«Табуретная» кавалерия. Книга 2. По стечению обстоятельств

© Виталий Прудцких, 2025

ISBN 978-5-0067-7839-9 (т. 2)

ISBN 978-5-0065-7030-6

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Глава 1

Как вытерпеть долгую дорогу и попутчиков

По купе витал застоявшийся сладковатый запах сигар. Отпустив носильщика, Данишевский решил открыть окно и проветрить. В купе хлынул июньский тёплый ветер, заколыхав шторки на окне. Времени до отправления ещë было предостаточно, и Данишевский принялся разглядывать публику на перроне, гадая от нечего делать: кто из пассажиров окажется его соседом по купе.

Неожиданно его внимание привлёк жандармский ротмистр, шагавший вдоль состава вслед за носильщиком с чемоданом в одной руке и дорожным сундучком в другой. Лицо ротмистра показалось Дмитрию Александровичу чем-то знакомым, но где и когда он мог с ним встречаться, Данишевский припомнить не мог, тем более что был совершенно уверен, что среди его многочисленных знакомств жандармов не числилось по вполне понятным причинам. Ротмистр прошёл к соседнему вагону и поднялся внутрь.

Вспомнить обстоятельства знакомства с жандармом Данишевский так и не успел, потому что мимо прокатилась тележка ещë одного носильщика, заваленная чемоданами и шляпными коробками. Следом, цокая каблучками ботиков, следовала хозяйка всех этих женских сокровищ, намереваясь сесть в тот же вагон, куда недавно вошёл ротмистр. Это обстоятельство развеселило «князя», так как в пассажирке он узнал ту самую незнакомку, которой он не так давно невольно помог обчистить магазин ювелира Буткевича. То, что сейчас эта явно начинающая воровка может оказаться рядом с чином, призванным ловить ей подобных, выглядело забавно, особенно если ротмистр в дороге начнёт ухлёстывать за симпатичной попутчицей.

В то время как Данишевский внутренне веселился, Кате Заславской было совершенно не до смеха, когда, следуя за носильщиком в купе, она обнаружила расположившегося там жандармского офицера. Катя и так последние дни буквально обмирала от страха, когда на улице ей попадался обычный городовой, поскольку не могла отделаться от мысли, что еë уже наверняка ищут за кражу, а тут в попутчиках оказывается и того кошмарнее – жандармский ротмистр.

Секундное замешательство сменилось у ней нервной болтливостью, и она затараторила всë что ей только успевало прийти в голову:

– Бог мой! Какое приятное соседство мне предстоит! Это будет просто очаровательно провести столь долгий путь в компании офицЭра! – и без всякого перехода, уже высказала носильщику, – Сюда заноси! Коробки не попорть! Эдакий увалень! Так, прими и иди с глаз моих пока всё не перемял!

После чего сунув несколько монет носильщику, Катя выставила того из купе и вновь зачастила, стараясь удержать инициативу в своих руках и не выдать накатывающего страха. Уж лучше пускай считает болтливой дурой, чем что-либо заподозрит:

– Итак, как мне называть вас, мой рыцарь?

– Андреем Платоновичем Яковлевым, – сдержанно отозвался ротмистр.

– Я буду называть вас – Андрэ! А я – Катрин! Катрин Вилькен – Бухановская, – ляпнув эту странную комбинацию из полупсевдонима сестры и подлинной фамилии бывшего антрепренёра, Катя внутренне ужаснулась, что подобное может навести на след подделанного векселя. Но сказанного уже было не воротить и всë более чувствуя себя дурочкой, она решила, что может это сейчас и к лучшему, поэтому продолжила в той же манере нести глупости:

– Вы кто по чину? Майор? Полковник?

– Ротмистр жандармского корпуса.

– Жандармский корпус. Это, наверное, так романтично! Схватки с бомбистами! Погони! Вы непременно должны мне об этом рассказать по дороге!

Яковлев попытался в рамках дозволенного вежливо охладить пыл этой как ему казалось навязчивой особы:

– Уверяю вас, всё гораздо прозаичней. В России на всех жандармов просто не хватает бомбистов. Приходится довольствоваться чем-то более низменным. Наша обычная служба – это поддержание порядка в местах квартирования войск и охрана дорог. Если кто из господ революционеров и попадается нам, так это если они имеют неосторожность куда-то ехать или обитать в пределах воинских гарнизонов.

Охладить не получилось:

– А вы скромняга. А! Понимаю! Вы оберегаете государственные тайны от посторонних ушей. Всё-всё. Более не буду вас расспрашивать о подобном. Ну хотя бы куда вы едете? Надеюсь, это не тайна?

– Отчего же, разумеется, не тайна. В Благолепинск, город хоть и губернский, но говорят довольно сонно-провинциальный.

– Как жаль, что не дальше вместе со мной. Как знать с кем придётся потом ехать. Сядет этакий обрюзгший цивильный и всю дорогу будет рассуждать о политике или биржевых ставках. Бу-бу-бу. Совершенно не галантно. Так что же Благолепинск? Вас там ждут?

– В некотором роде, – Яковлев уже начинал уставать от этой трескотни и решил отвечать кратко: может быть, соседка по купе потеряет к нему интерес, но не тут-то было.

– Бог мой, Андрэ, как лапидарно вы изъясняетесь. Прямо бука какая-то неразговорчивая. Хотя в этом есть и свой некоторый флёр таинственности. Ну хорошо. Не хотите говорить о себе, давайте поговорим о чём-нибудь другом. Как вы относитесь к беллетристике? Вы читали «Загадочный человек или любовная история из Нурланна», господина Кнуда Педерсена? Это такой не то швед, не то датчанин. Но пишет так, что просто душа воспаряет.

– Извините, не привелось, – кавалер боевых орденов за Балканскую войну уже держался из последних сил.

Катя вошла в раж:

– Вы много потеряли. Это совершенно упоительная история о любви сельского учителя и дочки священника. Сейчас я вам её живописую вкратце…

Этого уже Андрей Платонович не выдерживал и была сделана попытка вырваться из плена пустой болтовни:

– Извините, госпожа Вилькен… э-э. Простите не упомню как далее…

– К чему такие церемонии, мой дорогой Андрэ. Для вас я просто Катрин!

– Да, конечно, Катрин. С вашего позволения я бы немного прогулялся. Кажется, поезд трогается, полюбопытствую на виды из окон в коридоре. Разомнусь. Видите ли, не привык долго засиживаться!

Яковлев вскочил и торопливо вышел, с облегчением прикрывая за собой дверь в купе. Вдогонку ему понеслось:

– О, как я вас понимаю, вашу деятельную натуру!

Оставшись одна, Катя устало откинулась на спинку купейного дивана. В голове от пережитого волнения звенело: «Наконец-то убрался. Вот уж меня угораздило, так угораздило. Всю дорогу как под конвоем ехать, да ещё и в один город. Думай теперь, как с ним там разминуться в этом Благолепинске».

Данишевскому так тревожиться не пришлось, так как в качестве попутчика ему достался старомодно одетый старичок лет восьмидесяти, который войдя обратился:

– Вы позволите, молодой человек, мне составить вам компанию?

Дмитрий Александрович, встав с места, изобразил привычное для подобных случаев радушие:

– Разумеется, буду только счастлив подобному соседству.

Старичок удовлетворённо покивал головой:

– Вот и славно. А вы учтивы, молодой человек. Не часто ныне к нам старикам уважение проявляет ваше поколение. Всё больше поучать норовят, что не так мы жили, не то делали, – и уже обращаясь к носильщику произнёс. – Багаж, братец, пристраивай и можешь получить за труды.

После ухода носильщика, старичок долго и старательно устраивался на диване напротив Данишевского, после чего вновь заговорил:

– Если вы не против, давайте знакомство сведём. Меня Петром Ивановичем Баевым кличут. А вас как звать – величать?

– Данишевским Дмитрием.

– Дмитрием значит. А по батюшке как прозываетесь?

Данишевский припомнил, что ранее ему приходилось слышать о Баеве и решил подольститься старику:

– Александровичем, но помилуй Бог, я не в тех летах и не в тех заслугах, чтобы по отчеству именоваться рядом со столь почтенным человеком, не побоюсь этого слова – театральным корифеем.

Баев расплылся в довольной улыбке:

– Вот уж не думал, что меня ещё помнят. Или мы с вами знакомы?

– Не имел, к сожалению, ранее чести быть вам представленным. Но о гофмейстере Баеве, трудами своими на посту директора российских императорских театров, снискавшего себе славу разумного и добродетельного попечителя служителей Талии и Терпсихоры, был наслышан.

Пëтр Иванович изображая скромное смущение, но с явно довольным видом, что его ещë помнят, пустился в пространные рассуждения о себе и прошедшем:

– Да полноте вам, когда это было. Я уже давно в отставке. По правде говоря, меня мало кто и помнит. Кому интересен старик на девятый десяток зажившийся. Разве что сам театральному обществу по старой памяти чем посодействую или о себе напомню, явившись свету. А чаще у племянника Митяши в имении пребываю. Он у меня чудо, что за человек. Доброй души, хлебосольный. К нему столько народу съезжается: и свои местные, и из столиц. Актёры бывают, литераторы заглядывают. Мне у него бывать в радость, прямо отдохновение души, как с кем из творцов поговорю.

Правда ныне господа литераторы пожиже будут, чем в мои годы. Вам, к примеру, не приходилось читать сочинение князя Щербатова «Путешествие в землю Офирскую»? Нет? Жаль, там такая глубина моральная чувствовалась! А какие оперетты были благодаря таланту господина Уколова: «Бедный Ионафан» или же вот ещё «Наши Дон Жуаны». Игра ума чувствовалась! А где ныне светила беллетристики достойные тех имён? Нет их!

Данишевский знал, что старики любят выкладывать всë что видели и слышали за годы своей жизни, поэтому старался поддерживать разговор: так и старику приятно будет, что его слушают и время быстрей пройдёт. Может ещë и что полезное выскажет. Но решил немного мягко поперечить, пусть старик из чувства строптивости ещë выговориться:

– Отчего же? Вот покойного господина Некрасова публика очень даже читала. Тургенев из Парижа неплохо пишет.

Баев недовольно отмахнулся:

– Что Некрасов? Кто он был? Игрок в жизнь, изображающий бурю страстей для публики, а на самом деле безжалостный собиратель богатств. Да ещё и суеверный картёжник. Вы о несчастье с его бывшим сотрудником по журналу «Современник» не слыхали?

Данишевский отрицательно покачал головой:

– Нет, не приходилось. Я долгое время за границей пробыл и многое упустил из столичных событий. Так что же там такое было?

Пëтр Иванович вздохнул:

– Да начиналось как сущая безделица, а кончилась трагично. Работал у господина Некрасова молодым журналистом некто Пиотровский. Прожился до последней копейки, как бывает по молодости. Попросил вне очереди аванс, а господину Некрасову, видите ли, играть ввечеру и у него правило было: никому денег накануне не давать, а то в карты везенья не будет. Он и отказал, а тот Пиотровский от долгов возьми и застрелись. Вот такие они нынешние корифеи литературы, да-с. Хотя, что это я? Тот Некрасов, кажись, тоже уже помер лет пять как.

Данишевский запротестовал:

– Да полноте, вы уж через чур строги. Вы же сами поминали, что у племянника душой отдыхаете в общении с писателями. Стало быть, есть и из нынешних на ваш взгляд достойные.

Баев радостно подхватил:

– А и верно, имеются таковые. Вот у Митяши граф Толстой бывает. Он один из немногих кто до конца в него верил, что оправдают. Да и в последний роман его к себе вставил. Пречудесный писатель и прекрасной души человек.

Подобное замечание удивило и насторожило Данишевского:

– Позвольте, кого оправдают и о каком романе вы говорите?

– Да как же! Я об романе «Анна Каренина» толкую! Там всё и начинается с Облонского. Неужто не догадались: Облонский – Оболенский!

Подобная догадка Данишевского неприятно поразила:

– Ах вот оно что! Так значит вы князю Дмитрию Дмитриевичу Оболенскому дядей приходитесь?

– Именно так. Я на суд приезжал, душа, знаете ли, не на месте была, когда Митяшу в мошенники записать пытались. Ну ничего, Бог упас, оправдали. Сейчас вот со спокойной душой как раз к нему в имение под Тулу и направляюсь. Сельцо Шаховское Богородицкого уезда. Божественное местечко!

Известие, что князя оправдали тоже не добавило радости Данишевскому, но своего разочарования он не выказал, а более того продолжил разговор как ни в чëм не бывало:

– Это не там ли у князя конезавод расположен?

Баев закивал утвердительно:

– Именно там. Кобылка Фру-Фру, для того же романа графа Толстого, оттуда и позаимствована. Уж очень она Льву Николаевичу приглянулась в свою бытность. А вы что, молодой человек, лошадками увлекаетесь, коли коннозаводчиков знаете?

– Так я, Пётр Иванович, раньше по кавалерии служил, как не увлекаться.

Тут Баев начал сдержанно позёвывать:

– Ну тогда, конечно. Оно понятно… Что-то я притомился от разговоров, да и самой дороги. Укачивает ко сну. Вы уж не судите строго старика, а я бы прикорнул.

Данишевский успокоил:

– Разумеется, любезный Пётр Иванович. Отдыхайте на здоровье! А я тут пока тихонько в окошко посмотрю. Вот и к станции какой-то подъезжаем. Полюбопытствую на то, как люди здесь живут.

Баев задремал, а поезд действительно остановился на какой-то станции. Вопреки своим словам Данишевский не стал интересоваться ни самой станцией, ни еë обитателями. Сейчас он обдумывал всë услышанное в отношении человека, который так давно не сомневаясь разрушил его жизнь. Правда теперь спустя годы он не мог со всей определенностью для себя решить: к лучшему или к худшему был такой поворот в его судьбе. Зато он точно знал, что застарелая обида будет гложить его до тех пор, пока ему не представиться хороший шанс для солидной оплеухи этому «Митяше», всегда выходящему чистым из любой им же созданной грязи.

На вторые сутки, проехав Москву, Яковлев уже в который раз клялся мысленно сам себе, что никогда не женится, настолько надоело пустословие попутчицы. Катя, проклиная подобное стечение обстоятельств, сама еле держась из последних сил, кое-как находила темы разговора для поддержания своего реноме болтливой наивной дурочки:

– Да, Андрэ, вот и последнюю до Тулы станцию проехали. А там нам с вами остаётся недолгий путь, и наша мимолётная случайная встреча прервётся. Вы доедете, а мне еще ехать и ехать до Курска, – Курск Катя выбрала в качестве прикрытия конечного пункта своей поездки просто из того соображения, что он находился дальше Благолепинска и надо было поддерживать версию, что ей с ротмистром ни в один и тот же город. – Будете ли вы меня вспоминать, Андрэ, в минуты отдохновения от житейских тягот.

Яковлев, не сдерживая сарказма откликнулся:

– Думаю, госпожа Вилькен, простите опять забыл вторую часть вашей фамилии, время, проведённое с вами, никогда не сотрётся из моей памяти.

Катя, будто не замечая его сарказма (что взять с наивной дурочки) продолжала разглагольствования:

– Да, время! Оно так скоротечно. А вам, Андрэ, никогда не хотелось, что бы оно замерло, застыло в покое и умиротворении где-нибудь у камина. Вот представьте на вас, сидящего в кресле, снисходит тепло огня. Ласково мурлычет кошка, устроившаяся у вас на коленях. И вся мирская суета утекает в лиловые сумерки надвигающейся ночи за стенами вашего дома. Вы одни со своими воспоминаниями и грёзами.

Тут ей неожиданно пришла одна мысль, чем заполнить наступающий вакуум идей для говорильни, и она оживилась:

– Послушайте, у меня же с собой совершенно интереснейшая книга!

И порывшись в дамской сумочке, достала небольшую книжку, размером с записную.

– Это карманный гороскоп. Я его совершенно случайно недавно купила и мне крайне интересно насколько он точен. Итак, для начала человек-загадка скажите, в каком месяце вы родились, и мы посмотрим, насколько звёзды правдивы в описании вашей натуры.

Яковлев устало, будто сознаваясь после долгого допроса в преступлении, ответил:

– В апреле.

– А точнее? В начале или в конце?

– В начале, третьего дня. И что с того?

Катя с наигранной таинственностью в голосе принялась вещать:

– А вот сейчас и узнаем, что астрология поведает нам о вас. Итак. Вы родились под знаком Барана или иначе именуемого знаком Овна. Мужчинам этого знака свойственна непрестанная жажда деятельности, а также отвага, доходящая до безумствования. Данные субъекты готовы защищать ценой своей жизни идеалы, коим посвящают всего себя. Ибо его стихией является Огонь, а покровителем планета великих свершений и страстей – Марс. Лица, родившиеся под знаком Барана склонны снискать себе славу на воинском поприще. Это же восхитительно!

Яковлев, начинавший привыкать не вдумываться в этот бесконечный бубнёж от последнего восклицания вздрогнул и непонимающе переспросил:

– Что именно?

– Ну как же вы не понимаете! Всё в точности про вас!

Андрей Платонович предпочёл не перечить:

– Очень рад за подобное открытие.

Катя продолжала:

– Между прочим, это не всё. Здесь ещё сказано, что суженую вам надо искать среди особ, родившихся под знаком Льва, то есть между 10 июля и 10 августа. Как жаль. А я родилась в феврале. Значит судьбой нам уготовано не быть вместе.

Яковлев съехидничал:

– Действительно, печально.

В купе к Данишевскому постучав и получив ответ вошёл проводник.

– Сударь, минут через пять в Тулу прибудем. Дозвольте попутчика вашего разбудить, его станция.

Старичок по уже сложившемуся в дороге обыкновению спал. Данишевский откликнулся:

– Я сам, братец, – и переместившись со своего места ближе к Баеву начал легонько потряхивает его за плечо. – Пётр Иванович, просыпайтесь. Пора, скоро станция.

Баев приоткрыл глаза и некоторое время сонно оглядывался, припоминая, где он. Поезд уже начинал притормаживать, втягиваясь на пристанционные пути. Наконец Баев отошёл от сна:

– А, это вы… Извините меня, позабыл ваше имя – отчество…

– Дмитрий Александрович Данишевский.

– Ну да, ну да. Тёзка племянника моего будете. Припоминаю. Так что? Приехали?

– Похоже, что подъезжаем.

Баев суетливо задвигался.

– Вот и чудесно. Меня встречать должны – управляющий из Митяшиного имения, – и уже обращаясь к проводнику попросил, – Надо бы его разыскать на перроне, уж сделай любезность, дружок, снеси багаж к нему.

Тот сразу отреагировал:

– Понял-с, я мигом.

И подхватив с багажной полке указанные чемоданы двинулся к выходу. Поезд затормозил у вокзального перрона. Баев, надевая скинутый для отдыха сюртук и разыскивая шляпу, заметил через окно, что на перроне проводник уже кому-то передает багаж и с довольным видом воскликнул:

– Ну вот и управляющий из Шаховского меня уже ждёт. Крайне предупредительный молодой человек. Митяша часто бывает недоволен его несообразительностью, но держит как человека преданного. Говорит он этими качествами в своего батюшку пошёл.

Данишевский, тоже выглянув в окно и увидев человека внешне очень похожего и лицом, и телосложением на пристава василеостровской части, но гораздо моложе и одетого в цивильное, пробормотал:

– Нечто подобное я и предполагал.

Баев, окончательно собравшись, начал прощаться:

– Ну-с, Дмитрий Александрович, будем расставаться. Спасибо за приятное время провождение в дороге, спасибо, что не погнушались старческой болтовнёй.

Данишевский искренне откликнулся:

– Что вы, мне было крайне приятно с вами общаться. Доброго пути вам и дальше.

Баев произнёс растроганно:

– И вам так же счастливо добраться до места.

После ухода Петра Ивановича, Данишевский принялся рассматривать из глубины купе, чтобы не быть замеченным, управляющего имением Оболенского: «А ведь твой батюшка тогда не постеснялся об меня ноги вытереть, чтобы тебе уж больно сытное место приискать. А вот теперь такое стечение обстоятельств. Хорошо бы тебя яко бы такого „несообразительного, но преданного“ по отзыву Баева, как-то так использовать, чтобы через тебя зацепить и хозяина твоего, и батюшку».

В Благолепинск прибыли к вечеру. Яковлев, зная, что станция для него не просто конечная цель поездки, но и место теперешней службы, а значит и служебная квартира расположена где-то тут же, да и на перроне сейчас должен быть кто-нибудь из его новых подчинённых, решил обойтись без носильщика. Достав свой чемодан и дорожный сундучок, напоследок решил быть всë-таки вежливым с надоедливой попутчицей:

– Ну вот я наконец и добрался до места, госпожа Вилькен. Позвольте откланяться.

Катя с наигранной грустью откликнулась:

– А вы так и не стали называть меня Катрин. Ну что же, пусть так. Прощайте. Пусть вам сопутствует успех, мой дорогой.

– И вам всех благ и доброй дальнейшей дороги, – пожелал Андрей Платонович, памятуя, что соседка по купе поминала, что едет дальше него в Курск.

После того как Яковлев откланялся, и Катя убедилась, что он покинул вагон, она кинулась к проводнику, испытывая чувство паники: ей необходимо было сойти желательно незаметно для ротмистра пока не окончилась стоянка, но с еë многочисленным багажом она сама бы не управилась, ни тайно, ни явно. Поэтому для проводника была сочинена очередная история:

– Милейший! Будьте так любезны, сыщите мне носильщика. Но не ранее того, как народ схлынет. Не люблю толкотни простолюдинов. Да и желательно, чтобы ротмистра, что ехал со мной, так же не было. Уж очень навязчив был.

Проводник, понимающе улыбаясь, заверил:

– Не извольте беспокоится, мы с разумением, всë успеем сладить. Стоять будем час: паровоз к водокачке отгонят, там воды залить, да потом ещë угля загрузить. За это время все глядишь и разойдутся с перрона. Успеете барыня сойти без толкотни и суеты. А носильщика сыщем, как не сыскать.

Яковлева как оказалось у вагона ждали два станционных унтер-офицера. Один из них изображая рвение и радость от созерцания долгожданного начальства громогласно рапортовал:

– Вашвысокобродие, рекомендуюсь, унтер-офицер Шуляков, до вашего приезда исполнял обязанности старшего по команде. Команда для встречи Вашвысокобродия построена. Осмелюсь доложить по вверенной железнодорожной линии всё в совершеннейшем порядке. В среде служащих лиц заметно ревностное исполнение служебных обязанностей, при строгом соблюдении нравственности и дисциплины.

Яковлев скептически осмотрел «команду» из двух «служащих лиц», при чëм второе лицо явно старалось скрыть наличие винного перегара, дыша через раз и куда-то вниз. Решив сначала посмотреть, как эта пара покажет себя на службе, а уж потом при необходимости наводить строгие порядки, Андрей Платонович оставил самозваного начальника команды следить за порядком на вокзале, а благоухающего винными парами унтера забрал в качестве носильщика и провожатого до казённой квартиры.

Провожатый, в отличие от своего бравого сослуживца оказался немногословен, всë что из него удалось ротмистру вытянуть, так это то, что фамилия его – Ардалионов, а что до того «как ему здесь служится», был ответ: «Как Вашвысокобродие скажет, так и будет, нам своë толкование иметь недозволенно».

Добравшись до места, Яковлев, оставшись в одиночестве, повалился отсыпаться, рассудив, что имеет право на подобную награду за то, что ему пришлось терпеть свою болтливую и недалёкую по уму попутчицу.

Данишевского встречал Елохов вместе с ещë каким-то господином, по внешнему виду явно не купеческого сословия.

– Дмитрий Александрович, с приездом! Рад Вам, надеюсь с хорошими вестями по делам нашим? Впрочем, о делах позже! А пока рекомендую вам Делягина Прохора Михайловича, председателя правления нашего местного Земельного банка, компаньон мой, ну и ваш теперь тоже.

После взаимных приветствий и рукопожатий, Делягин сообщил:

– Князь, номер в гостинице для вас уже оставлен. Можем ехать на моей коляске.

Елохов подхватил:

– Предлагаю поужинать в городе в ресторации. Отметим, так сказать, ваше прибытие и начало совместных действий.

Данишевскому не хотелось так быстро «брать быка за рога», не осмотревшись и не прикинув сколько можно выжать из этой провинции без опасения быть пойманным, поэтому он решил отказаться, сославшись на усталость:

– Благодарю за предложение, но хотелось бы с дороги отдохнуть хорошенько. Прошу понять меня: в купе на диване толком не отдохнёшь, кроме того, дневная духота донимала. Окно из-за паровозного чада особо не будешь держать открытым. Умаялся, ей-ей умаялся. Мне бы сейчас умыться и спать. Так что не сочтите за обиду, господа, думаю, успеем совместно отобедать. Да и не раз.

Делягин понимающе закивал головой:

– Желанье гостя закон. А сейчас прошу к экипажу.

После чего все направились в сторону привокзальной площади, предоставив кучеру Делягина принять вещи Данишевского от проводника, а затем нагонять господ.

В дороге Делягин счёл необходимым извиниться:

– Вы, Дмитрий Александрович, не обессудьте. Это, конечно, не московский «Славянский базар», размах не тот, но для нашей провинции лучшее, что имеем. Тем более, что я изначально говорил Павлу Аркадьевичу, что вы могли бы у меня остановиться. Дом у меня просторный, а живу по-холостяцки один с прислугой. Но господин Елохов заупрямился: мол князь телеграммой просил номер заказать, так вот так тому и быть. Так что князь: может всë-таки ко мне?

Дмитрия Александровича перспектива оказаться «поднадзорным» не прельщала, а вот номер в гостинице давал возможность для большего манёвра и незаметного исчезновения при необходимости, поэтому он решительно запротестовал:

– Нет, благодарю, господа. Меня всё устроит. Я не настолько привередлив, как вы могли бы подумать.

Господа умерили свой гостеприимный пыл, и уже в гостинице, когда гостя разместили, Елохов, напомнил об обещании отобедать вместе, намекая, что у него имеется острая необходимость в совете от князя. Получив от Данишевского заверение, что о совместно обеде он будет помнить, Елохов и Делягин удалились.

После их ухода, Данишевский вопреки своим уверениям, что он крайне устал и непременно будет отдыхать, занялся тем, чем взял за правило заниматься на новом месте, а именно: оглядел весь гостиничный номер на предмет, где можно устроить тайники, но так, чтобы при необходимости не мешкая извлечь припрятанное из них. Поинтересовался куда выходят окна и далеко ли от них пожарная лестница, да и высоко ли от земли, если приведется прыгать.

Далее, так и не распаковав вещи, вышел из номера и принялся неторопливо блуждать по коридорам и лестницам всей гостиницы, как бы невзначай заглядывая в подсобки, проверяя запоры на дверях, ища чёрный выход. Сталкиваясь в подсобках с прислугой, извинялся, что ошибся дверью. Узнав всё, что его интересовало и составив для себя ещë несколько путей, как можно в случае опасности покинуть гостиницу, причём не с пустыми руками, он наконец решил, что можно и возвращаться к себе в номер на второй этаж.

На лестнице его ожидал сюрприз: впереди, в сопровождении гостиничного лакея с чемоданом и шляпной коробкой торопливо шагала всë та же незнакомка, с которой он ехал в одном поезде, а ранее видел у Буткевича. Девушка и лакей прошли к двери номера соседнего с номером Данишевского. Лакей, открыв двери, пропустил постоялицу в номер и занеся багаж, с возгласом «Я сей минут за остальным!» кинулся вниз в фойе. Дмитрий Александрович смотрел несколько секунд на оставленную приоткрытой дверь соседнего номера, прикидывая что-то, но затем прошёл к себе.

Когда лакей окончательно ушёл, Катя, заперла двери и кинулась на кровать, поспешив свернуться в клубок под одеялом. Несмотря на то, что в комнате было по-летнему тепло, еë бил нервный озноб и казалось, что ступни ног и руки замерзают, как на осеннем ветру.

Немного повсхлипывала: «Господи, да будет ли этому конец. И если будет, то когда и какой?» Затем нервное перенапряжение и усталость взяли своë, и она окунулась в сон, как оказалось уже знакомый ей, где она пыталась идти по коридору в каком-то доме на женский плач и стоны. Вновь в конце она видела в комнате, освещённой свечами, кровать, на которой лежала её парализованная сестра Людмила, призывая к себе. И, как и раньше что-то неуловимое возвращало Катю в свою спальню, откуда она вновь пыталась повторить весь путь на помощь к сестре. Но теперь она не доходя даже до еë спальни, оказывалась на том же месте, с которого всë начиналось. И так происходило, кажется, бессчётное количество раз, только с каждой попыткой еë путь всë укорачивался и укорачивался… И она уже припоминала, что ещë чуть-чуть и она уже сама должна оказаться навсегда прикованной к кровати, поэтому лучше бы остановиться и больше не пробовать идти, а просто лежать, просто лежать… но что-то заставляло еë подыматься, заставляло идти, а затем незримо возвращало назад, чтобы она точно почувствовал, чем это завершится и как скоро завершится.

Данишевский заканчивал с обустройством: то, чему было положено висеть в шкафу, было развешено; то, чему было положено быть расставленным, было расставлено; то, чему было положено быть припрятанным от любопытных глаз гостиничной прислуги, было припрятано в намеченные тайные уголки.

Неожиданно за стеной, смежной с номером незнакомки послышалось не то неясное бормотание, не то всхлипы. Дмитрий Александрович недоверчиво прислушался, затем подошёл ближе к стене, чтобы проверить: не померещилось ли? Всхлипы и неясное бормотание стали явственней. Данишевский, грешным делом, подумал: уж не привела ли девица любовника? Но тут всхлипы закончились звуками, которые ни с чем не спутаешь: за стеной прочищали нос. Затем раздалось ещë парочка хлюпаний, как бывает, когда человек после долгих слёз начинает успокаиваться и берёт себя в руки. После чего с минуту было тихо, далее какой-то неясный возглас и шлёпанье босых ног по полу, после чего всë затихло.

Дмитрий Александрович недоумённо пожал плечами и отошёл на середину комнаты, постоял там в некоторой задумчивости, ожидая сам не зная чего. Но ничего больше не происходило, оставалось только ложиться спать, что и было сделано с твёрдым решением на утро свести знакомство с соседкой, хоть из чувства любопытства к хорошенькой девушке, хоть из профессионального интереса – как никак «коллеги».

Глава 2

Как завязываются знакомства и рождаются слухи

Странная штука человеческое мышление: казалось бы, какая связь, может быть, между истеричным плачем с бессвязными словами жалобы на судьбу и вполне рационально сформулированной идей мошенничества. Тем не менее, наплакавшись и от собственных страхов, и от ночного однообразно повторяемого кошмара, Катя неожиданно для себя придумала как попытаться достать денег помимо общения с местным банкиром господином Делягиным. Поэтому, не дожидаясь утра, она кинулась босиком к столу и отыскала там письменный прибор с наполовину высохшей чернильницей и плохоньким пером, царапавшим самую дешёвенькую серую бумагу из числа тех, что кладут постояльцам для записей во всех провинциальных гостиницах.

Торопясь, чтобы не потерять мысль, она сделала несколько вариантов будущих газетных объявлений, урезая текст, как только можно, так как справедливо предполагала, что оплата будет за каждое слово, а в деньгах она была ограничена.

Наконец добившись как ей казалось наиболее приемлемого варианта, она вновь легла спать, совершенно успокоившись и с твёрдым убеждением, что встречаться с банкиром пока не стоит торопиться, а вначале нужно опробовать как неожиданно пришедшая на ум затея даст прибыль.

Утром, приведя себя в порядок, она уже собиралась вызвать кого-нибудь из гостиничных слуг, чтобы поручить отнести в местные газеты объявления, как в дверь постучали.

Предполагая, что это кто-нибудь из обслуги, она даже обрадовалась, что задуманное можно так быстро сладить, но к еë удивлению на пороге стоял мужчина лет тридцати, по виду явно не бедный и уж точно не прислуга. При виде его у Кати вырвалось недоумённое:

– Вы кто? Что вам угодно?

Мужчина с доброжелательностью отозвался:

– Прошу прощения за беспокойство. Разрешите представиться – Данишевский Дмитрий Александрович. По стечению обстоятельств так же постоялец этой гостиницы и ваш сосед.

Катя решила, изобразить приветливость с долей игривости:

– Ах вот как! И чем вы объясните свой визит ранним утром к незнакомой даме? Только ли тем, что оказались с ней по соседству?

– Исключительно этим. Прошлой ночью мне послышался женский плач из-за стены. Звук шёл из вашего номера и я…

Упоминание прошлых ночных тревог Кате было явно неприятно, и она решила пресечь подобное обсуждение:

– Вот именно, что вам послышалось. Уверяю, что у меня не было и нет причин плакать по ночам. Так же, как и в иное другое время.

Сосед попытался ещë что-то уточнить:

– Возможно, мне действительно только послышалось или же…

Но Катя оборвала его:

– Или же вы придумали несколько экстравагантную причину для знакомства. И будем считать, что вы меня своей уловкой в некоторой степени заинтересовали. На том пока и остановимся.

После чего бесцеремонно захлопнула дверь, затем некоторое время постояла, прислушиваясь к происходящему в коридоре. Услышав наконец удаляющиеся от двери шаги, облегчённо вздохнула и отошла в глубь комнаты, решив, что пора и делами заняться. Подёргала шнурок звонка для вызова прислуги и дождавшись через некоторое время стука в дверь, с некоторым опасением (вдруг незваный соседушка вернулся) пошла открывать. На этот раз за дверью стоял гостиничный слуга, из числа тех личностей, про которых можно с уверенностью сказать, что имея подобострастно-глуповатый вид, они сами себе на уме и выгоды своей при случае не упустят.

Катя пригласила его входить, плотно затворяя за ним дверь:

– Входи, милейший. Как звать тебя?

Слуга с готовностью откликнулся:

– Аким, к услугам вашей милости.

– У меня до тебя будет просьба.

– С нашим удовольствием исполним.

– Скажи: городские газеты у вас с объявлениями для местных жителей имеются?

– Так точно-с. «Благолепинский листок» и «Губернская молва» объявления печатают-с.

– Вот и прекрасно. Мне нужно чтобы там завтра появилось объявление. Можешь сейчас заняться этим? – обрадовалась Катя, протягивая слуге заготовленные листки бумаги с текстами.

– Сделаем-с. Однако в газетах оплату запросят, да и …, – при этих словах слуга выразительно посмотрел, намекая на своë вознаграждение.

– Непременно. Вот деньги. Как думаешь: этого достаточно будет чтобы дня два в утренних и вечерних выпусках печатали?

Аким торопливо припрятал деньги и ответил уклончиво:

– Не извольте беспокоиться, всё исполним сейчас же и в лучшем виде.

Возможно, Катя невольно переплачивала, но сделанного было уже не вернуть. Однако она помимо уже данного поручения решила выведать попутно ещë кое-что:

– Вот еще: ты постояльца, что сосед мой, знаешь?

– Того что полный постарше или молодого повыше? – уточнил Аким.

Катю взяло некоторое сомнение от подобного выбора:

– Молодого, наверное. Даниш… Не упомню как точно.

Аким радостно подхватил:

– Точно молодой. Данишевский. Довольно обходительный приятный господин. И перед нашим братом не чваниться, хотя и князь.

Последнее замечание несколько смутило Катю, и она решила уточнить:

– И что он: прямо-таки князь или так себе, просто князь?

Аким изобразил сомнение на лице:

– Ну… даже и не знаю…

И замолчал выжидательно глядя на Катю, та, поняв его намёк, мысленно чертыхаясь, раскошелилась ещё на монету.

Деньги помогли слуге откинуть все сомнения, и он оживился:

– По поводу данной личности слухи ходят, что персона значительная. Его ввечеру наши местные тузы привезли, они же ему и номер заказывали. Объяснялись с ним с крайним уважением.

– Да? Даже так? Ну так иди.

После ухода этого гостиничного прохвоста, Катя задумалась: «Надо же, ещё один князь. И тоже Дмитрий. Не иначе тоже с детства Митяшей кличут. Везёт нам Ковырухиным на князей: то Оболенский, теперь Данишевский. Чем только это очередное стечение обстоятельств мне на этот раз аукнется?»

Тем временем гостиничный прохвост, довольный тем, что день начался с неплохого денежного приварка шагал по улице в сторону редакции одной из местных газет, выполняя поручение Кати – дать объявление. По пути его нагнала коляска с поднятым верхом и оттуда его окликнули:

– Эй, воробышек, лети сюда.

Коляска эта была знакома почитай каждому в городе и принадлежала местному обер-полицмейстеру Красовскому, поэтому Аким, не раздумывая, на ходу вскочил в коляску и по знаку устроился рядом с Красовским, но при этом всем своим видом давая понять, что он несмотря на приглашение, исходящее от такой персоны, границы дозволенного для себя понимает и чины чтит.

Обер-полицмейстер с некоторым неудовольствием поинтересовался:

– Что-то давно ты не залетал почирикать о том, что твориться у вас там. Не возгордился ли? Я ведь как похлопотал, чтобы тебя к месту пристроить, так и иное словечко хозяину твоему могу замолвить.

Аким, со всей подобострастностью на какую был только способен, заверил:

– Ваше Высокородие, Богом клянусь и в мыслях такового не было. Я Вашу заботу всегда помнить буду, милостивец Вы мой. А в эту неделю не пришёл, так как не поспеваю: хозяин часть людей рассчитал за нерадение, мне теперь приходиться за троих крутиться.

Красовский недовольно забрюзжал:

– Мне до таких мелочей дела нет. Ты там хоть наизнанку выворачивайся, а ко мне с докладом изволь вовремя являться. По улицам шлындать бездельно как сейчас, время находишь.

Аким изобразил некое смятение от того, что вызвал неудовольствие важной персоны:

– Вот напрасно подозрение имеете-с на меня в бездельном фланировании. Я с поручением нашей постоялицы в типографию торопился. Она желает объявление дать, вот изволите видеть и запиской с текстом снабдила.

После чего, пошарив в кармане, достал одну из Катиных записок для редакций газет и передал Красовскому, тот равнодушно проглядел текст объявления и вернул листок бумаги.

– Пусть так, но то, для чего ты там поставлен – не забывай исполнять. Что ещё там в гостинице делается? Подозрительного кого не примечал?

– Никак нет-с. Пока всё чинным путём идёт, публика добропорядочная заезжает. Даже один князь имеется, Данишевский ему фамилия. Его наши господа Елохов и Делягин вчера привезли на проживание.

Эта новость Красовского явно заинтересовала:

– А с чего это они такую заботу к приезжему выказали?

– Не могу знать-с. Он только с вечера заехал, пока не проявлял себя никоим образом.

Красовский недовольно поморщился от нерасторопности своего агента:

– А ты не жди пока он сам тебе покажется – покрутись рядом, послушай, принюхайся. И к вечеру завтрашнего дня ко мне. Только не с пустыми слухами, а с чем серьёзным. А то ведь я могу подумать и заменить тебя на кого иного. Скольким там, говоришь у вас уже от места отказали? Понял меня?

Гостиничный прохвост, изобразив смирение и трепет перед начальством, заверил:

– Точно так-с, всё понял, всенепременно разузнаю всю подноготную этого князя и к Вам.

На что в ответ получил снисходительно:

– Вот то-то. А сейчас прыгай куда прыгал, воробышек.

Аким соскочил на ходу с коляски и провожая её взглядом, совершенно не расстраиваясь подумал: «От же присосался как клоп. Ну так и мы не дураки, свою выгоду соблюдать умеем».

Для Яковлева это же утро началось с показа во всей красе помещений Жандармского станционного управления: грязный пол, пыль на стенах и окнах, кое-где облупившаяся краска на стенах. В качестве провожатого выступал унтер-офицер Шуляков, который, как и накануне в присутствии начальства был многословен и деятелен.

– Вот изволите видеть, Вашвысокобродие, наше хозяйство, – пояснял Шуляков ведя ротмистра по узкому коридору, поочередно открывая двери в боковые комнаты. – Энто дежурная комната. Считай все там и обретаемся. Тесно, но если надо в холод согреться, чайку попить, то можно втиснуться. А тут двери вахмистрской. Я уж пока за старшего был, там обосновался. Так теперь мне оттудова съезжать?

– Думаю, пока нового вахмистра нет, то можешь оставаться, – разрешил Яковлев, мысленно надеясь, что Звягинцеву не придётся долго рыскать инкогнито где-то здесь по округе. – Ладно, кабинет мой показывай.

– А, так это мы мигом, – и Шуляков трусцой пробежал мимо двери в камеру для задержанных в конец коридора. Остановившись у запертой двери и некоторое время повозившись со связкой ключей, открыл еë.

– Вот, Вашвысокобродие, прошу.

Андрей Платонович от порога оглядел комнату. Она выглядела пусто и пыльно: старый покрытый зелёным сукном стол, три стула для хозяина кабинета и посетителей. В углу несгораемый шкаф с оставленным в замочной скважине ключом. Яковлев прошёлся к столу, поочерёдно выдвинул ящики. Там было только несколько папок, даже не заполненных документами. В незапертом несгораемом шкафу нашлось несколько больше разнообразия: кроме графина без пробки, там ещë находилась пара стаканов.

– М-да, судя по всему, дел у вас тут было не так уж чтобы себя утруждать, – заметил ротмистр, усаживаясь за стол, не приглашая унтера садиться, оставив того так и стоять посередине комнаты.

На подобное замечание Шуляков обиделся:

– От чего же. Делов завсегда хватает. Сил много прикладываем. Но мы с разбором дело ведём. Сопляков каких или по пьяни шумных просто вздуем, да взашей. В арест брать канители не оберёшься. Но и, разумеется, хитрованство всякое пресекать приходиться.

– Это какое же?

– Да вот хоть, к примеру перед Пасхой случай был. Мужик на колени прям на путях встал, в версте от станции. Машинист, конечно, паровоз останавливает: не давить же душу христианскую. Мы на дрезине туда и мужичка в оборот. Чего, мол, поезду мешаешь? А тот сказывает, что ехать желал, да Бога молил, чтобы дал такую милость: поезд остановил для него. А Господь будто сподобился милость свою явить и остановил. Дурака корчит, паскуда. Пассажиров и паровозную бригаду в волнение ввёл, а сам вроде блаженного в непонимании находится о содеянном. Вот мы, да паровозные, ну ещё кое-кто из пассажирской публики дали ему ума, чтобы не считал всех дураками.

Подобная служебная деятельность развеселила Яковлева, и он насмешливо заметил:

– Я как погляжу, что у вас тут интересная жизнь.

Шуляков, увлёкшись рассказами не заметил насмешки и попытался продолжить:

– Ваша правда. А вот ещё случай был…

Но что за случай был Яковлеву не довелось узнать, потому что в кабинет вошёл мужчина лет за сорок в форме железнодорожного агента и не представляясь с волнением сообщил:

– Э-э-э, простите, тут такое дело: минут двадцать назад прибыл грузовой состав с почтово-багажным вагоном. Вагон закрыт и опломбирован. Но из вагона доносится какой-то шум. Там явно кто-то есть. Похоже грабят. Возможно, казначейский денежный сундук. Может быть и иной какой ценный багаж.

Яковлев уточнил обеспокоенно:

– Состав с тем вагоном где стоит?

– У пакгаузов.

– Идёмте, покажите, – засобирался ротмистр и уже обращаясь к Шулякову приказал, – А ты давай за вторым и оба пулей к пакгаузам. Место знакомо?

Шуляков откликнулся:

– Обижаете, Вашвысокобродие, сыщем непременно.

Шагая по железнодорожным путям до пакгаузов, добрались быстро. Там действительно стояло несколько вагонов, отогнанных с основного пути. Возле почтово-багажного суетилось несколько крючников1, не зная, что предпринять. Увидев начальство, притихли, выжидательно поглядывая на ротмистра, тот подходя к вагону, прислушался:

– Вроде тихо. Затаились что ли?

Почти тотчас же подбежали запыхавшиеся Ардалионов и Шуляков. Адресуясь к ним, Яковлев распорядился:

– Праздную публику отгоните отсюда для безопасности, – и тут же поправился, обращаясь уже к железнодорожному агенту. – Только пусть кто из крючников пломбы с дверей сорвёт, но сами двери не трогает.

Когда всë было исполнено, ротмистр приказал:

– Ну что, револьверы наготове? Шуляков, открывай помалу. Да пригибайся, голову в проём не показывай. Мало ли что.

Уже было собрались открывать, как позади всех раздался восхищённый голос:

– Ой, а кровя то сколь накапало под вагоном!

Шуляков испуганно отскочил назад:

– Чего? Какие кровя?

Яковлев, обернувшись увидел какого-то зеваку и зашипел

– Это кто? Какого чёрта он тут делает? Я же сказал, чтобы всем уйти.

Ардалионов, от которого ротмистр после вчерашнего общения и не ожидал большой сообразительности, вдруг рассудительно принялся пояснять вполголоса:

– Да тутошний он, фамилия ему Вездесущев будет. Живёт неподалёку и вечно шатается без дела. А ну пошёл, а то будет тебе самому юшка из носа! – после чего заглянув под вагон с удивлением подтвердил, – А ведь и верно: чего-то капает.

Вездесущев как ни в чëм небывало, не обращая на сказанное Ардалионовым, зачастил:

– Вот я и говорю, натекло кровя! А можно мне поглядеть? Мне же только из познавательных соображений глянуть как варнаков побьёте.

Шуляков, видимо от смущения что его напугал какой-то любознательный шалопут, с угрозой рыкнул:

– Ты не понял? Уйди, а то через тебя грех на душу приму, самого пришибу!

Вездесущев поняв, что возможно его действительно будут бить, обиженно ворча, шмыгнул за пакгауз в компанию к крючникам.

Яковлев, успокаиваясь выдохнул:

– Вот же баламута не ко времени принесло. Давай открывай дальше.

Шуляков вновь взялся за двери вагона, с осторожностью сдвигая их. Подождали – ничего не происходило. Стоящие по сторонам от дверного проёма Яковлев и Ардалионов осторожно заглянули внутрь – там царил разгром: некогда явно аккуратно сложенные штабеля коробок и ящиков были повалены. Часть из них была смята, по полу растекались лужи чего-то жидкого.

Яковлев крикнул:

– Эй, есть кто? Покажись и выходи подобру.

Ардалионов решил пригрозить:

– Выходи, а то стрелять зачнём!

Тут на ротмистра дохнуло не с чем не спутываемый запах застарелого перегара. Яковлев с подозрением воззрился на Ардалионова:

– Никак водкой тянет?

Ардалионов принялся оправдываться:

– А чего сразу я? Я сегодня и ничего.

Шуляков прислушался к звукам, исходящим из глубины вагона:

– Вроде похрапывает там кто.

Ардалионов обиженно забубнил:

– Вот, может кондуктор нализался, залез в вагон, да за багаж завалился спать. Его не заметили, да так и отправили. А он малость очухался, вылезти испробовал, пошумел, да теперь опять в беспамятстве храпит, а вы всё на меня думать изволите.

Яковлев решился:

– Ну так посмотрим, кто там.

Яковлев, а за ним следом Ардалионов осторожно направились внутрь вагона, Шуляков же предусмотрительно остался снаружи, даже на всякий случай отодвинувшись в сторону от двери. Жандармы, осторожно перешагивая по вагону через разбросанный исковерканный багаж постепенно перемещались на звуки храпа. В конце концов в дальнем углу среди ящиков обнаружился мирно похрапывает средних размеров медведь.

Ардалионов, не сдержавшись удивлённо выдохнул:

– И откуда он взялся?

Шуляков всë так же не приближаясь близко ко входу окликнул:

– Что там?

На что получил от Ардалионова раздражённое:

– Поди сам посмотри, чего запрятался.

Шуляков нехотя залез в вагон и подходя к остальным развеселился:

– Так вот это кто у нас такой в зюзю нализался. Это, Федот, тебе напарник таперяча будет. Друг дружке наливать будете.

– Да пошёл ты с шутками своими, – огрызнулся Ардалионов и уже обращаясь к ротмистру спокойнее заявил. – А делов он тут натворил. На полу не иначе вода: пожарный куб разворочен. Это его с перепоя сушняк замучил, вон как от него перегаром несёт.

Яковлев распорядился:

– Ладно, пошли все наружу. Зовите путейских.

Выйдя из вагона, Шуляков помахал выглядывающим из-за пакгауза железнодорожному агенту и крючникам, что могут подходить. Те опасливо приблизились, следом за ними увязался и Вездесущев.

Яковлев пояснил подошедшим:

– Медведь пьяненький храпит. Похоже водкой опоили, да в ящике в багаж сдали. Думали, что он до места продрыхнет, а он видно проснулся, тюрьму свою разломал: пить захотел. Куб с водою вскрыл, напился, да опять уснул с перепою. Вы какую-нибудь мешковину или брезент подыщите, да вытаскивайте его. Только куда его теперь?

Из-за спин крючников высунулся Вездесущев с предложением:

– А под городом табор стоит. Надобно его цыганам отдать.

Осмелевший Шуляков после того, как опасность вроде как исчезла, гаркнул:

– Ты ещё здесь? А ну, брысь!

Вездесущев вновь спрятался за спины крючников, но не ушёл, решив остаться до конца событий.

– Сыщите по бумагам отправителя. Да надо перечесть, что попорчено. Зайдёте как управитесь ко мне. Будем оформлять всё это, – попросил Яковлев железнодорожного агента и только теперь спохватился. – Да, позвольте, мы же с этой суетой так и не познакомились.

– Действительно, знакомимся при обстоятельствах более чем странных. Рекомендуюсь – Полухин Фёдор Николаевич. Как железнодорожный агент в должности весовщика состою шестой год с того момента как станцию построили.

– Приятно познакомиться. А меня зовут Яковлевым Андреем Платоновичем. Чином как видите ротмистр. На станции вашей и суток не пробыл, так что получается осматриваюсь пока.

Вместе двинулись в сторону вокзала, оставив крючников заниматься медведем под присмотром вновь принявшего самоуверенно-командный тон Шулякова.

Спустя час на улице Благолепинска произошла встреча, впоследствии всколыхнувшая весь город не менее чем на сутки: добравшийся со станции Вездесущев отыскал свою извечную единомышленницу Мещанкину и нарвался сразу же на громогласные попреки.

– Ну и где тебя носит, ирод? Уговаривались же и на второй день идти на свадьбу к Кузякиным. Из-за тебя всё действо пропустим и голодными останемся!

На что Вездесущев таинственно сообщил:

– Тихо ты, труба иерихонская. Безделица теперь вся эта свадьба. Вот у меня новости, так новости. Беглые варнаки с кистенями, да револьверами на станции вагоны грабить учли, а жандармы их как есть всех в чистую побили. А те в ответ жандармов. Тоже в чистую. Кровищи! О, как!

Мещанкина боязливо перекрестилась:

– Свят, свят. Спаси и сохрани, Господи нас от лихих людей и дел их греховных. А чего же мужики путейские не встрянули?

Вездесущев смерил соратницу по поиску и доставке новостей надменным взглядом:

– А кому охота смертишку принимать за так? Жандармам по службе полагается лбы подставлять, вот они с варнаками и сцепились, а путейским что за забота до того?

После чего оба на несколько секунд замолкли, глядя друг на друга, как будто что-то обдумывая, затем не сговариваясь бросились в разные стороны, натыкаясь на кого-то из прохожих и торопливо что-то нашёптывая, затем перебегая к следующему встречному. Через несколько минут на улице начали собираться группы обывателей, обсуждающих столь диковинное и страшное событие, дополняя и переиначивая его всяк на свой лад. Как и следовало ожидать появился городовой и попытался пресечь недозволенное властями скопление народа, но услышав от собравшихся причину происходящего, забыв о том, что и как необходимо пресекать, в изумлении побежал с рапортом к начальству.

На станции в жандармском управлении Яковлев совместно с Полухиным заканчивал заниматься совместной канцелярщиной по происшествию с почтово-багажным вагоном.

В завершение Андрей Платонович поинтересовался:

– Дороге убытки покрывать не придётся перед иными отправителями за Мишкин разгром?

Полухин заверил:

– Ни в коей мере. Подведём под пункт третий «Правил о перевозке грузов»: убыток возник из-за свойств самого груза, следовательно вина хозяина, на него все убытки остальных и определим.

Дверь в кабинет с шумом распахнулась. На пороге с мрачным видом стоял человек в обер-полицейском мундире, позади него в проёме двери мельтешили ещë несколько полицейских. Яковлев, поняв, что перед ним его местное непосредственное начальство, которому он за всей этой сегодняшней катавасией не успел по прибытии и вступлении в должность представиться, вскочил с места за столом на вытяжку.

Обер-полицмейстер с раздражением мотнул головой в сторону Полухина:

– Цивильных персон прошу удалится.

Фëдор Николаевич засуетился:

– Разумеется, я всё понимаю – служба. Не буду мешать. Господин ротмистр, откланиваюсь!

– Двери закрой за собой! – понеслось ему вдогонку от полицейского начальника после чего тот прошёл к яковлевскому столу и сел на место ротмистра, оставив того стоять.

– Я здешний обер-полицмейстер Красовский. Извольте доложить, ротмистр, что за бойню вы здесь учинили? Вы здесь и дня не пробыли, а публику своими вагонными штурмами уже шокировали. Сколько убитых, кого удалось взять живьем из беглых татей?

Яковлев сдержанно рапортовал:

– Очевидно, вам неверно доложили. Вагон был, беглых каторжан не было. Соответственно трупов так же не имеется, арестован один. А именно – пьяный медведь, который с похмелья и разгромил почтово-багажный вагон изнутри, так как был в нетрезвом состоянии отправлен как багаж. Медведя, пока не отошёл от водки, крючники в брезент закатали и закрыли в пакгаузе. Господин Полухин, которого вы попросили удалиться, разыщет отправителя, додумавшегося послать медведя в ящике в Нижний Новгород, вероятно на ярмарку. Будем, очевидно, взыскивать убытки за учинённый разгром. Вот, собственно, и всё.

– Садитесь, ротмистр, – Красовский, подобрев указал на стул, на котором только что сидел Полухин. – Вот же народ у нас. По городу такие толки циркулируют, аж мороз по коже продирает. Мол на станции воровская ватага товарняк грабила, да вы с ней перестрелку учинили. Горы трупов, кровь меж вагонов ручьями. Прямо штурм Плевны. Я сюда ехал со своими и уже не чаял, что кого в живых увижу. Чёрте что вышло.

– Раз всё разъяснилось, разрешите представиться по случаю вступления в должность – ротмистр Яковлев. На железке первый день. Ранее начальствовал над полевой жандармской командой в Келецкой губернии Привисленского края.

– До жандармов где служить изволили?

– В уланах.

– В Балканскую воевали? Награды?

– Так точно воевал. Анна третьей степени на эфес, Владимир четвертой.

– Достойно. А по имени как будете, ротмистр?

– Андрей Платонович.

Обер-полицмейстер заговорил неторопливо уже как равный с равным:

– А меня звать Красовский Зенон Станиславович. В отставку вышел в чине подполковника из крепостной артиллерии. Пенсион положили скудный, а у меня семья, знаете ли. Дочери в возраст входить стали. Надо было о приданном задумываться. Вот и принял должность местного обер-полицмейстера. Да и губернский город это уже не то, что гарнизонная крепость или ваша полевая команда. Тут возможности предоставляются более широкие. Послужите у нас, думаю оцените.

Красовский со значением посмотрел на Яковлева, прикидывая: как тот отнесётся к намёкам.

Часам к одиннадцати Аким вернулся в гостиницу и забежал в номер Заславской с отчетом о своих трудах:

– Вот, барыня, как и обещал: поручение исполнил, объявление уже сегодня в вечерних номерах будут. Вот и квитанции от двух типографов, – получив за труд, не упоминая об оставшейся сдаче после оплаты в редакциях, заверил, – Покорнейше благодарю. И в дальнейшем, коли чего, так я завсегда.

Катя поторопила его:

– Да-да, обязательно, а пока ступай.

Покинув номер Заславской, Аким с подобающим почтением постучался в номер Данишевского. Дождавшись, когда тот ему открыл, негромко и со значением сообщил:

– Ваше сиятельство, прощение просим за беспокойство, но не сочтите за вольность, хотелось бы слово с Вами перемолвить. Так сказать, в приватном порядке, без лишних ушей.

Данишевский молча отступил в сторону, пропуская Акима в номер и закрывая за ним дверь. Прошли в глубь номера, чтобы не быть услышанными за дверью. Аким заговорил в полголоса:

– Ваше сиятельство, исключительно из уважения к Вашей персоне, желаю сообщить: Вами наш обер-полицмейстер интересовались. На какой предмет не сказывал, но есть у него такой манер: иной раз о некоторых постояльцах желает знать. Так что прикажите ему сказывать про Вас?

Данишевского такой скорый интерес местного полицейского начальства неприятно поразил, однако решив, что перед этим гостиничным прохвостом стоит сохранять вид, что ему как честному человеку скрывать нечего, задумчиво произнёс:

– Что сказывать? Так правду и сказывай. Вот мол, такой-то приехал в Благолепинск, так как поставлен председателем правления будущей местной суконной мануфактуры. Дела имеет с господами Елоховым и Делягиным. Знаешь таковых?

– Наслышан. А может ещё чего иного для достоверности прибавить?

– Можно и для достоверности, – согласился Дмитрий Александрович и подойдя к шкафу, достал саквояж, поставил на стол, распахнул его и жестом подозвал Акима. – Гляди: тут акции той мануфактуры. В Петербурге печатанные, можешь достать, посмотреть.

Аким с осторожностью достал одну акцию из пачки, стал рассматривать.

Тем временем Данишевский продолжал:

– Можешь сказать, что пока меня не было, вещи мои осмотрел. Вот их нашёл. Думаю, ваш полицмейстер твоё рвение оценит. Полиция любит в чужом копаться. Ну, а за твою сообразительность и за уважение к постояльцам, прими «канарейку».

И Данишевский, достав из кармана портмоне, вынул рублёвую ассигнацию и вручил Акиму. Тот, кланяясь, попятился к двери:

– Благодарствуйте за рублик, Ваше сиятельство. И далее не изволите беспокоиться, я завсегда к Вашей приятственности буду.

После его ухода Данишевский задумался: «Что-то здесь быстро неуютно становится. Надо бы в дополнении к гостинице осмотреть окрестности, а то если приведётся, то и знать не будешь, как покинуть местное гостеприимство».

Недолго думая, собрался и отправился прогуляться, если только то, что проделывал бывший господин Сафонов, он же Сергеев, он же Авранша, а ныне Данишевский можно было назвать прогулкой. Выйдя из гостиницы, он некоторое время оглядывался, выбирая в какую сторону направиться, а затем неспеша двинулся вдоль улицы, присматриваясь ко всему окружающему, иногда заглядывая во дворы, проверяя: есть ли проходы дальше или дыры в заборах. При этом иногда натыкался на сторожевых собак, сушащееся на веревках развешенное бельё и жильцов домов, взирающих на чужака с подозрением.

Наконец кружными путями он достиг двухэтажного дома, возле входа в арку которого висело объявление на листе бумаги: «Сдаются во втором этаже чистые мебелированные комнаты, справляться тут». Данишевский, постоял в раздумье: «Пожалуй стоит обзавестись запасным жильем, а то софийских военных казарм, где можно было бы отсидеться в случае чего, как в прошлый раз здесь явно не сыскать» и вошёл в арку дома.

Общение с начальством не прибавило настроения Яковлеву: Красовский с глазу на глаз явно прощупывал ротмистра на предмет его отношения к чему-то постороннему службе. Может проверял на честность, а проверка была вполне возможна, так как ещë Оржевский упоминал, что бывший местный жандармский начальник был в чëм-то эдаком замешен. А может это была проверка иного рода – возможно Красовскому он был интересен для каких-то своих дел и тогда это было бы ещë хуже, чем проверка на честность, так как в случае, если долг службы Яковлева не позволит поддержать в чем-то обер-полицмейстера, то в его лице можно будет заполучить могущественного врага. Как действовать в подобном случае Андрей Платонович сходу не решил, но после всех утренних перипетий решил немного развеется, для чего отправился осмотреться на станции, чтобы хоть частично знать, что и как здесь устроено.

За исключением вокзала и перрона, остальная станционная местность выглядела довольно пустынно, лишь на запасных путях стояла пара вагонов, возле которых мелькали крючники и стояли телеги с бочками и мешками. Считая, что с этими он уже сегодня более-менее познакомился, а так как пьяных медведей в качестве багажных отправлений пока больше не предвиделось, то обойдя лужи возле паровозной водокачки, Яковлев решил присмотреться к дальним пакгаузам, за которыми виднелся пристанционный поселок.

Пакгаузы были закрыты и вокруг было безлюдно, Яковлев хотел было обойти их кругом и возвращаться, но заворачивая за угол столкнулся с девушкой, несущей в руке корзинку с прикрытой полотенцем какой-то снедью. Девушка, нахмурившись буркнула «здравствуйте» и хотела уже пройти дальше, но на Яковлева вдруг нашло какое-то ребяческое настроение, и он решил пошутить:

– Здравствуйте. Позвольте барышня, а что вы здесь делаете? Посторонние обыватели сюда не ходят. Только не уверяйте меня, что вы шли с пирожками к своей бабушке. Тут явно не лес и на вас нет красной шапочки.

Ничуть не смущаясь, девушка ответила:

– Я не посторонняя. Я – Варвара Фёдоровна Полухина. Меня тут все давно знают. У меня здесь батюшка служит весовщиком.

Андрей Платонович продолжил дурачиться:

– Это многое объясняет. Значит пирожки и горшочек масла предназначаются родителю в качестве обеда.

Варя не осталась в долгу:

– А вы, как и положено серому волку очень сообразительны. Хотя цветом не соответствуете.

Яковлев тут же подхватил брошенный намёк:

– А ну как же, как там принято вспоминать о нас: «И вы, мундиры голубые,

И ты, им преданный народ».

В ответ прозвучало ехидное:

– По службе интересуетесь поэзией или по строю души?

– Да, пожалуй, совершенно не интересуюсь. Уж очень ныне в ней всё однообразно. Либо стенают об отсутствии воли, либо смерть поминают.

И ротмистр, подражая какому-то исполнителю стихов продекламировал с завыванием:

«В костюме светлом Коломбины

Лежала мёртвая она,

Прикрыта вскользь, до половины,

Тяжёлой завесью окна».

– Ну а дальше не упомню, там что-то крайне печальное: тра-та-та-та.

Девушка теперь смотрела с некоторым любопытством:

– Это наш Гурков вам уже успел свои стихи презентовать?

– Нет, это стихи некого Случевского, широко известного в среде столичной экзальтирующей молодёжи. А кто это Гурков?

Варя пояснила:

– Это наш местный поэт, ну и иногда доктор. Однако читать его вирши после первых же строчек желания нет. До крайности смахивает на то, что вы так по-волчьи изобразили. Он за свой счёт стихи книжечкой напечатал, да всем и раздаёт. При встрече непременно и вам подарит. Так, подождите, вы, как и положено волку меня не заговаривайте. Мне идти надо. Тем более, что вы волк безымянный, хотя и при мундире.

– Извините. Действительно не представился. Яковлев Андрей Платонович, – спохватился ротмистр и продолжил с шутливой галантностью. – Позволите сопровождать? Так хоть цель у моего шатания здесь будет.

Варя с такой же шутливостью отпарировала:

– Позволяю. Странное времяпрепровождение для жандармского офицера: шататься просто так. А я думала, что вы в постоянных бдениях: крамолу искореняете, господ бомбистов ловите.

Яковлев наигранно вздохнул:

– Если бы так. Крамолу всегда искать проще, благо сейчас призывать пострадать за всеобщее счастье стало популярно. А я ищу вещи более приземлённые.

– И что же тут можно искать? Пыль, копоть паровозная, вон лужи возле водонапорной башни, шпалы.

– Если изъясняться на армейский фасон, чтобы произвести впечатление на барышень, то я произвожу рекогносцировку местности. А если по-простому, то знакомлюсь со станционными окрестностями. А то вот сегодня привелось к вагонам на запасные пути идти, а мне поводырь как слепцу необходим.

Варя подхватила:

– Это вы о происшествии с мишкой? Я слышала об этом. Может сейчас попрошу папеньку его мне показать.

– Да особо там и смотреть нечего. Его крючники в брезент закатали от греха подальше, да здесь вон в том пакгаузе уложили. Только морда торчит из кулька. Когда последний раз его видел, храпел не хуже простуженного пьяного мужика. Запах тоже соответствующий.

– Всё равно интересно было бы взглянуть.

– Интереснее другое: как его и чем кормить, когда окончательно в себя придёт. И куда его потом пристраивать.

– А вы его цыганам отдайте, они с медведями умеют управляться.

Яковлев скептически заметил:

– Мне сегодня уже предлагали. Только как-то нет желания их искать.

– Ну этих искать не надо. Если только слово оброните, что готовы его отдать, то они через людские слухи сами появятся.

– Пожалуй, это выход из создавшегося положения. Тем более, что ваш батюшка заверил меня, что хозяин груза после всех последствий, что мишка учинил, не вправе будет претензии предъявлять.

Завязавшуюся было мирную беседу нарушило появление подвыпившей растрёпанной женщины. Остановившись, та умильно воззрилась на Яковлева и Варю:

– Ой, ну прямо голубки. Так воркуют, что просто залюбуешься. Ну так и понятно, дело молодое.

Варя смутилась:

– Ну вот теперь тоже слухов не оберёшься. Не провожайте дальше.

И заспешила дальше в сторону, где шла погрузка в вагоны, в поисках отца.

Яковлев воскликнул ей вслед: «До свидания, Варвара Фёдоровна», но ответа не последовало. После чего ротмистр решил направить любопытство нежданно появившейся женщины в иное русло, чтобы действительно не пошло каких сплетен о девушке:

– Сударыня, вот вы то уж точно мне поможете, не то, что эта барышня.

Женщина заинтересованно насторожилась:

– От чего же хорошему человеку, да не помочь. А чего требуется?

– Да я же тут человек новый. Ничего не знаю. Вот пошёл по округе посмотреть. Что, да как. А пояснить и некому. Вы то, наверное, про всё тут знаете? – подпустил лести Андрей Платонович.

Женщина приосанилась:

– А то, как же. Я тут почитай ещё с девчонок обитаю. И родитель мой, царствие ему небесное, тут на железке робил. И мужик мой, царствие ему небесное тоже туточки робил. И племяш мой…

Яковлев подхватил ёрнически:

– …царствие ему небесное?

Женщина, не заметив насмешки, отмахнулась:

– Да Бог с вами. Живой он, как есть живой. Вот туточки и робит.

Яковлев продолжал:

– Мне вас прямо Господь послал. Как вас хоть звать-величать, спасительница вы моя?

– Евдокией кличут, а по фамилии Мещанкина прозываюсь.

– А давайте, сударыня, мы хоть с того угла начнём обходить, и вы мне всё подробнейшим образом живописуете тут и, если кто по пути попадаться будет, вы мне и про него расскажите.

И ротмистр, подхватив Мещанкину под руку, повëл еë в сторону противоположную той куда направилась Варя. Польщённая вниманием нежданного слушателя Мещанкина с готовностью последовала принялась рассказывать.

Данишевский, на сей раз назвавшись заготовителем Ильиным, сговорился с хозяином дома насчёт съёмной комнаты, при этом внося задаток на месяц предупредил, что вещи доставит позже, да и сам может бывать урывками, в промежутках между разъездами по губернии для закупок масла и кож. Хозяин заверил, что комната на весь оплаченный срок останется за господином Ильиным, на том и расстались.

Выйдя со двора дома через арку на улицу, Дмитрий Александрович вновь занялся уже привычным делом: осмотром окрестностей. Поблизости ничего особенного не обнаружилось: жилые дома с внутренними двориками, магазинчики-лавки, да аптека. Закончив с этой рутиной, повернул в сторону гостиницы. Мимо пронесся мальчишка-газетчик, выкрикивая зазывно:

– Вечерний выпуск! Столичные телеграммы! Итоговое описание громкого судебного процесса! Столичный окружной суд приговорил двух бывших управляющих Кронштадтского коммерческого банка к ссылке, одного к заключению на два года в работный дом! Князь Оболенский и ещё шестеро подсудимых оправданы присяжными! Публика встретила оглашение приговора аплодисментами и свистом!

Данишевский хотел было купить номер газеты, да передумал: и так всë было и раньше яснее-ясного, что князь Оболенский выкрутился как обычно. Да кстати и Баев в поезде подобному радость выказывал, словом, никаких сомнений теперь в том, что самому придётся заниматься князем вслед за ювелиром. Вопрос был только в том каким образом это устроить. Повторяться по примеру Буткевича с подкинутыми химикатами было бы явной глупостью, просто никто не поверит, скорее всего пострадает кто из слуг, на кого падёт подозрение. Значит нужна будет новая идея и скорее всего опять деньги.

Возвращаясь вечером к себе на казённую квартиру при вокзале Яковлев, размышлял о том, что в очередной раз он попадает в такую провинциальная глушь, что того и гляди обыденностью засосёт. Хотя и здесь некое жизненное движение имелось: медведей по ящикам распихивают, что конечно странно и ничего, разумеется, не меняет в его жизни по здравому размышлению. Уже который год он мотается по казённым квартирам, почти не отличимым друг от друга: маленькая комнатка со столом, стулом (иногда парой стульев), кроватью (раньше своей походной, теперь казённой).

Задумываясь об этом, Андрей Платонович вдруг остро ощутил тоску по дальнему дому, пусть неказистому родовому имению в понимании соседей, но именно своему дому. И уж, казалось бы, совсем не к месту и совсем без всякой связи с тоской по дому вспомнилась сегодняшнее знакомство у пакгаузов с девушкой. Что-то в этой встрече было непривычным. Наверное то, что она держалась независимо и не была навязчивой в отличие от иных. Тут же всплыла в памяти вчерашняя попутчица и Яковлеву стало смешно: «Будете ли вы меня вспоминать, Андре?» Вот волей-неволей вспоминаю».

С такими мыслями ротмистр добрался уже было до крыльца квартиры, двери которой имели выход прямо на улицу, как из-за кустов выдвинулся с озабоченным видом Звягинцев. Судя по всему, у него возникли какие-то сложности. Поздоровались, молча кивнув друг другу и чтобы не привлекать внимание случайных прохожих, Яковлев, открыв наконец двери, жестом пригласил войти гостя.

Внутри ротмистр, занавесив окно, зажёг лампу и только теперь заговорил:

– Здравствуй, Степан Игнатьевич, что-то не сложилось? Мы же уговаривались, что несколько дней ты со стороны посмотришь на местные дела. Неужто тут так всё хорошо, что вокруг станции никого сомнительного тебе не попалось. Быть того не может.

Ряженный вахмистр только вздохнул:

– Я по порядку. Значит, как я приехал, то который день ни до кого прибиться не могу. Веры нет чужаку – сами отходят, коли подсаживаешься. Думаю, надо авторитет себе делать: может хоть меня в участок загребут, глядишь и поверит кто из местных воров, что я продублённый – просоленный. Стал по перрону глаза мозолить нашим унтерам, надеялся, что хоть они меня в подозрение возьмут и арестуют, так через это и местные на меня глаз положат. Ан нет, и унтера мимо меня смотрят, будто я стеклянный.

Яковлев задумался:

– Думаю надо будет как лисе перед собаками хвостом помахать: на рысях перед их носом пробежаться. Тут только и вскинутся: кто такой, по какой надобности бежит? Это если поезда не будет в тот момент на станции. А то сочтут, что опаздываешь и опять не обратят внимание.

– А что, если кражу изобразить? – предложил Звягинцев.

Андрей Платонович засомневался:

– Схватить что ни есть попадя и бежать? А как потом мы тебя отпускать будем? Настоящий же потерпевший наличествовать будет, не объяснять же унтерам кто ты и с какой целью спектакль.

– Думаете им нельзя доверять?

– Пока я могу доверять всецело только тебе.

Звягинцев предложил:

– Тогда надо просто иметь что-то подозрительное в руках и бежать, опять-таки лучше по пустому перрону. Вот здесь унтера на дежурстве ровно псы легавые и вскинутся: добыча бежит – надо преследовать.

Яковлев с усмешкой осадил:

– Ну ты уж полегче о них отзывайся. О своих же ведь говоришь.

– Нешто, не узнают же. Значит я их маленько помотаю для азарта, а потом на виду дам себя схватить, чтобы с шумом, с гамом, чтобы потом разговоры по окрестностям обо мне пошли.

– Чем думаешь подманивать? Может я тебе чемодан свой дам? Глядишь, за поездного вора залётного сойдёшь?

Вахмистр отрицательно помотал головой:

– Да куда я с ним сейчас? Мне же опять под открытым небом ночевать, а тут чемодан. Увидит если кто, то заподозрить может: если украл, то почему сразу не скинул, с ворованным в открытую кто таскаться будет долго. А если мой, то, чего потом догонялки с михрютками устраивает? Не надо, завтра что-нибудь соображу на скорую руку. Вы то не сплошайте: меня выгородите, а то вот конфузия будет, если всё обычным порядком вскроют.

Яковлев заверил:

– Конечно выгородим. Паспорт же у тебя имеется. Ты главное перед мной тверди: ничего мол не знаю, повязали ни за что. В общем всё как полагается: глуп, туп и безопасен.

– Хорошо. Я вот об чём ещё сказать хотел. Я пока первые ночи на земельке ночевал, то один чудной склад в дальнем конце приметил. Они тут склады пакгаузами на военный манер зовут.

– И что тут чудного? Ну зовут и зовут.

– Так на склад или со склада днём грузят – разгружают, не торопясь, с перекурами, матюгами. И телег, и крючников на разгрузку сбирается несколько. А тут днём тишина, потом гляжу к полуночи подъезжает одинокая телега, при ней возница, да пара амбалов вышли навстречу из пакгауза, и несколько ящиков и корзин занесли внутрь по-тихому. В ящиках по звуку бутылки похоже звякали. И что самое главное, где-то через час в тот пакгауз народец, добротно одетый по одному, по двое захаживать начал. Всё мужчины. Женщин не было. Подъезжали на колясках, как сойдут, то коляски сразу уезжают и только к рассвету возвращаются.

Яковлев оживился:

– Интересно, ты приглядывайся ко всему, а там будем разбираться. От твоих весточка пришла, пишут, что послезавтра прибудут.

Степан Игнатьевич расстроился:

– Эх, чёрт, куда же им деваться как приедут? Не поспею я присмотреть что подходящее им под житьë. Нельзя же мне сейчас в семью явно показывать.

– Не думай об этом: я завтра в город отлучусь и что-нибудь временное подыщу, а послезавтра встречу твоих и на место свезу.

– Спасибо, успокоили душу. Так я пойду, Андрей Платонович?

– Удачи тебе, Степан Игнатьевич. Погоди, я лампу загашу, чтобы с улицы кто тебя на крыльце не приметил.

Погасив свет, Яковлев открыл входную дверь, некоторое время постоял на крыльце прислушиваясь и вглядываясь в сумерки, затем не заметив посторонних подал знак Звягинцеву и тот выскользнул из комнаты.

Глава 3

Как правильно пользоваться столом, привлекать внимание, лечиться «лекстричеством» и делать выводы о жизни

Человечество изобрело палку-копалку, колесо, порох и многое иное полезное и бесполезное. После чего отдельные представители человечества решили закрепить подобные достижения, создав специальные тяжёлые фолианты на эту тему: «Величайшие изобретения человечества». Но никто не заметил одного важнейшего изобретения – стола. То есть о его существовании все знали и даже иногда воспевали в прозе или в стихах. Но это так, по части кулинарных изысков, присутствующих на самом столе.

В то же время никто и никогда не задумывался о том какая это необходимая для человечества вещь – стол. Начнём с простейшего: под стол можно убрать всё ненужное, создав видимость порядка. Если на стол постелить большую скатерть, под ним или за ним можно спрятаться, а если низ стола закрыт большими сплошными панелями, то в этом случае получается очень хорошее укрытие, особенно для тех писателей, кто спасает от посторонних взглядов свои персонажи при создании комедий или детективов.

Мужчины обожают женские танцы на столе. Наверное, потому что, танцуя в паре с дамой, могут оскандалиться своей неуклюжестью или потому что к моменту таких представлений подобный «любитель» уже успевает утратить способность самостоятельно двигаться от выпитого и съеденного.

Но это все второстепенное и, следовательно, наносное. Главное в том, что стол помимо примитивной подставки для чего-нибудь, может являться мерилом власти. Самое неоригинальное, это когда маленькие начальники добирают авторитета, отгораживаясь от подчинённых большим столом. То есть некоторое понимание, что их стол является для них своего рода крепостью, откуда они могут отбивать атаки всех и вся, у них уже есть, но вот дальнейшего творческого развития у них в этом плане не наблюдается.

Хотя и здесь со временем намечался явный прогресс. До века шестнадцатого – семнадцатого, начальники имели глупость общаться с народом с какого-нибудь пьедестала, усевшись на виду у всех в креслице или на троне. Народ норовил не вовремя уцепиться за начальство, умоляя о справедливости, при этом испачкав его дорогостоящую одежду своими немытыми руками. Или же того хуже ткнуть, чем поострее, чтобы начальство на последнем выдохе могло произнести что-нибудь исторически-знаменательное для потомков и тем самым остаться в их памяти хоть таким образом.

Но уже тогда столы играли свою важную роль в иерархии людей, хотя и несколько своеобразно. Место, занимаемое за столом на пиру, давало понять любому, кто к кому и в какой мере благоволит. Если присутствующие располагались за разными столами, то тут уже играла роль близость к столу начальственного вельможи. Потом в процессе совершенствования системы была придумана награда – угощение с начальственного стола. Только угощение почему-то чаще всего обладало странным свойством укорачивать жизненный век облагодетельствованного подчинённого.

В последствии почти научное использование стола в создании начальственного облика продвинулись далеко вперёд. Согласно интуитивным представлениям, кабинет начальника должен быть громадным в длину, подобно тронным залам королей. Причём, если ранее наблюдалась закономерность: чем меньше королевство, тем больше тронный зал, то, теперь размер кабинета обязательно должен был соответствовать степени значимости и влияния начальства. Тех наглецов кои имели наглость расширять кабинетное пространство не по чину, осаживали в связи с потерей чувства меры.

Однако при любых размерах кабинета, его пространство, помимо начальственного стола, не должно было пустовать, чтобы не терялось должное впечатление для просителей от увиденного. Поэтому оставшееся пространство до двери должно быть застелено большим ковром.

Подобная система «начальственного стола» предназначена для двух целей: либо держать незначительного посетителя на расстоянии от своей персоны, что бы он остро ощутил свою ничтожность, либо показать значительному, что им недовольны. В исключительных случаях благорасположения к посетителю, начальственное лицо разрешало посетителю приблизиться, встав на ковёр или даже само поднималось из-за стен своей мебельной крепости и приближалось к посетителю, дабы отечески его поприветствовать или пожурить.

Кабинет господина Кельсиева Сергея Константиновича в губернаторском дворце был в меру велик, стол был в меру массивен, два кресла перед столом были в меру мягкими, а ковёр на полу в меру дорогостоящ. То есть всë было исключительно в меру, по той простой причине, что всë это как мерило власти полностью отражало ту роль которую играл господин Кельсиев в губернии, а именно: ни одно мало-мальски значимое дело в губернии не получало одобрения без его согласия, потому как из-за преклонного возраста и утомляемости от публичной общественной деятельностью (балы или благотворительные обеды в Охотничьем клубе), местный губернатор с трудом изыскивал время и силы только на заслушивание докладов о ходе дел в губернии и подписании готовых документов, но никак не на принятие решений.

Таким образом, кабинет господина Кельсиева согласно его статусу по неписанным правилам начальственного стола хоть и приближался к занимаемому губернатором, но не мог его превышать.

В данный момент в кабинете господина Кельсиева находился обер-полицмейстер Красовский, причём судя по его поведению можно было предположить, что чувствует он себя в этих стенах совершенно уверенно: вроде, как и с докладом пришёл, но расположился с неменьшим, чем хозяин кабинета комфортом в кресле напротив.

Со стороны могло показаться, что этих людей связывает неразрывная дружба, более того ходили слухи, что и породниться они могут в скором времени: у Красовского две дочери на выданье, а Кельсиев строил для сына дом, что не могло не означать, что наследника своего он явно намерен отпускать в самостоятельное семейное плавание.

Однако всë так виделось только со стороны, так как оба были людьми такого сорта, какие в случае опасности своему положению, посчитают что действовать исключительно как добросовестный «службист» для собственной пользы будет выгодней любой дружбы. Но сейчас разговор шёл явно на дружеской ноте.

– Ну, Сергей Константинович, побывал я вчера на станции. Толки по городу пустыми оказались.

– Однако не на ровном же месте они появились. Что там в самом деле случилось? – поинтересовался Кельсиев.

– Да так, анекдотец. Можешь сегодня посмешить губернатора на докладе. Кто-то умудрился пересылать по железке в Нижний Новгород, не иначе на ярмарку в балаган, пьяного мишку в ящике. Тот с перепоя и учинил некоторое буйство. А остальное обыватели доврали.

Кельсиев хохотнул:

– Действительно, анекдотец.

– Вот и я про тоже. В общем полицейского присутствия и не потребовалось, жандармы без нас разобрались.

Кельсиев посерьёзнел:

– Ну и ладно. А как тебе показался новый жандармский заправила?

Зенон Станиславович с сомнением возвёл глаза к лепному потолку, будто кто-то свыше мог развеять его скептицизм:

– Не понял я его. Предшественник его человеком с разумением был, а этот ещё куда заворачивать будет. Сам он мне о себе говорил, что воевал, награды имеет, после в Польше обретался. Шпигунов австрийских, слышь ловил.

– Ну размах у нас не прикордонный. Шпионов не сыщется. Да и иного шевеления мало, всё без суеты потихоньку ладненько – складненько само собой течёт. Авось, глядишь и пооботрётся ротмистр в серости житейской, – успокоил Кельсиев и предпочёл перевести разговор в другое русло. – Тут дело такое: у меня Елохов был.

– Вот как? И чего Елохе – пройдохе вдруг потребовалось?

– Приглашает завтра обедать в Охотничий клуб, а раз зовёт, значит просить что-то будет.

– То есть появляются возможности, – и Красовский выразительно потёр одну свою ладонь о другую.

Сергей Константинович согласился:

– Видимо не без того. Нужно будет только правильно себя поставить.

На что Красовский довольно улыбнулся:

– Всенепременно.

Часу в десятом утра Данишевский намеревался позавтракать где-нибудь в городе, а заодно прогуляться, но не бездельно, а с толком: в его посвежевшей после сна голове появилась некая мысль, требующая развития, а для это желательно было бы раздобыть кой-какие сведения.

Выйдя из своего номера, Дмитрий Александрович с удивлением заметил, что в коридоре перед номером его соседки переминаются с ноги на ногу двое разговаривающих между собой посетителя, одетых как среднего достатка мещанине. Данишевский прошёл мимо них в сторону лестницы на первый этаж и остановился возле неё, якобы желая покурить, но на самом деле прислушиваясь с любопытством к разговору. Тот шёл на первый взгляд странный, непонятно каким образом имеющий отношение к бойкой соседке.

– Пристанционный буфет это почитай, что прииск золотой: хозяйке положенное отдал, а что сверх того, то и твоё. А уж сколь будет того сверх – это уж токмо от тебя и зависеть будет, – рассуждал один из визитёров.

– Оно конечно так, только уж залог немалый платить сейчас надобно, – сокрушался второй.

– Сто пятьдесят рублёв, по-твоему, это немалый? Будто и не знаешь сколь посуда, да скатерти стоят. А ну как кто под шумок слямзит? Или мебель кто покрошит спьяну? Что же хозяйке за твою нерасторопность убыток нести? В Москве до трёхсот рубчиков залога хозяева берут на такое место принимая, – настаивал первый. – Да ты был ли где в буфетчиках?

Второй смутился:

– Да я токмо при трактире служил подавальщиком, но в люди выходить желание имею, а потому хочу при буфете состоять.

Его собеседник разочарованно протянул:

– Подавальщиком… не брат, так у тебя никакой амбиции перед хозяйкой не будет. Ты хоть сбреши, что ахфициянтом был в какой-никакой ресторации.

В этот момент дверь в номер соседки открылась и на пороге появился мужчина, который пятился в коридор, кланяясь:

– Так значиться барыня я смею надеяться?

Следом за ним в проёме двери показалась и сама постоялица соседнего номера:

– Не сомневайтесь, человек вы по всему видно с нужной сноровкой и пониманием, что ответственность на вас будет немалая. Опять же залог уплатили, так что одно место с жильём и столом, но без содержания несомненно будет за вами. В начале будущей недели загляните снова и расписку за залог непременно сохраните. К тому времени я думаю уже полный штат составлю и можно будет по местам всех определять.

И уже обращаясь к двоим ожидающим в коридоре, пригласила:

– Кто из вас следующий, проходите.

Один из визитёров юркнул в номер, притворяя за собой дверь, оставляя томиться своего собеседника в одиночестве. Данишевский спустился в гостиничное фойе и заметив скучающего Акима, жестом подозвал. Тот в предчувствии прибытка охотно подскочил. Дмитрий Александрович, кивнув вслед уходящему посетителю, полюбопытствовал:

– Что это за столпотворение моя соседка учинила? Как бишь еë?

Ответ был моментальным и обстоятельным:

– Госпожа Заславская вчера объявления в газетах пропечатала, что ей буфетчики требуются, мол по Сызранской-Рязанской железке буфеты обустраивает, людей толковых ищет. Так это все по объявлению интересанты являются.

Данишевский кивнул удовлетворённо:

– И все-то тебе известно в тонкостях, как я погляжу.

– Так для Вашей милости всегда готов к услугам. Только скажите, что нужно: всё сделаем-с, узнаем-с.

– Я помню, помню и ценю, – подав за услугу Акиму мелочь, Данишевский двинулся к выходу, размышляя: «А соседка моя дамочка бойкая. С простаков деньги стрясает, как с яблони яблоки. Да ещё и на доверие умело бьёт: „Расписка, зайдите как штат наберу“. Надобно и мне делом заняться, а то больших барышей с этого председательства мануфактурного похоже долго ждать придётся. Если ещë вообще дождусь».

Выйдя на улицу Дмитрий Александрович, еле-еле успел уклониться от двух бегущих обывателей, но вот третий впопыхах с такой силой налетел на Данишевский, что тот с трудом удержал равновесие лишь уцепившись за виновника.

Тот наскоро попытался было извиниться и бежать дальше:

– Прощения просим, ваша милость! Не по злобе учинил, а только в результате случайности!

Но Данишевский перехватил его посильнее за шиворот и встряхнул для острастки:

– Э нет, постой, братец. Ты хоть объясни: куда народ бежит, чего стряслось.

Мимо пронеслась какая-то женщина, по виду из прислуги, бросив на ходу:

– Вездесущев, ты опять во что-то встрял.

После чего женщина скрылась за углом, а тот которого назвали Вездесущевым задёргался пытаясь освободиться, нетерпеливо затараторив:

– Я же по делу бежал: купец Кузякин третий дён свадьбу дочери гуляет.

– И это, по-твоему, повод людей на улице сшибать?

– Так желаю поспеть узреть как тёща с невестой и свахой жениха бьют.

Данишевский поразился:

– Третий день всего как венчаны и уже? За что?

Вездесущев поняв, что без объяснений его не отпустят, обмяк, повиснув обречённо на собственном шивороте в руке этого серьезного на вид господина:

– Жених свахе выказывал желание, чтобы невеста непременно брюнеткой была, а его на смотринах в обман ввели – невеста крашенная шатенка. Товар мол подложный.

– С чего это он взял?

– Так за ночь невеста как есть все подушки головой извозюкала. Подушки черные, а волосы у ей таперяча сказывают, что стали полосами линялые. Жених заявил, что жениться более не согласный и свахе сговоренного не заплатит. И задаток мол, пущай вертает тоже взад.

Данишевский фыркнул:

– Прелестный у вас город. Не скучный. Да стой ты, не дёргайся! Куда тебе ещё торопиться? Ты и так уже все знаешь.

– Так интересно как жениха бьют по харе: до кровя или шутейно.

– Дикие понятия у вас. Чуть что «по харе». Ладно, знаешь где тут сыскать книготорговца? Или не слыхивал о таком?

Вездесущев обиделся:

– Чего это не слыхивал? Не дурной поди. По улице прямо и второй проулок налево. Вывеска в аршин висит, не проглядите.

После этого шиворот был отпущен со словами:

– Спасибо, братец, за разъяснение. Ступай, удачного тебе лицезрения семейной идиллии.

Вездесущев, почувствовав свободу, рванул прочь.

В лавке книготорговца было тихо и сумрачно: солнце сюда заглядывало только после обеда. При появлении покупателя, хозяин оживился:

– Чего изволите желать? Имеются книги философического содержания, ноты популярных романсов. А может желаете новейшие парижские романы. Могу предложить как на французском, так и в переводе, если затрудняетесь с языками.

Данишевский с языками не затруднялся, но и предложенным не заинтересовался:

– Да я как погляжу выбор у вас отменный, но меня пока иное интересует: нет ли у вас справочников домовладельцев по столицам.

– Как же не быть. У меня заведение солидное. Могу рекомендовать: «Московский адрес-календарь» за прошлый год. Имеется не только перечень домовладельцев, но указание на их сословие и оценка домовладений. Подобное имеется и по северной столице.

Получив согласие покупателя, хозяин книжной лавки попробовал развить успех в торговле:

– Может ещё что-нибудь интересует? Я наблюдаю в вас энергичность существования и очевидную образованность. Может аглицкими экономистами интересуетесь?

Данишевский уклонился от подобных премудростей:

– Любопытно было бы взглянуть, но не сейчас. Вот что, любезный, почтовой бумаги и конвертов к ней не сыщется у вас?

– Найдём-с. Сколько изволите?

Данишевский прикинул в уме перспективы грядущего дела и ответил:

– Думаю, не менее чем на тридцать писем надобно того и другого. Деловая переписка предполагается. Так что вы всё вместе со справочниками и сочтите, сколько там стоить будет.

Книготорговец расплылся в довольной улыбке:

– Приятно иметь дело с таким солидным покупателем.

Начало этого дня для Яковлева показалось унылым: в жандармском управлении с утра он никого не застал на месте, вероятно его подчиненные были где-то на вокзале, но идти искать их не было никакого желания. Андрей Платонович просто скучал у окошка в своëм кабинете, оглядывая окрестности. Смотреть особо было нечего, всë соответствовало определению, данному вчерашней случайной знакомой: «Пыль, копоть паровозная, вон лужи возле водонапорной башни, шпалы». Впрочем, и некоторое оживление имелось: пропыхтел маневровый, затем минут через десять вдалеке неторопливо прошли двое путейцев с ремонтным инструментом. Скука.

В дверь постучали, решив, что наконец появились его подчинённые, Яковлев откликнулся:

– Входите, где вас только носит.

На пороге вместо ожидаемых бравых унтеров появился железнодорожник в форменке станционного телеграфиста.

– Доброго здоровьечка, господин ротмистр.

Яковлев оживился, внутренне ожидая вновь чего-то неожиданного:

– И вам доброе утро. Что привело вас?

– Привели события малопонятные и странные. Третий день прерывается телеграфная связь на перегоне в сторону Тулы.

– Рвут провода?

Телеграфист отрицательно помотал головой:

– В том то и дело, что нет. Хотя поначалу я подобного и ожидал, когда позавчера с путейскими выезжал туда на дрезине вдоль линии. Но на пятнадцатом пикете, возле деревни Ячменëвки мы заметили на телеграфных проводах закинутые проволоки. Они, соприкасаясь между собой и замыкали линию.

– Думаете нарочно закинули, чтобы прервать телеграф?

– Совсем не то: там было две свободно свисающих проволоки. А впоследствии видимо ветром их перецепило между собой и линию перемкнуло.

Яковлев уточнил:

– И конечно проволокам там случайно взяться неоткуда?

– Именно что так. Мы всё восстановили как полагается, а вчера всё повторилось. Опять проехали туда. Всё тоже. Убрали проволоки, но сегодня связи вновь нет. Думаю, если поедем, ничего нового не обнаружим.

– Прямо злоумышленные действия, только несуразные какие-то.

– Я так же не знаю, что и думать, – согласился телеграфист. – Путейцы в раздражении, готовы прибить того, кто это творит. Им на дрезине руки отматывать качалкой, мотаясь туда-сюда, надоело. Надеемся на ваше содействие.

Яковлев задумался:

– Надо ехать туда. Смотреть по округе, может следы какие сыщем. Куда только мои запропастились. Вам, когда сюда шли, они не попадались на глаза?

– Видал, они метались по путям за кем-то.

Звягинцев петлял по путям между отдельно стоящими товарными вагонами и пакгаузами. Сзади топоча, пыхтели Ардалионов и Шуляков. Степан Игнатьевич с удовлетворением заметил, как за одним из пакгаузов мелькнуло лицо Васи-Дрозда, с любопытством наблюдавшим за погоней. За те дни, что Звягинцев слонялся неприкаянно по станции в надежде прибиться к какой-нибудь ватаге, он успел подметить, что у здешних босяков Вася-Дрозд в почёте, но по какой причине понять не удавалось. Теперь же, раз у того появился интерес, может удастся свести прямое знакомство. Но для подстраховки, чтобы как можно больше народу увидели, заинтересовались и разнесли по окрестностям россказни об этой погоне, Звягинцев, дав второй кружок вокруг пакгауза, где околачивался Вася-Дрозд, рванул к товарняку, в который перегружали мешки с телег.

Постепенно замедляясь, чтобы дать возможность преследователям его нагонять, он врезался в самую гущу погрузки, кого-то отпихивая, кого-то огибая, чем вызвал к себе раздражение. Это вместе с трелями свистков позади и воплями «Стой! Держи его!» будто сорвало стоп-кран и размеренное людское движение от телег к вагонам превратилось в агрессивную толпу, в которой каждый норовил садануть Звягинцева кулаком.

Степана Игнатьевича повалили на землю, при этом пакет округлой формы, который он всю дорогу прижимал к себе, вывалился из рук и закатился под одну из телег. Наконец набежали и задыхающиеся жандармские унтера. Ардалионов с досады встрял в общее избиение, принявшись пинать ногами Звягинцева, вопя: «Думал не поймаем, стрекулист? Врёшь! Завсегда поймаем!» У Степана Игнатьевича уже мелькала мысль, что он, пожалуй, переборщил с этой погоней и так запросто могут ему что-нибудь сломать или отбить, а то и совсем затопчут в горячке, но тут пришла помощь откуда не ждали – завопил Шуляков: «Пакет! Православные, у него пакет был! Куда он его кинул! Там бомба!»

Народ разом отхлынул в стороны, оставляя жандармов наедине с пойманным беглецом. После того как толкотни не стало, стал виден и пакет под крайней телегой. Шуляков, наклоняясь к Звягинцеву, почему-то шёпотом спросил:

– Она у тебя с запалом или так?

Тот пробормотал в ответ что-то невразумительное разбитыми губами, более смахивающее на ругательство, по крайней мере среди сказанного ничего уточняющего про запал явно не было.

Ардалионов, часто крестясь, медленно двинулся к телеге, затем так же медленно нагнулся и поднял свёрток. Крючники при этом отпрянули ещë дальше. Унтер бережно положил свёрток на телегу с мешками.

Шуляков опасливо поинтересовался:

– Федос, чего там?

– Да погоди ты. Дай отдышусь чуток. Сердце в груди дрыгается как курчонок под ножом.

После чего, постояв и успокоившись немного, Ардалионов начал осторожно разворачивать бумагу на свёртке. Когда последний слой бумаги был отвернут, взору предстала обычная круглая головка сыра. Ардалионов с досады плюнул и высоко подняв, показал всем собравшимся находку. В ответ грянул хохот. Шуляков начал поднимать Звягинцева дёргая за шиворот:

– Сукин ты сын! Чего же ты тогда убегал, когда я тебя на перроне только попросил показать, что в свёртке!

Ардалионов с усталостью в голосе осадил:

– Брось шуметь попусту. Ты на его одёжу погляди и сообрази сам. Тут сыра фунтов восемь будет, это не иначе как рубля на три. Откуда у эдакого деньги? Не иначе просто спёр у кого, а тут мы. Вот и побеге. А ты как заполошный заголосил, что у него не иначе бомба. Я дурак и поверил.

Ардалионов с досадой махнул рукой и двинулся с сыром в сторону вокзала, предоставляя Шулякову следом самостоятельно волочь пойманного. Шуляков пробовал было протестовать, но напарник, не обращая внимания на него, шёл впереди бормоча:

– Напьюсь. Ей Богу, напьюсь. То давешнее дуреломство с медведем, сейчас как петрушки в балагане за этим прощелыгой скакали. Служба собачья: толи сдохнешь от варнака какого, толи на посмешище выставишься.

Шуляков, не забывая тычками подгонять арестанта, попытался вразумить Ардалионова:

– Чего удумал – напиться. Каково это перед новым начальством будет?

– Да и чёрт с ним, с начальством. Я сейчас может с жизнью попрощался, через этого гада с его бомбой – сыром, а ты меня начальством пугаешь.

В жандармское управление ввалились с шумом и гамом, тем самым привлекая интерес Яковлева, вынужденного выйти из своего кабинета в коридор.

Внутренне содрогнувшись от того в каком виде, был ряженый вахмистр, Яковлев начал разыгрывать свою роль в этом спектакле для двоих унтеров:

– Где вас всё утро носит? А это вы кого приволокли?

Как всегда первым озвался считающий себя за старшего Шуляков:

– Так что, Вашвысокобродие, задержан за воровство и противодействие чинам жандармерии.

Яковлев, скрывая в голосе жалость распорядился:

– Да отпустите вы его. Куда ему тут бежать. Физиономию ему вы раскровенили?

Шуляков попытался отрицать очевидное:

– Никак нет. Это он сам убегавши споткнулся и, стало быть, мордой и…

На это Звягинцев, утираясь грязным рукавом, огрызнулся:

– Брешет он. Личность в кровь они разбили. А воровать я ничего не воровал. Они меня за мой сыр взяли. Пожрать видать им захотелось.

Шуляков замахнулся было на него кулаком «Да как ты посмел рот свой поганый открыть!», но был остановлен окриком Яковлева:

– Отставить, унтер! Я сказал – отставить! Что ещё за сыр?

С Шулякова уверенность спала, и он неохотно забурчал:

– Дак он того… по перрону со свёртком пёрся…, а свёрток, значится круглый. Опять же данный субъект вид имеет, как изволите видеть, ненадёжный. Думаем, не иначе как бомбист какой. Мы ему стой! А он – бежать. Гонял нас по станции, гонял. Но от нас не уйдёшь! Спымали. Он в амбицию полез, пришлось утихомирить. Как же без этого?

– Ну и где та бомба? – с неподдельным раздражением спросил ротмистр, потому что досадовал сам на себя, что всë так жестоко получилось.

Шуляков продолжил:

– Так в свёртке головка сыра оказалась. Тоже круглая зараза. Обмишурились словом…

– И чего вы тогда его сюда притащили?

Тут уже не вытерпел Ардалионов:

– Так откуда у него он взялся? Сыр тот? Ясное дело – стащил где.

– Где стащил?

Ардалионов растерялся:

– Не могу знать, Вашвысокобродие.

Ротмистр зловеще уточнил:

– То есть, я так понимаю о краже никто не заявлял?

Опять подал голос Шуляков:

– Так это… никто…

– Ясно. Паспорт у него есть?

Шуляков попробовал было соврать: «Так это, не было», но Звягинцев опять подал голос:

– Был паспорт, как не быть. Там всё чин по чину и прописано было. Мол являюсь сызранским мещанином. Только паспорт он отобрал. И деньги тоже.

Шуляков взвился:

– Брешешь, скотина! Не было денег!

Степан Игнатьевич из чувства мести за побои злорадно настаивал:

– Три рубля, копеечка к копеечке!

Унтер, привыкший, что ему не перечат, от такой несправедливости в запале ляпнул:

– Брешешь гнида! Там всего восемьдесят копеек было!

Звягинцев подколол:

– То есть деньги были? И куда делись?

Ротмистр решил, что пора прекращать уже:

– Отставить лаяться. Унтер-офицер Шуляков, смирно! Ты что же это думал десятку премии за поимку беспаспортного с казённых сумм получить? Нет причины для поощрения, так её создадим? Значит будет так. Раз о краже никто не заявлял, бомбы тоже не сыскалось, то пойманного отпустить за отсутствием вины. Паспорт вернуть и остальное, что отобрано вернуть.

– Ещё повстречаемся, прощелыга, – с недовольным видом прошипел Звягинцеву Шуляков, даже не подозревая как скоро эта встреча может состояться.

Ряженый вахмистр иронично согласился:

– Вполне возможное дело. Земля, говорят, круглая как головка сыра. Так что ещё встретимся.

После чего неторопливо двинулся к выходу, а у самых дверей обернулся и, прощаясь, демонстративно помахал рукой на прощание. Унтера проводили его мрачными взглядами, не замечая, что Яковлев прячет усмешку.

После того как двери за Звягинцевым закрылись, Яковлев вновь посерьёзнел:

– Ну, а вы двое чем как мыши за сыром гоняться, топайте к телеграфисту. Вместе с ним и путейскими на дрезине едите осмотреть линию в сторону Ячменëвки.

Шуляков забеспокоился:

– Вашвысокобродие, впятером не поместимся на дрезине.

– Значит одного путейца оставите. Со вторым попеременно будете привод качать. Не то главное. Как телеграфист линию осмотрит и уедет, вы там, где-нибудь схоронитесь и ждите, кто придёт. Если прохожий какой, то и не показывайтесь. А будет что с телеграфной линией творить, хватайте, да сюда тащите.

– Как тащить, коли дрезина уедет, – заворчал Ардалионов.

– Пёхом. Там, говорят, две версты от станции. Пройдётесь, не баре, – осадил его ротмистр.

– А ждать сколь? – настаивал Шуляков.

Яковлев совершенно не представлял, когда может появиться злоумышленник или злоумышленники, но приказание действительно надо было уточнять, поэтому наугад решил:

– Сутки. Если сами не явитесь, завтра в это же время пошлю за вами дрезину. Всё, шагом марш к телеграфисту, он там подробнее объяснит в чём заковыка. И так из-за вашей пустой беготни время потеряли.

Уже выйдя из управы, по дороге на станционный телеграф Ардалионов высказал в очередной раз недовольство:

– Сутки возле железки в поле. И не жравши что ли? А ну как дождь? Не, точно собачья служба.

Однако несмотря на опасения Ардалионова в итоге всë обошлось: дождя не было, голодными не остались, сутки сидеть не пришлось и пешком возвращаться на станцию тоже, потому как после полудня всë и кончилось. Жандармы, как и было приказано, затаились в кустах возле того места, где их высадили с дрезины у телеграфного столба, с проводов которого свисали две проволоки, временами смыкающиеся нижними концами между собой на ветру. Часа два ничего интересного не происходило: иногда погромыхивал состав, да один раз в стороне саженей в пятидесяти какая-то девчонка перетянула упирающуюся козу через железку на соседний луг, да потом сама коза уже волокла свою пастушку по лугу, видимо выбирая, где травка посочнее.

После полудня, когда солнце стало припекать и в животах у унтеров заиграли оркестры, со стороны села Ячменëвки появилось двое ничем таким не примечательных мужичков. Поначалу унтеры даже решили, что мужики куда-то по своим делам направились и никакого касательства до телеграфа не имеют. Однако мужичков, несомненно, интересовал столб с проволочками, потому как подойдя к нему и перекрестясь, они начали хвататься за свисающие проволоки с видом, говорившим о том, что подобное для них не в новинку.

Жандармы уже хотели вылезти из кустов и дать для начала обоим в морду, а потом вязать, но вышло немного иначе: в морду получил только один, потому как после того, как полапал проволоки остался стоять на ногах, а его товарищ, как только схватился за проволоки, так дёрнувшись упал и больше не поднялся. Связали правда обоих: вдруг второй просто придуривается как, к примеру куропатка, та тоже часто мёртвой притворяется, а потом фыр-р только и видели.

Но как оказалось потом, первый мужичок действительно на время впал в беспамятство по причине слабого состояния натуры. Из опроса того мужика, что остался в уме после прямого общения с телеграфом, выяснилось, что зовут его Мефодием Ляпиным, а его полуживого спутника Кириллом Ляпиным и что они не братья и даже не родственники, а так просто друзья-товарищи, потому как у них полсела в Ячменëвке Ляпины, а вторые полсела Волтузины. И сам он будучи Ляпиным повенчан с Ляпиной, а вот Кирюха, так вот мол тот с Волтузиной.

После того как в семейно-родственных отношениях, царящих в Ячменëвке разобрались, перешли к установлению причин касательно порчи казённого телеграфа.

Ардалионов принялся допытываться:

– Ты вот, Мефодий, объясни за каким шутом вы энти проволоки третий день цепляете?

На что мужик, шевеля разбитыми в кровь губами, дал подробное объяснение:

– А мы так от ломоты лечимся. По первости только я, а как почувствовал, что ломота отпускает, так вчера и Кирюху зазвал. Его тоже больно крутит. Только мне сразу легчает до вечера, а Кирюха видать хлипче. Помогать-то ему помогает, да перед тем его как шибанёт, так он чувство теряет. Вот как сейчас, как только проволоки тронул и в беспамятство впал. Но это нешто, оклемается. Это уж будьте покойны, раньше оклёмывался, стало быть, и таперяча оклемается. Это его так от лекстричества. Там у нутра проводков на столбе лекстричество с самой Москвы текёт. А мы, стало быть, по проволокам себе сливаем, для лечения от ломоты. Как слили, так ломоту как рукой снимает на денёк, а потом опять значится сюда надо идтить, сливать лектричество.

Шулякова такой способ лечения удивил:

– И кто это тебе такую дурь присоветовал?

– Так Гурков. Ох и голова! Книжки разные читает, там видать и вычитал.

Шуляков скептически хохотнул:

– Это который Гурков? Лекарь городской что ли? Тот, что сам чего-то пишет непонятное, да вот с такими дурнями как ты пьёт, лишь бы его умствования слушали? Он такого может присоветовать, что…

Что именно может присоветовать эрудированный лекарь Гурков узнать от Шулякова не удалось, так как появились две бабы и принялись в голос выть в отношении этих двух мужиков. Из этого вытья можно было понять, что бабы пойманным мужикам приходятся жёнами, а явились они обеспокоенные тем, что мужики долго не возвращаются после «лекстрического» лечения, из чего они сделали предположение, что сегодня не только Кирюха свалился в беспамятстве, но и Мефодий тоже, потому как иначе бы он уже доволок своего друга до дома.

Бабы стали было просить, чтобы их охламонов отпустили, но Ардалионов строго разъяснил им почему это невозможно:

– Ну вы и дуры дурами, однако. Как мы их отпустим, коли они казённый телеграф портили? Сись… сисьмати… чеськи.

Бабы последнего сказанного не поняли:

– Чего энто?

– Много раз портили, говорю. Так в казённых рапортах писать положено. Сёдни уже третий раз пакостили, стало быть – сисьматически.

Шуляков на свой манер подвëл итог всей дискуссии по поводу будущего Мефодия и Кирилла Ляпиных:

– Бабы, будя рассуждать о материях в которых у вас по вашему бабскому уму нет и не может разумения. Лучше бы в соображение взяли то, что мы тут с утра не жравши службу исполняли, ваших злоумышленников высматривали, последние силы, когда их вязали истратили, а нам их ещё в город препровождать. К сему подкрепиться необходимо и нам, и арестованным. Вы что же думали мы их ещё на свой кошт кормить будем?

Бабы, поняв, что от них требуется кинулись назад за съестным. Спустя минут сорок унтера сметали всю принесённую провизию, особенно самогон и на робкое замечание: «Чего же сами всё потребляете, а нашим не даёте? Говорили же, что и арестованных кормить будете», Шуляков рассудил:

– Да как же их накормишь, коли один в беспамятстве, а у другого зубы болят.

И уже обращаясь к Мефодию Ляпину, уточнил:

– Болят зубы-то?

На что мужик испуганно закивал в знак согласия, подобострастно улыбаясь разбитым в кровь щербатым ртом. Второй же хоть и уже давно оклемался, но приметив, в каком виде физиономия его друга, решил, что и дальше изображать пребывающего в беспамятстве будет безопаснее.

Когда с припасами было почти покончено вдали застучал состав, идущий в сторону станции. Жандармы засуетились, решив остановить проходящий и добраться до места на нëм, вместо того чтобы тащиться назад по жаре пешком или ждать со станции дрезины, на которой ещë не понятно как всем придëться умещаться.

Ардалионов принялся срывать уже ненужные «лечебные» проволоки со столба, матерясь от того, что его «там чего-то тукает». Шуляков побежал навстречу поезду, махая машинистам, чтобы остановились. Баб по такому случаю решили брать с собой: «Пусть своих мужиков сами и волокут». «Беспамятный», почувствовав родное плечë жены, бросил претворяться и зашевелил ногами к рельсам самостоятельно по примеру друга, лишь слегка придерживаемый, чтобы не завалился на склоне насыпи со связанными руками.

Подкатил тормозящий товарняк и после того, как все разместились на тормозной площадке, покатили с ветерком на станцию, почти что во всеобщих приятельских отношениях: от выпитого и съеденного, а также от удачно случившейся попутки, унтера размякли, а мужики предпочитали не выказывать обиду, тем более что особо досталось только одному, да и то, как выяснилось наиболее крепкому.

По дороге жандармы дали не лишённый смысла совет: «Вам дуракам молчать, да виниться если спросят, а бабам вести все переговоры с ротмистром, но про подношения уже не заикаться – похоже он не из таковских. Может бабьими слезами и разжалобите, авось и упросите отпустить мужиков без последствий».

С поезда гомоня вся компания прошествовала в станционную жандармскую управу, где вышедшему на шум Яковлеву Шуляков с гордостью принялся докладывать:

– Ваше высокоблагородие, нами задержаны злоумышленники, кои покушались на казённое имущество, а именно на телеграфную линию.

Ротмистр, видя обычных ничем не примечательных мужиков и баб, недоверчиво поинтересовался:

– Вот все эти вместе и есть злоумышленники?

Шуляков уточнил:

– Никак нет, только эти двое братьев – Кирилл и Мефодий Ляпины!

– Мы с ним не браты, а только с одной деревни. С Ячменёвки мы! Соседи! – встрял мужик, который так благополучно долго провалялся в беспамятстве, а после боялся рот раскрыть. Теперь же толи осмелел, толи просто забыл совет, данный в дороге, а может просто душа так долго молчавшая требовала высказаться, но так или иначе слово, которое не воробей, вылетело и мужик для вразумления получив от Ардалионова незаметно локтем под дых, затих, осознал свою неуместность в разговоре. Его брат, который и не брат, помня полученную ранее трëпку ещë у телеграфной линии, благоразумно промолчал. Шуляков прошипел женщинам:

– Что молчите, курицы? Ну давайте!

Крестьянки, понимая, чего от них ждут, заголосили на перебой, обращаясь к ротмистру:

– Милостивец ты наш, не губи мужика! Прикажи отпустить дурня окаянного!

– Господин офицерский, куды же мне сиротинушке с дитями таперяча! Он хучь и охламон, но всё хозяин в доме! А как хозяйству без мужика! Пропаду я с дитями!

– Не сиротинь деток малых, Христом Богом молю!

Яковлев пришлось цыкнуть на вошедших в азарт жалобщиц и потребовать внятного объяснения причины нарушений в работе станционного телеграфа. Худо-бедно, перебивая друг друга всевозможными уточнениями, унтера и бабы рассказали о принципах самолечения ломоты в суставах телеграфом по совету подвыпившего местного эскулапа Гуркова. Яковлев припомнил, что уже слышал накануне от Веры Полухиной эту фамилию, правда в связи с графоманскими наклонностями доктора по части поэзии.

Таким образом, виновные и причины их побудившие к совершению проступка разъяснились. Помимо этого, невольно всплыла история о корзинке с едой и самогоном для унтеров. Шуляков и Ардалионов, разумеется, всë отрицали, делая страшные глаза бабам, давая понять, что надо бы тем замолчать, но пустая корзинка и пустая бутыль в ней, а также запах перегара, исходящий от обоих жандармов, свидетельствовали об обратном.

Когда все наконец более-менее угомонились, наоравшись и надоказывавшись каждый своë, одна из крестьянок, по виду посмышлёнее иных прочих, несмело подала голос:

– Ты уж, милостивец, по совести, отпустил бы мужиков наших. Они же не по злобе ведь какой такое учинили, а по дурости. А мы бы за тебя Богу бы помолись вечно.

Яковлеву, по правде сказать, и самому уже стало жаль и мужиков, которым постоянно крутило суставы явно от трудов на холоде, и баб их, которые всеми силами тянули хозяйство при больных мужьях. Даже своих двух унтеров, обрадовавшихся с голодухи в засаде подношению и тех было жаль. Давать всей этой нелепой истории официальный ход не было никакого желания, и ротмистр вынес следующее решение:

– Мужики ваши виноватые, хотя и не от худых помыслов, а по болезни и глупости. Однако, по справедливости, отпускать их без наказания так просто нельзя. Да и за вами вина – знали, что они дурное затеяли, а не удержали. А могли ведь. Моё решение такое: ты будешь за старшую.

И Яковлев указал на крестьянку, высказавшуюся последней. Все недоумённо переглянулись, а ротмистр продолжил:

– Завтра с утра, вместе со своей товаркой притаскиваете вёдра и тряпки. Мужики у нас в кутузке переночуют. А потом вчетвером всю управу отмываете до чиста: пол, окна, мебель, стены. Как управитесь, мужиков отпустим. Но весь спрос, как со старшей с тебя будет.

Один из мужиков, попытался выказать гордость:

– Это чёй-то нам под бабой ходить?

На что Яковлев его осадил:

– А если до этого ума не было, что такой дурью маялись, так и походите. Не нравится – в тюрьме гордость показывать будешь.

Мужик тут же получил тычок от жены и примолк, баба же заверила:

– Вы, господин офицерский, на него не серчайте – это он сглупа сморозил. Я ему ещё потом дома настропалю для разумения.

Заинтересованно озвался Шуляков:

– Я вопрос имею: а кормить сегодня, да и потом этих, кто будет?

Яковлев, мысленно чертыхнувшись – этому бы только про еду, подвëл решительно итог:

– Харчи свои. И сами решайте, бабы, ужина они сегодня достойны или не заслужили. Всё, расходимся до завтра: кому под замок, кому домой.

Солнце ещё ярко подсвечивало через крыши верхние половины станционных построек, оставляя нижнюю в приятном сумраке. Это сочетание почему-то нравилось Андрею Платоновичу и хотелось никуда не торопиться, а просто радоваться теплоте близящейся короткой летней ночи.

Поэтому идя к себе на квартиру, он завернул на перрон и устроился на лавочке у входа в вокзал с расчётом, чтобы видеть, как уползали за пакгаузы последние солнечные лучи, оплывали по стенам, отсверкивая огнём в редких высоко поставленных окнах. Просто сидел и просто смотрел, стараясь забыться от той глупой суеты, которая преследовала его на этом новом месте службы второй день.

К ночи пассажирских поездов не ожидалось и на перроне было пустынно, только вдалеке неспешно шоркал метлою дворник.

– Папа здесь давно был? – сбоку неслышно подошла в явном раздражении Варя Полухина.

От неожиданности Яковлев вздрогнул и глупо переспросил:

– Ваш папа? Господин Полухин?

– Разумеется, мой папа и, разумеется, господин Полухин.

Яковлев поднялся со скамейки.

– Извините, Варвара Фёдоровна, я от усталости немного плохо соображаю. Когда я пришёл сюда, здесь никого не было.

Варя нахмурилась:

– Странно. Обычно после службы, он здесь сидит. Вам что ваш Ардалионов не доложил? Он обожает здесь с папой беседы вести.

Подобное заявление несколько удивило Андрея Платоновича:

– Нет, не говорил. А для чего ему это говорить?

– Ну как же: вас же по службе обязывают всё знать об образе мысли и жизни людей,

Варя продолжала ершиться по непонятной для Яковлева причине, поэтому ему захотелось свести всë на шутку и приняв картинно строгий вид он официальным тоном произнёс:

– Если вы на этом настаиваете, то пожалуйста. Итак, сударыня, извольте немедленно дать объяснение подозрительному поведению вашего отца. Почему он после службы приходит сидеть на скамейке, которая для этого и предназначена.

Однако сказанное не рассмешило девушку, но и раздражение сменилось грустью в голосе:

– Бросьте паясничать над тем, чего не знаете и не понимаете.

Яковлев, сообразив, что очевидно сделал что-то не то, отбросил шутовство:

– Извините, я не хотел вас обидеть. Я действительно не понимаю, о чем идёт речь. Просто, когда вы начали язвить, я попытался отшутиться в стиле типичного солдафона-службиста.

Варя кивнула удручённо:

– Действительно всё получилось не лучшим образом. Ладно, я тогда пойду назад домой. Может быть папа уже там. Хотя ума не приложу куда он мог исчезнуть на ночь глядя.

Варя повернулась и двинулась прочь в сторону пристанционного посёлка. Яковлев, немного помешкав, зашагал вдогонку:

– А позволите мне с вами?

– Зачем?

Ротмистр мялся, явно ища оправдание своим действиям:

– Как же… да вот уже темнеет и я тоже обеспокоен исчезновением господина Полухина… да и со скамейкой хотелось бы прояснить: это какой-то секрет – ежевечернее присутствие на ней?

Варя замедлила шаг.

– Отчего же. Нет никакого секрета. Всем здесь это известно. Месяцев восемь назад мы провожали на поезд в Крым маму. Сидели на той скамейке. Уверяли друг друга, что всё будет хорошо, что скоро увидимся. А потом… через пару месяцев телеграмма… Её доконала чахотка, не помогло лечение и Крым. Папа всё время себя корит, что не смогли туда съездить на похороны с ней проститься. Просто не было на что ехать. Поначалу все деньги маме на лечение ушли, а потом ещё занимали, чтобы выслать туда ей на погребение… чтобы всё было по-людски, не в общую могилу как безымянную.

Некоторое время шли неторопливо рядом. Наконец Андрей Платонович неуверенно начал:

– А может оно и к лучшему, что вам не привелось её видеть такой… то есть я хотел сказать: маму я сам похоронил… и бывает так нахлынет, что тошно, а отец умер без меня, пока я в лазарете лежал. Так вроде и легче… будто он где-то живой. Умом понимаешь, что они рядом на погосте, а сердце их смерти по-разному принимает. Пустые надежды что ли. А когда сам видишь, как зарывают близких тебе людей, то тут уж без самообмана вся горечь…

Опять шли некоторое время молча и теперь уже Варя несмело поинтересовалась:

– А лазарет у вас… это на войне?

Яковлев почему-то повеселел, наверное, по сравнению с чужими смертями и горем, его давнее ранение теперь уже не выглядело столь трагично.

– Да, пустое, саблей досталось. В целом получилось забавно. Скорее всего замёрз бы раненым в снегу на Святки. Но помог случай: мимо шёл наш дезертир из пехоты, польстился на сапоги мёртвого турка, который на меня с коня свалился. Сапоги стал с турка стаскивать, да меня и заметил. Потом дотащил до нашего лагеря. Вот такая жизненная коллизия приключилась: я жив благодаря худым сапогам, полученным дезертиром от наших воров – интендантов.

– А дезертир? Что с ним сталось?

Яковлев пожал плечами:

– Не знаю. Ушёл. Чудной человек оказался. Явно образован. Возможно даже со связями в обществе. А на войне был простым ополченцем. Кажется, у него что-то раньше приключилось по службе. А вот пока тащил меня изложил такую теорию: мне мол после нашей победы теперь скучно здесь будет, потому и ухожу. Я потом думал, что он в этом прав. Быть военным без войны, это занятие скучнейшее, приводящее в большинстве случаев к тому, что спиваешься по гарнизонам, если не находишь себе иного дела.

– И вы нашли себе дело уйдя в жандармы?

Яковлев задумался.

– Не знаю то ли я себе избрал дело. Теперь не знаю. Когда писал рапорт был порыв: гибель императора, до этого в Зимнем дворце гибель солдат, выживших на войне и так, почти мимоходом убитых. Хотелось справедливости, знаете, как иногда выспренно заявляют: я встаю на строну добра, против зла. Позднее оказалось, что всë сложнее и путаней. Я в этом не могу до конца разобраться, поэтому пока сам себя успокаиваю неким меркантилизмом: в корпусе намного выше жалование, чем в полку. Видите ли, не только в семьях железнодорожных агентов бывает плохо с деньгами, но и у уланов, которым в наследство досталось имение в закладе. А терять его не хотелось… точнее не его само, а то, что с ним связано… хотя бы те же могилы родительские. Хотя конечно за счёт одного жалования дело не поправить, надо и самому там что-то решать. В последний приезд туда вроде кое-что удалось сделать к лучшему.

Шли по какой-то улочке в пристанционном посёлке. Варя уже доброжелательнее поинтересовалась:

– А к нам как случилось попасть?

– Прислан на замену отставленному начальнику местного жандармского управления. А до того служил в Польше.

– И каково теперь вам после Европы у нас показалось?

Яковлева подобное замечание рассмешило:

– Да какая там Европа – тоже провинция, но разве что иного рода. Что касается до того, как здесь, то пока не понял. Когда аудиенцию у начальства при назначении получил, то выслушал патетическую речь о важности службы на железной дороге. Вроде всё прозвучало в значительной мере убедительно. А теперь пребывают в некотором недоумении.

Окружающее напоминает какую-то фантасмагорию: вчера пьяный медведь как почтовое отправление, а сегодня два охламона приспособили казённый телеграф для лечения ломоты в суставах. Что такое электричество не разумеют, но уже пользуются. С подачи, между прочим, давеча упомянутого вами местного поэта – эскулапа Гуркова.

В Польше всё было просто, почти как на войне: есть мы, а есть враги в лице австро-прусских шпионов и контрабандистов. Причём зачастую это были одни и те же люди. Враги закона явные. А что с этими наивными простаками делать? Не в суд же их, а потом в тюрьму отправлять за глупость. Эдак половину России пересажать можно.

– И что вы решили?

– Я им в нашей управе применение нашёл: пусть всё отмоют, отчистят совместно с жёнами, а то мои новоявленные подчинённые в лучшем случае все годы только грязь по углам заметали. Вроде наказание, но и не столь губительное для них будет, как если законным порядком действовать.

Варя нахмурилась:

– А жёны их чем провинились?

– Конечно ничем. Тут скорее всего психология: они за свои труды потом своим мужикам такой укорот дадут, что у тех желание дурить пропадёт, когда опять какую-нибудь глупость удумают.

Варя сыронизировала:

– Вам бы мировым судьёй быть, а не «чугунком».

Яковлев не понял:

– Каким «чугунком»?

– Так вас, жандармов к дороге приставленных, «чугунками» кличут. Рельсы чугунные и вы при рельсах, значит – «чугунки».

На Яковлева вновь нашло шутовство:

– Мадмуазель, а нет ли тут посягательства на оскорбление властей? Мол у нас головы чугунные? Основы государственности подрывать изволите сатирой.

И на этот раз уже оба рассмеялись. Уже в обычном тоне Андрей Платонович продолжил:

– «Чугунки» – пока такого прозвища не слышал. А вот то, что нас называют то «михрютками», а то «табуреточной кавалерией», это уже знакомо.

Остановились у калитки небольшого домика с палисадником.

– Про «михрюток» и я слыхала, а вот почему «табуреточная кавалерия»?

– Так звания у нас кавалерийские, а дела в основном канцелярские. Вроде как оседлали стулья, да табуретки и пришпориваем их.

Варя взялась за калитку.

– Действительно, что-то в этом есть. Впрочем, мы пришли. И у нас в доме лампа горит. Значит папа все-таки уже дома. Но непонятно: где же он тогда был, если не там, на привычном месте?

– Думаю, теперь это уже маловажно.

Девушка удивилась:

– Почему?

– Потому что он похоже оттаивать душой начал, раз не пришёл на ту скамейку. Смог не прийти. Значит свыкается с болью от потери вашей мамы. Забыть не забудет, но приучится жить с этим.

– Может быть…, – задумчиво согласилась Варя, а затем доброжелательно предложила, – Что же давайте прощаться, мне пора. Темно уже, а вам ещё назад идти.

– Тогда, до свидания, – с неохотой согласился Яковлев.

Варя кивнула на прощание, закрывая за собой калитку и прошла к дому. Ротмистр, постояв немного, пошагал назад к станции на казённую квартиру, с теплотой в душе припоминая в подробностях недавний разговор.

В темноте перешагивая через запасные пути, он заметил, как к одному из дальних вечно закрытых пакгаузов подкатила коляска. Из неё вышло трое и негромко весело переговариваясь двинулись к входным дверям. Затем раздался стук, очень смахивающий на нечто условное, после чего двери открылись и в падающем из дверного проёма свете Яковлев заметил человека, одетого во фрак, с почтением впускавшего пришедших гостей, судя по одежде людей явно небедных. После чего двери закрылись и вокруг всё вновь погрузилось в темноту.

Некоторое время Яковлев стоял, ожидая не произойдет ли ещë что-нибудь необычное, заодно припоминая рассказ Звягинцева о ночных доставках, по-видимому, как раз в этот склад. Наконец ожидать надоело, и ротмистр повернул к себе на квартиру.

Глава 4

Как извлечь выгоду от справочников, содержания «раков» и чинопочитания

Утро следующего дня Данишевский решил посвятить подробному изучению купленных накануне справочников по владельцам домохозяйств в обеих столицах. Первая попытка разочаровала. Господин Нейдгард, автор «Табеля домов города Петербурга» был краток до неприличия: мало того, что он сэкономил на названии города, упразднив у столицы приставку святости «Санкт», так ещё и о господах домовладельцах изволил сообщить только улицу и полицейскую часть за коей они числились. Для кого-то может и было важно, что, например, дом господина Абазы по Фонтанке к третьему участку Спасской полицейской части относился, но кавалергард Сафонов не для того преображался в князя Данишевского, чтобы узнавать по справочнику куда нужно настрочить жалобу, если тамошний дворник за извозчичьими лошадьми не поторопится навоз подбирать.

Самозванному князю хотелось понять: сколько денег может водиться за таким вот господином Абазы. А при такой краткости в описании домовладельца с ходу и не сообразишь: толи он с хлеба на квас перебивается, толи эдакий местный Гобсек. В конечном итоге было решено статистическое сочинение господина Нейдгарда с его загадками пока отложить в сторону, так сказать для будущего более просветлённого восприятия.

А вот следующая книга «Московский адрес-календарь», порадовал: составитель, даром что являлся шведом, но разумение имел явно более обрусевшего в Петербурге немца, так как в справочнике соорудил отдельную графу «стоимость домовладения», да ещё по персоне каждого хозяина разъяснение указал.

Для примера взять хотя бы господина Абазы. Опять Абазы? Интересно: петербургскому он родственник или это он сам на две столицы размахнулся? Но, как бы то ни было, характеризовался московский Абазы просто аппетитно: и статский советник то он, и два домика у него. Один на Тверской за сорок шесть с половиной тысяч серебром, да и на Пресне доходный домик неплох: на тысячу семьсот с хвостиком тянет. Как на такого да не обратить внимание?

Далее по списку следовала вдовая госпожа Екатерина Абакумова, владелица этакой скромной хатки за почти девять тысяч. И опять-таки не ассигнациями, а серебром! Тут волей не волей, а задумаешься о том, чтобы побеспокоить таких жирных карасей.

А вот её однофамилицу Надежду Абакумову, с её хоромами стоимостью в восемьдесят пять целковых, беспокоить не стоило: ей как вдове типографского наборщика и без того забот наверняка хватало.

Сделав подобные приятные открытия, Данишевский на некоторое время углубился дальше в изучение «Московского адрес-календаря», пометками на полях выделяя вероятных для ловли «жирных карасей», пока в номер не постучали.

На пороге стоял Елохов, после взаимных приветствий, пройдя внутрь номера Павел Аркадьевич объявил:

– Дмитрий Александрович, вы давали согласие отобедать совместно, так что даже не думайте отговариваться, едем! Тем более, что ваше присутствие, как председателя правления нашей будущей суконной мануфактуры, будет крайне важным: на обеде должны присутствовать две крайне важные для нас персоны. Но об этом после, а сейчас собирайтесь, а я вас буду внизу ждать.

Волей-неволей пришлось отвлекаться от любопытного чтения и собираться. Через полчаса уже сидя в коляске Данишевский попробовал было выяснить чем вызвана подобная спешка и с кем предстоит свести знакомство, но приехали настолько быстро, что всë, что удалось узнать, так это то, что с местом под мануфактуру что-то не заладилось. Такие материи Дмитрия Александровича, по правде сказать, интересовали мало. Он ждал момента, когда можно будет на правах председателя правления воспользоваться обещанной Делягиным ссудой от банка и исчезнуть из города. Но пока приходилось играть свою роль и вникать в какие-то не нужные для него сложности, которые явно не принесут барышей.