Маттео. Тишина Сердца

Глава 1: Последний аромат

Маттео Бернарди проснулся от запаха кофе и свежеиспечённых корнетти. Сладковатый аромат ванильного крема смешивался с горьковатой робустой – Кьяра всегда варила кофе слишком крепким, но он давно перестал жаловаться. Её кофе был как она сама – интенсивный, согревающий, невозможный в половинных дозах.

Воскресное утро марта разливалось за окном медовым светом. Тот особенный свет ранней тосканской весны, когда воздух ещё прохладен, но солнце уже обещает тепло. В конце концов, думал он, потягиваясь в постели, есть худшие способы начать день, чем пробуждение в доме, пропитанном ароматами любви.

– Соня! – её голос долетел из кухни, звонкий, с той особой интонацией нетерпения, что появлялась перед важными событиями. – Уже почти восемь!

Он улыбнулся, зарываясь лицом в её подушку. Жасмин – всегда жасмин, даже после ночи. Кьяра вставала ни свет ни заря, когда волновалась. А сегодня был важный день – дегустация на винодельне Антинори в Монтальчино, куда её пригласили как молодого, но перспективного сомелье. Последние недели она только об этом и говорила, раскладывая по дому винные журналы, делая пометки в блокноте, репетируя профессиональные термины перед зеркалом.

Маттео встал, накинул халат – старый махровый, который она грозилась выбросить уже второй год – и пошёл на кухню. Кьяра стояла у плиты спиной к нему – белокурые волосы собраны в небрежный пучок палочками для еды (откуда они только взялись в тосканском доме?), его старая футболка с логотипом AC Milan доходила ей до середины бедра. Она что-то напевала себе под нос – мелодию он не узнавал, что-то своё, импровизация момента – помешивая яичницу деревянной ложкой.

– Доброе утро, винный эксперт, – он обнял её сзади, уткнувшись носом в шею, в то место, где волосы переходили в нежный пушок.

Жасмин. Всегда жасмин – от вчерашнего парфюма, смешанный с чем-то неуловимо своим, тёплым, живым. Запах счастья, если бы счастье можно было разлить по флаконам.

– Маттео! – она рассмеялась, но не отстранилась, наоборот – прижалась спиной к его груди. – Яичница подгорит.

– Пусть. У нас есть хлеб и джем.

– У нас есть ровно час. – Она повернулась в его объятиях, не выпуская ложки. – Дорога до Антинори займёт полтора часа, если не будет пробок у Сиены. А я хочу приехать заранее, походить по виноградникам, настроиться…

Он развернул её к себе полностью, забрал ложку, отложил в сторону. Кьяра подняла на него глаза – карие с золотыми искорками, те самые, в которые он влюбился три года назад на свадьбе общих друзей.

– Кьяра. Дыши. Ты готова лучше всех. Ты изучила каждый сорт винограда в их коллекции. Ты знаешь историю каждого года урожая наизусть.

– Но что если я растеряюсь? Что если перепутаю санджовезе с каберне? Что если…

Он заставил её замолчать поцелуем – мягким, неспешным, с привкусом утреннего кофе, который она успела выпить до его пробуждения. На секунду Кьяра напряглась – вечная борьба между желанием и расписанием – потом поддалась, обвила руками его шею. Когда они оторвались друг от друга, она упёрлась ладонями ему в грудь, но без настоящего сопротивления.

– Нет-нет, синьор Бернарди. Это мой большой день. Никаких соблазнов.

– Знаю. Нервничаешь?

– Ужасно. – Она отвернулась к плите, спасая яичницу. – А если я опозорюсь? Если они поймут, что я самозванка? Девочка из Милана, которая думает, что разбирается в тосканских винах…

– Ты? – он фыркнул, доставая тарелки из шкафа. – Женщина, которая с закрытыми глазами различает не только сорт винограда, но и склон холма, где он рос? Которая по первому глотку определяет, в какой год была засуха?

Она повернулась к нему, на губах играла та особенная улыбка – смесь благодарности и лукавства, которую он обожал.

– Твои розы сделали меня избалованной. После стольких лет среди ароматов твоих плантаций обычные запахи кажутся плоскими. Вино – это просто ферментированный виноград по сравнению с симфонией твоих дамасских роз.

– Могу подарить тебе целую плантацию. Будешь делать розовое вино.

– Варвар! – она бросила в него кухонным полотенцем, попала в плечо. – Розы для красоты и парфюмерии, виноград для вина. Каждому своё призвание.

Они позавтракали на террасе. Март выдался дождливым – две недели ливней превратили холмы в изумрудное море, – но сегодня с утра распогодилось. Солнце пробивалось сквозь рваные облака, заставляя влажную траву сверкать тысячами бриллиантов. Воздух был чистым, прозрачным, с той особенной свежестью, что бывает после долгих дождей.

– Помнишь наше первое свидание? – спросила Кьяра, намазывая джем из инжира на хлеб. Домашний джем, который варила Анна, жена управляющего Джованни.

– На той вечеринке у Франчески? Ты была в зелёном платье.

– Изумрудном! – поправила она с притворным возмущением. – И ты его даже не заметил. Я так старалась, а ты весь вечер прятался в саду.

– Я не прятался. Проверял розы. Была полная луна, они особенно сильно пахнут в такие ночи.

– И поэтому ты сбежал с собственной вечеринки помолвки кузена?

– Это была не моя вечеринка. И я не сбежал. Стратегически отступил от тёти Розы и её попыток познакомить меня с «прекрасной девушкой из хорошей семьи».

– Той самой в изумрудном платье, между прочим!

Он рассмеялся, вспоминая тот вечер. Как увидел её через французские двери – она стояла у рояля, слушала, как кто-то играет, и в лунном свете её профиль казался камеей. Как сбежал в сад от настойчивой тёти. Как она нашла его там час спустя – босиком, с туфлями в руке, слегка захмелевшая от просекко.

– Ты сказала: «Так вот куда сбегают тосканские принцы от надоедливых принцесс».

– А ты ответил: «Я не принц, просто садовник с претензиями». – Кьяра улыбнулась воспоминанию. – И показал мне ночные розы. Белые, которые пахнут сильнее всего после полуночи. Сказал, что их вывел твой прадед специально для своей невесты, которая могла выходить в сад только по ночам из-за болезни кожи.

Конечно, он помнил. Как она ходила между кустами босиком, как смеялась, когда роса щекотала пятки. Как наклонялась к каждому цветку, вдыхая с сосредоточенностью профессионала. Как он впервые поцеловал её под звёздами – неожиданно для самого себя, просто не смог удержаться, когда она подняла лицо к луне и сказала: «Если бы можно было разлить этот момент по флаконам…»

– Я тогда поняла, что пропала, – продолжила она, отпивая кофе. – Мужчина, который выращивает такую красоту и знает истории каждого куста, не может быть плохим.

– Сработало же!

– О да. – Она потянулась через стол, накрыла его руку своей. На её безымянном пальце блеснуло обручальное кольцо – простое золотое, без камней, как она и хотела. – Три года, и я ни разу не пожалела. Даже когда ты разговариваешь с розами по утрам, думая, что я не слышу.

– Я не разговариваю с розами.

– «Доброе утро, красавицы. Как спалось? О, ты сегодня особенно прекрасна, не кокетничай.» – Она передразнила его интонации так точно, что Маттео покраснел.

– Это… профессиональная необходимость. Растения чувствуют внимание.

– Конечно-конечно. – Кьяра встала, обошла стол, устроилась у него на коленях. – И именно поэтому я люблю тебя, мой романтичный садовник. За то, что ты видишь душу в каждом цветке.

Они целовались на террасе, пока солнце поднималось выше, а время утекало. Наконец Кьяра отстранилась, глянула на часы.

– Мадонна! Уже половина девятого! Пора собираться!

Следующие полчаса прошли в контролируемом хаосе. Кьяра металась между спальней и ванной, меняя наряды («Слишком официально!», «Слишком просто!», «В этом я похожа на студентку!»), пока не остановилась на тёмно-синем платье с жакетом – элегантно, но не чопорно. Маттео тем временем проверил машину – масло, давление в шинах, бензин. После вчерашнего дождя горный серпантин до Монтальчино мог быть скользким. Он всегда был осторожен на дорогах – слишком много аварий видел в новостях.

«Машина – это ответственность, – говорил отец, уча его водить в шестнадцать лет. – Ты отвечаешь не только за себя, но и за тех, кто рядом. Особенно за тех, кого любишь».

В багажник он положил коробку с розами – подарок для хозяев винодельни от плантаций Бернарди. Белые, идеальные, срезанные на рассвете, когда роса ещё блестела на лепестках. Он открыл коробку, вдохнул – на мгновение весь мир сконцентрировался в этом аромате. Сладость лепестков, зелень стеблей, едва уловимая перчинка – особенность именно этого сорта, секрет которого знали только в их семье.

– Готов?

Кьяра вышла из дома, и он на секунду потерял дар речи. Тёмно-синее платье идеально подчёркивало её фигуру, белокурые волосы струились по плечам золотым водопадом. Но дело было не в платье и не в причёске. Она сияла изнутри – возбуждением, предвкушением, той особенной энергией, что появлялась перед важными событиями.

Как я заслужил такой подарок судьбы?

– Ты прекрасна.

– Спасибо. – Она сделала шутливый реверанс. – Надеюсь, комиссия оценит мои знания, а не декольте.

– Если они не оценят твои знания, они идиоты. И тогда им не стоит доверять производство вина.

– Мой рыцарь. – Она поцеловала его в щёку, оставив лёгкий след помады. – Поехали, пока я не передумала от страха.

Они сели в машину – старый, но ухоженный Альфа Ромео, подарок отца на совершеннолетие. Маттео завёл двигатель, выехал с подъездной дороги на узкое шоссе, ведущее через холмы к автостраде.

Первые полчаса дороги прошли в оживлённой болтовне. Кьяра рассказывала о винах, которые будут дегустировать – Брунелло разных лет, экспериментальные купажи, даже одно десертное вин санто. О новых тенденциях в виноделии – биодинамика, амфоры для выдержки, минимальная интервенция. Маттео слушал вполуха, больше наслаждаясь звуком её голоса, чем содержанием. Он вёл машину осторожно – дорога петляла между холмами, асфальт местами блестел от влаги, в тенистых местах ещё не высохшей после ночи.

– …и представляешь, они выдерживают его в амфорах! Как древние римляне. Закапывают в землю, и вино бродит при естественной температуре почвы. Говорят, вкус получается совершенно особенный, с минеральными нотами… Маттео, ты слушаешь?

– Слушаю. Амфоры. Римляне. Минеральность.

– Врёшь! – Она слегка ударила его по плечу. – О чём я говорила до этого?

– Прости, – он быстро глянул на неё, улыбаясь. – Просто думал.

– О чём?

– О том, как нам повезло. – Он показал рукой на пейзаж за окном. – Смотри – идеальное утро, солнце после недели дождей, впереди целый день в красивом месте. А потом вся жизнь. Наша жизнь.

Кьяра помолчала, потом положила руку ему на колено. Тепло её ладони проникло сквозь джинсы – знакомое, успокаивающее, обещающее вечность.

– Знаешь, чего я хочу больше всего?

– Получить работу главного сомелье в Антинори?

– Нет. То есть да, но… – Она сжала его колено. – Я хочу детей. Твоих детей. Мальчика с твоими глазами – серьёзными, внимательными. И девочку с твоим упрямством.

– Моим упрямством? – Он притворно возмутился. – Это ты у нас упрямая. Кто заставил меня в прошлом месяце перекопать половину сада под новую клумбу?

– Это была творческая необходимость! Лаванда должна расти именно там, где утреннее солнце… Ладно, неважно. – Она рассмеялась. – Значит, будет очень упрямая девочка. Мы справимся.

Они замолчали, каждый представляя будущее. Маттео видел её ясно – маленькая белокурая девчушка бегает между розовых кустов. «Папа, а почему эта роза пахнет иначе?» – «Это Дамасская роза, piccola. Её привёз твой прапрадед из Франции. А та – Галльская. Чувствуешь разницу?»

– После свадьбы сразу начнём стараться, – продолжила Кьяра, и он услышал в её голосе ту же мечтательность. – Хочу успеть родить до тридцати. Хотя бы двоих.

– Тебе двадцать семь. Есть время.

– Три года пролетят быстро. И потом, твоим розам нужен наследник. Или наследница. Представляешь – первая женщина во главе плантаций Бернарди!

– Revolutionaria, – рассмеялся он. – Розы не против. Они вообще предпочитают женские руки – ты же видишь, как они для тебя цветут.

– Льстец. Они цветут, потому что ты с ними разговариваешь и знаешь каждый куст по имени.

– У них нет имён.

– «Красавица у северной ограды», «Капризуля, которая цветёт только в июне», «Старушка, помнящая твоего деда»…

– Это описания!

– Это имена, милый. Признай это.

Дорога пошла под уклон, повороты стали резче. Маттео переключился на пониженную передачу, сосредоточился на вождении. Начал накрапывать дождь – мелкий, больше похожий на туман, но достаточный, чтобы сделать асфальт скользким. Дворники заскрипели по стеклу – надо было поменять, всё откладывал.

– Может, переждём? – в голосе Кьяры появилась лёгкая тревога. Она не любила горные дороги в дождь – детская травма после того, как их семейный друг разбился в Альпах.

– Всё нормально, amore. Осталось километров десять, потом выедем на равнину. Я веду осторожно.

Он включил противотуманные фары, сбавил скорость ещё больше. В салоне стало тихо – только скрип дворников и шум двигателя. Кьяра сжала его руку на рычаге передач.

– Прости. Я знаю, ты прекрасный водитель. Просто…

– Я понимаю. Хочешь, включу музыку? Отвлечёшься.

– Нет, лучше расскажи что-нибудь. Про розы. Про новый сорт, который привезли из Англии.

– «Леди Эмма Гамильтон». – Маттео благодарно принял возможность отвлечь её. – Дэвид Остин вывел её в 2005 году. Необычная окраска – абрикосовая с розовым отливом. Но главное – аромат. Сильный, фруктовый, с нотами груши и винограда. Ирония, правда? Роза, пахнущая вином.

– Надо будет посадить у дома. Для вдохновения. – Кьяра уже расслабилась, увлечённая темой. – А она капризная?

– Немного. Любит солнце, но не переносит жару. Нужна полутень в самые жаркие часы. Зато цветёт всё лето, если правильно обрезать.

– Как я – капризная, но благодарная за заботу.

– Ты не капризная. Ты… требовательная к качеству жизни.

– Дипломат! – Она рассмеялась, и напряжение окончательно ушло. – Ладно, пусть будет требовательная. Но ты же любишь меня такой?

– Люблю любой. Капризной, требовательной, сонной, смеющейся, плачущей над фильмами…

– Я не плачу над фильмами!

– «Жизнь прекрасна», прошлая пятница. Ты использовала полпачки салфеток.

– Это другое! Это Бениньи! Там камень заплачет!

Они продолжали подтрунивать друг над другом, и Маттео на мгновение расслабился. Дождь почти прекратился, оставив только лёгкую морось. Ещё два поворота, и они выедут на прямую дорогу к Монтальчино. Может, даже успеют до начала дегустации выпить кофе в том маленьком баре на площади, где делают лучшие канноли во всей провинции Сиена…

Грузовик появился из-за поворота внезапно. Огромная махина на узкой дороге, явно превышающая скорость. Маттео инстинктивно понял – водитель не справился с управлением на мокром асфальте, его несло на встречную полосу.

Времени на размышления не было – только рефлексы. Маттео резко вывернул руль вправо, пытаясь уйти от столкновения. Альфа Ромео послушно ушла в сторону, но колёса заскользили по мокрому асфальту. Машину понесло.

– Держись!

Его крик слился с визгом тормозов. Кьяра вскрикнула, вцепилась в его руку. Грузовик пронёсся в сантиметрах – так близко, что Маттео увидел искажённое страхом лицо водителя. Но их машину уже несло к обрыву.

Время растянулось и сжалось одновременно. Маттео боролся с рулём, пытаясь выровнять машину, но физика была против них. Правые колёса сорвались с обочины, машина накренилась.

Последнее, что он запомнил перед ударом – запах. Целый букет запахов, словно мир решил дать ему напоследок всю свою палитру. Жасмин Кьяры – сильный, почти осязаемый. Розы из багажника – их коробка, видимо, открылась от толчка. Палёная резина. Бензин. Мокрая земля. Страх – да, страх тоже имел запах, металлический и острый.

И её рука в его руке. Маленькая, с обручальным кольцом, которое они выбирали вместе в крошечной мастерской во Флоренции. «Простое, – сказала она тогда. – Чтобы не мешало работать с землёй, когда я буду помогать тебе в саду».

Её голос, зовущий его имя. Не с упрёком – с любовью и страхом за него.

– Маттео!

Потом был удар. Переворот – один, второй. Звук рвущегося металла. Стекло, взрывающееся тысячей осколков. Боль – острая, всеобъемлющая.

И тишина.

Маттео пришёл в себя от запаха крови. Густого, металлического, неправильного. Он висел на ремне безопасности – машина лежала на правом боку, упершись в ствол старого дуба. Голова раскалывалась, перед глазами плыли красные круги. В ушах звенело. Но он был жив.

– Кьяра?

Тишина.

Он повернул голову, борясь с волной тошноты. Кьяра висела рядом, удерживаемая ремнём. Белокурые волосы закрывали лицо, рука безвольно свисала вниз. Неподвижная. Слишком неподвижная.

– Кьяра, пожалуйста…

Он попытался дотянуться до неё, но вспышка боли в боку заставила застонать. Что-то было сломано – рёбра, может быть рука. Неважно. Важна только она.

Запах крови становился сильнее. К нему примешивался бензин, машинное масло, что-то горелое. Но не было запаха жасмина. Не было её запаха – того тёплого, живого аромата, который он узнал бы из тысячи.

– Помогите! – голос сорвался на хрип. – Кто-нибудь! Помогите нам!

Дождь барабанил по днищу машины – они усилились, пока он был без сознания. Где-то вдалеке послышались голоса – кто-то остановился, спускался к ним. Но Маттео уже знал. Знал по тишине, по неподвижности, по отсутствию того едва уловимого ритма, который отличает спящего человека от…

Кьяра была мертва.

Знание пришло не как удар – как ледяная вода, медленно заполняющая лёгкие. Он закрыл глаза, всё ещё сжимая руль, словно это могло что-то изменить. Словно если он будет держаться достаточно крепко, время повернётся вспять. Они снова будут на террасе, она будет дразнить его за разговоры с розами, солнце будет золотить её волосы…

– Синьор! Вы меня слышите? Не двигайтесь, мы вызвали помощь!

Чей-то голос сверху. Лицо в разбитом окне – мужчина лет пятидесяти, с добрыми глазами, перепуганный.

– Моя жена… – Маттео попытался показать на Кьяру, но рука не слушалась.

– Спасатели уже едут. Держитесь, не засыпайте. Как вас зовут?

– Маттео. Маттео Бернарди. А она… она Кьяра. Ей нужна помощь. Пожалуйста…

Мужчина что-то отвечал, но слова расплывались. Маттео смотрел на профиль Кьяры – такой мирный, словно она просто уснула. Но неправильный угол шеи, неестественная бледность кожи, отсутствие даже намёка на дыхание…

Сирены. Лязг металла – спасатели резали крышу. Руки в перчатках, осторожно фиксирующие его голову. Кто-то ставил капельницу. Профессиональные голоса, отдающие команды.

– …женщина без признаков жизни… нужно сначала извлечь мужчину… осторожно, возможна травма позвоночника…

– Нет, – прохрипел Маттео. – Сначала её. Помогите ей.

– Сэр, мы делаем всё возможное. Но сначала нужно вытащить вас, чтобы добраться…

Мир поплыл. Укол – что-то обезболивающее. Они вытаскивали его из машины, каждое движение отдавалось вспышкой агонии, но физическая боль была ничем по сравнению с тем, что разрывало грудь изнутри.

Последнее, что он увидел перед тем, как потерять сознание – белые розы, рассыпанные по склону. Дождь бил по нежным лепесткам, вдавливая их в грязь. Идеальные утренние розы, которые должны были стать подарком. Теперь – погребальный венок на месте, где закончилась его жизнь.

Потому что даже если тело продолжит функционировать, Маттео Бернарди – мужчина, который проснулся этим утром от запаха кофе и поцелуев любимой женщины – умер на мокром горном серпантине вместе с Кьярой.

Остался только призрак. Призрак, которому предстояло научиться существовать в мире без неё.

И без запахов – но это он узнает позже, в больничной палате, когда будет тщетно искать её жасмин в воздухе. Когда поймёт, что мир не просто потерял цвета.

Он потерял все ароматы. Навсегда.

Глава 2: Пробуждение в тишине

Сознание возвращалось обрывками, как разорванная киноплёнка. Белый потолок с трещиной в форме молнии. Механический писк аппаратов – навязчивый, мерный, отсчитывающий секунды чужой жизни. Приглушённые голоса за дверью – слова сливались в неразборчивое бормотание. Маттео попытался сфокусировать взгляд, но мир расплывался, словно он смотрел сквозь запотевшее стекло. Горло горело огнём, во рту – вкус металла и лекарств, горький, химический, чужой.

– …очнулся. Позовите доктора Росси. Быстро.

Шаги – торопливые, гулкие по линолеуму. Скрип двери. Он попытался повернуть голову – шея была зафиксирована жёстким воротником. Паника подступила к горлу волной – где он? Что случилось? Почему не может двигаться? Где…

– Кьяра.

Из горла вырвался только хрип – жалкий, нечеловеческий звук.

– Не пытайтесь говорить. – Женский голос, профессионально-успокаивающий, с той особой интонацией, что вырабатывается годами работы с болью. Медсестра склонилась над ним – полное лицо, добрые глаза, седая прядь выбилась из-под колпака. Проверила капельницу, поправила что-то в мониторах. – Вы в больнице Святого Джованни во Флоренции. У вас была серьёзная травма. Вы провели в коме четыре дня.

Больница. Травма. Четыре дня. Слова падали в сознание как камни в глубокий колодец. Обрывки памяти собирались в картину – солнечное утро, Кьяра в синем платье, дорога в Монтальчино. Дождь на серпантине. Грузовик. Визг тормозов. Переворот. Кровь.

Кьяра, висящая на ремне безопасности. Неподвижная. С неправильным углом шеи.

– Где… Кьяра? Моя жена?

Медсестра отвела взгляд. Секунда – но достаточно. В её глазах мелькнула та особая тень, что появляется у медиков перед тяжёлыми словами. Жалость, смешанная с профессиональной отстранённостью.

– Доктор Росси всё объяснит. Он уже идёт.

– Пожалуйста… – Маттео попытался приподняться, но тело не слушалось. Что-то тяжёлое давило на грудь – не физически, изнутри. – Где она?

– Мне очень жаль, синьор Бернарди. Очень.

Мир обрушился.

Не метафорически – физически. Потолок с трещиной-молнией раскололся и упал. Белые стены больничной палаты сдвинулись, сжимая пространство до размеров гроба. Пол провалился в чёрную дыру. Маттео закрыл глаза, цепляясь за последнюю соломинку неведения, но сознание было беспощадно ясным.

Вошёл врач – седой мужчина лет шестидесяти с усталым лицом человека, видевшего слишком много смертей. Папка в руках, очки на цепочке, профессиональная маска сочувствия.

– Синьор Бернарди, я доктор Росси. Как вы себя чувствуете?

Абсурдный вопрос. Как он себя чувствует? Как чувствует себя человек, которому только что подтвердили конец мира?

– Кьяра… она…?

– Мне очень жаль. Ваша жена погибла в результате аварии. Смерть наступила мгновенно, она не мучилась.

Не мучилась. Словно это могло что-то изменить. Словно отсутствие мучений делало смерть приемлемой.

Доктор продолжал говорить – профессиональный голос перечислял повреждения. Множественные переломы рёбер – три справа, два слева. Сотрясение мозга второй степени. Разрыв селезёнки – успели прооперировать. Ушиб лёгкого. И… повреждение обонятельного нерва вследствие черепно-мозговой травмы.

– Вам повезло, синьор Бернарди. При такой силе удара вы могли остаться парализованным. Или не выжить вовсе.

Повезло.

Маттео почувствовал, как губы растягиваются в жуткой пародии на улыбку. Повезло – это встретить любовь всей жизни. Повезло – это проснуться рядом с ней солнечным утром. Повезло – это состариться вместе, окружёнными внуками. А выжить, когда она мертва – это проклятие.

– Мне нужно проверить ваши рефлексы, – доктор достал фонарик. – Следите за светом. Влево… вправо… вверх…

Маттео послушно следил, отвечал на вопросы. Тело функционировало отдельно от разума, выполняя команды по инерции. Сожмите кулак. Пошевелите пальцами ног. Какое сегодня число? Как вас зовут?

Какое число? Он не знал. Знал только, что четыре дня назад – целую жизнь назад – они ехали на дегустацию. Она рассказывала про амфоры и древних римлян. Смеялась. Мечтала о детях – мальчике с его глазами, девочке с её упрямством.

– Двадцать первое марта, – подсказал доктор. – Весеннее равноденствие. Начало новой жизни, как говорят.

Конец жизни. Начало существования.

– Когда похороны?

Врач переглянулся с медсестрой – быстрый профессиональный взгляд.

– Ваши родители ждут снаружи. И… родители мисс Кастелли. Вашей жены. Они хотели бы поговорить, когда вы будете готовы.

Как я посмотрю им в глаза? Людям, доверившим мне свою дочь?

– Пока нет. Мне нужно… время.

– Понимаю. Но вы должны знать – водитель грузовика был задержан. Экспертиза показала 1,8 промилле алкоголя в крови. Это не ваша вина, синьор Бернарди. Вы сделали всё возможное, чтобы избежать столкновения.

Не моя вина. Но она всё равно мертва.

Доктор ушёл, оставив его наедине с белым потолком и механическим писком приборов. Больничная палата гудела особенной тишиной – той, что бывает в местах, где смерть ходит по коридорам как полноправная хозяйка. Маттео смотрел на трещину над головой, пытаясь осознать новую реальность.

Кьяра мертва.

Слова не складывались в смысл. Как «сухая вода» или «тёмное солнце» – грамматически верно, логически невозможно. Где-то в параллельной вселенной она всё ещё жива, они приехали в Монтальчино, она блистает на дегустации, очаровывает всех своими знаниями и страстью. Вечером они возвращаются домой, занимаются любовью в их большой кровати под портретом прабабушки, засыпают в объятиях друг друга…

На третий день пришли родители. Мать постарела на десять лет – новые морщины прорезали лицо, волосы поседели у висков. Отец держался внешне спокойно, но руки дрожали, когда он наливал воду из графина.

– Сынок. – Мать села на край кровати, коснулась его щеки. Её пальцы были холодными, сухими. – Мы так волновались. Думали, потеряем и тебя.

– Прости. – За что он извинялся? За то, что выжил? Что не уберёг чужую дочь? За то, что разрушил их надежды на внуков? – Прости, мама.

– Тише. Ты ни в чём не виноват. Это ужасная трагедия, но ты не виноват.

– Я вёл машину…

– Хватит. – Отец положил тяжёлую руку ему на плечо. Знакомый жест, который успокаивал с детства. – Водитель грузовика – Джузеппе Морелли, если тебе интересно. Хронический алкоголик, уже дважды попадался пьяным за рулём. В этот раз был не только пьян – ещё и под амфетаминами. Экспертиза подтвердила. Это он виноват, только он.

У убийцы есть имя. Джузеппе Морелли. Обычное имя для человека, разрушившего мир.

– Как её родители?

Мать отвела взгляд – ещё один красноречивый жест.

– Убиты горем. Но… Синьора Кастелли просила передать, что не винит тебя. Что Кьяра бы не хотела, чтобы ты винил себя. Они понимают – ты сделал всё возможное.

Но возможного оказалось недостаточно.

– Мама, – Маттео вцепился в её руку с силой утопающего. – Принесите её вещи. Что-нибудь. Её духи. Пожалуйста.

– Конечно, милый. Всё, что захочешь.

Через час она вернулась с небольшой сумкой. Флакон духов чудом уцелел – ни трещины, ни скола. «Жасмин ин Уайт» от L’Artisan Parfumeur – её любимый аромат. Она говорила, что он пахнет счастьем и утренней росой.

Маттео открыл крышку дрожащими руками, поднёс к лицу, глубоко вдохнул.

Ничего.

Паника накрыла как цунами. Он брызгал на запястье, на больничную подушку, в воздух. Просил мать проверить – не выдохся ли аромат?

– Нет, милый, запах очень сильный. Вся палата пахнет жасмином.

– Я не чувствую! Не чувствую запах!

– Маттео, успокойся!

– Вы не понимаете! Я не чувствую её! Не чувствую Кьяру!

Прибежали медсестра, дежурный врач. Успокоительное в вену. Голоса становились дальше, расплывались.

– …типичное проявление аносмии… повреждение обонятельного нерва при ЧМТ… может быть временным…

Следующее пробуждение было хуже. Теперь он знал – мир потерял не только Кьяру. Он потерял все запахи. Больничная еда могла быть картоном – вкус без аромата превращался в текстуру. Цветы в вазе на подоконнике – яркие герберы, принесённые чьей-то заботливой родственницей – были просто цветными пятнами без души.

Родители Кьяры пришли на пятый день. Маттео ждал их визита со страхом, репетировал слова извинения, которые всё равно были бы недостаточными.

Джузеппе Кастелли вошёл первым – крупный мужчина с мягким лицом, в котором угадывались черты дочери. Те же карие глаза, та же линия подбородка. За ним Мария – копия Кьяры через тридцать лет, только с печатью горя вместо смеха.

Маттео ждал обвинений, криков, может быть, даже физической агрессии. Имели право.

Вместо этого синьора Кастелли подошла к кровати, взяла его руку в свои.

– Мальчик мой. Не смей винить себя. Слышишь? Не смей.

– Я не смог её спасти. Простите. Простите меня.

– За что? – Синьор Кастелли встал у изножья кровати. Голос хриплый, но твёрдый. – За пьяного ублюдка на дороге? За дождь? За то, что законы физики работают против маленьких машин? Ты пытался увернуться – свидетели видели. Ты сделал всё, что мог.

– Но я жив, а она…

– И слава Богу! – Мария сжала его руку сильнее. Её обручальное кольцо впилось в его ладонь – боль была почти приятной, напоминала, что он всё ещё способен чувствовать хоть что-то. – Думаешь, Кьяра хотела бы, чтобы вы оба погибли? Чтобы мы потеряли и дочь, и сына – потому что ты был нам как сын, Маттео. Был и остаёшься.

Больше жизни она любила тебя. Помнишь? «Люблю тебя больше жизни, больше всех роз в Тоскане, больше всех рассветов».

– Похороны в субботу, – тихо сказал Джузеппе. – В церкви Святого Духа, где вы собирались венчаться в июне. Мы… мы подумали, она бы хотела именно там.

Венчание в июне. Белое платье, которое они уже выбрали. Медовый месяц в Греции. Дети. Вся жизнь впереди.

– Если ты не сможешь прийти, мы поймём, – добавила Мария. – Врачи говорят, тебе нужен покой.

– Я приду. Должен прийти.

Выписка под расписку – доктор Росси был против, но Маттео настоял. Подписал все бумаги, принял на себя ответственность за возможные последствия. Костыли, корсет для рёбер, пакет обезболивающих. Мир за больничными стенами казался слишком ярким, слишком громким, слишком живым.

Джованни ждал у входа с машиной – старый друг семьи, управляющий плантациями сорок лет. Молча помог устроиться на заднем сиденье, бережно, как стеклянного.

– Как розы? – спросил Маттео, когда они выехали на шоссе.

– Стоят. Ждут. Я сказал всем – пока хозяин не вернётся, работаем только по необходимости. Полив, не больше. Из уважения.

Из уважения к мёртвой. Даже розы носят траур.

Дом встретил пустотой, которая кричала громче любых звуков. Недопитая чашка кофе на кухонном столе – её чашка, с отпечатком помады на краю. Синее платье на спинке стула в спальне – она переодевалась трижды. Записка на холодильнике её почерком: «Купить молоко и твой любимый пармезан. И не забудь – встреча с нотариусом в четверг по поводу дарственной на северное поле».

Встреча была в прошлый четверг. Мир уже неделю жил без неё, а он не знал.

Маттео опустился на их кровать – правая сторона, его сторона. Левая хранила вмятину от её тела. Он провёл рукой по простыне, поднёс подушку к лицу.

Ничего. Просто ткань.

Суббота. Церковь Святого Духа была полна – казалось, вся долина пришла проститься. Кьяру любили все – солнечную девушку с заразительным смехом, которая помнила имена всех детей в округе и никогда не забывала поздравить стариков с днём рождения.

Белые розы. Море белых роз с плантаций Бернарди – Джованни срезал лучшие, те самые ночные, что пахнут сильнее всего. Ирония судьбы – он их вырастил, но не мог почувствовать аромат. Красота без запаха – метафора его новой жизни.

Гроб белый, закрытый. Священник – отец Антонио, который должен был их венчать – говорил о жизни вечной, о том, что смерть не конец, а переход. Хор пел «Ave Maria» – любимую песню Кьяры. Маттео стоял, опираясь на Джованни, чувствуя себя статистом в чужой пьесе.

Когда пришла его очередь говорить, слова застряли в горле. Он смотрел на море лиц – родственники, друзья, соседи, клиенты – и не мог произнести заготовленную речь о том, какой она была замечательной.

– Кьяра любила рассветы, – сказал он наконец. – Говорила, что каждый рассвет пахнет новыми возможностями. Разными – летом лавандой и росой, осенью яблоками и туманом, зимой снегом и предвкушением, весной… весной надеждой. Я больше не чувствую запахов. Мир стал беззвучным в самом важном смысле. Но я буду встречать рассветы за нас обоих. Каждый день. Обещаю. И может быть, однажды я снова почувствую то, что чувствовала она.

Кладбище Сан-Миниато на холме над Флоренцией. Вид на весь город – красные черепичные крыши, купол Дуомо, извилистая лента Арно. Кьяра любила это место, часто приходила сюда рисовать. Теперь останется здесь навсегда.

Дождь начался, когда гроб опускали в землю – мелкий, почти незаметный, но уместный. Небеса плакали вместе с людьми. Маттео бросил горсть земли – она глухо ударилась о полированное дерево. Потом белую розу – последнюю из тех, что были в машине. Джованни сохранил их, засушил между страницами старой книги. Теперь это был просто хрупкий цветок без запаха, как всё в его новом мире.

Поминки в доме родителей Кьяры. Длинный стол во дворе, накрытый белыми скатертями. Еда, вино, приглушённые разговоры. Люди подходили, говорили слова соболезнования. Маттео кивал, благодарил, отвечал что-то уместное. Внутри – пустота, которую не заполнить никакими словами.

– Если тебе нужно будет поговорить… – Франческа, подруга Кьяры со времён университета, неловко переминалась с ноги на ногу. – Я знаю, мы не были близки, но Кьяра была моей лучшей подругой, и…

– Спасибо. Я запомню.

– И не замыкайся, ладно? Она бы не хотела.

Все знают, чего бы хотела мёртвая. Удобно говорить за тех, кто не может возразить.

– Работа поможет, – сказал кто-то из дальних родственников. – Розы не ждут. Весна, самое важное время.

– Да. Работа ждёт.

Универсальный ответ на все случаи жизни. Работа ждёт. Розы не ждут. Жизнь не ждёт. Механические фразы, за которыми можно спрятать правду – если остановишься хоть на секунду, сойдёшь с ума.

Вечером, когда гости разошлись, Маттео остался помочь с уборкой. Мария мыла посуду, он вытирал – простое, механическое действие, не требующее мыслей.

– Она оставила дневник, – сказала Мария внезапно. – Я не читала, не могу. Но подумала – может, ты захочешь. Когда-нибудь. Когда будешь готов.

Маттео взял протянутую тетрадь – обычную, в клетку, с картинкой подсолнухов на обложке. Кьяра купила её в прошлом году на рынке, смеялась, что она слишком жизнерадостная для серьёзных мыслей.

Дома, в пустой спальне, при свете настольной лампы, он открыл последнюю запись.

«17 марта. За четыре дня до. М. волнуется из-за поездки больше меня! Сегодня трижды проверил машину, составил два маршрута – основной и запасной. Как мне повезло с ним. Мужчина, который так заботится о моей безопасности. Мужчина, который разговаривает с розами и думает, что я не слышу. Мужчина, который любит меня больше, чем я думала возможным. Господи, как я его люблю! Иногда просыпаюсь ночью и не верю своему счастью. Смотрю, как он спит, и думаю – неужели это моё? Навсегда? Да. Навсегда. В июне скажем это официально перед Богом и людьми, но в сердце я уже его жена. Миссис Бернарди. Звучит как музыка.»

Дневник выпал из рук. Маттео сжал виски, пытаясь остановить рвущийся наружу вой. Заботился о безопасности. Проверял машину. Составлял маршруты. И не уберёг.

Бутылка граппы в баре – подарок клиента на прошлое Рождество. Он открыл её, по привычке поднёс к носу. Ничего. Налил полный стакан, выпил залпом. Жидкость обожгла горло, но опьянения не принесла. Без запаха алкоголь был просто горючей жидкостью. Противной, бессмысленной, как всё теперь.

Ночь без сна. Он бродил по дому, касаясь её вещей. Халат на крючке в ванной. Зубная щётка в стакане. Крем для рук на прикроватной тумбочке. Недочитанная книга с закладкой на середине – детектив Камиллери, она обожала комиссара Монтальбано.

На кухне – её фартук с подсолнухами. Блокнот с рецептами, записанными её рукой. На последней странице – список покупок для пасхального обеда. Ягнёнок, артишоки, миндаль для десерта. Она не встретит эту Пасху.

В гостиной на каминной полке – их фотографии. Первое Рождество вместе. Поездка в Венецию на годовщину. Прошлым летом в Чинкве-Терре – она смеётся, ветер треплет волосы, за спиной бирюзовое море. Живая. Счастливая. Влюблённая.

Три года. Всего три года им было отпущено. Тысяча девяносто пять дней. Горсть рассветов. Капля в океане времени.

Рассвет застал его в саду. Розы начинали просыпаться – бутоны раскрывались навстречу первым лучам. В обычное утро воздух был бы полон ароматов – сладость дамасских роз, пряность галльских, фруктовые ноты английских сортов. Теперь – только визуальная красота без души.

– Прости меня, – сказал он розам. Или Кьяре. Или пустоте. – Прости, что не смог спасти. Что остался жив. Что буду жить дальше без тебя.

Ответа не было. Только птицы начали утреннюю песню, приветствуя новый день. Первый день из тысяч, что ему предстояло прожить без неё.

Маттео поднялся с мокрой от росы травы. Рёбра кольнуло болью – напоминание о том, что тело ещё не исцелилось. Только тело. Душа не исцелится никогда.

Джованни уже ждал у калитки – пришёл, как обещал, помочь вернуться к работе.

– Доброе утро, – старик окинул его внимательным взглядом. – Не спал?

– Спал достаточно.

– Врёшь, но ладно. Пойдём, покажу, что нужно сделать в первую очередь. Розы ждать не будут, даже ради траура.

Розы ждать не будут. Контракты не ждут. Жизнь не ждёт.

И он будет жить. Механически, по инерции, без радости и запахов. Но будет. Потому что обещал ей встречать рассветы. Потому что кто-то должен заботиться о розах. Потому что у него не хватит смелости сделать то, о чём он думал этой бесконечной ночью.

Жизнь как долг. Как искупление вины выжившего. Как бесконечное «прости» той, которая не может услышать.

И может быть – только может быть – этого будет достаточно. Не для счастья, но для следующего вдоха. И следующего. И следующего.

До конца.

Глава 3: Розы для призрака

Сентябрь 2019

Сентябрь пришёл с первыми холодными утрами и запахом умирающего лета – вернее, с памятью о том, как должен пахнуть умирающий сезон. Маттео стоял у могилы, как каждое воскресенье последние полгода. В руках – белые розы с плантации, срезанные на рассвете, когда роса ещё серебрила лепестки. Тридцать штук. По одной за каждый год, что Кьяра должна была прожить.

Мраморная плита блестела от утренней влаги. «Кьяра Кастелли Бернарди. 1992—2019. Её смех был музыкой жизни». Эпитафию выбирала её мать, долго перебирая слова в блокноте, вычёркивая и начиная заново, пытаясь вместить целую жизнь в одну строчку. В конце остановилась на самом простом и точном.

– Привет, amore, – Маттео опустился на колени, игнорируя протест рёбер – они так и не зажили до конца, напоминая о себе в сырую погоду. Начал раскладывать розы у подножия памятника, создавая узор, который видела только она. – Белые, как ты любишь. С того куста у южной стены, помнишь? Ты говорила, он самый ароматный во всей Тоскане. Джованни клянётся, это лучший урожай за последние годы. Жаль, ты не можешь оценить.

Он говорил с ней каждое воскресенье. Рассказывал о плантациях – какие сорта зацвели повторно, где пришлось бороться с тлёй, как новая система капельного полива спасла восточное поле от засухи. О новых контрактах – парфюмерный дом из Грасса увеличил заказ вдвое. О том, что Анна наконец научилась готовить то ризотто с шафраном, которое так нравилось Кьяре – «секрет в том, чтобы добавить вино в самом конце, представляешь?». Обычные вещи, которыми делятся супруги за ужином. Только ужина больше не было, и отвечать было некому.

– Вчера приезжали из Франции. Месье Дюбуа с женой – помнишь, они были на нашей помолвке? Привезли контракт на следующий год, крупный заказ. Хотят эксклюзивную партию дамасских роз для юбилейного аромата их дома. Я подписал, хотя… – он помолчал, поправляя розу, которая упала набок. – Хотя не знаю, смогу ли гарантировать то качество, которого они ждут. Джованни стареет, ему всё труднее определять точное время сбора. А я… ты знаешь. Приходится полагаться на его опыт и лабораторные анализы. Пока получается, но что будет дальше?

Ветер шелестел в кипарисах – те самые кипарисы, которые она хотела нарисовать. «Осенью, – говорила, – когда свет станет золотым». Не успела. Кладбище было почти пустым – ранний час воскресенья, большинство флорентийцев ещё спали или неспешно завтракали в семейном кругу. Только старик в дальнем конце поливал цветы на какой-то древней могиле – герань и бархатцы, простые, но ухоженные.

– Мама опять звонила, – продолжил Маттео, усаживаясь на мраморную скамью напротив могилы. Колени больше не выдерживали долгого стояния – последствия аварии давали о себе знать всё чаще. – Хочет, чтобы я начал встречаться. Представляешь? Полгода прошло, а она уже планирует мне невест. У неё список, Кьяра. Целый список «подходящих девушек». Дочь нотариуса Бенвенути – «прекрасное воспитание и своя квартира во Флоренции». Племянница её подруги из Сиены – «умница, заканчивает докторантуру по истории искусств». Даже какая-то кузина из Милана – «современная, но с правильными ценностями». Говорит, жизнь продолжается. – Он усмехнулся горько, сорвал травинку. – Как будто я не знаю. Каждый день продолжается, хочешь ты этого или нет. Встаёшь, бреешься, идёшь к розам, проверяешь заказы, ложишься в пустую постель. И так по кругу.

Где-то зазвонили колокола – воскресная месса в церкви Сан-Сальваторе. Кьяра любила этот звон, говорила, что он напоминает ей детство в Милане, когда они с матерью жили недалеко от собора.

– Помнишь нашу первую совместную мессу? – спросил он камень. – Ты так нервничала, что я представлю тебя дону Антонио как невесту. А он взял и сказал: «Наконец-то наш Маттео нашёл достойную спутницу. Розам нужна женская рука». Ты покраснела до корней волос. А потом на выходе шепнула мне: «Если розам нужна женская рука, я готова учиться». И училась. Господи, как ты училась. К концу первого года различала сорта лучше некоторых моих работников.

Он поднялся, отряхнул колени. Джинсы промокли от росы, но холод не чувствовался – только сырость, неприятная, проникающая. Достал из кармана маленькую фляжку – глоток граппы для тепла. Или для храбрости. Или просто по привычке одинокого мужчины.

– До следующего воскресенья, amore. Береги там место рядом – когда-нибудь я приду насовсем. Надеюсь, не заставлю ждать слишком долго.

Дорога до плантации занимала час. Маттео вёл машину – новую, купленную после аварии, с максимальными системами безопасности – по знакомому маршруту. Тот же путь, те же повороты, те же виды из окна. Только теперь он выбирал широкие трассы, избегая горных серпантинов. И никогда, никогда не ездил в дождь.

Джованни ждал у ворот, как обычно. За полгода они выработали ритуал – Маттео приезжал к девяти, они обходили поля, Джованни докладывал о состоянии роз, используя все свои семьдесят лет опыта. Маттео принимал решения на основе этих отчётов и лабораторных данных, стараясь не показать, насколько слеп в главном.

– Доброе утро, – старик критически осмотрел его с головы до ног. – Опять не спал?

– Спал достаточно.

– Врёшь. У тебя круги под глазами, как у енота. И щетина трёхдневная. Анна прислала завтрак, хоть поешь нормально. Говорит, ты худеешь на глазах.

В корзинке были свежие корнетти с абрикосовым джемом, домашний сыр, прошутто, термос с кофе. Анна упорно продолжала заботиться о нём, игнорируя все попытки отказаться. «Кто-то же должен, раз ты сам о себе не думаешь», – отрезала она, когда он пытался протестовать.

Маттео взял булочку из вежливости, откусил. Вкус был правильным – сладковатое тесто, кислинка абрикоса, но без запаха еда превращалась в топливо, не больше. Процесс заправки машины, чтобы продолжать функционировать.

– Северное поле готово к сбору, – Джованни разложил план плантации на капоте пикапа, придавил углы камнями. – Но я бы подождал ещё пару дней. Есть ощущение… – он потёр переносицу, подбирая слова. – Аромат ещё не достиг пика. Ещё день-два, и будет идеально.

– Доверяю твоему носу. Что с тлёй на восточном участке?

– Справились. Божьи коровки сделали своё дело – экологический метод сработал. Химию не пришлось использовать. Хотя пара кустов пострадала, придётся их выкорчевать по осени.

– «Мадам Альфред»?

– Одна из них, к сожалению. Но три куста из четырёх в порядке, это главное.

Они поехали по полям на стареньком пикапе, останавливаясь у каждого участка. Маттео осматривал розы визуально – искал признаки болезней, оценивал размер бутонов, цвет листьев, общее состояние кустов. Всё, что можно определить без запаха. Для остального был Джованни – нос плантации, как он сам себя называл.

На участке белых роз – тех самых, что предназначались для Кьяры – Маттео задержался дольше обычного. Кусты были великолепны: высокие, здоровые, усыпанные идеальными бутонами. Белые розы всегда были гордостью плантации Бернарди, но в этом году они словно старались особенно. Каждый цветок – совершенство формы, каждый лепесток – шёлковая поэма.

– Никогда не видел их такими, – заметил Джованни, снимая потёртую кепку и почёсывая седую макушку. – Будто знают, для кого цветут. Будто чувствуют.

– Растения не чувствуют, – машинально возразил Маттео, хотя сам не верил собственным словам.

– Ты же с ними разговариваешь. Значит, веришь, что слышат.

– Это другое. Привычка.

– Ага, привычка. – Джованни надел кепку обратно. – Которой тебя дед научил, а деда – его отец. Знаешь, что прадед твой говорил? «Розы – как женщины. Откликаются на внимание, чахнут без любви». Мудрый был человек.

Маттео не ответил. Он сорвал один бутон – аккуратно, под углом, как учили с детства. Повертел в пальцах, изучая. Идеальная форма, бархатистые лепестки прохладные от утренней росы. Поднёс к лицу по привычке – бесполезный жест, но неискоренимый. Наверняка божественный аромат – белые розы этого сорта славились сложным букетом с нотами мёда и лимона. Красивая пустышка в его мёртвом мире.

– Соберём их последними, – сказал он, возвращая бутон Джованни. – Пусть ещё постоят. Наберут силу.

– Но контракт с Грассом…

– Пошлём другие сорта. Эти… эти не на продажу в этом году.

Джованни удивлённо поднял брови, но спорить не стал. За сорок лет работы он научился понимать, когда хозяин принял окончательное решение.

В офисе – пристройке к главному дому, где когда-то работал ещё прадед – ждали документы. Контракты на подпись, накладные, счета, письма от клиентов. Маттео погрузился в цифры с облегчением человека, нашедшего спасение от собственных мыслей. Цифры не лгали, не требовали эмоций, не напоминали о потерях. Дебет, кредит, прибыль, расходы – чёткая математика выживания.

Бизнес шёл неплохо – инерция репутации, накопленной поколениями. Спрос на розы Бернарди оставался стабильным, несмотря на общий кризис в отрасли. Традиции, качество, история – всё это пока перевешивало постепенное снижение стандартов.

– Письмо из Америки, – Джованни положил конверт на стол поверх счетов. – Какой-то университет, хотят закупить розовое масло для исследований. Предлагают хорошую цену.

Маттео вскрыл конверт старинным ножом для бумаг – подарок Кьяры на первую годовщину, гравировка «MB&CB Forever». Быстро пробежал глазами официальный текст. Калифорнийский университет, программа по ароматерапии, исследование влияния натуральных эфирных масел на пациентов с депрессией. Готовы платить премиальную цену за органическое сырьё высшего качества.

Хороший контракт. Отличный даже. Но…

– Придётся нанимать специалиста, – сказал он, откладывая письмо. – Для производства масла нужен особый контроль качества на каждом этапе. Ты не сможешь один следить и за сбором, и за дистилляцией.

– Тогда найми. – Джованни сел напротив, тяжело опустившись в кресло. Когда он стал двигаться как старик? – Может, пора? Молодого парфюмера. Или девушку – они сейчас в этом деле не хуже мужчин. На сезон хотя бы, консультантом.

– Нет.

– Маттео, будь разумным. Ты прекрасно знаешь…

– Сказал нет. Справимся сами.

– Как? Я чувствую каждый свой год, а их уже семьдесят пять. Нос уже не тот – ты же видел, в прошлый раз я чуть не пропустил момент с майскими розами. И что будет, когда я совсем не смогу?

– Научусь полагаться на технологии. Газовая хроматография, спектральный анализ. XXI век, есть решения.

Джованни покачал головой – жест, говорящий красноречивее слов. Но спорить не стал. Они оба знали правду – розы требуют не только технологий, но и искусства. Интуиции. Того самого неуловимого чутья, которое передавалось из поколения в поколение и которое Маттео потерял на мокром серпантине вместе с Кьярой.

После обеда Маттео поехал домой – большой дом требовал внимания, даже когда в нём жил только один человек. По дороге остановился у цветочного магазина синьоры Бьянки – традиция, которую он соблюдал неукоснительно. Белые лилии для дома, чтобы было хоть что-то живое в комнатах.

– Как всегда? – спросила синьора Бьянки, уже доставая привычный букет.

– Да. И добавьте веточку розмарина.

– Для памяти? – она понимающе кивнула. Весь город знал его историю. – Хорошая традиция. Древние римляне клали розмарин на могилы – чтобы помнили.

Дома он поставил лилии в вазу на каминной полке, рядом с фотографией их с Кьярой. Розмарин – в маленькую вазочку на кухне, где она любила держать свежие травы. Бесполезный жест для человека без обоняния, но ритуалы важнее логики.

В спальне, роясь в шкафу в поисках чистой рубашки, он наткнулся на старую кожаную куртку – ту самую, которую Кьяра грозилась выбросить. «Она пахнет псиной и старостью», – смеялась она. – «Купи новую, я тебя умоляю!» Но он упрямо хранил эту куртку – подарок отца на восемнадцатилетие, талисман юности.

В кармане что-то хрустнуло. Маттео достал конверт – его имя на конверте, почерк Кьяры. Сердце пропустило удар.

Он сел на кровать, разглядывая находку. Запечатанный конверт, её почерк, никаких дат. Когда она это написала? Зачем спрятала в его куртке?

Руки дрожали, когда он вскрывал конверт. Внутри – один лист, исписанный её летящим почерком. Чернила местами размазаны – писала в спешке или… плакала?

«Мой любимый, упрямый, невозможный Маттео,

Если ты читаешь это, значит, наконец надел эту ужасную куртку, которую я грожусь выбросить уже второй год. Победа! Хотя пахнет она действительно ужасно – поверь человеку с работающим носом.

Пишу просто так, потому что иногда важные вещи нужно говорить не только вслух, но и на бумаге. Чтобы остались. Чтобы ты мог перечитать, когда захочется.

Ты – лучшее, что случилось в моей жизни. Знаю, звучит как банальность из дешёвого романа, но это правда. Каждое утро я просыпаюсь и не верю своему счастью. Смотрю, как ты спишь (да-да, я подглядываю, прости), и думаю – как мне так повезло? Как судьба подарила мне тебя?

Ты научил меня видеть красоту в простых вещах. В росе на паутине. В том, как раскрывается бутон розы. В тишине рассвета. До тебя я неслась по жизни, не замечая деталей. Ты научил меня останавливаться. Дышать. Быть.

Знаю, ты закатываешь сейчас глаза – опять твоя сентиментальная Кьяра с её письмами. Но дай мне этот момент. Хочу, чтобы ты знал – что бы ни случилось, эти три года с тобой стоили целой жизни. Ты подарил мне дом – не в смысле стен, а в смысле места, где моё сердце может отдыхать.

Обещай мне кое-что. Если вдруг меня не станет раньше (не хмурься, это просто мысли, у меня сегодня философское настроение после того фильма про войну) – не закрывайся. Ты склонен уходить в себя, когда больно. Помню, как ты неделю молчал после смерти деда. Не надо. Мир слишком прекрасен, чтобы смотреть на него сквозь стену.

И ещё. Найди кого-нибудь. Не сразу, но найди. Ты слишком хорош, чтобы жить один среди своих роз. Им тоже нужна женская рука – помнишь, что сказал дон Антонио?

Люблю тебя до луны и обратно, через все звёзды и обратно, сквозь время и обратно.

Твоя К.

P.S. И купи наконец новую куртку! Эта правда пахнет псиной. Хотя ты, наверное, не чувствуешь – у тебя избирательное обоняние, когда дело касается собственных вещей.»

Письмо выпало из рук. Маттео уставился на последнюю строчку. «Ты, наверное, не чувствуешь». Она что, знала? Предвидела? Или это просто совпадение – шутка о его привычке не замечать неприятные запахи?

Он поднял письмо, перечитал ещё раз. И ещё. Обычное любовное письмо, каких она оставляла десятки – в карманах, между страницами книг, на зеркале в ванной, в коробке с инструментами. Но это было особенным. Словно прощальным. Словно она чувствовала…

Звонок в дверь вырвал его из оцепенения. На часах – половина седьмого вечера. Кто может прийти без предупреждения?

Мать стояла на пороге с кастрюлей в руках и решительным видом женщины, идущей спасать заблудшего сына.

– Не смей говорить, что поел. Я приготовила твой любимый суп минестроне. С фасолью из нашего огорода и базиликом, который ты любишь.

– Мама…

– Никаких «мама». Анна сказала, ты опять пропускаешь обеды. И завтраки. Ты похож на собственную тень, Маттео. Кьяра бы не одобрила.

Имя жены из уст матери резануло неожиданно. Обычно все старательно избегали упоминаний, словно её имя могло разбудить боль. Словно она не жила постоянным фоном.

Мать прошла в кухню с видом хозяйки, начала накрывать на стол. Маттео следовал за ней, всё ещё сжимая письмо.

– Что это? – мать заметила бумагу в его руке, обернулась.

– Письмо. От неё. Нашёл только что в старой куртке.

Мать застыла с тарелкой в руках, потом осторожно поставила её на стол.

– Можно прочитать?

Он протянул листок. Мать читала медленно, губы шевелились, повторяя слова. На её глазах выступили слёзы, но она не вытирала их, позволяя течь свободно.

– Мудрая девочка была. Знала тебя насквозь. – Она вернула письмо, вытерла лицо кухонным полотенцем. – И что ты будешь делать?

– С чем?

– С её просьбой. Не закрываться. Жить дальше.

– Я живу. Работаю, поддерживаю бизнес…

– Маттео. – Мать села напротив, взяла его руки в свои. Тёплые, рабочие руки, помнящие его с младенчества. – Милый мой, единственный мой. Ты дышишь, двигаешься, функционируешь. Но не живёшь. Это не то, чего она хотела.

– А чего она хотела? Чтобы я забыл её через полгода? Нашёл замену? «Мир прекрасен», пойду встречаться с дочерью нотариуса?

– Она хотела, чтобы ты был счастлив. Когда-нибудь. Не сейчас, но когда-нибудь. И да, с кем-то другим. Потому что любила тебя больше, чем себя.

– Я был счастлив. С ней. Это было моё счастье на всю жизнь, и я его потерял. Разбил, не уберёг, выбросил на обочину вместе с…

– Хватит. – Мать сжала его руки сильнее. – Ты не виноват. Сколько раз повторять? Пьяный ублюдок виноват, дождь виноват, судьба виновата. Но не ты. И наказывать себя одиночеством – это не память о ней. Это предательство её желания видеть тебя счастливым.

– Я не знаю, как быть счастливым без неё. Не умею.

– Научишься. Не сейчас. Но научишься. Люди учатся жить после войн, катастроф, потерь. Ты тоже научишься. Просто… не закрывай дверь совсем. Оставь щёлочку для возможности.

Они поели в тишине – суп был хорош, густой, наваристый, с ароматом… нет, без аромата. Просто вкус овощей и бобов, текстура, температура. Маттео заставил себя съесть полную тарелку, чтобы не расстраивать мать. Она рассказывала новости – отец расширяет виноградники, кузина выходит замуж осенью, сосед купил новый трактор. Обычная жизнь обычных людей, которая продолжается несмотря ни на что.

После ужина мать обняла его у двери.

– Я люблю тебя. Помни это. И мы здесь, всегда, если нужно. Но Маттео… подумай о её письме. О том, чего она хотела для тебя. Это важнее нашей боли по ней.

– Я подумаю, мама. Обещаю.

Когда она ушла, Маттео вернулся в спальню, перечитал письмо ещё раз. «Не закрывайся». Легко сказать. Как не закрываться, когда открытость означает риск новой боли? Когда каждое воспоминание – нож в сердце?

Но она просила. Его солнечная девочка, которая верила в жизнь больше, чем в смерть. Которая находила красоту даже в дождливых днях.

Может быть, когда-нибудь. Не сейчас, но когда-нибудь.

С этой мыслью он лёг спать, положив письмо под подушку. Глупый жест, но утешительный. Словно частичка её осталась рядом, шепчет во сне о том, что жизнь продолжается, хочешь ты этого или нет.

Глава 4: Бизнес вслепую

Декабрь 2019

Рождественская ель в родительском доме сияла сотнями огней. Маттео сидел в углу гостиной, наблюдая за семейной суетой. Кузины с детьми, дяди с бокалами вина, мать, порхающая между кухней и столовой. Традиционное рождество семьи Бернарди – шумное, тёплое, невыносимое.

Дом был украшен с той же тщательностью, что и каждый год. Гирлянды из настоящей хвои, которые отец срезал в своём лесу. Красные банты на каждом окне. Вертеп ручной работы, привезённый прабабушкой из Неаполя сто лет назад. Всё на своих местах, кроме одного человека.

– Дядя Маттео, смотри! – пятилетняя Джулия, дочь кузины, тянула его за рукав. – Дед Мороз принёс мне куклу! Она пахнет клубникой!

Ребёнок сунул ему под нос пластиковую игрушку. Розовые синтетические волосы, огромные глаза, липкая от ароматизатора поверхность. Маттео изобразил улыбку.

– Очень мило, piccola.

– Ты чувствуешь? Клубникой же пахнет! Мама говорит, это настоящая клубника, не химия!

– Конечно, чувствую. Прямо как летом на грядке.

Ложь давалась легко после девяти месяцев практики. Кивать, улыбаться, притворяться, что мир остался прежним. Что еда имеет не только вкус, но и аромат. Что рождественская ель пахнет хвоей, а не просто стоит увешанная игрушками.

Джулия удовлетворённо упорхнула показывать куклу другим родственникам. Маттео проводил её взглядом. В прошлом году Кьяра играла с детьми – устроила целый спектакль с куклами, смеялась громче всех, когда маленький Марко случайно назвал Деда Мороза «дядей в странной шапке».

– Маттео, – отец опустился рядом, протянул бокал. – Amarone, урожай 2015. Помнишь, мы выбирали его вместе?

Помнил. Они ездили в Вальполичеллу, дегустировали десятки образцов. Маттео тогда настоял именно на этом – идеальный баланс спелой вишни, табака и горького шоколада. Кьяра была с ними, записывала заметки в блокнот, спорила с сомелье о потенциале выдержки.

– Хорошее вино, – сказал он, пригубив. Терпкость на языке, лёгкая сладость. Но без носа это была неполная картина.