Помоги мне выбраться из этого мира
Карета остановилась у подножия мраморных ступеней. Под колёсами хрустнул гравий. Внутри царила тишина. Лишь мягкое позвякивание амулетов Василины и редкое скрипение кожи под пальто Владимира нарушали мёртвую неподвижность.
Себастьян ловко, с бесшумной точностью, натянул вожжи. Он не обернулся, не произнёс ни слова. Как тень, слился с фоном мокрого сумрака – лишь слегка склонил голову в сторону Дмитрия.
– Мы приехали, – ровно сказал Дмитрий, не поднимая взгляда от окна. Его голос был спокоен и отстранён, как будто он произносил нечто бесконечно далёкое от этого момента. – Но выйти можем только мы с Себастьяном.
Александр нахмурился. Василина выпрямилась на своём сидении. Владимир повёл плечами, словно почувствовал надвигающийся холод.
– Что ты имеешь в виду? – первым нарушил молчание Александр. – Мы ведь все возвращаемся в поместье… домой.
– Нет. – Дмитрий повернулся к ним, его глаза оставались ледяными. – С этого момента мы больше не вместе. Между нами – лишь политика. Василина, Владимир, Александр… Я разрываю личные связи. Всё, что вас связывало со мной как с человеком – обрезано. Без объяснений.
– Без объяснений?! – взорвалась Василина. – Ты с ума сошёл? Что, чёрт побери, значит – разрываю личные связи?
– Себастьян уже отправил ваши вещи к Вильгельму. Отныне вы живёте у себя в поместье.
– Я никуда не поеду! – рявкнул Александр. Его голос надломился. – Ты не имеешь права так поступать! Мы были вместе всю вечность! Ты воспитывал нас, ты…
– Это было. Этого больше нет, – жёстко отрезал Дмитрий. Он медленно поднялся, отряхнул перчатки. – И не приходите ко мне без приглашения. Не пишите. Не пытайтесь понять. Я не желаю объяснять.
– …А как же ты, брат? – тихо, почти шёпотом, сказал Владимир. Он не смотрел на Дмитрия, лишь опустил взгляд. – Ты всегда был для нас чем-то большим, чем просто… чистокровный. А теперь – мы чужие?
– Я делаю то, что должен. Это единственный путь, – отрезал Дмитрий.
– Ты больше не наш брат, – холодно произнесла Василина. – Но мы всё равно будем рядом. Хоть ты и отвернулся от нас.
– Прощайте, – спокойно сказал Дмитрий.
Он вышел первым. Себастьян, будто бы уже всё знал, открыл дверь и последовал за ним. Их фигуры скрылись за дверьми особняка. Ни один из них не обернулся.
Карета тронулась обратно. Александр сидел, сжав кулаки. Василина глядела в окно, утирая слёзы, делая вид, что это – просто дождь. Владимир закрыл глаза.
И в каждом из них пульсировала одна и та же мысль: Что же он скрывает.
Карета унеслась в ночь, растворяясь между деревьями, за которыми начиналась дорога к поместью Вольфгангов. Лошади фыркали, сбивая копытами по мокрой земле, но внутри трое пассажиров молчали. Александр смотрел в пол, Василина – в окно, Владимир – прямо перед собой.
А в это время двери особняка Михаэлеса беззвучно закрылись за двумя фигурами.
– Себастьян, – тихо проговорил Дмитрий, скидывая перчатки. – Подготовь дом.
– Что именно требуется, милорд? – Себастьян склонил голову, как всегда, с вежливой иронией на губах.
– Всё. Гостиную, столовую, восточный зал. Протри пыль, замени занавеси. Завтра будет… гость.
– Один?
– Важный, – отрезал Дмитрий. – Настолько, что ты должен сделать всё безупречно. И… ещё кое-что.
Он помолчал. Себастьян приподнял бровь.
– Нарежь простыней. Мелкими отрезами. Найди мягкие ткани, желательно белые. Понадобятся пелёнки.
А утром… – Дмитрий сделал паузу, – …отправляйся в город. Купи всё необходимое для ребёнка. Одежду. Мыло. Одеяла. Игрушки. Всё, что понадобится для воспитания младенца.
Себастьян впервые за долгое время не сразу ответил.
– Младенца?
– До завтра вечера, – холодно повторил Дмитрий, не оборачиваясь.
Он молча направился вверх по лестнице, в тишину своей комнаты. Дверь за ним захлопнулась с глухим звуком. Замок щёлкнул, словно отрезая его от всего мира.
Себастьян остался внизу. Он посмотрел на закрытую дверь, слегка склонил голову вбок и чуть сощурился.
А наверху Дмитрий сидел в полумраке, у окна. Дождь барабанил по стеклу, отбрасывая блики на его лицо. Он держал в руках маленькую деревянную фигурку лошадки – почти детскую безделушку. Гладил пальцем вырезанные линии, словно вспоминая что-то давно забытое.
Тень лёгкой боли скользнула по его лицу, прежде чем снова уступить место ледяной отрешённости.
Тяжёлая кованая карета подкатила к мрачному особняку Вольфгангов. Серое здание, словно вытянутое из другой эпохи, возвышалось на холме, как каменный зверь, встречающий заблудших детей. Двери отворились, и в пронизывающий вечерний воздух один за другим вышли Александр, Василина и Владимир.
– Ну, здравствуй, тюрьма детства, – пробормотал Саша, поправляя воротник.
– Не драматизируй, – сухо отозвался Вова, подхватывая чемодан.
– Я драматизирую? Вова, нас только что выселили. Сказали “прощай” без обнимашек и печенек. Ты вообще понял, что произошло?
– Понял, – коротко сказал Вова. – Нас выкинули.
– Спасибо, капитан очевидность, – буркнул Саша. – А теперь давай разложим по полочкам.
Вариант первый: Дмитрий – тайный агент Гильдии, и его раскрыли.
Вариант второй: он влюбился. В кого-то из Гильдии. Или, – Саша сделал паузу, – в Вильгельма.
(он посмотрел на Василину) – Представь свадьбу. Дедушка ведёт Диму под руку…
– “Теперь целуйте друг друга”.
– Александр, – устало сказала Василина, не оборачиваясь. – Если ты не замолчишь, я сдам тебя деду под чистую.
– Давай! Он меня не убьёт, просто сожжёт все мои костюмы и заставит читать свод законов.
(Саша закатил глаза) – Это хуже смерти.
Они вошли внутрь. В холле было прохладно. Где-то скрипнула старая лестница. Дом встретил их молчаливо и холодно, как всегда.
– Он даже не сказал «почему», – тихо проговорила Василина. – Просто… уходите. Себастьян отправил наши вещи раньше нас. Значит, они это заранее спланировали.
– Да, – подтвердил Вова, поставив чемодан на пол. – Он знал.
– Ну конечно знал! – вскрикнул Саша. – Дима не из тех, кто что-то делает спонтанно. Он бы не разорвал с нами связь, если бы не было причины.
(пауза)
Что если… это не про нас вообще? Может, это что-то глобальное? Он кого-то защищает. Или…
– Или просто устал от тебя, – резко перебила Василина. – Тебя, твоих шуток, твоего бесконечного болтания. Ты подумал, что, может, мы были ему обузой?
Саша замер. Потом криво усмехнулся:
– Если бы он нас не любил, он бы нас не воспитывал, Алиночка.
– Не называй меня так, – отрезала она, отвернувшись.
– А ты не кусайся, – мягко ответил Саша, вдруг посерьёзнев. – Мы все в одном болоте сейчас. Просто… он бы не сделал это без причины. Это не на него похоже. И ты это знаешь.
Вова смотрел в окно. В сумерках над лесом проплывали тени.
– Он не просто так нас убрал. Он что-то скрывает. Что-то, что не может позволить нам знать.
– Думаешь, это что-то личное? – спросила Василина, наконец немного тише. – Или политическое?
Саша вздохнул.
Они замолчали.
– Что бы это ни было, – сказала Василина, глядя в пол, – мы должны узнать. Но осторожно. Мы теперь не дети. Мы представители клана. И если он нас оттолкнул, значит, доверия нет. Значит, действуем как взрослые. Как враги, если потребуется.
Саша медленно кивнул. Вова – всё так же молча.
А над особняком Вольфгангов сгущались тучи. И где-то далеко, в доме Михаэлеса, в запертой комнате, свет всё ещё горел.
Город был шумен, как всегда – даже несмотря на хмурое небо и тяжёлый воздух, нависший над улицами. Василина шла по базару, не торопясь, укутанная в лёгкий плащ с капюшоном. Рядом – молчаливая служанка, следовавшая за ней с корзиной. Покупать ничего не хотелось, но после недели под гнётом Вильгельма её потянуло к живым голосам и свежему воздуху.
– Остановимся у лавки с маслами, – бросила она служанке. – И купи мне зелёный виноград.
Пройдя мимо нескольких прилавков, Василина вдруг замедлила шаг.
У ларька детских товаров – среди игрушек, крохотных рубашек, крошечных носочков и… пелёнок – стоял высокий мужчина в чёрном. Себастьян. Без плаща, в светлой рубашке, он склонился к продавщице, указывая на товар. Его лицо было спокойно, как всегда, но пальцы – привычно безупречные – нервно перебирали ткань.
Василина остановилась, скрывшись за угол.
– …три комплекта. Без рисунков, однотонное. И ещё – корзину, для хранения. И… бутылочку для молока, но без узоров. Да, именно эту.
Продавщица что-то засмеялась. Себастьян в ответ изогнул бровь – почти ухмыльнулся, но по глазам было видно: улыбка была из вежливости. Не более.
Василина дождалась, пока он расплатится, и подошла, как ни в чём не бывало.
– Забавно видеть дворецкого Михаэлеса среди бутылочек и игрушек.
Себастьян не удивился. Только кивнул в знак приветствия.
– Миледи.
– Себастьян, – она скрестила руки. – Не хочешь мне объяснить, зачем тебе всё это?
– Я просто выполняю поручение, – ровно ответил он. – Ничего особенного.
– Поручение Димы? – Она прищурилась. – Значит, У него… ребёнок?
Себастьян на мгновение замолчал. Затем чуть склонил голову.
– Василина, если бы это касалось ребёнка, вы бы услышали о крещении, а не увидели меня в лавке.
– Но зачем тогда пелёнки?
– Увы, не всё в этом мире – младенцы и кровные узы. Иногда мягкая ткань нужна для других целей. Перевязки, упаковка редких ингредиентов, да хоть демонстрация товара для уважаемой гильдии магов.
(он улыбнулся)
Вы ведь понимаете: в нашем мире редко что бывает буквально.
Василина смотрела пристально, словно пыталась просверлить взглядом насквозь. Но он стоял спокойно, ни один мускул не дрогнул.
– Если это правда, – тихо сказала она, – значит, всё это – отвлекающий манёвр. И ты – мастер лжи.
– Я не лгу, – мягко ответил он. – Я просто не говорю лишнего. В отличие от ваших братьев.
– Мм… Хорошо. Но знай: если там действительно ребёнок, и вы скрываете его, – она наклонилась чуть ближе, – я узнаю. И тогда тебе не уйти.
Себастьян поклонился, слегка насмешливо.
– Миледи, я весь – в вашем распоряжении. Всегда.
В поместье Вольфгангов Саша лежал на спине на огромном диване, окружённый свитками, законами и отчётами.
– Убивайте меня, братья мои, – простонал он. – Эти бумажки – хуже вампирской казни. Почему я не родился тупым?
– Потому что ты – Вольфганг, – бросил Вова, сидящий у окна и перебирающий списки дипломатических миссий. – Ум – наша проклятая кровь.
– Ага. А дед – наш карающий бог. Опять заставил меня учить 74-ю поправку о праве на двойное упоминание клана в судебной речи. Ты вообще слышал про это?
– Саша, – строго сказал Вова. – Работай. И не называй его «дедом», когда он рядом.
– Не рядом он. А если бы был рядом, я бы уже был привязан к стулу и слушал его трёхчасовую лекцию о вампирской чести. А мне, между прочим, мало лет. Я ещё юн и прекрасен.
– Замолчи, – пробормотал Вова, – пожалуйста.
Дверь открылась. Василина вошла без слов. Сбросила плащ на вешалку, прошла к ним.
– Ну?
Наш милый демон покупал детские вещи. Пелёнки. Игрушки. Всё. Но… Себастьян сказал, что это не для ребёнка. Что дело в другом. И знаешь, что странно? Я ему почти поверила.
– Ты же ненавидишь его.
– Именно поэтому и поверила. Он не солгал. Он просто… скрыл суть. Как будто сам не до конца знает, зачем всё это.
– Значит, Дима готовится к чему-то. – Вова поднял глаза. – Возможно, опасному.
– Или к кому-то, – добавил Саша. – Я ведь говорил… может, он кого-то нашёл.
– Или потерял, – тихо сказала Василина.
В это же время, в особняке Михаэлеса, где окна были затянуты плотными шторами, и каждый звук тонула в коврах, Себастьян молча расставлял вещи на столе: маленькие одеяльца, сложенные ровно, как хирургический набор. Всё выверено. Всё – в ожидании.
Дмитрий сидел за письменным столом, уставившись в письмо, но не читая его.
– Всё готово, – произнёс Себастьян.
– Хорошо, – глухо сказал Дмитрий. Он поднялся, подошёл к окну, коснулся стекла. Там, за серым небом, что-то приближалось.
Себастьян внимательно посмотрел на него. Его господин был спокоен… слишком спокоен. В лице не было ни эмоции, ни звука – но пальцы дрожали.
И в этот момент, за тысячи миль, кто-то – или что-то – уже знало, что время пришло.
Ночь была тиха, как выдох перед криком.
Вначале – дуновение. Не ветер. Оно не касалось кожи, но прошлось по внутренностям, как ледяная рука, нащупывающая душу. Затем – стук копыт. Ровный, размеренный, чужой.
Карета остановилась у парадного входа. Без герба, без клейма. Простая, серая, будто сотканная из тумана.
Себастьян напрягся. Он не чувствовал запахов, не слышал дыхания. Ни внутри кареты, ни рядом. Но знал – оно здесь.
Он спустился, не торопясь. Как на плаху. Каждый шаг отдавался в костях – не его собственных, а чужих. Тех, кто знал, что внутри.
Три стука. Спокойных, почти вежливых.
Он открыл дверь.
На пороге стояла люлька.
Тонкая, словно вырезанная из слоновой кости, обтянутая светлой тканью. А внутри – дитя.
Девочка.
Маленькая, хрупкая, с едва заметным румянцем на щеках. Белая одежда, пелёнки, аккуратно уложенные. Каштановые волосы. И глаза…
Зелёные, как лес весной. Не мутные, не детские. Глубокие.
Слишком глубокие.
Она плакала.
Себастьян не мог пошевелиться. Ни один мускул не слушался. Это был не страх. Это было…
Почтение.
Карета заскрипела. Но он не отреагировал. Не посмотрел. И только, когда шаги донеслись сзади, он смог пошевелиться.
– Я её ждал, – тихо сказал Дмитрий.
Он подошёл, вгляделся в лицо ребёнка. И что-то в его лице дрогнуло. Едва-едва. Но Себастьян это заметил.
– Найди кормилицу, – приказал он. – Быстро. Сегодня.
– Есть.
– Только надёжную. Без вопросов. И без связей.
Себастьян кивнул. Глаза его всё ещё были прикованы к люльке.
– Кто она? – всё же спросил он. – Это… дитя кого?
Дмитрий не ответил сразу. Он взял младенца на руки, аккуратно, как будто держал не ребёнка, а сосуд с запретной истиной.
– Она – причина, – наконец, сказал он. – Всего.
И ушёл с ней вверх по лестнице, оставляя Себастьяна с тенью кареты, которая уже растворялась в ночи.
С этого момента дом Михаэлеса запечатали.
Себастьян больше не выходил, кроме тех немногих часов, когда под покровом ночи искал женщину, способную быть кормилицей – молчаливую, крепкую, изолированную от мира.
Все занавеси в доме были задёрнуты. Свет в окнах больше не появлялся. Охранные демонические печати, созданные руками Себастьяна, вплелись в архитектуру: на дверных проёмах, под подоконниками, даже в тенях на стенах.
Саша, Вова и Василина ещё пытались что-то понять. Следили. Спрашивали. Писали. Даже пробовали подкупить старую прислугу. Бесполезно.
Ни одного письма. Ни одного человека. Ни одного шороха изнутри.
Лишь раз, мимо дома проносилась девушка с корзиной. Никто не знал, кто она. И никто не видел, как она вернулась.
А внутри, где никто не слышал, кроме Себастьяна и Дмитрия, – ребёнок с зелёными глазами учился дышать в новом мире.
И мир учился замирать при её присутствии.
Кормилицу нашли через два дня.
Себастьян долго не выбирал. Он знал, что искать надо не тело – душу. И он почувствовал её в полумраке переулка у старой булочной, где она говорила с продавщицей. Стояла, обнимая себя за локти, с усталостью, в которой застыли траур и молчаливая сила.
Её звали Эмили.
Женщина лет тридцати пяти. С чёрными густыми волосами, спадающими до пояса. С мягкими формами, красивым лицом, в котором жила и тоска, и любовь одновременно. Её итальянские черты выдавали родство с южной кровью: тяжёлые ресницы, оливковая кожа, мягкие губы.
Месяц назад она похоронила сына. Болезнь – быстрая, как нож. С тех пор она не плакала. Просто… жила. Молча. И продолжала кормить, потому что грудь не оскудела, а в сердце ещё оставалось место, которое хотелось отдать кому-то, хоть кому-то.
Себастьян предложил ей ехать с ним. Он не объяснял ничего. Она не задавала вопросов. Просто кивнула.
В особняке её встретил Дмитрий. Молча. Без приветствия. Только взгляд – длинный, пронизывающий, холодный.
Он подошёл к ней
Дальше – лишь прикосновение к шее. Кровь, ускользающая под кожу. Миг боли. Миг пустоты. И новая сущность внутри.
Эмили упала на колени. Всё вокруг исчезло. Мир стал тише, будто накрыт вуалью. Она почувствовала, как всё изменилось – не только в теле, но и в сердце. Боль за сына осталась, но была теперь не ножом, а отпечатком в душе.
С этих пор в доме Михаэлеса их стало трое.
Дмитрий дал имя девочке – Люсиль.
– Свет, заключённый во тьме, – сказал он Себастьяну. – Слишком иронично, но мне нравится.
Себастьян ухмыльнулся, но не возразил.
Люсиль росла в полной тишине. Ни звука с улицы, ни шороха из сада, ни присутствия кого-либо – только они втроём. Себастьян с самого начала стал тем, кто следит за распорядком: купает, укачивает, учит словам, закрывает окна, когда идёт дождь. Он не умел играть, как няньки, но он знал, когда ребёнку нужно тепло. Он чувствовал. Он учился.
Эмили была мягкой, тёплой, как хлеб. Люсиль тянулась к ней, хватала за волосы, тёрлась лбом о грудь, засыпала у неё на руках. И каждое прикосновение исцеляло и мать, и дитя.
Дмитрий же был далёким. Он заходил редко. Смотрел долго. Иногда – брал Люсиль на руки, и в эти минуты замолкал весь дом. Казалось, даже стены слушали, как он что-то шепчет ей на древнем языке.
Он не позволял себе нежности. Но взгляд его был иной. В нём не было той ледяной отрешённости, с которой он разговаривал с Советом или даже с Василиной.
С Люсиль – он был человеком.
Но всё равно чаще – он отсутствовал. Политика, поездки, ночные заседания, законы, кровавые бумаги. Он оставлял Себастьяна с Эмили, говоря:
– Вырастите её, как я бы не смог.
И исчезал.
Иногда – на день. Иногда – на неделю. Но возвращался всегда в одно и то же время: к рассвету. Чтобы успеть увидеть, как Люсиль открывает глаза.
В доме больше не было прислуги. Только трое. И младенец.
И дом дышал иначе.
Он жил новой жизнью. Той, которую никто – даже старейшины – не могли представить у самого холодного и безупречного из живущих.
Девочке исполнилось два года.
Дом наполнился звуками, которых не знал со времён прежней жизни: детский топот, швыряние игрушек, истерики, хлопанье дверей, детский смех, вопли, писк, всхлипы, и снова – смех.
Люсиль была маленькой, зелеглазой бурей.
Каштановые волосы уже доставали до плеч. Кудри вились по бокам, вечно растрёпанные. Глаза – большие, с хитрым блеском, точно она знала гораздо больше, чем могла сказать. Щёки круглые, пухлые. Нос курносый. Улыбка – дерзкая, если не сказать вызывающая.
Красивая – до абсурда.
И характер – под стать.
С утра она могла с визгом отказаться от платья, предложенного Эмили, и пинаться, пока та пыталась её переодеть. Через час – швырнуть ложку с кашей в Себастьяна, потому что, “я не хочу эту кашу, я хочу ту, которую ела вчера!” – хотя вчерашняя была абсолютно такой же.
А потом три дня подряд вообще не есть, сидеть с надутыми губами и глядеть из-под ресниц, как страдают взрослые.
– Она издевается, – ворчала Эмили, убирая уже остывшую еду в третий раз. – Это ненормально. В два года дети не умеют манипулировать настолько умело.
– О, умеют, – невозмутимо отвечал Себастьян, вытирая пятно с камзола. – Особенно если они рождены не от простых людей.
– Думаешь, она…
– Я думаю, у нас растёт маленький демон. И, к сожалению, она знает, как это использовать.
Самое интересное происходило, когда приходил Дмитрий.
Стоило скрипнуть двери в холле – и всё менялось.
Люсиль мчалась по коридорам, крича:
– Папааа!
И кидалась ему на руки с таким восторгом, что в эти моменты дом будто замолкал от нежности. Обнимала его за шею, шептала что-то на своём детском лепете, терлась лбом о его плечо, прижималась к груди, будто искала убежище.
А он – всегда принимал её.
Словно это был единственный момент, ради которого стоило возвращаться из Совета, из подземелий политики, из бесконечных переговоров и лжи.
Он гладил её по волосам, целовал в висок и говорил:
– Главное – чтобы её любили.
Нельзя обижать. Она – моё солнце.
– Дмитрий, – не выдерживала Эмили, стоя в стороне, – но она управляет нами. Она не ест, если не по её. Она кричит. Бьёт по рукам. Плюёт еду. Это не норма.
– Мы должны быть строже, – спокойно добавлял Себастьян. – Сейчас у неё только эмоции, но потом – будет воля. Если мы не поставим границы, она станет…
– Она станет собой, – перебивал Дмитрий. – А вы просто обязаны научиться её любить. Не ломайте её. Защищайте.
И после этих слов он уходил с Люсиль в свои покои, где она продолжала лепетать что-то, смеяться, зевать, дёргать его за волосы.
Он слушал. Не перебивал. Только смотрел. И был с ней.
Себастьяну оставалось закатить глаза.
Эмили – сдержать раздражение.
– Она вырастет принцессой, – пробормотала как-то Эмили, наблюдая, как Люсиль в шелковом платье бьёт посуду из-за сломанной игрушки.
– Да нет, – отозвался Себастьян, не оборачиваясь. – Она вырастет королевой. И я не уверен, что нам это понравится.
Когда Дмитрий уехал в Германию, Себастьян с Эмили переглянулись – и оба подумали одно и то же: мы не выживем.
– Почти четыре года, – тихо сказал Себастьян, наливая себе бокал крови. – И я предпочёл бы столкнуться с толпой разъярённых вампиров уровня A, чем остаться наедине с этой… крошкой.
– Мы справимся, – сказала Эмили с тем отчаянием, с каким женщины бросаются в шторм с ведром. – Это всего неделя.
День первый.
Лошади.
– Я не пойду туда! – Люсиль кричала, вцепившись в дверной косяк, как будто за ним её ждали палачи.
– Это просто пони. Его зовут Вельвет, – ласково говорила Эмили. – Он добрый. Он ест яблочки.
– А я его боюсь! Он сожрёт мои волосы! – Люсиль завизжала, вывернулась и тут же побежала обратно вглубь особняка, по дороге сбив вазу.
– Мы терпеливы, – сказал Себастьян, подходя к ребёнку с яблоком. – Мы спокойны. Мы не кричим. Мы учим.
– Я тебя укушу! – заявила Люсиль и, для пущего эффекта, действительно цапнула его за руку. Правда, слабо. Скорее демонстративно.
– Чудесно, – вздохнул Себастьян. – Демон кусается.
День второй.
Манеры.
– Мы не ковыряемся в носу за столом, Люсиль.
– А если хочется?!
– Мы не плюёмся в еду, если она тебе не нравится.
– А зачем тогда мне дают суп, если я хотела пирог!?
– Мы благодарим, говорим «пожалуйста», не ложимся поперёк стола, не называем гостей “тупыми”, и не моем руки в бокале с вином.
– А я всё равно сделаю! Вот так! – И, подмигнув, Люсиль с диким восторгом залезла на стол ногами, как на сцену.
– Я принцесса! – крикнула она. – А вы – все слуги! И Себастьян тоже!
Себастьян молча смотрел, как она танцует по скатерти с куском хлеба в руке и тиарой, надетой задом наперёд.
– Нам нужна армия нянек. И заклинатель, – шепнул он Эмили.
– Нам нужен Дима, – сквозь зубы прошептала она в ответ.
День третий.
Чистоплотность.
– Люсиль, в этом доме не принято плеваться на пол.
– А если я хочу?
– Нет.
– А если я всё равно плюну?
– Тогда мы с тобой серьёзно поговорим.
– А мне плевать!
Плевок.
– Я уйду в монастырь, – сказал Себастьян, поднимая салфетку. – Или в ад. Где тише.
К вечеру Люсиль, закутавшись в покрывало, устроилась в камине и сказала, что она «печное привидение», и никто не смеет её выгонять.
Понадобился час, чтобы выманить её оттуда.
– Я простыну! – завыла она, когда её понесли купать.
– Ты в золе! – завопила Эмили.
– Я ведьма! Меня нельзя мыть!
– Она не ребёнок, – констатировал Себастьян. – Это реликвия анархии.
День пятый.
Письмо.
Дмитрий прислал весточку: «Надеюсь, у вас всё хорошо. Обнимаю мою девочку. Люблю вас. Скоро буду».
Себастьян показал Люсиль письмо. Она расплакалась, а потом три часа подряд сидела у окна, глядя на дорогу.
– Вот только ты его уважаешь, – шепнула Эмили, вытирая ей слёзы.
– Я хочу к нему, – прохныкала Люсиль.
– Ну хоть что-то в тебе человеческое есть, – устало сказала Эмили.
– Нет! Я не человек! Я королева!
Плевок.
Себастьян, не глядя, подставил платок.
Так прошла неделя.
Когда на седьмой день в дверь снова вошёл Дима, Люсиль не закатила истерику, не швырнула ложку, не убежала.
Она просто подбежала и обняла его за ноги.
Молча. Крепко. До боли в пальцах.
– Ну как вы тут? – спросил он, поглаживая её по волосам.
Себастьян и Эмили просто переглянулись.
У обоих под глазом – тень бессонницы. На одежде – следы мела, супа, сажи и, возможно, злобы.
– Прекрасно, – ответили они хором.
– Просто идеально, – добавил Себастьян. – Она цветёт. И жжёт всё, к чему прикасается.
Люсиль – 5 лет. За характером – воля.
К пяти годам Люсиль изменилась. Уже не просто капризная девочка – теперь она становилась маленькой силой, почти стихией. Если раньше она только разрушала правила, то теперь – навязывала свои. Словно чувствовала власть и училась ею пользоваться.
Она часто устраивала «советы» для слуг, где диктовала, кто и что должен делать. Настаивала, чтобы её причёсывали только определённым образом, говорили с ней с поклоном, а если Себастьян или Эмили отказывались – устраивала настоящие бунты.
Но при этом в ней зарождалась стратегия: она умела дождаться нужного момента, приберечь истерику, если она была выгодна. Уже начинала понимать, что манипуляция может быть оружием. В разговорах она могла внезапно стать очень вежливой – только чтобы потом добиться невозможного.
Эмили говорила:
– У неё железный стержень внутри. Но если мы не научим её ответственности, она будет королевой хаоса.
Себастьян кивал:
– У неё воля. Как у Дмитрия. Только без тормозов.
А Дмитрий, всё так же сдержанно, говорил:
– Она ещё дитя. Просто… дитя, которому стоит опасаться будущего.
Сцена – утро. Комната Дмитрия.
Ночь выдалась тихой. Особняк погрузился в глубокий сон.
Дмитрий, как редко бывало в последние месяцы, остался дома. Он сам уложил Люсиль – на этот раз без истерик: с ней он всегда мог быть мягким, и она таяла. После, не раздумывая, он остался с Эмили. Не по страсти – по теплу. Они оба нуждались в чём-то человеческом, и это соединение, хрупкое и временное, их не обязывало. Им просто было хорошо.
Утро наступило без предупреждения.
Дверь в спальню распахнулась с треском.
– Папа! – раздался звонкий голос.
Дмитрий медленно открыл глаза. Под одеялом его тело прижимала Эмили, ещё сонная, обнажённая, с растрёпанными волосами. В дверях стояла Люсиль, в ночной рубашке, с растрёпанными зелёными глазами и лицом, в котором уже закипала истерика.
– Ты что… ТЫ ЗДЕСЬ СПАЛ С НЕЙ?! – закричала она, голосом, который, казалось, потряс стены.
– Люсиль… – начал Дмитрий спокойно, но было поздно.
Она подбежала к кровати, вскочила на неё, сорвала с Эмили край одеяла.
– Уходи! – завизжала она. – Ты не можешь с ним спать! Он МОЙ! МОЙ!
Эмили в ужасе отпрянула, не зная – смеяться, защищаться или скрыться под подушкой.
– Ты змея! Ты мерзкая! Уходи из нашей спальни! – Люсиль ударила её по плечу маленькой ладошкой, и хоть сила в ней была детская, выражение на лице было взрослым: ревность, презрение, слёзы.
Дмитрий молча встал с постели, накинул халат.
Он подошёл к Люсиль, взял её за плечи – мягко, но твёрдо – и сказал тихо, как сталь:
– Выйди. Сейчас же.
– Но папа!..
– Выйди.
Она застыла, как будто её ударили. Глаза наполнились слезами. Она не плакала – но дрожала.
– Ты… ты меня не любишь… – выдохнула она и побежала прочь, босыми ногами по мрамору, с развевающимися волосами. Стук захлопнутой двери прозвучал, как щелчок плети.
Тишина.
Эмили молчала, прижавшись к подушке, всё ещё поражённая сценой.
Дмитрий сел на край кровати, провёл рукой по лицу.
– Прости, – сказал он, глядя в пол. – Это было… не по-джентльменски. Ни для неё, ни для тебя.
– Она… она как взрослая. Слишком взрослая, – шепнула Эмили.
– Да. И это… становится опасным, – он поднял глаза. – Думаю, я всё-таки слишком долго позволял ей всё. С сегодняшнего дня… Я приму меры.
– Жёсткие?
– Справедливые. Но холод – это единственное, что она пока понимает.
Он встал и закрыл дверь, чтобы тишина вернулась в комнату.
А в другом конце особняка Люсиль сидела на полу своей комнаты, прижав к себе игрушечного льва, и молчала.
У неё в голове было только одно:
Он выбрал её. Не меня.
И впервые за долгое время она ничего не сделала. Даже не кричала. Просто сидела, со взглядом, от которого в будущем могло бы стать страшно.
Утро после бури. Завтрак в доме Дмитрия.
Тишина в особняке была почти абсолютной – её нарушал лишь негромкий перестук фарфора и мерный шелест тканевых салфеток. За длинным, тёмным дубовым столом сидели трое: Дмитрий, Эмили и Себастьян. Большие окна наполняли столовую светом, но воздух был тяжёлым, будто что-то зависло в нём после ночной сцены.
Дмитрий сидел во главе стола, в безупречно застёгнутом жилете цвета мокрого пепла. На лице – всё та же холодная отстранённость, но пальцы руки, лежащей на столе, время от времени сжимались в кулак. Эмили, напротив, выглядела чуть более уставшей, чем обычно, и по-своему смущённой – не из-за себя, а из-за того, что происходило с девочкой, которую она любила и ненавидела в равной мере. Себастьян, как всегда безупречно прямой и тихий, ел молча, пока Дмитрий не заговорил.
– Она не пришла. – голоса у него почти не было, только констатация.
– Она сидит в комнате, – вздохнула Эмили. – В полном молчании. Думаю, вынашивает план убийства меня плюшевым мишкой.
– Или подменит вам духи на лягушачью слизь, – добавил Себастьян, не поднимая глаз. – Я уже проверил ваш комод.
Дмитрий на секунду опустил взгляд, затем отставил чашку и выпрямился.
– Ситуация выходит из-под контроля. Я слишком долго позволял ей всё.
– Не просто позволяли, – отозвалась Эмили мягко. – Вы ставили её над всем. Любовь – это прекрасно. Но любовь без границ – это… яд. Особенно для такого ребёнка, как она.
Себастьян кивнул, взглянув на Дмитрия:
– Когда вы уезжаете надолго, на недели две и больше – она постепенно становится сносной. Не сразу, но мы видим изменения. Она начинает слушать, меньше капризничает. Словно… отпускает хватку.
– Она проверяет вас, – добавила Эмили. – Вас обоих. Где вы, как далеко можно зайти. А когда ты рядом,… она будто ощущает абсолютную власть. И начинает разыгрывать эту роль, как пьесу.
Повисла тишина. Дмитрий смотрел в окно. Где-то в саду цвели весенние лилии.
– Она не должна узнать, кто она на самом деле… до времени, – сказал Дмитрий, почти себе под нос. – До семи лет она должна оставаться ребёнком. Но сейчас она уже… не дитя. Ни разумом, ни намерением.
Себастьян отложил салфетку и взглянул прямо.
– Я предложил бы вам уехать. На долгий срок. На полгода. Если мы сможем убрать вас из её уравнения, мы выстроим её заново. Сдержанно. Последовательно.
– В первый месяц она, скорее всего, попытается нас отравить, – добавила Эмили с лёгкой усмешкой. – Но потом… мы сможем выровнять поведение. Хоть как-то.
Дмитрий долго молчал. Его взгляд был спокоен, но в глубине глаз затаилась напряжённость. Он понимал, что за этим решением стояла не просто необходимость. Это была первая настоящая разлука.
– Согласен, – сказал он наконец. – Я уеду в Австрию. Сначала – дела. Потом – Швейцария. У меня есть приюты, которые стоит проверить. И пару старых долгов, которые стоит напомнить.
Эмили чуть кивнула. Себастьян даже не моргнул.
– Но, – продолжил Дмитрий, – я запрещаю любые физические меры. Ни крика, ни щелчка по руке. Никакой боли. Только слова. Только холод. Только дистанция.
– Я никогда не позволила бы себе поднять на неё руку, – резко сказала Эмили.
– Знаю, – спокойно отозвался Дмитрий. – Но я должен это сказать. На всякий случай. Потому что если хоть один волос упадёт с её головы без причины – я вернусь.
Он не угрожал. Он предупреждал, с той холодной ясностью, от которой умирали целые армии. Потом он откинулся на спинку стула и тихо сказал:
– У вас будет полгода. Сделайте из неё достойного наследника.
За дверью, в детской комнате на втором этаже, Люсиль сидела на подоконнике, обняв колени. В голове у неё пульсировал один-единственный вопрос:
Как ЭТА женщина оказалась в ЕГО постели?
Она ещё не знала, как, но она точно знала, что сделает что-то. Что-то такое, чтобы Эмили долго вспоминала этот завтрак.
Мрачное утро окутало аббатство мутным, плотным туманом. Воздух был пропитан сыростью и тишиной, которую не нарушал даже скрип половиц – слуги, как всегда, передвигались неслышно. В спальне Дмитрия царил порядок: аккуратно сложенные рубашки, документы, плотная дорожная сумка, которую Себастьян держал у ног.
Люсиль стояла на пороге, босиком, в тонкой ночной сорочке, с растрёпанными волосами и лицом, опухшим от слёз. Она уже знала. Дима уезжает. Не на день. Не на два. Надолго. Может, навсегда.
– Нет, – хрипло сказала она, – ты не можешь уехать. Я больше так не буду! Я всё поняла, правда! Я буду хорошей! Только не уезжай…
Она подбежала, обняла его за ногу, вцепившись, как будто могла удержать его телом. Дмитрий наклонился, погладил её по голове, но взгляд его был отрешённый, тяжёлый, как будто он смотрел не на неё, а сквозь неё – куда-то в прошлое.
– Люсиль, – спокойно сказал он, – ты должна учиться быть сильной. Это важно. Ты справишься.
– Нет! Нет! – закричала она и захлёбывалась в рыданиях. – Ты обещал! Обещал не оставлять меня одну!
Он не ответил. Поднял сумку, кивнул Себастьяну, и шагнул за дверь, не сказав, на сколько уходит. Люсиль побежала следом, крича, топая, хватаясь за его плащ. Но дверь за ним захлопнулась глухо и окончательно.
Эмили вошла в детскую позже, когда слёзы почти высохли.
– Он не вернётся, – сказала она негромко, – пока ты не станешь достойной девочкой. Он не может тратить свою жизнь на капризы. Он оставил тебя нам. А мы научим тебя, что значит быть настоящей.
Глаза Люсиль метнули злобный, обиженный взгляд.
– Он вернётся. Он меня любит.
Эмили только пожала плечами.
– Мы увидим.
Прошло две недели. Потом месяц. Потом три.
Каждое утро начиналось по часам. Ранний подъём. Умывание. Прогулка верхом. Завтрак. Чтение. Уроки этикета. И всё сопровождалось строгим, но сдержанным контролем. Ни одного физического наказания. Только слова. Только холодный, непреклонный взгляд Себастьяна. Только молчаливое разочарование Эмили.
Люсиль сопротивлялась. Внутри неё бушевал огонь. Она выдумывала планы бегства, шила иголки в постель Эмили, отказывалась есть, срывала уроки. Но время шло, и в какой-то момент она заметила, что по утрам уже не ворчит, когда её будят. Что умывается не из страха, а потому что так привычнее. Что знает, как правильно держать вилку, и уже не роняет книги из рук.
Она всё ещё та же. Упрямая. Секретная. С огнём в груди. Но часть её начала меняться – не ради Эмили, не ради Себастьяна. Ради него.
Тем временем, в Европе, Дмитрий шагал по пороховому дыму маленьких войн. В 1853 началась Крымская война – он побывал в Османской империи, наблюдая за конфликтом с Россией. В 1854 он был в Италии, где росло напряжение между Австрийской империей и революционными движениями. Он вступал в диалог с лидерами, дипломатами, остановил несколько скрытых массовых истреблений. Его тень мелькала в Вене, Лондоне, Неаполе.
В одной из старинных вилл, в горах Северной Италии, состоялась встреча – впервые за пять лет.
Александр. Владимир. Василина. Те самые, с кем он прожил тысячелетия, разделив вечность. Их лица были взрослыми, но взгляды – всё те же. Василина смотрела на него с болью. Владимир молчал, как всегда. Александр задал первый вопрос:
– Нам не быть снова вместе?
Дмитрий выдохнул. Медленно. Отстранённо.
– Нет. Всё, что между нами, закончилось. Осталось только дело.
Они не спорили. Но в их молчании осталось сожаление, которое не вытереть ни веками, ни войнами.
Полтора года спустя. Люсиль – почти новая. Почти.
Она завязывает банты сама. Она говорит «пожалуйста» и «спасибо». Она не визжит, когда падает с пони, а встаёт, стискивая зубы. Она смотрит на Себастьяна с подчёркнутым уважением и слушается Эмили с тихой улыбкой.
Но в душе…
В душе она говорит себе:
«Я просто жду. Я просто делаю вид. Я не забыла, кто я. Вы меня не сломаете.»
И в тот день, когда в поместье вновь ступит его нога, она выйдет навстречу – и будет совсем другой. Но он всё равно узнает её. Потому что она – его кровь.
День первый – Четверг. День терпения.
Дождь стучал по оконным стёклам ровно и размеренно, как метроном. Дом дышал тишиной. Люсиль сидела за столом в учебной комнате. Перед ней – раскрытая книга, аккуратный лист бумаги и чернильница. На кончике пера – крошечная капля, дрожащая от напряжённой паузы.
– Повтори, – строго, но без резкости сказала Эмили. – Третье правило за столом?
– Не разговаривать с набитым ртом, – отозвалась Люсиль с лёгкой досадой. – А если говорят, что я не права, я должна сначала проглотить и только потом объяснить, что они глупы.
Себастьян, стоявший у окна, хмыкнул – еле заметно, но не сдержался.
– Люсиль, – Эмили сложила руки на коленях. – Без насмешек. Давай по-настоящему.
– Я знаю, – уже тише сказала девочка, поникнув. – Просто скучно…
– Когда ты научишься уважать скуку, ты научишься управлять собой, – ответила Эмили. – А человек, который управляет собой – может управлять миром.
Люсиль ничего не сказала. Но взяла перо, аккуратно окунула в чернила и продолжила писать.
В тот день за обедом она не перевернула тарелку. Не катала хлеб по скатерти. И даже встала из-за стола, склонив голову и тихо сказав:
– Спасибо за еду, месье Себастьян. Спасибо, мадемуазель Эмили.
Она услышала, как Себастьян чуть наклонился к Эмили и прошептал:
– Я записываю этот день. Первый день без катастроф.
День второй – Суббота. День испытания.
На рассвете Люсиль была на ногах. Она уже не жаловалась на холодную воду в умывальнике, не пыталась прикинуться больной. На ней было аккуратное синее платье, волосы убраны в косу, взгляд – сосредоточенный.
– Сегодня ты будешь отвечать за чайный поднос, – сказала Эмили. – Накрой как следует, без нашей помощи. Мы будем в библиотеке через двадцать минут.
Это было испытание. Не просто сервировка. Это была проверка: может ли она сама – без слёз, без криков, без капризов.
Люсиль взяла задачу всерьёз. Перемыла посуду дважды, протёрла всё до блеска, на поднос положила маленький букетик лаванды, как делала когда-то Эмили. Печенье выложила на тарелку по узору. В библиотеку вошла молча, с прямой спиной, неся поднос двумя руками.
– Ваш чай, – сказала она тихо, но с достоинством.
– Спасибо, Люсиль, – ответил Себастьян. – Всё на месте.
В тот же вечер, когда Люсиль легла спать, Эмили достала лист плотной бумаги и села за письменный стол.
Письмо Дмитрию
Милорд,
С трудом верится, что мы пишем это, но… она изменилась. Мы не можем сказать, что она стала покладистой – в ней по-прежнему живёт огонь. Но теперь этот огонь – не разрушает, а греет. Она слушает. Думает. Делает выводы. Сама предлагает помощь. Проявляет гордость, но не дерзость. Стала внимательна к другим.
Она ещё не идеальна, но она уже – девочка, которой можно гордиться. И мы, наконец, с радостью готовы… похвастаться ею перед Вами.
Если Ваша миссия близится к завершению, Вы можете возвращаться. Мы уверены, она заслужила Ваше возвращение.
С уважением и преданностью,
Себастьян и Эмили.
Письмо было запечатано сургучом с гербом дома и отправлено тем же вечером – через доверенного гонца, что работал только на Дмитрия.
На следующий день Люсиль, не зная, что письмо уже в пути, вытирала пыль в холле с такой старательностью, что Себастьян в полголоса произнёс:
– Иногда я думаю, что она – один из нас.
Эмили улыбнулась.
– Она всё ещё делает это для него. Но скоро она начнёт делать это для себя.
Сцена: Письмо в присутствии троицы
Погода в Цюрихе стояла унылая. Сквозь тяжёлое серое небо просачивался тусклый свет. В старом зале, где они остановились на ночь, стены хранили холод веков. Каменные арки, чугунные канделябры, старинный письменный стол. Дмитрий сидел за ним, выпрямившись, с прямой спиной, в светлом жилете и чёрной рубашке, обрамлённый серой рамкой оконного стекла. В руках – письмо с сургучной печатью.
Рядом, словно кошки, замерли трое. Александр, скрестив руки, стоял у стены, будто невзначай. Владимир сидел на подоконнике, покачивая ногой, глядя искоса. Василина молчала, но неотрывно следила за руками Дмитрия, как будто надеялась прочитать текст через пергамент.
– Кто писал? – спросил Владимир.
– Дом. – коротко ответил Дмитрий.
– Дом? – переспросил Александр. – Это всё, что ты скажешь?
Дмитрий снял перчатку с правой руки и сломал сургуч плавным, почти беззвучным движением. Бумага издала сухой хруст. Он развернул письмо и начал читать. На лице – ни единой эмоции. Ни дрожи в ресницах, ни сжатой челюсти, ни искры в глазах.
Василина сделала шаг ближе.
– Там… всё в порядке?
Он не ответил.
Молчание.
Они переглянулись. Василина подалась ближе, уже почти наклонилась, чтобы заглянуть в письмо, но в тот же миг Дмитрий плавно поднял взгляд – и её будто ветром отбросило. Он не сказал ни слова, но взглядом дал понять: ещё один шаг – и вы пожалеете.
– Ты ведь сам сказал, что мы теперь только по делам встречаемся, – тихо, но зло проговорил Владимир. – Что тебе мешает нам сказать, в чём дело?
Дмитрий аккуратно сложил письмо, убрал его в карман внутреннего пиджака и встал.
– Вы правы. Мы встречаемся только по делам. И я слишком задержался здесь, пора завершить, последнюю из личных встреч.
– Мы тебе верны, – произнёс Александр с нажимом. – С самого начала. Мы всё отдали. Мы – твоя семья.
– Нет, – Дмитрий посмотрел на него спокойно. – Моя семья осталась в доме. С теми, кто нуждается во мне сейчас.
Владимир резко встал с подоконника.
– Ты стал жестоким.
– Я стал честным.
– Ты прячешься, – бросила Василина. – Прячешься за равнодушием, потому что боишься снова нас потерять.
На лице Дмитрия не дрогнул ни один мускул. Он подошёл к шкафу, открыл его и начал складывать вещи в дорожную сумку. Вязкий, плотный, окончательный жест.
– Мы всё равно узнаем, что было в письме, – бросил Владимир. – Нам не нужен твой благословенный молчаливый пафос. Мы достанем его.
– Можете попытаться, – сказал Дмитрий, даже не оборачиваясь.
Через час он уже уезжал. Кони копытами разбивали промёрзшую землю, карета покидала границы замка. Внутри под его пальцами лежало письмо. Строчки не уходили из головы:
“Она слушает. Думает. Делает выводы. Проявляет гордость, но не дерзость. Стала внимательна к другим.”
“Мы уверены, она заслужила Ваше возвращение.”
Он откинулся в сиденье. Глаза закрылись.
Перед ним возникла Люсиль – брюнетка с пылающим взглядом, с гордо поднятым подбородком и слишком взрослой осанкой для своих лет. Вся в противоречии, упрямстве и попытках заслужить.
«Она не изменилась. Она просто учится быть собой. А я… должен быть рядом».
Карета скрылась за горизонтом.
Карета остановилась перед особняком глубокой ночью. Небо было чёрным и беззвёздным, только фонари у ворот отбрасывали жёлтые отблески на гравий. Лошади фыркнули, и в тишине послышался скрип дверцы. Дмитрий вышел – высокий силуэт в длинном пальто, из-под которого мелькнула тень чемодана.
Себастьян уже ждал у входа. Он вышел из дома, как всегда в идеально выглаженной форме дворецкого, с лёгкой насмешкой в глазах и привычной лёгкостью в походке. Он кивнул – молча, как будто встречал гостя, а не хозяина.
– Всё тихо? – спросил Дмитрий.
– Всё под контролем, – ответил Себастьян. – Как и было обещано.
На верхнем этаже, за занавешенным окном, дрогнула тень. Дмитрий не поднял головы, но знал, что она смотрит. Он чувствовал это. Шестое чувство, которое всегда было с ним, с момента, когда он впервые взял её на руки.
Он вошёл.
Особняк пах воском, камином и лёгкой горечью сухих цветов. Всё было на своих местах. Тишина – безмолвная и строгая, как приговор.
На лестнице стояла Эмили. В чёрном платье, с высокой причёской, строгая, как всегда, но во взгляде – тень довольства.
– Вы рано, – произнесла она сдержанно. – Мы ожидали вас через неделю.
– Я получил письмо, – ответил он и прошёл мимо, не задерживаясь.
Она проследила за ним взглядом, и на мгновение на её губах мелькнула едва уловимая улыбка.
Он поднялся по лестнице, медленно, будто каждый шаг давался с усилием. Дошёл до знакомой двери, за которой раньше слышался топот, смех, иногда – визг и упрямый плач. Сейчас – тишина.
Он постучал один раз.
– Кто там? – послышалось.
Голос – чуть грубее, чем раньше. Уверенный. Но с той же интонацией, что он знал наизусть.
– Я, – ответил он.
Долгая пауза. Затем резкий звук – будто кто-то вскочил с кровати, и шаги, быстрые, почти испуганные.
Дверь приоткрылась. На пороге стояла Люсиль. Брюнетка, волосы собраны в ленивый пучок, на ней простое светлое платье. Лицо… другое. Взрослее. Но в глазах – та же буря.
– Ты… – прошептала она.
– Я вернулся, – сказал он.
Она не бросилась ему на шею. Она не закричала от радости. Она стояла, как будто ждала, что он сейчас скажет: “Я просто проверить”. Или: “Я уезжаю снова”. Или: “Я тебя не узнаю”.
Он смотрел на неё долго.
– Ты изменилась, – произнёс он наконец.
– Нет, – честно сказала она. – Я просто научилась быть тише.
Он слабо улыбнулся.
– Это – уже изменение.
Она смотрела на него в упор.
– Ты правда… остался?
– Да.
– Надолго?
Он не ответил.
Тогда она шагнула вперёд, и неуверенно обняла его за талию. Не как ребёнок. Как кто-то, кто слишком долго держал всё в себе и больше не мог.
Он закрыл глаза. Его рука легла ей на затылок.
В коридоре стояли Эмили и Себастьян. Молча. И только Себастьян шепнул себе под нос:
– Всё-таки вернулся.
Сцена: Прогулка по поместью
Утро было ясным, будто и не было тех полутора лет серых дней, разлуки и борьбы. Травы на склонах особняка плыли мягким ковром, лошади фыркали, отбивая копытами свежую землю. Воздух был влажным, напоённым ароматом еловых веток и весеннего тумана.
Дмитрий держал поводья одной рукой, сидел прямо, небрежно элегантный, как всегда. Спокойствие его силуэта резало взгляд, как лезвие – абсолютное, недоступное, тихое.
Люсиль ехала рядом. Она сидела ровно, как учили – спина прямая, взгляд вперёд. На ней было светлое платье, волосы аккуратно заплетены. Ни всплеска эмоций, ни капризного жеста. Но время от времени пальцы её нервно сжимали поводья чуть сильнее, чем нужно.
– Ты научилась держаться в седле, – тихо сказал Дмитрий, не поворачивая головы.
– Эмили учила, – коротко ответила она. Потом, будто подумав, добавила: – Я старалась.
Молчание между ними повисло ненадолго.
Позади, на белых лошадях, Себастьян и Эмили следовали на расстоянии, притворяясь, что ведут разговор о погоде. Но оба прислушивались. Эмили – с невидимой гордостью. Себастьян – с холодной внимательностью, как будто проверял исход опыта, на который поставлено слишком многое.
– Скоро тебе исполнится семь, – сказал Дмитрий.
Люсиль кивнула.
– Это возраст, – продолжал он, – когда ты начнёшь чувствовать… силу. Нашу силу. Сначала это будет странно. Потом – страшно. А потом – привычно. И именно в этот момент ты должна будешь держать себя в руках.
– Я не боюсь, – ответила она, стараясь говорить уверенно.
Дмитрий посмотрел на неё впервые с начала прогулки. Его голубые глаза были спокойны, но в глубине – тень, которую он прятал даже от себя.
– Сила чистокровных – это не игрушка. Это не магия. Это – ответственность. Если ты не научишься владеть собой – ты станешь чудовищем. Как многие до тебя.
Люсиль замолчала.
Он продолжил:
– Мы добавим к твоим занятиям музыку, танцы, рисование. Это не просто для приличия. Это – дисциплина. Гармония. Ты должна научиться чувствовать ритм. Движение. Научиться не срываться.
– Я… постараюсь, – сказала она, чуть тише, чем раньше. И вдруг, будто сама не сдержалась: – Но если мне не понравится танцевать, я не буду!
Дмитрий прищурился, угол его рта дёрнулся.
– Вот она, – пробормотал он, не без иронии. – Старая Люсиль.
– Я старая? – обиделась она, резко обернувшись к нему.
– Ты – упрямая, – ответил он, без осуждения.
И вдруг замолчал. Его взгляд скользнул по её лицу, волосам, глазам – будто он что-то искал. Что-то очень важное. Но не нашёл. Или не хотел найти.
Он надеялся.
Где-то внутри, глубоко, в самом сердце, Дмитрий боялся, что она вспомнит. Вспомнит то, чего помнить не должна. То, от чего зависит слишком многое.
Но в её глазах было пусто, никакого прошлого. Только настоящее – и неуверенное, как у всякого ребёнка, будущее.
Позади, Себастьян и Эмили переглянулись. Эмили молча кивнула – всё идёт по плану. Себастьян склонил голову – но в его глазах скользнула тень: всё ли действительно так спокойно, как кажется?
Глава: Принцесса в клетке
13 марта.
Утро выдалось тихим и необычно тёплым – весна будто сделала подарок. Солнце едва коснулось горизонта, а свет уже мягко разливался по спальне Люсиль, пробираясь сквозь плотные, тёмно-синие шторы. Девочка спала спокойно, свернувшись клубочком под белоснежным покрывалом с вышитым гербом поместья.
Стук в дверь был лёгким, почти музыкальным.
– Доброе утро, именинница, – раздался голос Эмили. В следующую секунду дверь открылась, и в комнату вошла она сама, в сопровождении Себастьяна.
Люсиль проснулась сразу. Приподнялась, потёрла глаза и осмотрелась, всё ещё не до конца осознав, что происходит. Эмили подошла к кровати, села на край и с улыбкой поднесла к её лицу маленький букет белых нарциссов.
– С днём рождения, дорогая.
Себастьян стоял у окна, держа в руках серебряную коробочку, перевязанную чёрной лентой. Он склонил голову в знак приветствия.
– Семь лет, – тихо сказал он. – Значимая цифра.
Люсиль выпрямилась и одарила их сияющей улыбкой.
– А у меня будет торт? – сразу спросила она.
– Конечно, будет, – усмехнулась Эмили. – И подарки. И праздник.
Праздник был устроен в оранжерее – уютной, почти потаённой комнате, утопающей в зелени и стекле, в самом сердце поместья. Стол был накрыт кружевной скатертью, посуда – фарфоровая, с золотой каёмкой. Всё было словно из старинной сказки, и Люсиль, в светлом воздушном платье, действительно выглядела как принцесса.
За столом – только свои. Дмитрий, сдержанный, но присутствующий. Эмили – мягкая и заботливая. Себастьян – как всегда в тени, но внимательный. Никто за пределами этих стен не знал о её существовании. Люсиль жила в безопасности, но и в изоляции – будто под стеклянным куполом. Принцесса в клетке.
Подарки были особенные.
От Эмили – маленькое фортепиано из чёрного дерева. Настоящее, с идеальным звуком.
– Ты начнёшь заниматься в следующем месяце, – сказала она. – Только представь, как ты сыграешь для нас свой первый вальс.
От Себастьяна – тонкий браслет с гравировкой на внутренней стороне. Sapientia et Silentium. Мудрость и молчание.
От Дмитрия – редкая книга в кожаном переплёте. Без названия на обложке. Только её имя внутри, и строка: “Твоё начало ещё впереди.”
– Ты узнаешь, когда она пригодится, – сказал он, не вдаваясь в объяснения.
Люсиль весь день смеялась, бегала, ела сладости, хотя знала, что Эмили потом заставит её час заниматься, чтобы «отработать сахар». Дмитрий позволял ей чуть больше, чем обычно, хотя всё так же почти не улыбался. Эмили была счастлива, видя, как девочка меняется. Даже Себастьян – пусть и не выказывал эмоций – позволил себе один короткий, одобрительный взгляд.
К вечеру солнце закатилось за вершины елей, небо окрасилось в багряно-золотой. Люсиль лежала на диване в библиотеке, укутавшись в плед, с куском торта и книгой в руках.
– Это был самый лучший день, – прошептала она, прежде чем задремать.
Но ночь принесла неожиданное.
Примерно в десять вечера, когда Эмили накрывала ей постель, она заметила, что девочка дрожит. Прикоснувшись к её лбу, она сразу нахмурилась – температура.
– Себастьян! – позвала она строго, быстро.
Он появился почти мгновенно.
– Что-то не так, – сказала Эмили. – Началось.
Глава: Пробуждение
Ночь была тиха, как натянутая струна. В особняке все давно уже спали, и только в крыле Люсиль горел свет.
Она металась в постели, бледная, с раскрасневшимися щеками. Плечи дрожали, а дыхание было слишком тяжёлым и прерывистым. Эмили сидела у изголовья, смачивая ткань в прохладной воде и прикасаясь ко лбу девочки. Себастьян стоял в полумраке комнаты, неотрывно наблюдая за происходящим.
Дверь открылась беззвучно – вошёл Дмитрий. Он сразу понял.
– Началось, – тихо сказал он, приближаясь.
Он не спрашивал, не суетился – просто подошёл и внимательно осмотрел девочку, положив ладонь ей на грудь, чуть выше сердца. Его прикосновение было ледяным, но ровным. Спокойным. Он закрыл глаза на секунду, сосредотачиваясь.
– Всё в порядке, – произнёс он, почти шёпотом. – Это нормальная реакция тела. Сила пробуждается.
Он открыл глаза и посмотрел на Эмили:
– Температура поднимется ещё немного, потом упадёт. Это первый всплеск.
Дмитрий аккуратно наклонился к ней, коснулся плеча.
– Люсиль. Проснись. Всё хорошо. Ты дома.
Глаза девочки с трудом, но распахнулись. Она моргнула несколько раз, потом сосредоточила взгляд на его лице.
– Дима?
– Да, я здесь. У тебя начинается Пробуждение. Ты взрослеешь. Становишься тем, кто ты есть. Настоящей.
Она не совсем понимала, но взгляд прояснился.
Он сел рядом на край постели, протянул ей запястье.
– Чтобы тело приняло изменения, тебе нужно моей крови. Самой чистой. Самой сильной. Самой вкусной. Можешь пить в любое время, если почувствуешь жажду. Подходи ко мне. Не стесняйся.
Глаза Люсиль загорелись ярче. Жажда. Не осознанная ещё, но уже настоящая.
Она потянулась и осторожно укусила. Он не шелохнулся. Не издал ни звука.
Кровь чистокровного была как свет – тёплая, всепроникающая, манящая. Её разум словно на секунду открылся чему-то великому, но она не могла этого выразить словами. Вкус – будто музыка, запах – как воспоминание, которое никогда не существовало, но всегда было внутри.
Она насытилась быстро. Дмитрий мягко убрал запястье, накрыл её плечи пледом.
– Теперь спи, – сказал он.
Люсиль кивнула, её глаза уже закрывались. Она уснула в считанные секунды – спокойно, глубоко, без остатка.
Они вышли из комнаты.
Эмили первой заговорила:
– Это было спокойно.
Он остановился в коридоре, повернулся к ним лицом.
– Через несколько дней у неё проявятся вектора.
Себастьян кивнул.
– Она может не справиться?
– Может. Если испугается. Если кто-то разозлит её. Если эмоции выйдут из-под контроля. Это может случиться даже во сне. Вы должны следить за её состоянием. Постоянно. Даже если она будет казаться спокойной.
– Мы справимся, – уверенно сказала Эмили. – Мы её не отпустим.
Они замолчали.
За дверью – спала Люсиль. Маленькая принцесса в золотой клетке. Только теперь – с крыльями. И когтями.
Свет медленно просачивался сквозь тяжёлые шторы, окрашивая комнату в мягкий золотистый оттенок. Пахло жасмином и свежими булочками. День был ясным. Тихим. Почти обманчиво обычным.
В столовой, за большим овальным столом из темного дерева, сидели четверо. Дмитрий – в своём привычном, почти недосягаемом спокойствии, с чашкой чёрного чая в руках. Люсиль – свежая, как будто ничего и не происходило. Лёгкое покраснение на щеках выдавало недавнюю лихорадку, но в её глазах светилось нечто иное – неуверенное, но гордое осознание перемен. Эмили – напротив, с прямой спиной и настороженной внимательностью. Себастьян – сбоку, молчаливый, как всегда, со скрещёнными на колене руками.
Завтрак был неспешным. На фарфоровых тарелках дымился омлет, круассаны, мед, вишнёвый джем. Люсиль покорно жевала тост с маслом, время от времени косясь на Дмитрия.
Он отложил чашку и посмотрел на неё прямо.
– Как ты себя чувствуешь?
– Нормально, – ответила она после паузы. – Немного странно. Как будто я… как будто я не одна внутри.
Дмитрий слабо кивнул.
– Это сила. Она начала пробуждаться. Но не бойся. Пока что она просто существует внутри тебя. Ты не должна пытаться её использовать. Ни при каких обстоятельствах.
– Даже если… очень захочется? – тихо спросила она, почти виновато.
– Даже тогда, – жёстко ответил Дмитрий. – Особенно тогда. Она не игрушка. Она – оружие. И очень опасное. То, что пробудилось в тебе, может убить. Быстро. Мгновенно. Без твоего желания.
Эмили слегка напряглась. Себастьян кивнул – он знал.
– Эти вектора, – продолжил Дмитрий, – их не видит никто, кроме таких, как ты и я. Ни люди, ни вампиры не смогут понять, что ты сделала, если ты ударишь. Но ты можешь разорвать человека или животное, даже не прикоснувшись. Сила – это ответственность, Люсиль.
Она замолчала, отложив вилку. Но не спорила. Она уже не была той упрямой, резкой девочкой, что кричала и пиналась. Осталась тень, лёгкий протест во взгляде, но она сдерживала себя.
– Ты поняла? – тихо, но строго спросил он.
– Да, Дим.
Он кивнул.
– Обучение начнётся в ближайшие дни. Я буду учить тебя сам, когда смогу. Пока что у меня немного дел. Но ты также начнёшь занятия с другими учителями. Танцы, музыка, рисование, контроль тела. Эти вещи важны не меньше, чем сила. Ты должна быть не только сильной, но и гармоничной. Только тогда ты сможешь управлять собой.
– Танцы?.. – Люсиль нахмурилась. – А если я не умею?
– Научишься, – мягко ответил Дмитрий. – Все учатся. Главное – слушать. Не сердиться. Не сдаваться.
Люсиль надула щёки, потом, поняв, что выглядит по-детски, быстро втянула их обратно и кивнула.
– Хорошо. Я постараюсь.
Он посмотрел на неё пристально. В глубине души у него до сих пор таилась тревога. Он не знал, что именно ожидал – но нечто в нём боялось, что с Пробуждением силы она вспомнит… вспомнит ту, кем она была раньше. Но её взгляд был чист. Пуст. Без воспоминаний. Только лёгкое недоумение и смирение. Значит, пока всё шло по плану.
– Себастьян подготовит комнату для занятий. Эмили составит расписание. Начинаем с завтрашнего дня, – заключил Дмитрий. – Сегодня ты отдыхаешь. Один день быть просто ребёнком.
– Только один? – шепнула она, почти с ухмылкой.
Он ответил ей лёгким взглядом – почти улыбкой. Почти.
И в этом «почти» она услышала: да, только один.
Погода в тот день стояла ясная, ветреная. В окнах высоких башенных залов мягко колыхались занавеси, а солнце, играя бликами на паркете, наполняло помещение ощущением тёплого начала. В поместье было тихо, как будто всё затаилось в ожидании нового этапа.
Люсиль, одетая в светлое платье с атласным бантом, с усталым видом сидела за фортепиано. Учительница по музыке – статная женщина с тонкой спиной и холодным выражением лица – терпеливо указывала на ноты.
– До, ре, ми… Нет, Люсиль, не так. Смотри – пальцы мягче. Фортепиано не обижают, его слушают. А теперь снова.
Девочка вздохнула, с демонстративной усталостью положила пальцы на клавиши и, нарочито медленно, нажала нужную ноту.
– До… как дохлый кот, – пробормотала она себе под нос.
Учительница возмущённо подняла бровь, но промолчала. Сзади, у стены, стоял Себастьян, скрестив руки за спиной. Он усмехнулся, не вмешиваясь.
После сорока минут мучений наступил танцевальный урок. В соседнем зале играла живая скрипка. Маленькая преподавательница с острыми глазами и невероятной осанкой пыталась поставить Люсиль позицию рук.
– Постава! Рука должна быть грациозной! Ты – дочь воздуха, – повторяла она.
– Я не дочь воздуха, я дочь упрямства, – буркнула Люсиль. – И у меня болят ноги.
– Отлично, значит, ты учишься, – холодно ответила преподавательница.
После обеда занятия продолжились на террасе. Вокруг росли лавандовые кусты, и воздух был наполнен ароматом трав и мороза. Эмили принесла свитки с теорией, Себастьян – кубки с водой, вёдра с песком, камни и зажжённые свечи. Дмитрий ждал уже там, присев на мраморную скамью.
– Подойди, – сказал он, и Люсиль села перед ним, скрестив ноги.
– Сегодня ты попробуешь самое простое. Стихии. Не силу чистокровных. Не вектора. Это просто основа, чтобы научиться чувствовать мир. Огонь, воздух, вода, земля – всё это будет слушаться тебя, если ты научишься слушать сначала их. Поняла?
Она кивнула. Серьёзно. Почти.
– Подойди к воде. Представь, что она – часть тебя. Не смотри на неё как на игрушку. Сконцентрируйся.
Люсиль подошла к чаше с водой и уставилась в неё.
– Ты уверена, что она не будет плескаться в ответ? – спросила она, закатив глаза.
– Сосредоточься, – спокойно повторил Дмитрий.
Она нахмурилась, подняла руку, сжала пальцы… Вода дрогнула. На миг. Совсем чуть-чуть. Затем вернулась обратно.
– Видел?! – вскрикнула она радостно.
– Видел, – кивнул Дмитрий. – Но ты не контролировала её. Это просто отклик. Попробуй снова.
Она снова сосредоточилась, на этот раз серьёзнее. Но спустя несколько минут только свеча рядом дрогнула и потухла.
– Это точно вода? Может, я случайно воздухом задела?
– Ты не стараешься, Люсиль, – мягко, но твёрдо сказал Дмитрий. – Ты играешь. Ты хочешь, чтобы сила пришла сама. Но она не игрушка. Она требует терпения.
Люсиль насупилась.
– А зачем мне всё это? Я и так… Ну… Я сильная. Себастьян сказал, что я могу ударом снести стену. Зачем мне эта вода?
– Чтобы не сносить стены, когда не нужно, – ответил Дмитрий. Он встал, подошёл и опустился перед ней на колени. – Ты – чистокровная. Ты должна уметь защищать себя. Быть выше своих эмоций. Совет Старейшин… Гильдия Охотников… даже просто вампиры – все хотят использовать таких, как ты. Некоторые убьют, чтобы получить твою кровь. Другие будут лгать, чтобы получить твою силу. А третьи захотят сделать из тебя куклу. Ты должна быть готова. Понимаешь?
Он смотрел ей в глаза. Спокойно. Но с той самой глубиной, от которой в жилах стыла кровь.
Люсиль не отвела взгляда. Она сжала кулачки.
– Хорошо. Я постараюсь.
– Хорошо, – повторил он. – А если не будешь – я буду напоминать. И учить. Каждый день. Пока ты не станешь сильной. Настоящей.
Она кивнула, опустив взгляд.
А свеча рядом снова загорелась – сама собой.
Дмитрий лишь коротко улыбнулся. В этом пламени была надежда.
Они занимались несколько часов.
После первых попыток, полных детской лени и несерьёзности, Дмитрий не повышал голоса, не показывал раздражения. Он оставался таким же спокойным и молчаливым, как всегда. Только взгляд его становился чуть строже, чуть глубже – тяжёлым, как зеркало, в котором Люсиль видела не своё отражение, а ожидания.
Со стихией воды у неё началось лучше всего: по краям чаши поднимались лёгкие волны, и в какой-то момент одна капля взмыла в воздух – пусть и сразу же упала обратно, но она это сделала сама.
Огонь слушался хуже. Свеча то загоралась, то гасла, но без видимой причины. Земля и воздух – почти никак. Песок оставался неподвижным, а ветер гулял, как хотел, не подчиняясь.
– У тебя нет концентрации, – спокойно заключил Дмитрий после четвёртого круга. – Но есть зачатки чувствительности. Это важно.
– Я стараюсь, – фыркнула Люсиль и села на пол, закинув ногу на ногу. – Просто… я устала.
– Усталость – не оправдание, – вмешалась Эмили. Она до этого молчала, но сейчас подошла ближе. – Если ты хочешь быть сильной, ты должна быть собрана. Твоя кровь – не твоя заслуга. Но сила – твой долг.
Она говорила спокойно, но строго. В её взгляде не было ни капли мягкости – только ответственность, привычка держать дисциплину. Люсиль закусила губу, но не ответила.
Себастьян молчал. Он стоял в тени колонны, наблюдая, как солнечные блики скользят по её волосам. Когда Люсиль в очередной раз, насупившись, попыталась заставить свечу зажечься, но вместо этого сломала подсвечник, он с лёгким, почти насмешливым выражением произнёс:
– Результат – лучше, чем его отсутствие. Но ты разрушаешь больше, чем создаёшь.
– Это был старый подсвечник, – буркнула она, поднимаясь.
– Всё в этом доме старое, – отозвался Себастьян. – Включая учителей терпения.
Дмитрий подошёл ближе, опустился на корточки рядом с ней.
– Это не соревнование. Ты не должна быть лучшей. Ты должна быть ответственной. В тебе начнёт просыпаться сила. Ты уже чувствуешь её внутри?
Она чуть прижала ладонь к груди, будто пытаясь понять – чувствует ли. Было что-то: лёгкое покалывание в позвоночнике, ощущение чужого дыхания под кожей. Как будто кто-то стоит за спиной – не касаясь, но зная тебя лучше, чем ты сам. Стало не по себе.
– Что это?..
– Это – начало. Векторы. Они появятся скоро. Пока ты не знаешь, как их призвать, но уже чувствуешь. В тебе начинает пробуждаться настоящее естество. Поэтому слушай. Не сопротивляйся, но и не играй.
Он осторожно коснулся её плеча.
– Мы с Эмили и Себастьяном будем рядом. Мы не дадим тебе потерять себя. Но ты должна помочь нам.
Люсиль посмотрела на него. Глаза её были чуть влажными от усталости, но в них было то самое упрямство – старое, от которого Себастьян чуть заметно усмехнулся.
– Ладно, – сказала она. – Я буду стараться. Но если я кого-нибудь сожгу нечаянно – это не считается.
Эмилия перекрестила руки на груди.
– Это не игра, Люсиль.
– Это и не наказание, – добавил Дмитрий.
Он встал, оглянулся на Эмили и Себастьяна.
– На сегодня достаточно. Её сила начнёт проявляться в ближайшие дни. Главное сейчас – удержать её в равновесии.
Они кивнули. Эмили подошла к девочке и убрала выбившуюся прядь с её лица.
– Пойдём. Тебе нужно отдохнуть. Завтра всё повторим.
Себастьян, не сказав ни слова, направился в сторону парадного входа, но задержался у двери, словно ожидая.
Люсиль оглянулась на Дмитрия.
– Ты будешь со мной завтра?
– Я буду. Каждый день, пока ты не станешь сильнее, чем я, – сказал он.
Она усмехнулась, хитро, по-детски:
– А если я уже сильнее?
– Тогда ты просто хорошо это скрываешь.
Он чуть улыбнулся – едва, едва заметно.
Люсиль пошла прочь, немного хромая от усталости, но с той искрой в глазах, которую не могла заглушить ни строгая Эмили, ни суровый день.
А в воздухе, позади неё, на короткое мгновение, колыхнулась тень – тонкая, как прозрачная нить. Вектор. Только Дмитрий его заметил.
Векторы проявились внезапно – не как буря, но как сдержанный удар молнии в тихом небе. В один из обычных дней занятий стихиями Люсиль почувствовала странное давление в спине, будто её кто-то мягко подтолкнул изнутри. На мгновение она даже вздрогнула, но Дмитрий, наблюдавший за ней со стороны, понял раньше неё, что это значит.
– Не бойся, – сказал он спокойно, подойдя ближе. – Это они. Ты чувствуешь?
Она кивнула, широко раскрыв глаза. В воздухе не было ничего, но она ощущала: будто две невидимые, но мощные нити выходят из лопаток, реагируя на каждый её порыв, каждую мысль.
– Это векторы, Люсиль, – продолжал Дмитрий. – Они видимы только для нас, чистокровных. Для всех остальных – ты будешь казаться телепатом или магом, но сила идёт не из мысли, а из этих… рук.
Он показал, как управлять ими: разбил камень на части, лишь глядя на него. Люсиль ахнула.
– Ты тоже сможешь. Но только под моим присмотром. Эта сила может убить – даже нечаянно.
Сначала Люсиль лишь прыгнула. Ощущение было, как будто её мягко подняли за плечи. С каждым днём она училась взлетать всё выше. Иногда, смеясь, зависала в воздухе, словно птица. Со стороны это выглядело, будто она парит от силы воли – на деле же векторы вытягивали её, упираясь в землю и поднимая вверх.
Она могла тянуть к себе предметы с другого конца комнаты – и даже целые столы. Это казалось магией. И она наслаждалась этим, хотя Дмитрий каждый раз строго напоминал:
– Только под контролем. Никогда без подготовки. Ты можешь разорвать человека пополам, даже не заметив.
Дни проходили в ритме строгих уроков и тихих ужинов. Когда Дмитрий был занят, Люсиль занималась музыкой, танцами и живописью. Через несколько лет, к 11—12 годам, она уже уверенно владела фортепиано, могла исполнять сложные балетные связки и рисовать портреты с поразительной точностью. Её движения стали точными, гибкими. А с телесной дисциплиной пришёл и ментальный контроль – стихии начали подчиняться ей. Она могла вызывать потоки воды, ощущать колебания земли, зажигать свечи без огня.
С металлом она научилась делать удивительное – могла согнуть кандалы, превратить серебряную ложку в изящную фигуру. Её сила росла. Дмитрий видел это – и с каждым днём в его взгляде появлялось всё больше тревоги. Не за силу. За неё.
К двенадцати годам Люсиль изменилась. Она уже не была той упрямой пятилетней девочкой, что дралась с Себастьяном и кричала на Эмили. Но в её характере осталась игривая дерзость – теперь более тонкая, продуманная.
Иногда за ужином она смотрела на Дмитрия слишком долго. Или, склонив голову на бок, спрашивала с ухмылкой:
– А правда, что когда я вырасту, мы сможем пожениться?
Эмили, сидящая рядом, никак не реагировала. Она давно поняла – ревность здесь неуместна. Между ней и Дмитрием было только тепло – бессловесное, как ночной костёр. Они могли спать в одной постели, но между ними не было будущего. Не было любви.
А вот в глазах Люсиль уже горела первая любовь – пронзительная, почти болезненная. Она тянулась к Дмитрию, искала в нём не отца, не брата, а кого-то иного. И пыталась уколоть Эмили – хотя бы в игре.
– Эмили, – как-то раз сказала она, подавая чай. – Когда мы поженимся, я надеюсь, ты станешь моей подружкой невесты.
Эмили молча кивнула и ушла в библиотеку. Дмитрий же сделал вид, что не услышал. Но он слышал всё.
Иногда, когда он был в поездках или занят, Люсиль скучала. Она ходила по библиотеке, выискивала романы, читала о дружбе, любви, приключениях. Мир, о котором она читала, был ярким, живым – а её собственный казался стеклянной клеткой.
– Почему я не могу выйти? – часто спрашивала она Дмитрия.
Он молчал. Иногда – брал её за руку.
– Потому что там опасно. Потому что ты – чистокровная. Потому что они захотят тебя. Все.
– Но я хочу друзей. Я хочу влюбиться, как в книгах. Я хочу в школу. Я хочу в город.
– Ты должна выжить, – говорил он. – Сначала – научись быть сильной. Потом – всё остальное.
Она не понимала. И всё равно старалась. Снова и снова.
Она росла не по дням, а по часам. Властная, упрямая, но всё ещё нежная. Иногда – чересчур острая в словах. Иногда – слишком мудрая для своих лет. Но в её сердце всё ещё жила любовь – жаждущая и чистая.
И однажды она снова подошла к Дмитрию. Уже не как девочка.
– Я сильная. Я умная. Я хорошая. Так почему я не могу быть… просто девочкой?
Он посмотрел на неё долго.
– Потому что ты – не просто девочка, Люсиль.
И она снова ушла в библиотеку – перечитывать главы о свободе, о любви и друзьях, которых у неё никогда не было.
Но теперь, с векторами за спиной и огнём в глазах, она была готова к настоящей борьбе за себя. Хоть и ещё не знала, с кем.
Ночь была тёмная, сырая и пахла лесом. С деревьев стекала влага, и земля под ногами хлюпала. Люсиль шла быстро, злясь сама на себя, на Дмитрия, на холодный воздух, на всю свою «золотую клетку». Плащ промок, в волосах запутались листья, и сердце билось где-то в горле – не от страха, а от упрямства. Она не боялась. Она – чистокровная. Сила шевелилась под кожей, но она держала её в себе.
Она просто хотела свободы.
Она хотела увидеть мир.
Но спустя двадцать минут она поняла, что заблудилась.
Деревья стали одинаковыми. Ветки тянулись, как руки. Ни одной дороги, ни одного огня.
– Отлично, Люсиль, – прошептала она. – Вот и твоя независимость.
И тогда – как будто само пространство дрогнуло – он появился. Не шумом. Не голосом. Просто был там. Дмитрий.
Он стоял у дерева, в длинном пальто, с промокшими волосами, и смотрел на неё. Без гнева. Без осуждения. Но с той самой тишиной, от которой у Люсиль сводило живот.
– Ты же знал, что я сбегу? – буркнула она, отворачиваясь.
– Да.
– Почему не остановил?
– Потому что знал, что ты вернёшься сама. Или позовёшь меня. Но ты слишком гордая, чтобы позвать.
– А ты – слишком… правильный, чтобы понять, что я просто хочу… хоть раз быть не под замком.
Он подошёл ближе, медленно. В его руках был плащ. Он накинул его на её плечи.
– Здесь опасно.
– Только если меня кто-то узнает, да?
Он долго смотрел на неё.
– Через два месяца, – наконец сказал он. – Если всё пойдёт по плану. Я сделаю так, чтобы у меня было несколько свободных дней. И я… покажу тебе город.
Она распахнула глаза.
– Серьёзно?
– Мы съездим в Лондон. Библиотеки. Парки. Люди. Всё, что ты хочешь. Но ты должна пообещать.
– Что?
– Никакой силы. Ни векторов. Ни стихий. Ты будешь вести себя как обычная девочка. Мы наложим печать. Твоя внешность и моя – изменятся для окружающих. Нас никто не узнает. Но если ты проявишь силу – печать разрушится. И тогда нас увидят. Узнают.
– И это плохо?
– Это смертельно. Для тебя.
Она замолчала. Смотрела на него долго, потом кивнула:
– Ладно. Я обещаю.
– Ты не нарушишь?
– Я – Люсиль Михаэль, – ответила она, гордо. – Я держу слово. Даже если мне очень захочется полетать над Темзой.
Он хмыкнул, первый раз за долгое время позволив себе лёгкую улыбку.
– Тогда – договорились.
Глава: Ожидание
Следующие два месяца прошли как в лихорадке.
Люсиль жила в предвкушении. Она каждый вечер вычеркивала дни в своём маленьком календаре, хранившемся под подушкой. Она рисовала Лондон так, как его представляла: высокие башни, туман, кареты, улыбающиеся люди, мальчики с веснушками, девочки в пышных платьях. Всё было немного сказочным, но – настоящим.
В библиотеке она читала всё, что находила о городе: исторические хроники, архитектуру, уличную моду, рецепты английской кухни. Она выписывала себе названия улиц и магазинов. Составляла маршруты.
Каждый день она донимала Себастьяна:
– А в Лондоне бывают балаганы?
– Бывают.
– А можно будет съесть пирожок прямо на улице?
– Можно.
– А друзья там… они как выглядят? Их можно встретить просто так?
– Друзья редко встречаются «просто так». Но если повезёт…
Эмили же сдержанно наблюдала за её увлечением.
– А ты когда-нибудь была влюблена в Лондоне? – как-то спросила Люсиль.
– Я была в Лондоне. И влюблена. Но не одновременно.
– А ты думаешь… можно влюбиться, просто гуляя по городу?
– Если ты чистокровная – лучше не влюбляться. Это всегда сложно.
– А если в Диму?
Эмили не ответила. Только улыбнулась.
Люсиль довольно фыркнула. Миссия выполнена.
Она стала более собранной. Работала на занятиях усерднее. Музыка у неё уже звучала без фальши. Танцы – плавно и грациозно. Стихии слушались. Металл – поддавался.