Правда и немного цензуры
На краю тьмы, где стираются имена,
где правда ранит, а память – преступление,
одно слово может изменить всё:
«Я помню».
А любовь – не щит и не спасение.
Любовь – это выбор.
Каждый день.
Каждый миг.
Выбор не сдаться.
Выбор остаться человеком.
И если ткань мира рвётся,
держи её не силой,
а страхом,
который не отпускает,
и руками,
которые всё равно тянутся
к свету.
Часть первая:
"На пике славы"
Они вышли из руин библиотеки, но библиотека уже не нуждалась в стенах. Она растворилась, как утренний туман под первым лучом солнца, не исчезла – она распылилась за ненадобностью. Её книги, эти сгустки украденной боли и немой славы, рассеялись по миру, как семена, брошенные в бурю. Они проросли:
В дневниках стариков, чьи дрожащие руки выводили, на пожелтевшей бумаге, имена, которые государство велело забыть. Имена сыновей, не вернувшихся с той войны, о которой нельзя было плакать вслух.
В архивах, куда случайно, позёвывая от скуки, заглянул мелкий чиновник, открыл папку с грифом «УНИЧТОЖИТЬ» – и замер, увидев не сухие отчёты, а пачку писем. Писем с фронта, пропитанных любовью, страхом и надеждой, написанных рукой, которая через неделю перестанет существовать. Он не сжёг их. Он положил обратно. Щель в двери забвения была пробита.
В селе под Воронежем, где старый дед Федот, разбирая хлам на чердаке, нашёл медальон. Вскрыл потускневший металл – и ахнул. На пожелтевшей фотокарточке смотрело знакомое лицо соседки Анфисы, которую после войны шёпотом клеймили предательницей, продавшей партизан. А под фото – аккуратная надпись: «А.П. Волкова. Оперативник НКВД. Позывной «Снегирь». Погибла при выполнении. 1944». Наутро дед Федот собрал внуков и показал им медальон. «Вот, – прохрипел он. – Запомните. Она не предатель. Она спасла тысячи. И наша семья ей обязана жизнью. Рассказывайте».
В записках врачей, которые вспоминали случаи, когда они не могли спасти пациентов, потому что документы были исправлены, а истории изменены.
В рассказах простых людей, которые вспоминали, как их родители говорили им: «Не задавай лишних вопросов». Им казалось, что это совет, а на самом деле – это предупреждение.
И вот, после всех этих лет, когда Морок держал мир в своей ледяной хватке, когда люди теряли способность помнить, когда даже воспоминания становились чем-то неприятным, – всё это изменилось. Библиотека Забытых Историй была разрушена, но её дух остался. Он стал частью каждого, кто прочитал хотя бы одну строку, кто осмелился вспомнить, кто решил не молчать.
Правда не требует триумфа. Ей не нужны фанфары и парады. Она требует лишь одного: человека, который не отвернётся. Который посмотрит в глаза боли и скажет: «Я вижу. Я помню». Даже если этот взгляд обожжёт до пепла.
Влад и Настя вернулись в свой мир. В квартиру в Кунцево, где все ещё пахло краской после недавнего ремонта и старой бумагой их бесчисленных заметок. Мир менялся. Не кардинально – небо не обрушилось, реки не потекли вспять. Мгновенного чуда не случилось. Но – Каждая новость, каждая случайно услышанная фраза на улице, каждый заголовок в газете – все теперь несло отголосок того великого раскрытия, того возвращения долгов памяти.
Они больше не прятались. Страх, сжимавший горло в первые месяцы после Библиотеки, сменился настороженной решимостью. Они жили – открыто. Писали статьи, где каждое слово било, как молот, по наковальне лжи. Говорили с камерами и микрофонами, их голоса, чуть хриплые от бессонных ночей, звучали в эфире радиостанций. Они снимали короткие, резкие, как пощёчина, документальные зарисовки – лица стариков, рассказывающих о забытых подвигах; руки, перебирающие пожелтевшие фотографии; титры с именами, вычеркнутыми из учебников. Печатали книги – тонкие, на серой бумаге, расходившиеся по рукам, как самиздат. Их имена – Влад и Настя, "Неразлучники" – зазвучали. Появились в новостных лентах: как «великие активисты, направляющие лодку исторической памяти»,
Хэштег #"Неразлучники" В сети, в чатах, на школьных форумах, дети и подростки цитировали их строки. Пересылали друг другу ролики. Рисовали граффити с силуэтами Воина Слова и Хранительницы Лада.
Первый год после возвращения из Библиотеки Забытых Историй был похож на золотой сон.
Мир, накрытый волной возвращённой памяти, ликовал. Архивы вскрывались, как раковины, полные жемчуга. Имена, вычеркнутые из истории, всплывали в газетах, на экранах, в учебниках. В школах дети писали сочинения о героях, которых ещё вчера не знали. Ветераны, десятилетиями молчавшие о своих подвигах, наконец, рассказывали правду – и их слушали.
А Влад и Настя стали символами этого пробуждения.
Первые лучи утреннего солнца пробивались сквозь занавески их квартиры в Кунцево, когда Настя развернула свежий номер газеты. На первой полосе – их фотография.
"Неразлучники вернули России ее героев", – гласил заголовок.
– Смотри, – она протянула газету Владу, касаясь пальцами серебристого ободка перстня «Лад» на его руке. – Мы на первой странице. Опять.
Влад улыбнулся, но в глазах его мелькнула тень. Перо, лежащее на столе, слегка дрогнуло, будто чувствуя его мысли.
– Это только начало, – сказал он, перебирая стопку писем на столе. – Люди хотят знать правду.
– А Морок? – Настя коснулась оберега на своей груди – деревянной фигурки женщины с крыльями. – Он просто так не отступит.
– Нет. Но пока мы сильнее.
Их все называли "Неразлучниками" – и это прижилось, как клеймо судьбы. Их лица мелькали на первых полосах, их цитировали в соцсетях, их приглашали на ток-шоу. Они были не просто людьми – они стали знаком времени, символом борьбы за правду.
Их квартира в Кунцево превратилась в штаб. Телефон звонил без перерыва: журналисты, историки, родственники тех, чьи имена вернулись из небытия. Они писали статьи, снимали документальные фильмы, выступали на конференциях. Их слова имели вес.
– "Вы вернули мне деда", – плакала в эфире пожилая женщина, сжимая в руках пожелтевшую фотографию.
– "Спасибо, что не дали забыть", – писали им в личные сообщения.
– "Вы – голос тех, кого заставили молчать", – говорили с экранов эксперты.
Вечер.
Кунцево.
Дождь стучал по подоконнику их квартиры, когда в дверь постучали. На пороге стоял старик – такой древний, что казалось, сама История пришла к ним в гости. Его пальцы, похожие на корни старого дуба, дрожали, сжимая завёрнутый в вощёную ткань свёрток.
"Я… потомок", – прошептал он, и в его голосе звучали отголоски веков. – "Семнадцатое колено от Ратибора, дружинника Невского".
Он развернул свёрток с церемониальной медлительностью. Влад почувствовал, как перстень "Лад" на его пальце затрепетал, когда взгляду открылась древняя княжеская печать из тёмного свинца с оттиском двузубца.
На столе под светом лампы печать излучала странное свечение. Настя осторожно прикоснулась к оберегу на своей груди – деревянная фигурка женщины с крыльями ответила тёплой пульсацией.
"Это настоящая печать XIII века", – прошептала она. – "Чувствуешь? В ней осталась частица силы…"
Старик тем временем разворачивал второй свёрток – толстую тетрадь в потёртом кожаном переплёте. Первая страница представляла собой деревянную пластину с вырезанными знаками.
"Клинопись… смешанная с древнеславянской вязью", – пробормотал Влад, проводя пальцами по неровным линиям. – "Здесь написано: 'От Ратибора в наследство сыну моему Стригалу. Пусть хранит честь рода'".
Листая пожелтевшие страницы, они совершали путешествие сквозь века:
– На грубой коже XIV века – рассказ о битве на Куликовом поле;
– На берестяных листах XVI века – описание осады Казани;
– На пергаменте XVIII века – воспоминания о Полтавской битве.
"Каждое поколение добавляло свою страницу", – сказал старик, и в его глазах отразилась тяжесть веков. – "Но теперь… род прерывается. Последняя запись – моя".
Он положил на стол потрёпанную фотографию 1941 года: молодой солдат в форме стоял у бронепоезда.
"Мой сын. Пропал без вести под Ржевом. Продолжать некому…"
Той же ночью они отправились в Навь. Конь с серебристой гривой явился по их зову, его копыта оставляли на асфальте мерцающие следы. В хижине Нестора-летописца воздух был густ от запаха старых книг и времени.
"Подлинная", – провозгласил летописец, касаясь дрожащими пальцами печати. Его глаза, мудрые и усталые, метнулись к Владу. – "Печать Ратибора… Ты понимаешь, что это значит?"
Перстень "Лад" вдруг стал горячим. Влад почувствовал, как по его руке пробежали мурашки.
"Это ключ", – догадалась Настя. Её оберег засветился ярче. – "Ключ к забытым страницам истории".
Утро застало их за работой. Влад держал перо над чистым листом, а Настя прижимала печать Ратибора к странице. В момент, когда серебряное остриё коснулось бумаги, комната наполнилась золотистым светом.
Из печати вырвался вихрь образов:
– Ратибор, закрывающий собой Александра на льду Чудского озера;
– Его сын Стригал, сражающийся в рядах дружины Дмитрия Донского;
– Потомки – воины, дипломаты, летописцы…
"Они… они все здесь", – прошептала Настя, и в её голосе звучал отзвук голоса самой Лады.
Перо Влада двигалось само, записывая имена, даты, подвиги. С каждым словом печать на столе светилась ярче, как будто пробуждаясь после долгого сна.
Через неделю в учебниках истории появилась новая глава. В новостях показали репортаж о перезахоронении останков героев Невской битвы. А старик… старик впервые за многие годы улыбнулся, глядя на мемориальную доску, на которой было добавлено имя его сына.
Но когда они вернулись домой, на подоконнике лежал чёрный конверт. Без адреса. Без подписи. Только внутри – листок с одной фразой:
"Каждая найденная правда рождает десять новых вопросов. Вы готовы к ответам?"
Перстень "Лада" вдруг похолодел. Где-то в глубине комнаты послышался тихий смешок – знакомый, леденящий душу. Смех Морока.
Победа не принесла им покоя. Напротив, она стала началом чего-то гораздо более страшного. Потому что Морок – не просто тень, не просто злобная сила, которая хочет уничтожить правду. Он – система. Он – порядок, который был создан не случайно, а намеренно. Он – то, что человек считает безопасным, но которое на самом деле является тюрьмой для души.
Часть вторая:
"Затишье перед бурей"
За окном дождь усилился. В подворотне напротив окна фигура в плаще сделала шаг вперёд. Его портфель приоткрылся – и из него, как чёрные змеи, выползали тени…
Влад и Настя этого не видели, они сидели и смотрели на конверт.
Чёрный конверт лежал на столе, как рваная рана в сознании. Влад провёл пальцами по шершавой бумаге, чувствуя подушечками лёгкую вибрацию – словно внутри скрывалось не только что прочитанное послание, а сжатая до предела энергия зла.
– Ты чувствуешь это? – Настя стояла рядом, её оберег пульсировал тревожным янтарным светом. – Он пахнет… архивной пылью, нафталином, сургучом, и чем-то ещё.
– Полынью, терпкий, слегка дымный и пьянящий – пробормотал Влад. – Как в Нави.
– Это ловушка, – прошептала она. – Он хочет, чтобы мы пошли за правдой… прямо к нему в пасть.
Влад неторопливо поднялся из-за стола и подошёл к окну,
Дождь. Назойливый, тяжёлый, упругий. Он стучал по подоконнику старого дома свинцовыми пулями времени. Каждый удар отдавался в висках Влада, выстукивая навязчивую, зловещую морзянку: «Пом-нишь? Пом-нишь? За-быть? За-быть?»
Он стоял у окна, спиной к теплу и свету комнаты. В руке, словно продолжение его воли, лежало Перо – артефакт, живое существо из тьмы и света. Оно было прохладным, пульсировало едва уловимым ритмом, словно спало. За стеклом – Москва, умытая дождём, подсвеченная оранжевыми бликами фонарей. Мегаполис. Город-исполин, город-лабиринт, город легенда. Но Влад видел его иначе. Видел сквозь сырую пелену апреля. В трещинах асфальта, чернеющих, как шрамы, ему мерещились тени забытых имён – они тянулись к свету, как побеги из-под бетона. В отсветах мокрого стекла автобусных остановок мерцали украденные истории – мимолётные кадры из никогда не снятых фильмов. Сейчас этот город дышал прошлым. Тяжёлым, больным, но живым.
Шаги. Легкие, почти бесшумные. Запах нежных духов и тёплой кожи. Настя. Она подошла сзади, обняла его за талию, прижалась щекой к спине. На её шее, под воротником простой футболки, тускло пульсировал оберег – капля застывшего солнечного света.
– Что нам с этим делать? – её голос был хрипловат от усталости, но тёплым и ласковым. – Стоишь, как часовой на посту.
Он не оборачивался. Поднял Перо, указал им сквозь стекло, в промокшую темноту.
– Смотри, как правда прорастает сквозь асфальт. А видишь вон тот плакат?
Напротив, на мокрой стене блочного дома, алел огромный постер, приклеенный поверх старой рекламы. Ярко-красный, кричащий. На нем – их фотография, не постановочная, а случайная, сделанная кем-то на митинге. Они стоят, прижавшись, друг к другу, Влад чуть впереди, его рука сжата в кулак, Настя смотрит куда-то в сторону, лицо сосредоточено. Заголовок жирным шрифтом: «НЕРАЗЛУЧНИКИ: ПРАВДА – ДОРОЖЕ ТИШИНЫ». И под фото – цитата, вырванная из контекста его же речи: «Забвение – убийство души».
Настя тихо фыркнула и в звуке не было веселья.
– Нас превратили в мем, Влад. Вчера видела футболку у метро «Авиамоторная». Твоё лицо, твой профиль, а под ним – «Воин Слова». Триста Двадцать рублей штука. На нас начали делать бизнес.
Влад наконец, повернулся. Его лицо в полумраке казалось высеченным из усталого камня. Только глаза горели – холодным, неугасимым огнём.
– Главное, чтобы перья не начали подделывать, – он положил Перо на стол рядом с ноутбуком. Артефакт дрогнул, как живой, и на миг заискрился серебристым светом по краю. – Это было бы уже слишком.
Утро.
Штурм тишины.
Телевизор, плазма на пол стены, бубнил фоном, заполняя тишину квартиры навязчивым гулом. На экране – диктор с лицом, вылепленным из профессиональной скорби и казённого пафоса:
«…и в завершение утреннего выпуска. Вчера группа "Память", действующая под эгидой так называемых "Неразлучников", обнародовала очередную порцию архивных документов. На этот раз речь идёт о трагических событиях под Ржевом в 1942 году, где, по новым данным, были расстреляны десятки мирных жителей, заподозренных в связях с партизанами. Реакция не заставила себя ждать. В посёлке Солнечный, где проживали потомки одного из опознанных по документам карателей. Родственники жертв ворвались в дом пожилого внука, предполагаемого палача. Произошла потасовка, разбиты окна…»
Настя резко щёлкнула пультом. Экран погас, оставив после себя гнетущее эхо голоса диктора и резкий запах горячей пластмассы от перегретого телевизора. Она стояла посреди комнаты, сжимая пульт так, что костяшки пальцев побелели. Лицо было каменным.
– Слышишь? – её голос прозвучал тихо, но с такой силой, что Влад вздрогнул. – Это не благодарность, Влад. Это – дробовик, который мы собственными руками вложили в руки толпе. И они стреляют, не в Морока, нет. Они стреляют друг в друга.
Тишина стала вязкой, как смола. И вдруг её разорвал резкий, дребезжащий звонок. Старый городской телефон, «вертушка», который они оставили больше для антуража. Звонок был настойчивым, пронзительным, как сигнал тревоги.
Влад медленно поднял трубку. И не успел даже сказать «алло».
– Вы довольны??? – голос в трубке был шершавым, как наждачная бумага по голой кости. Мужской. Взрослый. Полный такой ненависти и боли, что Влад физически отшатнулся. – Довольны теперь, святые вы наши? Из-за вашей святой «правды» мой отец сегодня утром повесился в гараже. Он почти восемьдесят лет… всю жизнь!.. скрывал, что его дед, мой прадед, служил у немцев полицаем. Чтобы семью не травили. Чтобы мы могли жить. А вы,… вы это вытащили всё на свет. Осветили прожектором. Назвали имя. Теперь мы – дети палача. Внуки предателя. Среди расстрелянных прадедом был его собственный сын, мой дед, командир того самого подпольного отряда сопротивления. Да, да и ещё раз да, прадед расстрелял собственного сына! Но когда громили, наш с отцом дом, про это все забыли. Спасибо. Спасибо за вашу правду. Пусть она вас сожрёт.
Щелчок. Резкий. Окончательный. Потом – протяжный гудок, заполняющий пустоту.
Влад стоял, не двигаясь, с ледяной трубкой у уха. Капли пота выступили у него на висках. Он медленно опустил трубку на рычаг. Звук лёг на тишину, как крышка гроба.
– Первый камешек, – прошептал он, глядя в пустоту перед собой. Голос его был чужим. – Лавина начинается. Морок… он начал.
День.
Кафе «Лавка».
Центр.
Шум. Гул голосов, звон посуды, шипение кофемашины. Запах свежемолотых зёрен, сдобы и чего-то искусственно-сладкого. Казалось бы – островок нормальной жизни. Но и сюда добралась тень.
За угловым столиком, заваленным аппаратурой – камера на мини-штативе, диктофон, ноутбук – сидел молодой человек. Стильный, с бородкой хипстера и слишком умными глазами. Блогер. Миллион подписчиков. Имя – Максим. Позывной – «Правдоруб».
– Влад, – он улыбнулся, демонстрируя идеальные зубы. Камера жужжала, красный огонёк немигающим глазом смотрел на Влада. – Народ в сети бурлит. Один вопрос прям лидер рейтинга. Правда ли, что вы, как Воин Слова, фактически манипулируете Настей? Что она, дескать, лишь медиум, проводник для ваших текстов? Красивая обложка для вашего… как бы это сказать… литературного экстремизма?
Настя, сидевшая рядом, замерла. Её рука, державшая чашку с капучино, сжалась так, что фарфор затрещал. Оберег под тонкой тканью блузки вспыхнул – резким, почти белым светом, ослепительным на мгновение. Воздух вокруг столика дрогнул, как над раскалённым асфальтом.
– Мы – «Неразлучники», – её голос прозвучал негромко, но с такой ледяной, режущей сталью в интонации, что улыбка у «Правдоруба» сползла. – Не «он» ни «я». Мы. Одно целое. Одна воля. Одна память. Попробуйте разделить кровь в сосудах. Попробуйте разделить дыхание. Не делите нас. Это… опасно.
Камера "Правдоруба" внезапно дала сбой. На экране вместо его лица на секунду мелькнуло что-то древнее – кожаный переплёт, испещрённый рунами. Влад почувствовал, как печать Ратибора в его кармане стала раскалённой.
Позже, выйдя на улицу в густую толчею обеденного часа, Настя остановилась посреди потока людей. Закрыла глаза. Вдохнула полной грудью – воздух, пропитанный выхлопами, дождём и человеческим потом.
– Чувствуешь? – прошептала она, открывая глаза. В них был неподдельный ужас. – Воздух… он стал колючим. Как будто в каждой молекуле – осколки стекла. Как будто каждый прохожий шепчет тебе в спину: «Зачем? Зачем вы это сделали? Кому от этого легче?»
Влад взял её руку. Его пальцы сомкнулись на её запястье – крепко, надёжно. Перстень «Лад» на его безымянном пальце ответил мгновенно – волной тепла, нежной, но мощной, как объятие. Она влилась в Настю, согревая ледяные пальцы, немного успокаивая дрожь.
– Это не они, это не люди, Насть, – сказал он тихо, глядя поверх голов толпы, куда-то в серую даль. – Это – Голос Морока. Он учится. Учится говорить их языком. Шептать их страхами. Дышать их болью. Он нашёл новое оружие. Наших же рук дело.
Вечер.
Сеть.
Хэштег #Неразлучники полыхал в топе.
Океан мнений, ярости, благодарности и отчаяния.
«Слава Неразлучникам! Вернули имя моему прадеду – герою Сталинграда! Его подвиг не забыт! #ПамятьЖивет» – восторженный пост с фото пожелтевшей похоронки.
«Вы – монстры! Разорили нашу семью! Из-за вашей «правды» дед умер от стыда! Он не вынес, что все узнали про его отца! Вы убили его!» – гнев, слезы, фотография пожилого мужчины в гробу.
«Правда освобождает? Да она убивает! Убивает покой, убивает семьи, убивает веру! Хватит копаться в гнили прошлого!» – рациональный, но отчаянный крик.
«Они просто пиарятся на костях! Где доказательства? Где архивы? Одни слова!» – язвительный скепсис.
И как нож в спину. Анонимный пост. Без аватарки. Никаких хэштегов. Только текст, набранный жирным шрифтом:
«А теперь СПРОСИТЕ У СВОИХ "ХРАНИТЕЛЕЙ ИСТИННОЙ ПРАВДЫ" –ЗНАЮТ ЛИ ОНИ САМИ ВСЮ ПРАВДУ? ЗНАЕТ ЛИ ИХ СВЯТАЯ НАСТЯ, ЧЬЯ ОНА ВНУЧКА? Знает ли она, что её родной дед – не герой, а расстрелянный палач из НКВД? Тот самый, что в 37-м отправлял в подвалы "врагов народа" сотнями? ИЛИ ВАМ, фанатикам, НУЖНА только УДОБНАЯ ПРАВДА? Та, что вписывается в ваш красивый миф о "Неразлучниках"?»
Настя сидела перед монитором, застыв. Цвет стремительно уходил с её лица, оставляя мертвенную бледность. Губы дрожали. Она смотрела сквозь экран, в какую-то страшную бездну.
– Дед… – её голос был еле слышен, хриплый. – Его имя… стёрли. Из всех списков. Даже из расстрельных. Как будто… его никогда не существовало. Я знала, вся наша семья знала, мы приняли это знание и жили с ним. Но как они.… Как они могли…
Влад, читавший через её плечо, не сдержался. Его кулак со всей силы обрушился на старый дубовый стол. Чашки подпрыгнули. Ноутбук едва не упал. Перо, лежавшее рядом, взметнулось в воздух, как разбуженная хищная птица, оставляя за собой короткий, ядовито-серебристый след, который медленно растворился.
– Морок! – прошипел Влад, его глаза горели яростью первобытного зверя. – Он снова здесь. Он роется в наших ранах. В самых старых, самых глубоких. Он знает, где копать.
Ночь.
Квартира в Кунцево. Финал затишья.
Дождь хлестал теперь с яростью рассерженного зверя, превратившись в настоящую бурю. Вода потоками стекала по стёклам, искажая мир за окном в абстрактные пятна света и тьмы. Влад сидел за столом, пытаясь писать. Перо скользило по бумаге, оставляя строки, но мысли путались, цеплялись за эхо голоса из телефона, за насмешливый взгляд напыщенного блогера.
– Влад! – резкий крик Насти из спальни заставил его вздрогнуть. – Гляди!
Он поднял голову. Настя стояла у окна в спальне, указывая пальцем на улицу. Влад резко встал и быстро подошёл к ней.
Напротив, на том самом ярко-красном постере «Неразлучники», который уже промок насквозь, кто-то вывел баллончиком огромные, небрежные, злобные буквы:
«ЛЖЕЦЫ»
Красная краска по красному фону, но контрастная, ядовитая. Она стекала вниз кровавыми потёками под ударами дождя.
Рядом на подоконнике лежала свежая, ещё пахнущая типографской краской газета. Заголовок на первой полосе бил в глаза, как пощёчина:
«ДЕДЫ В ОКОПАХ, ВНУКИ В СУДАХ: КАК «РАЗОБЛАЧИТЕЛЬСКИЙ УГАР» РАЗРУШАЕТ СЕМЬИ И РАЗЖИГАЕТ НЕНАВИСТЬ»
Ниже – во всех ракурсах, фотографии разбитых окон в посёлке Солнечный.
Настя прижалась лбом к холодному стеклу. Её отражение в мокром окне дрожало и расплывалось в потоках воды, как призрак. В глазах стояла глубокая, леденящая тоска.
– Мы тогда победили Морока в Библиотеке… – прошептала она, глядя на кровавое «ЛЖЕЦЫ» и разбитые окна на фотографиях в газете. – …Но сейчас мы проигрываем здесь. В своём мире. На своей земле. Ведь мы всё сделали правильно? Что мы сделали не так? В чём мы ошиблись? Мне кажется мы… выпустили не того джинна из бутылки. И он нас уничтожает.
Внезапно оберег на её груди – тот самый кусочек солнечного света – вспыхнул. Черным. Густым, вязким, поглощающим свет. На миг – всего на миг – в её глазах, отражающих мокрое стекло и кровавую надпись, мелькнуло нечто очень древнее и безжалостное. Этот взгляд был не Насти, это был уже Взгляд Богини-Лады. Богини, видевшей рождение и гибель тысяч миров. Взгляд, лишённый человеческих сомнений и жалости. Взгляд существа, для которого боль – лишь инструмент, а память – лишь глина в руках гончара.
– Или… – голос Насти изменился. Стал чужим, металлическим, резонирующим, как удар меча о камень. – …Это и есть новая форма победы? Порядок, рождающийся из хаоса? Или хаос, рождённый из порядка? Сила зла, рождающаяся из… слабых духом людей?
Влад замер, поражённый этим взглядом и этим голосом. Он хотел что-то сказать, схватить её за руку.… Но его внимание привлекло странное движение за окном.
Внизу, в глубокой подворотне напротив, где царила кромешная тьма, лишь слегка рассеиваемая отблеском уличного фонаря, шевельнулась тень. Не какой-то бесформенный тенепут. Не призрак Морока. Человек. Высокий, худощавый, в длинном, промокшем кожаном плаще с поднятым воротником. Шляпа с широкими полями скрывала его лицо. Он стоял неподвижно и смотрел прямо на их окно. В его руке, опущенной вдоль тела, был старомодный кожаный портфель, явно очень тяжёлый, битком набитый чем-то. Даже сквозь ливень и стекло Владу показалось, что на потрёпанной коже портфеля проступают полустёртые буквы какого-то грифа. Что-то вроде «ХРАНИТЬ ВЕЧ…».
Человек не двигался. Просто стоял и смотрел точно в их окно. Как памятник. Как предупреждение.
Затишье кончилось. Буря началась не за окном их уютной квартиры. Она непосредственно вошла в их дом. Без предупреждения, резко, одним движением. Она пробралась в их сердца. И несла она не водные струи с грозовых облаков, а пепел сожжённых надежд и острое лезвие новой, невидимой войны.
«Самые опасные бури, – промелькнула мысль у Влада, ледяная и чёткая, – рождаются в самой глубине тишины. Когда ты этого меньше всего ждёшь. Морок знает это. Он уже здесь. Он смешивает чистую правду с ядом отчаяния и ненависти в душах людей. А мы,… мы – "Неразлучники", своими собственными руками – ложка за ложкой – кормим этой адской смесью всех без разбора, подносим к губам мира…, и они проглатывают это не глядя».
Перстень на его пальце вдруг стал тяжелее.
Оберег Насти – холоднее.
И в тишине квартиры, среди книг и старых фотографий, он услышал шёпот.
Голос Георгия Стрешнева.
Который говорил:
«Ты делаешь ошибку, мой дорогой потомок.
Ты думаешь, что правда освобождает.
Но она иногда очень сильно ранит.
А иногда и убивает.
Убивает покой.
Убивает семью.
Убивает любовь.
Ты хочешь, чтобы все всё помнили?
Хорошо.
Пусть помнят…
Только пусть не боятся принимать правду, такой, какая она есть».
Влад закрыл глаза.
Шёпот исчез.
Но комочек сомнения остался в груди.
Когда часы пробили 23:33, в комнате запахло полынью и старыми книгами. Тень в подворотне напротив опустила голову – и они увидели, что портфель в его руках теперь открыт. Из него струился чёрный дым, формируя в воздухе знакомые силуэты: лица их родителей, детские фотографии, страницы их собственных дневников…
Сейчас им необходим был совет, совет богов.
Влад подошёл к столу.
Расправил лист.
Опустил перо.
И написал:
«Продолжай?».
Потому что теперь он знал:
Война за память – это война за душу человечества.
И она не заканчивается.
Часть третья:
"Совет богов"
Дождь бил в окно с такой яростью, будто хотел ворваться внутрь и смыть всё дочиста, стереть следы их существования. Капли стекали по стеклу, словно слёзы невидимого великана, скорбящего о чём-то давно утраченном. Влад стоял у подоконника, пальцы сжимали перо так крепко, что костяшки побелели. Оно было холодным, но не мёртвым – в нём чувствовалась слабая, едва уловимая пульсация, как у зверя, истекающего кровью, но ещё не сдавшегося.
Настя сидела за столом, листая свежий номер газеты. Бумага шелестела под её пальцами, словно вздыхала. Заголовок кричал жирным чёрным шрифтом, будто выкрикивал обвинение:
«"НЕРАЗЛУЧНИКИ" РАЗЖИГАЮТ НЕНАВИСТЬ: КТО СТОИТ ЗА ИХ "ПРАВДОЙ"?»
Под текстом – фотография. Разбитые окна. Люди с кулаками. Плачущая старуха, прижимающая к груди портрет молодого мужчины в военной форме.
– Это не мы, – прошептала Настя. Голос её дрогнул. – Мы не призывали к этому. Мы просто…
– Дали им правду, – закончил Влад. – А правда, оказывается, может быть ядом.
Он отвернулся и посмотрел в окно.
А в этот момент её талисман в очередной раз моргнул чёрным.
В подворотне, напротив, там, где тьма была гуще, чем просто отсутствие света, стояла фигура.
Высокий, худой человек в длинном кожаном плаще. Шляпа с широкими полями скрывала лицо. В руке – тяжёлый портфель, потрёпанный, с потёртыми уголками. На его боку угадывались полустёртые буквы: «ХРАНИТЬ ВЕЧ…».
Он не двигался. Не дышал. Просто стоял. И смотрел.
– Он снова здесь, – сказала Настя, ледяным голосом, не отрываясь от газеты.
– Он был здесь всегда, – ответил Влад. – Просто теперь мы его видим.
Фигура в подворотне медленно подняла руку и длинный, костлявый палец, будто выточенный из жёлтой кости указал на Влада.
Влад сорвался с места, выскочил из квартиры и рванул вниз по лестнице.
Тень в подворотне растаяла, как сон, растворяющийся при пробуждении. Когда Влад распахнул входную дверь подъезда, мокрый асфальт пустого переулка отражал лишь жёлтый глаз уличного фонаря да косые струи ливня. Ни плаща, ни шляпы, ни зловещего портфеля с полустёртым грифом «ХРАНИТЬ ВЕЧ…». Только лужа, где он стоял, чуть глубже других, да едва уловимый запах нафталина, пыли архивов и старой кожи переплётов. А ещё что-то сладковатое. Как тление.
– Ушёл, – пробормотал Влад, втягивая холодный воздух.
– Или не приходил вовсе? – Настя стояла за его спиной, обхватив себя руками. Оберег под свитером тускло пульсировал, отливая мутным янтарно-черным свечением. Ее глаза, ещё минуту назад затянутые ледяной плёнкой взгляда Богини-Лады, теперь смотрели растерянно и по-человечески устало.
– Он играет с нами, – сказал Влад, вытирая дождь с лица. – Как кот с мышью.
– Или ждёт, – добавила Настя, ее голос звучал отрешённо. Оберег под одеждой слабо мерцал тем же тревожным янтарно-черным. – Ждёт, когда мы сломаемся. Когда сами попросим… забвения.
Они замолчали, слушая, как дождь выстукивает по крышам и подоконникам новый код:
«Ост-ро-рож-но. О-пас-но. Ост-ро-рож-но. О-пас-но».
В следующий момент
Будто кто-то провёл ледяным пальцем по их спинам, пробуждая каждую клетку тела.
– Слышишь? – спросила она, не оборачиваясь.
– Да.
Дождь прекратился, но воздух был влажным, тяжёлым, словно пропитанным ртутью. Луна висела низко, огромная и бледная, как слепое око забытого бога, смотрящего на них с холодным безразличием.
Из-за угла дома послышался цокот копыт – звук был нежный переливчатый, звенящий, как мелодия хрустального колокольчика о лёд. Под свет тусклого фонаря вышел их верный проводник в мир Нави – белый конь, такой же грациозный, как в ту самую первую ночь их знакомства, когда все только началось.
Хвост и грива цвета лунного света – не белого, а именно холодного, мерцающего лунного сияния, как ледник под звёздным небом.
Глаза – два бездонных колодца, полных звёзд. Из ноздрей вырывался лёгкий пар, голубовато-серебристый, как дыхание далёких миров.
Он парил посреди переулка, не касаясь земли – его копыта парили в сантиметре от асфальта, оставляя после себя мерцающие следы, похожие на руны.
– Он пришёл за нами, – сказала Настя.
– Значит, пришла пора, – ответил Влад.
Они переглянулись.
Вопросов не было.
Они шагнули вперёд.
Даже не думая, как уйти незамеченными из самого сердца страны, златоглавой столицы, в мир Нави – к древним и мудрым божествам за столь необходимым советом. Они не стали возвращаться, чтобы проверить дверь и выключить свет, не брали вещей – только талисман на груди Насти, ключ к забытым страницам истории – печать Ратибора, зажатая в кармане Влада и перстень-печать "Лада" на безымянном пальце.
Просто посмотрели друг на друга – и в этом взгляде было все: страх, усталость, горечь, но и непреклонность, решимость, уверенность.
Они шагнули вперёд под косой дождь.
Конь приветствовал их. Он склонил могучую голову, и его дыхание-туман окутал их – холодный и живой.
Ни страха, ни сопротивления.
Они одновременно коснулись его боков.
Исчезновение из Москвы мира Яви и появление в мире Нави произошло без хлопка, без вспышки, без малейшего звука.
Один миг – и мир перевернулся.
Москва, дождь, фонари – всё исчезло.
Теперь они стояли на неизвестной им до этого момента чёрной каменной платформе, висящей в пустоте.
Под ногами – плита, испещрённая светящимися рунами. Они пульсировали, как вены, наполненные звёздным светом.
Вокруг – бесконечная тьма.
Не пустая.
В ней мерцали звёзды. Рождались и умирали галактики. Сверкали молнии далёких бурь.
Перед ними бушевал костёр из звёздной пыли и первозданного мрака.
Их ждали двое.
Беззвучные взрывы сверхновых звёзд озаряли их лица.
Перун.
Бог-громовержец стоял у наковальни – массивной глыбы чёрной материи, на которой лежал раскалённый докрасна сгусток энергии.
В его руках был молот.
Орудие творения и разрушения.
Каждый удар рождал молнию.
Не просто электрический разряд – живую, яростную сущность, которая извивалась в воздухе, шипела и гасла, поглощаемая бездной.
Он не смотрел на них – лишь продолжал работу.
Его исполинский молот с глухим, сокрушающим реальность, стуком обрушивался на раскалённый докрасна сгусток энергии. Каждый удар рождал не простую искру, а крошечную молнию-демона, которая с шипением извивалась и гасла, поглощённая бездной.
Искры-смерти осыпали Велеса.
Бог мудрости и справедливости сидел на корточках у самого края бездны, его лицо – вечная, вырезанная из тёмного дерева улыбка – было обращено вниз, в звёздную пустоту. Он ловил падающие искры-сверхновых звёзд голыми руками, словно безобидные снежинки, и рассматривал их перед тем, как отпустить в небытие.
– Вы пришли, – сказал Перун, не поднимая головы.
Его голос был гулом землетрясения, звуком разрывающейся материи.
– Мы пришли за советом, – ответил Влад.
– За советом? – рассмеялся Велес. Его смех был похож на шелест старых страниц. – Или за оправданием?
Перун наконец, оторвался от наковальни.
Его глаза – две вспышки молний – ощупывали их пронзительным взором.
– Вы дали людям правду.
– Да, – сказала Настя.
– И что они сделали с ней?
Влад молчал.
– Ваши люди… – заговорил Перун, снова продолжив монотонные удары молотом. Звук его слов заставлял дрожать всё пространство вокруг Влада и Насти. – …Рвут друг друга на части. Как псы, озверевшие от запаха крови. Вы дали им Правду!
Он с силой опустил молот.
БУМ. БАЦ. ХРЯСЬ.
Новая молния-демон взвилась и погасла.
– Но, Правда без Мудрости – всё равно что меч без рукоятки в руках младенца. Вы больно режетесь сами и случайно калечите других. Глупость.
– Глупость? – Настя сделала шаг вперёд. Ее хрупкая девичья фигура в промокшей куртке и джинсах казалась ничтожной перед исполином, но оберег на ее груди ярко вспыхнул – янтарным цветом предупреждения, окаменевшей слезы, застывшей смолы времени.
Свет был яростным и устойчивым.
– Мы хотели, чтобы они помнили! – воскликнула Настя.
– Помнить – не значит мстить, – сказал Велес. Он поднял руку, и в его ладони замерла пойманная звезда. – Вы раскопали прошлое. Но не дали людям сил принять его.
– Мы дали им силу сопротивляться Мороку! – голос Насти звенел, как надтреснутый колокол во время священного набата. В нем не было прежней уверенности, но была ярость и вызов. – Силу знать Истину! Силу не быть рабами чужих, лживых сказок и льстивых обещаний Морока!
Велес медленно, словно скрипя невидимыми суставами, повернул голову. Его глаза, глубокие, как колодцы, ведущие в ядро расплавленной планеты, впились взглядом в Настю. В руке он сжимал только что пойманную искру-сверхновой звезды. Она пульсировала в его ладони, как живое, обречённое сердце.
– Силу? – переспросил он мягко. В его голосе зазвучала древняя, как само время, ирония, терпкая, как дым костра. – И что они делают с этой «силой», дитя моё?
Он поднял руку с искрой.
– Они не знают, с какой стороны на неё смотреть. Они – как обезьяны, нашедшие гранату. Бросаются. Тянут в разные стороны. Того и гляди уничтожат себя и других.
Он сжал ладонь.
Искра погасла с тихим пшиком, как капля росы, упавшая на раскалённые угли костра в ночь на Ивана Купала, оставив лишь запах озона.
– Морок… – Велес кивнул куда-то в звездную тьму за платформой.
Там, в глубине, на миг мелькнуло что-то маслянисто-черное, как копоть никогда не чищеных труб у печей крематория, скользкое, вобравшее в себя свет кромешной тьмы.
– …он доволен. Его сила растёт с немыслимой скоростью. Не ото лжи, о неееет. От вашей всё сокрушающей правды. От этой боли, которую вы так щедро, так самонадеянно разлили по всему миру.
Он развёл руками, и в его улыбке была бездна холодного саркастического сочувствия.
– Люди… они сами теперь взывают к нему. Шепчут в подушку, кричат в пустоту: «Забери! Забери эту боль правды! Верни нам покой неведения! Сделай, как было раньше!». И он… внемлет им. Шепчет в ответ сладкие обещания спокойствия. Дарит сладкое чувство обычного душевного забвения. Это его новая пища. Самая вкусная, питательная. Самая нежная, сладкая.
– Мы не сделали ничего плохого – Влад стоял, сжав кулаки до хруста в костяшках. Холодный пот от леденящего душу откровения стекал по его спине. В ушах, поверх гула Перунова молота и шипения умирающих молний, зазвучал голос Георгия Стрешнева – тот самый, из прошлой ночи, но теперь – усиленный в тысячу раз, вложенный в уста Велеса:
«Ты делаешь ошибку, сын мой. Ты думаешь, что правда освобождает. Но она способна и убивать. Убивать покой. Убивать семью. Убивать любовь. Ты хочешь, чтобы все всё помнили? Хорошо. Пусть помнят,… но только не страдают сами и не заставляют страдать других. Смотри, что ты наделал со своей вселенской правдой…»
Велес лишь подтвердил самое страшное.
Теперь не Морок был их главным врагом в предстоящей битве.
Им противостояла сама природа человека – его страх перед болью, его жажда удобного забвения.
Настя стояла неподвижно. Янтарный свет оберега плясал на ее лице, делая его похожим на маску. В ее глазах, отражающих костёр из звёздной пыли и бездны, боролись два начала: человеческая боль Насти и холодная, всевидящая ясность и ярость Лады.
– Что же нам теперь делать? – спросил Влад, обращаясь к Перуну, к его сокрушающему молоту. Голос его был хриплым, но в нем не было слома. – Молчать? Позволить Мороку стереть все снова?
Перун перестал бить по наковальне. Он поднял голову и внимательно посмотрел на стоящую перед ним пару – "Неразлучники". Его глаза, как две вспышки молний в грозовой туче, уставились на Влада и Настю.
– Бороться, Воин Слова, – прогремел он, и звук ударил по платформе. – И взвешивать свои решения, Хранительница. Со страхом людей. Собственным страхом. С причиной Страха. С корнем зла. С тем, что делает Правду – оружием самоуничтожения в неумелых руках.
Он указал молотом в ту же бездну, куда ранее кивал Велес.
– Не Морок создал эту человеческую слабость. Он лишь… культивирует ее. Найдите источник сладкого яда. Найдите то, что питает его силу в Яви. И тогда…
Молот снова обрушился на наковальню.
БУМ. КЛАЦ. ХРЯСЬ.
Новая молния-демон взвилась и погасла.
– …тогда бейте в самое Сердце.
Велес тихо рассмеялся. Звук был похож на шелест высохших осенних листьев по утреннему широкому московскому проспекту.
– Сердце зла, – прошептал он. – Оно может оказаться ближе, чем вы думаете, "Неразлучники". Гораздо ближе.
Его взгляд скользнул по Насте. По ее оберегу, все ещё пульсирующему тревожным янтарём.
В ее глазах мелькнуло понимание, смешанное с ужасом.
Конь с гривой лунного цвета нетерпеливо топнул копытом.
Время на Совете истекло.
Звёздный костёр пылал, бездна зияла, а ответы богов были страшнее любых вопросов.
Борьба только начиналась.
И поле битвы находилось не в Нави, и даже не в собственном мире людей, а в их сердцах…
…и, возможно, в их собственных душах.
Оно было настолько неожиданным, что Влад и Настя даже немного растерялись.
Лунный странник цокнул копытом – и искры, разлетающиеся от наковальни Перуна, сменились хлёсткими каплями весеннего дождя.
Неразлучники оказались в Кунцево, в переулке у дома, под тусклым фонарём и непрекращающимся косым дождём.
Они долго стояли, держась за руки, не замечая, что промокли до нитки.
И стояли бы, наверное, ещё дольше.
Но талисман на груди Насти засветился тревогой – деревянная девушка взмахнула крыльями и потянула их в сторону подъезда.
По приходу в квартиру они снова обнаружили конверт.
Чёрный. Без адреса. Без подписи.
Влад разорвал конверт.
Внутри не было листка с угрозами.
Там лежала старая фотография.
Выцветший снимок 1937 года.
Группа мужчин в форме НКВД у здания с колоннами.
В центре – молодой офицер с резкими чертами лица.
Его глаза – ледяные, пустые – смотрели прямо в душу.
– Дед… – Настя схватилась за край стола. Её голос дрогнул. – Это он. Тот самый, о котором писали.
Фотография вдруг вспыхнула синим пламенем.
Но не сгорела.
Вместо этого на её поверхности проступили другие изображения – как плёнка, прокручиваемая назад:
– Тот же мужчина, но в гражданском, читает книгу ребёнку (отцу Насти?).
– Он же, бледный, подписывает какой-то документ, рука дрожит.
– Наконец – он сам, уже в роли жертвы, стоящий у стены с поднятыми руками.
Последний кадр застыл, покрылся кровавыми пятнами, и на обороте проступила надпись:
«ВСЯКАЯ ПРАВДА – ЛОЖЬ, ЕСЛИ ОНА НЕ ПОЛНА. ВЫ ГОТОВЫ УЗНАТЬ ВСЁ?»
Перо Влада, лежавшее рядом, вдруг впилось в его ладонь, как укус змеи.
Капля крови упала на фотографию – и комната наполнилась голосами:
"Расстрелять!"
"Он же невиновен!"
"Приказ есть приказ…"
Настя зажмурилась, схватившись за оберег и потеряла сознание.
Утро.
Оно пришло не со светом, не с будильником и не с щебетом птиц, а с вибрацией мобильных телефонов.
Хэштег #Неразлучники снова полыхал, но огонь благодарности почти погас, вытесненный копотью гнева и страха.
«#Неразлучники – не герои, а провокаторы! Сколько ещё семей разорите своими «архивами»?»
«Они открыли ящик Пандоры! Теперь все друг друга ненавидят! Хватит!»
«#Правдоруб прав: кто их финансирует? Почему молчат о предках Насти? Им можно копать в чужих семьях, а в своих – табу?»
«Дети в школе из-за их «правды» дерутся – один дед герой, а у другого – полицай! Это вы хотели? Ублюдки!»
Слово «ублюдки» повторялось, как рефрен.
«Провокаторы». «Поджигатели». «Опасные радикалы».
Влад вслух прочитал заголовок в крупном государственном онлайн-издании, который всплыл у него в ленте:
«Копаясь в грязном белье прошлого, так называемые «Неразлучники» сеют рознь и ненависть между гражданами, оскверняя светлую память героических предков. Их деятельность, финансируемая из сомнительных зарубежных источников, направлена на подрыв исторических основ государства…»
Настя молча тыкала пальцем в экран планшета, листая комментарии.
Каждый – как удар тупым ножом.
Ее лицо было каменным, но Влад видел, как мелко дрожит ее рука.
– Продажные куклы, – прошептала она, остановившись на особенно ядовитом отзыве. – Враждебные силы. Оказывается, мы опорочили "светлое прошлое великой страны". Интересно, как они это совмещают с расстрелами под Ржевом? Или это уже тоже "светлое прошлое"?
Горькая ирония в ее голосе резала слух.
Влад положил руку ей на плечо.
Перстень «Лад» отозвался слабым теплом, но Настя не отреагировала.
Оберег под свитером вспыхнул резко и коротко – черным.
День.
Давление нарастало, как атмосферное перед ураганом.
– Звонки: городской телефон молчал, зато сотовые разрывались от анонимных номеров. Молчание в трубке, тяжёлое дыхание, короткие угрозы: «Заткнитесь», «Убирайтесь», «Сдохните». Иногда – плач женщин: «Мой сын теперь изгой в школе из-за вас!»
– Почта: В ящике, наряду с редкими письмами поддержки, появились конверты с фотографиями разбитых окон (Тех? Чужих?), с вырезками из старых газет о «врагах народа», с белым порошком внутри (оказалось мукой, но час паники был жутким).
– Улица: Прохожие начинали узнавать их. Одни – с ненавистью (отворачивались, плевались, один раз бросили гнилой помидор, угодивший Владу в плечо). Другие – со страхом (шарахались в сторону, как от прокажённых). Детей одёргивали: «Не смотри на них!»
– Работа: Редакции, где они публиковались, стали вежливо отказывать: «Не в тему», «Не формат», «Слишком спорно». Их документальные зарисовки пропадали из сетей вещания без объяснений. Типография, печатавшая их тонкие книги, внезапно «обнаружила технические неполадки».
Они становились невидимыми изгоями.
Призраками, о которых все знают, но которых стараются не замечать.
Правда, которую они несли, обернулась против них же – клеймом.
Вечер.
Тень возвращалась.
Ровно в 21:00, когда сумерки сгущались в синеву, а фонари зажигали свои жёлтые глаза, он появлялся.
Всегда в той же подворотне напротив.
Всегда неподвижный, в плаще и шляпе, с тяжёлым портфелем в руке.
Как страж.
Как судья.
– Он снова там, – Настя стояла у окна, не включая света в комнате. Ее профиль вырисовывался на фоне мокрого стекла.
Влад подходил.
Да.
Тень.
Неприкаянная и навязчивая.
Они пробовали выходить.
Однажды Влад спустился вниз, решительно шагнул к подворотне.
Но за несколько метров фигура растворилась.
Не убежала – именно растворилась, как дым на ветру.
Осталось лишь ощущение холодного сквозняка и тот же запах – пыли, кожи и чего-то горького, как полынь забвения.
На асфальте – ни следа.
Часть четвёртая:
"Правда"
За окном была просто замечательная весенняя погода. Лучи солнца плясали по пожелтевшей от времени поверхности фотографий – тех самых, что лежали теперь на столе, превратив уютную комнату в поле боя между памятью и забвением.
Фотография деда Насти излучала холод. Не приятный холод старых библиотек, где знание дремлет в ожидании читателя, а ледяное дыхание открытой могилы. Мужчины в форме НКВД смотрели с неё пустыми глазами – глазами тех, кто давно перестал быть людьми, превратившись в функции системы. Особенно он – молодой ещё капитан с острыми скулами и подбородком, похожим на лезвие гильотины.
– Ты уверена? – спросил Влад, и его голос прозвучал странно глухо, будто их квартира вдруг наполнилась ватой. Он не отрывал взгляда от снимка, где его собственное лицо, казалось, искало отражение в чертах того человека.
Настя сжала оберег на груди так, что деревянные крылья Лады впились в ладонь, оставляя на коже узор, похожий на древние руны.