Криминальные истории. Призрак 13-го этажа

Глава 1: Смертельный вальс

Концертный зал Московской консерватории имени Чайковского был переполнен. Родители, преподаватели и студенты заняли все места, ожидая выпускного концерта музыкальной школы при консерватории. На сцене красовался черный концертный рояль «Steinway», его лакированная поверхность отражала свет прожекторов.

– Следующий номер исполняет выпускница нашей школы Елена Скрябина, – объявила ведущая. – Она представит вашему вниманию «Вальс-фантазию» Михаила Глинки.

Восемнадцатилетняя девушка в черном концертном платье грациозно поднялась на сцену. Ее темные волосы были собраны в элегантный пучок, а на лице играла уверенная улыбка. Елена была одной из самых талантливых учениц школы, и сегодняшний концерт должен был стать триумфом ее десятилетнего обучения.

Она села за рояль, на мгновение замерла, собираясь с мыслями, а затем коснулась клавиш. Первые аккорды вальса заполнили зал нежной мелодией. Елена играла безупречно – каждая нота звучала чисто и выразительно.

Но на третьей минуте произведения что-то пошло не так. Руки пианистки начали дрожать, она пропустила несколько нот. В зале послышался обеспокоенный шепот. Елена попыталась продолжить, но внезапно ее лицо исказилось от боли. Она схватилась за горло, пытаясь вдохнуть воздух.

– Помогите! – крикнул кто-то из зрителей, когда Елена упала с табуретки на пол сцены.

К сцене бросились преподаватели. Директор школы Анна Ивановна Белова первой поднялась на подмостки и склонилась над девушкой.

– Вызывайте скорую! – закричала она, проверяя пульс. – Быстрее!

Врач-реаниматолог Сергей Петрович Морозов, который находился среди зрителей, поспешил на сцену и начал делать искусственное дыхание. Но было уже поздно. Елена Скрябина скончалась через несколько минут после начала приступа.

Майор Анна Викторовна Гальцева из ЦКР прибыла на место происшествия через полчаса после вызова. Концертный зал к тому времени был почти пуст – зрителей отпустили, оставив только свидетелей и организаторов концерта.

Анна была одним из ведущих следователей ЦКР, специализировавшимся на особо сложных делах. Высокая стройная женщина тридцати пяти лет, с короткими русыми волосами и проницательными серыми глазами, она привыкла работать там, где обычные методы расследования не приносили результата.

– Что у нас? – обратилась она к оперативнику Дмитрию Соколову, который первым прибыл на место.

– Восемнадцатилетняя Елена Скрябина, ученица выпускного класса. Умерла прямо во время выступления. Врач говорит, что симптомы похожи на отравление, но точную причину назовет только экспертиза.

Анна подошла к роялю, внимательно осматривая клавиши. Они выглядели обычно – черные и белые клавиши слегка поблескивали от сценического света.

– Кто еще прикасался к инструменту сегодня? – спросила она у директора школы.

– Никто, – ответила Белова, все еще находясь в шоке, от произошедшего. – Рояль специально настроили вчера вечером, и с утра его никто не трогал. Елена была первой, кто играл на нем сегодня.

– А кто имел доступ в зал после настройки?

– Ну, преподаватели, технические работники, уборщица… В принципе, довольно много людей.

К ним подошел эксперт-криминалист Павел Андреевич Литвинов – невысокий худощавый мужчина в очках, который всегда носил с собой чемоданчик с необходимыми приборами.

– Анна Викторовна, я взял образцы с клавиш, – доложил он. – Если здесь есть какие-то химические вещества, лаборатория их обнаружит.

– Хорошо. А что скажет судмедэксперт?

– Валентина Игоревна уже здесь, осматривает тело.

Анна прошла к краю сцены, где работала судебно-медицинский эксперт Валентина Игоревна Федорова. Это была женщина средних лет с внимательным взглядом и уверенными движениями профессионала.

– Первичные признаки указывают на отравление, – сказала Валентина, не отрываясь от работы. – Цианоз губ, расширенные зрачки, судороги. Но точный диагноз дам после вскрытия.

– Как быстро подействовал яд?

– Судя по тому, что девушка успела проиграть почти три минуты, а потом быстро потеряла сознание – это был довольно сильный и быстродействующий токсин. Возможно, что-то из группы нейротоксинов.

Анна обернулась к Соколову:

– Дмитрий, нужно опросить всех, кто был в зале. Составь список преподавателей, технического персонала, всех, кто имел доступ к роялю за последние сутки.

– Уже работаю над этим, – кивнул оперативник.

Майор Гальцева вернулась к роялю и еще раз внимательно его осмотрела. Что-то в этом деле ее смущало. Если убийца хотел отравить именно Елену, он должен был знать, что она будет играть на этом инструменте. А значит, имел информацию о программе концерта.

– Скажите, – обратилась она к директору, – программа концерта была известна заранее?

– Конечно. Мы раздавали программки, они лежали у входа. Кроме того, на сайте школы была опубликована информация о концерте с указанием исполнителей.

– То есть любой желающий мог узнать, что Елена будет играть?

– Да. А что, вы думаете, это было целенаправленное убийство?

Анна не ответила на вопрос. Она подошла к Литвинову, который заканчивал сбор образцов.

– Павел Андреевич, обратите особое внимание на те клавиши, которых касалась девушка в последние моменты игры. Если яд был нанесен на конкретные клавиши, нужно понять на какие именно.

– Уже учел это. Взял пробы со всех клавиш, но особенно тщательно – с тех, которые активно использовались в начале вальса Глинки.

– Когда будут результаты?

– К завтрашнему вечеру. Может, раньше, если повезет.

Анна огляделась по сторонам. Концертный зал постепенно пустел, но атмосфера трагедии все еще висела в воздухе. Где-то здесь мог находиться убийца – человек, который хладнокровно превратил музыкальный инструмент в орудие смерти.

– Анна Викторовна, – подошла к ней Белова, – я хотела сказать… Елена была исключительной девочкой. Талантливой, трудолюбивой, у нее не было врагов. Не могу представить, кто мог желать ей зла.

– Расскажите мне о ней подробнее. Семья, друзья, может быть, какие-то конфликты в школе?

– Елена жила с матерью, Ириной Михайловной. Отца нет… то есть, он умер, когда девочке было десять лет. Мама работает бухгалтером, очень переживала за дочь, всегда приходила на все выступления. Сегодня тоже была здесь, увезла ее скорая вместе с Еленой.

– А в школе? Соперничество между учениками, проблемы с преподавателями?

Директор задумалась:

– Ну, конечно, между детьми всегда есть определенная конкуренция. Особенно среди выпускников – они же поступают в консерваторию, места ограничены. Но чтобы кого-то убивать… Это же дети!

Анна понимала, что за внешней невинностью музыкального образования могут скрываться серьезные страсти. Карьеры музыкантов строятся годами, и иногда люди готовы пойти на многое ради достижения цели.

Она заметила, что у рояля стоит молодой человек лет двадцати пяти, внимательно наблюдающий за работой экспертов.

– А это кто? – спросила она у директора.

– Максим Вольский, наш преподаватель по фортепиано. Он работает здесь второй год, очень перспективный педагог. Елена занималась в его классе.

Анна подошла к молодому преподавателю. Максим был высоким темноволосым мужчиной с нервными движениями и встревоженным взглядом.

– Максим… простите, как ваше отчество?

– Игоревич. Максим Игоревич Вольский.

– Я майор Гальцева из ЦКР. Расскажите мне о Елене. Какой она была ученицей?

Максим явно волновался:

– Выдающейся. Одной из лучших, с кем мне приходилось работать. У нее был настоящий талант, и она очень много трудилась. Елена готовилась поступать в консерваторию, и у нее были все шансы пройти.

– А отношения у вас были только профессиональными?

Преподаватель покраснел:

– Конечно! Она моя ученица, ей только восемнадцать… было восемнадцать.

Анна отметила его реакцию. В этом деле явно было больше подводных течений, чем казалось на первый взгляд.

– Кто еще из учеников мог претендовать на место в консерватории?

– Ну, несколько человек из нашего выпуска. Дарья Кольцова, например. Они с Еленой всегда соревновались. Еще Игорь Семенов, но он играет на скрипке.

Анна записала имена в блокнот. Завтра предстояла большая работа – нужно было поговорить со всеми, кто знал Елену, выяснить мотивы и возможности.

Зазвонил телефон Литвинова. Он отошел в сторону, поговорил и вернулся с озадаченным видом.

– Анна Викторовна, это была лаборатория. Они сделали экспресс-анализ одного из образцов.

– И что?

– На клавишах рояля обнаружены следы рицина. Очень концентрированного.

Анна нахмурилась. Рицин – это растительный яд, получаемый из клещевины. Смертельно опасный и при этом относительно доступный. Но главное – он действовал через кожный контакт, что объясняло, как Елена могла отравиться, просто играя на рояле.

– Павел Андреевич, срочно нужно проверить все клавиши. Если там рицин, то здание нужно эвакуировать и провести полную дезинфекцию.

– Уже организую.

Дело принимало серьезный оборот. Убийца использовал профессиональный яд и точно знал, что делает. Это было не спонтанное преступление, а хорошо спланированное убийство.

Анна посмотрела на опустевший концертный зал. Где-то там, среди учеников, преподавателей или технического персонала, скрывался человек, который превратил музыку в орудие смерти. И ей предстояло его найти.

Глава 2: Нотки подозрения

Следующий день начался для команды ЦКР рано. В восемь утра Анна Гальцева уже сидела в своем кабинете, изучая предварительные результаты экспертизы. Павел Литвинов принес развернутый отчет лаборатории, и картина становилась все более зловещей.

– Рицин обнаружен на семнадцати клавишах, – доложил эксперт, раскладывая фотографии на столе. – Наибольшая концентрация на клавишах ми, фа-диез, соль первой октавы и до, ре второй октавы. Именно эти ноты наиболее часто используются в начальной части вальса Глинки.

Анна внимательно изучила схему клавиатуры с отмеченными зонами поражения.

– Значит, убийца точно знал, что будет исполнять Елена. Не просто знал программу концерта, а изучил конкретное произведение.

– Более того, – продолжил Литвинов, – анализ показал, что яд наносился тонкой кисточкой или ватной палочкой. Слой равномерный, но очень тонкий. Невооруженным глазом заметить было невозможно.

– Сколько времени нужно рицину, чтобы подействовать?

– При контакте с кожей – от пятнадцати минут до нескольких часов, в зависимости от дозы и индивидуальных особенностей организма. В данном случае доза была смертельной, но рассчитанной так, чтобы симптомы проявились не сразу.

Валентина Федорова вошла в кабинет с результатами вскрытия.

– Патологоанатомическая картина подтверждает отравление рицином, – сказала она, присаживаясь к столу. – Девушка умерла от остановки дыхания вследствие отека легких. В крови обнаружена высокая концентрация токсина. Судя по всему, основная доза попала в организм через микротрещины на подушечках пальцев – у пианистов кожа там особенно чувствительная от постоянного соприкосновения с клавишами.

Анна задумалась. Картина преступления становилась все более ясной, но мотив по-прежнему оставался загадкой.

– Дмитрий уже привез мать девочки? – спросила она у Соколова, который только что вошел в кабинет.

– Ирина Михайловна Скрябина ждет вас в комнате для допросов. Очень тяжело переживает потерю дочери, но готова отвечать на вопросы.

Ирина Михайловна Скрябина была женщиной сорока пяти лет, с усталым лицом и заплаканными глазами. Работа бухгалтера и воспитание талантливой дочери отнимали у нее все силы, и теперь, потеряв единственного ребенка, она выглядела совершенно разбитой.

– Расскажите мне о Елене, – мягко начала Анна. – Как складывались ее отношения с одноклассниками?

– Лена была очень целеустремленной девочкой, – со слезами на глазах ответила женщина. – С пяти лет занималась музыкой. После смерти мужа это стало для нее способом справиться с горем. Она мечтала о консерватории, хотела стать концертирующей пианисткой.

– А конфликты в школе были?

Ирина Михайловна нервно сжала руки.

– Ну, знаете, в таких местах всегда есть соперничество. Особенно между девочками. Дарья Кольцова… она всегда завидовала Лене. У Дарьи богатые родители, дорогие платья, частные уроки с именитыми педагогами, а Лена превосходила ее только талантом.

– Расскажите подробнее об этом соперничестве.

– В прошлом году на конкурсе юных пианистов Лена заняла первое место, а Дарья – только третье. После этого Дарья несколько раз публично унижала мою дочь, говорила, что бедным не место среди настоящих музыкантов. А недавно… – женщина запнулась.

– Что недавно?

– На репетиции перед концертом Дарья сказала Лене: "Наслаждайся своим последним выступлением. В консерваторию поступлю я, а не ты." Лена очень расстроилась, пришла домой в слезах.

Анна записала это в блокнот. Конкуренция за место в консерватории могла стать достаточно серьезным мотивом для убийства, особенно если речь шла о подростках с неустойчивой психикой.

– А как Елена относилась к своему педагогу, Максиму Игоревичу?

Лицо Ирины Михайловны изменилось.

– Максим Игоревич… Он хороший педагог, но… – она помолчала. – Лена последнее время часто задерживалась на дополнительных занятиях. Говорила, что готовится к поступлению. Но иногда мне казалось, что дело не только в музыке.

– То есть?

– Она часто упоминала его в разговорах. "Максим Игоревич сказал", "Максим Игоревич считает"… Для восемнадцатилетней девушки это было не совсем нормально. А он… он молодой, красивый. Я боялась, что у Лены появились к нему чувства.

– Вы говорили с дочерью об этом?

– Пыталась. Но она отмахивалась, говорила, что между ними только профессиональные отношения.

После разговора с матерью Елены команда ЦКР отправилась в музыкальную школу. Нужно было подробнее поговорить с Дарьей Кольцовой и выяснить детали их соперничества.

Дарья оказалась высокой светловолосой девушкой семнадцати лет, одетой в дорогую одежду. Она держалась уверенно, но Анна заметила нервное подрагивание рук.

– Мне очень жаль Елену, – сказала Дарья, усаживаясь напротив майора. – Мы, конечно, соревновались, но я никогда не желала ей зла.

– Расскажите о ваших отношениях подробнее.

– Ну, мы обе готовились к поступлению в консерваторию. Елена играла хорошо, не спорю. Но у меня более широкий репертуар, лучшая техника. Мои родители наняли мне лучших педагогов столицы.

– Вы считали Елену серьезной соперницей?

Дарья слегка покраснела:

– Соперницей? Скорее… раздражающим фактором. Она всегда получала больше внимания от преподавателей, хотя я вкладывала в занятия гораздо больше денег и времени.

– Свидетели говорят, что на последней репетиции вы сказали Елене неприятные слова о ее поступлении.

– Это была просто эмоция! – вспыхнула Дарья. – Я была расстроена тем, что мне дали выступать после нее. В программе концерта я была номером семь, а она – номером пять. Все знают, что номера в середине программы запоминаются лучше.

Анна обратила внимание на эту деталь. Порядок выступления мог быть важным фактором.

– Кто составлял программу концерта?

– Анна Ивановна, наша директор. Но окончательное решение принимал художественный совет школы.

– Вы знали заранее, что будет играть Елена?

– Конечно. Программу объявили еще месяц назад. Елена готовила вальс Глинки. Красивая пьеса, но не самая сложная технически.

– Где вы были вчера вечером, после репетиции?

– Дома, с родителями. Мы ужинали и обсуждали мое предстоящее выступление. Потом я рано легла спать.

– Кто может это подтвердить?

– Родители, домработница. Мы живем в коттедже, у нас есть система видеонаблюдения.

Выйдя из кабинета, где проходил допрос, Анна обратилась к Соколову:

– Проверь алиби Дарьи Кольцовой. Записи камер, показания родителей и домработницы. И узнай точное время, когда она покинула школу вчера.

Тем временем Литвинов изучал систему безопасности школы и список людей, имевших доступ к концертному залу.

– Анна Викторовна, – подозвал он майора, – я выяснил интересные детали. Система сигнализации в школе довольно простая. Но есть электронные замки, которые фиксируют время входа и выхода по картам доступа.

– И что показывают записи?

– Вчера вечером, после окончания репетиции в 18:30, в здании находились следующие люди: директор Белова до 19:15, уборщица Мария Петровна до 20:00, настройщик роялей Григорий Семенович до 18:45, и… Максим Вольский до 21:30.

– Максим задержался на три часа после репетиции?

– Именно. По данным системы, он покидал и возвращался в концертный зал несколько раз между 19:00 и 21:30.

Это была важная информация. Максим имел возможность остаться в школе наедине с роялем и нанести яд на клавиши.

– А что с другими подозреваемыми?

– Дарья Кольцова покинула здание в 18:35, через пять минут после окончания репетиции. Директор Белова была в своем кабинете, а не в концертном зале.

Анна решила еще раз поговорить с Максимом Вольским. Молодой преподаватель выглядел еще более взволнованным, чем накануне.

– Максим Игоревич, – начала она, – объясните, пожалуйста, почему вы так долго оставались в школе вчера вечером?

Максим побледнел:

– Я… я готовился к сегодняшнему концерту. Проверял звучание рояля, репетировал сопровождение для некоторых номеров.

– Почему вы несколько раз входили и выходили из концертного зала?

– Как вы… – он запнулся. – Я ходил в свой класс за нотами, потом в учительскую за кофе. Нервничал перед концертом.

– Максим Игоревич, – строго сказала Анна, – я должна задать вам прямой вопрос. Каковы были ваши отношения с Еленой Скрябиной?

Молодой человек сжал кулаки:

– Профессиональные! Я был ее педагогом, она – моей ученицей.

– Но мать Елены говорит, что девушка часто задерживалась на дополнительные занятия с вами.

– Елена была очень талантливой, но ей нужна была серьезная подготовка к поступлению. Я занимался с ней бесплатно, в свободное время.

– И никаких личных отношений между вами не было?

Максим долго молчал, а затем тихо сказал:

– Елена… она была особенной. Талантливой, красивой, умной. Да, возможно, у меня появились к ней чувства. Но я никогда не переходил границы! Она была моей ученицей, ей было всего восемнадцать!

– А она испытывала что-то к вам?

– Я думаю… да. Последние недели она часто оставалась после занятий, мы разговаривали не только о музыке. Она говорила, что хочет стать не просто пианисткой, а педагогом, как я. Что мечтает работать со мной в одной школе.

– И как вы на это реагировали?

– Я понимал, что это опасно. Для моей карьеры, для ее репутации. После поступления в консерваторию все могло бы измениться, но сейчас… Я пытался держать дистанцию.

– Значит, вы отвергали ее чувства?

Максим кивнул, и в его глазах появились слезы:

– Она очень болезненно это переживала. На последнем занятии даже плакала. Говорила, что я разбиваю ее сердце, что она не сможет без меня.

Анна почувствовала, что нащупала важную нить. Отвергнутая любовь могла стать мотивом не только для убийства, но и для самоубийства, замаскированного под убийство.

– Максим Игоревич, где именно вы хранили материалы по химии? У вас есть доступ к лабораториям, химическим веществам?

– Что? Нет, я музыкант! Какая химия?

– Рицин – это растительный яд. Его можно изготовить из семян клещевины в домашних условиях.

– Я не понимаю, о чем вы говорите! Я не убивал Елену! Я любил ее!

Последняя фраза прозвучала как признание. Анна поняла, что Максим действительно испытывал серьезные чувства к своей ученице.

Вечером команда ЦКР собралась для подведения промежуточных итогов расследования.

– У нас есть три основных подозреваемых, – начала Анна. – Дарья Кольцова – соперничество за место в консерватории. Максим Вольский – сложные личные отношения с жертвой. И пока еще неизвестный нам человек, который мог иметь другие мотивы.

– С Дарьей все не так просто, – доложил Соколов. – Проверил ее алиби. Камеры видеонаблюдения подтверждают, что она действительно была дома с 19:00. Но есть нюанс – записи показывают, что она уходила из дома около 22:00 и вернулась в 23:30.

– Куда ездила?

– Родители говорят, что она ездила к подруге готовиться к концерту. Но подруга подтверждает встречу только с 22:30. Получается, что с 22:00 до 22:30 ее местонахождение не установлено.

– А что с Максимом?

– У него нет алиби после 21:30. Живет один, соседи его не видели. Теоретически мог вернуться в школу ночью, хотя система безопасности этого не зафиксировала.

Литвинов добавил:

– Я изучил информацию о рицине. Это действительно растительный яд, который можно изготовить в домашних условиях из семян кл**. Процесс не слишком сложный, но требует определенных знаний в химии. В интернете есть инструкции, но нужно понимать, что ты делаешь.

– Кто из наших подозреваемых мог иметь такие знания?

– Дарья Кольцова учится в лицее с химико-биологическим уклоном. У нее есть доступ к школьной лаборатории. Максим Вольский закончил консерваторию, но в университете у него была дополнительная специализация по музыкальной акустике – там тоже изучали некоторые химические процессы.

Анна задумалась. Картина постепенно прояснялась, но многие детали по-прежнему оставались неясными.

– Валентина, есть ли еще какие-то медицинские подробности, которые могли бы нам помочь?

– Есть одна странность, – сказала судмедэксперт. – Концентрация яда была очень высокой, но рассчитанной так, чтобы смерть наступила именно во время выступления. Это требует точного знания дозировки и времени действия. Плюс учета индивидуальных особенностей организма жертвы.

– То есть убийца обладал серьезными знаниями в токсикологии?

– Либо очень тщательно изучил этот вопрос, либо имел доступ к профессиональной литературе.

Анна поняла, что расследование выходит на новый уровень. Преступление было спланировано с научной точностью, а это означало, что убийца потратил на подготовку много времени и сил.

Завтра предстояло углубить проверку обоих подозреваемых и найти того, кто превратил музыкальный инструмент в орудие убийства.

Глава 3: Дирижер лжи

Третий день расследования начался с неожиданного звонка в ЦКР. Анна Гальцева только заварила утренний кофе, когда Павел Литвинов буквально ворвался в ее кабинет с распечатками результатов дополнительной экспертизы.

– Анна Викторовна, у нас серьезные новости, – сказал он, раскладывая документы на столе. – Лаборатория провела спектральный анализ рицина, найденного на клавишах. Оказалось, что яд изготавливали в два этапа.

– То есть?

– Первая порция была приготовлена около месяца назад, вторая – не позднее, чем за сутки до концерта. Судя по микроскопическому анализу, использовались семена клещевины разного происхождения. Первая партия – из семян, выращенных в средней полосе России, вторая – предположительно из южных регионов.

Анна внимательно изучила схемы молекулярного анализа. Это открытие кардинально меняло картину преступления.

– Значит, убийство готовилось заранее, но окончательные приготовления делались в последний момент?

– Именно. Более того, концентрация яда была рассчитана с математической точностью. Кто-то очень тщательно изучил физиологические особенности жертвы – вес, возраст, состояние здоровья.

В кабинет зашла Валентина Федорова с дополнительными результатами вскрытия.

– У меня тоже есть интересная информация, – сказала она. – При повторном исследовании тканей я обнаружила, что в организме Елены были микродозы бензо**зепинов.

– Транквилизаторы?

– Да, но в очень малых количествах. Недостаточно для седативного эффекта, но достаточно для того, чтобы замедлить реакцию организма на яд. Это объясняет, почему Елена смогла играть три минуты, прежде чем симптомы стали критическими.

Анна поняла, что имеет дело не с импульсивным убийством, а с тщательно спланированной операцией. Кто-то действительно "дирижировал" всем происходящим.

– Дмитрий, – обратилась она к Соколову, который только что вошел в кабинет, – какие новости по проверке алиби?

– С Дарьей Кольцовой все сложнее, чем казалось. Ее подруга, к которой она якобы ездила в ночь перед концертом, меняет показания. Сначала сказала, что Дарья была у нее с 22:30 до 23:15, теперь утверждает, что встретились только в 23:00.

– А что с камерами наблюдения на улицах?

– Проверил маршрут от дома Дарьи до дома подруги. Есть запись, где видно, как она выезжает на своей машине в 22:00, но дальше след теряется. До дома подруги она могла доехать за пятнадцать минут, но появилась там только через час.

– Куда пропал час?

– Вот это и предстоит выяснить. Но есть еще одна странность. Я проверил историю звонков Дарьи за последний месяц. Она регулярно созванивалась с неизвестным номером, зарегистрированным на подставную фирму.

Анна нахмурилась. Детали складывались в тревожную картину.

– А что с Максимом Вольским?

– Его алиби тоже вызывает вопросы. Он утверждает, что после ухода из школы в 21:30 отправился домой и больше никуда не выходил. Но консьерж его дома говорит, что видел его только около полуночи.

Анна решила еще раз посетить музыкальную школу и поговорить с директором Анной Беловой. Возможно, женщина знала больше, чем рассказала в первый день.

Белова встретила их в своем кабинете, заставленном нотами, дипломами и фотографиями с концертов. Она выглядела усталой и подавленной.

– Как продвигается расследование? – спросила она.

– Мы выясняем новые обстоятельства, – осторожно ответила Анна. – Скажите, а кто еще, кроме Максима, мог знать о том, что Елена готовит именно вальс Глинки к выпускному?

– В принципе, многие. Программа обсуждалась на педагогическом совете еще в начале учебного года. Присутствовали все преподаватели специальности.

– А родители учеников знали?

– Да, мы рассылали предварительную программу родителям за месяц до концерта. Многие интересовались, что будут играть их дети.

– Значит, круг людей, знавших о программе, довольно широк?

– К сожалению, да. Но представить себе, что кто-то из наших преподавателей или родителей мог совершить такое… – Белова покачала головой.

– А были ли конфликты среди родителей? Ссоры из-за детей, соперничество?

Директор задумалась.

– Ну, родители Дарьи Кольцовой всегда были очень амбициозными. Василий Петрович Кольцов – успешный бизнесмен, владеет сетью аптек. Его жена, Инга Владимировна, бывшая пианистка, не смогла сделать карьеру и теперь вкладывает все амбиции в дочь.

– Они конфликтовали с кем-то?

– С матерью Елены, Ириной Михайловной, были натянутые отношения. Кольцовы считали, что Елене уделяют больше внимания из-за ее таланта, а их дочери приходится довольствоваться вторыми ролями.

– А конкретные ссоры были?

– Несколько месяцев назад на родительском собрании Инга Владимировна публично заявила, что распределение ролей в концерте несправедливо. Говорила, что Елене дают более выигрышные номера в программе.

Эта информация заставила Анну по-новому взглянуть на мотивы преступления. Возможно, дело было не только в соперничестве между ученицами, но и в амбициях их родителей.

– Скажите, а у Василия Петровича, как владельца аптечной сети, есть доступ к различным химическим веществам?

Белова побледнела:

– Теоретически… да. Но вы же не думаете, что он…

– Мы рассматриваем все возможные версии. А его жена разбирается в химии?

– Инга Владимировна закончила консерваторию, но у нее есть второе образование – химико-технологический институт. Она работала в лаборатории, прежде чем выйти замуж.

Вечером команда ЦКР собралась для анализа новых данных. Картина преступления становилась все более сложной.

– Итак, что мы имеем, – начала Анна. – Яд готовился в два этапа, что говорит о длительном планировании. В организме жертвы обнаружены транквилизаторы, которые замедлили действие яда. У нас есть как минимум три человека с мотивом и возможностями: Максим Вольский, Дарья Кольцова и теперь – ее родители.

– Но кто из них "дирижер"? – спросил Литвинов.

– Пока неясно. Возможно, мы имеем дело с сообщниками. Дмитрий, что удалось выяснить о семье Кольцовых?

– Василий Петрович Кольцов действительно владеет сетью из двенадцати аптек в Москве и области. У него есть собственная лаборатория, где проводят анализы лекарств. Теоретически он мог получить доступ к любым химическим веществам.

– А жена?

– Инга Владимировна после замужества оставила работу в лаборатории, но поддерживает связи с бывшими коллегами. Более того, последние полгода она консультировала мужа по вопросам расширения лабораторного направления бизнеса.

– То есть у нее есть актуальные знания в области химии?

– Именно. И еще один момент – в прошлом месяце она заказывала через интернет семена различных декоративных растений, включая клещевину. Официально для ландшафтного дизайна дачи.

Анна почувствовала, что приближается к разгадке.

– Павел Андреевич, можете сравнить образцы рицина с семенами клещевины, которые заказывала Инга Владимировна?

– Уже работаю над этим. Результат будет завтра утром.

– А что с телефонными переговорами?

– Здесь самое интересное, – сказал Соколов. – Тот загадочный номер, с которым созванивалась Дарья, зарегистрирован на фирму-однодневку. Но по косвенным признакам это телефон Максима Вольского.

– Значит, они были в контакте?

– Более того, последний звонок состоялся в день концерта, в 14:00. Разговор длился семнадцать минут.

– А Максим это отрицает?

– Пока мы его прямо не спрашивали. Планировал завтра устроить очную ставку.

На следующее утро Анна получила результаты генетического анализа семян. Павел Литвинов был явно взволнован.

– Совпадение частичное, – доложил он. – Семена клещевины, заказанные Ингой Владимировной, дали тот же генетический профиль, что и южные семена, использованные для изготовления второй порции яда.

– А северные семена?

– Здесь интереснее. Их генетический профиль соответствует клещевине, которая растет в ботаническом саду Московской консерватории. Более того, я проверил – Максим Вольский часто бывает в консерватории, у него есть пропуск как у выпускника.

Теперь картина становилась яснее. Максим мог заготовить первую порцию яда месяц назад, используя семена из ботанического сада консерватории. А семья Кольцовых – подготовить вторую порцию из семян, заказанных через интернет.

– Значит, они действовали вместе? – спросила Валентина Федорова.

– Похоже на то. Но кто был инициатором, а кто – исполнителем?

Зазвонил телефон. Звонил дежурный по ЦКР.

– Анна Викторовна, к нам привезли Ингу Владимировну Кольцову. Она сама явилась и просит встречи с вами. Говорит, что хочет сделать заявление.

Инга Владимировна Кольцова оказалась элегантной женщиной сорока пяти лет, с аккуратной прической и дорогой одеждой. Но ее руки дрожали, а глаза выдавали сильное нервное напряжение.

– Я пришла, чтобы рассказать правду, – сказала она, усаживаясь в кресло. – Я не могу больше молчать.

– Мы слушаем вас.

– Максим Вольский обратился ко мне месяц назад. Сказал, что Елена Скрябина мешает карьере моей дочери, что она всегда будет в тени этой девочки. Предложил… устранить препятствие.

– И вы согласились?

– Сначала я думала, что он шутит или говорит метафорически. Но потом он показал мне семена клещевины и объяснил, как можно изготовить яд. Сказал, что у меня есть химические знания, а у него – доступ к роялю.

– Как вы распределили роли?

– Максим должен был нанести яд на клавиши в ночь перед концертом. А я – изготовить более концентрированную смесь для усиления эффекта. Он утверждал, что у него есть алиби на время концерта, поэтому подозрения падут на кого-то другого.

– А ваша дочь знала о плане?

Инга Владимировна расплакалась:

– Нет! Дарья ничего не знала! Максим специально попросил ее встретиться с ним в ночь перед концертом, чтобы создать ей алиби. Она думала, что это случайная встреча.

– Где происходила встреча?

– На парковке возле торгового центра. Максим сказал ей, что хочет обсудить ее поступление в консерваторию. Продержал час, а потом отпустил. Дарья до сих пор не понимает, зачем это было нужно.

– А что делали вы в это время?

– Я передала Максиму вторую порцию яда. Мы встретились на полчаса, и он поехал в школу наносить смесь на клавиши.

– Почему вы решили признаться?

– Потому что поняла – Максим меня обманул. Он не просто хотел устранить соперницу моей дочери. У него были личные отношения с Еленой, и он убил ее из мести за отвергнутую любовь. А меня использовал как соучастницу, чтобы не действовать в одиночку.

Анна понимала, что получила ключевые свидетельства для раскрытия дела. Но нужно было проверить показания Инги Владимировны и арестовать Максима Вольского.

– Дмитрий, немедленно выезжаем к Максиму. Оформляй ордер на арест.

– А как быть с Ингой Владимировной?

– Она остается под стражей как соучастница убийства. Но то, что она сама пришла с признанием, будет учтено при вынесении приговора.

Команда ЦКР выехала к дому Максима Вольского. Но квартира оказалась пуста – преподаватель исчез, оставив лишь записку: "Я не мог жить с мыслью о том, что потерял Елену навсегда. Теперь я буду с ней."

Поиски Максима продолжались три часа. Его нашли в концертном зале консерватории, сидящего за тем самым роялем, на котором играла Елена. Он принял большую дозу того же яда, который использовал для убийства.

В предсмертной записке, найденной в его кармане, Максим признавался в преступлении и объяснял мотивы: "Елена отвергла мою любовь. Я не мог допустить, чтобы она строила карьеру без меня. Если я не мог быть частью ее жизни, то никто не мог. Инга Кольцова лишь помогла мне осуществить план, думая, что действует в интересах дочери."

Последние слова записки были особенно жуткими: "Музыка была нашим общим языком. Теперь она навеки останется безмолвной, как и моя любовь."

Вечером Анна сидела в своем кабинете, оформляя итоговый отчет по делу. Максим Вольский действительно оказался "дирижером" всей преступной схемы – он управлял действиями соучастников, создавал алиби, планировал каждый шаг.

Инга Кольцова была арестована по обвинению в соучастии в убийстве. Ее дочь Дарья, несмотря на невольное участие в создании алиби убийце, была признана невиновной – она действительно не знала о планах матери и Максима.

Дело Елены Скрябиной было раскрыто, но победы Анна не чувствовала. Слишком высокой была цена этой истины – две сломанные жизни и одна трагически оборвавшаяся. Талантливая девушка погибла из-за больной страсти человека, который должен был оберегать и развивать ее дарование.

В музыкальной школе объявили траур. Выпускной концерт был отменен. А концертный рояль, ставший орудием убийства, увезли на экспертизу, где он еще долго будет напоминать о том, как музыка может стать орудием смерти в руках тех, кто потерял человечность.

Глава 4: Фальшивые ноты

Утром следующего дня майор Анна Гальцева из ЦКР получила звонок, который заставил ее усомниться во всех выводах, сделанных командой ЦКР накануне. Звонила судебно-медицинский эксперт Валентина Федорова, и в ее голосе слышалось сильное волнение.

– Анна Викторовна, нужно срочно встретиться. У меня есть данные, которые могут кардинально изменить наше понимание дела.

– Что случилось?

– Лучше покажу лично. Приезжайте в морг, захватите с собой Павла Андреевича.

Через час Анна и эксперт-криминалист Павел Литвинов сидели в кабинете судмедэксперта, изучая новые результаты анализов. Валентина разложила перед ними несколько документов и фотографий.

– Вчера вечером я решила еще раз проверить образцы тканей Елены Скрябиной. Что-то меня смущало в картине отравления. И вот что я обнаружила.

Она показала увеличенную фотографию среза кожи с пальцев девушки.

– Видите эти темные точки? Это не просто следы рицина. Под микроскопом хорошо видно, что яд проник в кожу не через естественные поры, а через микроскопические проколы.

Анна внимательно изучила снимок:

– То есть кто-то, специально нанес эти повреждения?

– Именно. Более того, я провела спектральный анализ этих образцов. Кроме рицина там обнаружены следы местного анестетика – лидокаина. Елена просто не могла почувствовать боль от проколов.

Павел Литвинов нахмурился:

– Но когда это могло произойти? Она же играла перед зрителями, любые манипуляции с ее руками были бы заметны.

– Вот в чем дело, – продолжила Валентина. – Судя по глубине проколов и характеру распространения яда в тканях, это происходило не менее чем за два часа до начала концерта. То есть яд попал в организм Елены задолго до того, как она села за рояль.

Анна почувствовала, что дело принимает совершенно иной оборот.

– Значит, история с ядом на клавишах рояля – это…

– Отвлекающий маневр, – закончил Литвинов. – Кто-то хотел, чтобы мы думали именно так.

– Но Максим Вольский признался в убийстве, даже покончил с собой!

– Возможно, он тоже был введен в заблуждение, – предположила Валентина. – А может, решил взять вину на себя, чтобы защитить настоящего убийцу.

Команда ЦКР срочно вернулась в музыкальную школу. Нужно было заново проанализировать все обстоятельства дела, учитывая новые данные. Если Елена была отравлена за два часа до концерта, то круг подозреваемых значительно сужался.

Анна обратилась к директору школы Анне Беловой:

– Где находилась Елена за два часа до начала концерта? С кем встречалась, что делала?

– Ну, концерт начинался в семь вечера, значит, около пяти. В это время у нас была последняя репетиция, но не полная – только солисты проверяли звук и настройки инструментов.

– Кто еще был в школе в это время?

– Несколько преподавателей, технический персонал… А, да! Еще приходила школьная медсестра, Вера Николаевна Сомова. Она осматривала детей перед выступлением – проверяла, нет ли у кого температуры, волнения, не нужна ли кому-то валерьянка или другие успокоительные.

Анна и Павел переглянулись. Медсестра имела доступ к лекарственным препаратам, включая анестетики. И могла сделать укол под видом медицинской процедуры.

– Где сейчас Вера Николаевна?

– Она работает по совместительству в нескольких школах. Сегодня должна быть в школе номер сорок три, на улице Чехова.

Вера Николаевна Сомова оказалась женщиной средних лет с усталым лицом и нервными движениями. Когда Анна представилась и объяснила цель визита, медсестра заметно побледнела.

– Я не понимаю, при чем здесь я, – сказала она дрожащим голосом. – Я же медработник, я помогаю детям, а не причиняю им вред.

– Расскажите, что происходило перед концертом. Вы осматривали Елену Скрябину?

– Да, конечно. Она очень нервничала, руки дрожали. Я предложила ей легкое успокоительное, сделала укол в палец – так препарат действует быстрее.

– Какой именно препарат?

Вера Николаевна запнулась:

– Обычное успокоительное… седуксен… нет, валиум…

– Вера Николаевна, – строго сказала Анна, – мы знаем, что Елена была отравлена именно через укол в палец. И знаем, что вместе с ядом ей ввели лидокаин, чтобы она не почувствовала боль. У вас есть доступ к лидокаину?

Медсестра расплакалась:

– Я не хотела! Это не я придумала! Мне сказали, что это просто розыгрыш, что девочка только заснет на несколько минут во время выступления, и все посмеются!

– Кто вам это сказал?

– Инга Владимировна Кольцова. Она заплатила мне пятьдесят тысяч рублей. Сказала, что хочет проучить соперницу своей дочери, показать, что Елена не готова к серьезным выступлениям. Я думала, это просто сильное снотворное!

– Откуда у вас взялся рицин?

– Я не знала, что это рицин! Инга Владимировна дала мне ампулу и сказала, что это новое американское средство для расслабления мышц. Показала даже подробную инструкцию на английском языке.

Анна поняла, что нашла еще одно звено в цепочке преступления. Инга Кольцова не только помогала изготавливать яд, но и организовала его введение жертве через подкупленную медсестру.

– Где сейчас эта ампула?

– Я ее выбросила в больничные отходы сразу после использования. А инструкцию сожгла – Инга Владимировна велела не оставлять следов.

Вечером команда ЦКР собралась для подведения итогов. Картина преступления наконец-то стала полной.

– Итак, что мы имеем, – начала Анна. – Инга Кольцова была не просто соучастницей, а главным организатором убийства. Она подкупила медсестру, которая ввела яд Елене под видом успокоительного. А история с отравленными клавишами рояля была отвлекающим маневром.

– Но зачем тогда понадобился Максим Вольский? – спросил Литвинов.

– Чтобы создать ложный след. Инга знала о его чувствах к Елене и решила использовать это. Возможно, она даже намекнула ему, что собирается что-то предпринять против девочки. Максим мог подумать, что действительно участвовал в убийстве, хотя на самом деле его роль была минимальной.

– А рицин на клавишах?

– Скорее всего, его нанесла сама Инга или поручила это дочери, которая ничего не подозревала. Дозировка была рассчитана так, чтобы не причинить серьезного вреда, но создать иллюзию отравления через прикосновение к инструменту.

Дмитрий Соколов добавил:

– Проверил финансовые операции Инги Кольцовой. За месяц до концерта она сняла с счета сто тысяч рублей наличными. Пятьдесят дала медсестре, остальное могла потратить на изготовление яда и подготовку к преступлению.

– Но почему она решилась на убийство? Неужели только из-за соперничества дочерей?

– Здесь все сложнее, – сказал Соколов. – Я покопался в биографии семьи Кольцовых. Оказалось, что Инга в молодости была очень талантливой пианисткой, даже училась в консерватории. Но не смогла закончить обучение из-за травмы руки.

– Какой травмы?

– В двадцать лет она попала в автомобильную аварию. Повредила правую кисть, несколько месяцев не могла играть. К тому времени, когда рука восстановилась, она уже отстала от программы, потеряла технику. Пришлось уйти из консерватории и искать другую профессию.

Анна задумалась. Это объясняло многое в поведении Инги Кольцовой.

– Значит, она видела в Елене себя в молодости. Талантливую девушку, которой светила блестящая карьера. И не смогла этого вынести.

– Именно. Когда стало ясно, что Елена превосходит Дарью по всем параметрам, Инга решила, что лучше уничтожить соперницу, чем позволить ей добиться того, чего не смогла добиться сама.

На следующий день Инга Кольцова была арестована. При обыске в ее доме нашли остатки семян клещевины, химическую литературу по изготовлению рицина и даже черновые записи плана преступления.

Вера Сомова была задержана как соучастница, но следствие учло, что она действовала, не зная истинных целей преступления.

Дарья Кольцова, узнав правду о матери, впала в глубокую депрессию. Девочка действительно ничего не знала о планах убийства и искренне считала Елену подругой, несмотря на соперничество.

– Самое страшное в этом деле, – сказала Анна, закрывая папку с материалами, – что Максим Вольский погиб зря. Он почувствовал себя виновным в смерти ученицы и не смог с этим жить, хотя на самом деле не имел к убийству никакого отношения.

– А может, имел, – возразил Литвинов. – Возможно, Инга Кольцова не случайно выбрала именно его в качестве ложного соучастника. Может, она знала о его чувствах к Елене и понимала, что в случае раскрытия он возьмет вину на себя.

– То есть его самоубийство тоже входило в ее план?

– Вполне возможно. Мертвый преподаватель, признавшийся в убийстве, – идеальный способ закрыть дело и отвести подозрения от истинного убийцы.

Анна поежилась. Если это было так, то Инга Кольцова оказалась еще более хладнокровной, чем они думали. Она не только убила талантливую девушку, но и подставила невинного человека, фактически обрекая его на смерть.

Через несколько дней Анна получила письмо от матери Елены, Ирины Михайловны Скрябиной. Женщина благодарила за раскрытие дела и сообщала, что планирует учредить стипендию имени дочери для талантливых учеников музыкальных школ.

"Пусть память о Лене поможет другим детям осуществить свои мечты," – писала она.

В музыкальной школе тем временем сменилось руководство. Анна Белова подала в отставку, не справившись с моральным грузом случившегося. Новый директор объявил о создании психологической службы для работы с детьми и родителями.

Концертный рояль, ставший невольным участником трагедии, решили передать в музей. А взамен школе подарили новый инструмент – белый "Steinway", на котором теперь играют ученики, не знающие о мрачной истории своих предшественников.

Дело Елены Скрябиной стало хрестоматийным примером того, как нереализованные амбиции и зависть могут толкнуть человека на самые страшные преступления. В архивах ЦКР оно получило название "Дело о фальшивых нотах" – потому что все улики, которые вначале казались следователям очевидными, оказались искусно созданной ложью.

Анна часто думала о том, сколько еще подобных дел ей предстоит расследовать. Преступления, где убийцы не только отнимают жизни, но и создают сложные схемы обмана, заставляя следователей идти по ложному следу.

Но именно такие дела и делали работу ЦКР необходимой. Кто-то должен был восстанавливать истину, разгадывать самые сложные загадки и добиваться справедливости для жертв и их близких.

Мелодия последнего танца Елены Скрябиной больше никогда не зазвучит. Но правда о ее смерти была восстановлена, а виновные понесли наказание. И это был единственный способ почтить память талантливой девушки, чья жизнь оборвалась из-за чужой зависти и неоправданных амбиций.

Глава 5: Финальный аккорд

Три месяца спустя после трагических событий в музыкальной школе майор Анна Гальцева из ЦКР получила вызов в прокуратуру. Дело Елены Скрябиной было передано в суд, но накануне слушаний произошло событие, которое заставило команду ЦКР вновь взяться за расследование.

Инга Кольцова, находившаяся под стражей в следственном изоляторе, была найдена в своей камере без сознания. Медицинская экспертиза показала признаки отравления тем же веществом – рицином. Женщина находилась в критическом состоянии, и врачи боролись за ее жизнь.

– Как это возможно? – спросила Анна у начальника СИЗО подполковника Веры Ивановны Кругловой. – Кто мог передать ей яд?

– Мы проверили всех, кто имел контакт с заключенной за последние сутки, – ответила Круглова. – Адвокат, медицинский персонал, сотрудники изолятора. Никаких подозрительных веществ при досмотре не обнаружено.

Павел Литвинов, прибывший на место происшествия, тщательно осмотрел камеру. На столе лежали остатки завтрака – хлеб, каша, чай. Рядом несколько книг, письменные принадлежности и лекарства, которые Инге разрешили принимать по медицинским показаниям.

– Анна Викторовна, – позвал он, – посмотрите на это.

Литвинов показал на небольшой флакон с каплями для сердца, прописанными Инге врачом.

– Капли валерианы. Совершенно обычные, их выдают многим заключенным.

– Но в составе валерианы рицина быть не может, – заметила Анна.

– Именно поэтому это идеальное место для сокрытия яда. Нужно провести анализ всех лекарственных препаратов в камере.

Результаты экспертизы подтвердили подозрения. В каплях валерианы была обнаружена высокая концентрация рицина, тщательно растворенного в лекарственном средстве. Кто-то заменил содержимое флакона, оставив препарат внешне неизменным.

– Это была попытка убийства или самоубийства? – спросил Дмитрий Соколов.

– Скорее попытка заставить замолчать единственного живого свидетеля, – ответила Анна. – Инга могла знать больше, чем рассказала на допросах.

Команда ЦКР начала проверку всех, кто мог иметь доступ к лекарствам заключенной. Список оказался довольно коротким: врач СИЗО Олег Петрович Морозов, медсестра Галина Семеновна Васильева, фармацевт Татьяна Андреевна Климова и заведующий медчастью Виктор Михайлович Синицын.

Первым допросили врача. Олег Петрович Морозов был мужчиной пятидесяти лет с усталым лицом и нервными движениями. Работал в системе исполнения наказаний уже двадцать лет.

– Я назначил Инге Владимировне валериану из-за повышенной тревожности, – объяснил он. – Она очень тяжело переживала арест, плохо спала, жаловалась на сердцебиение.

– Кто готовил лекарство?

– По стандартной процедуре – фармацевт Климова. Она разливает все препараты из больших флаконов в индивидуальные дозы для заключенных.

– А кто передавал лекарство в камеру?

– Медсестра Васильева. Она обходит камеры дважды в день – утром и вечером.

Анна записала эту информацию и попросила привести фармацевта.

Татьяна Андреевна Климова оказалась женщиной средних лет с внимательным взглядом и аккуратными движениями. На вопросы отвечала четко и профессионально.

– Валериану для Кольцовой я готовила три дня назад, – сказала она. – Отлила из общего флакона в индивидуальную емкость, как всегда. Никаких отклонений от процедуры не было.

– А общий флакон откуда поступил?

– Из аптеки городской больницы. У нас договор на поставку медикаментов. Все препараты имеют сертификаты качества.

– Кто еще имел доступ к готовым лекарствам?

Татьяна задумалась:

– В принципе, любой сотрудник медчасти. Лекарства хранятся в общем сейфе, ключи от которого есть у врача, заведующего и старшей медсестры.

Медсестра Галина Васильева выглядела встревоженной. Женщина сорока пяти лет, с короткими седыми волосами, работала в СИЗО восемь лет.

– Я передавала Инге Владимировне лекарства каждый день, – сказала она. – Утром – витамины и успокоительное, вечером – капли для сердца. Никаких изменений в процедуре не было.

– Вы заметили что-нибудь необычное в поведении заключенной в последние дни?

– Она стала очень нервной. Постоянно спрашивала о дате суда, переживала за дочь. Вчера даже просила дополнительную дозу валерианы, говорила, что не может уснуть.

– И вы дали ей дополнительную дозу?

Галина Семеновна кивнула:

– Да, с разрешения врача. Дала еще десять капель перед сном.

Это объясняло, почему отравление произошло именно ночью. Инга приняла двойную дозу зараженного лекарства.

– А кто мог заменить содержимое флакона?

– Теоретически любой из медперсонала. Но зачем? Мы же не знали, что она преступница, когда начали ее лечить.

Анна поняла, что медсестра говорит искренне. Оставался последний подозреваемый – заведующий медчастью.

Виктор Михайлович Синицын встретил следователей в своем кабинете. Мужчина пятидесяти пяти лет, с седыми висками и строгим выражением лица, он производил впечатление опытного профессионала.

– Я слежу за общим состоянием медицинского обеспечения изолятора, – объяснил он. – Конкретными больными занимаются врачи. О том, что Кольцова принимает валериану, я знал, но в детали лечения не вдавался.

– Вы имели доступ к лекарствам?

– Конечно. У меня есть ключи от всех помещений медчасти. Но зачем мне отравлять заключенную? Это же полный абсурд.

Анна внимательно изучала лицо Синицына. Что-то в его поведении казалось ей неестественным. Слишком спокойная реакция на серьезные обвинения.

– Виктор Михайлович, а вы случайно не знакомы с семьей Кольцовых?

Заведующий медчастью слегка изменился в лице:

– Нет, конечно. Откуда мне их знать?

– Просто ваша фамилия показалась знакомой. Дмитрий, проверьте биографию Виктора Михайловича, – обратилась Анна к Соколову.

Через час Соколов принес интересную информацию:

– Анна Викторовна, Виктор Синицын действительно связан с семьей Кольцовых. Его младший брат Игорь работал главным бухгалтером в аптечной сети Василия Кольцова. Два года назад его обвинили в растрате и посадили. Он покончил с собой в тюрьме.

Теперь картина становилась яснее. У Синицына был мотив для мести семье Кольцовых.

Когда Анна вернулась к заведующему медчастью с этой информацией, Синицын больше не пытался скрывать правду.

– Игорь был честным человеком, – сказал он с горечью. – Василий Кольцов подставил его, чтобы скрыть собственные финансовые махинации. Мой брат не выдержал позора и повесился в камере.

– И вы решили отомстить?

– Сначала я хотел убить самого Василия. Но потом узнал про арест его жены. Подумал – пусть она испытает то же, что испытал мой брат. Пусть умрет в тюрьме, как он.

– Как вы раздобыли рицин?

– У меня есть дача за городом. Там растет клещевина – жена сажала для красоты. Я изучил в интернете, как изготовить яд, и приготовил небольшую порцию. Заменил содержимое флакона с валерианой в тот день, когда Кольцову привезли к нам.

– Значит, вы планировали убить ее с самого начала?

– Да. Но потом передумал. Решил, что смерть будет слишком легким наказанием. Пусть лучше сидит в тюрьме и мучается, зная, что погубила чужую жизнь.

– Тогда почему все-таки решили довести дело до конца?

Синицын помолчал, а затем тихо сказал:

– Три дня назад я узнал, что адвокат готовит для нее сделку со следствием. Что она может получить условный срок в обмен на дачу показаний против каких-то других людей. Я не мог этого допустить. Игорь получил десять лет строгого режима за то, чего не совершал. А эта женщина, убившая ребенка, должна была остаться на свободе.

Инга Кольцова выжила, но ее состояние оставалось тяжелым. Врачи боролись за ее жизнь в реанимации областной больницы. Виктор Синицын был арестован по обвинению в покушении на убийство.

Суд по делу Елены Скрябиной был отложен до восстановления главной обвиняемой. Вера Сомова получила три года условно как соучастница, не знавшая истинных целей преступления.

Дарья Кольцова после ареста матери и госпитализации отца переехала к бабушке. Девочка прекратила занятия музыкой и замкнулась в себе. Школьный психолог работал с ней, пытаясь помочь справиться с травмой.

В музыкальной школе установили мемориальную доску в память о Елене Скрябиной. Новый директор, Михаил Андреевич Петров, ввел обязательную психологическую поддержку для учеников и их родителей.

– Конкуренция не должна превращаться во взаимное уничтожение, – сказал он на первом родительском собрании. – Музыка – это искусство, которое должно объединять людей, а не разъединять их.

Через полгода Анна Гальцева получила письмо от матери Елены, Ирины Михайловны Скрябиной. Женщина сообщала, что стипендия имени дочери уже помогла трем талантливым детям из малообеспеченных семей продолжить музыкальное образование.

"Пусть Лена не сможет воплотить свои мечты," – писала она, – "но ее память поможет другим детям стать музыкантами."

В том же письме Ирина Михайловна сообщала, что простила всех участников трагедии. Даже Ингу Кольцову, которая к тому времени пошла на поправку и готовилась предстать перед судом.

"Месть порождает только новую месть," – писала мать погибшей девочки. – "Пора разорвать этот круг."

Анна долго размышляла над этими словами. В деле Елены Скрябиной сплелись воедино зависть, неосуществленные амбиции, жажда мести и трагическая случайность. Максим Вольский покончил с собой, думая, что виновен в смерти ученицы. Виктор Синицын попытался убить женщину, мстя за брата. Инга Кольцова убила талантливую девочку, не сумев принять, что дочь уступает ей в способностях.

И в центре всего этого водоворота страстей оказалась восемнадцатилетняя девушка, которая просто хотела стать пианисткой.

Суд над Ингой Кольцовой состоялся в конце года. Женщина была признана виновной в убийстве при отягчающих обстоятельствах и приговорена к двенадцати годам лишения свободы. Виктор Синицын получил семь лет за покушение на убийство.

Во время вынесения приговора Инга впервые проявила эмоции. Она плакала, прося прощения у матери Елены, которая присутствовала в зале суда.

– Я не хотела убивать, – говорила она сквозь слезы. – Я думала только о дочери, о ее будущем. Но я понимаю, что это не оправдание.

Ирина Михайловна подошла к скамье подсудимых и тихо сказала:

– Я прощаю вас. Но простить себя вам придется самой.

После суда Анна встретилась с Дарьей Кольцовой, которая пришла проводить мать в тюрьму. Девочка сильно изменилась за прошедшие месяцы – похудела, постарела, в ее глазах читалась боль взрослого человека.

– Я виновата в смерти Елены, – сказала она. – Если бы я не соревновалась с ней, мама не стала бы ее убивать.

– Дарья, – строго сказала Анна, – ты не несешь ответственности за поступки взрослых людей. Соревнование в искусстве – это нормально. Убийство из-за соревнования – это преступление.

– Но что теперь делать? Я не могу больше играть на фортепиано. Каждый раз, когда сажусь за инструмент, вспоминаю Елену.

– Возможно, когда-нибудь ты снова захочешь заниматься музыкой. А может быть, найдешь себя в чем-то другом. Главное – не вини себя за то, чего не совершала.

Рояль, на котором играла Елена в последний раз, был передан в музей истории Московской консерватории. Там он стал центром экспозиции, посвященной трагическим страницам музыкального образования.

Табличка рядом с инструментом гласила: "В память о всех юных музыкантах, чьи мечты были разрушены завистью и жестокостью взрослых."

Новый белый рояль в концертном зале музыкальной школы освятил священник. На его первом концерте исполнялись только светлые, жизнеутверждающие произведения. В программе значился и "Вальс-фантазия" Глинки – та самая пьеса, которую играла Елена.

Исполнила ее одна из стипендиаток фонда имени Елены Скрябиной – десятилетняя Аня Морозова из многодетной семьи. Девочка играла просто и искренне, без излишней драматизации. И именно в этой простоте была особенная красота.

– Музыка должна лечить души, а не разрушать их, – сказал после концерта новый директор школы.

Анна Гальцева согласилась с этими словами. За свою карьеру в ЦКР она расследовала множество дел, но история Елены Скрябиной запомнится ей надолго. Не только сложностью криминалистической загадки, но и глубиной человеческой трагедии.

В архивах ЦКР дело получило номер 2024-1847 и название "Мелодия последнего танца." Но для всех, кто работал над расследованием, оно навсегда осталось историей о том, как зависть и неосуществленные амбиции могут превратить искусство в орудие убийства.

Последний аккорд этой трагической мелодии прозвучал в зале суда. Но память о талантливой девушке, мечтавшей стать пианисткой, будет жить в музыке, которую исполняют ее стипендиаты. И каждая сыгранная ими нота станет победой добра над злом, искусства над разрушением, любви над завистью.

Глава 1: Исчезнувший шедевр

Утренний звонок разбудил майора Анну Волкову из ЦКР в половине седьмого. Голос дежурного по ЦКР звучал взволнованно и напряженно, что сразу настроило на серьезный лад.

– Анна Сергеевна, срочный вызов. Кража произведения искусства в частной галерее на Остоженке. Стоимость украденного – пятьдесят миллионов рублей.

– Выезжаю, – коротко ответила майор, уже мысленно планируя состав экспертной группы.

Через сорок минут черный микроавтобус ЦКР остановился у элегантного особняка девятнадцатого века, в котором располагалась галерея "Артис". Здание привлекало внимание идеальными пропорциями и роскошной отделкой фасада. Рядом уже стояли машины районного отдела полиции и следственного комитета.

Команда ЦКР была укомплектована по полной программе. Эксперт-криминалист Павел Семенов специализировался на исследовании произведений искусства и имел за плечами десять лет работы с подделками и кражами культурных ценностей. Оперативник Дмитрий Орлов обладал феноменальной памятью и способностью находить связи между самыми разрозненными фактами. Технический эксперт Елена Морозова умела извлекать информацию из систем видеонаблюдения и электронных замков даже тогда, когда это казалось невозможным.

Владелец галереи Георгий Аристархович Белавин встретил группу у входа. Мужчина пятидесяти пяти лет в дорогом костюме выглядел растерянным и подавленным. Руки его заметно дрожали, когда он протягивал удостоверения.

– Это катастрофа, – повторял он. – Двадцать лет коллекционирования, и вот такой удар. "Натюрморт с розами" Константина Коровина – жемчужина моего собрания.

Анна внимательно осмотрела помещение галереи. Просторный зал с высокими потолками, паркетный пол, профессиональное освещение, создающее идеальные условия для восприятия живописи. На стенах висели картины русских и европейских мастеров конца девятнадцатого – начала двадцатого века. В центре правой стены зияла пустота – именно здесь должен был находиться украденный шедевр.

– Расскажите подробно, что произошло, – попросила майор.

– Вчера вечером я закрыл галерею как обычно, в восемь часов. Все картины были на местах, сигнализация работала нормально. Сегодня утром пришел в половине девятого и обнаружил, что "Натюрморт с розами" исчез. Рамка валялась на полу, а холст пропал.

Павел Семенов тщательно осматривал место кражи. Он сфотографировал пустую стену, измерил расстояния, взял образцы пыли с подоконника и пола. Особое внимание эксперт уделил оставшейся рамке – тяжелой позолоченной конструкции ручной работы.

– Интересно, – пробормотал он. – Холст вырезали очень аккуратно, почти профессионально. Использовался острый нож, возможно, специальный инструмент для реставрационных работ.

Елена Морозова изучала систему безопасности галереи. Камеры наблюдения, датчики движения, электронные замки – все выглядело современно и надежно.

– Георгий Аристархович, покажите мне центральный пульт управления системой безопасности, – попросила она.

Владелец галереи провел экспертов в небольшую комнату за основным залом, где располагалось оборудование. Мониторы показывали изображения с камер, электронный журнал фиксировал все события за последние сутки.

– Странно, – сказала Елена, изучая записи. – Система показывает, что с восьми вечера вчера до восьми утра сегодня никакого движения в галерее не было. Ни один датчик не сработал.

– Но это же невозможно! – воскликнул Белавин. – Картина не могла исчезнуть сама собой!

Дмитрий Орлов тем временем опрашивал охранника, который первым обнаружил кражу. Виктор Степанович Кудрин работал в галерее уже три года и считался надежным сотрудником.

– Я пришел на работу в восемь утра, как всегда, – рассказывал пожилой мужчина. – Отключил сигнализацию, вошел в зал и сразу увидел, что что-то не так. Рамка лежала на полу, а картины не было.

– Вы заметили какие-либо другие изменения в галерее?

– Нет, все остальное было как обычно. Даже пыль на стеллажах лежала ровно, никто ничего не трогал.

– А кто еще имеет ключи от галереи?

– Только господин Белавин, я и уборщица тетя Лида. Она приходит по вторникам и пятницам после закрытия.

Анна вызвала к себе Семенова.

– Павел, что можешь сказать по результатам осмотра места кражи?

– Несколько странностей, – ответил эксперт, снимая очки и протирая их. – Во-первых, холст вырезали действительно профессионально, без повреждений красочного слоя. Это требует специальных навыков и инструментов. Во-вторых, никаких следов взлома нет. Вор либо имел ключи, либо проник каким-то другим способом.

– А что с другими картинами? Почему взяли именно "Натюрморт с розами"?

– Это самая дорогая вещь в коллекции. Коровин – признанный мастер, его работы стоят очень дорого. Но есть нюанс…

Павел помолчал, видимо, обдумывая свои слова.

– Я хочу провести дополнительные исследования. Нужно изучить каталоги, картины, сравнить с базой данных украденных произведений искусства.

Елена Морозова вернулась от изучения системы безопасности с озадаченным видом.

– У меня есть странные новости, – сказала она. – Записи камер за последние сутки никто не стирал. Но есть одна деталь, которая меня настораживает.

Она развернула ноутбук и показала запись с центральной камеры, направленной на украденную картину.

– Смотрите внимательно на время с 19:30 до 19:35 вчера вечера.

На экране было видно, как Белавин ходил по залу, что-то проверял, затем остановился перед "Натюрмортом с розами" и довольно долго его рассматривал.

– Георгий Аристархович, – обратилась Анна к владельцу галереи, – объясните, что вы делали вчера вечером перед закрытием?

Белавин заметно смутился:

– Я… ну, просто осматривал коллекцию. Я каждый день любуюсь своими картинами перед уходом.

– Но здесь вы стоите перед "Натюрмортом" почти пять минут. Это обычная процедура?

– Да, конечно. Эта картина – моя гордость.

Орлов подошел к группе со списком в руках.

– Я составил перечень всех, кто имел доступ в галерею за последний месяц. Кроме владельца и персонала, здесь бывали три искусствоведа, два коллекционера, представитель страховой компании и фотограф для каталога.

– Интересно, – сказала Анна. – Какая страховая компания оценивала коллекцию?

– "Арт-Гарант", – ответил Белавин. – Они специализируются на культурных ценностях. Оценку проводили месяц назад для продления полиса.

Павел Семенов вернулся от детального изучения рамы и окружающего пространства.

– У меня есть предварительные выводы, – сказал он. – Холст действительно был вырезан профессиональным инструментом, но есть детали, которые меня смущают.

– Какие именно?

– Следы клея на раме. Выглядит так, будто холст переклеивали относительно недавно. Плюс микрочастицы современного синтетического материала в углах рамы.

– То есть?

– Возможно, картину реставрировали. Или… – он многозначительно посмотрел на коллег, – заменяли.

В этот момент зазвонил телефон Белавина. Мужчина ответил и сразу побледнел.

– Что случилось? – спросила Анна.

– Звонили из страховой компании. Они хотят срочно встретиться и обсудить детали выплаты компенсации.

– Как быстро они отреагировали на кражу…

– Я им еще не сообщал! – воскликнул Белавин.

Эксперты переглянулись. Дело принимало неожиданный оборот.

– Дмитрий, – обратилась Анна к оперативнику, – срочно проверь все данные о страховой компании "Арт-Гарант". История фирмы, руководство, финансовое состояние.

– Елена, изучи все записи камер наблюдения за последнюю неделю. Особое внимание – на момент проведения страховой оценки.

– Павел, нужна полная экспертиза оставшихся картин в галерее. Проверь их подлинность и состояние.

– Георгий Аристархович, подготовьте все документы на "Натюрморт с розами" – когда приобретали, у кого, есть ли сертификат подлинности.

Через час работы картина начала проясняться, но не в том смысле, которого ожидали.

Дмитрий Орлов принес тревожные новости о страховой компании.

– "Арт-Гарант" работает на рынке всего два года. Уставной капитал – минимальный, офис – арендованный, штат – три человека. Директор – Михаил Воронов, ранее судимый за мошенничество с антиквариатом.

Елена Морозова обнаружила на записях камер интересные детали.

– Смотрите, – показала она на экране ноутбука. – Вот запись от страховой оценки месяц назад. Оценщик не только фотографировал картины, но и делал какие-то замеры "Натюрморта с розами". Причем очень подробные.

– А вот что совсем странно, – добавила она, переключив на другой файл. – Три дня назад ночью система безопасности отключалась на два часа. Официально – для профилактики. Но кто и зачем мог проводить профилактику ночью?

Самые сенсационные новости принес Павел Семенов.

– Коллеги, – сказал он торжественно, – у меня есть результаты экспресс-анализа рамы и микрочастиц с места кражи.

Он разложил на столе увеличенные фотографии и результаты спектрального анализа.

– Клей, которым приклеивали холст к раме, изготовлен не ранее чем полгода назад. Это современный состав, который не применялся во времена Коровина.

– То есть картину переклеивали недавно?

– Более того. Я провел анализ пигментов в микрочастицах краски, оставшихся на раме. Результат поразительный – часть пигментов синтетическая, появилась только в 1950-х годах.

Повисла тишина.

– Вы хотите сказать, что "Натюрморт с розами" Коровина был подделкой? – медленно спросила Анна.

– Именно это я и хочу сказать. Украли искусно выполненную копию, а не оригинал.

Георгий Белавин рухнул в кресло.

– Это невозможно! Я покупал картину у серьезного дилера, есть все документы, экспертные заключения!

– Документы мы проверим, – сказала Анна. – А пока главный вопрос: если украли подделку, где находится настоящий "Натюрморт с розами" Коровина?

– И кто и зачем организовал эту сложную операцию? – добавил Орлов.

Семенов изучил документы на картину.

– Интересная история провенанса, – сказал он. – Картина якобы принадлежала частному коллекционеру в Париже, потом перешла к его наследникам, а пять лет назад была продана через аукционный дом в Лондоне.

– Проверяли ли вы подлинность при покупке? – спросила Анна у Белавина.

– Конечно! Экспертизу проводил Института искусствознания. Вот заключение.

Павел взял документ и внимательно изучил.

– Подпись поддельная, – сказал он после паузы. – Я знаю почерк всех ведущих экспертов института. Этот документ – подделка.

– Значит, вас обманули уже при покупке, – резюмировала Анна. – Продали копию под видом оригинала за пятьдесят миллионов рублей.

– Но тогда зачем красть копию? – недоумевал Орлов.

– Может быть, кто-то не знал, что это копия? – предположила Елена.

– Или, – медленно сказал Семенов, – кто-то хотел скрыть сам факт подделки. Убрать улику.

Анна задумалась. Дело становилось все сложнее. Кража подделки, поддельные экспертные заключения, сомнительная страховая компания – все это указывало на крупную мошенническую схему.

– Дмитрий, проверь, не было ли других подобных случаев в последнее время. Кражи картин, оказавшихся подделками.

– Елена, нужны данные обо всех сделках Белавина с произведениями искусства за последние годы.

– Павел, составь список экспертов, которые могли бы изготовить такую качественную копию.

– А мне, Георгий Аристархович, – обратилась она к владельцу галереи, – нужна вся правда. Где вы покупали картину, с кем общались, кому рассказывали о приобретении.

Белавин вытер пот со лба.

– Я покупал через посредника, Анатолия Дмитриевича Корсакова. Он специализируется на русской живописи, у него безупречная репутация.

– Где его найти?

– У него галерея на Кузнецком Мосту. Но он сейчас в отъезде, в Париже, занимается новыми приобретениями.

– Как удобно, – иронично заметил Орлов.

К концу дня картина мошеннической схемы начала проясняться. Дмитрий нашел информацию о трех аналогичных случаях за последние полгода – кражи дорогих картин, которые потом оказывались подделками.

Елена обнаружила, что Белавин за последние пять лет приобрел восемь картин на общую сумму двести миллионов рублей. Все – через посредника Корсакова.

Павел составил список из пяти мастеров-копиистов, способных создать настолько качественную подделку.

– Завтра начинаем проверку всей цепочки, – подвела итоги Анна. – От парижского "коллекционера" до московского покупателя. Есть подозрение, что мы наткнулись на серьезную международную группировку, торгующую подделками.

– А настоящий "Натюрморт с розами" Коровина все еще нужно найти, – добавил Семенов.

Команда ЦКР покидала галерею с ощущением, что раскрыла только верхушку айсберга. Впереди предстояло найти ответы на множество вопросов: кто стоит за кражей подделки, где оригинал картины и сколько еще коллекционеров стали жертвами мошенников.

Глава 2: Краски правды

Утром следующего дня команда ЦКР собралась в лаборатории для подробного анализа всех собранных материалов. Павел Семенов провел бессонную ночь, изучая микрочастицы краски с рамы украденной картины под электронным микроскопом. Результаты оказались еще более сенсационными, чем предполагалось.

– Коллеги, – начал он, раскладывая на столе увеличенные фотографии и спектрограммы, – я провел полный химический анализ пигментов. Картина написана не просто современными красками, а красками конкретного производителя.

Анна Волкова внимательно изучила документы. На спектрограммах четко выделялись пики химических элементов.

– Что удалось установить?

– Синий пигмент – это фталоцианин меди, разработанный только в 1935 году. Более того, по микропримесям я определил производителя – французская компания "Лефранк и Бурже". Эта конкретная формула использовалась ими с 1960 по 1985 год.

– То есть подделка создана не ранее 1960 года?

– Именно. Но есть еще более интересная деталь. Я обнаружил следы современного акрилового связующего, которое появилось только в 1990-х годах. Получается, что картину писали в два этапа.

Дмитрий Орлов поднял голову от компьютера, где изучал информацию о посреднике Корсакове.

– Возможно, сначала создали основную подделку в 1960-80-х, а потом ее подновили для продажи?

– Логично, – согласилась Анна. – Елена, что удалось выяснить о системе безопасности?

Елена Морозова открыла ноутбук с результатами анализа записей.

– Я изучила все архивы камер наблюдения за последний месяц. Обнаружила странную закономерность. В день проведения страховой оценки камеры три раза отключались на короткие периоды – по пять-семь минут.