То, что осталось

Часть 1. Неведение.

Глава 1.

Из колонок доносилось: "…я ловлю такси в фонарном свете….

«Шеф, вот всё что есть, держи! Да я сам не знаю, куда мы едем, пора, наверно, в новую жизнь! Слушай, давай переключим волну, есть что-нибудь без любви? Уж извини, не пристегнусь…да не разобьёмся, давно уже всё разбито!»

Сумерки висели в воздухе, как чернила, вылитые из чернильницы эпохи декаданса. Фонарь – как старый караульный, застывший на посту – источал жёлтый ореол вокруг мужчины, будто обводил его фигурой света на мокром асфальте. Он стоял, словно персонаж, вырезанный из бумаги времён Серебряного века – пальто до пят, шарф, расползавшийся, как рукопись, забытая в кармане, и поза, полная той особой питерской усталости, когда кажется, будто твои кости наполнены невской водой. Одна рука, укрытая в кармане, сжимала пустоту, другая, в алой перчатке, держала букет – жалкий веник из сухих цветов, чей аромат напоминал о бабушкиных сундуках, где время застыло в складках старых тканей. Кто собирал этот букет? Может, старушка, чьи пальцы дрожали от старости, или он сам, в порыве отчаяния, выбрал эти увядшие травы, чтобы подарить их той, чьё имя он шептал в ночи? Она была для него больше, чем женщина, – она была надеждой, последним аккордом в симфонии его посредственности, и он ждал её, пока мороз рисовал на его дыхании узоры, а альбом Billy’s Band, как древний хорал, отсчитывал минуты.

Она же, женщина 30–35 лет, чьё сердце билось в ритме ускользающего времени, перебирала наряды в третий раз, словно жрица, готовящаяся к ритуалу. Её комната, заваленная платьями, была подобна алтарю, где каждый шёлк, каждый бархат обещал чудо – поразить его, того, кто ждал под фонарём, красотой, что могла бы остановить время. Она знала: это её последний шанс, её Троя, которую нужно защищать не стенами, а взглядом, жестом, улыбкой. Амур, этот крылатый насмешник, уже натянул тетиву, но стрела его могла пролететь мимо, если она не найдёт, то платье, тот образ, что сделает её богиней в его глазах.

За окном жизнь текла, как река, что несёт мусор и обломки: собака, грызущая бутылку с остервенением гладиатора, старушки, чьи спины гнулись под тяжестью сплетен, и алкаши, чьи голоса сливались в хор, подобный хору трагедий Эсхила. Жизнь била ключом – но всё чаще разводным, оставляя синяки на тех, кто осмеливался мечтать. Я смотрел на это из окна, и строки песни, как эхо, отзывались в моей душе: «…я ловлю такси в фонарном свете…» – словно это я сам кричал в пустоту, в ночь, что не давала ответов.

– А ведь пора! – вырвалось у меня вслух, как заклинание, что могло бы разорвать цепи привычного.

Чёрный кот, чья шерсть была темнее шахтёрских недр, лишь зевнул, обнажив клыки, будто насмехаясь над моими порывами. Он лизал хвост с ленцой аристократа, ожидая от Бастет, древней кошачьей богини, подношения в виде молока или чего-то более изысканного. Его глаза, иридесцентные, как опалы, лениво скользнули по мне, и я почувствовал себя Прометеем, чья искра гасла под тяжестью собственной обыденности.

Сказать «пора» легко, но с чего начать? Сменить фотографию в паспорте, где моё лицо, как унылый портрет кисти забытого мастера? Завести карманную собачку, что смахивает на мышь, и назвать её Брэдом Питтом? Или, может, взять это имя себе, надев маску голливудской звезды, чтобы обмануть зеркало? Всё это – пустое, как ветер, что гудит в пустых бутылках на моём полу.

Декабрь двадцать пятого года обнимал Петербург своим ледяным дыханием. По последним данным, средняя продолжительность жизни мужчины в России – шестьдесят шесть лет, словно приговор, высеченный на граните. Мне же, в мои двадцать пять, отведённое время казалось песчинками в часах, что ещё не истекли. Я полон энергии, как река перед порогами, открыт новому, как парус, что ждёт попутного ветра. Идей мало, но рвение – как пламя, что горит в груди, готовое разжечь костёр перемен. Главное – образ жизни. Сбросить старую кожу, как змея, и ступить на тропу, что ведёт к горизонтам, где звёзды не гаснут.

Я пересёк реку мусора – пустые банки, обрывки бумаги, осколки вчерашних веселий, – от окна до дивана, скидывая жестянки на пол, где они звенели, как колокольчики забытого храма. Плюхнулся на диван, вмятое годами, как трон изгнанного короля. Из колонок лилась мелодия Digital Tribe – Feel The Vibe, её ритм был как пульс этой комнаты, где хаос был моим гербом, а беспорядок – моей короной. Устроившись в позе, что обещала покой, я вдруг понял: менять ничего не хочется. Революция образа жизни отступила перед воспоминаниями о вчерашней вписки, где смех, пиво и дым сплелись в танце, подобном вакханалии. Моя квартира – четырёхкомнатное наследие от бабушки, чьё лицо почти стёрлось из памяти, – была ареной этого пост апокалиптического карнавала.

В пять лет, на дне рождения, она тянула меня за уши, её руки, тёплые, как летний полдень, вручали игрушечный мотоцикл. Я кричал «спасибо», целовал её щёки, пахнущие лавандой и старыми книгами, и мир был прост, как акварель. Потом, по причинам, что растворились в тумане лет, я её не видел. Если бы мог, я бы обнял её теперь, расцеловал, как ребёнок, что верил в чудеса.

Интерьер моей квартиры кто-то назовёт минимализмом, я же зову его «ибобольшенихераненадо». Старую мебель – тот самый гарнитур «Ленинградка», пахнущий бабушкиными пирогами и совестью – я продал коллекционеру. Он гладил деревянные завитки дрожащими пальцами, словно читая по ним, как по брайлю, историю всех, кто когда-то сидел на этих стульях. В его глазах горел голод архивариуса, собирающего осколки исчезнувших миров. На вырученные деньги я купил чайник, микроволновку, гитару, чьи струны так и не запели под моими пальцами, но она – мой талисман, мой спутник в ночи, – и картины. Картины – моя страсть, как звёзды для астронома. Неизвестные художники, их холсты – от пейзажей, где леса шепчут о вечности, до психоделики, где краски кричат, как безумцы в ночи. Если картина держит мой взгляд три минуты, она моя. Если ищете меня – загляните на выставки, где я, как пилигрим, ищу откровений в мазках.

– Да что за… – вырвалось из гортани, как крик раненой птицы.

В поясницу впился острый предмет, словно шип судьбы, что не давал покоя. Я выудил из-под себя баночку аскорбинок – жёлтую, потёртую, как реликвия детства.

– О, сладость юности! – улыбнулся я, предвкушая кисло-сладкий вкус, что возвращал меня в те дни, когда мир был прост, как солнечный луч. Потряс баночку – одинокая таблетка билась о стенки, как узник в темнице.

– Мда, негусто, – пробормотал я, и в этот миг квартал погрузился в тьму, внезапную и абсолютную, как в египетских склепах. Не горели даже экраны телефонов – казалось, сама тьма проглотила радиоволны. Где-то в подъезде захлопнулась дверь, и этот звук прозвучал, как последний щелчок выключателя в сознании города. Тишина, кромешная, как бездна, накрыла всё, и я представил, как тысячи людей, оторванные от экранов, проклинают электриков, молятся розеткам или, может, впервые за годы смотрят в лица друг друга.

– Ну вот, вечер всё слаще, – буркнул я, потряс баночку, открыл крышку и отправил витаминку в рот. Горькая, противная, она была далека от детских воспоминаний. Я схватил с пола пакет томатного сока, его багряный вкус заглушил горечь, и я пил жадно, словно утоляя жажду веков. Мысли ушли, я сидел в темноте, слушая тишину, что была громче слов. Лунный свет, лившийся в окно, как серебряная река, придавал комнате интимность, будто ночь шептала мне свои тайны.

Прошло полчаса. Холод сковал тело, дрожь пробежала по рукам и ногам, как стая призрачных волков. Ещё десять минут – и дрожь охватила всё, от пальцев до костей. Холод подкрался не снаружи, а изнутри – будто кто-то влил в мои вены жидкий азот воспоминаний. Зубы стучали morse-кодом отчаяния, а пальцы одеревенели, как у трупа, три дня, пролежавшего в Неве. Я понял: это не температура, а сама смерть примеряла меня на ощупь. Белая дымка, как призрак прошлого, поднялась в комнате, и страх, тонкий, как лезвие, коснулся сердца. Но я не чувствовал себя плохо – сердце колотилось, как барабан перед битвой, и я был жив, странно, пугающе жив.

Я присел на край дивана, решив отвлечься сигаретой. Взял пачку и зажигалку, чиркнул кремнем, как ритуал перед жертвоприношением, и в этот миг внутри меня вспыхнул шар – не огненный, но сотканный из света, из радости, из жизни. Я отложил сигареты, откинулся на спинку, и мир стал другим. Счастье, абсолютное, как солнечный полдень, затопило меня. Я любил всё – себя, соседей, бомжей у подъезда, паука в углу, мусор, что был моим троном. Я готов был обнять мир, расцеловать его, как ребёнок целует мать.

– Надеюсь, ты не станешь отрицать, что электрики – всемогущие жрецы? – мурлыкнула тишина голосом, мягким, как бархат ночи. Я, объятый эйфорией, принял это как должное, как будто сама ночь решила поболтать со мной.

– Возможно, а почему? – ответил я, улыбаясь луне.

– Всё зависит от их милости: вода, тепло, свет, связь, – продолжала тишина, её голос был как песня сирены, манящей в бездну. – Эти вечно пьяные маги ещё не познали своей силы.

Она говорила что-то ещё, но я лишь улыбался, потягивая сок, чей вкус был божественным, как нектар Олимпа. Слёзы выступили на глазах – не от грусти, а от восторга, что жизнь так прекрасна. Я наполнял рот соком, смаковал его, как поэт смакует строку, и глотал медленно, словно боясь спугнуть это чудо.

В темноте возник силуэт – маленький, не выше метра, лёгкий, как тень. Он бесшумно скользнул к окну, запрыгнул на подоконник, взял пачку Parliament, оставленную вчерашними гостями, и достал сигарету. Не найдя зажигалки, он обернулся ко мне, и тот же бархатный голос, что говорил из тишины, попросил:

– Дай огонька.

Я протянул зажигалку, и лунный свет осветил его – моего кота, Марса, чьи глаза сверкали, как звёзды в безоблачной ночи. Он выпустил пять колец дыма, как маг, творящий заклинание, и подмигнул мне, то одним глазом, то другим, словно смеясь над миром, что не знал его тайны.

– Ты меня не слушаешь, – сказал он, свесив лапы и хвост, опираясь на переднюю лапу, как философ, размышляющий о вечности.

– Марсик, это ты? – выдавил я, проглотив сок, как проглатывают истину, что меняет всё.

– Подбери челюсть с пола, а то муха залетит, – хмыкнул он, спрыгнув с подоконника. Быстрым шагом, как герой, что знает свой путь, он направился ко мне, бросив окурок в пакет с соком. – Раз собрался меняться, так делай это! И с утра налей мне молока!

Глава 2.

Утро 25 декабря 2011 года в Петербурге не входило – оно подкрадывалось, как кошка: мягко, настороженно, оставляя на подоконниках следы инея. Свет пробивался через щели, как неуверенная мысль, не способная сформулироваться. Мир за окном был бледен, будто отпечатан на просроченной плёнке.

11:17. Цифры на дисплее – холодные, как гвозди в крышке сна. В голове – ватный туман, тело – как забытая кукла на антресоли. Это было утро, в которое не просыпаются – а всплывают, как с глубины, откуда давно не возвращались.

Комната покачивалась, словно старая лодка в тумане – скрипучая, забытая, но всё ещё держащаяся на воде. Я пошевелился. Позвоночник хрустнул, будто ржавый замок, который слишком долго не открывали. Руки потянулись в стороны – медленно, с ленцой спящего древнего зверя.

Из угла послышалось глухое урчание. Марс, мой кот, свившийся клубком на кресле, звучал, как дизель на холостом – уверенно, глубоко, немного угрожающе. Я прислушался: это была единственная стабильная вещь в этой утренней Вселенной.

Потянулся к банке с аскорбинками. Она глухо звякнула – внутри перекатился одинокий шарик. Как последняя пуля в барабане. Я потряс её, будто надеялся на чудо, но чуда не случилось. Таблетка – как мёртвое солнце – не спасла.

Я откинулся обратно на подушку. Мир зашевелился, будто решил проверить, жив ли я. Лампа мигнула, часы пискнули, сосед за стенкой сморкнулся с трагической убедительностью. Всё было на месте. Кроме желания быть частью этого.

– Ммм… кайф, – пробормотал я, будто туземец, попробовавший газировку.

С потолка свисал старый плафон, похожий на медузу, забывшую, что она – вода. Он дрожал от колебаний воздуха. Или от воспоминаний. Или от моей лени – она в этой комнате была физической величиной, способной гнуть пространство.

На полу – одеяло, как выжатая совесть. Кроссовки, как два выброшенных из машины свидетеля. Подоконник, где лежала книга с загнутой страницей, которую я не читал, но боялся выбросить – вдруг там что-то обо мне?

Я встал. Медленно, как восход за полярным кругом. В голове хрустнуло. В груди клокотнуло. Колени протестовали, как чиновники на собрании – громко, но бесполезно.

Я прошёл на кухню. Свет пробился через занавеску, как журналист на закрытую пресс-конференцию. Запах кофе – вчерашний, кислый – витал в воздухе, как дух времени. Я не пил кофе. Но он был – как напоминание, что где-то живут люди, у которых всё иначе.

В холодильнике – одиночество. Пакет сока, срок которого ушёл, как бывшая. Кусок сыра, больше похожий на поролон, треть пакета молока. И банка томатного сока – единственная константа в этом хаосе.

Я взял её. Стекло было холодным. Как правда. Сделал глоток. Вкус – как будто поцеловал бабушку во сне. Странно, тревожно, тепло. Я сел на подоконник и уставился в окно.

Снег падал лениво. Как если бы и он устал быть красивым.

Марс проснулся. Потянулся. Словно знал: пора. Он грациозно спрыгнул на пол и подошёл ко мне, как слуга к королю, который не вызывает доверия.

– Марс? – я выдержал паузу, ожидая, не заговорит ли он снова, как в ту ночь, когда тьма стала его сценой. Но он лишь издал привычное «мяу», и я выдохнул с облегчением: – Фух, как я рад твоему «мяу».

Я взял его миску, потёртую, как старый щит, налил молока, и поставил на пол. Марс, с мурлыканьем, что напоминало рокот далёкого грома, принялся лакать, и я улыбнулся, глядя на него, как на старого друга, что знает все мои тайны.

– Как и просил, приятного, – сказал я с ухмылкой, что скрывала лёгкую тень страха перед его вчерашним голосом, и пошёл искать куртку, чья ткань хранила запах дыма и свободы.

Плюс моей квартиры – её место на последнем этаже, где крыша была не просто кровлей, а порталом в иное измерение. Я пробил доступ к ней, как вор, укравший ключ от небес, и теперь это было моё святилище. Устав от мира, я поднимался туда, где воздух был острым, как лезвие, а небо – живым, как полотно импрессиониста. В ушах гремели Infected Mushrooms, их ритмы, как шаманские заклинания, уносили меня в иные миры. Я ложился у края, пачка сигарет рядом, как верный оруженосец, и смотрел в небо, что горело перламутром, словно жемчужина, выловленная из глубин космоса.

Облака, живые, как существа из мифов, шептались со мной, их голоса были мягкими, как шёлк, и холодными, как лёд. Я тянул руку, касался их оперения, и холод пробегал по телу, как ток, соединяющий меня с вечностью. Небо меняло краски, как хамелеон: чем мрачнее было моё сердце, тем ярче оно пылало, заставляя губы невольно растягиваться в улыбке. Оно было огнём и водой, любовью и яростью, и я, как Одиссей, блуждал в его просторах, ища свою Итаку.

На крыше я рассказал немало историй прекрасному полу, чьи глаза блестели в лунном свете, как звёзды, что обещали спасение. Там же, под аккомпанемент виски и «водного», рождались байки, что были правдивее лжи и лживее правды. Это место было моим храмом, где я молился свободе, где дым сигарет сливался с облаками, где я был ближе к звёздам, которых так не хватало в моей ночи.

Глава 3.

Крыша. Щелчок зажигалки – как выстрел в пустоту. Лёгкие быстро заполняются отравой. В России ежедневно от курения умирает 1200 человек, 5 миллионов умирает во всем мире в год. Все это знают, это знаю я. Почему же тогда все продолжают обсасывать восьми сантиметровую пипетку с нежным ядом? Безразличие? Или это может произойти с кем угодно, но не со мной? Могу ли я попасть в эту статистику? Хм…весьма вероятно. Мне уже не слишком комфортно дышится. Да и чёрт с ним. Я давно хотела встретиться с тем, кто скроил эту антиутопию, накрыв мир покрывалом одиночества и фальши. Нет, я не депрессивная экс эмогерл или зависшая в застрявшая в 16 лет романтичная душонка с кукольными глазами. У меня есть подруги. Иногда – клубы. Иногда – смех. Я люблю котов. Секс? Секс – это хорошо. Меня зовут Ариадна – имя, доставшееся от матери, помешанной на греческих трагедиях. Оно обязывало быть нитью, путеводной звездой, но в реальности я чаще чувствовала себя заблудившимся Тесеем. У меня симпатичное лицо. Стройные 175 сантиметров. Зачётная попа. В зеркале стеклянной пирамиды – словно в витрине Лувра – я зависаю чаще, чем хотелось бы признаться. Это зеркало стоит здесь, на крыше бизнес-центра, откуда видно половину Петербурга. Внизу ботанический сад – проект некоего русского финна. Он педантичен до абсурда: каждое утро он вытирает листья папоротников и аглаонем, как будто у них аллергия на пыль. Сегодня он измеряет ананас с видом хирурга, готовящегося к операции. Наверное, этот ананас у него вместо собаки....опять дождь. Как же ты достала, главная достопримечательность Питера, пора уходить. Дождь – истинный хозяин этого города. Он не просто идёт, он диктует правила: стучит по крышам, как надзиратель по решёткам, смывает грехи с мостовых и напоминает, что под мокрым асфальтом – болото, вечное и ненасытное. Я повернула воротник, готовая к его объятиям. В Питере даже уход – это не бегство, а лишь переход в другое состояние влажности.

В парадной по привычке остановила взгляд на рисунке, мною любимом всем сердцем. До боли простой, но он шикарен: три прямоугольника, в первом написано "жизнь человека" – весьма интригующая фраза, можно представить что угодно. Вторая не менее загадочна, продолжает держать в напряжении, в ожидании развязки: нарисован человек в стиле Doodlez, потирающий подбородок. глаза его сосредоточено сфокусированы и из головы тянется облачко. В облаке надпись "а что, собственно, происходит?". И вот он пуп философии-третий прямоугольник "Конец.". В сотый раз ухмыльнулась и вышла на улицу.

Быстрым шагом до подземки. О, здрасте, прям на входе встретился мальчик в таких же джинсах, как и у меня. Да, мою ухмылку и округлившиеся глаза трудно было не заметить, думаю он понял, что причина ее даже не его розовые очки. Так, ну если еще двоих подобных встречу, то придется их отложить на дальнюю полку, пока они снова не станут женскими. Надеюсь это не случиться, они же у меня любимые. Кстати, что у нас там по гороскопу? Открываем закладочку…ага…"не откладывайте на завтра то, что можете сделать сегодня и Вас непременно ждет успех!". Мда…спасибо…

Гул толпы и отъезжающего поезда разбавил BEATnappin' – Mary'sProblem, доносившийся из динамика надкусанного яблока. В современном кино это будет выглядеть так: экран делиться косой полосой, крупным планом шевеление губ первых вылетающих слов в трубку, затем крупные планы со всех сторон. Затем экран становится целиковым, где по очереди будут всплывать то мой образ, то образ второго персонажа. В левом буду я, в правом моя вечная тусовщица подруга.

– Привет, подруга!

– Привет, подруга! Ты где?

– В муравейнике, на Лиговку собираюсь, там надо сестренке подарок купить.

– Отлично, я как раз хотела тебе предложить вечером туда заскочить, там какая-то выставка намечается, а потом на вечеринку, думаю стоит. Стоит!И не спорь.

– Ладно-ладно, договорились!

– Бай, детка. увидимся!

Делаю одну пересадку в метро, и я уже на месте. Естественно поход по креативным этажам начинать лучше всего с чашечки латте в Зеленой комнате. Говорю "спасибо" бармену и присаживаюсь на свое любимое место подле окна. Сегодня погода в окне транслирует гонки капель по почти прямым магистралям. Да как же было бы не плохо сейчас окунуться в безумную идею того парня.

....На террасе с чашечкой латте, ловила такие редкие, и сердцу дорогие лучи солнца за книжкой Франца Кафки.

– Как поймать Солнце? – звонким голосом прервал мой покой парень в клетчатой рубашке.

– О, извини, оно уже в чашке – с азартом ответила я.

– Ох ловкачка! Махнемся на жвачку? – сказал с такими горящими глазами незнакомец, что просто не могла его проигнорировать и оборвать беседу.

– Конечно предложение заманчивое, но нет, оно не продается и не меняется.

– Что ж, придется разделить его вместе с тобой! – незнакомец отодвинул стул, и быстренько подсел ко мне.

– Наглый способ познакомиться – ну хоть сегодня что-то интересное.

– Привет, я – Космос. А ты не хотела бы быть похищенной в тур по Европе? – хм, из далека зашел, немного странный вопрос, но ладно.

– Это имя или состояние? – ухмыльнулась я, не веря что это настоящее его имя. – Нет, а вот съездить да.

– И то и это. Так давай отправимся. Представь, на английском двухэтажном автобусе. Найдем священника, аля Эдди Мерфи, пару гитаристов, художника, фотографа, поэта, ну…думаю хватит разношерстной публики. На площадях городов старой сеньоры будем продавать произведения работ нашей компашки, думаю на хлеб с водой хватит.

– Мммм, как заманчиво, особенно хлеб с водой. И к какой категории ты приписываешь себя? сказочник? или что ты за покемон?

– Я универсал универсальный! – слегка наклонился ко мне и расплылся в улыбке.

– Ладно универсал универсальный, как найдешь автобус разыщи меня-быстренько помахала знак прощания и ушла.

Глава 4.

Бар. Застывшая картинка, как кадр из старого фильма, где время застыло в дымке сигарет и рок-н-ролла. На мониторах – концерт какой-то группы семидесятых, их гитары воют, как волки под луной, а вокалист, с гривой, как у льва, рвёт струны души. Вокруг – люди, пропитанные градусом: кто-то раскинул руки, словно обнимая небо, кто-то хохочет, обнажая нутро, кто-то грустит, уткнувшись в стакан, а кто-то спит, как павший воин на поле брани. Справа от меня – толстяк, чья пасть, как у акулы, заглатывает гамбургер, кетчуп пачкает его футболку с Чубакой, и я морщусь от этой мерзости. Слева – неформалы, терзающие интернет на планшете, их лица, как маски, светятся в голубом сиянии экрана. Передо мной – Лёха, старый друг, в строгом костюме, как рыцарь в доспехах канцелярии, его глаза, усталые, но живые, смотрят на меня, как на карту, где спрятан клад. Я жму кнопку «Play» в своей голове, и мир оживает, как кинолента, что крутится в заброшенном кинотеатре.

– Братан, вчера у тебя посидели зачётно, – начинает Лёха, его голос пробивается сквозь гул бара, как маяк в тумане. – Я хоть на миг забыл про эти уголовные дела. Достало всё. А куда Даня свалил так быстро? Вы же с ним, как сиамские близнецы, не расстаётесь надолго?

Я ухмыляюсь, но правый глаз ещё дёргается, как будто ток проходит через нервы. Вчерашняя ночь – аскорбинка, что взорвалась во мне, как шар света, – всё ещё отдаётся эхом, и я слышу себя, будто от третьего лица, каждое слово – как камень, падающий в бездну. Я говорю медленно, громко, ловя их, как бабочек.

– Да, было весело, особенно после, когда все ушли. Наткнулся на банку аскорбинок – провитаминизировало меня дальше некуда, – я хмыкаю, скрывая, как Марс, мой чёрный кот, говорил со мной, как оракул, в той тьме. – А Даня решил Рите устроить персональную экскурсию по Питеру. Коренная жительница, а город сто лет не видела.

Лёха ухмыляется, его улыбка – как трещина в граните, и я знаю, что сейчас он копнёт глубже.

– Понял-понял, – тянет он, хитро щурясь. – Слушай, значит, и ты это попробовал? Называется «подарок феи». Чувак, которого я от десяти лет отмазал, подогнал мне. Говорит, с этой штукой с животными болтать можно. Я не стал жрать, не моё, – он делает жест, будто суёт два пальца в горло, и откидывается на стуле.

Я смеюсь, но внутри – холод, как лёд, что сковал Неву. Марс, его голос, его кольца дыма, его «давай меняться» – это было реально? Или «подарок феи» разыграл меня, как шулер?

– Ты знаешь, я вообще не знаю кому в кайф с животными общаться, хорошо меня отрубило быстро. А то еще минут 15, и я бы спорил за политику с котом – ухмыльнулся я и сделал добротный глоток чистого Дюарса.

Лёха хохочет, приникает к кофе, и пауза повисает, как дым, что вьётся над нами. Я чую щетиной – сейчас он заведёт о грустном.

– Ну а с работой что? Всё с концами? Варианты есть? – его голос, как скальпель, режет прямо в мясо.

Я вздыхаю. Конечно, он не ошибся.

– Какие варианты? Искать новую буду. Я тебе не рассказывал, как меня уволили?

Лёха качает головой, устраивается поудобнее, как зритель перед комедией, хотя моя история – скорее трагифарс.

– Короче, помнишь Дена с «Таможни»? – начинаю я, и слова, как камни, катятся вниз. – Вечером он ко мне завалился. Они партию конопли приняли, чурбаны пытались в плитках чая китайского ввезти. Ден прикинул – трава огонь, прихватил заначку грибов для чая и ко мне на огонёк. Гость редкий, не откажешь. Всю ночь дымили, за жизнь трепались. Трава, братан, убойная, меня на Юпитер унесло – пятьсот восемьдесят восемь с половиной миллионов километров от Земли. А утром – на работу, надо было дизайн кухни для одного важного типа сдать. Я не успел до Земли долететь. Захожу к шефу, а он ни здрасте, сразу: «Без воды, по сути, давай!» – орёт, сыкотно контракт потерять. А мне тошно, стены сжимаются, духота, как в пекле, ноги в бетон вросли. И я, с чувством, как поэт на трибуне, выдаю: «Шеф, пошел ты на хер, я не твой раб!» – и выхожу, как герой вестерна, под воображаемый звон шпор. Дмитрий Валерьевич так и открыл рот, не оценил искренность. Через час меня рассчитали.

Лёха ржёт, чуть кофе не проливает, а я улыбаюсь, но внутри – пустота, как в той комнате, где я оставил свою жизнь.

– Отжигаешь, братец, если бы я такое в суде отмочил, наверно меня – неудачную шутку прервал звонок телефона юриста.

Леха отписал дежурные фразы собеседнику на том конце провода и спрятал мобильник в карман.

– Ладно, дружище, мне пора бежать, жена заждалась. Ты сейчас куда, чем займешься? – уже вставая из-за стола продолжил наш разговор собеседник.

– За камеру снова возьмусь, а там посмотрим. Ладно, давай, увидимся, Светке привет – привстав, пожал руку на прощание другу и уселся, чтобы допить свой виски.

Через час я шел по тротуару Невского и листал записную книжку в телефоне. Крисс Забавновна, так я ее называл, давно забытая знакомая, экс коллега по фотоаппарату. Мы вместе учились и вместе устроились в Nightparty. Был период, когда мы с ней частенько оказывались в одной постели. Она хотела большего, я дабы продлить интересный секс невнятно обещал ей это большее, но затем при неких обстоятельствах я пропал. Она конечно обиделась, но я-то знал, что она всегда отличалась быстрой отходчивостью. Так вот, бегали, фотали полупьяную молодежь в клубах, для меня это легкий и быстрый заработок, а Крисс затянуло. Она пошла дальше, открыла фотостудию, не без помощи конечно, и на учебу окончательно забила. Благодаря ее таланту и упорству у нее поперло, клиентура потянулась, вплоть до звезд шоубиза. Открыла вторую, третью и четвертую фотостудии, набрала молодых, и они работали от ее имени. Как-то она приглашала меня в свою свиту, ей всегда нравились мои подходы и взгляды на фотографию, но меня от этого тошнило. Приходят девушки с разной степенью красоты, их намалевывают до неузнаваемости, наряжают в странные шмотки и говорят "будь коброй". Все знают про выражение "нет не красивых людей, есть лишь плохой свет и неудачный ракурс", и вот начинаешь искать этот свет и этот ракурс в извивающемся теле. А что если его нет у фотографируемого объекта? Затем мучаешь результат в фотошопе, и получается нечто неживое и совсем иное от исходного.

Жму на вызов абонента, через пять гудков звонкий голос отозвался.

– И не стыдно, вам, вот так нагло врываться в мою жизнь после стольких лет?? – с наигранным упреком начала она, или не с наигранным, честно я не понял.

– Привет, Крисс. Стыдно-стыдно, что уж скрывать, поэтому с меня взятка!

– Ах, ты коррупционер!! Ну ладно, пользуешься моей добротой, через пол часа в "Кофейной гамме" на Грибоедова, успеешь?? – голос потеплел, значит все-таки упрек был наигранным.

– Я уже на низком старте, детка, до встречи! – оборвал звонок и ускорил шал.

Принцип всех женщин-обязательно опаздывать, кто и зачем им навязал это…даже не представляю. Осмелюсь лишь предположить, что мир матрица и они лагают. Я помню об этом, и зачем я только ускорил шаг? Маленького роста брюнетка в больших очках и клетчатом шарфе с ярко красными губами, Крисс явилась через 2 часа. Все-таки она говорила с не наигранным упреком и реальной обидой. Да, в любой другой ситуации через 20 минут я встал бы и ушел по-английски, не став дожидаться, но тут ситуация другая, мне нужна эта временная работа пока я не найду что-нибудь серьезное.

– Ты меня расстраиваешь, я честно не ожидала тебя здесь увидеть, так заскочила кофе выпить. А где же тот холодный, принципиальный парень? – не успев сесть ко мне за столик выпалила Крисс.

– Да уж, старею, оттаиваю, удивляю- совершенно спокойно ответил я.

– Ну так что хотел? – Крисс оттаивать не собиралась.

– Что я не могу увидеть старого друга, узнать, как у нее дела? Ладно, томить не буду, Кристин, мне нужна работа!

Ох уж эта ухмылка, и минутная пауза…заставила от напряжения поерзать зарницей и почесаться.

– А почему бы и нет. Ты не плохой фотограф, у меня дефицит талантливых кадров. Но ты должен понять, что люди, которые работают на меня, выполняют все мои требования. Заказ может поступить в любое время. – так принципиально и по-деловому проговорила Кристина

– Конечно, я все понимаю, я готов-в таком же стиле тона ответил я.

– Хорошо, тогда я тебе позвоню, будь добр быть на связи, я на тебя рассчитываю

– Естественно, буду ждать звонка-легкая улыбка появилась у меня на лице, – как дела то у тебя?

Крисс закинула голову на секунду и опустив сказала: " Давай не будем?"

– Вас понял, до связи – с каким-то облегчением сказал я, если честно не хотелось выслушивать историю ее жизни, так из вежливости что ли спросил.

Встал из-за стола и направился на выход в зимний Питер, совершенно не ожидая какие заказы адресует мне Кристина.

Глава 5.

Цифру 317 27 декабря показывал будильник, когда вдруг зазвонил мой сотовый. Я еле продрал глаза чтобы найти его и ответить на этот чертов вызов. Определитель подсказал что это звонит Степа из Москвы. С ним и его девушкой Катей я познакомился, когда прибухивал в одном из столичных баров, находясь в очередной командировке. Я знал, что люди там все странные, но как-то меня стороной отводило от этого всего, но все же случилось. В общем и целом, они искали третьего человека для секса. Катя – кошка в теле богини с повадками диктатора, в глазах которой можно было увидеть развалины империй и обещание анального ада. Её взгляд – как плётка: щёлк – и ты в стойке. Я тогда не отказался. Да и почему бы? Мы втроём оказались в гостинице, где простыни были свидетелями ритуала безбожного единения. А потом как-то сдружились. Без секса. Только вино, болтовня и лёгкое чувство, что живём чуть свободнее, чем следует.

И вот он звонит. В три ночи.

– Да, слушаю – буркнул я, как злобный ёж в обнимку с подушкой.

– Привет, не отвлекаю? – голос Степы был с извинительной ноткой, и как мне показалось заплаканный.

– Ты прикалываешься? – я сажусь, глаза режет свет от экрана. – Три часа ночи. Говори быстро, без соплей. У тебя ровно пять минут.

Пауза.

– Я посмотрел фильм… "В диких условиях". Голос дрогнул. Потом выровнялся.

– И понял: я боюсь. Постоянно. Жить. Терять. Говорить правду. Увольняться. Любить. Дышать. Понимаешь? Я – трус, зомбированный, сломанный… Я ОДИНОК.

Слова сыпались, как град. Каждый – с осколками.

– Я потерял Катю. Я не общаюсь с друзьями. Я почти потерял себя. Я не живу – я соскальзываю. В молчание. В ожидание. В пыль.

Пауза.

– …Я ненавижу жизнь. Она – сплошная боль.

Я выдохнул.

Выдохнул зло. Выдохнул бессилие.

– Да пошёл ты на хер. – сказал с такой ясностью, как будто это был последний кусок правды, который я мог ему предложить. И сбросил звонок.

Телефон полетел в подушку. В комнате повисла густая, острая тишина – не ночная, а конечная.

Я лёг обратно. Закрыл глаза. Но голос Стёпы всё ещё звенел.

Одиночество – штука заразная.

Если слишком долго слушать чужое – начинаешь заражаться их безысходностью.

И я вдруг подумал – может, и я уже заражён. Просто симптомов пока не видно.

Попытка снова уснуть не увенчалась успехом. Я ворочался, лежал неподвижно смотря в потолок. Лежал, закинув ноги на стену и в эту же стену в таком положении кидал маленький мячик. Мыслей не было, как-будто в голове выключили звук. Так прошло 2 часа. Ночь подарила мне еще один телефонный звонок. Звонила Крис.

– Привет, не отвлекаю? – довольно бодрый игривый голос донесся из трубки.

– Вы сговорились? – довольно сухо ответил я.

– Не поняла?

– Не суть. Что там у тебя случилось?

– Не у меня, а у тебя! Котик, настал твой час. Сегодня в «Манифесте» в 19.00, запомни в 19.00, а значит ты там должен уже быть в 18.00 открытие выставки, называется "10 лет без обеда и выходных". Экскурсия по выставке будет проводиться с авторами проекта. Мне нужны крупные планы, красивые ракурсы и довольные лица. Как отфотографируешь, отдашь материал Виталику, он же тебе при встрече повесит на грудь бирочку. Запомнил?

– Да.

– Ну тогда адьес амигос! – не дожидаясь ответа, Кристина повесила трубку.

Через 2 минуты я спал.

Глава 6.

Вокзал взвыл, как раненый зверь. Громыхал поезд, толкались люди, а я стоял посреди этого катка с рюкзаком за плечами и чувством, будто меня выдернули из реальности и запихнули в киносцену, снятую на VHS в духе ранних 2000-х. Передо мной стоял Данила. Куртка на нём – старая, с замятой молнией и дыркой на локте – выдавала человека, которому по фигу на моду и мнения. Руки в карманах. Голова наклонена, будто прислушивается к моим мыслям.

– Только не обосрись в Воронеже, Космос, – бросил он, хмыкнув с таким выражением, словно я был его младший брат, которого он в детстве дважды ронял, но всё равно любил.

Я рассмеялся. Хотел вмазать, но не мог – в нём была та самая часть моего прошлого, которую не сотрёшь даже лобзиком по черепу.

Данила – не просто друг. Это тот, кто доставал тебя с пола, когда ты сам себя туда бросал. Кто молчал, когда нужно, и бил, когда ты слишком долго молчал. Мы выросли на одном асфальте. Он прикрывал мне спину в драках, тащил меня пьяного через весь район, угрожал моей бывшей, когда та сломала мне сердце и гордость одновременно.

– Не сдохни, – добавил он. Сказал так просто, будто прощался не со мной, а с мусорным пакетом.

Я вскинул брови, влез в вагон, плюхнулся у окна. Гудок, дым, скрежет – поезд пошёл. Данила махнул мне не рукой, а подбородком, по-братски, по-русски.

Поезд свистнул, я плюхнулся у окна. Дым заволок платформу, его силуэт пропал, но я чувствовал его – его дурной смех, его кулаки, его веру, что я не совсем пропащий. Данила был моим братом, хоть и не по крови.

В поезде С.-Петербург-Воронеж я практически не просыпался. В самом начале пути я накидался водочкой с какими-то рыбаками, а может охотниками, хрен их разберешь. В разговорах я только улыбался и поддакивал. Мне подарили компас, со словами "в непнятнй стации....ииик…он…тебя првдеттттуда". Куда я так и не понял. Один раз я проснулся от того, что Колян (кажется их всех так звали) разбудил, хотел узнать знаю ли я их песню "Слышь, брат…ты ншу песню знашь? ну там та-та-тт-та-тара". Не знаю что я ответил ему, наверно послал. Но это подействовало и утром в Воронеже их уже не было. С жутко больной головой я вышел из вокзала в этот серый город. Кристина решила так дать мне второй шанс, когда мероприятие в этажах я наглым образом пропустил, смотрев мультики под маркой в гостях у одного товарища. Ее брат учится на терапевта в мед. академии, и попросил сестричку, по всей видимости по-приколу, выделить им на новый год фотографа, ну чтобы не отвлекаться никому от сладкого алкоголя.

Брата звали Алексей. он встретил меня и повез в ближайшую забегаловку поить кофе. На удивление оказался нормальным парнем, без загонов, но все равно не освободил меня от повинности и настоял на съемке их праздника.

В 23.00 я был в их квартире, попивал минералку. пришел первый гость Илья. Мы с ним сразу нашли общий язык. Он тоже ненавидит пендосов и болеет за Зенит.

– Слушай, да ты особо не парься по поводу съемки. Я эту компанию хорошо знаю. Студентики 2 курса, пару рюмок и уже в зюзю. Еще пару и спать идут. Я тут чисто из-за сочных медичек. Трахаются как кошки. Их там как-будто учат в этом их институте. – Илья был без одного переднего зуба и слегка посвистывал, когда говорил, звучал как суслик из мультика.

– Да я не парюсь… – не успел закончить предложение, как Илья перебил

– А если что не так пойдёт, есть тут у меня запасный вариант. Девчонки сегодня одни новый год отмечают, очень звали. Довольно неплохие собой, так что не теряйся, как накидаются студентики, быстренько срулим.

На этом договорившись, каждый занялся своим делом: кто бухать, кто – фотать всё и вся.

Людей набралось изрядно для трехкомнатной квартиры, около 35 человек.

1.00. Вы когда-нибудь выдели как лосось идёт на нерест? сколько упорства, сколько стремления, особенно когда нужно преодолеть пороги реки. Пожалуй, сильнее ничего нет, чем стремление лосося на нерест. Я ошибался. Есть. Студентики стремятся к фотокамере. После отломанной вспышки, я не смог дальше продолжить работу и устранился к самопальной барной стойки, и довольно быстро догнал кондицию основной массы. Как и предсказывал Илья к 2.30 скорость празднования начала спадать и приобрела иной характер. Образовалась очередь мило поблювать в туалете и ванной комнате, в зале кто-то дрался или боролся, нельзя точно дать этому описание. Поймав взгляд в одну точку, возобладав ногами я начал поиски Ильи, так как, по моему мнению, пора было ехать. Я никак не мог его найти, поэтому я злился и переживал одновременно. Ведь а) скоро закончиться лимит твердого шага и кучного зрения; б) я не мог больше здесь оставаться, хотелось приключения и женской плоти. Совершив 4 круг по квартире, я нашел Илью под куртками лежащего на диване и всего заблёванного. Тоже мне стойкий алкомен, повелитель сочных медичек. Моё негодование подскочило до небес. Это как получить банковскую карту с миллиардом долларов, но забыть пин-код и спросить не у кого.

И о чудо, у него в кармане зазвонил телефон. Шестое чувство есть! Это точно. От куда я знал что звонят те самые девушки, для меня до сих пор загадка. Я достал телефон из кармана его заблёванных джинс и ответил на вызов.