Сладкая ягодка. Горький огурчик
Глава 1 Нина
– Нинка! Нинка, ты где? Нинка!
– Не ори, Люся! Совсем одичала, как в лесу ей богу!
– А, вот ты где! От того, что я сейчас расскажу, ты упадешь!
Моя неугомонная подруга Люся врывается в коровник как ураган, хлопая дверью так, что телята разбегаются по углам, а я чуть не роняю ведро с комбикормом.
– Я не собираюсь падать, – отвечаю спокойно, ставя ведро на землю.
– Новый хозяин приехал! – выпаливает она, а глаза горят, как у ребенка, нашедшего клад. – Гришка, наш управляющий, уже весь на взводе, как жеребец перед ярмаркой, гривой трясет и копытом бьет!
Вытираю пот со лба тыльной стороной ладони и скептически смотрю на подругу. В коровнике такая жара, что можно яичницу жарить, платье липнет к телу, коса оттягивает назад, как якорная цепь, косынка норовит сползти на глаза. Мне тридцать три года, и за эти годы я повидала достаточно, чтобы не подпрыгивать от каждой новости и не падать в обморок.
От волнения у Люси даже испарина выступила над верхней губой. Господи, что же это за событие такое грандиозное? Папа Римский приехал, что ли?
Тот самый «жеребец», Григорий Иванович, часто говорит мне: «Сердце у тебя, Нина, как ледяной ком». Что тут скажешь – попал в точку. Оно и есть ком, и растапливать его я никому не позволю. В моей жизни уже было достаточно экспериментов.
Мужики… Хех, где они, эти мужики?
Я в них настолько разочаровалась, что даже смешно. Пять лет назад я думала иначе. Был один – городской по имени Вадим. Красивый, ухоженный, слова правильные говорил. Обещал мне золотые горы, а в итоге оставил одну, беременную, с разбитыми мечтами и кучей глупых иллюзий.
Тогда я чуть не сломалась окончательно. Но выстояла. Знаете почему? Потому что рассчитывать было не на кого, кроме себя самой. А этот новый хозяин – очередной городской тип, который приедет, покрутит носом, покажет пальцем и свалит обратно в свой комфортный мирок.
Деревня – штука серьезная, не всех принимает. Пережевывает таких и выплевывает, но уже без костей.
Еще один чужак. Для меня он – никто. И точка. Лишь бы не мешал работать и вовремя платил зарплату.
– Люся, а откуда он вообще взялся? – спрашиваю, вновь подхватывая ведро, направляясь к кормушке.
Телята тычутся мордами, жалобно мычат, а я сыплю комбикорм и стараюсь не думать о том, какие перемены нас ждут.
– Так это, говорят, сын Захарыча – Марат.
– Захарыч про сына ни слова не сказал, – удивляюсь я. – И что, теперь он прямо хозяин? Городской в пиджаке, со швейцарскими часами и айфоном последней модели. Приедет, начнет нас тут строить, объяснять, как жить, работать. Как будто мы тут не пашем с рассвета до заката.
Люся идет следом, подхватывает второе ведро. Ее сарафан развевается, русые волосы растрепались от жары, но руки работают автоматически – сыпет корм, поправляет сено. Она хмурится, словно пытается угадать, что этот загадочный Марат принесет в нашу размеренную жизнь.
– Не знаю, Нин, – вздыхает она. – Девки на ферме шепчутся, что он в Москве жил, бизнес там какой-то крутил. Большие деньги, видимо. А теперь решил ферму под себя забрать. Захарыч-то совсем плох стал, в больнице лежит, а может уже помер. А этот Марат… Кто его знает, что у него на уме? Может, все тут перевернет с ног на голову, а может, плюнет и уедет восвояси. Но Гришка уже штаны намочил от страха, боится, что его с управляющего скинут.
Пожимаю плечами, поправляя фартук, который еле держится на талии. Григорий – это вообще отдельная комедия. Сорок лет мужику, лысина блестит на солнце, как сигнальный маячок, а он все девок окучивает. Вечно подмигивает, за локоть хватает, комплименты сыпет: «Нина, ты у нас как спелая ягодка».
Ягодка, ага. Только никому не нужная такая ягодка.
После истории с Вадимом я научилась держать всех мужиков на безопасном расстоянии. Тот был настоящий городской щеголь – гладкий, как с обложки журнала, костюмчик с иголочки. Приезжал в деревню по каким-то делам, увидел меня на ферме и начал заговаривать. Я тогда была моложе, наивнее, верила в сказки про любовь.
Он говорил красивые слова, обещал жениться, называл меня «ягодкой сладенькой». А я таяла, как масло на горячей сковороде, уже платье свадебное шила, о детишках мечтала. Потом узнала, что беременна, и с радостью ему сообщила.
А он… просто исчез. Растворился, как дым.
Оставил только записку: «Нина, прости, я не готов».
Не готов, понимаешь. А я, по его мнению, была готова? Одна, с животом, с позором на всю деревню, где каждая старушка считала своим долгом обсудить мою «ошибку». Потеряла ребенка на пятом месяце – от стресса, от слез, от того одиночества, которое грызло изнутри.
С тех пор дала себе клятву: никаких мужиков. Точка. Телята – вот мои дети, коровник – мой дом. А сердце? Заперто на семь замков, и ключи выброшены в глубокий колодец.
– Гришка – это полбеды, – бурчу, переходя к следующей кормушке. – Он хоть местный, знаю, как с ним разговаривать. А этот новый… Приедет, начнет умничать, новые порядки заводить, объяснять, как коров доить правильно, как сено ворошить по науке. Пусть только попробует. Вилы у меня острые.
Люся кивает, но в ее глазах читается тревога. Она насыпает комбикорм, а я вижу, как она то и дело оглядывается на дверь, словно ожидая, что этот загадочный Марат вот-вот появится в коровнике.
– Нин, а что ты думаешь о Григории? – неожиданно спрашивает подруга, ставя пустое ведро. – Он же ходит за тобой по пятам. Вчера опять крутился рядом, подмигивал, как жених на смотринах. И на свидание звал – я слышала. Да об этом вся деревня знает.
Прыскаю от смеха, высыпая остатки комбикорма. Да, Григорий, это моя отдельная боль. За мной особенно активно охотится. Вчера схватил меня за руку, когда я несла молоко, – чуть ведро не уронила.
«Нина, – говорит, – ты как цветок в навозе, сияешь среди всех этих коров».
Сияю, конечно. В основном от пота и усталости. Но Гришка настойчив – то многозначительно подмигнет, то обнимет за талию. А я отмахиваюсь от него, как от назойливой мухи.
После Вадима я поняла одну простую истину: все мужчины одинаковы – обещают золотые горы, а оставляют с пустыми руками и разбитым сердцем.
– Гришка – просто дурак, – говорю, беру вилы и вонзая их в кучу сена. – Думает, раз он управляющий, то ему все дозволено. Вчера еще ляпнул: «Нина, ты бы мне пирогов напекла, я бы к тебе вечером заглянул». Пирогов ему! Разве что с мухоморами.
Люся хихикает, тоже берет вилы и начинает ворошить сено. Мы работаем молча – только телята мычат да вилы скрипят по полу. Жара стоит невыносимая, платье прилипло к спине, и я невольно вспоминаю то время, когда была совсем другой.
Помню, как Вадим смотрел на меня, словно я была центром его вселенной. Как он целовал мои руки, обещал увезти меня в город, показать настоящую жизнь. Тогда я верила каждому его слову, строила воздушные замки. А когда он исчез, я осталась наедине со своими иллюзиями и растущим животом.
Потеря ребенка окончательно меня сломила. Ночами я рыдала в подушку, а днем делала вид, что все в порядке. Никто не знал, как мне было плохо, как я ненавидела себя за слепую доверчивость.
Вот тогда-то я и построила вокруг себя неприступную крепость. Мужики? Да пошли они все лесом. Пусть Гришка строит мне глазки, пусть новый хозяин ходит важным павлином – мне плевать.
Никто больше не доберется до моего сердца, никто не найдет ту прежнюю Нину, которая еще умела любить.
– А знаешь что, Нин, – Люся прерывает мои мрачные размышления, – Гришка-то наш, поди, уже трясется от страха. Вдруг Марат решит его с должности сместить? Он же привык тут царить, всех девчонок за косы дергать. А если новый начальник начнет порядки наводить? Говорят, этот Марат еще молодой, лет тридцать пять максимум. И плечистый, мне бухгалтерия уже все разболтала, тони там в обмороке после его визита. Но городской, Нин. А такие нашу жизнь не понимают.
– Плечистый, не плечистый – мне все равно, – равнодушно отвечаю, раскладывая сено по кормушкам. – Лишь бы зарплату исправно платил. Захарыч был добрым и щедрым, любил он свою ферму. Если его сынок начнет тут командовать, я ему прямо скажу: «Иди сам телят корми, посмотрим, как ты справишься». А Гриша пусть подлизывается сколько хочет. Может, его действительно уволят. Хоть отдохнем от его приставаний.
Люся кивает, но видно, что она все равно переживает. Мы продолжаем работать – телята жуют сено, вилы поскрипывают, а я думаю: интересно, что нам принесет этот загадочный Марат? Захарыч был тихим, незаметным, добрым. А этот, судя по всему, приедет и начнет все переворачивать вверх дном.
– Не знаю, что-то мне тревожно. А вдруг он решит продать ферму? Тогда куда мы все денемся?
– Продаст – ну и пусть, – пожимаю плечами. – Жалко, конечно, но что-нибудь придумаем. Главное, чтобы он в мой коровник не лез со своими городскими замашками. А то вилы у меня, сама знаешь, острые.
Мы замолкаем, продолжая возиться с сеном. Я думаю о прошлом, о том, какой я была раньше – открытой, доверчивой, готовой поверить в любовь.
Теперь все изменилось. Марат, Гриша, хоть сам президент – мне все равно. Сердце наглухо заперто, ключ потерян. Я работаю, живу, дышу. Телята – моя семья, Люська, да пироги которые люблю стряпать, придумывая новые рецепты.
А все остальное – пустой шум, от которого лучше держаться подальше.
Но не успеваем мы насладиться относительной тишиной, как в коровник вбегает Гришка с выпученными глазами и начинает размахивать руками, как мельница на ветру.
Да уж, наш управляющий совсем с ума спятил.
Глава 2 Марат
Сижу в своем «Лексусе», смотрю на покосившиеся заборы и думаю: «И зачем я сюда приехал?»
Навигатор молчит, будто тоже в шоке от того, что привез меня в эту глушь. Последние пять километров дорога была такой, что я боялся оставить подвеску где-нибудь в колдобине.
А ведь когда-то я бегал здесь босиком, лазил по яблоням и считал, что деревня – это рай на земле. Детская наивность, блин. Сейчас, глядя на облупившиеся дома и покосившиеся заборы, я понимаю: рай остался в прошлом, а я приехал в какой-то музей под открытым небом.
Отец… Захар Петрович.
Упрямый, как танк, и влюбленный в эту ферму, как мальчишка в первую девочку. Всю жизнь вкладывал в нее душу, деньги, здоровье. А теперь лежит в больнице, и врачи качают головами. «Сердце не выдержало, – говорят. – Надо было меньше нервничать».
Меньше нервничай! Да он же жил только этой фермой. Каждая корова была ему как дочь, каждый теленок – как внук.
А я? Я мечтал о небоскребах, офисах, деловых костюмах. И вот теперь приехал сюда, чтобы разгребать то, что он оставил.
Выхожу из машины, и первое, что меня встречает, – это запах.
Боже мой, какой запах! Навоз, сено, молоко – все смешалось в один «аромат», от которого хочется немедленно вернуться в город. В Москве пахнет выхлопными газами и кофе. Здесь же… здесь пахнет жизнью, но какой-то первобытной, неотшлифованной.
И тут ко мне подбегает управляющий. Кажется, Григорий Иванович. Лысина блестит на солнце, как маяк, рубашка расстегнута на три пуговицы, обнажая волосатую грудь. Улыбается так широко, что я боюсь – сейчас челюсть вывихнет.
– Марат Захарович! – кричит он, протягивая руку. – Наконец-то! Мы вас так ждали! Так ждали!
Пожимаю его липкую от пота ладонь и думаю: «Да уж, видно, что ждали». Гришка – так его, видимо, все называют – прямо трясется от волнения. Наверное, боится, что я его с первого дня уволю. И знаете что? Он не так уж и неправ.
– Пойдемте, пойдемте! – тараторит он, хватая меня за локоть. – Я вам все покажу, все расскажу! Ферма у нас что надо, порядок полный, все как любил ваш папенька!
Идем по территории, а Григорий не умолкает ни на секунду. Рассказывает об удоях, племенном скоте, планах на будущее. Говорит так быстро, что я едва успеваю кивать.
В городе я привык к деловой четкости: факты, цифры, конкретика. А тут сплошная вода, приправленная деревенскими подобострастием.
– А вот здесь, – размахивает он рукой, – у нас бухгалтерия. Пойдемте, познакомитесь!
Заходим в небольшое здание, и я словно попадаю в машину времени. Обои в цветочек, на стене календарь с котенком, а за столами сидят три женщины, которые выглядят так, словно сошли со страниц советского фильма о колхозной жизни.
У одной – кудри, взбитые до состояния птичьего гнезда, губы накрашены ярко-красной помадой, а веки украшены голубыми тенями. Вторая щеголяет в блузке с рюшами и золотыми серьгами размером с люстру. Третья скромнее, но тоже старается: розовые щечки, ресницы накрашены так, что кажется, будто на них сидят пауки.
– Девочки! – торжественно объявляет Гришка. – Знакомьтесь, это наш новый хозяин, Марат Захарович!
Дамы начинают хихикать, хлопать ресницами и поправлять прически. Одна даже встает и делает что-то вроде реверанса. Я киваю, улыбаюсь и думаю: «Господи, во что я ввязался?»
– Очень приятно, – говорю. – Надеюсь на плодотворное сотрудничество.
Они снова хихикают, а Гришка тащит меня дальше. По дороге он не перестает рассказывать о своих достижениях, о том, как он лично следит за порядком, как его уважают работники.
Я слушаю вполуха и думаю о своей прежней жизни.
Еще месяц назад у меня была квартира в центре Москвы, офис с панорамными окнами и невеста Алина, которая мечтала о свадьбе в Италии. Мы строили планы, выбирали кольца, обсуждали медовый месяц на Мальдивах.
А что теперь? Теперь я иду по коровьему навозу и слушаю, как лысый дядька рассказывает мне о прелестях сельского хозяйства.
Алина, кстати, отреагировала на эту новость предсказуемо. Когда я сказал ей, что мне придется на время уехать в деревню, чтобы разобраться с отцовским наследством, она посмотрела на меня как на прокаженного.
– Марат, ты же не собираешься там задерживаться? Мы планировали отпуск в Швейцарии!
– Элин, это семейное дело. Отец всю жизнь вкладывал в эту ферму…
– Ферму? – она поморщилась, как будто я предложил ей поужинать в сарае. – Марат, продай это и забудь. Зачем тебе эти… коровы?
И тогда я понял: мы живем в разных мирах. Для нее ценностью было только то, что можно было показать подругам в социальной сети. А семейная история, мечта отца – это ерунда, недостойная внимания.
– Вот сюда мы зайдем! – голос Григория возвращает меня в реальность. – Здесь у нас телятник. Наша гордость! Девчонки работают – Нина и Люся. Золото, а не работницы!
Мы подходим к длинному зданию, и я уже слышу доносящееся изнутри мычание. Запах становится еще более… насыщенным.
Григорий быстро обгоняет меня, первый врывается в помещение, захожу следом, только и успеваю увидеть, как он машет руками. Вижу двух девушек, они стоят спиной, в руках вилы, они ловко подбрасывают сено в стойло.
Они оборачиваются, и тут происходит что-то странное.
Время словно замирает.
Смотрю на брюнетку с толстой косой, из которой выбились непослушные пряди, и забываю обо всем на свете. На голове косынка, яркие синие глаза, пухлые губы и легкий румянец на щеках. Она похожа на героиню русской народной сказки – живую и яркую.
Я видел много красивых девушек. В Москве полно моделей, актрис, светских львиц. Алина была безупречна – как с обложки журнала. Но эта… эта девушка излучает какую-то особую энергию. В ее взгляде есть сила, независимость и в то же время что-то ранимое, спрятанное глубоко внутри.
– Девочки! – Гришка прерывает молчание своим громким голосом. – Знакомьтесь, это Марат Захарович, наш новый хозяин!
Блондинка улыбается и делает что-то вроде поклона. А вот брюнетка смотрит на меня так, будто я назойливая муха, случайно залетевшая в окно. В ее глазах читается полное равнодушие.
Не презрение, не враждебность – просто абсолютное безразличие.
И это меня задевает. Серьезно. Я привык, что женщины обращают на меня внимание. Не из-за самонадеянности – просто так сложилось. Хорошее образование, успешный бизнес, приятная внешность – обычно этого хватало. А тут девчонка смотрит на меня как на пустое место.
– Нина, – представляет ее Гришка, – наша лучшая работница. А это Люся, тоже… лучшая.
– Очень приятно, – говорю, протягивая руку сначала Люсе, потом Нине.
Люся с восторгом пожимает мне руку, а Нина – как будто делает одолжение. Быстро, формально, тут же отдергивает руку.
– Нина у нас просто волшебница с телятами, – продолжает Гришка. – Они у нее растут как на дрожжах! Золотые руки, что тут скажешь!
Золотые руки… Я смотрю на эти руки – загорелые, с короткими ногтями, без маникюра. На безымянном пальце нет кольца, и почему-то меня это радует.
– Сколько у вас здесь телят? – спрашиваю, стараясь поддерживать нормальную беседу.
– Сорок два, – коротко и без улыбки отвечает Нина.
– И все здоровы?
– Пока да.
«Пока да». Даже в этих двух словах чувствуется: «А что, собираешься что-то менять, городской?»
Хочу сказать что-нибудь умное о животноводстве, но понимаю, что мои знания ограничиваются парой статей из интернета, которые я прочитал в самолете. Зато Григорий не теряется:
– Марат Захарович, может, пройдем дальше? Осмотрим еще коровник, потом зайдем в мой кабинет, я покажу документы…
Я киваю, бросаю последний взгляд на Нину и иду за управляющим. А она даже не оборачивается. Просто берет вилы и продолжает заниматься сеном, как будто нас и не было.
Гришка тараторит что-то про планы развития, но я его не слушаю. Я думаю о синих глазах, о равнодушном взгляде, о том, как она пожала мне руку – быстро, без интереса, как делают это при выполнении неприятных, но необходимых обязанностей.
Эта деревенская амазонка посмотрела на меня как на очередного городского выскочку, который приехал покрасоваться и уедет.
И знаете что? Наверное, она права. Я действительно собирался приехать, быстро все уладить и вернуться к нормальной жизни. Продать ферму или найти управляющего понадежнее Григория и забыть об этом месте.
Но сейчас, идя по двору и слушая нескончаемую болтовню лысого дядьки, я вдруг понимаю: что-то изменилось. Может быть, дело в запахе сена, который будит детские воспоминания.
Может быть, в мычании коров, которое напоминает об отце. А может быть, в паре синих глаз, которые смотрели на меня с таким равнодушием, что мне захотелось доказать: я не очередная городская пустышка.
«Ладно, – думаю я, – посмотрим, кто кого». И впервые за месяц улыбаюсь по-настоящему.
А Григорий все тараторит, не замечая моего настроения. Ведет меня к следующему зданию, размахивает руками, что-то объясняет про комбикорма и заготовки сена. Я киваю, делаю заинтересованное лицо, а сам думаю: интересно, что нужно сделать, чтобы Нина улыбнулась?
Вызов принят, деревня. Посмотрим, на что способен этот городской парень.
Глава 3 Нина
Наконец-то тишина. Григорий умчался показывать новому хозяину остальные прелести нашего хозяйства, а Люся отправилась домой – у нее там трое малышей и муж, который без присмотра может спалить кухню, даже разогревая суп.
Остаюсь одна с телятами, и, честно говоря, это лучшая компания, которую только можно себе представить. Они не врут, не обещают золотые горы, не делают комплиментов и не пускают слов на ветер. Просто мычат, жуют сено и смотрят своими большими честными глазами.
Жара в коровнике такая, что можно открывать сауну. Платье прилипло к телу, как вторая кожа, косынка съехала набок, а из-под нее выбиваются непослушные пряди. Чувствую себя курицей в духовке.
Оглядываюсь – никого. Отлично. Быстро стягиваю платье через голову и вешаю его на крючок у стены. Ах, какое облегчение! Достаю из шкафчика белый халат – он коротковат и тесноват, но в нем хоть не так душно. Правда, он едва прикрывает пятую точку, но зато можно дышать.
Поправляю косу, которая окончательно растрепалась, берусь за вилы. Работа есть работа, сено само себя не переберет. Начинаю напевать себе под нос старую песенку, которую пела еще бабушка: «Ой, рябина кудрявая, белые цветы…»
Вилы ритмично вонзаются в сено, телята довольно мычат, а я думаю о том, что так и проходят мои дни – в работе, в заботе о животных, в тишине. И ничего, хорошо. Спокойно. Предсказуемо.
Но внезапно шестое чувство подсказывает мне, что я не одна. От ощущения чужого взгляда по спине бегут мурашки. Я резко оборачиваюсь, занося вилы, и чуть не вонзаю их в шею незнакомому мужчине.
– Черт! – вырывается у меня, когда острые зубцы останавливаются в нескольких сантиметрах от его горла.
Думала, что это Гриша решил подкрасться и устроить очередное «ухаживание». Я уже была готова раз и навсегда показать ему, куда он может засунуть свои комплименты про «племенных буренок».
Но передо мной стоял новый хозяин фермы.
Высокий, широкоплечий, с волевым подбородком и удивительно красивыми глазами. На секунду я теряюсь Я перед ним в коротком халате, резиновых сапогах, с растрепанной косой и косынкой, которая окончательно сползла на затылок. Вид скажем так странный у меня.
Быстро опускаю вилы и пытаюсь привести себя в порядок, но понимаю, что уже поздно. Он увидел больше чем надо.
– Простите, – бормочу, поправляя халат, который, кажется, стал еще короче. – Думала, что это…
И тут я замечаю кое-что странное. Его джинсы мокрые. Очень мокрые. Особенно в области… ширинки и ниже.
Боже мой. Неужели он от страха…?
Округляю глаза и невольно делаю шаг назад. Надо же, а казался таким уверенным в себе. Марат следит за направлением моего взгляда, его лицо краснеет, как наши августовские помидоры.
– Это не то, что вы подумали! – быстро говорит он, размахивая руками. – На меня случайно вылили молоко! В коровнике! Ведро опрокинулось!
– А-а-а, – протягиваю, пытаясь сохранить серьезное выражение лица. – Молоко. Конечно.
– Правда! – он выглядит таким возмущенным, что я почти верю. Почти.
– Ну конечно, правда. У нас тут молоко такое… само на людей льется.
Он смотрит на меня с подозрением, пытаясь понять, издеваюсь я или нет. Стараюсь сохранять невозмутимый вид, хотя внутри смеюсь. Надо же, городской франт попал в такую нелепую ситуацию.
– Вы… – он запинается, разглядывая мой наряд, – вы всегда так… работаете?
Опускаю взгляд на свой халат и усмехаюсь. Ну да, наверное, для него это непривычное зрелище. Небось в городе девушки сидят в офисах, в деловых костюмчиках, на каблуках. А тут я – в коротком халате и резиновых сапогах, с вилами в руках.
– А как еще? – пожимаю плечами. – В вечернем платье сено ворошить? Или в костюме от Шанель коров доить?
– Я не об этом, – он явно смущается. – Просто… халат какой-то…
– Короткий? – подсказываю я, и он кивает. – Ну так жарко же. А длинные халаты все порвались о вилы. Этот еще держится кое-как.
Тянусь вверх, раскладывая сено, и замечаю, как его взгляд невольно скользит по моим ногам. Хм. А ведь неплохо смотрит, надо признать. Не как Гришка, который пялится, словно голодный на колбасу.
У Марата взгляд… другой. Заинтересованный, но с уважением.
– Значит, вы сын Захара Петровича, – говорю, продолжая работать. – А мы и не знали, что у него есть наследник.
– Он не любил рассказывать о семье, – отвечает Марат, неловко переминаясь с ноги на ногу. – Мы… не очень близко общались последние годы.
– Понятно. Городская жизнь затянула?
В его глазах мелькает что-то похожее на вину.
– Что-то в этом роде.
Я изучаю его украдкой, делая вид, что полностью сосредоточена на работе. Надо признать, мужчина видный. Широкие плечи, подтянутая фигура – видно, что спортзал не пропускает.
Сильные руки, правда, наверное, только штангу поднимали, а не вилы с сеном. Красивые глаза, волевой подбородок – не то что у Гришки, у которого лицо словно из теста слепили и забыли допечь.
Да, такой мужчина мог бы и мне понравиться… если бы я была дурой. Но я уже проходила этот путь. Городской красавчик, обещания, мечты – а в итоге одиночество и разбитое сердце.
Нет уж, спасибо. У таких, как он, в городе целое лукошко «ягодок» – зачем им деревенская дурочка в резиновых сапогах?
Хотя что-то в груди все равно противно ойкает, когда он смотрит на меня.
– Значит, теперь вы хозяин, – продолжаю разговор, втыкая вилы в сено с особым усердием. – Планы грандиозные наверняка есть? Ферму модернизировать, роботов поставить, чтобы без людей обходиться?
– Пока я еще не решил, что буду делать, – честно признается он.
– Не решили? – удивляюсь. – А Гришка наш уже готовится вам ботинки языком лизать. Думал, вы с готовым планом приехали.
– Гришка – это ваш управляющий?
– Ага. Григорий Иванович. Только мы его все Гришкой зовем. Он того… активный очень. Особенно в плане женщин.
Марат хмыкает, и я понимаю, что он уже успел оценить «обаяние» нашего управляющего.
– И как он… работает?
– Как управляющий или как донжуан деревенский? – уточняю. – Потому что второе у него получается лучше первого.
Он смеется, и звук этого смеха мне неожиданно нравится. Не натянутый, не фальшивый – искренний.
– Расскажите о нем как об управляющем.
– Ну… – тщательно подбираю слова. – Скажем так, при нем ферма не развалилась окончательно. Это уже достижение. Но и процветать особо не процветает. Григорий иванович больше любит командовать, чем реально работать. И за девушками бегать, конечно.
– За вами тоже бегает?
Вопрос прозвучал как-то… личностно. Поднимаю на него взгляд и вижу искренний интерес в его глазах.
– Пытается, – пожимаю плечами. – Но я не из тех, кто легко дается.
– И что он делает? Комплименты говорит?
– Ага. Называет меня «племенной буренкой, которой не хватает бычка». Романтично, правда?
Марат давится смехом.
– Серьезно?
– Абсолютно. А еще говорит, что я «как цветок в навозе сияю». Поэт, одним словом.
– И как вы на это реагируете?
Многозначительно поднимаю вилы.
– А как думаете?
– Понятно, – кивает он. – А почему ты не пожаловалась отцу?
– Захар Петрович был добрым, но… слабым. Гришка умел ему зубы заговаривать. Да и вообще, я привыкла сама за себя постоять.
Марат молчит, задумчиво глядя на меня. А я продолжаю работать, чувствуя на себе его взгляд. Странное ощущение – не неприятное, но… тревожное. Словно во мне просыпается что-то, что я давно и надежно похоронила.
– Скажите, – вдруг произносит он, – вы всегда были такой… колючей?
Я останавливаюсь и смотрю ему прямо в глаза.
– А вы всегда были таким любопытным?
– Просто интересно. Вы давно здесь работаете?
– Пять лет.
– И за все это время никого не было?
Вот это уже наглость. Ставлю вилы острием вниз и опираясь на них руками.
– А это ваше дело?
– Возможно, нет, – соглашается он. – Но я все равно спрашиваю.
– Так вот, это не ваше дело.
– Понятно, – тихо говорит Марат. – Простите.
– Допрос закончен? Сходите в бухгалтерию, они там более приветливые и не мешайте работать.
Отворачиваюсь, внутри все клокочет от его наглости и прожигающего взгляда. Марат долго и пристально смотрит на меня.
– Хорошо, на сегодня закончим.
Уходит, оставляя меня одну с колотящимся сердцем и мыслями, которые лучше бы не приходили мне в голову.
Кажется, будут проблемы.
Глава 4 Марат
Дом отца встретил запахом старины и воспоминаний. Скрипучий пол, обои с выцветшими цветочками, фотографии на комоде, все то же, что и двадцать лет назад. Даже занавески те же, только выгорели еще сильнее.
Бросаю сумку на кровать в своей бывшей детской комнате и оглядываюсь. Боже мой, да здесь ничего не изменилось. Тот же письменный стол, за которым я делал уроки, те же полки с книгами, даже плакат с футболистом до сих пор висит на стене. Как будто время остановилось в тот день, когда я уехал в город в поисках «лучшей жизни».
Желудок предательски урчит, напоминая, что я не ел со вчерашнего дня. Иду на кухню в надежде найти хоть что-нибудь съедобное. Открываю холодильник и… пусто. Совсем пусто. Только одинокая банка соленых огурцов стоит на полке, как последний солдат на поле боя.
Беру банку, рассматриваю этикетку. Красивым почерком написано: «Соленые огурчики. Нина».
Нина. Сразу вспоминается сегодняшняя встреча в коровнике. Эта девушка с непослушной косой, голубыми глазами и в том самом коротком халате, который…
Стоп. Не думай об этом, Марат. Совсем не думай.
Но мысли словно живут своей жизнью. Помню, как она стояла с вилами в руках, как поправляла халат, который действительно был коротковат. И эти ноги в резиновых сапогах… Кто бы мог подумать, что резиновые сапоги могут быть такими… сексуальными?
А еще я помню ее взгляд – скептический, насмешливый, совершенно равнодушный ко мне. Это задело меня сильнее, чем я готов был признать. Я привык к восхищенным взглядам, к заинтересованности. А она смотрела на меня, как на надоедливую муху.
Хорошо еще, что джинсы были мокрыми от того проклятого молока, которое на меня вылили в коровнике. Иначе… ну, в общем, было бы неловко. Очень неловко. Потому что при взгляде на аппетитный и пышные формы Нины, скованные узким халатиком, я реально возбудился.
А зачем я вообще туда пошел? К этой Нине? План был простой: осмотреть ферму, сделать фотографии, передать все своим людям для оценки и продажи. Зачем мне было лично знакомиться с работниками?
Но что-то тянуло меня туда. Может быть, любопытство. А может быть, Григорий, который так активно рассказывал о «золотых руках» Нины, что мне захотелось увидеть это чудо еще раз своими глазами.
Чудо… Да, она определенно чудо. Колючая, неприступная, но чудо.
Открываю банку с огурцами, достаю один и откусываю. Боже мой! Во рту взрывается такая концентрация соли, перца и укропа, что глаза слезятся.
Это не огурцы – это химическое оружие массового поражения! Как можно есть эту ядерную смесь?
Но голод, как говорится, не тетка. Продолжаю жевать, запивая водой из чайника. Интересно, все ли деревенские заготовки такие «термоядерные» или это особый талант Нины?
После «ужина» из огурцов я решаю изучить документы, которые дал мне управляющий. Раскладываю их на столе и пытаюсь разобраться в цифрах. Ферма убыточна, это очевидно. Старое оборудование, устаревшие технологии, низкая производительность. С деловой точки зрения решение очевидно – продать и забыть.
Но почему-то не могу заставить себя достать телефон и позвонить риелторам.
Вспоминаю, как провел остаток дня. После встречи с Ниной пришлось вернуться в бухгалтерию, где меня напоили чаем с пряниками, нет, вот оказывается не такой я и голодный был.
Боже, сто лет не ел таких пряников! Домашние, мягкие, с корицей и медом. Три тетки-бухгалтера смотрели на меня, как на диковинного зверя, и засыпали вопросами про городскую жизнь.
– А правда, что в Москве хлеб в два раза дороже? – спрашивала одна. – А машины там все иномарки? – интересовалась другая. – А девушки все в мини-юбках ходят? – выдавала третья, и остальные хихикали.
Я отвечал машинально, а сам думал о синих глазах и дерзком взгляде царицы телят и телочек.
Почему меня так потянуло с ней поговорить? У меня была Алина – красивая, умная, успешная. Идеальная партия для человека моего круга. И что? Стоило мне заговорить о деревне, как она скривилась, словно я предложил ей переехать в пещеру.
А Нина… Нина смотрела на меня, как на пустое место, и почему-то это интриговало больше, чем восторженные взгляды московских красавиц.
Ладно, хватит. Пора спать. Завтра решу, что делать дальше. Скорее всего, все-таки продам ферму. Это разумно. Это правильно. Это то, чего ждет от меня весь мой прежний мир.
Ложусь в детскую кровать, которая скрипит под моим весом и явно мне мала. За окном стоит такая тишина, какой в Москве не услышишь никогда. Только где-то вдали мычит корова, да сверчки поют свои песни.
Засыпаю и… снится мне коровник.
И Нина в том самом коротком халате. Только во сне все происходит как-то медленно, словно в замедленной съемке. Она поворачивается ко мне, улыбается загадочно, поправляет косу. Халат кажется еще короче, чем наяву, а взгляд – не холодный, а приглашающий.
Она начинает раздеваться, показывая обнаженные плечи и спину, а потом поворачивается и показывает грудь.
Просыпаюсь среди ночи с колотящимся сердцем и понимаю, что дела мои плохи. Очень плохи. Потому что думать о местной работнице в таком ключе – это верх непрофессионализма. И глупости заодно.
Снова пытаюсь заснуть, но не получается. В голове крутятся мысли о ферме, об отце, который всю жизнь вкладывал в нее душу, о Нине с ее вызывающим равнодушием.
К утру засыпаю, и мне снова снятся те же сны. Коровник, сено, девушка с длинной косой, которая смотрит на меня совсем не так, как днем и она совершенно обнаженная, на сене, в лучах яркого солнца. Просыпаюсь с головной болью и пониманием, что один день в деревне превратил мою размеренную жизнь в хаос.
Иду умываться и смотрю на себя в зеркало. Растрепанные волосы, щетина, мешки под глазами. Красавец, нечего сказать.