Взор мой небесный

О мечах, о латах и крови

“Барон”

Круто запущенный, меченный склон,

Закручен в кулак – он тощий барон.

Владелец земли, правитель морей,

Защитник цепей, убийца царей.

С пустой головой на камне порез

Метит киркой невольный борец:

Образно крутит небесный волчок,

Костровых огней горячий щелчок.

Грамот десяток не сопоставил,

Видел бегущие сотенки вил.

Знаешь, пускай он, не убивает -

Словом поранил и невзлюбил.

Круто запущенный, меченый трон,

Силу – долой, жирный барон!

Владелец грязи, правитель свиней,

Какой же ты, друже, убийца царей?

“Это Север, братья!”

Это Север, братья!

Снег как ливень хлынет в юг,

А мы листьями закрутимся —

Дрогнем, потеряем слух.

Только пред штормами мы едины.

Нет, не дрожь меня окутала сейчас,

То порыв единой страсти во плоти.

Я человек, в груди стальной каркас,

От бури, ради бога, защити!

Всю грязь закрыло пеленою белой.

Во мгле не видно друга боевого,

Тот идущий сквозь мороз ночей —

Тот, не чувствующий боль от ножевого,

Он – боец сверкающих оче́й.

Жаль, что бричка здесь не проезжает.

Мне б добраться до родных краев скорей!

Забиться у печи горячей и согреться.

Но пока в глазах заснеженных морей,

Пытаюсь я невольно разбежаться.

“Третий полк”

Нога отбила третий счет,

Нас с тобой не увлечёт.

Принц на небе тоже в шаг,

Говорит, что все не так.

Взял казак на руки саблю,

А крестьянин в поле граблю.

Жизнь умеренно течет,

Плеть поспать мне не дает.

Там на судне капитан,

Рядом с ним усталый пан.

Лодка мирно на воде,

А стрела на тетиве.

Перья выбил с петуха,

Суп сварил для рыбака.

Жизнь умеренно течет,

Солнце завтра подойдет.

Днем пишу о трех полках,

Тех, что на моих сенях.

Тех, что съели все посевы,

Тех, что полюбили девы.

С ними лучше не шутить,

Могут взять и отлупить.

Днем пишу о трех полках,

Ведь засели на сенях.

Взяли те меня с собою,

Мужика с большой душою.

Чтоб увидел целый мир,

И остался бы на пир.

Чудно полк шагает строем,

Мы везде прорвемся с боем.

Мы найдем везде врага,

И затопчем их луга.

Но наш пан уплыл из града,

Пушка точно будет рада,

Этой долгой тишине:

Мы останемся в тепле!

Три полка со мною в ряд,

Выбивают всех подряд.

А потом приходит царь,

Сразу чуем где-то гарь.

Нам сожгли наш городок,

Как же им так невдомек?

Три полка – несокрушимы,

Мы, враги, – непобедимы.

Тут, однако, не свершилось,

Чудо у царя случилось.

Три полка разбиты в прах,

За один армейский мах.

Вот теперь я снова дома,

Без армейского погрома.

Быстро сдулись три полка,

От соседского курка.

Но зато сижу в сенях,

При свечах и огоньках.

Может полк и вправду сдох,

Или попросту иссох?

Может сдох, а может нет -

Не узнаем мы ответ.

Лучше буду на сенях,

При свечах и огоньках.

“Принц и ночь”

Тут пустыня алым мреет,

Тело плавно тяготеет,

Переходит в новый вид,

Забушует и взлетит.

Латы гробом станут новым,

Столь тяжелым и суровым.

Хладной стали хороша,

Длань упавшая, дрожа.

Локон вновь упал на них,

Ветер взмыл и сразу стих.

Тихой будет ночь моя,

Только будет без тебя.

В ней сижу и сердце стынет,

Так в печаль меня закинет.

Бросит в жар, потом пройдет,

Ночка следом уведёт.

За забралом есть мечта,

Туша мертвого кита.

Горизонт затих во тьме,

В этой клетке и тюрьме.

Мне осталось горевать,

Света в мир не источать.

Латы крепко я сожму,

А потом к тебе уйду.

“Тёмная душа”

Пока живет в груди огонь,

Пока не тухнет уголь.

Звенит души моей гармонь,

Трясет меня как угорь.

Рябит дорога мимо глаз,

Несётся быстро пулей.

Бежит она напротив вас,

Гремит как будто улей.

Счастливый век давно ушёл,

Бросает свои кисти.

Убитый здесь, на нем укол.

Тяни, потом очисти.

Могли бы долго бегать с ним,

Теперь погиб дуэлиант.

Порой он был другой любим,

Сейчас пропал его талант.

“Мой друг”

Скачу верхом я на коне —

Со мной забрало, острие.

Копытца глушат тихий дрём,

Стоит дубок и птицы в нём.

Бывало лошадь погибала,

От стрелы врага-злодея.

Рушилась к земле, летала,

Постепенно тяготея.

Сам вставал потом и дрался,

Я за жизнь мечом сражался!

Жаль, конечно, мне коня:

Груз на сердце у меня.

И вот здесь его я хороню,

А от слёз забрало мокрое.

Ну, вздохну, потом – встаю:

Палит солнце знойное.

Мой верный друг сегодня пал,

Всю ночь я дёргался, не спал.

Знаю точно: выдадут коня,

Не забуду я, увы, тебя.

Такую гриву вряд ли променяешь,

И ветер наших скоростей.

Трудновато без тебя мне, знаешь,

Вернул бы пару наших дней…

Память есть о друге боевом,

И уж война не ждёт нас за холмом.

Со мной забрало, острие, —

Но я теперь не на коне.

И только бог увидит это:

Доберусь живым ли до могилы.

И с другом встретимся мы где-то,

А может быть – убьют громилы.

“Он умирает без повести…”

Он умирает без повести,

Падший так низко герой.

Жизнь его – повод для гордости,

Таких забывают порой.

Идущий под чёрным металлом,

С мечом, что лежит на спине:

Становится тем генералом,

Который весь век на коне.

Никто не напишет легенды

И мифов никто не издаст.

Про то, как собрал он фрагменты,

И миру в обиду не даст.

Совсем не заметим ухода,

Забудем про алую кровь.

Сегодня пройдет непогода,

Сегодня он явится вновь.

Сияние солнца пустого,

Не дрогнет ярости длань,

Отблески света ночного,

Для нас остаются как дань.

Мечник скрывался в долине,

Я видел как он рыдал.

В этом гигантском хитине:

Маленький мальчик пропал.

И, кажется, он меня видел,

Но продолжал умирать.

Как же тот так ненавидел,

За меня других убивать?

Завтра наш мечник вернулся

И снова начал страдать.

Он так сожалел, что проснулся,

Стал изнутри догорать.

Больше не видели мечника мы,

Все позабыли о яростном бое.

Но прошу, не теряйте хоть вы,

Воспоминанья о тягостном горе.

О вечном, скоротечном и живом

“Пионы”

Пионы пахнут тихой жизнью,

Розы веят карой бытия.

Горгоны дышат талой тишью,

Чаша ловит душу от меня.

Короны светят златом ярко,

Ветер душит жадных королей.

Дороги лепят судьбы мягко:

Падших видеть всё больней.

Ведо́мы страхом едким старцы,

Тары тянут время навсегда.

Загоны полны, наши братцы -

Храмы строят из стекла.

Давно ли пахли тихой жизнью:

Грозы, ливни, полымя?

Пионы, значит, вьются нитью,

Тихо шепот донося.

“Виноградные лозы”

Заплетаю в косички неспешно

Виноградные лозы в саду.

Мне память напомнит потешно,

О том, что плести я люблю.

Моё ремесло – тернистые ветки,

Кудрявые волосы жизни.

Моменты становится редки,

Но ты, пожалуй, не кисни,

Мой виноград. Ягода пьянства.

Лòзами вьёшься, в ноги упав.

Раньше – главные явства,

Ныне завитый, гладкий удав.

Рост прекратил, сухо в саду:

Ветвь погибает и катит слеза.

Мы – пресекаем эту черту,

Больше не вьётся былая лоза.

“Пыль и пепел”

В пустоте, в такой же мгле

Как на большой кривой игле:

Двадцатые года шатаются,

С заветами они играются.

Да вот, беда моя не в том,

Что на дворе лежит металлолом.

Тяжелый груз не смоется дождем,

Осенним, жутким, как огнём

Ракетницы сигнальной, пущенной

В глаза мои, и изощрённой

Несколько дрожащим голосом.

Давно ли ты следил за волосом?

Бывало, я в кровати прозябал,

Однако, миру также не узнал:

Болея лежа на своей кровати,

Слышал голос чуткий знати.

Что-то глухо он потом,

Тихо блеял под зонтом.

И так пять лет, холодный звон

Трещал в окно, но где же он?

Вернулся, будто бы грустил,

Забрал меня, сейчас убил.

Горел лампадкой от свечей:

Я прокаженный царь людей.

Чего же так? Болел не мало,

И мне, поверь, на грудь упало -

Много лишних горестных проблем

Среди таких решаемых диллем,

Пожалуй, много цифр перепало.

Судьба задвинула забрало.

А за ним мой сладостный клинок,

Вонзила в грудь – таков урок

За все деяния событий, смирно

Прилегало мне ко лбу невинно;

Только слог за мною шел опять,

Чтоб можно было закричать.

О насущем, о земле и жизни,

Что оставлена в моей отчизне.

Ныне я заброшен, занемог:

В смуте выброшен, промок.

За хваленых всех пять лет,

Не придумал свой ответ.

Что сказать родной земле моей?

Из окруженных всех морей -

Одно веление по жизни сложной:

«Лишь стрела бывает точной».

Только, как тебе сказать,

Что снова хочется писать?

“Еще не вечер, мы уже…”

Опять не вечер,

Опять горячие умы.

И только ветер,

Дает покоя, тишины.

И снова греет солнце,

Снова грязь на сапогах.

Только чистое оконце,

Не внушает ныне страх.

Опять не вечер,

Опять прогнившие плоты.

Не будет ветер,

Задувать в мои дзоты.

Тихо струны воспевали,

Прочих, нескольких ребят.

Почему-то мы не взяли:

Всех Тимуровцев отряд.

“Сон”

Второпях, на уме, разбирая полёты,

Мальчик лежал на тусклой траве.

В небе – туман, и лишь самолёты,

Метались, брыкаясь, от края к звезде.

В ладони лежала гладкая прядь,

Чьих-то волос, видать материнских.

Чтобы забрать – надо отнять,

Парочку новеньких близких.

Он в горизонт смотрел, розовея,

Пытался подольше не спать.

Чтобы сонливости дикая фея,

Не позволяла пропасть.

Пропасть обычному чуду ребёнка,

Который наивно про космос мечтал.

Потративший ныне всю крутость от волка,

Угасший в груди несметный опал.

По воле метафор и сказочных лет,

Мальчишка забылся и тайно уснул.

Порывистый ветер на ухо ответ,

Ему еле слышимо, тихо продул.

Уже неспеша, забыв про полёты.

Ребёнок сердито и мельком дрожа,

Дремал на траве, пока самолёты,

Закончили плавать внутри виража.

“Цикл”

Кто-то паспорта меняет;

Бродит, пишет, играет.

Птицей пищу клюет;

Спит, считает, поёт.

Другой – кормушку объел,

Стал человеком – горел.

У моря мечтал

и читал.

Брал, отдавал – забирал.

Жил как орёл в тесной клетке,

Носил на себе ожоги и метки;

Пустым словом бросался,

А потом к земле упал,

за голову взялся.

“О, скоротечность!”

Тень гонима только мною,

Словно тело под звездою.

Тихо птицы спят в ночи:

“Ты меня, брат, не лечи.”

Лучше взять меня – обнять,

А потом не отпускать.

Мы бежим, и нам с тобою,

Летом быть, но не весною.

Руки вздрогнут от мороза,

Жизни тлеет моя роза.

Гниль ползёт по телу быстро,

Жжёт покровы словно искра.

Вновь бросает в пекло веры,

Здесь концовка нашей эры.

Жизнь ведь прожита не зря,

Но теперь здесь нет меня.

О личном, любимом и свободном

“С каждым годом…”

С каждым годом трачу имена,

Теряю лица их и речь.

Точно был бы с вами я всегда.

Но мне, увы, всех не сберечь.

Взрослею и теряю время,

Пока плывёте сзади вы.

Теряться – это моё бремя.

Кричите там из пустоты.

Года галопом мчатся вдаль,

Считаю не минуты – дни.

Но смерти-дамы той вуаль,

Касается моей лыжни.

Пускай так будет, не забуду,

Давно минувших старых дней.

Ещё минуту я пробуду,

И растворюсь среди полей.

“Метание”

Лупит разъярённо ливень о ботинки,

Окропил лицо, залил мне гордость.

И сбоит нетленно музыка в пластинке,

Уходит солнце, это лишь условность.

Как чайный лист в пустой тарелке,

Болтаюсь так же между городов.

Верю снова часовою стрелке,

Ищу еду свою средь котелков.

Неподвластны города и деревеньки,

Будто снова брошен в пропасть я тайком.

Жизнь ударит так, что мне на четвереньки,

Падать прямо вниз, потом вставать бегом.

Коленки в саже, а лицо в песке,

Уж лучше так, чем на земле валяться.

Когда заметишь раны на быке,

Не будет времени тебе смеяться.

“Такой же как и вы”

Я будто Григорий Отрепьев,

Сидящий у ряда прогнивших,

Отрядов крутящихся звеньев,

В мире ни разу не живших.

Обнимаю сидящих на память,

Чтобы вечно забыться во сне.

Забываю на́чавших лаять,

Дабы после побыть на весне.

Словно Мастер сидящий в дурдоме,

Горящий у ряда бездумных.

Отрядов виновных в погроме,

Дрожащий под словом безумных.

Ваши лица не лучше сугроба,

Помешанных в рабстве отрады.

Я такой же идущий до гроба,

Не желающий в жизни награды.

Будто Павка с горячей винтовкой,

Отличающий лица погибших.

Замажьте портрет мой грунтовкой,

Побейте товарищей бывших.

Мне не нужно доказывать факты,

Вы и так всё знаете сами.

Мне не нужно записывать пакты,

Чтоб забить черепок адресами.

“Я был одетый в пьяные одежды…”

Я был одетый в пьяные одежды,

Бродил по лестницам как вы.

Ночью страшной не терял надежды,

Плевал на сон и гробовые рвы.

Узнал что мир не существует вовсе,

Создал печаль, придумал тир.

Забыл про книги что не читают все,

Сыграл на сотне деревянных лир.

“Утро”

Она смотрела сквозь заборы,

Сквозь заборы моих ребер.

Покидала быстро душу,

Я тогда о ней писал.

Кожу жадно целовала,

Все мечтала обуздать.

Но она тогда меня не знала,

Не могла тогда понять.

Долго трогала мой череп,

Но найти ведь не смогла.

Не смогла мне правду вверить,

Лишь дышала и спала.

Лисьим взглядом удивляла,

В грудь вонзила мне свой слог,

Но сказать мне не успела,

Что любить её не смог.

Каждый луч мне виден четко,

Сквозь десяток прядь волос.

Мне не нужно знать о мире,

Чтоб о ней возник вопрос.

Жаль, что лица плохо помню,

Ведь остался только смех.

Он звучал по залу робко,

Отражался без помех.

Но, поверь, среди десятков,

Сразу вспомню твой я лик.

Может ты и не узнаешь,

Но я в тебя давно проник.

“День”

Последний раз целую твои губы,

И даже так я чувствую оскал.

Возможно мы увидимся однажды, но

Не шепчут водостока трубы,

О том, что я тебя не знал.

Продолжу рыскать средь чащоб

И прочих павильонов мира,

Узнать бы мне где ты сейчас сидишь!

Тебе известно, впрочем, нет и пира

Где нет меня, среди трущоб.

В глуши тоскливо, после сигареты,

На моих губах твоей помады сладкий вкус.

Здесь то-ли вишня, то-ли вина —

Всё неважно, это лишь твои секреты,

И все болит на шее твой укус.

Сейчас я время не считаю, знаешь,

Хочу всё к прежнему прийти.

Однако, исключение из правил все же —

Ты больше мою руку не сжимаешь,

Ты умерла в моих глазах – прости.

“Вечер”

Птицы взлетели над крышей хрущевки,

В узлы затянулись две прочных веревки.

Живу как придется, не глядя на мир, а

Вечер пустеет – к земле облака,

Я выпью пред сном стакан молока.

Теперь не разделишь ты радости этой,

Самой заветной, как жажда в пустыне,

Как сбритой моей, неприятной щетине.

Мой вечер истек по наитию жизни,

Оставленный слёзам в забытой отчизне.

Но было бы время, я бы тогда

Бросал было дело, но разве то важно?

Коли борюсь сейчас столь так отважно.

Читал бы тебя как новейшую книгу,

Которая найдена в полках судьбы,

Да только не слышать твоей мне мольбы.

Ушедшая рано, как перья павлина,

Мы видели это – была же долина!

И только деревья мне машут рукой,

Блестящее время, что будет всегда,

Мы русло реки – ведь жизнь коротка.

Пытались делить и забыли потом,

Что дрались до крови, секли другу глаз,

Душили себя, как тот едкий газ.

“Каберне”

Не тошно совсем от вина,

В бутылке пустой из стекла.

И капель не жалко на стол,

Пролить их мимо бокала,

Крови драконьей пиала.

Из бочки бродило вино,

Что бы ко мне попало оно.

Спиртом язык прижигало, потом,

С плотью смешалось желудка,

Туман не заменит рассудка.

Моё каберне заполнило тело,

Будто без мира, будто без дела:

Ветер обдует шторы балкона,

Снова, заперт я дома.

Такова и у дня аксиома.

От вин красных болеет душа,

Серой комнатной пылью дыша.

За окном ребят полон двор:

На них поглядеть пару минут,

Глаза от усталости тихо зевнут.

Пьяным меня заманит кровать,

Отдаст одеяло: нужно поспать.

Пока виноград, испитый сегодня,

Мне в голову сотни наград,

Посылает.

Тому я и рад.

“Я – топлю себя в угле”

Лаком пахнет на дворе.

Кубик брошен, эта тройка:

Мажет краской по тебе,

Пляшет ярко солнце, бойко.

Лебедь машет нам крылом,

Пары тихо небо ловят.

Парус, крыша под ключом,

Наши больше здесь не молвят.

Только шепчут на дома,

Ищут рано утром звезды.

Нам, возможно, и пора,

Но лежат мои погосты.

Хватит бегать по земле,

Здесь не надо знать о твари.

Я – топлю себя в угле,

Значит, чую запах гари.

“Мы – дуализм”

I

Я улыбаюсь зеркалу -

спускаю рукава.

Да только, почему же

Мне нравится

она?

Улыбка симметричная,

я плакал много раз.

Гравюра идентичная,

мне кроет левый глаз.

II

Горячим сердцем и губами,

носом, пальцами, речами,

Волю старую трепать тобой,

неразрушенной судьбой,

Которой пальцы не косались

и не видели глаза, метались.

Твои ладони грелись на щеках

Пока искали мысли на мешках

Под веками моими и они,

Покой искали, ведь пари,

Я долго заключал и попросил,

но высший дух меня простил.

Подал мне свет он голубой,

Блестящих век, но мне порой,

касанье губ на лбу почуять,

чтобы счастье это взять,

И присудить на целый свет,

что ты – одна и больше нет.

III

Греешь как огонь от очага,

Уходишь – мир пустыня,

и может я от пустяка:

Волнуюсь снова за тебя.

Зову в кромешной темноте,

Не знаю, сможешь ты прийти.

и явно в бездне, пустоте,

Твоего найдутся лучики пути.

Услышь меня, дотронься —

пальцами всю душу обхвати.

От холода дрожишь вся,

Но я смогу тебя спасти.

Теплом, дыханием горячим.