Буйная неприкаянность пролетариата

Жена завела поклонника.

Настоящего, всамделишного поклонника. Завела – и ничуть не стеснятся.

Более того – она сутки напролёт трещит о нём.

– Антону нужна девушка! – сообщает она мне доверительно и экзальтированно, и капельки хрустальных слёз блестят в уголках её бездонных глаз. – Антон погибнет без любви! Сопьётся, сядет на иглу, сгниёт на арестантских нарах. Может быть, познакомить его со Светой?

Света – наша подруга, душа немногочисленной компании (собственно, тремя личностями и исчерпывающейся), ангел-хранитель, заводила-терминатор, экстремист-экстремал, разбитная пьяница, а ещё глубоко несчастная девушка тридцати восьми лет с двумя неудачными замужествами за плечами.

Мне страшно лишь от одной мысли, что эта чудная девушка, которую я однажды гладил по попе – и вовсе не по-дружески, а с желанием (и она даже не подумала выдать меня жене), достанется этому законченному дебилу. Пусть и в качестве душевной утешительницы.

О, он воистину дебил! Сморчок. Доходяга. Люмпен-пролетарий с большими глазами бездомной собаки. Электрик с зарплатой в тридцать тысяч рублей.

Ну как, скажите мне на милость, как можно впасть в симпатию к такому чмошнику?!

– Мы всё-таки выше в пищевой цепочке, – пытаюсь вразумить я её. – Мы представители предпринимательского сословия. Мы имеем магазин, а значит смысл жизни. Мы отдыхали в Мексике, видели Чичен-Ицу, а он что?

– Ему надо помочь, – глядит она на меня с тем же щенячьим безумием, каким взирает на очертания реальности её недоразвитый поклонник.

Эта псиная ласковость (она же – псиная потерянность) проявляется в людях только по одной причине. От безнаказанности.

Бегство от реальности – вот всему причина. Паралич ответственности.

Проще, неимоверно проще превратиться в безответственного электрика, который до сих пор слушает музыку 80-х (а этот дебил так и делает), живёт с мамой, дрочит на Наташу Гусеву из «Гостьи из будущего» и носит классические брюки со стрелками, чем организовать свою жизнь с пользой для общества и обеспечивать стабильной работой троих человеческих муравьедов.

Да, их трое. Продавщица Вера, продавщица Ляйсан и водитель Заурбек. Отделение ковчега, только без пар. Плывущие по течению щепки, которым необходимы направляющие. Руки или бортики – неважно. Без них они заплывут в покрытый ряской отстойник или будут поглощены стремительными завихрениями водопадов.

Они не могут сами по себе. Им нужны мы.

И меня немало удивляет эта щенячья потерянность в жене, которая циник и каратэка, которая сплёвывает набежавшие сопли в соседский колодец и даёт мне подзатыльник, если я растерялся и засмотрелся на бесполезные прелести мира.

Мы заряжаем друг друга энергией ци, мы беспощадны к себе и к муравьедам, наши затылки – скопление шишек от щедро подаренных друг другу подзатыльников. Я безумно счастлив, что обрёл на жизненном пути такого беспощадного садиста – и отвечаю ей отточенной взаимностью.

Это очень важно – валтузить друг друга, чтобы не застояться и не растечься. Морально, физически, астрально – без разницы. Валтузить и валтузить – чтобы двигаться, чтобы быть злым, чтобы жить.

По крайней мере, свою Марину я знал именно такой. До недавнего времени. До того самого злополучного момента, когда в зале пропал свет и никакие заклинания шаманов вместе с богатствами мира были не в состоянии вернуть его к жизни.

Блин, меня просто восхищают такие моменты! Такие солнечные и пронзительные моменты, в которые познаётся сущность этой вдохновенной вселенной. В доме идёт ремонт. Во всём десятиэтажном двадцатиподъездном жилом блоке, человейнике и почти самостоятельной планете, идёт капитальный ремонт, один из робких мазков которого – замены электрических щитов. Да-да, тех самых, что расположены на лестничных площадках.

Ну что там такое – плёвое дело. Раз, два, три – ёлочка гори. Пришёл, увидел, заменил. Но не для муравьедов с собачьими повадками. Парочка таких своими криворукими щупальцами добилась того, что в зале потух свет.

Главное дело: везде он горит, а в зале – нет. И муравьеды – в отказку. Не мы. Не знаем. Не трогали. Ой, смотрите, – а вот тут у вас пятнышко на потолке. Похоже на влагу. Вас соседи не заливали?

Ну при чём тут это пятнышко, вашу мать?! Потолок подвесной, он бы просто потёк от влаги. Даже я со своей школьной тройкой по физике знаю – напутаны фазы. Кем-то. Когда-то.

Предыдущими владельцами. Как пить дать – ими.

Самоглядов Геннадий – надо же, я помню имя чувака, у которого приобрёл квартиру! Он собирался в Латвию. И нас агитировал. Представьте: чувак продаёт квартиру и одновременно агитирует свалить с ним в Латвию.

– Мне душно здесь! – крякает. – Меня всё угнетает! Россия в жопе!

Вроде бы не муравьед, а в те же ворота. И главное – Латвия… Вы чувствуете? Не, вы в натуре чувствуете? Страна, выбор – он всё раскрывает и обнажает.

Латвия… Это типа высказывание: на самом деле я патриот. Я буду недалеко. Это почти Россия, она когда-то была в ней. Я с вами, русские! Я в случае чего вернусь. Мне недолго.

Как бы и там, и как бы не до конца. Во хитрован! Такие плохо кончают. Не читал, не искал и не собираюсь тревожить беспокойную сеть, но печёнкой чувствую – не сложилось для Геннадия небо ромашками в недалёкой Латвии.

Потому что жизнь – это категоричность. Это не на двух креслах одним полужопием, это ребром ладони – и по воздуху, по воздуху. А то и по кадыку.

Никаких Латвий! И даже Финляндий. Человеком можно оставаться и здесь. Я не патриот в том вульгарном смысле, но Родину не променяю за это подленькое ощущение норки. Которое та же потерянность и та же бессмысленность.

Прощай, Геннадий! Твоя могилка останется засранной.

Так вот Геннадий намудрил. Поменял фазы. Он же хвастался, он квакал: я здесь всё преобразил! Я всё переиначил! Я из говна конфетку – ну и прочая советская бредятина, от которой даже деловые и рукастые избавиться не могут.

Сидит заноза. Пахнет. Советский Союз ей имя.

Со всем имеющимся почтением. Не охальник. Не ненавистник.

Но прошлое, ребзя! Это прошлое, а значит – гудок парохода и причал в дымке. Смахнули слезу – и за работу, за подзатыльники, за кострища бдений.

Не надо себя жалеть!

Геннадий намудрил – расхлёбывать мне.

До поры до времени фазам жилось хорошо. До поры до времени фазы сношались и кайфовали. Но пришли муравьеды, припёрли новый щиток – и в зале нет света.

Сами – в отказку. Ну ладно, я другого муравьеда – в приложении. Такие есть, вы же знаете: три касания – и электрик на пороге.

Но какой-то совсем муравьедистый. Рукалицо. Поковырялся, потёрся.

– Пойду за нужным инструментом, – сказал.

За инструментом, гы! За нужным!

И свалил. Растворился. Сбежал. Подлый, ничтожный муравьед. Ну какая вам Чичен-Ица, обезьяны?

Я – другого. Тот такой же.

Я – другое приложение. И там задница!

Муравьеды в муравьедских приложениях. Согласен – это другая грань. Это как бы рукастые, деловые, правильные муравьеды, но не умеющие шлифовать реальность. Которые на расслабоне. Которые на дурачка.

Они не правы. Так жить нельзя. Всё вернётся. Я не по части религии и мистики – но всё вернётся, зуб даю!

И вот она нашла этого. Марина нашла. Антона. Задохлика и псину.

Не в приложениях. Не в газетах. Через знакомых. Такое ещё возможно – и даже сейчас. То есть, есть пока какие-то знакомые со знанием волшебных слов и потаённых шифров – и у них там, в пыльных фолиантах и полустёртых базах данных сохранились имена и телефоны умельцев. Координаты Знающих и Умеющих.

Не, поначалу-то всё шло оригинальненько. Я даже подумал: вот какой рукастый и правильный чел, он далеко пойдёт!

Антоха всё сделал! Антоха разобрался! Антоха за пять минут выявил причину, а ещё за сорок, вскрыв потаённый щиток на стене, о существовании которого я не подозревал, вернул в наш зал благословенное сиянии искусственного солнца.

– Да будет свет!

Я не вру: он так и сказал. Как в анекдоте – и сам хрюхнул, считая, что произносит оригинальную шутку.

Я был благодарен. Я был щедр. Я отвалил ему на штуку больше. Я пожал ему руку.

Но тут.

Тут жена, и без того взиравшая на эту большеглазую собачонку с несвойственным ей интересом, как-то почесалась, поёжилась, взвизгнула и…

Произнесла:

– Антон, а вы не сделаете ли мне дополнительную розетку на кухне?.. А то там только с одного краю и подключить телевизор некуда.

Подумать только, она до сих пор орудовала на кухне без телевизора! И попрекала меня тем самым ежечасно, и подзатыльники раздавала морально-астральные. Но благополучно забывала о стыдобной босяцкой проблеме до лучших времён. Потому что готовила редко. Потому что вечерами мы обычно в кабачках и шалманах. Потому что на крайняк можно заказать пиццу и роллы. Потому что дочери Алине уже шестнадцать и как бы она перенимает вахту, и как бы ей это интересно, и как бы у малышки всё получается. Даже супы и жаркое.

А тут – электрик. А тут – большеглазый щенок Антон. А тут вдруг вспомнилось.

– Конечно! – ответил он тупо, как солдат на присяге или спортсмен на интервью. – Только завтра.

– Да-да, завтра! – светилась суженая каким-то странным, болезненным и категорически несвойственным ей свечением.

И назавтра они провели полдня вместе.

За разговорами, за вниманием душевных струн, за совпадением голосящих душ.

Антон долбил стену. Антон прокладывал провод. Антон мастерил розетку. Антон даже замазал проштроблёную полосу специально принесённым асбестом.

Он не только электрик, мать вашу! Он ещё и штукатур.

– Это чтобы народ не косячил, – объяснил он доверительно суженой. – А то оставишь провод, скажешь «Заделывайте!», а люди такое накочеврыжат!.. Лучше уж самому.

Марина задавала вопросы. Марина внимала ответам. Марина светилась и смеялась.

Между ними ничего не было. Я бы знал. Я бы понял. Почувствовал бы.

Не было телесных сближений, но энергетически, душевно, астрально они слились и поплыли под парусом надежды по реке впечатлений.

Они понравились друг другу. Они испытали друг к другу жуткую симпатию. Они (и это самое трагическое) решили стать друзьями.

Дельфин и русалка. Они, между прочим…

Я всегда знал, что в Марине сидят босяцкие занозы. Вроде бы правильная, вроде бы светская, вроде бы одевается и говорит на благородном наречии, и вдруг – посыпятся, повылазят иголки простонародного ориджина.

Дочь бухгалтера и строителя, ничего не поделаешь. Пусть мама был главбухом, а папа – бригадиром, но опилки собраны в мешки, опилки расставлены по кладовым, опилки ждут момента, когда в них погрузятся ласковые ладошки глазастого мальчика-электрика.

Я тоже не сын Ротшильда. Я даже на заводе поработал по молодости – и даже в рабочей специальности. Но надо же чувствовать статусы, надо же ощущать движение стратификации.

Заводы позади, отцы-бригадиры в прошлом, мы переродились и вошли в новую реку. Мы – буржуазия, и точка!

А она – с симпатией. А она – со смехом. А она – с пониманием.

К муравьеду, электрику и босяку с тридцатью тысячами в месяц. А вот что если бы я вспылил, если бы указал ей на дверь, если бы послал в однушку к маме? Что если бы? Она прокормится с муравьедом, он обеспечит ей жизненные горизонты?

А?!

Вот так-то.

Но пока я держался. Терпел. Потому что ничего ещё не было. Ни адюльтера, ни его подобия. В конце концов, не упрекать же суженую за общительность, которая в нашей страте естественна и желательна, которая добавляет бонусов и симпатий?

Я же широк. Я широк и понимающ. Я могу увидеть, что женщине скучно после двадцати (почти что) лет брака, что ей хочется этакой ветрености. Или хотя бы её подобия.

Ну и пусть. Пусть посмеётся. Пусть пообщается. Пусть встряхнётся, если всё это без прикосновений, объятий, сплетений и последствий.

Пусть.

Я могу понять и могу позволить. Потому что и сам не железный.

Совсем не железный, ну да. Потому что обладаю мужскими причиндалами – и вовсе не виноват, что мать-природа одарила меня ими.

Причиндалы – они отдельная субстанция. Они сами по себе. Они – как тайная личность, как мистер Хайд, который выбирается наружу с наступлением темноты. Выбирается, оглядывается алчно по сторонам, воет на луну и отправляется на охоту в поисках добычи.

Да, были интрижки. Немногочисленные (причиндалы – они не на помойке найдены), но были.

Были без проникновений, были с ними. Это важно, это имеет значение. Без проникновений – чаще. Поцелуи, прикосновения, петтинг. Света – не в счёт. Она подруга семьи, её тело как бы отчасти принадлежит нам.

Были и с проникновениями. Считать ли проституток? Пардон, эскортниц… Проститутки – для быдл, муравьедов, лохов. Для буржуа – эскортницы. Считать ли?

Как по мне – нет. Это рабочие моменты, это по внезапной усталости, это в других городах.

Ну вот Саратов. Целых три дня в этом очаге муравьедов с отдельными, не слишком очевидными прожилками здравомыслия. Ничего не подразумевало осложнений, но вот уже какие-то напряги, какие-то неточные и завышенные цены, какая-то наглость со стороны поставщика. Нервы. Раздражение. Усталость.

Да, есть простой и верный способ, что Онан завещал. Да и жена в двенадцатичасовом достижении: ночь и дорога. Но раздражение здесь и сейчас, Онан – это несолидно, стыдливо, у жены возможны месячные и ласковое, но неумолимое отстранение. Остаётся единственный вариант. Эскортница.

Признаюсь, она не сильно впечатлила. Что-то в ней пролетарское, босяцкое, муравьедское. И прикид ниже уровня, и запах не тот. Да и внешность – то ли молодая разведёнка с финансовыми и мотивационными проблемами, то ли застаревшая студентка на приработке.

Даже имя её не спрашивал. К чему мне? Имена – как коды личности. Ещё засядет в подсознании, ещё во сне назову. Нафиг надо.

Ну да ладно, я не брезговал. Я умею. Спустил по-быстрому и отпустил с богом. Даже благословил про себя. Пусть и тебе удача улыбнётся, несчастная! Хотя какая этим удача? Удача – не птица, она не в облаках витает, она живёт в груди и вылупляется в один благословенный момент. Потому что обладатель груди прочертил векторы, понял суть и взращивает её по уникальной методике.

Была ещё Кристина. Ни разу не эскортница.

Породистая. Стильная. Злая. Самка в своём праве.

Адвокат. Замужем.

Эта – здесь. С этой опаснее, потому что родной город. Опаснее и возбуждающе.

Пусть и скользкая тропинка, пусть и адюльтер, пусть и страхи, но, блин, – это достижение! Рывок. Взлёт. Каждый уважающий себя, тот, который с причиндалами, обязан. Чтобы почувствовать, чтобы понять, чтобы обрести новые грани.

Марина, да ты оценила бы!

Это оно, то самое, ради чего живёшь. Ощущение успеха. Прорыв в новое измерение. Ставка в дорогом казино, которая сработала, хотя казино всегда в выигрыше.

Познакомились не по делам. Слава богу, адвокаты пока не нужны. В компании приятелей.

Познакомились. Посмотрели друг на друга. Всё поняли.

Она из понимающих – вот что ценно. Строгая, собранная, хитрая, но – понимающая. Тоже с периодическим зудом и необходимостью доказательств от жизни. В ощущениях, в прорыве. В казино, которое удалось натянуть.

Подвожу её на авто. Говорю:

– Можно зайти ко мне. Дома никого.

А она:

– Я без презерватива не буду. Всё целомудренно, без изврата.

Вот это класс! Высший пилотаж! Женщина в самых блестящих своих проявлениях. Ну да и имя соответствует – Кристина. Может, из простонародья, но тянется к высшему. И в имени, и в манерах.

Деловая – вот что особенно ценно. Ни одной потерянной секунды на переговоры. Хочется – и делает. Без предисловий, без вступительных абзацев.

Презерватива не было – ну да и откуда ему взяться? Я примерный семьянин, идеал современного экономического и политического момента.

Был у неё.

Кристина! Львица! Разрушительница миров и повелительница желаний!

Мы сплелись, вонзились, зарубились. Даже с криками и стонами. Даже с потом. Невидимый звонарь бил со всей дури по колоколам, пушкари напропалую палили со стен крепости, томагавки со свистом пролетали по воздуху и вонзались в алчную плоть.

Я имел её. Она – меня.

Мы удовлетворились.

Тот первый раз с Кристиной – песня и одновременно молитва. Даже с Мариной такого не помню. Может быть, в самой ранней рани.

Потом отошли друг от друга, расстались. Очень естественно, логично. Без эмоций и сожалений. По-деловому.

Сейчас, бывает, встречаемся. Здороваемся и мило улыбаемся, вспоминая сладостную пошлость головокружительных моментов.

Она как-то посерела, подурнела. Выглядит неважно. Кто-то брякнул, что у Кристины рак. Что ей осталось чуть-чуть да маленько. Вполне возможно. У неё не интересовался, она – выпитый сосуд.

А были большие задатки. Сильный, воистину могучий замах. Адвокатская контора, которая лидер региона, куча дел и деньги рекой – всё шло к тому. Всё располагало. Кристина – она хищница и захватчица. Она могла идти до конца.

Но вот, видите как, – здоровье.

Бывает.

– Светк, слушай-ка! – супружница набирает нашей подруге. – Не, ты слушай, слушай! У меня для тебя мальчик есть. Сладенький. Симпатичненький.

Какая жестокость! Какой цинизм! Она всё же подкладывает эту собачонку Светлане. Подкладывает – и даже на шаг вперёд не желает видеть последствий.

Мне обидно за Свету. Горько и тревожно. Она не заслуживает этого.

В этом что-то очень женское-женское. Очень глубинное и страшное.

Они же такие, бабцы. Они с улыбкой и приятием, они с позитивом. Они с гуманизмом и честностью, но всё это – лишь на вынос. Для публики. В глубине – кошмар на улице Вязов, техасская резня бензопилой и пятница тринадцатое.

Просто бабцы в силу своего второстепенного социального статуса вынуждены сдерживаться и скрываться. Всё в себе, всё в себя. Любой шаг и слово – с оглядкой и тревогой. Как бы чего. Как бы не так.

А если дать им волю, право, меч в руки – то будет мракобесие и армагеддец. Кровь ручьями, мясо клочьями, вопли песнями. Не просто так в мире мужчины доминируют, не надо обманываться. Не случайно так сложилось. Они поспокойнее, помудрее, порасчётливее.

Это я к тому, что в мире всё так, а не иначе по естественным причинам. Оттого, что не может быть по-другому. Да, жестоко, да, тупо, да, неприятно – но оптимально. Когда это понимаешь, смиряешься – жить легче становится.

Я и раньше замечал, эпизодически, но всё же, что жена в сторону Светы неровно дышит. То одёрнет не вовремя, то посоветует лишнего. Может, догадывается, что я её по попе гладил? Или просто по взглядам понимает, что мы небезразличны друг другу?

Ну да, небезразличны. Но это же дружба, Маришка! Это же общение, без которого никак. Ты сама всегда за, ты понимаешь.

И вот так бестактно, безапелляционно – под электрика.

В тот момент я ужаснулся. Потому что понял, усёк – Света не откажется. Даже не потому, что ей мужик нужен, а просто чтобы Марину не обидеть. И меня вместе с ней.

И-и – раз, и-и – два, и-и – три!.. Вот-вот, ну!

– Ладно! – слышу в трубке светкин ответ. – Пощупаю твоего сладенького.

Я это тут же представил воочию – и чуть не стошнило. Правда, и эрекция, падла, нарисовалась. Сексуальные фантазии – искра жизни.

Света-Света, как же мне горько!..

Стрелу забили на следующий вечер.

Как бы забили – и ладно. Но супружница на взводе, у супружницы жажда деятельности и мировой гармонии, супружница словно фильм снимает – ей надо, чтобы всё прошло по высшему разряду.

Она этому гному набирает. Ничтожеству. Псинке.

– Тоха, ты это… – слышу, – подготовься как надо! По максимуму. Оденься в лучшее!

Тот в ответ: ай-ля-ля да тру-ля-ля. Что в виду имеет – не постигнуть. Косноязычие вселенского масштаба. Я таких знаю, муравьедов, я таких презираю. У которых косноязычие – не просто показатель убогого интеллекта, но и защита от нападок. Ответят так, что триста трактовок можно дать – и все неверные.

То ли пойдёт, то ли нет, то ли наденет лучшее, которое у него отсутствует, то ли не собирается.

– А вообще ты предварительно к нам заедь! – слышу я вопль супруги и передёргиваюсь от ужаса.

Неужели он и в самом деле? Неужели у этого пролетария никакой гордости?

И что же – заехал!

Ну, блин, обезьяна! Ну, блин, урод! Ну, блин, как ты жизнь-то собственную построишь, если даже самостоятельно на свидание – никак?

Заходит – и это атас!

Это кадр!

Это бубен!

Это рождение сверхновой!

Этот дебил в пыльных, задрюченных кроссовках – и в классических брюках со стрелками! На нём рубашка родом из девяностых с кислотными разводами, а поверх – джинсовая куртка. Которая пыльная, протёртая, на рукавах нитки свисают. А на голове – бейсболка с надписью «BOSS»! Тоже не первой свежести.

То есть это у него лучшее – зацените уровень индивида! Зацените явление! Таких надо в музей, в зоопарк, в серпентарий. А лучше – сразу в крематорий. Но предварительно баграми. И жечь, жечь, жечь – беспощадно и бестрепетно! Чтобы не было больше на свете вместе с последним сперматозоидом.

Марина к нему с симпатией, но и у неё челюсть в ступор.

– Это… – замерла и слов не находит.

Долгая пауза, долгое молчание.

– Ром! – мне. – У тебя ведь джинсы где-то валялись старые…

– Не дам я ему свои джинсы! – кричу я, и кто бы только знал, как искренне и зло!

Супружница небрежно делает ладошкой, супружница заводит псинку в святая-святых, нашу спальню, супружница закрывает дверь.

Я безмолвствую от дикой неприкаянности момента – такого просто не значится в библиотеке моих впечатлений. Я офигеваю, я разрываюсь на атомы, я плачу и ржу одновременно – в душе, в глубине, потому что нет каналов, чтобы пробиться такому смраду наружу.

Она переодевает его там?! Или происходит что-то другое?

Возня. Шорохи. Вздохи. Ничего не понять. Через пятнадцать мучительных минут (целых пятнадцать!) они вываливаются наружу.

Марина сияет. Марина аки мать Тереза, накормившая миллионного по счёту бездомыша. Марина выполнила свой человеческий долг перед вечностью – в стеснённых обстоятельствах, с минимумом реквизита – но выполнила!

А обезьянка-электрик всё с тем же индифферентным выражением лица – сама простота и тупость. Обезьянка плывёт по воле волн и не сопротивляется.

На нём мои джинсы – ладно хоть старые, я их давно не ношу. Изрядно севшие, оттого и залезли на этого заморыша. На нём моя белая футболка – тоже не первой свежести, но вроде бы отказываться от неё я не собирался. На нём – мой серый барный пиджак, который не то что стар, а вовсе в самом соку и часто бывает надет на мне во всевозможных гастрономических и культурных вылазках. Мне пиджак впору, на этом презике висит как на скелете. Лучше, чем джинсовка – супружница рассудила так.

На голове отсутствует бейсболка.

Она отсутствует на собачонке, но валяется на нашей кровати – и Марине пофиг. Не западло. Не тошнит. Она в хорошем настроении.

– Но это мои вещи! – говорю я как можно спокойнее, потому что не убивать же жену вместе с электриком вот так просто, за прикид.

– Это папины вещи! – выбирается из своей комнаты дочурка Алина.

Она за меня, она со мной, я ценю это. Спасибо, дочка!

– А-а! – снова отмахивается супружница и, не глядя на нас, выводит Антоху в коридор, выдавая ему трепетные наставления.

– В баре – по коктейлю! – учит школяра. – Можно по вегетарианскому салатику. Потом веди на набережную. Объятия – только с наступлением сумерек. И смотри на настроение – если она готова и согласна. Самое главное – неторопливо и нежно.

Может, ты ещё объяснишь, как вводить пенис во влагалище? Не исключено, что Тоха не знает. Я не удивлюсь, если он девственник. От него так и воняет порнухой и дрочевом.

– Ну, с богом! – выдала напоследок ангел-жена и даже (нет, я не вру!) перекрестила это убожество широким и благостным крестом.

Я юморной человек. Позитивный. При случае всегда переведу нагряги в шутку и от души поржу над обстоятельствами момента. Но сейчас я был потерян и мрачен. Был просто опрокинут и уничтожен!

Что это? Что это всё такое? Почему? За какие наказания? И почему именно со мной?

Бедная, бедная Света!

Бедный, бедный я.

Может быть, наконец-то взять в руки ремень и – по жёнушке?

Но у меня ступор и молчание. Хлопанье ресницами. Горькая потерянность и упадок. Дверь захлопывается за существом, а я – ни слова. Ни взгляда. Ни эмоции. Умчался в зал, погрузился в телефон, как зумер, и не смотрю в её сторону.

А она – она возвышенна, нелепа и страшна. Бродит по коридору со сжатыми кулачками и бормочет, как бы про себя, но так, что и мне слышно:

– Только бы у них всё получилось!

Она всерьёз? Она действительно из этого теста? Я что, так накололся в своей половинке?

Или всё это – жуть и адский перфоманс? Тоха трахнет Свету, они поженятся, а Марина, так же сжимая кулачки, будет хохотать в туалете (или даже в зале, на виду у мужа и дочери) и шептать со срывающимися с губ капельками слюны:

– Так тебе и надо, сука!!! Вот тебе, стерва, вот!!!

Это мне более понятно, но не менее стрёмно. Откуда такая ненависть к Свете? За что?

Да нет же, нет. Всё проще, всё понятнее. Она и вправду хочет для этого убогого электрика счастья. И Свете она добра желает. Эта такая извращённая, прямолинейно-примитивная добродетель. Вопреки логике и здравому смыслу. Лишь бы была, лишь бы случилась – и насрать на всё остальное.

Света за себя постоит, решил я наконец. Не стоит так растекаться.

Но вот приходят новости. Подробности о свидании. Какие-то скомканные, невнятные. Никто толком ничего – ни Света, ни собачонка. Хотя Марина названивает и трясёт от души.

Ну да, сходили в бар. Ну да, прошлись по набережной. Да, и колесо обозрения было. И на скамейку присели. Почему-то с пивом, ну да ладно, пролетарию – пролетариево. Что ещё – непонятно. Оба замышились, зашорились. То ли целовались, то ли нет – не въедешь.

По крайней мере, ясно одно – никакого секса.

Хотя бы это радует! Чтобы заморыш Тоха – и своим пестиком в благословенное лоно прекрасной Светланы? Нет-нет! Ни за что!

Хоть бы и дальше ничего не было!

Я умею просить. У людей, у Вселенной – умею. Они отвечают, даже когда без настроения и по норам. Я попрошу, и ты сделаешь так, что этот чмошник отвалит от моей подруги Светланы. Хорошо, Вселенная?

Один раз прошу!

Договорились? По рукам!

На несколько дней затишье. Антракт в этих нелепых отношениях гнома и принцессы. Всё неторопливо, но верно забывается к радости окружающей действительности и моей лично.

Всё почти улетучилось – но добрая ведьма Марина снова берётся за колдовское варево.

Эта жажда добра, желание позитива – оно неистребимо в человеческой сущности. Я и сам порой с какого-то жуткого перепугу отсыпаю горсть монет помятому алкашу или неопрятной старухе – а затем зависаю на некоторое время в коридорах собственного непонимания, ругательски себя ругая и клятно проклиная. Зачем, к чему, для чего? Чем могут помочь им эти копейки? Это вовсе не добро, а ровно наоборот. Я продлеваю в них уверенность в лёгком заработке, я поддерживаю в них порочную иллюзию праведного бездействия.