Сердце под ударом
Original h2:
FIRST FLIGHT, FINAL FALL
C. W. Farnsworth
На русском языке публикуется впервые
Книга не пропагандирует употребление алкоголя и табака. Употребление алкоголя и табака вредит вашему здоровью.
Все права защищены. Никакая часть данной книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме без письменного разрешения владельцев авторских прав.
Copyright © 2024 by C. W. Farnsworth.
All rights reserved.
Published by agreement with Folio Literary Management, LLC and PRAVA I PREVODI Literary Agency.
© Издание на русском языке, перевод, оформление. ООО «МИФ», 2025
Пролог
«Учись находить красоту в несовершенстве» – так всегда говорила мне мать. Отец же в ответ на ее слова с усмешкой замечал, что в жизни важнее всего не красота, а достижения.
Теперь, когда я понимаю, насколько по-разному они смотрели на мир, тот факт, что в конце концов их брак эпически развалился, меня совершенно не удивляет. Однако тогда, будучи лишь несмышленой пятилеткой, я никак не могла ожидать, что когда-нибудь отправлюсь на тренировку по футболу в компании обоих родителей, а вернусь домой только с одним.
Возможно, мне следовало бы возненавидеть этот вид спорта, ведь разрушительная потеря настигла меня как раз тогда, когда я забивала свой первый в жизни гол, совсем не подозревая, что в тот самый момент моя мать мчалась прочь из города.
Но все вышло с точностью до наоборот.
Я безраздельно посвятила себя футболу.
Когда вместо четверых членов в нашей семье осталось лишь трое, моя старшая сестра Хелли предпочла спасаться от тоски совершенно естественным образом: с головой ушла в учебу и стала проводить все свободное время, общаясь с подругами и флиртуя с парнями.
Наш отец обрел утешение в саморазрушении: он пил, работал до изнеможения и периодически заводил интрижки с девушками вдвое младше него.
Я же играла в футбол.
Если бы школьные учителя тогда связались с моим отцом, то, скорее всего, рассказали бы ему, что моя нездоровая одержимость футболом вызывает у них серьезное беспокойство: поля моих тетрадей были изрисованы игровыми схемами, а рюкзак вместо учебников наполняли книги о легендарных спортсменах.
Если бы мои тренеры смогли достучаться до него, то объяснили бы ему, что я наделена не только природным талантом к этому виду спорта, но и такой колоссальной прилежностью, что даже не нуждающийся в отдыхе кролик из рекламы батареек по сравнению со мной мог показаться настоящим ленивцем.
Но ничего этого не произошло. Я лишь пожимала плечами в ответ на замечания учителей и в красках расписывала тренерам, какие свои навыки хочу усовершенствовать.
Мама любила говорить, что дала мне имя Сейлор, потому что оно звучит дерзко и смело.
Бесстрашно.
Храбро.
После ее ухода на память о ней у меня осталось лишь это воспоминание, и я им очень дорожила.
К чести Хелли, после того как мама (буквально) и папа (фигурально) нас оставили, она изо всех сил старалась заполнить образовавшуюся в моем сердце пустоту. И все же мы так и не стали с ней близки: нас разделяли шестилетняя разница в возрасте и полная противоположность характеров.
Но дело было не только в этом. Я не подпускала к себе никого: ни многочисленных подруг, ни товарищей по команде, ни мальчишек, норовящих украсть у меня поцелуй за трибунами.
Мне этого попросту не хотелось.
До тех пор, пока я не встретила его.
Глава первая
Я частенько говорю что-то не подумав.
– Желтый тебе совсем не идет, Энн, – сообщаю я своей соседке по дому, когда она входит в кухню через арку с правой стороны от меня. – Сочетание желтого и красного не должно появляться нигде, кроме хот-дога.
Энн, закатив глаза, достает из холодильника бутылку газировки.
– Не будь такой стервой, Сейлор, – укоризненно произносит Крессида, не поднимая взгляда от шоколадного торта, на который наносит крем. Многозадачность во всей красе.
– Сейлор ничего не может с этим поделать – это ее заводские настройки, – высказывает свое мнение моя лучшая подруга и по совместительству второй капитан нашей команды Эмма, продолжая намешивать отвратительные коктейли по одному только ей известному рецепту.
Я показываю ей средний палец.
– Это всего лишь суровая правда, – возражаю я, устроившись на кухонной столешнице и постукивая босой ногой по фасаду ящика под ней. Мое тело буквально пульсирует от избытка энергии. Я крайне редко пропускаю свою ежедневную пробежку: в последний раз такое случалось три месяца назад, и то лишь потому, что перед самым началом зимних каникул разразился чудовищный снегопад.
Если бы и сегодня причиной тому была всего-навсего непогода… Однако виной всему стал неожиданный звонок отца, за которым последовала получасовая лекция от моей старшей сестры Хелли. В ней она в мельчайших подробностях расписывала неуместность моей реакции на новость о том, что спустя шестнадцать лет после того, как наша мать, образно говоря, вышла за хлебом, отец решил снова жениться.
Хотя, пожалуй, «лекция» – это не совсем подходящее слово.
Главным посылом Хелли была мысль о том, что, сообщая мне о радостном событии, папа надеялся услышать нечто большее, чем унылое «окей». Тем не менее основную часть нашего разговора она распиналась, как это замечательно, что наш отец наконец-то решил остепениться и встретил подходящую, надежную женщину своего возраста – такую же скучную, как и он сам. Последнее прилагательное – «скучную» – я добавила от себя и, конечно же, только мысленно, крася ногти в ярко-розовый цвет и листая соцсети на ноутбуке. На самом деле я бы даже не стала вести этот разговор, если бы не знала, что Хелли сейчас на восьмом месяце беременности. Помня, что моя сестра вечно за все переживает, я просто не стала спорить, побоявшись стать причиной ее преждевременных родов.
– Не обращай внимания, Энн. У нее просто плохое настроение, и к тому же она пьяна, – советует Крессида. Она отлично умеет сглаживать конфликты, а сейчас ей удается убить сразу двух зайцев: помимо этого, она еще и разглаживает крем на торте.
Я пожимаю плечами: все-таки они обе правы. Конечно, это вовсе не значит, что вырвиглазный желтый топ Энн выглядит хорошо, но для меня это не настолько важно, чтобы продолжать гнуть свою линию. Мне и без того есть о чем подумать – например, о том, капитана какой спортивной команды привести сегодня к себе. Мне удается сузить список претендентов до лидеров сборной по лякроссу[1] и хоккею, как вдруг мои внутренние дебаты прерывает Энн:
– Плохое настроение? А я-то думала, что ты сегодня празднуешь, Сейлор.
Я снова пожимаю плечами: мне совершенно не хочется рассказывать, как именно такое восхитительное утро сменилось для меня полным досады днем. Учитывая, что я единственный игрок женской сборной Ланкастерского университета по футболу, на игру к которому никогда не приходили члены семьи, я уверена, что девчонки из команды догадываются, что мое детство было совсем не таким радужным, как у них. Лучшим следствием поступления в Ланкастер для меня стало то, что постоянное сочувствие окружающих по поводу отсутствия в моей жизни родительской заботы наконец-то поутихло. У меня совершенно нет желания объяснять кому бы то ни было тонкости отношений в своей раздробленной семье – даже лучшим друзьям. Все равно это выльется либо в поток жалостливых взглядов и неловких извинений, либо в сеанс любительской психотерапии, которым меня обычно обеспечивает Хелли.
– Да ведь это не то чтобы какое-то событие. Я с самого начала знала, что пройду, – говорю я, отхлебывая джин.
Это самоуверенное заявление не более чем блеф. Конечно, я верила в свои силы, но все же спортивные сборы «Шоленберг» уникальны во всем мире. Чтобы пройти отбор, мне пришлось соревноваться не только с лучшими игроками из университетов Америки, но и со спортсменами со всего земного шара. Тот факт, что меня пригласят на эти сборы, уж точно нельзя было предугадать. Более того, это была огромная честь, и Эмма, Крессида и Энн отлично это понимали.
Эмма, усмехнувшись, продолжает разливать виски.
– Кажется, туда приняли только двоих американцев? – уточняет Энн. Она не любит ссориться, к тому же, как и все, кто со мной знаком, подруга понимает, что если уж мне не хочется что-то обсуждать, то вынудить меня не получится. Баста.
– Ага-а, – отвечаю я, слегка протянув последнее «а». – Элли Андерсон тоже прошла отборочные.
– Вот так сюрприз, – отзывается Крессида. – А я-то делала ставки на наших мисс Коутс и Стивенс.
– У Элли хорошие связи, – объясняю я. – Ее дядя – помощник тренера в «Клувберге».
– Ну, тогда все ясно, – заключает Эмма, убирая в холодильник пакет ананасового сока. Сок с виски? Жуть какая. – Поверить не могу, что ты будешь играть на их поле.
– Да уж, – соглашаюсь я. Привлекательность приглашения на сборы заключается не только в их уникальности и престижности. Помимо всего этого, участникам также выпадает возможность сыграть на самом знаменитом футбольном поле в мире – стадионе команды «Клувберг».
– У меня в комнате над кроватью висит постер с этим полем, – продолжает восхищаться Эмма.
– А вот и нет, у тебя над кроватью висит постер с Адлером Бэком, – поправляю ее я, прислоняя затылок к верхнему шкафчику кухонного гарнитура и разглядывая трещины на потолке.
– Да, но я специально выбрала его фото на стадионе, хотя могла взять другое, с обложки «Сексуальных атлетов», где он без футболки.
– Вот так сила воли.
Энн смеется, а Эмма, закатив глаза, допивает свой коктейль.
– Так, ну вот и всё, – объявляет Крессида, отправляя опустевшую миску и измазанную кремом лопатку в раковину. – Торт готов.
– Интересно, неужели ты и правда думаешь, что он достоит до завтра? – говорю я в потолок.
– Сейлор, клянусь, если ты…
Эмма хохочет:
– Кресс, если хочешь, чтобы он дожил до завтра, тебе нужно его спрятать.
– Все, что мне нужно, – это чтобы Сейлор…
– Эй! – перебиваю ее я. – Уж я-то на чужую еду рот не разеваю, ага?
– Да вот только ты с чистым сердцем рассказываешь о ней своим полуночным гостям, – парирует Крессида.
– Это не полуночные гости, это ее любовнички, – подмечает Эмма.
Я игнорирую это замечание:
– Ничего я им не рассказываю. Просто они вечно голодные, и…
– Сладостями она благодарит их за старания, – многозначительно произносит Энн.
– Ага, три оргазма – один кексик, – подхватывает Эмма с заговорщической улыбкой.
Мой взгляд останавливается на трещине в углу под потолком кухни. А нормально ли вообще, что их здесь так много? Мы с подругами сняли этот дом по дешевке на втором курсе: нам так хотелось поскорее убраться из общежития, что для переезда мы выбрали первое попавшееся жилище, даже не поинтересовавшись, что еще может предложить нам университет.
Небольшой коттедж в колониальном стиле отлично подошел под наши запросы: мы проводили здесь время в перерывах между занятиями, тренировками и играми и даже устраивали вечеринки. Вот только никто из нас совершенно не умел управляться с молотком и отверткой, а список ремонтных дел, к выполнению которых наш арендодатель приступать совсем не торопился, лишь удлинялся. Время от времени в доме все же раздавались хлопки и вздохи от усталости после физической нагрузки, но они не имели с ремонтом ничего общего.
Я отпиваю еще джина и соскальзываю со столешницы, поправляя на ходу свое синее платье, чтобы оно прикрывало бедра. Этот простенький хлопковый наряд скорее подошел бы для летней тусовки в сельском клубе, чем для студенческой вечеринки в Коннектикуте, где весна больше напоминает зиму. Если бы Ланкастер не славился лучшей футбольной программой в стране, я бы выбрала университет поюжнее… Теперь же девизом моего гардероба стала фраза «Одевайся не по той погоде, что стоит за окном, а по той, о которой мечтаешь».
– Готова, – объявляю я, перекинув копну своих светлых волос через плечо.
Эмма переливает свою чудовищную смесь виски и апельсинового сока в одну из термокружек, в которых мы обычно берем кофе на утренние тренировки, и тщательно прижимает крышку.
– Я тоже.
– Не забудь потом ее помыть, – наставляю ее я, сморщив нос, когда моего обоняния касается исходящий от кружки запах.
– Это будет первое, чем я займусь, когда мы вернемся, – отвечает Эмма, посылая мне приторную улыбку.
Я закатываю глаза. Всем нам отлично известно, что она совершенно не способна вымыть посуду дочиста, чтобы на той не осталось гадкого послевкусия. Именно поэтому в ее домашние обязанности, большинство из которых мы вчетвером выполняем по очереди, входит постоянный вынос мусора: мытье посуды ей не доверишь.
До дома, где должна состояться сегодняшняя вечеринка, идти совсем недалеко. Я стараюсь не вникать в разделение на студенческие сообщества и кружки, а просто посещаю те тусовки, которые вызывают у меня интерес, и, как правило, за мной следуют все остальные девчонки из команды. Тот факт, что на момент поступления в университет я была самой востребованной девушкой-футболисткой во всей стране, превратил меня в местную знаменитость, едва я успела ступить на территорию кампуса.
А мои достижения на поле и вне его лишь подлили масла в огонь моей скандальной известности.
Как и победа в ланкастерском, а потом и национальном футбольном чемпионатах.
Подойдя к дому, мы увидели, что собравшиеся уже высыпали во двор: там и тут на траве, пошатываясь и весело хохоча, стояли подвыпившие студенты. Пожалуй, в марте вот так проводить время на улице еще рановато, вот только пьяные редко принимают верные решения. Тем не менее, когда мы заходим внутрь, я тут же понимаю, что мне хочется поскорее оказаться снаружи: абсолютно каждый квадратный сантиметр пола закрывают чьи-то ноги и кучки пустых стаканчиков из-под выпивки, которые гости на ходу пинают из стороны в сторону. В воздухе стоит тяжелый запах пота, смешанный с кислым амбре пролитого пива. Оценив обстановку, Энн вздыхает. Я же широко ухмыляюсь: царящая вокруг атмосфера несдержанности, витающая в воздухе вместе с клубами сладковатого дыма, буквально напитывает меня энергией.
Направляясь к кухне, я игнорирую оклики и призывы, сыплющиеся мне вслед. К мужскому вниманию я привыкла уже давно и примерно тогда же сообразила, как обратить его в свою пользу. Когда дело касается противоположного пола, вовремя заправленный за ухо локон или многозначительная улыбка могут стать мощным инструментом.
Едва мы с подругами переступаем порог кухни, набитой уже опьяневшими студентами, глаза Джейсона Уильямса загораются оживлением.
– О да, черт возьми! Наконец-то здесь начнется настоящая тусовка!
– Да и она уже в надлежащей кондиции, – подхватывает Эмма. – Сколько ты там уже выпила, Скотт? Рюмки четыре?
– Пей-ка свою ананасовую гадость, а за мной считать прекращай, Уоткинс, – огрызаюсь я.
Джейсон вопросительно смотрит на Эмму. Та вздыхает:
– Она сегодня не в настроении.
– Алло, я, вообще-то, все слышу! – возмущаюсь я, прежде чем направиться к кухонной столешнице, где расставлена дешевая выпивка. – А что, джина сегодня нет? Уильямс, я же сказала, что без джина сюда не вернусь! – произношу с досадой, изучая ассортимент.
Джейсон, вздохнув, протягивает руку к бутылке прямо передо мной – это оказывается бутылка джина – и придвигает ее ближе. Пожалуй, это можно считать своеобразным знаком – предупреждением, что пить это не стоит, однако я его успешно игнорирую.
– Мне жаль, Сейлор, – произносит Джейсон. – Я знаю, как сильно ты этого хотела.
Я, фыркнув, наливаю себе в одноразовый стаканчик щедрую порцию джина, а затем, ощутив внезапное желание сделать коктейль, добавляю к нему обнаруженный в холодильнике имбирный эль.
– О чем ты говоришь, Джейсон?
– Ну, о немецких сборах. Сегодня ведь объявили результаты, да?
– Да.
– Ну, все-таки это самая крутая футбольная программа в мире. Даже само участие в отборочных уже огромная честь.
Я снова фыркаю.
– Да что ты такое несешь? Меня приняли. Первое место по стране, – отмахиваюсь я и поднимаю пластиковый стаканчик повыше. – За немцев, черт их побери! – громко кричу я.
Помимо меня, выпивать начали уже многие, так что мой тост встречает горячее одобрение собравшихся. Удовлетворенная их энтузиазмом, я делаю большой глоток своего напитка.
– Подожди, приняли? Но тогда почему… – голос Джейсона постепенно теряется в царящем вокруг шуме. Я нетвердой походкой приближаюсь к Энн, которая стоит в паре метров от него, оставляя парня в компании Эммы и Крессиды. Они, судя по всему, тут же начинают обсуждать перепады в моем настроении.
– На кого засмотрелась? – интересуюсь я, слегка толкнув Энн в плечо, и становлюсь рядом с ней, опершись на столешницу.
Она переводит взгляд на меня, отбросив слабые попытки сделать вид, будто что-то печатает на телефоне, а не наблюдает за командой бейсболистов, устроивших на обеденном столе импровизированную дорожку для боулинга. Увидев, как один из них пытается сбить пустую стеклянную бутылку из-под пива мячиком для пинг-понга, я глупо ухмыляюсь: «Ну-ну, как же, удачи, дружище».
Энн засовывает телефон в задний карман своих узких джинсов.
– Ни на кого.
– Убедительно, – иронизирую я, отхлебывая джин. – Если ты просто…
– Ханна Мейсон.
– Да хватит тебе! Это не…
– Ханна Мейсон, Сейлор!
– Поверить не могу, что ты снова заводишь этот разговор. Прошло уже три года!
– Вот именно, а она так и не приехала ни на один матч выпускников.
– Я ни в чем не виновата. Ей приглянулся Трей, а я просто немного им помогла. Все, что произошло дальше, не имеет ко мне никакого отношения.
– Меня пугает именно вот это «немного им помогла», – вздыхает Энн.
Я закатываю глаза. Когда мы были на первом курсе, капитан нашей команды буквально сходила с ума по ланкастерскому квотербеку Трею Джонсону, и я поделилась с ним этой информацией. Как и большинство студенческих интрижек, их роман оказался невероятно пламенным, но в то же время и невероятно скоротечным. Конечно, никакой благодарности за роль свахи в их недолгих отношениях я не получила, но когда Трей решил порвать с Ханной, приударив за мной, то вся вина, естественно, легла на меня.
– Сейлор! – зовет меня Натали, футболистка-первокурсница.
– Что такое, Нат? – спрашиваю я, периферийным зрением продолжая наблюдать за Энн в попытке вычислить, на кого из парней она все-таки смотрела.
– Я слышала, ты прошла на «Шоленберг». Потрясающе! То есть я хочу сказать, мы все, конечно, так и думали, но…
Я отключаюсь от ее восторженного лепета и легонько посмеиваюсь. Мое футбольное мастерство, а также слухи об интрижках с самыми горячими парнями во всем Ланкастере создали мне среди университетских футболисток репутацию некой героини или даже божества, и испортить ее не смогли даже командные тренировки, на которых нам приходилось бегать до тех пор, пока не стошнит. В основном эта слава была мне приятна, однако в некоторые моменты я определенно предпочла бы, чтобы ко мне проявляли поменьше внимания.
– …ну и в конце концов пригласили.
– Что-что ты сказала? – реагирую я, отлично осознавая, что этот вопрос полностью выдает мое невнимание, ведь я ее совершенно не слушала.
– Меня приняли в «Амнераллон»! – судя по тому, как фыркает Энн, Натали говорит об этом уже не в первый раз.
– Это замечательно, Натали. Поздравляю, – отвечаю я, наконец фокусируясь на ее словах. Конечно, «Амнераллону» до «Шоленберга» далеко, но ведь программ такого уровня больше в принципе нет. К тому же это тоже довольно престижные сборы, приглашение на которые многие спортсмены сочли бы за честь.
– И в конце второй недели у нас планируется визит в Клувберг. Я проверила: ты в это время как раз только начнешь тренировки.
– Вау, очень круто, – говорю я уже эмоциональнее. Пожалуй, атмосфера на «Шоленберге» будет примерно такая же, как во вражеском лагере, поэтому знакомое лицо придется как нельзя кстати.
Натали продолжает восторженно щебетать, поддерживая наш по большей части односторонний диалог. Паузы она делает, лишь чтобы перевести дыхание, когда другие девчонки из команды тоже подходят поздравить меня с участием в шоленбергских сборах.
Я стою у столешницы, наблюдая за людьми и радуясь, что они стекаются ко мне. Обычно в это время я сама «совершаю обход», но сегодня у меня совсем нет сил, по крайней мере эмоционально. Однако мышцы ног по-прежнему требуют пробежки. Вот только, пожалуй, если я приступлю к спринту прямо на кухне, люди меня вряд ли поймут.
К тому же я пьяна.
Обычно я много не пью. В моем понимании к алкоголю стоит прибегать либо ради бесстрашия, либо для того, чтобы о чем-то забыть. С первым проблем у меня никогда не было: нет такого поступка, которого я бы не могла совершить трезвой. А вот со вторым… Именно по этой причине кухня сейчас плывет у меня перед глазами. Когда количество членов моей семьи поменялось в прошлый раз, назвать это поводом для праздника было нельзя. К тому же последние шестнадцать лет моей жизни никак не смягчили мой цинизм ни в отношении романтических уз в целом, ни в отношении института брака в частности.
Я допиваю свой джин и роняю опустевший стаканчик на кухонную столешницу: она почти полностью забросана такими же; в некоторых еще виднеются остатки напитков. Закончив с этим, я поворачиваюсь и тут же ловлю чей-то взгляд. И этот кто-то невероятно горяч и привлекателен.
– Дрю!
Темноволосый капитан команды Ланкастера по хоккею, остановившись в дверях, смотрит мне прямо в глаза. Когда он наклоняется ближе, две спешащие за ним девчонки буквально испепеляют меня взглядами.
– Не хочешь сбежать отсюда? – Мне нет дела до обмена банальными любезностями, но обычно я все же начинаю общение с приветствия.
Дрю мой недостаток вежливости, судя по всему, нисколько не смущает: его губы растягиваются в ухмылке.
– О да, черт возьми.
– Умоляю, постарайтесь закончить к двум, – подает голос Энн. – Мне завтра вставать в девять.
Я усмехаюсь:
– Ничего, наушники наденешь.
Глава вторая
Безупречный. Зеленый. Пустой. Это первые слова, которые приходят мне на ум, когда я опускаю взгляд на раскинувшийся передо мной изумрудный ковер.
Я здесь.
Я наконец-то, действительно, вправду здесь.
Я делаю робкий шаг вперед, выходя из тени под палящее немецкое солнце. Дешевая нейлоновая футболка – я натянула ее впопыхах – натирает мою и без того саднящую от жары кожу, но, ступая по пятам футболистов, которыми восхищалась столько лет, я забываю о дискомфорте. Медленно поворачиваясь, я оглядываю тысячи металлических сидений пустых трибун.
Меня охватывает благоговейный трепет, напоминая, почему еще в четырнадцать я решила, что однажды обязательно попаду сюда. Мне и раньше доводилось играть на таких огромных стадионах, но ни на одном из них я не испытывала таких эмоций, как здесь.
Постепенно мой восторг рассеивается, уступая место более низменным чувствам. Они буквально пронизывают меня насквозь, пока я изучаю безупречно чистое поле, на котором мечтала сыграть, сколько себя помню. Вдруг, словно призванная моими тяжелыми мыслями, меня, будто укол иглы, пронзает острая боль: она поднимается от колена вверх по моей ноге, как бы намекая, что приезд сюда был совершенно чудовищной идеей. Учитывая, какие мысли кружатся у меня в голове, это свидетельствует о многом.
Одних вещей вполне можно добиться упорным трудом и целеустремленностью. Другие же просто происходят вне зависимости от того, хочешь ты этого или нет.
События, которые развиваются сейчас, представляют собой некую комбинацию первого и второго, да еще и с примесью мазохизма.
Я уже направляюсь к выходу, однако, услышав за спиной быструю немецкую речь, замираю и оглядываюсь. Передо мной стоит высокий парень примерно моего возраста, он с любопытством изучает мое лицо, запустив ладонь в копну непослушных волос. Абсолютно на всей его одежде виднеются логотипы футбольной команды, на стадион которой я так бесцеремонно вторглась.
Вот это да, черт возьми.
– Кулер с водой? – вопросительно произносит он по-английски с заметным акцентом. Судя по всему, на моем лице отчетливо читается, что я не понимаю ни слова по-немецки.
Я опускаю глаза на его черное поло, на котором красуется логотип стадиона, и тут же осознаю, что он пытается сказать.
Я одариваю его самой очаровательной из своих улыбок.
– Я тут не работаю, – признаюсь я, придав голосу нотку южного очарования, которая всегда помогала мне выходить сухой из воды и кружить парням головы. – Я только хотела взглянуть на стадион, вот и прокралась внутрь. Но если мне попадется кто-то, кто знает, где хранятся кулеры, я передам, что его ищут.
На лице парня отражается удивление. Он явно не предполагал, что я проникла сюда хитростью, и, более того, не ожидал, что я в этом так открыто признаюсь.
После довольно долгой паузы его губы вдруг расплываются в улыбке. Я испытываю некоторое облегчение: можно больше не строить из себя воплощение непринужденности.
– Просто прийти на экскурсию вместе со всеми ты не захотела, да? – спрашивает он, все еще улыбаясь.
– Не-а, – легко отвечаю я.
Теперь, когда я относительно уверена в том, что он не вызовет охрану, мне чертовски хочется поскорее убраться отсюда. Элли говорила мне, что сегодня на стадионе запланирована тренировка «Клувберга». Если же что-то изменилось и вместо них сегодня будет играть другая команда, то мне здесь делать нечего: не очень-то хочется проверять, как они отнесутся к незнакомке из Америки.
– Но ты не переживай, я уже ухожу. – Я снова направляюсь к выходу.
– Подожди! – кричит парень, спеша за мной. Обернувшись, я замечаю, что дружелюбное выражение на его лице уступило место явному намеку на флирт, и с трудом подавляю желание закатить глаза. – Я Отто, – жизнерадостно произносит он, протягивая мне бледную ладонь.
Кожа и волосы у него тоже светлые: либо он проводит мало времени на свежем воздухе, либо активно пользуется кремом от загара. Так как он все же профессиональный футболист, я больше склоняюсь ко второму. Даже несмотря на долгую и холодную коннектикутскую зиму, благодаря весенним тренировкам на солнце (точнее, их крупицам, которые я смогла посещать из-за вывиха колена) моя кожа уже успела напитаться меланином и теперь была на несколько тонов темнее, чем у него.
– Приятно познакомиться, – говорю я, пару раз быстро встряхнув протянутую мне руку и затем отпуская ее. На слегка детском лице Отто мелькает разочарование, и мне в голову закрадывается мысль, что он, возможно, ожидал от меня поведения типичной влюбленной фанатки. Но, к несчастью для него, впечатлить меня нелегко. – Я Сейлор.
Сказав это, я запоздало задумываюсь, что, пожалуй, стоило бы назваться вымышленным именем на случай, если он решит рассказать кому-то о подробностях нашей встречи. Ни одна живая душа в Ланкастере никогда не даст мне покоя, если я вылечу с самых крутых футбольных сборов в мире за день до их официального открытия.
За проникновение на стадион – самый заурядный проступок из всех возможных.
– Сейлор, – повторяет Отто, слегка растягивая последний слог, так что тот выходит у него длиннее первого. – Хочешь, я проведу тебе экскурсию по стадиону? – ухмыляется он с очевидным намеком.
– Может, в другой раз. – Ага, например, никогда. Я приехала на эти сборы не для того, чтобы просиживать на скамейке запасных. – Мне уже пора идти, встречаюсь с друзьями.
Сегодняшние товарищи по команде завтра могут запросто стать противниками, вот только посвящать в это Отто мне необязательно.
Он уже открывает рот, чтобы ответить, но его прерывает звук стука футбольных мячей.
На поле выходит еще один человек; яркие лучи солнца четко очерчивают его силуэт. Я не узнаю его до тех пор, пока он не подходит ближе, останавливаясь метрах в пяти от меня и загораживая свет.
Передо мной стоит оживший постер из спальни Эммы.
Адлер Бэк.
К которому сотни, тысячи фанатов обычно обращаются только по фамилии. Главная звезда еропейского футбола. Титулованный король немецких игроков. Новичок, в первый же год приведший команду бывалых футболистов к победе в чемпионате мира и этим в возрасте всего шестнадцати лет заслуживший себе репутацию лучшего игрока команды. Теперь, в двадцать два года, он имеет больше наград, чем любой другой футболист всех времен. Будучи отпрыском двух знаменитых и глубокоуважаемых немецких игроков, он, учитывая его родословную и недюжинный талант, просто не мог не добиться успеха в этом виде спорта, даже если бы не был так чертовски привлекателен (а в этой области природа его тоже щедро одарила).
Для меня он тройная угроза.
Хотя мне неоднократно приходилось просматривать видеозаписи с игрой Адлера Бэка, к его фирменному хмурому взгляду я оказалась совсем не готова. Как и много к чему еще – например, к тому, как пряди светлых волос, намокших от пота, обрамляют его лицо и как темнеет под спортивной формой такая же загорелая, как и у меня, кожа, пока он трусцой бежит в нашу сторону.
В жизни он выглядит даже лучше, чем на фото, что в нашу эпоху фотошопа[2] кажется не только неправдоподобным, но и абсолютно несправедливым.
Его присутствие пробуждает во мне невероятное притяжение, заставляя забыть и о жаре, и о неудобной, натирающей футболке, и о любвеобильном немце, стоящем рядом со мной.
Адлер Бэк начинает что-то быстро говорить по-немецки, и я впервые в жизни жалею, что все домашние задания по этому языку за меня выполнял Бретт Стивенс. В преддверии поездки в Германию я даже записалась на элективные курсы немецкого и все же теперь не могу разобрать ни единого слова Бэка. А вот распознать его тон не составляет труда. Услышав его, Отто тут же оставляет свою непринужденную дружелюбную манеру.
А вместе с ней и меня.
– Приятно было познакомиться, – быстро произносит он, тут же доставая из задних карманов пару вратарских перчаток и направляясь к воротам. – Надеюсь, еще увидимся.
Еще несколько секунд назад именно на такой поворот событий я и рассчитывала, но долгожданного облегчения так и не испытываю. Глядя на удаляющуюся фигуру Отто, я чувствую злость и раздражение. Эти эмоции усиливаются, когда Адлер Бэк, смерив меня беглым взглядом, отворачивается и подходит к одиноко лежащему на газоне черно-белому футбольному мячу.
Как только Отто занимает свою позицию на воротах, Бэк превращается в настоящий вихрь слаженных движений и молниеносным, верным ударом посылает мяч вперед. Отто вытягивается в попытке поймать его, но тот попадает точно в цель. Пенальти выполнен с невероятной точностью, будто по картинкам из учебного пособия, однако есть любопытный нюанс. Если бы я не сидела перед экраном часами напролет, анализируя игру Адлера Бэка, то никогда бы не заметила этого недочета. Теперь же, все еще переполненная раздражением и жалостью к себе, я решаю раскритиковать футболиста, которого втайне считаю одним из талантливейших игроков в мире.
– Слишком рано опустил плечо, – громко комментирую я.
Постаравшись, чтобы мой голос было хорошо слышно в любом уголке поля.
Убедившись, что проигнорировать мои слова он не сможет.
Пронзительный взгляд его голубых глаз буквально пригвождает меня к месту.
– Подсказывать мне будешь? – скептически произносит он. В отличие от Отто Адлер Бэк сразу обращается ко мне на английском: либо во мне так безошибочно угадывается иностранка, либо он безукоризненно распознает американский акцент. Его собственное произношение не так резко, как у Отто, однако жесткость, наполнявшая его голос, когда он разговаривал на немецком, сохраняется и в английском.
– Всего лишь констатирую факт, – отвечаю я, изо всех сил стараясь не стушеваться под его тяжелым взглядом.
– Вот как. Тогда, может, продемонстрируешь мне свою технику? – Адлер Бэк на шаг отступает от мяча, который успел аккуратно поймать ногами, и жестом предлагает мне подойти (предварительно смерив многозначительным взглядом мои кеды). Его тон, пожалуй, можно было бы назвать заинтересованным, если бы в нем не сквозила скрытая насмешка.
Чтобы распознать ее, немецко-английский словарь мне не требуется.
Я делаю нерешительный шаг вперед – и меня накрывает волна паники, такой же невыносимой, как и царящая на поле жара. Мне до ужаса хочется выпалить что-то вроде: «Да я просто пошутила» – и удариться в бегство, однако дух соперничества, захвативший меня в последние пару месяцев бездействия, этого не позволяет. Что-то подсказывает мне, что такое опрометчивое поведение – это не совсем то, что имел в виду ланкастерский физиотерапевт, когда советовал постепенно начинать снова нагружать колено.
Я направляюсь к мячу, стараясь сохранять как можно более невозмутимое выражение, хотя мысль о том, что каждый новый шаг приближает меня к заветному снаряду, которого мои ноги не касались уже несколько недель, неслабо меня отвлекает. Конечно, есть вероятность – совершенно призрачная, как я надеюсь, – что мое колено не сохранило прежнюю гибкость и силу, поэтому я не даю себе ни единого шанса остановиться и подумать, а просто ударяю по мячу, направляя его в ворота.
Отто делает рывок, но мяч пролетает над ним аккуратной дугой, попадая точно в дальний левый угол сетки. Я переступаю с ноги на ногу, перемещая вес на здоровое колено, и прикусываю губы, не позволяя им растянуться в улыбке.
Шокированный Отто несколько раз недоверчиво переводит взгляд с меня на мяч, теперь мирно покоящийся у ворот.
Я стараюсь держаться бесстрастно, хотя на самом деле меня накрывает волна радостного возбуждения. Бросив быстрый взгляд влево, я замечаю, что Бэк смотрит на меня с каменным выражением лица. Хотя он славится взрывным характером, в эту минуту его выдает лишь едва заметное подрагивание подбородка – такой безупречной формы, будто он вырезан из гранита или какого-то другого совершенного и величественного материала.
Бэк подает знак Отто – и тот посылает мяч в его сторону. Адлер тут же отправляет его в полет, и он снова угождает в сетку ворот.
Я внимательно наблюдаю за его плечами, так что, увидев, как он намеренно рано опускает правое плечо, машинально закатываю глаза.
Правильнее всего сейчас было бы просто уйти. Именно поэтому я делаю шаг вперед, на поле, поближе к Адлеру Бэку.
– Лучший из пяти? – предлагаю я. Футболист буквально испепеляет меня огнем своих голубых глаз. Судя по всему, предыдущий холодный взгляд был лишь разминочным.
Вот только, к сожалению для Бэка, я абсолютно огнеупорна.
Он отступает от мяча, который исполнительный Отто уже успел ему вернуть. В его глуповатой ухмылке читается молчаливая покорность с тенью упорства. Я некоторое время настраиваюсь на удар, уделяя особое внимание тому, чтобы встать в правильное исходное положение, а затем направляю мяч точно в цель. От его веса сетка ворот ритмично колышется из стороны в сторону.
Расслабив лодыжку, я позволяю себе легко ухмыльнуться. На лице Отто отражается смесь восторга и раздражения, он подталкивает мяч назад ко мне. Для любого голкипера пенальти – это всегда непросто, и показывают эти удары скорее мастерство бьющего, чем вратаря. Тем не менее, учитывая, что Отто играет за самый элитный клуб Германии, сегодняшние промахи должны были определенным образом уязвить его эго.
Ведь в «Клувберг» берут только лучших, и парень, стоящий слева от меня, – прямое тому доказательство.
– Твоя очередь, номер «23», – обращаюсь я к Бэку, давая ему пас. Если бы я верила, что все это сойдет мне с рук, то притворилась бы, будто понятия не имею, кто он такой, однако, учитывая его известность, глупо при этом выглядел бы не он, а я. Тем не менее тешить его самолюбие, обращаясь к нему по одному из хвалебных имен, придуманных фанатами, мне не хочется, поэтому я просто называю игровой номер, напечатанный на его форме, – это позволяет мне завуалировать тот факт, что я узнала его с первого же взгляда.
Бэк принимает пас и очередным точным броском молча отправляет мяч в ворота. Когда Отто возвращает его, он быстрым движением щиколотки посылает мяч ко мне.
Я снова забиваю гол.
Лицо Бэка остается бесстрастным, в то время как выражение Отто из раздражения начинает перерастать в благоговение.
Пока Адлер снова пробивает пенальти, я позволяю той крошечной части меня, которая последние пару месяцев в ужасе размышляла над тем, что моя футбольная карьера может быть окончена, насладиться перепасовкой с самым молодым и талантливым футболистом сборной Германии.
Силясь сосредоточиться, я принимаю его пас и снова ударяю по воротам. Пальцы Отто проскальзывают в считаных миллиметрах от мяча, но взять его ему все же не удается, и тот приземляется за линией.
Вратарь пасует Бэку. Тот аккуратно, но с силой отправляет мяч назад в ворота. В этот раз Отто наконец удается отбить – и мяч пролетает мимо. Я решаю промолчать, но все же бросаю быстрый взгляд на Бэка: тот в ярости сжимает кулаки. Нервно посмотрев на меня, Отто передает мне мяч. Я протяжно выдыхаю, твердо намереваясь сохранять фокус и не терять голову от восторга по поводу того, что, возможно, смогу переиграть Адлера Бэка.
– Сейлор?
Звук моего имени, эхом разносящийся над практически пустым полем, заставляет меня обернуться. В тоннеле, откуда до этого появился Бэк, стоит Франц Андерсон – один из помощников тренера нашей команды и, если можно так выразиться, единственная причина, по которой мне вообще позволено находиться на стадионе в эту минуту.
– Что вы делаете? – спрашивает он, с удивлением глядя на Отто и Бэка. Я обещала ему, что только одним глазком взгляну на стадион, а происходящее сейчас, пожалуй, несколько отличается от моих слов.
– Привет, Франц, – говорю я. – Я как раз собиралась уходить.
Не удержавшись, я в последний раз бью по мячу – и тот с приятным звуком ударяется о сетку ворот. Затем, не произнося ни слова, я разворачиваюсь и трусцой подбегаю к Францу.
– Спасибо. Прекрасный стадион.
Удивление Франца заметно усиливается, однако он кивает:
– Спокойной ночи. Привет Элли.
– Конечно передам. Спасибо, – я быстро улыбаюсь ему и направляюсь к проходу, через который попала на стадион ранее, изо всех сил стараясь побороть соблазн обернуться и посмотреть прямо в ярко-голубые глаза Бэка: я отчетливо ощущаю их обжигающий взгляд.
Завернув за угол, я стягиваю свою колючую футболку, благодаря небеса за то, что надела под нее дышащий супервпитывающий спортивный топ. Помимо того, что в синтетической футболке оказалось жутко неудобно, она еще и была слишком запоминающейся, а как раз этого я прежде всего и хотела избежать.
Я бросаю мокрый от пота топ в корзину для белья, расположенную рядом со стопкой чистых футболок, из которой выудила его ранее. Я все еще изнываю от летнего пекла: такое ощущение, будто бы проглотила горстку раскаленных добела углей, которые теперь наполняют жаром каждую клеточку моего тела. Вот бы эту опцию можно было бы включить студеной коннектикутской зимой…
Температура воздуха сегодня выше тридцати градусов, однако причина пламени, пылающего у меня внутри, кроется не только в ней и даже не в волнующем осознании, что мне, возможно, и не придется завершать спортивную карьеру в двадцать один год, в самом расцвете. Нет, в жар меня бросает вовсе не от этого, а от воспоминания о лазурно-голубых глазах и волевом изгибе одного точеного подбородка.
Не представляю, с какой стати.
Ну ладно, тут я, конечно, покривила душой.
И все же у меня в жизни есть цель посерьезнее, чем стать очередной гостьей в огромной кровати с балдахином, на которой, вполне возможно, изволит почивать Адлер Бэк.
И неважно, насколько долго могло бы длиться это удовольствие.
Глава третья
Чувство неприязни уже давно стало для меня старым другом. Люди, в особенности девушки, часто испытывают его в отношении меня. За мою привлекательную внешность. За внимание, которым меня окружают парни. За беззаботность. А иногда и за способность безошибочно отправлять футбольные мячи прямо в ворота.
И всё же даже девчонки, с чьими теперь уже парнями я когда-то резвилась в постели, оказывали мне более теплый прием, чем большинство спортсменок, которые приехали вместе со мной на сборы «Шоленберг».
Конечно, в определенной мере я этого ожидала: все-таки мы одни из лучших спортсменов в мире.
Все любим соревноваться.
Все привыкли быть лучшими.
Все невыносимые перфекционисты.
Что же будет, если собрать таких людей вместе, а затем добавить к этому тот факт, что в будущем они, вероятно, станут соперничать друг с другом, одетые в цвета своих национальных флагов? Неудивительно, что в комнате, где они сконцентрируются, воцарится невероятное напряжение, практически осязаемое – настолько, что его можно будет резать кухонным ножом. А может, даже мачете.
За последние несколько дней я и мои временные товарищи по команде успели немного освоиться, однако сегодня мы впервые собрались в одном помещении.
Кое-кого из этих девчонок я встречала в коридоре, а с парой из них даже ужинала в кафешке вчера вечером. Когда я вхожу в комнату, Элли Андерсон легонько улыбается мне, но остальные сохраняют бесстрастное выражение лица.
Никто не смеется и не болтает. Периодически кто-то обменивается дежурными фразами – это единственное общение между членами команды. Звук неловких разноязычных разговоров эхом отдается от бетонных стен. Точнее, отдавался: с моим приходом комнату наполняет звенящая тишина. Я вдруг понимаю, что меня команда принимает холоднее, чем кого-либо еще.
Что ж, это можно расценивать как комплимент – разумеется, ненамеренный. Я оглядываюсь: мне знакомы всего несколько девушек, об остальных я не имею ни малейшего понятия.
А вот они, судя по всему, отлично знают, кто я такая.
Сидеть в неловкой тишине приходится не слишком долго. Едва я успеваю устроиться рядом с Элли, еще одной американкой на этих сборах, как дверь в комнату широко распахивается, и из-за нее появляется Кристина Вебер. Увидев ее вживую, я испытываю тот же ураган эмоций, что и вчера при встрече с Адлером Бэком. Я наблюдала за ее победами в чемпионатах, изучала ее игровые приемы, зачитывалась статьями о ее трудном характере и дурном поведении. И вот она стоит на расстоянии всего нескольких метров от меня, на моем родном языке (хоть и с заметным акцентом) объявляя распорядок дня. В качестве моего тренера. Представившись – как будто это вообще необходимо, – она объясняет, что первым делом нас ждет тест на выносливость. Это ни для кого не новость.
Хотя я ожидала этого объявления, оно вызывает у меня легкую дрожь, которая нейтрализуется восторгом оттого, что я нахожусь в обществе Кристины Вебер. В другой ситуации я бы уже из кожи вон лезла, чтобы познакомиться с ней поближе, но сейчас для этого не время – еще отстранит меня от всей запланированной на день активности.
Свою краткую, но емкую информативную речь тренер Вебер заканчивает словами:
– Скотт. На пару слов.
Остальные расценивают это как сигнал о том, что они свободны, и в считаные секунды я остаюсь в одиночестве – этакий островок в море из двадцати четырех опустевших стульев.
– Приятно познакомиться, тренер Вебер, – произношу я, вставая и проходя в переднюю часть комнаты. Среди этих пустых рядов сидений я чувствую себя как школьница, которую за невнимательность оставили после уроков.
– Мне тоже, Скотт, – коротко, но искренне отвечает тренер. – Вчера я получила твою медкарту, – продолжает она. – Тебе рекомендован покой в течение еще шести дней.
– Да, мэм, – подтверждаю я. Я могу забыть, какой сегодня день недели, но о том, что от возможности нормально тренироваться меня отделяют всего шесть дней, я помню отлично.
– На следующей неделе у нас запланирован полноценный внутренний матч. Ты будешь разыгрывать мяч.
Я прикусываю щеку, чтобы удержаться от широченной улыбки. Я вывихнула колено два месяца назад во время весенней практики, и, конечно, это испугало меня до чертиков. Несмотря на свой агрессивный стиль игры, я никогда не получала во время матчей серьезных травм, и, естественно, они не угрожали моему спортивному будущему и профессиональной карьере. Футбол всегда был для меня неотъемлемой частью жизни, единственным, к чему я относилась со всей серьезностью и чем дорожила. В последние два месяца страх потерять возможность им заниматься вкупе со словами врачей вроде «возможное необратимое повреждение» и «операция» совершенно лишил меня привычной беспечности. Я безукоризненно следовала всем рекомендациям докторов: держала колено в холоде, носила компрессионную накладку, подкладывала под ногу специальный валик. А еще, за исключением вчерашнего внезапного гендерного состязания с Адлером Бэком, я свела к минимуму всю физическую нагрузку, оставив в своем графике только одобренные терапевтом оздоровительные упражнения.
– Сегодняшнюю тренировку тебе придется пропустить. Вместо нее ты навестишь врача «Клувберга»: она осмотрит твое колено и объяснит, как выполнять лечебную гимнастику. А вот завтра у нас по плану документальный фильм и работа с весом. Думаю, с этим ты вполне справишься.
– Окей, – отвечаю я. Я этого ожидала, но после того как я два месяца наблюдала за тренировками команды Ланкастера, не принимая в них участия, мне просто радостно, что здесь мне не придется мучиться от безделья. Нет ничего хуже, чем просиживать на скамейке запасных.
– Можешь спускаться в фойе. Последняя дверь слева, – инструктирует меня тренер Вебер.
– Принято, – я направляюсь к выходу.
– Скотт?
– Да? – я оборачиваюсь.
– С нетерпением жду, когда начну тебя тренировать.
Я позволяю себе легонько улыбнуться:
– С нетерпением жду ваших тренировок.
Я выхожу в фойе. Пол здесь бетонный, стены покрашены в кремовый цвет, в целом интерьер довольно минималистичен, за исключением рядов больших рам с глянцевыми фотографиями, напечатанными на сатиновой бумаге. На них футболисты сняты во время тренировок: они бегают, делают выпады, качают пресс. Один из спортсменов появляется на снимках вдвое чаще других.
Проходя мимо десятого фото Адлера Бэка, я стискиваю зубы.
Неудивительно, что его эго еще может посоревноваться по площади с некоторыми странами мира.
Помещение за последней дверью слева оказывается куда больше, чем я ожидала – все же оно располагается на самом нижнем уровне клувбергского стадиона. К примеру, комната, где мы встречались с тренером Вебер, была немногим просторнее, чем среднестатистическая кладовка. Однако, несмотря на свое расположение, в кабинете, где я оказалась сейчас, невероятно свободно: он вмещает огромное количество медицинского оборудования, которое, по моим представлениям, стоит десятки тысяч долларов. Зайдя внутрь, я вижу симпатичную брюнетку, раскладывающую по полкам чистые полотенца.
– Ты, должно быть, Сейлор, – уверенно произносит она с акцентом, напоминающим французский. – Меня зовут Ализе.
– Да, это я. Приятно познакомиться, – говорю я.
– Присаживайся вот сюда, пожалуйста, – она кивает на вытянутую кушетку, которую я за последние пару месяцев видела уже не раз. Я сажусь на нее и выпрямляю ноги.
Ализе ощупывает мое правое колено – к этому я тоже уже привыкла, – а потом произносит слова, от которых я прихожу в некоторое замешательство:
– Ну что ж, колено выглядит хорошо. Просто отлично. Через шесть дней снова в строй?
Я шумно выдыхаю – оказывается, все это время я неосознанно задерживала дыхание – и киваю.
Ализе еще некоторое время обследует мое колено, а затем показывает мне несколько новых оздоровительных упражнений, которые должны помочь мне вернуться в форму. Она как раз заканчивает объяснять последнее, когда дверь в кабинет вдруг распахивается. Я непроизвольно напрягаюсь, но затем встречаюсь взглядом с карими – не голубыми – глазами. Мое тело тут же расслабляется.
Незваный гость бормочет какие-то извинения по-немецки. Ализе что-то ему отвечает – в потоке незнакомых слов мне удается различить «Шоленберг».
– Ну, Сейлор, вот и все, – обращается она ко мне. – Не забывай выполнять эти упражнения. Увидимся с тобой через неделю, надеюсь, смогу дать тебе добро на возвращение к тренировкам.
– Хорошо, спасибо. – Я встаю с кушетки и выхожу в коридор, даже не посмотрев на ворвавшегося в кабинет парня – наверняка игрока «Клувберга», хоть и чувствую на себе его взгляд.
Собираясь вернуться в фойе, я ныряю в первый лестничный пролет, который попадается мне на пути. Однако, преодолев ступеньки, я оказываюсь не в минималистичном лобби, в которое заходила этим утром, а в просторном холле. Его пол устлан роскошными коврами, а на стенах выстраиваются ряды дверей офисных кабинетов. Мысленно чертыхнувшись, я разворачиваюсь назад к лестнице.
И едва успеваю избежать столкновения с каким-то человеком.
Я поднимаю голову – на меня смотрят серые глаза. Я сразу узнаю их обладателя: передо мной стоит Стефан Херман, действующий вратарь «Клувберга». Судя по всему, Отто готовят ему в напарники, а в итоге и в преемники.
Я вдруг понимаю, что оказалась в месте, где не могу ступить и шагу, не наткнувшись на какого-нибудь знаменитого и привлекательного спортсмена. На первый взгляд это сложно назвать проблемой, однако такие встречи с игроками «Клувберга» повышают вероятность того, что в следующий раз мне попадется именно Адлер Бэк. Вообще, Элли говорила, что члены команды летом в основном тусуются в тренировочном комплексе, оставляя стадион участникам «Шоленберга» и экскурсантам. Что ж, либо она почерпнула эту информацию из ненадежного источника – что, учитывая тот факт, какую должность занимает ее дядя, маловероятно, – либо мне просто везет на такие встречи.
– Ты не знаешь, где здесь выход со стадиона? – спрашиваю я, неуверенная, что Стефан говорит по-английски.
– Тебе нужно спуститься в лобби двумя этажами ниже, – отвечает он.
Ну конечно говорит. Все, с кем я уже успела познакомиться в Германии, прекрасно знают мой родной язык – вот только разговаривают с заметным акцентом.
– Спасибо, – благодарно произношу я, коротко улыбнувшись, и спешу к лестнице.
Я иду в указанном Стефаном направлении и уже через несколько минут выхожу из тускло освещенного лобби под яркое немецкое солнце. Минуя ворота, предназначенные специально для игроков, тренеров и других людей, имеющих особый доступ к стадиону, я машу охраннику рукой. До окончания сборов к числу этих избранных принадлежу и я.
Выйдя за территорию, я ненадолго останавливаюсь. Я думала, что, приехав сюда, буду постоянно занята, хоть из-за колена в первую неделю мне и придется наблюдать за тренировками со скамьи.
И уж никак не ожидала, что у меня появится свободное время.
Тренер Тейлор – главный тренер Ланкастера – всегда придерживалась следующей политики: тренировки обязаны посещать все игроки без исключения, даже те, кто не может принимать в них участие из-за травм. Таких же требований я ожидала и от тренера «Шоленберга».
Однако вместо этого я стою у забора самого известного футбольного стадиона в мире, не имея ни малейшего представления о том, куда пойти и чем заняться. Все, с кем я пока успела познакомиться в Германии, сейчас находятся внутри, а на часах еще нет и десяти утра – получается, что в Америке сейчас ночь и позвонить кому-то из друзей я не могу, если только не хочу выслушивать поток отборных ругательств.
До четырехэтажного здания, где располагается общежитие участников сборов, идти совсем недалеко, но возвращаться к односпальной кровати и неразобранному чемодану мне совершенно не хочется. Вздохнув, я просто шагаю куда глаза глядят.
Стадион «Клувберга» находится в старейшей части города, которая носит то же название. Таким расположением он обязан своей высокой значимости и многолетней истории, тесно переплетающейся с этим местом. Я бреду по очаровательным улочкам – каждая со своим уникальным характером.
Если бы лучшие в мире сборы по женскому футболу проводились в Антарктиде, я бы не задумываясь села в самолет до этого континента. Мне было совершенно безразлично, куда придется ради них поехать, – меня занимали лишь мысли о том, как это повлияет на мои игровые навыки.
Теперь же, прогуливаясь по мощенным брусчаткой улицам, словно сошедшим с иллюстраций исторических книг, я могла по достоинству оценить тот факт, что проведу следующие два месяца в одном из старейших городов Европы – где, кстати, оказалась впервые.
Повернув голову направо, я вижу канал, ограниченный замшелыми каменными стенами и наполненный чистой тихой водой, на поверхности которой отражаются пастельные фасады симпатичных домиков, выстроившихся в ряд на набережной. Вдалеке возвышаются башенки с длинными шпилями. Из деревянных ящиков, расставленных вдоль улицы, на мостовую свешиваются красивые яркие цветы с пышными листьями.
Узкий проход, открывающийся впереди, ведет на оживленную площадь. Там располагается рынок: прилавки небольших деревянных магазинчиков изобилуют самыми разнообразными товарами. Здесь продаются полосатые пляжные зонты, сыр, мед, цветы, мясо и, конечно, всевозможные сорта овощей и фруктов.
Воздух вдруг наполняет гулкий и призывный колокольный звон. Я поворачиваю голову влево – и моим глазам открывается вид на один из величественных кафедральных соборов, которыми так славится Европа. Он совсем не похож на крохотную церквушку с белеными стенами, где два года назад состоялась свадебная церемония Хелли.
Это здание – настоящее произведение искусства: его фасад украшает такая тонкая резьба, что любая попытка описать эту сложную текстуру и головокружительное великолепие словами просто обязана обернуться неминуемым провалом. Собор идеально вписывается в общий экстерьер улицы, в то же время совершенно затмевая собой все остальные строения.
Я некоторое время просто смотрю на него, пытаясь осознать само существование этого здания. Невероятно – оно стоит на этом самом месте вот уже несколько сотен лет… Собор служит своеобразным детектором, позволяющим отличить местных жителей от туристов: первые из них всецело поглощены содержимым рыночных прилавков и не обращают на великолепное сооружение ни малейшего внимания, в то время как вторые восторженно рассматривают его или снимают на телефоны.
Наконец я отрываю взгляд и, остановившись у одного из магазинчиков, чтобы купить мягкий соленый брецель[3], продолжаю свой путь вперед по улице. Через несколько метров она поворачивает влево, плавно переходя в мост над каналом.
Здание, расположенное сразу за ним, напоминает только что увиденный мной собор. Оно построено из такого же темно-серого камня и тоже излучает величие, однако, в отличие от предыдущего, на нем нет заостренных шпилей и резных орнаментов. Это строение, напротив, все будто бы сглажено: его фасад украшают круглые окна и витые арки, а крышу венчает купол.
В его двери входят и выходят люди. Я присоединяюсь к очереди из желающих попасть внутрь и оказываюсь за немолодой парой, которая переговаривается на незнакомом мне языке – кажется, на испанском. Конечно, я могла бы спросить у них, куда мы все стоим, но испанский я знаю еще хуже, чем немецкий. К тому же ответ на этот вопрос сам находит меня, как только мы попадаем в напоминающее пещеру фойе.
Это музей: центр комнаты пересекает длинная стойка регистрации, на которой разложены брошюры. Переговаривающихся туристов собирают в группы, выстраивая их вокруг странных знаков, изображающих часы со стрелками в различных положениях. Я уже не помню, когда в последний раз была в музее – скорее всего, еще во времена учебы в начальной школе, – однако у дверей удивленно замираю: интерьер помещения настолько отличается от его экстерьера, что это приводит меня в замешательство.
Снаружи здание выглядело серым, закопченным, состаренным суровыми зимними ветрами и палящим летним солнцем, действие которого мне уже довелось испытать на себе. Внутри же оно невероятно светлое.
Ослепительно чистое, аскетичное, кипенно-белое. Полная бесцветность этого места ошеломляет – я будто бы оказалась внутри огромного снежного шара.
Я шагаю в глубину помещения, не обращая внимания на брошюры и туристические группы. Скорее всего, за посещение предусмотрена какая-то плата, однако меня никто не останавливает, так что я просто прохожу через эту зимнюю сказку в отделанный бетоном холл. Его стены украшают бесценные картины маслом, которые выглядят так, будто их вынесли из залов богатого средневекового замка.
Я сворачиваю в первый коридор слева и попадаю в небольшую галерею. В крошечной комнатке находится не больше десяти человек, и все они совершенно теряются на фоне выставленных здесь картин. Думаю, ни один из моих знакомых не назвал бы меня любительницей искусства; во время первого года учебы в Ланкастере я записалась на курс по истории искусства и все занятия просидела, умирая от скуки – в основном потому, что большинство посещающих его студентов оказались напыщенными достигаторами. Ну, знаете, из тех людей, кто проводит вечера, помахивая перед собой бокалом красного вина и рассуждая о древесных и фруктовых нотах букета.
Что касается меня, в моей речи не встретишь таких терминов, как «направление мазков» или «композиция». Но так как в комнате, где я оказалась, не слышно никаких помпезных обсуждений, я внимательно рассматриваю каждую картину.
Среди них нет абстрактных работ из тех, что можно встретить в музеях современного искусства: тонкая линия краски на однотонном холсте, призванная отражать несовершенство человечества, на которую смотришь и думаешь: «Так могла бы нарисовать и я».
На большинстве полотен, представленных здесь, изображены городские пейзажи, которые я наблюдала буквально несколько минут назад: мощеные улочки, каналы, соборы. Другие же показывают мирные сельские виды: стада овец, ручьи, горные массивы.
Я прохожу в следующий зал. Здесь картины намного разнообразнее: среди них встречаются изображения виноградников и рыбацких лодок, портреты незнакомых мне людей. Одно полотно особенно привлекает мое внимание. Это довольно простенький пейзаж – всего лишь поле диких цветов: море зеленой травы и сиреневых бутонов. Они выписаны в мельчайших деталях. Мне кажется, что, протяни я руку, могла бы коснуться этих нежных лепестков. Мастерство художника потрясает. В этой работе чувствуется что-то неуловимое, она напоминает зеркало или мираж. Некоторые мазки подобны небольшим случайным пятнышкам, их хочется рассматривать как можно ближе. Они служат в этой картине неким необходимым дефектом, лишая ее излишней идеальности. Чем дольше я ее рассматриваю, тем больше вижу. И наконец понимаю.
Это лужа.
На ней изображено лишь отражение идеальной природной сцены.
Осознав это, я двигаюсь дальше. Когда я прохожу в следующий зал, у меня вдруг звонит телефон, из-за чего другие посетители музея начинают бросать на меня неприязненные взгляды. Я ужасно долго не могу достать его из кармана своих спортивных шорт из спандекса, но, когда мне это удается, звук звонка становится еще громче и несноснее. Это звонит Хелли.
Я сбрасываю, но она тут же перезванивает снова.
Немка средних лет, стоящая ближе всех ко мне, бормочет что-то явно неприятное в мой адрес. С другой стороны, пока все, что я успела услышать на немецком, на мой взгляд, звучало как-то неприятно. В этом языке любое ласковое слово похоже на ругательство.
Я выскальзываю в коридор и принимаю входящий звонок.
– Алло? – шепотом произношу я.
– Ты чего так тихо говоришь? – орет Хелли. Ну, то есть в прямом смысле слова орет. Настолько громко, что звук ее голоса, раздающийся из динамика моего телефона, привлекает внимание проходящего мимо охранника, бдительно следящего за тем, чтобы никто из посетителей музея не оказался грабителем. Он бросает на меня строгий взгляд и указывает на дверь с табличкой Ausgang[4].
Я вздыхаю и, подчиняясь его молчаливой команде, толкаю тяжелую дверь. Она ведет в сад, уставленный разнообразными скульптурами.
Выйдя на улицу, я тут же испускаю стон сожаления: внутри под кондиционером было намного комфортнее.
– Ты чего так кричишь? Из-за тебя меня только что выставили из музея, а снаружи невыносимо жарко.
– Из музея? Ты что, была в музее?
– Ага-а-а, – протягиваю я, опускаясь на каменную садовую скамью и поддевая ногой камешек на усыпанной гравием дорожке. – Я пока не могу играть, – эти слова оставляют во рту привкус горечи. – Вот, решила прогуляться по Клувбергу.