Звезда погибельная
Пролог. Отайный дар
Сия повесть, что ты держишь в руках, дорогой читатель, будет о колдовстве.
Много уже чернил и бумаги было изведено на подобные россказни, преисполнен свет всякого еретического писания. Бывало, кто-то по скажет: чёрт побери, уж сколько можно читать книжки про дивные чары, и про рок, и про то, как ведьмам открывали будущее, да про всякие колдовские университеции и про ещё невесть чего, что так бередит чувственные сердца. Право, грешен аз есмь пред тобой, любезный читатель, но ничего поделать не могу: пусть будет для услаждения и оная повесть. Уж делай с ней, чего соизволишь, да не помяни лихом.
Нет, эта книга будет иной. И будет она о том, как одна страшная ведьма попыталась перестать быть ведьмой. А также про то, что из этого вышло. Уж согласитесь, читатели, перестать ведьмой обычно сложнее, чем стать таковой, и об этом мало кто задумывается.
Этот вопрос мало кого волновал по-настоящему: чего уж тут, жили ведьмы себе всласть насыщенную колдовством и страстями, шабашами и полетами жизнь, пусть порой и несколько короткую, заканчивающуюся утоплением в реке или привязыванием к кобыльему хвосту.
И об этом, как правило, мало говорится в тех рассказах, где в итоге вас будут ждать Счастливые Концы.
Да, эта повесть о том, как могущественная ведьма на белом свете не стала могущественной ведьмой.
А еще в этой книге говорится о таких серьезных вещах, как Судьба, Любовь и Доля. А еще – о Воле и Неволе: о том, чем первое отличается от второго, и где проходит граница второго с первым. Ну, и существуют ли они вообще, либо все это выдумка пустословящих языков.
Деликатный вопрос том, откуда берется колдовство, немало волновал учёные головы. К сему допытывался и автор повести сей: всё ворочал старину, что к чему, да так к единой истине и не подступил. Много всякого говорили учёные люди, (как правило, те самые, что сумели одолеть учебник по этнографии), говорили, что это сокровенное дело связано с древними святыми обрядами, сиречь сакральными, в которые испокон веку посвящали молодых девиц. Упоминали при сем некую древнюю Праматерь-Богиню, обладавшую великой силой, неизреченной премудростью и широкими бедрами, за что ее с благоговением почитал род людской в стародавние времена. А третьи крепко стояли на той простой истине, что ведьмы якшались с всякой нечистой силой, от которой получили всю власть и могущество: и сия позиция была довлеющей долгие годы.
Однако же вся подноготная так и оставалось сокрыта под пеленой загадок. Едва ли кто понимал суть и истоки колдовства, потому что от достопочтенных ведьм, как правило, мало кто получал достоверных сведений. Зато дурной сглаз и порчу получали в предостаточном количестве. Чего-чего, а умели ведьмы хранить свое знание (эзотерическое знание, как говорят ученые просвещённейшие люди), окутывая его сенью тайны.
И за неимением оных знаний, у любопытствующих рождалось много вопросов, требующих тщательного разыскания. Вот, скажем, как колдовство могло испортить целые поля, где среди колосьев затерялся один крохотный залом? Действительно ли ведьмы имели выдающуюся способностью воровать с небес звёзды?[1] И правда ли, что в особые ночи те улетали в потаённые места и делали темные деяния – такие срам и мерзость запустения, что и описать прилично невозможно?
Или вот, скажем, и такой курьёз для пытливого читателя: почему ж таки, когда речь шла о чарах, во внимании оказывались колдуньи, будто колдуны здесь были и вовсе не причем. Многие даже пытались опровергнуть это недоразумение, полагая, что не более, чем глупая басня, которую можно было опровергнуть со ссылкой на пыльные страницы старинных документов. В самом деле, этим ремеслом равно владели как представители женска полу, так и мужеска[2].
И всё ж большинство тех историй, что не канули в пучину забытья, были о ведьмах. Колдовство есть дело женских рук, и в них оно шло справно и оказывалось действенным. Тайное знание стало достояние женщин, хранивших его.
Эта история не сохранилась в архивных залежах в числе судебных документов. На найти ни одной мемуарной записки, где хоть словом обмолвились бы об этих достопамятных деяниях. Ибо все это было вдали от грандиозных событий, творящих движении осевой истории.
Говорили, что ведьмами просто рождаются. Точно также ведьмами и умирают, оставляя после себя грешное тело, которое никто не хотел хоронить на кладбищах и предпочитал сжигать, развевая мерзкий пепел по ветру.
Хотя на практике это все же неверно: полноту колдовства приобретают, как того требуют древние неписаные правила. Обычно это делалось в более-менее сознательном возрасте для преемницы, хотя нередко бывали исключения. Передача ведьмовского знания могла осуществиться лишь в ночное время, когда медной краской переливается полнолуние, лучше всего в полночь или в сумерки, когда догорает заря. Неплохо было, если тот день был бы пятницей, хотя и четверг тоже сойдет, лишь не бы выпадал проклятый понедельник.
Тот самый день, точнее, ночь, когда началась наша история, подходила под вышеназванные пункты…
…когда Тайное Знание можно было передать новой ведьме…
…когда Вещие Рожаницы уже соткали роковые наузы…
…когда все темные звезды и планеты выстроились в единый Путь, очевидно, указывая, что, хоть ты тресни, должно случиться нечто великое и страшное…
…это случилось в одну таинственную ночь: таинственную, ибо все знаки указывали на то, что она именно таковая. Зловещее полнолуние, отливавшее грубой позолотой, тихо качалось на весеннем зыбком небе. Поверх него плыли угрюмые тучи, которые напоминали таинственных злобных бродяг в плащах, что клянчат ежеминутно милостыню на кус хлеба у прохожих на дорогах-перепутьях. Краями своих одежд они скользили по луне, топтали ее, словно нечаянно потерянный кем-то червонец на небесной дороге.
А еще в тот вечер было очень холодно, хотя, в общем-то, была поздняя весна. И собаки почему-то жалобно и протяжно завывали в тот холодный вечер, подражая лесной братии волков, предвещая что-то уж точно наверняка таинственное и зловещее.
На отшибе одной глухой слободы стоял домик, слегка кривой и внешне кажущийся даже заброшенным из-за высокого бурьяна. Однако ничего столь загадочного и ужасающего в его конструкции и оконной резьбе не было, и над входом отнюдь не висели конские и бараньи черепа. На отшибе многих слобод и сел, деревень и хуторов всегда можно было подобный домик, всегда тихий и почти неприметный.
Дабы наше повествование продолжалось, нужно осторожно заглянуть в эту диковинную хижину.
Осторожно. Еще немного….
Еще немного, и вот вам видно: сгорбившись за какой-то древней тетрадью, с пожелтевшими будто осенние листья страницами, сидела высокая худощавая женщина лет тридцати. Вы видите ее будто бы обезумевшее, но при этом прекрасное, белое, как холстина, лицо. Черные ее волосы блестели как птенец ворона, а острый нос выгибался вперед, образуя единое вместе с орлиным холодным взглядом. Мало кто из сельских женщин мог бы похвастаться такой живостью в её годы. В ее одежде действительно было много причудливого: пурпурный зипун со множеством карманов и ленточек, прикрепленных булавками и всевозможными оберегами. Под ворохом этих самодельных украшений таились убогий и обшарпанный сарафан, а на голове женщины была черная рваная повязка, будто бы она держала траур.
По всей избе, на полках и на полу, стояли разного рода свечи: помимо струй света для чтения, смысл их горения заключался в сотворении зловещей пляшущей полутьмы. Вглядевшись, можно было заметить по углам множество травяных заломов и странных ожерелий, сплетенных из мумий летучих мышей, бусы из чьих-то зубов и самодельные куклы, связанные лиловыми лентами.
В хижине было страшно душно: виной всему то, что уже два часа подряд в печи, в горшке, бурлило некое варево. Время от времени женщина пыталась с переменным успехом мешать его, всматриваясь сквозь едучий пар. Закономерно, что оно было мерзким и имело слегка зеленоватый оттенок.
– Осталось только два-три корешка нечуй-травы, – задумчиво пробормотала ведьма (что греха таить!), подошла к одному из сундуков, порылась в залежах змеиных кож и сушеных жаб и достала необходимый ингредиент.
Мерзкое зелье тотчас проглотило его, издав змеиный шип. Колдунья, между тем, не сводила глаз от горшка с варевом, цвета не столь приятного для созерцания.
– Ежиного сальца добавь, – вдруг донеся противный скрипучий голос, откуда-то сбоку, – вот это я понимаю тогда, зашкворчит, как надо!
Но ведьма никак не отреагировала на это предложение.
Особая неповторимая смесь запахов, о которой и не могла мечтать ни одна химическая лаборатория, медленно плыла по всей избе.
– Все уж почти готово. Она должна принять, чё ей суждено….
И малым ковшом чаровница зачерпнула проклятого зелья, оставляя его остудиться.
Травы помогают совершить передачу колдовства – заклятские травы, что добывались в полуночный час в таких нечистых местах, куда глупый простолюдин и нос не сунет. Колдунья сварила его по всем традициям, не забыв ни один элемент, хотя для нужного результата хватило бы всего лишь немного нечуй-травы, конских хрящей.
А наипаче всего: собственной крови да слюны. Все ведьмы знали эту тайну, но все равно добавляли еще целый ворох всего по традиции, так сказать, для пущей крепости.
Ведьма обернулась: в углу, на старой рухляди сидела как раз та самая она, о которой шла речь.
На сундуке сидела маленькая двухгодовалая кроха, бледная и тощая, как свеча, с такими же лоснящимися волосами, как и у матери. Несомненно, что это была дочь ведьмы. Ее глаза испуганно выкатились, и было почему: прямо рядом с ней в воздухе вертелась тряпичная кукла, набитая соломой, будто бы сама себе.
А чей-то невидимый голос упорно пытался петь какую-то детскую песенку, похожую больше на проклятие:
– Ай люли-люли, в селе сдохли голуби! Придет черный волчок и прокусит за бочок!
Девочка тихо следила за этим и пыталась бормотать что-то на своей младенческой зауми.
Помимо всего прочего среди прочих теней, образованных отблесками лучин, по бревенчатой стене шевелилась странная тень, похожая на тощего карлика.
– Ведаешь ли, кем суждено ей быть? – обратилась она к тому, кто невидимо присутствовал.
– Вестимо, матушка, кем: уж кому, как не мне это ведать! Тринадцатая в роду девка, таким всегда Вещими даются дары. А у этой и все бабки колдовского роду-племени: пламенная кровь даст о себе знать. Тринадцатая ведьма! Уж такого не припомню по своей чертовской памяти! Только один путь сужден её. И на ней сокровенное имя, как и на тебе….
– Все так. Я нарекла ради той, кто покроет её чёрным крылом, кто пребудет с ней на каждой стези её. Ни огонь, не вода не тронут её, покуда не исполнится предначертанное ей!
– Но она потребует многое взамен! Много крови, много голов!
– Чему быть – тому не миновать…, – голос ведьмы эхом улетел в бесконечность. – Лишь бы дитя было счастливо, коли мое счастье попрано!
Ведьма тяжело вздохнула, будто бы бурно зашумели прибрежные ивы.
– Везде мне было вольное житье, а здесь – сущая пропасть. Мое время на исходе….
– Мужайся, сударыня. Славно было тебе служить, и твоей дочурке обещаюсь пособить во всем!
– Не увидит она ласки материнской, и виной всему… он…её отец!
Черный, полный полуночи глаз задёргался, и ведьма пришла в неистовство.
– Отныне не много будет ему радости, – с неистовым злобным наслаждением произнесла ведьма, представляя в голове того самого его, – очи бы его выжгла, сердце вынула! Заставила бы его пресмыкаться по земле, как змея подколодного! Лучше б ему было не видеть ни белого света, ни солнца ясного! Лучше б провалиться ему под мать-землю, удавиться ему в лесу дремучем, и чтобы ему….
– Да не питали его сосцы матери! – подсказал невидимка.
– Пусть дети его пострадают и внуки, и он…он сам….
В этот момент по его мановению раскачивалась туда-сюда зыбка, будто сама по себе, и крохотные глазенки девочки внимательно смотрели за этими кудесами.
– Он сам пострадает… тот, с кем ночки коротали… от зорьки до зорьки, по речным тропам…, – потерянно закончила она.
На мгновение та будто застыла в своем приливе ярости, а затем в полубезумной улыбке начала произносить:
– Эх, Гаврила, Гаврила, голубочек мой, дурень ты. Думаешь, не доберусь я? Да… не доберусь! Но твоим детям не будет покоя! Мое дитя все сделает за меня….
С этими словами ведьма достала со стола красивый нож, с белой рукоятью, с сделанной в виде головы овена (а не какого-то там вам барана): лезвие его блестело, отражая отблески горящей лучины.
Быстрым взмахом нож скользнул по запястью.
Темные пятна крови, будто чей-то плевок, упали в ковшик с противным зельем.
– Мала ты еще, совсем мала. Но как мне быть иначе-то?
Ведьма боязливо глянула в окно. Глухое мгновение, установившееся на земле, готово было совсем скоро треснуть.
За окном раздался глухой вороний крак, а со стороны села дунул порыв ветра, в котором были слышны приглушенные гневные возгласы.
– Они уже близко. Они идут сюда…, – с тенью страха прошептала ведьма.
– Мужичье проклятое, иродовы бороды! – будто несмазанная калитка проскрипел все тот же голос.
А на небе лунное око с осуждением поглядело на нее и снова спряталось за тучами.
Заставить дитя вкусить мерзкого питья будет не так-то просто.
– Смотри, медок, сла-а-аденький!
Дочка же совершенно верно перевела это предложение как то, что сейчас ей будут пытаться всучить какую-то бяку. Она бросила куклу и отодвинулась подальше, закрывая свой рот.
– Не хочу! – громко заявила девочка.
Это было одно из немногих слов в ее словарном запасе, но зато крайне важное по жизни.
– С дитями так просто не обойдёшься. Тут особая педагогика нужна, – раздалась из-за печи речи невидимого мудреца.
– Уголь те на язык, лукавый! Да ну же! Хоть чуть-чуть, не бойся!
– А-а-а!
Детская ручка взмахнула – деревянная ложка со стуком, который мог показаться оглушительным, упала на пол, где тут же образовалась крохотная зеленая лужица.
– Проклятье! – злобно прошипела ведьма.
И прибавила еще несколько крепких ругательств, которые лучше не приводить, ибо нет ничего более резкого для человеческого слуха, чем родительские проклятья.
Ребенок, как и полагается, заплакал.
Эта ночь была переполнена волнением до избытка.
Где-то вдали, на западном черном небе вдруг прорывалась сквозь тучи Денница – самая яркая из звезд, и запылала, словно колдовской камень.
За околицей, все ближе и ближе к дому ведьмы слышались голоса: сюда двигалась процессия горящих огоньков. То были факелы в руках озлобленных людей, жаждущих сотворить благочестивое дело.
– …чё ты гришь?
– …всегда я знал, что она ведьма. Помнишь, в прошлом году Якимка, пастух наш умер? Во, он намедни с ней поссорился, честно слово!
– …че говорить! Мой братан сам видывал, как она кувыркнулась и змеей поползла, зуб даю!
– …и как мир стоит, коль такая мерзота на земле развелась….
– …вот, я и грю, перебить бы всех! Штоб они еще наш скот морили и молоко травили!
– …бей, братцы, ведьм! Сожжем их всех! В Пекло лиходеиц, гореть им всем огнем неугасимым!
– Мож, сначала сожжем хоть одну, эту которую… как ее там?
– Сожжем ее дом! – предложило сразу несколько голосов.
– А хорошая ведь хата, жалко….
– Дак, кажись, у нее дитя было, – вдруг вспомнил кто-то.
А то самое дитя продолжало плакать, несмотря на отчаянные попытки успокоить со стороны.
Но, пока девочка хныкала, упрямой матери все-таки удалось добиться, чтобы несколько капель зелья попали внутрь. Даже их хватило бы, чтобы все сработало.
Дитя в ужасе сморщилось и тщетно попыталось выплюнуть, но капли уже проникли в ее нутро.
Воздух тотчас сгустился, и все в доме будто бы окаменело. Невидимые и неощутимые для тел простых людей огненные вихри заскользили кругами по всей избе. И ведьма почувствовала, как что-то скользкое и липкое, противное и приятное одновременно отделяется от нее и ускользает прочь – в жилы новой обладательницы.
Надломленным голосом со зловещей грозой произнесла она:
– Черная царица, лихая плясавица, – упоенно зашептала вполголоса ведьма, – приди и сокрой от вражьих наветов сие чадо, и да будет воля твоя с ним!
И тотчас громко закашлялась, так что на последнем выдохе харкнула больной кровью.
И веники древних трав, висящие по углам дома, будто бы вдруг слегка закачались в ответ.
На один миг перед ведьмой возник темно-зеленый человеческий облик, высокий, будто бы женщины в черной – не то рясе, не то в разбойничьем плаще: неотмирный лиловый свет окружал ее.
И с горькой материнской печалью ведьма тихо шептала последний оберег. Под сводами древней хижины полу торжественным гулом отзывались слова черных заклятских слов:
– …в нощи и в полунощи, в час и получас, во сне и наяву, во лесу и во рву да сбережет от вражьей силы, от беды-горя, от огненной печи и водной топи….
И девочка вдруг успокоилась, возбужденная бякой из котла, и крохотными невинными глазенками смотрела на свою полу обезумевшую мать.
– Так-то лучше, милая. Живи, гуляй-воля – все у тебя впереди. Будет славная судьба, и тебя все убоятся. Хоть я не увижу тебя….
И две еле заметных слезы, будто вечерние росинки, соскользнули из очей, который тотчас вновь приняли свой грозный вид.
Взяв упавшую куклу, ведьма сотворила на ней узел ало-багровой нитью и вновь вручила девочке.
– За чертовой дюжиной замков будешь под её рукой, и никто не тронет тебя!
Внезапно лик ведьмы перекосился: она закашлялась, и вместе с харканьем из ее уст вышла кровь.
– И меня! Я не погибну от их рук! – в зловещем безумии выпалила ведьма. – Ха! Всем им найдется места в Пекле! Я умру здесь…. У-у-ух, х-э-э, свободно-о-ой!
Последние слова, произнесенные нараспев, зазвучали как волчий стон.
Из дрожащих губ вылетело еще несколько обрывков заклинаний, неведомые слова на черном наречии, известном лишь самим посвященным ведьмам.
Тело ведьмы сотряслось от судороги и с грохотом упало на пол. Тотчас показалось, будто бы и без того жуткую избу покрыла пелена мрака.
И, наконец, колдовство рассеялось.
– Ма-ма? – тихо пролепетала девочка, ставшая свидетелем всех этих преображений, не предназначенных для детского глаза.
Кукла, обвитая багряной лентой, тихо выпала из рук, и вновь раздался ярый плач.
И тотчас тень черным пятном, будто внезапная крыса, схватила куклу и исчезла в зияющем лазе.
Голоса, в которых можно было различить ожесточённую ругань, раздавались уже рядом с дверью.
Кроха в детском ужасе закрыла глаза руками, пытаясь таким образом остановить ход безумных событий.
А тучи давным-давно заслонили луну, и ей больше не удалось вырваться наружу в полнощный мир.
Время хладнокровно и безжалостно продолжало скользить вперед, несмотря на все эти событийные мелочи.
ПРИМЕЧАНИЯ:
[1] Животрепещущий вопрос нередко становился предметом острых дискуссий. Один учёный муж, философ и теолог Флориан Окунец допускал возможность того, что колдовские чары способны на оное злодеяние, при том объяснении, что звёзды могут умирать, как живые существа, а на их месте рождались новые. По теории иного исследователя, монаха Венедикта Сливянки, сотворить такое было во власти лишь относилось к роду особо сильных ведьм – «вещиц», носивших печать бесовского змия, но что ещё следовало из его разумений, трудно сказать, поскольку судьба философа трагически закончилась обвинением в ереси и утоплением в речке возле монастыря.
[2] Чему и аз, многогрешный, свидетель, проникнувший в дела давно минувших дней сквозь ветхие рукописи.
Г