Игра

Твой выбор.

Твой ход.

Твоя ответственность.

Некоторые игры нельзя выиграть.

Некоторые правила – лишь иллюзия.

О книге

Этот роман – не просто история. Это моральная шахматная партия, где каждый ход оставляет след.

В центре – вопрос: заслуживает ли прощения тот, кто однажды перешёл черту?

Ответ придётся искать не на страницах, а внутри себя.

Афины. Конец августа, 2024 год.

Оператор отсчитывает:

– Три… два… один… Эфир!

Корреспондент главных новостей Греции начинает свой очередной репортаж с места событий. Камера дрожит, поднимаясь к лицу журналиста, на фоне – здание суда, окружённое полицейскими и журналистами.

– Добрый день всем неравнодушным, с вами Аксий Милонас. Мы ведём прямой эфир от дверей центрального суда Афин, где сегодня рассматривается одно из самых громких дел последних лет – дело Антони Арванитиса, сына министра финансов Греции.

Антони Арванитис обвиняется в хладнокровном убийстве девятнадцатилетней Инес Келлер, совершённом на парковке одного из ночных клубов столицы.

На площади перед зданием суда царит оживление. Десятки репортёров, с микрофонами и камерами, стремятся запечатлеть каждую деталь происходящего.

В отдельно огороженной зоне слева от входа собрались около пятидесяти протестующих – они держат самодельные плакаты, на которых читается гнев и отчаяние: «Каждый убийца должен сидеть в тюрьме».

Порядок обеспечивает примерно двадцать сотрудников полиции. Воздух здесь напряжён, словно натянутая струна. Лёгкий привкус недовольства словно витает в воздухе, особенно ощутимый именно над головами протестующих, где ветер разносит резкие лозунги и обрывки обсуждений.

– Время – 11:55, – продолжает репортёр. – До начала судебного процесса остаётся пять минут.

Общественность глубоко возмущена тем, что столь резонансное дело будет рассматриваться за закрытыми дверями.

Что именно происходит в зале суда – остаётся только догадываться. Но ясно одно: сегодняшний вердикт может стать отправной точкой глубоких изменений в общественном восприятии закона и справедливости.

Что же касается самого эпицентра происходящего, то там, как ни странно, всё спокойно.

Адвокат подсудимого, представляющий местную юридическую контору, делает последние заметки и выглядит уверенно – возможно, даже самоуверенно. В то же время сторона обвинения заметно напряжена – возможно, из-за присутствия в зале министра финансов, отца обвиняемого. Его появление, безусловно, оказывает давление на всех участников процесса.

А теперь – назад, за две недели до этого дня.

Юридическая фирма «Олимп» начинает свой обычный день. Сотрудники один за другим входят в здание, кто-то с кофе в руках, кто-то – без, но каждый – с особым энтузиазмом.

Это была фирма, в которой работа была не просто обязанностью – почти культом. Такой ритм задавал её основатель и бессменный руководитель – мистер Александр Галанис.

Адвокат с опытом более пятидесяти лет, он казался фигурой почти мифической. Никто в фирме не знал его точного возраста, но все без исключения называли его «Зевсом» – за густую седую бороду, за властную манеру речи и за название самой фирмы.

«Олимп» занимал скромное по размерам пятиэтажное здание. Главные решения принимались на последнем, пятом этаже – именно там находился и кабинет самого Галаниса.

В тот день всё началось с тихого сигнала лифта.

Дзынь.

Двери с шорохом распахнулись, и на этаже появился мужчина средних лет. Он был одет в строгий серый фрак, в нагрудном кармане – платок, в руках – изящный кожаный портфель. Он держал его так, будто это был не утилитарный предмет, а часть образа – как цилиндр или трость.

В нём было что-то необычное – манера походки, осанка, взгляд – всё в нём кричало о принадлежности к другому времени и месту.

Он осмотрелся – сначала направо, затем налево, после чего уверенным шагом направился к конференц-залу.

Его наряд и аристократическая сдержанность явно выдавали в нём англичанина.

Он словно вышел из хроник начала XX века.

Подойдя к дверям конференц-зала, он мягко и с истинно джентльменской вежливостью обратился к секретарше, сидящей за столом у входа…

– Пожалуйста, доложите мистеру Галанису, что я ожидаю его в этом зале, – сказал незнакомец, не назвав своего имени.

Его голос был ровным, но в нём чувствовалась твёрдость. Отказ от имени только усилил ореол загадочности, окутывавший его фигуру.

Он прошёл в зал и неспешно сел за стол. Открыл свой кожаный портфель – с той самой педантичностью, которую можно было ожидать от человека его вида. Аккуратно, одну за другой, он достал несколько бумаг и разложил их в чётком порядке, будто заранее выверил каждое движение. После чего сложил руки и стал ждать.

Спустя минуту дверь кабинета слегка приоткрылась. В проёме появился сам Зевс. Он бросил взгляд назад и тихо сказал секретарше:

– Принесите нам две чашки чая. Сахар – отдельно.

Он вошёл в зал, прикрыл за собой дверь и, подойдя ближе, представился:

– Доброе утро. Меня зовут Александр Галанис. Я – директор этой фирмы.

Незнакомец встал и учтиво кивнул:

– Здравствуйте. Прошу прощения за неожиданность. Дело не терпит отлагательств. Меня зовут Артур Кейн. Я давний друг и помощник Стефана Арванитиса. Полагаю, вы знаете, кто он.

– Знаю одного человека с таким именем… министр финансов, если я не ошибаюсь.

– Именно так. У мистера Арванитиса есть сын, Антони. Ему двадцать два года. Вчера ночью его задержала полиция.

– В чём его обвиняют?

– В убийстве, – спокойно, почти хладнокровно ответил Кейн.

Зевс на мгновение замолчал.

– Серьёзное обвинение, – наконец проговорил он.

– Именно поэтому я здесь. Вы один из самых уважаемых адвокатов в этом городе. А мой опыт подсказывает, что подобные дела лучше всего доверять тем, кто знает местные реалии. Тем, кто работает не с витринами закона, а с его подлинной сутью – с людьми.

– То есть, вы пришли не из-за моих навыков? – с лёгкой усмешкой спросил Галанис, наблюдая за собеседником.

– Напротив. Из всех доступных в этом городе я считаю вас лучшим. Мистер Арванитис уже вызвал адвоката из Нью-Йорка, но я его переубедил. Сказал, что общественность будет меньше возмущена, если защиту возьмёт на себя человек вроде вас. – Кейн говорил уверенно. Было ясно, что он не впервые участвует в делах столь деликатного характера. – Так что скажете? Возьмётесь?

Зевс не сразу ответил.

– А кто жертва? Я должен быть уверен, что не возникнет конфликта интересов. Вдруг я уже представляю кого-то из её родственников.

– Девушку звали Инес Келлер. Девятнадцать лет. По нашим данным, она встречалась с Антони последние пару месяцев.

– В таком случае… боюсь, я не совсем тот, кто вам нужен, – спокойно, но твёрдо ответил Зевс.

– Вы отказываетесь взяться за это дело? – с лёгким удивлением спросил Артур Кейн. Его тон, сдержанный, но точный, выдавал не только удивление, но и расчёт: ведь клиент влиятельный, а выгода для фирмы – очевидная.

– Нет, я не отказываюсь, – спокойно ответил Зевс, опираясь руками на край стола. – Просто вести его буду не я.

Его уверенность была не напускной: подобные дела для него – не новость.

– Вы ведь понимаете, как это будет выглядеть со стороны? – продолжил он. – Богатый отец подсудимого нанимает старого, авторитетного адвоката, чтобы вытащить сыночка из «небольшой передряги». Общественность сожрёт нас раньше, чем начнётся первое заседание.

– И что вы предлагаете?

– Нам нужен человек, способный сломать это восприятие. Молодая женщина-адвокат. Чтобы каждый, кто следит за делом, видел: перед ними не «ненавистник женщин», а простой парень. И что она – женщина – верит в невиновность подсудимого. Это работает на образ клиента.

– У вас есть кандидат?

– Просто сказать «да» – недостаточно, я это понимаю, – кивнул Зевс. – Вам стоит познакомиться с ней лично. Я уверен: вы сами всё поймёте.

В этот момент в кабинет вошла секретарша с подносом.

– Ваш чай, – тихо прошептала она, будто боясь нарушить серьёзность разговора.

– Спасибо, Мелисса. Поставь на стол… и позови, пожалуйста, Элеонор, – сказал Зевс, не отводя взгляда от Кейна.

Артур едва заметно кивнул, будто подтверждая – теперь он был полностью поглощён происходящим.

– Теперь я понимаю, что не ошибся в выборе адвоката, – произнёс он спокойно. Но ни улыбка, ни тень облегчения не коснулись его лица. Артур Кейн был человеком, которого радость редко покидала на поверхности.

Спустя минуту в дверь кабинета постучали – едва слышно. Зевс и Кейн оба повернулись.

– Вы меня звали, мистер Галанис? – тихо спросила вошедшая женщина.

– Знакомьтесь, – сказал Зевс, вставая. – Это Элеонор Анжелис. Один из лучших адвокатов нашей фирмы. Коллеги называют её Элли.

А это Артур Кейн. Его клиент – отец обвиняемого в убийстве девушки. Ознакомься с материалами и скажи мне до обеда, берёшься ли ты за дело.

Внешность Элеонор на мгновение вывела из равновесия даже невозмутимого англичанина. Блондинка с небесно-голубыми глазами, пронзительным и одновременно добрым взглядом – это было последнее, чего он ожидал увидеть в таком контексте. Её голос был удивительно спокойным, и Артур поймал себя на мысли, что не может понять, почему девушка с такой внешностью не в модельном бизнесе, а в адвокатской фирме.

– Всё, что нужно знать о деле, – здесь, – сказал Кейн, указав на аккуратно разложенные бумаги. – Изучите и дайте мне ответ ровно через час. Я буду ждать здесь. И, если вы не возражаете, воспользуюсь вашим телефоном – должен сообщить мистеру Арванитису, чтобы он повременил с выбором адвоката ещё на час.

– В таком случае, мы с Элли поговорим в моём кабинете, – кивнул Зевс. Он не любил тратить время на пустые церемонии.

Они направились к выходу. Элли, идущая в метре позади, настигла его шагами и, поравнявшись, тихо спросила:

– Он же сказал Арванитис? Это тот самый министр?

– Да, это тот самый, – подтвердил Зевс, не отрывая взгляда от бумаг, которые уже листал, внимательно вчитываясь в каждую строку.

Он сел за своё рабочее место и снял очки с тонкой оправой, чтобы тут же надеть другие – с более мощными линзами, удобными для чтения мелкого шрифта.

На его лице отразилось напряжение: он глубже погрузился в материалы дела, страницы за страницей раскрывая перед собой события той ночи.

Полицейский отчёт был кратким, но содержал ключевую информацию.

Антони Арванитис, управлявший Porsche 911, сбил девушку на парковке ночного клуба. Пострадавшая – Инес Келлер – скончалась от полученных травм ещё до приезда скорой помощи. Один из свидетелей, по его словам, чудом увернулся от автомобиля в тот самый момент, что подтверждало скорость и опасность движения.

Однако важной деталью, которая сразу бросалась в глаза Зевсу, было отсутствие алкоголя в крови водителя.

На первый взгляд, дело действительно походило на несчастный случай. И именно это предстояло доказать адвокату в суде.

Прошло двадцать минут. Все бумаги были изучены, выводы – сделаны. Осталось только принять решение.

– Думаю, тебе стоит взяться за это дело, – произнёс Зевс, откладывая папку. Его голос был спокоен, но в нём звучала уверенность. Он знал Элли не первый год – уже пять лет они работали бок о бок. И он знал, на что она способна.

– Я тоже так думаю, – кивнула Элли.

Её голос был ровным, взгляд – сосредоточенным. Уже в этот момент в её голове начали выстраиваться линии возможной стратегии защиты.

Зевс откинулся на спинку кресла и скрестил руки на груди.

– Как бы ни закончился процесс, твоё имя прозвучит громко. Все будут говорить о тебе. Если проявишь себя – это станет твоим билетом в большую игру. Такое дело – не просто вызов. Это резюме, которое будет говорить за тебя годами.

Но помни: давление будет огромным. Общественность уже взбудоражена. Нам предстоит не просто суд – нам предстоит схватка с мнением толпы. Но закон, Элли, – он один для всех. Не забывай об этом.

Он сделал паузу, после чего добавил:

– Собери себе команду. Возьми трёх-четырёх человек. Любых. Тех, кому ты доверяешь. Пусть работают с тобой с самого начала.

Элли коротко кивнула, и в её глазах промелькнуло что-то, чего не было вначале – внутренний огонь. Она уже была в деле.

– Мне не нужно много людей, – спокойно сказала Элли, глядя на Зевса. – Пожалуй, помощь Айлин будет вполне достаточной.

Зевс кивнул, слегка прищурившись, будто оценивая не только её слова, но и внутреннюю решимость, что сквозила в голосе.

– Не забывай про меня, – добавил он. – Я тоже буду участвовать. Конечно, неофициально.

Он сделал паузу и произнёс с тем особым акцентом, в котором ощущалась вся его мудрость и опыт:

– И запомни, Элли… хороший адвокат с громким именем – лучше, чем отличный адвокат, о котором никто не знает.

После короткой паузы они оба встали. Решение было принято. Зевс и Элли вышли из кабинета и направились обратно в конференц-зал, где их уже ждал Артур Кейн.

Он всё так же сидел за столом, с прямой спиной и абсолютно нетронутым чаем перед собой. Его неподвижность, как и отказ от даже символического глотка, ясно показывали: он прибыл не ради вежливых бесед, а исключительно по делу.

– Вы вернулись раньше, чем я ожидал, – первым заговорил Артур, поворачивая голову. – Надеюсь, вы всё обдумали и приняли верное решение.

– Да, – ответила Элли спокойно, сдержанно. – Я согласна взяться за это дело.

– В таком случае, – произнёс Кейн, сразу переходя к формальностям, – я официально нанимаю вас адвокатом Антони Арванитиса.

Он вновь открыл свой кожаный портфель и, без лишних движений, достал оттуда несколько документов. Его движения были точны и отточены, как у человека, делающего это не впервые. Бумаги были уже подготовлены – оставалось только подписать. Всё выглядело так, будто Кейн с самого начала знал, что Элли согласится.

– Вот моя визитка, – сказал он, протягивая тонкую карточку. – Учитывая занятость министра, я буду вашим основным контактом. Если что-то понадобится – обращайтесь напрямую ко мне.

После подписания всех документов и нескольких уточняющих фраз, разговор подошёл к концу. Артур вежливо кивнул, оглядел обоих собеседников и, с лёгким наклоном головы, спросил:

– Не возражаете, если я откланяюсь?

– Конечно, – коротко сказал Зевс.

Кейн поднялся, застегнул портфель и без промедления покинул зал. Его шаги были уверенными и быстрыми. Он уходил не как человек, завершивший важную беседу, а как тот, кто лишь начал действовать. Создавалось впечатление, что Артур занимается делом освобождения Антони не только с юридической стороны – у него, без сомнения, были свои собственные, пока никому не известные методы.

Отправив короткое сообщение с текстом «Зайди в мой кабинет», Элли направилась к себе, чтобы сразу приступить к подготовке по делу Арванитиса.

Айлин, её коллега и ближайшая подруга, уже три года работала в «Олимпе» – и за это время успела не просто завоевать уважение коллег, но и стремительно подняться по карьерной лестнице. В структуре фирмы она находилась всего на ступень ниже Элли, и это определялось скорее разницей в опыте, чем в таланте.

У каждой из них были свои сильные стороны. Элли славилась хладнокровной аналитикой и умением убеждать присяжных. Айлин же обладала даром видеть суть в хаосе, разгадывать сложнейшие дела там, где другие адвокаты тонули в противоречиях. Вместе они представляли собой по-настоящему грозный дуэт – о чём отлично знал и Зевс. Именно это сыграло ключевую роль в его решении доверить дело им.

Через минуту в кабинет Элли распахнулась дверь, и на пороге появилась Айлин. Её брови были приподняты, губы сжаты в выражении негодования:

– Если это не что-то важное, я тебя убью. – Она захлопнула за собой дверь. – Я оставила такой хороший кофе у себя в кабинете.

– Тогда я постараюсь убедить тебя, что это очень важно, – спокойно ответила Элли, не отрывая взгляда от папки на столе.

Айлин уселась в кресло напротив, скрестив руки. Несмотря на показное недовольство, в её глазах вспыхнул интерес. Она знала: Элли не тревожила её без причины.

Особым талантом Айлин было умение распутывать самые сложные и тёмные истории. Она могла увидеть взаимосвязи, которых не замечали ни следователи, ни прокуроры. Но у её дара была и обратная сторона – если дело было особенно запутанным, она буквально погружалась в него с головой. Сон, еда, даже общение – всё отходило на второй план. Только кофе оставался её верным союзником.

– Это очень важно. Мне нужна твоя помощь, – серьёзно произнесла Элли, когда Айлин закрыла за собой дверь.

– Зевс поручил мне дело об убийстве. Обвиняемый – сын министра финансов Греции.

Айлин приподняла брови, но не сказала ни слова. Элли сделала шаг вперёд:

– И ещё… Зевс сказал, что я могу выбрать любого сотрудника себе в помощники. Так что ты не сможешь отказаться. – Элли чуть прищурилась, отпуская фразу с лёгкой, почти детской хитринкой в голосе.

Айлин фыркнула:

– Ну класс. Теперь мне придётся нянчить адвокатов.

Она уселась в кресло, демонстративно скрестив руки на груди.

– Ладно. Когда у тебя будут все материалы по делу, я буду в твоём распоряжении, – добавила она уже без иронии.

Айлин бросила взгляд на стену кабинета и покачала головой:

– Знаешь… если бы ты не отвлекалась на всякие странности вроде этих твоих рисунков… – Она кивнула в сторону графитных набросков мостов, аккуратно развешанных по стене. – То, может, и моей помощи тебе не понадобилось бы.

– Это всего лишь хобби, – спокойно ответила Элли. – Иногда полезно отвлечься… задумчивым взглядом… осматривая их в который раз.

Она действительно сказала это задумчиво, на мгновение позволив себе утонуть в тихом созерцании одного из мостов – тонких арок, уходящих в светотень, словно символ чего-то личного.

В этот момент в тишине кабинета раздался вежливый, неуверенный стук в дверь.

Она чуть приоткрылась, и в проёме появился молодой курьер с тонким, но большим пакетом в руках.

– У меня посылка для Элеонор Анджелис, – сказал он, с вопросом глядя на двух женщин, словно ждал ответа, кто из них – та самая Элеонор.

Элли встала со своего места и сделала несколько шагов навстречу курьеру.

Подписав документы о получении, она взяла пакет и вернулась к своему рабочему столу. Сев, она быстро и аккуратно начала разворачивать запечатанный жёлтый конверт.

В отличие от Айлин, для которой эта посылка была всего лишь очередным бюрократическим атрибутом, Элли знала, что скрывается внутри, и кем был отправитель.

Сначала она вынула небольшой листок бумаги с лаконичной надписью:

– «Твой очередной шедевр».

Затем – основной лист, размером чуть больше книги.

На нём был знакомый рисунок старого каменного моста: восьмиарочный шедевр средневековой архитектуры, пересекающий широкую реку. По обе стороны проезжей части вдоль моста располагались человеческие скульптуры разных эпох – словно стражи времени.

Несмотря на всю серьёзность и напряжённость предстоящего дела, глядя на этот рисунок, Элли словно вернулась в юность.

На её лице появилась лёгкая улыбка – тихая и загадочная, словно хранительница неразгаданной тайны.

Айлин заметила это и не смогла скрыть удивления.

– Ну вот, – пробурчала она с оттенком раздражения, – я же говорила тебе.

Ты словно переселилась в другой мир. У тебя важное дело, Элли. Ты – адвокат, а не владелица художественной галереи.

В её голосе звучало возмущение, вызванное непониманием того, что именно вызвало у подруги такие тёплые чувства, а загадку этих эмоций, ей не удавалось раскрыть уже несколько лет…

– А ты и не поверишь, – тихо произнесла Элли, едва отрывая взгляд от рисунка и с лёгкой улыбкой на губах, – но я действительно перенеслась где-то на пятнадцать лет назад.

Однако Айлин, не понимая этой ностальгии, решительно перебила подругу:

– Элли, хватит мечтать. Если тебя не затруднит, то возвращайся в настоящее и отправляйся в полицейский участок. Пока твой клиент не сболтнул лишнего и не усложнил нам работу.

Следующие две недели пролетели очень быстро. В рутине привычной адвокатской работы – поиске новых улик, опросах свидетелей, многочисленных встречах с обвиняемым – Элли всё глубже погружалась в дело. Это было необычно для неё.

Окружающие начали замечать, что за эти две недели Элли стала нервной, что совсем не соответствовало её обычному образу весёлой и жизнерадостной девушки. Коллеги и друзья связывали это с переутомлением и волнением перед предстоящим судом.

Но настоящие причины такого переменчивого настроения оставались тайной – и имели свои глубокие основания.

Вернемся на судебное заседание.

Зал суда был заполнен до предела. Сегодня именно 12 присяжных должны были определить степень виновности Антони Арванитиса. Время – ровно полдень.

Пристав, с привычным утомлённым голосом, произнёс ставшую уже почти заезженной фразу:

– Встать! Суд идёт!

Несколько секунд в зале воцарилась напряжённая тишина, которую прервал молодой судья. Он взял в руки дело, быстро пробежался глазами по материалам и чётко объявил:

– Заседание открыто.

Все знали, что судья был относительно молод и пытался сохранять нейтральность, хотя напряжение в воздухе было ощутимым.

Первым слово взял представитель обвинения – прокурор Василакис. Его требования были уже известны: два года тюремного заключения общего режима за убийство по неосторожности – максимальное наказание по данной статье.

Судья кивнул, и слово передали стороне защиты.

– Ваша честь, – начала Элли, уверенно глядя на присяжных, – я считаю, что обвинение требует чрезмерно сурового наказания для моего клиента. В действиях мистера Арванитиса отсутствует злой умысел. Нет ни превышения скорости, ни влияния алкоголя – об этом свидетельствуют результаты экспертизы.

Она сделала паузу, позволяя словам проникнуть в сознание слушателей.

– Мой подзащитный потерял близкого для себя человека, – продолжила Элли более мягким голосом. – Это и есть уже самое большое наказание. Он вынужден жить с этим грузом, с этой потерей.

Эти слова, произнесённые сдержанно и искренне, словно слегка осветили зал. В одном из уголков зала, в кантоне присяжных, люди, казавшиеся ранее поникшими и задумчивыми, немного оживились. На их лицах появилось выражение сочувствия и даже лёгкой жалости.

Элли поймала этот взгляд и понимала – она задела струну человеческого сострадания, без которой правосудие было бы лишь холодной машиной.

– Справедливость требует не только наказания, но и понимания, – завершила она свой короткий, но сильный монолог.

В зале наступила тихая пауза, во время которой каждый из присяжных задумался о том, что услышал.

– Если подсудимый потерял близкого для себя человека, – начал прокурор Василакис, – что, безусловно, вызывает у всех нас печаль, – то мать и отец потеряли единственную дочь. Инес Келлер потеряла самое важное – свою жизнь.

Он сделал паузу, глядя на присяжных, затем продолжил:

– Те два года, которые требует обвинение, – лишь малая часть той жизни, что остаётся подсудимому, – жизни с тяжёлыми ограничениями и последствиями, но все же, он продолжит свою жизнь.

Несмотря на строгость слов, Василакис немного улучшил своё положение в глазах присяжных – его аргументы звучали убедительно и эмоционально.

Однако Элли была не менее хорошо подготовлена.

– Господа присяжные, – начала она, – каждый из нас хотя бы раз в жизни покупал новый автомобиль. Наверняка вы замечали, что привычки управления старой машины отличаются от новой.

Она сделала паузу, ловя взгляды присяжных:

– Так было и с моим клиентом. За три дня до рокового происшествия он приобрёл новый автомобиль. И, естественно, управление им имело свои особенности – например, задняя передача включалась иначе, чем он привык.

Элли улыбнулась с лёгкой иронией и обратилась к слушателям:

– Сколько раз в жизни вы, управляя машиной, случайно включали не ту передачу? Думаю, такие моменты знакомы каждому.

В зале раздалось лёгкое, едва слышное шуршание – люди невольно вспомнили собственные ошибки.

– Согласно медицинскому заключению, – продолжила Элли, – смерть наступила в результате удара головой об твёрдую поверхность парковки. Это указывает на сравнительно невысокую скорость столкновения.

Она дала понять, что не сам удар автомобилем был смертельным, а последствия падения – именно они стали причиной трагедии.

– Протестую! – вскрикнул Василакис, резко перебивая. – Мы здесь судим не присяжных!

Судья строго посмотрел на обвинение:

– Протест отклонён. Адвокату рекомендую впредь не уточнять у присяжных о их водительских ошибках – подобные вопросы считаются недопустимыми.

– Хорошо, Ваша честь, – спокойно ответила Элли. – Я лишь хотела подчеркнуть, что мой клиент, как и любой водитель, банально перепутал заднюю передачу. Это вызвало замешательство, и он не смог вовремя затормозить.

В зале повисла напряжённая тишина. Второй раунд судебных дебатов явно завершился с преимуществом в пользу защиты.

Однако обе стороны ещё сохраняли козыри – важные аргументы, которые должны были быть использованы в самый подходящий момент.

Обвинение сделало свой первый серьёзный ход – вызвало Камиля Форта. Именно он был тем свидетелем, который в момент трагедии разговаривал с покойной Инес Келлер.

– Итак, мистер Форт, – начал прокурор Василакис, – расскажите, пожалуйста, что произошло той ночью на парковке.

Камиль взял паузу, лицо его выражало неуверенность.

– Всё как в тумане, – тихо произнёс он. – Я толком и не понял, что произошло.

Это заявление удивило Василакиса – на досудебных показаниях свидетель говорил, что видел всё очень хорошо.

– Если я не ошибаюсь, – продолжил прокурор, – Вы успели увернуться от машины, которая на вас наезжала, и тем самым спасли свою жизнь? Как Вы думаете, был ли шанс у мисс Инес Келлер избежать трагедии?

– Прошу прощения, Ваша честь, – прервала вопрос Элли, – он носит явно наводящий характер и ставит моего клиента в невыгодное положение, словно он серийный убийца.

Судья мгновенно отклонил протест.

– Продолжайте, – разрешил он прокурору.

– Итак, мистер Форт, – продолжил Василакис, – Вы считаете, что шанс на спасение был?

– Да, – ответил свидетель, – она просто смотрела в другую сторону и не заметила машину так, как видел её я.

Показания свидетеля озадачили обвинение – они заметно расходились с тем, что было сказано пару дней назад.

– То есть, – уточнил Василакис, – Вы утверждаете, что покойная мисс Келлер должна была внимательно смотреть по сторонам, словно на оживлённой автостраде, – пытаясь выкрутиться из сложной ситуации спросил Василакис

– Это обычная парковка, – возразил Форт, – машины там действительно бывают и ездят. Я бы тоже предпочёл быть внимательным и оглядываться по сторонам.

– Всё, Ваша честь, – с раздражением произнёс прокурор. – Этот допрос явно пошёл в пользу защиты.

Судья повернулся к адвокатам:

– Ваша очередь задавать вопросы, госпожа Анжелис.

– Есть, Ваша честь, – ответила Элли.

– Мистер Форт, как вы думаете, мог ли мистер Арванитис избежать столкновения? Насколько быстро всё произошло?

– Всё случилось очень быстро, – начал свидетель. – Мы с Инес стояли всего в двух метрах от машины, когда произошёл легкий удар, и она упала.

– И как в этот момент вел себя подсудимый? – спросила Элли.

– По моим наблюдениям, он даже не сразу понял, что произошло, когда машина двинулась в нашу сторону. Я видел, как он оглянулся назад, что обычно делают при движении задним ходом. Потом он выскочил из машины и побежал к Инес, громко зовя скорую.

Эту часть показаний Камиль дал с необычной слаженностью, словно репетируя слова заранее.

Несмотря на многословность своих показаний, Камиль Форт во время речи постоянно искал глазами кого-то на задних рядах зала суда. Эта странность не ускользнула от внимательного взгляда Айлин, которая всегда умела замечать мельчайшие детали в поведении людей.

В зале суда, полном напряжения, присяжные и другие присутствующие с интересом слушали свидетельские показания. Некоторые переглядывались, пытаясь осмыслить услышанное, в то время как другие – с сомнением или даже скрытым недоверием – воспринимали слова Камиля. В глазах многих читалось внутреннее волнение: одни – от тяжести обвинения и страха перед справедливым приговором, другие – от сопереживания к жертвам трагедии.

Пожилые женщины, прижав руки к груди, казалось, переживали за судьбу потерянной Инес, а молодые мужчины, сложив руки на груди, внимательно анализировали каждое слово, словно готовясь к собственной оценке. Атмосфера была густой от эмоционального напряжения – каждый ожидал, что сейчас прозвучит что-то решающее.

Сидя позади Элли, Айлин незаметно повернула голову, стараясь понять, кого именно пытается найти Камиль своим растерянным взглядом. Медленно покрутив головой, она заметила, что в финале своих свидетельских показаний Камиль встретился взглядом с весьма заметным джентльменом, который сильно выделялся среди остальных присутствующих.

Во взгляде Камиля читалось едва заметное стремление угодить этому человеку. Айлин сразу узнала в нем мистера Артура Кейна – того самого невозмутимого англичанина, чье влияние было известно ей, хотя в такой ситуации прямое воздействие на свидетеля казалось невозможным.

После этих слов к Камилю вопросов больше не последовало, и по распоряжению судьи свидетель быстрым шагом покинул зал заседания, оставив после себя лёгкое напряжение и еще больше вопросов, чем было до его прихода.

Уже явно находясь в проигрышном положении, обвинение вызвало очередного свидетеля – бывшую девушку подсудимого, Анну Аркис. Заняв свое место в зоне для свидетелей, она дала понять суду, что готова отвечать на вопросы. В её глазах читалось смешанное чувство тревоги и решимости, а лёгкая дрожь в голосе выдавала неуверенность.

Прокурор Василакис начал стандартную процедуру допроса.

– Пожалуйста, представьтесь и расскажите нам, как Вы познакомились с подсудимым и в каких отношениях находились.

– Меня зовут Анна Аркис, – начала она, голос дрожал, а взгляд метался по залу. – Два года назад я познакомилась с Антони. Сначала всё было хорошо, но затем он стал избивать меня по малейшему поводу.

Её слова вызвали реакцию в зале – некоторые присяжные зажмурились, словно стараясь заглушить услышанное, другие, напротив, напряжённо слушали, пытаясь уловить правду.

– В протест, Ваша честь, – резко вмешалась Элли. – Не было зафиксировано ни одного случая побоев, никаких обращений в больницу.

Анна сжала губы, отчётливо почувствовав давление, но не отступила.

– Протест принят, – объявил судья, обращаясь к свидетелю: – Есть ли у Вас что-то, что доказывает Ваши слова?

– Нет, – ответила Анна, взгляд её затуманился, – это были не серьёзные травмы. В больницу обращаться не приходилось.

Прокурор Василакис нахмурился, лицо его стало напряжённым – он отчётливо чувствовал, как контроль над ходом допроса ускользает из его рук.

– Расскажите суду, почему Вы не ушли от него, если он часто Вас бил? Какие причины такого поведения подсудимого? – продолжил он, стараясь сохранить уверенный тон.

Анна глубоко вздохнула, глаза блестели от сдерживаемых слёз.

– Самые разные причины… – голос её дрожал. – Но больше всего его бесило, когда какой-то мужчина со мной разговаривал. Он кричал, говорил, что я – его собственность. Что я не могу даже разговаривать с другими. Что я не могу уйти.

Прокурор Василакис стиснул челюсти, пытаясь подавить раздражение, но лицо выдало внутреннее напряжение. Он отчётливо понимал – этот допрос идёт не по плану, и свидетельница вместо укрепления обвинения порой своей речью ставит под сомнение всю картину.

– У меня пока нет вопросов, Ваша честь, – наконец произнёс он, с усилием усаживаясь на место, выставляя свою уверенность напоказ, несмотря на внутреннее разочарование.

Судья дал слово стороне защиты.

– Мисс Аркис, – начала Элли спокойным, но твёрдым голосом, – Вы сказали, что нет медицинских заключений о побоях. У меня на руках есть выписка из больницы, где Вы провели четыре дня после небольшой аварии. Расскажите об этом, пожалуйста.

Анна нахмурилась, видимо не ожидая такого поворота.

– Это была небольшая авария. Я не вписалась в поворот и врезалась в ворота дома, – сказала она растерянно.

– Протестую, – вмешался Василакис, но Элли перебила его:

– Ваша честь, это напрямую относится к достоверности показаний свидетельницы.

– В крови мисс Аркис в ту ночь было большое количество алкоголя и как минимум три разных лёгких наркотика, – зачитала Элли выдержки из медицинского заключения, чуть подчеркнув слова, чтобы судья и присяжные услышали и поняли – словам Анны стоит доверять с осторожностью.

Анна посмотрела в пол, голос её стал жалобным:

– Я выпила, потому что больше не могла терпеть такого отношения…

– У меня другая версия, – вновь начала Элли, не давая свидетельнице возможности уйти от неудобных вопросов. – Мой клиент не позволял вам срываться. Для вас это казалось издевательством и избиением. Расскажите, пожалуйста, о клинике для лечения наркозависимости, в которую вас направил Антони Арванитис.

Анна опустила глаза, но ответила:

– Я не хотела там находиться и ушла.

– То есть Вы снова вернулись к обвиняемому, потому что нуждались в деньгах? – Элли была непреклонна. – Что произошло в ночь, когда вы окончательно расстались?

– Ту ночь он выставил меня за дверь и сказал, что я для него больше не существую, – ответила Анна, а в её глазах мелькнуло смешанное чувство обиды и отчаяния.

– Это связано с тем, что Вы украли из дома подсудимого дорогие ему часы, подаренные его покойным дедушкам? – спросила Элли, контролируя каждое слово.

– Я взяла эти часы, чтобы показать другу, – пробормотала Анна.

– Мы знаем эту версию из полицейского отчёта, – подчеркнула Элли. – А также знаем, что этот друг утверждает, что Вы отдали ему эти часы, поскольку были должны ему крупную сумму денег.

Слова Элли прозвучали безжалостно и точно, словно она поднимала занавес, открывая всю хитросплетённость версии обвинения.

– Ваша честь, при всём уважении, мой клиент пытался помочь мисс Аркис. Да, методы не всегда были гуманными, но жестокости в его действиях не было, – сказала Элли, глядя в глаза судье. – Попытка представить его садистом и врагом женщин – абсурдна.

В зале суда, присяжные и остальные слушатели ясно ощущали, что мера пресечения для Антони Арванитиса будет не слишком суровой. Атмосфера словно чуть облегчилась – напряжение смягчалось, а взгляды некоторых из присяжных уже менялись, склоняясь к пониманию сложной и противоречивой ситуации.

Прокурор Василакис, понимая, что уже потерял инициативу, внутренне признал поражение. Последние показания разрушили хрупкую конструкцию обвинения, и он решил не вызывать больше свидетелей, опасаясь только усугубить ситуацию. Остаться в рамках нанесённого урона казалось меньшим злом. Он только кивнул судье, тем самым сообщив, что сторона обвинения завершила выступление.

Элли, хоть и сохраняла внешнее спокойствие, тоже прекрасно осознавала: она выложила всё. Защита сыграла все свои карты. Оставалось только ждать.

Судья бросил взгляд на часы, затем перевёл его на присяжных:

– Заседатели могут удалиться в комнату совещаний.

Двенадцать человек встали и молча покинули зал. За ними захлопнулась дверь, оставив в помещении напряжённую тишину.

Прошло всего двадцать минут. Это было быстро. Быстрее, чем ожидали даже самые опытные юристы. Когда присяжные вернулись, многие в зале переглянулись: одни надеялись, другие – боялись услышать финал.

Судья жестом указал председателю присяжных говорить.

Тот встал, поправил очки и уверенным голосом зачитал:

– Уважаемый суд. Присяжные единогласно пришли к выводу, что подсудимый Антони Арванитис не виновен в убийстве по неосторожности. Мы расцениваем произошедшее как несчастный случай.

Слова повисли в воздухе, будто тишина задержала дыхание.

Мгновение спустя зал взорвался противоречивыми реакциями: часть присутствующих, вероятно родственники и близкие Антони, облегчённо выдохнули, кто-то расплакался от радости. Отец подсудимого, сидящий на первом ряду, лишь крепко сжал кулаки и кивнул – его лицо не выдало эмоций, но его тело было напряжено как струна. Он сдерживал порыв, потому что знал: это только половина вердикта.

Другая часть зала, в том числе родные погибшей девушки, сидели неподвижно. Кто-то закрыл лицо руками, кто-то бессильно опустил голову. По щекам матери Инес Келлер медленно катились слёзы – тихие, беззвучные. Ни одного слова. Только боль.

Лишь один человек оставался абсолютно невозмутимым: Артур Кейн. Его спокойный взгляд, сложенные руки, ровная осанка – он, казалось, заранее знал, каким будет вердикт. Именно на него с удивлением посмотрела Айлин. Она всё ещё не могла до конца понять, кем же он был – адвокатом, посредником, манипулятором? Или кем-то большим?

Судья постучал молотком, призывая к тишине.

– Мистер Арванитис, встаньте, пожалуйста.

Антони встал. Его лицо, уставшее, но по-прежнему юное, отражало смесь облегчения и вины. Он впервые за весь процесс позволил себе немного расправить плечи.

– Присяжные вынесли свой вердикт. Однако меру наказания определяю я, – строго произнёс судья. – Хоть в ваших действиях и не выявлено злого умысла, но ваша ошибка повлекла за собой смерть человека. Это – трагедия, и пусть она останется с вами как важнейший урок на всю жизнь.

Судья слегка сменил интонацию:

– Я приговариваю вас к одному году условно. Также, учитывая ваше финансовое положение, вы обязаны выплатить штраф в размере 100 000 евро семье погибшей. Кроме того, вы лишаетесь водительских прав сроком на два года, после чего вам необходимо пройти обязательный курс вождения и предоставить соответствующий сертификат.

Судья сделал паузу:

– Вам понятен приговор?

Антони глубоко вздохнул:

– Да, господин судья. Я всё понимаю… и принимаю.

Это были его первые слова за весь процесс. Голос звучал сдержанно, но в нём было что-то настоящее – не игра, не отрепетированная фраза, а живое чувство. Элли мельком взглянула на него и впервые за всё это время увидела в нём не просто сына министра – а человека, которому действительно есть за что себя винить, но она так и не смогла, настоящие ли эти эмоции.

Молоток ударил в последний раз. Суд завершён.

Люди в зале потянулись к выходу: кто с облегчением, кто с тихим отчаянием. Айлин молча подошла к Элли, тихо коснулась её локтя:

– Молодец. Но это было только начало.

Элли кивнула. Внутри у неё было странное ощущение. Она выиграла дело… но вместе с тем что-то потеряла. Что именно – ей ещё предстояло понять.

Первым к Антони подошёл его отец – Стефан Арванитис. Министр финансов шагнул к сыну, не торопясь, уверенно, как человек, не привыкший терять. На лице – строгая, но облегчённая маска, в глазах – сдержанная гордость.

– Я рад, что закон оказался на нашей стороне, – произнёс он, бросив короткий, оценивающий взгляд на стоящую рядом Элли.

Антони, расправив плечи, слегка улыбнулся:

– А я рад, что на нашей стороне оказался такой замечательный адвокат, – сказал он, почти с нежностью глядя на Элли.

Поймав в её глазах холодный блеск, он, словно желая разрядить обстановку, чуть наклонился вперёд:

– Хочу сегодня пригласить вас на семейный ужин, Элеанор. Если отец не против, конечно, – добавил он, слегка повернувшись к Стефану.

Но Элли даже не взглянула на него. Она сделала шаг назад и, словно сдвигая невидимую грань, чётко произнесла:

– Дело закрыто. Я больше не ваш адвокат.

И тем более – не ваша семья.

Так что нет. Не быть такому ужину.

Даже если бы стол был последним в этом городе.

Слова её прозвучали жёстко. Без тени сочувствия. И, судя по взгляду Антони, удар попал точно в цель. Лицо его резко потемнело. Он не проронил ни слова, но в глазах зажглось разочарование, почти злоба. Элли уже повернулась и направилась к выходу, не дав ему времени оправиться или что-то добавить.

Антони сжал челюсть, но уже через мгновение вновь натянул улыбку, привычную и отрепетированную. Он начал принимать поздравления, раздавать короткие фразы вежливости, как будто всё происходящее было не более чем очередной спектакль. И он в нём – главный актёр.

В этот момент к Стефану подошёл один из помощников, шепча на ухо:

– На улице толпа журналистов. Предлагаю вывести через заднюю дверь. Машина уже подана.

Министр на секунду задумался, затем резко ответил:

– Нет. Мы не будем прятаться. Суд присяжных признал моего сына невиновным.

Мы должны выйти через парадный вход. Мы – часть этого народа. И нам нечего стыдиться.

Через минуту массивные двери суда распахнулись, и вспышки камер мгновенно ослепили Арванитисов. Толпа журналистов метнулась вперёд, окружив министра и его сына плотным кольцом.

– Господин Арванитис, как вы прокомментируете вердикт?

– Это скажется на вашей работе в правительстве?

– Не пострадает ли имидж вашей семьи после этого?

– Будете ли вы сегодня праздновать победу?

Стефан остановился, выдержал паузу, затем, подняв подбородок, заговорил:

– Инесс Келлер была для меня как дочь. Мы все ещё в трауре.

Но я благодарен присяжным за то, что они не забрали у меня сына.

Сегодняшнее решение – знак того, что правосудие в этой стране работает. Мы – законопослушные граждане. И будем служить этой стране, как и прежде.

Он говорил чётко, с выверенной интонацией, не допуская даже тени сомнения. Однако по движениям рук, по едва дрогнувшему голосу внимательный наблюдатель мог уловить: этот человек устал. Не физически – морально. Он слишком долго удерживал всё под контролем.

– На этом всё. Мне бы хотелось провести остаток дня с семьёй, – завершил Стефан и, не дожидаясь новых вопросов, направился к машине.

Антони уже почти добрался до автомобиля, когда раздался очередной вопрос:

– Господин Арванитис-младший! Что вы скажете после произошедшего?

Он обернулся, приподнял брови и, чуть помедлив, ответил:

– Я чувствую, что многое надо переосмыслить.

Жаль, что я не в силах исправить случившееся.

Но, если у меня есть второй шанс – я постараюсь быть достойным своего имени.

Его слова прозвучали спокойно. Даже слишком. В них не было боли – лишь правильные формулировки. Он говорил, как политик. Как человек, приученный следить за каждым своим словом.

Сев в машину рядом с отцом, он бросил последний взгляд на здание суда – величественное, холодное, как приговор, который мог быть совсем другим. Затем дверь закрылась, и чёрный седан мягко тронулся с места, оставив позади вспышки камер, гомон голосов и ускользающую тень истины.

Вдали от камер, микрофонов и посторонних лиц, за тонированными окнами чёрного автомобиля, разговор между отцом и сыном утратил весь налёт внешней вежливости. Как только двери автомобиля захлопнулись и мотор загудел, Стефан Арванитис обернулся к сыну с лицом, в котором едва сдерживалась злость.

– Сколько раз я говорил тебе, – начал он резко, голосом, в котором звучала не столько тревога, сколько усталость, – что эта твоя ночная жизнь не приведёт тебя ни к чему хорошему? Я уже устал вытаскивать тебя из тех проблем, которые ты сам себе создаёшь!

Антоний, с безразличием смотрящий в окно, не обернулся.

– А на что ещё нужны богатые родители, если не решать проблемы своих детей? Ты и так меня почти не видишь. Постарайся быть хотя бы не таким грубым, – бросил он без эмоций, как будто заранее знал, как именно пойдёт разговор.

Стефан в гневе сжал кулаки.

– С тобой невозможно разговаривать! Постарайся не светиться пару месяцев. Понимаешь? Пока общественность не забудет про тебя!

Ты – мой единственный ребёнок. И всё, что ты творишь, – бросает тень на меня, на мою карьеру, на мою жизнь!

– Я не могу понять, ты сейчас беспокоишься за меня или за свою репутацию? – Антоний, наконец, повернул голову и заглянул отцу прямо в глаза.

– Стой, не отвечай, – добавил он с холодной усмешкой. – Пусть в твоей жизни будет на одну ложь меньше.

Стефан молчал. Напряжение между ними повисло в воздухе, плотное и вязкое, как летний зной.

– Ты ведь мог стать кем угодно, – сказал разочаровавшийся отец сыну.

– Я и стал кем хотел, и становлюсь им каждую ночь, тем кем хочу… – ответил Антони.

– Это в последний раз, – медленно, почти устало произнёс Стефан. – Дальше будешь сам выкручиваться.

На этом разговор был закончен. До самого дома сына они ехали в полной тишине. Когда машина остановилась у ворот частной виллы, Стефан даже не взглянул на сына. Он просто нажал кнопку, чтобы открыть дверь.

– Выходи.

Антоний неторопливо вышел из машины. Не сказав ни слова, не обернувшись. Машина сразу же уехала прочь, растворяясь в городском шуме, оставив за собой только мерцающий след задних фар.

Антоний постоял минуту на тротуаре. Его лицо всё ещё хранило маску спокойствия, но во взгляде скользнуло нечто мрачное – то ли обида, то ли пустота. Через пару минут он зашёл в дом, но не надолго. Уже, когда город начал погружаться в ночь, он вышел вновь.

Под капюшоном, в чёрной рубашке, он шёл быстро и целенаправленно. И вскоре исчез в лабиринтах улиц, ведущих к известному элитному клубу.

Именно туда он направлялся – в мир неона, громкой музыки и лиц без лиц, где его знали, принимали, где никто не задавал лишних вопросов. Первая ночь после освобождения, и он снова был там, где, по его мнению, чувствовал себя живым.

Ничего в его жизни не изменилось.

Суд – всего лишь временное препятствие, не перелом.

И хотя присяжные простили, улица всегда помнит.

На следующий день после суда Элли, как обычно, пришла на работу. По её виду можно было сказать, что напряжение, державшее её последние недели, наконец стало понемногу отступать. Она снова улыбалась, уверенно приветствовала коллег и с прежней энергичностью взялась за текущие дела фирмы. Казалось, жизнь входила в привычное русло, и это ощущение вдохновляло. После затяжной бури ты особенно остро ощущаешь ценность покоя – особенно если в глубине души уже начал бояться, что прежняя лёгкость никогда не вернётся.

Но судьба, как часто бывает, не собиралась предоставлять передышку. Новые испытания были уже на пороге, хотя пока никто об этом не знал.

Обычный рабочий день в юридической фирме «Олимп» шёл своим чередом. В утренней суете, с переговорами по телефону, срочными письмами и тоннами бумажной работы, Элли и Айлин вместе погрузились в очередное дело. На этот раз – защита банкира, обвинённого в разглашении конфиденциальной информации о клиентах. Дело было непростое: требовалось проштудировать сотни документов, чтобы выявить, где заканчивается ошибка, а где начинается преднамеренность – если она была вообще.

Из-за огромного объёма информации подруги решили работать вместе в кабинете Элли. Айлин, не способная долго сидеть на месте, в какой-то момент встала, чтобы размяться и пополнить запас энергии – как всегда, с кофе. Прогуливаясь по комнате, она остановилась у стены, на которой висели знакомые рисунки мостов, уже ставшие постоянной частью кабинета.

– Ты хоть знаешь, в каких городах находятся эти мосты? – спросила она, не отрывая взгляда от первой картины.

– Видишь самый первый рисунок? Он находится на окраине Афин, рядом с юридической школой, где я училась, – ответила Элли с лёгкой улыбкой, вновь мысленно погружаясь в воспоминания.

– Ты не представляешь, какое это было прекрасное время – учёба в этой школе. Мы были полны надежд, уверенности. Всё казалось возможным.

– Представляю, – откликнулась Айлин, скользнув взглядом по следующему рисунку. – Я ведь тоже училась на юрфаке.

Они на мгновение замолчали. В этой простой, бытовой тишине между ними промелькнула какая-то общая ностальгия – за тем временем, когда всё ещё только начиналось.

В этот момент кто-то постучал в дверь. Не дожидаясь разрешения, в кабинет уверенно вошёл Антоний. Он держал в руках большой букет свежих цветов, а сам был одет так, словно собирался на выпускной бал: дорогой костюм, шелковый галстук, туфли, блестящие от свежей полировки. Его появление было не просто неожиданным – оно было неуместным до комичности.

Заметив в кабинете Айлин, Антоний на секунду замер, но, быстро подавив растерянность, постарался сохранить вид самоуверенного ухажёра. Его голос был вежлив, но заметно дрожал:

– Привет… Я так и не поблагодарил тебя за моё спасение от тюрьмы.

Айлин, не поднимаясь из кресла, спокойно взглянула на него поверх очков. Он продолжил:

– Я пытался дозвониться, но ты, похоже, игнорируешь мои звонки.

– Спасибо, конечно, за… – она кивнула на букет, – …цветы. Но я не работаю за «спасибо». Чек от твоего отца был куда актуальнее.

Её тон был сухим, ироничным. Антоний внутренне вздрогнул, но ещё не терял надежды.

– Я хочу пригласить тебя на ужин, – произнёс он, теперь уже глядя только на Элли.

Ответ последовал сразу и без тени колебания:

– Извини, но я не могу. Ты был моим клиентом. Между нами не может быть никаких отношений. Тебе не стоило приходить.

Слова Элли были прямыми и холодными. Антоний словно наткнулся на стену, и маска обаяния слетела с его лица за долю секунды. Его руки дрогнули, и он с раздражением швырнул букет в сторону Элли, попав ей в плечо. Бумага хрустнула, лепестки рассыпались по полу.

– Ты ещё приползёшь ко мне, – зашипел он с ненавистью. – Будешь умолять пустить тебя в мою жизнь. Запомни: твоя карьера закончилась.

– Ты угрожаешь адвокату? – спокойно, но твёрдо сказала Айлин, вставая и становясь между ним и Элли. – Любое твоё действие против неё – и ты сам окажешься под следствием. Поверь, мы знаем, как работает система. Ты будешь годами таскаться по судам, прежде чем поймёшь, с кем связался.

– Мы ещё посмотрим… кто… и где… будет проводить своё время, – зло процедил Антоний, теперь уже с безуминкой в глазах.

На шум в кабинет начали подходить сотрудники фирмы. Дверь приоткрылась, в коридоре показались обеспокоенные лица. Антоний окинул их злобным взглядом, но, почувствовав, что сцена выходит из-под контроля, резко развернулся и направился к выходу.

Уже в холле, замечая, как на него уставились десятки глаз, он остановился и, словно обращаясь ко всей фирме, громко произнёс:

– Что вы все на меня уставились?! Я могу купить всю вашу жалкую контору! И вы до конца жизни будете носить мне кофе!

Из-за двери раздался голос Айлин, в которой по-прежнему чувствовалась ледяная ирония:

– Только имей в виду, кофе у нас тут не очень.

На мгновение повисла пауза… а затем весь этаж словно взорвался смехом. Смех был громкий, настоящий, освобождающий. Это был коллективный ответ на страх, на хамство, на несправедливость.

Антоний развернулся и в ярости покинул здание, бросив за собой тяжёлую дверь.

Он ещё не знал, что один из сотрудников, по привычке снимающий внутренние курьёзы для социальных сетей, записал весь инцидент на камеру. Видео с дерзким ответом про кофе и реакцией офиса уже через пару часов окажется в топе национальных трендов.

Оскорблённый, униженный, высмеянный – Антони Арванитис начал стремительно терять контроль. Алкоголь, наркотики, бессонные ночи и растущее чувство жажды мести становились его спутниками. Но главное – весь этот вихрь эмоций сосредоточился в одном направлении. Элли.

Она, как никто другой, видела в нём то, что он всегда пытался скрыть. Тьму, которая теперь не желала оставаться в тени.

Через пару дней, ранним утром, ещё до первого сигнала будильника, тишину квартиры Элли нарушил настойчивый звонок в дверь. Несколько коротких нажатий – уверенных, служебных. Элли резко проснулась. В комнате ещё царил густой предрассветный мрак, и на секунду ей показалось, что это просто часть сна. Но звонок повторился.

С трудом поднявшись с постели, она накинула халат и подошла к двери. На пороге стояли двое мужчин в форме. Лица у них были сосредоточенные, без лишних эмоций.

– Элеанор Анжелис? – уточнил один из них.

– Да, это я… – ответила Элли, прищурившись от света в коридоре, – я… даже не уверена, что до конца проснулась.

– Прошу прощения за ранний визит, – начал второй, – но этой ночью, примерно в 2:30, рядом с вашим подъездом было совершено убийство. Мы опрашиваем всех жильцов. Нам велено начать с вас.

– С меня? Но… я живу на двенадцатом этаже. Я крепко сплю ночью, особенно под такой ливень. Вы уверены, что…

– Дело в том, что убитый – Антони Арванитис, – перебил первый полицейский. – Указан в базе как ваш недавний клиент. Поскольку не обнаружено, что он поддерживал контакты с другими жильцами дома, мы предположили, что он приехал к вам.

Элли на мгновение застыла. Пальцы чуть дрогнули. Лицо мгновенно побледнело.

– Нет, – произнесла она негромко. – Он уже не мой клиент. Мы не виделись несколько дней. Он… приходил раньше, но не в этот раз.

Она отступила на шаг, позволив им войти.

Офицеры заметили её реакцию. Им, привыкшим видеть самые разные эмоции – шок, тревогу, страх, – всё равно бросилось в глаза нечто иное: не просто испуг, а моментальная вспышка… как будто облегчения? Элли, сдержанная, собранная, всё же позволила себе долю растерянности. Однако быстро вернула самообладание. Лицо вновь стало безупречно деловым. Она знала: каждое неверное слово может иметь последствия.

Опрос занял не более десяти минут. На все вопросы – чёткие, безупречные ответы. Никаких следов визита Антони. Никаких странных звуков ночью. Никаких свидетелей. Угрюмый ливень с ночной грозой – как сцена из плохого фильма – смыл даже надежду на улики.

Другие жильцы, которых полиция опросила после, говорили, что слышали странные звуки, может быть – хлопки, похожие на выстрелы. Но из-за грома, ветра и шумящего дождя никто не придал им значения.

Одна из камер видеонаблюдения у подъезда временно не работала – скачок напряжения отключил часть системы. Улики, если и были, растворились в потоках воды.

Вскоре стало ясно: убит был не просто человек. Он был сыном министра финансов – Стефана Арванитиса. Это сразу перевело дело в особую категорию. Подозрение в политическом подтексте возникло почти мгновенно. Возможно – месть, возможно – предупреждение. Прокуратура подключилась немедленно. Прокурор Центрального округа, Василакис, который всего несколько дней назад едва не добился обвинительного приговора для того же самого Антония, теперь стоял перед куда более сложной задачей. Он был предупреждён: использовать все ресурсы. Под прицелом – каждый, кто был хоть как-то связан с погибшим.

А Элли… Элли в этот момент стояла у окна, наблюдая, как первые лучи солнца рассекают тяжёлые остатки ночной грозы. Лицо её оставалось непроницаемым. Ни скорби, ни облегчения. Только внутренняя сосредоточенность. Она знала: прошлое так просто не уходит. Даже если кажется, что всё уже закончилось.

К обеду хронология преступления была почти полностью восстановлена. Следственная группа с раннего утра перебирала видеозаписи с камер наблюдения, опрашивала жильцов и искала хоть малейшие зацепки. К середине дня появился материал, который резко сдвинул дело с мёртвой точки.

Одна из камер соседнего дома, установленная под навесом, зафиксировала момент убийства с достаточно чётким изображением. На записи видно, как в 2:18 ночи к припаркованному чёрному «Мерседесу» медленно подходит человек в длинном плаще-дождевике с капюшоном. Одежда скрывала фигуру и лицо, но не привлекала особого внимания. Он сначала присел у переднего левого колеса, будто заметил там что-то странное, затем обошёл автомобиль и постучал в окно со стороны водителя.

Антони Арванитис опустил стекло, и между ними завязался короткий разговор. Незнакомец что-то показывал рукой – на колесо, на асфальт, возможно, создавая иллюзию поломки или опасности. Спустя несколько секунд водитель открывает дверь. В тот же миг убийца достаёт пистолет и хладнокровно выпускает в него четыре пули: одна – в голову, остальные – в грудь.

Однако несмотря на точность стрельбы, действия нападавшего выдали отсутствие настоящего профессионализма. После выстрелов он не проверил, жив ли человек, не убедился в результате – просто резко развернулся и ушёл быстрым шагом в сторону соседнего квартала. Почти сразу скрылся с поля зрения камеры. Всё выглядело спонтанно, как будто он хотел просто уйти как можно скорее, опасаясь, что его могут заметить.

Криминалисты, прибывшие на место, обнаружили четыре гильзы рядом с автомобилем. Это было неожиданным: профессионалы обычно не оставляют таких улик. Экспертиза установила, что стреляли из пистолета «Беретта 92», калибр 9×19 мм. Орудие добротное, но не характерное для убийств такого уровня – чаще его используют в военных или полицейских структурах, а не киллеры. Это ещё больше усилило ощущение, что стрелок – не профессионал, а, возможно, человек, движимый личным мотивом.

Смерть наступила мгновенно: первая пуля попала в лоб, вызвав мгновенное разрушение жизненно важных центров. Остальные ранения в грудную клетку лишь подтвердили намерение добить.

Сначала казалось, что дальше убийца исчез с радаров. Но уже к вечеру одна из камер, установленная в 150 метрах от места преступления, зафиксировала фигуру, похожую на нападавшего. В 2:24 ночи он садится в синий автомобиль «Тойота» на пустой стоянке. Номер машины удалось рассмотреть: она была зарегистрирована на имя 72-летнего пенсионера Теодора Адониса, жителя пригорода. Утром этого же дня было подано заявление о её угоне.

Следствие продолжалось, но одно становилось ясно – это не было убийство по найму. Здесь действовал кто-то, для кого важен был личный счёт. Хладнокровие – да. Но не хищная уверенность наёмника. Не точность профессионала. Всё выглядело скорее как месть, замаскированная под чистую расправу.

А значит, мотив – гораздо глубже, чем просто случайная смерть.

Человек, внезапно оказавшийся в центре резонансного дела, был Теодор Адонис – профессор юриспруденции с безупречной репутацией. До выхода на пенсию он преподавал в ведущей юридической школе страны, был автором множества научных работ и считался живой легендой в профессиональных кругах. Его имя ассоциировалось с честностью, принципами и академической строгостью. Но и этого оказалось недостаточно, чтобы не попасть в поле зрения следствия.

Дело в том, что именно его автомобиль, синий седан марки Toyota, фигурировал в видеозаписи, сделанной камерой наблюдения в 2:24 ночи – всего через несколько минут после убийства Антони Арванитиса. На записи было видно, как человек в капюшоне садится за руль машины и уезжает в неизвестном направлении.

Позже в этот же день, примерно в 17:40, автомобиль был найден – на пустыре за чертой города, примерно в трёх километрах от дома профессора. Он стоял одиноко, сгоревший изнутри, но внешне почти не пострадавший. Осмотр места сразу же вызвал у следователей ряд вопросов.

Внутренности салона были частично обуглены, обивка сидений оплавлена, особенно в передней части, но сам огонь не вышел наружу. Эксперты установили, что салон был преднамеренно облит горючей смесью, скорее всего, бензином или другим доступным воспламеняющимся составом. Однако огонь не получил развития. По словам пожарных, этому способствовали плотно закрытые двери и окна автомобиля, из-за чего внутри возник дефицит кислорода, и пламя задохлось, не успев полностью уничтожить улики.

Самым примечательным среди найденного стал черный дождевик с капюшоном – тот самый, который, судя по видеозаписи, был на убийце. Он оказался одним из наиболее повреждённых элементов, что, вероятно, и было целью поджога. Впрочем, определить это точно ещё предстояло экспертам.

Под сиденьем, частично заваленный пеплом и кусками оплавленного пластика, был обнаружен мобильный телефон. На первый взгляд – обычная старая модель без внешних повреждений. Однако при попытке включения выяснилось, что устройство полностью зашифровано. Ни одно стандартное средство доступа к содержимому не сработало. Требовался эксперт по цифровой криминалистике, чтобы вскрыть защиту и извлечь возможные данные.

Но больше всего следователей насторожила логика действий злоумышленника. Он угнал автомобиль на окраине города, проехал в нём к месту убийства, совершил преступление – и вернулся обратно, практически к тому же месту, откуда начал. Сначала такая траектория казалась бессмысленной, но опытные детективы выдвинули версию: в состоянии стресса или сильного возбуждения люди часто возвращаются туда, где чувствуют себя в безопасности. Знакомые места подсознательно воспринимаются как территория контроля. Если убийца и правда действовал в одиночку, то вполне вероятно, что район, в котором он бросил и попытался уничтожить машину, был ему хорошо известен.

И именно это сделало Теодора Адониса главным подозреваемым. Возраст, профессия, статус – всё это, казалось, исключало его из перечня возможных убийц. Но наличие у него машины, зафиксированной на месте преступления, и её последующее обнаружение буквально в нескольких километрах от его дома – давало следствию повод для обоснованных подозрений.

Так профессор, всю жизнь посвятивший закону, оказался втянут в историю, где ему самому придётся доказать, что он к убийству не имеет ни малейшего отношения.

После того как профессор Теодор Адонис оказался в центре следствия, один за другим начали всплывать новые факты, явно не в его пользу. На этот раз всё касалось орудия убийства.

Полиция легко установила, что профессор с 2008 года официально владеет пистолетом марки «Беретта 92» калибра 9×19 мм. Именно из такого оружия был убит Антони Арванитис. Это совпадение, пусть даже и не исключительное, моментально укрепило подозрения в адрес профессора.

Ранним утром, через два дня после убийства, в его дверь раздался уверенный, настойчивый звонок. В доме, окутанном тишиной и утренним полумраком, этот звук прозвучал почти агрессивно. Открыв дверь, профессор увидел на пороге целую группу людей: оперативники, криминалисты, двое в штатском и человек в строгом костюме, который первым шагнул вперёд и, не теряя времени, предъявил ордер на обыск.

– Теодор Адонис? – уточнил он, хотя вопрос был скорее формальностью. – У нас есть ордер на обыск вашего дома в рамках расследования убийства Антони Арванитиса.

Хорошо знавший, как действует система, Адонис не стал возражать. Его лицо оставалось непроницаемым, но внутренняя тревога была почти осязаемой. Он лишь молча отступил, давая людям в форме доступ к своему дому. Комната за комнатой – без спешки, но с целенаправленной настойчивостью – начался обыск.

Пока одни сотрудники тщательно исследовали помещения, другой, более опытный детектив, воспользовался неофициальным моментом, чтобы провести первичный допрос. Его подход был тонким – без давления, без угроз, почти как будничная беседа. Всё, чтобы не дать подозреваемому повода потребовать адвоката раньше времени.

– Где вы были в ночь убийства? – спросил он, глядя прямо в глаза профессору.

– В это время я сплю. Как обычно, дома. – Ответ прозвучал спокойно, даже буднично, как будто речь шла о чем-то обыденном, а не о минуте, когда был застрелен сын министра.

– Кто может подтвердить ваше алиби? – продолжил детектив, внимательно следя за реакцией.

– Моя жена, – кивнул Адонис, слегка повернув голову в сторону супруги, которая всё это время сидела на диване в углу комнаты, наблюдая за происходящим с безмолвной тревогой. Её пальцы крепко сжимали подлокотник кресла, но голос, когда она заговорила, звучал уверенно:

– Да. Этой и всех других ночей мой муж был дома. Всегда.

В комнате повисла короткая пауза. Детектив перевёл взгляд обратно на профессора.

– Насколько нам известно, вы являетесь владельцем пистолета Беретта. Где он сейчас?

Адонис слегка вздохнул, словно предвидел этот вопрос.

– Сейф с оружием находится в спальне, за тумбочкой. – Он сам повёл детективов туда, открыл скрытый сейф, набрал код – и показал пустую полку внутри.

– Его тоже украли? – с лёгкой, почти насмешливой интонацией уточнил детектив. – Как и вашу машину?

– Надеюсь, что нет, – спокойно ответил профессор. – Моя жена не разрешает мне держать оружие в доме. Летом к нам приезжают внуки, и она считает, что современные дети с их смартфонами могут вскрыть любой сейф.

Он улыбнулся, но улыбка была натянутой. Детектив не улыбался в ответ. Он просто зафиксировал услышанное, сверяя с внутренними выводами.

А за его спиной продолжал шелестеть дом, в котором больше не чувствовалось академического покоя. Полицейские тщательно осматривали каждую книгу, каждый шкаф, каждый ящик – как будто среди философских трактатов и судебных кодексов мог прятаться ответ на вопрос: действительно ли уважаемый профессор мог совершить хладнокровное убийство?

– И где сейчас находится ваш пистолет? – уже без тени прежней насмешки, с явным нажимом спросил один из детективов.

Профессор на мгновение задумался, словно отыскивая в памяти нужную полку воспоминаний.

– А вы знаете… я, кажется, забыл про него, – наконец сказал он, сдержанным голосом. – Помню, что где-то в конце мая купил переносной сейф для оружия. Очень компактный, удобный. И спрятал его вместе с пистолетом в надежном месте. Но… – он сделал паузу и развёл руками, – не могу сейчас вспомнить, где именно.

В комнате повисло гнетущее молчание. Профессор продолжил:

– Но я уверен, что ваши люди обязательно его найдут. Они ведь такие дотошные.

Это заявление вызвало у детективов едва уловимый обмен взглядами. Их подозрения только усилились.

– В последнее время у меня бывают провалы в памяти. Потеря кратковременной памяти, кажется, так это называется. Я читал об этом, – добавил профессор, явно стараясь сохранить спокойствие.

– Я не врач, – ответил детектив, резко переходя на более жёсткий тон, – но точно знаю, что у вас будут очень серьёзные проблемы, если мы не найдём этот пистолет.

Профессор усмехнулся, уже почти вызывающе:

– А я тоже не врач, я юрист. Но, знаете, думаю, что скоро забуду и о вас, и о ваших абсолютно беспочвенных угрозах. В этом, как ни странно, есть один плюс в потере кратковременной памяти.

Наступила тишина. Несколько мгновений ни один из детективов не произнёс ни слова. Потом профессор спокойно добавил:

– На этом, господа, наша беседа окончена. Отныне я буду говорить только в присутствии своего адвоката.

Слова были сказаны спокойно, но в них сквозило ледяное пренебрежение. Это был вызов. И он не остался без ответа.

Детективы, которым явно не понравился тон профессора, переглянулись ещё раз. Один из них, уже без дипломатии, твёрдо произнёс:

– Профессор Адонис, вы должны пройти с нами в участок. Вас не арестовывают, но в рамках расследования убийства Антони Арванитиса вы временно ограничены в свободе передвижения, пока не будет установлено местонахождение оружия, зарегистрированного на ваше имя.

Слово «арест» в этот момент никто не произнёс – намеренно. Но по выражениям лиц и напряжённым жестам было понятно: юридически это может и не было формальным задержанием, но по факту – именно так это выглядело.

Жена профессора сжала губы и отвернулась, а сам Теодор, не теряя достоинства, поднялся с кресла и спокойно направился к выходу.

Он знал, что сейчас начинается не просто следствие – начинается игра. И игра эта будет идти по высоким ставкам.

В полицейском участке царила предельная сосредоточенность. Все доступные сотрудники были задействованы в одном деле – убийстве Антони Арванитиса, сына министра финансов. Раскрытие этого преступления стало делом государственной важности. Каждый знал: задержка или ошибка могут стоить карьеры. Но никто не ожидал, что подозреваемым окажется 72-летний профессор юриспруденции – человек с безупречной репутацией и десятилетиями педагогического стажа. Его привели в участок в наручниках, на виду у всех, и сразу же сопроводили в комнату допроса.

Шёпот пронёсся по коридорам: «Это тот самый Адонис? Профессор? Не может быть…»

Через пятнадцать минут после задержания в помещение вошёл окружной прокурор Василакис. Его лицо выражало полную серьёзность: именно он совсем недавно пытался посадить убитого – и теперь отвечал за то, чтобы найти его убийцу. Для него это дело стало личным – и политически опасным.

Комната для допросов была просторной, строго обустроенной. Мебель надёжно прикручена к полу, металлическое кольцо на столешнице для фиксации наручников, в углу – заметная камера наблюдения. Атмосфера давления и контроля. Профессора усадили за стол. Его руки, закованные в наручники, лежали спокойно, как будто он ожидал этот момент.

– Мистер Адонис, вы понимаете, в чём вас обвиняют? – задал вопрос Василакис, пытаясь начать с «неформального» подхода.

Профессор не сразу ответил. Он выпрямился, поднял брови и спокойно произнёс:

– Я предпочитаю, чтобы ко мне обращались «профессор». Не зря же я посвятил всю жизнь, чтобы заслужить эту степень.

Он говорил с достоинством, как человек, оказавшийся в неприятной, но не унизительной для него ситуации.

– Я не собираюсь вести с вами беседу без адвоката. Но, раз уж вы задали вопрос – отвечу. Нет, я не понимаю, в чём меня обвиняют. И не понимаю, как полиция может работать настолько непрофессионально.

– Зачем вам адвокат? Вы же сами великолепный юрист, – попытался пробить лед Василакис, рассчитывая выиграть немного времени до приезда защитника.

– Я уже давно не практикую, – отрезал Адонис. – И не собираюсь защищать даже самого себя. Много лет я обучал других, и всё лучшее, что знал, передал им. Адвоката я уже вызвал. Это один из моих бывших студентов. Посмотрим… – профессор позволил себе лёгкую улыбку, – был ли я хорошим учителем.

Он говорил так, будто это был не допрос по делу об убийстве, а обычная проверка экзаменационной работы.

– Полагаю, нам остаётся только ждать вашего адвоката, – сухо сказал прокурор, поглядывая на часы.

– Скажите спасибо этим двоим, – спокойно заметил профессор, кивнув в сторону детективов, сидящих по углам комнаты. – Если бы не их поспешные угрозы, я, быть может, был бы более склонен к сотрудничеству.

Один из детективов сжал челюсть, другой отвернулся к стене, стараясь не показывать раздражения. Профессор же продолжал сидеть спокойно, будто именно он контролирует всю ситуацию.

В комнате вновь повисло напряжённое молчание. Игра только начиналась.

Разбивая на куски напряжённую тишину, дверь комнаты допроса с резким скрипом распахнулась. Внутрь вошла молодая женщина с прямой спиной, уверенным взглядом и лёгкой ухмылкой – всё в ней выдавало профессионала, который знает себе цену и не боится обстановки. Адвокат, но не просто адвокат. Элеанор Анжелис.

Окружной прокурор Василакис, сидевший напротив профессора, едва заметно изменился в лице. Для тех, кто знал его близко, это мельчайшее изменение – лёгкое напряжение губ, едва уловимое моргание – означало: он удивлён. И даже, возможно, слегка обеспокоен.

Элли и Василакиса связывало недавнее громкое судебное дело. Она была той самой женщиной, которая разрушила его линию обвинения в процессе против Антони Арванитиса. Теперь, словно насмешка судьбы, она вновь оказалась напротив него – только в роли защитника профессора, преподавателя той самой юридической школы, в которой Элли когда-то училась.

Прокурор и двое детективов почти одновременно обменялись взглядами: им стало ясно, что Элеонор Анжелис не просто назначенный адвокат. Это было личное. Это была связь учителя и ученицы, которой предстоит вновь бросить вызов системе.

– А вот и мой адвокат, Элеонор Анжелис, – сдержанно, но с тенью иронии в голосе произнёс профессор. – Хотя, полагаю, вы все прекрасно её знаете.

Элли кивнула, молча раскладывая на столе папку с документами. Несмотря на хрупкую фигуру, в её действиях чувствовалась почти военная чёткость и полное отсутствие страха. Она быстро окинула взглядом комнату, словно оценивая позиции, после чего уселась рядом с профессором.

– Так непривычно сидеть рядом с вами, – сказала она, не отрывая взгляда от прокурора, но с лёгкой полуулыбкой, обращённой к профессору. – Формат нашей встречи, где я сидела напротив, был для меня, признаюсь, более приятен, чем сейчас.

На секунду её лицо стало мягче. Затем, повернув голову к профессору, она добавила чуть тише, с теплотой:

– Хотя, полагаю, вам тоже те встречи нравились больше?

Профессор лишь усмехнулся, скрестив руки на столе. Василакис почувствовал, что в этой комнате только что изменился расклад. И теперь перевес, похоже, не на его стороне.

– Встреча есть встреча, – с лёгкой улыбкой сказал профессор. – Я очень рад видеть тебя, Элли. Там, где ты теперь – я всегда знал, что однажды ты туда придёшь.

– Ваш ход, моя королева, – добавил он, жестом уступая Элли инициативу.

– Элеанор Анжелис. Защита прибыла, – чётко представилась она. – А также… готова к работе.

Затем, повернувшись к прокурору, она уверенно произнесла:

– Господин Василакис, не могли бы вы разъяснить, по какой причине мой клиент находится в этом помещении? – Это был её первый вопрос. Сформулированный безупречно и с намеренной прямотой.

– Всё просто, – сухо ответил прокурор. – Ваш клиент подозревается в убийстве.

Он говорил с таким видом, будто на его столе лежат тысяча улик, каждая из которых доказывает вину Адониса. Голос его был холоден, жёсток, как будто он уже вынес приговор. Элли выждала паузу, позволив словам прокурора повиснуть в воздухе, прежде чем ответить. Она знала: такие моменты нельзя глотать – ими надо управлять.

– Это серьёзное обвинение. А доказательства? – её голос не дрогнул. Напротив, в нём прозвучала едва заметная ирония.

– Машина и пистолет вашего клиента – последние участники этой ночи, – отрезал Василакис, не вдаваясь в детали, словно сам этот факт был самодостаточным.

Элли, не теряя спокойствия, раскрыла папку с материалами и, бегло просматривая документы, заговорила:

Она подняла глаза на прокурора.

– Покажите мне заключение экспертизы, где сказано, что убийство было совершено именно из оружия моего клиента. Или хотя бы – что это оружие действительно использовалось в преступлении. У вас его даже нет.

Прокурор промолчал.

– Когда вы всё же найдёте этот пистолет, тогда, быть может, эксперт и сможет сказать своё слово. Но сейчас – у вас ничего нет. Лишь предположения. А этого недостаточно для содержания человека под стражей.

С каждым её словом тон становился всё строже.

– Если у вас нет других обоснованных вопросов, я вынуждена покинуть это помещение вместе с моим клиентом.

Её голос прозвучал как финальный аккорд. Чётко, решительно и с безупречной уверенностью человека, который знает: за правдой – сила.

– Не так быстро, – вмешался прокурор, сдерживая нетерпение. – Слишком много совпадений – и с машиной, и с пистолетом. Скоро наши эксперты расшифруют содержимое телефона вашего клиента. Тогда появится ещё больше вопросов. Я уверен в этом.

– Я не намерен отпускать подозреваемого, – добавил он твёрдо, словно отстаивая последний оплот обвинения.

Профессор, не теряя самообладания, спокойно ответил:

– Много лет назад я присутствовал на одном судебном процессе, где орудием убийства был тот же пистолет – «Беретта-92». Тогда молодой адвокат привёл данные, что на 2005 год в Греции было зарегистрировано 3 435 владельцев подобных пистолетов.

Он сделал паузу и, спокойно глядя в глаза прокурору, продолжил:

– Я не знаю, насколько велик ваш участок, но предполагаю, что держать под стражей 3 434 других владельцев такой же «Беретты» вы не собираетесь. Аналогично и с владельцами похожих автомобилей – статистику вы знаете не хуже меня.

Профессор говорил с таким спокойствием и уверенностью, что в этом голосе слышалось не просто знание, а полное владение ситуацией.

Прокурор внимательно посмотрел на профессора и, слегка меняя тон, сказал:

– Странно… смотрю на вас и не вижу старика с потерей памяти. Скорее – человека, который всё контролирует.

Он сделал паузу и добавил с лёгкой иронией:

– Надеюсь, у вас нет чёрного дождевика с капюшоном? Не удивлюсь, если и тут найдётся какое-то невероятное совпадение.

Профессор улыбнулся и, не теряя достоинства, ответил с игривой невозмутимостью:

– Допустим, убийство сына министра совершено кухонным ножом. Вы тогда арестуете всех домохозяек страны? Или только тех, кто умеет им пользоваться?

В воздухе повисла напряжённая тишина – словно эти слова вывернули суть дела наизнанку, заставив всех присутствующих задуматься. Но истинным лицом этих слов, был юмор профессора, и его нежелания воспринимать своих оппонентов всерьез.

– Если надо, я арестую всех, кто хоть немного будет препятствовать расследованию, – с лёгкой долей иронии заявил прокурор, стараясь показать свою власть.

– Тогда начните с этих двух некомпетентных детективов, – не менее остроумно парировал профессор. – Их непрофессионализм серьезно мешает расследованию. Но вы можете арестовать и самого себя за особый ум – это тоже не поспособствует делу.

Прокурор улыбнулся, но не уступал:

– С великим удовольствием воспользуюсь правом задержать вас на 24 часа. Говорят, за решёткой мысли становятся яснее. Может, вы уже там вспомните где ваш пистолет?

Профессор лишь загадочно улыбнулся и добавил:

– Вы не подскажете, который час? Совсем потерял счёт времени.

– Почти двенадцать, – ответил один из детективов.

– Я хотел бы позвонить, – сказал профессор. – Надеюсь, в нашей стране право на телефонный звонок ещё никто не отменял?

От шутки про ночь в тюрьме профессору вдруг стало смешно – он вспомнил кое-какие истории. После этого его проводили в специальную комнату для звонков.

Через несколько минут профессор вернулся, но никто, даже Элли, не знал, кому он звонил. Примерно через пять минут один из детективов сообщил, что к участку прибыл некий человек, утверждающий, что у него есть пистолет профессора Адониса.

Как выяснилось, это был бывший коллега и близкий друг профессора, который привёз сейф – тот самый, в котором профессор хранил пистолет.

Детектив вошёл в комнату с сейфом и поставил его перед профессором:

– Полагаю, вы узнаете этот сейф, – сказал он. – Надеюсь, код не забыли?

Профессор рассмеялся:

– Я бы мог забыть, но на сегодня у меня другие планы.

Он ввёл нужную комбинацию, открыл сейф и достал пистолет «Беретта».

– Все ваши необоснованные домыслы и абсурдные обвинения улетучились вместе с открытием этой коробки, – протянул он сейф прокурору, сидящему напротив. – Жаль, что не могу запереть в этом сейфе всё, что сегодня услышал от вас.

Началась баллистическая экспертиза. Проверялись отпечатки на оружии и другие улики – в надежде найти нужное совпадение и доказать причастность профессора. Прокурор не желал терять ни секунды и торопил своих подчинённых.

Уже через пятнадцать минут к двери комнаты допроса подошёл молодой сотрудник полиции. Он не решался войти и ещё больше не хотел просить прокурора выйти. Словно выдавая своим напряжённым лицом плохие новости, он застыл в полуоткрытой двери.

– Ты что там стоишь? – накричал на него прокурор, который и без того был на пределе.

– Извините, господин прокурор, я принес отчёт, – наконец произнёс молодой полицейский.

Удивлённый столь быстрой экспертизой, прокурор всё ещё говорил с повышенным тоном, но уже менее агрессивным:

– Положи отчёт на стол.

Сотрудник осторожно поставил папку с документами перед прокурором.

На первой странице отчёта значилось подтверждение: серийный номер пистолета совпадает с номером, зарегистрированным за профессором Адонисом.

Но это была лишь часть истории.

В отчёте также говорилось, что пули, найденные на месте преступления и изначально идентифицированные как выпущенные из данного пистолета, по результатам тщательной баллистической экспертизы оказались несвязанными с этим оружием.

Фактически, полицейские эксперты подтвердили, что из пистолета профессора никогда не стреляли.

Это в корне разрушало теорию о причастности профессора к убийству.

Прочитав всё необходимое для вердикта о невиновности профессора, прокурор всё ещё пристально перелистывал страницы отчёта, или, скорее, делал вид, чтобы не дать присутствующим заподозрить, что один немаловажный факт в этом документе заставит его снять все обвинения с профессора.

Элли, слегка обеспокоенная событиями последних дней, напряжённо наблюдала за прокурором, и его тщательно затянутое чтение лишь усиливало её тревогу.

Заметив её волнение, профессор с лёгкой улыбкой сказал:

– Не волнуйся, Элеанор. Как только наш прокурор «выучит домашнее задание», мы отсюда уйдём.

Он прекрасно понимал, что ключ к освобождению – в том факте, что из его пистолета никогда не стреляли.

Осознав, что его небольшой блеф раскрыт, прокурор, не выдержав напряжения, резко швырнул отчёт в сторону двери, задел при этом одного из детективов.

– Вы свободны, – скомандовал он, поднимаясь со стула, но так и не посмотрев профессору в глаза. Под нос он пробормотал что-то невнятное и покинул комнату.

Профессор быстро поднялся и направился к выходу, но перед уходом не забыл вежливо попрощаться с детективами:

– Если мы ещё раз встретимся, для меня это будет как первая встреча.

Это был изящный намёк: что встреча с ними для него никак не запомнится, и что он быстро забудет про них как и обещал.

Детективы переглянулись и молча проводили взглядом профессора и Элли, словно говоря им, что теперь им самим предстоит найти путь наружу.

Выйдя из полицейского участка, прямо у двери их уже ждал Манс. Встреча с ним сильно удивила Элли, тогда как профессор, напротив, остался спокойным и невозмутимым. Он снова спросил:

– Который час, Элли?

– Тринадцать… тринадцать ноль семь, – ответила она, виновато улыбаясь Мансу.

Профессор слегка улыбнулся и, прежде чем заговорить, бросил:

– Они хотели посадить меня на двадцать пять лет. Ничего страшного, что ты ждал меня семь лишних минут.

Манс сначала посмотрел на Элли, буднично, тоже скрывая свое удивление. Его взгляд быстро скользнул к профессору. – Но это только в том случае, если из этих двадцати пяти лет, двадцать они будут держать ваш труп в тюремной камере.

Подкалывая профессора тем, что ему не так уж много осталось жить, ввиду преклонного возраста.

Такой формат общения был привычен профессору и Мансу. Он был, пожалуй, единственным из его учеников, кто заслужил право разговаривать с учителем на равных и с подобной степенью доверия.

Элли, которая почти не вникала в их разговор, с трудом скрывала радость от неожиданной встречи с Мансом – она не видела его почти десять лет. Понимая, что молчание только усилит выдаваемые эмоции, она решилась первой заговорить:

– Не ожидала тебя здесь увидеть… Что ты тут делаешь?

От нахлынувших воспоминаний её большие голубые глаза словно заискрились изнутри. Несмотря на все усилия сдержаться, дрожащий голос выдавал гораздо больше, чем тысячи слов, которые она могла бы сказать.

Он кивнул в сторону профессора и сказал:

– Он позвонил, велел забрать его из участка ровно в тринадцать часов. Не знал, что ты будешь здесь. Рад тебя видеть.

Манс, несмотря на то, что мастерски скрывал свои эмоции, умело заставил себя говорить словами то, что не мог открыто показать.

– Поговорим за обедом. У меня забронирован столик в ресторане на 13:30.

Профессор кивнул, поторопив их:

– Поторопитесь.

Он сел в машину Манса и стал ждать их.

Добравшись вовремя до ресторана, Элли и Манс, у которых по дороге накопилось множество вопросов к профессору, едва усевшись за стол, одновременно заговорили, перебивая друг друга. Это вызвало лёгкую улыбку на их лицах – до этого момента они явно избегали встреч взглядов. А когда, в этот момент их взгляды невольно встретились, и на долю секунды словно пронёсся невысказанный океан слов.

– Давай ты, – неловко прервал паузу Манс, показывая рукой на профессора, давая понять, что первый вопрос может задать Элли.

– Профессор, кому вы звонили из тюрьмы? Как и кто забронировал столик? И когда вы сказали Мансу приехать за вами? – Три вопроса сразу задала Элли, чтобы не дожидаться своей очереди на следующую попытку.

– Вчера ночью я узнал от старого друга, что убийство Антони Арванитиса было совершено из пистолета Беретта. Тогда я отнес свой пистолет вместе с небольшим сейфом к бывшему коллеге и попросил его привезти оружие в участок.

– Время сообщить – моя жена. Утром, когда полицейские обыскивали мой дом, я попросил жену забронировать столик в ресторане на троих и позвонить коллеге, чтобы он ровно в двенадцать принес пистолет в участок. И выглядело это так, будто жена вспомнила, что я отнес оружие именно к нему. После чего она позвонила, и оружие нашли.

– Из тюрьмы я позвонил Мансу, чтобы он забрал меня в тринадцать ноль ноль, потому что знал, что экспертиза не займет много времени.

Профессор рассказал всё это неожиданно быстро, четко и с улыбкой, словно много дней репетировал эту речь.

– А зачем было всё так усложнять? Почему вы не предоставили пистолет сразу? – не удержалась Элли и задала следующий вопрос, увлеченная ответами профессора.

– Кто-то решил меня подставить, и я решил, что лучше всего найти дополнительную информацию в самом участке, поскольку они обязаны предоставить некоторые материалы дела моему адвокату. Еще мне очень скучно на пенсии, так я решил немного развлечься, – ответил профессор с легкой иронией.

Манс, внимательно слушавший разговор, не мог не задать свой вопрос:

– Я понимаю, зачем вам Элли. Она хороший адвокат, и вы можете ей доверять. Но какое место занимаю я в этой многоходовочке?

Профессор слегка улыбнулся и продолжил, уже чуть более задумчиво:

– Просто столик был на троих. И ещё, я хотел пригласить тебя на партию в шахматы. Наша последняя партия оставила неприятный осадок и кучу вопросов. Я настроен на реванш.

Его голос прозвучал слегка грязновато, словно он специально подчеркивал вызов, обращенный к Мансу.

– Наша последняя партия… – перебил Манс, с едва заметной усмешкой, – было это много месяцев назад. Если бы я мог предположить, что это вас так сильно затянет, то мог бы и поддаться вам.

Его слова наглядно демонстрировали уверенность и превосходство в этой игре, оставляя в воздухе тонкий вызов и желание доказать своё мастерство. Элли слушала, чувствуя, как постепенно раскрывается глубина и сложность отношений между этими людьми, и как важна каждая их роль в происходящем.

– Поддаться, – улыбаясь, повторил слова Манса профессор, – что заставило уверенного в себе Манса резко измениться в лице и быстро сменить тему разговора, словно побоялся раскрыть какую-то важную тайну, связанную с шахматной партией.

– Как твои дела? Карьера? Я слышал, у тебя недавно было громкое дело. – переключившись на Элли, спросил Манс.

– От таких громких дел… скоро оглохну, – ответила она, намекая, что большое внимание к делу вовсе не всегда означает его успешность.

– Тогда тебе надо в мою сферу деятельности, – улыбнулся Манс. – Чем громче дело, тем меньше внимания к юристам.

– Напомни мне, где эта твоя деятельность разворачивается? – заинтересовалась Элли.

– По всему миру, – спокойно ответил Манс. – Я просто юридический консультант крупных фирм. Чем успешнее они, тем выше мой гонорар.

В разгар разговора телефон Элли неожиданно зазвонил. Она уже собрался отключить звонок, чтобы не прерывать теплое общение со старыми друзьями, как увидела, что звонок от директора фирмы – мистера Галаниса. Это был звонок, который всегда был важным.

Поговорив по телефону пару минут, Элли повернулась к профессору и Мансу.

– Профессор, меня вызывает мой шеф и просит, чтобы вы тоже приехали в офис. Там кое-кто хочет с нами обоими поговорить, – сообщила она, слегка настороженно глядя на собеседников.

Слова повисли в воздухе, придавая их встрече новый оттенок важности и интриги.

– Сегодня я уже слишком много разговаривал с разными людьми. Хоть мне это и начинает надоедать, но любопытство всё ещё не отпускает, – ответил профессор Элли, слегка улыбаясь и отставляя тарелку в сторону.

Обед был закончен довольно быстро, и компания вскоре собралась в адвокатской фирме «Олимп». Машина была только у Манса, поэтому он взял на себя роль водителя.

Добравшись до здания, Элли словно ожила – она быстро рванулась к своему кабинету, будто забыв на время о своих попутчиках. Однако через несколько шагов остановилась, взглянула на друзей и, собравшись с мыслями, чуть замедлила шаг, показывая рукой дорогу, чтобы они последовали за ней.

В просторном и светлом холле «Олимпа» их сразу же встретила Айлин. Увидев незнакомцев рядом с Элли, она автоматически решила, что это её новые клиенты. Элли, не отвлекаясь от своих мыслей, обратилась к подруге первой.

– Айлин, отведи его в мой кабинет и подожди нас там, – сказала Элли, кивнув в сторону Манса. Её голос звучал уверенно, но в нем проглядывало лёгкое напряжение.

Сама же она вместе с профессором направилась в кабинет мистера Галаниса, где уже собралась небольшая группа мужчин. В воздухе висела атмосфера ожидания – предстоящий разговор обещал быть важным и, возможно, переломным.

Кабинет Элли находился немного дальше, и Айлин быстро доставила гостя, как ей было велено. Зайдя внутрь, Манс сразу же обратил внимание на необычные рисунки, развешанные по стенам кабинета. Они были словно маленькие окна в другой мир – яркие, необычные, с неповторимой энергетикой. Подойдя ближе, он внимательно рассматривал каждый из них, словно оказался в картинной галерее Лура.

– Не обращай внимания на странности Элли, – с улыбкой начала Айлин, пытаясь разрядить атмосферу. – Она вешает эти рисунки так, будто их писал сам Микеланджело. Получает их от какого-то, как я думаю, ненормального поклонника. А я всегда шучу – лучше бы он ей шоколадку прислал.

Айлин слегка рассмеялась, а Манс, глядя на рисунки, не мог скрыть чувства восхищения и лёгкого удивления.

– Люди искусства всегда странные, – ответил он, улыбаясь в ответ. – Хотел бы я научиться этому, но среди всех моих талантов этот никак не проявился.

– А вы, мистер талантливый, новый клиент Элли? – поинтересовалась Айлин, внимательно глядя на гостя.

– Нет, надеюсь, никогда не буду, – спокойно ответил Манс с лёгкой иронией. – Если твой адвокат сидит без дела, значит, он хороший адвокат.

Он повернулся к Айлин, протянул ей руку и, посмотрев прямо в глаза, добавил:

– Я старый друг. Манс Миллер. Очень приятно познакомиться.

Пару секунд Айлин замерла, словно оцепенев, под необыкновенно пронзительным взглядом Манса. В его глазах читалось нечто большее – природный дар тонко анализировать людей, опыт и уверенность, которые давала ему профессия. Этот взгляд не просто смотрел – он словно проникал в душу, оценивая, прислушивался и одновременно умел расположить к себе.

Айлин, протягивая руку, ощутила, как внутри неё нарастает напряжение, но она собрала себя и усилила в голосе всего одно слово – «приятно». Затем, с заметным усилием, добавила:

– Я подруга Элли, но честно говоря, никогда не слышала о вас.

В её голове мелькали мысли – кто этот человек, как он оказался рядом с Элли, и почему он так спокойно и уверенно смотрит прямо сквозь неё. Она чувствовала лёгкий трепет и одновременно уважение, смешанное с любопытством.

Манс не спешил отвечать сразу. Всё так же внимательно рассматривая рисунки на стенах кабинета, он тихо произнёс:

– Мы с Элли видимся редко, реже, чем хотелось бы.

Он слегка наклонился и аккуратно поменял местами пару рисунков, улыбаясь с лёгкой насмешкой.

– Вот так будет лучше, – добавил он, глядя на Айлин. – Кажется, теперь композиция стала гармоничнее.

Айлин наблюдала за его спокойными, размеренными движениями и не могла отделаться от чувства, что перед ней – человек, который знает гораздо больше, чем говорит. В его взгляде была и загадка, и уверенность, и некая внутренняя сила, которая без слов заставляла уважать и одновременно испытывать лёгкое волнение.

В кабинете мистера Галаниса обстановка была совершенно иной – гораздо более серьёзной и напряжённой. Как только Элли с профессором вошли, их сразу представили.

– Это Профессор Адонис и Элеанор Анжелис, – сказал Зевс с уважением, – Адриен Вутер, заместитель директора Интерпола.

Затем он представил стоящего рядом второго человека:

– А это агент Прага.

Взглянув на этих представителей международных служб, Элли и профессор сразу поняли, что речь идёт о деле, выходящем далеко за рамки обычного. Секретность, присутствие сотрудников Интерпола – всё это говорило о масштабах и серьёзности происходящего. Но какую именно роль им отведена, оставалось загадкой.

Любопытство взяло верх.

– Агент Прага – он не удержался и обратился профессор с вопросом. Однако прежде чем тот успел ответить, слово взял Вутер:

– Данная секретность – не просто формальность. Она помогает нам сохранить расследование в тайне и облегчает процесс ознакомления с его деталями.

В его голосе чувствовалась твёрдость и весомость, подчеркнувшая важность момента.

– Я пригласил вас сюда, чтобы предложить сотрудничество в поимке серийного убийцы, который недавно появился в вашем городе. Мы считаем, что вы двое – очень ценные кадры, особенно учитывая последние события, связанные с вами обоими.

Элли, как и профессор, внимательно смотрела на Вутера, не скрывая своего недоумения:

– Какими событиями именно? – спросила она, пытаясь понять, о чём идёт речь.

– Прежде чем перейти к деталям, – прервал их Вутер, – в целях безопасности прошу вас подписать документ о неразглашении всего, что касается этого дела. Любая утечка может серьёзно помешать расследованию.

Профессор, не раздумывая, ответил с лёгкой иронией:

– Я рискнул – всё равно на пенсии стало скучно.

Он подписал необходимые бумаги, а Элли, хоть и испытывала внутренние сомнения. Её адвокатская натура подсказывала, что сотрудничество с Интерполом в деле, где потенциальным обвиняемым может стать её клиент, может обернуться проблемами. Но в конце концов, любопытство взяло верх, и она тоже поставила подпись.

В этот момент атмосфера в комнате стала особенно напряжённой – всё казалось пропитанным серьёзностью, тайной и ощущением, что начался этап, от которого многое будет зависеть.

После того как Элли и профессор подписали документы о неразглашении, Адриен Вутер поднялся со своего места и, уже более официальным тоном, произнёс:

– Дальнейшие обсуждения будут проходить без присутствия мистера Галаниса.

Зевс, не проявив ни удивления, ни возмущения, кивнул – он явно знал, что так и будет.

– На сегодня это всё, – продолжил Вутер. – Завтра прибудет остальная команда. Мы свяжемся с вами и введём в курс дела.

С этими словами он попрощался и, не теряя ни секунды, вместе с агентом Прагой покинул офис, оставив после себя ощущение предстоящих событий, масштаб которых они пока не могли до конца осознать.

Зевс задержался на секунду, обвёл взглядом Элли и профессора, затем произнёс сдержанно, но с явным предупреждением в голосе:

– Я бы поговорил с вами об этом деле, но, поскольку лично видел, как вы подписали документы о неразглашении, не стану даже затрагивать тему. И вам настоятельно рекомендую поступить так же. Любая утечка – это серьёзные последствия.

Он произнёс это спокойно, почти с отеческой интонацией, но в его взгляде читалась безапелляционность.

Профессор, выглядевший уставшим после длинного, насыщенного дня, тяжело поднялся с кресла, потянувшись.

– Думаю, мне пора домой. Элли, позови, пожалуйста, Манса. Сегодня он у нас шофёр, – сказал он, устало усмехнувшись.

Элли молча кивнула и направилась к своему кабинету. Открыв дверь, она увидела, что Манс всё ещё находился внутри – он стоял у стены и с явным интересом рассматривал рисунки. Айлин, по всей видимости, давала ему небольшую экскурсию по «галерее Элли».

Когда Элли вошла, Манс обернулся, и их взгляды встретились. Мгновение – и оба невольно улыбнулись. Только теперь они не пытались скрывать своих чувств.

– Хорошая коллекция, – сказал Манс с той самой своей, немного всезнающей, немного дразнящей улыбкой.

– От хороших друзей, – ответила Элли, улыбнувшись в ответ и машинально пытаясь скрыть эту улыбку от Айлин, как будто не хотела, чтобы кто-то ещё увидел, насколько ей приятно.

– Не знал, что они тебе так нравятся.

– Ты и не мог знать, – тихо ответила Элли, – но я очень благодарна, что ты помнишь.

Манс отошёл немного назад, чтобы охватить взглядом всю композицию на стене. На мгновение он будто отдалился и от этого момента, и от времени – но затем вернулся.

– Я согласен забыть многое… но только не этот день, – тихо произнёс он. – Я должен уехать через неделю. Ты не против встретиться ещё раз? Просто вспомнить этот и другие хорошие дни. Те, о которых мы почему-то перестали вспоминать.

Элли опустила взгляд, но не прятала улыбки.

– Кто же от такого откажется? Конечно, согласна.

Затем она добавила с лёгкой, почти детской насмешкой:

– А пока тебя ждёт профессор. Не заставляй человека, которому, по твоим словам, и жить-то осталось недолго.

Они оба рассмеялись – легко, искренне, как в те времена, когда всё было проще. Но в воздухе уже витало ощущение, что все может закончится, как в прошлый раз…

– Это было бы особенно жестоко, – спокойно заметил Манс в ответ на один из последних комментариев. Затем, повернувшись к Айлин, бросил с лёгкой иронией:

– Было приятно познакомиться с меня, шоколадка.

Айлин растерялась. На секунду её взгляд стал абсолютно непонимающим, но уже через мгновение она покраснела, осознав, что это – ответ на её собственные слова о "ненормальном поклоннике, который мог бы лучше прислать шоколадку". Однако, быстро взяв себя в руки, она собралась:

– Я предпочитаю горький, – ответила она, подняв подбородок с игривой серьёзностью.

Когда Манс покинул кабинет, оставив за собой лёгкое напряжение и, одновременно, атмосферу чего-то необычно личного, Айлин больше не смогла сдерживаться. Смех вырвался сам собой – сначала тихий, сдавленный, но уже через несколько секунд он стал неудержимым. Она засмеялась так искренне, что на глаза навернулись слёзы.

– Я вижу, знакомство с Мансом прошло удачно, – с лёгкой улыбкой заметила Элли, наблюдая за подругой, но явно не понимая причины такой бурной реакции.

– Ужасно, ужасно! Какая же я дура, – сквозь смех проговорила Айлин, вытирая глаза.

– Я не знала, что осознание своих умственных проблем может приносить столько радости. Это вдохновляет, – не осталась в долгу Элли. – Первый шаг принятия прошёл необычайно безболезненно.

Айлин рассмеялась ещё сильнее.

– Это ты виновата! Почему ты никогда не говорила, от кого эти рисунки?! – упрекнула она подругу, всё ещё смеясь. – Я же называла его каким-то ненормальным поклонником! А теперь… теперь я понимаю, почему каждый раз, когда ты получала от него посылку, у тебя было это лицо…

Она замолчала, потом вдруг резко ткнула пальцем в лицо Элли:

– Вот-вот! Точно такое же, как сейчас.

Элли попыталась сохранить невозмутимость, но уголки её губ дрогнули. Они обе замолчали на мгновение, а затем, как это бывает у близких друзей, снова рассмеялись – теперь уже вместе.

– Пожалуй, я воспользуюсь Пятой поправкой и отказываюсь свидетельствовать против себя, – с деланным спокойствием ответила Элли, поправляя волосы и слегка отводя взгляд. – Юридическое право, о котором, между прочим, нам обеим хорошо известно.

Айлин подняла брови, но не стала настаивать. Этот ответ был знаком – дальше расспрашивать бесполезно.

– Загадочный, симпатичный… – пробормотала она, подойдя ближе к двери, за которой только что исчез Манс. – И умеет делать из простых вещей что-то необычное и запоминающееся. – Айлин выглянула в коридор, словно надеялась еще раз мельком его увидеть, но тот уже успел скрыться из виду.

Элли стояла у окна, глядя на улицу. В её взгляде читалась сдержанная эмоция – как будто она не просто смотрела, а ждала, когда Манс покажется внизу, уходящий, удаляющийся, исчезающий. Она склонила голову и, уже тише, с искренностью в голосе, произнесла:

– Не повторяй мои ошибки. И постарайся… сильно его не запоминать.

– Но этот неловкий момент будет очень трудно забыть, – всё ещё посмеиваясь, проговорила Айлин, не отрывая глаз от подруги.

Обе замолчали. В кабинете снова стало тихо. Сцена, казалось, завершилась – но у каждой из них внутри осталось ощущение, что что-то только начинается.

По дороге к дому профессора в машине царила полупрозрачная тишина – не гнетущая, но будто оставляющая место для размышлений. Манс сидел за рулем, задумчиво глядя на светофор, когда автомобиль остановился на перекрёстке. Красный свет мигнул в его глазах, и он тихо произнёс, не поворачивая головы:

– Несмотря на то, что мне никогда не нравилось, когда вы пытались нас сводить… – Он сделал паузу, будто пробуя вкус слов на языке. – Я рад, что вы это сделали. Сегодня. Я рад, что увидел её.

Профессор перевёл на него взгляд – с тем вниманием, в котором никогда не было давления. Его голос прозвучал легко, как всегда, с оттенком дружеской иронии, но в нём чувствовалось нечто глубже – опыт, обернувшийся мягкой заботой:

– Иногда взрослый лучше знает, что нужно молодым. Хотя в твоём случае… – он криво усмехнулся, – я всегда знал, что лучше для тебя.

Манс хмыкнул, качнув головой. В голосе прозвучал лёгкий протест, обёрнутый в дружелюбие:

– Хорошо, что ехать недалеко. Не хотелось бы слушать очередную лекцию на эту тему.

– А жаль, – весело возразил профессор. – Из всех моих лекций эта была бы самой короткой. Всего одно предложение: не будь упрямцем, когда дело касается сердца.

Манс покачал головой, но не возразил. Он смотрел в окно, а в отражении стекла будто на мгновение мелькнул образ – её образ.

Когда машина мягко остановилась у дома, профессор открыл дверцу, не спеша выбираясь наружу. Он уже хотел захлопнуть её, как вдруг Манс, облокотившись на руль, наклонился чуть ближе и, прищурившись, сказал с притворной серьёзностью, в которой легко угадывался знакомый профессорский тон, только теперь – в исполнении ученика:

– Не обольщайтесь, профессор. Я ещё вернусь. И на этот раз – обыграю вас всухую. Без пощады. Впрочем как всегда.

Он сказал это с полуулыбкой, в которой слышалось больше тёплой задиристости, чем угрозы, и чуть дернул подбородком, словно бросал вызов.

Профессор остановился, опёрся на дверцу и с хитрым прищуром посмотрел на него сверху вниз:

– Вот теперь ты говоришь, как настоящий ученик, который перерос учителя. Придётся освежить свою защиту Каро-Канн.

– Освежите что угодно. А мат – неизбежен, – усмехнулся Манс, и, не дожидаясь ответа, включил передачу.

Профессор лишь покачал головой, глядя ему вслед. Машина плавно скрылась за поворотом, а воздух на мгновение задержал в себе лёгкое напряжение – не угрозы, нет, – предвкушения. Их следующей партии.

На следующее утро, около девяти, домашний телефон профессора зазвонил с неожиданной прямотой, нарушив привычную тишину его кухни. Голос на том конце провода прозвучал странно – слишком молодой для такого звонка. Почти детский, но с неуверенной попыткой подражать взрослому официальному тону:

– Профессор, вам необходимо явиться в здание по адресу… рядом со зданием окружного суда. К десяти. Это важно. Я сотрудник Интерпола.

Профессор на мгновение замер, прижав трубку плечом. Он хотел задать вопрос, но юноша уже положил трубку. Некоторое время профессор сидел неподвижно, глядя в окно. Потом, приподняв бровь, пробормотал:

– Интерпол… с голосом как у студента первого курса. Что ж, времена меняются.

В 10:20 он уже поднимался по лестнице двухэтажного здания, фасад которого хорошо знал – он читал здесь лекции ещё в начале 2000-х. Теперь же его вызвали сюда как фигуру в расследовании. Не впервые, но каждый раз это казалось новым.

Открыв дверь на втором этаже, он вошёл в просторный кабинет. Свет был рассеянным, окна завешены. Вдоль стены рядом друг с другом стояли три доски – не те, на которых пишут мелом, а специальные стенды, на которые крепятся документы и фотографии. На них были развешаны улики – фотографии предметов, фрагменты отпечатков, наброски. Но больше всего бросались в глаза отдельные кусочки карт городов – с отметками, линиями, стикерами, словно кто-то собирал головоломку из сотен перемешанных деталей.

– Вы опоздали, профессор, – раздался голос от окна. – Но всё же… добро пожаловать. Здесь уже всё готово, чтобы ввести вас в курс дела.

Это был Вутер. Голос у него был мягкий, но стоял он в строгой позе, привычной для человека его статуса. Профессор с лёгким вздохом развёл руками:

– Есть ли кто не знает, но с недавних пор я без машины. А такси не всегда успевают вовремя.

– Все знают, – почти хором ответили присутствующие.

Некоторые улыбнулись, но кто-то взглянул на него с такой серьёзностью, будто знал больше, чем хотел бы. И при этом профессор сразу почувствовал: не все здесь действительно знали, зачем пришли. Но, похоже, все знали о нём всё – про угнанную машину, про тот злосчастный пистолет, про убийство. Даже про то, чего он сам ещё не успел до конца осмыслить.

Он оглядел комнату. Из всех, кто находился здесь, он узнал троих:

Элли – она уже сидела на своём месте, аккуратно перелистывая папку. Пунктуальность была в её характере.

Заместитель директора Интерпола Адриен Вутер.

И агент Прага – тот самый, с которым они пересеклись в офисе «Олимп».

Остальные были ему незнакомы. Один мужчина в очках, сидящий в углу, быстро что-то записывал в блокнот. Женщина у окна делала вид, что читает материалы, но всё время косилась на профессора.

Он понял: это не просто собрание. Это начало новой партии – и фигуры уже расставлены на доске.

– Давайте начнём. У нас много дел, а времени почти нет – уже сентябрь, – сказал Адриен Вутер, отрывисто и без лишних вступлений. Его голос, ровный, как хорошо отточенная сталь, прозвучал в комнате с неожиданной ясностью, сразу заставив всех присутствующих сосредоточиться.

Он сделал шаг вперёд и перевёл взгляд с Элли на профессора:

– Итак, профессор. Элеонор. Я начну с самого начала, чтобы вы поняли, с чем мы имеем дело.

Он жестом указал на большой экран, установленный у стены. Белое поле медленно заполнилось текстом, который тут же захватил внимание всех, кто сидел в зале. Чёрные строки были выровнены по центру, словно это было не письмо, а манифест.

– В конце прошлого года, – продолжил Вутер, – на имя генерального директора Интерпола поступило электронное письмо. Анонимное. Но написано оно было с такой хладнокровной уверенностью, что мы сразу поняли: это не розыгрыш и не шизофренический бред.

Он сделал короткую паузу, словно давая тексту время остыть на экране, и начал читать вслух:

«Я собираюсь избавить мир от двенадцати человек, которые этого заслуживают. Это моё послание несовершенной системе.

Я знаю, что вскоре после моих действий мной будете заниматься именно вы.

Не будем терять время и начнём наше сотрудничество прямо сейчас.

Каждый месяц – новое послание.»

– Аластар.

Подпись внизу была лаконичной, почти вызывающе простой:

Голос Вутера звучал безукоризненно чётко, но именно в этой сухой, почти канцелярской подаче и крылась особая угроза. Текст, выведенный на экране, был пугающим сам по себе, но, произнесённый этим спокойным, взрослым голосом, он будто оживал. Элли, несмотря на то, что уже прочитала письмо с экрана за пару секунд – зрение у неё было чуть лучше, чем у профессора, но вполне достаточное, – не отрываясь слушала каждое слово. Из уст Вутера письмо звучало как объявление войны.

Профессор нахмурился. Он тоже читал текст, но, в отличие от Элли, не спеша. Каждую строчку он пропускал сквозь внутренний фильтр логики и интуиции, словно ища в ней неочевидное. В какой-то момент он поднял взгляд на Вутера, но ничего не сказал.

В комнате стало тише. Кто-то задвинул ручку блокнота, кто-то шумно перелистнул страницу. Остальные смотрели либо на экран, либо на тех, кто теперь стал центром внимания.

Профессор и Элли. Их двоих посвятили в начало чего-то гораздо большего, чем просто расследование. Это было приглашение. В игру. Ставки – жизни. И первый ход уже сделан.

– А вот это письмо мы получили два дня назад, – произнёс Вутер, и в его голосе уже не было ни иронии, ни дежурной дипломатичности.

Он быстро кивнул помощнику, и экран сменился. Новый текст проявился резко, будто выстрел. Чёрные буквы казались тяжелее предыдущих, будто их набирали с яростью.

Вутер не стал ждать. Прямо на фоне появляющихся строк он начал читать – теперь со всей строгостью, которая не оставляла сомнений: дело стало ещё серьёзнее.

«Пора уже Фемиде открыть глаза.

Она ослепла от времени, а вы от привычки.

Судьи, адвокаты, обвинители-теперь ослепли больше чем она.

Большие финансы в руках не того человека —

иногда оборачивается большими проблемами для окружающих.

Он вышел, но не был свободен.

Он дышал, но уже не жил.»

– Аластар.

Последняя строка прозвучала особенно тяжело. В комнате наступила густая тишина. Вутер, словно подчёркивая вес услышанного, выдержал паузу, а затем продолжил:

– Благодаря этому письму мы, хоть и не сразу, но догадались, о ком идёт речь. Антони Арванитис.

Он сделал полшага в сторону, оглядел присутствующих и, на миг задержав взгляд, продолжил:

– Это и привело нас в Афины.

Взгляд его был прямым, почти обвиняющим. Первым он указал на Элли:

– Вы, Элеонор, были его адвокатом. Недавно. Вы знали его. Возможно, больше, чем вы думали. И, возможно, можете рассказать нам нечто важное.

Затем он медленно перевёл руку в сторону профессора:

– А вы, профессор… по какой-то причине оказались втянуты в это дело. И теперь задача всей нашей команды – выяснить, по какой.

Ни Элли, ни профессор не ответили сразу. Шок от услышанного был не бурным, но глубоким, почти физическим – как будто температура в комнате резко понизилась. Профессор нахмурился, в глазах его читалось напряжённое обдумывание, но выражение оставалось сдержанным. Он пытался разложить услышанное по полочкам, но некоторые из них оказались пустыми.

У Элли же на лице появилось особенное выражение – словно удар пришёлся именно по ней. Она откинулась в кресле и на секунду прикрыла глаза. Казнь. Это слово не прозвучало вслух, но оно эхом ударяло внутри.

Она невольно вернулась в ту ночь. Она спала в нескольких метрах от того места, где был застрелен Антони. Когда он умер, она была рядом. Совсем рядом.

И в голове тут же возник мучительный вопрос:

А если бы я проснулась? Если бы увидела это? Смогла бы я потом жить с этим? Смогла бы забыть, как он… смотрел в пустоту?

Она посмотрела на экран – уже не как адвокат, а как свидетель. Или как человек, который чудом избежал чего-то, от чего не спасли бы ни знания, ни подготовка, ни вера в закон.

Вутер сделал шаг в сторону и перевёл взгляд на самого молодого из присутствующих. Тот сидел чуть поодаль, за ноутбуком, но с самого начала казался не просто наблюдателем, а кем-то, кто держит наготове целую коллекцию фактов.

– Такие письма для нас не в новинку, – сухо бросил Вутер. – Но до остальных мы ещё дойдём. А пока… – он повернулся к юноше. – Агент Нео расскажет о других деталях.

Молодой человек поднялся. Было видно: он волнуется, но держится сдержанно. Не как подросток, который случайно оказался в элитной группе, а как тот, кто слишком быстро стал взрослым.

– Всем привет. Я Нео, – произнёс он с лёгкой неуверенной улыбкой, и сразу после этого заговорил куда более уверенным тоном.

Несмотря на юный вид, именно он из всех присутствующих знал больше всего о деталях дела. Не слухи, не догадки, а – крошечные цифровые отпечатки, следы, оборванные потоки данных, обрывки языков, зашифрованные маршруты писем. Всё, что оставалось за кулисами.

– Итак, – начал он, – первое письмо, которое вы уже видели, было отправлено в начале декабря.

На экране снова появилось знакомое сообщение. Его рамка на экране мигнула, словно напоминая: всё началось отсюда.

– Источник отправки установить не удалось. Ни город, ни страна, ни даже континент. IP-адрес был замаскирован через сложнейшую цепочку – каждый прокси-сервер работал не более четырнадцати секунд. Потом всё обрывалось. Гнаться за ним было всё равно что ловить дым в бурю.

Он сделал паузу, осмотрел комнату, а затем добавил:

– С этого момента мы начали отслеживать любые упоминания имени «Аластар». Кстати, если верить греческой мифологии…

– …это дух мщения, – перебил его профессор, не глядя на экран. Его голос прозвучал сдержанно, почти снисходительно, но это была не дерзость, а мягкий укол. Напоминание: статус профессора он носит не как титул, а как суть. – Продолжайте.

– Да. Дух мщения, – кивнул Нео, без обиды. – Тогда, в начале, мне это не показалось столь символичным. Но теперь, когда за спиной уже несколько жертв, когда мы знаем, кого он убивает… всё становится куда яснее.

Он замер на секунду, словно давая вес следующей фразе:

– Вы, наверное, уже поняли, как он выбирает своих жертв. Это люди, которые по тем или иным причинам избежали наказания за преступление. Ошибки в расследовании, недостающие улики, досрочное освобождение, состояние здоровья, хороший адвокат в суде…

С каждым названным пунктом комната будто становилась тише. И когда он произнёс:

– …хороший адвокат, —

почти все, кто сидел за столом, невольно – быстро, будто мимолётно, взглянули на Элли.

Она почувствовала это ещё до того, как увидела. Эти взгляды были ей знакомы – в суде они означали уважение, ожидание, признание. Но здесь… здесь они были тяжёлым, бессловесным упрёком. Как будто кто-то поставил перед ней вопрос, на который нельзя было ответить.

Элли распрямила плечи. Она не была из тех, кто отворачивается от взглядов. Но внутри, где-то глубоко, что-то сжалось. Адвокат защищает, но не судит. Она много раз повторяла это. Но сегодня, сейчас – в этой комнате – это звучало иначе. Словно именно её работа, её защита, стала одной из причин чьей-то смерти.

– Он мстит этим людям, – продолжал Нео, – тем, кто вышел на свободу, в то время как другие остались под землёй. Мы пока не знаем, что им движет. Но каждое новое письмо, каждое убийство делает нас ближе к пониманию.

Он снова включил экран и быстро ввёл команду.

– Второе письмо мы получили в начале января. И хотя мы в тот момент до конца не расшифровали его загадку, уже тогда было ясно: в нём зашифровано имя будущей жертвы.

На экране появилось новое письмо – по структуре похожее, но в нём были фразы-ловушки, двусмысленные формулировки, игра слов. Почти стих.

– В тот момент, – продолжал Нео, – убийств ещё не было, а дело не носило международный характер. Поэтому Интерпол не мог применить все доступные ресурсы. Мы просто… ждали. Пока не станет поздно.

– Вот это письмо, – быстрыми нажатиями на клавиши, он вывел нужный текст на экран, но в отличии от своего шефа, не стал зачитывать его вслух. Из уст молодого юнца, такой текст теряет свою темную сущность.

Она говорила тихо.

Её голос – будто родной.

И всё же она умела заставить поверить,

что этот мир – тебе не родной.

Послание уходит на юг.

Вы можете остановить меня.

Если, конечно,

вы ещё помните, как слушать.

– Аластар

– К сожалению, – с лёгким вздохом произнёс агент Нео, – мы тогда не сумели вовремя разгадать загадку, зашифрованную в письме.

Он сделал короткую паузу.

– И… тогда произошло первое убийство.

В зале наступила тишина. Нео взглянул на экран. На мониторе появилась карта Испании, и, приближаясь, камера остановилась на юге – там, где белые дома лепятся к склонам, а тени в узких переулках длиннее, чем улицы.

– Произошло оно в Испании. Точнее, в Гранаде, – продолжил агент. – И об этом деле расскажет детектив, с которым мы сотрудничаем. Мы сознательно не раскрываем имена агентов и следователей, чтобы избежать утечек и внешнего давления. Поэтому сегодня для нас он будет носить имя детектив Гранада.

Встал мужчина лет шестидесяти. Волосы с сединой, но взгляд – твёрдый. Человек, у которого за плечами десятки мрачных дел, но это – одно из тех, что въедаются в память, как пепел под ногти. Он вышел вперёд, положил руки на стол и начал говорить, сдержанно, но с внутренним напряжением, которое чувствовалось в каждом слове.

– Я в полиции тридцать один год. За это время я видел многое. Убийства. Несчастные случаи. Даже вещи, которые не хочется называть словами.

Но это…

– он на мгновение отвёл взгляд,

– это было другое.

С начала 1998 по 2009 год – одиннадцать лет – в разных округах Гранады и близлежащих городках происходили, казалось бы, не связанные между собой трагедии. Пожилые мужчины и женщины, часто прикованные к постели или инвалидной коляске, уходили из жизни.

Официальная версия – самоубийство.

Иногда – передозировка снотворного. Иногда – отказ от еды. Иногда – письма, написанные слабеющей рукой.

– Все случаи были подтверждены как суициды. А потому ни один из них не вызывал юридических вопросов. Они происходили в разных районах, обслуживались разными полицейскими участками, и между ними не находилось ничего общего.

До 2009 года.

Тогда в наш участок обратился молодой человек. Он был встревожен и зол. Сказал, что сиделка, присматривающая за его отцом, «внушила» тому мысль о самоубийстве.

Он рассказал, что отец в последнее время стал апатичным, замкнутым. А потом – внезапно «принял решение уйти».

И всё – после частых бесед с одной женщиной, которая, по его словам, говорила старому мужчине, что жизнь уже позади, страдания избыточны, и что есть способ «уйти тихо».

Имя этой женщины – Карла Борхес.

На тот момент она уже более десяти лет работала частной сиделкой. За умеренную плату, без официального оформления, с «рекомендациями по знакомству». Клиентов у неё было много. Особенно среди бедных и одиноких.

Начав расследование, мы были поражены: из 14 подтверждённых случаев самоубийств, 13 имели одну общую нить – именно она ухаживала за этими людьми.

Те, кого мы нашли живыми, рассказывали, что она часто говорила об «освобождении», о «праве уйти», о «тишине, которая лучше боли». Некоторые вспоминали, как она с почти медицинской точностью объясняла способы безболезненного ухода: дозировки, сочетания таблеток, положение тела.

– Она не убивала своими руками, – сказал детектив, – но она вела за собой.

Медленно. Методично. Без крика.

Как пастух ведёт стадо в бездну, только голосом.

Следствие длилось четыре года.

Мы собрали десятки свидетельств, изучили почерки предсмертных записок, медицинские отчёты. Мы видели повторяющиеся формулировки: «меня ничто не держит», «я устал жить», «она сказала, это будет просто».

Карле Борхес были предъявлены обвинения. Но…

Он резко замолчал на пару секунд, будто давал вес следующей фразе.

– Суд признал её невиновной.

Юридически – обсуждение с пациентом самоубийства не является преступлением.

Карлу лишили лицензии. Её обязали пройти принудительный психиатрический курс.

Но больше – ничего.

Ни одного срока. Ни одного дня заключения.

Детектив отошёл от стола и опустил взгляд. Ему не нужны были аплодисменты или сочувствие. Он знал: спустя годы расследований, правда осталась на свободе, а мертвые – в тишине.

В зале на какое-то время повисло напряжённое молчание. Кажется, даже опытные сотрудники Интерпола почувствовали холод.

Агент Нео только тихо добавил:

– Именно это дело, вероятно, стало отправной точкой.

Для него. Для Аластара.

– Жуткая история, – тихо сказала Элли, словно стряхивая с себя мурашки.

Она уже привыкла к тяжёлым делам, казалось бы, видавшая всё, но в этой истории было что-то особенно мрачное – пугающе реальное. Не кровавое. Не резкое. А медленно растекающееся зло, которое привыкли игнорировать.

– А ассистированный суицид так и не удалось доказать в суде? – спросила она. В её голосе звучал не просто профессиональный интерес, а знание системы изнутри – она, как никто, понимала, насколько тонка граница между моральным долгом и юридическим тупиком.

– Нет, – покачал головой детектив Гранада.

– Мы пытались. Но не было ни рецептов, ни выписанных препаратов, ни доказательств прямого подстрекательства. Всё, что у нас было – это показания тех, кто остался жив.

А мёртвые… они молчали.

– Не было ни аудиозаписей, ни дневников. Не было доказательств, что именно с теми, кто в итоге ушёл, она говорила об этом. Всё зиждилось на догадках.

– Это был тупик, – произнёс он, глядя в одну точку, – тупик, который не давал мне покоя все эти годы.

Он ненадолго замолчал. В комнате повисла напряжённая пауза. И вдруг – в его голосе промелькнуло нечто странное: не радость, не злорадство, но спокойствие человека, который наконец увидел справедливость – не в приговоре, а в финале.

– И вот… в январе этого года, – продолжил он уже иначе, – 12 января, Карла Борхес была найдена мёртвой у себя дома.

Лежала в кровати. Спокойная. Смотрела в потолок, будто ждала ответа.

Следов борьбы не было. Все решили, что это самоубийство. Кто-то даже сказал: «Может, совесть всё-таки проснулась, или остатки совести».

Он прищурился, будто заново прокручивал ту сцену.

– Но через пару дней мне позвонил агент Нео, – он кивнул в сторону юного аналитика, – и сказал, что есть основания подозревать: это убийство.

Мы настояли на вскрытии, провели повторный осмотр дома, допросили соседей. И тогда выяснилось главное.

Барбитал.

– Его нашли в её организме. Очень большая доза. Такой, что человек уходит в очень глубокий сон, из которого практически невозможно вернуться. Особенно в её возрасте.

Он говорил ровно, спокойно, как читают приговор.

– Это была инсценировка самоубийства.

Без боли. Без крика. Почти как у её «пациентов».

Но только на этот раз не она была голосом, на этот раз она слушала.

Он провёл взглядом по присутствующим.

– Так Карла Борхес стала первой известной жертвой серийного убийцы, имя которого мы тогда знали только по письму: Аластар.

Он выпрямился и, прежде чем вернуться на своё место, добавил:

– Не знаю, как у вас, – в голосе его не было ни тени сожаления, – но меня её смерть не огорчила.

И мне совсем не стыдно это говорить.

Элли невольно напряглась.

От слов детектива – и от собственных мыслей.

Она тоже уже ненавидела Карлу Борхес. Чувствовала отвращение к тому, что та творила – методично, уверенно, бесследно.

Но…

сам факт убийства, пусть даже самой виновной, всё равно оставался убийством.

И это ощущение – что кто-то взял на себя право вершить приговор – не вызывало у неё облегчения.

Оно оставляло привкус чего-то опасного, слишком знакомого.

Слишком… логичного.

Слишком похожего на то, как иногда думают сами адвокаты – только никогда не позволяют себе действовать.

Она отвела взгляд.

И впервые за долгое время почувствовала неуверенность в себе самой.

Не из-за своей работы. А из-за того, что чувствовала в этот момент.

Элли молчала.

Точнее, она пыталась молчать, но в воздухе повисла такая тишина, что она почти звенела. И звенела внутри неё.

Эта тишина не была спокойной – нет.

Для Элли тишина была пыткой, в ней рождались мысли, которых она не хотела слышать, воспоминания, которыми не хотела жить.

Мысли, что однажды она тоже могла бы защитить кого-то вроде Карлы Борхес. Или уже защищала.

Не зная. Или зная. В тишине не было места уверенности.

Она уже хотела что-то сказать. Хоть что-нибудь.

Формальность. Замечание.

Что-то, что развеяло бы этот вакуум.

И вдруг – её спас голос.

– Я одна считаю, что Карла Борхес вовсе не является первой жертвой? – с лёгкой усмешкой и вопросительной интонацией произнесла женщина с заметным французским акцентом.

– Не такие бывают первые жертвы.

– Первые – это обычно спонтанность, личный мотив, ошибка или импульс, – добавила она, теперь уже твёрже, как человек, уверенный в собственном опыте.

Элли обернулась и сразу узнала её – мадам Сидибе, та самая детектив из Парижа, с которой они перекинулись парой слов до начала брифинга.

Ведущая по делу июньского убийства в пригороде Парижа.

Женщина в тёмно-синем, с пронзительными глазами, которые не сводили взгляда ни с одного из собеседников.

– А почему вы не разместили это письмо в сети? – спросил профессор, обращаясь уже ко всем, но прежде всего к тем, кто стоял у экрана. – Возможно, кто-то… или даже сама Карла Борхес… узнала бы в этом письме себя.

– Вы могли бы спасти ей жизнь, – добавил он, глядя прямо на Вутера.

– Или хотя бы заставить её изменить привычки, – тихо вставил профессор, – изменить маршрут, вызвать подозрения. Хотя бы насторожить.

В зале снова повисла тишина.

Но теперь она была не гнетущей, а взвешивающей.

Ожидающей ответа. И он не заставил себя ждать.

– На тот момент, – ровно заговорил Вутер, – не было оснований считать, что за этими письмами последует реальная смерть.

Он стоял прямо, с руками за спиной, взгляд спокоен, но твёрд.

– Это выглядело… – он сделал паузу, – как игра. Странная, пугающая, но всё ещё игра.

Мы не знали, в какой стране может быть жертва.

Не знали, кто она, когда это произойдёт – или произойдёт ли вообще.

Если бы мы на том этапе опубликовали это письмо, это выглядело бы как грубая провокация или даже шутка.

– И, боюсь, никто не воспринял бы это всерьёз.

– Ни СМИ. Ни полиция. Ни даже те, кто, может быть, и узнали бы себя.

Он посмотрел на профессора.

– Иногда, профессор, всё, что у нас есть – это интуиция.

Но чтобы принять публичное решение, этого недостаточно.

Нужна доказательная база.

И… время, – тихо добавил он, – которого у нас тогда не было.

– Ну а что с другими жертвами? – раздался голос профессора Адониса.

Он сидел, чуть наклонившись вперёд, взгляд его был внимателен, почти прищурен.

В этом вопросе звучало не столько любопытство, сколько прямая претензия, будто сам факт продолжающейся череды смертей ставил под сомнение действия Интерпола.

– Вы ведь знали, – продолжил он, – что всё не закончится на одной Карле Борхес. И всё же допустили следующую смерть.

В зале повисло напряжение. Профессор был человеком, привыкшим называть вещи своими именами. Но даже он чувствовал – перейти грань между требовательностью и обвинением здесь опасно.

Ответил, как и положено, старший по званию – заместитель директора Интерпола Адриен Вутер.

Холодно, спокойно, выверено.

– Официально, – произнёс он, – мы могли приступить к полновесному расследованию только тогда, когда на руках было не менее двух подтверждённых убийств, совершённых в разных странах.

– До этого, – продолжил он, – мы имели право лишь консультировать местные правоохранительные органы.

Делали это максимально осторожно.

Без огласки. Без паники.

Он сделал шаг вперёд, как будто собирался поставить точку.

– Утечка информации в прессу… особенно на ранних этапах… могла бы вызвать не только хаос, – он подчеркнул слово, – но и целую волну подражателей.

И тогда мы потеряли бы не одну, а десятки жизней.

И всё – по нашей вине.

Он посмотрел прямо на профессора.

– Поверьте, нам было не легче, чем вам.

Но в таких делах преждевременная огласка – опаснее молчания.

Зал ненадолго затих.

И даже профессор Адонис, не опуская взгляда, не стал больше настаивать. В его лице читалось: он не до конца согласен, но вынужден признать вес аргументов.

– 14 января мы получили следующее письмо, – заговорил агент Нео, выходя к экрану. Его голос, обычно бодрый и живой, теперь звучал тише, сосредоточеннее.

– И, честно говоря, только после этого послания мы поняли, что Карла Борхес действительно стала первой жертвой.

Он развернулся к экрану.

– Вот текст письма. Прошу всех обратить внимание.

На мониторе появился лаконичный абзац, написанный тем же лаконичным и мрачным стилем, что и предыдущее письмо:

Сегодня этот мир стал чуточку лучше.

Родные этих людей больше не будут думать, как сдержать слёзы, если на улицах их города они вдруг встретят монстра, который забрал у них последние дни с их близкими.

Теперь Карла – это всего лишь сон.

Сон, который больше никогда не повторится.

– Аластар

На несколько секунд в комнате воцарилась глухая тишина.

Никто не нуждался в пояснении, о ком речь.

– Как вы видите, – продолжил за агентом Нео другой мужчина, – в письме нет прямого признания в убийстве.

Никакого "я сделал", "я убил", "я отомстил".

– Он лишь говорит, что Карла Борхес больше не существует.

Без прямого утверждения, что это его заслуга.

Затем этот мужчина сделал паузу и повернулся лицом к аудитории.

– Это психологическая уловка. И работает она прекрасно.

Потому что он заставляет нас говорить за него.

Мы – те, кто в уме достраивает: "Значит, это он её убил."

– Он не берёт вину на себя, но и не отвергает её.

Это ловушка. Капкан.

Он ведёт игру. И в этой игре – вступает с нами в диалог.

– Так ведут себя не убийцы – так ведут себя авторы, – добавил кто-то с заднего ряда.

– Именно, – подхватив продолжил свой анализ мужчина. – И постепенно, через такие письма, он вовлекает нас в свою систему координат. Он хочет, чтобы мы начали думать, как он. Чтобы мы соглашались с ним – молча, в глубине сознания.

Это похоже на психологический паразитизм.

А если быть точнее – на Стокгольмский синдром, только перевёрнутый: не у жертвы, а у следователей.

На этом моменте он отступил в сторону.

Анализ этого письма и последующего паттерна поведения провёл специалист. Агент ФБР в отставке, бывший глава отдела поведенческого анализа – Аарон Рид. После мартовского убийства в Огайо, его рекомендовали в Интерпол как консультанта.

Невысокий мужчина в тёмном пиджаке, с прямой спиной и с добрыми н7а первый взгляд глазами, сделал шаг вперёд. В его голосе чувствовалась твёрдость ветерана, но и определённая отстранённость аналитика.

– Забыл представиться, – спокойно сказал он.

– Аарон Рид. Консультант по вопросам психоанализа серийных преступлений.

Он оглядел зал – не для эффекта, а чтобы оценить реакцию аудитории, прежде чем начать говорить дальше.

– Убийцы, с которыми мне приходилось работать, делились на два типа.

Те, кто хочет прятаться.

И те, кто хочет быть понятым.

Аластар – из второй категории. Он не отрицает, что нарушает закон, но и не торопится, чтобы его поймали. Почему? Потому что его интерес не в жертвах. Его интерес – в диалоге.

Пауза. Ни один взгляд в комнате не отрывался от него.

– Он пишет письма, но на самом деле он задаёт вопросы.

"Вы понимаете, кто виноват?"

"Вы уверены, что судья был справедлив?"

"Вы знаете, сколько боли вы сами причинили своими решениями?"

– Каждое его письмо – ловушка для мышления. Он не требует согласия.

Он вызывает сомнение.

И в этих сомнениях – его власть.

Рид вытащил из папки распечатанный текст письма и поднял его на уровне груди.

– Эта фраза: «Карла – это всего лишь сон, который больше никогда не повторится» – она построена по принципу вытеснения ответственности.

Он не называет себя убийцей, но при этом утверждает, что в мире стало лучше. Он не убивает – он «исправляет». Он не мстит – он «балансирует». Он не манипулирует – он «раскрывает глаза».

– В терминах поведенческого анализа – это наивысшая форма когнитивной рационализации. Он превращает убийство в моральный выбор. Собственный моральный выбор. А затем подталкивает нас признать его правильным. Мол, "Вы ведь сами знали, что она виновата. Значит, я просто сделал то, о чем вы боялись даже подумать."

Некто из сидящих чуть вскинул брови.

Элли сдержанно опустила взгляд.

А Рид уже заканчивал:

– Его стиль – это не просто письма. Это ритуалы убеждения.

И в этих ритуалах мы все – участники.

Он хочет, чтобы мы стали частью его логики.

А это значит, что чем дольше мы читаем его слова —

тем труднее нам оставаться в стороне.

Он снова сделал паузу.

Затем тихо, почти шёпотом, добавил:

– И именно с этого момента становится опасно не только быть его жертвой. Но и его читателем.

– А может быть, – вдруг сказала Элли, – он не признаётся в убийствах прямым текстом намеренно.

Она говорила ровно, спокойно, но в её голосе чувствовалось: мысль уже была обдумана.

– На случай ареста. Чтобы не оставить ни одного юридически уязвимого места, которое потом может быть использовано против него в суде.

Несколько человек переглянулись. Кто-то чуть приподнял брови – не от несогласия, а скорее от того, как быстро и точно она нашла уязвимость всей конструкции.

– С признанием в письме, – продолжила она, – у него практически не будет шансов.

– Особенно если письма докажут, что написаны именно им.

Она обернулась к экрану.

– Верните, пожалуйста, первое письмо, – попросила Элли агента Нео.

– Я хочу кое-что показать.

На экране снова появился знакомый текст, с которого всё началось:

Я собираюсь избавить мир от 12 человек, которые заслуживают этого.

Это моё послание несовершенной системе.

Я знаю, что вскоре после моих действий мной будете заниматься именно вы.

Элли указала на экран.

– Вот это.

– "Избавить", "действий".

Послушайте – ни слова «убийство», ни слова, которое напрямую связывало бы его с криминальным деянием.

Она обернулась к остальным.

– Человек, написавший это, в случае судебного разбирательства сможет интерпретировать свои слова как угодно.

– «Избавить»? – это может быть и арест, и предание гласности, и даже психологическое разоблачение.

– «Мои действия» – термин настолько размытый, что любой квалифицированный адвокат вывернет его в нужную сторону.

Элли сделала паузу.

– Если даже вы поймаете его, – добавила она, – с этими письмами на руках,

– и если вы не докажете авторство без тени сомнения,

– у вас практически не будет шансов присяжных убедить, что он – именно убийца.

Несколько человек в зале молчали.

Рядом с ней мадам Сидибе чуть усмехнулась уголком губ – с уважением к профессионализму, даже если он говорил не в пользу следствия.

– Простите, – тихо добавила Элли, – привычка.

– Я адвокат. Я всегда в первую очередь ищу, как можно будет защищаться. Даже если защищать будет некого.

Слова прозвучали предельно честно.

И, пожалуй, именно из-за этой честности – более жёстко, чем любое обвинение.

Собрав всю волю, Элли, наконец, расправила плечи и открыла папку.

Толстая, тяжелая, она будто сопротивлялась, как будто знала:

то, что внутри, изменит что-то важное.

Элли уже собиралась приступить к чтению, когда дверь её кабинета внезапно приоткрылась.

Без стука. Почти бесшумно.

На пороге появилась Айлин – помощница, а иногда просто человек, который знал, когда не стоит говорить вслух всё, что думаешь.

Но сейчас она выглядела растерянной. Или… озадаченной.

– Наконец ты вернулась! – сказала она, будто просто проходила мимо и случайно заглянула.

– Заходил твой художник. Просил передать тебе, что будет ждать тебя у моря.

Элли подняла взгляд, не сразу понимая, о чём речь.

– Ещё он говорил что-то про… аромат от какого-то ветра и про солнце, которое погружается в море.

Айлин на секунду задумалась.

– Я уже не помню точно, как он это сказал.

Честно говоря, я даже его не слушала толком.

Он смотрел прямо на меня, но словно говорил с тобой.

Так странно.

Она пожала плечами:

– Я всё больше думала… что вас связывает? Что у вас за отношения?

Наверное, поэтому ничего и не запомнила.

Просто… передаю, как смогла.

И, не дожидаясь ответа, закрыла за собой дверь и пошла по коридору дальше.

Элли осталась одна.

С папкой, с посланием, с тишиной, которая будто сгущалась в комнате.

Она всё поняла. Потому что это был их стиль. Их тайный код.

Фразы про ветер и солнце – не поэтика, а указание на место.

У них были такие встречи и раньше, редкие, но точные.

Именно так он давал понять: я рядом. Я жду. Если ты захочешь – ты найдёшь меня.

До заката оставалось не так много.

Элли закрыла папку. Потом вторую.

Распределила дела между помощниками, оставила короткие инструкции.

Никому ничего не объясняя, вышла из офиса.

Она ехала молча.

Сквозь узкие улочки, в сторону побережья, туда, где с холма открывается вид на море, где всегда ветрено, где белые розы склоняются к скалам,

и где солнце, в самом прямом смысле, погружается в море.

Это место называли Долиной Белых Роз.

Оно было не отмечено на туристических картах, но знали его все, кому нужно было побыть на грани: между светом и тьмой, между прошлым и будущим. И именно туда она направлялась сейчас.

В это время года, особенно в такие дни, над Долиной Белых Роз почти всегда дул лёгкий, тёплый ветер – не резкий, но достаточно уверенный, чтобы доносить ароматы холмов, укутанных белыми лепестками.

Сегодня этот ветер был как никогда кстати.

Он не только охлаждал нагретые за день камни и воздух,

но и словно рассеивает тяжесть мыслей, наполняя вечер ощущением легкости и неуловимой надежды.

Склоны у самого края – высокого, скалистого берега – были усеяны удобными скамейками.

Место считалось одним из немногих, где безмятежность не зависела от статуса или возраста: сюда приходили молодые пары, пенсионеры, туристы, одинокие прохожие и те, кто просто хотел остаться наедине с горизонтом.

Элли приехала немного заранее. Она не торопилась. Прошла вдоль ряда скамеек, прислушиваясь к своим шагам, к шелесту роз, к звуку ветра.

Выбрала одну из крайних, с лучшим видом на море,

и присела, ощущая, как камень под ней хранит тепло дня,

а воздух вокруг уже начинает наполняться холодком приближающегося вечера. Она сидела спокойно. Не проверяла телефон. Не открывала папки. Не вспоминала. Просто ожидала.

И когда солнце уже начало сползать к линии горизонта,

он появился.

Манс.

Тихо. Почти неслышно. Как всегда, он подошёл без слов, но не нужно было слов. Он просто сел рядом. Не слишком близко, но и не на чужом расстоянии. Как человек, которому не нужно спрашивать, можно ли сесть.

И в этом – было всё.

– Я не был уверен, что ты придёшь, – сказал он спокойно, почти отрешённо, будто речь шла о деловой встрече. – Ты, как-никак, известный адвокат. А у таких, как ты, времени, как правило, нет.

Элли чуть улыбнулась, опустив взгляд на неровные камни под ногами.

– Возможно, я бы и не пришла, – призналась она, – но мне всегда нравилось это место. Просто не находилось повода вернуться сюда.

Она на миг замолчала, вглядываясь в медленно плывущие по воде отблески заката.

– Надеюсь, я не буду выглядеть слишком одинокой, если скажу, что меня нечасто зовут в такие места. Чаще это просто сухое сообщение в телефоне: «Ты сегодня свободна?»

Манс улыбнулся – не столько ей, сколько воспоминанию.

– Я с первой нашей встречи понял, что ты не любишь такие вещи. Помню, ты сидела в лекционном зале, на один ряд ниже, и пыталась нарисовать тот самый каменный мост рядом с юридической школой. Целый час я наблюдал, как у тебя ничего не получалось. Всё думал, с чего начать разговор.

Элли рассмеялась, глядя на него с лукавым теплом.

– А потом ты появился с рисунком. С тем самым мостом. И надо признать, он был красивый. Немного самоуверенно с твоей стороны – показать мне, насколько я бездарна, и надеяться, что я не обижусь.

– Как бы там ни было, – прошептал Манс, глядя на золотой свет, ложащийся на воду, – это сработало.

Закат опускался всё ниже. Отражённый в неспокойной глади моря свет казался живым, словно звенящим. Он не давал отвести взгляд, словно звал за собой.

– В такие моменты хочется бросить всё и просто уплыть, – тихо сказал Манс. – Купить себе домик где-то на другом берегу… и наконец заняться тем, что действительно любишь.

Элли не сразу ответила.

– Я об этом думаю после каждого дела, – наконец прошептала она. – Словно готова согласиться уплыть вместе с тобой.

На несколько секунд их накрыла тишина. Только море шептало что-то своё, вечное.

– Но когда уже собираешься, – продолжила Элли, – вспоминаешь о карьере. О всём, что ты в неё вложила.

– То есть… – начал Манс, но не договорил.

– …Это всего лишь страх, – спокойно закончила она. – Страх перемен. И будущего, которое не поддаётся контролю.

Он кивнул, не отводя взгляда от заходящего солнца.

Манс смотрел вдаль, туда, где солнце уже начинало касаться линии горизонта.

– Я скоро закрою все сделки, над которыми работаю, – сказал Манс, глядя на закат. – И заработаю столько денег, что мне и двух жизней не хватит их потратить. Умело вложив часть, я буду зарабатывать ещё немного – ничего не делая.

Он на секунду замолчал, а потом добавил с лёгкой усмешкой:

– На мой взгляд, самое время бросить эти оковы успешной жизни, уплыть и просто жить. Я хочу пригласить тебя в такое неизведанное путешествие со мной.

Элли посмотрела на него, будто на мгновение задумалась, а потом, чуть улыбнувшись уголком губ, ответила:

– Ты знаешь, ты выбрал просто идеальный вечер для такого предложения. Сегодня у меня был настолько насыщенный на ужасы день, что я задалась вопросом – насколько меня вообще хватит в этом жестоком мире, где я работаю.

Она вздохнула.

– Но, как и много лет назад, я по-прежнему не готова к таким переменам.

– Подумай хорошо, – тихо сказал Манс. – Я бы построил тебе небольшую студию, где ты могла бы наконец научиться рисовать. И пусть мне для этого придётся выкупить все краски и всю бумагу этого и ближайших миров.

Он подшутил над её давним неумением рисовать, надеясь на ответную улыбку.

– Чему научить меня мы решили, – подхватила она, склонив голову набок, – а чем будешь занят ты? Нашёл для себя хобби?

Она сделала паузу и с лёгкой насмешкой добавила:

– У меня есть предложение. Может, ты будешь учиться играть в шахматы?

– А заставить тебя улыбаться считается как хобби? – вскинул брови Манс. – Если да, то лучших идей у меня пока нет.

Он усмехнулся, но потом вдруг посерьёзнел:

– А ту партию в шахматы, которую я тебе проиграл, нельзя засчитывать.

– Почему нельзя? – улыбнувшись, спросила Элли.

– Тогда я ещё не умел держаться на плаву в этих больших голубых, словно море, глазах. Было весьма затруднительно, – ответил он, – захлёбываясь в них, обдумывать следующий ход.

– А ты не мог не смотреть в них? – слегка отводя взгляд, пряча зарождающуюся улыбку, спросила Элли.

– Я старался. Но когда ты, хлопая ресницами, поднимала глаза и говорила: «Твой ход», – я снова погружался в эту голубую бездну. И с тех пор у меня – боязнь моря.

Он улыбнулся и, глядя ей прямо в глаза, добавил:

– Мой психолог говорит, что я должен преодолеть свой страх, долго всматриваясь в причину этого страха. Посмотри на меня и не моргай минут двадцать – тогда, возможно, я освобожусь от постоянной угрозы утонуть в твоих глазах.

– Давай попробуем тебя вылечить, – тихо сказала Элли.

Повернувшись к нему, она посмотрела прямо в глаза.

Стараясь не моргать, она смотрела ему в глаза – что из-за лёгкого ветра было немного затруднительно. Веки рефлекторно хотели закрыться, но она сдерживалась.

После первых трёх секунд на лицах обоих появилась лёгкая улыбка – сначала едва заметная, затем она усиливалась… и вновь затухала, словно отражаясь в зеркале. Они смотрели друг на друга, как будто смотрели в самих себя.

Эти взгляды… отражали эмоции друг друга.

Словно мысли текли без слов, проецируясь прямо из сердца – в глаза, и обратно.

В эти первые двадцать секунд они пережили всё.

Всё, что было между ними. Всё, что осталось в прошлом.

Словно пулей они пронеслись сквозь воспоминания, через те годы, в которых казалось, что будущее у них одно- общее.

Элли моргнула пару раз, чуть отвела взгляд и, повернувшись в сторону, вытерла ладонью уголки глаз. С тихой полуулыбкой пробормотала:

– На первый сеанс терапии… достаточно.

Она сделала вдох.

– Из-за ветра глаза слипаются, невозможно не моргать.

– Вот-вот, – подхватил Манс, склонив голову набок, – именно из-за подобных ветров тогда и было невозможно не проиграть тебе в шахматы.

Он прекрасно понял, почему она отвела взгляд. И что именно помешало ей продолжать смотреть в его глаза.

Элли, всё ещё не оборачиваясь к нему, пыталась унять ком в горле. Её руки снова вытерли глаза, а ветер, будто подыгрывая моменту, трепал её волосы. Она надеялась, что порывами ветра ей удастся успокоить себя… но эмоции оказались сильнее воли.

Она достала из сумочки, стоявшей между ними на скамейке, маленький платок и бережно вытерла по одной слезинке, что скатились под каждым из её голубых глаз.

– Ладно, – сказала она наконец, чуть поворачиваясь к нему. – Я согласна на ничью в той шахматной партии.

Её улыбка сквозь слёзы была почти детской.

– Это действительно было нечестно.

Понимая, что ей всё ещё нужно немного времени, чтобы скрыть накатившие чувства, Манс попытался сказать что-то смешное, чтобы разрядить обстановку. Но сам оказался почти в той же ловушке эмоций, и слова никак не складывались.

Так они просидели молча около минуты.

Затем он, с легкой неуверенностью в голосе, произнёс:

– Не знал, что приливы бывают вне полнолуния…

Он слегка улыбнулся и отвёл взгляд – так, чтобы она этого не заметила. Или почти не заметила.

Элли в первую секунду даже не поняла, о чём он. Наклонилась немного вперёд, будто пытаясь заглянуть за край скалы: неужели и правда начался прилив?

Но затем осознала. Он не про море. Он про неё.

Про её глаза, которых он часто сравнивал с морям.

Про её слёзы, которых как виделось, он сравнивал с волнами.

Громко рассмеявшись, она резко схватила сумочку и с лёгким размахом хлопнула им по спине всё ещё улыбающегося Манса.

– Какой же ты дурак бесчувственный! – воскликнула она, и в этом обвинении было больше благодарности, чем злости.

Они оба долго ещё смеялись над этим моментом. И смех был таким же тёплым, настоящим и нужным, как морской ветер в осенний вечер.

Тем временем солнце окончательно скрылось за бескрайним морем. Горизонт ещё хранил тёплое золотистое послевкусие дня, но небо уже темнело. Один за другим начали загораться первые звёзды – робко, по одной, словно проверяя, можно ли уже появляться. Надвигалась ночь – тёмная, безлунная, и, казалось, без конца.

Элли посмотрела на небо, затем снова на Манса, и в её взгляде сквозило сожаление.

– Каким бы прекрасным ни был этот вечер… – она вздохнула. – …мне пора домой.

Слова дались ей нелегко. Она не хотела уходить. Но сказала их – сдержанно, спокойно, как будто не оставляя за собой следа.

– мы обязательно встретимся еще, – добавила она, будто хотела убедить не только его, но и саму себя.

Манс кивнул. Он понял всё без слов, но всё равно проговорил:

– Но чем дальше в осень… тем холоднее здесь становятся ветра.

Он посмотрел в сторону моря.

– Придётся искать другое место.

Он сделал паузу, а затем, уже с лёгкой улыбкой, повернулся к ней:

– Ты думаешь, я так просто сдался? Моё предложение – уплыть из этой серой жизни – всё ещё в силе.

Он посмотрел ей прямо в глаза.

– Мы ещё поговорим об этом.

Элли, сдержанно улыбаясь, ничего не ответила. Но внутри… внутри она уже давно согласилась.

Она действительно была не против уплыть прямо сейчас.

Особенно помня, какое утро её ждёт: стопки дел, сухие документы, жёсткие заголовки с фотографиями жертв, судебные заседания, холодные залы, отчётливый запах крови и полутонов лжи, в которой она всё больше уставала разбираться.

И всё чаще, всё отчётливее она ловила себя на мысли: а что, если… убежать? Бросить всё.

Выскользнуть из этого мира – где всё строго, серо, расчётливо,

– и шагнуть в другой.

Туда, где жизнь – как полотно. Где можно рисовать с нуля.

Где важен не закон, не приговор, не вина…

А только один человек. Он.

Но Элли удержалась.

Возможно, не до конца… но пока – удержалась.

Она встала, чуть медленнее, чем обычно, словно её тело само сопротивлялось уходу.

И вместе с первым порывом вечернего ветра они молча покинули ту скамейку у скалистого берега – сохранив в себе всё, что было сказано,

и ещё больше – всё, что сказано не было.

Проводив Элли до дома, Манс направился к профессору.

Он постучал.

Через несколько секунд дверь приоткрылась – осторожно, с настороженным взглядом. Увидев Манса, профессор облегчённо вздохнул.

– Я уж думал, ты не придёшь, – пробормотал он. – В наше время визиты по вечерам – редкость. Особенно от бывших учеников. Особенно не от полиции.

– Всё уже готово, – добавил он, махнув рукой в сторону гостиной.

Там, в центре стола, стояла шахматная доска. Фигуры уже были расставлены. Профессор сразу сел на своё место, уверенный, сосредоточенный. Манс молча занял другое.

– Я не мог лишить вас удовольствия отомстить, – с улыбкой сказал Манс, напоминая о прошлой партии, где профессор проиграл.

– Белыми или чёрными? – коротко спросил профессор.

– Чёрные, – ответил Манс, откинувшись на спинку кресла.

Партия началась.

1. e4 —

Профессор уверенно начал с классического хода: королевская пешка вперёд.

– Ты уже виделся с Элли? – тут же спросил он.

1… e5 —

– Да, – спокойно ответил Манс.

2. Nf3 —

– Всё ещё боитесь сказать друг другу очевидное? – усмехнулся профессор.

2… Nc6 —

– У вас это такой план – сбивать противника разговорами? – приподнял бровь Манс.

3. Bb5 —

– Надо использовать слабости соперника, – рассмеялся профессор.

3… a6 —

– Тогда попробуйте использовать мозг. Желательно свой, – усмехнулся Манс.

4. Ba4 —

– А тебе, в ответ, тот же совет. Не потеряй её, – сказал профессор. – К ней нужен особый подход.

4… Nf6 —

– Я её никогда не терял, – уверенно сказал Манс.

5. O-O —

– Ты всегда рядом… но где-то вдалеке.

5… Be7 —

– Это часть плана, – Манс был сосредоточен как на игре, так и на подтексте каждого слова.

6. Re1 —

– Только не забывай, что дела сердечные не поддаются стратегии.

6… b5 —

– Она особенная. И заслуживает особенного подхода, – твёрдо произнёс Манс.

7. Bb3 —

– А что помешало сделать этот шаг раньше?

7… d6 —

– Тогда она выбрала карьеру. А я тоже, выбрал, – кое-что другое… Хотя всегда думал, что выберу её.

8. c3 —

– Получилось найти то, что искал?

8… O-O —

– Стараюсь не потерять то, что осталось, – тихо ответил Манс.

9. h3 —

– У неё сейчас непростой период. Будь рядом. Ей это нужно как никогда.