Нэля

Глава 1. Домочадцы

Единственные настенные часы показывали 23 часа 33 минуты. И это значило только одно – отчим вернется домой выпившим. От степени его опьянения зависело дальнейшее развитие всей ночи. Если слегка выпивший, то, в целом, можно было надеяться, что все смогут лечь спать. Если он выпил побольше, но при этом у него сохранялась какая-то ясность ума, то ближайший час-полтора, пока он не начнет трезветь, приходилось выслушивать много шуток, анекдотов и играть с ним в какую-нибудь словесную игру наподобие «Городов»1 или «Животных»2. Но если он возвращался совсем пьяным, то для домочадцев открывалась отдельная дверь в ад. И как бы Нэля ни молилась всем своим детским сердечком Богам, размещенным в глубине темного деревянного алтаря, избежать подобных ночей никак не удавалось.

В свои скромные восемь лет Нэля вывела закономерность – чем дольше задерживается отчим с работы, тем тяжелее пройдет ночь. И в такие вечера казалось, что время остановилось. Не было ничего ужаснее этого ожидания, которое медленно, секунда за секундой, просачиваясь в организм, травило сердце, душу, парализуя мысли и чувства. Успокоить сознание, терзаемое тревогой, беспокойством и ещё целым клубком непередаваемых эмоций, было ей не под силу. Из-за этого руки постоянно норовили что-нибудь теребить, а взгляд утрачивал способность фокусироваться на чем бы то ни было.      В обычный нормальный день отчим возвращался с работы часам к восьми. Расседлывал своего коня, умывался, менял рабочую одежду, и далее семья садилась ужинать. Примерно до девяти. После ужина он плел хлысты на продажу, если его просили, или же занимался починкой какой-нибудь амуниции, а они со старшей сестрой Тасей убирали посуду, готовили заранее на утро воду, дрова, еду для собак и живности. Мелких дел, которые невозможно отложить до завтра, хватало на каждый вечер вплоть до времени сна. Но иногда, очень и очень редко, всё же выдавалась свободная минутка и для Таси. Тогда она доставала из глубин сундука разноцветные лоскутки ткани, несколько катушек ниток, иголку, моток тонкой бечевки, старые краски, немножко ваты и деревянную шкатулку, в которой лежали остатки перышек, бисера и несколько крошечных кусочков меха. Её совсем юные девичьи руки с непреходящими мозолями от тяжелой работы, обветрившиеся, с потрескавшейся кожей на кончиках пальцев гладили все эти богатства с какой-то особенной бережностью, и в её уставших потухших глазах появлялся блеск, лицо словно озарялось. То, что выходило из-под её рук, было самым настоящим волшебством. Это были крошечные куколки ростом примерно в десять сантиметров, с узкими лицами треугольной формы, миндалевидными глазами и длинными ресничками. Нарядом для них служили прелестные платья, сшитые по эскизам из её воображения, так как о существовании журналов о шитье в их местности в те времена никто не подозревал, а если кто-то из женщин и знал, то в руках никогда не держал. Несмотря на скудость материалов, каждый образ, благодаря усилиям сестры, кардинально отличался по цвету, фасону и украшениям. Куколки получались настолько изящными и красивыми, что оторвать от них взгляд было просто невозможно. Однако, в сердечке Нэли особенное место занимали «небожительницы» в зимних нарядах. Крохотные круглые шапочки, отороченные блестящим густым темным соболиным мехом, имели тканевую верхушку, которая украшалась разноцветным бисером. Этот же мех украшал и край рукавов, и подол их платьев. Таких куколок было всего лишь три штуки. Соболь считался пушниной величайшей ценности, его было не сыскать и днем с огнем, лишь очень богатые люди могли позволить себе ходить в таких мехах, поэтому тот факт, что в руках Таси оказался крошечный кусочек такого богатства, был актом величайшей любви мамы, которая, видя талант дочери, отрезала от края своего и так скромного «приданого» узенькую полоску буквально в несколько сантиметров. У остальных же красавиц зимние наряды были отделаны овчиной, шерстью. Благо, этого добра хватало, так как жили они на маленькой животноводческой ферме. Но выглядели они при этом не менее эффектно, природный талант сестры был налицо. Ведь даже конский волос, случайно или специально найденный возле стойла, шел в ход, из него плелись длинные косы для куколок.

Когда время перевалило за полночь, внутреннее напряжение Нэли уже не было способно поддаваться какому бы то ни было контролю. Она вздрагивала от каждого шороха, вскакивала от малейшего шума. Периодически всматривалась в сестру, которая, сидя за кухонным столом, занималась починкой штанишек маленького двоюродного брата. Казалось, что Тася спокойна, но нет, это было обманчивое впечатление. Нэля знала наверняка – у нее в душе те же чувства: мучительное ожидание и изнурительное напряжение. Просто старшей сестре, несмотря на её хрупкие четырнадцать с половиной лет, пришлось взвалить на свои, по сути, детские плечи всю ответственность за видимый порядок в доме и во дворе, а также трех малолетних детей и пожилого человека. Хотя, признаться, Нэля считала себя не такой уж и маленькой – всё же ей стукнуло целых восемь лет! И помощницей она была в хозяйстве очень даже расторопной.

Малыши тети – погодки – крепко спали. Дочке было пять с половиной лет, а сынишке недавно исполнилось четыре годика. С точки зрения возраста вряд ли можно было назвать их малышами, но в глазах старшей Нэли они выглядели именно таковыми. Каждый год в летнее время тетя работала дояркой на молочной ферме, которая располагалась от них в десяти километрах. Из-за этого она виделась со своими детьми один раз в неделю, бывало, порой, что и один раз в две недели. Подвозить её до них было некому, да и не на чем. Молодых и здоровых лошадей берегли для сельскохозяйственных и прочих работ, а для старых даже это расстояние было едва ли под силу, скорость клячи была бы практически равна скорости хождению человека пешком. Но и пешком покрывать этот отрезок пути что в зной, что в дождь было затеей весьма затруднительной. Всё это упиралось в силы и время, которыми в условиях тяжелого труда разбрасываться не приходилось. На самой же ферме обстановка к проживанию вместе с семьей не располагала, женщины жили по типу общежития. Мужа тети, главного добытчика в семье, не стало несколько лет назад, поэтому приходилось трудиться там, где найдется работа. Выбирать ей особо не приходилось. А в этом году она очень рассчитывала на то, что бабушка и Тася смогут присмотреть за её детьми хотя бы до начала осени.

К слову, помощь от бабушки могла нести только номинальный характер. Ибо она была очень и очень старой, почти не видела, а также страдала от тяжелой тугоухости. Была она довольно грузной, из-за болей в коленях большую часть дня проводила сидя или лежа на кровати, а если чувствовала себя получше, то просила вывести её на улицу. И тогда она могла часами сидеть под навесом. Ей очень нравился свежий степной воздух, запах травы и желтых цветов. Когда Нэля была маленькой, она думала, что это их родная бабушка. Но, оказалось, что она не имеет к их семье никакого отношения. Как так получилось, что она начала жить с ними, никто толком не объяснил, а задаваться этим вопросом Нэля и не думала, в её сердечке она была и оставалась одним из самых родных людей.

Бабушка тоже спала. Ночами она начинала иногда очень сильно храпеть, тогда малышам или Нэле, если они в этот момент бодрствовали, приходилось бежать к её кровати и тихонечко зажимать ей нос. Тогда она через несколько секунд открывала рот, и это был для них самый смешной момент! Малыши заливались неудержимым смехом, при этом старались делать это тихо, чтобы её не разбудить. После этого бабушка меняла бок, в доме устанавливалась желанная тишина, можно было засыпать уже без помех.

Вот и сейчас бабушкин добротный храп слышался на весь дом. Но никто, как обычно, не побежал к её кровати. Малыши крепко уснули, а Нэле он сейчас почему-то, наоборот, придавал ощущение невидимой поддержки. Минуты продолжали неспешно тикать, плетя полотно времени, превращавшееся одновременно в полотно уже их жизней. В столь нежном возрасте этим четырем деткам было ещё не осмыслить, что драгоценный путь по Земле начат, что детство – это совсем не черновик, а полноценная составляющая от отпущенного срока, где неумолимо формируется внутренний мир, отталкиваясь от которого, сознательно или нет, и будет совершаться каждый самостоятельный жизненный шаг и выбор в будущем. Пока же их хрупкие души были полностью сосредоточены в руках взрослых, одному из которых было явно невдомек, что своим поведением он уже глубоко запустил в беззащитные сердечки самые тяжелые и опустошающие переживания такие, как страх, боль, отчаяние, безысходность.

Глава 2. Отчим

Время – час ночи двадцать минут. Сон – великое оружие без копья и стрел, невиданное по силе «царство Морфея», перед которым ничуть не уступающее по мощи эмоциональное напряжение Нэли всё же начинает сдавать свои позиции, признавая неспособность победить в этой схватке «титанов». Невероятная усталость сковывает тело, глаза слипаются, но сила воли продолжает ожесточенно сражаться. Она не может позволить себе уснуть. Она должна быть поддержкой для Таси. Прикрыть на одну секундочку глаза, успеть насладиться сладостным желанием окунуться в сон всем телом и снова открыть – да, это лучше, чем сидеть и бороться с ощущением песка в глазах, слабостью и туманом в голове. Но почему-то с каждым разом становится всё сложнее их открывать. Главное – не надо ложиться! Нужно сидеть. Только ещё нужно облокотиться обо что-нибудь. Нэля правым локтем облокачивается на подоконник, левой рукой упирается в свое бедро, так становится проще держать спину, которая постоянно пытается сползти вниз.

За окном темно. Вглядываться в темноту – дело опасное, вдруг что померещится или – ещё страшнее – возникнет. Лучше смотреть на Тасю. Она уже давно закончила с починкой штанишек братика и принялась переделывать свое старое платье, а это значит, что гардероб Нэли скоро пополнится новым предметом.

Рассматривать сестру, пока она чем-то занимается, очень приятно. В глазах Нэли она красавица и невероятная умница! Дороже сестры у нее никого нет. Поэтому она очень старается ей помогать. Во всем. Радовать её. Пусть даже пустяками. Вот только условий для радости у Таси маловато. Нэле одно интересно – далеко-далеко, не в их местности, не на соседней ферме, а очень и очень далеко, где-то там за горизонтом, все так же живут, как и они? Или есть ещё и другая жизнь, где у людей всё хорошо? Где есть достаток в еде, одежде, книжках, игрушках. Где не надо вот так сидеть и бояться возвращения пьяного отчима, от которого ничего хорошего не ждешь. Где можно играть с другими детьми. Где… А дальше уже и воображения не хватает, чтобы представить, как всё может быть хорошо.

Неожиданно перед Нэлей оказывается большая белая красивая коробка. Откуда она? Коробка перевязана такой же белой атласной ленточкой. Атласная… Откуда она знает это слово? Вокруг всё почему-то размыто, никого нет, но коробку она видит прекрасно. Этот подарок предназначен ей? Нэля начинает развязывать очаровательный бантик. Должно быть, в коробке что-то красивое. Крышка прилегает довольно плотно, поэтому приходится приложить немного усилий, чтобы её открыть. И, наконец, перед глазами Нэли предстает самое настоящее сокровище – книжки с красочными обложками, толстый альбом для рисования, цветные карандаши, мелки, краски и ещё много разного богатства. От восхищения можно даже забыть дышать! Нэля гладит каждый предмет и не может поверить собственному счастью. С каким же удовольствием она будет читать и рисовать! Вдруг неожиданно коробка начинает соскальзывать с её худых коленок и падать вниз. Из-за больших размеров удержать её в руках не получается, слышится оглушительный грохот. Страх и отчаяние, что содержимое могло повредиться, взрывной волной разрывают душу. Испуг, секундная темнота, и Нэля видит перед собой до боли знакомый деревянный пол без краски. Но грохот не прекращается, он продолжается где-то рядом, тут же слышится звон металлического предмета, громкое чертыхание и ещё какие-то непонятные глухие звуки. Мозг мучительно пытается сообразить, что происходит, но тут на помощь приходит память, которая мгновенно всё расставляет на свои места – она дома, поздняя ночь, они ждут отчима, сама она уснула, пока сидела у окошка и наблюдала за Тасей. Взгляд спросонья фокусируется на сестре. Она стоит у стола и напряженно смотрит на дверь.

С непристойной руганью на устах, наконец, в дом вваливается отчим. Головного убора нет, редкие волосенки торчат в разные стороны. По контуру ноздрей въевшаяся в кожу черная пыль. Рот с тонкими губами приоткрыт, недовольно кривится. Глаза смотрят зло, сверлят всё, что попадается им на пути. От них веет холодом, безнадежной пустотой. Чем-то напоминают рыбьи. В руках хлыст.

– Какого черта оставляете в сенях таз на полу?! И как складываете дрова в поленницу, что она разваливается от малейшего движения?! А?! Я вас спрашиваю, бестолочи! Живо отвечать мне!

Тася отступает назад, тесно прижимаясь к обеденному столу. Тоненькая, худенькая, с трясущимися руками, вся сжавшись, смотрит она испуганными глазами на разъяренного отчима не в состоянии вымолвить ни слова. Нэля чувствует, как страх начинает ледяной струей пробирать до самых поджилок, и будь она с ним один на один, то постаралась бы куда-нибудь спрятаться или убежать. Однако, тревога за сестру словно прибила её ноги к полу, заставляет стоять на месте, не шелохнувшись, желание защитить своего близкого человека, несмотря на расползающийся ужас в душе, притупляет остальные чувства. Как жаль, что она не парень! Тогда он бы не посмел никого из них тронуть. А так она сможет лишь вцепиться ему в руку. Совсем как их дворняга во дворе.

Отчим продолжает стоять в дверях, слегка покачиваясь. Он напоминает чайник, в котором начинает вскипать вода. Только у него вместо воды злость.

– Языки проглотили?! Или решили в молчанку поиграть?!

Ощущение, что он распаляется сам от собственных же криков.

– Саботаж устроили?! Ну что ж, я вас всех живо научу быть толковыми! Вы у меня ещё попляшете! Где все остальные?! Ты, дрянная девчонка! – Кончик хлыста в его руке показывает в сторону Нэли. – Сейчас же приведи сюда этих малявок!

– Они спят. Мне их разбудить? – Нэля слышит писк своего голоса.