На тонкой ниточке луна…

I

Звук почтового колокольчика появился так же внезапно, так же вдруг, ниоткуда, как и оленья упряжка с запорошенным путником на груженой нарте, вынырнувшей из темноты. Встречный ветер до последнего уносил вспять колокольчиковый звон. Залаяли собаки, оповещая хозяев о ночном госте. Они-то давно уловили приближавшуюся упряжку и, робко взлаивая, будто от неуверенности, уже передали людям предчувствие своею настороженностью. Кто же не замечал за собой то странное состояние, когда звук, вдруг возникший в тишине ли, в кромешной темноте ли, будит в истомлённом сознании самые разные чувства – от тревоги и испуга до благодушного умиротворения. Все зависит от предчувственного ожидания.

Не успел Мыртя Уккувич отряхнуть набитый ветром снег с малицы и лохматой шапки, как из ближайшего чума вышел, словно выкатился из-под снега, невысокий коренастый человек с керосиновой лампой в руке. Лампу он задирал высоко над головой, словно пытался осветить всю округу, но свету хватало только на то, чтобы отделить от ночного мрака его небритое лицо, наспех накинутую малицу да снег под ногами. От нарты лица не разглядеть, но Мыртя сразу узнал своего друга Тэранго: он всегда раньше всех выскакивает на улицу, встречая почту.

– Здоров будь, Тэранго. Мир твоему дому.

– Здоровый будь, Мыртя, ждем тебя уже третий день, – прохрипел спросонку человек с лампой.

– Я бы еще вчера приехал, но буран шибко разгулялся. У соседей ваших пережидал… У Яптуная ночевал.

– Жена его как? Поправилась?

– Бегает уже так, что не догонишь, – шутливо ответил Мыртя, остукивая малицу и кисы короткой палочкой.

Из других чумов стали подтягиваться мужчины, потом повыкатывали женщины, а за ними и дети. Скоро все население стойбища собралось вокруг почтовой нарты. Не сговариваясь, мужчины сняли уже отвязанные почтальоном тюки и поочередно друг за другом нырнули в чум Тэранго. Только сестра Тэранго – Устина – не вышла на улицу. Она уже разожгла очаг, повесила большой чайник над огнем, настрогала тонкими пластинками мороженую нельму для гостей.

В тепле да при свете трех керосиновых ламп разобрали почту быстро и расселись вокруг стола. Мужчины зашелестели газетами. Старый Кути Ачемович напялил свои огромные очки на кончик носа и уставился в развернутую «Правду». Развернул газету и Тэранго, но его постаревшие глаза различали только фотографии и заглавия статей. Газетный шрифт он уже второй год читать не может. Он не без зависти посмотрел на Кути Ачемовича. Тот, как обычно в минуты занятости важным делом, причмокивал беззубым ртом. Так уже повелось, что очки все же достанутся и Тэранго, но только после того, как его старый сосед прочитает газеты и своей нетерпеливостью стряхнет с новостей сладкую пыльцу предчувственного ожидания. Старый Кути, почувствовав на себе тяжелый взгляд соседа, повернулся к нему.

Сняв очки в черной оправе, скрепленной синей изолентой и перевязанной замасленным шнурком, протянул, скрипнув по-стариковски:

– На, возьми очки, Тэранго. Шибко темно у тебя, ничего не вижу все равно.

Место старику действительно досталось далеко от керосиновой лампы. Он не спеша сложил газету вдвое, потом еще раз, пришлепнув ладонью с размаху кучу своей корреспонденции. Взяв в две руки кружку с горячим чаем, сладко потянул со звуком воркующего ручья кипяток.

Тэранго принял из рук старика очки, словно священный бубен из рук великого шамана.

Мыртя вдруг негромко произнес:

– Скоро, однако, вертолетами будут почту возить – слышал от людей… – и сказанное словно оборвалось, будто не знал, как дальше вести разговор с земляками, обычно говорливый Мыртя. Будто в горле застряли слова. – Да и стар я стал, тяжело уже по всей тундре колесить. Другого человека, наверное, поставят.

– Не согласные мы на другого, – тихо сказал старый Кути.

– Вертолет в пургу да в сильный ветер не полетит, а у нас, почитай, ни один день без ветров не обходится, а дорогу ко всем стойбищам только ты знаешь, – поддержал его Тэранго.

– Никто нас не будет спрашивать. Как скажут, так и будет. Главное, чтобы почту возили исправно. Может, оно даже лучше будет: вертолетом-то быстрее, ну и чаще доставлять будут. А что я могу сделать? Один раз в месяц и то не получается, – продолжил, будто оправдываясь, Мыртя.

– Мы так привыкли, нам и так хорошо, – вступил снова в разговор Тэранго, оторвавшись от газеты. – И где они столько вертолетов возьмут? Они тут у нас шибко редко появляются, а раньше их и вовсе не было. Это там – на Самотлоре, – Тэранго, махнув рукой в сторону полуденного солнца, обвел присутствующих взглядом, – где нефть добывают, вертолетов как стрекоз у нас в летнюю пору…

– Да-а-а, в газетах только и пишут о том, что есть такое озеро Самотлор, а в том озере нефти столько, что на всю страну хватит. Так там этих вертолетов много! О том и люди говорят, и в газетах пишут, – сказал Кути. – Вот только далеко ли это озеро? – спросил он и потянул сладко бражку, встретившись глазами с Тэранго.

– Далеко, говорят. На оленях дней десять, а может, и двадцать, а то, может, не одна луна взойдет… Вот как может быть… Никто из наших там еще не бывал. Только нефть-то не в озере, а под землей, – возразил Тэранго. – У нас в тундре тоже ищут, говорят, нефть или газ, – он задумчиво посмотрел в сторону двери.

Тэранго окончательно оторвался от газеты. Да разве до чтения сейчас, когда такой важный разговор повелся?

– Ну, до нас далеко, к нам нескоро придут, – возразил старый Кути.

– Раз вертолеты появились над тундрой – значит, ждать недолго, – возразил неуверенно Хойко.

– Да, сын, о том тоже пишут в газетах. Говорят, газ под нами есть, – поддержал сына Тэранго.

– Куда потом с оленями? – тревожно спросил Николай.

Кути тягучим взглядом посмотрел на сына, задавшего такой непростой вопрос, – он подумал о том же.

– Не нарушат ли пастбища пришельцы? Не распугают ли оленей вертолетами? – спрашивал он, оглядывая молодых оленеводов: на них теперь надежда.

Да, не раз старый Кути связывал в одну ниточку газетные новости о самотлорской нефти с появившимися над тундрой вертолетами, и всегда в такие минуты его думы простирались к священному камню, к стадам оленьим… На милость богов надеялся. Не было у него пока ответов на возникшие вопросы.

Повисла тревожная предчувственная тишина. Каждый о своих оленях подумал. Захлюпала в кружках бражка, запокряхтывали старики; молча смотрели в никуда перед собой молодые. Даже женщины, съежившись, словно куропатки, сидели тихо. Каждый думал о главном: об оленях, которые привыкли к путям сезонных переходов; о семьях, послушно следующих дорогой оленей; об упокоившихся родственниках – не потревожили бы пришлые их могилы; о зверях в тундре и о рыбе в реках… Подумали о святых местах, чистоту которых необходимо сохранить, дабы духи земли сохранили свою благосклонность к людям. О чистоте воды в Большой реке подумали…

II

В чуме наступила тишина. Похрапывал уснувший Мыртя. Висевшая над столом лампа зашипела, ярко вспыхнув, через минуту захлебнулась, изрыгнув из своего нутра черный вонючий дым. Стало заметно темнее.

– Все, пора расходиться, – тихо, но властно сказал Хойко.

Старый Кути вскинул седую голову, осмотрелся мутным сонным взглядом; Мыртя же, видимо, сморенный долгой дорогой, не шевельнулся.

– Останься, сын, мне с тобой потолковать нужно.

Все как зашли дружно в чум, так же бесшумно и быстро покинули его. На улице никто не нарушил тишину громким словом, криком: словно растворились в темном зеве тьмы.

– Завтра поедем к реке… – обратился к сыну Тэранго.

– Почему завтра? Мы же собирались на следующей неделе…

– Не перебивай, – грубовато осек сына Тэранго, – ты все ветер норовишь обогнать, ты все впереди оленя побежать хочешь… Научись уже терпению, мужчина… Нужно притащить тот кедр, что мы выловили весной. Облас хочу успеть до начала каслания сделать… Хотя куда мне спешить? Я в этот раз с вами на летние пастбища не пойду, сделать успею, – он посмотрел в глаза сына, задумался.

Хойко не рискнул задать вопросы, которые уже вертелись на языке: зачем спешно рубить облас, тем более что старый еще хорош, почему отец решил остаться здесь?

Прочитав эти вопросы в глазах сына, Тэранго произнес тихо с оттенком не то смущения, не то неуверенности:

– За очками пойду, – голос будто потерял твердость и привычную зычность, – я давно хотел себе очки купить.

Наверное, впервые за всю свою жизнь сын так посмотрел на отца. В своем ли он уме? Куда, зачем? Неужели нельзя обойтись без очков?

– И далеко ли собрался, отец? – спросил сын с нотками иронии в голосе.

Отец, выдержав паузу, возникшую от его же растерянности, продолжил:

– Далеко. Ты уже слышал про такой город Нижневартовск, ну, где нашли нефть? – Тэранго почувствовал себя неловко, будто оправдывался в чем. – Посмотреть хочу, как нефть добывают… Как люди там живут…

– Слышать-то я слышал и про Нижневартовск, и про Самотлор, все газеты об этом пишут, но путь неблизкий, да и дорогу как найдешь?

– Рассуждаешь так, будто не в тундре родился, будто и не ненец… Эх, молод ты еще… Дорога сама покажет, куда идти. Есть солнце, луна, звезды, есть небо, облака, река, есть люди… Видишь, сколько помощников? Нужно знать куда идешь, и главное – начать свой путь, сделать первый шаг… С оленями и без меня справишься. Какой теперь с меня помощник… А мне и заботиться теперь не о ком, я вольный, как птица… Только не радует меня такая воля, – тихо продолжил он, чтобы сын не услышал. Еще не зажила рана после смерти жены, хотя две зимы уже миновало.

– Не знаю, что и сказать, отец…

– А ничего не говори. Я уже все решил.

Хойко, пожелав отцу спокойной ночи, вышел из чума, прикрыв за собой оленьей шкурой низкий выход.

Устина быстро собрала со стола посуду, кружки, вымыла в большом тазу и тихо улеглась на своей женской половине. Наступила полная тишина. Тэранго, подладив фитили в лампах, зажег одну у края стола, удобно не то уселся, не то улегся на своем лежаке и, пользуясь тем, что очки остались у него, решил почитать газеты. Так редко бывает, чтобы он раньше старого Кути узнавал новости. Он развернул «Правду» и погрузился в чтение.

«08.01.1973 года с космодрома Байконур, – читал Тэранго, – осуществлен пуск ракеты носителя “Протон-К”, которая вывела на траекторию полета к Луне автоматическую межпланетную станцию “Луна-21” с самоходным лунным аппаратом “Луноход-2”. 12.01.73 г. Советская Автоматическая Межпланетная Станция “Луна-21” была выведена на орбиту вокруг Луны. Параметры орбиты составляют: наклонение орбиты к плоскости Лунного экватора – 60 градусов; период обращения 118 мин; минимальное расстояние от поверхности Луны – 90 км, максимальное расстояние от поверхности Луны – 110 км».

После прочитанного Тэранго поднял глаза к отверстию над очагом. Сквозь сизую дымку размывалось темное пятно. Он начал перебирать другие газеты, заранее зная, что ищет.

Это уже не было новостью для Тэранго, ибо он слышал неоднократно по радио об успешном запуске нашего космического корабля, о доставке на Луну самоходного аппарата, но одно дело услышать, а совсем другое – прочитать в газете.

Проснулся Мыртя. Он, уморенный долгой дорогой, только сначала немного похрапывал, а потом спал так тихо в своем углу, что казалось, будто его вовсе нет в чуме. Услышав голос Устины и бормотание своего друга, он приподнялся на локте, не решаясь, однако, выползать из-под одеяла.

– Подкинь дровишек в огонь, Устя, а то зябко, – промолвил он сиплым после сна голосом.

На столе уже стояла глиняная посудина с разогретым гусиным жиром и плавающими в нем шкварками. Мужчины подсели к столу.

– На большом озере стреляли гусей? – спросил Мыртя, макая хлеб в гусиный жир.

– На озере. Старый Кути только не ходил с нами. Первый раз за все время.

– Да-а-а-а, – протянул Мыртя, – постарел наш Кути, сгорбился.

– Осенью совсем худо было. Думали, не выживет, но как-то справился – значит, поживет еще. Он как-то сказал: «Помру – очки себе заберешь». Но мне так не нужно. Сам куплю себе очки, – Тэранго уставился на огонь, – а ему самому пригодятся они в нижнем мире. Там негде купить…

– А ты где купишь?

– В Нижневартовске…

И Тэранго снова уловил такой же взгляд, как вчера сыновний.

– Хочу посмотреть, как нефть добывают. Так много пишут про Самотлор, про Нижневартовск. Интересно, как люди живут, – продолжил Тэранго.

– Это же далеко…

– Ну да, далеко, но, однако, не дальше мысли, – сказал Тэранго и задумался.

– Да-а-а, – протянул Мыртя.

– Наши на Луну луноход забросили. Читал? – спросил Тэранго.

– Читать-то читал… Это уже второй… Но понять не могу, как такое может быть? – Мыртя задавал вопрос, а сам думал о том, что друг его решился на долгий путь в никому из его народа неизвестный Нижневартовск.

Зная Тэранго с самого детства, Мыртя не сомневался, что скоро ступит он на тропу долгих скитаний.

– Да-а-а… – снова протянул Мыртя, не найдя, чем возразить, продолжая думать о своем, – задумал ты, значит, – в Нижневартовск? – повернулся он к своему другу, посмотрев пристально в глаза.

– Да. В Нижневартовск, – твердо ответил Тэранго.

После чая Мыртя стал собираться в дорогу.

– Пора ехать. Отдохнул я хорошо, спасибо тебе.

Выходя из чума, Тэранго снял с крючка аркан.

– Тоже куда-то собрался? – спросил Мыртя, заметив аркан для ловли оленей в руках Тэранго.

– Поеду на реку, притащить кедр нужно для нового обласа. Прошлой весной в большую воду такой добрый кедр прибило…

– Старый, что ли, прохудился? – перебил своего друга Мыртя.

– Нет, старый облас у меня еще добрый, но мне нужен побольше, на пять-шесть лебедей.

– Толстый кедр нужен, однако, – Мыртя с пониманием отнесся к желанию Тэранго сделать большой облас.

– Этот кедр такой, что втроем не обхватить, – Тэранго развел руки.

– Видел я этот кедр. На обратном пути заеду – помогу облас долбить, – сказал Мыртя, закрывая за собой выход из чума.

III

Мыртя пошел в сторону редкого низкорослого ельника, где паслись его олени. Это ягельное место хозяева берегли и не пускали туда стадо. Там, в корале, среди других оленей паслись и его ездовые.

Поймал Мыртя своих оленей быстро. Подведя их к нарте, надел на них упряжь, еще раз проверил поклажу – хорошо ли увязана; ловко прыгнул в нарту, и олени с места бесшумно и легко помчали его в бело-синюю мглу. Взлаяли собаки для порядка, провожая упряжку, но тут же смолкли в ожидании кормежки. Они уже привыкли к определенному распорядку – начиналось утро.

Упряжка почтальона, вырезав пологую дугу вокруг стойбища, вскоре скрылась из виду. Бегут неторопливо олени, тихо шуршат полозья нарты. Наездник-каюр умело направил упряжку в нужную сторону, ориентируясь по только ему известным приметам, а может, полагаясь на то чутье, что вырабатывается долгим и тяжелым опытом пройденных дорог.

Мыртя, чтобы не уснуть, затянул песню. Горловой звук его песни смешался с монотонным звуком колокольчика. Пел он о том, что у его друзей Тэранго и Кути чумы стоят на том же месте, где и в прошлую зиму, и олени пасутся на тех же пастбищах, и о том, что боги пока милостивы к больному Кути, и просил он в своей песне здоровья старику, который всю свою жизнь знал одно дело – пасти оленей, что вырастил он четверых детей, что дочери сейчас далеко ставят чумы своим мужьям, но летом они встретятся на берегу северного моря, куда погонят стада и Кути с сыном Николаем, и мужья дочерей старика. Там и встретится большая семья. Пел и о том, что в следующую зиму поставит ему жена чум рядом с чумом его друга Тэранго. В песне его нашлось место и непонятному решению Тэранго пуститься в тяжелый, полный опасностей путь до неведомого города Нижневартовска за очками. Когда взор его убегал так далеко, что доставал земли спину, он ловил мелькающие сквозь редкий ельник лучи солнца. Он пел о золотой нарте, появившейся совсем ненадолго. О солнце пел он, кружащем долгую зиму там, ниже черты земли, но, поднимаясь все выше и выше, является оно людям, оленям и всему живому. И радостно танцуют женщины, и прыгают от радости дети, и даже суровые мужчины не могут скрыть радости, кружа вокруг костра жизни. И шаманы непременно ударяют в свои бубны, возвещая новый день, новую весну. Вот и недавно встретили новое солнце. Вот о чем пел Мыртя.

Разбежались из-под нарты куропатки, проквохтав глухо, и скрылись в зарослях карликовой березы. И уже песня его повернула в другую сторону: он пел о весне, о птицах, которые так ждут ее – светлоглазую золотосветую весну; о том, что скоро тундра наполнится разноголосым птичьим переливом… От опытного каюра не могло ускользнуть то, что олени начали подавать признаки усталости: бег их стал не так резв, а вожак принялся оглядываться и характерно фыркать. Нужно было искать место для отдыха. И вот небольшой взгорок перед очередным ручьем. Мыртя остановил оленей, спустившись, однако, к распадку, чтобы укрыться от ветра. Он уже привычно привязал коротко узду передового оленя к левому копылу нарты. Так он делал всегда, чтобы олени, вдруг испугавшись чего-нибудь, не убежали. Олени тут же принялись копытами разбивать плотный наст, жадно хватая ягель вперемежку со снегом.

Стало ненадолго светлее, но солнце, показавшее свой золотой бок, торопливо спряталось за линию горизонта. И все же света стало больше. День, ночь, свет, тьма… Но даже в самую долгую полярную ночь люди спят столько же, как и в полярный день, никогда не теряя ощущения дня в кромешную темень и ночи, когда солнце вертится вокруг чума все двадцать четыре часа. И не просто так, без причины пришли такие мысли в голову старого каюра. Вспомнился разговор с одним ученым, приезжавшим в тундру изучать, как он говорил, феномен полярных ночей. Ему никак невозможно было разобраться, где же суточное «размежевание дня и ночи», если «все время темно». Как люди в тундре определяют, когда им спать, а когда работать. «Чудак человек», – усмехнулся Мыртя, вспомнив его глуповато-недоуменное лицо, когда на вопрос: «Вот сейчас день или ночь?» – жена Мырти ответила: «Сейчас утро». Ученый при всем своем просветленном уме долго хлопал глазами, спросил: «А откуда вы знаете?» – «Очень просто, – ответила жена, – мы же только что проснулись, скоро будем завтракать, а завтракают утром». Смеялись все: и соседи, забредшие на огонек, узнав о госте, и дети, и внуки, и, наконец, сам ученый так расхохотался, что его еле уняли.

Мыртю встревожило то, что ветер совсем утих, а это могло предвещать смену ветра на южный. Ждать от южного ветра в эту пору можно только ненастье и пургу. Уснул Мыртя с тяжелой думой о предстоящей смене погоды. Так и случилось уже скоро: сквозь сон он ощутил на лице сырость от растаявших снежинок. Поднявшийся ветер закружил снежную пыль в бешеной круговерти, вокруг стало темно. Олени улеглись. Их быстро укрывало белым снежным налетом. «Пусть отдохнут еще немного», – подумал Мыртя. Сам же разгреб снег за оленями и лег, защищенный от ветра. Он, умудренный опытом, понимал, что спешить сейчас не следует: такой буран – это надолго. «Вот, приходится ночевать в куропачьем чуме», – вздохнув, подумал Мыртя, засыпая.

Любой человек мог бы растеряться, оказавшись среди бескрайней тундры, среди такой кромешной тьмы, когда вокруг не видно ни зги, когда сердце больно замирает от мысли, что все кончено. Но Мыртя, поправляя сбрую на оленях, отряхивая снег с нарты, являл собой образец уверенности и невозмутимости. Он не чувствовал себя безнадежно одиноким человеком, как и, впрочем, потерянным в этом безбрежном мире бушующего бурана. Он точно знал, куда направить свою нарту, а путь его лежал в сторону восходящего солнца. Мыртя снова затянул песню, но она была уже не так энергична и оптимистична, голос его тонул в снежном мареве. Пел он о тяжелой дороге, о том, как тяжело оленям в такую пургу, да и самому каюру лучше бы сидеть сейчас в теплом чуме и пить горячий чай. Привыкли олени к песне старого почтальона. Бежали они где-то резвее там, где снег сдуло с вершинки возвышенности, а местами совсем переходили на шаг, преодолевая глубокий его слой в низинах. А каюр все пел, отворачивая лицо от ветра и секущей снежной крупы:

Устали уже олени, устал и Мыртя, закоченели ноги и спина от долгого сидения без движения. Он прервал песню на полуслове. «Легче дрова таскать, легче невод тяжелый тянуть, чем так долго сидеть неподвижно», – думал Мыртя. Вдруг он заметил, как передний олень характерно встряхнул головой раз, потом снова. Верный признак того, что уловил запах стойбища. Мыртя повернул оленей правее. Можно было этого и не делать, так как вожак уже начал поворачивать в нужную сторону. Вскоре и сам Мыртя уловил запах дыма. Олени побежали резвее, предвкушая отдых.

IV

Уже скрылась из виду упряжка Мырти, уже не слышно колокольчика, а Тэранго все не может оторвать взгляд от светлой полоски в стороне восходящего солнца. Тревожился ли он о своем друге, умчавшемся в синюю мглу? Нет, никакой тревоги он не испытывал. Мыртя был опытным наездником-каюром, и в тундре ему ничего не угрожало. Жизнь научила его всем премудростям кочевой жизни. Думал Тэранго о том, что вот приходится уже немолодому Мырте колесить по тундре вдали от дома, ночевать у чужих очагов чаще, чем в своем родном чуме; что силы человека не безграничны и что когда-то не сможет Мыртя отправиться с почтой в путь по стойбищам. На этом месте мысль будто застряла, не находя продолжения. Снова подумалось о назойливых вертолетах.

Подошел Хойко.

– Моя упряжка готова, – сказал он, кивнув в сторону своего чума.

– Вижу.

– Дедушке Кути совсем плохо. Утром сноха прибегала за лекарствами, – в голосе сына читалась тревога, – я вот только из его чума. Тебя зовет…

– Пойду навещу. А ты пока мою упряжку приготовь. Нарту грузовую возьми, – на ходу бросил Тэранго, почувствовав, как холодеет в груди.

Старый Кути лежал на своем месте, укрытый одеялом, хотя в чуме было довольно тепло. Лицо его казалось бледнее обычного, глаза уставились в одну точку. Даже когда Тэранго зашел в чум, тот не повернул голову.

– Здоров будь, Кути, – сказал громко Тэранго.

Только теперь глаза старика встретились с глазами вошедшего соседа.

– Здоров будь, – тихо, еле слышно вымолвил Кути.

В чуме повисла тяжелая тишина. Даже всегда веселая и говорливая невестка молча сидела в своем углу, опустив голову. Лица ее не было видно, но можно было догадаться, что она тихо плачет. Уж очень скорбно сидела она. Все знали, как по-доброму, по-отцовски принял невестку Кути, как она отвечала взаимностью ему.

– Пришла пора уходить в нижний мир, – так же тихо сказал Кути, но как громко прозвучали его слова – словно раскаты бубна оглушили Тэранго.

– Осенью ты тоже болел, но выздоровел, – попытался возразить Тэранго.

– Да, Тэранго, осенью я болел, а сейчас умираю: нет сил удержаться на земле. Мне уже показалась Си-Нга… красавица уже у моего порога…

Наступила тишина. Старик собирался с силами, чтобы произнести, может, главные слова:

– Я видеть тебя хотел… Возьмешь очки, мне они уже не нужны, – и он закрыл глаза.

Тэранго хотел возразить, что, мол, еще выздоровеешь, еще прочитаешь много газет, но не вымолвил ни слова, потому что язык прилип к зубам, потому что сдавило горло, потому что не нашел в себе сил открыть рот. Он смотрел на бледное лицо своего старшего товарища с чувством не то горечи, не то жалости, не то простого человеческого сострадания. Глаза старика вдруг открылись, и он мутнеющим взором нашел своего друга.

– Помнишь, мы были у Лона земли, у священного Невехэге… Я тогда у камня оставил старый бубен Абчи. Он ночью тогда явился ко мне и сказал: «Ты, Кути, до белых седин доживешь…» Там, у камня, я нашел три медвежьих клыка. Один зашит у меня в малице, другой – у моего сына, а третий вот… – Кути разжал кулак, – это твой, возьми. Ты тоже до седин доживешь. Не бойся ничего, соверши то, что задумал, седой старик тебе поможет. Он сам мне сказал. – Глаза Кути каким-то неестественным образом закатились, и он замолчал, дыхание прервалось, ноги его вытянулись, достав до металлического листа, что подстелен был под очагом.

Потрясенный случившимся, Тэранго вышел из чума. Нет, смерть его не испугала. Он ее видел. Сколько родственников похоронил, и жена тоже покинула этот мир не так давно. Его потрясли слова старого Кути, который, оказывается, так дорожил дружбой с ним. Тэранго держал зажатый в руке медвежий клык. Чувство смятения и благоговейности, безмерной благодарности наполнило его душу. Он столько лет хранил его – этот оберег, эту святыню – и ждал часа, чтобы передать другу.

Он заметил мчащуюся со стороны пастбища упряжку. Бело-синей снежной пылью окутывало резво бегущих оленей. Нарта остановилась, поравнявшись с Тэранго. Сын Кути Николай, объезжавший стадо, вернулся со своего дозора.

Заметив две упряжки, он спросил не без доли удивления:

– Далеко ли собрались?

– На реку, – выдавил Тэранго сипло и опустил влажные глаза.

Он разжал кулак, на его ладони лежал медвежий клык, выбеленный временем.

– Отец! – коротко вскрикнул Николай и метнулся в сторону чума.

Тэранго достал табак, трубку. Долго жевал мундштук, перекладывая его с одного угла рта в другой, медленно вытягивая спички из рукава, вглядывался вдаль в сторону лона земли, безбрежного студеного моря. Вспомнилось в эту минуту, как тогда, когда он был еще совсем молодым, собрались они с Кути на главное святилище, как от стойбища к стойбищу рос их обоз за счет присоединяющихся упряжек. Годом раньше старший брат Кути – Абчи – умчал на своей нарте один на главное святилище. Абчи был шаманом. Об этом говорили шепотом – время такое было, что нельзя о шаманах вслух говорить. Семью Абчи не завел, хотя четвертый десяток уже истекал. Жил со своими сестрами да мамой. Потом сестры замуж повыходили, он вовсе один со старухой в чуме остался. Не такой, как все, был Абчи: сильно заикался, да так, что слова иногда произнести не мог. Махнет рукой, психанет и вовсе утихнет. Однажды в гневе на себя нарту топором повредил. А вот когда начинал камлать, когда пускался в пляс вокруг огня с высоко поднятым бубном, песня его выходила гладкой, без всякого даже намека на заикание. Песня ложилась ровно и легко, летела, словно птица белая над тундрой. На всю тундру расходилась о нем молва, но только среди своих. Иноверцам-чекистам никто о таком его таланте не доносил. Ушел Абчи в ту весну навстречу северным ветрам и не вернулся. Попал ли в пургу, или в туман – никто того не знает. Спутались, видимо, земной путь с небесным, и умчала его нарта в небо, оставив за собой прямой красивый след. Так говорили его родичи. Так и Кути говорил: «Он дорогой небесной в божий чум попал», а там, у бога небесного, как известно, дочь-красавица. Вот и женился на ней Абчи. Раз здесь, на земле, не было у него женщины, то уж там окружен Абчи лаской и любовью дочери самого божества. Может, когда-нибудь спустится он на землю вместе со своей женой. Но пока ни его, ни его жены никто не видел.

«Да, – подумалось Мырте, – прямым должен быть тюр (или хорей – шест для управления оленями. – Прим. авт.), прямой должна быть каждая жердь в чуме, древко стрелы, прямой след должна оставлять нарта, если она управляется опытным и честным человеком».

Вот и они с Кути через год решили испытать судьбу. Кути тогда взял старый бубен брата, чтобы возложить его к святому камню Невехэге. Добрались они до святого места, преодолев опасный путь, поклонились святой земле, принесли в жертву белую важенку. Много народу с ними побывало там, где «должен побывать каждый ненец», – так говорил великий шаман Абчи. Каждый вознес свою жертву, каждый прочитал молитву, каждый коснулся святыни и это прикосновение пронесет с собой через всю жизнь.

Уже к вечеру Тэранго с сыном привезли толстенное бревно на грузовой нарте, из которой планировали выдолбить облас – лодку-долбленку. В другое время все бы вышли полюбоваться таким кедром. Уселись бы на его крепкую спину, закурили бы трубки; много слов хвалебных слетело бы с их языков: вот, мол, какое толстое дерево, которое стояло где-то на самом яру у реки в стороне полуденного солнца. Глухари, косачи садились на него, белки находили приют в кроне такого могучего дерева, а теперь предстоит этому кедру переродиться, и будет он отныне обласом, летящим по волнам. Так бы, наверное, сказал Кути, подтвердил бы его слова Тэранго, и с ними согласились бы и молодые мужчины, их сыновья. И женщины удивлялись бы не только могучести кедра, но и силе своих мужчин, хвалили бы их; и дети непременно лазили бы по бревну, прыгали с него, весело хохоча. Но ничего такого не происходило сейчас. Только дети, проявив любопытство, забрались на спину большого бревна, потом попрыгали в снег, но без всякого шума, крика, будто язычки им кто-то прищемил.

Потом долго визжала на предельных оборотах бензопила, разрывая томительную тишину и снежную метель в клочья. Сыпались тугим снопом опилки из-под шины пилы. Вокруг полукругом стояли дети и зачарованно смотрели, как искрами рассыпаются опилки, смешиваясь с кружащимися задорной круговертью снежинками. Заготовка под облас получилась ладная, сразу видно, что большой облас будет.

V

Затем зашли в чум, в котором жил старый Кути, чтобы вспомнить его жизненный путь.

Говорили о своем друге – охотнике-оленеводе, об отце, что вырастил четверых детей. Дочери уехали в другие чумы, у них свои семьи, и они еще не знают, что отец уже покинул этот мир и переместился в нижний. У них еще сухие глаза, их дом пока не омрачен скорбной вестью. А у Кути родилось три дочери и сын. Все выросли здоровыми, подарили ему тринадцать внуков. Тут они вспомнили, как однажды перепутал имена внуков старый Кути и как внуки смеялись над ним, а он почесал голову и сказал:

– Вас так много, а я такой старый, что не грех и перепутать, не грех иногда и забыть. Выпало из головы, – сказал он в свое оправдание.

Внуки тогда стали дразнить его старым Седым Стариком и говорить, что у него голова дырявая, раз их имена выпадают из нее. Вспоминали о Кути, не называя его имени, чтобы не призвать дух его в этот чум. Пусть забывает сюда дорогу. Не место теперь ему среди тех, кто живет здесь.

– Я приехал от Аули Нгокатэтто, – прервал молчание Мыртя хриплым голосом, – так вот, Аули уже который раз сокрушался о том, что отец не послушал когда-то человека, ушедшего в нижний мир, и проявил несдержанность в охоте на диких оленей. Все знают эту историю, но я повторюсь, потому что человек, живший в этом чуме и покинувший нас, все сделал для того, чтобы спасти душу растерзанного волками Маймы Нгокатэтто – отца Аули. Для маленьких ушей мой рассказ предназначен!

Мыртя посмотрел в сторону детей, и те сразу оживились, начали подвигаться поближе к рассказчику.

– Это было в тот год, когда снега выпало так много, что придавило лед: образовался большой замор, и вся рыба в Большой реке погибла; когда оленям тяжело было добывать корм из-под твердого наста, и случился большой падеж в наших стадах. Все помнят тот год…

Мыртя обвел всех скользящим взглядом, и каждый в знак согласия кивнул головой.

– Собрались мы тогда на охоту на дикого оленя: я, Тэранго, человек, живший в этом чуме и ушедший в нижний мир, и Майма Нгокатэтто. Люди рассказали, что в стороне полуденного солнца, на границе леса и тундры, где находятся большие озера семи священных духов, на берегах которых живет Си ив-Нютя Варк – священный семидетный медведь, много оленей диких появилось, что наст там благоприятный для охоты. Три дня и три ночи искали мы нужное место, потом напали на след, нашли большое стадо недалеко от пятьсот третьей стройки. Своих оленей едва не потеряли. Трудно было им: снег глубокий, а наст не такой крепкий, чтобы оленя держать, проваливаются они, ноги режут. Остановились мы в добром месте, где ягель был хороший. Привязали оленей каждого к отдельному дереву, чтобы ягель могли добывать, а сами дальше на лыжах пошли. Не так далеко от того места, где привязали оленей, нашли большое стадо. Полдня на лыжах прошли. Настреляли мы оленей, сколько нужно, ну, сколько увезти возможно, и домой засобирались. А Майма никак остановиться не может. Стреляет оленя, освежует и за следующим идет. Одного, другого, третьего… уже и седьмого освежевал. Сутки подряд стреляет. Уговариваем его остановиться, а он словно оглох, будто язык его к губам прилип. Молча свое дело делает. Мы уже свою добычу к оленям утащили, устали очень. Пошли Майму искать. А он уже следующего оленя свежует. Говорит ему тогда человек, живший в этом чуме и ушедший в нижний мир: «Излишне много добычи промышлять нельзя, ибо Нум не любит, когда слишком много промышляют в запас, и такому охотнику может послать смерть. Пойдем домой, Майма. Мы поможем тебе добычу утащить к оленям, только как они увезут столько?» Не слушает Майма меня, не слушает Тэранго, не слушает человека, жившего в этом чуме и ушедшего в нижний мир. День уговаривает мой друг своего соседа, ночью у костра просит остановиться, но не слушает он – все стреляет и стреляет. А оленей добывать легко: тонут они в снегу, проваливается наст, режут они ноги, не могут уйти от лыжника. Уже патроны кончаются. Говорит ему снова человек, ушедший в нижний мир и живший в этом чуме: «Патроны кончатся – как от волков будем отбиваться, если нападут? А они уже учуяли кровь, где-то неподалеку бродят, ждут удобного случая». И волками не испугаешь Майму, его уши будто ягелем кто-то законопатил. Майма – сильный охотник, роста огромного, но и ему лучше дела не иметь с волками. Поняли мы, что злые духи вселились в Майму, лишили его и слуха, и разума. На третьи сутки решили мы к оленям идти, а то волки еще задерут. Как домой доберемся? «Уезжайте! – кричал Майма на наши увещевания. – Не мешайте мне. Видите, как мне везет, какая охота получается добычливая!» Мы уехали, понимая, что помочь ему уже ничем не можем. Злой дух вселился в его душу. Привезли свою добычу, оповестили сыновей Маймы Аули и Пудаку о том, что приключилось с отцом их. Поняли они, что отец в беде, слышали они не один раз о том, как погибают жадные охотники. Мигом собрались и помчали по свежему еще следу. Но не успели они помочь своему отцу. Нашли его, растерзанного волками. Рядом лежало ружье, но патронташ был пуст. Нож валялся окровавленный и недалеко – волк со вспоротым брюхом. До последнего защищался Майма, находясь в состоянии охотничьего азарта.

Замолчал Мыртя, установилась тишина. Даже дети не проронили ни слова. Запомнят они рассказ старого почтальона на всю жизнь.

После рассказа Мырти взял слово Тэранго. Он еще раз напомнил присутствующим, какой человек покинул этот мир, и о том, что дожил он все же до восхода солнца.

– Теперь ему не видеть солнца, свет его недоступен в нижнем мире. Теперь ему будет доступен только бледный свет луны, и то только в то время, когда она прячется под землю.

Солнце уже гладило своим золотым боком место срастания неба с землей. Мужчины вышли из чума, невольно кланяясь низко восходящему солнцу. Возле кедрового бревна их уже дожидался Хойко.

– Сегодня Николай пасет оленей? – спросил Мыртя, набивая свою трубку табаком.

– Да, Николай. Так-то моя очередь, но я попросил его подменить, – ответил Хойко.

– Нам твоя помощь сегодня будет нужна, – вступил в разговор Тэранго.

– Знаю, отец. Я уже подготовил бензопилу.

– Хороший кедр, – сказал Мыртя и погладил округлый бок лесины.

– Хороший, – подтвердил Хойко, – еле олени довезли, на двух нартах везли…

– Мне облас большой нужен, – выдыхая дым курчавым облаком, сказал Тэранго.

– Знаю, друг. Большой и надежный. Потому что путь тебе предстоит неблизкий. Я бы пошел с тобой, но…

– Тебе нельзя. Кто будет почту возить? Да и для одного дорога всегда короче, прямее, – Тэранго посмотрел на друга.

– Да, чем больше попутчиков, тем чаще встречаются перекрестки, развилки, тем длиннее и запутаннее путь, – задумчиво выдохнул дымом Мыртя.

– Помогите нам, боги! – воскликнул Тэранго, трижды развернувшись с поклонами по солнцу.

Такие же слова произнесли Мыртя и Хойко, повторив действия Тэранго.

Хойко завел бензопилу, и работа началась. Он, ловко орудуя инструментом, срезал углы с торцов бревна, потом подравнял верхнюю часть бревна по всей длине. Топорами Тэранго и Мыртя начали закруглять переднюю и заднюю части будущего обласа. Устина принялась тут же прибирать разлетающиеся щепки в мешок.

– Какие хорошие дрова, какие сухие щепки. Огонь будет радоваться таким сухим дровам, – причитала она.

– Собирай, собирай, Устя, – поддерживал ее Тэранго.

– Кедровые дрова хорошо горят, огонь от них не пыхтит, как плохая лампа, и не рассыпает искрами, как капризная ель или осина, – продолжала Устина, унося очередной мешок щепок.

– Натопи побольше воды из снега, Устя. Нам воды понадобится много.

Можно было такое поручение Устине и не давать. Она уже поставила ведро на огонь, приготовила бочку, куда будет сливать воду. Ей ли не знать, как делается облас.

Еще два дня понадобилось, чтобы выдолбить сердцевину, чтобы, наконец, кедровое бревно приобрело форму лодки. Настал главный момент – разведения бортов. Вот где понадобилась вода. На ночь заготовку залили водой, чтобы мокрая древесина лучше поддавалась обработке, чтобы не появились трещины при разведении бортов.

– Хорошо, что установилась оттепель, – задумчиво промолвил Мыртя.

– Да, это хорошо – вода не замерзнет, – подтвердил Тэранго, пыхтя трубкой.

Утром, разогревая над костром вытесанную вчерне заготовку для лодки-долбленки, Мыртя и Тэранго начали постепенно, сантиметр за сантиметром, раздвигать борта распорками. В это время Мыртя постоянно пел долгую проникновенную песню о том, что дерево, из которого скоро получится облас, преобразуется, получив новую жизнь. Он пел о том, что облас должен выйти удобным, легким, что дерево не должно дать трещину при разведении бортов, что лодка-долбленка будет служить хозяину, а хозяин обязан охранять свой облас, ибо изготавливается такая замечательная лодка на долгие годы. А еще в песне Мыртя воздавал почести и обласу, и хозяину его, желая долгого и счастливого плавания. Такую песню когда-то пел шаман Абчи, спутавший земной и небесный пути, уехавший в туман, в снежное марево, в неведомый мир, когда изготавливал нарту.

VI

Пришла пора, и стада оленей угнали на север к морю, где летом лучше продувает ветрами пастбища, разгоняя тучи гнуса, где летом растет сочный ягель. Там край земли, там твердь граничит с безбрежным морем, там вливаются воды Большой реки в безбрежное северное море, смешиваясь с соленой водою; там появятся у важенок оленята, там они окрепнут. Там умножатся оленьи стада.

Минуло время снежного наста, наступил месяц юнуй – месяц высоких вод. Все меньше снега остается в тундре, все больше воды прибывает в небольшой речушке. Ждет Тэранго своего времени, когда можно будет спустить облас на воду. Он уже опробовал его в мелководной протоке и остался доволен: облас получился вместительным лебедей на шесть-семь, как определил Мыртя.

Когда работа была закончена, в жертву принесли давно приглянувшегося белого оленя. Мыртя смазал борта лодки кровью жертвенного оленя, чтобы вода не прошла в лодку, благословив таким образом друга на долгий путь. Время уходило, унося холод, слизывая последние белые пятна уплотнившегося снега по глубоким оврагам, наполняя тундру весенними звуками перелетных птиц.

Мыртя торопился, ему нельзя задерживаться, ему нужно догонять стада, чтобы соединиться со своим стойбищем, ушедшим на летние стоянки. Там он войдет в свой чум, там пасутся его олени, там он встретит своих внуков.

Обнял он друга крепко, будто хотел передать ему часть своей силы.

– Пусть путь твой будет прямым, пусть встречаются тебе добрые люди, пусть духи той земли, по которой будут ступать твои ноги, будут благосклонны к тебе. Пусть примут тебя как своего, не чужака…

– Я благодарен тебе за помощь, мой друг. Смотри, – показал рукой Тэранго, – уже и месяц проявился тонкой царапинкой. Скоро мы будем далеко друг от друга, но, как бы далеко мы ни разошлись, мы сможем видеть луну одновременно, наши взгляды будут встречаться там.

Олени резво взяли с места, Мыртя даже отшатнулся назад от неожиданности, но тут же, поймав равновесие, выровнялся, обретя привычную, характерную ему гордую осанку, по которой его узнавали во всей тундре и стар и млад еще издалека. Долго смотрел вослед ему Тэранго, пока упряжка не скрылась за ельником.

«Они уже там», – думал Тэранго, раскуривая трубку и всматриваясь вдаль, в ту сторону, куда еще по снегу ушел большой обоз, увезший людей, чумы; куда устремляются гуси, лебеди, куда спешат нескончаемые табунки быстрокрылых уток, куда умчался на нарте его друг. «Мой друг скоро войдет в свой чум».

Текут ручьи и маленькие речки.

Текут большие реки.

Текут облака.

Текут стада оленей по привычным руслам-путям.

Текут огромными косяками гуси.

Течет время.

И так происходит всегда, так происходит из года в год: мир сотворяется сызнова с каждой весной, мир возрождается, как только золотая нарта набирает разгон и колесит по кругу, только на короткое время прячась за линию между небом и землей. Никто и ничто не может помешать течению времени, тем переменам, что происходят на земле от края и до края, от долгой и стылой зимней ночи до благодатного, золотом озаренного летнего дня.

Чего выжидает Тэранго? А ждет он той поры, когда можно стать на воду, оттолкнуться от берега и, неистово работая веслом, уйти по ручью в Большую реку.

И вот время пришло. Не то чтобы оно пришло – оно сделало то, что творило всегда: прогнало сначала лед по ручью, наполнило его водой, превратив в Большую реку, потом угнало по реке огромные льдины, поднимая воду в Большой реке, превращая реку в море. А по этому морю гонит время павшие где-то там, в вершине Большой реки, деревья.

Спустил Тэранго на воду новый облас, сложил в него свой нехитрый скарб, состоящий из топора, ножа, малицы, небольшого котелка, рыболовной сети и мешочка, содержащего всякие мелочи – от спичек до табака и трубки. Не забыл Тэранго свое испытанное во многих охотах ружье, патроны и все необходимые приспособления для зарядки патронов, схороненные в небольшой мешок из оленьей кожи, туго завернутый в брезентовый лоскут. Набралось разных вещей полная лодка. Окинул опытным взором уложенное добро Тэранго, и поначалу захотелось от чего-нибудь избавиться. Но, перебирая на перечет содержимое лодки, не находил ничего лишнего. Настало время оттолкнуться от берега. Он бросил медяк в воду, сказав: «Будет доброе», достал из-за пазухи медвежий клык, выбеленный временем, висевший на крепкой бечевке, шепнул: «Не позволь мне, седой старик, сойти с дороги, сбиться с пути, я нуждаюсь в твоей помощи», спрятал талисман за пазуху и неистово заработал веслом, уходя по ручью в сторону Большой реки.

Облас, разрезая водную гладь, тихо скользил по ровной поверхности, послушно повинуясь веслу, держал нужное направление. Тэранго затянул свою песню о весне, о постоянном течении времени, о том, что все повторяется ежегодно, а годы отличаются друг от друга только своими событиями. А этот год будет памятен тем, что потерял своего друга, старого Кути, и в этот год он решился на долгую дорогу в далекий Нижневартовск, на великое озеро Самотлор, чтобы своими глазами посмотреть, как добывают нефть, узнать, как люди живут. Ну и, конечно, ему нужно купить очки, без которых и жизнь не жизнь, потому что с той поры, как умер его старший друг, Тэранго не прочел ни одной строчки, ведь очки он вложил в окоченевшие руки умершего Кути. Они ему понадобятся там – в нижнем мире. А себе он купит…

Еще не открылась взору Большая река, а ее близость уже стала ощущаться: берега ручья, превращенного весенним половодьем в реку, стали выше, и березки по берегам подросли, заросли их тоже погустели; потянуло свежим ветерком, даже рябь появилась на водной глади. Чаще стали подниматься большие стаи крупных уток и даже гусей, которые, конечно же, тяготели к большой воде. И вот открылось огромное пространство впереди, а вскоре белобокий облас вышел из-за мыса, скрывавшего ручей, на открытую воду. Подул ветер. Тэранго повернул свою долбленку против течения. Вода в Большой реке показалась Тэранго не такой прозрачной, как в родном ручье. Ну, собственно, это он знал, так как ему не раз приходилось в это время охотиться и рыбачить на Большой реке. Но вот сейчас это особенно обратило на себя внимание. Его взгляд стал более пристальным и внимательным, глаза – более зоркими. Тэранго стал ярче воспринимать окружающее. Он зорче всматривался в берега, в воду, бурунившуюся под веслом, в облака, плывущие в сторону северного моря, в затопленный кустарник, будто что-то искал, будто что-то запоминал, будто прощался с родными берегами. Так обостряются чувства, когда не на кого надеяться, когда вокруг только небо, земля, вода, ветер, солнце, луна – и ни одного человека, ни одной живой души.

Тэранго не зря выжидал время для начала путешествия. Много раз приходилось ему слышать от стариков о превратностях весенней погоды; сам, уже пожив на белом свете немало, замечал некоторые закономерности поворота от дурной погоды на добрую и наоборот. Вот и ждал он окончания ледохода, когда свирепствовали шквальные ледяные ветра. «Дует ледяной ветер семь дней, – говорили старики, – а потом наступает тихая пора». Вот в начале наступившего безветрия – тихой поры – и тронулся в дорогу Тэранго.

Несмотря на то, что период ледяного ветра закончился, это совсем не означало того, что наступил полный штиль. Ветер на большой воде ощущался довольно явственно, и уже скоро Тэранго почувствовал, как его противные холодные щупальца проникают под летний сак, сшитый еще его женой из плотного шинельного сукна. Тэранго налег на весло, и облас, прорезая мелкую волну, набрал скорость. Тепло разлилось под малицей, даже дыхание сбилось. Но его жизненный опыт подсказывал, что торопливость – это черта, не достойная мужчины, и Тэранго сбавил ход. Он ведь разогнался только для того, чтобы согреться. «Нельзя уподобляться суетливой женщине», – подумал Тэранго. Ему, конечно, хотелось воспользоваться благоприятной погодой и пройти своим обласком расстояние побольше, но нельзя позволить себе устать раньше времени. Он четко отдавал себе отчет в том, что отныне главной его задачей будет преодоление расстояний от одной стоянки к другой, поворот за поворотом, и так – день за днем. С этой поры для него все: время и расстояния, вода и небо, земля и огонь, луна и солнце – оправдывает свое существование только ради этого ежедневного преодоления.

Миновал Тэранго высокую гору, известную как святая гора. Дальше ее он никогда на обласе не забирался. Не было такой надобности. Рыбы хватало рядом со стойбищем. В этом месте река огибала гору и течение убыстрялось. «Мне ведь еще долго придется идти против течения», – подумал Тэранго и вспомнил древнюю легенду, рассказанную старым Кути, как когда-то, в очень давние времена, две женщины на земле реки создавали. А любили эти женщины поспорить меж собой. Одна говорит: «Давай реки так проложим, чтобы они в ту и другую сторону текли». Вторая не соглашается: «Нет, тогда людям слишком легко плавать будет и они всех зверей перестреляют. Нужно сделать так, чтобы реки в одну сторону текли, тогда людям против течения тяжело будет плыть». Так же они и землю создавали. Одна говорит, что нужно ее плоской и ровной сделать, другая спорит с ней, что так людям по ней слишком легко будет ходить, и предлагает сделать ее неровной, чтобы люди шли то в гору, то с горы. Так и сделали. Улыбнулся Тэранго и подумал: «А как хорошо было бы, если б реки текли в обе стороны».

Солнце, скользнув по уже довольно высокой дуге, спряталось в распластавшихся по всей спине земли темно-фиолетовых облаках за дальним от него правым берегом, над ровной, как под линеечку, чертой между небесной вуалью и водной гладью. Солнечный огонь вдруг снова пробился тонкой полоской между синими облаками, ровно вытянувшимися вдоль горизонта. На чуть потемневшем небе появился нарождающийся месяц робкой царапиной. Только самые яркие звезды показали свой небесный блеск. Не спрячется уже золотая нарта под землю, не наступит темная ночь – начинается время летнего света. «Хватит на сегодня, – подумал Тэранго, – завтра, что ли, дня не будет?»

Найти место для стоянки оказалось делом непростым. Пришла большая вода, затопив низкие берега. Продираясь сквозь густой затопленный кустарник, Тэранго наконец-то смог отыскать хоть кусочек суши. Повезло ему в том, что рядом лежало толстое бревно, принесенное к этому островку водой.

Пока потрескивал огонь, облизывая несмелыми языками черные закопченные бока казанка, Тэранго основательно готовился к ночлегу: натянул кусок брезента от поставленного вертикально весла и найденного сучковатого кола к бревну, наломал мелких веток с прибрежных кустов, уложил их на место лежанки толстым слоем, чтобы не спать на сыром мху, напитанном водой. Вытянул на берег облас, перевернув его, и получилось что-то вроде укрытия. Нос обласа он водрузил на бревно, спрятав под него свои пожитки. Чистое небо не предвещало дождя, но, зная капризы природы в весеннюю пору, Тэранго все делал основательно.

Много дорог прошел в своей жизни Тэранго, много раз кочевал он с места на место, много ночей провел у костра на охотах и рыбалках. Но впервые собрался в такую неизведанную дорогу. Нужда ли погнала его? Об очках теперь почему-то не думалось. Мерещились ему озера, наполненные нефтью, хотя понимал, что нефть добывают из-под земли; мерещились люди в касках и рабочих комбинезонах, каких видел на газетных фотографиях; мерещились огромные нефтяные вышки, гигантские трактора, вязнущие в болотах… Грезился город нефтяников… Что ждет его впереди? Хватит ли сил? Потом сознание переключалось на привычное, переносилось туда, куда ушли стада оленей, а следом за ними – его родичи. Туда, в сторону священного камня, туда, куда бегут воды Большой реки, где пасутся его олени, где стоят чумы на границе между землей и бесконечной водной гладью северного моря, летели его мысли. Начинается месяц отела ты ний, месяц нарождения. Важенки принесут оленят. Месяц приумножения оленьего стада – самый любимый месяц не только для Тэранго, но и для всех его родных и соседей, для всех оленеводов. В это время еще нет комаров и гнуса, но уже достаточно тепло. В тундре все просыпается, наполняется весенними песнями прилетевших птиц. Сутками не спят сейчас оленеводы, присматривая за родившимися оленятами. Вспомнил Тэранго давнюю историю, как его важенка родила олененка раньше срока, когда не положено рожать, когда пурга еще свирепствовала в полную силу. Выхаживал тогда Тэранго белого рожденного олененка, укрывая его от ветра и стужи. Выросла из того слабого олененка белая важенка, которой все восхищались, настолько снежно-белая была ее шерсть, настолько был кроток ее нрав. Это ее принесли в жертву у священного камня, и благодаря той жертве долгие годы его стадо только прибывало, не подвергаясь губительным болезням. Даже волки обходили стороной его стадо. Но сила жертвы иссякла, а потом и мор случился, и волки теперь каждый год берут свою дань. Теперь настала очередь Хойко возложить священную жертву.

Его мысли прервала стая кряковых уток, налетевшая со стороны берега. Они шумной дружной компанией сели на воду. Тэранго медленно протянул руку к ружью, тихо, прикрыв ладонью место слома, чтобы приглушить металлический звук, переломил ружье, вставил патроны. Так же медленно, чтобы не было щелчка, без лишних движений поднял ружье, прицелился, подождал, когда две утки сойдутся, выстрелил. Обе утки остались на месте, а табунок так же шумно, как и прилетел, снялся с воды и скрылся в серости наступающей ночи.

Долго мостился Тэранго в своем тесном жилище, укрытом перевернутым обласом, но уснул сразу же, как только обдало его теплом и уютом, какой только можно себе устроить в таких условиях.

VII

Только к вечеру третьего дня приблизился Тэранго к тому месту, где раньше была стройка номер пятьсот три. Дальше никто из его сородичей еще не забирался. Остерегались этого места. «Плохое место эта пятьсот третья стройка», – так говорили старики, так говорили шаманы.

Воспоминание о пятьсот третьей стройке вызвало у одинокого путника тревожное чувство, приходящее обычно с не менее тревожными и тяжелыми воспоминаниями. Будучи юношей, охотился Тэранго со своими сородичами в этих местах. Много дикого оленя тогда водилось здесь, особенно в зимнюю пору. Все тому способствовало: и рыхлый снег, и кустистый рослый ягель, и возможность спрятаться от северных ветров. Даже волки заглядывали в эти лесные дебри с рыхлым и глубоким снегом не так часто. Но после войны пригнали много людей в этот суровый, не пригодный для жизни южан край. Говорили, что на больших металлических лодках, называемых баржами, столько людей привозили, как оленей в стаде. Говорили, что стерегли этих людей столько собак, что по всей тундре столько не наберется. Поползли самые невероятные слухи о том, что охраняют их такие великаны, что выше деревьев они ростом, и что построили они себе большие деревянные дома, а в каждом доме людей так много, что они греются друг от друга, и огонь разводить не нужно. А еще шептались старики меж собой, что строят эти люди дорогу такую длинную, какой еще не было в мире, а насыпь делают такой вышины, что не преодолеть ее самому сильному оленю. А шаманы тайно камлали, спрашивая богов: за что послано на их землю такое проклятие, чем прогневили люди святых духов, зачем пришедшие чужаки разделяют землю на две половины – от самого места восхода солнца до той границы, где солнце прячется под землю? И даже в своих камланиях называли то место «пятьсот третьей стройкой».

Солнце, выпустив последний красно-золотой луч из-под слоистых темно-синих туч, там, на склоне неба, исчезло за воды спиной – ид-маха, провалившись под землю. Краснота по всему горизонту впереди держалась долго. «Как бы погода не сменилась», – подумал Тэранго. Медленно наступали сумерки.

Будто из тумана, тихо вынырнул светлобокий облас и направился к берегу. Рядом с катером сидел на корточках человек и чистил картошку. Для него появление этого деревянного челна стало полной неожиданностью. Он резко поднялся, застыв с недоочищенной картофелиной в руках. Нос обласа коснулся тверди совсем рядом.

– Здравствуй, добрый человек, – коротко произнес Тэранго.

– Ну здорово, – удивленно приподняв брови, ответил человек с картофелиной.

На голос из-за катера вышел человек в толстом свитере с кожаной сумкой в одной руке и карандашом в другой. Сумка была открыта, из нее выглядывали какие-то бумаги. Следом за ним появились еще два человека. Тот, что держал в руках кожаную сумку с бумагами, воскликнул:

– Вот так явление Христа народу! Ты кто такой будешь?

«Начальник», – определил Тэранго.

– Меня Тэранго зовут, – ответил путник.

– Ну а я – Сергей. Это – Василий, наш капитан, он же – кок, он же – моторист, он же и добытчик, он же и хранитель всех наших съестных запасов, – указал он на человека с картофелиной. – А это Дамир, он еще совсем молод, поэтому отрекомендую коротко – сейсмолог. А это наш мозговой центр, главный технолог, можно сказать, доктор сейсмологических наук, Юлий Семенович, – и Сергей, широко улыбнувшись, указал на бородатого мужчину. – Вот и познакомились.

– Приглашаем к нам на чай, – сказал Юлий Семенович.

– От чая не откажусь, – ответил Тэранго.

– Вы бывали раньше здесь? – спросил Юлий Семенович.

– Я здесь никогда не бывал. Наши сюда не ходят. Тут, однако, плохое место, – он обвел тяжелым взглядом стеной стоящий на возвышенности сосняк.

– Ну что ж, пойдем на экскурсию, – оживился Сергей.

– Да что же мы гостя держим на улице? Пойдемте, Тэранго, к нам на чай, а там по дороге познакомитесь с главными экспонатами, – произнес Юлий Семенович.

Тэранго вразвалку побрел за «начальником» по направлению к большому рубленому дому с темными стенами. В стороне он заметил паровоз, стоящий на ржавых рельсах. Перехватив удивленный взгляд гостя, Сергей взял за локоть Тэранго и подвел вплотную к паровозу. Своими габаритами и количеством металла паровоз, конечно же, сразил жителя тундры. А более всего удивило Тэранго просто физическое появление этого монстра здесь, в этом месте, где менее всего можно было его ожидать. Ведь, как знал Тэранго, дорога так и не была построена, так откуда же взялся паровоз?

Сергей словно прочел мысли Тэранго, сказал, повернувшись к гостю лицом:

– Доставили его сюда баржей. Вон там она, полузатопленная, торчит из воды.

И вправду – рядом с катером возвышалась гора ржавого металла. Зашли в рубленый дом. Следом за ними вошел Юлий Семенович.

– Тут жили охранники, – пояснил Сергей, – вот мы приспособили этот барак для своего временного жилья. Мы в этих местах ищем нефть, газ.

– Вы геологи?

– Ну что-то вроде этого… мы – сейсмики.

Слово было незнакомым, и Тэранго смолчал.

– Сейсмики – те же геологи, но у нас особые методы работы, и мы занимаемся более специфическими исследованиями, – пояснил Сергей. – Ну, это для специалистов… Ну а ты, старина, куда путь держишь, если не секрет?

– Да нет никакого секрета: куда путь ведет, туда и иду. В Нижневартовск, однако, собрался…

Тэранго оглядывал потемневшие от времени стены с остатками наклеенных старых газет. В глубине мрачного помещения были сделаны нары для ночлега, на них нагромоздили рюкзаки и разложили теплую одежду.

Сергей присвистнул от удивления.

– Простите, но, как бы это сказать… Понимаете ли вы, что дойти туда в одиночку на таком суденышке невозможно, – это выше человеческих сил, да и Таз с Обью не соединяется, – с удивлением чуть не воскликнул Юлий Семенович. – Правда, я слышал, что раньше местные остяки перетаскивали свои лодки через водораздел.

– Ну, коли ты слышал, то и я не без ушей. Все знаю, не думайте, что перед вами выживший из ума старик. Но я понимаю так: если человек сделал первый шаг, будет и заключительный, а между ними много-много предстоит сделать шагов, возможно, что не по прямой дорожке.

– Говоришь-то гладко, – Сергей потянул чай. – Но так и заблудиться недолго.

– Ты, как мой сын, рассуждаешь. А ведь у человека много помощников: река, небо, ветер, луна, звезды, духи земли и воды, люди встречаются. Вот я вас встретил… Это же так просто.

– И когда думаешь прибыть в свой Нижневартовск?

– А вот этого никто не знает, и я не знаю.

– Значит, сам не веришь в свою затею? – Сергей поставил на стол кружку.

– Как не верю? Верю и знаю! Я знаю, зачем еду, у меня добрые помыслы, мне помогут духи земли.

– Похвально, похвально. Вот, молодежь, берите пример, – Сергей обратился к Дамиру и Василию. – Ни карты, ни компаса. Ни тебе хоть какой-то страховки. А ведь дойдет! Потому, что верит, потому, что знает, потому, что духи помогут, – в голосе Сергея не было даже намека на ерничанье.

– Какая же, простите, цель может быть такого путешествия? – спросил Юлий Семенович участливо.

Тут Тэранго сделал паузу, осмотрел всех, словно решая для себя сложную задачу. Наконец, коротко произнес:

– Очки, однако, купить нужно…

Все замолчали. Только самый молодой – Дамир – не выдержал и хихикнул, зажав рот, чтобы не расхохотаться. Тэранго понял всю неловкость ситуации и рассказал историю о своем старшем друге, о том, что читали газеты по очереди и что после смерти Кути очки, принадлежащие ему, ушли с ним, потому что они в нижнем мире ему понадобятся.

– Ему там, в нижнем мире, негде взять очки, а я куплю, – он сделал паузу, оглядев своих новых знакомых, – в Нижневартовске. А еще хочу посмотреть, как нефть добывают, как там люди живут, – закончил Тэранго.

После чая вышли на улицу. Разговор повернулся в другую сторону. Сергей начал рассказывать о стройке номер пятьсот три, которая началась сразу после войны, в 1947 году, и продолжалась до смерти Сталина.

– Странная стройка. Столько людей здесь полегло! А ведь изначально проект был обречен. Не накопило пока человечество столько сил, чтобы преодолеть здешние сложные геологические условия: мерзлота, неустойчивые грунты, реки, болота… Ну и техники пока нет такой, чтобы работала в таких условиях, – Сергей увлекся давно интересовавшей его темой. – Вот уже ровно двадцать лет как здесь не ведутся никакие работы, – закончил он.

– Наши люди никогда не приходят сюда, – сказал Тэранго, – это проклятое место. Здесь нижний мир очень близко, но это люди сделали так: горе и мучительные смерти многих людей; большая несправедливость, свершившаяся здесь, истончила землю так сильно, что нижний мир совсем рядом, прямо под ногами. Мы тоже слышали про эту стройку, да мало знаем…

Тэранго будто в подтверждение своим словам примял мох пяткой.

– Тут совсем тонкая земля. Ты говоришь про какие-то условия. Мы живем в этих, как ты говоришь, геологических условиях много лет, здесь жили наши предки, и никто не жаловался. Человек сам себе создает условия, – добавил он и направился к обласу.

– Да, место здесь не ангельское, но куда же вы на ночь глядя? – воскликнул Юлий Семенович, разгадав намерение гостя. – Оставайтесь ночевать у нас.

– Я не смогу здесь уснуть, здесь место тонкое: между нашим миром и нижним – просто пленка, – ответил Тэранго, набивая трубку.

– Ну что ж, не смеем переубеждать. А может, еще встретимся… – поддержал разговор Юлий Семенович.

– Как не встретимся? Река-то – одна, – ответил твердо Тэранго.

Сергей, Юлий Семенович, Василий и Дамир, пожимая руку путешественнику, желали ему легкого пути, хотя все понимали, что легким он никак быть не может. Немногословно, но искренне они желали Тэранго счастливой дороги.

– Счастливого пути. И пусть оберегают вас духи земли и водные духи, если таковые существуют, – напутствовал Юлий Семенович.

– Есть духи земли и воды, есть духи лесные и небесные. И люди должны помнить о них, чтобы не гневить, чтобы не нарушать заведенный порядок, – ответил Тэранго на пожелание главного технолога.

Тэранго уселся в облас, оттолкнулся от берега, на котором еще долго стояли четверо мужчин. Они стояли неподвижно до тех пор, пока облас не скрылся в тумане светлой северной ночи.

VIII

Время было такое, что до утра стало ближе, чем от прошедшего вечера. Тэранго пристал к берегу. То, что погода испортится, Тэранго понял еще по заходящему в слоеные облака солнцу и красному закату. Враз наступивший штиль, долго не развеивающийся туман только убеждали его в правильности догадки. «Ветер будет меняться», – подумал он, тщательно готовясь к ночевке. Так и случилось: ближе к утру подул северный ветер, закружились редкие снежинки, дым зло заметался вокруг костра, прижимаясь к земле. С какой бы стороны костра ни усаживался Тэранго, едкий дым лез в лицо, в глаза, выдавливая слезу наружу, будто для того, чтобы смыть эту сизую горечь с глаз. Поднималась серая волна, забурунило белым ягелем по всей ширине реки. «Спускать облас на воду нельзя, – подумал Тэранго. – Нужно переждать». Взгляд переместился на большую глыбу льда, оставшуюся после ледохода на берегу, потом – на затухающий и вдруг нещадно задымивший костер, на окуриваемую этим дымом нельму на палочке и развешанные на поперечине кусочки уже подвяленного оленьего мяса.

Недалеко от кострища на небольшом болотце Тэранго насобирал немного прошлогодней клюквы и сварил морс.

Днем ветер и вовсе разбушевался, да так, что загнал путника в его логово. Следующую ночь провел он в уже насиженном месте, где каждая вещица нашла свое место. Вот протянешь руку в эту сторону – и наткнешься на чайник, а рядом с ним алюминиевая кружка. За чайником, под брезентовым навесом на палочке, воткнутой в землю, вялится нельма; там же, возле нее, утиное мясо, тоже нанизанное на палочку. Рядом на подстиле из сухой коры «под рукой» лежит ружье. Сверток с сухой одеждой под головой заменяет подушку. Перевернутый облас служит крышей, спасая от дождя и снега. Натянутый лоскут брезента, перекинутый через долбленку и с двух сторон пригвожденный деревянными колышками к самой земле, укрывает путешественника от поддувов капризного ветра.

Всю ночь бушевал ветер, затем запуржило. К утру все вокруг покрылось тяжелым мокрым снегом. Берлогу Тэранго занесло таким толстым слоем плотного снега, что он не без труда выполз на белый свет. Свет сегодня действительно был белым. Только вода Большой реки оставалась темной, отражая угрюмое серое небо, поглощая непрерывно осыпающийся с окружающей серости снег. Летят и летят снежинки, исчезая тихо и незаметно у самой воды, будто ныряют в эту серую студеную воду.

Лишь к обеду следующего дня снег прекратился, ветер присмирел. Тэранго упаковал свои пожитки, спустил облас на воду. Вглядываясь в темную водную даль, пугавшую путника своей серой непроглядностью, он сначала услышал, а потом и увидел уже знакомый катер, появившийся из-за поворота, идущий курсом в верховья реки. Фарватер в этом месте проходил под его берегом, поэтому катер оказался на небольшом расстоянии. Его тоже заметили на фоне белого снега. Резко сбавив обороты, катер повернул в его сторону.

– Привет, Тэранго! – кричал Сергей. – Поднимайся к нам на борт, нам с тобой по пути!

– Я же говорил, что мы еще встретимся, – Юлий Семенович, искренне радуясь встрече, помогал принимать свертки на борт катера.

Погрузили облас, разместив его вдоль борта. Пока Василий привязывал деревянный челн веревками к лееру, геологи обнимали его, как старого друга, радостно похлопывая ладонями по плечам, спине.

– Как же ты в такую жуткую погоду на улице ночевал? – рокотал Сергей.

– Это же просто невозможно, – удивлялся Юлий Семенович.

– Что ж тут невозможного? – в свою очередь удивился Тэранго. – Если у человека есть одежда и огонь, он не замерзнет.

– Так-то оно так, но все равно под крышей да у печки веселее, – возразил подключившийся к разговору Дамир.

– Печку с собой в обласе не увезешь… А погода бывает разной, какая дана, такой и нужно радоваться. Погоду не изменишь, к ней только приладиться можно, – рассуждал Тэранго.

– Ну ладно, днем еще можно как-то согреться, а ночью?.. Это же просто мрак, – Дамир искренне удивлялся стойкости Тэранго.

– И ночь не хуже дня, она тоже нужна человеку и всему живому. Нам всегда старики говорили: «Радуйся дню, радуйся ночи, радуйся солнцу и дождю радуйся тоже», – ответил Тэранго.

Тэранго был рад встрече с этими искренними доброжелательными людьми, он был рад возможности отдохнуть от надоевшего навязчивого кострового дыма, крутившегося собачьим хвостом с утра до вечера на сыром берегу. Он мог, наконец, обсушиться: у костра в снежную погоду одежда не сушится, а, наоборот, только увлажняется от таяния падающего снега. Катер подвернулся как нельзя кстати.

В кубрике топилась печка, распространяя тепло, кипел, противно повизгивая, чайник.

– Сегодня уже не так визжит, – Василий кивнул в сторону чайника, – значит, погода все же наладится.

Он охотничьим ножом открыл тушенку, поставил рядом с чайником на печку.

– Да, эта примета верная, – подтвердил Тэранго. – Чайник пищит обычно к непогоде, а огонь трещит к плохим новостям. – Тэранго почему-то вспомнил, как вспыхивал огонь после похорон старого Кути, когда Устина забыла провести очищающий обряд окуривания.

– Печка у нас сегодня горит спокойно – не дымит, не искрит, – вставил свое слово Дамир, – сегодня я костровой.

Он достал кружки с самодельной полки.

– Это хорошо, когда огонь горит спокойно, это хорошо, что не искрит, – сказал задумчиво Тэранго.

Подсели к столу Сергей с Юлием Семеновичем. Чайные кружки на маленьком столике, крепко привинченном к полу, выстроившиеся в ряд, кусковой сахар в глубокой тарелке направляли мысли в сторону легкую и приятную. И беседа завязалась как-то непринужденно. Тэранго рассказывал о своей жизни в тундре, об обычаях и традициях своего народа, о своем друге, который недавно переселился в нижний мир, о том, что сейчас идет самый главный месяц для оленеводов.

Его попутчики коротко поведали о своих планах. Оказалось, что его новые друзья направлялись в Тольку, где нужно забрать одного человека и оставить там груз, который потом понадобится.

– Наши исследования по поиску нефти и газа будут продолжены, и это оборудование пригодится, – пояснил Юлий Семенович.

– Значит, уже и у нас ищете, – с тревожностью констатировал Тэранго.

Он почему-то в этот миг подумал о своем старом добром друге Мырте, о том, как сейчас будут доставлять почту, и о том, что не зря все чаще летают вертолеты недалеко от их чумов.

– Почему же ищем? Уже нашли газ. Уже бурить начали, – голос Сергея источал твердость человека, уверенного в своей правоте.

Он достал карту и указал места, обозначенные красными флажками.

– Вот где флажки – это будущие месторождения, – Сергей явно гордился тем, что и его бригада приложила к этому, как он считал, доброму делу руку.

– Все в красном, – сказал Тэранго. – Так земли для оленей не останется.

– Останется, – оптимистично ответил Сергей. – Земли всем хватит.

Конечно, Тэранго встревожили планы геологов-сейсмиков. Карта с рассыпанными по зеленому полю красными флажками лежала на столе, примагничивая его взор. Капельки крови, как ему сейчас казалось, разбрызганные по его тундре, по тайге, будили в душе смятение и отзывались тихой грустью и тревогой, грустью по чему-то если не утраченному, то, несомненно, подвергаемому опасности. Он провел по карте рукой, посмотрел на ладонь, но крови на руке не было. Думы увели его от разговора, продолжавшегося за столом, но, как ему показалось, никто этого не заметил.

– Мир устроен так, что людям нужно много газа и нефти, – услышал он голос Сергея.

– Ты так говоришь, будто не сами люди устраивают этот мир, – возразил Тэранго.

– Да, но мир уже таков, каков есть. Большинство людей на земле нуждаются в источниках энергии, люди хотят жить лучше, их потребности растут, – вступил в разговор Юлий Семенович.

– Люди становятся жаднее? – спросил Тэранго.

Юлий Семенович хотел возразить или даже пуститься в полемический спор, что, дескать, вектор развития человечества направлен на улучшение качества жизни, а удовлетворение потребностей как раз и является неким мерилом этого самого качества… И что это не имеет ничего общего с жадностью… И что это неизбежное стремление человека к прогрессу… Так он хотел сказать, так он думал возразить. «А зачем?» – вдруг спросил себя Юлий Семенович. Жадность! Жадность! Его обескуражили простота и лаконичность, выраженные в такой простой и – что тут возражать – справедливой формуле. Как он прав!

– Да, люди становятся жаднее в своем стремлении обладать все большими и большими богатствами, чтобы в большей мере удовлетворять свои потребности, – согласился он с Тэранго.

– Но ведь жадность наказуема. Разве люди этого не знают? – Тэранго пристально посмотрел в глаза Юлия Семеновича.

– Люди об этом не думают. Кто их накажет? У кого больше денег, тот лучше защищен. Так они думают, – подключился к спору Сергей.

Тэранго отвернулся от собеседников, устремив свой взор в круглый иллюминатор. После возникшей паузы сказал хрипловатым тихим голосом:

– Я знал одного очень сильного и удачливого охотника, звали его Майма Нгокатэтто. Духи нашей земли наказали его за то, что излишне много хотел он добыть диких оленей.

И Тэранго повел свой рассказ тихо, но каждое слово ловилось ушами слушателей, трогая души; уже не слышно гула двигателя, уже смолкла бесконечная музыка шелестящей воды в круглом иллюминаторе; его слова впитывались в кожу, лица слушателей словно вытянулись в сторону рассказчика.

О жадном охотнике Майме Нгокатэтто повествовал он так, словно пел какую-то грустную песню. «Не смог утолить свою жадность Майма: все убивал и убивал оленей, которые не могли уйти по проваливающемуся насту, – словно напевал Тэранго, ведя свое повествование все дальше. – Он так и погиб, разорвали его волки, учуявшие запах крови. Да, он сражался с волками, даже тогда, когда кончились патроны. Он был отважным охотником. Но волки одолели его, они были сильнее Маймы, потому что это были не волки, а разгневанные духи земли…»

Рассказ Тэранго закончился. Наступила тишина. Даже Дамир, имевший на все случаи жизни готовые рецепты и по каждому поводу свое и, естественно, верное мнение, проронив с растяжкой: «Да-а-а-а…» – пошел спать. Его примеру последовали и остальные.

IX

Эту ночь Тэранго спал в тепле. Первый раз с того дня, как оттолкнулся от родного берега. Одежду с вечера развесил над теплой печкой. Она, отсыревшая за многие дни непогоды, нуждалась в сухом тепле, как его тело – в отдыхе на мягком тапчане. Утром, едва проснувшись, он услышал привычные голоса, ему уже предлагали чай, завтрак.

– Как в чуме родном спал, я тут у вас совсем обленюсь, – пошутил Тэранго, усаживаясь за стол.

– Впереди тебя ждут еще немалые трудности, – ответил Сергей, – так что облениться не успеешь, Тэранго.

– Да-а-а, – задумчиво протянул Юлий Семенович, – пока до водораздела доберетесь, всякое может случиться. Я тут приготовил кое-какие лекарства. Вот это – антибиотики. Слышали?

– Знаю, – уверенно ответил Тэранго, – наши уже лечились, крепкое лекарство, говорят.

– Крепкое, – подтвердил Юлий Семенович, – при тяжелой простуде принимать, а при воспалении легких, когда жар, по две таблетки можно – три, а то и четыре раза в сутки. Курс лечения обычно длится неделю. Тут и аспирин есть – это от температуры. Антибиотик лечит воспаление, а аспирин просто сбивает температуру, – пытался объяснить он.

– Понятно, аспирин – лекарство известное, – соглашался Тэранго.

– Тут бинты, иод. Мало ли что может случиться. Перефразируя известную поговорку: на богов и духов надейся, да сам не плошай, – продолжал всегда основательный Юлий Семенович.

– Это хорошо, – соглашался Тэранго, принимая сверток из рук Юлия Семеновича, слывшего среди своих товарищей доктором.

Расставаясь с новыми друзьями, Тэранго подумал о том, что судьба пока благосклонна к нему, и о том, что ему встретились хорошие люди.

Облас тихо резал острым носом темную студеную воду. Солнце, отражаясь от зеркальной водной глади, слепило глаза до боли, редкие облака застыли в безбрежной сини. Река заметно сузилась: с обоих берегов густая тайга подступала к самой воде. Продвигаясь вдоль берега, Тэранго старался избегать напористого течения. А то, что течение стало сильнее, чем в низовьях, он понял, лишь только поставив свой челн на воду.

Солнце каждый день выныривало слева, из-за верхушек тесно прижавшихся друг к дружке кедров, лиственниц, сосен, еще не распустившихся осин и роняющих желтую пыльцу белокорых берез; оно долго ползло по высокой дуге в синеве, отражаясь от гладкой поверхности Большой реки, слепило глаза, заставляя Тэранго щуриться до боли. После полудня Тэранго перебирался под правый берег, чтобы спрятаться в тени, отбрасываемой нависающими высокими кедрами, и дать глазам отдых. И так каждый день Тэранго продвигался все дальше в сторону полуденного солнца. Иногда для него, то ли погруженного в воспоминания, то ли охваченного смутными предчувствиями или яркими предвосхищениями, вдруг исчезали солнечные блики, всплески упругой воды под легким, как перо, веслом, исчезали все звуки. То ему привидятся олени, нескончаемым потоком текущие по белоснежным холмам, то тянущийся длинной веревкой обоз, груженный домашним скарбом… То островерхие чумы выплывут в спутанном сознании, то маленькие дети, беззаботно бегающие по мягкому ягелю босиком, ощущающие теплые и нежные поцелуи земли. В колыбельке тихо спит маленький Хойко; жена, отрываясь от шитья, качает берестяную колыбельку…

Сменяются долгие дни короткими серыми ночами… Сменяется солнце луной, только студеная вода под обласом течет непрерывным потоком, не меняясь, напоминая путнику о так уже надоевшем монотонно текущем времени. А весло одинокого путешественника взмах за взмахом, погружаясь в воду, продвигает облас вперед. Грести становится все тяжелее.

И сегодня уже к полудню спина напоминала о себе ноющей болью, ладони горели, будто от горячих углей, ноги от долгой неподвижности превратились в бесчувственные деревяшки.

Хотелось остановиться, выйти из обласа, «промять» ноги. Он не находил еще какой-нибудь причины, чтобы остановиться. И вот она представилась: сразу за поворотом реки Тэранго увидел глухаря, сидящего на нависающей над водой сухаре. Выстрел – и птица рухнула в воду. Охотник достал птицу, а приметив тихую заводинку, пристал к берегу. Остановка оказалась полезной не только для разминки ног. Тэранго решил пройтись вдоль берега по звериной тропе, которая вывела его на небольшую полянку. Старое кострище. Рядом с кострищем лежали несколько обугленных поленьев и длинное бревно, а над ним – к двум тонким осинам прилаженная поперечина. Значит, здесь натягивали полог, ночевали. Люди выбирают ночлег не в каждом месте. Тэранго осмотрелся вокруг, подошел к самой реке. С высокого берега открылся вид на спокойную воду. Река в этом месте расходилась на два рукава. В какой из них ему нужно повернуть, Тэранго не знал, но он уже наметил себе место, где разведет костер, где, возможно, устроится на ночлег, – вон на том мысу, где расходится река на два потока.

В котелке варилось глухариное мясо, отдавая дразнящие запахи, легкий ветерок кружил не слишком докучливый дым; тихо, лишь изредка потрескивая, горел костер. «До́бро будет, – подумалось Тэранго. – Буду ждать: ни солнце, ни луна, ни звезды сейчас не помогут. Только на человека надежда». И он начал готовиться к ночлегу. Хоть ночь и не придвинулась так близко, чтобы торопиться, но Тэранго решил не оставлять необходимые дела на потом: натаскал дров, соорудил укрытие, как делал уже много раз. Пригревшись у огня, он уснул.

Сколько времени проспал Тэранго, того он не знал, но, открыв глаза, увидел, что огонь по-прежнему горит. «Странно, – подумал путник, – костер должен был бы уже угаснуть». Тэранго оглянулся и увидел сидящего рядом старика. Скуластое морщинистое лицо, седые усы, спускающиеся острыми углами, давно не бритая редкая седая щетина выдавали человека, обремененного годами.

– Здравствуй, добрый человек, – произнес старик, оценивающе разглядывая наконец-то проснувшегося гостя.

– Здравствуй, – обрадовался встрече Тэранго. – Издалека иду, – сказал он, опережая вопросы, – и путь мой неблизкий.

– Вижу, что не из наших. Снизу пришел?

– Да, с низовья поднимаюсь. От самой тундры иду…

– Меня Галактионом зовут.

Старик подошел, протянув руку. Он не выказал удивления по поводу того, что этот незнакомый человек пришел от самой тундры.

– Тэранго, меня зовут Тэранго, – пожал руку путник.

– Галактион… Не знаешь, куда дальше идти? – старик снисходительно улыбнулся.

– Не знаю, потому и остановился. Люди, думаю, подскажут.

– Подскажу, как не подсказать? Издалека, значит? – старик бросил докуренную папиросу в огонь. – Я живу тут рядом. У меня заночуешь, собирайся – не здесь же ночь коротать, – сказал он спокойно, но голос его был тверд. Сказал, будто черту подвел.

Стойбище действительно располагалось «рядом». Стоило лишь обогнуть мыс, поросший густым сосняком, и зайти в протоку.

Два обласа пристали к мостику, сделанному из тесанных, потемневших от времени плах. Мостик едва возвышался над бортами обласов. Галактион проворно бросил на плахи залатанный в нескольких местах мешок, перевязанный бечевой. В мешке, заполненном менее чем на четверть, шевельнулась, пытаясь распрямиться, довольно крупная рыбина. Лениво взлаяли собаки и сразу смолкли. На берегу, как грибочки, выросли две детские фигурки: мальчик лет шести и девочка младше его на пару годков. Дети, возникшие из-за спины крутого берега, остановились в нерешительности, увидев чужого человека.

Тэранго и Галактион, вытащив свои обласа на сушу, перевернули их; взяли каждый свою поклажу, поднялись на берег.

– Помоги, Кирилка, гостю, – обратился Галактион к мальчику, заметив, что не всю ношу может взять Тэранго за один раз.

Мальчишка прытко сбежал с берега, схватив лежащий на траве брезентовый куль, перевязанный веревкой.

Кирилл торопливо бросил поклажу у порога избушки, подошел к сестричке, присел рядом. Дети, застыв в нерешительности, прижались друг к дружке, сидя на грубо срубленной скамье.

– Это мои внучата, – гордо произнес Галактион. – Младшие, старшой – в интернате. Скоро и Кирилка в первый класс пойдет, – и он глянул на внука, сидевшего у самого порога и так и не вознамерившегося подойти ближе к гостю. Девочка прилипла к брату и робко выглядывала из-за его плеча. – Ерофей, отец ивоный, угнал оленей на весенние пастбища, – продолжал Галактион. – Я теперь у них в няньках. Да, Лизавета? – обратился он к девочке.

– Да, – несмело ответила она.

– Мои тоже откочевали на летние пастбища, – произнес задумчиво Тэранго. – Спасибо тебе за помощь, Кирилл.

Мальчик стеснительно опустил глаза, не ответив.

– У вас-то там, говорят, далеко кочуют, – не то спросил, не то констатировал факт Галактион.

– Да-а-а, – протянул Тэранго, – к самому северному морю, однако, каслаем.

– А мы тут недалеко, за озером, обычно веснуем. Ерофей решил там избу рубить, вот и оставили детей. Я бы ему помог с избой еще в прошлом году, но вот и в прошлом не пришлось, и в этом… как-то все не получается… – Галактион замолчал, собираясь с мыслями. Глубоко вздохнув, открыл скрипучую дверь, приглашая гостя домой.

Зашли в избу. От печки распространялся теплый дух. На самом углу жевреющей печки стоял чернобокий, с гнутыми боками чайник. Хозяин передвинул его на середину. Он достал папиросу, долго мял в руках, подошел к печке, достав совком уголек, прикурил, подбросил пару поленьев. Тэранго не торопил собеседника, он смотрел в прикрытую только что дверцу печки, сначала выпустившую волосатые хвосты дыма и так же втянувшую их обратно, как только она захлопнулась. И непонятно было: то ли отвлекся и задумался о своем Галактион, то ли собирался с мыслями для продолжения разговора.

– Сначала старуха потерялась. Аккурат в прошлую весну, – заговорил после паузы Галактион, – за Ерофеем да Варварой – невесткой – увязалась оленей перегонять на весновку. Помогу, говорит, ребятам оленей угнать, а на обратном пути клюквы поищу. Она, говорит, весной сладкая. Она тут вокруг клюквенные болота лучше меня знает. Я и перечить не стал. Пусть, думаю, наберет клюквы, пока не издрябла. А оно видишь как вышло? Через пару дней снег засобирался. Сначала потихоньку, а потом так помело, что свету не видно. Два дня буранило, снегу чуть не по колени насыпало. Весь обыскался – не нашел старуху. Она от них перед самым-то снегом и вышла. Шаман как-то заезжал толькинский. Покамлал, покамлал он у святого места и сказал: «У медведя она в берлоге живет». Так в тот год и не помог сыну избу поставить. А в этот год недавно брат младший заболел. Что случилось, понять не можем. Здоровый всегда был, а тут прямо сгорает от жару. Заживо сгорает. В поселок ехать отказывается. Не надо мне врачей, шамана зови, говорит, Силантия, он поможет. А где я ему Силантия возьму? У него, говорят, у самого короткая душа, говорят, он уже слышал земной гул.

В это время дверь избы со скрипом отворилась и на пороге появилась женщина, одетая в расшитую бисером малицу. Она, конечно же, видела, что приехал гость, она даже подумала, что это шамана привез Галактион. Долгонько не было Галактиона в этот раз. Обычно с сетями он управлялся быстрее. Вот и подумалось, а не за шаманом ли он плавал на своем обласке?

– Здравствуйте, – с поклоном и почтением произнесла она низким бархатистым голосом. И в этот же миг поняла, что это не шаман. – Вы не шаман? – спросила она, и голос ее дрогнул.

– Нет, – выдавил Тэранго.

– Кузьме совсем плохо, – обратилась она уже к Галактиону. – Так плохо ему еще не было, прямо весь горит, – женщина поднесла к глазам угол цветастой косынки. – Он меня не признает – боюсь я, – она всхлипнула, смахнула рукой слезу.

– Совсем плохо? – как-то обреченно спросил Галактион и перевел взгляд на Тэранго. – Вот видишь? – обратился он с вопросом к гостю, обнажив свою боль. Будто оправдываясь, будто защиты искал.

Тэранго почему-то почувствовал себя причастным к происходящему, в груди его разлилась тихим щемлением боль. Он еще не видел больного, но ему хотелось если не помочь, то хоть посочувствовать, но никакие слова не подбирались, он не знал, что сказать, что должен сделать сейчас, в эту минуту. Неловкость усиливалась еще и тем, что он не шаман, а ждали здесь именно его.

Тэранго вдруг вспомнил о том, что сейсмики дали ему коробочку с медикаментами. «Если простынешь и поднимется высокая температура, принимай вот эти таблетки, антибиотики», – вспомнил он их напутствие. А Кузьма как раз «сгорает от жару».

– Послушайте, – сказал он, обращаясь и к Галактиону, и к вошедшей женщине, – мне сейсмики дали таблетки – антибиотики называются. Может, таблетки помогут? Они говорили, что принимают антибиотики, когда жар, когда человек простудится. Они даже от воспаления легких спасают, так сказали сейсмики… они еще аспирин дали, – Тэранго даже удивился, как это он запомнил все замысловатые слова, сказанные ими.

– А кто такие сейсмики? – спросил Галактион.

Ему нужно было удостовериться, что лекарство дали люди с добрыми намерениями.

– Ну, это вроде геологов, они также ищут нефть, газ, – коротко поведал о своих попутчиках Тэранго, как смог и как понял, – они хорошие люди – мне помогли… – продолжил он.

Этого уже было достаточно, чтобы принять решение. Вера, а именно так звали вошедшую женщину, покорно ждала, что скажут мужчины.

– Бери свои таблетки, Тэранго, и пойдем к брату, – твердо сказал Галактион.

Он достал чистую малицу, быстро переоделся, пригладил растрепавшиеся волосы и направился к двери.

– Пойдем, – уверенно произнес он, махнув рукой, как бы приглашая к выходу Тэранго и Веру.

Дети тоже вскочили на ноги, но Галактион подошел к ним, что-то шепнул, и они снова сели на скамью.

В избе брата Галактиона было светлее, что ли, а может, просто уютнее. Слева, ближе к окну, лежал больной, укрытый толстым одеялом, хотя в избе было достаточно тепло. Лицо больного, освещенное боковым дневным светом, казалось бледным, на лбу и висках выступил пот крупными каплями. Он отреагировал на хлопнувшую дверь, повернув лицо с впалыми щеками; а именно сейчас эти впадины обозначились образовавшимися тенями. Он медленно открыл глаза, окинул все пространство избы. Силясь хоть как-то сконцентрировать взгляд, больной держал голову лицом к двери. Мутные зрачки закатились под верхние веки.

– Шаман-гора светится, шаман-гора светится, – бредил он, – она светится, смотрите, смотрите, она испытывает силу моей души. Дайте мне ткань, дайте мне белую ткань, жертвенную ткань, – больной стал хватать воздух иссохшимися от болезни руками.

Галактион подтолкнул в спину Тэранго.

– Подойди к нему, – шепнул он, – скажи, что ты пришел помочь ему.

– Здравствуй, Кузьма, – достаточно громко сказал Тэранго, – я пришел, чтобы вылечить тебя.

Глаза Кузьмы открылись, продемонстрировав на этот раз хоть какую-то ясность взора.

– Силантий! – почти воскликнул больной. – Шаман, шаман! Я знал, что ты придешь. Только ты мне поможешь, твою силу знают все, – уже почти шепотом закончил он фразу. Силы его иссякли.

– Дайте воды, – твердо сказал Тэранго.

Вера уже стояла рядом с кружкой. «Если будет очень плохо, принимать по две таблетки три, а то и четыре раза в сутки в течение недели», – вспомнил Тэранго слова Сергея. Он достал две таблетки.

– Это нужно запить водой, – обратился он к больному.

Подошел Галактион, приподнял голову брата, тот послушно принял таблетки, жадно выпил воду из кружки и в изнеможении снова откинулся на подушку.

– Их нужно принимать по две таблетки четыре раза в сутки семь дней подряд, – обратился Тэранго к хозяйке дома, протянув ей коробочку с лекарством, – так сказали сейсмики. И аспирин нужно давать, пока у него температура, – продолжил он уверенно.

– Он не возьмет лекарства из моих рук, – сказала Вера.

– Он возьмет лекарство только из твоих рук, – подтвердил Галактион. – Я не знаю, куда ты направляешься, не знаю твоих планов, Тэранго, но хотел бы просить тебя…

– Я задержусь, Галактион, настолько, насколько потребуется, я никуда не уеду, пока моя помощь будет нужна, – опередил Тэранго озабоченного брата больного.

Х

Через каждые шесть часов и днем и ночью больной слизывал чудодейственные таблетки с ладони Тэранго. Еще сутки он бредил, скидывал с себя одеяло, порывался встать и тут же забывался в беспамятстве. Ему грезилась священная гора, которую раз в семь лет должен посетить каждый селькуп. Он в своих бредовых метаниях вспоминал, как старик Трифон, едва влачивший переломанные когда-то раненым лосем ноги, мужественно взбирался на крутую гору, отказываясь от помощи. Следовавшие за ним сородичи дивились этому чуду, ибо он с трудом передвигался по дому и едва мог дойти от порога до своего обласа на реке, а тут он делал шаг за шагом, поднимаясь все выше к вершине священной горы. И только спустившись обратно к подножию ее и рухнув у кострища на берегу озера без сил, пробормотал тихо: «Я испытал силу души, я испытал силу души, я поднялся на шаман-гору». Тогда-то и рассказал старик Трифон, как в молодости восходил он на священную шаман-гору и видел ее дивное свечение. «Только тому оно открывается, кому святые духи отмеряли много лет земной жизни. Мне и сегодня открылся священный огонь, – шепнул он тогда Кузьме. – Ты тоже увидишь священный свет», – добавил тогда старик.

– Я вижу, я вижу! Она светится, шаман-гора светится! – бредил он. – Я добрался до вершины, она светится! Я испытал силу души.

– Его голос стал крепче, – проговорил Галактион, с надеждой посмотрев на Тэранго.

Больной безропотно запил водой таблетки, глотнул сладкого чая, заваренного на лекарственных травах.

– Что он сказал? – спросил Тэранго, повернувшись к Галактиону.

– Он говорит, что священная гора светится, что он испытал силу души… А свечение может видеть только тот человек, которому отмеряно на этом свете много лет; а кто испытал силу души, тот обретает особенную силу, – добавил Галактион. – Шаман-гора священна для каждого селькупа, – продолжал он тихо, будто боясь потревожить духов священной горы, – каждый селькуп должен испытать силу души; и я там был, и Кузьма. Но не каждому открывается ее священный свет.

– Священная гора светится, ты испытал силу души, – сказал по-русски Тэранго, обращаясь к Кузьме.

– Я испытал силу души, – ответил на русском языке Кузьма, облизывая сухие губы.

Наступало утро. Только чуть посерело, а Галактион в праздничном одеянии уже сидел у постели больного брата. Вера, догадавшаяся о намерении Галактиона, вышла на улицу и тут же вновь появилась на пороге.

– Скоро взойдет солнце, – возвестила она.

– Не появились ли облака в стороне восхода солнца, в стороне утренней зари?

– Нет, Галактион, небо чистое, – ответила жена больного.

– Не сорвался ли ветер, могущий нагнать внезапно тучи? – снова спросил Галактион.

Вера вновь на миг вынырнула за порог.

– Нет, вершины деревьев не колышутся, – грудным голосом отвечала она.

И вот первый луч проник в избу, заиграл яркой полоской, прочертив золотую линию через всю избу, и на противоположной стене отразилось яркое солнечное пятно. Солнце золотым бубном выкатилось из-за дальнего леса, что выстроился темным забором на том берегу протоки, и изба заполнилась утренним светом. Галактион повернул больного на постели, передвинул его так, чтобы лучи солнца попали на его лицо и непременно в ноздри.

– Лучи солнца дадут ему жизнь, проникнув через ноздри, мой брат еще не стар, у него еще не истончилась душа, он видел свет священной горы, – сказал он, обращаясь к Тэранго.

– Он испытал силу души, – тихо произнесла Вера, – ему рано в нижний мир, ему помогут животворящие лучи солнца. Мы, обитающие в мире живых, хотим, чтобы и он был здесь, – она шептала эти слова, как молитву.

– Солнце, солнце! Дай силу моему брату, не позволь истончиться душе, – шептал Галактион отрешенно, – он видел свечение священной горы…

Тэранго смотрел на странный обряд молча. Жена больного в покорной позе с поникшей низко головой сидела у постели, будто ожидала еще каких-то распоряжений старшего брата мужа. Она готова была исполнить самое сложное, самое опасное поручение, она готова была собственными руками развести облака, своим телом перекрыть порывы ветра, она готова была пожертвовать собой во спасение своего мужа.

– Скажи свое слово, шаман, – обратился Галактион к Тэранго дрожащим голосом.

Изможденный вид Галактиона, его умоляющий взгляд вернули Тэранго к реальности. Тут он вспомнил о своем талисмане. Он достал из-за пазухи висящий на толстой нитке священный клык медведя, выбеленный временем, поднес его к самым губам.

– Седой старик, не дай оборваться ниточке, на которой висит душа Кузьмы, – прошептал Тэранго в раскрытую ладонь, на которой лежал священный клык медведя, выбеленный временем.

Галактион изумленно глянул на Тэранго, но ничего не сказал. Тэранго спрятал священный клык за пазуху.

– Да, – подтвердил Тэранго, прервав возникшую паузу, – солнце дает жизнь всем: и людям, и зверям – всем, кто населяет этот мир между небом и землей. Я попросил помощи седого старика. Он поможет тебе, Кузьма, – обратился он к больному.

Лицо Кузьмы повернулось на эти слова.

– Он услышал твой голос, ему поможет седой старик, – произнес тихо Галактион.

Так прошел еще один день. Состояние больного существенно не менялось. Радовало то, что он принимал таблетки и пил сладкий чай, и взгляд его стал более осмысленный.

– Сегодня половинка луны, – Галактион пристально посмотрел на Веру, – пришла пора провести остяцкий обряд возрождения усынг юх. Ты остячка, вот и пойдем, выберешь священную лиственницу. Сможешь ли ты найти священную лиственницу? – Он в упор сверлящим взглядом посмотрел в глаза жены своего брата.

– Я найду священную лиственницу, мне отец рассказывал, как она выглядит, – уверенно произнесла в ответ Вера.

Долго выбирала Вера нужную лиственницу, словно боялась ошибиться, словно искала именно ту, в которой скрыта та великая исцеляющая сила, что способна помочь ее мужу.

– Вот эта, – указала она рукой, но не стала касаться ее.

Галактион сделал затес.

– Снимешь с Кузьмы рубаху. Принесешь ее, когда Ерофей приведет жертвенного оленя. И не забудь жертвенную ткань – белую. Большой лоскут нужен…

– Все сделаю, как скажешь, – покорно молвила Вера и поспешила в сторону дома.

Прежде чем взяться за работу, Галактион трижды обошел по солнцу вокруг дерева. Потом он потрогал шершавую кору священной лиственницы рукой.

Непростая работа – прорубить в могучей лиственнице отверстие. Сначала Галактион сделал затесы с двух сторон, что убрало около половины толщины ствола. Летят щепки, натужными и гулкими вздохами отдаются удары топора о вязкое древесное тело могучей лиственницы, вздрагивают тревожно разложистые лапы, опушенные только нарождающимися нежными иголками. Присел Галактион отдохнуть на поросший мхом пень, достал папиросы. Перед ним лежало окраеванное густыми гривами круглое болото. Закурлыкали журавли. Галактион поднял глаза к небу и тут же увидел ровный журавлиный клин, вынырнувший из-за густых сосновых и кедровых крон, потянувший на север.

– Скоро достигнут они ненецких чумов, и дети твои, Тэранго, и внуки увидят их, как я вижу! – сказал он громко.

– Да, журавли гнездятся в тундре у самого северного моря, – откликнулся Тэранго, принесший охапку сухих дров. – Первыми прилетают лебеди, они уже там. Я их встречал еще тогда, когда долбил облас.

– И у нас на большом болоте, где веснует Ерофей, на берегу озера тоже гнездятся журавли. У птиц, как и у людей, свои места насижены, свои дороги наторены. – Галактион смотрел вдаль. – Там, за гривами где-то, потерялась моя старуха, – вернулся он мысленно к своей боли, махнул рукой в сторону болота.

Лиственница, выбранная Верой, росла на самом краю гривы, и с того места, где присели отдохнуть Тэранго с Галактионом, открывался вид на круглое болото, взятое в кольцо сплошным лесом. Солнце поднялось уже высоко, щедро осыпая ослепительным блеском опушку. Ночной холод только сменился теплом, а несмелая стайка комаров уже пугливо вилась около них, шарахаясь дружно от табачного дыма. В большом муравейнике, расположившемся на самом солнцепеке, тихо копошились муравьи; воздух наполнялся непрерывными переливами самых разных птиц. Пахло прелым мхом, поднимающейся от болота сыростью, набирающим дурманящий цвет багульником. Вдруг до слуха донеслась нежная песня затерявшегося в густых зарослях рябчика, оборвавшаяся так, будто горло певца резко перехватилось, и уже с другой стороны отозвалась подружка, выводя свое коленце. Галактион повернул голову.

– Чего это он засвистел? Никак подпугнул кто?

Тэранго тоже насторожился, ему уже давно показалось, что будто прислушивается Галактион к звукам тайги, будто ждет чего-то. Послышались приближающиеся шаги. Показался Ерофей, он привел жертвенную важенку. Галактион вытер пот уже увлажненным рукавом, поднялся навстречу сыну, глянул благодарным взглядом.

– Отец, это одна из тех двух важенок, которых ты готовил для вознесения жертвы на священной горе.

Галактион одобрительно кивнул.

– Вижу. Отдохни, сын, приготовь все необходимое, и начнем…

Он поднял топор и взялся за свою работу с новой силой.

Провели обряд моления, пружинисто кланяясь в полупоклонах, поворачиваясь по солнцу. Тэранго поглядывал на Галактиона, повторяя за ним все движения, очень похожие на те, что издавна знакомы ему. Галактион что-то неистово нашептывал, покачиваясь. Временами он останавливался, замирая, будто собирался с силами или мыслями, и продолжал молитву дальше. Тэранго тоже, качаясь, поворачиваясь в разные стороны, молитвенно обращался к добрым духам этой земли, прося у них выздоровления Кузьме.

Уже Тэранго с Ерофеем развели костер, подвесили над жаркими языками пламени чернобокий котел, уже спущены в котел куски жертвенного мяса, а Галактион продолжал свою работу. Ни от кого не принял он помощи: сам должен проделать отверстие в могучей лиственнице. Наконец щепа вылетела с противоположной стороны. Еще несколько ударов топором – и образовалось продолговатое отверстие.

Вера, все это время тихо сидевшая в сторонке, подала Галактиону рубашку больного. Обессиленный Галактион поднял высоко над головой рубашку, воскликнул:

Голос Галактиона, возвысившийся с первыми словами, спустился с высоких нот до тихого бормотания. Голос от звонкого перешел к дрожащему, тихому и смиренному.

Протащил он рубаху сквозь прорубленное отверстие. Все смотрели на священнодействие с благоговейным трепетом. На глазах Веры выступили слезы, куропаткой затрепетало беспокойное сердце. «Не дай истончиться душе», – шептала она, подняв взор к вершине могучей лиственницы. «О, священная лиственница, не дай истончиться душе…» – шептали ее губы. Ей показалось, что лиственница вздрогнула, колыхнула ветвями, встрепенулась.

– Услышала, она услышала твою молитву, Галактион, она услышала меня, – сказала Вера, повернувшись к брату своего мужа.

– На, жена моего брата, возьми эту рубаху и возложи ее у ног Кузьмы. Теперь она приняла силу от священной лиственницы. И эта сила перейдет к брату моему Кузьме, твоему мужу.

Галактион положил в выдолбленное дупло несколько монеток, повязал выше прорубленного отверстия жертвенный лоскут белой материи. Затем, пока Вера бежала в избу с наполненной силой священной лиственницы рубахой, повесил на дерево рога и шкуру жертвенного оленя, что оказалось делом непростым, и в этом ему помог молодой и сильный Ерофей.

Отведали мяса жертвенного оленя, неизменно хваля его превосходный вкус. Как только все необходимые действия были завершены, прибежала Вера.

– Он узнал меня, он дотронулся до рубахи, принявшей силу священной лиственницы, – поделилась она громко радостной новостью, – он чаю попил и взял с моей ладони священное лекарство, – она не скрывала своей радости.

– Священная лиственница поделилась с ним своей силой, – сказал Галактион.

– Не оборвись, ниточка, помоги ему, седой старик, – прошептал Тэранго, сжимая за пазухой священный медвежий клык, выбеленный временем.

Галактион дал знак вставать. Все подошли к нему вплотную, ожидая команды. Он был молчалив, лицо стало непроницаемым и строгим. Молча обошли вокруг священной лиственницы трижды по солнцу. Первым торжественно шагал Галактион, рядом держалась жена больного брата, за ними в двух шагах – Тэранго, Ерофей, Варвара и их дети, держащиеся за руки своих родителей.

К вечеру после временного улучшения больной снова забредил, снова ему являлся свет священной горы. Вера, грустная, сидела у постели больного, опустив голову, и тихо плакала. Галактион, утешая ее, сам с трудом сдерживался, чтобы не пустить слезу.

Когда уже терялась всякая надежда, когда казалось, что невозможно избежать самого плачевного исхода, надежда все же появилась. К вечеру второго дня пришла Вера. Лицо ее еще носило печать печали, но глаза уже выказывали эту самую надежду.

– Кузьма кушать попросил, – сказала она, скромно улыбнувшись, – пришла спросить у Тэранго, что можно дать.

Теперь она видела в нем шамана, а те положительные перемены, которые стали происходить в состоянии изнуренного страшной болезнью мужа, только утверждали ее в такой догадке.

– Я уже сварил добытого нашим дорогим гостем глухаря. Кузьма должен съесть сердце глухаря, и похлебать глухариного супа, и съесть кусочек печени жертвенного оленя, – распорядился Галактион, посмотрев на Тэранго, ожидая одобрения.

– Да, ему нужно съесть глухариное сердце и хоть небольшой кусочек печени жертвенного оленя, – подтвердил Тэранго.

Галактион протянул Тэранго две кружки: в одной был налит наваристый бульон и лежало глухариное сердце, в другой – кусочек оленьей печени.

– Возьми, Тэранго, и отнеси брату. Я тебе помогу.

Кузьма полулежал, опираясь на подушки, напротив того же окна, у которого впервые увидел его Тэранго. Не заметить происшедших перемен в состоянии больного Тэранго не мог.

– Здравствуй, великий шаман, – произнес больной слабым голосом.

– Здравствуй, здравствуй, Кузьма.

– Тэранго сам добыл глухаря, – сказала Вера.

Услышав необычное имя и то, что шаман сам добыл для него глухаря, Кузьма посмотрел на него благодарным взглядом. Тэранго вложил в руки Кузьмы теплую кружку супа. Больной взял непослушной рукой ложку, зачерпнул суп, медленно поднес к губам. С каждым разом движения становились увереннее. Вдруг рука безвольно упала на одеяло. Ложка громко звякнула о чашку.

– Устал, – промолвил Кузьма. – Не думал, что ложка может быть такой тяжелой, – улыбнулся он, переводя взгляд с Тэранго на Галактиона, затем на Веру, которая стояла у печки, боясь пошевельнуться, вспугнуть нарождающуюся надежду.

Он уловил еле заметную улыбку на ее усталом лице, и благодатное тепло укутало его лучше самой теплой малицы. Вера опустила глаза, а Кузьма еще какое-то время смотрел на нее, и в нем воскресало до истомы знакомое чувство – чистое и животворящее. Он должен что-то сделать очень доброе и важное в благодарность этой женщине, и он сказал как можно громче:

– Я съем всю еду, которую приготовил великий шаман!

Он сам себя поймал на мысли, что так обычно говорят дети, когда хотят порадовать маму.

– Много нельзя, – сказал Тэранго и взял из рук больного кружку.

Тот безропотно разжал пальцы и позволил Тэранго унести недоеденный суп.

– Через два часа пусть доест, – обратился он к хозяйке дома.

– Съешь немного печени жертвенного оленя, – сказал Галактион, глянув на Тэранго.

Тот одобрительно кивнул. Кузьма послушно открыл рот. Галактион своей рукой поднес кусочек печени, дав запить глотком крови.

– Та-а-ак, еще кусочек, еще…

– Хватит, много нельзя, – повторил Тэранго строго. – Потом еще поешь, – обратился он к Кузьме.

– Что еще можно приготовить? – спросила Вера.

– Свари кисель из клюквы, – сказал Галактион, посмотрев на Тэранго, будто ища поддержки.

– Да, – подтвердил Тэранго, – можно клюквенный кисель.

Что стало причиной поворота болезни на выздоровление, никто не мог утверждать категорично. То ли это действие целебных таблеток, отданных сейсмиками, то ли «возрождающий солнечный луч, проникший в ноздрю», то ли придающее силу больному сердце глухаря, то ли в его тело перетекла чудесная энергия священной лиственницы. А может, слова шамана, содержащие великую силу. Никто на свете сейчас не мог утверждать определенно, какое чудодейственное средство смыло болезнь с «этой земли», но то, что больной стал обновляться, миновав тот край, где «кончается душа», радовало всех.

– Ему стало лучше, я буду делать все, как вы скажете, чтобы Кузьма выздоровел, – сказала тихо Вера.

– Да, мне лучше. Я вернулся оттуда… я уже видел обратную сторону земли, но свет священной горы оказался сильнее, – шептал Кузьма, засыпая.

Вера впервые за последние дни не испугалась того, что Кузьма закрыл глаза.

– Духи земные и небесные удержали моего мужа в нашем мире, но без твоей помощи, Тэранго, и твоей, – она повернула лицо в сторону Галактиона, – душа его могла истончиться, – сказала она.

– Не оборвалась ниточка, удержалась душа, – загадочно произнес Тэранго.

XI

– Завтра я провожу тебя в самую вершину речки, а дальше Демьян, сын Кузьмы, поможет и покажет место перетаска. Он в тех местах живет, уже не однажды переходил на ту сторону, – сказал Галактион. – Ты нам теперь как брат, ты спас Кузьму.

– Да, – сказал Кузьма еще слабым голосом, – Демьян покажет дорогу. Ты теперь мой брат. Галактион мне все рассказал. Я ведь уже заглянул по ту сторону земли… Не знаю, как удержался…

Спал в эту ночь Тэранго беспокойно и тревожно – завтра снова в путь. Снилась ему безбрежная тундра, залитая солнцем. Родной чум. У очага сидит еще молодая жена. Расшивает бисером малицу, а рядом ползают дети. Хойко – младшенький – держит в руке щепку, по которой ползет жучок-светлячок. Он берет ножик и пытается разрезать жучка. Жена, повернувшись к нему, строго прикрикивает: «Нельзя издеваться над букашками! Это, может быть, душа дедушки Уси». Хойко не слушается. В это время входит старик из соседнего чума. Он выхватывает щепку из рук Хойко, на которой сидит жучок, и бросает в огонь, причитая: «Погрей спинку, старина, в нашем солнце». Снился старый Кути, рассказывающий прочитанные новости раньше времени, снился священный камень и шаман Абчи, снился друг Мыртя, обмазывающий новый облас кровью жертвенного оленя…

Кузьма окреп настолько, что смог выйти на берег, чтобы проводить своих спасителей. Так, во всяком случае, его жена называла Галактиона и Тэранго, укладывающих свой багаж в лодки-долбленки. Она тоже стояла на берегу, прислонившись к Кузьме. А на самом взгорке возвышались две детские фигурки. Они оставались теперь на попечение Веры и Кузьмы.

– Слушайтесь бабу Веру и деда Кузьму, – крикнул им Галактион. И они вдруг словно ожили, встрепенулись и пустились вниз, припали к Галактиону.

– А когда ты обратно приедешь? – спросил Кирилл.

– Мне будет скучно без тебя, – пролепетала малышка.

– Скоро мама, папа придут, так что некогда будет скучать, – Галактион обнял внучку, потрепал непослушные смоляные волосы внучка. – А приеду я раньше, чем лето кончится, – пошутил он.

– Пусть духи земли всемогущие помогают вам, – сказал Кузьма.

– Пусть путь ваш окажется легким. Передайте привет детям, сестре, внукам. Мы скучаем по ним, всегда ждем в гости, – напутствовала Вера.

– Это уже зимой на оленях приедут, – сказал Галактион, – летом-то шибко плохо добираться, да и строится Демьян, некогда ему сейчас.

– Знаем, – вздохнули Кузьма и Вера одновременно.

Относительно дальнейшего пути Галактион особо не распространялся. Он и так не относился к племени говорливых, ну а что касалось будущего, тут и вовсе выражал свое мнение коротко, с роковой покорностью: «Что будет, то и будет». Так он отвечал нетерпеливым молодым, пытающимся заглянуть в завтрашний день. Тэранго же полностью доверился своему попутчику и не проявлял излишнего любопытства.

Только на остановках, у костра за чаем, они коротко перекидывались словом-другим. За прошедшую неделю, пока Тэранго жил в доме Галактиона, их объединила и даже в чем-то сроднила единая миссия – не дать открыться воротам в мир тьмы душе Кузьмы, не выпустить больного брата Галактиона «за пределы жизни», не дать оборваться ниточке, на которой висела душа больного.

Тэранго дивился природным переменам: с каждым днем, да что там днем – с каждым часом берега сближались, возвышаясь то справа, то слева лесистыми сопками. Крутых поворотов становилось больше, река, огибая сопки, уходила далеко по низинам, возвращаясь своим течением почти к тому же месту. Путники часто перетаскивались через узкие перешейки, сокращая путь. Галактиону река была хорошо знакома, он знал все перетаски наперечет. За каждым поворотом взлетали стаи уток; громкими хлопками вспенивая воду, тяжело поднимались гуси. Уже много раз в зарослях еще не одевшегося в густые зеленые одежды прибрежного тальника Тэранго видел лосей. То они тихо стояли в тени деревьев, то вдруг срывались с места, громко проламывая себе дорогу в кустарнике, торопливо убегали.

– Еще три перетаска осталось и один большой залом, – сказал Галактион, заливая затухающий костер водой из котелка.

– Перетащимся, – согласился Тэранго.

– Приготовь пули, Тэранго: если попадет лось, будем стрелять. Демьяну некогда охотиться, строится он, а семья-то большая.

Не было нужды еще раз напоминать Тэранго о затруднительном положении Демьяна с его пятью детьми – мал мала меньше – и о том, что в прошлую осень случилось несчастье: утонул отец его жены, провалившись под лед. Но беда одна не ходит: следом за одним несчастьем последовало еще одно – сгорел дом. Обо всем этом он уже узнал от Галактиона, как и о том, что недалеко от Демьяна живет шаман Карсавин, с которым Демьян поссорился из-за оленей. Еще два года назад часть оленьего стада Демьяна и шамана смешалась с дикими оленями. В поиски стад ушел Демьян, в то время как Карсавин не спешил, отказался от погони за дикими оленями. Может, он уже ни на что не надеялся, махнув рукой, а может, уповал на настойчивого и пронырливого Демьяна: мол, и сам управится. Случилось так, что Демьян вернул всех своих оленей за исключением одной важенки, а из карсавинских вернулись только три оленя. Потерялась вместе с другими оленями любимая белая важенка шамана. Уже возвращался уставший Демьян домой с оленями, как его встретил шаман, попросивший помощи в поисках; но Демьян отказался возобновлять поиски, боясь потерять то, что удалось отбить, да и сил уже не осталось. Шаман обиделся. Местью шамана объяснял Демьян и то, что сгорела изба – он «усыпил хранительницу дома», и то, что погиб тесть – это он «превратил человека в рыбу».

– Может, Демьяну попробовать примириться с шаманом? – спросил Тэранго.

– Пробовал, но Карсавин и разговаривать не хочет. Важенку белую, видимо, простить не может.

Галактион поведал другу о том, что Демьян в глаза назвал Карсавина «ночным шаманом»; что тот, являясь «проводником воли неба», в своих камланиях на святой сопке утратил светлые помыслы. Демьян прямо обвинил шамана во всех своих несчастьях. И были у него на то основания: шаман сказал, когда потерялась его белая важенка: «Ты когда-то поймешь мою печаль и обиду, когда лишишься того, чем очень дорожишь».

– А если мы с тобой с миром пойдем? – искал выхода из конфликтной ситуации Тэранго.

– Тебе нельзя к нему. Два шамана на одной речке не живут.

– Я не шаман. Ты же знаешь… – возмутился Тэранго.

– Я-то знаю, – пылко перебил Галактион друга, – но по реке уже слава пошла, что новый шаман приехал издалека, из тундры. Сколько людей побывало у меня, пока ты гостил? И все знают, что это ты вылечил Кузьму. Ты что – врач?

– Нет, я не врач.

– Вот видишь! Значит – шаман. Так люди думают и говорят: слух по всей реке пошел. Кукушки быстрее нас летают, – заключил Галактион.

Теперь два обласа шли рядом: лишь на полкорпуса отстал от Галактиона Тэранго. Загребали они бесшумно, всматриваясь в прибрежную поросль и в глубину тенистой тайги. Путники отметили то, что прибрежные кусты уже начинали робко примерять на себя зеленое убранство. Еще не потеряв прозрачность, кусты смородины приобрели ту нежно-зеленую вуальность, что так волнует истосковавшееся по весне сердце. Чуть выше рябины уже готовы выбросить свои резные листочки. Белоствольные стройные березки окаймляют чуть тронутой желто-зеленой паутиной прибережье, возвышаются над рекой разложистые кедры, устремленные в небеса островерхие ели стоят высокой зубчатой стеной, не пропускающей ветер.

Вдруг Галактион замер на мгновение, повернул к берегу и, зацепившись за ветку, нависавшую над водой, остановил свой челн, поднял руку. Тэранго замер, придерживаясь веслом за берег.

– Ты заметил в кустах лося? – шепотом спросил Галактион.

– Да, но, мне кажется, это лосиха.

Галактион дал знак своему другу оставаться на месте, а сам продвинул облас вперед. Остановился. Толкнулся бесшумно от берега, снова остановился, вглядываясь в лесную чащу. Вскинул ружье, но тут же, положив его поперек обласа, махнул рукой.

– Лосиха с лосенком, – уже громко сказал он.

Дошли до перетаска. Не сговариваясь, каждый вытащил свой облас, и потянули по моховине, проминавшейся под ногами. Уже вышли на реку, как услышали сначала треск ломающихся сучьев, потом громкий всплеск. Через реку переплывал лось. Его бархатистые, еще не олопатившиеся рога напоминали вычурную моховую кочку. От плывущего лося распространялась волна, расходясь острой стрелкой.

Охотники изготовились к стрельбе. На том берегу лось не без труда вскарабкался на берег. Зайдя в паутину кустов, остановился, стряхнув с себя воду, оглянулся вокруг, определяя для себя источник опасности. Этого времени было достаточно, чтобы охотники успели выстрелить. Два выстрела слились в один залп. Лось рухнул на месте.

XII

Стойбище Демьяна не сразу показывало себя путнику, оно было скрыто от глаз поросшим молодым сосняком, выстроившимся вдоль песчаного берега. Узкая тропинка вела к жилью. Посередине открывавшегося за молодой сосновой порослью пространства красовалась стройка, сверкая свежеошкуренными сосновыми бревнами, светлостенным безверхим срубом. Небольшой домик, стоявший несколько осторонь, вросший в землю, казался вовсе и не домом, а в лучшем случае хозяйственной постройкой. За этой полуземлянкой стояло еще одно строение, названное Галактионом палаткой: сруб из нескольких тонких бревен венчал брезентовый верх. Поверх брезента был прилеплен кусок рубероида.

Встречало гостей все население стойбища. Сначала залаяли собаки, и дети, возившиеся в песке, насторожились, застыв на мгновение. Из-за нового сруба вышли Демьян и старший одиннадцатилетний сын Илья.

– Я уже слышал о вас. Молва всегда быстрее человека идет, – сказал Демьян, пожимая руку Тэранго. – Это вы спасли моего отца. Я в долгу перед вами.

– Мы вместе с Галактионом и твоей мамой старались помочь Кузьме, – попытался возразить Тэранго.

– Я знаю, у меня недавно был Ерофей. Но слово шамана всегда остается решающим.

– Я… – Тэранго хотел возразить, что он не шаман, но легкий толчок Галактиона не позволил ему открыть рот. Он понял, что его возражения не будут приняты.

Демьян познакомил Тэранго со своим семейством.

– Это Евдокия, моя жена, а это ее мама Акулина.

– Акулина – сестра Веры, – дополнил Галактион.

Евдокия, нахлобучив платок на миловидное лицо, тут же отвернулась: нельзя мужчинам старше мужа видеть ее. А ее мать, напротив, проворно поправила платок, сдвинув его назад, затянула узел под подбородком, открыто посмотрела в лицо Тэранго.

Ее живые глаза, выражавшие и смирение, и в то же время простое женское любопытство, понравились Тэранго.

– А где наша Аннушка? – спросил Демьян, оглядываясь вокруг.

Из палатки вышла стройная девушка. Несмело приблизившись, она стала за спинами детей Демьяна, которые сгрудились стайкой возле своей мамы.

– Это моя младшая дочь, – звонко сказала Акулина, улыбнувшись.

Анна, смутившись, сначала опустила глаза, но любопытство взяло верх, и она открыто, по-детски пристально посмотрела в лицо незнакомца.

Тэранго поразила красота девушки: ее острокрылые брови взметнулись вверх, большие глаза с несколько приподнятыми уголками выстрелили остро, но тут же обрели мягкость взора. «Как она похожа на свою мать», – подумал Тэранго.

– А вы надолго к нам? – спросила Аня несмело.

Вопрос застал Тэранго врасплох. Он замялся и с тихой грустью, навеянной неопределенностью его положения, произнес:

– Не знаю… Нет, ненадолго. Мне еще предстоит долгий путь.

– Ему предстоит очень долгий путь, – подтвердил Галактион. И он заметил, как вмиг слетела улыбка с уст Акулины.

Мясо убитого лося перетаскивали пешим ходом. Малые дети тоже участвовали в этом важном и полезном для всех деле. Оказалось, что лось лег недалеко от стойбища. По тропинке через высокий сосновый бор, потом вдоль речки и только в одном месте нужно было продираться сквозь кустарники. За два захода вынесли все мясо, которому Демьян был несказанно рад.

– Мне-то некогда охотничать, – оправдывался он.

– Знаем – когда человек строится, на другие дела не остается времени, – коротко отвечал Галактион, щипая пальцами жидкие концы заостренных седых усов.

Вечером женщины сварили в казане лосиное мясо. Самое лакомое блюдо – нарезанную кубиками лосиную печень – все ели с большим удовольствием. Дети, подбегая к столу, выбирали упругие печеночные кубики. Даже самый маленький двухлетний сынишка пытался поддеть кусочек печени вилкой.

– Они лосиную печень больше конфет любят, – пошутил Демьян.

– Это для них как шоколад, – подхватил тему Галактион.

В избушке наступила тишина, как бы в подтверждение сказанному – все были заняты едой.

Вдруг Галактион, хитровато посмотрев на Тэранго, сказал:

– Завтра полнолуние, а тебе в дорогу. Шаманы любят начинать дела в полнолуние.

– Я не шаман, ты же это знаешь, – парировал Тэранго, осмотрев всех сидящих за столом.

– Попробуй убедить в этом моего брата Кузьму и его жену или Демьяна. Все знают, что ты шаман, – Галактион похлопал по плечу своего друга и улыбнулся.

После ужина Тэранго вышел на улицу. Полная луна выкатилась полупрозрачным бубном над высокими соснами. На фоне еще светлого неба она походила на четко очерченное круглое облачко, что придавало ей какой-то воздушности. Тэранго оглянулся вокруг: крыши домиков, лабазов, стволы высоких сосен, новый сруб, что вылез на самую середину стойбища. «Только один день, как я здесь нахожусь, – думал Тэранго, – а все уже стало таким привычным для глаз, таким родным». Тэранго смотрел на луну и думал о том, что сейчас так же, как и он, любуются ею дети, внуки; его друг Мыртя тоже смотрит на небесное светило и думает о своем друге, как сейчас Тэранго о нем. Только луна там еще прозрачнее, еще тоньше ее ободок. И солнце там сейчас совсем не прячется под землю, а только на ночь прибивается ближе к спине земли.

Вышла на улицу Акулина, остановившись у порога в нерешительности. Тэранго захотелось заговорить с женщиной, поделиться своими мыслями, рассказать, как тоскует он по своим родным, но не решался произнести хоть слово. Акулина оказалась смелее.

– Белые ночи у нас начинаются, – сказала она.

– У нас, там, где я живу, и вовсе нет ночей в это время, – ответил тихо Тэранго.

– Как так? – удивилась Акулина.

– А так: солнце круглые сутки не прячется – ходит по кругу, – Тэранго вздохнул.

– Скучаешь по своим? – спросила она как-то просто.

– Да, скучаю, – коротко произнес Тэранго. И добавил после паузы: – Дети, внуки сейчас тоже смотрят на луну, и друг мой Мыртя. Наши взгляды там встречаются…

– И жена смотрит, – сказала Акулина, включив свою чисто женскую любознательность.

– Нет у меня жены, – вздохнул Тэранго, – уже два года, как умерла…

– Я не хотела сделать тебе больно, – сказала тихо Акулина. – Я ведь тоже в прошлом году потеряла мужа….

Наступила неловкая тишина. У Тэранго не нашлось слов, чтобы поддержать разговор. А так хотелось, чтобы эта женщина подольше задержалась здесь, рядом с ним. Акулина еще какое-то время постояла молча, потом ушла в избушку, а Тэранго долго оставался в тиши наступавшей серой ночи.

Нужно было спешить, нужно было ловить большую воду. Демьян уже несколько раз повторил, что большая вода в верховьях держится недолго и скоро скатится, и ручей потеряется, тогда придется далеко тащить облас к водораздельному озеру.

– Я рад, что у меня появился такой друг. Может, еще встретимся, – сказал Тэранго, упаковывая утром свой скарб.

– И наша семья благодарна судьбе, что подарила такую встречу с таким человеком. Без тебя Кузьма не удержался бы в мире живых… Ну, пусть духи лесные будут благосклонны к тебе, – Галактион чуть не прослезился, голос его осип от нахлынувшего волнения.

– Может, встретимся на обратном пути, – повторил Тэранго не очень уверенным голосом.

– Может, и встретимся, – неожиданно ответила Акулина за всех и протянула Тэранго вышитый бисером кисет для табака и связанные шерстяные носки. – Возьми, в дороге сгодятся, – сказала она просто. – Я сама вышивала, сама вязала, даже не знаю зачем, а вот и пригодилось.

Она, засмущавшись, отвернулась и торопливо пошла в стойбище. Тэранго показалось, что плечи ее вздрагивают.

– Встретимся, – с опозданием, но твердо произнес Галактион и обнял своего друга, – обязательно встретимся.

От проницательных глаз наблюдательного Галактиона не ускользнул этот внезапный уход Акулины, и теплый взгляд Тэранго, огладивший ласково ее спину, тоже не ускользнул от него.

Грести за молодым и проворным Демьяном было не одно и то же, что за старым Галактионом. Приходилось крепко налегать на весло. Тэранго начинал отставать, и тогда Демьян ждал его, прибиваясь к берегу. Уже к вечеру речка сузилась настолько, что из обласа можно было достать веслом и один, и другой берег. Берега дальше выровнялись, исчезли сопки, все чаще стали встречаться огромные просветы, открывавшие взору моховые болота.

Преграждающие путь и поросшие мхом упавшие деревья осложняли продвижение. Приходилось обносить обласы по суше.

– Дальше я обычно не хожу, никто здесь завалы не убирает, – как бы в оправдание бросал на ходу Демьян.

Он протаскивал свою долбленку по берегу, огибая могучие кедры, лиственницы, возвращался на помощь Тэранго. Только к третьему дню путешественники вышли на огромное болото, открывшееся неоглядным зеленым ковром, окраеванное далекими гривами там, на линии, отделявшей землю от неба. Дальше ручей с возвышающейся кочки просматривался довольно далеко, смахивая на извивающееся тело гигантской змеи. Хвост ее терялся в зеленых моховинах.