастном баре, в вечернем уборе, с ярким макияжем и уложенной причёской или же сейчас, в огороде, в простой домашней одежде, с ведром в руках, она была одинаково очаровательна.

Чтобы понять, как я смотрел на неё тогда, недостаточно воспользоваться избитым выражением про любовь с первого взгляда, ведь это было нечто гораздо большим, и я отвергал использование любых шаблонов относительно неё.

Я глубоко убеждён, что только единицы из нас встречают в жизни идеал той внешности, которую они только могли себе представить в самых смелых фантазиях; ту, при виде которой замирает дыхание и хочется просто без устали её лицезреть.

Я был тем исключением, сложившим в воображении сложнейшую композицию из всех возможных комбинаций, результатом чего была больше, чем просто внешность и больше, чем просто красота. И вот, моя «Лаура», воплощенная в жизнь, улыбалась мне практически с соседней грядки.

Вечером того же дня мы собрались в предбаннике бабушкиного дома небольшой компанией и просто играли в карты. В какой-то момент я всё же отважился пригласить Яну прогуляться со мной, понимая, что не прощу себе потерю столь драгоценного и скоротечного времени. Сестра, чуть было не испортила нам встречу, укорив меня в том, что я забираю и так недостающих в игре участников.

Яна, не задумываясь и секунды, откликнулась на моё приглашение. Мы отворили калитку, повернули направо и пошли вниз по дороге, спустившись по улице и сев на лавку под кроной дерева, укрывшись так, что даже редкие автомобили не могли бы обнаружить нас светом фар.

Не могу вспомнить детали или даже общий мотив наших разговоров, но в голове всплывает только один её вопрос: «Если бы я жила в России, ты хотел бы, чтобы я была твоей девушкой?» – я ответил мгновенно и без доли сомнения, и буквально тут же, перенесясь домой, где мы уже и без того давно встречались и нам не нужен повод, мы слились в нашем первом поцелуе.

Всё это произошло так инстинктивно, и мы оба были отданы какому-то безумному порыву, который всё давно решил за нас. Мы были друг для друга одновременно и старыми знакомыми и совершенно новыми людьми, но точно не были чужими, ведь между нами уже давно существовала связь и всё неминуемо шло к нашему сближению.

Так, сидя на лавочке, разговаривая, обнимаясь и целуясь, мы провели больше часа, пока на улице не стало окончательно холодать, и мы не решили вернуться домой, будто сами испугавшись столь страстного и стремительного развития сюжета.

Мне было семнадцать лет, и я был счастлив, как никогда раньше!

«Я правда ей нравлюсь?», «Так же не бывает!», «Она же просто идеальна!», «Это ведь реальность, а не мультфильм Диснея!» – примерно так можно было описать мой восторг от новообретённой и такой сказочной взаимности.

Насколько я не понимал, чем был виноват в своей попытке зацепиться за внимание одноклассницы, и разбившимся на крупицы сердцем, настолько же я был поражён постигшей меня удачей и вторым сердцем, которое стало вдвое больше прежнего.

С этого момента я гнал стрелки часов и не мог дождаться следующего вечера, по наступлению которого с тем же упорством пытался их тормозить. Теперь моя жизнь начиналась тогда, когда мы убегали вдвоём ото всех, прятались под навесом, на лавочке возле кухни, обнимаясь до самого утра. Она часами сидела у меня на коленях и порой они начинали затекать и болеть так сильно, что хотелось с криком подскочить, но я не мог себе разрешить признаться в этом. Нет! – всё это пустяки. Пусть она просто будет рядом так долго насколько это возможно и пусть просто целует меня.

Я был готов сказать ей, что люблю её почти сразу, как впервые взял за руку. Я был влюблён в её мягкий голос с таким милым и не привычным мне акцентом; был влюблён в её мимику; в её неспешную и размеренную жестикуляцию. Какая-то удивительная нежность была во всём её естестве.

Можно посчитать, что это слова неискушённого неопытного мальчика, но я сразу и безоговорочно ощущал всем нутром, что она моя, а поэтому не знал и тени сомнения, будучи готовым нырнуть в это чувство с головой.

Как у каждой девушки, у неё была своя печальная история и стена недоверия и, в отличие о меня, она не была готова бросаться такими словами.

В ночных беседах и только начинавшемся взаимопознании часто открывались и наши различия в мировосприятии, но я предпочитал закрывать на них глаза, отвергая любые факты, подло посягавшие на моё огромное, бескомпромиссное и теперь уже вечное счастье. Яна же готова была получать сиюминутное счастье, пусть и недолгое, и принимать это как данность, не претендуя на целую Вселенную, но я сопротивлялся и не мог даже представить, что наши встречи могут закончиться.

Мы обсуждали прошлое и грядущее, наши хобби и привычки, её любовь к танцам, дискотекам и клубам и моё категоричное отношение к ним; уже пытались решить, что делать с этим противоречием в будущем, которое никто из нас не мог себе представить.

Кто был тот мальчик, с которым она танцевала в том захолустном баре? – не важно.

Кто был её первой любовью? – не важно.

Важности лишилось и всё то, что осталось до этого августа у меня самого. Важно было лишь то, что мы нашли друг друга и все разногласия в итоге просто растворялись в наших объятиях.

Никаких споров. Ничего, что могло бы нарушить эту идиллию. Не сейчас!

В то лето на радио завирусилась песня «Валерии» – «Часики», которая так понравилась Яне. Эта песня, буквально в каждой строчке, была для Яны своего рода гимном наших отношений:

Понимаете, «просто так»? – в этом и была Яна.

Я не разрешал себе верить в то, что я мог быть для неё просто вспышкой летних эмоций; в то, что она осознаёт свою ошибку, но при этом не жалеет, и не мог даже подпустить к себе близко мысль, что мы можем просто разъехаться по домам и вспоминать друг друга как приятные мгновения легковесного курортного романа.

Никогда!

У нас осталось всего несколько вечеров вместе, но девчата решили снова пойти на какую-то угрожающую дискотеку. Яна, летавшая в облаках, хотела взять меня с собой, но сестра попросила её одуматься и напомнила о недавних событиях в центре.

Я был чудовищно зол на то, что Яна всё-таки пошла, ведь ничего не значащая дискотека с её пьяными танцами, отнимала у нас драгоценные часы, которые мы могли провести вместе. Она просила меня дождаться её, но я твердо решил лечь спать и проявить принципиальность.

Возможно, и этот момент недвусмысленно говорил о том, что я отнёсся к нашему роману слишком серьёзно, а Яна хотела просто танцевать.

Я лежал под одеялом, надувал щёки и сопел себе под нос – ни о каком сне не могло быть и речи. Я злился, смотрел в стену, что-то придумывал себе, проигрывал это в голове и всё-таки ждал. Во втором часу ночи послышался шум во дворе, а минутой позже ко мне в комнату вошла сестра и стала будить меня словами, что Яна ждёт снаружи.

Можно без труда догадаться, что я, по первому зову, выпрыгнул из постели и полетел к ней объятия, а всего несколько её поцелуев заставили меня негодовать по поводу того, как вообще я мог на неё злиться.

***

Оставалось два дня.

По обыкновению, вечером мы с Яной сбежали ото всех прочь и, кажется, никто этому уже не удивлялся и не ждал нас обратно. Во дворе она что-то бегло собрала в пакет и сказала: «Пошли».

Мы взялись за руки и направились в сторону луга, не скрывая улыбок. Проскользнуть мимо бабушкиного двора, где солировала сестра, играла музыка, горела единственная лампочка и всё было наполнено оживлением и обсуждениями, нам не удалось. Всевидящее око Оли, даже на фоне общего веселья, тут же обнажило нас и заставило неловко оправдываться в том, что мы просто решили погулять.

Сестра всё поняла, и мы просто неуклюже улыбались, в ожидании пока нас, наконец, отпустят.

Вернувшись на несколько дней назад, в тот вечер, когда мы впервые уединились на скамейке, где произошёл наш первый поцелуй, страсти не на шутку разошлись и я дал волю рукам, но Яна остановила меня, сказав, что я слишком торопил события и почему-то извинилась. Придя в себя и осознав, что сам слишком спешил, я ответил, что всё понимаю и попросил прощения в ответ.

Все наши дальнейшие встречи утопали в объятиях и поцелуях, но дальше этого дело не заходило, и я даю голову на отсечение, что не мог бы её в этом упрекнуть.

Боже мой, печатая эти строки, я ведь говорю о девочке, которой было всего пятнадцать! Какими же детьми мы ещё были! – для всех, но не друг для друга.

Сегодняшний вечер был особенным: на улице уже стемнело и несмотря на близость первого осеннего месяца было ещё тепло; звёзды горели ярче обычного, даже для августа; село медленно погружалось в сон.

Мы расстелили полотенце на пустынном лугу и оба робели, ведь для нас обоих это была первая ночь вместе и самый первый незабываемый опыт для каждого в отдельности.

Уже поздней ночью мы возвращались домой, пылая от жара и не в силах отойти друг от друга ни на шаг, а сердце выскакивало из груди, заставляя лучшие восторженные эмоции внутри бить ключом. Время уходило, но мы всё ещё были вместе и на тот момент гораздо ближе, чем раньше.

Как же мне сохранить её в той незабываемой ночи, со мной, навсегда?

«Всем нашим встречам разлуки, увы, суждены»

Время предательски ускользнуло, оставив лишь последний вечер, за которым была только непроглядная пустота: пугающие монотонностью будни учёбы, километры железной дороги в институт и мокрая жёлтая листва в лужах.

Но когда же ожидать следующей встречи? – через год, в лучшем случае. Осознание этого факта било в грудь всё больней.