Кривляки

Кривляки. Кролик в шляпе

Где нет волшебства – там нет жизни. Миргали

Через месяц эти двое мальчишек полетят в космос без скафандров, а началось все – как всегда у них – с проделки.

– Что вы опять натворили? Город выглядит так, будто здесь война была!

Кирилл и Женя, запыхавшиеся, взъерошенные, только выдохнули:

– Потрясающе, да?

Ох. Три. Лучше бы они… два… пнули осиное гнездо… один. Big Bang! – и:

– Ой!

Маленький синий дом на окраине города аж подпрыгнул. Люди на улицах – многотысячная толпа в ночных пижамах, кто с лопатой в руках, кто с фонарем, – замерли и прислушались.

– Это из их дома бахнуло, – осмелился прошептать один из них и все, как по команде дрессировщика, повернулись в сторону, где жили Кривляки.

Синий дом, хоть и привык к постоянному и назойливому вниманию, но освещенный тысячами фонарями в ночной темноте, как рок-звезда прожекторами, съежился и натужно молчал, пытаясь скрыть ото всех происходящее в нем извержение вулкана.

– Ничего внутри у меня не взрывалось, а на предательски раскачивающиеся занавески не обращайте внимания! Сквозняки у нас, – всем своим видом говорил он. – Несмотря на своих жильцов, я все-таки порядочный дом.

И все же один звук – неожиданный для него самого – просочился в трещинку в старой раме окна и, долетев до людей, огорошил их. Горожане безмолвно переглянулись и пожали плечами: померещилось, ей-богу, померещилось. Да, всем сразу, ничего особенного. Все хорошо. Все хорошо. Все хорошо. Дышим, расслабляемся, считаем до тысячи. Только один из них не выдержал триллера и выкрикнул:

– Там кто-то всхлипнул!

Люди – невидимый дрессировщик щелкнул пальцами – рванули к неприступному забору Кривляк и, залезая друг на друга, облепили его в три слоя. Как раз вовремя: на их глазах дом, всегда шумный, многоголосый, живой, покосился и весь высох, будто в нем уже сто лет никто не жил. Горожане не сводили с него глаз, не шевелились и почти не дышали.

– Что за фокусы опять? – заворчали полудохлики, до слез в покрасневших глазах всматриваясь в окна, двери, щели дома.

Так они простояли до рассвета.

– Прочтем об этом в утренней прессе, спать хочется – говорили то тут, то там. – Пошли по домам, – уговаривали они то ли друг друга, то ли себя.

Никто не расходился. Дураков нет, уйти на самом интересном месте и утром, проклиная себя, слушать от других, какую феерию устроили Кривляки в этот раз, но когда после долгой ночи появилось солнце, они увидели, какую феерию устроили сами.

Нет-нет, это Кривляки, не они! Такое только им под силу, а не пятидесяти тысячам горожан. Несколько минут они смотрели вокруг себя, выпучив глаза и безмолвно открывая и закрывая рот.

За одну ночь весь город будто гигантские кроты перерыли – не было ни одного не тронутого миллиметра земли. Чего там земли – даже асфальт и брусчатку перегрызли и с десяток домов с места сдвинули.

– Так это Кривляки хныкали! Получили от мамы и разревелись, как маленькие девчонки, – радовались некоторые.

– Ух, в этот раз им они не отшутятся, – злились другие. – Вот появятся на улице – мы их по всему городу гонять будем! – они махали в воздухе кулаками, изображая, как нокаутируют мальчишек.

Но Кривляки не появились. Ни в тот день, ни на следующий. Очень скоро боевой дух горожан сменился на истеричную панику: что эти мальчишки задумали? Им слона в небо запустить – задачка на полчаса, что же они могут придумать за несколько дней?

Через три дня у многих нервно задергался глаз. Слухи, давно уже переставшие быть развлечением для скучающих домохозяек и превратившиеся в средство выживания, носились по всему городу, один невероятнее другого – и все в духе Кривляк. Улетели на Марс? Отправились в доисторические времена покататься на динозаврах? Или задумали стереть их город с Земли, карт и всех глобусов? Кто знает, что сейчас творится в их головах. И где они? Отсутствие Кривляк пугало больше их разрушительных фокусов и проделок.

На четвертый день горожане начали заикаться. К синему дому теперь мало кто приближался: его обходили за три улицы, будто он с фундамента до флюгера на крыше начинен динамитом. Только друзья Кривляк, расталкивая толпу журналистов – этих ничем не проймешь, лезут в пекло, будто у них тысяча жизней – прибегали к нему несколько раз в день, барабанили в дверь и, чертыхаясь, снова убегали искать мальчишек по всему городу и его окрестностям.

Кривляк нигде не было.

– Как корова языком с земли слизнула, – сказала бы их бабушка, но не могла: она еще ничего не знала о своих внуках-хулиганах и их исчезновении.

Хотя синий дом по-прежнему выглядел снаружи заброшенным, будто в нем не было ни людей, ни хотя бы приведений, внутри него жизнь еще теплилась. Эти четыре дня Маруся, маленькая сестренка Кривляк, бродила – до головокружения – по дому. Это же ее братья – они возьмут, да и появятся из воздуха прям перед ней. Расхохочутся, что так ее разыграли, обнимут и закружат по комнате, а она будет смеяться вместе с ними, верещать от радости и скажет, чтобы они больше никогда так не поступали с ней. Все станет как раньше. Не дождавшись их материализации из ничего, в полночь она падала в свою кроватку, которую смастерили для нее братья: покачивающуюся на невидимых волнах лодку, раскрашенную в желтый, красный и синий цвета, – чтобы проворочаться до утра.

Четвертой ночью она довертелась до того, что сама себя запеленала в тугой кокон и свалилась на пол за борт лодки. Не пискнув, Маруся выбралась из одеяла, сжала свои кулачки, и сама вся сжалась так, что покраснела до пяток. Она решилась. Все равно ей не уснуть, а бродить по дому в темноте, где нет ее братьев, было страшно. Маруся нашла в шкафу свои старые шерстяные носки, ставшие не по ноге маленькими, еле натянула их и на носочках, чтобы не шуметь, осторожно переступая скрипучие ступеньки, поднялась на второй этаж. Она часто шпионила за братьями – всегда безрезультатно – и знала характер каждой ступеньки наизусть. Вот это скрипит, а эта прогибается – не зная, можно потерять равновесие и скатиться с лестницы, обнаружив себя. Братья расставили ловушки на каждой – от всех этих психов, которые столько раз пытались пробраться в их комнату.

На втором этаже девочка, чтобы не выдать себя, затаила дыхание и попыталась снизить температуру тела до комнатной. Она подошла к единственной двери. Старая, иссохшая деревянная и еле держащаяся на петлях, она была надежнее, чем у сейфа в банке, и охраняла все секреты, припрятанные в комнате братьями.

Марусе не нужны были секреты. Звук их голосов, вздох, зевок, сошло бы и иканье – больше ей ничего не надо. Маленькая девочка приложила к двери сначала одно ухо, потом, поморщившись, второе, но и это не помогло: ни слова, ни звука. Словно за дверью была дыра, поглощавшая все звуки и не производившая никакого. Маруся до боли вжала ужо в дверь. Ничего. Она выдохнула весь воздух из своих маленьких легких и дернула ручку, та не поддалась. Постучалась – тишина. Девочка позвала братьев севшим от страха голосом. Они должны откликнуться – всегда откликались. Но не сегодня. Маруся содрогнулась всем телом и, не оглядываясь, словно убегая от чудовища с огромной черной пастью, пожирающего все хорошее в мире, скатилась с лестницы прямо в мамину спальню, запрыгнула в постель и прижалась к теплому и мягкому женскому телу. Вера обняла ее и прижала к себе покрепче. Она тоже не спала.

Через несколько часов дверь в комнате на втором этаже скрипнула и отворилась, двое мальчишек спустились вниз и мельком взглянули на себя в зеркало у входа. Вдохнули. Выдохнули. Раз, два, три… И толкнули дверь.

Глава 1.

Дверь в синем доме открылась, и по лестнице спустились два мальчика. В темно-серых костюмах, наконец-то, причесанные и – да-да! – в роговых очках с потускневшими стеклами они были похожи на умников больше, чем умники похожи на зануд. Любой, кто не знал их, увидел бы самых прилежных и самых скучных подростков на всем белом свете, но в городе не было таких, кто не знал Кривляк. Новорожденные, едва успев появиться на свет, старики, давно переставшие признавать своих близких, даже городской сумасшедший, считавший, что вместо голов у людей баклажаны, – все знали: хочешь веселья – не выпускай из виду этих раздолбаев, хочешь спокойствия – лети на другую планету.

– Хей-хей, посмотрите сюда!

Мальчики обернулись на стоголосый крик, но вместо человеческих лиц увидели наставленные на них стеклянные глаза фотокамер. Всю узенькую, кривую улицу, на которой стоял синий дом Кривляк, заполонили журналисты. Они вскочили со своих насиженных мест, как потревоженная стая птиц, и ринулись к мальчишкам.

Щелк-щелк-щелк – чуть не проморгали! Вырядились – еле узнаешь. Щелк-щелк – готово, фотографии для первых полос всех крупных газет в мире есть, можно расслабиться – за три секунды они славно заработали. Смотрятся забавно. Интересно, что они затеяли? Ай, да какая разница: об этом напишут репортеры, очередное шоу – чего еще ждать от Кривляк. Не стали бы эти наряжаться обычными школьниками, не задумай они самую грандиозную из всех своих проделок. Успевай только в кадр их ловить.

Мальчики потоптались, пожали плечами и отвернулись: им в школу пора, а тут эти щелкают зачем-то, – но вслед за фотокорреспондентами к братьям, словно из ниоткуда, подлетели репортеры. Зная, что с Кривляками нужно быть шустрыми, напористыми и всегда наготове, иначе останешься ни с чем, они тут же, перекрикивая друг друга, застрочили вопросами:

– Где вы были четыре дня? Что вы задумали?

– Кто-нибудь нашел книгу? Где она? Никто не сообщал о находке!

– Почему вы выглядите обычными школьниками – к чему такой маскарад?

Журналистов трясло. Они гонялись за Кривляками годами и сейчас впервые видели их так близко и задавали вопросы в лицо, а не вдогонку исчезающей тени: до этого дня едва мальчики видели репортеров, они каждый раз исчезали в никуда, оставляя тех с носом:

– Мы стесняемся разговаривать с журналистами. Мы же не звезды.

И вот, после тринадцати лет проделок, грохочущих на весь мир, они стоят перед ними – образцовые школьники, не иначе, такие вежливые, такие приличные. Такие скучные.

Мальчики разглядывали репортеров с тем же интересом, как те рассматривали их, и молчали. В крови журналистов бурлил адреналин, но в их фантазиях и мечтах о Кривляках, превратившихся в идею фикс, мальчишки вели себя иначе. Эти двое только топтались на месте и непонимающе глядели на всех. У кого-то мелькнуло сомнение: может, это все-таки не они? Кривляки не такие, никогда такими не были и не могут стать, даже вывернись они наизнанку. Эти прилизанные прически, очки, блестящие не по погоде ботинки – настоящих Кривляк стошнило бы от одного только вида самих себя в строгих костюмах, а озадаченные из-за шумихи вокруг себя взгляды не отрепетируешь и не сыграешь. Подозрение, что их опять разыгрывают, как это было уже сотни раз, когда им подсовывали фальшивые слухи – и они неслись толпой в обратном направлении от того места, где через мгновение и происходила настоящая феерия. Сколько можно вестись на розыгрыши Кривляк? Обрядили похожих мальчишек и подсунули им, чтобы самим незаметно сбежать от камер и вопросов.

Почувствовав себя дураками, журналисты расступились, и мальчики прошли мимо них. Теперь Кривляк увидели горожане, по своей воле, но против своего желания оказавшиеся в это раннее утро на улице: работа звала. Они притормозили и присмотрелись к школьникам, которые растормошили дремавших репортеров, и с большим трудом и еще большим недоверием узнали в этих правильных юношах Женю и Кирилла Гайсаровы. Многие, разинув рты, остолбенело замирали на месте. Скелет тираннозавра, бодро вышагивающий по пешеходным тротуарам города, не поразил бы их так же сильно, тем более, братья уже это устраивали. Отовсюду послышался надрывный шепот: "Женя и Кирилл! Это они! Гайсаровы!» Люди тянули шеи и пучили глаза, пытаясь разглядеть мальчишек, но глядя на скованную, немного неуклюжую походку, на их бледные невыразительные лица, никто не узнавал в них известных во всем мире фокусников-хулиганов, которые всегда уже одним своим видом подожженных петард провозглашали о неминуемых проделках – никто не удивился, если бы братья шли на ходулях или ехали на печке, но сегодня весь их внешний вид навевал уныние.

Нет, это не они. Невозможно так измениться всего за четыре дня. Сначала проделка – перекопанный город, потом их исчезновение и небывалая звенящая тишина четыре дня, и теперь – вот это. Что происходит, товарищи? Запустите к небо парочку слонов и бегемотов, чтобы мы успокоились.

Все придирчиво вглядывались в лица мальчишек, в их жесты, мимику, в каждое их движение, пытаясь найти хоть что-то от тех хулиганов, и бормотали: "Это не они" – но и журналисты, и прохожие потянулись за ними, словно зачарованные крысы за дудочником. Если они подстава, а настоящие Кривляки готовят в эту минуту где-то очередное шоу, эти два неуклюжих подростка – единственная ниточка к ним.

Не отводя взгляда от Жени и Кирилла, многие в толпе стали переговариваться, гадая, что же эти двое – или те – задумали. Братья по-прежнему озадаченно оглядывались на людей, следующих за ними, и молча встречали все вопросы, вежливо и кисло улыбаясь в ответ. Пай-мальчики, да только, но кого это обманет?

Чем ближе становилась школа, тем невероятнее делались догадки. За эти четыре дня Кривляки соорудили роботов-себя, чтобы самим в школу не ходить. Или нет, они достали не только горожан и всю планету Земля в целом, но и инопланетян: те похитили их и отправили в далекую галактику на непригодную к жизни планету, а вместо них подсунули своих – инопланетянских существ – чтобы мама мальчишек не подняла вселенский визг. А может, это всего лишь голограмма? Фиг знает, что такое голограмма, но вдруг они – это она? Или же…

Вдали появилось серое, невзрачное здание, обнесенное кругом бетонным забором, куда и шли Гайсаровы, а за ними – уже больше сотни людей, почти половина из которых – корреспонденты всех крупных СМИ мира.

Сиваева, учительница истории, смотрела в окно учительской: холодное солнце в бездушном синем небе. Крикливые птицы-попрошайки. Уроков в классе Гайсаровых у нее сегодня не было – скучный предстоит день. Сбежать что ли из кабинета по водосточной трубе? Соврать потом, что инопланетяне похитили… нет – Кривляки! В школьные ворота зашел – чтобы срезать путь через школу – раздраженный утром дядька. Еще один и запыхавшаяся тетенька. Сбежать из кабинета и из города. В пятнадцать лет она хотела прыгнуть в отцовский автомобиль и укатить за десять тысяч километров отсюда. Наверное, все в пятнадцать лет хотят смыться из своей унылой жизни в большую настоящую, там за пределами затхлого мирка и своей ограниченности. Не сбежала – уехала учиться. Вернулась. Смирилась. Потом появились эти смешные и неугомонные карапузы – и двадцатипятилетняя, уставшая от себя и от мира, учительница не заметила, как ей стало весело. Внутри, за запретами, за криками матери, за придирками, недовольством и «хорошие девочки так себя не ведут», она была таким же смешным и неугомонным карапузом, она была Кривлякой.

Из-за дальнего дома появилась толпа людей, учительница скользила по ней взглядом, пока не поняла, что это. Она приободрилась.

– О-ой, чую, грядет веселье. У кого сейчас урок в классе Гайсаровых?

Ткачев, учитель химии, еле слышно пискнул.

– Ясно.

Ткачев пискнул пронзительнее. Прошло почти восемь лет, как в школе появились Женя и Кирилл – семь изматывающих лет он жил в ожидании, когда у мальчиков начнется химия и уже год обучал их – и этот год был за десять. Он выглядел много старше своего возраста, худой, как скелет, бледный, рано поседевший, нервный – иногда он пугал детей одним своим видом.

– Что там? – спросил учитель биологии Сиваеву.

– Как это всегда бывает со Гайсаровыми: лучше увидеть своими глазами, чем слушать чужое косноязычие.

Учителя поспешили к окну. Вдалеке они увидели огромную толпу, надвигающуюся, как рой пчел, прямо на школу. Егоров, учитель биологии, прищурился, вглядываясь в нее.

– Что-то не вижу я наших милых хулиганов.

– О, они там, ручаюсь, – хохотнула учительница английского языка.

– Прям нашествие татаро-монголов. Устрашающе, – учительница истории достала из кармана телефон. – Надо сфотографировать – потом детям буду показывать на уроке про иго.

Ткачев пискнул снова.

– Ничего плохого не случится, – неуверенно сказала ему Сиваева. – Что вы сейчас проходите?

– Сегодня у меня в этом классе… – Ткачев осекся, его левый глаз задергался.

Директор школы в один прыжок оказался рядом с учителем и стал трясти его:

– Что?! Говорите! Что?!

Ткачев с трудом сглотнул и простонал:

– Лабораторная. С реактивами.

Это окончательно добило его, и он, обессилев, рухнул на стул.

– Начните новую тему, – посоветовала Сиваева.

– Да, начните новую тему, какую-нибудь безобидную, про то, почему неоновые палочки светятся, как дрожжи поднимают тесто… Да все, что угодно, хоть сказку про Золушку расскажите, – закивал директор.

– Дрожжи не трогать – мое! – крикнул учитель биологии. Директор только отмахнулся: учителя, требующие внимания, как малые дети, и психованные школьники с их надоевшими вечно ранимыми душами – как жаль, что в школе нельзя обойтись без них.

– Я не думаю, что вообще имею право обучать их химии, – еле слышно проговорил Ткачев, вторгнувшись в излюбленные мысли директора о мешающих создать величайшую школу всех времен учителях и учениках.

– Что?! Это ваша обязанность, а не право! Так что как не думали, так и не думайте – обучайте! – возмутился директор.

– Но я не хочу брать на себя ответственность перед школой… перед человечеством… перед планетой… Может, своими уроками я лишаю человечество шанса выжить?

Сиваева ободряюще похлопала его по плечу.

– Все, что этим мальчишкам нужно, они и без нас узнают, единственное, чем мы можем утешиться, что они не натворят ничего ужасного, пока сидят на уроках.

– То есть, они не взорвут школу, пока находятся в ней? – огрызнулся Юматов, учитель физкультуры в черной шапочке, натянутой до бровей.

Его крик повис в затихшей учительской. Ученикам они никогда не признаются, но все взрослые знают: даже учитель не может ответить на все вопросы.

Егоров нарушил тишину:

– Вообще, мне все чаще и чаще кажется, что половине учеников, не стоит говорить того, чему мы учим. После того, во что превратилась наша школа. Из-з Гайсаровых хулиганы со всего города пытаются сюда без мыла пролезть, а родители прилежных учеников переводят своих детей в другие – любые! – школы. Где та милая девочка, Саша Жукова? Школы же больше не принимают наших детей.

– Родители перевели ее в соседний город, в школу-интернат для трудных детей, – безучастно проинформировал директор.

Егоров кивнул.

– На той неделе один ученик спросил: какой длины должно быть лезвие ножа и куда лучше тыкнуть, чтобы человек умирал долго и мучительно. А потом они меня же на суде и обвинят, мол, научил.

Директор вздрогнул.

– Женя или Кирилл?! Кто это спросил? Кто?!

– Успокойтесь, это не Гайсаровы. Зачем им ножи – они и без них справятся.

Директор, не выдержав напряжения, стал ходить кругами по учительской. Учителя вжались в свои стулья и с опаской следили за ним: лишь бы не перегорел, лишь бы не спекся.

Нынешний директор был одиннадцатым за восемь лет, что братья провели в школе. Он, как и его предшественники, пытался поставить их на правильный, одобренный Министерством образования, путь юношества, но, как и остальные, потерпел полнейшее поражение. Все педагогические приемы и средства усмирения хулиганов оказались бессильны. Как-то он наказал их, отправив отрабатывать очередную провинность в столовую, а результат? На обед все школьники получили пиццу и пирожные с шипучкой. Как это произошло, если кухне выдали картошку, мясо и заварку, так и осталось загадкой, которую не смогли объяснить даже повара. Особенно выводило директора из себя то, что братья шли на наказание, как на праздник, но как заставить их не радоваться, он не знал. Поняв, что вреда от наказаний много, а пользы никакой, он оставил эти попытки. Собственное бессилие мучило его.

Выхода не было. Эта мысль поразила его. Он остановился посреди комнаты, его взгляд прояснился – он оглядел всех и спокойным, умиротворенным голосом произнес:

– Я больше не могу. Все кончено.

Теперь засуетились учителя.

– Что вы! Вы отлично справляетесь!

– Вы не можете уйти. Здесь опять такая чехарда начнется! Директором назначат одного из нас, – передернулись даже те учителя, которые любили Гайсаровых как своих детей.

– Мы все с ума посходим. Сколько можно!

Егоров подошел к директору, резко встряхнул за плечи и усадил на ближайший стул.

– Сядьте, успокойтесь. Регина, – обратился он к Сиваевой, – заварите ромашковый чай. – И снова повернулся к директору. – Возьмите себя в руки. Вы не можете уйти. Никто на ваше место не пойдет – управлению придется назначить кого попало. Школа просто развалится. Здесь же дети!

Директор беззаботно улыбнулся.

– Я и есть кто попало.

– Вы со странностями, да, – признался Егоров. – Но вы продержались больше всех. Вы молодец.

Директор снова сник.

– Куда мы без вас? Эта школа на плаву только благодаря вам, – продолжил Егоров, видя, что тот начал сдаваться. – Не время киснуть. Мне вот в кабинет нужен новый скелет: у моего красавчика уже весь череп в трещинах и ребра узелком завязались. У учеников складывается ложное представление о своем строении, – отшутился он, пытаясь взбодрить директора.

– Правильное у них будет представление – у них всех череп в трещинку.

Учителя переглянулись: ругает – значит, приходит в себя.

– Хорошо, я разрешаю выпотрошить Женю и Кирилла, – произнеся их имена, у него снова помутился взгляд. – Берите их скелеты.

Учителя слабо улыбнулись, предпочтя счесть это за шутку.

– Вот видите! У вас всегда есть какое-нибудь решение. Хотя вряд ли их скелеты подойдут – наверняка они у них из радия или с крыльями. А может, его вообще нет, – ответил Егоров. – И это все равно не решит вашу проблему с ними.

Директор встрепенулся

– Мою проблему? – возмутился он. – Мою? Будто только у меня с ними проблемы!

– Мне они нравятся, – еле слышно заметил Егоров.

Директор как маленький ребенок затопал ногами, все его лицо сморщилось, словно он сейчас разрыдается.

– Возьмите мой, – бесцветным голосом сказал Егорову Ткачев.

– Что?

– Возьмите мой скелет. Я и мой скелет выглядим примерно одинаково, – еле слышно сказал Ткачев. – Я могу раздеться и стоять в уголке вашего кабинета.

Это окончательно привело директора в чувство.

– Что за чушь вы несете?! – закричал он. – Я заявление не успел написать, а вы уже черти-что творите.

Директор выпрямился, отдышался и глянул в окно. Толпа уже приближалась к школьным воротам. Он выстоит – он уже три года директор, может, он каждый день проигрывает Кривлякам, но то, что школа еще жива – это его победа.

Химик в это время дрожащими руками достал из портфеля список необходимых химических веществ для лабораторной, глянул в него и снова пискнул.

– Прекратите пищать, как мышь. Меня это раздражает, – огрызнулся директор.

– У меня живот болит, можно я домой пойду? – Химик по рассеянности схватился за грудь.

Учительница английского прыснула:

– У меня ученики лучше притворяются.

– Никуда вы из школы не выйдите, пока учебный день не закончится, – отчеканил директор. – У вас только одна дорога: в класс.

Ни слова больше не говоря, он вышел из учительской и через минуту появился снова, везя перед собой большой – в пол своего роста – красный чемодан на колесиках. Порывшись в нем, он достал нужный пузырек.

– Живот, говорите?

– И голова. И сердце, – убитым голосом сказал Ткачев. – Что-то сильно бьется. Как в последний раз.

– У меня здесь есть лекарства от всего. От всех существующих и несуществующих болезней. Экспериментальные. Засекреченные. Завел эту аптечку в первую же неделю, когда меня перебросили из лицея в эту школу, – директор болезненно поморщился.

Юматов оживился:

– А от красных волос у вас там есть что-нибудь?

– Волосы все еще не отросли? – удивилась Савельева.

– Отрасли, – Юматов стянул с головы шапку. – Красными!

– А мне даже нравится – живенько так.

– Может, мне еще "спасибо" Гайсаровым сказать? – Юматов засопел от возмущения.

– Я думаю, они ждут извинения за то, что вы запустили в них классным журналом и обозвали ослами, только и всего.

– Я учитель! Я не должен перед ними извиняться. Тем более, что я прав: они спорили со мной на уроке.

Неожиданно директор взорвался:

– Хватит! Гайсаровы – то, Гайсаровы – се! Мы только о них и говорим! Вы! – Он ткнул в Ткачева пальцем, от чего тот пошатнулся. – Если понадобится, я потащу вас на себе, я за шкирку приволочу вас в класс, но вы проведете этот урок, даже если он станет для вас последним, – Ткачев открыл рот. – И не вздумайте пискнуть! Я больше не позволю этому хулиганью управлять школой и запугивать учителей.

Сейчас, раскрасневшийся, с бешенными глазами и спутавшимися волосами, он был похож на безумца больше, чем обычно.

– Еще не известно, кто пугает больше, – косясь на директора, прошептала, так, чтобы он не услышал, учительница физики.

Скорее всего, в этот момент все думали об одном: позволит директор Курковым что-то или не позволит – что это изменит?

– А теперь всем нам надо поработать, – ледяным тоном поставил точку в разговоре директор.

Он зашел в свой кабинет, подождал, пока все учителя разойдутся по классам, и запер дверь на ключ. В выдвижном ящике своего стола директор взял два листа бумаги, написал на одном "Заявление об увольнении", на втором "В моей смерти прошу винить Евгения и Кирилла Гайсаровых", поставил дату: 13 апреля 2019 года, – разложил на столе перед собой и вперился в них, как на спасательные шлюпки в океане.

Кривляки поднялись на крыльцо, махнули всем рукой – толпа разочарованно ахнула – и впервые за восемь лет зашли в школу через входную дверь. Мгновение, чтобы выдохнуть после первого испытания, – и их тут же оглушил, разносящийся во всех сторон, пронзительный визг, будто при их появлении в школе сработала сигнализация. Сигнализация оказалась живой, и мальчишки содрогнулись всем телом: на них из всех школьных коридоров надвигалась, кишащая учениками, волна.

– Косяк тунцов.

Все, что они успели сделать – оцепенеть, когда волна захлестнула и поглотила их. Кривляки исчезли. Их друзья, которые не спали уже четыре ночи, рыская по всему городу, со звериным рыком раскидали всех и, наконец увидев Женю и Кирилла, сомкнулись вокруг них в тугой и неразделимый клубок.

– Вы где были? Что за ерунда? Мы из каждого атома в городе душу вытрясли – не было вас нигде! Где вы были? Где? – они кричали им в уши, чтобы перекрыть шум.

– Дома, – Кирилл поправил очки. – Уроки делали.

Подростки дружно расхохотались и чуть ослабили натиск.

– Ой, ну вы даете, – прокричал Костя, худенький, смуглый мальчик, и заговорщицки добавил: – А книгу так и не нашел никто – вы куда ее спрятали?

Все, не дыша, снова прижались к братьям.

– Мы ничего не прятали, все учебники у нас здесь, в портфеле, – Женя попытался открыть его и показать все, что у него было в его скучном школьном портфеле. – Вам какой нужен?

Друзья переглянулись: если притворяются и не рассказывают – значит, так надо, Кривляки их еще ни разу не разочаровывали, и сдались.

– Но вы же нам потом расскажете? – Юля толкнула локтем Кирилла. – А чего вы так вырядились? Как клоуны, ей-богу.

– Нам мама так сказала одеться.

Мама? Друзья уставились на них, не произнося ни звука. Прозвенел звонок на первый урок, и все слова, которые созрели у них, остались несказанными.

Услышав звонок, учитель химии вздрогнул. Все, его ад начался и продлится еще сорок пять минут.

Ткачев – Павел Дмитриевич – постоял несколько секунд перед дверью в кабинет, весь съежился, сгорбился, и, наконец, дрожащей рукой открыл ее. Он пугливо оглядел класс, стараясь не смотреть в глаза Гайсаровых. Стыд какой: учитель, трепещущий перед своими учениками. Павел Дмитриевич чуть приосанился, но тут, приветствуя его, седьмой А с шумом отодвигаемых стульев встал: непроизвольная конвульсия сотрясла все его тело и он, еле придя в себя, не видя ничего пере собой, юркнул в лаборантскую.

Павел Дмитриевич отдышался, взял коробку со склянками, реактивы, чуть не уронив их из своих ослабевших рук. Снова постоял несколько минут, сгорбился еще сильнее и вышел в кабинет. Ученики по-прежнему приветственно стояли и смотрели на него, ожидая, когда им разрешат сесть.

– С-садитесь. У нас сегодня… – на этих словах склянки в коробке, которую он держал, забренчали. – Новая тема. Откройте учебники, следующая глава. Читайте!

После этих слов он развернулся, зашел в лаборантскую, открыл сейф, положил в него все реактивы, запер, проверил, хорошо ли запер, перепроверил, вытер занавеской вспотевший лоб и снова вышел в класс, оставив дверь в лаборантскую открытой, чтобы обеспечить себе путь к отступлению.

Весь урок он простоял как можно ближе к доске и как можно дальше от братьев, рассказывая еле слышным голосом все, что знал об электролитической диссоциации, лишь бы потянуть время до звонка.

Братья, не отрываясь, слушали его, но стоило им только шевельнуться, учитель начинал заикаться и дрожать. Когда Кирилл потянулся за ручкой, чтобы записать формулу, тот вздрогнул, когда Женя уронил ластик на пол, осекся на полуслове, когда почесал нос, отпрыгнул к доске. Ученики стали гадать, что случиться, если один из братьев чихнет, но так и не узнали: прозвенел звонок с урока.

Учитель вздохнул, не сумев скрыть своего облегчения. Ученики выжидающе смотрели на него, но он, растерявшись от нахлынувшей на него эйфории, встал, зашел в лаборантскую и выпалив оттуда: "Все свободны, можете идти" – захлопнул дверь. Дважды щелкнул дверной замок. Ученики переглянулись, кто-то пожал плечами, кто-то усмехнулся, и, обрадованные тем, что остались без домашнего задания, гурьбой двинулись в коридор.

В лаборантской Павел Дмитриевич, опечаленный своей очевидной беспричинной трусостью и смешным поведением, слушал, как в классе затихают голоса и шаги учеников.

Лучше было бы уйти из школы навсегда, чем прятаться в здесь, как жалкий трус, подумал он. Можно продавать спортивное питание для качков, делать мангалы в виде подводной лодки, заняться скупкой старых швейных машин – в мире столько возможностей. Он может стать кем угодно. Барабанщиком, фальшивомонетчиком, дегустатором. У него будет удивительная, захватывающая жизнь. Фантастика!

Павел Дмитриевич вздохнул. Он так любит химию, любит рассказывать о ее чудесах детям, любит придумывать эксперименты, больше похожие на фокусы волшебника, чтобы удивлять и завораживать ими своих учеников. В химии и в школе – вся его жизнь. Куда он пойдет?

Через пару минут, когда в классе стало совсем тихо, в дверь лаборантской постучали. Учитель снова вздрогнул.

– Так и привыкнуть не долго.

Он подошел к двери и прислушался. Ни звука.

– Кто там? – прошептал он.

– Это мы, Женя и Кирилл Гайсаровы.

Учитель отскочил от двери. В этот момент своя трусость уже не казалась ему беспричинной, а поведение смешным.

Братья постучали снова. Женя приложил ухо к замочной скважине и уловил еле слышные, словно кто-то шел на цыпочках, удаляющиеся шаги, затем скрип открывающегося окна.

– Павел Дмитриевич, вы нас слышите?

– Что вам надо? – раздался голос из глубины комнаты.

Братья замялись.

– Почему вы?.. Мы ведь никогда и ничего вам не сделали. Вы всегда были вне зоны риска.

– Мы бы хотели извиниться, но за что?

Учитель замер, уставившись на закрытую дверь.

– Мы не хотели вас пугать.

– Вы наш самый любимый учитель.

– И уроки ваши самые интересные. Вы настоящий волшебник.

Павел Дмитриевич рухнул на стул у окна и уставился в одну точку, не в состоянии произнести ни слова.

– Откройте дверь, мы только хотели поговорить с вами, – попросил Женя.

Учитель просидел без движения пять долгих минут. Шумно выдохнув, он подошел к двери и, едва приоткрыв ее, выглянул в крошечную щель.

На алгебре, обществознании и биологии Женя и Кирилл слушали учителей, записывали за ними, отвечали, когда называли их фамилии, и молчали, когда не спрашивали. Может, и правда, исправились? Или они решили отыграть роль до конца и устроить шоу на последнем уроке, когда все расслабятся? Учителя и ученики были в боевой готовности: освободили память в своих телефонах, – и ждали последний урок Кривляк.

Когда Женя и Кирилл зашли в кабинет русского языка и литературы, у доски стояла учительница истории Екатерина Витальевна. Увидев братьев, она хлопнула в ладоши:

– Как раз вас мы и ждем. Я поменялась с учительницей литературы классами. Она меня за это обняла и в губы поцеловала. Та еще награда, конечно, но еще она пообещала подарить мне духи и отдать свои билеты в театр. Так что отжигайте, выпустите себя на свободу, я вас не боюсь – я на вас сегодня хорошо заработала.

Братья беззвучно вздохнули и сели на свои места.

– Так, на чем мы остановились? Александр третий и годы его правления. Хм, может, ну его – Александра Третьего? Вспомним Петра Первого. Как он изменил летоисчисление, алфавит и жизнь людей в Российской империи вообще. Да?

Ученики закивали головой – Петр Первый и Александр Третий были для них на одно лицо.

– Отлично, а теперь – Женя и Кирилл? Пусть будет Женя – расскажет в лицах, а может, и покажет, что бы он сделал на месте Петра Первого – какое летоисчисление бы принял, как одел людей и какой алфавит придумал. К доске!

Мальчик поднялся со своего места и посмотрел на учительницу, хлопая глазами за тусклыми линзами своих очков.

– Но я не Петр Первый. Я никогда не был в России восемнадцатого века и понятия не имею, что вы хотите от меня. Я могу рассказать, что сам Петр Первый сделал.

– Что ж, попробуй, – удивилась учительница.

Следующие пятнадцать минут Женя рассказывал всему классу, без запинки отчеканивая даты и исторические имена, о реформах Петра Первого. О создании Сената, коллегий и регулярной армии, об учреждении Синода и Российской Академии наук, об обязательной службе для дворян, о делении страны на губернии и провинции, о новой столице Российской империи Санкт-Петербурге.

– Скучно, очень скучно, Женя. Ответ на отлично. Поведение – два. Не видать мне билетов в театр. Ладно, дома телевизор посмотрю, может, там вас покажут.

Прозвенел последний звонок. Теперь, в тон новым Гайсаровым, вздохнула учительница.

– Все свободны – бегите домой.

В кабинете директора лежало его распростертое тело. Когда зазвенел последний – долгожданный – звонок, оно не шелохнулось: рано. Каждой клеткой улавливая вибрации со всей школы, как паук слушает свои паутины из укромного укрытия, директор затаился в своем кресле. Его кресло. Излюбленный объект бесконечных проделок Кривляк. В последний раз они превратили его в электрический стул. Это было лучше общественного унитаза из туалета на автовокзале, который они приволокли в первое же сентября – в священный праздник, охальники! – но хуже того, когда они превратили его в саррацению, плотоядный цветок, который чуть не проглотил и не переварил директора.

Топот разбегающихся учеников – и учителей – затих. Вроде пронесло. Директор взял оба своих утренних листа – вся его работа за день, выдвинул нижний ящик своего стола, где лежали две высокие стопки по 389 листов в каждой: одна озаглавленная "Заявление об увольнении", во второй "В моей смерти прошу никого не винить…", привычно разложил в них новые и закрыл его.

Улица перед школой гудела: полгорода – все, кого отпустили с работы, из больниц и дома престарелых – собрались, чтобы первыми увидеть пай-Женю и пай-Кирилла.

– Посторонним вход запрещен, посторонним вход запрещен, посторонним вход запрещен, – как заведенный хрипел севшим голосом охранник. Он стоял в дверях, широко расставив руки и ноги и пытаясь собой преградить вход в школу. – Выбирайтесь по пожарной лестнице. Я вас прикрою, ребята, – кинул он через плечо Жене и Кириллу.

Мальчики снова похлопали глазами и вышли через запасной выход. Их друзья, девять мальчишек и девчонок, окружили их защитным кольцом.

– Чем сегодня займемся? – спросила Юля и подмигнула им.

– Мы хотим пойти на площадь – помочь с восстановлением детских площадок.

– Нет, серьезно, что делать будем?

– Восстанавливать детские площадки, я это не вслух что ли сказал?

– Ребят, с каких пор вы стали такими скрытными?

Кирилл повернулся к брату:

– Женя, я его не понимаю.

– Да, в городе сегодня что-то произошло – все такие странные, – отозвался Женя, и они пошли к центру города.

На площади они издали увидели Андреева, молодого капитана полиции. Самого спокойного и невозмутимого человека во всем городе, единственного на службе, кого не трясло при произнесении фамилии Гайсаровы. Его бросали на все дела, хоть как-то связанные с братьями, и работы у него было – до пенсии не разгребешь.

Слухи о поведении братьев уже утром долетели до него. Андреев знал, что с Кривляками творится что-то странное, он бы даже сказал неладное, если бы речь шла не о хулиганах, ставших вдруг образцовыми юношами.

– Отдохните, ребята, мы еще с этим не разобрались, – сказал им капитан, когда Гайсаровы подошли к нему, и огляделся. – Ну, вы, блин, даете. Представляете, сколько у меня теперь работы? Мне проще в отставку подать.

– Кто же тогда будет защищать наш город от бандитов и преступников?

– Вы серьезно? – Андреев с иронией посмотрел на братьев. – Этот город нужно защищать только от вас. Все преступники сбежали отсюда, здесь же из-за вас на каждого жителя теперь по три полицейских.

– Но это же хорошо? Для города.

– Для этого – да. Хотя, после субботнего и не знаю, что для него хорошо: преступники или вы.

Братья в унисон вздохнули. Андреев оглядел их и спросил:

– И чего вы теперь кривляетесь, прикидываясь пай-мальчиками?

– Мы не кривляемся. Почему вы злитесь на нас?

– Вы разрушили весь город! – впервые вспыхнул капитан.

– Мы лопату даже в руках не держали.

– Конечно. Зачем вам напрягаться? У вас тут весь город в подтанцовках.

Капитан выдохнул: раз, два, три, восемь, девятнадцать.

– Поглядите на мэра, – кивнул он на здание администрации города на другой стороне площади. В одном из окон остроглазые могли разглядеть приземистую фигуру мэра, нервно кружившую по своему кабинету и размахивающую руками, словно споря с кем-то.

– Когда ему сообщили, он не поверил. Даже когда сам вышел на улицу и увидел своими глазами. Три дня отказывался что-то делать и давать указания по восстановлению города, бормотал что-то себе под нос, всех пугая, а сегодня – пошел слух – решил подать в отставку, но и трех минут не прошло, как появился другой слух, что ему позвонили. Сам президент. Уговаривал остаться. Секретарша мэра подслушала, – капитан еще раз взглянул на мэра. – Оно и понятно: кто на его место пойдет? Прошлый мэр поступил умнее, никаких тебе заявлений, просто взял и сел на первый попавшийся поезд, когда вы по улицам лимонадные реки пустили. До сих пор от него ни слуху ни духу, даже родным не пишет, хотя говорил мне кто-то, что его видели на полярной станции, вроде он там помощником повара работает. А этот, – он кивнул в сторону администрации, – сегодня весь растрепанный, не знает, что делать: страдать из-за того, что весь его город перерыт, или радоваться тому, что в эти выходные в город навалилось столько туристов, сколько не было и в Париже.

– Как его жалко, – покачали головами братья.

Капитан попытался просверлить их глазами.

– Что?

– Такая работа тяжелая – несчастный человек.

– Не знаю, что вы задумали, – Андрей посмотрел на костюмы и очки братьев, – но попридержите это пару дней, пусть мэр хоть немного в себя придет. Не хватало еще, чтобы в придачу к вам, у нас был псих, управляющий целым городом.

– Мы ничего не задумали! – вяло возмутились братья.

Андрей только махнул на них рукой.

– Конечно-конечно, бабушке своей это расскажите.

– У нас нет бабушки.

Капитан с силой воткнул свою лопату в землю.

– Да знаю я, все о вас знаю. Три тысячи пятьсот восемнадцать томов по всем вашим проделкам в кабинете у меня лежат – мне уже сидеть негде. Не знаю только, как вас приструнить.

– Не надо нас приструнять – мы сами себя приструнили, – успокоил его Женя. – С чего вы вообще решили, что это мы натворили?

– Хотите сказать, что не вы пустили слух о спрятанной книге?

– Нет.

– И не из-за вас неделю назад мэр квакал на своем ежегодном выступлении перед горожанами?

– Не из-за нас.

– А месяц назад кита над городам в облаках плавать не вы запустили?

– Не мы.

– И все деньги в фантики тоже не вы превратили? – вспыхнул капитан. – Четыре года я это треклятое расследование веду.

– Нет, конечно! Вы же полицейский, разве можно вот так, без каких-либо доказательств людей обвинять?

Доказательств, что это были они, и правда, никогда не было, да и сами братья не говорили, что это их фокусы. Все в мире знали, что Женя и Кирилл устраивают беспорядки и все. А с чего? Свидетелей не было и подтвердить никто не мог. С другой стороны, а кто еще, если не они? Но это ведь не доказывает их причастности к фокусам. Как говорится, к делу не пришьешь. На самом деле, разве два тринадцатилетних мальца могут взять и превратить все деньги в городе в фантики?

Капитан огляделся вокруг, посмотрел на перерытые дороги, тротуары, клумбы и газоны.

– Раз это не вы, раз вы такие из себя хорошие, вон вам лопаты в руки, – капитан махнул в сторону самосвала, груженого лопатами и граблями. – Сколько успеете до вечера ям закопать, настолько и молодцы.

Братья развернулись и уже подошли к грузовику, когда их окликнул капитан:

– Сожгите ее, мне в городе больше фокусники не нужны. Сожгите книгу!

Женя и Кирилл пожали плечами и взяли по лопате. К вечеру у них ломило все тело.

– Как люди смогли перекопать весь город за одну только ночь? – спросил Женя Кирилла.

– Не знаю, меня больше интересует, где они сейчас, когда нужно город восстанавливать, – отозвался брат, и, кинув лопаты обратно в грузовик, мальчики пошли домой.

Всю дорогу они молчали, разглядывая перевернутые клумбы и выдернутые с корнем кусты. Горожане, видно, сошли с ума: цветы-то зачем выдергивать? Не спится ночью – приседай дома и на турнике подтягивайся, нечего лопатой на улице махать. Братья уже подходили домой, когда из густого уцелевшего куста на них кто-то прыгнул. Ребята отскочили.

– Изгадили весь город, теперь прохлаждаетесь, радуетесь, разглядывая, что натворили! – наорал на них дерганный худой мужичок с изможденным лицом и огромными сине-фиолетовыми кругами под глазами.

Это был их бывший учитель по физкультуре, который, доведенный Кривляками, сбежал из школы и теперь, безработный, целыми днями думал только о том, как подловить их на «преступлении» – очередной проделке.

Братья одновременно открыли рот, чтобы поспорить, но он начал махать перед ними кулаками и шипеть:

– Все эти дураки, – бывший учитель махнул куда-то в сторону города, – думают, что вы такие раздолбаи, но раздолбаи уже давно попались бы. Нет, я так не думаю.

– Весь день – сомнительные комплименты, – вставил Кирилл.

– Я не такой дурак, как они, я знаю, все знаю, вы всегда такими были, вас не исправишь, с самого малолетства. Я знаю, это вы тогда ограбили детсад "Ромашка" – вытащили все игрушки.

– Дяденька, когда ограбили тот детсад, нам было по четыре года.

– Да-да, вы уникумы, я не спорю, вы уникумы – исчадие ада с младых ногтей. Гордитесь собой, да? Гордитесь? – И сощурив свои покрасневшие глаза, спросил: – А вот почему тогда ваша мама накупила потом этому саду новых игрушек?

Кривляки сделали шаг назад, чтобы он не забрызгал их своей яростной слюной.

– Потому что она хорошая, – ответил Женя. – Вы, спорим, ни разу ни одному ребенку игрушку не купили.

Бывший учитель затрясся.

– У хорошей матери такие подонки не вырастут. Отца вам не хватает, чтоб ремнем лупил. Если б я был вашим отцом, я бы вас вдоль и поперек исполосовал. Если б я был вашим отцом…

– Если бы вы были нашим отцом, у нас была бы психологическая травма. Сейчас с этим строго – травмировать детскую психику запрещено, – оборвал его Кирилл.

– Если бы я был вашим отцом, психологическая травма была бы у меня, – проорал в лицо Кирилла учитель.

– Вам зубы надо почистить, – сморщившись, заметил Кирилл. – И отстать уже от нас.

Мгновенно покраснев, мужичок в один прыжок оказался рядом с ним и схватил его за ворот наглаженной рубашки.

– Вы меня без работы оставили!

Женя подскочил к нему, пытаясь оттолкнуть от брата, но учитель вцепился в мальчика до белых костяшек на руках.

– Мы вас не увольняли, вы сами ушли.

– Вы меня заставили! Вы мои спортивные трусы в розовый цвет перекрасили, чтобы надо мной вся школа смеялась, я знаю-знаю, это вы канат узлами связали под самый потолок, вы козлу хвост и уши мертвого козла приделали и козлиных лепешек под него накидали, вы…

Его ярость, горячими волнами исходившая от него, охватила самого Кирилла.

– Вы же над детьми издеваетесь, маленький Илья покалечился, четыре пальца себе сломал, потому что вы заставляли его через этого козла прыгать, – он перебил его, пытаясь отцепить его от себя. – Нельзя вам детей учить – вы их ненавидите. Они потом всю жизнь физкультуру будут ненавидеть и станут рохлями.

Учитель разжал пальцы и оттолкнул от себя Кирилла.

– С детьми только так и можно. – Он прищурился и зашипел: – Ничего-ничего, я вас поймаю, еще один ваш фокус… Нечего тут в костюмах ходить и волосы прилизывать: других обманете – меня нет! Я вас в полицию за эти самые рубашки приволочу. До конца жизни будете в тюрьме гнить – вот я повеселюсь, – бросил им учитель и, шатаясь в разные стороны, ушел.

Братья провожали его взглядом, пока он не повернул на другую улицу. Женя повернулся к Кириллу.

– В этом городе столько психов.

– Одни мы с тобой нормальные, – добавил тот.

Глава 2.

Нет, горожане не сошли с ума.

Кривляки никогда не были пай-мальчиками и гордостью школы. Им еще и года не исполнилось, когда они в первый раз сбежали из дома: доползли до сломанного трактора на соседней улице, измазались с головы до ног в мазуте и, восторженно агукая, вернулись домой за бубликом.

Когда мама увидела своих сыновей-трактористов, она лишь рассмеялась. Все дети такие: убегают из дома за приключениями, а возвращаются грязными и голодными. Она отмыла их, накормила и на всякий случай – а вдруг подействует? – шлепнула каждого по попке.

У соседей нервы были не такими крепкими. Только за вернувшимися из своего первого путешествия младенцами в синем доме закрылась дверь, как в нее стали колотиться. С красными лицами, проглатывая половину слов и размахивая руками, соседи пытались жестами описать то, на что у них не хватало слов, и рассказали их непутевой маме, как пухлые младенцы карабкались по большому заднему колесу на трактор, как крутили огромный грязный руль, дергали рычаг коробки передач, перебрались к трубе на капоте. Как Кирилл лизнул у трактора круглую фару, и как свалился Женя.

Мама улыбалась. Фантазия у соседей – хоть книги пиши.

– Вам померещилось, им ведь всего по полгода, как они могут забраться на трактор? – спрашивала их мама, фартуком оттирая со щек сыновей мазут.

Соседку из дома напротив чуть в клочья не разорвало от ее слов. Бормоча ругательства, она ушла, хлопнув напоследок дверью. Разошлись и остальные. Кривляки же поплескались и, не дожевав бублики, поползли посмотреть на бродячих собак на окраине города, переворачивая в головах людей привычные представления о детях.

– Им и бублики-то еще есть нельзя, а они бродячих собак за обрубок хвоста дергают.

– С трактора свалиться можно, а мазутом отравиться.

– Коленки поцарапают – столбняком заразятся.

– Еще и без шапки! Застудят мозги и умрут!

Добрые соседи.

Мама слушала и не знала, что делать, за что наказывать. За все – они потом месяц сидеть не смогут. А как выбрать – за что? Накажешь за собак, значит, лазить по тракторам можно. Накажешь за перепачканные мазутом лица – все равно, что разрешить ползать в лес. И махнула рукой.

Так они и испортились.

К восьми годам мальчишки изучили весь город. Они заглянули под каждый камень в городе и обнаружили под ними несметные сокровища: насекомых, фантики, монетки, сережки. Прошлись по всем тропинкам и протоптали свои. Залезли на все деревья и свалились с тополя высотой с девятиэтажный дом прямо в колючки. Зашли во все дома, куда их даже не звали. Они поиграли со всеми котятами, блохастыми и лишайными, упитанными и пушистыми, и щенками – уличными и домашними, – покормили с рук всех птиц в городе. Даже червяков выкопали и пересчитали.

Мальчишки гремели в предрассветной тьме сумками с лупами, микроскопом, биноклем и изобретенными ими самими хитроумными механизмами для препарирования окружающего мира, оповещая всех в городе о своем приближении. Многие умилялись этим двум неугомонным ребятишкам, которые лезли всюду и вылезали из самых неожиданных мест. Возмущались их безответственной маме, которая не смотрит за ними. Пытались вернуть домой, но никогда не могли догнать. И, не унимаясь, сетовали, что они подхватят все самые страшные инфекции или простудятся на ветру, но у Кривляк не было времени болеть: кругом такие чудеса творятся, как бы не упустить чего – или попадать под автомобили. Домой они возвращались, когда город уже спал.

Закопав червяков обратно, восьмилетние Женя и Кирилл приступили к горожанам. Люди завораживали Кривляк.

– Они интереснее мультиков и книжек.

Мальчики лезли к каждому, кто им встречался. Они узнали их истории, честные истории, не похожие на сказку. Увидели, что смерть приходит буднично, а рождение естественно, что болеют многие, а выздоравливают не все. К девяти годам они изучили каждого в городе, знали его прошлое и видели настоящее, догадывались о его будущем. То, что люди показывали всем, скоро надоело, и Кривляки стали откапывать в горожанах их желания, страхи, потаенные мысли и искренние радости, пытаясь докопаться до самого скрытого уголка сердца, куда не пускал никто, и нашли в каждом тоску – необъяснимую тоску, понять которую мальчики никак не могли и маялись этим.

К их десятому дню рождения в городе не осталось ничего, что могло бы удержать их пытливый ум и жаждущую впечатлений душу. Их маленький город был всего лишь их детской игровой площадкой. Они переросли его. Не нужно быть умником, чтобы догадаться: надолго они тут не задержатся. Столько всего они еще не видели, столько людей не знали, столько песен не слышали, а сколько рек, озер и океанов, в которых они еще ни разу не поплавали, и гор, на которые не взобрались – голова кружилась от этих мыслей. А планеты, кварки, квазары, черные дыры, галактики? Столько еще мест, куда не добрался человек, а они доберутся.

– Женя, на какое расстояние можно приблизится к сверхновой при вспышке, чтобы ошеломиться величием происходящего, но не сгореть при этом дотла?

– Сейчас посчитаю, Киря.

Каждый день горожане гадали, когда они побегут будоражить своими фокусами мир и почему до сих пор безвылазно сидят в городе. Мальчишки только отшучивались в ответ, а чтобы в своей песочнице самим не заскучать и другим не дать, начали придумывать собственные фокусы. Когда в один день каждый горожанин обнаружил себя в огромном пузыре из малиновой жвачки, который лопнув, облепил его с головы до ног липкой пахучей массой, многие попрятались по домам, решив, что сошли с ума и скоро за ними приедут со смирительными рубашками. На следующий день Женя и Кирилл пустили по улицам летающие тарелки с пирожными. Мало кто тогда отважился их попробовать, но многие вошли в азарт и ждали новых трюков, а братьев так веселили люди с вытаращенными глазами, что с каждым днем они все больше и больше увлекались фокусами.

Местные журналисты вцепились в мальчишек, едва лопнули пузыри, и они отлепили от себя жвачку, которая, к слову, оказалась необыкновенно вкусной. Через неделю в городе появились репортеры всех крупных СМИ, они давно – задолго до фокусов – взяли на карандаш этих неугомонных братьев, ожидая от них хороших инфоповодов. Кирилл с Женей удовлетворили их аппетиты, как только те прибыли, с громким хлопком исчезнув в воздухе на открытой со всех сторон площади прямо перед ними и их фото- и видеокамерами.

Бегая от журналистов, братья на ходу устраивали фокусы, хохотали над изумленными новым трюком людьми, изображали их реакцию, корчили рожицы и размахивали руками-ногами от переполняющих эмоций. Привыкшие держать себя сдержанно, горожане – многие приписывают авторство себе – обозвали их Кривляками, и это прозвище одно на двоих накрепко пристало к ним.

Это было очень удобно: Женя и Кирилл не были близнецами – они были до абсурда разными и внешностью, и характером. Один коренастый, бледный и рыжеволосый, другой смуглый, темноволосый и карикатурно худой и высокий – как они умудрились родиться не только в один день, но и от одной мамы – это, наверное, был их первый фокус. Различались они не только внешне: внутри у каждого была своя начинка. Один из них был мечтательным изобретателем, другой – пламенный мотор. Один на-гора придумывал фокусы, другой мчался испытывать их, не вникая даже, выживет ли. Но кто из них Женя, а кто Кирилл – не различали и их близкие друзья.

Сами Кривляки вносили сумятицу, постоянно перебивая друг друга, стремительно, до неуловимости, двигаясь и меняясь местами. За тринадцать лет их так и не смог догнать и укусить ни один комар. Лишь однажды двум комарам посчастливилось отведать их крови, когда братья решили узнать, отчего все одноклассники во время школьного похода ноют и чешутся. Они поймали и посадили на себя огорошенных произошедшим насекомых и завороженно следили за ними. После те прожили недолго: Кривляки на месте препарировали их.

Не могли уследить за братьями не только насекомые, но и горожане, догадываясь об их местоположении по шлейфу трюков и иллюзий, которые те оставляли. Охота на Кривляк стала местным развлечением. Скоро все разделились на тех, кто обожает маленьких фокусников и ждет их новых проделок, тех, кого они раздражают шумом и ежедневным переполохом, и тех, кто притворялся, что им все равно. И что бы кто ни говорил, но фокусы ждали все. Кто – повеселится, кто – побраниться, кто – демонстративно отворачиваясь, подсмотреть за занавеской.

Их последняя Очередная Великая Проделка, самая разрушительная из всех, обошлась без нашествия воображаемых мартышек, которые съели все реальные бананы в городе, и лимонада, льющегося из кранов во всех домах. Они вообще ничего не делали: не сидели в своей комнате ночами, продумывая детали, не расставляли по городу изобретенные ими замысловатые механизмы и не нажимали ни на какую кнопку, чтобы привести в действие хитроумный фокус. Слух будто сам разлетелся по городу, сразу потеряв свой источник, и тут же разросся до чудовищных масштабов. Всего пара мгновений – и все горожане бегали по улицам с горящими вместо фонарей глазами и лопатами в руках. К утру весь город был разрушен, перекопан и перевернут вверх дном, но Кривляки на самом деле не держали лопат в руках. Все, что они сделали в ту ночь, когда люди уже нежились в своих кроватях и не думали их покидать, – вышли на улицу и еле слышно шепнули в далекое и заветное для них небо:

– Мы спрятали в городе книгу, в которой раскрыли все секреты своих фокусов.

Тогда люди и повыпрыгивали из теплых постелек и в одних пижамах выбежали на улицы. Они так хотели найти книгу, что не замечали ни стершихся до крови ладоней, ни разрушений, которые сами устроили. Она стоила тысяч мозолей, потому что могла любого сделать могущественным, знаменитым и баснословно богатым, умей ты правильно ею распорядиться, не раскидываясь, как Кривляки, каждый день фокусами – бесплатно, всего лишь для того, чтобы повеселить публику. Хоть до костей ладони сотри – не жаль.

Книгу так и не нашли. Горожане перерыли каждый миллиметр в городе, перевернули все библиотеки и книжные магазины – и все впустую. Куда Кривляки могли ее спрятать? Вытрясти бы из них правду, но утром мальчишки исчезли, чтобы через четыре дня появиться расфуфыренными паиньками.

Сейчас Женя и Кирилл огляделись по сторонам: не выпрыгнет ли из кустов кто еще, – и повернули к дому.

На крылечке сидела Маруся. Увидев ее, братья расплылись в улыбке. Рядом с ней с одной стороны стояла почти пустая корзина с яблоками, с другой – стеклянная трехлитровая банка, доверху наполненная огрызками.

Увидев это, Женя выхватил у нее из рук еще одно яблоко, надкушенное с двух сторон.

– Заболеешь!

– Я хотела узнать, сколько огрызков влезет в банку!

– И сколько яблок без огрызков – в тебя?

Маруся радостно закивала, довольная собой.

– Сразу два дела! А в следующий раз – сколько в меня влезет с огрызками! Когда я вырасту, я стану такой, как вы? – спросила она.

Братья рассмеялись. Кирилл подхватил ее на руки и чмокнул в щечку.

– Ты будешь лучше нас.

– В тысячу раз.

Девочка победно заверещала.

– Что вы сегодня сделали? – спросила она.

– Ничего. Видишь, – Женя указал на их школьную форму. – Мы теперь обычные школьники.

– Смешная, – хихикнула Маруся, разглядывая форму.

Из открытого окна повеяло запахом свежей выпечки.

– Плюшки! – воскликула девочка.

Женя закатил глаза в притворном возмущении.

– Даже самом у интересно стало, сколько же в тебя влезет.

Они зашли в дом. Из кухни к ним вышла их мама, высокая, тоненькая, с длинными, как у русалки, волосами. Вера была больше похожа на юную девушку, чем на мать троих детей.

В комнате сразу стало тепло и уютно.

– Мне рубашку порвали, – сказал Кирилл.

– Киря не виноват, это наш бывший учитель. Он совсем спятил, – вступился за брата Женя, но мама их не слушала.

– Много слышала о вас сегодня, – сказала она. – Даже больше, чем обычно.

– Мы ничего не сделали. Образцовое поведение, честно-честно, мам, – перебивая друг друга, затараторили братья. – Взрослых слушались, учителям не перечили, уроки не срывали, над нытиками и злыднями не издевались и совсем-совсем не фокусничали. Эталонное поведение – можно в справочники вносить.

Мама покачала головой, вглядываясь в глаза сыновей. За потускневшими стеклами очков их было трудно разглядеть.

– Зачем вам очки? Зрение за четыре дня испортилось?

– Очки – это муляж, – ответил Женя и снял их. – Они делают нас серьезными юношами. Правда, мы эффектно в них выглядим?

– Очки мальчиков, – мама выделила голосом последнее слово, – серьезными не делают, это чистой воды маскарад.

Мама оглядела их с ног до головы и снова посмотрела в глаза.

– Ох, не нравится мне все это, – вздохнула она.

– Разве не этого ты хотела? – спросил Кирилл.

Мама не ответила.

– Я стол накрыла, мойте руки – будем ужинать.

Маруся захлопала в ладоши и прыгнула маме на руки. Женя и Кирилл расставили чашки и тарелки, Вера достала из духовой печи зарумянившиеся плюшки. Все было как обычно, и мама с Марусей, наконец, выдохнули и расслабились.

Они просидели на кухне дотемна, вчетвером, как и прежде. Болтали обо всем на свете, шутили, жевали плюшки, смеялись друг над другом. Впервые за день они были прежними Женей и Кириллом, но такими, какими их знали только дома: не фокусниками, а сыновьями и братьями.

В полночь мама поцеловала всех и отправила по комнатам, а сама осталась сидеть в темноте на кухне. Весь день знакомые и незнакомые люди расспрашивали ее, что же произошло в ту ночь с Кривляками. Она прокручивала в голове воспоминания, как кино, то отматывая назад, то переносясь вперед, пытаясь понять, где она тогда ошиблась.

Они ворвались домой, кувыркаясь в воздухе, как циркачи-акробаты. Мама привыкла к их появлениям через дымоход, форточки, подпол, однажды они вошли домой, вывалившись из холодильника, в этот раз они вошли через входную дверь, и она растерялась. Сыновья обняли ее и закружили по комнате.

– Мама, они сами! Мы вообще ничего не делали, – задыхаясь, они прокричали маме в самое ухо. – Они сами учудили. Весь город разворошили, – и поставили ее на пол.

Пошатываясь от головокружения, мама притянула сыновей к себе и попыталась говорить сурово:

– Опять от вас город пострадал?

– Да не мы это! Не мы.

Мама попыталась усмехнуться.

– А вы в это время в библиотеке книжку читали? И даже не фокусничали? Вообще ничего не делали?

– Ну, чуть-чуть совсем, капельку.

– Мы сказали, – Женя запнулся, – что написали книжку, где раскрываем все секреты наших фокусов и спрятали ее в городе.

– А весь город перекопали – это не мы, это горожане сами, – поспешно добавил Кирилл.

Мама напряглась:

– Перекопали? Весь? – и выбежала на улицу.

Через несколько минут она забежала вся растрепанная и запыхавшаяся домой и кинулась к сыновьям.

– Город выглядит так, будто здесь война была!

Кирилл и Женя, довольные, выдохнули:

– Потрясающе, да?

– Вы с ума сошли! Представляете, что будет, когда кто-нибудь найдет ее? А если ее найдет какой-нибудь психопат?

– Да никто ее не найдет. Мы ее хорошо спрятали.

– Куда?

Братья включили Кривляк.

– Это что за фокусы, мама?

– Люди вообще-то всю ночь копали землю.

– Глаз не сомкнувши, до кровавых мозолей ладони ободравши.

– А ты хочешь вот так легко, ничего не делая, заполучить ее?

– Пользуешься родственным положением?

– Куда вы спрятали книгу? – процедила каждое слово мама. – Нет, не говорите, я не хочу знать. Сожгите ее и все.

– Мы не можем.

– Эту книгу не сожжешь. Извини, мама.

– Значит, жуйте! Чтобы ни листочка от нее не осталось.

– Мам, невкусно же, – заспорил Кирилл.

– Живот заболит, мам, – добавил Женя.

Мальчики вгляделись в маму: ее губы сжались в тонкую ниточку, на переносице появились две морщины-запятые, глаза сощурились. Такой они ее еще не видели. Интересно. Вера шумно и протяжно выдохнула. Выпустила пар.

– Сколько раз я просила: уберите из своей комнаты вертолет, – сказала она, пытаясь отвлечь себя. – Я вчера о его крыло ударилась.

– Так не надо заходить в нашу комнату. Что бы было, если бы в лабораторию по разработке ядерных бомб все заходили, как к себе? – сказал Женя.

– Ядерной бомбы не было бы! И это было бы хорошо.

Кирилл расхохотался своей оплошности.

– Да, сами нарвались, Женя предложи другой вариант.

Брат не стал заморачиваться.

– Вертолет не уберем. Нам в нем хорошо думается.

– Тогда тем более его надо выбросить. Что будет в следующий раз? Ракета? Танк? Крейсер?

– Мы так высоко не замахиваемся, – улыбнулся Кирилл. – Мы подумывали о подводной лодке.

– Нет, я хочу слона, – сказал Женя.

– Ага, – закатил глаза Кирилл. – Сам будешь убирать за ним.

Мама хлопнула в ладоши, привлекая к себе внимание, и братья посмотрели на нее.

– Это мой дом. Здесь не будет слона. Здесь не будет вертолета, здесь не будет подводной лодки. Наш дом и так похож на полосу препятствий, – мама оглядела комнату. – Город весь перевернули. Директора школы опять довели до истерики, – перечисляя, она стала загибать пальцы. – В комнату вертолет запихнули. Почему вы никак не угомонитесь? Что вы творите?

– А чего ты хочешь? Половина у нас от отца, – выпалил Кирилл, Женя толкнул его локтем.

Мама замерла, ее руки задрожали.

– Это хорошая половина, Кирилл.

– Сомневаюсь, что это возможно.

– Поверь, сынок.

– Тогда почему мы тебе не нравимся? Это ты нас вырастила – мы такие только благодаря тебе.

– Что же, я одна во всем виновата?

– Похоже на то. Папы-то у нас нет. Как знал, что с нами одни беды огребешь – вот и слинял.

Услышав слова сына, Вера на глазах сыновей превратилась в бледную безжизненную статую.

– Что вы выдумываете?

– А что нам остается делать? Мы в последний раз его видели, когда нам было по четыре года. Чего не помним, то и додумываем.

– И не в его пользу! – вставил Женя.

– Додумайте хорошее, он всегда вас любил.

Мальчики промолчали, чтобы не расстраивать маму.

– Во всем, что касается детей, всегда виноваты родители, оба, – нехотя озвучил свои мысли Женя.

– Если тебя утешит, все достижения детей – заслуга родителей, – попытался приободрить маму Кирилл. – Все наши фееричные, головокружительные, невероятные фокусы – это и твоя заслуга.

Женя быстро глянул на маму.

– Что-то ты выглядишь не очень гордой.

Мама порозовела от шутки сына.

– Гордая я, каждый день столько про вас слышу, хоть из дома не выходи.

– Пусть себе трещат, бездельники. Ты им веришь, что ли? – возмутился Кирилл.

– Мы же твои сыночки, мама, – сказал Женя и сложил брови домиком и сделал огромные глаза. – Мы же твои любимые сладкопопики.

– Твои барабульки, что бы ни значило это слово, – добавил брат.

– Мам, что поделаешь, это закон такой: родители должны любить детей любыми и принимать любыми. Обязаны, какими бы те не были, потому что недовольные и критикующие всегда найдутся сами. Если ты нас не будешь любить, то кто будет?

Мама сморщилась и не смогла удержаться, чтобы не улыбнуться.

– Знаете вы хорошо, что я вас люблю. Всегда за вас билась и защищала, обманывала, лишь бы вас не обидели. Чего вы тут мелодраму разыграли? Но посмотрите, – мама махнула в сторону улицы, – как люди хотят забраться в вашу голову. Всего один слух – и весь город за несколько часов разрушили. Я ваша мама, это я должна вас защищать, а я даже угнаться за вами не могу. Что мне делать?

– Ничего делать не надо, мы сами все сделаем. А эти до нас не доберутся, обещаем, ты только нам разреши.

Вера замерла.

– Что разрешить?

– Мы хотим увидеть весь мир.

– Весь мир знает нас, а мы совсем не знаем мир. Ведь это не честно.

Мама замахала на них руками.

– Я не могу вас отпустить. Вы еще дети, вам даже тринадцати лет нет. Мир – это не фокусы и не веселье, это сложно и часто больно. Он может быть страшным, вы еще слишком маленькие для него.

– Не страшнее нас, мама, – отшутился Кирилл. Он подошел к окну и оглядел перерытую улицу.

– Смотри, что мы натворили – целый город перевернули. Мам, он нас не выдержит. Это город маленький, а не мы.

– А вот в масштабах вселенной мы не так уж катастрофичны, – заметил Женя. Если наши хулиганства равномерно распределить по всему космосу – никто их даже не заметит.

– Космосу?.. – переспросила мама.

Она, не отрываясь, разглядывала их, словно впервые увидела. Сыновья выросли, это уже не те полуторагодовалые пухляши, сбежавшие посмотреть трактор. Она и тогда не могла их обуздать, и сейчас ей их не удержать – и мама… расплакалась. Это и был бум, привлекший внимание горожан в ту ночь: весь дом сотрясся от того, что Вера – его душа – превратилась в потоки горестных слез.

Женя и Кирилл растерялись: они никогда не видели, чтобы мама плакала, – и засуетились.

– Мам, ты чего?

– Подавилась что ли? Хочешь водички? По спине похлопать?

И сели рядом с ней.

– Ма-а-ам…

– Ну чего ты хочешь?

– Хочешь, мы больше не будем так фокусничать.

– Мы же не знали, что ты так расстроишься.

– Хочу, – сказала мама и всхлипнула.

– Что?

– Чтобы вы больше не фокусничали. Я хочу, чтобы у меня были сыновья, и чтобы пятьдесят тысяч человек не гонялись за ними, пытаясь раскроить черепушку и вытащить из нее вашу книжку.

Мальчики сникли. Женя попытался переубедить ее:

– Разве ты не должна хотеть, чтобы мы были счастливы?

– Сейчас я хочу, чтобы вы были хотя бы живы, – сказала она и снова расплакалась.

Братья молчали и ушли в себя, закрылись внутри, накрывшись куполом, и неслышно и яростно переговаривались друг с другом. Решено. В доме стало тихо и тоскливо, сверчки разбежались по углам и замолкли, сами мальчики потускнели:

– Ладно, мама.

И они превратились в этих образцовых мальчиков. Поднялись в ту ночь в свою комнату и четыре дня как гусенички в прекрасных бабочек трансформировались из всемирно известных фокусников-хулиганов в прилежных школьников.

Начало светать, а Вера сидела в том же кресле, вспоминая свой разговор с сыновьями. Женя и Кирилл не фокусничали. Кривляк больше нет. Все так, как она просила, но сейчас плакать хотелось еще сильнее: ей, может, и стало спокойно, а им?

Глава 3.

– Воспитательница все время должна обнимать и целовать, целыми днями болтать с детьми и не сходить при этом с ума, и еще всегда улыбаться, если у нее хорошее настроение, – перечисляла Маруся, усевшись на кухне за стол, пока Кирилл мыл огурцы, а Женя резал бородинский хлеб.

– А если у нее плохое настроение? – оторвался от огурцов Кирилл.

– Тогда ей нужно попросить няню присмотреть за детьми, – ответила сестренка и пояснила: – чтобы они не убились. И пойти попить чай с конфетами. Мне это всегда помогает.

– Еще есть требования к воспитательнице? – спросил Женя, давясь от смеха.

– Конечно, – серьезно ответила Маруся. – Она должна знать обо всем на свете и рассказывать нам сказки, – добавила она и тут же спохватилась: – Чуть не забыла! Еще она не должна мешать нам взрослеть.

– Разумные требования, Марусь, – сказал Кирилл и отвернулся, чтобы она не увидела, как он улыбается.

– Конечно, ведь я очень разумная девочка.

Женя положил перед ней бутерброды с огурцами.

– Безусловно. А кто тебе это сказал? – поинтересовался Кирилл.

– Сама догадалась, – удивилась вопросу Маруся.

Братья переглянулись и – смех разрывал их изнутри – сложились пополам, хохоча на весь дом.

– Ты самая смешная девочка на свете!

– И это тоже, – согласилась Маруся и деловито откусила бутерброд, вызвав у братьев новый взрыв хохота.

На кухню зашла мама, разбуженная их смехом:

– Кто отключил мой будильник?

Вслед за ней, привлеченный шумом, тихо жужжа, в кухню на колесиках въехал механический пингвин. Женя ткнул в него:

– Это он.

Пингвин заверещал.

– Мам, он говорит, это не он. И еще что-то про грязные инсинуации, – сказала Маруся маме. – Что такое грязные инсинуации?

Мама повернулась к сыновьям.

– Очень удобно валить на него, зная, что я не понимаю, что он там пищит. И вроде мы договорились о ваших фокусах.

– Пингвин не фокус. Это всего лишь игрушка, – сказал Женя.

Робот оглушающе заверещал и Женя цыкнул на него:

– Помолчи, оскорбление – это назвать тебя бестолковой ржавой железякой. А игрушка – это не оскорбление, это всего лишь запудривание маминых мозгов.

– Женя! – воскликнула мама.

– Ой, я это не на робото-пингвиньем сказал?

Вера натужно натянула на себя облик строгой мамы. Мимика, жесты, поза – аж вспотела.

– Робот-пингвин, свободно разговаривающий, да еще и на языке, понятном только вам с Марусей – это фокус, – сказала она.

– Ты наша любимая мамочка, поэтому, если ты этого хочешь, мы сегодня же разберем его на винтики, – улыбнулся Кирилл. Робот, взвизгнув колесиками, унесся из кухни. – Не переживай, мам, мы тебе потом поможем выливать ведра марусиных слез.

Маруся мотала головой:

– Мамочка, не убивай пингвинчика, мамочка, пожалуйста, – просила она, готовая разреветься.

– Хитрожопые, – сказала мальчикам мама. – Я хотела зайти к Маруси – разбудить ее.

– Мы сами разбудили, – коротко сказал Кирилл.

– И меня ударило током, как только я прикоснулась к дверной ручке!

– Мы усовершенствовали систему безопасности Маруси, – объяснил Женя и добавил: – Ты только не переживай, это не фокусы, это высокие технологии.

– Ваши высокие технологии меня чуть не убили.

– Нет, первый разряд тока не смертелен, – успокоил маму Женя и тут же предупредил: – А вот второй раз пытаться уже не стоит. Ручка тебя запомнила.

Мама всплеснула руками.

– Пытаясь защитить, вы ее убьете!

– Это невозможно. Мы все просчитали, – улыбнулся маминому предположению Женя.

– Никто не может попасть в комнату Маруси, кроме нее самой, – объясним ей Кирилл.

– И вас?

– Конечно, – не обращая внимание на сарказм, ответил Женя.

– Но я ее мама!

– Этого недостаточно. Извини, но в доступе отказано.

– Кого я вырастила, – сказала мама и протяжно вздохнула.

Кирилл оживился.

– Видишь, в первый раз у тебя не получилось, где гарантии, что получится во второй раз?

– А мы пока еще свою репутацию воспитателей не опорочили, – добавил Женя. – Чаю хочешь? С баранками, – и не дожидаясь согласия, налил в чашку заварку и кипяток, положил в белую тарелочку две свежие баранки, которые они испекли ранним утром, и поставил на стол.

Мама отхлебнула чай.

– Зачем это нужно? Никто не собирается похищать ее.

– Конечно, собирается. Ты на ее щечки посмотри, на кудряшки. А запах? Ее же съесть хочется. Она восьмое…

– Не восьмое, а единственное, – поправил еще не прозвучавшую мысль брата Кирилл.

Женя кивнул и продолжил:

– … чудо света. Все хотят чуда.

Мама спешно отмахнулась от мысли, что ее звездочку могут похитить, и спросила у дочки:

– Марусь, что ты хочешь на завтрак?

– Братья мне уже приготовили, – помахала бутербродом из ржаного хлеба с огурцом девочка.

– Давай тогда я тебе платье поглажу, ты в каком сегодня хочешь пойти?

– Братья уже погладили.

– А туфельки…

– Женя помыл и высушил.

– Куклы…

– Кирилл сложил в рюкзак.

Маруся затолкала весь бутерброд в рот.

– Хорошо, дожевывай и пойдем умоемся, я тебе помогу зубки почистить.

Маруся глотнула воды и улыбнулась:

– Я почистила. Не братья! Сама.

Мама посмотрела на волосы дочки.

– И косички заплели, – сказала она и взглянула на сыновей.

Те развели руками.

– У нас теперь много свободного времени, надо же себя чем-то занять.

– Что же теперь делать мне?

– Отдохни, мам, восстанавливай нервную систему после нас, – сказал Кирилл и, подхватив сестренку на руки, чмокнул маму в щеку. – Пока! Мы в школу, за новой порцией наказаний.

Вера покачала головой.

– Очень даже хорошо. Вы мне освободили время для того, чтобы написать письмо вашей бабушке.

Женя, Кирилл и Маруся убежали и не услышали маминых слов. Перед выходом братья оглядели себя перед большим зеркалом: поправили очки, пригладили волосы и еще раз протерли начищенные ботинки, – и степенно вышли из дома.

Улица была пустой: журналисты, годами сновавшие перед голубым домом, исчезли. Похоже, они, наконец, смирились с мыслью, что история Кривляк закончилась. В городе остался последний приезжий журналист федеральной газеты, Сергей Зеленов. Он сидел на скамейке перед их домом и грыз тыквенные семечки.

– Фокусничать сегодня будете? – спросил он, увидев Женю и Кирилла.

– Не будем.

– Ну и дураки.

Он встал со скамейки и потянулся, чтобы размять затекшее за ночь тело. Рассвело, где-то вдалеке гудел поезд, стуча по рельсам колесами, над головами проносились завтракающие мошками птицы. Женя и Кирилл закрыли глаза и медленно вдохнули утренний воздух. Сергей пощелкал перед их лицом пальцами.

– Мне скоро есть нечего будет. А вам хоть бы хны.

Братья открыли глаза.

– Почему вы не уезжаете, Сергей?

– Не знаю, – пожал плечами журналист. – Наверно, я тоже дурак.

Они вчетвером пошли вниз по улице в сторону детского сада. По обочинам дороги начали раскрываться одуванчики. Май. Маруся наклонялась и рвала цветы, пока «взрослые» разговаривали.

– Мы с вами славно повеселились, да? – шагая в ногу с мальчиками, сказал Сергей. – Весь мир взбудоражили.

Он прошел молча пол-улицы и сказал:

– Наверное, я боюсь, что, если уеду, это будет значить, что все закончилось.

– Так ведь все и так закончилось.

Маруся, бежавшая впереди всех, обернулась:

– Вы умеете плести венки из цветочков?

Братья и Сергей помотали головой.

– Я тоже, кто же меня научит?

И убежала вперед. Сергей огляделся по сторонам. Настала весна, но безрадостная, не волнующая ни тело, ни душу. На деревьях распустились листья, земля покрылась свежей зеленой травой, повсюду жужжали насекомые и каждое утро начиналось с чириканья птиц, но смеяться и прыгать до неба совсем не хотелось.

– Посмотрите, что вы наделали, – сказал он мальчикам.

– Что наделали? – не поняли они и тоже огляделись по сторонам. – Город мы все вместе восстановили, весна – все хорошо.

Сергей вскинулся.

– Где хорошо? Вы ослепли что ли? Город посерел весь, в нем пропал дух праздника и волшебства. Все впали в уныние и осеннюю хандру – и это весной! Напиться хочется, такое гадство кругом творится.

– Мы-то тут причем? Мы школьники, наше дело – учиться, – возразил Женя.

Сергей взял его за плечи и посмотрел ему в глаза.

– Притом, что вы все это можете исправить, стряхнуть с него пыль и оживить, заразить его своим весельем, а вы… – он выпустил из рук Женю и только махнул на их отглаженные костюмы. – Занимаетесь какой-то ерундой.

– Учеба – это не ерунда, это наше будущее.

– Меня сейчас от вас стошнит, – журналист свернул с дороги в проулок. – Пойду я. Поброжу по городу, глядишь, новость какую найду. Если решите устроить фокус – свистните мне, – и ушел.

Братья отвели Марусю в садик и, спрятавшись за деревом, подглядывали в окно группы, как она обняла свою подругу, покружилась в своем платье перед воспитательницей и показала мальчику свою новую книжку, жестикулируя и изображая персонажей. Через минуту ее обступили другие дети. Маруся повернулась к окну и послала братьям воздушный поцелуй, они махнули ей и пошли в школу.

Женя и Кирилл проходили по улицам города мимо домов и магазинов, мимо кинотеатра, здания администрации, больницы, полиции, театра, не замечая того, о чем говорил Сергей, словно потускневшие стекла их очков мешали им видеть.

Хотя с того самого утра, когда Кривляки превратились в Женю и Кирилла Гайсаровых, прошел всего месяц, но все изменилось так, будто – века. Улицы опустели и затихли. Федеральные газеты отозвали своих специальных корреспондентов. Местные журналисты, привыкшие к постоянному потоку событий в городе, впервые за последние годы проводили все дни в редакциях, вынужденные самим придумывать новости, чтобы хоть чем-нибудь заполнять полосы в своих изданиях и эфирное время. Газеты перестали читать, а телевизор смотреть. Владелец гостиницы каждое утро, обходя пустые номера, рыдал в голос: туристов больше не было. Даже заводы и фабрики, казалось, стали работать медленнее и тише.

Каждый день люди, привыкшие к фокусам, как к ежеутренней чашке кофе, ждали возвращения феерии – возвращения Кривляк. Они трясли мальчишек, заглядывали им в глаза, пытаясь разглядеть в них подсказку, намек на готовящееся шоу, но братья только утыкались в учебники и бормотали под нос химические формулы и физические законы. Полудохлики, как называли всем недовольных нытиков и зануд Кривляки, выдохнули: наконец, их перестанут закидывать в отдаленные уголки планеты за «высказывание своего мнения», которое на деле было всего лишь обыкновенным оскорблением и унижением всех и вся.

Город сдался. Те сорванцы, из-за которых он каждый день без выходных ходуном ходил, не смирились бы со скукой и сонливостью, сковавших его. Всего за месяц он словно покрылся пылью, потускнел и стал похож на заброшенный дом. Но было в нем одно здание, не поддавшееся всеобщему унынию.

Школа засверкала, как фантик на солнце. Ничто больше не напоминало то невзрачное серое здание, заросшее сорняками и огороженное от всего города глухой бетонной стеной. Теперь оно больше походило на картинку из буклета, рекламирующего престижное учебное заведение для пижонов. Каждый день после уроков ученики, а в последние дни и учители, белили, красили, мыли, подметали и начищали школу и ее территорию. Директор – как и школу, его было не узнать – ходил между ними, заложив руки за спину, и указывал на ошибки, чтобы они все переделали, сколько бы времени это ни заняло. Ах, да, зовут его Игорь Тимофеевич, вот он и заслужил упоминания его имени.

Любуясь, как преображается его школа, директор стал терять чувство меры. На прошлой неделе ученики до вечера выкорчевывали одуванчики, пока те не успели зацвести и пустить свои семена по всей территории школы. Это не удовлетворило директора, и пару дней назад всю землю вокруг здания покрыли искусственным газоном ярко-зеленой травы, по которой теперь было нельзя ни ходить, ни даже приближаться к ней. Кнопка «ярость» внутри каждого ученика была нажата до предела. Дети пытались заменить Кривляк, но добились только наказаний – унылых дежурств. Учителя в это время восстановили свой душевный покой и, неожиданно для себя, заскучали.

Ни они, ни родители учеников ничего не могли поделать: мэр города благоговел перед директором школы. Тот умудрился убедить всех, что это он исправил Кривляк и это его воспитательные методы помогли им осознать пагубность подобного поведения и образа жизни. Мэр ему поверил: не просто же так Кривляки стали примерными подростками – и с порога отметал все жалобы, которые поступали на него, боясь, что Игорь Тимофеевич уйдет, а Кривляки вернутся. Назначив его год назад на должность, он не верил, что тот хоть на что-то способен, но выбора не было: у образовательного учреждения должен быть руководитель, а другие учителя разбегались от него, едва он упоминал школу знаменитых фокусников.

Когда директор только пришел в школу, он был полон сил и надежд. Он – это те не слабаки, которых подмяли под себя какие-то малолетние хулиганы. Чтобы навести, наконец, порядок в вверенном ему учреждении, директор в первый же месяц попытался ввести школьную форму. Братья безропотно согласились носить ее – чем сначала удивили всех – но при условии, что Игорь Тимофеевич тоже будет носить форму, одобренную "ученическим советом", не признаваемый директором, то тем не менее существующим. Наряд – иначе и не назовешь – представили в тот же день: из кожи, латекса, шелка, бархата и кружев, он больше походил на сценический костюм эксцентричной поп-певицы. Директор пришел в такую ярость, что сжег его на школьном дворе. Разрезал на тысячу кусочков школьным секатором, утопил в реке за городом, пропустил через мясорубку в столовой, сломав ее – раз за разом, все потому, что каждое утро он находил новый, точно такой же до последней нитки, костюм в шкафу в своем кабинете.

Ежедневная борьба с мальчишками напоминала директору борьбу с ветряными мельницами. Наказания приносили больше неприятностей для него самого, чем огорчения для Кривляк. Он бы с радостью исключил их из школы за хулиганство и перевел в школу для трудных детей, но ему не разу не удалось доказать, что это были Женя и Кирилл.

Сейчас, когда братья волшебным образом изменились, директор решил отомстить за все унижения, когда он выглядел посмешищем из-за проделок Кривляк. Даже учителя, простившие все братьям, стали шептаться, между собой, что Игорь Тимофеевич сошел с ума.

Но счастья директору не было. Он всегда, с первого дня своей работы в их школе мечтал и молился, чтобы Гайсаровы перестали хулиганить, но сейчас их прилежание раздражало его больше, чем их прежние выходки. Он бы предпочел, чтобы они, как и полагает подросткам их возраста, совершали мелкие проделки, за которые он мог бы наказывать их. Женя и Кирилл же вели себя так, что впору было вешать их на доску почета: получали одни пятерки, имели образцовый внешний вид и никогда не перечили учителям. Директор готов был выть от обиды, но скоро нашел для себя простое решение: он стал вести себя так, будто все проделки учеников, обозлившихся на него за ежедневные отработки после уроков, совершали именно Женя и Кирилл. Теперь любой из тех, кто не любил братьев, пакостил от души – за все доставалось Гайсаровым: наказания сыпались на них, едва они делали первый шаг на территорию школы. Но и тут директора ждало разочарование. Раньше братья шли отрабатывать наказание, как на праздник, что еще больше выводило его из себя, теперь они делали это смиренно, не выказывая никаких эмоций, чем бесили директора еще больше. Он хотел, чтобы они рыдали от обиды, умоляли его сжалиться, а он бы посмеивался и припоминал им унижения, которым они подвергали его, когда он всего-навсего хотел сделать из этой детворы, которой ему доверили, из шпаны и хулиганья, достойных членов общества.

Директор не сдавался. Он был уверен, что его мощный ум – больная фантазия шизофреника, шепотом поправляли учителя – придумает такое наказание, которое сломит смирение этих мальчишек. И он восторжествует. Мальчиков ждет расплата за все то зло, что они совершили, неважно, сможет он доказать их причастность или нет.

– Против системы образования не попрешь. Я этих хулиганов вышколю, – сказал он, будто забыв, что братья уже исправились и без его участия. – И школу из руин подниму. И в министерстве образования порядок наведу, ишь, кого без меня породили. Пока я не пришел, эти два хулигана чуть весь город не угробили.

Сегодня директор, жмурясь от восходящего солнца, стоял на ступеньках школы. За месяц примерного поведения Жени и Кирилла его плешь на голове заросла, седые волосы потемнели, на дряблых щеках впервые появился румянец. Не проходящая последний год дрожь исчезла, расправились плечи, он вспомнил, как улыбаться, и, казалось, даже вырос на несколько сантиметров. Статный, рослый, он стоял на верхней ступеньке и вглядывался вдаль. Он ждал их. Вдалеке появились две фигуры, и на его лице заискрилась самодовольная улыбка.

У ворот Женю и Кирилла перехватили друзья, встретив дежурным пожеланием взорвать эту школу к чертям. Те только слабо улыбнулись. Друзья со страданием посмотрели на Женю и Кирилла: этот месяц изменил их. Два живчика с каждым днем становились все бледнее и чахлее.

– Вы похожи на два сдувшихся шарика, – откровенно сказал Тимур.

– Жалкое зрелище, – добавила Юля.

Они все вместе вошли в школьные ворота и тут же увидели директора, Женя и Кирилл поднялись по ступенькам и встали возле него, ожидая новую порцию наказаний. Друзья прошли мимо. Их трясло. Все попытки заступиться за них приводили только к новым наказаниям и для себя, и для Жени с Кириллом, поэтому те запретили им вмешиваться.

– Что стоим? – рявкнул Игорь Тимофеевич. – Открывайте портфели.

Братья щелкнули замками и передали ему свои сумки. Директор вывалил все содержимое на пол, раскидал ногой и оглядел. Кроме учебников, ручек и тетрадей ничего не было. Мимо, привыкшие к таким сценам, проходили ученики: не дай Бог, на урок опоздать. Наказания сыпались не только на Женю и Кирилла.

– Собирайте, ротозеи, чего ваши учебники на полу валяются?

Братья безмолвно собрали все обратно в портфели. Директор вырвал из рук Кирилла один учебник.

– Грязный! Так вы обращаетесь со школьным имуществом? Неблагодарные. Школа вам бесплатно выдает учебники, чтобы в вашей пустой башке хоть какая-нибудь мысль появилась. Учителя бьются над вами, пытаясь вбить в ваши тупые мозги крупицу знаний. А сколько сил на вас потратил я? Вместо того, чтобы работать с одаренными, перспективными детьми, я все вожусь и вожусь с вами, единственная перспектива которых – сгнить в тюрьме…

Прозвенел звонок, директор оборвал себя на полуслове и с расплывающейся улыбкой на лице сказал мальчикам:

– Так-так-так, прозвенел звонок, а вы еще не на уроке. Сколько не притворяйся, а преступная натура всегда вылезет, да? Но не бойтесь, я засуну ее обратно: будете сегодня драить полы. Во всей школе.

Женя и Кирилл промолчали. Поднимаясь по ступенькам, к ним подошел учитель химии с набитым до отказа портфелем.

– Павел Дмитриевич! – снова рявкнул директор. – Урок уже начался, почему вы опаздываете?

– Не хотел идти в школу, – громко, чтобы директор услышал, проговорил учитель.

На мгновение директор застыл, но тут же взорвался:

– Что-о-о?!

– Автобус сломался, говорю, – сказал Павел Дмитриевич, глядя прямо ему в глаза.

– Вам фантастически повезло: у меня сегодня превосходное настроение и наказыва… применять меры дисциплинарного взыскания я не буду, – поправился директор. Он посмотрел на учителя в ожидании вопросов, и, не дождавшись, торжественно объявил: – Одно крупное издательство заказало мне книгу про то, как я победил Кривляк. Миллионным тиражом выйдет.

Директор бросил братьям:

– Не то что ваша книжонка. В одном экземпляре – и то никому не сдалась, даже не нашел никто.

Павел Дмитриевич отвернулся от директора и сказал Жене и Кириллу:

– Идем, у вас сейчас мой урок.

Игорь Тимофеевич фыркнул.

– У меня важное объявление для всех учеников. Пусть все соберутся в актовом зале, это отнимет от урока всего пять минут, – и, обиженный реакцией учителя на его головокружительную новость, ушел.

– Кранты, – сказал Павел Дмитриевич Жене и Кириллу. – Что он еще придумал, мы и так уже в школе чуть ли не строем ходим, скоро я у него на перемене должен буду отпрашиваться в туалет.

В актовом зале, набитым учениками и учителями, стояла звенящая тишина. Школьники предпочти бы писать сейчас контрольную на уроке, чем сидеть здесь. Учителям уже было все равно, каждый держал в столе написанное заявление об увольнение, да только как детей бросишь.

На сцену взбежал директор, включил микрофон и объявил:

– Как вы знаете, завтра мой День рождения. Завтра будет небольшой праздник, – на этих словах учителя и ученики протяжно замычали: у них уже мозоли были от подготовки к этому «небольшому празднику», но директор, не обращая на них внимания, продолжил: – К нам приедут мэр, руководители всех предприятий города, народный вокально-инструментальный и танцевальный ансамбли. Прошу вас вести себя прилично и одеться соответственно. О требованиях к одежде и внешнему виду вам после уроков расскажут учителя. – Директор помахал кипой бумаг. – И еще раз попрошу, ведите себя соответственно высоким гостям, не позорьте меня.

Дети выдохнули: все это они слышали уже тысячу раз, – но тут Игорь Тимофеевич вспомнил:

– А, и да: с сегодняшнего дня футбол в школе отменяется. Гонять мяч, потными, грязными – это недостойное поведение для ученика нашей образцовой школы. На нас равняются…

Договорить директор не успел: волна возмущения, зародившаяся внутри каждого мальчишки, да и девчонки месяц назад, вырвалась наружу, и он утонул в оглушительном крике. Зажимая уши, он пытался перекричать их в микрофон:

– Если вы не замолчите, я сообщу об этом мэру города – и всех ваших родителей уволят с работы!

Его угроза немного охладила девочек, но мальчишки не сдавались: футбол – единственное, что утешало их этот кошмарный месяц, а за работу бороться – это дело взрослых. Один из них, сидевший прямо перед братьями, повернулся и проорал им в лицо:

– Взорвите уже эту школу к чертям!

Павел Николаевич завел седьмой Б в свой кабинет. Бунт не удался, но дети, наконец, выплеснули всю ту дрянь, которую насильно запихнул в них директор за этот месяц: покорность, страх и унижение.

– Садитесь, открывайте учебники и читайте главу про… любую главу читайте. Кто читать не может – сидит и пытается успокоиться. Женя, Кирилл, в лаборантскую. Живо.

Едва за ними тремя закрылась дверь, как дети загалдели: в кабинете в двадцать пять голосов зазвучали все известные ругательства мира.

– Тшшш! – зашипел один мальчик.

– Что? – накинулись на него остальные.

Мальчик кивнул в сторону лаборантской. Все посмотрели на закрытую дверь. Раньше Павел Дмитриевич начинал заикаться, находясь с Гайсаровыми на расстоянии километра, а сейчас сидит с ними, запершись в одной комнате. Дети рванули к лаборантской и, толкая друг друга, облепили дверь, но услышали только звяканье пробирок. Через несколько минут, в лаборантской кто-то захлопал в ладоши и стал прыгать, победно крича. Дети переглянулись: Павел Дмитриевич?! И услышали, как он прокричал:

– Получилось!

Дверь распахнулась, и детей раскидало. Павел Дмитриевич уставился на них.

– Вы почему не читаете? Химия – это величайшее волшебство, читайте-читайте! Хотя ладно, урок окончен, все свободны, мне нужно отдохнуть, – сказал учитель и, выпустив Женю и Кирилла из комнаты, снова заперся в ней.

Братья стояли перед одноклассниками с большой коробкой в руках. Они оглянулись на запертую дверь лаборантской и выпалили:

– Совсем рехнулся учитель.

– Он всегда был со странностями.

Одноклассники обступили их, пытаясь заглянуть в коробку.

– В чем дело?

Женя открыл ее и показал всем: она была доверху забита малиновой жвачкой. Одноклассники непонимающе переводили взгляд с коробки на Женю с Кириллом и обратно.

– Сказал, что хотел порадовать учеников и побесить директора.

Ребята расхватали жвачки и, принюхавшись – пахла малиной – закинули ее в рот.

– Надо раздать всем в школе, – сказал Кирилл и отсыпал каждому полную горсть жвачек.

Угощение разошлось за одну перемену.

– А вдруг это очередная проделка Кривляк, и мы потом станем малиновыми, как эта жвачка? – шептались ученики.

– Да пусть хоть в мумии превратимся, все веселее, чем это, – тыкали в огромные портреты Игоря Тимофеевича, развешенные по всей школе.

Сам директор спохватился, что происходит неладное, когда коробка уже опустела. Он насторожился.

Весь следующий урок школа, включая учителей, жевала. По коридорам и кабинетам разносился еле уловимый аромат малины.

У седьмого Б был урок физкультуры. Юматов, волосы которого, наконец, отрасли русыми, сам перекрасился в красный. Так и правда было живенько, да и директора это бесило неслабо. Закинув в рот горсть жвачек, он гонял учеников по спортзалу:

– Бежим-бежим, будто за вами гонится Игорь Тимофеевич с новым указом.

На этих словах в спортзал ворвался директор. Он оглядел детей, физкультурника, смачно жевавшим одновременно десять жвачек.

– Что это такое? – накинулся он на учителя.

– Жвачка, Игорь Тимофеевич. Обалденная, попробуйте, – он засунул руку в карман, достал оттуда еще три жвачки и протянул директору. – Малинка!

Директор остолбенел. Он ударил учителя по руке, и они разлетелись во все стороны.

– Бунт? Из-за какого-то грязного футбола?

Физкультурник затрясся.

– У него пар из ноздрей пошел. Как у дракона! – раздался шепот учеников.

Чавкнув напоследок, Юматов, глядя в глаза директора, выплюнул огромный шар жвачки к его ногам. Ученики восхищенно ахнули. Рейтинг прежде нелюбимого учителя взвился до небес.

– Жвачки – это хорошо, но городу не помешало бы немного веселья, – сказал он, не глядя на Женю и Кирилла, когда директор ушел, и тут же добавил: – Но не надо на меня ссылаться, если вы чего натворите.

Мальчики только руками развели.

К последнему уроку жвачки у всех во рту начали становиться рыхлыми, липкими и пахнуть немытыми ногами. И, как это обычно делают школьники во всем мире, дети прилепили их под стулья, скамейки, парты или выплюнули на пол и подоконники.

Директор, который к этому времени взял себя в руки, прохаживался, глядя на это и лишь усмехался.

– Это и есть ваш бунт? Это все, что вы можете? Как мелко. Сами же все убирать будете, – и директор расхохотался. – Начинайте, никто не уйдет домой, пока не предоставит мне два своих зажевыша.

– Но мы же жевали по одной жвачке, откуда у нас?.. – возразил кто-то.

Директор с силой ударил кулаком по подоконнику.

– Об этом нужно было думать раньше! Приступайте, – но тут его осенило: – Нет-нет, отдохните. Уберете завтра утром, – сказал он и добавил: – Когда они застынут и окаменеют. Жду вас завтра в пять утра, а сейчас извините, мне нужно поработать над книгой. «Как я победил Кривляк», не слышали еще? Миллион экземпляров. Я каждому лично подарю по книге со своим автографом. Все свободны. Женя, Кирилл, в мой кабинет.

– Что-то сегодня все хотят остаться с нами наедине, – шепнул брату Женя.