Любовь цвета хаки

Серия «Современная проза» основана в 2024 году

© Солонец Г. В., 2025

© Оформление. ОДО «Издательство “Четыре четверти”», 2025

Любовь цвета хаки

Повесть

Жаркое афганское солнце наполовину скрылось за горой, настолько же уменьшились и шансы желающих до темноты покинуть Кабул. С наступлением сумерек движение на трассах прекращалось, о чем напоминало написанное от руки большими буквами объявление, прикрепленное к шлагбауму.

– Я вам, товарищ прапорщик, кажется, по-русски объяснил: запрещено выпускать одиночные машины. В целях вашей же безопасности. Ждите, может, кто-то еще подъедет, – в голосе уставшего усатого капитана с нарукавной повязкой старшего поста чувствовались нотки раздражения. Он даже демонстративно отвернулся от приставучего прапора, похоже, начальника продсклада.

– Я и так на лишние сутки задержался, а если вернусь завтра, так зампотылу точно расстреляет, – канючил прапорщик лет сорока.

«По инструкции и уставу этого наглеца на “губу” следовало бы отправить», – подумал офицер, а вслух, сплюнув и перейдя на «ты», язвительно предупредил:

– Смотри, чтобы «духи» первые с тобой не расправились.

Наблюдавший за этой сценой лейтенант Алексей Разумков уже подумывал, что зря отказался от приглашения земляка, редактора газеты автомобильной бригады, дислоцировавшейся в Теплом Стане, остаться на ужин с ночевкой. Никуда бы не делось его «Ленинское знамя» – так называлась газета одной из самых воюющих в Афганистане мотострелковых дивизий, в которой Леша уже полгода служил корреспондентом и чуть больше месяца исполнял обязанности редактора. «Повышению» поспособствовали чрезвычайные обстоятельства. Шеф майор Борис Трусевич и его правая рука ответственный секретарь капитан Александр Ярошко дуэтом выбыли из боевого строя, почти одновременно подхватив афганский «букет» – брюшной тиф и гепатит, прозванный в народе желтухой. Ответсеку не помогли даже его полушутливые тосты, которые он минимум раз в неделю с оптимизмом произносил: «За то, чтобы наши лица и глаза не пожелтели!» Правда, Борис Палыч на спиртное даже смотреть не мог и демонстративно пил исключительно травяной чай да настойку на верблюжьей колючке, но и такая основательная профилактика не уберегла от коварной инфекции, не хуже душманов наносившей ощутимые потери нашей 40-й армии. На сборе в Ташкенте до них довели закрытую информацию: за минувший год один только гепатит уложил на госпитальную койку около сорока тысяч офицеров, прапорщиков и солдат. Некоторые от тяжелых осложнений даже умерли. А ведь были и острые кишечные инфекции. От них сельского двадцатидвухлетнего паренька Лешу Разумкова Бог и Аллах пока берегли.

– Кажись, вам улыбнулась удача, – нехотя молвил капитан, бросив взгляд на запыленный бронетранспортер, подъезжавший к КПП. На броне сидел офицер в черном танковом шлемофоне, а рядом, держась за поручни, маячила девушка в цветастом платье.

– Здорово, мужики! – первым поздоровался танкист, оказавшийся старшим лейтенантом, помощником начальника штаба батальона связи Лешиной дивизии. – На Баграм дорога еще открыта?

– Быстро давайте документы, мне нужно записать ваши данные, – отозвался начальник пропускного пункта. Похоже, он сам уже хотел закончить со всеми формальностями и закрыть до утра свой пост.

Офицер достал из нагрудного кармана удостоверение личности, представившись старшим лейтенантом Воронковым.

– А вы, барышня, кто будете? – немного фамильярно уточнил обладатель капитанских усов.

– Это будущая телефонистка дивизионного узла связи. Только из Союза, из самого Питера, между прочим, – поспешил представить симпатичную, слегка стушевавшуюся незнакомку танкист.

– Люба Синицына, – мило улыбнувшись, девушка показала загранпаспорт.

«Стройняшка», – подумал Леша, который также отметился в учетном журнале и занял свободное место на броне.

Узнав, что в попутчики придается полковой «Урал» с прапорщиком-тыловиком, помощник начальника штаба батальона связи недовольно вздохнул. Кому нужна лишняя забота и ответственность? Но ничего не сказал, ведь в данной ситуации слова бесполезны.

Последовал короткий инструктаж-напоминание о предельной скорости на отдельных участках, необходимости вести постоянное наблюдение за «зеленкой», а в случае обстрела немедленно выходить на связь по штатной Р-123.

Банально-формальное «Счастливого пути!» прозвучало вслед технике.

Горы, увиденные Любой Синицыной в иллюминаторе Ил-18, на земле уже не казались надменными каменными глыбами, плотно «посаженными» матушкой-природой на вечное доминирование над скалистыми глубокими ущельями, зелеными долинами и узенькими речушками. Интересно, куда подевалась их гордая спесь и суровая неприступность. С бронетранспортера отроги Гиндукуша выглядели совсем по-другому, не так масштабно-величаво, став намного ближе и меньше по отношению к линии горизонта. Сколько хватало взгляда, горная гряда не исчезала из поля зрения, а медленно тянулась по обе стороны не очень хорошей асфальтной дороги, сопровождая путников и привлекая их внимание.

Для девушки, впервые оказавшейся за границей, да еще в экзотической мусульманской стране, все было в диковинку, потому предельно любопытно. Едва сошла с трапа самолета, услышала заунывный мужской голос, который доносился словно с неба. Это удивило и озадачило. Быстро выяснилось, что так муэдзин зовет верующих на молитву в минарет. Изнывая от духоты, Люба не могла понять, как в такой жаркий день женщины ходят по улицам города, облаченные с головы до пят в черную одежду, называвшуюся паранджой.

И вот теперь, после захода солнца, когда воздух уже не такой знойный, Синицына с брони БТРа любовалась красивым предгорным ландшафтом, приземистыми глинобитными домами, густыми виноградниками, зачастую подступавшими близко к дороге, движение по которой заметно оживлялось с приближением к очередному кишлаку. Навстречу неслись причудливо разрисованные афганские грузовики-«бурбухайки», водители которых словно соревновались в скорости и ловкости, несмотря на то, что по обочинам пешком и на допотопных повозках перемещались дехкане. Их путь лежал к невзрачным, запыленным торговым лавкам, называемым здесь дуканами, облепившим дорогу с двух сторон.

– Аминовку прошли! – повернувшись вполоборота, сообщил Воронков, убрав руку с висевшего на люке автомата Калашникова. Уточнение предназначалось для девичьих ушей, так как вездесущий репортер Леша, конечно же, это заметил.

Идущий впереди «Урал» немного сбавил скорость, давая понять, что потенциальная опасность миновала. И в этот момент Леша увидел «заплясавшие» по пыльной земле фонтанчики, такие бывают при сильном дожде, и услышал поблизости металлический стук. Уже однажды побывавший под обстрелом, он знал, что это душманские пули проверяют на прочность броню советского БТР-60.

– Газу! – крикнул водителю старший лейтенант Воронков, схватившись за автомат. – Люба, Разумков – внутрь!

Это было правило, основанное на боевом опыте, и потому обязательное для больших и малых автоколонн: с началом обстрела ни в коем случае нельзя останавливаться, необходимо продолжать движение. Тогда есть шанс проскочить опасное место и не попасть в засаду. И такая тактика отнюдь не трусость. Остановившаяся машина, пусть даже бронированная, – идеальная мишень для «духов». А наказать их за наглую вылазку есть кому. Вдоль основных дорог стояли наши заставы с выносными постами через несколько километров. Дежурившие на них танки и БМП в случае серьезного обстрела колонны спешили на помощь и с ходу вступали в бой. При капитальном «замесе», когда моджахеды сосредотачивали на отдельном участке значительные силы, для их рассеивания и уничтожения вызывали пару вертолетов Ми-24.

Вряд ли лакомой приманкой для душманов мог стать их скромный кортеж из загруженного солдатскими продпайками «Урала» и БТРа батальона связи. Хотя, похоже, напали, открыв огонь одновременно по грузовику и бронетранспортеру, как раз в предчувствии легкой добычи на закате дня. К счастью, афганский гранатометчик оказался недостаточно обучен, промахнулся. Но кабину «Урала» моджахеды основательно продырявили автоматными очередями. Каким-то чудом водитель и прапорщик на секунды раньше сумели невредимыми выскочить из машины, замершей посередине дороги.

БТР, дав несколько коротких ответных очередей по «зеленке», заставил бородачей припасть к родной земле. Улучив момент, солдат и начальник продсклада стремглав бросились к спасительному бронику. Приняв их на борт через открытые боковые люки, БТР, взревев движками, рванул вперед, обойдя справа по обочине расстрелянный «Урал». Воронков и Разумков, просунув автоматы через бойницы, не заметили, как израсходовали по два штатных магазина. Водитель грузовика и прапорщик, едва не ставшие «грузом 200», запыхавшиеся, какие-то потерянные, бездействовали, с трудом понимая суть происходящего.

От выстрелов, пороховой гари и страха Люба забилась в закуток десантного отделения. Обхватив голову руками, девушка готова была разрыдаться, но из последних сил сдерживала слезы, как терпела в детстве нечаянную боль.

«Кажется, прорвались», – с облегчением подумал Леша под размеренное урчание двух бензиновых моторов. На первом же нашем посту сделали остановку.

– Мужики, что за стрельба была? – поинтересовался совсем юный лейтенант. Если бы не форма, его можно было принять за студента.

– В нашу честь, – пытался пошутить Воронков, спрыгнув на землю, чтобы размять ноги и рассказать подробности.

– Товарищ лейтенант, там остался наш полковой «Урал» с продпайками. Надо срочно туда, – пролепетал, почувствовав материальную ответственность, прапорщик. – Зампотылу меня теперь точно съест вместо пропавшей тушенки.

– Тебя как величать, земляк? – уточнил Воронков.

– Поздняков я, Григорий.

– Слушай, Гриша, бесплатный совет. Тебе надо остаться здесь, связаться с полком и доложить о случившемся командиру. А за «Уралом» сейчас ребята поедут. Может, еще не все потеряно. У «духов» пост, да и запрещает Аллах им есть свинину.

– Так там же еще и говядина, и подсолнечное масло, сахар…

– Чудак, радуйся, что жив остался! – приободрил Воронков и на прощанье подал прапорщику руку. – Будешь в Баграме, при желании найдешь меня в батальоне связи.

– Немченко, заводи! – это уже команда водителю БТРа, докуривавшему сигарету.

Через полчаса они были возле штаба дивизии. Тут же располагался и узел связи – новое место работы служащей Советской армии Любови Синицыной, недавней выпускницы Ленинградского электротехникума связи. Старший лейтенант Воронков – ответственный за доставку молодого специалиста – сопроводил девушку к начальнику узла связи, а газетчик Разумков, прежде чем они расстались, пожелал ей всяческих успехов. И одарил Любу искренней юношеской улыбкой, которая, кажется, ей понравилась.

Вернувшись в редакцию, где в его отсутствие, как любит выражаться шеф, конь с верблюдом не валялись, Леша застал на месте 27-летнего начальника типографии прапорщика Павлюкевича. Тот хотя бы формально обязан был доложить старшему по званию и. о. редактора, что за время его отсутствия ничего не произошло или случилось то-то. Но в редакции поддерживался дух гражданской вольницы, а не казармы. Здесь не принято подобострастно щелкать каблуками перед каким-либо начальством, ходить строевым и отдавать честь. Хотя военную форму уважали и носили за неимением другой.

– Что нового, Володя? Политотдельские не сильно доставали?

– Пытались, да только что с бедного прапорщика, к тому же заменщика, возьмешь? – с лукавой улыбочкой ответил Павлюкевич. Он, дембель, считал дни до возвращения в родную Белоруссию, где в небольшом провинциальном Слониме с нетерпением ждали этого счастливого момента жена и двое маленьких детей.

– Здравия желаем, товарищ лейтенант! – почти хором приветствовали Разумкова трое прикомандированных к типографии солдат, когда он заглянул в печатный цех. Хотя это громко сказано для комнаты в 18 квадратов, где стояли допотопная плоскопечатка и тигельный станок (на таком большевики подпольную «Искру» печатали!). В углу пылилась наборная строкоотливная машина «Линотип Н-14», боявшаяся густой афганской пыли, из-за чего частенько капризничала, как вздорная женщина, требовала к себе индивидуального подхода. Володя, в прошлом старший техник танковой роты, поначалу пытался разобраться в тонких настройках этого металлического существа 1964 года выпуска, да не хватило то ли терпения, то ли умения, а может, сразу того и другого.

– Поужинали? – проявил отеческую заботу о подчиненных лейтенант Разумков.

– Собираются как раз, – поспешил с ответом начальник типографии.

Пожелав приятного аппетита, Леша перестал исполнять служебные обязанности и. о. редактора. На него вдруг навалилась дикая усталость – от командировки, от пережитого на дороге стресса. Он даже не удовлетворил желание Павлюкевича узнать подробности поездки в солнечный Ташкент, отделавшись дежурной фразой, мол, все нормально. И ушел с чувством заслуженного отдыха в офицерское общежитие, именуемое модулем, находившееся в двухстах метрах от редакции. Это был без особых бытовых удобств, с плоской крышей сборно-щитовой домик батальона связи, рассчитанный на проживание тридцати человек. Сосед Леши по просторной комнате, тоже «летёха», командир взвода связи, заступил на очередное дежурство, так как хлипкая дверь оказалась заперта.

«Может, оно и к лучшему, хоть высплюсь с дороги», – подумал, переступив порог. На тумбочке Алексея дожидалось письмо. По аккуратному почерку на конверте, где значился адрес его полевой почты из пяти цифр и буквы «Р», под которой скрывалась редакция, понял, что от жены. Не раздеваясь, начал читать, и душу невидимым теплом согрели слова:

«Здравствуй, мой любимый Лешечка! Пишу тебе днем, едва уложив спать нашего ненаглядного плаксивого Верунчика. Она по своему папочке сильно скучает, потому и шлет особый привет (в конце письма). Когда ты уехал, жизнь для меня будто остановилась. Поначалу ничего не хотелось делать, ни убирать в квартире, ни готовить, ни с подругами встречаться. Хорошо, что у нас есть маленькая Вера – это такой мощный источник сил, ты даже не представляешь… Ради нее я готова крутиться как белка в колесе круглые сутки, забывая обо всем на свете (кроме тебя, любимый!).

Как ты там? Не болеешь? Ведь часто приходится ездить по Афганистану. Какая у вас обстановка? Ты так мало об этом пишешь, что я волнуюсь, переживаю. Даже сны, бывает, нехорошие вижу. По телевизору почти ничего не показывают, был как-то сюжет об открытии школы в Кабуле, о посадке деревьев нашими комсомольцами и членами “ДОМА”. Любопытное название молодежной организации. Я внимательно смотрела, даже Верочку к экрану подносила – вдруг папу покажут. Но ты же в Баграме служишь. Это далеко от Кабула? А горы у вас там есть, интересно, какие они, высокие, красивые?

Пиши больше и чаще. С нетерпением жду твоих весточек. Да, случайно в военном городке встретила Русинского, он спросил, как ты, передавал привет. Хотя лучше бы этого не делал, после того как непорядочно, не по-офицерски поступил. Ладно, не будем вспоминать плохое, пусть останется на его совести.

Буду заканчивать. Как Верунчик проснется, съедим овсяную кашку и прогуляемся на почту, чтобы сегодня ушло письмо. Заодно закажу междугородный разговор с мамой.

Любим, ждем, целуем.

Твои Надя и Вера».

В конце письма половину тетрадного листа занимал контур детской ладошки, аккуратно обведенный шариковой ручкой.

«Жаль, не получилось со сборов домой хоть на пару дней улизнуть», – подумал, дочитав письмо.

В последний день с установочной лекцией выступал член Военного совета округа, за обязательное присутствие на ней пришлось поручиться личной подписью. Хотя, если честно, ничего нового генерал редакторам военных газет не поведал. Все тоже, что и раньше, звучало в большой аудитории: толково и убедительно пишите о преимуществах социалистического строя, грамотно разъясняйте политику партии и правительства, особенно в военной сфере, где главное внимание уделяется повышению обороноспособности страны и боеготовности Вооруженных Сил… Набор «дубовых» фраз, давно ставших газетным штампом и набивших оскомину, ничего, кроме ответной глухоты и внутренних насмешек, вызвать не мог. Неудивительно, что некоторые коллеги постарше, сидевшие в задних рядах, слегка вздремнули. Пробудились уже в конце, когда начальник политуправления, театрально включив басок, как муэдзин в минарете, заголосил с трибуны о перестройке всего и вся.

– Вы думаете, от вас ничего не зависит? Ошибаетесь, друзья! – Последнее слово, неожиданно вылетевшее из уст большого армейского политработника, всем показалось неискренним, случайным. Тем и привлекло внимание к докладчику: мол, что он еще скажет.

– Даже бытовую сторону возьмем. Вы позволили себе прийти на службу небритым, в помятой военной форме. Дескать, и так сойдет. А ведь с малых поблажек большие проблемы и даже преступления вырастают!

«К чему это он?» – недоумевал Разумков, переведя взгляд на сидевших рядом коллег, сделавших лица сосредоточенными, даже умными и с показной старательностью что-то записывавших.

– Нельзя больше мириться с пьянством в армии, будем говорить прямо, без обиняков, как и требует провозглашенная партией гласность и демократия. Пресловутые обмывания наград, званий, должностей пусть останутся в застойном прошлом, товарищи офицеры!

«На самое святое и светлое покусился, – такая мысль наверняка не только у Леши появилась. – Это же традиция, заложенная в офицерской среде еще с царских времен. Интересно было бы спросить: а вы, товарищ, член Военного совета, по случаю недавнего получения генеральского звания неужели не “накрыли поляну” для командующего и его замов?» Отрицательный ответ более чем сомнителен. Впрочем, произнести его на людях ничего не стоило, но мало кто поверит при наших-то нравах думать одно, говорить другое, а делать третье.

За окном стемнело, и Леша, ощутив желание перекусить, вспомнил, что пропустил ужин в столовой. За ширмой из простыни, отделявшей комнату от импровизированного уголка общепита, на небольшом столике стоял электрический чайник, а в дорожной сумке лежала привезенная из Ташкента снедь – печенье, грецкие орехи, восточные сладости и несколько палок сыровяленой колбаски, за которую пришлось переплатить продавщице, так как достала она ее из-под прилавка. В шкафчике обнаружил половинку слегка зачерствевшего батона и начатую пачку грузинского чая. Леша извлек из своих закромов «НЗ» – последнюю банку тушенки, полученную в начале месяца вместе с продпайком.

Некстати закончился спирт-ректификат, ежемесячно получаемый начальником типографии на обслуживание полиграфического оборудования, частично употреблявшийся не по прямому назначению. Можно было рискнуть и попытаться провезти через границу еще недавно законные, до объявления Горбачевым борьбы с пьянством, две бутылки водки, но на пересыльном пункте предупредили, что затея рискованная, так как сорокаградусную изымут ретивые тузельские таможенники. К тому же запросто можно попасть в черный список неблагонадежных офицеров, склонных к употреблению. И прощай, карьера, к тому же могут на пропагандистской волне и партбилет отобрать, как у не перестроившегося коммуниста, ставшего явным тормозом перестройки. Поэтому лейтенант Разумков привез из Союза лишь бутылку полусладкого шампанского, которая превратится в уникальную драгоценность накануне Нового года.

И все же после полученного стресса на кабульской дороге, где в двадцать два жизнь могла бесславно закончиться, хотелось немного расслабиться. Также разбередили душу письмо жены и намек из недавнего прошлого от Русинского. Нет, надо найти сто граммов. В Союзе водку уже по талонам продают, но в Ташкенте затариться «Столичной» пока можно без них, накинув продавцу за бутылку рубль сверху. Рискует ведь хлебным рабочим местом человек! Оказывается, риск тоже разный бывает. В отличие от партийно-атеистического СССР, в мусульманском Афгане сухой закон не вводили, так что шароп (местную виноградную самогонку) в полиэтиленовой упаковке можно свободно купить в любом дукане. Там же, только вдвое дороже, за 45–50 чеков продается и русская водка. Правда, на лейтенантскую зарплату можно купить лишь четыре бутылки. Таков ценник, причем стабильный.

В комнату заглянул начальник медслужбы батальона связи и «лепшы сябар» из-под Лиды, выпускник Куйбышевского военно-медицинского института Витька Мацкевич.

– На ловца и зверь бежит! Витек, не представляешь, как ты мне сейчас дорог, потому что очень нужен, – запел на радостях Разумков.

– Привет, Лешка! Случайно узнал от Воронкова, что вы на дороге в передрягу попали.

– Фиг с ней! Вот собрался перекусить, а запить нечем.

– В смысле выпить? – лукаво улыбнулся догадливый доктор. И без лишних слов извлек из медицинской сумки с белым крестом 250-граммовый пузырек.

– На уколы пробную партию сегодня получил. Но и так вижу – чистейший 96-й.

– Сразил наповал!

Тушенка оказалась вкусная, не слишком жирная, с пряностями: такую хочется есть ложками.

– Сегодня у меня счастливый день. Четыре письма из дома получил: одно от мамы и три от жены, – похвалился Виктор. – И новости, слава Богу, хорошие.

– Я тоже, правда, всего один боезапас имею. Так, кажется, ваш Чапаев письма с Родины называет.

– Василий Иванович, как профессиональный замполит, еще не то может сказать, особенно когда выпьет. У него будто просветление наступает, такая складная, почти литературная речь льется, заслушаешься! – услышал нечто новое о майоре Мищенко Леша, недавно писавший о нем в «дивизионке» как о заботливом солдатском отце. – Согласись, усы у него действительно чапаевские. Женщинам нравятся такие.

– Завидуешь? Отпусти себе такие, – подколол приятеля Разумков.

– Пробовал, старят. Не всем подходит этот атрибут мужской привлекательности.

Опустевшую стеклянную тару Витя спрятал в сумку. Видимо, для отчета.

– Неплохо посидели, спасибо, что поднял настроение.

Закрыв за гостем дверь, Леша завалился спать.

О том, что на всю страну есть единственное Львовское высшее военно-политическое училище, Алексей узнал из «Красной звезды», случайно попавшей ему на глаза. Мама работала почтальоном, иногда помогая ей по домашним адресам раскладывать и разносить газеты, он увидел центральный печатный орган Министерства обороны СССР. Как ни странно, на него было подписано несколько односельчан-пенсионеров, с ностальгией, видимо, вспоминавших годы армейской молодости. На последней полосе Леша прочитал условия приема в ЛВВПУ и обрадовался, узнав, что, в отличие от университетского журфака, там нет вступительного экзамена по иностранному языку. Сдать надо только географию, историю, русский язык и литературу – его любимые предметы!

И он решил попробовать. Правда, в райвоенкомате советовали подавать документы в командное или инженерное училище: там конкурс меньше, учеба разнообразней, а служба перспективней, есть реальный шанс стать генералом. Но Разумков, еще пятиклассником переживший минуты славы после публикации в районке своей первой заметки, хотел быть не военачальником, а журналистом. Приставка «военный» его не смущала и воспринималась тогда как малозначащая.

Здорово помогла вечерняя школа журналистики, открывшаяся при областной молодежной газете. Он, тогда уже девятиклассник, перед выходными садился на вечерний поезд, увозивший почти за 200 километров от дома, и, затаив дыхание, слушал мэтров региональной журналистики, увлекательно рассказывавших двум десяткам начинающих авторов о газетной кухне, о том, как собирать материал для статьи или очерка, чем эти жанры один от другого отличаются.

Город Львов с первых минут расположил к себе, зачаровал особой атмосферой раскованности, культуры, старинными узкими улочками, величавыми костелами и утонченно-красивыми, с самобытной архитектурой жилыми домами в центре. Удивила отполированная временем, а потому выглядевшая как новая, вековая каменная брусчатка, наверняка помнившая еще времена Австро-Венгерской империи.

Конкурс в училище зашкаливал и отпугивал – 15 человек на место! Чтобы из полутора десятков абитуриентов стать курсантом-счастливчиком, надо было сильно постараться. Правда, как потом выяснилось, особо не парились ребята, имевшие влиятельных родителей или, как говорили, «мохнатую лапу» в лице высокопоставленного дяди, свата, сослуживца отца в Генштабе, Прикарпатском военном округе или в самом училище. У сына комбайнера и почтальонши таких покровителей отродясь не водилось, так что Леше приходилось рассчитывать только на свои знания, да еще на ее Величество Удачу.

В то, что он с первого раза поступит, кажется, никто в Богодаровке не верил, в том числе и мама с отцом. Собирая сына в неблизкую дорогу, они в качестве напутствия так и сказали: «Не расстраивайся, если срежут на экзаменах. Возвращайся сразу домой, в селе работа всем найдется».

Он действительно смог прыгнуть выше головы, чему сам немало удивился. Вот что значит собрать волю в кулак, мобилизоваться!

Впечатлило приемную комиссию собрание Лешиных сочинений – творчески выстраданных, бережно собранных и ярко представленных газетных и журнальных публикаций набралось больше сотни. Без этого «приданого» в училище не брали даже при успешной сдаче вступительных экзаменов. А может, как говорила бабушка, Бог помог, не зря же мы все богодаровцы.

Учиться было интересно и потому нетрудно. Военная журналистика считалась профильным предметом, однако примерно такое же количество часов отводилось на историю партии и общевойсковую тактику: именно эту «святую троицу» предстояло сдавать на выпускных госэкзаменах. На них, в отличие от вступительных, уже не столь важны были набранные баллы, если ты, конечно, не претендовал на золотую медаль. Леша Разумков с почтением относился к благородному металлу, но от природы был человеком скромным, не любил выделяться в строю, старался идти в ногу со всеми. Так что его вполне устроил обычный синий диплом.

На выпускной, состоявшийся в середине лета, он пригласил родителей (но смогла приехать лишь мама, батя как раз участвовал в очередной битве за урожай, как писали тогда в газетах), а также Надю, свою невесту. Познакомились они зимой во время Лешиной стажировки в окружной газете. По удивительному совпадению, та тоже называлась «Ленинское знамя», как и его афганская «дивизионка».

Из гарнизонного Дома офицеров, где ближе к полуночи отгремела предновогодняя дискотека, четверокурсник Разумков возвращался не один, а с симпатичной спутницей, как во время вальса выяснилось, студенткой пединститута. Им, неспешно бредущим по заснеженному городку, было что рассказать друг другу. Леша, как и полагается кавалеру, задавал тон в разговоре, расхваливал знаменитое училище, расположенное в центре прекрасного Львова, где каждый камень историей дышит.

Вспомнил и трех своих лучших друзей – белоруса Володю Буткевича, киргиза Акжола Аширбаева и литовца Сигиса Вангелиса. Командир роты как-то назвал их интернациональным квартетом, правда, в зависимости от обстоятельств, четверка в офицерских устах была как великолепной, так и разгильдяйской. А сколько прикольных случаев вместила в себя четырехлетняя курсантская жизнь! Обо всех, понятно, не расскажешь, но об одном, самом забавном, на первом свидании он с удовольствием поведал.

…В эстета Серегу Князева, воспитанного в генеральской московской семье в переулках Арбата, влюбилась такая же оторванная от реальной жизни (золотая молодежь, что с нее возьмешь) дочка львовского профессора, студентка торгово-экономического института Леся. Причем, как ей казалось, очаровалась юношей с первого взгляда и до конца дней своих, а случилось сие событие во время шефского «огонька». Видимо, после второго или третьего свидания, получив свое, кавалер исчез. И даже личные визиты девушки на КПП упорно игнорировал, пока в дело не вмешался начальник училища.

Вызвал он в кабинет «погусарившего» курсанта, а там его уже дожидался уважаемый в городе профессор, отец влюбленной Леси. И по всем правилам военного искусства будущий офицер-политработник попал в искусно расставленную ловушку. Из двух зол надо было выбрать меньшее: жениться либо покинуть доблестное училище.

– Надя, как думаешь, какое решение принял Князь?

– Наверное, согласился на марш Мендельсона, если он не случайно выбрал профессию. Или я ошибаюсь? – в ее глазах блеснул огонек азартного любопытства.

– Загнанный в угол Серега принял соломоново решение.

– Это ж какое?

– Был такой древнееврейский царь Соломон, образец мудрости и хитроумия, – Леша решил немного блеснуть эрудицией, сделав небольшой экскурс в историю. – В Библии записано: поспорили две блудницы о том, кому из них принадлежит ребенок. Позвали рассудить мудрого Соломона, который, долго не думая, предложил поделить несчастное дитя между ними. Обманщица охотно согласилась, а родная мать, заплакав, наотрез отказалась это сделать. Так и открылась правда. С тех пор неожиданный выход из запутанной ситуации и называют соломоновым решением, которое обычно устраивает всех. Князь, артистично пустив слезу, дал слово жениться, но только не сейчас, а сразу после окончания училища. Готов был даже оформить письменное обещание, заверенное нотариусом. Услышав такое, профессор и генерал поморщились, сказав, что это лишнее. Поговаривали, что они совместными усилиями для будущей семьи уже теплое местечко за границей присмотрели, но за две недели до выпуска и предполагаемой свадьбы пришло указание из Москвы срочно откомандировать без пяти минут лейтенанта в распоряжение Министерства обороны. Отдельным приказом там уже и лейтенантское звание присвоили, и Серега приступил к нелегкой службе в Арбатском военном округе. А через год все-таки женился на дочери профессора, но только московского. По расчету или любви, кто его теперь разберет.

История больше грустная, чем смешная. Это Леша понял, увидев, что Надя перестала улыбаться. Сошлись на том, что Князев скорее отрицательный, чем положительный персонаж для современной пьесы. И точно не гусар, не дамский угодник.

Ровно в полдень в новенькой парадной офицерской форме их выпускной курс построили на плацу для торжественного вручения дипломов и нагрудных знаков об окончании ЛВВПУ. В те памятные минуты счастливее этих безусых лейтенантов в почти миллионном, древнем и вечно молодом Львове вряд ли можно было встретить.

– Лейтенант Разумков – Белорусский военный округ, – Леша наконец услышал свою фамилию и первое место службы, которому очень обрадовался. Куда накануне распределили кадровики, держалось в строгой тайне, теперь покров секретности пал. И выяснилось немало любопытного, даже труднообъяснимого. Гул удивления прокатился по строю, когда все услышали, что старшину курса – импозантного усатого красавца Маковского – непонятно за что «сослали» в Сибирь, где, как в популярной песне, «И большая тайга покоряется нам…». Даже красный диплом не помог старшине. Зато Вяткин, рекордсмен по «хвостам» за учебные семестры, благодаря своему протеже в правительственных кабинетах укатил служить на Кавказские Минеральные Воды, в курортный город Пятигорск. Партгрупорг и золотой медалист Андрюша Соколов, еще на втором курсе написавший рапорт с просьбой отправить его для выполнения интернационального долга в Афганистан, благополучно убыл в Группу советских войск в Германии. А что, тоже интернациональная миссия… Как и у тех, кому по блату или счастливому случаю выпало служить в Венгрии, Чехословакии, Польше.

Лешиных друзей по квартету кадровики разбросали по необъятной стране только по им одним ведомой логике: белоруса Вовку Буткевича направили открывать для себя Среднюю Азию, а просившегося туда сына гор и степей киргиза Аширбаева, словно в насмешку, сослали на Урал. Вместо родного Каунаса Вангелис в приказном порядке оказался на Дальнем Востоке. Так что богодаровцу Разумкову судьба вновь благоволила. Белоруссия – очень даже престижное место, к тому же по соседству с родной Смоленщиной.

Надя с мамой, которых он обеих сразу обнял, тоже порадовались распределению, поздравили с окончанием военного училища.

После банкета веселой компанией вместе с родными и близкими взошли они на гору Высокий Замок, чтобы напоследок полюбоваться Львовом и рассветом. Там и объяснился Алексей в любви Надюше. Свадьбу решили не откладывать, а сыграть во время первого офицерского отпуска. В загсе, как семью военного, их расписали без очереди в начале августа. Собрав родню и друзей, устроили торжество в Богодаровке. Об этом напоминают черно-белые снимки (цветные тогда были редкостью и роскошью). Несколько свадебных фотографий вместе с портретом маленькой Верочки Леша взял с собой в Афганистан.

В начале сентября лейтенант Разумков с двумя чемоданами сошел с поезда на минском железнодорожном вокзале. На руках у него было предписание явиться в отдел кадров политуправления округа. Это он сделает завтра утром, а пока нужно поселиться в военной гостинице на улице Тракторной, до которой, как подсказали люди, всего несколько трамвайных остановок. В Минске Алексей был впервые, хотя слышал, что белорусская столица выгодно отличалась от других советских городов чистотой и зеленым убранством улиц, площадей, гостеприимством жителей.

Немного отдохнув, Леша провел рекогносцировку близлежащего района на предмет нужных объектов, чтобы знать основные и запасные пути подхода к ним, как любил повторять на тактических занятиях подполковник Макин. А вот и первый важный объект – кафе с незатейливым названием «Лето», по словам администратора гостиницы, там можно недорого пообедать. Парикмахерская за углом, позже понадобится. Парк – тоже неплохо, а за проспектом над Свислочью возвышается местный «Пентагон», штаб Белорусского военного округа. Завтра он отправится туда пешком.

А где же кинотеатр «Кастрычнік»? В вестибюле, пока оформлялся, на глаза попала газета «Звязда». Глянул репертуар кинотеатров и обрадовался: в «Кастрычніке» показывали нашумевший советский боевик «Пираты XX века». Через полтора часа начинался вечерний сеанс. Запомнив адрес, Ленинский проспект, 73, Разумков отправился на его поиски. Но вот незадача, на этом месте почему-то возвышалась вывеска «Октябрь». А где же «Кастрычнік»?

Спросил девушку, похоже, студентку, куда-то спешившую, поэтому лишь обмолвившуюся: сама не местная, но где-то тут. По-простому одетый мужик, похоже, тоже не минчанин, переспросив, удивленно пожал плечами. И только через минуту Разумков понял, как опростоволосился, запомнив на всю жизнь белорусское название осеннего месяца и одного из лучших столичных кинотеатров.

– Начальником клуба пойдете? – огорошил его кадровик, седовласый полковник. И тут же, чтобы развеять сомнения лейтенанта, главный аргумент привел. – Часть на хорошем счету, находится в Минске.

Кажется, душа Леши, если она и вправду есть, восстала против такого неожиданного предложения. Четыре года его учили выпускать газету, писать заметки, репортажи, очерки, и все это коту под хвост? Да ноги его в армейском строю не было бы, если бы не журналистика! Все это в сумбурной от волнения запальчивости произнес Разумков, ни на что хорошее уже не надеясь.

– Но у меня сейчас нет ни одной вакантной должности по вашему профилю! – воскликнул полковник, будто крапивой ужаленный.

С недавних пор в дипломе стали указывать двойную специальность: офицер-политработник с высшим образованием, военный журналист – видимо, перестраховываясь от подобных казусных ситуаций.

Как у кадровиков все просто: появилась в ведомости пустая клеточка, вписал туда фамилию. И вопрос решен. А подходит на эту должность человек или нет, не столь важно. Главное, заполнить вакансию.

– Не знаю, что с вами делать. Хоть обратно в училище отправляй на перераспределение. Рассчитывали, что наконец-то уволим одного вашего коллегу, капитана Плоткина. Достал уже всех, но Москва воспротивилась, вернула документы с резолюцией: перевоспитывайте!

«Детский сад какой-то», – выругался про себя кадровик, искренне не понимавший, за что государство платит беспробудному пьянице в погонах, к тому же предлагает с ним нянчиться.

Хозяин кабинета закурил.

– Давайте поступим так. Вы в гостинице разместились? Очень хорошо. Поживете там недельку-другую, пока мы что-то подыщем. Есть один вариант, но я должен переговорить с редактором окружной газеты.

«Неужели меня возьмут в “Во славу Родины”?» – в радостном предчувствии запела душа.

– Там нет должности ниже майорской, поэтому выпускнику училища сразу в окружную путь заказан, – словно прочитав его мысли, приземлил воспарившего в мечтах Лешу кадровик. – А вот старшего лейтенанта Захарова, прошедшего войсковую школу, поработавшего в дивизионке, они вроде собирались брать в штат. Если не передумал редактор, тогда вы поедете на его место. Приходите ко мне на следующей неделе.

Отличное начало офицерской службы! Отпуск продолжался, только уже на новом месте. Где еще на гражданке возможна такая лафа – официально бездельничаешь, а деньги, пусть только за воинское звание, получаешь!

Но и через неделю ничего не прояснилось. Кадровик посоветовал нештатно посотрудничать с окружной газетой. И это было правильное решение! За три недели Разумков опубликовал четыре больших материала и несколько заметок, получив за них неплохой гонорар. Но не деньги для него тогда были главными, а повседневное общение со старшими коллегами, в основном выпускниками львовской «бурсы», возможность бывать в войсках по заданию редакции, писать.

Лишь с наступлением первых заморозков Захарова взяли в окружную, и у кадровиков одной головной болью стало меньше: лейтенанта Разумкова трудоустроили. С теми же двумя чемоданами в переполненном пригородном ЛАЗе, натужно гудевшем, периодически чихавшем, Леша добрался до деревни Уручье, где на взгорке паслось стадо коров.

– Товарищ офицер, следующая остановка ваша, восьмой километр! – как и обещала, громко предупредила кондуктор, округлых форм женщина, командирской интонацией напомнившая училищную буфетчицу Зою.

Газета знаменитой Рогачевской мотострелковой дивизии, которая считалась кузницей командирских кадров, располагалась на территории одного из полков в отдельном здании из светлого кирпича. Леше оно показалось знакомым, хотя видел впервые. «Надо же, прям наш сельсовет, похожие ступеньки, перила и даже окна», – удивился он.

В дверях нос к носу едва не столкнулся с уже немолодым, невысокого роста капитаном.

– Извините, – как младший по возрасту и званию Разумков отступил в сторону.

Куда-то спешивший капитан остановился и, скосив взгляд на его погоны, уточнил:

– К нам?

Это был и. о. редактора ответственный секретарь Русинский, сразу попросивший называть его на гражданский манер по имени-отчеству – Святославом Иосифовичем.

– После обеда поговорим. Пока обживай свой кабинет, он первый слева, – и капитан вихрем умчался.

Не хоромы, конечно, но и не ротная каптерка. Как для лейтенанта, так даже приличный кабинет, с широким столом, двумя телефонами, видимо, военным и городским, печатной машинкой «Оптима». На подоконнике из-за штор выглядывали темно-фиолетовые фиалки в горшочках и каланхоэ, листочки которого, говорят, очищают воздух в помещении от негативных частиц и плохой энергетики.

Как узнал Леша от вернувшегося под вечер Русинского, редактор, майор Буков, отдыхает в одной из крымских здравниц, а им велел засучив рукава работать.

– Ты как раз с корабля на бал. Завтра поедешь в Хатынь с ветеранами дивизии, фронтовиками со всего Союза. Выйдем сдвоенным номером, первая и вторая полосы твои. Дарю заголовок – «Фронтовики надели ордена!» – скороговоркой выпалил капитан.

Вдруг без всякой логики спросил:

– Кий в руках давно держал?

– Что?

– В бильярд играешь? Пошли партейку распишем. А то у меня руки уже чешутся, хотят потренироваться.

Русинский по примеру римского императора Юлия Цезаря умел одновременно выполнять несколько дел: разговаривать, рисовать макет газетной полосы, сверять какие-то данные, краем глаза поглядывать в телевизор, с удовольствием затягиваться сигаретой после глотка ароматного кофе. Вдруг все резко бросив, офицер поднялся из-за стола, с азартом игрока предложил сыграть на интерес.

Удивившись моментальной перемене настроения непосредственного начальника, Алексей согласился посоревноваться в меткости глаза, но только не за деньги. И правильно сделал: Русинский мастерски и с явным наслаждением вгонял шары в лузы, попутно «просвещая» зеленого лейтенанта.

– Бильярд – офицерская игра, зародившаяся в древние времена, когда шары делали из слоновых бивней и клыков. Идеальным считалось сырье самки, добытое из индийских слонов: африканских почему-то тогдашние умельцы забраковали, благодаря чему те в большем количестве и сохранились в природе.

Будто анонсируя появление в редакции командира дивизии, Русинский громко объявил:

– Чужого в правый, свояка в левый угол! – И мастерски развел шары по лузам. – Партия, товарищ лейтенант!

Хотя Разумков в ноль уступил непродолжительный поединок, зато расширил познания об одной из древних игр. И поразился, как пагубно может сказаться на жизни животных безобидное увлечение человека. Ведь только для изготовления одного бильярдного комплекта убивали двух взрослых слонов! Лишь в XIX веке эти животные с облегчением вздохнули: люди научились делать бильярдные шары из химии – смеси коллодия и камфоры, а позже из специальной смолы и полиэстера.

…Утром Леша проснулся свежим как огурчик. В офицерской столовой на завтрак давали нелюбимую им рисовую кашу с кусочками минтая. На десерт – хлеб с маслом и чай с сахаром. Меню одинаковое по калорийности и весу для всех, независимо от звания и должности. Правда, комдив и его замы кушали в отдельном зале, но то же самое. Кормили в штабном городке сносно, самыми же аппетитными днями считались среда и суббота, когда на столах появлялись наваристый украинский борщ и гречневая каша с тушеной свининой либо курятиной.

В то утро Леше, наверное, и они не пошли бы. Ему на мгновение вспомнилось, как еще три дня назад в Ташкенте после сборов дружной компанией завалились в «Голубые купола», просто райское место, где хоть однажды должен побывать каждый. Узбекский плов, восточный салат и долма были до умопомрачения вкусными. Жаль, из-за горбачевской борьбы с пьянством пришлось довольствоваться лишь шампанским. Но, оказывается, и после него ноги становятся ватными, если пить полными фужерами и долго.

Ограничившись в столовой горячим чаем с бутербродом, лейтенант Разумков направился в редакцию, где был сейчас сам себе начальник и подчиненный. Инструктор по печати политуправления знал, что Трусевич и Ярошко надолго выбыли из строя, поэтому обещал прислать на подмогу кого-то из окружной газеты.

Едва зашел в редакцию, как почти следом появился слегка запыхавшийся посыльный из штаба: требовалось срочно прибыть на совещание к начальнику политотдела. Чем вызван внеплановый сбор, гадал не только Разумков, а все приглашенные на него замполиты частей городка.

Начпо дивизии подполковника Касьянова уважали в гарнизоне, а некоторые даже побаивались. Он не любил пустого многословия, всегда говорил без бумажки, кратко и по делу, такие же выступления и доклады хотел слышать от других. Когда кто-то из политотдельцев не укладывался в минуту, Владимир Федорович, в зависимости от ситуации, запросто мог прервать народной поговоркой «Не тяни кота за хвост» или «Не наводите тень на плетень». Причем второе, хоть и с вежливым обращением, сулило мало хорошего. Иногда начпо взрывался и строгим голосом объявлял взыскание. Это случалось, когда он видел, что офицер проигнорировал полученное распоряжение или попытался его обмануть.

В кабинете подполковник Касьянов не засиживался, выезжая на боевые, брал с собой офицеров-политработников и кого-то из редакции (чаще всего лейтенанта Разумкова). Однажды небольшая свита с начпо едва прибыла на заставу за Чарикаром, как обнаглевшие «духи» открыли по ней огонь из крупнокалиберных пулеметов и гранатомета. Примерно было видно, откуда бьют. Но командир взвода, недавний выпускник училища, растерялся и команд на отражение нападения не отдал, поэтому минут пять застава безмолвствовала. Может, в ступор ввело то, что в его распоряжении находилась только одна БМП, или психологически разоружило неожиданное прибытие дивизионного начальства, которое обычно сваливалось как снег на голову. Пришлось начальнику политотдела как старшему по должности и званию взять командование на себя. По связи он вышел на центр боевого управления дивизии, с привязкой к местности выдал координаты двух досаждавших огневых точек для подавления артиллерией. Командиру экипажа БМП приказал держать под огневым воздействием примыкающий к заставе участок дороги. Все находившиеся на точке заняли боевые позиции для отражения возможного нападения моджахедов. Лейтенант Разумков, отложив старенький фотоаппарат и блокнот с ручкой, тоже прильнул к прицелу своего «калаша» АКСУ-74. Ему уже доводилось из него вести огонь: по кучности и дальности стрельбы «ксюха» заметно уступала своим сородичам, зато была неприхотлива и компактна, с ней одинаково удобно в танке и самолете.

Вызванная артиллерия несколькими снарядами накрыла духовские гнезда. После орудийной канонады все стихло.

Довольный начальник политотдела поблагодарил за меткость богов войны. И уже на ходу отдал распоряжение:

– Пресса, обязательно отметь их в своем репортаже!

Совещание началось ровно в девять. Опоздавших начпо не любил, как и многословных. Рассказывал, как еще в бытность комбатом на Дальнем Востоке он однажды на пару минут опоздал на разбор учений, за что получил выговор от командарма, публично пригвоздившего уничижительной фразой:

– Офицер, не научившийся управлять своим временем, так же плох и в управлении вверенным ему подразделением.

После этого Касьянов на все сборы и совещания приходил первым.

– Товарищи, командующий армией скорректировал сроки проведения дивизионной операции. Поэтому уже завтра он будет в гарнизоне со своими заместителями, чтобы убедиться в нашей готовности, – по обыкновению сразу сказал о главном начальник политотдела. – Мой заместитель доведет до вас план конкретных мероприятий, которые нужно выполнить за сегодняшний день и ночь. Речь о хлебе насущном – партийно-политической, воспитательной и информационной работе.

– Пресса, когда у нас газета выходит? – вдруг поинтересовался Касьянов. По фамилии он называл только редактора.

– По плану в субботу, товарищ подполковник.

– Надо завтра выпустить. С призывом на первой странице типа: «Солдат 108-й, будь примером во всем!» Видишь, даже стихом заговорил, – довольный удачным экспромтом, улыбнулся начпо. – Печатное слово тоже силу имеет, как любое оружие. Надо только умело им пользоваться.

После совещания Разумков вспомнил, что собирался заглянуть на узел связи. Со вчерашнего дня в редакции отсутствовала телефонная связь. Поэтому и отправили посыльного сообщить о совещании. Но как Леша ни «шифровался», конечно же, ему хотелось увидеть Любу Синицыну, с которой вчера расстался у штаба.

Сказав о проблеме начальнику узла и получив заверения в скором ремонте, Разумков заглянул в аппаратную.

– Подскажите, где находится Синицына?

– Это новенькая, что ли? – переспросил худощавый белобрысый солдатик, чуть повернув голову в его сторону. Увидев незнакомого офицера, он привстал, но Разумков жестом остановил уставной порыв парня.

– Она с утра плохо себя почувствовала. Кажется, в медпункт связистов пошла.

Разумков поспешил на выход. Какая-то невидимая сила подталкивала его в спину. Он еще удивился этому чувству беспокойства. Хотя, если разобраться, кто она ему? Просто симпатичная попутчица.

Витя Мацкевич, увидев Лешу на пороге медпункта, подумал, что другу плохо, и хотел уже предложить таблетку. Но, узнав, что тот интересуется здоровьем другого человека, решил проверить, как у него с чувством юмора.

– Плохи дела, понимаешь. И медицина, боюсь, бессильна.

– Ты можешь не говорить загадками? – встрепенулся в нехорошем предчувствии Разумков и требовательно спросил: – Говори, что у Любы за болезнь?

«Как эти журналисты доверчивы. А еще инженеры человеческих душ. Пора раскрываться». Но вслух все же подыграл себе:

– Врачебная тайна.

Леша внимательно посмотрел в глаза военного доктора, которые заискрились.

– Врезать бы тебе сейчас… – вздохнув, он даже театрально замахнулся правой рукой, – так неуставщину пришьют…

– Но меньше взвода не дадут и дальше Кушки не пошлют! – известной поговоркой закончил фразу довольный начмед.

– Куда уже дальше, в Пакистан, что ли? – пробубнил Разумков, догадавшись, что оказался жертвой розыгрыша.

– Ладно, не стану томить твою влюбленную душу, Ромео. Ничего страшного не случилось, просто поднялась у девушки температура. Акклиматизация сложно проходит. И дорожное приключение сказалось на нервной системе. Сегодня не рекомендую ее беспокоить. День-два надо подождать.

– Спасибо, доктор Айболит, утешил. Лечи страждущих исцеления, а я пойду в редакцию номер готовить.

– Когда про меня байку тиснешь?

– Пока могу предложить фельетон.

Добродушно подшучивать друг над другом, соревнуясь в остроумии, они начали с первых дней, как только познакомились. За месяц, что жили в одной комнате, сдружились настолько, что обоим порой казалось, будто они одноклассники. Хотя этого никак не могло быть: белорусскую Лиду от русской Богодаровки отделяла почти тысяча километров.

Потом Виктор переселился в медпункт, оборудовав там жилую комнату. Перед своим начальством обосновал улучшение жилищных условий необходимостью в любое время суток немедленно оказать квалифицированную медпомощь больному или раненому. Хотя в городке военные и гражданские знали: случись что-то серьезное, надо обращаться в госпиталь, где действительно врачуют посланники Бога.

Итогами проверки самой большой в 40-й армии мотострелковой дивизии командующий остался доволен. Прежде чем улететь в Кабул, он лично завизировал план боевой операции, внеся ряд несущественных корректировок и дополнений по взаимодействию с десантниками и авиацией.

В горы с мотострелковым батальоном с разрешения начальника политотдела отправился и лейтенант Разумков. С собой, как обычно, взял джентльменский набор – АКСУ с двумя запасными сдвоенными магазинами, сухой паек на трое суток, пару фляжек воды, «Федю» (так называл фотоаппарат имени железного рыцаря революции Феликса Дзержинского ФЭД-3) и десяток экземпляров свежего номера дивизионной газеты «Ленинское знамя».

Ничего лишнего старался не брать, с первого выхода ощутив тяжесть дополнительных граммов. А в тот раз почему-то надел обычно лежавший на прикроватной тумбочке серебряный нательный крестик, подаренный мамой перед Афганом. Она просила сына, которого тайно крестила в старой деревянной церкви, носить святыню постоянно, но он частенько забывал это делать. На ночь обычно снимал крестик, без которого удобнее спать, а утром вспоминал о нем уже в редакции или в штабе на совещании.

На третьем курсе Львовского политучилища читали курс лекций по научному атеизму, готовя их чистое юношеское сознание к вступлению в партию. Без красной книжицы с профилем Ильича путь в газету был закрыт.

Восхождение на трехтысячник в середине осени, когда уже не так жарко, нелегко далось даже опытным бойцам. Разумков в сравнении с тем же комбатом Грачевым, втрое больше здесь прослужившим и исходившим половину Афгана, по неписаной солдатской иерархии «черпак». Но над зеленым «летёхой», который только выпустился из училища, Алексей ощущал некоторое превосходство. Если не в знаниях, то в опыте боевых действий, они действительно дорогого стоят. А накапливать его по крупицам приходится чуть ли не на каждом шагу. Например, просто идти в горах, согнувшись под ношей, мало. Надо еще внимательно наблюдать за местностью, где каждая подозрительная мелочь может таить смертельную опасность. Здесь все имеет значение: дистанция, способ передвижения след в след, чтобы не подорваться на растяжке или противопехотной мине – чужой или своей. Это боевые аксиомы. В горах, если ты не местный, немудрено и с картой в руках заблудиться, уйти с маршрута. Еще важно уметь ориентироваться по звездам. Да что там говорить, даже в обустройстве ночлега под открытым небом есть свои тонкости. С их учетом Разумков и выбрал укромное спальное местечко в скальной расщелине. Там сухо и относительно безопасно на случай внезапного обстрела.

Ночь в горах прошла на удивление спокойно. Мелькнуло безмятежное воспоминание о том, как они незадолго до выпуска всей курсантской группой почти четыре часа с шутками-прибаутками восходили на Говерлу, высшую точку украинских Карпат, находящуюся на высоте 2061 метра над уровнем моря. Но разве то мирное, налегке, ради забавы покорение вершины сравнишь с нынешним «ползаньем» по чужим горам в поисках «духовских» баз?

Комбата Грачева афганская тишина всегда настораживала, казалась обманчивой, таящей опасность. Не верить ей подсказывали интуиция, боевой опыт. Но они ничего не могли изменить.

Моджахеды открыли огонь со стороны солнца, красиво поднимавшегося над горами. Солдаты, начавшие разогревать свои пайки, рассыпались по горному плато, на ходу открыв неприцельную ответную стрельбу.

– Экономить боеприпасы! В белый свет не палить! – громко предупредил майор Грачев. Укрывшись за грудой камней, комбат осматривал в бинокль местность, пытаясь по едва заметным всполохам определить, откуда и сколько стволов противника работают по ним.

Неприятным сюрпризом стала прилетевшая мина, затем вторая, осколками ранившая двух бойцов. Стало очевидно, что позиция пристреляна моджахедами, надо ее покидать. В полный рост не подняться, пули, как шмели, свистели над головами. Из своего укрытия Разумков дал несколько коротких очередей в сторону солнца. Бойцы по приказу рассредоточились и тоже вели огонь.

Комбат по радиостанции запросил полковую артиллерию. Пока они не сблизились с моджахедами, самое время нанести упреждающий сокрушительный залп. И тот через несколько минут последовал, правда, снаряды легли чуть правее, чем требовалось, но наверняка отправили на тот свет какое-то число бородачей. Оставив опасное плато, каждый солдат и офицер сам выбирал новую огневую позицию. В бою нет нянек, выживешь ты или погибнешь – во многом зависит от личной отваги, сноровки, психологической устойчивости, удачи.

Леша укрылся за увесистым камнем по соседству с командиром первого взвода, с которым вчера, любуясь крупными звездами, перед сном тихонько поболтали. Серега два года назад с красным дипломом окончил Московское общевойсковое командное училище, компанейский парень. Пока не женат. Они подмигнули друг другу на удачу, а Леша даже прокричал сквозь канонаду боя простое мужское: «Держись!»

Вроде ничего у него позиция, но Разумков чувствовал себя неуверенно, казалось, будто кто-то за ним наблюдает.

Может, переместиться на десяток шагов левее, вон к тому серому валуну, который и от пули прикроет, и где есть небольшое углубление? Он еще медлил, не будучи уверенным в правильности этого маневра, пока у камня не мелькнула тень.

«Что это? – Леша в тревоге напряг зрение, но, сколько ни вглядывался, ничего не видел. – Померещилось», – вздохнул с облегчением.

Однако через несколько секунд снова глянул в ту сторону и не поверил глазам. У камня, где преломлялись солнечные лучи, словно из тумана, возник бестелесный силуэт с маминым лицом. Даже послышался родной голос, которым мама звала к себе. Мгновенно приподнявшись, Алексей стремглав рванул к ней. Когда рухнул в спасительную ложбинку, больно ударившись о камень, услышал сзади треск пулеметной очереди. Оглянувшись, увидел перепаханное смертоносными пулями место, где только что находился.

Вскоре вокруг стихло, будто ничего и не было. Солнце, уверенно вытеснив утреннюю прохладу, согрело горный воздух.

Уцелевшие моджахеды быстро покинули район и, судя по следам крови на камнях, унесли с собой убитых и раненых. Преследовать их было бесполезно, да и в планы мотострелков не входило. Наградой им стал обнаруженный в пещере крупный схрон с оружием, тротилом и боеприпасами. Чего только там не было! Китайские автоматы и пулеметы, десяток переносных зенитных комплексов, несколько ящиков с гранатами, патронами, тротиловыми шашками. Внимание саперов привлек увесистый мешок в углу. Проверив, не заложена ли поблизости взрывчатка, заглянули внутрь, а там настоящий клад из самодельных мин-ловушек, различных взрывателей, замыкателей. Наверное, случайно попала туда ветка от дерева, которую хотели выбросить, но бдительный старший лейтенант, командир саперов, присмотревшись, обнаружил в ней сердцевину, которая легко вынималась. Стало все понятно: вместо нее закладывается граммов двести тротила – и готов смертоносный сюрприз в виде валяющейся на дороге ветки. Достаточно дотронуться ногой или рукой – сразу произойдет взрыв.

На каждом образце оружия стоял лейбл страны-производителя – Италии, Франции, Великобритании, США. Это была лишь небольшая толика подпольного арсенала, регулярно поставлявшегося антиправительственным силам. Вынести все это на своих плечах не представлялось возможным.

Доложив в штаб полка координаты обнаруженного склада, Грачев попросил пару Ми-8 для транспортировки трофеев. Спустя полчаса они услышали шум приближающихся бортов. В севшей вертушке (вторая на всякий случай барражировала в воздухе) Леша увидел инструктора политотдела по комсомольской работе прапорщика Олега Мохова.

– Начпо приказал срочно возвращаться в дивизию, готовить листовку о захвате духовского склада. Я вместо тебя остаюсь с батальоном, – сквозь шум работающего движка прокричал Мохов.

Разумков улетел с ранеными, во второй вертолет загрузили часть трофейного оружия. Уже с высоты он глянул вниз, где остался комбат Грачев со своим батальоном и комсомольский инструктор. Что ждет их в чужих и опасных горах через час, два, день? Этого никто не знал. Дай Бог, чтобы все вернулись на базу живыми и невредимыми. Поправляя воротник куртки, Леша у шеи что-то нащупал. «Это же цепочка с маминым крестиком! Совсем о нем забыл». Достав оберег, подержал в ладони маленький символ веры, обладающий невероятной божественной силой. И с чувством благодарности за чудесное спасение поцеловал крестик, решив больше его никогда не снимать.

От аэродрома до дивизии Леша добрался на попутном тыловом «Урале». На пять минут забежал в редакцию, чтобы положить автомат и разгрузку с боеприпасами в сейф, на скорую руку смахнуть с себя густую афганскую пыль, переобуться с незаменимых в горах кроссовок в уставные военные туфли. Около штаба увидел на крыльце начальника политотдела, который что-то обсуждал со своим замом подполковником Петрушевым.

– Здравствуй, пресса! – поздоровался за руку Касьянов. – А мы тут как раз с Владимиром Ивановичем обсуждаем, как завтра члена Военного совета армии встречать будем.

Несмотря на приезд своего непосредственного начальника, начпо был, как обычно, уверен в себе, в приподнятом настроении. Он уже знал о взятом складе «духов».

– У Грачева прямо-таки нюх на них. Уже третий или четвертый крупный схрон берет. Будем представлять к очередному ордену. Десантура в Панджшере тоже отличилась – обнаружила душманскую тюрьму. Информации, правда, пока немного, по крупицам появляется в докладах. Зайди на ЦБУ (Центр боевого управления. – Прим. авт.), уточни цифры, держи связь с оперативным отделом. Потом набросаешь черновик листовки. Генерал утром хочет ее текст посмотреть, затем сразу в печать.

Вот так вводная! Про газету ни слова, будто ее не существует, значит, пропустим номер. «Боливар не выдержит двоих» – вспомнилась крылатая фраза из рассказа О. Генри. Эх, сюда бы американского Чехова, мастера художественного слова, он такую бы листовку сочинил, что заплакали бы даже враги апрельской революции! Разжившись в штабе скудной оперативной информацией, Разумков примостился за редакционным столом. Он слабо представлял, как писать листовку, ведь этому не учили на журфаке. Кажущаяся легкость задания улетучилась, быстро «сварганить» текст не получилось. Как же не вовремя заболели редактор с ответсеком, проходят реабилитационное лечение в Союзе и ни о чем не парятся. Скомкав очередной лист, он снова стал вчитываться в служебное донесение: «В районе горного кишлака Дехмикини обнаружена настоящая тюрьма – глубокие волчьи ямы с люками. Внутри пещеры – три большие камеры. Наверху находилась комната для пыток с соответствующим оборудованием. Обнаружен также журнал, в котором указано, что тут содержалось 127 афганских и 14 советских военнопленных. Судя по отметкам в журнале, большинство из них накануне расстреляно. Судьба наших воинов выясняется соответствующими органами».

Осознав, что суть сенсационного события лучше документа он не передаст, Разумков с него и начал «ваять» листовку, только расставил недостающие запятые. Потом добавил свои размышления о средневековом коварстве и звериной жестокости так называемых борцов за свободу и независимость, а на самом деле врагов афганского народа. Но все их попытки задушить апрельскую революцию тщетны. При всемерной поддержке советских друзей она непременно выстоит и победит в схватке с контрреволюцией и силами международного империализма.

«Концовка любого материала – это, условно говоря, завершение атаки на сознание читателя, поэтому она должна быть ударной, запоминающейся», – вспомнилось наставление любимого преподавателя кафедры журналистики подполковника Филева.

«Никто, кроме нас! Этому правилу всегда верны наши десантники, героически действующие в эти дни в суровых горах Панджшера».

«Кажется, неплохо для первого раза», – мысленно похвалил себя автор, вымучив за три часа небольшой текст. Он сделал все, что мог, и завтра с чистой совестью покажет сей творческий труд самому ЧВСу армии.

– Товарищ лейтенант, к нам генерал идет! – с таким возгласом, будто горит здание, вбежал в редакцию типографский солдат.

Разумков сидел возле уже исправного телефона в ожидании вызова в штаб. А генерал собственной персоной в сопровождении начпо в гости пожаловал. Проигнорировав доклад и поздоровавшись за руку, молвил:

– Времени в обрез. Хочу сразу глянуть вашу полиграфическую базу.

Услышав солидное слово «база», Алексей иронично усмехнулся про себя, но виду не подал. Естественно, типография не впечатлила главного политработника армии.

– У вас же есть и походный вариант? – уточнил он со знанием дела.

– Да, товарищ генерал, за зданием стоят на длительном хранении ЗИЛ-131 и ЗИЛ-157 со штатным оборудованием. Но мы его ни разу не использовали, – честно признался Разумков и пожалел об этом.

– Как раз подходящий случай. Приказываю в течение суток развернуть походную типографию и выпустить листовку о захвате душманской тюрьмы. Чтобы по форме и содержанию яркой была. Не меньше тысячи экземпляров отпечатать сможете?

– Нет, – ответил лейтенант. – У нас бумага на исходе, и…

– Будет вам бумага! – пообещал генерал. – Что еще?

– В цвете вряд ли получится сделать качественно. Только черно-белый вариант.

– Хорошо. Текст готов?

Разумков протянул исписанный лист. Бегло прочитав, ЧВС шариковой ручкой кое-что зачеркнул, что-то дописал.

– Добавьте немного остринки (Леше вначале послышалось «осетринки»), чтобы читатель воспылал еще большим гневом и ненавистью к врагу. И обязательно подумайте, как усилить концовку, она должна мобилизовать наших воинов на новые ратные подвиги.

«Он, наверное, тоже учился на журфаке», – мелькнула мысль. Вслух же военный журналист бодро произнес уставное: «Есть!»

Вскрытие БПК-63 (бесшрифтового полиграфического комплекта) показало, что пациент скорее мертв, чем жив. Оригинал-макет листовки на селеновую пластину плохо переснимался, в итоге ее копия на офсетной фольге и вовсе выглядела бледно. Получив бумажный оттиск, начальник типографии прапорщик Павлюкевич и замещавший редактора лейтенант Разумков ужаснулись: читались только заглавные буквы, остальной текст был словно в густом тумане.

Как ни старались отладить технологический процесс капризного БПК-63, ничего не получилось. Уже за полночь махнули с досады рукой, решив, что утро вечера мудренее. Но когда и оно не помогло, вымотавшую все нервы листовку с красным заголовком откатали на стационарной плоскопечатке. Генерал к тому времени уехал, страсти постепенно улеглись, а листовка уже никому особо не была нужна…

Это у Пушкина осень – «очей очарованье», а на чужой земле, выжженной солнцем и войной, она совсем другая – тоску и скуку пыльными ветрами навевает. В боевых буднях огрубели не только мужские руки, но и души, соскучившиеся по празднику. Именно его и обещала радостная новость о приезде в Баграм известного барда, за считаные минуты облетевшая городок, вызвав у его обитателей эмоциональное возбуждение. Неудивительно, что уже за два часа до вечернего концерта к Дому офицеров, называемому в обиходе клубом, стали подтягиваться принарядившиеся поклонницы популярного певца, чтобы «застолбить» местечко поближе к сцене.

Разумков слышал о барде, тогда еще не избалованном вниманием советского телевидения и радио. Его песни на магнитофонных кассетах ходили по рукам, как и выступления Высоцкого. Поэтому глупо было упустить случай и не увидеть кумира миллионов. Более того, Алексей решил взять интервью у Розенбаума.

Узнав, что артист находится у командира дивизии, стал караулить его невдалеке от кабинета. И тут увидел в коридоре Любу Синицыну. Автоматически включился внутренний тумблер, отвечавший за настроение. Улыбнувшись, полушутливо приветствовал девушку, подкорректировав известную поговорку:

– На ловца и красотка бежит!

Она тоже улыбнулась, ответив в том же духе:

– И вовсе не бежит, да и красивее бывают.

– Как работается лучшим представителям города Ленина?

– Нормально, уже втянулась. На коммутатор начальник посадил. Так что можно меня услышать еще и в телефонной трубке, – сообщила девушка.

– Здорово! Буду теперь чаще звонить.

Вспомнив о Розенбауме, Леша предложил вместе сходить на концерт. Она сразу согласилась. Договорились, что он займет места и будет ждать у входа.

Только Люба ушла на узел связи, как дверь кабинета открылась и на пороге появился Розенбаум с непокрытой головой, одетый в «афганку». Слегка опешив, Леша быстро собрался с духом.

– Александр Яковлевич, разрешите обратиться? Лейтенант Разумков, военный журналист. Хочу взять у вас интервью для дивизионной газеты.

– Подходите после концерта, пообщаемся, – по-деловому ответил бард и направился к выходу.

В переполненном зале не только сидеть – стоять негде было. Леше повезло, едва успел забронировать два места для себя и Любы. Его появление вместе с новенькой связисткой не осталось незамеченным любительницами посплетничать.

«На ковре из желтых листьев, в платьице простом…» – полились слова известной песни «Вальс-бостон», которую разновозрастная гарнизонная публика встретила взрывом аплодисментов. Потом «Налетела грусть», следом «На дороге жизни», цикл кубанских казачьих, военных и лирических песен. И на бис, конечно, была встречена «Утиная охота».

Почти трехчасовой концерт прошел незаметно, подняв всем настроение. Леша сказал Любе, что проведет ее до женского модуля, а потом вернется в Дом офицеров для беседы с Розенбаумом. Услышав это, девушка воскликнула:

– Возьми меня с собой! Я тоже из Ленинграда, как и Розенбаум. Интересно, что нового в городе, заодно автограф попрошу.

Разумков не стал перечить, предположив, что увидеть землячку артисту будет приятно. Александр Яковлевич действительно сразу оживился, уточнил место жительства, учебы Любы, а потом прямо спросил, что привело ее в Афган.

– Романтика и желание испытать себя. Я вся в папу, он военный, служит в штабе округа. Мама шутит, что я должна была мальчишкой родиться, но в последний момент Всевышний отвлекся и на свет появилась девочка Люба.

– Вы должны быть счастливы с таким красивым славянским именем, созвучным с самой любовью, – уверенно произнес Розенбаум, допивая чай.

Леша уже почувствовал было себя третьим лишним, когда артист перевел на него взгляд. На все заготовленные вопросы о творчестве, самом лучшем городе Земли – Ленинграде, где родная гавань, где хорошо думается, личных увлечениях, впечатлениях от пребывания в Афганистане певец ответил честно и откровенно. Каждому его слову верилось.

– Береги, лейтенант, мою землячку, – чуть улыбнувшись в усы, наказал Розенбаум, прежде чем они расстались. – До встречи в Союзе! Рад буду видеть вас снова на концерте. Скажете администратору волшебное слово «Афган», и вас пропустят бесплатно.

Впечатленные общением с талантливым артистом, неординарной личностью, Леша и Люба неспешно брели по городку, уже основательно погрузившемуся в вечернюю темноту. Минимально освещался лишь центральный проспект, как в шутку называли дорогу от штаба дивизии до мужского и женского модулей. Ходили в полутьме с фонариками отнюдь не из-за экономии киловатт-часов, а по банальным соображениям безопасности, чтобы не стать мишенью для моджахедов.

«Как бы здорово было сейчас прогуляться по всегда оживленному и праздничному Невскому, посидеть с подругами в кафешке», – мечтательно подумала Люба, ведомая галантным кавалером под ручку и опасавшаяся сломать каблук.

– Вот я уже и дома, – само собой вырвалось у девушки. Всего за несколько недель общага в сборно-щитовом модуле на чужой земле стала восприниматься как родной очаг.

– Завтра увидимся? – Разумков почувствовал, что действительно этого хочет.

– Если не увидимся, то запросто можем услышаться, – подарив очаровательную улыбку, игриво молвила телефонистка Синицына. И, взмахнув ладошкой, скрылась за деревянной дверью, нуждавшейся в покраске.

В комнате его ждал приятный сюрприз – очередное письмо от жены. Военно-полевая почта в Афганистане работала по своему графику. Однако никто из офицеров, солдат или гражданских за это не осуждал ее, а, получив заветное письмецо от родных и близких, великодушно прощал все задержки. Почтовый Ан-24 прилетал в Баграм в начале и в конце недели. Когда же сгущались тучи и дул сильный «афганец», то небо «закрывалось» и на несколько дней. Вмешивались и другие факторы, из-за которых почтовый борт отменяли. К этому относились с пониманием. Жизнь сама по себе, а тем более военная, такая загадочная.

Надя с радостью писала, что Верочка каждый день расширяет словарный запас.

«Правда, над произношением надо еще работать, но, как известно, повторение – мать учения. Трудно дается ей слово Афганистан, которое дочка произносит вместе с другим – папа. Я постоянно напоминаю ей о тебе, говорю, что ты в командировке и скоро приедешь. Новостей особых нет, кроме одной. Женщины городка только и судачат, что Русинского турнули из партии и вроде увольняют из армии».

В конце, как обычно, ладошка Верунчика. И приписка – любим, целуем, ждем.

Волна нежности накрыла Лешу. Рука сама потянулась к чистому листу, захотелось поделиться впечатлениями от замечательного концерта Розенбаума. Однако сфокусировался на главной новости, требовавшей обдумывания. Русинского все-таки исключили из партии. Теперь в газете откроется вакансия, но полноценную замену вряд ли быстро найдут.

Святослав Иосифович, наверное, родился ответственным секретарем. Выпуск газеты держался на нем, что всех устраивало и в первую очередь редактора, наслаждавшегося почетным положением свадебного генерала. Другая правда заключалась в том, что даже самый высокий профессионализм не дает людям права поступать низко и подло.

Та некрасивая история с обманом, а потом и подставой, хоть и притупилась, но никуда не делась, преодолев вместе с Лешей госграницу, по-прежнему «сидела» в душе. Лейтенант Разумков подготовил газетную полосу о том, как дивизия успешно сдала внезапную проверку комиссии штаба округа. На подведении итогов выступил командующий, отметив дивизию как лучшую в округе, и лично комдива. Публично прозвучало, что молодого генерала за усердие и достигнутые результаты представят к государственной награде.

Об этом шла речь в конце материала. Но так как текста оказалось чуть больше, чем требовалось, Русинский, занимавшийся несколькими делами сразу, особо не вчитываясь, убрал последний абзац. Где весь цимес, самое главное и приятное для местного начальства.

Гром и молнии разразились на следующее утро, едва газета попала на стол комдива. Обматерив по телефону редактора, он распорядился провести служебное расследование и строго наказать виновника. Им назначили автора материала лейтенанта Разумкова, получившего первое взыскание и сразу предупреждение о неполном служебном соответствии. За еще одним таким проколом следовало снятие с должности.

– Почему меня сделали козлом отпущения? В чем я виноват? – спросил редактора Разумков. Тот, опустив глаза якобы в поисках нужной бумаги на столе, бубнил что-то о служебной субординации, этике и интуиции, хотя причем здесь они? Как ему, майору в годах, не стыдно юлить, придумывать оправдания вместо того чтобы честно признать: это мы с ответсеком лоханулись. Русинский в спешке не тот абзац сократил, а я как редактор, подписывавший номер в печать, ему по привычке доверился, не перечитал основной материал в полосе.

– А почему вы сами в нарушение инструкции не сверили правку перед выходом газеты? – с нотками металла в голосе уточнил Буков, посмотрев наконец своему корреспонденту в глаза.

– Потому что вчера я выполнял сразу два ваших задания – с утра отвозил приветственный адрес в политуправление, потом в составе агитгруппы участвовал в едином дне информирования в частях.

Было еще и третье, деликатное, поручение, о нем не стал напоминать – получить у директора центрального гастронома, хорошего знакомого редактора, набор дефицитных продуктов и завезти их родной сестре Букова. Хотя, кто знает, может, та шикарная блондинка, попросившая его повесить шкафчик в ванной комнате, вовсе не родственница, а любовница шефа.

После того неприятного случая черная кошка пробежала между ним и Русинским. Первоначальная восторженность Леши опытными и умными наставниками вмиг улетучилась.

«Есть все-таки справедливость на свете», – не без злорадства подумал Разумков, так и не написавший Наде ни строчки. А как недостойно он себя повел, едва узнав, что в штаб дивизии пришло предписание отправить в Афганистан ответственного секретаря газеты. Побежал по знакомым гражданским и военным докторам за липовыми справками о несуществующих болезнях. А когда это не прокатило и никакие связи не помогли, отправил гневное письмо в ЦК КПСС, что его, убежденного еврейского пацифиста, насильно хотят отправить на войну в Афганистан, которую он считает оккупационной, несправедливой, ненужной. Такие же аргументы привел и в рапорте, наотрез отказавшись от выполнения чуждого по духу интернационального долга.

Когда начальник политотдела узнал об отказнике в своем ведомстве, сразу вызвал Русинского к себе, однако долгая беседа ничего не дала. И даже озвученная перспектива расстаться с партийным билетом не умерила пыл взбунтовавшегося капитана.

Тогда кадровики и вспомнили о лейтенанте. Леша как раз стал отцом. Какое же это непередаваемое счастье ощущать себя в новом статусе, бережно держать в руках завернутый в пеленки комочек! Толком не успев нарадоваться, лейтенант Разумков, отгуляв отпуск и пройдя медкомиссию, убыл в Афганистан. Ни разу не заикнулся о семейных обстоятельствах – рождении дочери, полагая, что личное негоже ставить выше государственного. Так он внепланово, вместо другого человека, на поверку оказавшегося трусом, очутился в зарубежной командировке.

Надя опять спрашивала о меню в столовой, вкусно ли готовят и не прибыл ли из Ташкента коллега-помощник.

С ответа на эти вопросы он и начал письмо. «Кормят хорошо, но, конечно, не настолько вкусно, как это получается у тебя, моей заботливой и ненаглядной хозяюшки. Фруктов-овощей хотелось бы побольше, но их компенсирует рыба с дивным названием “путассу”. Пока выпускаем газету вместе с прапорщиком, даже листовку пришлось сварганить по требованию начальства. Вроде справились, хотя с техникой были проблемы. Самое главное – сегодня вечером ходил на концерт Розенбаума, народу в зале было битком. Очень круто выступил, классный мужик! Я с ним отдельно около часа общался, брал интервью. Как напечатаем, вышлю. Привет всем нашим друзьям. Целую, люблю. Ваш муж и папа Алексей».

Первая зарплата – событие приятное и важное! В Союзе негласно полагалось ее обмыть в трудовом коллективе, о чем намекнули Любе на узле связи. Получив на руки сто с лишним чеков Внешпосылторга, она поинтересовалась у подруг, что на них можно купить. Синицыной очень хотелось иметь джинсы «Монтана», о которых мечтала, наверное, каждая советская девушка, элегантную и удобную кофточку, красивую косметичку, которую видела у подружек. Все это продавалось на местном базарчике в полукилометре от военного городка, за пределы которого гражданским лицам выходить не разрешалось. Военные – другое дело, они перемещались свободно, выполняя служебно-боевые задачи. А попутно при первом же удобном случае останавливались у дуканов, чтобы купить что-то себе или семье в подарок.

Командование дивизии, осознав, что запретами ничего не добьешься, смягчилось и попросту закрывало глаза на воскресные самовольные выходы женщин. Правда, ради безопасности настоятельно рекомендовалось посещать базар только в сопровождении вооруженных мужчин. Поэтому Люба и попросила лейтенанта Разумкова сменить профессию журналиста и стать на пару часов ее личным телохранителем. Леша такому предложению был только рад, вспомнив, что собирался сделать кое-какие покупки. Услышав про намечавшийся шопинг, прапорщик Павлюкевич тоже решил почувствовать себя в роли телохранителя. С автоматами за плечами и вместительными сумками они двумя парами (Люба взяла подружку Катю) отправились на базар.

Едва вышли за КПП, как налетела стайка босоногой детворы. «Шурави, бакшиш давай!» – галдели голосистые мальчишки.

Это, наверное, все, что они знали по-русски. Самые смелые пытались дотронуться до одежды. При виде протянутых детских ладошек девушки в растерянности остановились. У Леши в кармане завалялись значок и коробок спичек, которые он с удовольствием отдал девочке и чумазому мальчику. Те, обрадовавшись, заулыбались, будто получили самое ценное и необходимое.

– Прикормил. Сейчас начнется, – буркнул сзади Володя. И как в воду глядел: малышня потянулась к оружию.

– А ну кыш! – решительным жестом отогнал Разумков мальчишек, демонстративно поправив на плече автомат.

Это подействовало.

Первым делом зашли к знакомому дуканщику Нури, высокому поджарому афганцу неопределенного возраста с благородной сединой и профессорской бородкой. Леша у него уже покупал кое-что по мелочам и рассчитывал на скидку.

– Салам алейкум, Нури! Хуб асти, читур асти? – поприветствовал на дари хозяина лавки Разумков, из вежливости поинтересовавшись делами и здоровьем. Он знал еще несколько фраз, которыми всякий раз пользовался, чтобы расположить к себе собеседника.

– Ташакор, все харашо, дарагой, – широко улыбнулся афганец, одетый в шальвары и в пирохан – длинную рубаху. – Что рафик хочет купить? Для ханум тоже харош товар есть. Только вчера палучил из Пакистана и Китая.

Услышав популярное у шурави выражение «хочу джинсы “Монтана”», тут же из стопки извлек несколько темно-синих брюк.

– Примерить можно здесь, – показал на маленькую ширмочку Нури.

Люба с Катей застыли в нерешительности. Они и без того испытывали неловкость от мужских взглядов, а тут предстояло задрать юбки, чтобы надеть джинсы, за тонкой перегородкой. Поняв их стеснительность, Леша предложил выход из пикантной ситуации:

– Мы с Володей ради вас готовы стать плотными шторами: надежно прикроем широкими спинами, никто вашу красоту не увидит, разве только Аллах!

Прыснув со смеху (оценила, значит, его образное словоблудие), Люба первой начала примерять вожделенные джинсы. Они оказались чуть великоваты. А вот вторые – как на нее сшиты!

Из десятка косметичек она выбрала розовую в форме сердечка. Приглянулась ей и подошла по размеру симпатичная светленькая кофточка с отложным воротником и застежкой на планке. Глаза разбегались от обилия товаров на полках, но тут Синицына с ужасом вспомнила, что у нее всего лишь сотня своих чеков и одолженный на виноградное вино и фрукты полтинник.

Дуканщик без калькулятора быстро все подсчитал и назвал окончательную сумму – 2500 афгани. Зная, что местные любят поторговаться, Леша заверил Нури, что обе ханум станут его постоянными покупательницами, если он сделает им скидку в 500 афгани. Для вида чуть поспорив, афганец согласился.

На обратном пути, надо же было так неудачно сложиться обстоятельствам, на КПП они почти лоб в лоб столкнулись с комдивом, который радушно встречал афганскую делегацию. В загоревшем, по-восточному широко улыбавшемся, крепко сбитом мужчине, которого дружески обнял генерал, Разумков узнал командира местного армейского полка полковника Абхара. Пару раз встречался с ним, любителем сухого пара, в дивизионной бане. Леша тоже хотел поприветствовать гостя, но передумал, увидев показанный из-за спины афганца командирский кулак. Разумков понял, что выговор обеспечен. Не столько за поход на базар, сколько за то, что попался на глаза.

В качестве предновогоднего подарка в редакции «Ленинского знамени» появился высокий и худой лейтенант, внешне немного похожий на цыгана. В повседневной фуражке, шинели и хромовых сапогах он смотрелся и вовсе экзотично.

– Василий Тихомиров, – отрекомендовался гость, подавая руку Разумкову. – Из окружной газеты.

Наконец-то не только Бог с Аллахом, но и инструктор по печати вняли его молитвенным просьбам.

Они были ровесниками, с разницей в год окончили Львовскую политуху, поэтому сразу перешли на «ты».

Леша помог Василию обустроиться в модуле, а вечером за накрытым ташкентскими яствами столом по-дружески пообщались. Утром вместе уже прикидывали новогодний четырехполосный номер, пока изобиловавший белыми пятнами.

– Я привез кое-какой запас материалов, – извлекая из сумки толстую папку, похвалился Тихомиров. – Не все еще опубликовано в окружной, да и продублировать не большой грех. Нужна зажигательная новогодняя история, с ней явная загвоздка.

Василий как-то сразу по-хозяйски уселся в редакторское кресло, в котором быстро почувствовал себя начальником.

– Поедешь завтра на Саланг, там же горы снега! Чем не резиденция Деда Мороза? Фоторепортаж привезешь. Как идея?

– Хороша, но труднореализуема. До перевала вертолеты не летают, а после того как днями под Чарикаром «духи» в пух и прах разбили колонну наливников, движение временно приостановлено.

Тихомиров, похоже, почувствовал себя как минимум комдивом.

– А если БТР или БМП в каком-то батальоне взять?

Наивность гостя поразила Разумкова. Он даже улыбнулся.

– Что значит взять, Вася? Это же не автомат одолжить, да и то вряд ли кто даст.

– Понятно. Кто хочет действовать, ищет возможности, кто не хочет – ищет причины. Так, кажется, Сократ однажды сказал.

– Вася, ты не древнегреческий философ из Афин, а всего лишь лейтенант, как и я, только прилетевший из Ташкента, – слегка подколол товарища Разумков, не ожидавший последовавшей реакции. Тихомиров вскочил как ужаленный, в нервном возбуждении стал шагами мерить площадь небольшого кабинета. Леша тоже поднялся, готовый ко всему. Как нельзя вовремя заглянул начальник типографии, разрядивший предгрозовую атмосферу. Когда Павлюкевич закрыл дверь, Тихомиров более дипломатично, но не без язвинки спросил:

– Праздничный номер выпускать будем или, может, проигнорируем Новый год?

«Странный он все-таки парень, – мелькнула мысль. – Хотя вчера Вася показался “своим в доску”». Он еще подумал, как повезло, что прислали в помощь именно ровесника, а не возрастного майора, который бы уму-разуму занудно учил. Но, оказывается, руководящие повадки и лейтенантам не чужды. Даже козырнул более высоким должностным статусом: как-никак корреспондент окружной газеты.

Разумкову хватило ума взглянуть на ситуацию с другой стороны, и она ему показалась нелепой, даже смешной, напомнившей схватку двух задиристых петушков за право быть главным на сельском подворье. Правда, у них пока еще до рукопашной не дошло… «Хочет поиграть в командира – на здоровье! С тебя же и спрос, случись что-то нехорошее. И на утренне-вечерние совещания в политотдел пусть ходит, ноги моей там не будет. Может, на самом деле в войска податься? В один из кабульских полков, там и встретить Новый год со знакомыми офицерами. Развеюсь, отдохну немного, разве не заслужил?»

Он хотел уже это произнести, да вовремя вспомнил о политотдельском «Голубом огоньке», в подготовке которого задействован, и приглашении Любы отведать ее фирменный новогодний торт. Да и праздничную газету действительно надо выпустить.

Сошлись на том, что вместо репортажа из несуществующей резиденции Деда Мороза опубликуют опрос солдат и офицеров на тему, что они ждут от Нового года, как встречали его дома, какой подарок или приключившаяся история наиболее запомнились.

Леша взялся за день подготовить опрос, а Тихомиров обещал оперативно подобрать какое-то праздничное чтиво из своего запасника. Плюс тассовская рассылка, где всеобщим гвоздем будет рассказ о кремлевской елке (есть и пластмассовое фотоклише) и традиционное поздравление советского народа от Генерального секретаря ЦК КПСС.

Вместо елки, которой в Афгане даже за большущие деньги не сыщешь, так как хвойные на этой земле не прижились испокон веков, нарядили одну из посаженных редактором ив. Трусевич знал в растениях толк, был заядлым дачником, а в свободное от службы время возглавлял под Львовом садово-огородный кооператив. Мало кто верил, что вогнанные в землю ветки вербы даже при регулярном поливе порадуют весной молоденькими листочками и со временем раскинут вширь ветки, но Борис Палыч не сомневался. И результат превзошел ожидания! Вдоль редакционного забора, как зеленые часовые, выстроились грациозные красавицы, одной из которых выпала честь стать новогодней елью. Вокруг нее и устроили в полночь символический хоровод два лейтенанта, прапорщик и «снегурочка» – корректор-машинистка Аня. Вместе они и стол накрыли из того, что Бог, точнее, знакомый начальник продсклада, послал. Первой их маленькую компанию покинула Аня под предлогом, что ее уже заждались подруги. Разумков тоже не собирался задерживаться в редакции. Сказав тост и наскоро закусив, поспешил в сверкавшее праздничной иллюминацией женское общежитие.

Почти из каждой комнаты доносилась ритмичная музыка, раздавались мужские и женские голоса, смех. Как в песне: «После боя сердце просит музыки вдвойне». Оказавшись за тысячи километров от родного порога, в чужой стране, уставшая от разлуки и войны душа офицера, солдата, гражданского человека жаждала маленького чуда, праздника в волшебную новогоднюю ночь. Объединившись за столом с такими же истосковавшимися по дому людьми, разные по должности, званию, возрасту, мужчины и женщины ощущали себя одной семьей, говорили друг другу комплименты, добрые пожелания. Новый год – отличный повод для проявления лучших человеческих чувств, сближения характеров, более близкого знакомства в неслужебной обстановке. Это бесценные минуты и часы непринужденного общения, веселого настроения, создающие ощущение внутреннего комфорта, счастья, пусть, может, и временного, иллюзорного.

Дверь крайней слева комнаты оказалась приоткрыта, и Леша услышал певучий голос Любы:

– Девчонки, давайте зажжем свечи и молча загадаем желания!

– А меня возьмете в загадки поиграть? – пробасил он с порога, примостив на столе бутылку дефицитного шампанского, за которой специально заскочил к себе в модуль.

– С таким приданым возьмем! – радостно воскликнул девичий квартет, окинув его оценивающим взглядом.

Кавалеров в этих четырех стенах больше не наблюдалось, поэтому Леша, как заправский тамада, взял инициативу в свои руки. Отсалютовав эффектно вылетевшей пробкой, он ловко разлил пенистый напиток по граненым стаканам, успешно заменившим фужеры. Подняв один из них и глядя Любе прямо в глаза, торжественно произнес:

– За счастье и любовь в Новом… 1364 году!

– Короче, за счастливую любовь и нашу Любашу, – тут же перефразировали девчонки и, будто застеснявшись сказанного, засмеялись.

– Товарищ лейтенант, а вы годы случайно или специально перепутали, решив отправить нас в суровое средневековье? – блеснув озорными искринками в глазах, спросила внимательная Люба.

«Наживка сработала», – порадовался Леша. Получив плацдарм для проявления эрудиции, он останется в центре девичьего внимания.

– Зачем вас, таких милых и красивых, отправлять куда-то в средневековье? – нарочито удивился Разумков. – Вы нам тут позарез нужны. Афганцы по мусульманским законам и своему календарю живут. По их летоисчислению Новый 1364 год, по-местному Навруз, наступит весной, 21 марта, когда день будет равен ночи.

Из японского магнитофона полилась знакомая песня «Под крышей дома твоего», и они, не сговариваясь, сразу подхватили такие простые и душевные слова:

Разумкову на миг показалось, что он исполняет полюбившуюся песню в своей однушке на окраине военного городка вместе с Надей и друзьями-соседями. Как это случалось по праздникам и дням рождения до Афгана. Леша ощутил прилив сил, вызванный, видимо, приятным воспоминанием и выбросом адреналина, раскрепощенность мышц, легкость движений. Энергия искала выход и нашла его в динамичном танце под хит популярной группы «Бони М».

– Танцуют все! – голосом диктора объявила круглолицая Катя, коллега Любы по узлу связи и соседка по комнате.

Когда закончились тосты, в том числе и за проверенную связь – на абонентской линии и между людьми, мужчиной и женщиной, Люба вспомнила про торт, который, красиво украшенный, терпеливо ждал своего часа на тумбочке.

За разговорами, шутками, песнями и танцами не заметили, как стало светлеть за окном. В горах неторопливо рождалось первое утро 1985 года, а по местному календарю – 1364-го.

Проснувшись около девяти часов от какого-то шума, Леша не сразу сообразил, где находится. И только увидев на соседней кровати товарища по комнате, спавшего в позе эмбриона, понял, что он дома.

Память еще находилась в цепких объятиях Морфея и включалась с трудом. Неужели они вчера страстно целовались с Любой под аплодисменты завидущих подруг? А потом она позволила обнять себя за талию, откровенно оголив грудь…

Холодная вода взбодрила, вернув помятому лицу более осмысленный и пристойный вид. Разумков вздохнул с облегчением, вспомнив, как на рассвете поблагодарил девчонок за сказочную новогоднюю ночь, игриво чмокнул каждую в щечку и не совсем ровной походкой направился в сторону своего модуля. Все непристойное, оказывается, происходило только во сне.

К приходу Разумкова следов застолья уже не было. Володя по-хозяйски все убрал, проветрил кабинет и даже велел солдату сделать влажную уборку.

– Вижу, посещение женского модуля не повлекло расстройства здоровья, живой и даже не раненый, – пытался пошутить начальник типографии. Ответом ему был красноречивый вздох: мол, не издевайся.

– А вы хорошо вчера посидели? Небось вылакали весь спирт.

– Васильич, обижаешь. Для заседания редколлегии (так в шутку называли вечернее чаепитие. – Прим. авт.) осталась фляга из НЗ. На то он и неприкосновенный запас.

– А где наш ташкентский друг? – скорее формально, нежели из любопытства поинтересовался Алексей, наливая себе свежезаваренный чай.

– В модуле, где ж ему быть. Наверное, дрыхнет без задних ног. Мы до двух посидели.

– Нет его там. Кровать заправлена.

– Может, по бабам пошел? – мысли прапорщика пульсировали в одном направлении. – Скоро появится.

Уже вечерело, а Тихомирова все не было. Разумков забеспокоился: не случилось ли чего? Ведь не в Союзе находились.