Записки осуждённого

1

…Мои колени упираются в подбородок, сам я в наручниках, нахожусь в позе еще не родившегося младенца в утробе матери. Меня везут на «автозаке» в Центральный городской суд. В изоляторе временного содержания на Мацесте на меня надели наручники, и местные менты, наверное, для своего куража и развлечения, каждого новоприбывшего подопечного в первый раз перевозят в суд таким вот порядком. Не избежал такой участи и я. На сленге зеков такое отделение в машине называется «стакан». Он предназначен для перевозки заключенных и рассчитан на одного худосочного ЗК. Параметры «стакана» таковы: представьте себе железный квадратный ящик с полуметровыми сторонами и высотой примерно 120–130 сантиметров.

Проблема в том, что меня, при росте 190 см и весе в центнер, умудрились сюда запихнуть с наручниками. В узкую щелку у закрытой двери я умудряюсь видеть светлые, освещенные весенним солнцем улицы родного города. Перед глазами мелькают высаженные вдоль Курортного проспекта магнолии с крупными белыми цветами, вечнозеленая субтропическая зелень курорта. Все это навевает ностальгию, воспоминания и грусть. Поворачиваем на улицу Горького, а вот и судебное учреждение. Визжат тормоза, машина наконец-то останавливается, распахиваются железные двери, и мы по выдвинутой лестнице спускаемся во двор суда. Нас ведут в подвальное помещение, несколько запутанных поворотов, и нас распределяют в приемниках по 2–3 человека. За нами лязгают тяжелые железные засовы, через открывшийся проем в двери наконец-таки с меня снимают наручники. Осматриваюсь, внутри… Ну, как вам сказать: наверное, Остап Бендер изрек бы свою легендарную фразу: «Да, это не Рио-де-Жанейро…».

Во-первых, грязь, углы камеры оплеваны, пол усеян многочисленными окурками, привинченная к стене железная лавка очень узкая и неудобная. Это единственная мебель. Стены покрашены в «жизнерадостный» серо-асфальтовый цвет. На стенах имеются «письмена» на русском языке. Всматриваюсь в написанное – ну хоть какое-то развлечение! Читаю – слезные излияния душ первоходов. Авторы сетуют, что они здесь отнюдь случайно, что они не виноваты. Ими вдруг вспоминаются и любимая жена с детьми, и старые родители. В этих «письменах» сквозит ностальгия по свободе и сожаление о себе любимом. Некоторые такие излияния изложены в стихах.

Следующая часть «фресок» посвящена «воровской романтике». В первую очередь, это многочисленные, разных размеров и разного художественного исполнения «звезды», слоганы «АУЕ» и «Жизнь ворам». В других надписях читаю ругань и проклятия в адрес исполнительных властей с упоминанием их фамилий и регалий. Процитировать их я не смогу, т. к. литературного языка здесь никаким образом не наблюдается…

Правда, еще запомнилась одна жизнерадостная надпись, нацарапанная каким-то весельчаком; он в ней вопрошает читающего: «Чем отличается птичка от триппера?» – и тут же отвечает на свой вопрос: «Лучше поймать птичку».

Увлеченный «фресками», я даже и не заметил, как открылась дверь, и мент назвал мою фамилию. Надев снова на мои руки наручники, меня повели по ступенькам наверх. На первом в моей жизни судебном заседании мне определили нахождение под стражей в первые два месяца. Судья был вежлив и безразличен. Все произошло в какие-то 10–15 минут, и меня повели тем же порядком назад в приемное. Со мной в здание суда приехали еще восемь человек, поэтому пришлось дожидаться всех. По длительности судебные заседания очень разнятся: у кого-то, как и у меня, они быстрее, у кого-то они длительные, одни проходят предварительные заседания, а кто-то получает уже свой окончательный срок. Последние приходят все ошарашенные и возбужденные. В их рассказах сокамерникам о своем суде слышится много междометий и матов, литературное слово встречается крайне редко. Все вокруг дружно закуривают и сочувственно поддакивают.

Я же не очень разговорчивый человек, к тому же некурящий, и поэтому не участвовал в общих прениях по поводу принадлежности служителей Фемиды к той или иной сексуальной ориентации. Мне сейчас вспоминается свое: мое расставание с братией моего родного монастыря и долгий перелет на юг через всю европейскую часть России…

2

Знаменательно, что приняли меня менты в день, отличный от всех остальных в году, – «день дурака», 1 апреля. Сдается мне, что этим самым Господь подчеркнул мои умственные способности. Когда посланный послушник пришел в мою мастерскую, где я реставрировал мебель, и сообщил о приезде полиции, я подумал, что это первоапрельский розыгрыш, – так все буднично это прозвучало из уст посланца. Я, конечно, последовал к спальному корпусу, увидев своего батюшку отца Нестора, подошел к нему, он мне и поведал о серьезности их визита, необходимости прийти к ним незамедлительно. Мы направились вместе с ним в келью на первом этаже, где ожидали меня гости.

Сказать, что это было для меня неожиданностью, нельзя. Я в принципе ни от кого не скрывался, а уехал в монастырь, потому что, как говорится, «уперся в стенку». Все мои потуги по спасению предприятия оказались тщетны, я только все больше увязал в трясине безысходности, и оставаться в городе было уже нельзя. От отчаяния я уже начал спиваться и деградировать. Оставшись на месте, я бы только погубил свою душу, а, может быть, и чужую. Поэтому по внушению Божьему, я уехал и работал здесь, в монастыре, почти два года. Никогда я об этом не пожалел. Я здесь возродился духовно и физически. Но всему бывает когда-нибудь конец.

Менты меня встретили дружелюбно, по поводу моей изменившейся внешности (я был с бородой и длинными волосами, зачесанными назад, на монашеский манер), даже добродушно пошутили:

– Ну что, Влад, вешаться не будешь? Никуда не смоешься? – спросили они.

– Нет, конечно, куда мне бежать, да я и не хочу. Остров окружен застывшим льдами, морем, поеду с вами.

– Мы знали, где ты находишься, да ты не скрывался, ну а сейчас уже пора возвращаться.

– Только просьба у меня к вам есть. Если можно, дайте передать дела, склады, так как здесь я нес послушание по хозяйству обители, – попросил я. Стоявшие тут же монахи и священноначалие, заверили их в моей благонадежности.

– Ну, мы улетаем только во вторник, а сегодня пятница, пожалуйста, пусть заканчивает свои дела, – разрешили они. – Пусть спит у себя в келье, закрывать мы его не будем. Точно не свалишь?

– Нет, конечно, – заверил я.

На том и порешили.

Все оставшиеся три дня я сдавал дела, прощался с братией и моими наставниками из священноначальства. Я был очень тронут и благодарен нашему наместнику монастыря отцу Порфирию за предоставленную положительную характеристику.

Сдавая дела, я подробно описал используемую технологию реставрации и малярных работ по столярным изделиям, сделал инвентаризацию складов. Передал их новому брату, назначенному на это послушание. Менты меня не трогали, но ненавязчиво проверяли мое местонахождение в эти дни – не подался ли я в бега. Священноначальство гостям оказывало гостеприимство, организовав им паломнические поездки на два отдаленных скита. Присутствовали эти сотрудники и на некоторых общих трапезах. Служители закона были в восторге от красивейшей окружающей природы и местных достопримечательностей. Для них было в диковинку, что в апреле здесь еще зима, все кругом белым-бело, а море сковано льдами.

Ну вот настал и вторник. Буквально со слезами на глазах я распрощался с братией и со знакомыми товарищами-трудниками. По пути в аэропорт, глядя на удаляющийся монастырь, я почувствовал, как у меня подступил комок к горлу. Я оставлял здесь свое сердце и душу. Вот и местный аэропорт, коротенькая посадка на малогабаритный самолетик, взлет, и мы уже в воздухе. В иллюминаторе леса и озера Соловков, а потом открылась чаша сияющего на солнце льда Белого моря. Пятьдесят минут до Архангельска пролетели незаметно. По прилету, подкрепившись в буфете, мы стали ожидать вылет на Москву. На протяжении всего моего перемещения, а летели мы с пересадками через всю страну 11 часов, моя охрана была ко мне вполне доброжелательна и предупредительна, наручников на меня не надевали. Уже вечером этого дня мы приземлились в Адлере. Епитимия, посланная Творцом за мою грешную жизнь, началась.

3

После бессонной ночи, проведенной в кабинете дежурного, утром со мной встретился следователь, а потом меня отвезли на Мацестинский ИВС. После выдачи постельного белья меня отвели в первую мою в жизни камеру. Когда я подошел к железной двери и услышал лязг открывающихся засовов и замков, мое воображение рисовало кадры из известного советского фильма «Джентльмены удачи». Помните, как герой Евгения Леонова, сидя на столе в майке-алкоголичке, встречал вернувшихся с работы зеков? Вообще, надо сказать, что режиссеры фильмов и сценаристы в описании встреч новичков в зонах явно перестарались. Во многих фильмах показываются кадры ужасающих по жестокости встреч зеками новоприбывших. Реалии же совсем другие. Зайдя в хату, надо поздороваться, поинтересоваться о свободной шконке, вести себя надо спокойно, доброжелательно. Бояться никого не надо, так как здесь собрались обычные люди. На СИЗО, в крытой системе, отличие в том, что сначала надо в первую очередь пообщаться с «залюдским» или, как его тут еще называют, «смотрящим», и он уже сам тебе определит место отдыха – твою шконку. Если людей немного, можно назвать свое имя и с каждым индивидуально познакомиться. Обычно тебе предлагают сразу покушать, попить чаю и отдохнуть. С назойливыми расспросами никто не лезет. В этой моей первой хате на четыре шконки уже сидело трое. Когда я здоровался, мой голос от волнения прозвучал не мелодичнее карканья простуженной вороны.

За столом, потягивая неспеша чифирь, сидел человек лет под 60. Это был массивный мужчина с обветренным лицом и веснушчатым носом, на который, по-видимому, кто-то в прошлом невзначай наступил, и, думается, что тот проказник не остался безнаказанным. Он представился незатейливо и просто – «Черный». Как оказалось впоследствии, он был квартирным вором-рецидивистом, тюремный стаж имел около 28 лет. Он много курил и всегда пил крепчайший чифирь. Второй обитатель тюремного помещения, представившийся «Кольком», был человеком среднего возраста, он не встал при знакомстве со шконки и был как-то не в себе. Был частично перебинтован, на лице красовалась иссине-лиловая гематома под глазом. Коля не стал участвовать в разговоре, и вообще речь его была какой-то бессвязной и нечеткой. «Черный» на мой немой вопрос о нем сказал, что тот еще не пришел в себя от пьянок и жесткого приема ментов.

Третий персонаж был в так называемой «каске». «Каска» на жаргоне зеков – это состояние человека, которого только что закрыли в первый раз, находящегося в глубокой депрессии. Такой сиделец ни с кем не разговаривает, спит целыми сутками и почти ничего не ест. Вечером того же дня его перевели в другую камеру, а на его месте поселился жизнерадостный армянин 35 лет, внесший в нашу хату две огромные сумки с продуктами. Стоит сказать, что это ИВС на тюрьмах все заключенные называют «санаторием». Все здесь чистое и довольно новое, выдается постельное белье. Из крана, и это уникально, течет горячая вода! Селят только по числу спальных мест, то есть выполняются санитарные нормы по заселению, что в том же СИЗО немыслимо. Ну и самое главное – это еда. Еды настолько много, что ее не успевают съедать и, бывает даже, выкидывают. Сам был свидетелем, когда выбрасывалась колбаса и мясной рулет. Из нескольких сортов сыра употреблялась чуть ли не половина, а остальное шло в ведро. Происходит это потому, что хранить продукты негде, нет холодильника, а сердобольные друзья и родственники на первых порах все несут и несут передачи. Это уникальное обстоятельство по жратве бывает только здесь, на ИВС, и нигде больше. К тому же, надо признать, и приносимую «баланду» «баландой» не назовешь, это вполне приличные обеды из местной столовой, в которой едят и сотрудники этого учреждения.

Настоящий праздник для всех, если поселился кто-либо из «мошенников» (экономическая статья 159-я) или представитель кавказской национальности. Тогда продовольственное изобилие зашкаливает, и сидельцы начинают делиться с другими хатами, которым не так повезло с контингентом сидящих.

Только не подумайте, что там вечный праздник. У очень многих от стресса нет аппетита. Все переживают разлуку с близкими. После воли и полноценной жизни попасть в замкнутое пространство в полной неизвестности о предстоящем будущем, внимая новым реалиям, очень тяжело. Люди конечно все разные. Некоторые, находясь в таком горестном состоянии, заедают свои переживания обильной едой, другие поначалу брезгуют, так как «дальняк» (туалет) находится в двух шагах, и это буквально, от стола и закрыт либо шторкой, либо метровой высоты кирпичной перегородкой. Ну и, как я уже говорил, есть люди в «каске».

В разговорах между сидельцами обсуждаются собственные уголовные дела, преобладает самооправдание и поголовная своя невиновность. Создается впечатление, что все, буквально все, здесь оказались случайно, их «подставили», и у всех в области лопаток вот-вот пробьются и вырастут ангельские белые крылья. Говорят также о предстоящей поездке в Армавирский СИЗО и о царящих там местных порядках…

…Примерно такие мысли и воспоминания были у меня в голове, пока я ждал в подвальном изоляторе окончания судебных заседаний у других подследственных. Прошло 4 часа.

К этому времени два моих соседа окончательно определили сексуальную ориентацию судьи, давшего одному из них 8 лет строгого режима. Прозвучала команда старшего караула о подготовке к выезду, нам всем снова надели наручники через специальные прорези в дверях, лязгнули засовы, и нас начали конвоировать наверх к «воронку».

4

Ну вот и пролетели те десять дней нахождения на ИВС, теперь нам двоим из камеры предстояло этапироваться в Армавирский централ. Все это время нахождения здесь для моей кипучей натуры длилось тягуче-медленно и однообразно. Я привыкал к новым реалиям жизни. Во-первых, трудно было привыкать к табачному дыму, висевшему сизым облаком с утра и до вечера. Курили все трое моих соседей. Трудно было привыкать и к ненормативной лексике, то есть к матершине. Здесь на ней разговаривают. В монастыре я отвык от этой словесной скверны, а здесь моя душа содрогалась при каждом произнесенном мерзком слове. И при этом – это не просто банальная литературная фраза, а я это говорю буквально. В области груди, повыше сердца, при матах что-то сжималось, щемяще, тоскливо. Моя душа хотела куда-то спрятаться, но ей было это невозможно, словесные нечистоты все лились и лились.

Нет, конечно, я не был там замкнутым, вел себя со всеми дружелюбно, меня уважали. Я старался жить ни под кого не подстраиваясь и независимо. Со своей бородой и длинными волосами, подвязанными сзади резинкой на монашеский манер, я не расстался, также, естественно, не курил и не выражался. И эту индивидуальность, как ни удивительно, ценили.

Черный рассказывал бандитские байки, в которых он был участником. Армянин был очень хлебосольным, щедро делился своими съестными припасами, благо что многочисленные родственники приносили ему снедь почти каждый день. Отлеживающийся от жесткого приема ментов и алкогольных возлияний Колёк наконец-то очухался. Трезвый и как-то посветлевший, он оказался вполне адекватным соседом. Я же все время старался выполнять свое молитвенное правило – читал утреню, вечерню и две кафизмы в день.

Сегодня утром к нам на проверку пришли трое сотрудников и объявили о нашем этапе с Коляном. Собрав свои нехитрые пожитки, мы стали ожидать отъезда. Опытный рецидивист Черный нас напутствовал на дорогу:

– Братаны, самое главное – никому не верьте и не играйте на деньги, все равно «обуют». Ничего не бойтесь, когда «подниметесь» на хату после карантина, сразу сходу поинтересуйтесь, кто здесь смотрящий по хате или, как сейчас говорят, «залюдский». Назовите себя, свой срок и статью, вам объяснят «положуху» и дадут шконку. По маляве там передайте привет от меня Седому, скажите, что скоро тоже приеду.

Послышалось открывание дверных многочисленных замков, и мы, тепло попрощавшись с оставшимися, вышли с баулами на общий «продол». В сопровождении сотрудников мы прошли в комнату для обыска. И после тщательного шмона спустились на первый этаж, где нас ждал отъезжающий автозак. В него загрузилось человек 15 народу, мы выехали на железнодорожный вокзал в Адлере. Несмотря на ревущую сирену и решительность в обгонах водителя, нам удалось добраться до поезда только минут через 40–50, сказывались заторы на дорогах. Прождав по прибытии еще 10–15 минут, мы наконец зашли в наш арестантский вагон. Представьте себе обычный купейный вагон, только вместо перегородки с раздвижными дверями, отделяющей коридор от спальных мест, здесь находится сплошная, на всю длину вагона, железная решетка с «кормушками» на каждое отделение. В каждом отделении размером со стандартное купе обычно едут 10–12 человек. Внизу на сидениях размещаются 6–7 человек, на второй и третьей полках – еще по двое. После еще одного шмона, произведенного, когда поезд уже набрал скорость, мы начали распределяться. Нас предупредили, что приедем мы только глубокой ночью, и я благоразумно залез на самую верхнюю полку, оставив сумки внизу. Наверху меньше суеты и можно прилечь подремать, к тому же несколько посвежей воздух. Внизу все дружно закурили, от этого табачного чада некурящий испытывает особо тяжкие страдания. В моем отделении не курил только я один. Пришлось привыкать.

На дорогу нам выдали сухой паек. В этой картонной коробке я обнаружил: пресерву перловой каши с мясом, пресерву с тушеной курицей в томате, в меньших по объему банках был мясной паштет и овощное рагу. Дополнило это изобилие несколько пакетиков черного чая и отдельные брекетики с сахаром. Все было довольно вкусно и питательно. Разносили сотрудники и кипяток. После еды появилась новая неприятность – стали иметь место позывы в организме по малой нужде. Сотрудники, конечно, выводили арестантов, но делали это нехотя, нерегулярно и довольно редко. Чтобы добиться облегчения мочевого пузыря, надо было смиренно упрашивать конвой, и делать это многократно. Скажу сразу, что на следующих этапах я был уже умнее. Если я знал, что сегодня предстоит отъезд, я уже не завтракал, и старался вообще ничего не пить ни до этапа, ни во время его, отказавшись от чая и кофе. Лучше терпеть некоторый легкий голод и жажду, чем потом мучиться от позывов организма облегчиться. Сей опыт мне очень пригодился в моих будущих многочисленных этапированиях.

Самые трудные переезды – летом. Сначала тебя запирают в душнейшем накуренном автозаке вместе с другими страдальцами, вместе с баулами. Приходится сидеть впритык друг к другу, в раскоряку, так как ноги не помещаются из-за узкого прохода, обняв при этом свой скарб на коленях. Водитель, сотрудник, особенно не заморачивается по доставке «ценного груза» до места назначения, то есть едет по дорожным ухабам на приличной скорости. От этого все содержимое в машине, то есть люди и их пожитки, периодически подпрыгивают на колдобинах. После этого зеки дружно высказывают все, что они думают, о водителе и его машине. Ну и самое главное – это удушливая жара. Когда воронок в движении, ты сидишь, задыхаясь от табачного дыма, и тебе настолько жарко, что весь обливаешься потом. Потом машина останавливается по приезду на вокзал, и водила ждет своей очереди выгрузить осужденных. Ожидание может длиться и 15 минут, и 25 минут, и целый час. И вот тогда становится не просто жарко, а невыносимо, вдруг ты отчетливо понимаешь, что здесь можно и умереть.

Как-то слышал, что какие-то чудаки платят деньги за квесты ужасов. Так вот, это ожидание в замкнутом тесном пространстве, в полнейшей духоте, в облаке табачного смрада, да на фоне 60-градусной жары – будет покруче всяческих квестов. Железный корпус машины на солнце нагревается как сковорода, при этом внутри никакого движения воздуха. Обычно через 10 минут начинается возмущение среди ЗК, а через полчаса – бунт. Самые отчаянные, чтобы привлечь внимание конвоя, принимаются раскачивать машину. При этом сотрудники ничего не могут сделать, так как они ждут поезда. Нельзя же, в самом деле, выпускать зеков на перрон!

После прибытия поезда начинается долгожданная пересадка в вагон… а там – не лучше!

Ведь вагон, по сути, это большая длинная жестяная банка, и он нагрелся внутри уже до тех же 50 градусов. Отправки поезда иногда приходится ждать часами. В некоторых случаях люди при этом теряют сознание, и их увозят на «скорой помощи». В особых случаях вызывается местная пожарная машина, и вагон обливается с брандспойта.

Ну вот, наконец поезд тронулся, какие-то флюиды ветерка через открытые фрамуги проникают внутрь и освежают разгоряченные тела этапируемых. Напряжение людей постепенно спадает. После обязательного, уже третьего за день, шмона, к вечеру, люди полностью успокаиваются. Воздух уже довольно свеж, и мерное покачивание вагона со стуком колес настраивает людей на разговоры.

Бывалые заключенные начинают рассказывать небылицы новичкам, которые едут в Армавир первый раз.

– А как там?

– Да там не поспишь, в натуре, приходится не спать ночью и быть на стреме.

– А почему?! – вопрошает первоход.

– Да ты знаешь, сколько там маньяков сидит? Сплошь душегубы. Вот они с заточками и шарятся ночью, – следует ответ, – а то еще бывает, наркоманы, еще не отошедшие от дозы, закладки ищут по всей хате… Ты спишь, а он подкрадывается и лезет своей рукой к тебе в волосы отыскать наркоту.

– П-п-правда?!! – переспрашивает зеленый от страха новичок.

– Да не с-с-сы, прорвемся! – заверяет его бывалый.

Когда же одним этапом в одном вагоне, но в отдельном «купе» везут женщин-осужденных, то большинство мужского контингента проявляет к ним повышенный интерес. И какая бы толстая и неряшливая «жаба» не проходила по общему продолу, ей вслед сыпятся соленые шуточки и непристойные предложения. К женщинам всегда повышенный интерес. Их одаривают продуктами и чаем, «пихают» через конвой сигареты. Расспрашивают о семье и детях, говорят с ними «за жизнь». Сыплются на их головы и комплименты, типа таких:

– Походу, ты как жар-птица в клетке, в натуре…

Вот так примерно проходят этапы. В тот первый раз приключений не было, зечек с нами не ехало, и температура воздуха была нормальной, так как был апрель месяц.

На утро мы приехали. При высадке с поезда нас контролировал конвой с автоматами, двое охранников держали рвущихся на нас злобных гавкающих овчарок. С перрона мы опять грузимся в автозак, 20 минут – и мы подъезжаем на централ. Сначала нас провели в приемник-распределитель. Это было довольно мрачное помещение, грязное и изгаженное. По периметру были привинчены к стене узкие скамьи. Параша располагалась тут же. Засунув баулы под скамейки, мы все, уставшие и притихшие, начали ожидать развития дальнейших событий. Как и следовало ожидать, нас снова обыскали, и это уже был четвертый шмон за сутки. Затем нас вернули назад в приемник, и мы там находились еще часа три. Мы знали, что нам предстоит еще одно «хоррор-шоу» – трехсуточный карантин. Об этом карантине еще на ИВС слагались легенды, и рассказы уже проходивших его были один страшнее другого.

5

Довольно редко бывает, когда даже самые страшные россказни блекнут перед действительностью… Охранники всех нас спустили в подвал централа. Длинный широкий коридор и камеры по его бокам были ниже уровня земли метра на два. Нас начали распределять по отдельным камерам. Даже настроив себя на самое худшее, мы от ужаса встали как вкопанные от увиденного.

Один арестованный турок, которого привели в такую же соседнюю камеру, впал в истерику, он с воплем отказался переступать порог, но его довольно грубо затолкнули. Я же не упорствовал, зная, что это бесполезно. Зайдя в помещение, я услышал, как за мной заскрежетали закрываемые дверные засовы и замки. Перед моим взором предстала камера. В длину она была метров пять, в ширину около двух метров. На потолке висела тусклая лампочка сороковка, которая безрадостно освещала стены и потолок с разводами плесени, с них на пол сочилась вода. И стены, и потолок были когда-то оштукатурены, думаю, никак не позже правления в этой системе Лаврентия Павловича Берии. Эта штукатурка повсеместно отвалилась, обнажив под собою кирпичные стены. Обломки штукатурки лежали на полу среди луж. Вода на пол стекала после дождя через проем узкой фрамуги, на которой не было стекла. Это подобие окна находилось под трехметровым потолком ниже уровня земли. Параша была в конце камеры, от нее исходило такое амбре, что вызывало тошноту. Две двухуровневые шконки были привинчены вдоль стены. На все четыре шконки имелся один, наполовину выпотрошенный для разогрева чая, грязный и старый матрас. Температура в этой преисподней из-за отсутствия стекла и холодного радиатора была не выше десяти градусов. При этом была ужасающая влажность.

На нижних шконках сидели закутанные во все теплое два подозреваемых в преступлениях человека. Мы вдвоем с пришедшим со мной товарищем познакомились с этими ребятами, послушали их о здешних порядках. Решили заварить чай. Очень хорошо, что у одного из них оказался кипятильник. Розеток мы не обнаружили и подключились к двум, кем-то выцарапанным из стены, оголенным проводам. Заварив спасительный горячий напиток, мы наконец стали более внимательно осматриваться.

На стенах здесь тоже были многочисленные письмена. Среди уже знакомых воровских звезд и слоганов «АУЕ» красовалось нацарапанное крупными буквами чье-то излияние души, привожу его побуквенно, как в оригинале: «ХАЧЮ К МАМЕ».

Нам предстояло прожить в этом кошмаре дня 2–3, а после переместиться наверх в жилые хаты. Соседей наших в этот же день увели в «жилку», и подселили кавказца, абхаза по национальности. Ушедшие братья по своей доброте оставили нам свой кипятильник. Долго ли коротко ли, но моим сокамерникам захотелось покурить. Сигареты у них были, но не было огня. Мне, некурящему, было горько наблюдать, как люди мучились без курева, мечась по камере взад и вперед, выдумывая способ прикурить. Ни я, ни они не знали тогда, что есть зековский способ прикуривать от электрической лампочки, но только для этого надо сделать брение из слюны и известки, которой покрашены стены, прилепить эту кашицу-лепешечку на лампочку, и после ее накала можно тогда зажечь сигарету. Или поместить на лампочку трут из ваты. Но повторюсь – они этого не знали, а конвоиры отказывались передать спички с соседней камеры.

Абхазу пришла «гениальная мысль» – прикурить от кипятильника. Я ему вежливо и аргументировано объяснил, что не стоит этого делать.

– Да ладно, фигня… – последовал ответ.

Я же тогда заблаговременно отошел от прикуривающего на максимально дальнее расстояние, отвернулся к стенке, закрывая свое лицо, и стал ждать результата эксперимента. Результат не заставил себя долго ждать. Через минуту подключения кипятильника последовал взрыв, напоминающий громкий хлопок. Кипятильник разорвало на мелкие части…

У абхаза, видимо, был очень хороший ангел-хранитель, по милости Господней он все-таки остался с глазами, но лицо его в двух местах было порезано, сочилась кровь. Он в шоке заметался по камере, как тигр в клетке. Его безумно вытаращенные глаза застыли неподвижно, от ужаса произошедшего он даже стал заикаться. Ошарашенно, он при ходьбе махал руками и что-то восклицал на своем родном языке, вставляя русские маты. Начал испытатель успокаиваться только минут через пятнадцать. Моим ребяткам пришлось провести ночь, не подвергая себя пагубной привычке.

Ночь прошла почти бессонная, нас развлекали многочисленные большие крысы, чувствующие себя здесь полноправными хозяевами. Они бегали по камере, залезали в наши сумари, особо наглые даже прыгали на шконку.

Ну вот и «С добрым утром!». По стекающей с фрамуги воде мы определили, что «в Гадюкино опять идут дожди», но отчего-то весенний дождик нас не радовал… Откушать чаю не представилось возможным, так как кипятильник наш стал жертвой экспериментатора. Ну что же, не беда: попив сырой водицы с неопределенным привкусом, мы приготовились к продолжению «хоррор-шоу»… Развлекуха последовала минут через 40: за дверью послышались маты и топот бегущих ментов и истеричные крики какого-то зека. Он орал, кричал, бил чем-то тяжелым в дверь. Позже мы узнали, что этот человек за какое-то правонарушение находится в этом подвале уже вторую неделю. Вскоре послышались ругательство конвоя, какая-то возня, потом все затихло. Прошло в относительном спокойствии еще часа три… Снова послышался какой-то «кипиш». Оказалось, что кому-то еще хуже, чем нам, у них в камере прорвало канализацию, сидельцы истошно колотили в дверь. Через примерно час вызвали золотаря-сантехника, а тех бедолаг распределили по другим камерам.

Я, уважаемый читатель, в душе все-таки предприниматель. Думаю про себя: «Эх, не умеет русский человек делать деньги. Ну какое же бабло можно было бы «поднимать», организуя сюда коммерческие квесты ужасов. Сытые, заевшиеся европейцы были бы просто в восторге!».

Тем временем к 12 часам дня лязгнули засовы в нашей двери, и нас повели сначала «поиграть на пианино», то есть снять отпечатки пальцев, а потом к психологу. Сударыня в белом халате равнодушно предложила расположить цветные квадратики в порядке нашего предпочтения. У многих коричневые и черные цвета оказались любимейшими. Я же всегда любил цвета жизнерадостные – желтый и фисташково-зеленый, и поставил их первыми. После этого увели опять в камеру. После обеда (о котором я расскажу в свое время, и вообще о питании в тюрьме) нам выдали шариковые ручки и отпечатанные психологические тесты с уймой вопросов. Среди почти семиста вопросов мне запомнился один, он звучал: «Вы никогда не чувствовали себя лучше, чем сейчас?». Ответ: «Да; Нет»… Заполнив, мы отдали тесты. После ужина мы все-таки как-то уснули, устав от предыдущей бессонной ночи. И уже на следующий день нас подняли наверх в жилку.

6

Перед тем, как повествовать дальше, и чтобы быть до конца честным с читателем, я должен предупредить, что некоторые стороны жизни и быта заключенных я опущу. Не буду рассказывать, чтобы не навредить ни заключенным братьям, ни сотрудникам охранных учреждений. Я не буду живописать некоторые язвы системы. Хотя и не получится полной картины правды, но я пойду на эту жертву, так как не хочу, чтобы кто-либо пострадал.

Да и задуманы и написаны мною эти «записки» не о том, а о человеческих душах и о близости к нам Господа нашего Иисуса Христа. Его окормлении человека, живущего в экстремальных условиях. Находясь в заключении, я понял истинность высказывания одного святого, сказавшего: «Всякая душа человека – христианка».

И еще запали в душу слова блаженной матушки Наталии, жившей в ХХ веке: «Нет плохих людей, есть люди грешные, больные, несчастные».

В истинности этих высказываний я убедился не раз. Здешний народ зачастую лишен и культуры, и образования. Многие грубы и порочны. Будем говорить начистоту – общий интеллектуальный уровень, за исключением заключенных по экономическим статьям, весьма низок. Значительная часть сидящих родилась и воспитывалась в неблагополучных, бедных, пьющих семьях, много воспитанников детских домов. Можете ли вы себе представить, что мне встречались люди, которые не могут читать, а ведь на дворе XXI век. Трудно поверить, но мне встречались люди, которые не могли подписываться!

Когда-то Аркадий Райкин в одной своей репризе пародировал алкоголика, который о себе сказал следующее: «Пить, курить и говорить я научился одновременно!». И такие здесь, увы, встречаются. Наше время внесло свои корректировки – вместо алкоголиков сейчас наркоманы всех мастей. А ведь эта пагубная страсть не лечится! Есть закрытая статистика рецидива в Краснодарском крае среди заключенных: возможность возврата заключенного после первого срока отсидки составляет около 60–65 %, а среди осужденных за наркотические преступления возврат на скамью подсудимых достигает 81 %! Вдумайтесь, из десяти заключенных в первый раз восемь возвращаются обратно в тюрьму. И это не выдумки, а реалии жизни.

И вот что удивительно: среди такого общества я неоднократно встречал и истинную доброту, и истинное самопожертвование ради близкого. Они, наверное, не знают такого высказывания: «Благородно то, что бескорыстно». И тем не менее поступают часто именно так – бескорыстно. Вера в Бога тоже теплится во многих душах, притом вера не лицемерная, не обрядовая, а живая. Я верю в то, что многие после отсиженного срока начнут нормальную жизнь, верю, что и сотрудники охранных учреждений – тоже в большинстве хорошие люди, и иногда они тоже удивляют справедливостью и честностью, вот поэтому, повторюсь, о некоторых язвах в системе я умолчу.

Может, кто-то и подумает: «Наверное, умалчивает о сексуальных вопросах, мужеложестве и т. д.… Интересно, как у них там с этим?». Скажу откровенно: такой язвы не существует. Это выдумки дешевых писак – сценаристов, режиссеров. За годы, проведенные в лагерях и крытках, я ничего о таком даже и не слышал. Наоборот, если ты назвал кого-то искаженным словом, определяющим название сексменьшинства, с тебя спрашивают по полной программе, а если не сможешь объясниться – накажут. Но не будем об этом.

Вернемся к нашему повествованию. Итак, нас начали «поднимать». Меня определили в хату семь три. Зайдя туда, я со всеми поздоровался, назвал себя, поинтересовался, кто залюдским. Мне указали на высокого худощавого парня славянской внешности, лет 28. Подойдя к нему и присев на соседнюю шконку, я вкратце рассказал о себе: с какой статьей я поднялся, откуда сам и сколько мне лет. Он был со мной вежлив и предупредителен. Предложил покушать, попить чаю, указал на шконку, на которую я мог прилечь отдохнуть. От еды и питья я отказался, но пошел прилечь, чтобы выспаться после карантина.

7

Проснувшись к вечеру, я стал осматривать мое временное пристанище и находящихся в нем сидельцев. Хата была стандартная на 10 шконарей. Помещение было квадратным с площадью около 30 метров вместе с туалетом. На противоположной от входной двери стене было большое зарешеченное пластиковое окно, для утепления на нем была закреплена двойная железная решетка из арматуры-двадцатки. Возле окна постоянно стояли и курили люди. Стены были выкрашены в довольно приятный светло-бежевый цвет. На белом, побеленном известью потолке ярко светили две лампы накаливания по 100 Вт. Туалет был двухметровой площади и довольно чистый, без запахов. Слева от входной двери был железный, выкрашенный в серый цвет, длинный и широкий стол, называемый здесь «общаком». Рядом с ним стоял холодильник средних размеров, а на стене висел кухонный шкаф с дверцами, там хранилась личная посуда здешних обитателей. Скажу сразу: после подвального кошмара у меня было ощущение, что я оказался если не в царских хоромах, то уж точно в приемлемом для жизни помещении, несмотря на переполненность людьми.

Я постепенно, за несколько дней, познакомился со всеми четырнадцатью постояльцами. К слову сказать, в хате на 10 мест всегда селили 12–15 человек в среднем, иногда единовременно проживало и 18, и 20 человек, но это было довольно редко. Соответственно, если такое перенаселение в хате, то есть некоторые проблемы по спальным местам, как правило, одну шконку делили на двоих, а то и на троих. Лично я приноровился ложиться спать в 9-10 часов вечера. Но это было поначалу очень трудно. Это самое шумное время суток, не помогали даже вложенные в уши беруши. Спал я до 3–4 утра, потом на мое место ложился другой. В тюрьмах, как известно, ночная жизнь, хата затихает как раз примерно ко времени моего такого подъема. Лампа на потолке не гасилась и на ночь, перед сном глубокой ночью надевалось «облако». Оно делается для затемнения помещения, обычно это прикрепленная наподобие абажура газета или чья-то тканевая майка. Такая приятная полутьма настраивает людей на сон и отдых. В таком раннем подъеме было много преимуществ, во-первых, тихо, все спят. Телевизор выключен, на общаке появляется много места. Это время использовалось мною весьма эффективно. Сначала делал зарядку – отжимание от пола и приседания, потом читал утреннее правило по молитвослову и одну кафизму из псалтыря, затем пил горячий чай.

Особенно большой плюс был в том, что молитва шла в тишине, так как днем и вечером это делать было довольно трудно, потому что тогда приходилось молиться при шуме, выкрикиваемом сквернословии и в облаке табачного дыма. Но как бы трудно ни было, я все равно всегда молился. В закутке, между двухуровневой шконкой и стеной, где я читал свое правило, на стене висела фотография полураздетой блудницы, но я поворачивался к этому постеру спиной.

И вот мой личный опыт, говорю честно и ответственно. Хотя я и был «белой вороной», т. е. ежедневно молился, не курил, не играл в карты и нарды и не матерился, никто, повторяю, абсолютно никто надо мной не подсмеивался, не шутил, а тем более не оскорблял, называли меня все по имени или «монахом». Со всеми людьми у меня были ровные, товарищеские отношения, но ни с кем я близко не сходился.

Вообще есть формула жития в лагере, она проверена многолетней практикой, начиная с 20-х годов прошлого века. Формула универсальная и мудрая. Даже наш современный старец Иоанн Крестьянкин, тоже долго сидевший, напутствуя кого-то уходящего на зону, озвучивал это правило лагерной жизни. Озвучивал ее и другой сидевший старец ХХ века – Павел Груздев. Формула звучит так: «Не верь, не бойся, не проси».

Каждое слово в этом правиле выстрадано многими поколениями зеков, каждая буква полита их кровью. Убедился в ее истинности и я…

Недаром на первом месте в ней говорится – «не верь».

Еще псалмопевец царь Давид по внушению Божиему говорил: «… всяк человек ложь…». Простите меня, грешного, но читая священное писание, и в Ветхом, и в Новом Заветах, я не нашел призывания верить людям на слово. Многократно говорится Господом, что надо любить и прощать людей, но вот чтобы им верить – я такого не встречал. Здесь, в лагерях, действительно обнажать свою душу и доверяться весьма опасно. Ведь люди живут в экстремальных условиях, от безделия часто вспыхивают интриги, сплетни и наговоры. Любое откровение перед чужим человеком оборачивается в конце концов злом. Особенно надо быть начеку с симпатичным, дружественным тебе человеком… Ведь с чужим ты, по любому, не будешь откровенен. Это первое правило учит человека добродетели молчания и безмолвия, потому что в разговоре, в смехе, обычно человек выбалтывает лишнее. Был неоднократно свидетелем, когда болтун с длинным языком в конце концов оказывался в непорядочной группе осужденных. Болтливость, глупое ненужное откровение и доверчивость подчеркивают слабость характера человека.

Второе правило – «не бойся».

Что тут сказать? Здесь любой человек находится как на ладони. Нельзя скрыть свою сущность. Трусов никогда никто не любит. Трус – это потенциальный стукач и предатель. Зеки не изучали психологию в университетах, но они интуитивно знают, что всегда предают только трусы, то есть слабые люди. Поэтому если человек боится, значит, ненадежен, а если ненадежен, тогда его надо отстранить подальше от себя и коллектива, а если отстраняют, то такового гнобят, высмеивают, унижают. Думаю, это всем понятно: если человек даже за себя не может постоять, то как же он будет защищать интересы коллектива?

Третье правило – «не проси».

Просить в лагере унизительно и даже непорядочно. Нет, конечно, попросить можно – один, два, до трех раз – чаю, сахара, сигарету. Ну а после третьего раза это уже неправильно. Человек не должен быть обузой для других, он должен сам решать свои бытовые и продовольственные вопросы. Здесь все в одинаково сложных условиях и садиться «на шею» кому-то – унизительно и непорядочно. От этого часто происходят конфликты. Особенно это касается курева – его всегда мало и оно дорогое. Слава Богу, что я не курю, но наблюдал неоднократно ситуации по выпрашиванию сигарет. Сначала с попрошайками делятся, потом сокращают количество выдаваемых сигарет, а заканчивает проситель получением полного отказа и своим унижением. Это же касается и пищи: если просишь что-либо, надо понимать, что и ты, в свою очередь, намерен угостить своего благодетеля.

Лично я давал просящему до трех раз что-либо, но, если тот подходил в четвертый раз, я ему отказывал и говорил, что «не имею». А если просящий выказывал неудовольствие, я тогда жестко словесно ставил его на место, к сожалению, грубо и без дипломатических подходов.

Думаю, что грешно провоцировать у человека паразитические рефлексы и житье за чужой счет. Сам же я что-либо просил в редчайших случаях и обязательно с отдачей. Предпочитал лучше остаться без желаемого, чем что-либо выпрашивать.

Итак, я начал впитывать в себя реалии жизни здешней братвы и наблюдать за устройством здешнего быта. Что можно отметить? Подавляющее количество осужденных – это наркоманы. Все проходят по народной статье 228 часть 2-я. Их возраст в основном до 30 лет, но встречаются «торчки» и на шестом десятке лет жизни. В основном их «приняли» на закладках с мелкими дозами. Статья по этой части предусматривает до семи лет наказания, но абсолютно все стандартно получают на суде свою «трешку». Эта публика – люди больные. Их разговоры, шутки, воспоминания крутятся вокруг наркоты. Особенно малоадекватны «солевые».

«Соль» – это психотропный наркотик, и к тому же относительно дешевый, и поэтому популярный среди молодежи. От нее не умирают как от «спайса», но человек превращается под ее действием в животное с самыми низкими инстинктами. Именно под этим препаратом выпрыгивают в окна, становятся мужеложцами, убивают родных и близких. Поэтому к «солевым» даже среди наркоманов отношение негативное и пренебрежительное. Таковых в хате было 3 человека. Были у нас среди торчков и два героинщика.

Об остальных можно сказать словами классика: «Мама-марихуана, а папа – стакан портвейна». Кто-то может сказать: «Марихуана – это почти безобидно, вон, полмира ее шмалят, а в некоторых странах она легальна…». Скажу свое личное мнение: основная ее опасность в том, что анаша является ступенью к другим, более тяжелым наркотикам. Все курящие «ганджубас» рано или поздно пробуют другие препараты. Когда анаши нет, переходят на «спайс». Вот от «спайса» очень много и смертельных случаев.

Это ядовитый аэрозоль в баллончиках, который распыляют на что угодно – на табак, бумагу, вату и т. д. Ну а кто эту гадость прыскает? – какой-то олигофрен-закладчик, да к тому же зачастую находящийся под кайфом. Где-то распылил нормально, а где-то и перестарался – распылил обильно. В итоге покупатель наркоман после даже одного глубокого напаса «склеивает ласты».

Рассказывали, что на одном ИВС (изолятор временного задержания) как-то появился новый задержанный, он принадлежал к движению хиппи, поэтому носил длинные волосы и бороду. Зайдя в хату, он предложил:

– Ну что, раскуримся, братва?!

– Да как?! Где достать?!

Новичок ответствовал кратко и убедительно:

– Щасс…

Перед глазами удивленных зеков тот «мойкой» начал отрезать свою бороду… Оказалось, что когда его «принимали, и видя, что уже менты ломятся в его квартиру, он, чтобы не пропадать «добру», обшикал «спайсом» свою бороду. – Так вот, тогда его бороденку и курили несколько дней. Конечно, это не повод смеяться, а скорее повод поскорбеть – насколько люди зависят от этой отравы.

В общем, если подвести некоторый итог, «торчков» разных мастей было около половины хаты или даже больше – человек 8–9 точно. Далее наше общество делилось на двоих «аварийщиков», двух воришек, одного мошенника (то есть меня) и одного «душегуба». Вот такой контингент был в нашей камере.

Интересно и познавательно, как это общество самоорганизовалось. К слову сказать, этот порядок был и во всех других хатах, в которых я побывал. «Залюдским» был парень 32 лет, статья у него была по угону машины с последующей аварией. Он был не лишен харизмы и организаторских способностей. Активный, деятельный, несколько крикливый. Он со своими тремя-четырьмя товарищами не давал хате опуститься в хаос и анархию. Был у нас и «повар» – человек, который ответственен за «общак» (обеденный стол), в его обязанности входила закупка продуктов, то есть он готовил списки необходимого, и на это потом собирались на добровольной основе деньги, ну и естественно, само приготовление пищи. Далее по социальной лестнице были все остальные, кроме уборщиков. Уборка была полностью на них. Это были люди из, мягко говоря, «неуважаемых статей». Я, конечно, могу основательно коснуться темы иерархии в тюрьме, но я уже предупреждал вначале, что я пожертвую какими-то моментами, чтобы не принести никому вреда…

Интересно, как максимально эффективно используется все небольшое пространство камеры. На 25 квадратных метрах уживаются в среднем 15 человек (пять метров из примерно 30-ти занимает решетка-локалка вдоль окна на всю стену и, собственно, сам «дальняк», то есть туалет). На этой площади обычной квартирной комнаты зеки спят, стирают свои вещи с последующей их сушкой, готовят еду, здесь же находится «баульный» склад вещей и продуктов, также здесь читают, пишут, смотрят телевизор, ругаются, спорят и самоутверждаются. Ночью открыто «казино». Периодически проходят «общухи», то есть совместно принимаются какие-то решения.

Иногда население в хате вырастает до 20 человек и больше – это уже тяжело для психики. На моей памяти мы с таким количеством людей жили две недели. Нехитрыми расчетами можно определить, что тогда на каждого брата приходится один метр с небольшим площади. И на этом своем одном метре квадратном человек спит, ест, стирает, играет, курит и т. д. Приходится спать в такие времена в три смены. Сами понимаете, что, конечно, нет никакого постельного белья, и все спят, не снимая одежды. Конечно, конфликты при таких условиях неизбежны, но они, как ни странно, редки. Сидельцы подсознательно интуитивно понимают, что ругаться, а тем более драться, в такой тесноте нельзя. Поэтому конфликты пресекаются на корню. Драк за все время моих этапов я не помню ни одной. Недовольство друг другом появляется главным образом из-за грубого слова, из-за невымытой после себя посуды, оставления бардака на общем обеденном столе. Возникают трения и по уборке. Бывает, что нет уборщиков, тогда поддерживают чистоту сами мужики. Тогда распределяется между собой очередность уборки по дням, но некоторые, конечно, ленятся и отлынивают. Это не сходит им с рук.

Ну вот, уважаемый читатель, я, как мог, немного обрисовал свои бытовые условия в моей первой в жизни хате, не коснулся я только одного очень важного вопроса – питания.

8

Питание в жизни зека – это не просто еда – это радость и уныние, это развлечение и основной предмет разговоров, это дружба и конфликты, это социальное положение и любовь родственников. В 2016-м году, когда я «заехал», с казенным питанием было печально. Практически употреблять в пищу выдаваемую баланду означало обречь себя на дистрофию и болезни. Хлеб выдавался полусырым, поев его, я начинал мучиться от изжоги. Так называемая утренняя каша представляла собой мутную теплую водицу с недоваренной «шрапнелью». Когда ее брали в наш общий пищевой бокс на 15 человек, то собственно каши там было на двоих–троих, не больше. Обед состоял, как правило, из щей из капусты или рассольника без грамма жира и без мяса, притом что повар не утруждал себя чисткой капусты от старых почерневших лобухов, поэтому первые блюда содержали в себе капусту, так сказать, «не первой свежести». На второе была какая-нибудь пшенная каша и отвратительная, пригорелая до черноты, рыбная котлета. Ужин – это почти пустая жижа под названием «уха»… «ФСЁ!». Этот рацион не менялся неделями. Справедливости ради надо сказать, такая еда была в 2016–2017 годах, потом баланда стала лучше.

Конечно, братва быстро сориентировалась. Многим приходили посылки от близких, собирались деньги на продовольственные передачи. Сдача денег была добровольным делом, кто скидывался по 500, 1000 рублей, «мошенники» (осужденные по экономическим статьям) – как правило, больше. Кто-то не вносил ничего, по своей бедности. Таким образом собиралась сумма, и потом совместно с поваром всеми определялось, что и в каком количестве следует покупать. Получив на следующий день «дачку» с продуктами, съестное складировали в холодильник, позже готовили пищу.

Надо сказать, что в таких экстремальных условиях люди, и это наркоманы, воры, хулиганы, проявляют друг к другу воистину христианскую доброту и терпимость. Никогда никого не ущемляют в еде. Сдавал ты деньги, не сдавал – все получают равную порцию, и никто не попрекает своего товарища, зачастую даже делятся последним. Исключение составляют какие-то дорогие продукты. К примеру, кто-то для себя заказал шоколадные конфеты, фрукты или копченую колбасу, обладатель таких «деликатесов» тогда делится по своему усмотрению с наиболее близкими друзьями.

Конечно, есть и индивидуалисты, но они редки, и к ним относятся настороженно. Сущность человека, его порядочность прекрасно проявляется в том, как он ест, делится своими продуктами. К примеру, бывает такое, что пришла к кому-нибудь посылка и владелец часть выкладывает на стол для всех, а часть кладет в холодильник. Проснувшись утром, обнаруживает, что кто-то все оставленное сожрал. На вопрос, почему это произошло, набивший пузо «включает несознанку»:

– А я думал, что это общее…

Но кто шельмует так с едой, кто не думает о своих товарищах, очень скоро оказывается на нижней ступени социума, такому не доверяют, перестают с ним делиться, высмеивают и унижают.

Здесь любой человек находится как на ладони, и ему невозможно притворяться, зеки видят каждого человека насквозь. Одним неблаговидным поступком очень легко любому потерять свой авторитет. Надо продумывать все свои действия и прогнозировать реакцию окружающих на них. Особенно внимательно надо следить за своим языком. Сущность и характер любого проявляется за столом – это как лакмусовая бумага в химии. Понятно, что еды не обильно и ее впритык. Что, взяв себе больше, ты тем самым ущемишь ближнего. Понято, что и «общак» не вмещает всех сразу, стол рассчитан на семерых-восьмерых, и поэтому приходится есть в две, а то и в три очереди. И здесь явственно прослеживается иерархия общества.

Сначала садится «смотрящий», его друзья – наиболее авторитетные братья, ну и «мошенники», так как именно они в основном и обеспечивают достойное питание для всех. Но это не значит, что у них привилегированные большие порции, порции, как у всех других. Вторыми садятся все остальные. Если есть за многолюдностью третья очередь, то в нее садятся уборщики с «непорядочными» статьями и те, кто не вместился во второй очереди. Каждый знает этот порядок и соблюдает его, и хоть никто об этом вслух не говорит, но ревностно к нему относится. Тех, которые норовят влезть не в свою очередь, и тех, которые, не считаясь с другими, берут себе еду побольше и пожирнее – быстро пресекают и высмеивают.

Приготовлением пищи у нас занимался бывший шеф-повар одного из ресторанов в Сочи украинец Володя. У него была серьезная статья по наркоте, сам он дурь не употреблял, но тем не менее, у него была 4-я часть статьи 228. В принципе, это непорядочная статья среди зеков. «Барыг» презирают. Но за него позвонили серьезные люди с Донецка, поэтому он был наравне со всеми. Человек он был с интеллектом, образованный, коммуникабельный. К тому же готовил реально вкусно. Я одно время нес послушание повара в нашем монастыре и мне нравилось готовить. К тому же было скучно без дела. Поэтому я стал постепенно помогать нашему кулинару в приготовлении салатов, нарезке овощей и т. д. Время пошло быстрее и интереснее.

Я даже внес свое новшество, учитывая, что большинство из нас были с хорошим аппетитом и ходили весь день, мягко говоря, с легким чувством голода (Володя мог начать готовить и в 12, и в 14, и в 17 часов), я стал готовить «сухарики». «Хозовский» хлеб все равно никто не ел, но его все равно брали у баландера, он обычно стоял пару дней, часть его съедалась, а остальной – засушенный и заплесневелый – отдавался обратно. Мне показалось это расточительством, поэтому каждое утро после получения паек на всех, а это было в среднем три булки, я одну булку оставлял, а две другие нарезал мелкими кубиками в большой пищевой бокс. Если же хлеб был сырой, то я со всех трех сначала срезал самые пропеченные части булки и корочку, резал на кубики, а мякоть оставлял к обеду – она к этому времени подсыхала. Нарезав хлеб таким образом, я потом его солил, перчил, добавлял «роллтон» и специи. Перемешав, в конце добавлял растительное масло – все, блюдо готово! И эти «сухарики» шли «на ура». Задумывались они мною, чтобы их добавляли в первые блюда или в салаты. Но их всегда употребляли, не дождавшись обеда. Таким образом, я нашел себе ежедневное занятие.

Ну вот и промелькнули первые два месяца, меня опять забрали на этап в суд, чтобы продлить мое пребывание в СИЗО, еще на такой же срок. В этом этапе все было уже привычным, ничего необычного не случилось. Запомнилось только мое знакомство на ИВС с одним застройщиком-строителем, моим коллегой, у нас было много общих воспоминаний. Выяснилось, что мы даже и «пересекались» на воле. Он был невысок и пузат. На его добротную синюю рубашку, купленную наверняка в фирменном магазине, была надета темно-зеленая безрукавка с пуговицами, не совсем сходившаяся у него на «экваторе». Может, когда-то он обладал шевелюрой, но теперь об этом можно было только догадываться. Он был довольно умным человеком и звали его Дмитрием. Мы с ним много разговаривали о разном. В том числе я ему рассказал, какой у нас в хате замечательный повар и в каком ресторане он раньше работал, на что он мне ответил:

– А, знаю, знаю, бывал я в том кабаке, готовили там удивительно вкусно, но еще удивительней оказался там представленный мне счет. Я помню, глядел на него, решив, что официант ненароком прибавил к причитавшейся с меня сумме сегодняшнюю дату: день, месяц и год в цифрах…

– Ну а что ты хочешь, – сказал я, – олимпийский Сочи…

Посмеявшись, мы потом поменяли тему разговора и долго в дороге толковали о бизнесе и специфике строительства многоквартирного жилья. Приятной неожиданностью стало то, что он по приезде в СИЗО поселился в нашей хате.

С тех пор мое свободное время наполнилось добрыми спорами и дискуссиями на тему предпринимательства. Тогда я впервые задумался над вопросом, что же все-таки привело меня в цугундер. Дима дал мне почитать книгу «Психология предпринимательства». И я загорелся написать книгу о личном опыте, своих ошибках, об управлении рисками. И с этих пор я стал собирать материалы для своего сочинения.

В первую очередь, огромную помощь мне оказал мой сын. Я заказывал через него интересующую меня литературу, и он мне ее добросовестно присылал. Во вторую очередь, я делаю поклон всем мошенникам, аферистам, осужденным по экономическим статьям бывшим чиновникам и даже главам районов, которые поведали мне свои истории из своей бурной жизни, и я их литературно изложил в своем труде. Сбор материалов у меня занял почти год, но об этой книге я расскажу в свое время. Молитвы, псалтирь, помощь в приготовлении обедов и конспектирование материалов для книги – заняли все мое свободное время. Вскоре последовало бытовое изменение – меня и еще семерых человек вдруг неожиданно переселили в другую хату с номером восемь два.

9

Мы и раньше слышали, что в хате восемь два ведется ремонт, и эта камера раньше предназначалась для… но я обещал не рассказывать подробно об иерархии заключенных, и поэтому умолчу, для кого она резервировалась… Пересилили туда нашего «залюдским», его ближайших сподручных и двух «мошенников», одним из которых был и ваш покорный слуга. Меня взяли не за красивые глаза, а за то, что я, подсуетившись, купил на свои деньги плазму – телевизор. Покупка мне обошлась в 13000 рублей.

Когда мы очутились в новом этом помещении (не поворачивается язык сказать «камере»), мы все опешили от увиденного и не стали сразу разговаривать от нахлынувших эмоций. По сравнению со старым пристанищем это был 4-звездочный отель. Хата была чистая, после хорошего ремонта, просторная и светлая. Стол-общак – это не криво сваренный из листа железа стол, а огромная, широкая кухонная столешница, выполненная под «мрамор». Рядом стоял фирменный широкий холодильник «Шарп», дизайн которого включал в себя деревянные декоративные детали и ручку, они улыбались в лакированном экстазе… Новые полки над столом поражали своей белизной. Наш взгляд переместился на свежепокрашенные шконки с новыми матрасами и постельным бельем. В комнате было светло от большого пластикового окна, через которое лучи солнца падали на отшлифованный деревянный дощатый пол. Санузел был просто «королевским», он был даже облицован довольно приличной плиткой. До конца же нас сразило наличие сияющего белизной унитаза с умывальником, и хромированный смеситель. Стену над умывальником украшало красивое зеркало… Наш «залюдским» скрутил свое мясистое лицо в улыбку и произнес:

– Недурственно, братки, ох как недурственно!

Сразу хочу отметить: и тогда, когда вошли, и в дальнейшем перенаселения в этой хате не наблюдалось, всегда здесь жило не больше восьми-десяти человек. Несколько портила впечатление от увиденного работающая видеокамера, прикрепленная под потолком, по ней мы поняли, что это обиталище для осужденных содержится в таком великолепии как образцовая камера, для показа приезжающим комиссиям. Это «всевидящее око» мы сразу завесили полотенцем, и менты нас предупредили, что им придется периодически писать рапорты. Мы на это пошли и брали эти взыскания на себя по очереди.

Обустроившись, распределив между собою шконки, мы наконец повесили на одну из стен купленную мною «плазму» – всё! – «сиди – не хочу!». На таком расслабоне наш кулинар передал бразды правления по готовке пищи мне. Для меня готовить обеды было в радость, мой наставник по кулинарии наслаждался безделием и просмотром телевизора.

Вскоре последовало еще одно значимое и радостное событие для меня – к нам заселили еще одного сидельца, который в дальнейшем стал мне добрым другом, его звали Станиславом. С этим человеком связана моя судьба на все годы отсидки. У него была тоже экономическая статья, и он оказался истинно верующим человеком, как и я, поработавшим трудником в одном большом монастыре. У нас сразу сложились с ним откровенные, дружеские отношения. Он часто рассказывал всем о своем монастыре, показывал на открытках виды обители. Сам он не лез назойливо к окружающим с разговорами о вере, но всегда обстоятельно и доходчиво отвечал на вопросы интересующихся. Он ежедневно читал Псалтирь по две кафизмы в день, выполнял утреннее и вечернее правило. Глядя на его живую православную веру, и я стыдился отлынивать от молитвы. Я был нерадивым и ленивым в отличие от него.

В условиях «крытки» он все равно постился по средам и пятницам, но большие, длительные посты соблюдать не представлялось возможным. Скажу немного наперед: такой порядок воздержания у него был в дальнейшем всегда, чуть позже он стал поститься и в понедельник – по монастырскому обычаю. Видя, что если какой-то человек унывает или что кто-то искренне тянется к вере, Станислав писал для такого своим каллиграфическим почерком текст 90-го псалма на тетрадном листе. Написанный таким образом «Живый в помощи» потом запаивался в ладанку и ее носили на шее вместе с православным крестиком как святыню. Он предупреждал, чтобы к этому псалму все относились с благоговением, а по истлении или порче листка – его не выбрасывали, а сжигали. Таких 90-х псалмов он за время отсидки, по моим примерным подсчетам, написал около сотни. Вот такой близкий человек появился в моей жизни.

Что касается моего распорядка дня и моих занятий, то он был примерно таким: вставал утром всегда рано. Пока все спали после «ночной жизни», делал зарядку. Физкультура была немудренной – это обычно 250 отжиманий от пола за шесть подходов и 30–40 приседаний. Так я занимался два дня подряд, после такое же время отдыхал. Чуть позже просыпался Стас, и мы с ним молились, поочередно читая утреннее правило и одну кафизму по Псалтырю.

Приносимую баланду на завтрак мы не брали, а зачастую заваривали овсяную быстрорастворимую сладкую кашу. Пили крепкий чай или кофе. Примерно к одиннадцати братва начинала просыпаться, но не все. С добрую половину людей просыпалось только к полудню. Я же около одиннадцати утра начинал готовить обед. Наверное, стоит подробнее остановиться на этом аспекте моей деятельности.

О сборе денег на продовольствие уважаемый читатель уже знает. Когда определялась сумма, мы садились вместе с Володей и определяли закупку – ассортимент и объем продуктов. «Дачка» заказывалась примерно один раз в десять дней.

В первую очередь записывали «насущку», т. е. самое необходимое – это чай, сахар, соль, специи, хлеб (на сигареты собиралась отдельная сумма с курящих). Следом шли кофе, быстрорастворимая каша на завтрак, картофельное пюре в расфасовке, пополнялись запасы «бич-пакетов», то есть завариваемых кипятком лапши и супов (Доширак, Роллтон). Подсолнечное масло мы покупали раз в месяц в пятилитровой канистре. Далее по значимости шли мясные продукты – это куры гриль 7–8 шт, полукопченная колбаса, обязательно бралось сало – 3–4 кг. Из овощей: уже отваренный картофель в мундире – 3–4 кг; свёкла – 2 кг; морковь – 3 кг; лук репчатый –5 кг; чеснок, зелень. Капусту покупали всегда в максимальном количестве, она шла на салаты, засолку, на щи и борщи. Не забывали приобретать томатную пасту, горох, рис. Это все была основа закупаемых продуктов.

Если деньги еще оставались, то брался кетчуп, майонез, сливочное масло, колбасный сыр, яйца. Десерт представлял из себя «печенье в клеточку» (то есть вафли), обычное печенье, сгущенное молоко. Надо было не забывать и о «бытовухе» – заказывалось мыло, стиральный порошок, средство для мытья посуды. Вот примерно такой ассортимент продуктов закупался раз в 10–12 дней.

Теперь разрешите рассказать о нашем примерном меню. Основой любого нашего стола было вкусное, наваристое, густое первое блюдо, и притом с обильной порцией на каждого. Купленная зелень – укроп, петрушка, циума – ставилась в баклашку с водой и накрывалась влажной хлопковой тканью, обычно это тонкое полотенце или часть простыни. Если за влажностью ткани следить, то есть ее периодически смачивать – утром, днем и на ночь, – зелень остается свежей целую неделю.

Все скоропортящиеся продукты размещаются в холодильник, а овощи необходимо хранить открытыми – на полу или наверху кухонного шкафа для просушки. В полиэтиленовом пакете они очень быстро сгнивают. Я коснулся хранения продуктов неспроста, потому что это очень важно. И вот как происходило само приготовление пищи.

Я брал десятилитровый пищевой пластиковый контейнер, наливал воды на две трети (не доливая до верху 15 см). Опускал в воду два кипятильника, обязательно закрепляя, чтобы их верх был над водою, и начинал чистить и шинковать овощи. Вода закипала примерно через час. За это время я успевал почистить от кожуры картофель, порезать его. Почистить лук, морковь и мелко нашинковать. Для горохового супа я еще с вечера заливал горох водой для разбухания – тогда он быстро сваривается. Отрезав половину курицы, я разделывал ее вручную, отделяя мясо и кожицу от костей, курятину нарезал ножом на кусочки, кости не выбрасывались, они шли на бульон.

После того, как вода закипала, если готовился гороховый суп, туда загружал подготовленный с вечера горох, ждал, когда он сварится до полуготовности и вода снова закипит, потом клал в кастрюлю косточки для навара, порезанное мясо и овощи. Вместо копченостей добавлял в приготовляемый суп мелко порезанную полукопченую колбасу. Когда все отваривалось, я солил, перчил по вкусу, добавлял посыпуху «Роллтон» и хмели-сунели, после окончательной дегустации засыпал порезанный укроп и петрушку. Чтобы суп настоялся, оставлял закрытую крышкой кастрюлю на час.

Если на ужин выдавали к баланде соленые огурцы, я их использовал на приготовление рассольника. Готовил я разные супы и мясные щи. Но все особенно любили мой борщ. Ну все примерно знают, как его готовить, поэтому я не буду приводить подробностей, только скажу, что использовалась томатная паста, а свекла за неимением терки мелко нарезалась. Украинец Володя мне раскрыл маленькую тайну украинского борща: когда борщ почти готов, берется белое сало, очень мелко его нарезается, желательно, чтобы оно было как после мясорубки. Полученная эта полупаста-полукусочки опускаются в уже сваренный борщ… М-м-м… пальчики оближешь!

К первому блюду делался салат, нарезались сыр, колбаса, сало. К этому времени голодные братья, сверкая глазами, уже ходят вокруг полукругами. Аромат приготовляемой пищи давно уже сделал свое «черное дело» – слюноотделение. Но порядок не нарушался: сначала за стол садилась первая очередь, а потом и все остальные. В конце концов, хватало всем, первое было густое и наваристое, но с добавкой бывали проблемы.

Освоил я и засолку капусты, делал ее с бураком – красную, делал и обычную – белую. Шинковал сразу 2–3 кочана и засаливал в пластиковом пищевом ведре. Это позволяло разнообразить стол винегретами и салатами.

Обычно садились обедать где-то к трем часам дня, когда все уже проснутся и проголодаются. Ужин бывал по-разному: кто-то ест «по личности», то есть сугубо свое, кто-то заваривает «бич-пакеты». Если приносил баландер приличную «баланду», некоторые ели и ее. Как я уже говорил – это обычно была уха или каша с котлетой, но иногда нас «баловали» и отварной картошкой.

Ну вот, дорогой читатель, я и обрисовал продовольственный вопрос в СИЗО на крытке. Что касается моего распорядка, то заканчивал я готовить обычно в час-два дня. Потом читал или выписывал материал к написанию книги, смотрел телевизор и общался с братвой. Со Стасом у нас было много тем для разговоров. Он рассказывал о жизни в монастыре и о желании отдать всего себя Богу после отсидки. Как я уже говорил, мой друг всегда писал 90-й псалом всем желающим, особенно люди вспоминали о Боге перед оглашением приговора, и тогда Стас без работы не оставался, они сами просили его дать им написанную молитву.

Периодически менты взбадривали все хаты «шмоном». Нас выводили на общий продол (коридор), в наше жилище заходили человек пять сотрудников, с ними оставался наш «залюдским». Обыск был довольно щадящим. Охранникам это было нужно больше для своей отчетности перед начальством, но кое-что, конечно, изымалось. В первую очередь конфисковывались: кухонная примитивная заточка, снимались со стен фотографии, постеры с блудницами, ну и конечно…, э-э-э, чуть не проболтался. Ну, кто сидел, тот знает, а я обещал некоторые тайны не открывать. Скажу просто намеком – после изъятия «этого-самого» потом вся хата трудилась всю ночь для восстановления этой вещи, а кто-то лишался вязаного свитера…

Так вот, продолжу. При таком досмотре-шмоне мы все сумки (здесь их называют «баулами») выносим с собой в коридор из камеры. Сотрудники для острастки все в хате переворачивали, как говорится, «вверх дном». Из кухонных шкафов вынималось все содержимое, матрасы откидывались, наволочки с подушек снимались, по всей площади пола искались «курки» с «запретом». Вынесенные сумки тоже досматривались. Но особо, повторюсь, сотрудники не лютовали.

Зайдя после обыска назад в хату, заключенные, мягко говоря, скорбели и опечаливались, жилое пространство сотрясалось ненормативной лексикой в адрес сотрудников. Я же после трех таких шмонов, потеряв в них свои орудия производства – кухонные заточки, пришел к выводу, что надо пользоваться легальным пластиковым ножом. Им вполне можно было нарезать овощи и все остальное.

В составе братвы у нас произошли некоторые изменения. Наш «залюдским» получил свои 11 лет и уехал на строгий режим. На его место был выбран его друг Леха. Он был высоким, крепко сбитым детиной, довольно суровым на вид. Но, несмотря на довольно угрожающую внешность, он был справедлив и порядочен. Все мы с удивлением узнали, что через некоторое время наш бывший «смотрящий» за хатой не сохранил своего авторитетного статуса в лагере, а угодил в непорядочную массу осужденных. Подробностей я приводить не хочу, потому что причины такого перемещения достоверно не известны. Вообще, тюрьма и лагерь хорошо учат безмолвию и молчанию. Ох, сколько болтунов при мне «заехало» туда, куда не стоит «заезжать», и все из-за своего языка. И назад дороги оттуда в порядочную массу уже нет. При мне был такой случай: поехав в очередной раз на этап с одним нашим братом из хаты, мы в поезде разговаривали «за жизнь» с ехавшими с нами «малолетками» (это заключенные, которые перешли по достижении 18-летнего возраста во «взрослый» лагерь из колонии малолетних преступников). Один «пепсикольный» поинтересовался:

– Как у вас в хате, чем вы занимаетесь?

И мой товарищ сказал о себе неосторожно одну маленькую фразу, в ней не было ничего запретного и крамольного у зеков, но она была лишней. Все сидевшие рядом с нами как бы и виду не подали на такой ответ. Разговор перешел на другую тему. А по приезду назад в СИЗО на него «наехал» наш «залюдским», который и сам получил «втык» от вышестоящих. Даже ставился вопрос о переводе провинившегося в другую хату. Но хорошо, что все-таки как-то этот вопрос утрясли. Вот что такое неосторожное слово.

По своему приезду назад я узнал, что к нам подселили двоих человек. Первым был мой коллега по строительству. У него было запоминающееся прозвище – «Циркач». Его он получил уже в тюрьме за то, что он на воле выполнял крупный подряд по реконструкции цирка в одном большом городе. При сдаче этого объекта в эксплуатацию что-то пошло не так, и вот Коля (это его настоящее имя) оказался здесь, в местах не столь отдаленных. Как здесь говорят: «припарковался на четыре года». Он был лет на пять старше меня, имел респектабельный вид, но при этом имел несколько обрюзгший и с лишним весом организм. Сказывалась, наверное, болезнь, которой он страдал. Неоднократно я видел, как он принимает таблетки целыми горстями. Лицо его было ни чем не примечательно, если не считать его проницательных, умных глаз, смотрящих при разговоре на собеседника. Его тонкие русые волосы редко бывали в порядке, так как он имел привычку причесывать их пальцами, когда о чем-то размышлял. Запомнилась мне и деталь его одежды – он всегда надевал под джемпер рубашку, один из уголков воротника которой всегда вылезал и торчал, как обвиняющий перст… В целом он был человеком приятным, умным и начитанным.

Как-то, увидев, что я конспектирую книгу о маркетинге в бизнесе, он мне сказал:

– Влад, знаешь, что значит настоящий маркетинг?

– Ну давай, Колек, блесни знанием, – ответил я.

– Одна известная фирма, выпускающая известный бренд зубной пасты, пригласила маркетолога. Тот сказал: «Я увеличу продажи без дополнительных затрат, но хочу долю от прибыли». Этот вопрос обсудили на совете директоров и согласились отдать ему 25 % от прибыли за продажи дополнительного объема продукции, но с четким условием – не потратить ни цента на дополнительные затраты. И что же он им предложил? Он просто увеличил в тубе зубной пасты диаметр отверстия. Расход пасты увеличился у потребителя, продаж стало больше.

Вот из таких историй и была составлена моя книга, надеюсь, она будет многим полезна.

Второго поселившегося у нас звали Игорьком. Игорешка заехал по 105-й статье (убийство). Он был невысок и спортивен. На его мужественном, суровом лице испытующе сверкали зеленые глаза, под тонким ртом выдавался вперед квадратный подбородок. Молчаливый, несколько настороженный, он вкратце поведал о себе следующее…

«Делюга» его была несколько необычная, оказывается, кто-то в Москве застрелил бизнесмена, ехавшего в своем «Лексусе» со скоростью 160 км в час. На ходу, при такой скорости попали в полуоткрытое тонированное окно, и тот умер от единственного выстрела. Наш новый сосед по хате сообщил, что это отнюдь не он, а ему это преступление приписывают недобросовестные следователи. Мы, конечно, безоговорочно верили ему.

Как-то он посмотрел на мое отжимание на полу и спросил меня:

– Ну а хотя бы раз 80 сможешь?

– Неа, – ответил я, – в лучшие времена отжимался не больше шестидесяти раз, а сейчас только 40 за подход.

Он, промолчав, после добавил:

– Я тоже иногда отжимаюсь.

– А сколько ты сможешь отжаться, – поинтересовался наш Володя-украинец, стоявший рядом с нами.

– Да так, по-разному, – скромно ответил Игорь.

– Ну а все-таки, сто сможешь? – не унимался Вова.

– Да, наверное…

– Может, покажешь? – не отступал кулинар.

– Да что я, в цирке, что ли? – сурово ответил невинно обвиняемый.

– Ну покажи класс, пожалуйста, а?

Короче, наш бывший повар, передавший готовку мне, обладая недюжинным красноречием, с трудом упросил молчаливого Игоря отжаться на счет.

– Ну ладно, считайте вслух, – согласился наконец Игорь.

…После второй сотни все, кроме спящих, завороженно сгрудились возле атлета… После пятой сотни – разбудили всех спящих… После семиста вся хата хором начала считать… Игорь поставил точку на тысячном отжимании! Молча поднявшись, он скинул майку и пошел под душ. Восторженные возгласы не утихали еще с полчаса…

Подходил уже конец шестого месяца моего пребывания на «крытке». Наконец меня этапировали для оглашения приговора. За день до моего суда привезли на Мацестинский ИВС еще одного сочинского застройщика, но на свой суд он не попал, так как ему стало плохо от сердечного приступа, и его увезли на скорой.

Меня отвезли на судебное заседание, определялся срок моего наказания… Что можно сказать? Мне было горько и стыдно видеть собравшихся пострадавших дольщиков. Я, конечно, виноват – потерял доверенные мне деньги, не выполнил договорные свои обязательства. Какие были причины? А нужно ли о них говорить? Получится как самооправдание. Я стоял за решеткой, понурив голову, и выслушивал в свой адрес насмешки и проклятия. Я не злился на них, так как чувствовал свою вину. В предоставленном мне слове я немногословно покаялся перед ними, попросил прощения и стал ждать определения суда. Суд огласил приговор – семь лет лишения свободы на общем режиме. Такой расклад меня не удивил, я ожидал большего.

Вернувшись с этапа, я стал ожидать отправки на ПФРСИ. Мое отбытие не заставило долго ждать, через пару недель меня предупредили охранники, что завтра я отъезжаю.

Я так свыкся со своими товарищами, что предстоящий этап после получения приговора я воспринял с грустью. Но делать нечего – и вот мой «крайний» день вместе с уже почти ставшими родными соседями по камере. Мои «баулы» собраны, они стоят между шконками на полу. Наши с «залюдским» спальные места рядом, мы все собрались у нас в проходе. По кругу ходит большая кружка с крепким чифирем, так, по негласным законам, принято здесь провожать отъезжающих на этап. Слышится скрежет открывающейся железной двери, через «кормушку» увидели, что за мной уже пришли сопровождающие охранники.

Все стали со мной прощаться, жать руки. И вдруг… откуда-то сверху слетает изображенная на плате Богородица с Предвечным Младенцем. Этот плат плавно опускается на мою большую сумку, с которой я уезжал. Все вокруг аж ахнули от удивления и неожиданности.

Да, конечно, не подумайте, дорогой читатель, что влетел белый голубь к нам в камеру, неся святыню в клюве, или что икона материализовалась из воздуха – нет, конечно, таких чудес я, грешный, недостоин. Но было следующее: один из братьев полез по неизвестной причине на верхнюю шконку, которая была в нашем проходе, где все мы собрались. И вот, икона слетела вниз ко мне. Примечательно, что об этой иконе никто из нас не знал, и нахождение ее было неизвестно. Но факт, что она обрелась и опустилась на мою сумку в последний миг моего нахождения в этой хате. Все, конечно, решили, что икона по праву должна принадлежать мне, ведь она выбрала меня. После этого мы, удивленные происшедшим, продолжили прощаться, и через минуту я уже был на общем «продоле» в коридоре.

Позвольте мне на время отойти от своего повествования и рассказать о дальнейшей судьбе этой святыни.

Этот плат с изображением Богородицы я впоследствии берег как святую реликвию. На всех этапах, пересылках, централах она была со мною. Я ее всегда приклеивал зубной пастой к стене около мест, где я спал. И никто никогда не позволял себе насмешек по отношению к ней.