И всюду слышен шепот Тьмы

Во внутреннем оформлении использована иллюстрация: © irmairma / Shutterstock.com / FOTODOM

Используется по лицензии от Shutterstock.com / FOTODOM

© Джой Моен, 2025

© ООО «Издательство «Эксмо», 2025

Пролог

Холодно. Так холодно и темно. Где я? Отец? Отец, ты слышишь меня? Я умерла? Последнюю мысль отгоняю, будто докучливую осу. Если бы это было правдой, я бы оказалась в Астрале, месте, где рождена моя душа. Там, где нашел приют наш старинный клан, выдворенный и почти стертый из истории земли близкими по духу существами. Дом не спутаешь ни с одним другим местом, даже если деревянным каркасом в нем служит ночное небо под мудрым взором вселенной, а вместо мебели – невесомость и пряная роса.

Забыла. Я все забыла, кроме одного – ненависти. Ледяной огонь мести полыхает в груди, клокочет в гортани настолько явно, что на кончике языка чувствуется почти невыносимая горечь. Это все ОН. Он отнял у меня то священное, что я почитала и любила, взрастила семена сего в собственном чреве. Сириль. Женевьев. Я найду вас, и больше мы никогда не расстанемся. Но сначала необходимо вырваться из плена собственного тела, которым я более не в силах управлять. Так холодно. В нем так холодно, отец…

В полумраке вижу свое нагое худощавое тело, лежащее на мраморной кровати, созданной лишь волей отца. Голова повернута в сторону закрытой двери покоев, тонкая шея, приложив пальцы к которой уже не почувствуешь пульса, плавно перетекает в острые ключицы, холмики груди с потемневшими сосками потеряли свою привлекательность, как и впалый живот, словно прилипший к позвоночнику. Моя кожа по цвету почти сливается с серым камнем, некогда рыжие волосы утратили огненный блеск, потускнев и спутавшись, теперь они напоминают мох, устилающий поверхность брокателло[1]. Глаза полуприкрыты, смотрят прямо перед собой, но в них больше не отражается ни проблеска осознанности. Глядя на то, что было мной еще несколько мгновений назад, я должна бы ощущать отвращение, но вместо него не чувствую ничего.

Я больше не в силах поддерживать жизнь в этом теле, надеюсь, отец, ты поймешь и простишь меня, как делал всегда. Я должна найти ЕГО, найти и заставить заплатить, иначе не обрести мне желаемого покоя ни в этой жизни, ни в последующих. Сириль. Женевьев. Мамочка уже идет к вам, мамочка все исправит…

Глава 1

Глухой стук копыт о рыхлую землю, плавное покачивание, тени от встречающихся на пути деревьев и домов, сменяющие лучи солнца, что только начинают набирать силу, – все это Зоэ-Моник Гобей чувствовала каждой клеточкой тела, расположившись с подогнутыми ногами на двух сиденьях фиакра[2]. Невзирая на приличия, она положила под голову руки и смежила веки, пребывая в дреме, укрытая тонким одеяльцем, сшитым ее матерью в дороге, которой не было конца. Путешествие продолжительностью в семь суток вымотало, казалось, что даже при короткой остановке на отдых, требовавшейся преимущественно Моник и ее матери, качка не ослабляла своей хватки в сознании, а тело ощущалось невесомым, совершая любые движения по инерции.

Фиакр резко тряхнуло; чемодан на полке над сиденьями напротив подпрыгнул и ударился о потолок, заставив Элайн Мелтон-Гобей прекратить напевать под нос веселый мотивчик заевшей французской песни, услышанной случайно, когда они проезжали мимо очередного кабаре. Зоэ-Моник, названная так в честь трагически погибшей тети и давно стертой из истории мироздания бабушки, открыла глаза и поморщилась, ощущая, как тянет мышцы во всем теле.

Семья Гобей отправилась в длительное путешествие из родной Венгрии во Францию, испытывая страх и воодушевление. Война, обрушившаяся на весь мир, не пощадила ничего, подмяла каждого, кто встретился на пути, оставляя после себя разбитые колеи и ямы, полные слез, крови и трупов, вымершие города и села. Элайн, будучи известной на родине как кровавая ведьма, не раз принимала участие в защите территории, что сильно сказалось на ее ментальном здоровье, как и Эгон Гобей, не знавший покоя в это темное время.

Их дитя впервые пролепетало слово «мама», когда Элайн стирала чужую кровь со своего лица; сделала первый шаг, в то время как ее отец тенью скользил меж вражеских снарядов. Тетушки Джиневра и Мишель старались как могли, но страх за племянницу и ее супруга доводил обеих до истеричного состояния, которое Зоэ-Моник непременно чувствовала, становясь капризной и неуправляемой. В конечном счете чета приняла твердое решение вернуться на родину мужа, где со дня на день должно быть принято мирное соглашение.

Шестнадцать лет кануло с намерения покинуть Венгрию, и только сейчас Бог смилостивился, открывая пред ними пути. У Зоэ-Моник никогда не было своего дома, она не знала, что такое осесть в определенном месте и пустить корни. Будучи вырванной из Венгрии в младенчестве, большую часть своей жизни она провела в дороге или придорожных отелях, но горя из-за этого девочка на плечах не несла, ведь рядом с ней всегда оставались родители. Когда за окном бушевала буря или пули свистели над головой, Эгон Гобей, стараясь перекричать звуки, способные напугать дочь, рассказывал чарующие истории о своем клане Такка, о том, что пришлось пережить им с Элайн, казалось, в прошлой жизни. Реальные сказки девочка слушала с упоением, а когда она становилась старше, ее гибкий ум и живое воображение не только не позволили приключениям потерять очарование, но и стали почвой для безудержного желания изучить подробнее доверенные ей откровения отца и матери.

Не описать, в какой восторг Моник привела новость об истинной цели их путешествия во Францию. Помнится, Элайн тогда заварила особенно густой и крепкий чай; с трудом сдерживая волнение, ведьма подошла к дочери, поставила горячий напиток, который, едва не расплескавшись, облизнул край кружки, на низкий столик перед девочкой, взяла ту за руку и с минуту вглядывалась в ее серо-зеленые глаза. Эгон, подпирая дверной проем, молча взирал на любимую жену и дочь, позволяя Элайн выдохнуть и начать свою речь. Сколько же вопросов тогда высыпалось на головы родителям, но их приятно поразило то, что в словах дочери не было сопротивления, свойственного столь нежному возрасту.

И вот теперь, сменив уже четвертый экипаж, семья Гобей могла узреть невдалеке свою цель – маленькую коммуну на юго-западе Бретани, на территории которой кельты обретали тайные знания, а святой Ронан и иные, целованные Богом, организовывали ритуалы обхода здешних холмов[3].

– Прости, дорогая, кажется, мы уже подъезжаем. Удалось отдохнуть хоть немного?

Элайн участливо посмотрела на дочь, тепло улыбнувшись, даже ее уставшие глаза обрамили мелкие морщинки. Зоэ-Моник неопределенно кивнула, спустила ноги на пол, поправив юбку, и придвинулась ближе к окну, отдернув шторку, чтобы самой убедиться в верности слов матушки. Неужели и правда их утомительное путешествие подошло к концу? В самом ли деле получится отыскать отчий дом отца, накрепко переплестись корнями с крупицами собственной истории и обрести наконец вторую половину своей личности?

Стук копыт стал отчетливым и звонким, когда фиакр пересек границу некогда городка, нареченного таковым Анной Бретонской, прибывшей сюда на паломничество, в 1505 году. Этот факт Моник упомянула про себя несколько раз, вспоминая все то, что успела узнать о коммуне во время путешествия из уст отца, а также благодаря библиотекам вблизи отелей, где семья устраивала короткие передышки. Большинство детей в столь юном возрасте начинают испытывать скуку при одном лишь упоминании истории, не желая тратить и секунды отведенного для игр времени, но Зоэ-Моник их чувств не разделяла.

С малых лет она поглощала любую сколь-нибудь интересную для нее информацию, но особенное место в сердце девочки заняли те немногие знания, касающиеся рода Гобей. В возрасте десяти лет девочка объявила о своем намерении связать жизнь с историей и археологией, чего бы ей это ни стоило, даже боязнь Эгона, что интерес дочери перерастет в одержимость, не стала преградой. К шестнадцати годам, по завершении домашнего обучения и сдачи экзаменов в одной из школ по пути во Францию, этот замысел по-прежнему оставался с ней.

Деревянный указатель приветливо направлял путников к историческому центру деревни, именуемой Локронан; при виде старательно выведенных краской букв Моник испытала такую сильную смесь восторга и смятения, что с трудом могла усидеть на месте, дожидаясь момента, когда станет возможным покинуть салон и размять ноги. Элайн Гобей-Мелтон скрыла улыбку, закусив нижнюю губу, глядя на свою дочь, в глазах которой блестели плохо скрываемые искорки восхищения. В такие моменты, как сейчас, сердце матери обливалось любовью и трепетом к Зоэ-Моник; несмотря на свой возраст, девочка по-прежнему оставалась ребенком.

Достаточно большая площадь в центре Локронана окружена старинными зданиями из серого гранита, стоит встать прямо посередине у каменного колодца, как можно увидеть две границы деревеньки – по левую и правую руку. Ряды суровых домиков с шиферными крышами, сплошь покрытые мхом и зеленью, провожали путников заинтересованными взглядами. Пойдешь направо и непременно наткнешься на поврежденную временем часовню с фонтаном, а отправишься налево – очутишься в оживленном квартале ткачей, где на холмах стоит мэрия, а также дом знаменитого Шарля Данилу, политика и поэта.

Не было необходимости в зазывалах у кафе, блинных, ремесленных лавок, галереи и баров, ведь в Локронане все друг друга знали, жизнь текла здесь размеренно, без лишнего шума и переполоха. Казалось, война не коснулась коммуны вовсе. Люди медленно плыли по своим делам, не спеша на работу и за покупками, словно опьяненные нектаром пчелы. Улица Сен-Морис, куда свернула семья Гобей, быстро вывела их из города, направляя к дальним холмам. Моник проводила недоуменным взглядом последние домики, повернув голову к матери.

– Разве мы не останемся здесь? Даже на минутку?

Элайн поправила несуществующие складки на подоле платья; новую и такую непривычную в своем удобстве одежду они купили, уже находясь во Франции, чтобы не слишком выделяться среди местных. Примитивные платья и узкие юбки до колен, свободные от корсетов блузы и пиджаки с ремешками на талии – что может быть проще и элегантнее.

– Семья, у которой мы выкупили ферму, ждет нас, дорогая. Они хотят поскорее покинуть Локронан из-за долгов, а мы, если честно, остро нуждаемся в горячей ванне и твердой опоре под ногами, но у нас будет время, чтобы вернуться в центр и рассмотреть каждый камень этого чудесного места. Теперь у нас будет много времени, Моник.

Улыбнувшись в ответ на слова матери, Зоэ-Моник вновь выглянула в окно, наслаждаясь безграничными просторами полей, густо усаженных льном, коноплей, лавандой, подсолнухами и кукурузой. Раньше такая свобода пугала, предлагая лишь неизвестность, но теперь обещала совсем иную жизнь.

Проехав по ощущениям еще минут пятнадцать, Элайн с дочерью увидели, что поля стали разбавляться редкими домиками разной степени запустения; Моник в душе надеялась, что их дом будет иметь хотя бы четыре стены и целую крышу, совершенно не хотелось начинать строительство новой жизни на чужих останках.

Наконец фиакр, ведомый Эгоном Гобеем, свернул на проселочную дорогу и, замедлив ход, поехал вдоль плотных рядов кукурузных стеблей, еще прячущих свои сочные яркие плоды. Стебли и листья были такими большими и высокими, что казалось, подойди ближе – и в ненастный день они укроют тебя от всех бед своими легкими объятиями; кисти нитей рыльца свисали мочалками, будто усы и бороды стариков, приглашая жуков найти временный приют, спрятаться от солнца.

Калитка высокого деревянного забора оказалась распахнутой настежь, приглашая уставших с дороги гостей. Фиакр без труда заехал на территорию дома, остановившись рядом с искусственным водоемом, наполовину обнесенный низкой каменной оградой для удобства скота. Пара черных кудрявых свиней, стоящих в грязной воде, сонно подняли морды, обратив их в сторону прибывших, и издали ленивые, едва слышные похрюкивания. Видимо, заслышав волнение скота или завидев из окон прибытие фиакра, пока еще хозяева фермы вышли поприветствовать семейство Гобей.

Эгон спрыгнул с облучка, открывая дверь перед женой и дочерью, которые умело замаскировали улыбками усталость и желание застонать от удовольствия, разминая закостенелые спины и ноги. В то время как родители обменивались любезностями с престарелой четой, подписывали документы и решали последние вопросы по передаче имущества, Моник прошла вдоль водоема поближе к дому, чтобы как следует рассмотреть его.

Внешнее покрытие двухэтажного здания навеяло воспоминания о миндальной пасте; вкус этого лакомства из прошлой жизни казался утраченным, однако когда она глядела на возвышающиеся коричневые стены, во рту появился явный привкус давно забытого. Первый этаж служил амбаром для скота, судя по низким квадратным окнам со ставнями и маленькой двери, в проеме которой, преградив путь остальным особям, лежала еще одна свинья. Окна второго этажа разительно отличались: арочные пестрые рамы крепко удерживали разноцветные стекла, состоящие из крохотных квадратиков, и были похожи на витражи, с той разницей, что единого рисунка не подразумевали. Крыши, будто плюшевые, покрытые шерстью все тех же парнокопытных созданий, обросли мхом, придавая дому игрушечный вид, а печная труба с въевшейся сажей и грязью напоминала торжествующе поднятый хвост хряка.

К стенам дома прислонены поилки и кормушки для животных, садовые инструменты, рядом в вязкой грязи, тщательно вымешанной копытцами, лежала на боку грустная лейка без носика, поливочные шланги, подковы, проволока, а если пройти через весь просторный двор, найдется скромный полупустой сарай с соломой и холщовыми мешками без подписей.

У этого сарая родители и нашли Моник, которая до боли сжимала подол юбки, настороженно вглядываясь в темноту помещения у порога, не решаясь пройти дальше. Эгон и Элайн осторожно подошли ближе и с обеих сторон нежно приобняли дочь за плечи, отчего девушка вздрогнула, но выражение ее лица мгновенно переменилось с обеспокоенного на приветливое.

– Все в порядке, детка?

Ведьма погладила дочь по руке, наклонившись так, чтобы можно было заглянуть той в глаза, но морок спал, будто вовсе привиделся Элайн; перед ней стояла ее счастливая и всегда спокойная дочь, положив голову на плечо матери.

– Да, в порядке. Просто осматривала окрестности, я ведь теперь могу называть это место нашим домом, правда?

– О, конечно, дорогая, больше никаких переездов. Мы будем счастливы на этой ферме. Откроем в городе мясную лавку и станем продавать свинину так дешево, насколько возможно. Это поможет людям жить лучше в послевоенное время.

– Стейки-и-и! Только представь, Моник, мы сможем есть свежие стейки с кровью каждый день!

Отец щелкнул по носу дочь, когда они с Элайн одновременно выкрикнули «фу-у-у» и рассмеялись так громко, что непривычные к подобного рода шуму свиньи взвизгнули в ответ. Однако, несмотря на веселость, Эгон внимательно изучал реакцию дочери, переводя взгляд туда, где Моник с минуту назад застыла в страхе. Он ничего не чувствовал, никакой энергии, в тенях было пусто, и это настораживало. Его собственный дар проявился еще в младенчестве, но то, что он умел делать с тенями теперь, всецело заслуга его родителей и самого Эгона Винце, урожденного Гобея; вернуть фамилию оказалось таким же естественным, как дышать, что он и сделал сразу по освобождении от власти Де Кольберов. Вампир был благодарен Иштвану за все, даже за новую фамилию, с которой пришлось существовать не одно столетие, но кровь не вода, а священное молоко, которое не подменишь ничем.

Моник никогда не выражала способностей к магии отца, но и магия по линии матери едва затронула девушку, позволяя той заглядывать в недалекое будущее с помощью ритуалов на крови. В прошлом году Зоэ-Моник исполнилось шестнадцать, и как ни пытались родители помочь ей обрести силу, дар оставался нем и глух. Однако беспокойство вызывало не это – из опыта Элайн они знали: должно пройти время, и определенное событие обязательно подтолкнет магию к проявлению, – а то, что подобного рода «застывания» Моник происходят не в первый раз. Как бы Эгон ни желал верить увещеваниям дочери о нормальности своего состояния, объяснениям задумчивостью, сомневался, ведь клан, в котором вампир был рожден, он знал лучше кого бы то ни было. Никого из Такка давно не осталось, но клан жив в его крови и крови Моник, в этом мужчина убеждался каждый раз, глядя на дочь, ведь она как две капли воды похожа на свою бабушку, мать Эгона – Моник Гобей.

– Пап, а этот дом напоминает нам тот, что построил дедушка Жереми, в котором появился на свет ты?

– Нет, малышка, то есть да, но все же не совсем.

Моник не сводила с отца серо-зеленых глаз, светящихся любопытством, ожидая продолжения, но Эгон перевел взгляд на Элайн и откашлялся, неловко проведя ладонью по короткостриженым волосам на макушке. Сейчас, когда вампир находится на своей родине, которую боялся уже никогда не увидеть, воспоминания комнем придавливали сердце, отдаваясь болью в легких, даже спустя столько лет.

– Пойдемте посмотрим дом. Прошлое остается с нами, вернуться к нему успеем всегда, но будущее ждать не станет.

Эгон Гобей был благодарен супруге за сказанное, она, как всегда, облачила в слова то, что чувствовал мужчина, но не мог выразить. По-прежнему обнимая дочь за плечи, Элайн медленно развернула девушку к дому. Вампир следовал за ними, осматриваясь, составляя в голове список дел, которые необходимо будет сделать, чтобы пребывание в доме стало идеальным началом.

Пристрой к дому прятал под своей крышей маленькую прихожую с вешалкой, ящиком для обуви и настенной полкой, там же находилась винтовая лестница на второй жилой этаж. Просторный зал, он же столовая с кухонным гарнитуром в углу комнаты, сочетал в себе сельский минимализм и излишества былой роскоши. Некогда зажиточная пожилая чета оставила Гобеям всю мебель, посуду и даже свиноферму, вскормленную с любовью, только бы рассчитаться с накопленными долгами и уехать к дальней родне растить внуков. Элайн, стоя посреди шикарной комнаты, в которой тяжело дышалось из-за количества пыли, а также запаха навоза с первого этажа, представляла, как все изменится, когда она в полной мере почувствует себя владелицей дома и после никогда не сможет покинуть его.

Слева по коридору, рядом с залом, оказалась ванная комната и уютная хозяйская спальня с широкой деревянной кроватью, шкафом и двумя прикроватными тумбами, на одной из которых от прежних владельцев остался даже будильник, заведенный на шесть утра. Ведьма перевела время на час раньше и, поставив его на место, получила от супруга долгий нежный поцелуй в шею.

– Здесь еще одна спальня, мам! Пап! – выкрикнула с противоположного конца коридора Зоэ-Моник, открыв последнюю неизведанную дверь. Детская явно давно не использовалась, ее забывали убирать и проветривать, из-за чего, ступив на порог комнаты, девушка закашлялась, прикрывая ладонью рот, но все равно прошла к окну и настежь распахнула ставни, поддавшиеся с большим трудом и скрипом.

Темно-зеленые обои с повторяющимся орнаментом в виде летящих птиц сочетались с такого же цвета покрывалом, застилавшим узкую одиночную кровать. У дальней стены располагался шкаф, а на деревянном столе у окна стояла лампа с покосившимся абажуром.

– Прекрасная комната, не находишь, детка? – с воодушевлением спросила Элайн, глядя, как дочь отворяет неприметную дверь у шкафа.

– Зоэ, смотри, у тебя и собственная ванная теперь имеется! Все что нужно молодой леди!

Моник на миг прикрыла глаза, но сразу же сделала вид, что все нормально, когда матушка поцеловала ее в висок, крепко обняв за талию. Девушка знала, что Элайн называет ее этим именем только тогда, когда хочет, чтобы Моник вынырнула из задумчивости, скорлупы, если угодно, и сконцентрировалась на важных для нее самой вещах, но матушка не понимала одного: эта самая скорлупа – ее спасение и необходимость, а не подростковый бунт.

– Папа ушел за вещами, скоро вернется. Предлагаю поступить так: пока я решаю что-то с ужином, а Эгон разбирается со свиньями и двором, ты займешься уборкой этажа. Обещаю помочь тебе, как только управлюсь, договорились?

– Конечно, мам. Только намекни, где можно найти ведро и тряпку.

– А это, дорогая моя, твое задание номер один!

После изнурительной уборки Элайн оставила дочь в ее новой комнате разбирать вещи, коих оказалось немного, ведь путешествовать налегке благоприятнее во всех смыслах. Если вы не обременены долгами и располагаете достаточной суммой средств, то все необходимое можно купить по месту прибытия. Так решили и Гобеи, оставив практически все вещи на родине, однако Моник ни под каким предлогом не согласилась, буквально вымолив у родителей разрешение взять с собой гитару, доставшуюся ей от бабушки.

Пусть ни одну из бабушек в живых девушка не застала, но с Моник Гобей она ощущала особенную связь, и прочной нитью между ними стала музыка. Как рассказывал Эгон, женщина была наделена музыкальным талантом; бабушка Моник не только с легкостью порхала пальцами по струнам, но и при довольно низком голосе могла влюбить в себя любого, кто задерживался на миг послушать ее пение. По обыкновению, при вдохновляющей мысли об этом Зоэ-Моник ощутила укол совести, ей и самой казалось, что она несправедлива; бесспорно, Манон и Зоэ Мелтон не были обделены ее любовью, в молитвах непременно звучали их имена, но девушка ничего не могла поделать, кроме как оставаться с собой честной.

Старая гитара сама по себе не была чем-то особенным – потертый корпус из красного дерева, самый обыкновенный гриф и струны. Уникальной ее делали заключенные в материал воспоминания, тепло тела и рук Моник Гобей, прижимавшей долгие годы инструмент к себе в моменты грусти и радости. Гитару девушка достала из куска ткани – самодельного чехла – последней, позволив себе на мгновение залюбоваться, как перекатываются лучи заходящего солнца на верхней деке и обечайке, а после, присев на край кровати, мимолетным движением подушечек пальцев пустила легкую рябь волн по струнам, с готовностью отозвавшимся на ласку.

Знакомое тепло прокатилось от запястий к коленям, поднимая тонкие волоски на коже, будто каждый раз дух любимой бабушки проскальзывал из голосника между струн и направлял руки Моник. В дороге музыка дарила утешение, спасала от уныния и бессонных ночей, нотами прокладывая путь прочь для ненужных мыслей, но теперь семья купила ферму. Сможет ли Моник уделять столько же времени музыке, сколько раньше? Может быть, в колледже Локронана будет что-то вроде кружка по интересам? А что, если нет? Горячая волна страха резко окатила с ног до головы, Моник вцепилась в гитару, словно в спасательный трос, дыхание затерялось в легких, забыв о выходе.

Раньше ей не приходилось на протяжении нескольких лет ходить в школу с одними и теми же людьми, водить с ними дружбу, испытывать интерес к мальчикам. А что, если Моник так и останется одна, несмотря на все усилия? Что, если вместо приветливой встречи ее ждет вовсе не дружеский прием? Приезжих не любят нигде, но дадут ли местные шанс проявить себя, прежде чем изгонят из своего общества насовсем? Что, если она вновь подведет своих идеальных родителей и испортит беззаботное начало новой жизни?

Ворох мыслей оборвался, когда девушка почувствовала острую боль в левой руке, схожую с тем, когда режешься о край бумаги. Шикнув и машинально приложив пульсирующие влажные пальцы ко рту, едва не выронила гитару, но вовремя спохватилась, опустив инструмент на кровать, вытерла тряпкой-чехлом собственную кровь со струн. Поймав свое отражение в узком зеркале платяного шкафа, Моник отметила, каким измотанным был ее вид: выкрашенные в карамельный цвет волосы до груди растрепались, размазанная тушь у глаз подчеркивала глубину залегших мешков, от волнения нижняя губа была искусана. Моник всегда говорили, что она похожа на отца, хотя сам он непременно добавлял: «Видели бы вы мою матушку». Но сравнить ей было не с чем, и, глядя на себя в зеркало, она улыбалась так, словно улыбка эта предназначалась настоящей обладательнице внешности, которую девушка одолжила.

Неопрятная черная водолазка без рукавов и преступно мятая бежевая юбка, затянутая на поясе тонким ремешком, настроения не прибавляли, однако любые страхи и неприятности меркли при мыслях о ночи. Медленно выдохнув, убирая ото рта начавшие затягиваться на пальцах раны, девушка закрыла глаза в попытке успокоиться.

На протяжении всех шестнадцати лет ночь являлась самым главным монстром для Моник. С наступлением темноты, когда родители крепко спали в своих кроватях, их дочь проваливалась в ужасающее место, полное извивающихся липких щупалец, чужеродного смеха, заставляющего кожу покрываться мурашками, существ, охотящихся на любого, кто посягнет на их территорию, желающих поглотить гостя, все его естество. Девушка была бы счастлива никогда не видеть и не слышать кошмаров, являющихся каждую ночь, но почему-то внутренний компас неизменно вел туда, не спросив никого.

Несмотря на то что день подходил к концу, в комнате все еще было жарко и душно; щедро подаренное солнцем тепло проникло в каждую щель, раскалив молекулы воздуха до предела. Выйдя из спальни, Моник обуяло невидимое облако запахов, заставив лоб мгновенно покрыться испариной. Элайн Мелтон-Гобей крутилась на крошечной кухне, успевая нарезать помидоры на разделочной доске и одновременно присматривать за варящимися артишоками в кастрюле. Заметив дочь, женщина улыбнулась, вытирая мокрые руки полотенцем, казалось, ничто не может выбить идеальную мать Моник из равновесия.

– Уже устроилась?

Моник кивнула, подходя ближе, отражая, будто зеркало, улыбку матушки. Ведя носом, девушка пыталась понять, что же такое будет ожидать их на ужин. Проследив за взглядом дочери, Элайн ответила на немой вопрос:

– Прежние хозяева оставили много припасов и консервов, но нам все равно нужно будет съездить в центр за покупками. Благодаря твоему отцу, который каждый день понемногу обучал меня его родной кухне, у нас на столе будут салат с артишоками, жареная свинина, слоеный пирог со сливами и, конечно же, сыр с соседних ферм. Не могла бы ты спуститься во двор и принести свежей зелени? Латук и немного эндивия[4], пожалуйста. Недалеко от сарая есть небольшой огород, всего пара грядок, но думаю, мы сможем расширить его со временем.

Зоэ-Моник осторожно подошла ближе к сараю, в тени которого по прибытии ей почудилось нечто странное, словно кошмары, мучившие ее в ночи, выбрались наружу. Тени вторили движению щупалец из сновидения, тянули к девушке свои ослизлые конечности, пока их помыслы не остановило появление родителей. Выдернув кукурузный салат из влажной земли, Моник аккуратно стряхнула с корней налипшую землю и замерла, уставившись в темноту, проверить, не повторится ли увиденное. Ничего не происходило, лишь едва слышимый гул легкой поступью проходил в сознание девушки. Моник наклонилась за новым листом зелени, уповая на усталость, когда боль, порожденная усилением шума, переходящего в ультразвук, опоясала виски платком, отчего девушка выронила собранный урожай, схватившись за голову.

Тени задрожали, краем глаза Моник заметила, что темное полупрозрачное покрывало начало отделяться от стены, сползая вниз, и подбираться по земле ближе. Девушка сделала шаг назад, не в силах отвести взгляда от ползущего бесформенного силуэта, и в этот самый момент из сарая вышел Эгон Гобей, заставив дочь вскрикнуть от испуга. Состояние Моник напугало мужчину не меньше, он мгновенно принялся осматривать все вокруг дочери, но не находил ничего выходящего из ряда вон, кроме брошенных на землю смятых листьев латука.

– Что случилось, детка?

Эгон подбежал к девушке, положив свои теплые мозолистые ладони поверх ее, заставив Моник поднять голову. В ее облике тоже не было ничего странного, только расширенные от ужаса зрачки.

– Ты… напугал меня. Голова разболелась, но теперь все в порядке. Думаю, от переутомления.

Произнося эту ложь, Моник действительно почувствовала себя лучше, шум исчез так же внезапно, как и появился, а тень оставалась на стене, где и положено быть. Отец с сомнением рассматривал дочь, поджав губы, но когда девушка улыбнулась, будто бы извиняясь, отпустил ее из объятий.

– Что ты делал в сарае? Нашел что-нибудь интересное?

Мужчина просиял, вдруг о чем-то вспомнив, беспокойство вмиг улетучилось с лица Эгона; он показал дочери знак подождать, метнувшись в сарай, а через секунду выкатил старенький велосипед с корзинкой спереди. Темно-зеленая краска облупилась, а местами вздулась от влаги, напоминая наросший мох, но в целом транспорт казался пригодным для езды.

– Стоит отмыть его и перекрасить, очистить от ржавчины, и он еще послужит. Ты могла бы добираться на нем в школу, ездить на ночевки к подругам или на свидания с мальчиками, но насчет последнего я…

– Па-ап!

Моник несмело дотронулась до пыльной ручки велосипеда, будто знакомилась с норовистым конем, кончиками пальцев прошлась по повернутому набок сиденью, затаив дыхание. Точно такие же чувства вызывали у Эгона лошади, которых ему пришлось оставить в Венгрии и по которым он безумно скучал каждую минуту жизни вдали.

– Как думаешь, мама одобрит, если мы купим хотя бы парочку лошадей? – задумчиво протянул мужчина, продолжая смотреть за движениями рук дочери. Моник прижала к себе велосипед за обе ручки, улыбаясь отцу, в ее глазах отражался закат с капелькой света от уличных фонарей. Мир вокруг менялся так стремительно, что изучить его и тем более успеть привыкнуть ко всему, было занятием непростым, потому Эгон Гобей предпочитал держаться за старые устои и привычки до последнего, пока не станет необходимостью отказаться от них.

Вампир до межклановой войны совместно с Де Кольберами не особо задумывался о продолжительности своей жизни, никогда не искал вечности и был даже рад, что вследствие собственного выбора лишился ее, подарив половину души нареченной, разделив с Элайн отведенное ему время.

– Я думаю, она будет в восторге!

Ответ дочери заставил Эгона вынырнуть из мыслей и усмехнуться, ведь другого ответа он и не ждал.

– Давай отправим твоего жеребчика в сарай, завтра я займусь им, обещаю. А потом вернемся в дом, пора и нам отдохнуть.

Моник забыла обо всем, чувствуя тепло руки отца на своем плече, когда они шли к дому, это казалось привычным и успокаивало нервы, как и ощущение колючего подбородка Эгона, прижимающегося ко лбу. Вампир пошутил про покраску велосипеда в ненавистный для Зоэ-Моник розовый, отчего девушка прыснула, поднимаясь по ступеням, однако обеспокоенный вид Элайн немного умерил веселость.

– Да, да, я понимаю, Джи. Как только мы устроимся здесь, я бы хотела, чтобы ты переехала к нам, только если сама захочешь. Прости, тебя плохо слышно!

Женщина стояла в углу кухни, поднеся к уху тонкую металлическую трубку стационарного телефона, располагающегося на столешнице; при виде дочери и мужа покачала головой, как бы говоря не обращать на нее внимания, и показала рукой на маленький деревянный стол, накрытый к их возвращению. Под каждой тарелкой располагалась кружевная салфетка, посередине стола в глубокой миске дымились кусочки свинины, сочась прозрачным соком, рядом тонко нарезанный сыр источал свой особенный молочный аромат с кислинкой, и салат с артишоками, едва сбрызнутый маслом, заманчиво блестел в свете пузатой керосиновой лампы, с трудом уместившейся с краю.

До этого момента Моник и не предполагала, насколько проголодалась, но трапеза не могла начаться без Элайн, которая неторопливо, продолжая разговор, зажав трубку плечом, вытащила из духовки румяный пирог, оставив тот остывать на столешнице. Попрощавшись с тетушкой, ведьма, задумчиво закусив нижнюю губу, присела за общий стол, приглашая семью отужинать впервые в новом доме.

По обыкновению, руки Элайн и Эгона сплелись в замок, они ждали, протянув ладони к дочери. Столь же верующей, как родители, Моник не была, ее крестили в младенчестве, но не навязывали девочке веру, оставляя выбор, однако молитва перед каждым приемом пищи была традицией нерушимой. Закрыв глаза, каждый про себя твердил слова благодарности Деве Марии и ее сыну, просил посылать лишь посильные испытания.

– Как Джиневра? – спросил Эгон, передавая блюдо с салатом дочери, не сводя взора с супруги. Элайн пожала плечами, отказавшись взмахом руки от предложенного дочерью куска мяса.

– Как всегда, в последние несколько лет. После смерти Мишель она сама не своя, беспокоится по любому поводу, и я ее понимаю. Болезнь Мишель так внезапно подкосила всех нас. В такое тяжелое время любой станет мнительным и богобоязненным. Простите, я не спросила вашего мнения, предложив тете переехать к нам…

– Мы будем рады! – одновременно воскликнули Эгон и Моник с набитым ртом, чем позабавили Элайн, скрывшую смешок салфеткой.

– А когда мы сможем начать поиски родственников здесь, во Франции? – осторожно спросила Зоэ-Моник, понимая, что ступает на скользкую тропу с крутым обвалом. С каждым годом заговаривать об этом становилось труднее. Но разве не ради этого изначально они переехали сюда? Девушка понимала, что со стороны выглядит как одержимая прошлым, но кто мы есть без него? Как мы можем быть уверены, что знаем себя, когда не имеем полного представления о каждой клетке, наполняющей тело? Мы есть пазл, каждый кусочек которого создан предком, вложен с честью и любовью в наше естество, мы – гобелен судьбы своего рода, чьи вышитые стежки отражаются в нашей внешности и сути.

К тому же, помимо простого любопытства, у Моник имелась и другая значимая цель – узнав больше о семье отца, она стала бы ближе к разгадке кошмаров. Почему тени не принимают ее, как Эгона? За что обозлились на невинное дитя? И отчего темнота так отчаянно пытается поглотить сознание Зоэ-Моник? Девушка не знала, откуда и с каких пор в ней такая уверенность, но была убеждена: ответы найдутся там, в утраченном прошлом.

– Зоэ, детка, не стоит сейчас переживать об этом. Всему свое время.

Элайн Мелтон-Гобей утерла губы салфеткой, едва пригубив салат, и, встав, тихо произнесла:

– Схожу за вином, в кладовой видела хорошую бутылку Бордо.

– Согласен с мамой, милая. Еще столько предстоит сделать, но мы займемся и этим, обещаю. Я когда-нибудь подводил тебя? – дождавшись, когда супруга скроется за поворотом, спросил Эгон, накалывая на вилку очередной кусок свинины.

– Нет, папа. Но это так важно для меня, для нас… – севшим голосом все же попыталась надавить девушка, но, услышав, как звякнула о тарелку вилка Эгона, умолкла, начав жевать нижнюю губу, чтобы придержать желающие выскользнуть сквозь зубы слова. Элайн вернулась, поставив бутылку ближе к мужу, вновь принимаясь безучастно гонять еду по тарелке. Эгон без лишних слов понял, чего хочет Элайн, ловкими движениями откупорив потертую пробку и налив по четверти бокала каждому.

– Завтра было бы полезно съездить в центр, заодно узнать про помещение для будущего магазина. Чем быстрее мы сможем его открыть, тем лучше.

– Знаешь, я подумал, что ты могла бы делать заговоры на свиной крови. Это приносило бы дополнительный доход и оказывало помощь нуждающимся. Понимаю, это не совсем то, чем ты хотела бы заниматься, но…

Элайн выслушала предложение супруга, медленно пережевывая успевшие слегка завянуть листья латука, и, не дав Эгону договорить, подняла бокал.

– Это превосходная идея, дорогой! Да, это не продавать чай и истории, но и мы больше не в Венгрии. Тебе было важно приехать сюда, и я постараюсь найти положительные моменты в каждом дне, как бы трудно ни было. Кто знает, может когда-нибудь и здесь откроем такое кафе. Мы заодно, так ведь?

Вампир чокнулся бокалом с супругой, тепло улыбаясь, и так же легко соприкоснулся с фужером дочери. Звон стекла вместо слов скрепил благополучно озвученные планы на будущее. Прежняя Элайн не согласилась бы на меньшее, никогда не отказалась бы от того, что любит, но может быть, каждый прожитый день, наполненный испытаниями, накладывает свой невидимый взору оттиск, заставляя вопреки желанию меняться. А может, это и есть удел взрослых – расставлять приоритеты, сейчас Элайн больше любила мужа и дочь, чем книги и истории. Чего еще можно желать?

Подумав об этом с данной точки зрения, Моник взглянула на мать иными глазами. Женщина смеялась над шутками супруга, держа почти пустой бокал в руке, ее карие глаза не утратили блеска после всего пережитого, хоть взгляд и сделался более жестким и собранным, чем когда-либо. Все дети думают, что знают родителей как облупленных до определенного момента – собственного взросления, которое происходит будто по щелчку пальца. Минуту назад ты играл с куклами и солдатиками, отправлял в бой малочисленную верную армию или наряжал в бесконечные наряды фарфоровые тела, а через миг замыливающие реальность линзы разбиваются, и ты все видишь так ясно, как никогда прежде.

Один Эгон, казалось, оставался прежним, но так ли оно было на самом деле? Зоэ-Моник не знала, насколько сильно он переживал за дочь, боялся неудач, настигающих в самый неподходящий момент жизни, не видела девушка, и как они с Элайн не спали долгими ночами, пока вампир пребывал в лихорадочном бреду, пытаясь отрастить новые кости и мышцы, как сжигали протезы в большом костре, предаваясь воспоминаниям. О былом, превращенном в сказку для дочери, напоминал лишь крохотный порез у глаза, который Эгон предпочел оставить, чтобы никогда не забывать, кем он был и к чему не стал бы возвращаться ни за что на свете.

– Кстати, об этом. Детка, завтра начинается твой первый учебный день в лицее. Я уже позвонила и обо всем договорилась. Предстоит наверстать многое и отучиться еще пару лет, прежде чем ты сможешь поступить в университет, но поверь: оно того стоит. Во Франции все устроено немного иначе, чем мы привыкли, но думаю, в этом есть и свои плюсы.

– Как?? Уже завтра?!

Девушка поморщилась, услышав в своем тоне несвойственные ей истеричные нотки, но едва могла совладать с эмоциями. Она-то надеялась, что будет еще немного времени привыкнуть к новому окружению, к одной только мысли об обучении со сверстниками, а получается, что минуты до начала конца просочились сквозь пальцы, оставив горечь на языке, будто соленая морская вода.

– Меня заверили, что это самый достойный лицей в данном округе. В нем будут и другие полукровки, что поспособствует твоей комфортной и быстрой адаптации. Конечно, добираться до него придется минут пятнадцать, он находится чуть дальше Локронана, в Плогоннеке, но мы придумаем что-нибудь. В любом случае мы с папой будем рядом, всегда, и вместе мы разберемся со всеми неприятностями! – преувеличенно оптимистично проворковала Элайн Мелтон-Гобей, стараясь не выдать волнения, но чрезмерно быстрая речь, будто приклеенная к лицу улыбка и то, как женщина ногтем пыталась проделать дыру в скатерти, – все это не укрылось от остальных. «Поспособствует твоей комфортной и быстрой адаптации», – пронеслось в голове у Эгона, он знал, что дочь тоже заметила фразу, пролетевшую из уст Элайн, не свойственную ей, и чертыхнулся про себя, желая показать глазами, как перестаралась супруга.

Зоэ-Моник почувствовала дурноту и головокружение, так быстро завертелись в хаотичном танце мысли, пугающие до боли в животе. Завтра. Уже завтра.

– Но мне хотя бы будет позволено по-прежнему заниматься музыкой? – сглотнув, осмелилась поднять глаза девушка, поглаживая левой ладонью правое плечо.

– Конечно, милая. В таких заведениях обычно имеются целые клубы по интересам… – заметив, как побледнело лицо дочери, поспешил добавить Эгон.

– Или ты можешь просто заниматься дома, необязательно вступать в клуб, если тебе этого не хочется, Моник. Ах да, мы очень кстати нашли старый велосипед в сарае, я займусь им завтра с утра, и к возвращению Зоэ-Моник он будет как новенький. Приятная неспешная прогулка перед лицеем пойдет на пользу.

С последними словами мужчина обратился к Элайн, которая воодушевленно воскликнула, желая поддержать дочь, неуверенно улыбнувшуюся в ответ матери:

– Будь сильной, Зоэ, ты со всем справишься, я знаю!

Ведьма коснулась лица Зоэ-Моник, заправив той карамельную прядь с отросшими во время поездки черными корнями за ухо. Девушка смотрела в темные глаза матери и не понимала, откуда в ней такая уверенность. Может быть, произнося это, Элайн видела на месте дочери совсем другую Зоэ, принимая столь желаемое за действительное, адресуя слова призраку, находящемуся всегда рядом, потому что сама девушка не ощущала в себе и толику этой силы.

Долгий день наконец подошел к концу. Моник вызвалась помочь убрать со стола, и когда матушка направилась в спальни постелить свежее белье, залпом осушила свой бокал, для верности сделав несколько глотков прямо из бутылки, чтобы позволить сознанию слегка уплыть и сыграть с ночью в колесо фортуны. Иногда это срабатывало, иногда нет, но попробовать стоило.

Какое-то время Зоэ-Моник не могла сомкнуть глаз, лежа в кровати, пытаясь сфокусироваться на одной точке поверх шкафа, жалея, что не может сейчас разбавить звенящую тишину звуками гитары, а потому медленно закрыла глаза, негромко напевая без слов одну из любимых песен собственного сочинения.

Глава 2

Нанятый двухместный фиакр быстро оставил позади Локронан, минуя разноцветные поля, которыми Моник невольно залюбовалась вновь. Она представила, каково было бы прямо сейчас оказаться там, ступать по рыхлой земле и траве босыми стопами, чувствовать невесомые прикосновения солнечных лучей на щеках, вдыхать сладкий аромат свежей лаванды, ласкающей взор нежным цветом. Девушка непременно положила бы на язык парочку пурпурных крошечных соцветий, наслаждаясь нотами мяты и цитрусовых, перекликающихся с терпкостью розы и розмарина. Она читала о лаванде в газете, хранившейся в библиотеке городка с труднопроизносимым названием, близ границы Франции. От мыслей Моник отвлек отец, не сводящий с дочери взгляда:

– Волнуешься?

Зоэ-Моник встрепенулась, будто успела забыть, что едет не одна.

– Немного. Переживаю, что не смогу нагнать программу.

– Не думаю, что она окажется слишком сложной для тебя. Ты справишься, любовь моя, я уверен.

Вампир положил ладонь поверх руки дочери, сжимая ее пальцы, на что девушка в ответ улыбнулась и кивнула, соглашаясь. На самом деле, Моник боялась не этого, а появления теней в пределах школы в самый неподходящий момент. С каждым годом сражаться с тенями становилось сложнее, все чаще они переходили грань между сновидением и реальностью. Девушка едва могла себя контролировать, когда они решались «заговорить» с ней, но другие не поймут. Еще не хватало, чтобы существа вокруг решили, что Моник безумна.

Честно признаваясь самой себе, девушка страшилась и вправду оказаться сумасшедшей. Что, если это действительно так, что, если смешивать магию крови и теней было худшей из идей, и теперь она обречена навеки бороться с самой собой? Уж лучше бы ей и вовсе не рождаться. Мысль, от которой чувство вины пробудилось вновь и острой иглой ужалило нутро. Скорее всего, ее упекли бы в лечебницу для душевнобольных, где девушка мучительно медленно сходила бы с ума, пока тени окончательно не затянули бы ее в то жуткое место.

– Тебе нехорошо? Ты как-то побледнела, детка. Потерпи немного, мы почти на месте. А завтра сможешь поехать на своем велосипеде, свежий воздух пойдет тебе на пользу.

Моник кивнула, крепко сжимая руку отца. Делая первый шаг из транспорта, Зоэ-Моник Гобей показалось, что она попала в иную эпоху, словно завеса прошлого тщательно скрывала уголок этой земли от мира, вступившего в новую эру. Она и подумать не могла, что когда-нибудь сможет лицезреть картинки из историй и легенд воочию. Кажется, сейчас из-за поворота плавно вынырнут кельты в длинных рясах и уведут девушку за собой гипнотической процессией для участия в каком-нибудь таинственном ритуале.

Территория лицея была окружена неприступными каменными стенами, высокие кованые ворота разинули огромный зев, приглашая войти, что и делали быстрым шагом ученики, укрываясь сумками и капюшонами плащей от внезапно начавшегося дождя.

– Не стой под дождем, детка, беги скорее в здание. Стой, учебники забыла! – крикнул Эгон, выскакивая под дождь, он протянул кожаную сумку через плечо в руки дочери, которая, никак не отреагировав, завороженно, словно лишь она слышала зов старого здания, двинулась к лицею. Мужчина подумал, что это хороший знак, и, бросив последний взгляд на дочь, скрылся за дверью тронувшегося транспорта.

Главный и единственный смешанный лицей Плогоннека напоминал скорее несколько объединенных церквей, поставленных друг к другу в виде буквы П; основной вход выделялся, будто его пристроили позже. Километры некогда белого камня, покрытого разводами дождя и грязью, тянулись по обе стороны, завершаясь башнями со шпилями, подпирающими пасмурное небо. Входные арки были усеяны искусной лепниной, а в нишах над ними взирали свысока на всех прибывших лики святых. В пыльных окнах за коваными узорами решеток проскальзывали снующие силуэты учителей и их подопечных, Моник вдруг очнулась как ото сна: в первый день лучше не опаздывать.

Она понятия не имела куда идти, но предположила, что после каникул всех должны будут собрать в большом зале для обсуждения дальнейших планов и целей, наставлений на будущее. Проходя под аркой, Моник подняла голову и, несмотря на холодные редкие капли, попадающие в глаза и рот, рассмотрела барельеф с изображением Серафима шестикрылого, чьи глазницы плакали водой небес. Если бы девушка верила в Господа, то решила бы, что ангел безмолвно предупреждал ее о чем-то, но о чем?

Множество коридоров, дверей и лестниц сбивали с толку, как и гомон семенящих учеников, стремящихся как можно скорее поделиться друг с другом новостями, успевшими произойти за долгое лето. Моник озиралась по сторонам в попытке определить, в какую сторону нужно идти, но толпа, в которую можно было бы нырнуть и незаметно проплыть по течению, казалось, рассредоточилась по всему периметру лицея.

Подростки тут и там собирались в небольшие группы; трое парней громко рассмеялись рядом, заставив Моник вздрогнуть и попятиться, натолкнувшись на девушек, будто прилипших друг к другу в объятиях. Тихо извинившись, Зоэ-Моник отошла к окну, переводя дыхание. Давление в голове и теле росло с каждой секундой, она едва подавила желание развернуться и бежать до самой фермы, пока весь воздух не выйдет из легких, а обувь не сотрется до дыр, но тут раздался громкий перезвон.

На миг здание окунулось в тишину, нарушаемую лишь звучанием исполинских колоколов, которыми оснащена каждая церковь, а после мелодию заглушили многочисленные шепотки, и ученики волной начали стекаться к правой лестнице.

Впиваясь ногтями в сумку, Моник в ряде последних вошла в актовый зал с полукруглым сводом. В центре него все внимание приковывала к себе апсида, расписные фрески на которой не рассказывали историю божественной мудрости, как ожидаешь увидеть, но легенды, порожденные даром кельтов связываться с потусторонним миром. Девушка узнала на изображениях огра и тараска, рогатого дракона, чье тело сплошь покрывали наросты-шипы, карлики наперегонки с даху[5] покоряли скалистую поверхность вершины, заканчивающуюся глубоким озером, где расчесывала свои прекрасные волосы фея Мелюзина.

От столь тонкой работы захватывало дух, как и от неожиданности увиденного, потому Моник не сразу заметила, что остальные уже расселись по местам, практически не оставив свободных стульев. Зоэ-Моник едва нашла куда присесть, протискиваясь через недовольных девушек и парней, как раз вовремя, сбоку от апсиды открылась дверь, и из нее на сцену вышла высокая женщина с такими широкими плечами, что ей пришлось развернуться боком, чтобы дверной проем не оказал сопротивления. «Демоница!» – воскликнула про себя девушка, удивившись. Никогда ранее она так близко не видела этих существ.

Впрочем, их воссозданный желанием внешний облик практически не отличался от человеческого или вампирского, за исключением разве что размеров. А может, демоница намеренно выбрала такой образ, чтобы внушать страх, как полагается директору учебного заведения, несущему ответственность за несколько тысяч беспечных подростков. Объемная черная коса директрисы казалась настолько тугой, что искажала черты лица – круглые глаза навыкате, крупные нос и рот слегка оттянуты у краев назад. Демоница оглядела всех присутствующих, дожидаясь полной тишины, поправила рукава строгого костюма и, сцепив пальцы в замок, приветливо растянула мясистые губы.

– Вот мы и снова встретились, дети мои! Для тех, кто забыл, и новоприбывших скажу, что меня зовут Виржини Ламбер, я директор этого чудесного лицея имени святой Клотильды Бургундской. Рада приветствовать вас всех в новом учебном году. Надеюсь, ваше лето прошло успешно, вы отдохнули как следует, набрались сил и готовы к упорному труду.

Виржини Ламбер не нужно было повышать голос, чтобы быть услышанной. Благодаря достойной акустике и ее зычному голосу, речь демоницы долетала до последних рядов.

– Что?! О нет, опять упорный труд, да что ж такое-то! – наигранно возмутился кто-то в зале, но демоница будто знала каждого, развернувшись в сторону говорившего.

– Месье Гравель, как же все мы скучали по вашим шуточкам. – Женщина нарочито громко рассмеялась, продолжая: – В мое время вместо знаний вы бы варились в большом и очень горячем котле, зарабатывая не баллы, а волдыри и мозоли, но уж если вы предпочитаете умственному труду физический, то приезжайте после занятий ко мне на ферму. На заднем дворе один из котлов будет ждать вас, я варю в нем куриный помет, однако для вас, мой дорогой месье Гравель, местечко найдется всегда.

Зал взорвался свистом и хохотом, даже упомянутый ученик смеялся, утирая набежавшие слезы. Моник улыбнулась уголком губ, перебегая взглядом по головам впереди сидящих, а после вернулась к демонице, поднявшей ладони перед собой, призывая всех успокоиться.

– Итак, думаю, о правилах поведения и безопасности напоминать не стоит, правда? Наш лицей смешанный, а потому ситуации бывают разные. Особенно осторожно обязаны вести себя те, кто проживает здесь! Никто не выходит в полнолуние ночью, это ясно? А то будет как с малышкой Мари-Клод, бедное дитя.

Одна из девушек, сидящих в первом ряду, подняла руку.

– Да, Жоржетт?

– Простите, мадам Ламбер, тогда почему, невзирая на то, что произошло, оборотни продолжают учиться в нашем лицее?

Демоница сощурилась, внимательно разглядывая некую Жоржетт, а после ответила, неторопливо расхаживая по сцене:

– Потому, что ситуации бывают разные. И вы каждый сам в ответе за себя. Знала ли юная Мари, что именно в ту ночь, когда ей будет необходимо выбраться из здания, наступит полнолуние? Ответ положительный. Было ли так необходимо мисс Демаре покидать лицей на самом деле? Нет. Знал ли Реми Герен о намерениях Мари-Клод? Отнюдь. Мог ли он в тот момент обуздать свою силу? Ответ отрицательный. Тем не менее мы исключили Реми из лицея по настоянию родителей Демаре. Что еще вы хотите, Жоржетт? Чтобы я наказала за глупость одной девчонки всех оборотней в округе? Это абсурд. Правила есть правила, и они едины для всех.

Моник поджала губы, раздумывая, какие опасности могут подстерегать ваммага[6] в общем лицее. Скорбное выражение еще значимее исказило и без того неприятное лицо Виржини, будто она сожалела скорее об отчислении оборотня, нежели о смерти девушки. Директриса покачала головой в ответ на собственные мысли и откашлялась.

– Не будем об этом. Уверена, вы и сами все знаете и помните. А если нет, то напущу на вас наинов[7], будете знать!

Тихие шепотки и смешки раздались из разных уголков зала. Зоэ-Моник покопалась в памяти, но ничего не вспомнила, мысленно поставив зарубку разузнать об этих существах, как и о мифах округа в целом.

– А теперь прошу раздать стандартные формы, расписание и листовки клубов, действующих в этом году. И еще раз хочу приветствовать новеньких, мы рады, что вы выбрали наш лицей для дальнейшего обучения, сделаем вид, что у вас был выбор.

Виржини подмигнула залу, пустила по первому ряду кипу бумаг, коротконогими жуками расползающуюся дальше; удовлетворенная выполнением учениками указаний, она подняла голову к часам, замерев в ожидании. Нечеткие тени на полу у ног директрисы начали извиваться, будто в желудке ленивой толстой змеи не желал перевариваться обед. Моник сглотнула, и как раз в тот момент, когда соседка протянула девушке листовку, тени поползли к краю сцены, словно видели и слышали только ее, тянулись к ней.

Зоэ-Моник, со скрипом отодвинув стул, поднялась на ноги, не зная, куда бежать и как быстро она сможет это сделать, ведь со всех сторон сидит слишком много существ. Сердце зашлось в бешеном ритме: случилось то, чего девушка страшилась. Что будет, когда тени в конце концов нагонят? Не в силах пошевелиться, она не сводила взгляда с силуэта, подбирающегося ближе.

Глаза жгло от выступивших слез, и тут все прекратилось мгновенно, когда рука соседки легла на плечо Моник. Сморгнув оцепенение, девушка услышала, как беспокойным роем зашелся зал, все взгляды были обращены к ней, даже директриса, подбоченившись, что-то говорила, но губы двигались, а слова терялись в толщине воздуха.

– Эй, ты в порядке? – раздался над ухом тихий голос соседки, Моник поспешила утереть ладонью успевшие остыть на щеках слезы и кивнула.

– Простите, я… Все в порядке, извините меня.

– Ты была подругой Мари-Клод?

Помотав головой, девушка услышала громогласный рев Виржини, призывавший к тишине учеников.

– Новенькая, да? Как твое имя?

– Моник. Зоэ-Моник Гобей, мадам.

Демоница миг всматривалась в черты лица новоприбывшей ученицы, словно записывала информацию в свой внутренний архив.

– Ты очень красноречива, Зоэ-Моник Гобей. Не желаешь вступить в ораторский клуб, им не хватает юных дарований, правда, девочки?

Новая волна смеха разрядила обстановку в зале, а щеки Моник отозвались на шутку вспышкой алого цвета и жаром, опалившим даже уши и шею. Соседка, все еще стоявшая рядом, улыбнулась, вручив памятки Зоэ-Моник. Звон колоколов вновь заполнил все помещения лицея, предлагая ученикам посетить первые уроки.

– Не сердись на нее, у мадам Виржини просто такой характер ввиду ее… гм, вида.

Девушка пожала плечами, наклонив голову; ее губы растянула по-детски наивная улыбка с толикой озорства.

– Я и не… сержусь, – сказала Моник и поняла, что в самом деле не испытывает никаких негативных эмоций. Приветливая незнакомка оказалась выше Зоэ-Моник на голову, с прямыми светло-русыми волосами до плеч и мягкими линиями чуть полноватых губ. Телосложением девушка походила на парня, чего, казалось, и сама смущалась, пытаясь замаскировать свои недостатки мешковатой одеждой.

– Спасибо тебе…

– Не опаздывай!

Незнакомка помахала вслед Моник, развернувшись на пятках и без труда влившись в остатки толпы. Девушка выдохнула, стирая указательным пальцем выступившую от смущения бисеринку пота, и, сжавшись, стараясь казаться еще меньше, поступила так же, как незнакомка мгновение назад.

Сверившись с заметками, выданными директором, Моник не без труда нашла нужный кабинет, присев на один из свободных стульев в середине ряда, ближайшего к окну. Краем глаза она увидела заинтересованные внимательные взгляды сокурсников, но сделала вид, что не замечает столь пристального внимания. На парте впереди сидела блондинка и болтала ногами, что-то рассказывая облокотившемуся на столешницу парню, а когда Зоэ-Моник достала из сумки тетрадь, встретилась с ней взглядами.

– Новенькая?

На вопрос девушки Моник кротко кивнула; парень, до этого скучающе слушавший речь подруги, обернулся, блуждая глазами по лицу и телу новоприбывшей ученицы.

– Мадам Гуле́ будет в восторге! Она любит слушать собственный голос и окажется на седьмом небе от мысли, что кто-то с открытым ртом будет делать то же самое.

Смех учеников прервался звонком, заставив всех вернуться на свои места. Поняв, что класс проходит весьма легкие задания, с которыми она справилась едва ли не быстрее всех, Моник позволила себе минутку выдохнуть, сбросив сковавшее мышцы напряжение, и взглянуть на брошюру о действующих клубах. Список оказался небольшим, уместившись всего на одной странице, однако каждый ученик смог бы найти среди строк то, что придется по душе. Помимо стандартного академического клуба, лицей предлагал молодым существам проявить себя в спорте, театре, религии, литературе, дискуссиях, латыни, музыке и даже предпринимательстве.

Зоэ-Моник сразу же сверила график посещения музыкального и литературного клубов, чтобы была возможность посещать их одновременно, не отставая по учебе. Она планировала, помимо специализированных предметов, добавить к своему списку латынь, погружение в культуру античности, а также верховую езду, чтобы удивить отца навыками, после того как они купят пару лошадей. Это оказалось вполне возможным, вот только девушка не была уверена, что готова к такого рода переменам сразу. Новый дом, лицей, новая жизнь – все это было слишком.

Шуршание одежд, покашливание, скрежет ручки по бумаге заполонили кабинет во время проведения самостоятельной работы по выявлению уровня знаний французского языка, которым Моник владела практически в совершенстве благодаря усердию и Эгону, не дававшему дочери спуска. Дожидаясь окончания урока, Зоэ-Моник смотрела в окно на просторный двор, вымощенный серым камнем, по которому слонялись освободившиеся пораньше ученики и учителя, только приходящие на работу. Пара парней стояла у кованых ворот и курила, невзирая на взрослых, бросающих на них недовольные взгляды.

Невольно девушка обратила внимание на их тени, проверяя, все ли с ними в порядке. Не отделимые от своих живых двойников, силуэты покачивались в такт движению парней. Может быть, тогда, в актовом зале, ей показалось? Возможно, постоянный стресс и недосып сделали свое дело, заставив Моник поверить в то, что сновидения вышли на охоту? Страх, порождаемый кошмарами, был столь силен, что под давлением проецировался на реальность? Убедиться в праведности мыслей не представлялось возможным без знаний, которые можно было получить лишь от клана Такка, а с помощью в этом деле отец не слишком спешил.

Моник утешилась мыслью о том, что ей необходимо выдержать еще каких-то пару лет, и тогда она сможет сама, без помощи Эгона, обладая навыками, разузнать все о клане рода, если отец по-прежнему будет отгонять на задний план то, что важно ей самой. Девушка будет вынуждена пройти этот путь в одиночку.

Вынырнув из мыслей, омрачающих день, Зоэ-Моник не сразу осознала, что все это время неотрывно пялилась на стоящих парней, один из которых теперь отдавал ей должное, беззлобно ухмыляясь. Он поднял руку и помахал ладонью, не отводя взгляда, чем еще сильнее вогнал в краску девушку, тут же поспешившую отвернуться. Покраснев до самых кончиков волос, Моник закусила нижнюю губу и подперла ладонью щеку, напуская безразличный вид, хотя обман раскрылся бы мгновенно, не будь парень на столь большом расстоянии.

– Уже закончила? – обратилась к девушке учительница, замечая ее бездействие. Она плавно подошла ближе к парте Моник, мерно стуча каблуками по каменному полу, чтобы убедиться в честности кивнувшей ученицы. Удовлетворенная ответами, мадам Гуле с улыбкой начала рассказывать о том, какой одаренной она сама была в юные годы, и разрешила Моник первой покинуть класс. Собирая вещи в сумку, девушка бросила быстрый взгляд в окно, будто боясь быть пойманной за шпионажем, но увидела лишь светлые макушки парней, двигающихся к входным дверям.

Сердце забилось быстрее, грозя покалечиться о ребра. Что, если Моник спустится вниз и наткнется на того парня, помахавшего ей? Что, если он узнает ее и решит заговорить? Девушка не разглядела толком его лица с дальнего расстояния и считала, что парень так же не рассмотрел ее черты, но где-то в глубине души эти мысли оттеснила надежда на обратное, хотя Зоэ-Моник не понимала, почему вдруг задумалась об этом. Ноги сами понесли ее на первый этаж. Ступая осторожно, оглядываясь по сторонам и прислушиваясь к каждому чужому шагу, девушка спряталась за одну из узких колонн, когда увидела, как кто-то прошел мимо.

Неизвестная ученица под руку с парнем обернулись в ее сторону, но, кажется, не заметили и прошли мимо, продолжая болтать о своем. В голове шумел пульс, и Моник Гобей тут же отругала себя за глупость и наивность, прикрыла глаза и прижалась затылком к прохладной поверхности колонны. Чего она ожидала? Что, словно в сказке, парень почувствует то же непреодолимое желание увидеть ее поближе, узнать? Что вся эта романтическая глупость поможет девушке отвлечься от бесконечно терзающих ее кошмаров и страхов? Проглотив разочарование, в котором сама же была виновата, Зоэ-Моник пошла по коридору в поисках столовой, где можно было бы взять чего-нибудь перекусить и выйти во двор, наслаждаясь зависшей в воздухе свежестью после дождя.

Согласно маленькой карте, схематично набросанной на буклете, ей требовалось пройти за угол и еще немного дальше, повинуясь поворотам коридора, что Моник и сделала, уткнувшись носом в бумаги, пока не натолкнулась на девушку, спешащую с другой стороны. От неожиданности бумаги выпорхнули из рук Зоэ-Моник, рассыпавшись осенними листьями по полу.

– Эй! Ты что, ослепла? А-а, это ты, новенькая…

Та самая блондинка, что сидела на парте, стояла теперь перед Моник, присевшей, чтобы собрать свои бумаги; в отполированных носках туфель одноклассницы она видела свое отражение, склонив голову еще ниже. Незнакомка не собиралась помогать, скрестив руки на груди, но Зоэ-Моник и не ждала от нее помощи, напротив, ей хотелось поскорее забрать свои вещи и убежать подальше.

– Даже не извинишься?

– Прости, я тебя не заметила.

– О-о-о, вот как. Не заметила, значит. Знаешь…

Когда Моник поднялась, то увидела горящие гневом голубые глаза незнакомки и ехидную ухмылку на густо намазанных светлой помадой губах. Ее слишком широкий для столь миловидного лица нос раздувался при выдохе, девушка сделала шаг к Моник, больно ткнув пальцем ту в плечо. От этого усилия прядка светлых волос выбилась из идеальной прически.

– Терпеть не могу наглых, высокомерных тварей, разгуливающих по школе с вздернутым носом настолько, что не видят ничего вокруг. Что, считаешь себя самой умной, раз твои предки купили собственную ферму, а сама ты путешествовала всю свою короткую жизнь? Смотри, как бы она внезапно не оборвалась.

Зоэ-Моник Гобей смотрела на блондинку во все глаза, не понимая, откуда за такое короткое время о ней стало известно так много? Девушка никогда не думала о своей жизни как о прекрасном путешествии, которому можно было позавидовать, но слухи жестоки и беспощадны, словно крысы, разносящие в мгновение ока заразу из города в город.

– Но я не…

– Я все сказала, дорогуша, мне неинтересны твои оправдания.

– Жюли! Вот ты где, пойдем скорее, ну же!!! – окликнул девушку парень, на чьей парте в классе сидела новая знакомая.

Закусив щеку, Моник досадовала на собственную нерасторопность и невнимательность. Раскрой она рот побыстрее, конфликт был бы исчерпан, а то и вовсе можно было бы избежать столкновения, не наживая неприятности в первый же учебный день, а теперь вместе с обедом предстоит глотать горечь от невысказанного возмущения и досаду.

Время, отведенное на обед, сегодня было сокращено на час для всех новоприбывших учеников, так как этот день важен для создания первого впечатления, понимания, как все устроено. Жуя блинчик, начиненный заварным кремом, Моник бегло просматривала выданные ей документы к заполнению для дальнейшего обучения, сидя на еще влажной скамейке под вишней во дворе лицея. Отметив все важные пункты, девушка вытерла масляные пальцы о свои клетчатые брюки, убирая карандаш за ухо. Скоро приедет отец, заберет ее и можно будет спокойно выдохнуть, оставив самую сложную часть дня позади. Не считая стычки в коридоре, день прошел успешно, но в глубине души все равно плескалась необъяснимо откуда взявшаяся тоска.

Множество учеников высыпало на улицу, они смеялись и болтали, перекидывались записками, бросались вещами или мирно сидели на траве, склонив головы друг к другу, шепчась о чем-то своем; такие разные, они умудрялись составлять общую гармоничную картину, казалось, они все подходили этому месту, но не Моник, чувствующая себя здесь чужой.

Положив ладони на колени, сводя и разводя ноги, Зоэ-Моник Гобей ждала появления Эгона, когда вдруг по другую сторону дерева услышала громко спорившие девичьи голоса. Предмет спора показался девушке интересным, и она прислушалась, пододвигаясь ближе к краю скамьи.

– А я тебе говорю, что он посвятил эту песню медсестре, которую любил!!!

– Да брось, у тебя что ни спроси, все любовью объясняется!

В ответ на декламирование строк из известной песни, ставшей предметом дискуссии, вторая девушка фыркнула и рассмеялась, сказав еще что-то неразборчивое. Моник знала эту песню, умела играть мелодию на гитаре и любила не слова, но общий посыл и мотив, наполняющий ее сердце радостью. Против воли, не желая спорить и ставить себя в неловкое положение, она вдруг произнесла:

– Жан-Батист Клеман действительно посвятил песню медсестре, но они даже не были знакомы. Женщина сражалась в Семэн-Сангланте, когда французские правительственные войска свергли коммуну. Мне кажется, «Время вишен» – метафора того, как изменится жизнь каждого после революции. Но эта песня и про любовь тоже, любовь к своей родине.

Спор прекратился, девушки по ту сторону вишневого дерева умолкли. Зоэ-Моник внутренне сжалась, ожидая, что они набросятся на нее или молча уйдут, не зная, что пугает сильнее. У нее никогда не было друзей-сверстников, и девушка понятия не имела, как нужно заводить их.

– Эй, божественный голос разума, яви нам свой лик!

Моник робко отодвинула раскидистую ветку вишни, оцарапав руку, и повернулась посмотреть на говоривших девушек. «Ты была подругой Мари-Клод?» – вспомнилось, когда она взглянула на прислонившуюся к стволу дерева светловолосую незнакомку, сидящую на земле, обнимающую колени.

– Кажется, я тебя уже видела в зале сегодня. Зоэ-Моник, верно?

Не дождавшись ответа, обе девушки поднялись со своего места и направились к ней, кивком спрашивая разрешения присесть.

– Прости, я не представилась тогда, спешила, сама понимаешь. Меня зовут Арлетт Пинар, а это моя подруга Леони Шарбонно.

Арлетт расположилась на скамейке рядом с Моник, смущенно пожав плечами, пряча руки в карманы кофты, Леони же села напротив них на землю, скрестив ноги. Подруги были полной противоположностью друг друга, по крайней мере внешне. Леони значительно уступала в росте Арлетт, ее каштановые волосы обрамляли лицо словно кудрявый ореол невидимого нимба, улыбка с выпирающими верхними клыками намекала, что божественный венец носят не только ангелы, а карие глаза смотрели изучающе, будто говоря: «Я никому не доверяю до конца».

– Значит, ты тоже увлекаешься музыкой? Планируешь стать исполнительницей и составить мне конкуренцию?

Улыбнувшись уголком рта, Леони сложила крестом руки на груди, выражая наигранное недовольство, будто своим вызовом проверяя грани дозволенного в общении с новой знакомой.

– Нет, что ты! Я люблю музыку, струнами гитары звучит моя душа, но связать с этим жизнь, нет. Мне бы хотелось изучать древние народы…

Моник подняла ладони в знак капитуляции, не ввязываясь в схватку за место, на полном серьезе начиная объясняться.

– Струнами гитары звучит душа? Ха, чертовски хорошо сказано, Зоэ-Моник! Ты мне уже нравишься. Арлетт, ты оценила, да?

Арлетт в ответ на комментарий подруги улыбнулась, будто глядя на своих непоседливых детей, в очередной раз затеявших спор на пустом месте. Моник закусила губу, сдерживая воодушевление: подумать только, она смогла обрести двух подруг в первый же день. Незнакомое чувство теплом разлилось по всему телу, вселяя в душу надежду, что впереди действительно нечто прекрасное, долгожданное начало новой жизни не только для родителей, но и для нее самой.

– А ты, Арлетт, что выбрала для себя?

– Архитектуру. Мне доставляет невероятное удовольствие смотреть на все это великолепие, возведенное столетия назад и сохранившееся по сей день. Не могу описать чувств, когда представляю, что нечто, сотворенное моими руками, будет вот так же радовать чей-то взор, кто-то будет жить в таком доме, дарить ему тепло, укрепляя стены любовью.

Невидящий взгляд Арлетт задержался на здании лицея, ее лицо светилось предвкушением, будто она погрузилась в грезы настолько глубоко, что все вокруг перестало иметь значение. Леони вдруг испытала смущение за увлеченность подруги, откашлявшись, призывая ту вернуться в реальность.

– Не говоря уже о том, что учеба здесь поможет нам свалить от предков. Вот что по-настоящему меня мотивирует.

– А на чем ты играешь? – спросила Моник. Желая отвлечь новообретенных подруг от темы, которая заставляет их испытывать боль, девушка чувствовала: они пока не готовы открыться, как и ей нечего дать им взамен.

– Скрипка. Моя душа звучит так, – вновь ухмыльнулась Леони, расслабившись.

– Скрипка?

– А что? Я не похожа на человека, играющего на ней?

Зоэ-Моник не стала лгать, кивнув, Леони скорее напоминала ей уличного музыканта, пробирающегося ночами в бар, чтобы как следует оторваться на ударной установке. Девушка, нисколько не обидевшись, рассмеялась:

– Зна-а-а-ю. Мне часто такое говорят, но поверь, я тебя еще удивлю. О, есть идея! Может, как-нибудь сыграем все вместе? Арлетт, ты с нами?

– Это определенно твоя лучшая идея за сегодняшний день! Я и моя флейта с удовольствием подыграем вам! Моник, ты просто обязана вступить в музыкальный клуб, ты ведь планировала это сделать, так?

Замявшись, девушка не ответила сразу, раздумывая, не пожалеет ли об этом позже, но, увидев на лицах Леони и Арлетт заразительное воодушевление, не смогла отказаться.

– Будем ждать! Оставишь нам номер телефона, если он у вас на ферме имеется, конечно?

– О, я его не знаю, но обязательно спрошу! До встречи, девочки, отец приехал, мне пора.

Эгон Гобей приветливо помахал дочери и девочкам, рядом с которыми Моник выглядела счастливой, как успел отметить он при первом взгляде на компанию.

– Как прошел день, детка? Вижу, ты уже нашла новых друзей?

– Все отлично, пап! Пока рано говорить, но да, надеюсь, да, – ответила Зоэ-Моник, протискиваясь мимо отца внутрь фиакра, запряженного одной гнедой лошадью.

Транспорт выглядел старым и был непривычно мал, в него с трудом поместились бы трое, два больших деревянных колеса стонали от малейшего движения, и лишь лошадь, пышущая здоровьем, не вписывалась в эту картину. Эгон опустил толстые шторы с обеих сторон на окна, закрепив их изнутри веревками, чтобы Моник не продул попутный ветер, и с гордостью сообщил:

– Теперь это наш личный фиакр. Купил у одного фермера за гроши. Подлатать, и только. Зато нам с мамой будет на чем добираться в магазин, тебе в школу, а в случае чего я мог бы подвозить на нем и других существ. Кстати, хочешь увидеть его, магазин, который мы выбрали?

– Конечно! Какая чудесная новость! А лошадь? – затаив дыхание, спросила девушка, пододвигаясь ближе к отцу, касаясь пальцами его руки на сгибе локтя.

– И лошадь. Ее зовут Кристель. Красавица, правда? Хочешь, как-нибудь научу тебя ездить верхом? Твоя мама очень любит это занятие, – сказал вампир и рассмеялся собственным словам, вспоминая, как благодаря одной такой прогулке понял, что влюбился в ведьму Элайн Мелтон, обещанную в то время совсем другому мужчине. Вместо слов Зоэ-Моник внезапным порывом прижалась к отцу, обнимая его за шею, чем чуть не сбила с головы шляпу, которую Эгон Гобей успел удержать одной рукой, второй крепко сжимая поводья.

Фиакр свернул к кварталу ткачей, похожему на муравейник, где с обеих сторон узкой улочки первые этажи зданий сплошь усеивали лавки, а люди, выходя из одной двери, мгновенно ныряли в следующую. Вывески пестрели именами торговцев и труднопроизносимыми названиями, рукописные, старательно выведенные буквы на которых не пощадило время либо же измучили частые дожди. Эгон Гобей заставил Кристель остановиться в самом центре ажиотажа, слез с облучка и протянул руку дочери, помогая ей спуститься. Не обращая внимания на пробегающих мимо существ, вампир встал перед собственным магазином, разглядывая витрину, то же самое сделала и Моник, гладя лошадь по блестящей потной шее.

Со стороны улицы лавка казалась крохотной, прозрачное стекло открывало вид на пустые полки витрины, деревянные столешницы, вмурованные в стены, и стойку для выдачи заказов. Вывески не было вовсе, лишь одиноко стоящий фонарь рядом встречал всех без разбора. Войдя в потертую с облупившейся, некогда голубой краской дверь лавки, Зоэ-Моник осмотрелась, так явно представляя матушку, стоящую у прилавка, бережно упаковывающую флаконы с заговоренной кровью, и отца, выходящего из тесного дверного проема позади с противнями свежего стейка, будто когда-то все это уже было.

– Мда-а. Работы предстоит немало, – прервал мысли девушки мужчина, крутя связку ключей на пальцах.

– А у твоих родителей тоже имелась лавка?

На секунду Эгон Гобей замялся, перебирая воспоминания, словно шарики в мешочке, выуживая нужное, и внимательно посмотрел на дочь, придав своему лицу как можно более безмятежное выражение.

– Нет, малышка. Кроме старой фермы, у них ничего не было, да и та не так долго пробыла, как того нам хотелось бы. Эй, послушай, мне жаль, слышишь? Жаль, что прошлое, которое ты так ценишь, не дождалось тебя, Моник. Но разве оно ценнее будущего, которое принадлежит только тебе? Я тоже люблю их, всегда буду любить, но, если не отпускать былое, можно навеки в нем затеряться.

«Ты не понимаешь, не понимаешь!» – захотелось закричать девушке, но вместо этого она лишь закусила нижнюю губу, сжав кулаки. Она не собиралась дрейфовать по кругам истории вечно, нет, но понять, из чего состоит ее естество, осознать собственную ценность можно, только если собрать все осколки разбитого зеркала воедино. Зоэ-Моник удивлял осознанный отказ отца от прошлого, от того, что сделало его таким, каким он был сейчас, ей претило желание все забыть, выбросить то, что дорого сердцу. Возможно, в нем говорила сущность вампира, от долгого существования теряется суть многого, но для ваммага важно все, каждый миг жизни, как для человека или ведьмы, тех, чей век слишком короток в рамках вселенной.

– Apa[9], прошу, ты обещал мне! Ты сам рассказывал мне о нашем клане, именно из-за твоих слов я решила связать свою жизнь с археологией, пожалуйста, мне нужно знать больше…

– Это не наш клан, а мой! Ты не принадлежишь клану Такка, Зоэ-Моник, ты наша дочь, моя и Элайн! Мы – свободные существа. Клана Такка больше не существует, и я рад, что ты не знаешь, как именно мы существовали в нем, я рассказывал только хорошее потому, что хотел помнить лишь его, но, начав копать глубже, можно найти то, с чем не под силу справиться. Не знаю, почему ты так стремишься разбередить старые раны, но молю, Моник, остановись сейчас. Именно благодаря этой странной одержимости мы с твоей мамой решили прекратить подкармливать интерес к клану Такка. Я обещал тебе поискать бабушку и деда, и я сдержу слово, но не проси ничего большего, это невозможно.

Каждое слово хлестало плетью по лицу и душе, заставляя их нещадно гореть от боли. Укол совести и стыда, словно раскаленный меч, прошел сквозь тело, расплавляя разгоряченную плоть. Изменил бы отец свое мнение, знай правду? Но правда была в том, что Моник не могла ее поведать. Эгон Гобей, отдав половину души любимой, лишился большей части способностей и на удивление был тому рад. Он не смог бы помочь, даже если бы захотел.

Мужчина чертыхнулся про себя, он знал, эти слова были ложью, но не ведал, что еще сказать, чтобы переубедить дочь.

Зоэ-Моник сжалась, обняв себя за плечи, кутаясь в шерстяную кофту, ощущая себя меньше микроба в и без того скромном пространстве лавки.

Эгон не считал ее причастной к клану, и это причиняло почти физическую боль. Девушка росла на байках и легендах о таинственном клане теней, мнила себя законной его частью, важной частью отца, и именно это чувство, как ничто иное, делало ее ближе к Эгону. Стыд сменился злостью от несправедливости, но при взгляде на отца Моник испытала и горечь сожаления.

Вампир молча смотрел в сторону лавки, потирая шею. Может быть, он силился придумать, как сгладить острые углы, но слова никак не шли с языка. «Была бы здесь Элайн, она бы нашла способ все исправить», – набатом била мысль в голове мужчины, в то время как его дочь надеялась, что матушка об этом не узнает вовсе. Вынести разочарование и в глазах Элайн сейчас было бы девушке не под силу.

– La fille[10]… – начал было Эгон, но девушка перебила, не глядя на отца, спросив хриплым голосом:

– Давай купим свежих цветов матушке по дороге домой?

Ярко-красные маки напоминали юбки загадочных и далеких танцовщиц, замеревших в ожидании аплодисментов, и стояли теперь посередине еще не накрытого к ужину обеденного стола. Моник Гобей большим и указательным пальцами сжала нежный лепесток, будто боясь причинить боль, кончиком ногтя она подчерпнула черные семечки из центра цветка и облизнула приятно пахнущий мак.

Элайн занялась готовкой, изредка поднимая голову и улыбаясь словам супруга, который увлеченно делился хорошими новостями, рьяно жестикулируя. Ужин притягивал ароматами, но Моник, несмотря на пустоту в желудке, была не голодна. При одной только мысли о еде нутро сворачивалось узлом. В молитве разум Моник тоже молчал, все, что она могла попросить у Господа, не смог бы выполнить даже Всевышний.

– Что-то вы притихли.

Ни супруг, ни дочь не прокомментировали слова Элайн, только Эгон, посмотрев на дочь, пожал плечами.

– Как твой первый день в лицее, ma petite[11]? – накалывая на вилку кусочек соленой сельди, спросила Элайн Мелтон-Гобей, внимательно наблюдая за реакцией дочери и супруга. Моник ковырялась в тарелке, размазывая картофельное пюре вперемешку с бобами в густой подливе.

– Все хорошо, anya[12]. День пролетел незаметно.

Элайн отметила, что дочь специально ответила на венгерском языке, преследуя известную лишь ей цель, будто злится за что-то на французский, что само собой казалось несуразным.

– Тебе стоит больше практиковаться во французском, чтобы не отставать от сверстников, если, конечно, ты еще хочешь заниматься криптоэтнологией[13], – притворившись, что не заметила странного поведения дочери, ответила Элайн Мелтон-Гобей, отправляя в рот не до конца растолченный пышный картофель, и подняла брови, подавая знак Эгону. Мужчина хотел что-то сказать, и в этот момент входная дверь медленно отворилась с тихим скрипом петель. Моник, пребывающая в собственных мыслях, не услышала звука, но насторожилась, увидев повернувшихся в сторону выхода родителей.

– О-о-о-о, ну что за идиллия, quelle beauté, – пропел незнакомый женский голос, и её шаги оповестили, что семья Гобей теперь в доме не одна. Эгон инстинктивно соскочил с места, со стоном сдвинув стул, но незнакомка подошла ближе, замахав руками, будто это было совсем необязательно.

– Что вы, продолжайте трапезничать. Я не займу у вас много времени. Двери были открыты, вы не ждали гостей, понимаю, но я считаю своим долгом знать соседей в лицо.

Женщина была обычным человеком, в былое время это решение стало бы фатальным для нее, но мир опережает скорость света, а потому без страха и сомнения незнакомка прошла в глубь комнаты, проведя пальцем по поверхности столешницы, проверяя ту на наличие пыли. Элайн вторила супругу, сложив руки на переднике, который забыла снять после приготовления еды, и кивнула гостье.

– Приятно познакомиться. Меня зовут Элайн, это мой муж Эгон и наша дочь Зоэ-Моник. А вы…?

Моник поражалась выдержке матушки и отца, которые не только не выгнали нахальную гостью, но и сохранили дружелюбие. Сама она почувствовала легкое раздражение и недоумение, держась настороженно, наблюдая за Элайн, застывшей на месте, словно восковое изваяние.

– О-о, diable[14], прошу прощения, меня зовут Анн-Мари Кревье, я живу на ферме coucou[15], ближайшая ваша соседка. Извините за столь позднее вторжение, но меня одолело любопытство.

Гостья держалась так, будто все эти земли принадлежали ей, а она была ни больше ни меньше чем королевой Франции или бывшей актрисой, ее изображавшей. Некогда красивое лицо избороздили морщины, но серые глаза смотрели живо и пристально, прическа уложена на старый лад – фонтанж, когда накрахмаленные кружева высоко поднимали пряди тронутых сединой волос. Несмотря на пигментные пятна на руках женщины, кожа казалась ухоженной и бархатистой, а элементы одежды умело сочетались между собой. Мадам Анн-Мари Кревье явно обладала вкусом, но и скверным характером, что изрядно омрачало картину.

– Любопытство можно посчитать восьмым смертным грехом, Анн-Мари.

– За мою душу не переживайте, дорогуша. Ее давно растрясли черти по дороге в ад, – парировала женщина, заставив хозяйку сжать зубы так, что под кожей заходили желваки. Впрочем, гостья не обратила на это внимания либо же сделала вид, направившись к телефонной трубке.

– Я могу позвонить от вас? У нас на ферме нет телефона, обычно мой дорогой сынок возит меня в центр к подруге, но он еще не вернулся. Кажется, дети сейчас работают больше, чем мы в свое время, спаси Господь его душу, гнут спину на чужих людей, нет, чтоб матери помочь, а?

Вопрос не предполагал ответа; Эгон перебил Анн-Мари, пока она вновь не начала безостановочно рассказывать что-либо, и предложил ей воспользоваться телефоном. Моник наблюдала, как женщина осторожно набирает цифры указательным пальцем с длинным ногтем, чертыхается, ошибаясь, и начинает сначала. Подавив улыбку, девушка начала жевать уголок губы, посмотрев из-под бровей на родителей, взглядом которых можно было бы резать сталь.

– Diable! – воскликнула гостья, бросив трубку с нескрываемой злобой, исказившей лицо.

– Что ж, мы рады, что вы нашли время познакомиться с нами, но мы хотели бы доесть свой ужин, – как бы намекая, сказал Эгон Гобей, указуя рукой на входную дверь, но женщина никуда не торопилась.

– Как невежливо с вашей стороны не предложить мне хотя бы стакан воды. До моей coucou так далеко идти, а я все же уже не так молода, как ваша прекрасная дочурка.

Закатив глаза, вампир направился к крану выполнить волю надоедливой соседки, а Зоэ-Моник, заслышав упоминание о себе, едва заметно улыбнулась. Серые глаза женщины, не мигая, уставились на девушку, отчего волоски на коже Моник поднялись; Анн-Мари залпом осушила полстакана воды, по-прежнему не сводя взгляда с дочери Гобеев.

– Почему вы называете свою ферму кукушкой? У них у всех есть имена или только у вашей? – вдруг осмелев, спросила Моник Гобей, невзирая на предостережение на лице матери.

– О, mon oiseau[16], у всех, естественно, но откуда же вам это знать, если вы ночуете здесь вторую ночь. Какая ты красивая девушка, настоящая pupe[17], моему сыну бы понравилось твое общество. Заходи в гости как-нибудь, я вас познакомлю.

От этой лести Зоэ-Моник густо покраснела, опустив взгляд, чем вызвала смех гостьи, похожий на кряканье утки. Эгон и Элайн переглянулись, осознав, что женщина откуда-то знает о том, как давно они стали хозяевами фермы, без слов споря, кто следующий попытается выгнать Анн-Мари.

– Извините, но сегодня был тяжелый день, и мы очень хотели бы провести время семьей. Как вы уже заметили, переехали мы совсем недавно, столько дел, но будем счастливы, если вы посетите нас в другой день.

– Ха! Черта с два вы будете рады меня видеть, вампир, не стоит врать, я стара, но не глупа. Анн-Мари не любит и не терпит обмана. Ладно, я уже ухожу. Ах да, дитя, имя вашей фермы gelinotte[18].

Подмигнув Зоэ-Моник напоследок, женщина поспешила спуститься вниз, Эгон Гобей отправился следом, чтобы проводить ее и убедиться, что в этот раз все двери и калитка точно заперты. Устало опустившись за стол, Элайн отодвинула тарелку, окончательно потеряв аппетит. Минута прошла в полном молчании, как вдруг трубка телефона подпрыгнула на подставке, издав печальную трель и заскрежетав. Испуганно подпрыгнув на месте, мать и дочь переглянулись, но интерес все же взял верх, и Элайн подошла к голосившему аппарату, к которому, судя по всему, еще предстоит привыкнуть.

– Слушаю.

Ведьма так и замерла с трубкой в руке, не произнося ни звука. Моник Гобей подошла к матери, осторожно положив руку той на плечо.

– Тишина. Я ничего не слышу. Алло, кто это? Джи, это ты? Хм, сбросили.

Короткие гудки оповестили о завершении звонка, но как только трубка коснулась аппарата, телефон снова зазвонил. Элайн с раздражением схватила трубку, с силой прижав к уху, и выкрикнула:

– Алло!

Моргнув, она будто разом сбросила всю враждебность, коротко ответив согласием и передала телефон дочери, отходя к столу. Моник удивленно приняла трубку, с осторожностью прикладывая к уху.

– Эй, алло, Зоэ-Моник – это ты?

Узнав голос говорившей, девушка просияла, вжав пластиковое устройство с такой силой, что ухо отозвалось тупой болью.

– Арлетт?

– Да! Привет, фух, мы нашли тебя, какое счастье, Леони тоже рядом, сегодня ночуем у меня! Я выспросила у знакомых номер фермы, где вы поселились, ты не против, надеюсь?

– Нет, конечно же нет! Рада вас слышать. Что-то стряслось?

Задав вопрос, Зоэ-Моник повернулась, чтобы взглянуть на матушку, которая с интересом смотрела на нее, храня на губах улыбку. Эгон Гобей наконец вернулся, увы, к уже остывшей пище. Родители о чем-то тихо переговаривались, чему Моник была только рада, значит, меньше подслушают ее разговор с подругами.

– Все в порядке. Мы просто решили узнать, как ты. Наш договор в силе, ну, по поводу сыграть как-нибудь вместе и твоего поступления в музыкальный клуб?

– Да, несомненно. Спасибо, что позвонили. Поговорим завтра в лицее?

– Не забудь взять с собой гитару!

Почувствовав через трубку неловкость собеседницы, девочки радостно взвизгнули и поспешили попрощаться. Улыбка невольно растянула губы Зоэ-Моник, она еще мгновение стояла с трубкой в руках, пока голос отца не вывел ее из транса.

– Кто тебе звонил? Те девочки, с которыми ты сегодня познакомилась?

Девушка кивнула, выразив желание отправиться к себе в комнату и немного поиграть на гитаре перед сном, вдохновленная звонком, стершим разом все негативные мысли. Инструмент привычно лег в руку, пальцы умело перебегали по грифу, создавая медленную, но вместе с тем душевную мелодию. Моник мурчала под нос слова песни, когда в комнату вошла Элайн, звонко постучавшись в косяк приоткрытой двери. Музыка стихла, когда матушка села рядом с дочерью, заправляя той карамельные пряди за уши.

– Выходит, уже нашла подруг? Это прекрасно, Зоэ-Моник. Мы же говорили, что все будет хорошо. Пригласи их как-нибудь в гости, я хочу с ними познакомиться, когда мы освоимся.

– Правда-правда, можно?

Ведьма кивнула, любуясь своей взрослой и в то же время юной дочерью. Серо-зеленые глаза Моник светились, и сердце Элайн пропустило удар. Женщине всегда казалось, что Эгон с дочерью куда ближе друг другу, но в том, что эта мысль огорчала ее, не признавалась даже самой себе. В глубине души раны от потери Манон и Зоэ до сих пор саднили, Элайн с самого начала желала именно дочь, чтобы исправить свое прошлое, открыть для нее тот уголок души, в котором скопилась нерастраченная любовь. Но поняв, что девочка отдает предпочтение отцу, ведьме пришлось научиться довольствоваться малым.

– Спасибо, мам!

Поцеловав Моник в лоб, Элайн накрыла ее одеялом, пожелав доброй ночи. Девушка не запротестовала, позволив матушке уложить себя как маленькую, напротив, вопреки всему вдруг почувствовала необходимость в подобной заботе не только для Элайн, но и для себя самой. Пока она засыпала, в голове еще звучала плавная мелодия, обещающая надежду и солнечный теплый день.

Глава 3

«Нет. Этот запах, он кажется знакомым. Нет, нет, нет, только не это», – резко Зоэ-Моник вбирает ртом воздух, смердящий затхлостью, гниением и еще чем-то неизвестным, распахивая глаза. Девушка касается своего лица, перебирая дрожащими пальцами по коже, чтобы удостовериться, что веки ее действительно открыты. Беспросветная тьма заставляет усомниться даже в собственных намерениях.

Едва сдерживая набегающие слезы, дыша тяжело, с придыханием, она кусает губы до крови. Металлический привкус заполняет рот, утопая в густых запахах, ощущающихся даже на языке, этого проклятого места. Как выбраться, куда идти, а главное, каким образом сделать хотя бы шаг в месте, где вязкая тьма обволакивает, липнет словно вторая кожа. Моник медленно поднимает руку перед собой в попытках нащупать хоть что-нибудь, но сомневается, в самом ли деле сделала это или так только кажется.

Страх пробирает до костей, но как проснуться, как вернуться в свою постель? Неуверенно девушка делает шаг вперед, замирая на месте, когда под голыми стопами ощущается прохладная жидкость, быть может, вода, по крайней мере ей хочется думать именно так. Маленькими шажочками Моник движется вперед, но картина вокруг не меняется, лишь в ушах раздаются слабые шлепки босых ног о влажную поверхность.

«Все равно что оказаться внутри собственной тени», – думает Зоэ-Моник Гобей, продолжая слышать звук шагов, неожиданно для себя понимая, что стоит на месте. Волоски на коже поднимаются от осознания, что не она является причиной этих звуков, которые с каждой секундой искажаются все сильнее, теперь напоминая трение сотен мохнатых лапок друг о друга, разбавляемое короткими щелчками и трескучими стонами. Что бы там ни было, оно приближалось.

Дочь хозяина теней и кровавой ведьмы делает единственно посильное в данной ситуации – бежит, поскальзываясь, выставив перед собой руки, прочь, как можно дальше от пугающих до дрожи звуков. Даже если сновидение гоняет Моник по кругу, это лучше, чем стоять на месте, ожидая, когда смерть вонзит в твое тело острые когти. Скрежет и щелчки остаются на фоне отголосками, на миг девушка ликует, похвалив себя за расторопность, пока нечто невидимое не встает на пути, удерживая на месте.

Словно переплетение тонких лесок или нитей, густо смазанных клеем, заставляет Моник Гобей остановиться, сковывая любые движения. Она вскрикивает, насколько хватает воздуха в легких, пытаясь вырваться, но, кажется, лишь сильнее запутывается в призрачной паутине. Паника нарастает; девушка чувствует на щеке и губах липкие следы, запах гниения сбивает с ног, вынуждая глаза слезиться, тошнота накатывает волной, но Моник не сдается, ногтями и зубами разрывая нити. Позади вновь слышатся редкие щелчки, но уже через мгновение создается ощущение, что теперь они раздаются со всех сторон, рассеиваясь по всему периметру ничто.

«Нет, нет, нет, не надо, я не хочу!»

«Пожалуйста…»

Толчком выныривая из сна, Моник села в своей постели с тяжелым рваным дыханием, не узнавая собственный хриплый голос, по-прежнему шепчущий «нет, не надо, нет». Секунда ушла на то, чтобы понять, где она находится. Из окна блеклый свет пробуждающегося солнца, еще уступающего мраморному серпу луны, заставлял плясать на поверхностях причудливые тени. Страх еще блуждал по венам девушки. Дрожа, она окинула взглядом комнату, убеждаясь, что больше ей ничего не угрожает, по крайней мере сейчас.

Зоэ-Моник запустила пятерню в волосы, распутывая пряди, и заметила тонкую полоску света у двери, которая, медленно отворяясь, впустила в комнату свет, начавший подминать под себя остатки сумерек, покрывалом лежащих на полу, стенах и шкафу.

– Доброе утро. О, уже встала, lève-tôt[19], чудесно, завтрак на столе.

Элайн Мелтон-Гобей уже хотела выйти из комнаты, но остановилась, придерживая дверь.

– Все в порядке, детка? Выглядишь так, будто не сомкнула глаз ночью. Ты не заболела?

– Нет, все в порядке мам, просто дурной сон. Что у нас на завтрак? Запах потрясающий!

Моник выдавила улыбку, спуская ноги с кровати, на всякий случай проверяя, нет ли на полу воды, и перевела тему, чтобы матушка не продолжила задавать вопросы, на которые она не смогла бы ответить. Ведьма улыбнулась на заявление дочери, вытирая влажные руки о передник.

– Овсяная каша с медом и фруктами. Еще минутку, и подам бриошь. Ах да, хорошие новости: отец починил твой велосипед.

При упоминании Эгона входная дверь хлопнула, стук сапог оповестил о его приходе, и Элайн поспешила удалиться, оставляя на щеке супруга невесомый поцелуй. Моник прошла в ванную, плеснула в лицо ледяной воды и замерла, глядя на закручивающуюся вихрем струю, чувствуя, как тяжелые капли стекают по ее лицу, зависая на самом краю подбородка. Вид, должно быть, у нее неважный, девушка в самом деле чувствовала себя изможденной. Сколько еще кошмары будут продолжаться, как долго она сможет вытерпеть это? Взгляд непроизвольно поднялся к полке, куда, как Моник Гобей знала, разбирая вещи, она положила бритву. «Нет, не сейчас, неудачное время, может быть, позже», – как мантру прошептала девушка, насильно отворачиваясь, ощущая легкий зуд не заживших полностью ран на внутренней стороне бедра.

Приведя себя в порядок и переодевшись, Моник нашла родителей в кухне, они смотрели в окно, выходящее во двор; Эгон обнимал за плечи Элайн, склонившую голову к нему, казалось, между ними происходил немой диалог, и Зоэ-Моник почувствовала себя лишней в этой идиллии. Собственная дефектность резко контрастировала с представшей взору картиной, будто сломанная только что купленная игрушка, которая должна бы петь и танцевать, но механизм запуска оказался неисправен. Сглотнув горькую от досады слюну, скатившуюся камнем на дно желудка, девушка заставила себя отпить из стакана приторно сладкий сок и, поправив на плече чехол с гитарой, поспешила к выходу.

Уже у дверей ее настиг окрик матери и отца:

– А как же завтрак?!

– Не могу, уже опаздываю! Хорошего дня!

Слезы жгли глаза всю дорогу до ворот калитки, пока Зоэ-Моник с гитарой на спине вела велосипед, и только выйдя за пределы территории дома, она позволила себе обернуться, взглянуть на место, ставшее домом. Девушка знала, что родители не виноваты в том, что с ней происходит, она не должна избегать их, сторониться, это было нечестно, но ненависть к самой себе толкала на отчаянные действия, ноги сами несли прочь. Утерев рукавом короткого пальто слезу, ужалившую щеку, Моник оседлала механического скакуна, стараясь сосредоточиться на дороге.

Леони Шарбонно и Арлетт Пинар уже стояли у входа в лицей, когда Моник Гобей загнала велосипед на специальное парковочное место и, улыбнувшись девочкам, махавшим ей, направилась к ним.

– Ты не забыла про гитару!

Воодушевление Леони было заразительно, она переминалась с ноги на ногу, будто стоя на иголках, чем позабавила подруг. Шарбонно подняла за лямки тканевый черный чехол, украшенный наклейками с черепами, космонавтами и дерзкими надписями, продемонстрировав, что и она не забыла про уговор.

– А в литературном клубе вы тоже состоите?

– Что? Читать?! Нет уж, у меня face de cul[20], по-вашему?

Арлетт прыснула, пихнув подругу локтем, когда один из преподавателей прошел мимо, одарив девушек недовольным выражением лица.

– Что это значит? Face… – попыталась повторить Зоэ-Моник, до колик рассмешив Леони, обхватившую свой живот и согнувшуюся от смеха пополам. Приобнимая за плечи Моник, Арлетт поспешила увести подругу подальше от входа, чтобы за подобные выражения им не прилетело от взрослых.

– Как ты поняла, Леони нашу любовь к литературе не разделяет. Но я – состою, когда надумаешь, покажу, где тут у нас библиотека. На этой неделе обсуждаем «Тартюфа» Мольера[21], как прозаично, в таком-то месте.

Несколько раз послав сигнал бровями, указывая на лики святых вокруг, Арлетт Пинар улыбнулась подруге, выпуская ту из объятий.

– Я просто знаю занятия поинтереснее!

– Бесконечно торчать на всяких вечеринках тоже надоедает, Леони! – осадила Арлетт Пинар подругу, пожавшую плечами, будто и не расслышала комментария.

– Вечеринках? – несмело переспросила Зоэ-Моник, перекатывая новое слово на языке, снимая чехол с гитарой с одного плеча, перебегая взглядом с одной девушки на другую.

– Это позже. Ну что, встретимся после уроков и вместе пойдем в кабинет месье Тибо? Мы будем ждать тебя на нашем месте.

Указав кивком головы на скамейку, где и произошло их вчерашнее знакомство, Арлетт отсалютовала рукой у виска и направилась в глубь лицея под звон колокола, оповещающий о начале занятий. Леони Шарбонно демонстративно указала рукой на входную арку, пропуская вперед Моник, чтобы девушка не заблудилась и не отстала.

– Идем. Первый урок у нас общий, я проверила.

К концу занятий внимание Зоэ-Моник все больше рассеивалось, мысли блуждали за пределами кабинета, опавшими листьями кружась вокруг скамейки, к которой после звонка она должна была спуститься. «И зачем только послушала девчонок и взяла гитару?» – сокрушалась она, ведь совершенно очевидно, что под пристальным взглядом незнакомцев девушка не сыграет и ноты. Может быть, улизнуть, а позже придумать какое-то оправдание? В этот раз получится, но не вечно же ей прятаться и искать отговорки.

В конечном счете Арлетт и Леони просто не захотят больше дружить с ней, а лишиться этого Моник не желала. С грустью вздохнув, подперев ладонью щеку, девушка перевела взгляд к воротам, где вчера стояли парни, один из которых приветливо помахал ей. Перед глазами вдруг возник его образ, размытый силуэт с копной светлых кудрявых волос. Интересно, где этот парень сейчас? Чем занят? Возможно, в эту самую минуту незнакомец так же, как и Моник, блуждает взглядом по двору, вспоминая ее образ в окне.

Нет, скорее всего, парню нравятся такие девушки, как Жюли, – красивые, ухоженные, знающие, чего хотят от жизни и каждого дня, идеальные. Моник бросила взгляд на Жюли, сидевшую вполоборота и подмигивающую друзьям, пока учитель отвлекся, записывая что-то на доске. Никто не захотел бы встречаться с тем, кого пытается убить собственная тень, кто наносит себе вред и кому ненавистно само существование. Лишь тот, кто сломлен сильнее, чем она, либо достаточно отважный для подобного подвига, либо слишком глупый, но когда одно мешало другому? И все же разве желать любви – преступление, даже для таких существ? Может, только это чувство, объединяющее магнитом осколки разбитых сердец, способно все исправить. Может быть, достаточно для счастья одного бьющегося сердца на двоих?

Именуемый музыкальным клубом кабинет практически не отличался от остальных, разве что казался просторнее из-за меньшего количества мебели. Вместо учительской парты стояла трехногая доска с изображенными от руки нотами и стул, развернутый к ученикам спинкой вперед, а восемь узких парт разбросаны по комнате согласно инструментам, должным звучать определенным образом, будто в настоящем оркестре. Молодой грузный мужчина ходил из угла в угол, рьяно жестикулируя перед студентами, когда Арлетт Пинар, Леони Шарбонно и Зоэ-Моник Гобей вошли в кабинет. Свободных стульев оказалось два, но девочек это не смутило. Леони пропустила вперед Моник, уступив ей свое место на последней парте в конце клуба, аргументировав это тем, что для игры на скрипке необходим хороший слух и две руки, а плоский от постоянного сидения зад еще никого не украшал.

Арлетт заняла место впереди, ближе к учителю, чуть развернувшись вместе с партой, чтобы своим ростом не перекрывать обзор сидящим позади, и девушка сделала это, даже не смутившись, словно в клубе можно было чувствовать себя собой без стыда. Месье Тибо не обратил внимания, продолжая рассказывать всем присутствующим о предстоящем мероприятии, в котором они обязаны выступить всем коллективом. Его глаза сияли от предвкушения, мужчина то и дело поправлял падающую на глаза темную челку, взмокшую от пота.

Зоэ-Моник не знала, стоит ей представиться первой или же об этом поведают учителю подруги, поэтому предпочла молча разглядывать присутствующих. За первыми партами сидели две девушки, почти девочки, с круглыми лицами-сердечками, будто близняшки, Арлетт с затаенной улыбкой бросала взгляды на парня напротив, который, к слову, сосредоточенно смотрел на учителя в упор, возможно, мероприятие волновало его сильнее остальных. Парень казался старше всех присутствующих, тусклые черные волосы несмелыми волнами касались плеч, а щетина уже тронула подбородок. В этот момент у самого уха Моник раздалось:

– О-о, ты тоже видишь это, правда? Мне кажется, уже весь клуб знает о симпатии Арлетт к этому вампиру, и только он загадочным образом остается в неведении. Fais chier![22]

Леони тихо выругалась, скрестив руки на груди, продолжая сверлить взглядом затылок вампира.

– А кто это? Может, Арлетт стоит самой подойти к нему?

Подруга одарила Моник уничижительным взглядом, будто та произнесла редчайшую в своей жизни глупость.

– Да Арлетт быстрее согласится продать собственную печень, чем подойти к нему на сто метров ближе. Она влюблена в Беньямина с той самой минуты, как он переступил порог клуба. Говорят, он не местный, приехал с матерью погостить у родни. Кстати, они тоже прибыли из Венгрии, как и ты. Вы раньше точно не пересекались?

Пришел черед Зоэ-Моник отразить полный негодования взгляд Леони, помотав головой.

– В Венгрии у меня не было друзей. Я даже училась дома из-за тяжелого положения страны.

Подруга задумчиво кивнула, принимая ответ. В это время голос учителя смолк, и все присутствующие обернулись, взглянув на Леони и Моник. Месье Тибо радушно улыбнулся, при этом глаза его сделались практически невидимыми от поднявшихся щек.

– Леони, не познакомишь и нас с твоей новой подругой, чтобы не только ты смогла бы насладиться общением с ней?

– Конечно. Это Зоэ-Моник, она приехала к нам из Венгрии. Великолепно играет на гитаре и будет счастлива присоединиться к коллективу. Мы как раз недавно лишились одной партии, ведь так, месье Тибо?

– Все верно, мисс Леони. Однако все это мне бы хотелось услышать от самой Зоэ-Моник.

Мужчина, подставив стул поближе к себе, опустился на него и сложил локти на спинку, не переставая улыбаться. Моник почувствовала, как взгляды собравшихся в клубе словно прожигали дыры на теле и лице. Закусив уголок нижней губы, она поднялась с места, сжав перед собой в руках чехол гитары.

– Стесняешься. Я понимаю. Но знаешь что, в нашем клубе совсем необязательно говорить словами, все нужное за тебя нам скажет музыка. Мне бы хотелось послушать, если ты не против. Хм-м-м, Югетт, начни, пожалуйста, Жака Оффенбаха «Орфей в аду»[23]. Если эта оперетта тебе не знакома, то просто подыграй ребятам так, как возжелает сердце. Здесь мы говорим исключительно на языке любви к музыке, дорогая.

Моник Гобей медленно расчехлила гитару, наблюдая за тем, как одна из близнецов, подминая подол пышного платья, присела за пианино. Сначала мелодия полилась рекой, звуки пианино дополнили гитара, флейта, заревели скрипки. Когда голос подали контрабас и губная гармошка, песня разом переменилась, напоминая резвый канкан, раззадоривая студентов.

Леони, поддерживая мелодию, прошла вдоль рядов, скрипка из ее рук грозилась упорхнуть, так быстро смычок танцевал по утонченному инструменту. Не смея усидеть на месте, большинство музыкантов встали, наслаждаясь получившейся симфонией. Медленно выдохнув, прислушиваясь к вибрации внутри, разносившей ноты вместе с движением крови по венам, Моник погладила гитару кончиками пальцев, будто этим жестом спрашивая разрешения.

Когда инструмент дал утвердительный ответ, музыка дополнилась еще одной гитарой, привнося в комичность произведения лирику. Девушка закрыла глаза, позволив себе полностью раствориться в волшебной гармонии голосов, рождаемой умелыми пальцами, совершенно не замечая, что гитара, которую она держала на одном колене, начала сиять ярче самого небесного светила, окутывая светом не только силуэт Зоэ-Моник, но и каждого, слившегося в унисон с оркестром существа.

Лишь месье Тибо был внимательнее других, с разинутым ртом следя за увеличением ореола золотистого сияния, пока оно не захлестнуло и мужчину, щедро наделив опьяняющей негой. То, что сейчас чувствовала Моник Гобей, приумножилось в сердцах всех остальных. Она бы заметила явление собственного дара, открыв глаза в нужный момент, но не сделала этого до окончания мелодии, и только раздавшиеся внезапно аплодисменты пробудили ее от забвения.

– Браво, браво, друзья! C’est magnifique[24]! Зоэ-Моник, ты просто обязана принять участие в конкурсе вместе с нами! Можешь выступать одна или с кем-то из труппы, но ты не можешь отказаться!

Не скрывая улыбки, глядя в лучезарные лица учеников, громко хлопающих друг другу, Моник вторила им, ощущая, как все же приятно быть самой собой. Месье Тибо блестел, как начищенный пятак, от пота и радости, выплескивающейся через край, и эти эмоции вселяли уверенность в Зоэ-Моник Гобей. Она даже всерьез задумалась над тем, чтобы поучаствовать в каком бы то ни было конкурсе, но сначала требовалось обговорить этот шаг с родителями и найти союзницу в лице одной из подруг. Только лишь вампир, покоривший сердце Арлетт, сверлил девушку напряженным взглядом карих глаз, полуобернувшись, по-прежнему сохраняя сосредоточенное выражение лица, хоть ладони его и соприкасались в одобрительных хлопках, поддерживая всеобщий восторг.

В кабинете вдруг стало нестерпимо душно, Моник решила подождать девочек в коридоре и, застегнув молнию на чехле, направилась к выходу, будучи к нему ближе остальных, но у самых дверей почувствовала, как кто-то удержал ее за запястье. Весь воздух будто вышибли из легких, когда Моник Гобей увидела, что перед ней стоит парень, чей облик казался смутно знакомым. Незнакомец был выше девушки на целую голову. Уверенно расправив широкие плечи, он не слишком сильно, но значительно сдавил пальцами руку Моник, не отпуская. Копна светло-русых кудрей обрамляла лицо с острым подбородком, отдельные завитки челки падали на брови, под которыми на девушку внимательно смотрели два черных, как дно колодца, зрачка, неотделимых от радужки.

Моник сглотнула, боясь пошевелиться, находясь во власти этих глаз, поглощающих все естество девушки, будто она самовольно ступала в смольные воды болота, погружаясь глубже с каждой долей секунды. И тут парень сделал то, чего Зоэ-Моник совсем не ожидала – усмехнулся, опустив голову в притворном смущении, отпуская ее руку. Возле угольных омутов его глаз мгновенно образовались морщинки, а щеки перерезало продольными ямочками. Неужели это тот самый парень, что махал ей у ворот вчера? Как вышло, что она не заметила его сразу?

– Прости, не собирался пугать тебя. Только хотел сказать, пока ты не ушла, что имел удовольствие насладиться твоей партией. Хорошо играешь.

– С-спасибо…

Зоэ-Моник чертыхнулась про себя из-за не вовремя предавшего ее голоса. Щеки вспыхнули от смущения и стыда, она знала, что выглядит глупо, но ничего не могла с собой поделать. Парень вновь неловко усмехнулся, будто ожидал от Моник большей многословности, но, по-видимому, ошибся.

– Что ж. Увидимся, Зоэ-Моник.

Сверкнув в последний раз ямочкой на щеке, парень осторожно протиснулся мимо Моник к выходу. Девушка легким движением откинула челку цвета карамели назад, выругавшись уже вслух. «Это же надо быть такой идиоткой», – кляла она себя, как заезженная пластинка, пока Арлетт и Леони не подбежали, хватая ее за руки и дергая, словно театральную марионетку.

– Чего хотел от тебя Эрве?

– Эрве? Да ничего такого… – ответила Моник, разворачиваясь к открытым дверям, через которые выходили студенты, в попытке застать теневое эхо парня или видимые лишь ей следы.

– Эрве Дюшарм. Перевелся к нам совсем недавно. Ходят слухи, что раньше учился в частной школе, но из-за поведения его оттуда выгнали. Маман Эрве была в бешенстве и отправила его сюда в ссылку, – перебила подругу Арлетт, гладя свою правую руку, не сводя взгляда с Беньямина, разговаривающего с учителем. Леони кивнула, подтверждая слова подруги, и, подхватывая под руки Арлетт и Моник, подтолкнула обеих к выходу.

– Но лучше не связывайся с ним, каким бы обаятельным он ни казался. Примерным поведением Эрве и у нас не отличается. А уж я-то знаю толк в таких парнях. Мой папаша давно выбил из меня и матушки всю дурь, так что лучше вы, девочки, станете самой большой любовью в моей жизни.

Звонкий смех и объятия подруг заставили Зоэ-Моник Гобей забыть на миг обо всем на свете.

Глава 4

Зоэ-Моник попрощалась с подругами и, услышав странный рокот, похожий на внутриутробное рычание дикого зверя, с опаской выкатила велосипед на дорогу, чтобы посмотреть, принадлежит звук реальному миру или сновидения окончательно сломали завесу, пробравшись в явь. Мимо пронесся металлический вороной конь, но, когда он поравнялся с девушкой, время будто замедлилось, являя под шлемом карие глаза, внимательно ее изучающие.

Беньямин, оседлав мотоцикл, рванул в ту же сторону, куда собиралась ехать Моник, оставляя после себя смерч из пыли и дорожку быстро рассеивающегося сизого дыма. Ярко-красные фары осветили путь до поворота в сгущающихся сумерках. Радовало то, что до фермы оставалось всего ничего, а небо было покрыто голубыми и оранжевыми пятнами, сохраняя видимость.

Въезд в Локронан освещали газовые фонари, дорога была пуста, даже одиноких путников, ищущих приют на ночь, не наблюдалось, однако девушка надеялась, что редкие существа встретятся ей в городе. Ехать одной среди множества теней не казалось хорошей затеей. Мысли невольно вернулись к прошедшему дню, тому хорошему, что успело случиться.

Трудно поверить, но Моник так легко приняли в музыкальный клуб, куда совсем недавно не хотелось идти вовсе, и именно это место подарило ей невероятные чувства, сравнимые лишь со столь желаемым долгожданным подарком на день рождения. Знакомство с Эрве так ясно возникло перед глазами, словно Зоэ-Моник заново переживала его, пока ноги самовольно крутили педали, не полагаясь на просочившееся в фантазии сознание. Несмотря на то что наверняка предстала пред парнем в не лучшем свете, она радовалась свершившемуся факту.

Перебирая воспоминания до мелочей, Моник не заметила, как ее губы растянулись в улыбке. Минуя магазинчики и лавки, в которых уже не горел свет, девушка заметила трех старушек, болтающих под прожектором фонаря, образуя незавершенный круг. Завидев счастливую молодую девушку, они повернулись, провожая ее взглядом. Что-то в хрупких фигурках женщин смутило Моник Гобей, холодок пробежал по загривку, и, отъехав на достаточное расстояние, она обернулась. Старухи по-прежнему не сводили с нее пристального взгляда, медленно обнажая в оскале желтые, наполовину сгнившие зубы, будто имитируя мимику девушки.

Седые волосы, выбившиеся из-под платков, развевались в едва ощутимых порывах ветра, напоминая тонкие сухие оболочки червей, молящие о спасении. Сердце Зоэ-Моник грозилось прорвать грудную клетку от поразившего его страха, она закрутила педали, сколько было сил, чтобы поскорее убраться подальше от странных женщин или наваждения, созданного богатой фантазией, благодаря тусклому свету и играм теней. В любом случае захотелось оказаться в доме прямо сейчас, рядом с родителями, где находился небольшой, но тихий островок безопасности.

Выезжая на дорогу, ведущую прямиком к ферме, Моник еще раз убедилась, что за ней никто не следует, и немного сбавила темп. Дыхание сбилось, от резвой езды ноги налились свинцом, но до домика, силуэт которого четко вырисовывался на фоне грязно-желтого горизонта, оставались считаные минуты. Ветер лавировал между стеблями кукурузы, шурша и поднимая усталые листья; в полумраке поле напоминало армию перекошенных бойцов, чьи шарниры забыли смазать, и они застыли в позах, сохранившихся в памяти последними. Днем казалось, что листья кукурузы желают проявить сострадание, укрыть путника от злосчастного солнца, а ночью – обвить шею и не отпускать, пока из горла не вырвется предсмертный хрип.

Одежда липла к телу, вызывая скованность движений, дуновение ветра гнало мурашки по коже, но Зоэ-Моник, стараясь не поддаваться нарастающей панике, крутила педали по накатанной тропинке. Внезапный глухой стук падения о землю заставил девушку вздрогнуть и обернуться, но вокруг по-прежнему ничего не было. Возможно, один из початков, перестав бороться, сдался и сгинул в рыхлой земле, а может, ночные животные среди зарослей кукурузы выбрались на охоту. Успокаивая себя подобными мыслями, Моник всматривалась в густо усаженное поле.

Звук падения повторился, ему вторил следующий и еще, напоминая топот детских босых ног, девушке показалось, что меж рядов мелькнул чей-то силуэт. Едва ли в такой час хоть какой-нибудь взрослый отпустил бы свое дитя блуждать по чужому полю, с другой стороны, кто знает, может, такое поведение – норма для жителей коммуны. Хотелось закричать, ответно напугав незваного гостя, но что, если вместо ожидаемого результата Моник привлечет к себе ненужное внимание?

Сердце отдавалось пульсацией в висках, ноги начали дрожать; левая ступня вдруг съехала с педали, и девушка чуть не упала с велосипеда, в последний момент обретя равновесие. Силуэт. Зоэ-Моник на миг подумалось, что все это ей только кажется, как вдруг темная фигура пошла рябью, от нее отделились еще две точно такие же вытянутые тени. Девушка вскрикнула, набирая скорость, не переставая следить за дорогой и одновременно держать в поле зрения три фигуры, быстро мчащиеся между кукурузных стеблей, громко шуршащих сухой зеленью. Впереди с поля ведет только одна тропинка, разделяющая кукурузу на огромные квадраты; кто бы ни был по ту сторону, Моник обязательно увидит это существо в неярком свете заката.

Дрожь внутри усилилась, когда девушка неизбежно начала приближаться к тропинке, на которой не оказалось никого. Все звуки разом смолкли, словно ничего и не было. Ища глазами затерявшиеся в кукурузе силуэты, беспощадно играющие с ней, Моник ощутила, как паника сдавливает горло, сжимает виски до боли. Тихое змеиное шипение в оглушительной тишине громом раздалось у самого уха, Зоэ-Моник резким движением повернула голову и задохнулась от страха, потонув в собственном крике.

Три тонкие фигуры с выпуклостями на месте грудей, напоминающие женщин, разинули беззубые рты и тянули скрюченные пальцы к девушке. Ни одно живое существо не могло выглядеть так, от осознания этого ужас словно окатывал Моник ледяной водой.

Безликие, иссохшие, уродливые, словно обтянутые истлевшей, пропитанной слизью тканью, кости распростерли руки с острыми когтями, принимая в объятия Моник Гобей. Инстинктивно зажмуриваясь, отпуская руль, чтобы оттолкнуть существ руками, девушка промчалась сквозь их призрачные тела, тотчас обратившиеся в дымку. Велосипед проехал еще немного, прежде чем повалился на бок, сбросив с себя наездницу прямиков в грязь.

От удара о камень из рассеченного виска стекла тонкая струйка крови, но девушка рывком села и, несмотря на головокружение, отталкиваясь стопами и ладонями, поползла к забору. Держась за калитку, Моник поднялась на колени, еще дрожа от страха; все закончилось, силуэты исчезли, вернулись туда, откуда пришли. На долю секунды девушка подумала о том, что если бы они хотели ее убить, то сделали бы это незамедлительно, но те лишь открывали рты, двигая губами, словно рыбы, выброшенные на берег, протягивали руки, желая то ли на что-то указать, то ли произнести нечто, чего Моник не смогла понять. Что заставило существ отступить? Неужели дар девушки проявлялся именно в изгнании теней или настоящая причина была пока сокрыта от нее? Почему именно здесь, в Локронане, на родине отца, они решили играть по-крупному?

Поднявшись по лестнице, Моник простонала от боли, взглянув на разорванную ткань на колене. Радовало то, что велосипед при падении остался цел; девушка оставила его у калитки, думая только о том, что скажет родителям, как объяснит свой потрепанный вид. Очевидно, вновь придется врать, вряд ли Элайн и Эгон поверили бы правде. Да и о какой правде может идти речь, если Зоэ-Моник и сама не знала, в чем та заключена.

Взявшиеся из ниоткуда призраки взбеленились и напали на нее? Сумасшествие, и только. Они жили не в том мире, где бестелесные полупрозрачные субстанции перемещаются в воздухе по собственной воле, творят что вздумается, а после возвращаются под крыло к Господу, как пишут во многих фантастических романах. Моник претила сама мысль о существовании подобного. Первую и последнюю такую книгу, взятую в библиотеке, девушка тотчас вернула, карандашом на полях набросав утвердительные заметки о невозможности изложенного. Матушка и отец с детства втолковывали ей, что души существ крепко-накрепко привязаны к мирскому телу, а после смерти обращаются в чистилище, ожидая своей участи. И лишь могущественная сила смогла бы вытащить душу, чтобы впоследствии использовать ее энергию для различных целей, к слову, не всегда благочестивых. Родители знали об этом не понаслышке: когда-то давно, в далеком прошлом, им пришлось побороться за свою жизнь, развязав межклановую войну[25].

Элайн, увидев дочь, ахнула и подскочила с места, бросив штопать одну из одежд Эгона.

– Господи боже, что с тобой стряслось?!

На оклик женщины Эгон Гобей вышел из спальни, держа в руках старый механизм; его руки были по локоть в мазуте.

– Ничего страшного, просто упала с велосипеда. Налетела на что-то, видимо, коварный камень переходил дорогу в неположенном месте.

Нелепо хихикнув, Моник тут же зашипела, поморщившись, когда матушка пробежала ледяными пальцами по ее лицу. Никто из родителей даже не улыбнулся, Эгон и вовсе поджал губы, проницательным взглядом окидывая дочь.

– На какой скорости ты, должно быть, летела, чтобы камень смог выбить тебя из седла? – уточнил мужчина, кладя на стол механизм рядом с шитьем Элайн, скрещивая руки на груди.

– Я… Гм… Мне показалось, что я кого-то видела на кукурузном поле, и я немного испугалась.

Лицо Эгона Гобея стало напряженным; его дочь давно не маленькая, чтобы бояться темноты или выдумывать монстров, однако вампир начал забывать, долгие годы пребывая в сверхъестественной суете, что, помимо мира фантазий, существует действительность, наполненная не менее ужасными, вполне реальными вещами. Словно в подтверждение сказанных девушкой слов на первом этаже что-то загромыхало, упав. Возможно, то были свиньи, опрокинувшие металлические поилки и кормушки, но страх в глазах дочери заставил Эгона задуматься и над другим стечением обстоятельств.

– Схожу посмотреть, что там.

Элайн кивнула на слова супруга, сжав подбородок дочери, вынуждая ту посмотреть ей в глаза. Моник задрожала, крепко сжав пальцами рукав платья на запястье матери, боясь, что и она сейчас уйдет. Три уродливых существа вернулись за ней из преисподней?

– Все хорошо, слышишь? Мы с папой не дадим тебя в обиду. Пойди прими ванну, детка, а потом обработаем раны. Я спущусь, помогу Эгону.

Зоэ-Моник хотела умолять Элайн остаться с ней, не оставлять ее один на один со страхом, но не посмела, с трудом отпустив ткань одеяния матери. Жуя нижнюю губу, девушка понимала, что для таких существ нет преград в виде стен и дверей, а значит, нет и спасения. Зачем силуэты являются ей, почему пугают? Нельзя ли принять иной, менее ужасающий облик, чтобы сообщить все, что необходимо? В действительности ли существа желали что-то поведать, Моник сомневалась, а проверять свою теорию не было никакого желания.

Уже почти зайдя в комнату, девушка услышала легкий стук во входную дверь. Если бы это были родители, стучать бы не стали, тогда кто в такой поздний час мог прийти на ферму? Может, это снова Анн-Мари, странная соседка, которой не писаны правила приличия? Удержавшись от желания впустить гостя, девушка плотно закрыла дверь комнаты, приникнув к дереву затылком.

Проведя рукой по волосам, Моник направилась в ванную набрать горячей воды, в которой она так нуждалась. Сбросила грязное пальто на пол, следом полетели и остальные испорченные падением вещи. Оставшись в одном нижнем белье, в ожидании, когда воды будет достаточно, девушка села на кровать, обняв колени. Стук каблуков в коридоре заставил ее поднять голову. Шарканье обуви продолжилось, будто кто-то хромал, волоча за собой одну ногу, второй громко переступая по бетонному полу.

Моник ощутила, как по коже забегали мурашки; едва ли призраки могли бы издавать подобные звуки. Она спустилась с кровати и легла на пол, заглядывая в щель под дверью. Чья-то тень двинулась в сторону спальни родителей, а через несколько минут подобралась вплотную к комнате Моник, застыв у порога. Девушка зажала рот ладонями, чтобы ее сбивчивое дыхание ночной гость не услышал, и в этот момент хлопнула входная дверь, раздался возмущенный голос матери:

– Что вы здесь делаете?! Кто вы такой?!!

Тень отплыла от двери, позволяя Зоэ-Моник Гобей выдохнуть. Накинув длинный до щиколоток непрозрачный пеньюар кремового цвета, девушка распахнула дверь, едва сдерживаясь, чтобы не вскрикнуть. К ней обернулся гость, половина лица которого словно побывала в пасти у дьявола. Обожженная, она являла собой поистине отвратительное зрелище. Глаз в той части лица был белесый, незрячий, но смотрел на Моник так, будто видел больше положенного.

Мужчина был явно старше Эгона Гобея; темные растрепанные волосы, уцелевшие на здоровой стороне головы, и щетина перемежались с вкраплениями седины. Старая от стирок и времени одежда висела на худосочном теле, гость подволакивал больную ногу и поджимал такую же искалеченную, как и кожа лица, руку, словно несчастный голубь, попавший под колесо телеги.

– Я всего лишь старик, проживший здесь всю свою жизнь. Ксавье Ратте меня звать.

Каждое слово давалось мужчине с трудом; кое-как зажившая кожа натягивалась, причиняя боль.

– Здесь – это на ферме?

Ксавье по-птичьи приблизился здоровым темно-синим глазом к Элайн, чтобы разглядеть говорившую поближе. Эгон сделал шаг вперед, загораживая супругу; при виде этого жеста ночной гость втянул шею, словно ожидая удара.

– Здесь – это в Локронане, мадам.

– Выходит, вы еще один наш сосед. И чем же мы обязаны такому позднему визиту? Вам нужна помощь или вы тоже заглянули познакомиться, забыв посмотреть на часы? – подал голос вампир, которого уже порядком начинал раздражать проходной двор, устроенный соседями без согласия хозяев. Осмелев, человек тихо крякнул и опустился за кухонный стол, разглаживая скатерть здоровой рукой.

– Еще один? К вам уже кто-то наведывался ранее?

– О да. Дама с фермы поблизости. Кажется, Анн-Мари.

Ксавье вскинул брови и посмотрел на Эгона Гобея, будто хозяин фермы произнес слова устами сумасшедшего. Рот мужчины безвольно начал открываться и закрываться, как если бы он жевал то, с чем было не по силам справиться его старым зубам.

– Послушайте, нельзя же вот так, без приглашения врываться в чужой дом. Если вы хотели зайти в гости, нужно было сделать это днем, в крайнем случае вечером. Будьте благоразумны, месье Ратте. Отправляйтесь домой, иначе мне придется корить себя, случись с вами чего по дороге.

Ксавье Ратте никак не отреагировал на слова Элайн Мелтон-Гобей, начавшую терять терпение. Ей хотелось схватить человека за шиворот и выволочь прочь из своего дома, несмотря на его юродивость. Неужели в Локронане так принято – не считаться с хозяевами дома. Все ли французы настолько беспардонны или только им так повезло с соседями?

– Зна-а-аю я таких, как вы, – прозвучал вдруг голос гостя, вернувшегося в реальность; Ксавье, опираясь рукой, не стянутой нелицеприятными шрамами, на стол, поднялся и сделал несколько шагов в сторону выхода. – Приезжаете в тихие места, чтобы опорочить их своей магией. Коварные тва-ари. Думаете, что затаитесь и никто не узна-ает, но вас всегда находят. Все-егда-а. Находят и сжигают, наслаждаясь вашими истошными криками.

– Да как вы смеете, ваш разум повредился! Сначала пугаете мою дочь, потом приходите в мой дом, оскорбляете мою семью. Мы давно не живем в каменном веке, господин Ратте, пользоваться магией в рамках закона нашего мира не запрещено, и мне жаль, что это против ваших личных убеждений, но все, что вы можете сделать в такой ситуации, – смириться!

– Я не выжил из ума, мальчишка! Пусть весь мир и вертится безостановочно, но такие места, как Локронан, ценят свою историю и устои. Я выведу вас на чистую воду, и тогда-то заговоришь иначе! – махнув рукой и брызгая слюной, прокричал Ксавье, ковыляя к выходу.