Пробел

Та весна занималась неприкаянно. Снова я был вдребезги. Очередное любовное помрачение. Вступал апрель. Зеленела трава. Но поверх нее стелил пепел. По крайней мере, в моей штопанной граблями голове. Тогда я не знал еще, что это – удобрение. Что на нем-то все и будет расти. Что много еще чего ждет. Настрой был, как в начале января. Свет короткий. Утро-лампа-вечер-лампа. Темь. Потусторонний снег. Смерть. Проснуться, чтобы дождаться сна. Только сейчас дни набирали ход. От этого было досаднее. Я был потрачен, но и освобожден. Как резко оказался в необжитой пустой комнате. Оставалось понять, что с этим делать.

А случилось вот что. Дело было в январе. Каникулы в универе. После них начиналась практика на полтора месяца. Я договорился, чтобы переводы слали по электронке. Так что был свободен в передвижении. Ко всему этому я работал курьером весь предыдущий год. Начинал скучать. Те же поездки, те же лица в офисе. Поэтому на работе сказал, что увольняюсь. Денег за год я подкопил недурно. Платили мало, но тратил еще меньше. Питался овсянкой с халвой. Одежу не покупал. Никуда не ходил. Но пока я не знал, во что эти сбережения вложить.

В Витебск возвращаться не хотелось. В голове почему-то вспыхнула Москва. В Питере бывал. А там – нет. Повод нашелся быстро. Нужна была палатка. Там они дешевле и выбор больше. Ну и магистратуры посмотреть, какие имеются. Неплохо и работу поискать. Пятый курс-таки. Но на это я шибко не надеялся. Это был пункт больше для родителей. «А остановишься ты где?» И вправду. У родственников не хотелось. Запасной вариант разве что. Разослал сообщения друзьям. Коренные москвичи мои слились. Сами квартиры свои сдают теперь. Написал еще одной знакомой. Родом с северов. Приглянулась она мне еще в октябре. Но был момент. Поехала к моему приятелю в Молдову. Неделю они потусовались – а потом он повесился. Темная история. Отчасти и хотелось с ней разъяснить это. На удивление она согласилась вписать. «Только я не в Москве живу. За городом, но тут рядом. Полчаса на электричке. Это лучше, чем снимать в спальном». Засомневался, но вариантов не оставалось. Родственники на крайний. Уговорились, что она встретит меня на 7:40 с электрона. Переписал адрес в блокнот и двинул на автобус. Он ездил по ночам до оптового рынка. Восемь часов под беседы челноков и строителей. Не успел заснуть – а тут тебе и Москва. Одно кольцо, другое, Парк Победы. Выходить надо на Трех Вокзалах. На часах около пяти. Морозило крепко. Но ощущалось легче, чем у нас. Материковее. Перешел площадь. Ярославский вокзал. Покемарил на лавке до электрички на 7 часов. Пересел на другую, вагонную. Состав вдарял в темноту. Рядом горловали студенты в спортивках. В окне заиндевелая грязь. Хоть станции слышны. Проехал огненный торговый центр. Снова МКАД. Стало влегкую светать. Мытищи. И вот она, Клязьма.

Выгребся. На перроне никого. Я и не надеялся. Пошёл по указке в блокноте. Магазы частников. Захлопнутый стройрынок. Дачные дома. Все в снежной тишине. Один поворот, второй. На третьем направо и до конца. Зеленый гараж. Вот и ворота. Тропинка. Ломанулся было в правую дверь. Никто не открывал. Перечитал инструкцию – «влево». Дернул левую. Тоже нет ответа. Вернулся по тропинке на улицу. Что ж делать? Симки позвонить у меня не было. Потопал к станции. По пути попросил трубу у встречного. Не берет. Спасибо. Иду дальше. А вот и она в зеленой куртке. Идет от станции. Розовый шарф-платок на пол-лица. Сиреневые варежки. Лицо белое-белое с красным румянцем. Ничего рокового-красоткиного. Обнялись. – А я ожидал, что ты в белом пальто будешь своем. Маск-халате. – Ха, а была мысль надеть. Но в стирку кинула. – Слава богу, нашлись. А то уже подмораживаться начал. Думал на вокзал возвращаться. – О, это еще не морозы тут! У нас и под тридцак в январе бывают. – Странно, читал, в Мурманске зима относительно мягкая. Из-за Гольфстрима. – Ага, конечно! К этим градусам прибавь еще влажность. Возле залива вообще мрак.

Так мы и разговорились. Я шел и поглядывал на нее в профиль. Нет, совсем не мой вкус. Нос какой-то картошкой. Лицо на морозе совсем крестьянское. Разве что глаза зеленые. Ладно, мне главное вписаться. Палатку бы купить – не до любовей. Да и приятель мой…

В доме все еще спали. Никому на работу не надо. Мы прошли в дальнюю комнатку. Какой уют! (После моего-то общажного бытования с голыми стенами). Еще и все из дерева. Отделка вагонкой. Два больших окна. На подоконнике смешно замаскированный бонг, унизанный феньками. Светлые шторы, цветы, ловцы снов. В углу алтарь с портретом Селассие. Полочки с украшениями и побрякушками. Мне здесь сразу стало тепло. Она заварила чай. – Да, у тебя тут чилл. Видно, что долгое время в Питере жила. Мятная атмосфера. Такой муравушкин покой. – Ха, ну есть такое. Правда, в Москве не раскуришься. Дорого. Может, есть хочешь? Суп с чечевицей остался. – Не, спасибо, чуть позже. Сейчас бы поспать часок. – Да, я сама легла часа в четыре. – Ну ты даешь! Еще и я разбудил рано. – Ничего, нормальная тема. На работу к 11 обычно. Сегодня так выходная. И завтра вроде. Можешь на кресле лечь вот этом. (Оно было уже разложено и застелено).

Мы выпили чаю. Я попробовал лечь. Секция кресла завиляла вбок. Повернулся на другую сторону. Чуть не свалился. – Нет, знаешь, давай я просто на полу лягу. Есть плед постелить какой? – Да, ну смотри сам. Удобно будет? – Конечно! Я люблю на полу спать. Всегда бы спал. – Ладно. Я тоже лягу. Буди, если что. – Добро.

Я провалился часов до девяти. Дальше не спалось. Просто лежал с закрытыми глазами. Интересная она, конечно, особа. Ни у кого мне так еще уютно не было. Но – нет, внешне – не мое. Еще и путалась с челом, которого хоть мало, но знал. Стал ждать, пока она проснется. Минут десять лежал так. Потом повернулся к её кровати и открыл глаза. Оказалось, она ждала меня. Мы расчухались. Затянули день. – Теперь можно и супу отведать. – Давай. Она принесла дымную чашку. Ох ты ж! Такой веганской готовки я еще не едал. Моя кухня кончалась банкой фасоли с гречкой. – Слушай, очень сытно! Так меня никто не кормил. – Значит, не зря я вег-поваром работаю. – А давно ты мясо не ешь? – Десять лет. Хватило времени научиться готовить по веге. – Мм.. Сюда разве что грибочков не хватает. – Есть грибы. Не совсем обычные. – Ха, даже так… – Только их сухими употреблять надо. Мексиканские. – Можно. – Не пробовал раньше? – Неа, но прошлой осенью понял, что неплохо бы. – Вот тебе и будет первый раз. Мне на работе подогнала администратор. За заплетение. – Нормально! Так и познакомимся.

Мы болтали еще об автостопе и путешествиях каждого. Но разговор неизбежно перешел к нашему знакомому. По ее словам, сначала все шло как нельзя лучше. Родные души и все такое. Но потом он начал чудить. Я и сам замечал, что он немного двинут. А по постам в контакте все только прогрессировало. Еще и рисовать начал. Слишком оторванные вещи то были. В общем, совсем поплохело ему. Так вот она не вытерпела этого и уехала. Написав, что любит его и чтоб он взял себя в руки. А вечером он повесился. – Ну, тут ты мало в чем виновата. Каждый сам ответственен за то, что у него в голове. – Да, но тоже неясно так… Надеюсь, он прочитал мое последнее письмо. Что не на таком вайбе ушел, как когда на поезд провожал. Он и в вагон на ходу залез даже. Его родители снимали с поезда. – Мда, вот история. На всех нас висит. То, что он не доделал. – Именно. Нам и остается только его тему продвигать. Я потому и хотела в Москве тусу замутить. Вечер памяти. – Да, дело нужное!

Мы решили проветриться. Прошлись по сугробной Клязьме. Вышли в поле у реки. Сделали кружок. Ясно, морозно. Впервые в жизни я был на дачах зимой. Дача для меня всегда была убежищем. Творческим скитом. А здесь еще и дачников не слышно. Никто не стрекочет траву. Не голосит радио. Покой и снег. И интересная особа рядом. Я все больше присматривался к ней. Уют в доме, вкусная еда. Ей необходимо было о ком-то заботиться. Впервые я встретился с такой женской энергией. И как в ответ во мне включалась чисто мужская, дремавшая раньше в моей сбалансированности. Я выбирал, куда мы повернем. Вел ее по ее же поселку. И чувствовал, что ей это нравится.

Вот мы и нашлись в этой глуши. Не могли не. Даже если бы ничего не выходило от ума – без вариантов. Оказавшись чуть не единственными людьми нашего возраста на ближайшие десять квадратных км.

Вернулись в тепло. Познакомился наконец с соседями. Ребята – сами хиппари-автостопщики в прошлом. Ныне родители двух малышей. Мы закрылись в комнате. – Ну что, сейчас? – Давай. Она вышла и вернулась с двумя кружками кипятка. Бросила в них грибы. Напоминали недоразвитые сморчки. Тонкие, бледные. – Так лучше усваивается. Пей понемногу. Потом приляг. Чтобы вход мягче прошел. И на визуалы меньше отвлекаться. Может еще тошнить немного.

Я попробовал один сырой. Вкус как у чипсов или морской капусты. Неплохо. Выпил супец и лег на кровать. Она сидела рядом. Куда-то выходила. Я смотрел на занавеску. Которая становилась все интереснее. Закрыл глаза. Не тошнило. Открыл. Дело пошло серьезнее. Дерево вокруг меня зарябило. Я увидел его жизнь. Идея «Бетон – зло, деревянный дом – добро» в моей голове пошатнулась. Полосы вагонки казались вжатыми друг в друга змеями. И это их не шибко радовало. – Я тоже прилягу, пожалуй. Мы лежали рядом. Довольно далеко друг о друга. В измененном состоянии мои начинавшиеся близости затухли. Слева был просто человек, не вызывавший возмущений. (Хотя это ведь и дорогого стоит!) Я рассказывал ей все, что чувствовал. Звуки электричек за окном казались слишком рассеянными по панораме. Зато возня детей за стенкой слышалась будто прямо над ухом. Солнце садилось. Она включила лампу. И тогда меня осадило. Как если оказался в домашней одежде после костюма. Рябь сознания отступила. А язык мой понесло.

Я выкладывал все свои ощущения. Не давал слова вставить. Теперь я понял, почему меня называли эгоистом. Она сидела рядом и слушала все это. Меня заняла идея, кто я. Переводчик, писатель, сын, ученик, белорус. – Это как газета, которая налипла на лицо. А когда ее снимешь – что остается? Ничего нет! – Ну почему же. Вот и остается истинное. Что ты есть. – Да нет же! Вообще ничего не остается. Я никто! Зачем тогда это все?

Потом меня попустило. – Знаешь, вот эти все метания мои… А сейчас слышу. За стеной дети играют. Комната, тепло. Все спокойно. Остается это. Ради этого жить. Наверное, это правильное самое. – Ну да. Все равнозначно хорошо. Может, прогуляемся? В лавке надо бы закупиться. – Давай.

Мы вышли в мороз. – Ух, зимушка-зима! Ты извини, я разболтался что-то. – Ничего страшного. – Наверное, тебе в другом ключе виделся трип. Глубже, что ли. А я насобирал чепухи. – Ага. Но как вышло уж. – Хах. Обычно я молча слушаю в разговоре. А в последнее время прямо все мне выговаривались. Накопилось шелухи. Извини, что на тебя она вывалилась. Зато я почистился. – Так в том и дело. Главное – сохранить эту волну, понимания эти. Что вынес. – Знаешь, какое у меня видение сейчас? Что я Емеля такой, приехал к красной девице. Лежу на печи, пироги ем, ничего не делаю. Деревня эта, дом такой… – Хаа! Да, мне знакомая говорила, что у нее в грибах тоже народные темы один раз пошли. – Новые Черемушки. – Ааа! Точняк. Хааахахахаха.

Смех у нее был истеричный. Ор даже. Подобное я слышал у витебских кентов, которые много курили. Но они по себе были шумные. Она же говорила еле слышно, неразборчиво. Тем резче с этом бормотании выпрыгивал дикарский смех. – Да, прямо очень русская картина. Морозец, снежок, зеленые глаза. – А что, зеленые глаза и прям такая черта русская? (Она как-то комментила мою запись с треком Петлюры на эту тему) – Ага. В Беларуси вот мало зеленоглазых. «У беды – глаза зелеееныее». У всех моих девушек были зеленые глаза.

Это была констатация. Не закидывание удочки. Сознание еще не настолько вернулось для таких фокусов. Мы плыли на волнах зыбкой грибной искренности. – Мне кажется, что ты одного роста со мной. – Ну вот это ты придумал уже! – Да? Это оттого, наверное, что я сутулюсь на ходу. Подожди, стань. Да, точно, все нормально, ты ниже. – Хаха! Это так важно? – Конечно! Самая жалкая картина – когда парень ниже девушки рядом идут. – Ну, когда одного роста – тоже хорошо, удобно. – Нее! – А я думала, ты выше будешь. В Молдове все только и вспоминали, что ты высокий. – Хах! Ну так у них юг мелковатый. А у вас на севере, небось, много под два метра шкафов. – Да не сказала бы. Из рэперов только двое, а в среднем как я или меньше.

Мы, вернее я, углубился в бессвязную тему физических параметров мужчин и женщин. И в этом словесном соре выхватил вставленную ею реплику – Просто у меня папа светловолосый курносый украинец, а мама черноглазая северянка. – А, понятно…

Звучало это как «ну вот такой ты, приехал, на них похожий, ну что я поделать могу…». Я отметил этот панч. Мы замолкли, смутившись.

– А кто твои родители? – Мама с вышкой продавщицей работала раньше. Теперь уборщицей за десятку. – Классика.. – А папа судовой механик. – Ого! Моряк! – Да. Раньше в море надолго уходил. По полгода его ждали на перловке и хлебе. Потом возвращался и накупал нам видиков, игрушек. За неделю все просаживал. Ну и пил тоже… – И сейчас? – Сейчас меньше. Но бывает, в запой уходит. Недавно с работы поперли за это. Еще и медкомиссию пройти никак не может. – Мда, невесело. – Такое вот детство было. Но я стараюсь, работаю над собой.

При слове «запой» мои симпатии упали до нуля. У меня была девушка с синей историей. Сам я не пил от слова "вообще". А появление пьяниц меня бросало в крайнюю ярость. Сразу всю энергию забирали. Так что с этой… нет. Гены есть гены.

Я слушал ее и думал о такой родословной. Мы добрели до лавки. Взвесили у туркменов кулек овощей. Пять минут грева – и снова мороз. За дверью меня сбалансировало. Совсем выровнялся. Принимал всех. Грибной шум отдалился. «Электричка Новые Черемушки – Москва отправляется»… К станции мы вышли уже обычными гражданами.

Вернуться решили другим путем. По ту сторону рельсов. Перебежали через пути. Я вскарабкался на насыпь у стройрынка. – Помочь? Взял ее руку в тертой варежке. Точно сестрица Аленушка да братец Иванушка. Мы забрались, пошатываясь. Я слегка отпустил ее руку. Она не отняла ее. Я взял покрепче. Так мы и добрались до дома. В молчании и спокойствии.

Затеплились в комнате. Было еще не поздно. Фильм сейчас в самый раз. – А что по регги-теме можешь посоветовать? Давно просветиться хотел. – Можно мою любимую «Голубую лагуну» посмотреть. Или «Хардэр Дэй Кам». – О, слыхал про него. Из документалки про Боба. Сцена с перестрелкой в трущобах была. Руд бой стайли. – Ага. – Давай его глянем.

Мы примостились на ее кровати. Пенка на полу и плед с кровати выглядели как запасный выход. Включили фильм. Мы сидели далеко друг от друга. Потом она сползла и полулегла на локоть. Я тоже приспустился. Она закинула голову на одеяло. Разложила дреды вокруг головы. Я придвинулся к ней. Мои дреды теперь касались ее. Приклонил голову к ее голове. Так мы и лежали. – Я сейчас вспомнил трек Ли Скрэтч Пэрри «Дредлак Токин». – Хах. Древесные переплетения. Пусть потолкуют друг с дружкой. – Хочешь, можешь поковыряться в них. – Да, хотела попросить как раз. Еще и профессиональный интерес.

На голове моей к тому времени уже выросло настоящее дерево. После четырех лет нерасчесывания. И вообще неделания. Просто однажды я постригся в парикмахерской и понял – больше не буду. Космы сами собой переплетались. И сейчас там уже срослась могучая корневая система. – Да, впечатляет!

Мы пытались смотреть фильм дальше. Но потекли разговоры, сюжет расклеился. Потом потянуло в сон. Это был длинный день. Она захлопнула ноут. Я спустился на свою лежанку. Потушили свет. Я поворочался. Она тоже. Робкий голос – Если хочешь, можешь тут лечь… – Да нет, я серьезно люблю на полу спать. А тут шанс такой. – Ну, если надумаешь – место есть. – Ладно.

Я перебрался обратно. Она приняла меня вторым пледом. Я повернулся к ней лицом. В темноте были только серые очертания. Протянул ей руку под голову. Она придвинулась. Я перекрестил ее пледом, залез под ее одеяло и обнял второй рукой. А она меня. Так мы и кончили день.

На утро я решил двигать в город. Разузнать насчет магистратуры, сделать симку. Снова электрон в центр. Красная ветка метро. Все было такое советское. Но доброе. Не давящее, как в Минске. Будто я оказался героем кино родительской молодости. И движ. Бурные потоки деловой энергии. И девушки. Светловолосые, зеленоглазые, прямоносые… Оно и понятно – все лучшее стремилось сюда. Моя поездка в метро казалась посещением галереи. Люди разнились, пестрили. От этого мне было уютно впервые за многие города.

В МГУ меня отправили в один корпус, потом другой, потом кабинет оказался закрыт до лета, никто ничего не знает. И я потух. Ну их. В блокноте был еще вариант НИУ ВШЭ на Лубянке. Сунусь туда. Здесь оказалось сервиснее. Помогли, рассказали, распечатали. Что хотел уяснить не из интернета – уяснил. Отлично. Осталось выйти на связь. Сделал симку. Она не подошла на старую кнопочную трубу. А смарт остался в Клязьме. Так и попилил обратно.

Глянул в окно. Она стояла на кухне. Что-то уже стряпала. Обняла меня. Гораздо дольше, чем обычно знакомые витебские танцорки на джемах. Я снова замялся. После девушек в метро она меня не задевала, как вчера. Но опять этот уют… Мы одни в этой глуши. Иначе сложиться и не могло.

Она накормила меня обедом. – Знаешь, Москва – первый город пока, где мне не хочется есть. Просто энергопотоками питаешься. – Да, есть такое. Все подвижное здесь. Но смотря в какой поток попадешь. Кстати, не хочешь в чайную заехать? Она на Китай-городе. – Уфф, можно, только сначала дух перевести пару часов. – Это конечно. Поди полежи в комнате. – На полу или можно на кровати теперь? – Как хочешь. Я лег на пол.

Часам к пяти вечера выдвинули в город. По дороге от метро заглянули в магаз. Взяли бананов и халвы. – Положим на алтарь у них. На улице позвонили. Сейчас спустятся за нами. Дальневосточной наружности парень со знаком ОМ на лбу провел нас. Чайная оказалась втиснута в комнатенку между офисами. Вспоминалось новейшее слово «моповая». Мы стянули куртки, уселись на помост. Положили добычу на бронзовую чашу с богиней Кали. Полился чай. Неспешные беседы. Я, как водится, сидел и слушал. Круг людей у доски все ширился. Она заняла место разливающей. Я наблюдал со стороны, как другие парни видели ее. Как жену вождя племени. Один раз поймал на себе совершенно звериный взгляд одного из них. Как на соперника. Никогда на меня еще так не смотрели. Я улыбался и спокойно попивал чай. Отрешенный и непритязательный. Я только вписываюсь у нее. Я ей никто, ребята.

Было часов восемь, когда мы плавно решили выдвигать обратно. Электричка везла потухшие тела на зарядку до следующего утра. А два послечайных полена колотили моторами и не могли усидеть эти сорок минут. На подрыве мы болтали и болтали. Господи, сколько она всего знала! Я вспомнил, какой она мне казалась до приезда, и усмехнулся. – Знаешь, а я думал, что ты так себе, поверхностная. Когда твою страницу смотрел. Такая тупая рэперша. Ты еще часто на фото в кепках была. Как малолетки обычно выглядят. – Хаха, чего? Ляя… – Ну, сейчас я тебя совсем по-другому вижу. – Ну спасибо. – Да что ты?..

Я положил ей руку на плечо. Она отстранилась. Я притянул ее к себе. Она-таки положила голову на мое плечо. Мы замолчали. Я залез в телефон. Почему-то открыл страницу одного питерского поэта-песенника. – О, у него трек вышел. Знаешь его? – Конечно. У меня подруга – его девушка бывшая. – Лиза? Как ваш Питер тесен… – Она, да. Я больше удивлена, что ты его знаешь. – Ты что! Я по его темам горел пару лет назад. Очень лично узнать хотел. – Может и получиться теперь. У меня вот какой его трек любимый. Она пошарила по своей треснутой лопате. Негромко включила. – А, ххаха, знаю такой! Припев веселый будет – Да, тоже люблю.

И понеслись наперегонки с электричкой слова. Про уснем вдвоем, город в городской тоске, сестру и крышу, что она и есть звезда. И грянул припев. «Твоя жопа – это просто наркота. А все остальные жопы – это просто ерунда». Мы слегли от ора. Так легко было ехать под эту песню, в этом вагоне, в этом времени. Она быстро успокоилась, в отличие от меня. И смотрела на меня серьезно. Как будто бы мы сейчас могли пойти дальше обнимашек. Я перестал смеяться. Заглянул ей в глаза. Но тут снова всплыл этот припев. Я не выдержал больше десяти секунд и закрошился смешком. Она отвернулась к окну. Момент пропал.

В комнате я пытался расшевелить ее своей иронией. Но она заземлилась на себя. Я занял позицию в кресле и наблюдал за ней. Пора было отходить ко сну. – Где мне лечь сегодня? – Где хочешь. (Звучало – невежливо предлагать, но лучше на полу). Погасили свет. Мерцал только тусклый ночник. Она завернулась в одеяло. Я стянул джинсы, оставил их на кресле. Пошевелил спальник. Отложил его. Постоял в темноте. Направился к кровати. Она подвинулась. Привлек ее к себе. Она повернулась и взглянула на меня. Серьезно и выжидающе. Вздохнул. – Ну что не так? – Почему ты не хочешь быть серьезным? – Не хочу? Да я всю жизнь внутри серьезен. До жути, слишком. Мне найти человека, с кем подурачиться, благодать. Цени это. Значит, я тебе раскрываюсь. – Ну спасибо. Обрадовал. – Пррмфх… Ты же все видишь. Какой я на самом деле. Все уже понятно между нами… – А мне не понятно. Ты такой красивый, когда серьезный. Не дурачишься. А когда начинается это – я теряюсь, как мне быть. – Эхм… Я очень рад был увидеть твою женственность. Наверное, еще ни разу не сталкивался с такой. Как ты готовишь. Какой у тебя в комнате уют. Это редко в наши дни. Я ценю это. Как бы хотелось ничего не объяснять. Не говорить, а чувствовать друг друга. – Конечно. Мне бы тоже хотелось, чтобы меня люди какая я есть внутри видели. Но им нужно показывать себя, проявлять. Я не могу читать твои мысли. Покажи, кто ты. Не обмани мое видение…

Ее лицо стало совсем рядом с моим. Я был готов сделать подобающее моменту. Но… «Твоя жооопаааа, паа, паа, паа». Я прыснул. – Блин, извини. Снова этот трек в голове всплыл… – Что ты, пядь, устроил? – Просто я хотел еще сказать… Я не очень вообще целоваться. Слюни эти… Она вздохнула и отвернулась. – Дурдом. Ладно, спокойной ночи. Спи где хочешь.

В эту ночь я насладился твердым полом.

Через два дня я нашел работу. Снова курьером. Утешал себя тем, что «это ненадолго». Два месяца всего. Я решил остаться в Москве. Мне в кои-то век все нравилось. Не в последнюю очередь понятно из-за кого. Подыскалась и комната. Совсем рядом, в пяти домах. Шесть метров квадратных. Зато как отдельный домик. И копейки. Я злоупотребил ее гостеприимством до приема на работу. Наслышался о московских кидаловах и поосторожничал пока что-то снимать. Первый день был через неделю. Четырнадцатое февраля. За все девять часов я сходил только на почту. Поездок не было. Вернулся в пригород. Перетянул рюкзак со всем своим скарбом в новую комнату. Мы вошли в нее вдвоем. Жилище было занятное. Выпрямившись, я упирался в потолок. На возвышении была полка-лежанка. Внизу стол, на нем телик, у входа раковина с электроплиткой. Под ней одинокая стопка. Комнату едва не сдали некоему Сане-экскаваторщику. Дух одинокого строителя витал в комнате. (Кстати, душ был в хозяйском доме и частый его прием не приветствовался). И я попросил в последний раз переночевать у неё в уюте. Моя двухнедельная вписка не то чтобы ее достала, но дело подходило к тому. Да и ребята начали задавать ей неудобные вопросы. – Нет, слушай, ты не будешь у меня жить. С мужиками мне хватило сожительства. Пройденный этап. – Да я и сам не хочу. Мне тоже нужно пространство. Только сегодня! Видишь, как тут уныло. А завтра обживусь. – Ладно.